ПОКОЛЕНИЕ «NET»

когда мало кто, на самом деле, интересовался политикой

© Вера Полозкова, без названия

Питер, за 12 месяцев до дня Х

Зима 2010 года — отвратительное время, когда кажется, что темный, холодный сезон длится уже полгода, ни смотря на то, что не прошло и месяца. На прилете в «Пулково-2» почти никого нет. Никто никуда не летит и, наверное, правильно делает: цены на перелет в любом направлении, даже до Мурманска, в новогодние каникулы просто ломовые. Ни то чтобы каждый уважающий себя человек всю жизнь мечтает отметить Рождество Христово в Мурманске, но Юле всегда думалось, что именно в таких богом забытых городах и возможны настоящие чудеса, ведь бог, он может о чем-нибудь, да и вспомнить.

Проход через паспортный контроль занял неприлично долго для соскучившегося по Родине человека: целых 15 минут. Здесь, пока у неё проверяли паспорт, а случалось это по нескольку раз в год, Юлю всегда посещала мысль о том, что эти ворота, пусть и снабженные механической защелкой, подвластной только твердой руке работника таможни, никогда в жизни не остановят никого, кто действительно захочет прорваться через них без штампа о въезде. Конечно, сиганувших через «границу» нарушителей тут же бросятся ловить. Явится охранник, отвечающий за спокойствие «на прилете», за ним подтянутся не слишком подтянутые таможенники из других кабинок. Потом медленно, но все-таки верно подойдет милиция. «Нелегала» обязательно поймают, но до этого он 10 минут будет носиться кругами по русской земле, там, где выдают багаж, мешать усталым пассажирам и обязательно попадет в новости.

В общем-то, такие вот ворота вполне можно было сделать символом миграционной политики Российской Федерации: нельзя, но если очень хочется, то можно. А если и после этого нельзя, то все равно, наверное, можно, правда, извините, только на короткое время.

Из аэропорта ей нужно было срочно домой, чтобы бросить сумки, переодеться, а потом сразу ринуться по друзьям, чтобы никого не упустить, пока люди не расползлись готовиться к зимней сессии. Кто встречал Юленьку на прилете? Конечно же, любимый будущий муж Тимофей, а с ним — не менее будущий свекор на машине. Никаких сюрпризов, жизнь прекрасна и удивительна, как может быть иначе в родном городе?

— Ну, вот куда ты прешь?! — возмущался с водительской стороны свекор, когда они выехали на кольцевую дорогу. Для него встреча человека в аэропорту, любого человека, — просто подвиг. Юля всегда думала, что с каждой просьбой Тима встретить её на прилете, шансы когда-нибудь стать частью его семьи у неё уменьшаются все больше. Когда-нибудь будущий свекор не выдержит ответственности и предложит сыну найти невесту, которая если и приезжает откуда-нибудь, то место встречи остается в пределах КАДа, не дальше. — Как же они так водят?

Тима покосился на подрезавшего отцовскую машину «железного монстра». За рулем — достаточно молодое «лицо кавказской национальности»: зрачки закрыты темными очками в тонкой оправе, уши заложены от громкой музыки про черные глаза, несущейся из магнитолы. Одним словом, парень оставался в полной готовности водить по скользким дорогам на большой скорости.

Юля, молча, проводила «монстра» глазами, не ввязываясь в полемику. В университете учили толерантности. Это нормально, ей обучают везде, этой нигде не зафиксированной науке, прочно прилипшей к многостраничным отчетам министерств финансов и трудоустройства, заверяющим в подъеме экономики за счет «иностранной рабочей силы» каждого, кто рискнет эти отчеты прочитать.

Снежная зима, накрывшая город точно по плану, с середины ноября месяца, так и не подобралась к дорогам. На проезжей части плоды её белоснежного труда сбивали и месили под колесами тысячи автомобилей. Черно-белая каша, с трудом переносившаяся на обочину руками дворников (на большую часть из которых тоже не всем хватало толерантности), опасно высилась и балансировала где-то на уровне грудной клетки среднестатистического пешехода.

— Если мои родители выгонят нас из квартиры, — прошептала Юля на ухо Тимофею. — Мы можем выкопать дыру в сугробе и жить там, как эскимосы, до лета.

— До лета они снег точно не уберут, — неожиданно раздраженно ответил Тим. Ему, иногда запинающемуся на ровном месте, передвижение «по шею в снегу» не нравилось больше, чем Юле, которой пока и идти никуда не нужно было.

На следующий день они вышли из дома. Погода не изменилось, природа была одета в белый верх и черно-белый низ, как в лучших традициях реалити — шоу «Apprentice», где офисный магнат подбирает себе заместителя. Юля это «реалити» не любила, ведь тех, кто вылетал из проекта, на работу уж точно никуда не брали, кому нужна такая атмосфера на трудовом месте, как показывали на экране?

Тело тут же испытало порыв упасть в сугроб, не потому что «зима, веселье, снежные ангелы каждому прохожему», а потому что под ногами было скользко. Только в этом городе бывает такое уникальное явление — лед, прикрытый грязью и водой. Стоило свернуть с одной из центральных улиц, где температура из-за большого количества машин на пару градусов выше, чем в других районах, как передвижение превращалось в игру «сапер». На глаз поверхность асфальта выглядело совершенно одинаково, но если ступать неосторожно, вполне можно было поскользнуться, провалиться в воду, в грязь, в снег (нужное подчеркнуть). То, что с первого взгляда выглядит, как мокрый асфальт, на поверку оказывается замаскированной и, главное, очень глубокой лужей.

Юля одела белом пальто: этакая kamikaze version зимней одежды, решиться на которую может только человек, лично не заработавший на данный предмет гардероба. Белый цвет толстил, делая её лицо, в сочетании со щеками, румяными от мороза, просто идеальным образцом физиономии здорового человека. Ни то чтобы кого-то волновало её здоровье, включая её саму. По приезду домой Юля всегда чувствовала себя хорошо: вся хандра, включая последствия активного отдыха на Родине, накатывалась позднее, когда возобновлялась учеба.

Меньше всех о Юлином здоровье заботился тот самый человек, на встречу с которым Юля шла, вцепившись в локоть Тимофея. Давно пора было запатентовать руки мужчин, как 100 % средство психологического успокоения. Как и любое плацебо, он работает безотказно — стоит девушке схватиться за руку своего молодого человека, законы физики изменяются напрочь, лед уже не скользит, а лужи приобретают твердое агрегатное состояние.

Тот самый человек уже стоял и ждал их с Тимом у метро «Маяковская», с наушниками в ушах и руками в карманах. Человеку периодически улыбались девушки, а он улыбался им в ответ, но делалось это не просто так. Он мастерски выдерживал паузу, достаточную для того, чтобы девушка, уже почти потерявшая его из виду, посчитала себя полной дурой, слишком романтичной и с чего-то возомнившей, что в наше циничное время еще можно заинтересовать парня улыбкой на улице. Она уже почти прошла мимо, ругая себя, как тут он улыбался ей в ответ. Девочка замечала улыбку боковым зрением, а потом, удивленная, неизбежно оборачивалась. Разыграно, как по нотам.

Человека звали Ваня, и, если бы существование дружеских отношений между особями противоположного пола было научно доказано, он определенно был бы обладателем нобелевской премии за дружбу. Впрочем, лично для Юли наличие дружбы между ними было давно обосновано на железобетонных фактах. Во-первых, Ваня с ней не спал. Он, само собой, лечил её от депрессии при помощи секса и наркотиков, которые доставлялись Юле прямо на дом, но и секс, и наркотики всегда были у кого-то другого. Одним словом, настоящий друг.

— Кто к нам приехал! — улыбка у друга Вани сшибала с ног своим энтузиазмом. Рядом с ним Юля всегда чувствовала себя законченной депрессивной тряпкой, ну, не хватало ей жизненной энергии, чтобы согреть весь мир, тогда как этот человек мог бы легко с этим справиться, но ему просто лень. — Как заграница?

— Тоска, как всегда, — отрапортовала Юля, маневрируя между многочисленными работниками улиц, раздающими не менее многочисленные флаеры. Иногда казалось, что у метро в этом городе их так много, что численность превышает даже потенциальных потребителей, эти флаеры берущих. Так и представляется страшная, апокалипсическая картина — вечером из метро выходит одинокий гражданин, а к нему из темноты медленно, но неуклонно идут зомби, повторяющие что-то типа «схема метроооооо» или «мозгииии» (само собой, «со скидкой 25 %» и «только в нашем магазине»).

— Ну, теперь-то будет весело, — это был не вопрос, это констатация факта, да еще и таким голосом, будто уже на этот вечер Ваня запланировал ограбление банка.

— Чем мой ненаглядный тут без меня занимался? — спросила Юля, так как знала, что эти двое неоднократно встречались.

— Не могу сказать, я связан обетом молчания. Одним из тех, для принесения которых надо зарезать курицу. Ради памяти курицы, не спрашивай меня больше ни о чем, женщина, — со скорбным видом ответил Ваня, потом кокетливо подмигнул Тиму. — Все в порядке, дорогой, я не сказал про нас с тобой ни слова, хоть ты и шалун.

В этом городе шутили самые пошлые шутки и ругались самым жестким матом, а все потому, что это во всех отношениях была культурная столица. Гомосексуальный юмор — вообще тренд сезона, причем сезон этот затянулся. Юля не помнила кто, где и при каких обстоятельствах начал шутить «в голубом стиле», но шутки эти всегда приходились в тему. При этом она прекрасно знала, что любой из её друзей, кокетливо обнимающий за плечо другого её товарища (впрочем, без перебора, всего на пару секунд), может, подойди к нему настоящий любитель мужской любви, спокойно дать такому персонажу в глаз. В мужественности собственных знакомых сомневаться никогда не приходилось, поэтому Юля определила для себя такие шутки, как безобидный способ проявления гомофобии. Лучше уж так, чем доказывать всем свою мужественность, громя гей — бары.

Втроем они, даже не сговариваясь, свернули с Невского проспекта. Каждый и так знал, где есть хорошее место для того, чтобы посидеть, особенно если идти надо «на Марата». Кафе — бар, открывшийся относительно недавно, находился в подвале здания, предназначавшегося в свое время для того, чтобы стать крутым бизнес — центром. В Питере такая концепция не приживается, как факт, это же не Москва.

— Добро пожаловать! — жизнерадостно перекрикивая музыку, официантка раздала всем большие желтые листы, на которых мелким текстом сумасшедший дизайнер-первокурсник напечатал меню. Хорошо хоть первокурсник к содержанию этого меню никакого отношения не имел, кормили в заведении вкусно и, о, ужас, дешево. Для большинства российских людей эти понятия вообще не сочетались.

Ваня, не уточняя, кто и что будет пить, заказал виски с колой. Тим одобрил, молча. Поколение Pepsi в реальной жизни. Юле напиваться совершенно не хотелось, отдых на Родине только начинался и, ни смотря на консервативный образ жизни в Англии, она никогда не позволяла “классическим” студенческим радостям обходить себя стороной.

— Надо жахнуть, — тяжело вздыхая, Ваня отобрал у официантки, появившейся с подносом, все принесенные стаканы. Юле достался коктейль синего цвета, покрытый сливками, от виски девушка отказалась. Жахнуть его было нельзя, поэтому осталось только наблюдать за парнями.

Опустошив половину первого стакана, Ваня наклонился вперед, облокотился на стол и задал невероятно заезженный вопрос с самым заговорщическим видом. — Ну, что у вас нового????

— Я, вот, приехала, — пожала плечами Юля, довольная тем, сколько позитивных эмоций ей доставляет произносить эту фразу вслух. — А у вас тут снег чего-то, в Англии такого даже не видели.

— Второй год зима наступила совершенно внезапно для всех, в конце года, — усмехнулся Тимофей. — Наша управительница считает, что это вообще что-то ненормальное.

— Правильно, они же в июне были к зиме готовы, лучше эскимосов в Антарктиде, — согласился Ваня, которого снег, судя по его реакции, совершенно не расстраивал.

— В Антарктиде нет эскимосов, — зачем-то заметила Юля. — Только медведи. Наверное. Черт, я ничего не знаю про Антарктиду!

— Там снега меньше, чем в районе “Звездной” в 11 часов утра, — рассмеялся Тим, откидываясь на спинку дивана, на котором они расположились без особого комфорта, отсутствие которого в подобных барах вообще никто не замечает.

— Люди, вы идиоты! Хватит говорить о погоде! — призвал Ваня, пытаясь пнуть Тима под столом. — Сегодня ПЯТНИЦА. Пятница ВЕЧЕР! В этом великолепном баре НЕТ СНЕГА!

