Покаяние, Исповедь, Духовное руководство

Продолжение

И исповедь должна быть не столько уговорами, священник не столько должен стыдить, сколько он должен поставить все на свои места. Ему нужно брать на себя смелость вопреки родителям, сказать:

— Нет, пусть ваш ребенок в церковь пока не ходит.

Спокойно, не сердиться, не уговаривать, но сказать:

— Такие дети нам в церкви мешают. Пусть Ваш ребенок приходит в церковь, причащается раз в несколько месяцев…

Когда молодой человек хочет уклониться от армии, то и родители всячески пытаются его уберечь, спасти. А духовник говорит:

— Нет, пусть идет служить. Это для него будет полезнее.

Так и здесь. Ребенку нужно поставить суровые условия, чтобы он понял, что церковь для него — труднодостижимая цель.

На исповеди духовнику следует общаться с ребенком с большой любовью. Не быть занудным, строгим воспитателем, постараться донести до ребенка, что он его понимает, понимает все его трудности, должен ему сказать:

— Это все, конечно, так. Действительно тебе трудно, действительно ты не справляешься. Но это что значит? Это значит, что тебе не нужно причащаться каждую неделю. А раз так, то приходи через месяц или через два. Может быть, ты придешь по-другому.

Нужно с ребенком поговорить совершенно серьезно и заставить родителей все это поставить на свои места.

Церковь может быть лишь великим, радостным, праздничным и трудным переживанием. Церковная жизнь и исповедь должны стать для ребенка вожделенными, чтобы ребенок общение со своим духовным отцом воспринимал как нечто очень-очень для него важное, радостное и труднодостижимое, очень долгожданное. Это будет так, если священник сумеет в нужный момент найти с ребенком личный контакт.

Очень часто приходится пережидать переходный возраст, приходится дотягивать до 14, до 15, до 16 лет. Не всегда, но бывает так. Особенно с мальчиками, они бывают невозможными шалопаями, и с ними серьезно говорить просто невозможно. Нужно разумно ограничивать их пребывание в церкви и участие в таинствах. А потом наступит время, когда можно будет сказать:

— Ну вот ты теперь большой, ты вырос, давай поговорим серьезно…

И складывается какая-то общая жизнь с духовником, личные отношения на серьезном уровне, которые для подростка становятся очень ценными.

Все вышесказанное о детях можно резюмировать очень кратко. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы исповедь становилась для детей просто частью церковного быта. Если так случится, то это профанация, это очень трудно исправимая беда. Поскольку мы не всегда имеем возможность делать то, что нам кажется нужным, мы должны быть в общем русле, а у нас в церкви фактически допускается общая исповедь, можно объяснить ребенку, что если он знает, что у него нет тяжелых грехов, то в этот раз он должен довольствоваться разрешительной молитвой. Теперь перейдем к аналогичной проблеме со взрослыми. Для священника бывает большой-большой радостью, когда приходит какой-то грешник или грешница, после каких-то несчастий или жизненных катастроф, которые заставили их пересмотреть свою жизнь и обрести веру. Он или она приходит обычно с очень тяжелыми грехами и плачет у аналоя о своих грехах. И священник чувствует, что этот человек пришел покаяться по-настоящему, и вот сейчас, начинается его новая жизнь. Такое покаяние бывает для священника действительно праздником. Он чувствует, как благодать Божия проходит через него и обновляет этого человека, рождает его для новой жизни. Именно в таких случаях священник понимает, что такое таинство покаяния. Это действительно второе крещение, это действительно таинство обновления и соединения с Богом.

Такие случаи бывают, и не так уж редко. Особенно, когда приходят люди взрослого возраста.

Но потом человек становится обычным христианином. Он стал часто ходит в церковь, часто исповедуется и причащается, и со временем к этому привыкает.

А может быть, это тот самый ребенок, который вырос в верующей семье, а теперь стал взрослым. Может быть это какая-то хорошая целомудренная девушка. Хорошая, светлая, посмотришь на нее — загляденье. Но при этом она вовсе не живет духовной жизнью. Не умеет каяться, не умеет исповедоваться, не умеет причащаться, не умеет молиться. Она вычитывает какое-то свое правило, часто причащается, но при этом не умеет делать это как должно. Духовной работы у нее нет.

Такие люди, разумеется, не ведут себя как дети. Они не бегают по храму, не разговаривают и не дерутся.

У них есть привычка отстаивать все службы. Если с детства, то это уже довольно легко, это становится потребностью. И можно простоять так всю жизнь в церкви и быть хорошим человеком в общем-то. Ничего плохого не сделать, не убить, не наблудить и не украсть. Но духовной жизни при этом может и не быть.

Можно всю жизнь ходить в церковь, причащаться, исповедоваться и так ничего не понять по-настоящему, не начать жить духовной жизнью, работать над собой. Это бывает очень-очень часто. И, слава Богу, этому мешают скорби, которых довольно много в нашей жизни. Какие-то тяжелые переживания, даже тяжелые грехи, падения оказываются промыслительно допущенными в жизни человека. Недаром есть такая пословица: «Не согрешишь — не покаешься».

Оказывается, человек, который вырос в церкви, нередко для себя обнаруживает, что такое настоящее покаяние только тогда, когда как-то тяжко согрешит. До тех пор он тысячу раз ходил на исповедь, но никогда не понимал, никогда не чувствовал, что это такое. Это, конечно, не значит, что нужно желать, чтобы все впадали в тяжкие, смертные грехи. Это означает необходимость того, чтобы наша церковная жизнь была очень рельефной. Она должна быть обязательно чем-то трудным, чтобы человек начал внутренне работать. И задача духовника уследить за тем, чтобы человек работал, трудился, чтоб он не просто осуществлял какую-то свою привычную бытовую схему, отбывая какие-то праздники, какие-то службы. Нужно, чтобы у него была цель, чтобы он этой цели достигал. Каждый человек должен иметь свою программу духовной жизни.

Это очень трудно, особенно в наше время, когда священник фактически не может справиться с огромным количеством людей, которые приходят к нему. Вспомните, что до революции в Москве, которая была ограничена заставами, было 600 храмов и, соответственно, более 1000 священников. Сейчас в Москве, которая стала раз в десять больше, около 300 храмов и порядка 400 священников. Раньше в Москве был миллион жителей. Сейчас 10 миллионов. Конечно, возможности теперь у священника совсем другие. Он не справляется с таким огромным наплывом людей. И, тем не менее, нужно искать какого-то активного включения в жизнь каждого члена Церкви.

Для нашей Церкви это очень необычно, нетрадиционно. У нас уже, как правило, принято совсем другое: батюшка стоит у аналоя и слушает. А потом возьмет и скажет: «Ну так больше не делай, это нехорошо». Потом скажет: «Прощаю и разрешаю»… Ну, может, еще что-нибудь добавит, и все.

И даже старцы. Они, в основном, слушают, молчат и потом несколькими замечаниями как-то подправят и отпустят. Некоторая пассивность со стороны духовника у нас является традиционной. Нужно помнить, что у истинных старцев это была только внешняя пассивность. Настоящие старцы — это люди великого духовного подвига. Когда подходил к ним человек, они начинали прежде всего за него молиться, т. е. сразу же активно действовали духовно. И неизбежно включали этого человека в совсем другую, духовную жизнь. Каждый, кто был у старца Амвросия или у преподобного Серафима, остался с ощущением грандиозного события в своей жизни. Т. е. внешне пассивное поведение духовника не противоречило активному включению пришедшего человека в новую жизнь, здесь для него происходило откровение.

В наше время, когда духовник стоит на исповеди и к нему подходят его духовные чада у него цели поразить, удивить их, тут должна быть достигнута какая-то иная цель. Священник должен научиться хотя бы кратко, но так взаимодействовать со своим духовным чадом, чтобы тот шел на исповедь, в некотором смысле, как на трудный экзамен, когда мы идем и не знаем, удастся сдать или не удастся. Взаимодействие с духовником тут должно быть очень серьезным, глубоким:

— А как у тебя теперь — получилось или нет? В прошлый раз ты каялся вот в этом. Теперь ты можешь сказать, что преодолел свой злой навык? Получилось это или нет?…

Священник должен так научить исповедоваться.

Привыкание к святыне, привыкание к исповеди — это одно из самых страшных зол в нашей церковной жизни. И происходит это потому что, во-первых, нет возможности, условий для правильной исповеди, а во-вторых, нет правильного понимания у нас, что такое исповедь для тех, кто живет церковной жизнью постоянной, кто часто причащается.

Есть такой подход — отменить исповедь, причащать без исповеди. На Западе именно так делают, во Франции, в Америке. Люди исповедуются раз в год или раз в пост, а остальное время причащаются без исповеди. Там попытались вернуться к древней норме, когда причащаться нужно часто, а исповедоваться редко. Вроде бы формально все правильно. И можно бы ждать, казалось, хороших результатов. Но нет. Получилось только хуже, потому что люди перестали исповедоваться вообще. Они теперь приходят на исповедь раз в год. Священник начинает их что-то спрашивать, а они говорят:

— Почему вы меня спрашиваете? Я ни в чем не грешен. Да ничего я такого не делаю. Что вы пристаете ко мне с вопросами…

Может быть не такими словами, но таким, примерно, тоном. Человек уже не понимает вовсе, для чего нужно исповедоваться. Там совсем исповедь утрачена.