— И то верно, — согласилась Юля. — Сквозь снег как-нибудь проберемся.

— Проползем в пьяном виде! — потер руки Ваня, пододвигая к себе новую порцию виски.

Все трое покинули бар на Марата почти в обнимку. В декабрьском городе темнеет рано, зато в зимние месяцы небо над ним гораздо чище. Луна в одиночку висела над центром Петербурга, окрашивая его в серый цвет. С крыши свисали сосульки. Не слишком трезвый рассудок Юли подбросил ей мысль о том, что в лунном свете они приобрели цвет “металлик” и словно были сделаны из платины. Юля любила платину (ни то чтобы у неё было хоть что-нибудь из этого металла), однако она вполне могла проломить кому-нибудь голову, приняв форму сосульки.

— Осторожнее, — девушка потянула парней за руки дальше от крыши, на тротуар, где они тут же столкнулись с прохожими, спешащими по своим делам, явно придерживаясь той же “безопасной” зоны. Половина пешеходов на улице Марата, в любом состоянии алкогольного опьянения, казалось, разделяла Юлины опасения в отношении острых льдин.

— Да ну, ладно вам, испугались какой-то глыб…бля! — с этими словами Ваня поскользнулся, схватил Тиму за рукав, оба тут же накренились на бок. Тимофей предусмотрительно отпустил Юлю, чтобы та не упала следом.

— Ну что, все еще не считаешь уборку улиц обязательной? — отдышавшись, спросила девушка.

— Надо было на дуру какую-нибудь упасть, — несколько рассеяно ответил Ваня, садясь в снегу в “позу лотоса”.

И тут до каждого из троих отчетливо донесся мерзкий скрип. Звук раздавался откуда-то сверху, словно чья-то когтистая лапка с удовольствием скользила по металлической поверхности. Неприятное звучание заставило молодых людей поднять головы вверх. Там было ничего не видно, но рассматривать было и нечего. Небольшой ледяной осколок (размером, примерно, с кирпич) со всей силой притяжения упал на асфальт метра за 4 от Юли. Падение все встретили задумчивым молчанием.

— Главное, чтобы дура не упала на тебя, — философски заметил Тимофей, уже поднимаясь и отряхиваясь. — Вот так, вроде бы все целы, а помянуть добрым словом губернатора не получается.

— Ну, хватит уже про эту страшную женщину, — взмолился Ваня.

— Почему она страшная? — отмахнулся Тимофей. — Нельзя не любить кого-то только за то, что он страшный.

— Да ну, пожалуйста, у нас каждый второй так делает, — не согласилась Юля, спеша ретироваться подальше от места активных действий “внезапной” декабрьской зимы.

Действительно, в России поколение фриков, живущих по принципу “чем страшнее, тем душевнее”, не обрело себя даже в сумасшедшие 90-е годы. Ближе всего к ним подошли господа бизнесмены в малиновых пиджаках, да и то, там социальная проблема была куда глубже простого желания поэпатироть на публике. Ни то чтобы на Руси встречают по одежке, просто люди, выросшие на прототипах Бабы Яги, Кощея и прочих страшилищ с детства для себя решили — красота спасет мир, а некрасивому человеку верить нельзя. У Юли в университете даже подруга была, написавшая диссертацию по социальной антропологии о том, как красивым людям в современном мире жить было проще. За это она выиграла какую-то стипендию, тоже, наверное, потому что была не дурна собой, не иначе.

— Оглянись вокруг, это только красивые люди всегда пудрят нам мозги! — попытался поспорить Ваня. — С экранов телевизоров, в кино, на картинах. Какое право имела Елизавета Первая Тюдор утверждать, что яркие ткани — не есть украшение приличной британской девушки? Да потому что красивая была, сволочь, убедила всех в том, что она — солнце Туманного Альбиона, так что все остальные дурочки ходили замарашками.

— Не потому что красивая, а потому что королева, — напомнила Юля. — Из этого мы делаем вывод, что власть всегда пудрит мозги людям.

— Друзья мои, ну это же всего лишь СНЕГ, — картинно воздел руки к небу Иван, а потом пнул сугроб.

Через месяц после этого случая, небольшая глыба (размером с шар для боулинга, не больше) сорвалась с крыши дома № 28 по проспекту Стачек. Шестилетний Ваня, оказавшийся в тот момент на улице, погиб мгновенно, убитый летящим куском льда. В правительство в ту неделю поступило множество писем от тех, кто всерьез озаботился некачественной уборкой снега с питерских крыш. Не было никаких сомнений в том, что все эти люди стали ходить по улицам гораздо осторожнее.

Уборка снега, по данным правительства, продолжалась ежедневно. При отсутствии эффективных технологий, трудные и опасные участки обрабатывались вручную, при помощи лопат и ломов. Некоторые саркастично полагали, что для решения «снежной» проблемы в Петербурге пришлось сменить губернатора. Другие уверены, что это просто зима стала менее суровой, от того и лед не падает. Что было бы в Петербурге при более низких температурах и обильных снегопадах на момент написания этой книги, никто не знает.

(с) Г. Мабли

Москва, меньше года до дня Х

Егор своего тезку даже не знал. Само собой, эти двое, по закону вероятности, минимум 10 раз одновременно находились на одном стадионе в “Лужниках”, а, может, и на одном секторе, но это мало что меняло. По статистике, одна треть жителей столицы в “Луже”[1] на футболе хотя бы раз в жизни встречались друг с другом, хотя для большинства такие встречи проходят незаметно. Возможно, тезка Егора, на основании этой странной теории, много раз встречался с тем, кто несколько дней назад его убили.

Про тезку по телевизору не показывали, но Егор его и не смотрел. Он вообще никогда не интересовался новостями, но каким-то невероятным образом все вокруг только об этом и говорили. У Егора было три девушки, все в разных концах Москвы, и все разные. Двое даже заканчивали какие-то ВУЗы, были старше Егора на несколько лет и, наверное, намного умнее. Такие непохожие, откуда-то узнав про стрельбу на Кронштадтском бульваре, они словно с ума посходили.

— Не представляю, какой это кошмар, — заламывала руки Ленка, к которой парень приехал после работы на «Охотный ряд». Девка работала в этом районе в магазине одежды, в основном за то, что была услужлива и окончила sales курсы от какого-то head hunter агентства.

«Не представляешь, так и молчи», несколько раздраженно подумал про себя Егор, закуривая третью сигарету. Они с Ленкой стояли у «черного» входа в магазин, где продавщицы проводили свои немногочисленные перерывы, чтобы не попадаться на глаза покупателям. Для большинства посетителей девочки с бейджиками — не более чем пластиковые куклы, которым не нужно в жизни ничего, кроме как «принести другой размер» в примерочную комнату.

— С кем угодно, получается, может случиться? — Лена задала вопрос скорее водосточной трубе, чем Егору. — Я теперь так боюсь по улицам ходить.

— Могу встретить тебя сегодня, — неожиданно повелся на душевный порыв Егор, которому очень хотелось, чтобы девушка прекратила причитать. Он плохо переносил женские истерики, возможно, именно поэтому встречался не с одной, а с тремя девушками. Хотя бы одна из них всегда была в нормальном настроении.

— Масик! — запищала Ленка, повисая на Егоре так, что он от неожиданности уронил сигарету.

— Спокойно, — возмутился он, подбирая её за фильтр. Денег почти не было, так что каждая такая «Ява» действительно было «золотой». — Заканчивай, я тебя тут подожду.

До конца Ленкиного рабочего дня оставалось полтора часа. Можно было бы доехать до дома, поесть материнского супа, но на районе, скорее всего, Егору предстояла неприятная встреча с лучшими друзьями, каждому из которых он был что-то должен. Все они, правда, знали, что кроме них самих Егор должен еще и другим, поэтому сильно не наезжали, проявляя понимание. Надолго ли их хватит — непонятно, ведь не он один перебивался с подработки на подработку, периодически днем у метро вызывая вопросы полицейских типа «Лейтенант Петров, почему праздно шатаемся, ваши документы?».

Пока Лена отрабатывала чаевые за помощь в выборе перчаток (а перчатки обычно покупают чаще, чем трусы и, конечно же, их выбор невыносимо тяжел), Егор позвонил старшему брату. Тот служил менеджером в одной фирме, руководство которой ни черта из себя не представляло, но заставляло работников носить костюмы, будто это могло помочь при выполнении квартальных планов по продажам всего, что приносит деньги.

— Привет, брат, — выпуская дым очередной сигареты, закашлялся Егор.

— Если по-быстрому, то привет, — старший братец явно куда-то спешил, нервничал и шмыгал носом. В фирмах, где менеджеры носят костюмы, на «больничный» уходят с приказом об увольнении, так что простуду приходилось переносить на ногах.

— Не добросишь сегодня до Черкизовской? У меня Ленка истерит, боится, что её на улице пристрелят, как того парня… — начал Егор, слабо надеясь на положительный ответ.

— Слушай, я бы с удовольствием, — вполне по-человечески, без злобы, ответил брат. — Только в нашем городе быстро куда-то приехать и куда-то кого-то довести может только член правительства. Пробки жуткие, едут только депутаты, хотя им, собственно, никуда и не нужно.

— Ну да, — Егор щелчком выбросил окурок, промахиваясь мимо урны. — Купишь вертолет, позвони.

— Пошел ты, — фыркнуло в трубке, а потом связь оборвалась.

Некоторое время Егор сидел неподвижно, смотря в сторону, где в конце узкого переулка виднелся кусок проезжей части. Мимо проносились машины, иногда Егору казалось, что по центру ездят только хорошие тачки. Из-за приоткрытой двери в бутик слышалась тихая музыка и цокот каблуков о полированный пол. Егору трек был знаком, «American life» by Madonna:

Егору было неважно, что играет, он не знал ни слов песни, ни английского языка в принципе, за исключением текстов группы «Третий путь», но с музыкой было не так скучно. Закрыв глаза, он попытался представить себе, как Мадонна, услышав новость про теску, убитого на Кронштадтском бульваре, так же заламывает руки, как Ленка, и боится выходить на улицу.

Никого из друзей парня никогда не убивали. Сажали, приписывали административные нарушения и штрафы, кого-то даже в «обезьянник» закрыли на сутки, потому что ночью, пьяный в стельку, пацан попытался прорваться на чердак двадцатиэтажного дома, чтобы покончить жизнь самоубийством.

«Вот ведь страна», подумал Егор, «Жить не дают, убиться тоже не дают, и за все тащат в тюрьму».

Впрочем, особого дела Егору до страны не было. Жизнь его была не настолько хороша, чтобы гордиться Родиной, но и не так уж плоха, чтобы страстно желать перемен. Он уже 24 года «крутился», как мог, умудрился не замерзнуть по пьяни, не подсесть на наркотики, только из ПТУ вылетел за не посещаемость, но и без него, вроде бы, было неплохо. Только денег никогда не оставалось.

Тем временем со стороны улицы произошли какие-то перемены. Егор обратил на это внимание, потому что типичная для центра пробка, в которой москвичи терпеливо стояли в молчании, почти взорвалась автомобильными гудками. В Москве часто сигналят, в основном, мотоциклистам и красивым телкам на range rovers, но как-то буднично. В этот раз автомобилисты сигналили несколько… удивленно. Это Егор понял уже по лицам некоторых из них, высунувшихся из машин, стоящих на перекрестке с Ленинградским проспектом. Парень, не глядя, потянулся за сигаретами, одновременно пытаясь разглядеть причину народного удивления.

На темнеющих улицах стремительно копился народ. Кто-то просто шел пешком по своим делам, однако многие целенаправленно двигались куда-то в сторону «Маяковской». Егор проследил за людским потоком: в основном это была молодежь, кто-то в масках, почти все — фанаты в футбольных шарфах. Матча в тот день не было, это Егор знал совершенно точно. Заметив в толпе знакомое лицо, он, забыв про Ленку и её работу, тоже пошел в сторону Ленинградки[3].

— Молодой человек, вы у здания Следственного Комитета не были? — внезапно, Егора за рукав поймала какая-то тетка в сером пальто. — Там, говорят, бомба взорвалась, а рядом дочка находится, на стажировке…

Егор инстинктивно вырвал руку, недоуменно смотря на тетку. Та отшатнулась, затравлено оглядываясь, и начала пробираться в обратном направлении, против «течения» толпы. До Следственного Комитета она вряд ли добралась бы, подумал Егор, ведь скопление людей все нарастало. Большинство молодежи (впрочем, среди них попадались и взрослые мужики) целенаправленно вышло на проезжую часть. Автомобилисты, запертые в своих машинах, истерично сигналили. Толпа на дороге восприняла сигналы, как команду к действию, по сути своей не менее истеричному.