Оказалось, что вернуться к первым векам христианства механически невозможно. Дело в том, что в первые века был другой уровень духовности. Тогда были гонения. Если начать часто причащать и не исповедовать, то достигается совершенно новый и ужасный результат. Это не выход.

Но не выход и то, что мы сейчас имеем, потому что наша частая исповедь есть явление двадцатого века. Ее не было никогда в истории Церкви. В древней Церкви причащались часто, но исповедовались очень редко. Сначала это было раз в жизни: когда человек отпадал от Церкви через совершения какого-то тяжелого греха.

В последние века в России была введена обязательная исповедь как норма перед каждым причастием. И тогда стали причащать очень редко. Опять таки причастие раз в год, Великим Постом — это было событие. Нужно было говеть, неделю поститься, потом нужно было молитвы вычитывать, много канонов и акафистов и потом только приходить к причастию. И для священника это было всегда трудно, но все-таки это случалось только в Великий Пост, а потом опять длинное время года, когда причастников фактически нет.

Есть еще священники, которые говорят в обычный день, выходя на исповедь:

— Почему столько причастников? Вы что, именинники что ли? Причащать буду только именинников.

Такая традиция еще жива.

Мы решили часто причащать, и не можем отказаться от усвоенной в России нормы перед каждым причастием исповедовать. Отсюда возникло совершенно новое явление: частая исповедь. Этого практически в истории никогда не было. К сожалению она приводит к профанации исповеди. Человек не может часто исповедоваться, потому что если он живет нормальной церковной жизнью, то частая его исповедь не может быть той исповедью, которая называется вторым крещением. Не может быть соединения с Церковью, если человек не отделялся. Сам смысл этого таинства меняется, и возникает путаница. Наполнить эту частую исповедь содержанием можно только в том случае, если заменить ее откровением помыслов, которое имело место в древних монастырях и принималось как норма. Тогда это не было исповедью, помыслы принимал авва, который часто не имел священного сана. Это никак не было связано с причастием и не называлось таинством. Это был воспитательный момент, момент духовного роста. Сейчас нечто подобное привнесено в таинство покаяния, и часто дает сомнительные результаты.

Нужно найти выход. И выход виден только один. Не имея возможности отменить исповедь перед причастием, мы должны сохранить разрешительную молитву. Просить людей каяться в содеянных грехах, но не смешивать это с подробной исповедью.

С другой стороны священник должен следить за своими духовными чадами и исповедовать их в таком смысле:

— Как ты движешься в своей духовной жизни? Что есть у тебя нового? Ты работаешь над собой или нет? Если нет — то не о чем разговаривать. А если работаешь, то это должно быть видно.

Очень быстро здесь отсеиваются те, кто подменяют духовную жизнь, подменяют исповедь неизвестно чем. Остаются очень немногие люди, те, которые действительно трудятся, кто хочет и способен трудиться, кто хочет жить духовной жизнью.

Исповедь их довольно ясна, тут немного каких-то особенно трудных проблем. Тут священнику легко. Если человек трудится и старается, у него нет тяжелых грехов, но он будет каяться в каких-то своих грехах постоянно. И это покаяние его будет действенным. Оно будет давать результат. Будет видно, что он работает, что благодать Божия действует в нем.

Гораздо более трудным и мучительным для священника является другой случай, более распространенный. Когда человек духовной жизнью никак не может начать жить. Он пытается, он хочет, но он не понимает, что такое духовная работа.

В жизни церковной имеют место устоявшиеся обычаи, не всегда вполне согласные с правильным пониманием таинств, правильным пониманием духовной жизни, в некоторых случаях даже определенным образом вредные. Справиться с этой проблемой в два счета мы никак не сможем, потому что здесь мы имеем дело с долгой «церковной» практикой. Здесь обязательно мы столкнемся с определенным пониманием церковной жизни, которая уже сейчас стала как бы нормативной и несет в себе авторитет многих людей, имеющих высокий сан или определенный опыт церковной жизни. Все это очень и очень непросто. Но постепенно проблема эта должна решиться все равно, потому что должна разрешиться существующая нестабильная ситуация. Результатом этой нестабильности может стать разочарование, даже катастрофа, если мы не будем думать, не будем заранее стараться направить в нужную сторону развитие сегодняшней церковной жизни.

Духовник обязательно должен быть еще и педагогом. В какой-то степени он должен иметь педагогическое чутье, иметь педагогическую задачу. Отсутствие такого педагогического чутья, таланта, дара, знаний, опыта приводит к тому, что священник теряет духовных детей. Теряет их не только для себя лично, но и для Церкви. Они, может быть, останутся на долгое время, может быть даже навсегда, верующими людьми, но будут потеряны для Церкви. Таких людей было очень много в прошлом веке, на рубеже веков. Чаще всего это были верующие люди, которые всю жизнь немножко молились. Но они совершенно не понимали, зачем нужно ходить в церковь, зачем нужна литургия, зачем нужно причащаться, зачем нужно исповедоваться. У них был некий близкий христианскому моральный кодекс и абстрактное понимание того, что «Бог есть», некая религиозная идеология. Но не было никакой настоящей религиозной жизни, жизни церковной. Они потеряли ее, потому что эта жизнь сама себя скомпрометировала в дореволюционных учебных заведениях. Ведь очень часто в дореволюционных гимназиях и во всех закрытых учебных заведениях, в таких, как Кадетский корпус, или, например, Институт благородных девиц были домовые храмы. И все воспитанники и воспитанницы должны были постоянно принимать участие в богослужениях. У них был Закон Божий, и они должны были знать очень хорошо все дисциплины, которые предусматривались Законом Божиим. Очень часто они учились отлично и до старости помнили массу тропарей, знали службу, знали тексты Священного Писания. Но как только они получали диплом, и выходили из учебного заведения, так больше уже не ходили в церковь, потому что церковная жизнь была в их глазах скомпрометирована.

Можно дерзнуть сказать, что даже революция, со всеми ее трагическими последствиями, в большой степени была обусловлена именно расцерковлением русского народа. Расцерковлением, которое произошло в результате превращения церковной жизни в церковный быт, в результате снижения благодатной жизни, благодатного общения с Богом до отправления церковных обрядов. Люди перестали ощущать, что значит «таинство», перестали в таинстве находить встречу с Богом.

Здесь, конечно, роль духовника, священника является ключевой. И ответственность его громадна. Горе тому священнику, который этого не понимает. Горе тому, который не ищет выхода из этой ситуации. Тому, кто легко соглашается на профанацию церковной, благодатной жизни в глазах ребенка или взрослого, и, подчиняясь потоку суеты, давлению времени и давлению окружающего мира, уступает свои позиции, горение сердца своего отдает в обмен на благополучие. Он как-то сводит концы с концами и поэтому соглашается поступиться самым главным.

К сожалению, даже хорошие священники очень часто оказываются в таком положении, оказываются в плену обстоятельств. Они не могут справиться с теми трудностями, которые создает время. Но нужно помнить, что священник, духовник, никогда не должен быть в плену. Он должен быть свободным, и рабом только Божиим, больше ничьим. У него должна быть свободная совесть. Он должен всегда говорить то, что думает, и делать то, что подскажет совесть. Он никогда не должен лукавить, лицемерить. Уже одно это привлечет к нему многие сердца и взрослых, и детей. Он должен всегда со всей искренностью, со всем горением сердца отвечать на сегодняшние вопросы, на ту духовную потребность, которая сегодня встает перед ним. Он должен услышать, увидеть смятенное сердце, детское или юношеское, и найти возможность дать ответ, протянуть руку, помочь. Это никогда не должно быть формальным.

Конечно, здесь не только священник, но и родители, в первую очередь, и учителя, и катехизаторы, все должны вместе стараться сохранить детское поколение для Церкви. В наше время эта проблема стоит чрезвычайно остро. Мы сейчас радуемся тому, что множество детей приходит в церковь. Но, уверяю вас, сохранить их для Церкви очень трудно, это требует великого подвига. И неудивительно, если потом окажется, что большая часть этих детей из Церкви уйдет, потому что того, что мы сейчас им даем в Церкви, для них совершенно недостаточно, это не вполне отвечает на запросы их души. Это не открывает им двери в духовную жизнь, не приводит их по-настоящему к Богу, а напротив, часто препятствует их движению вверх.

Проблемы, возникающие со взрослыми, сходны, но имеют свою специфику. Можно привести ряд характерных случаев, типичных для нашего времени.

Один из них — люди, пришедшие в церковь недавно. Приходит человек в церковь в первый раз. Это может быть молодой человек или молодая женщина, это могут быть и немолодые люди. Как правило, они очень мало знают. Как правило, они уже изуродованы безбожной жизнью, у них за плечами целый ворох страшных смертных грехов. Возможно, они согрешили блудом, воровством… Возможно, они тяжко оскорбили своих родителей, кого-то оклеветали, отрекались от истины, лгали. Возможно, они искали и находили какие-то ложные способы духовной жизни, увлекались колдовством, магией, спиритизмом… Возможно, эти люди, вступив в брак, изменяли мужу или жене, делали аборты. Некоторые из них просто опускались на дно, некоторые из них — пьяницы, наркоманы.