— Москва для москвичей! — закричал кто-то, и слова эти, едва различимые, потерялись в уличном шуме. Уже через секунду их подхватили сотки глоток. — МОСКВА ДЛЯ МОСКВИЧЕЙ!

Егор просто сидел и смотрел, ни черта не понимая. Фанатские акции — удел сумасшедших питерцев, которым больше заняться нечем. Московские болельщики на простой народ не распыляются, тратят запал, в лучших традициях столичного дерби, исключительно друг на друга. На последней драке и сам Егор присутствовал, разбил руки в кровь…

Его толкнули. Он краем глаза заметил, как движутся по улице серые тени. Милиционеров в такую погоду было трудно разглядеть, в какой-то момент вокруг их стало раза в три больше, чем обычно. Твердо, но медленно стражи правопорядка пробирались к проезду на Ленинградский проспект.

— Россия для русских! — неслось над центром. Где-то вдалеке загорелось оранжевое пламя.

— Машину подожгли… — послышалось Егору откуда-то справа, там сбились в кучку несколько дамочек, ездивших на шопинг в «Охотный ряд». Отлично съездили, получили все развлечения столицы.

Егор был с тетками не согласен, никто ничего не взрывал. Он фанатскую петарду по звуку и по цвету горения где угодно узнал бы. В одиночестве такие петарды не горят, и, верно, вскоре парень увидел, как зажигают еще несколько штук.

Казалось, один только Егор и стоял неподвижно. Толпа, окружающая его, колыхалась. Блокирующих движение людей становилось все больше, человек 700 собралось на проезжей части, еще несколько сотен подтягивались со стороны «Аэропорта». Народ, который был втянут в шествие не по свое воле, пытался вырваться, чтобы уйти в сторону. Там же их блокировали милиционеры с собаками, прибавляя численности стихийному собранию.

— Медленно расследуете! — кричала молодежь.

— Россия для русских! Для русских, вашу мать! — надрывался кто-то. Егор сморщился, такие «крикуны» всегда первые оказываются в руках милиции даже у выходов из ночных клубов, а о сложившейся ситуации и говорить нечего, задержания были гарантированы.

Прошло 25 минут, прежде чем приехал ОМОН. Как им это удалось, оставалось загадкой, движение было плотно перекрыто. Милиционеры, с трудом контролирующие ситуацию, вздохнули с облегчением, включая их служебных овчарок. Решив, что фанаты с фаерами больше не забота постовых, стражи порядка оставили их Отряду, а сами, наконец, начали «сортировать» и выводить в сторону обычных москвичей, застрявших в толпе.

— Граждане прохожие! — раздался голос из громкоговорителя. Толстый милиционер, сняв шапку, расхаживал туда и сюда, обращаясь к митингующим. — Не толпимся! Проходим на тротуар!

— Посадите убийцу! — отозвалась толпа. ОМОН терпеливо оттеснял их с проезжей части. Егор видел, что у некоторых фанатов на лицах написано четкое желание подраться, но, определенно, такой команды не было.

— Не блокируйте проезжую часть! — продолжала переговоры милиция. — Отойдите на тротуар!

— Медленно реагируют, — пробормотал стоявший рядом с Егором мужик в пуховике. — Они уже полчаса по городу с лозунгами идут, от самого «Аэропорта», и не остановил никто…

В магазине, где работала Ленка, о которой Егор и думать забыл, уже давно, наверное, доиграла песня Мадонны:

Когда после пятиминутного столпотворения толпа фанатов, которых было уже под тысячу человек, начала перетекать на пешеходную часть Ленинградского проспекта, парню оставалось лишь подивиться послушному поведению «фирмы»[5]. Впрочем, может оно и правильно. Если уж они держат статус самой сильной группы в России, представляя родной футбол перед фанатами других стран, то, наверное, надо вести себя достойно?

— Егор! — услышал он сзади себя. Из переулка, ведущего к магазину, выглядывала Ленка. Вид у неё был взъерошенный, глаза большие, с паническим блеском. Она потерла нос, потом выдохнула теплым воздухом на пальцы, снова потерла носом. Приглядевшись, Егор заметил чуть расширенные зрачки.

— Закончила? — достаточно спокойно спросил он, подойдя к ней через поредевшую толпу. — Я уж думал, не затоптали ли тебя эти деятели. Что так долго?

— Да подружка с работы предложила расслабиться, стресс такой, ужас, — поежилась Лена, кутаясь в куртку, под которой все еще висел бейджик ассистентки из бутика, и снова потерла нос. — Услышала крики, хотела подойти к витрине, посмотреть, что и как. А главная администраторша по залу как рявкнет на меня, мол, куда пошла? Сказала всем, чтобы внимания не обращали. Типа, клиент должен знать — на улице все хоть передохнут, а у нас в магазине все всегда хорошо.

Егор подумал, что эта маркетинговая стратегия была так себе, но, возможно, именно в таком магазине захочет укрыться какой-нибудь человек, которого уличные проблемы непосредственно касались бы. Было очевидно, из-за чего разорались фанаты: кто-то обмолвился, что недавно задержанных убийц тезки Егора отпустили на все 4 стороны, невзирая даже на то, что они обвинялись не только в убийстве, но и в ношении «травматики» без лицензии. Парень представил, как в Ленкин магазин «где все всегда хорошо» набивается народ: следователи, работники ОВД, расположенного недалеко от Кранштадтского бульвара, родные обвиняемых. Это было бы забавно, особенно при наличии кокаина в запасах местных ассистенток по продажам.

— Пошли уже, — несколько устало попросил Егор, обнял Лену за плечи и, маневрируя между людьми, двинулся в противоположном от Ленинградки направлении. Вдали все еще были слышны лозунги, однако транспортное движение аккуратно возобновилось.

Спуститься в метро на «Охотном ряду» удалось не сразу, милиционеры, вернувшиеся на свои посты, наградили Егора, в его разбитых кроссовках и черной куртке, подозрительными взглядами. Потом, правда, они увидели, что он с девушкой, так что докапываться передумали. На эскалаторе Лена, как последняя дура, продолжила послеобеденное заламывание рук.

— Как смерть человека общество может всколыхнуть, — уже несколько раз повторила она, будто сама лично кричала на проезжей части Ленинградского проспекта громче всех. На её щеках проступил румянец, движения конечностей стали чуть быстрее, чем были обычно.

— Собралась толпа идиотов не по делу, — скривился Егор. — Поорали и разошлись. Сейчас дойдут до ближайшего подземного спуска и по домам разъедутся, или бухать.

— Представляю, как сейчас всяким дагестанцам страшно, — не унималась она. — Их же могут побить.

— Делать им больше нечего, — потер виски Егор. — Все, хватит уже об этом.

Они сошли с эскалатора, миновали платформу и сели в вагон. Страшно хотелось курить, Лена в его объятиях «все руки заняла», не было времени втянуть в себя сигарету на входе в метро. Поезд несся вперед, в сторону «Черкизовской». Егор уныло посмотрел на карту метро. По ней он стремительно отдалялся от собственного дома, вместо юга пришлось ехать на север. Парень уже 10 раз пожалел, что согласился провожать Ленку, тем самым только усиливая её паранойю.

— Смотри, смотри! — шептала она, делая большие, испуганные глаза. — Вон те ребята, совсем смуглые. Чего они так уставились на нас?

— Потому что ты в их сторону пальцем тыкаешь? — резонно предположил Егор. Компания из четырех человек, действительно, периодически косилась в их сторону, но в основном только потому, что Ленка ерзала на сиденье и мельтешила.

Группа вышла на «Комсомольской», впрочем, на их место тут же встала другая, явно только с вокзала: несколько взрослых мужчин, у одного даже седина в черных волосах, а у другого плохие зубы. У Ленки окончательно поехала крыша, она стала морщиться и говорить «фу». При этом девка вцепилась в рукав Егора, таким образом, видимо, ощущая себя, как за каменной стеной.

На «Черкизовской» они покинули вагон, однако компания «с плохими зубами», подхватив свои увесистые сумки, тоже вышла на этой станции. Пока шли к выходу, пока ехали на эскалаторе вверх, Ленка все оборачивалась, с неподдельным ужасом косясь на «лиц кавказской национальности». Егор молчал, стараясь втянуть голову в плечи, ему все эти Ленины страхи и национальные фобии были по боку. Частично сказывалось и волнение за «своих» ребят, которые, наверняка, были на Ленинградке. Он же точно видел знакомые лица. На фига поперлись? Сдался им этот тезка…

— Слушай, ну я не могу. Смотри, их больше уже, — достаточно громко заявила Лена, дергая его за рукав куртки. Егор обернулся: действительно, компанию с вокзала у выхода встречало несколько молодых людей, видимо, родственников. Один подхватил сумки и удалился, еще трое остались пообщаться прямо у выхода.

— Пошли уже, — достаточно грубо требует Егор. — Мне еще назад ехать.

— Нет, не надо, они тебя побьют, как того мальчика! — Ленка за тембром голоса не следила. Егор неприятно отметил, что зрачки у девахи расширились окончательно, видимо, расслабление после работы прошло хорошо. — А меня изнасилуют! Оставайся сегодня.

— Хватит уже, не ори, — зашипел Егор, поборов желание отвесить ей затрещину. Девушек он не бил, да и не помогло бы это Ленке, пока не «отпустит». — От каждого «черножопого» будешь шарахаться, истеричка?

— Э, ты чего сказал? — раздалось справа от него, и Егор устало прикрыл глаза. Ну вот, дождались. — Повтори, а?

— Идите мимо, ребят, дайте с девушкой разобраться, — холодно, но вполне вежливо ответил он. — Видите, нехорошо ей.

— Это сейчас тебе нехорошо будет, — пообещали Егору. — Тебя кто научил словам-то таким нехорошим?

— Марк Твен! — ни с того, ни с сего в разговор вмешалась Ленка, которую в какой-то момент парализовало от ужаса. Она так долго боялась, что эта компания к ней приблизится, что в конец впала в истерику, когда это действительно произошло.

— Марк Твен не о том писал, девушка, — отозвался один из кавказцев. — Совсем не о том, но вы, видно, не поняли.

— Пошел в жопу, — зашипела Лена.

— Заткнись, — сжал зубы Егор. — Короче, забиваем на воспитательные сеансы и расходимся, окей? Я с вами разборки устраивать не хочу.

— Борзый, — констатировал один из кавказцев. — С какого района?

— С Чертаново. Уж поближе, чем то место, откуда вы прикатали, — не выдержал Егор. С этими словами, он подхватил Ленку под локоть и потащил в сторону перехода.

— Братаны, он из этих отморозков-националистов, — услышал Егор у себя за спиной и едва успел развернуться. Двое из троих подошедших ребят навалились на него. Одного удалось пнуть ногой, второй сбил парня на снег. Лена заверещала, третий кавказец, тот самый, который анализировал Твена, попытался её успокоить, вызвав еще более бурную истерику.

Егор, получив кулаков в грудь, резко оттолкнул от себя нападающего и успел подняться до того, как второй кавказец разогнулся и тоже пошел в атаку. Само собой, ему и раньше приходилось драться, но по убеждениям в отношении футбола, а не национализма.

— Хорош, пацаны, — третий член компании нападавших явно не был настроен на драку. — Нам домой пора, сейчас в отделение упекут, кто наших до квартиры поведет?

— Убивал бы… — сплевывает его товарищ, получивший от Егора по лицу.

— Валерьянку пейте, бараны, блин, — огрызнулся Егор, жестко толкнул рыдающую Лену к переходу и поспешил скрыться из виду. Он обещал матери не драться, да и было бы из-за кого: из-за обдолбанной идиотки, впавшей в панику из-за митинга, на котором её даже не было? Нет уж, спасибо.

С Ленкой он в тот вечер закончил все отношения, так что у Егора осталось всего 2 девушки.

По негласной статистике, более 45 % населения России напрямую или косвенно сталкивались с проявлением расизма или национализма на улицах, на рабочем месте или в учебных учреждениях. Более 30 % населения планеты Земля знакомы с понятием «национализм», но не понимают полного значения этого слова. Из-за отсутствия ликвидации безграмотности у такого населения, некоторые граждане склонны неправильно употреблять указанное понятие, что порождает панику, предрассудки и только увеличивает количество конфликтов на национальной почве.

(с) О. Бисмарк

Москва, все еще меньше года до дня Х

— Определением Черёмушкинского районного суда Москвы, вынесение решения перенесено на 21 декабря 2010 года, — судья захлопнула папку, отложив её от себя на расстояние указательного пальца. — Материалы, представленные ответчиками, подлежат изучению.