Естественно, что первая исповедь — чрезвычайно трудное дело для священника. Это действительно подвиг. Типичная ситуация: воскресный день (обычно такие люди приходят в воскресный день), в церкви множество людей. Как всегда, на исповедь отводится очень мало времени. Начинается она во время часов и нужно как можно скорее исповедь закончить, по крайней мере, до выноса Чаши. Это не более полутора часов. Практически успеть поисповедовать всех невозможно. Если стоит сто человек, и по одной минуте исповедовать, то это уже час сорок минут. А там, может, не сто, а двести человек. Значит, нормальной исповеди быть не может. Что же делать духовнику? Теперь, как правило, духовник проводит общую исповедь, очень краткую, очень формальную. И я слышал сам, как маститые протоиереи, настоятели говорят:

— Все то, что я перечислил на общей исповеди, вы уже не повторяйте, пожалуйста; если у кого-нибудь из вас есть такой грех, который я не назвал, тогда вы можете сказать очень коротко. А остальные просто можете подходить, и, склонив голову, получать разрешительную молитву.

Священник успевает в таких условиях всех пропустить под епитрахилью, и они потом идут причащаться. Если среди таких людей окажется пришедший в первый раз, то очень велика вероятность, что больше в церковь он не придет, потому что он понял, что «все попы — обманщики», что здесь совершается профанация, здесь формализм, здесь на самом деле никого не слушают, священнику говорить с народом некогда, может быть, и не хочется. Подойдет он совершенно формально под епитрахиль, потом также формально к Чаше, ничего не почувствует и уйдет.

Священник должен понимать, что поступая таким образом, он совершает преступление. Но можно поступить иначе, объяснив исповедующимся:

— Те из вас, кто причащался часто, недавно исповедовался, живет церковной жизнью и не имеет на совести тяжких грехов, пусть пройдут вперед и довольствуются краткой исповедью. Совсем краткой. Может быть, даже разрешительной молитвой…

Особенно это касается тех, кто хорошо известен священнику. Те же, кто имеет тяжкие грехи неисповеданные, или пришел вообще первый раз на исповедь, те ни в коем случае не могут довольствоваться такой краткой исповедью. Они должны подождать и с ними нужно поговорить подробно. И получается, что все те, кто пришел в первый раз или имеют на совести тяжкий грех, остаются. Естественно, они не успевают к Чаше, литургия кончается, а священнику приходится остаться или договориться о времени и поисповедовать их подробно.

Чрезвычайно важно, чтобы священник внимательно выслушал такого грешника, не осуждая его. Чтобы грешник понял, что он духовника, который к нему отнесется с евангельской любовью, не осудит, примет с болью сердечной его исповедь и постарается ему помочь и помолится за него.

Очень важно, чтобы он почувствовал и понял, что такие грехи, как у него, не могут быть формально разрешены, что от него действительно требуется не формальное перечисление своих грехов, а покаяние. Нужно, чтобы у него было сердечное сокрушение, чтобы он действительно оплакал свое бедственное положение и захотел испросить у Бога прощение, чтобы он вернулся в Отчий дом и имел твердое намерение начать новую жизнь и больше не возвращаться к прежним грехам.

Священнику нужно с достаточной чуткостью помочь ему сказать все его грехи, не формально, не холодно, не законническим тоном выспрашивая:

— А ты это делала? А это ты делала?..

Он должен помочь открыть человеку свое сердце. Не просто назначить ему какую-то законную епитимью:

— Раз ты сделала аборты, тебя, значит 10 лет, или 15 лет не пускаем в храм. Или тебе сто поклонов каждый день.

Такие формальные епитимьи, у человека, пришедшего в церковь в первый раз, рождают в душе ощущение, что здесь, в церкви, действуют какие-то безумные фанатики, что здесь нет смысла искать врача духовного.

Нужно, чтобы епитимия была такой, которая поможет человеку покаяться, помолиться, почувствовать, и понять, что он согрешил, и если он потрудится, то может придти в церковь и начать свой духовный путь.

В наше время такими епитимиями часто бывают не наказания. Мы говорим обычно, что нужно прежде всего обязательно прочитать Евангелие. И очень часто я говорю, что нужно прочитать не весь Новый Завет, а четыре Евангелия и Деяния Апостолов, то, что легче прочитать. Послания Апостола Павла сложнее, их можно отложить, и в первый раз не требовать их прочтения. А вот четыре Евангелия и Деяния Апостолов может прочитать каждый. Иногда можно дать какие-то другие епитимий, можно дать прочесть какую-то книгу, можно сказать, чтобы человек молился какой-то молитвой, короткой, понятной. Чтобы он делал по нескольку поклонов. Это зависит от того, в каком состоянии находится его душа, как он воспримет эту епитимию. Нужно, чтобы он воспринял ее с радостью, чтобы ему захотелось ее исполнить, чтобы она не вызывала его протеста. Если удастся так сделать, если человек почувствует тепло, если почувствует любовь, если он почувствует, что Бог милостив к нему, что именно в Церкви он нашел эту милость, то он обязательно придет, обязательно исполнит и действительно начнет свою новую жизнь. Именно здесь священник более всего чувствует, что такое таинство покаяния. Здесь совершается то, что называется вторым крещением. Такой случай убеждает священника, что таинство покаяния не ушло из жизни Церкви.