— Уважаемый суд… — не выдержав, представитель прокуратуры попытался подняться. — При всем уважении, иск был подан много месяцев назад.

— Не надо торопить правосудие, господин обвинитель. Если вы хорошо видите, я тут почти погребена под огромным количеством справок, заключений и выписок, научность которых мне предстоит оценить. Поверьте, несколько недель — не самый долгий срок, на который я могу отодвинуть заседание.

— Извиняюсь, уважаемый суд, — передернулся прокурор, у которого на столе лежала та же самая синяя папка гигантских размеров, в которой находились копии всех представленных ответчиками “доказательств” по делу.

Большую часть из них занимали копии учебников по истории, которые из нормальных школ были давно изъяты, но каким-то образом умудрились остаться на полках государственных библиотек и архивов. Прокурор честно не понимал, кто мог написать такое количество слов на подобную странную тему, однако хуже всего было то, что эти самые устаревшие догматы пытались активно применять в современном мире, да еще и через суд.

— Прокурор продался! — зазвучало откуда-то со стороны. Ответчики попались буйные, ни смотря на свои очень консервативные убеждения. По мнению обвинителя это еще раз доказывало его правоту. “Нельзя таким свободу давать, совсем с ума сойдут”, подумал он.

— Порядок в зале судебного заседания! Закончили на сегодня. Стороны вернутся для того, чтобы заслушать решение суда в назначенный срок, согласно протоколу. — рявкнула судья, передала материалы дела худенькому секретарю, резко встала и поспешила на выход. Сегодня приобщили еще 4 статьи. Сплошная полемика, никаких ссылок на закон, если только это не Закон Божий, или нечто фундаментальное, что существовало, якобы, еще до появления у юристов первого Гражданского Кодекса.

Прокурор раздраженно собрал бумаги, пылкая речь, подготовленная на сегодняшнее, как ему верилось, последнее заседание, не пригодилась. Даже слово не дали, а все потому, что повыскакивали эти “ответчики” с криками, что у них ходатайство о дополнении материалов дела, почти закидав судью распечатками. “Уважаемый суд”, конечно, попытался возразить, что не видит смысла в дальнейшем обсуждении, но хитрецы с самым серьезным видом заявили, что рассматриваемый вопрос — область чрезвычайно специфическая, требующая полноценного анализа, особенно в свете предъявляемых обвинений.

Обвинение было самое серьезно, по 282-й статье Уголовного кодекса в редакции Федерального закона от 08.12.2003 N 162-ФЗ, «возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства». Ни смотря на всю размытость формулировки, что, по мнению прокурора, есть бич российского законодательства, применение “282-й” в какой-то момент стало не только нужным, но и модным. Применяли её все, кому не лень, а не только правоохранительные органы. У некоторых слоев населения стало модно примерять “282-ю” самим к себе, анализируя последствия каждого своего действия, чтобы “точно попадало” под формулировку в законе. Фактически, некоторым товарищам нравилось становиться преступниками. В свои 49 лет, прокурор так и не понял, зачем это делается.

Повышенная применимость статьи началась как-то незаметно, никому она раньше не была нужна в этой большой, многонациональной стране, где от одного села до другого иногда такое расстояние, что у жителей ни то, что желания возбуждать вражду не возникает, но и какого-либо возбуждения вообще. В какой-то момент прокурор, тщательно следящий, по долгу службы, за судебными постановлениями по уголовным делам (не всеми, само собой, на каждую пьяную поножовщину отвлекаться времени не было), внезапно обнаружил, что “282-я” не только в ходу чуть ли не во всех округах территории страны, но с ней уже даже успели сходить в Конституционный суд Российской Федерации. Там норму признали законной, направленной “на охрану общественных отношений, гарантирующих признание и уважение достоинства личности независимо от каких-либо физических или социальных признаков”[6]. Даже если личность — идиот, словно бы заявлял Конституционный суд. Он прокурору виделся в образе пятидесятилетней женщины в коричневом платье, с косой (на голове, а не в руках) и каменным лицом, которую, просто так, доводами о неконституционности не проймешь.

Прокурор решение суда об отказе прочитал несколько раз и подумал, что лучше бы оно было чуть менее многословным. За полгода до вынесения вердикта, когда сам он на деле стал чаще начинать с проверки не фактической базы, а “подпадает ли под 282-ю”, утверждение законодателей о том, что уголовное наказание по данной статье применяется “не за любые действия, а только за те, которые совершаются с прямым умыслом” уже несколько раз подвергалось откровенному сомнению.

— Физкультура вам не угодила, — словно прочитав его мысли, к прокурору подошли трое тощих парней, от 16 до 30 лет, нервно перебирая доверенности, выданные им на представительство в органах судебной власти. — Теперь футболки тоже нельзя?

— Ребят, вы бы хоть думали, прежде чем ваши лозунги на футболках печатать, — с вселенской усталостью в голосе ответил обвинитель. — Сидели бы себе тихо, обменивались мнениями с широкой публикой в узких кругах.

— Не хамите, господин милиционер, — скривился один из “ответчиков”, высокий молодой человек с бородой, русыми волосами и голубыми глазами. — Это не лозунг, а исторический материал, можно сказать наследие нашей великой Родины.

— Знаю, читал, — согласился прокурор, который уже успел пролистать папку с бесконечным количеством документов. — Греки в своих афонских монастырях и не такое придумывали. Только на наследие Родины утверждение вряд ли тянет, его использовали каких-то 40 лет назад, да еще и при не слишком мирных обстоятельствах.

— Каждый имеет право на религию! — взвился один из пацанов, роняя от возмущения доверенность. Прокурор доверенность поднял и передал обратно, все-таки важный документ правового значения.

— Молчи, Еремей, — толкнул его в бок “бородатый”.

— Правильно вам товарищ говорит, молчите лучше, — отмахнулся прокурор. — А то религий у нас в стране много, что как-то противоречит вашим лозунгам о том, что либо православие, либо… кхм.

Группа “ответчиков” развернулась и зашагала на выход из зала суда. Прокурор потер пальцами виски, не спеша подниматься с места и уходить. Конечно, в чем-то молодежь была права, ну, лозунг и лозунг. Только вот репутация у него не слишком хорошая, не забыли ли они упомянуть об этом в своих “исторических” отчетах? В наше время репутация решает все. Не дай бог какой-нибудь организации “заклеймить” себя действиями, которые не одобряет общество. Даже если потом эти ребята спасут мир, никто им уже спасибо не скажет, только не в России.

Впрочем, лично для прокурора проблема была не в связи лозунга с мятежниками — религиозниками из афонского монастыря Эсфигмен. Происхождение может быть любое. Даже слова, черт возьми, могут быть какие угодно! Дело не в тех, кто их произносит или печатает на своих футболках, сумках или лбах. Дело в других, в тех людях, которых сейчас развелось так много, что неволей начинаешь задумываться о причинах их массового появления. Люди эти СМОТРЯТ, они СЛУШАЮТ и, хуже всего, они ИЩУТ что-то, что будет для них поводом к насилию и восстанию.

Прокурор не видел ровным счетом ничего противозаконного в лозунге “Православие или смерть!”, он вообще считал его идиотским в своей нечеткости. Однако он видел тех, кто готов “понять” этот лозунг, как призыв убивать людей, забывших надеть после душа нательный крестик, и вот именно таких, по мнению государственного обвинителя, нужно было сажать за экстремизм.

— Пострадают ваши пробежки за здоровье нации, ребята, точно пострадают, — пробормотал мужчина, собрал свои вещи и, поправив погон, вышел из зала последним.

Троица, покинувшая здание суда, не ушла далеко. Русоволосый парень остановился на углу Профсоюзной улицы, оглядевшись. Стоило, наверное, дойти до “Академической”, а там сесть на автобус, хотя, до университета всего полтора километра, если быстрым шагом…

— Настроение поганое, — вздохнул за его спиной Еремей. После выступления перед прокурором тот не произнес ни слова, только на улице снова осмелел. — Проиграем процесс.

— Мирские законы нам вообще должны быть по боку, — подал голос третий парень, самый молодой из них, в очках, с густыми волосами, собранными в “хвост”. — Только Закон Божий важен.

— Чушь не пори, Славик, — внезапно, русоволосый почувствовал, что очень злиться, причем на всех, кроме пресловутого прокурора, который, вроде бы, один должен был бы испортить ему настроение. — Нельзя существовать в современном мире, игнорируя законы. Нет, Закон Божий, самой собой, есть верховный закон, но как-то в последнее время на нем одном далеко не уедешь.

— Миха, ты как черт вообще, прости Господи, — отшатнулся Еремей. — Ересь какую-то говоришь.

— Это не ересь, — поежился Михаил, которому и самому эти мысли не нравились. — С ненавистью к мирскому спокойно жить не будешь, самому никогда не казалось, нет? Вот ты говоришь, что кодифицированное законодательство — зло, а как без него свои цели достигать? Ты на “Русский марш” в прошлом месяце ходил? Ходил! Это тебе власть разрешила, руководствуясь существующими законами. Без разрешения — только кровь, насилие и разруха, больше ничего. Радоваться надо, что закон еще хоть на что-то годится.

Все трое шли по Профсоюзной вперед, чтобы позже свернуть на Ленинский проспект через улицу Вавилова. Проходя мимо очередного указателя, информирующего о том, в каком направлении Нахимовский проспект или, прости Господи, проспект 60-летия Октября, Михаил краем уха слушал, как Еремей и Славик с упоением придаются дискуссии на тему, которая была предметом обсуждения среди членов их организации уже несколько лет.

— Все надо переименовывать, — бил себя кулаком по ладони Славик. — Мавзолей снесем, проект-то готов уже. Но это лишь начало. Правильно лидеры говорят, нельзя воспевать в столице великой православной страны коммунизм, при котором церкви сносили. Улица Крупской — это вообще что такое? Она же большевистской проституткой была.

— Ты сейчас женщину оскорбляешь, — не одобрил Еремей. — Хотя бы русская…

— Да какая разница? Невозможно страну поднять, пока вот это вот… — Славик обвел вокруг себя руками. — Напоминает об эре угнетения русского человека через безверие и упадок духовности.

Славик говорил, как по книжке. Михаила одно время тоже возмущало большое количество наименований улиц в Москве, не имеющих к России никакого отношения, кроме исторического. Коммунизм в организации ненавидели сильно, по большей части не без причины. Церковь действительно пострадала с 1917-го года, однако так же она страдала и в Германии, со времен Гитлера. И все равно, в Германии в 21-м веке жить было лучше, чем в России. Из этого Михаил сделал вывод о том, что не в церкви дело…

— Куда это мы? — Еремей, не найдя что ответить на заявления об эрах угнетения, в первый раз за весь день обратился к Михе по делу.

— Тут университет один есть, РГУ Нефти и Газа, — ответил русоволосый. — Заглянем туда, встретимся кое с кем.

— Это у них там вчера Олимпиада была, посвященная 70-летию разгрома немецко-фашистских войск под Москвой? — оживился Слава. — Молодцы ребята, я считаю.

— Да, молодцы, — согласился Михаил, сворачивая на Ленинский проспект, где находилось здание университета. На подходе к главной проходной парень скинул одну единственную смску с мобильного телефона.

— А чего не заходим? — “стормозил” Еремей.

— Так нас туда и пустили, — спокойно ответил Миха. — Вспомни про нефть и газ, а потом рассуди, кто там учится.

— Так, а мы тогда чего? — не понял Еремей.

Ждать пришлось минут 15, столько требовалось для окончания идущей пары. Вскоре молодежь повалила из дверей, кто за сигаретами, кто в магазин. На патлатых, голубоглазых посетителей никто не обращал внимание.

— Привет! — наконец, из здания университета показалась толстенькая девушка с волосами, убранными в “пучок” на затылке. Путаясь в красное пальто, которое она не потрудилась застегнуть, Катя направилась прямо к ожидавшим её молодым людям.

— Давно не виделись, — приобнял её Миха. — Говорят, у вас тут олимпиаду провели?

— Да какая олимпиада, о чем ты, — отмахнулась девушка. — Времени вообще нет, кафедра проектирования и эксплуатации газонефтепроводов — круче разгрома фашистов под Москвой. Кстати, о разгромах, правду про сегодняшний день говорят?

— А что говорят? — влез Славик, не потрудившись даже представиться.

— Про акцию протеста против освобождения подозреваемых в… ну, сам знаешь, — Катя огляделась вокруг, мимо проходило большое количество народа, но их никто не слушал.