В течение определенного времени такой грешник (или грешница) приходит в церковь на крыльях радости, действительно начинает жить совершенно по-новому, с духовной жаждой читает церковные книги, начинает молиться Богу, причащается Святых Христовых Тайн, подходит к священнику с сияющими глазами. От того, что действительно началась новая жизнь, испытывает величайшее счастье. Это радостное время. Иногда приходится услышать:

— Вот я так молилась и молюсь, я так много чувствую всего, и вот молитва уже сама у меня творится в душе, может это действительно та самая умная молитва, о которой я где-то слышала (или читала), что вот я уже чувствую, как молитва у меня в душе все время продолжается.

Так бывает довольно часто, но это не потому, что человек стяжал умную молитву в сердце, а потому, что он находится в состоянии восторга, в состоянии особенного сердечного горения, когда все новое легко впечатляет его, легко открывается ему и воспринимается его сердцем с особой горячностью. Поэтому это все так легко получается. А потом неизбежно проходит время (разное для разных людей), Иногда очень короткое, и начинаются церковные будни.

Здесь мы имеем дело с людьми, которые уже прочитали Евангелие, которые уже знают, что нужно часто причащаться, которые знают, что нельзя совершать смертных грехов, и, как правило, их не совершают. Не блудят, не воруют, не делают аборты, не пьянствуют, не колются наркотиками, не отрекаются от веры, не идут к разным экстрасенсам и колдунам и сами не занимаются спиритизмом. Можно сказать с удовлетворением, что уровень их нравственности значительно поднялся. Они теперь имеют такие запреты, ниже которых они не опускаются. Теперь они являются членами Церкви и живут церковной жизнью. Церковной, но благодатной ли жизнью?

К сожалению, часто оказывается, что молитва, которая сначала у них творилась в сердце, и время когда они молились очень радостно, и с таким горением, когда слезы лились из глаз при воспоминании о том, что они грешники, а вот Господь их простил и принял, когда хотелось начать новую жизнь, — все это ушло. И слезы больше не льются, и молитва прекратилась в сердце, и теперь уже не прочитать утреннее или вечернее правило: это стало в тягость. Евангелие читать уже не хочется и литература духовная их уже так как раньше к себе не притягивает. Даже сами службы церковные для них стали привычными, они приходят на них, отстаивают, потому что это нужно, но отстаивают формально, сердце их молчит. Они не молятся Богу, просто стоят.

Многие из них, может быть, пришли в церковь и стали в церкви что-то делать: одни стали уборщицами, другие сторожами, третьи за свечным ящиком стоят, четвертые стали, преподавателями Закона Божия, некоторые певчими на клиросе. Они, возможно, заняли свое место в общине. Но горение сердечное ушло. Они об этом иногда вспоминают и тоскуют, но со временем привыкают, что нет его, и им кажется, что его и быть не должно. Время духовного рождения, детское время, вспоминается только с тоской, с сожалением. И как его вернуть — неизвестно.

Почему случается так? Потому что тогда, обратившись к Богу от безбожной жизни, пожертвовав какими-то своими страстями, пристрастиями, оторвавшись от привычной греховной жизни, они совершили подвиг. И этот подвиг сразу, немедленно дал свои богатые плоды. Теперь жизнь их перестала быть подвигом. Она вошла в определенную колею и стала бытом. Как только подвиг ушел из жизни, пропали и духовные плоды. Оказывается благодатная жизнь с Богом возможна только тогда, когда человек живет подвигом. Без этого подвига духовной, благодатной жизни нет. В чем же подвиг? Тогда это было понятно. Согрешил тяжело — надо каяться. Это подвиг. А теперь какой подвиг, когда нет тяжелых грехов?

Духовник должен объяснить, что теперь этот подвиг должен быть другой, это должен быть подвиг молитвы, смирения, любви, послушания, подвиг постоянной борьбы со своими страстями, со своей гордыней, тщеславием, честолюбием, властолюбием, раздражительностью и со всеми другими страстями. Должно быть постоянное внимание к себе, к своей духовной жизни, очень требовательное внимание. Нужно замечать каждый свой ложный шаг, каяться в нем, исправляться. Без такой духовной жизни, без духовного труда не будет благодати Божией в сердце человека. А более всего нужно смирение, потому что «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать». Смирение — основа духовной жизни, смирение дается через послушание, через постоянное терпение скорбей, через постоянную победу над своей гордыней, над своим тщеславием, над своей обидчивостью.

Всему этому духовник должен учить каждый день, постоянно своих духовных чад. И вот оказывается, что это в каком-то смысле гораздо труднее, чем исповедовать впервые пришедшего тяжкого грешника, которого не надо учить, его надо выслушать с любовью. Он сам кается, он плачет, только нужно оказать любовь, выслушать. И совершается таинство, он открывает свою душу. А этот приходит и молчит. Или просто прочитает свои грехи, или записку дает, где написано: «согрешила празднословием, многоядением, раздражительностью, невоздержанием» и т. д. А некоторые хотят поисповедоваться получше, подробно говорят, что зашла в магазин и посмотрела на какую-то вещь с пристрастием, что маме сказала такое-то грубое слово, и еще что-то сделал или сделала. Одним словом, подробно-подробно следят за собой. И очень педантично все это говорят священнику. Все это есть. Но возникает вопрос — а есть ли покаяние?

Очень часто оказывается, что покаяния нет все равно. Человек все это так педантично проследил, донес до исповеди, получил разрешение у священника от всех этих грехов, но покаяться он не может в этом. Этот уровень его духовной жизни так и будет дальше его нормой, он на этом застрял, и дальше ни с места. Он оказался духовно ограниченным человеком.

Говорят в подобных случаях: одному дано жить духовной жизнью, другому не дано. Действительно, среди душевных талантов есть разные. Одним даны таланты, другим не даны. Человек может быть не способен к чему-то. И так он, каким родился, таким и умрет. Может и в духовной жизни так? И можно сказать, что да, конечно. Есть люди более духовно одаренные, и есть менее духовно одаренные. Есть люди, которым духовная жизнь понятней и легче дается, а другим труднее. Но учение Церкви говорит, что нет людей, для которых жизнь духовная невозможна. Она может быть трудна, но сама эта трудность, если ее преодолевать, даст человеку духовную жизнь. Это и будет подвиг.

Всякий человек может жить подвигом. Когда начинается подвиг, начинается духовная жизнь. Подвиг может иметь совершенно разные формы. Но все то, что человеку очень трудно, даже превосходит его силы, его естественные возможности — это и есть подвиг. Когда человек не может чего-то сделать, но с верой в то, что Бог ему поможет, устремляется навстречу этой трудности — вот это и есть подвиг. Как только таким подвигом веры, преодоления самого себя, своих страстей начинает жить человек, для него открывается духовная жизнь.

Все это священник должен уметь объяснить, показать. Но, увы, очень мало людей, которые хотят его послушать, последовать его нравоучениям. Подавляющее большинство тех, кто заполняет наши храмы, не хочет жить подвигом. Они об этом не говорят прямо, как правило. А иногда говорят. Но чаще просто молча не хотят. Хотя все объясняешь, говоришь много раз подряд, они, тем не менее, хотят как-нибудь самих себя обмануть, а заодно и священника. Причем так, чтобы это не было похоже на обман, чтобы успокоить свою совесть. Они хотят как-нибудь такие игольные уши найти, чтобы и подвига не было, и жизнь духовная была. Чтобы причащаться, исповедоваться, молиться, считаться православными, считаться хорошими, и в то же время — никаких подвигов. Это есть некий рубикон в жизни человека. От того поймет ли он его и захочет ли его преодолеть, зависит его духовное будущее. И большинство перед этим рубиконом останавливается и не хочет идти дальше.

Нельзя считать, что эти люди потеряны для Бога и для Царствия Божия, которым можно сказать: «Идите вы лучше отсюда домой» и все, конечно нет. Тут другое. Священник по совести может сказать:

— Вот вас тут тысяча человек, вы все называетесь моими духовными чадами. Но имейте в виду, что на самом деле среди вас могут быть только десять человек моих чад духовных, а эти 990 — мнимые чада, они духовной жизнью не живут.

Можно этого не говорить, потому что говорить бесполезно, а просто знать это для себя. Но гнать их священнику никто не давал права. Это не мои чада, но это чада Божии. И то, что не может сделать священник, может сделать Господь. Очень может быть, что такой человек всю жизнь будет барахтаться и отказываться от подвига, а потом на самом краю жизни, какой-нибудь тяжкий недуг, рак заставит его начать духовный подвиг. И, может быть, в последнюю неделю своей жизни или три дня он вдруг очнется и покается, и Господь откроет ему врата Царствия Божия. А может быть, это будет и не три дня, а последние годы. Сегодня он оказывается таким ленивым, а завтра какое-то горе свалится на него, беда, трудности, и он вынужден будет пересмотреть все и начать жить по-другому. Это уже не от священника зависит. Священник может этого человека держать на плаву. Не гнать его нужно, но говорить:

— Ты не думай, что живешь духовной жизнью. У тебя духовной жизни нет.