— Чего занервничала-то? — усмехнулся Михаил.

— Да все эти фанатские штучки у нас не жалуют, — призналась девушка. — Проблем много, мол, мы же будущее страны, нам учиться надо, а не лезть в эти общественные движения. Меня отец даже в студенческий городок не отпустил жить из-за этого. Тем более что в универе и так есть все, что нужно: студенческий совет, спортивный комитет.

Получалось, что жизнь студентов РГУ Нефти и Газа укомплектована полностью, времени для неформальных идей у учащихся не имеется. Тогда откуда Катя слышала про акцию, уж не из студенческого ли городка, в котором ни один нормальный родитель своему ребенку проживать не позволит?

— Это не наши организовывают, — честно ответил Миха. — Фанаты какие-то. Так что твоя совесть может быть чиста.

— Жалко, я надеялась с вами пойти, — расстроилась Катя. — У меня изучение компьютерного практикума перенесли, думала как раз посмотреть, кто там соберется.

— Уж явно никто из ваших, — хихикнул Еремей, усмотрев в толпе снующих студентов девицу в синем пиджаке с бриллиантовой брошью.

— А как же папа? — спросил Михаил, беря Катю за локоть. — Он же потом с нас 3 шкуры сдерет, если с тобой что случиться.

— Папа работает, — коротко ответила девушка, закинула на плечо сумку и, запахнув пальто, пошла по Ленинскому проспекту в сторону центра.

21 декабря 2011-го года лозунг «Православие или смерть!», использовавшийся, в том числе, религиозно-политической организацией Союзом православных хоругвеносцев, в судебном слушанье был признан экстремистским, вследствие чего оказался в Федеральном списке экстремистских материалов Министерства юстиций России. Признание использования лозунга незаконным стало очередным результатом массового применения судами статьи 282 Уголовного кодекса Российской Федерации. В конце 2011-го года бытовало мнение, что применение указанной статьи может и будет использовано для преследования противящихся действующему режиму власти людей, что «по сути, в данной формулировке статья 282-я стала поводом спорить о вкусах и сажать за вкусовое несоответствие» (с) a_nikonov.

(с) В. Швебель

Москва, на час меньше до дня Х

Егор с силой потряс баллончик с краской, тварь китайского производства отказывалась нормально работать. Толи от холода, толи от неровного нажима, но распылителя надолго не хватило: он врезался в держащий его штырь и больше назад уже не поднялся. Парень раздосадовано сунул баллончик в карман, отойдя на несколько шагов назад.

Белый забор, отгораживающий линию электропередач у Кронштадтского бульвара, состоял из бетонный плит неровной формы. На таких хорошо было рисовать “свастику”, плиточный рельеф сам подсказывал, куда направлять распылитель, чтобы получилось ровно, а не как у малолеток, наспех рисующих на заднем дворе школы. В этот раз, правда, свастику строго запретили, потому что “никаких признаков принадлежности” быть не должно. Просто люди пришли показать свое отношение к одной незначительной проблеме.

Надпись на заборе гласила “Кто ответит?”, недалеко от Егора один из товарищей по фан-клубу рисовал на таком же заборе фразу “Не простим”. Парни, молча, переглянулись, товарищ спрятал лицо за красным фанатским шарфом и, молча, скрылся в потоке людей.

Никакой организации не было в помине. За несколько дней до акции выяснилось, что власти сбор согласовывать не собираются, Егор даже думал, что отменят все до лучших времен, например, на 40 дней после убийства или даже на “через год”, но активизировались новостные порталы, место и время акции разнеслось по блогам, сопровождаемые короткими инструкциями. Молчать. Флагами не размахивать. Это народный сход.

Сам Егор опоздал, явился не к полудню, а к 12:15, когда на бульваре было уже не протолкнуться. От неразговорчивых, мрачных девушек, стоявших рядом с метро “Водный стадион” удалось узнать, что уже в 11:45 Кронштадтский бульвар кишил молодежью. Найти своих оказалось нетрудно, вереница фанатов растянулась почти по всему бульвару, они несли красные шарфы и гвоздики, чтобы возложить на место, где убивали тезку. Откуда-то сбоку донеслось “добивали”, Егор разницу между понятиями знал.

Мимо пронеслись “конники” из доблестной милиции, с лицами, на которых читалась озадаченность. Российские правоохранительные органы всегда готовятся к худшему, когда это касается массовых контактов с защищаемым ими народом, а тут такая толпа и почти все МОЛЧАТ.

Никакого хулиганства не планировалось, по-другому Егора бы предупредили. Была только просьба сделать надписи “по пути”, чем он и продолжил бы заниматься, если бы не чертов “паленый” баллон. Осознавая свою бесполезность, парень в молчании шел по бульвару к месту сбора, где уже росла гора из цветов рядом с заботливо оставленной кем-то фотографией убитого.

— Уроды… — рыдала рядом с Егором какая-то девочка, лет 14 на вид. — Такого парня не стало.

— А ты его знала? — тихо спросил он.

— Н… нет, — девочка запнулась, подавившись слезами, однако посмотрела на него очень серьезно. — Просто как представлю, что это мог бы быть мой брат. Или, допустим, ты.

— А я-то тут причем? — отшатнулся Егор.

— Он просто такси ловил, чтобы по своим делам ехать, можно сказать мимо шел, — пояснила малолетка. — А тебя я теперь узнаю, если вдруг убьют.

Желания умирать у Егора не было, однако он сомневался, что народный сход хоть как-то увеличит его шансы на выживание в этой стране. Правительство любого государства считает своим долгом сочувственно покивать при виде толп молодых людей, молча идущих на чью-то могилу, но на этом их долг заканчивается. Случись завтра то же самое с самим Егором или, может, с малолеткой, которая сейчас обогнала его, продолжая реветь, придет ли к месту убийства какой-нибудь премьер министр, падая на колени и ударяя себя кулаком в грудь? Пожалуй, что нет. К тезке же не пришел, а убитый — куда лучше самого Егора, вроде, нормальный был парень.

К шествию постепенно примешивались местные жители — праздно шатающиеся алконавты, случайные прохожие и даже несколько мамочек с колясками, насторожено жавшихся по краю процессии. Большинство, заметив новостные камеры, появившиеся, как всегда, из ниоткуда (Егор даже не понял, давно ли их снимают), отворачивалось и вжимало голову в плечи. Полученная русскими людьми свобода собраний для некоторых еще со времен СССР прочно осталась чужеродной.

Внезапно, прямо навстречу объективам “вынырнула” взъерошенная тетка в светлом, застиранном пальто, с ребенком наперевес и горящими глазами. Оглядываясь на проходящую мимо молчаливую толпу, она затопталась на месте перед носами у репортеров, призывно косясь в их сторону. Журналисты её активность проигнорировали, тихо снимая процессию со стороны.

— Такие молодцы ребята, за всю страну скорбь выражают, — не дождавшись реакции, проникновенно завела тетка. Репортеры очнулись от гипноза, навеянного картиной шествия, обернувшись к местной жительнице. — Мы так мало внимания уделяем нашим детям, а ведь стоило бы их оберегать и защищать. Теперь вот мальчик погиб, а наше правительство, возможно, очнется и…

На плечо толкающей речь дамы легла тяжелая рука. Взрослый мужчина в фанатском шарфе, сняв с головы кепку и обнажив лысый череп, серьезно посмотрел говорившей в глаза на несколько секунд.

— Замолчите, женщина, — наконец, произнес он. — Не надо вот этого вот. Идите лучше домой.

С этими словами фанат развернулся и быстро зашагал дальше, до места траурного возложения цветов оставалось совсем недалеко. Тетка в шоке не смогла вымолвить ни слова, очнувшись только тогда, когда журналистов и камер рядом с ней уже не было.

Над Кронштадтским бульваром не возвышалось ни одного флага. Даже красные фанатские шарфы не могли бы служить опознавательным знаком, так как быстро перекочевали к импровизированному мемориалу, созданному на месте трагедии внутри автобусной остановки. Людей в темной зимней одежде можно было бы спутать с пассажирами, ожидающими общественного транспорта, если бы их не было так много.

— Передайте, пожалуйста! — к Егору хором обратилось сразу три девушки, лица закрыты разноцветными платками. Они протягивали красные гвоздики. Перехватив охапку поудобнее, парень протиснулся к остановке, насколько смог, только потом отдав букет для возложения тем, кто стоял еще ближе. Вокруг него все передавали цветы, по толпе ходили листовки об ужасах национального угнетения. От мысли о том, что смерть одного человека может спровоцировать озабоченность вопросами национальности, заставляла волосы на руках Егора вставать дыбом под синей курткой.

— Кто здесь знал его? — периодически разносилось откуда-то со стороны. — Кто знает, есть ли подвижки по делу?

— Какая разница? — недоумевали другие. — Эта акция вместо похорон, для демонстрации скорби, а не для обсуждения деталей дела.

— Да, за этим вам к правительству, — нервно хохотнул кто-то в толпе. — Только ведь пока президент лично не придет, не посмотрит, не скажет…

— Да он и не президент вовсе, — буднично констатировала какая-то девушка.

Рядом с Егором на подходе к завешанной шарфами остановке стояли четверо молодых людей, среди которых одна девушка куталась в дорогое пальто и несколько затравлено прижимала в груди сумку. Среди граждан, одетых преимущественно в темные, удобные вещи, эта толстушка смотрелась странно. Квартет обсуждал дальнейшие действия собравшихся, хотя к организаторам шествия они точно отношения не имели.

— Народ на Манежную площадь собирается… — донеслось до Егора.

— Зачем? — настороженно спросила девушка. — Такая акция красивая, сейчас бы разойтись.

— Ну, сказал же кто-то, что все вопросы к правительству, — пожал плечами её собеседник. — Бог в помощь, конечно, только вот ничего у них не выйдет.

— Наши идут, и мы пойдем, — мрачно сказал высокий русоволосый молодой человек. — Знаете же, что заранее уже с походом на Манежную определились. Давайте, своим ходом только.

Акция памяти погибшего на Кронштадтском бульваре фаната футбольного клуба «Спартак» до сих пор считается одной из самых мирных народных акций, прошедших за последние годы. Участники подтверждали положительный настрой пришедших и лояльное отношение к ним правоохранительных органов. Акция была пронизана сплоченным духом общей скорби по безвременно погибшему молодому человеку.

(с) Андре Мальро

Москва, еще на 2 часа меньше до дня Х

Михаил огляделся, поднимаясь на эскалаторе со станции “Александровский сад”, заметил своих ребят, кивнул и сошел с движущихся ступенек. Сзади на него чуть не налетела Катя, которую он подхватил и передвинул в бок, чтобы не мешалась. Приводить сюда студентку РГУ Нефти и Газа было откровенно глупо, среди медленно стягивающихся к Манежной площади людей не было ни одного человека из её обычного окружения: в случае чего и помочь-то некому. Впрочем, Миха напомнил себе о том, что Россия — правовое, демократическое государство, где каждый имеет право по собственному желанию позволить ОМОНу набить себе морду в любое удобное для человека время. Почему для человека, а не для ОМОНа? Потому что, как известно, у ОМОНа работа такая, а простому гражданину надо еще найти возможность вырваться из офиса, от компьютера, или от плиты… От нефтяной вышки на подобные встречи с хранителями правопорядка люди являлись, определенно, куда реже, чем от компьютеров, да это и понятно, в нефтяной стране нефтяники больше других работают.

— Милиции нет, — нервно констатировал Еремей, оглядываясь назад, будто оперативники могли приехать за ними на эскалаторе. — Должна же быть…

— Вы о чем? — не поняла Катя, которой тоже уже удалось заразиться напряженностью, царившей в их маленькой компании. При виде группы парней, сдержано помахавших её сопровождающим, девушке стало совсем не по себе. У половины встречающих на головах были темные капюшоны, у некоторых лица оставались закрытыми тонкими шарфами до уровня глаз.

— Здорово, братья, — подошел к ним Еремей, пожимая по несколько рук за раз. — Идем?

— Ну да, чем быстрее, тем лучше, — отозвался один из присутствующих, совсем молодой мальчик, на вид не старше 17-ти лет.

Компания парней двинулась настолько резко и быстро, что Катя вздрогнула, только через несколько секунд последовав за ними. Ей все больше казалось, что приходить на Манежную площадь было плохой идеей, какие-то уж все вокруг неё были серьезные. Вот бы вся политика была веселой, акции — мирными, а результаты — положительными и, главное, незамедлительными.

Михей изредка смотрел на Катю, но думал, конечно же, не о ней. Еремей, выказавший удивление в отношении отсутствия на Манежной площади ОМОНа, был прав в том, что такая “тишина” — это несколько подозрительно. О том, что с Кронштадтского бульвара народ пойдет “на Манежку” было ясно дня за 3 до траурной церемонии по убитому парню. Сообщение быстро разлетелось, хотелось привлечь на мирную акцию как можно больше людей, ведь только толпа способна обратить на себя внимание правительства, отдельных людей оно не замечает. Как много о готовящемся походе знали власти? В Москве было холодно, может, они решили, что никто не рискнет отморозить задницу, возмущенно скандируя у Кремля о недопустимости истребления русского народа?

И все равно, у Манежной площади не было ни одного человека в форме. Молча, стоял караул у Вечного Огня, мимо которого парни прошли, нестройно склонив головы. Миновав ворота, отделяющие Манежную площадь от “зеленой” кремлевской территории, Михей еще раз убедился в своей правоте: ни одного стража правопорядка в радиусе километра вокруг площади не было.

Со стороны “Площади Революции” так же медленно, но верно подходили люди, кутаясь в шарфы, шапки были надвинуты им почти на глаза. Может быть, они прятались, хотя, возможно, действительно замерзли. Миха холода пока не ощущал, красные стены Кремля по правую руку согревали одним своим видом.

Народ прибывал группами, поэтому их легко было отличить от праздно шатающихся гостей столицы. Мимо Кати прошла девочка с двумя гвоздиками в руках, получается, на Кронштадтском бульваре она не была, там все цветы были оставлены на месте трагедии. Откуда малолетка узнала об акции?

— Давайте, может, поближе к “Макдональдсу”? — предложил кто-то из компании Михея, потирая быстро замерзающие руки.

— Охрана запалит, там покупатели же… — попытался возразить Еремей, проявив неожиданный разумный подход.

— Да пофиг, в ту сторону уже многие двинулись, — настаивал парень.

— В этом-то и проблема, — закашлялся Еремей.

У входа в торговый центр “Охотный ряд”, из которого, опасливо косясь в сторону быстро заполняющейся Манежной площади, выходили покупатели, грелись фанаты. Они так же тихо переговаривались о том, что “ментов нет вообще”, и это очень странно. Среди них был плотный мужчина в очках, в надвинутой почти на глаза шапочке. Он переминался с ноги на ногу, разминал окоченевшие руки и ни на минуту не затыкался.

— Ну, надо же уже начинать. Давайте, покричим что ли, ну толку-то от того, что мы здесь стоим? — донесся до проходящей мимо Кати и её парней его громкий шепот. — Россия для русских!

— Не надо, подождем, пока все наши подъедут, — не согласились с ним другие мужчины, теребя фанатские шарфы. — Рано, осмотреться нужно.

— Да чего тут смотреть, действовать надо, давайте, — мужчина, очевидно, терял терпение. Катя отметила, что он постоянно оглядывается по сторонам, на них, проходящих мимо, не несущих на себе никаких особых опознавательных знаков, покосился как-то особенно нервно. Катерина тряхнула головой, мол, свои же, чего психовать?

И тут что-то произошло. Ни Катя, ни, наверное, никто из её сопровождающих, не поняли до конца, что именно. Вроде бы стеклянные двери “Охотного ряда” открылись, выпуская из торгового центра парочку ребят с темных куртках, с сумками на ремнях.

— Вот они, козлы! Чего, за покупками пришли? — внезапно прокричал тот самый “нервный” фанат (а может и не фанат, шарфа на нем не было, просто стоял он среди болельщиков).

— Вам чего, братья? — спросил один из выходящих. Катя обернулась на голос с акцентом, говоривший был кавказцем.

— Тебя, урод, — послышалось в ответ, а потом парень рванулся вперед и ударил его по лицу.

Катя заметила драку, потянув за рукав Еремея, он первый попался под руку. Тот сначала не понял, что от него хотят, потом заметил, что побитый кавказец лежит на земле, а его друг явно готовится последовать следом за ним.

— Обалдели, да? Толпой на одного? Иди сюда! — молодому человеку было не больше 25-ти лет, фанатов он, очевидно, не боялся, со свойственной его нации горячностью наступая на спровоцировавшего всех инициатора.

— Какая толпа? Зови своих, разберемся по-мужски, — обиделся кто-то из толпы болельщиков, порываясь вперед. Драка началась снова, второй кавказец быстро оказался на четвереньках, прикрывая лицо одной рукой, а другой ладонью опираясь на асфальт. В какой-то момент он попытался рвануть нападающих на себя, повалив на землю. У него это не вышло, парень тут же получил по руке носком зимнего сапога. Однако кто-то в группе у “Охотного ряда”, видимо, посчитал это яростным сопротивлением.

— Наших бьют! — заголосили со стороны, да так громко, что заполнявшая Манежную площадь толпа всколыхнулась.

Мимо Кати медленно, но уверенно потекли в сторону торгового центра люди. Девушке подумалось, что тех двух парней сейчас просто затопчут, их же всего двое.

— Где же милиция? — спросила она у Михея. — Даже из “рядов” менты не выходят, они же местные.

— И не выйдут. Не их территория, — ответил Михаил, пробираясь “против течения” людей, ближе к центру Манежной площади, подальше от потасовки.

— Ты чего? А помочь? Наших же бьют нехристи черножопые, — возмутился Еремей, пытаясь развернуть его и толпу товарищей назад, но все следовали за Михаилом, молча и единогласно.

— Их там двое, дурак, — напомнил Миха, оглядываясь. — Это провокация.

— Да ладно! — Еремей и Катя открыли рты одновременно, хотя только удивление девушки было в глазах парня оправдано. От Еремея Михаил все еще ждал усиления работы мозга.

— Уходить отсюда надо, нехорошо получилось, толпа русских двух черных ногами мутузит, — подтвердил мнение Михи Слава, натягивая капюшон на голову.

Неоднозначность ситуации осознали не они одни. Вспышка гнева, накрывшая толпу у “Охотного ряда”, быстро угасла, люди отпрянули назад, отходя от побитых кавказцев, как от больных заразной болезнью.

— Понаехали тут… — тихо донеслось до Катиного слуха чье-то недовольство, но агрессия больше не возрастала.

— Уезжаем по домам, — подумав несколько секунд, Михей принял решение, по крайней мере, за себя и девушку, за которую он негласно нес ответственность, как бы ему это не было нежелательно. — Попадемся на избиении, опять в газетах напишут, что лозунг “Православие или смерть” отвоевываем.

Парни развернулись и быстро побежали в сторону входа в метро “Площадь Революции”. До него было дальше, чем хотелось бы, можно было свернуть налево и вниз, в подземный переход, но оттуда внезапно снова начал прибывать народ.

— Это что такое? — пробормотал Еремей, указывая в сторону лестницы под землю.

Около десятка кавказцев продвигались в сторону Манежки. Одновременно с ними, справа, с Красной площади внезапно потянулись стражи правопорядка. Ни смотря на серую форму (ОМОНа видно не было), их появление не осталось незамеченным. Михей не понял, что спровоцировало нашествие стражей: первая драка или участники акции, которых было уже несколько тысяч, и которые стремились, возможно, перейти с Манежной площади на площадь Красную?

— Уважаемые граждане! Собрание на Манежной площади несанкционированно! — раздалось из громкоговорителя, какой-то майор вещал четко, но не слишком уверено, чересчур уж много народу было на этом «собрании». — Вы мешаете передвижению жителей Москвы и гостей столицы. Просим вас разойтись!

— Да пошли вы! Кавказские прихлебатели! — разнеслось из толпы, в которой появление милиционеров и кавказцев снова спровоцировало скачок раздражения. — Посадите убийц, а не нас гоняйте!

Милиция, встретившись с отказом повиноваться, в какой-то момент несколько растерялась, отшатнувшись назад, к Красной площади. А толпа, между тем, заводилась все больше.

— Поехали домой, пожалуйста? — попросила Катя, даже не лично Михаила, а хоть кого-нибудь из их компании, кто услышал бы и согласился.

— Не получится, — мрачно констатировал самый старший из друзей Михи, сутулый мужчина с длинной бородой и крестом на шее, который он спрятал под кофту, а потом застегнул куртку до самого горла. Катя проследила его взгляд и увидела, что с дальнего конца Манежки, где милиции не было вообще, начались столкновения с кавказцами. Добраться до метро было нереально.

Изначально, акция на Манежной площади рассматривалась многими исключительно, как возможность донести до властей общую озабоченность жителей Москвы отсутствием активных действий по привлечению к уголовной ответственности убийц футбольного фаната на Кронштадтском бульваре. Для этих целей в столицу приезжали футбольные болельщики и неравнодушные молодые люди из других городов Московской области и даже Санкт-Петербурга. Митинг был запланирован, имевшего место развития событий не ожидал никто.

(с) А. Линкольн

Москва, на 3 минуты ранее

Егор спешил оказаться как можно дальше от нарисовавшихся «ментов», за ним следовала его «фирма». Как-то одна из его девчонок спросила его, что это такое. Егор объяснял нехотя: все равно она не поймет толком, попусту лишний раз трепаться не хотелось. «Фирма», с фанатского жаргона, всегда означала группу, братство, сообщество. Особо умные товарищи, например те, кто представляет фанатов маргинальными слоями населения, считают «фирму» сектой. Эта группа людей, усиленно занимающихся спортом, с жизненными взглядами против наркомании, алкоголя и курения, которые болеют за один клуб.

«Фирмы» часто враждуют между собой, в основном из-за неподобающего поведения каких-то их членов, да и потому что все парни молодые, горячие. Из-за этого у стороннего наблюдателя складывается впечатление, что фанаты ничем, кроме семечек на стадионе и междоусобных драк не интересуются, а на самом деле у некоторых тренировки по 4 раза в день, стенка на стенку, с показательным примером для молодежи, как надо правильно развиваться если не морально, то хотя бы физически. Законов внутри «фирмы» немного, о них Егор своим девушкам, само собой, не распространялся. Однако одно условие было у большинства «фирм»: туда входили только лица славянской внешности, что делало почти все «фирмы» «правыми» по политическим взглядам.

Теперь на Манежной площади собрались почти все члены его, Егора, «фирмы». Это произошло не специально, парень знал, что акция в центре никем не управлялась. И все равно, когда на площадь повалили милиционеры и кавказцы, которые, как оказалось, уже какое-то время назад группами были замечены недалеко от «Александровского сада», вся команда, парни, знающие друг друга не один год, интуитивно действовали слажено.

— Отошли, народ, не надо к ментам лезть, — потребовал один из фанатов, подталкивая Егора и еще нескольких ребят в сторону стеклянных «куполов» на площади, вниз по ступенькам. Место было не слишком хорошее, милиция, таким образом, занимала позицию на возвышении, но в драку никто лезть без повода не собирался. Тем более что стражи правопорядка вели себя корректно — за руки никого не хватали, вежливо вещали в «орало» и, в общем-то, даже не пытались никого разгонять.

— Мы славяне! Мы славяне! МЫ СЛАВЯНЕ! — разнеслось над площадью, кто-то решил, что пора начинать скандирование. Народ, а его к тому времени на Манежной площади было уже более 3 000 человек, подхватил лозунг дружно и громко.

— Москва! Русский город! — раздалось им в ответ с другой стороны, вызвав бурный шквал эмоций. Рядом с Егором, закрыв лица платочками в розовую клеточку, кричали маленькие девочки.

По росту и телосложению Егор не дал бы им и 15 лет, подумав, что это какое-то сумасшествие. Ну, ладно они сами: сколько лет уже случаются «типичные» столкновения с милиционерами, другими фанатскими «фирмами», да и просто потасовки с гопниками, не желающими вести себя прилично. Но маленькие девочки в разъяренной толпе смотрелись более чем странно.

— ОМОН, ребята!! — заорал кто-то слева от Егора, заставив всех, кто услышал эти слова, обернуться в сторону здания Манежа. Некоторые инстинктивно попятились, однако ряды за ними и не думали шевелиться.

— Не уйдем! Это наш город! МЫ СЛАВЯНЕ!!! — ревела толпа.

Отряд особого назначения, молча, замер на периметре между Манежной площадью и проезжей частью, никуда не двигаясь и просто сканируя толпу. Близко к ним никто не подходил, они тоже не торопились никому на встречу. За несколько минут ни одного задержания, что было, вроде бы и хорошо, но людей, понимавших хоть что-то в уличной гражданской активности, напрягало. Не приезжает в России просто так ОМОН, чтобы постоять, не бывает такого.

— Прорвемся, если что? — спросил Егор у стоящего рядом товарища.