Это ему надо засвидетельствовать, но не гнать его от Чаши, если он никаких смертных грехов не совершал. Нужно объяснять:

— Может так случиться, что ты причастишься себе в осуждение. Но это оставляется на твою ответственность, потому что ты же не слушаешься, ты живешь своим умом, своей совестью. Но если хочешь причащаться — причащайся.

Конечно, очень много случаев патологических. Их было всегда много, в этом нет ничего удивительного. В наше время их больше, чем когда-либо. Почему? Потому, что состояние греха — это патология, а не норма. Наша земная жизнь обычно — патологичная. И немногим из нас удается эту патологию как-то преодолевать. Но она может быть страшна в большей или меньшей степени. Очень часто она бывает угрожающей. Часто церковная жизнь человека приобретает совершенно аномальные формы, тогда и жизнь священника делается исключительно трудной, иногда даже мучительной.

Простой пример. Очень хорошая прихожанка с детства водит своего сына в храм. Он верит в Бога, но когда достиг он восемнадцати лет, ему надоело жить церковной жизнью. И он, считая себя верующим, стал пьянствовать, иногда, может быть, воровать, блудить. И мама плачет над ним, уговаривает, тащит к батюшке, и он, по старой памяти, приходит и кается. Да, он согрешил, опять наблудил с кем-то. Священник его уговаривает, объясняет, и он кивает головой: «Да, да я все понимаю, я больше не буду». Священник дает ему епитимью, прощает, разрешает. Через какое-то время он причащается. Некоторое время держится, потом исчезает опять. Если месяц-два его нет, значит, опять покатился. Мама опять его приведет через какое-то время, и окажется, что он опять наблудил, опять напился, — опять все то же самое. И это может быть бесконечным. Смертные, тяжкие грехи, катастрофа.

Что тут делать? По древним канонам церковным такого грешника нужно отлучить сначала на семь лет, потом на пятнадцать лет от причастия, чтобы он стоял в притворе храма и в храм не входил. Таким образом жизнь церковная очищалась от подобных людей, в храме на литургии их не было. Теперь ни один священник, даже самый строгий духовник, не дерзнет человека отлучить от причастия на десять лет. И правильно сделает. Жизнь сейчас такова, что нет нравственной возможности давать такие епитимьи. Церковь, храм наполняется подобными патологическими людьми: пьяницами, блудниками, ворами, хамами, людьми, которые живут, все время выбираясь из грязи, а потом опять проваливаясь. Они как бы идут по болоту, с кочки на кочку прыгают, и опять проваливаются. То вылезают, то тонут, и поэтому надо их тащить. Их вытаскивают на кочку, и, некоторое время побывав на этой кочке, на следующем шаге они опять проваливаются. Какова судьба каждого из них? Утонет ли в этом болоте или вылезет чудом Божиим — никто не знает.

Что может здесь сделать священник? Только молиться и стараться быть снисходительным, с любовью прощать, разрешать, терпеть. Епитимии посильные давать. По большей части для таких людей ничто непосильно. Приходится отлучать их от причастия на месяц, на два, иногда на год. Но часто все приходится предать в руки Божии. Нет тут настоящего желания жить духовной жизнью. Это катастрофа, патология, которая раньше была исключением, теперь стала нормой. Таких людей стало очень много, храм наполнен этими людьми. Потому так часто бывает в храме тяжело, атмосфера греха, греховного сознания и состояния распространяется и действует на окружающих. Здесь нет настоящей веры, нет не только подвига, но даже желания жить чистой жизнью. Страсти в обнаженном виде, страсти, т. е. бесы. Это плененные бесами души. Иногда бывает, что бес чуть-чуть отпустит ее, как кошка мышку, для того, чтобы через мгновение снова схватить и снова душить. И совершится ли такое чудо, что мышка убежит от своей кошки? Но помогать этим людям нужно, нельзя их отталкивать.

Для священника это очень тяжелый случай, потому что священник должен действовать как бы против совести. Он должен запретить, не допустить, потому что видит, что опять совершается профанация… Но нужно помнить и слова Христа: «Милости хочу, а не жертвы», притчу о неправедном управителе и оказывать как бы несправедливое снисхождение таким грешникам, молиться за них, надеясь, что вдруг как-нибудь Господь найдет способ спасти эти несчастные души.

Следующая патология имеет место преимущественно среди женщин. Это подмена духовной жизни жизнью душевной.