— А то! — хитро сказал он, показывая в кармане файер и зажигалку. Егор нервно усмехнулся.

В какой-то момент, когда все поняли, что ОМОН никого «крутить» не собирается, общее напряжение несколько спало. Милиционеры, все еще пытавшиеся призвать толпу разойтись в мирном порядке, уже не слышали себя. Люди пели «Катюшу», так стройно, как поют на матчах российской сборной, причем не зависимо от счета или результата игры.

— Это вам не лезгинку танцевать, уроды! — прокричал все тот же товарищ Егора, не выдержав душевности момента, и поджег файер, размахивая им в воздухе. Повалил дым, а красные искры словно бы стали сигналом для других участников акции, кто не пожалел 150 рублей на пиротехнику.

Манежная площадь быстро покрывалась дымом, уже 5 000 человек раскачивалось в унисон песне. При появлении файеров ОМОН привычно насупился, эти штучки ни в одной стране не любят, они бывают огнеопасны, особенно если кинуть их в толпу.

— Граждане митингующие! — взывал милиционер, быстро переквалифицировав народный сбор на Манежке в митинг. — Акция несанкционированна.

— Иди работать! Накажите убийц! — орали ему в ответ. — Ебать Кавказ!

Лозунг грянул так, что у Егора заложило уши. Он, конечно, поддержал его во весь голос, кидая привычный жест, что-то среднее между ленинским обращением в пролетариату и нацистской «зигой», однако вспомнил недавний случай в «Черкизово». На площади кавказцев уже не осталось, даже если они где-то и кучковались до этого: горячая нация, но все-таки к самоубийствам не склонная. «Ебать Кавказ!»…

Многие прятали лица за шарфами и специальными масками, такими, как у бойцов ирландской армии, которые до сих пор в Англии считались продуктом, запрещенным к продаже. Егор об этом узнал от друзей-фанатов, ездивших по какому-то блату в Великобританию на футбол. Милиционеры с громкоговорителями ретировались в сторону Красной площади, откуда подходили все новые участники акции.

— Даешь шествие! — доносилось со всех сторон. — На Лубянку! На Манеж!

Толпа всколыхнулась, общий её вес сместился в сторону ОМОНа, перекрывавшего проход на проезжую часть. Полетела сигнальная ракета, загорелась красными искрами и пропала в дыму от файеров. Задние ряды неумолимо толкали тех, кто впереди, прямо на ограждения. «Космонавты», а именно так называют активные части специальных войск за их большие каски и защитное снаряжение, с места не сдвинулись, очевидно, что приказ был только один — не пропускать.

«Русские, вперед!», призывала толпа, а вернее, принуждала стоящих в стороне Манежа людей к движению. Некоторые шли резво, другие тормозили изо всех сил. Егору ни черта не было видно, он оказался окружен людьми, подпирающими его со всех сторон. Если придется драться, то как освободить руки, когда приходится держать их «по швам», словно армейский новобранец?

А, между тем, ОМОН уже двигался по кругу, приказа уже два: «оцепить», «не дать пройти». Команды передавались по рации откуда-то со стороны Красной площади. Егору ничего не было видно и, хуже всего, ничего не было понятно. Кто-то из особо нетерпеливых митингующих пробрался в первые ряды, поближе к стражам правопорядка, чтобы…

— Файер! — охнул один из старших членов «фирмы» Егора, стоявший впереди него. — Они кинули файер в ОМОН!

Дубинки с готовностью метнулись вверх. Егор не видел, кого и где бьют, он это УСЛЫШАЛ. Над Манежной площадью раздались крики, перемешанные с лозунгами и нецензурной бранью. Толпа толкала свои первые ряды прямо под удары ОМОНовцев, которые, возможно, даже не могли разобраться, атакуют их эти люди или нет.

— Русские, вперед! За наших, против ментов! — орали откуда-то сбоку. На кого-то подобные призывы подействовали ободряюще, и скоро митингующие вырывали избитых людей из рук милиции, а потом нападали на самих представителей власти.

Егор видел, как ОМОНовцы с трудом удерживали строй, чтобы не пропустить поток толпы в сторону Манежа. Егора много толкали, так что в какой-то момент он уже настолько отдалился от места, где все начиналось, что с трудом смог сориентироваться. Никого из его ребят рядом не было, зато высилась огромная елка, поставленная московскими властями в преддверии новогодних праздников.

Внезапно, ОМОН вклинился прямо в толпу людей, заставив митингующих броситься врассыпную и отойти на несколько шагов назад. По инерции Егора утянуло за всеми, да и вовремя, кто-то недалеко от него получил милицейской дубинкой в бок. Тут же откуда-то в ОМОН полетели стеклянные бутылки, зелеными и коричневыми осколками разрываясь на асфальте. Егор закрыл глаза, опасаясь стекол, но тут же пожалел об этом, «волна» людей чуть не сбила его с ног, а милиция снова попыталась совершить набег на недовольных протестантов.

В очередной раз загорелась сигнальная ракета, её пустили специально в сторону спецназа. Это вызвало шквал новых ударов дубинками и ответную агрессию. Три человека вырвали ОМОНовца из строя, начав его избивать. Егор не видел, что с ним произошло, одного из его товарищей в тот же момент тащили к милицейскому фургону для задержания. Помогать было бесполезно.

Ситуация уже грозила перерасти в полный хаос, как, вдруг, все стихло. Каждая из сторон, словно, взяла небольшую паузу, чтобы разобраться со своими пострадавшими. ОМОН, очевидно, принимал новые инструкции, заодно оттаскивая побитых толпой бойцов подальше от места развития событий. А вот в полку участников акции, кажется, все прибывало. Егор оглянулся, увидев, как пополнение в виде легко одетых, плохо побритых мужчин движется со стороны Красной Площади.

— Мы позвонили всем, кому можно, чтобы собирались и ехали помогать, — донеслось до Егора. Говорил серьезный, хмурый мужик в порванной куртке, из-под которой виднелась футболка и большой крест. — Господи Боже, помоги нам, грешным. За русских!

Поток «подмоги» явно заставил ОМОН прийти в себя, митингующие не только отказывались расходиться, но и ожидали подкрепление. Где-то сбоку заработала рация, и вот уже милиция перекрывала проходы на Манежную площадь, отрезая всех, кто не успел оказаться хотя бы у памятника, чтобы участвовать в акции.

— Окружили, — истерично всхлипывает девочка, так самая, в приличном пальто. Она много мелькала сегодня на Манежной, ни раз попадаясь Егору на глаза. У девочки руки были в крови, видимо, она падала на асфальт, когда народ попер на ОМОН в сторону Манежа. — Они снова идут!!!

Милиционеры начали движение внезапно, первыми прервав образовавшуюся паузу. С дубинками наперевес, «космонавты» двигались железным строем, больше не удалось выхватить оттуда никого, чтобы придать народному суду за «злоупотребление властью по отношению к мирным гражданам». А граждане были совсем уже не мирные.

Елочные игрушки, казавшиеся бутафорскими, издали, оказались острыми и тяжелыми. Одно за другим, украшения с елок летели в ОМОН: новогоднее безумие, кровавые праздники с размахом на национальной почве. Наконец, и Егор оказался достаточно близко для того, чтобы получить дубинкой в плечо, а потом в живот. С трудом уползая из-под жестких ботинок ОМОНа, он поднял осколок, наугад бросив его в сторону обидчиков.

— Граждане, соблюдайте законность! — раздраженно рявкнули из громкоговорителей, а потом в толпу полетел слезоточивый газ. Егор снова заметил ту девушку в ярком пальто. Она терла глаза, стоя на коленях на асфальте, который местами был красным, там, где люди отплевывались кровью из разбитых носов и губ.

«ОМОН — предатель русского народа!», скандировала Манежная площадь, задыхаясь от зеленоватых испарений.

Стихийная акция в центре Москвы закончилась через полтора часа после применения слезоточивого газа. По трем иностранным каналам произошедшие события освещались в противоречивом контексте, митинг упоминался, как фашистский, что вызвало первобытный ужас в некоторых странах Европейского Союза, включая Великобританию и Прибалтику.

Уголовные дела, открытые по факту митинга, были завершены в течение менее чем одного года после открытия. Правительство Российской Федерации назвало акцию протеста преступлением, официально потребовав усилить контроль над приведением в исполнение наказания для всех зачинщиков.

В ходе митинга было выдвинуто несколько требований, только одно из которых было выполнено в период, который аналитики назвали приемлемым и скорым — убийцы тески Егора были осуждены на отбывание тюремных сроков.

(с) Ф. Рузвельт

Питер, менее 8 месяцев до дня Х

Юля сидела на крохотной кухне, рассматривая пол в черно-белую клетку. Напротив неё закипал электрический чайник, полностью прозрачный, так что видно было, как в нем поднимается от спирали нагревания каждый пузырек. Вода на свету казалась удивительно чистой и прозрачной, словно бы не на границе с Ленинградской областью сидишь, а на валлийских холмах, готовишь традиционное английское чаепитие.

— Я надеюсь, ты припахал к ремонту свою новую девушку? — с самым доброжелательным видом интересовалась Юля, когда на кухню вернулся самый старший мужчина в этой квартире, ни смотря на то, что сам он младше Юли почти на год.

Дима только ухмыльнулся, оставляя вопрос без ответа, но мысленно, скорее всего, послал её к чертовой матери, потому что шутки в адрес девочки, с которой он встречался, с перерывами, уже месяца 4, озвучивались Юлей каждые 5 минут. Не могла она удержаться от упражнений в остроумии, глядя на неё можно было подумать, что его личная жизнь только ради этих упражнений и затевалась, больше не для чего.

— Нет, ну, правда? Или она слишком занята на общественных работах? — не унималась Юленька. — Конечно, детский труд у нас законодательно запрещен, но ради будущего любимого мужа ведь можно?

— Какого мужа? — Дима оглянулся, будто на кухне еще кто-то был, кроме них двоих. — Это ты замуж собираешься, а не я, у меня всего лишь ремонт кухни, очень даже неплохо получилось.

— Хорошо получилось, — кивну Юля, не педалируя тему с замужеством, так как это было его делом. — Приятно приходить сюда раз в полгода, может, в следующий раз вернусь в пентхаус?

— Сомневаюсь. Кухню мы отбили без проблем, но звать сюда таджиков для капитального ремонта, это значит надо еще звать нациков, чтобы сначала таджики убрали квартиру, потом нацики убрали таджиков… — загибал пальцы Дима, передавая ей свободной рукой чайную кружку.

Дима имел тот склад характера и жизненную позицию, которую в лучше случае назвали бы асоциальной, а в худшем — экстремистской. Впрочем, в 21-м веке, когда границы понятия экстремизма окончательно размылись, а обществом правила толерантность, таких людей как только не именовали, от гопников до un enfant de revolusion, в зависимости от количества образования и числа имевшихся административных правонарушений.

Периодически, Диме, как и большинству человеческих особей, страстно хотелось «убить всех людей», однако в отличие от простого обывателя, у него были достаточно четкие представления о том, как именно это можно сделать. Обыкновенных представителей общества присутствие таких, как Дима, обычно очень напрягало: за словом в карман не лезет, на все имеет свое мнение, причем переубедить его практически невозможно, даже с белой льняной рубашкой одевает кожаные перчатки с металлическими вставками, на случай, если придется драться. Да и рубашки-то от него не дождешься, в любое время года лучшей одеждой у него считается темный свитер, «косуха» или камуфляжные штаны. Одним словом, не прекрасный принц, причем он сам это понимает и очень собой гордится.

Юля с Димой общалась уже 3 года, давно забросив попытки его переделать. Для этого, в свое время, ей пришлось засунуть свои православно-интеллигентские корни подальше, Диме не было интересно в ней ни то, ни другое. Зато он с удовольствием говорил о книгах, холодном оружии и зачем-то знал французский. В какой-то момент их общение стало для Юли невыносимым, потому что все её мнения и попытки донести некую «светлую и великую» идею разбивались об нездоровую долю упрямства и инфантильности.

Через пару лет после знакомства инфантильность улетучилась, упрямства поубавилось, зато пришел цинизм, причем не только у Димы, но и у самой Юли. С того дня общаться им стало проще некуда. Лучше всего это получалось на трезвую голову, тогда как у большинства людей было с точностью до наоборот.

— Самое странное то, что раньше меня очень напрягали вот эти твои заявления, — призналась Юля, рассматривая лежащую на столе коробку с плавленым сыром со вкусом шоколада. — А теперь ничего.

— Это потому что ты все меньше ездишь по Европе, — спокойно ответил Дима, проследив её взгляд и открывая крышку коробки. — И толерантности в тебе все меньше, это нормально. Мозг как бы сам начинает работать, когда перестаешь купаться в этом бреду про то, что все люди — братья. В твоей Англии это на каждом шагу.

Юля, молча, кивнула. Буквально за несколько дней до приезда она лично билась в истерике из-за одного случая, произошедшего на их выпускном курсе и затронувшего её саму, как старосту. Университет славился своей юридической библиотекой, в которой было достаточно копий академической литературы для написания курсовых студентам с потока в 100 человек. Поток, само собой, состоял не только из англичан и её самой, на курс поступило более 40 % студентов из Африки и Китая. И если китайцы казались ей биороботами, направленными на самосовершенствование во имя величия Поднебесной, то африканцев Юля периодически не понимала совсем.

В разгар сезона сдачи курсовых работ, когда те, кто начал «творить» вовремя уже перешли от вступлений к основной теме, а те, кто поленился раньше, решили, что пора срочно начинать писать, из библиотеки начали пропадать книги. Совершенно случайно выяснилось, что ценные тома в своем шкафчике прячет африканская девушка 24-х лет, которую на курсе никто, кроме её соплеменников, не замечал, такая она была тихая и спокойная.

— Чем дело-то кончилось? — вернулся к теме Дима, когда они заговорили о случае с учебниками.

— Ну, видимо, повинуясь той самой ужасной толерантности, о которой ты так много говоришь, — усмехнулась Юля. — Наши студенты решили не «сдавать» её в деканат. Одна девочка подошла к ней после лекций где-то на автомобильной парковке и спросила, зачем она прячет книги, мол, они же всем нужны для занятий.

— Она, конечно, расплакалась, извинилась и отдала Уголовный кодекс? — деловито поинтересовался парень, прикончив к тому моменту полутора литровую кружку кофе со сгущенкой.

— Будешь смеяться, но нет, — поежилась Юленька. — Она накинулась на подошедшую сокурсницу там же, на парковке, чуть ли не с кулаками, обвинив её в расизме, преследовании «black people» и прочей ерунде. Ни девочка, ни я так и не поняли, почему белым нельзя воровать книги из библиотеки, а черным можно.

— Потому что толерантность, — скривился Дима. — А вот дать бы пару раз по…

— Спокойствие, — подняла руку Юля. — Бить женщин по лицу не является отвержением толерантности, это обыкновенное хамство.

— Можно дать по заднице, но трогать черные задницы — это расово неверно, — пожал плечами парень и ушел курить.

Юля посидела пару минут на кухне в одиночестве, размышляя, почему двое молодых людей вообще говорят на такие темы. И все же Дима оставался одним из немногих, кому вообще было, что сказать по поводу толерантности — понятия, которое обсуждать было не принято, чтобы не было повода уличить самих обсуждающих в её отсутствии. Зачем вообще говорить об очевидном? Все люди — братья, превосходство одной расы над другой — международное преступление после Великой Отечественной войны. И все верно, но почему тогда жителям России иногда так трудно любить приезжих господ из дружественных Федерации стран? Когда-то давно Дима ответил ей на этот вопрос по-научному сухо. «Возможно потому, что 58 % преступлений в России за последние годы было совершено приезжими?».

Из размышлений Юлю вырвал звук открывающейся входной двери в коридоре. Из темноты, шаркая ногами, показался светловолосый, широкоплечий парень. Юля редко видела брата Димы одетым, приходящим с улицы. В те редкие разы, когда девушка все-таки приходила в гости в эту квартиру, его брат либо еще спал, либо только проснулся, либо уже уходил неизвестно куда. А еще он был совершенно не похож на своего старшего брата, не имея ни то что природного магнетизма Димы, но и хоть какой-либо классической харизмы.

— Привет, уродец, — радостно поприветствовал родственника Дима. — Ты уже заметила моего брата — дебила, Юленька?

— Опять она здесь? — поднял брови тот. — А если я все Ляле расскажу?

— Не надо, у неё и так нервы ни к черту, — пробормотал Дима.

— Не так уж часто я тут и бываю, — справедливо заметила Юля.

— Так редко, что не знаешь, что ЭТО стало антифашистом и теперь тайно хочет убить меня во сне, — пожаловался Дима, собирая чашки со стола и убирая плавленый сыр в холодильник. — А еще он мясо не ест больше, питается детской кашей на воде, но это и хорошо, мне теперь пельменей больше достается.

— Ну и семейка у вас, — прикусила губу Юля, наблюдая, как братья шутливо выясняют отношения у плиты.

Для уничтожения очередной сигареты Диме снова пришлось переместиться из квартиры на лестничную площадку. Облокотившись на перила, они с Юлей стояли в подъезде, слушая, как в шахте движется вверх и вниз лифт.

— Я, кстати, уезжаю сегодня, — словно невзначай вспомнил Дима.

— Куда? — удивилась девушка, до которой обычно всегда заблаговременно доходили слухи обо всех его передвижениях, в основном от общих знакомых.

— В Москву, — закурив второй раз подряд, ответил он. — Дня на 2, не больше. На халяву смотаюсь, проведу время с лучшими умами нашего поколения.

— С каких это пор на халяву? — по-прежнему ничего не понимала девушка, которой на лестнице было неуютно. — «На собаках»[7] что ли?

— Нет, на автобусе, — продолжал издеваться Дима, с таинственным видом.

— Объяснишь уже или нет? — возмутилась Юля. — Я сейчас вообще домой пойду.

— Стоп, стоп, стоп, — он преградил ей дорогу привычным жестом, так он заставлял её остаться подольше чуть ли не с первой их встречи. — Вместе поедем. Ты домой, я — на автовокзал. Кстати, неплохо бы уже собраться, а то Ляля трезвонить начнет.

— Так вы с Лялей едите? — дошло до Юли. Моментально девушке стало смешно. — Романтическое путешествие на автобусе?

— Она едет от организации, а я с ней и, следовательно, на халяву, — пояснил, наконец, Дима.

— Да ладно? Это эти что ли, которые нынешнюю власть любят?? — не поверила Юленька, хватая его за рукав. — Она у тебя и вправду с ними тусуется??

— Почему нет? — провокационно поинтересовался парень.

— Да потому что ты их не переносишь, что за идиотизм? — в шоке, Юля вернулась в квартиру. — Ты совершенно нетерпим, как ты миришься с этой активностью?

— Это же она активист, а не я. А у меня, между тем, есть отличный шанс попасть туда, куда просто так не пускают, и вдоволь поиздеваться на этими школьниками, — он остановился в коридоре, внимательно посмотрев на неё. — И не надо подозревать меня в политической активности, — с этими словами Дима развернулся и ушел в комнату одеваться.

— Ой, вот не рассказывай сказки! — в след ему прокричала Юля.

Действительно, когда-то давно ни в какой политической активности Дмитрий не участвовал, считал это делом бесполезным, ниже собственного достоинства. Его разносторонние взгляды, видимо, препятствовали возможности определиться с выбором какой-либо единственной партии. Да и куда возьмут такого парня, читающего «Mein Kamphf» за авторством Адольфа Гитлера, который, вроде бы, является поруганием всего, за что боролись наши деды, но при этом готового размазать по стене любого, кто подвиг этих самых дедов рискнет оспорить? Но Юля слишком редко приезжала из-за границы, поэтому при каждой встрече ей были лучше, чем другим очевидны постепенные изменения в его жизни.

Дима являлся членом Пиратской Партии, основной идеологией которой является свободный доступ граждан к информации, какого бы рода эта информация ни была. То, что начиналось с громкого судебного процесса в Америке над «пиратами», бесплатно распространяющими видео и аудио в Интернете, закончилось серьезной политической активностью во всем мире. Россия, как государство, граждане которого особенно ценят возможность скачивать медиа-файлы даром, больше всех остальных «волновалась» за исход правовых разбирательств. «Пираты» в США уже давно получили свои судебные решения, но деятельность Пиратской Партии на этом не закончилась. Внимание её членов перешло на вопрос свободы информации в целом, включая цензуру средств массовой информации, степень прозрачности правительственных отчетов перед гражданами, и многие другие аспекты, касающиеся российского человека в 21-м веке. И пусть Дима не сидел на еженедельных заседаниях, Юля понимала, что политическая активность с его стороны началась уже давно, сколько бы он это ни отрицал.

— Я тебе отпишусь из Москвы, как все прошло, — у Димы уже звонил телефон, на другом конце абонент с нетерпением ждал встречи.

— Не надо, — рассмеялась Юля, покидая его квартиру, чтобы он мог поговорить спокойно. — Мне политика не интересна, ты же знаешь.

В 2008-м году исследователи от политической партии «Яблоко» констатировали, что молодежь России совершенно аполитизирована. "Это происходит потому, что серьезность и респектабельность не ассоциируется у молодежи с политикой" (с) представитель молодежного "Яблока" Александр Гудимов.

Среди населения, действительно, существует мнение, что молодым людям нет никакого дела до политической жизни страны, что негативно сказывается на их желании участвовать в выборах в качестве избирателей и, соответственно, на общей явке граждан на предвыборные участки в день голосования.

Справедливости ради, не у всех действующих партий на момент написания этой книги существует адекватная программа по работе с молодежью. Государство пытается решить проблему нежелания юных людей идти и голосовать: члены избирательных комиссий вручают подросткам, голосующим в первый раз, подарки от городской администрации. В 2011-м году впервые пришедшие отдать свой голос избиратели получили компьютерные USB флеш-карты. В 2012-м году в подарок раздавали книги Даниила Гранина или труды Михаила Ломоносова.

(с) Антисфен

Москва. День Х ближе на 24 часа

Лизонька тщательно расчесала волосы, убрав челку под белый обруч. В зеркало на неё смотрела симпатичное, здорового вида лицо с сияющими глазами. Даже «синяков» не было, так как с утра ей удалось выспаться, в университет можно было не идти. Лиза не первый раз пропускала лекции, но её всегда отпускали без проблем, стоило назвать причину пропуска.

Погода была переменчивая, девушка решила не рисковать здоровьем и одеться теплее. В коридоре на вешалке висела сине-белая курточка с логотипом на груди. Куртку в Москве с каждым днем узнавало все больше и больше людей, что являлось прямым доказательством полезности и масштабности акций, в которых участвовала Лиза. Сунув в карман два телефона, один личный, а другой — от организации, для срочной связи, девушка села на тумбочку и занялась натягиванием сапог на ноги. За этим занятием её застала бабушка Наталья Федоровна, появившаяся из кухни со сковородкой в руке.

— Может, хотя бы позавтракаешь? — спросила старушка, вытирая свободную руку о передник.

— Некогда, бабуля, надо бежать, — отказалась Лиза, влезая в бело-синюю куртку.

— Сумку возьми! — всполошилась Наталья Федоровна. — Куда без вещей-то?

— Неудобно на акции с сумками, обойдусь без неё, — покачала головой Лиза. — Все, что нужно, организация мне предоставит, ты же знаешь, — добавила она, улыбаясь.

— Что там у вас за организация такая? — с некоторым недоверием поинтересовалась бабушка, на памяти Лизы, раз в 9-й или в 15-й.

— Хорошая организация, — девушка встала с тумбочки, подошла и крепко обняла бабулю за плечи. — В неё входят сознательные молодые люди, патриоты. Ну, как пионеры, бабушка, только лучше, потому что без обязаловки со стороны властей, а по собственному желанию.

— Не знаю, а мне пионеры нравились, — пожала плечами Наталья Федоровна, сама когда-то состоявшая в этой организации. — Может, если за коммунистов проголосовать, снова вернут красные галстуки деткам.

— Ты что!! — от ужаса и возмущения у Лизы перехватило дыхание. — Хочешь, чтобы у нас все отняли, как отнимали бедные раньше у богатых людей, наживших все непосильным трудом? Стабильность свою променять хочешь на какие-то галстуки?

— Так за кого ж голосовать-то тогда? — искренне недоумевала пожилая женщина.

— За действующую власть, конечно же. Ведь компетентные люди страной управляют, не жулики какие-нибудь, — авторитетно заявила Лизонька, открывая дверь на лестничную клетку. — Верь мне, бабушка, я знаю. Мне практически из первых уст все докладывают, я тебе потом о стольких положительных результатах расскажу, которых наша страна при этой власти достигла, ты с ума сойдешь.

— Куда хоть идешь-то?? — всполошилась Наталья Федоровна, когда Лизонька уже спускалась вниз по улице.

— С коррупцией бороться! — прокричала девушка, исчезая из виду.

— Ну, это дело хорошее… — покивала старушка, закрыла дверь и вернулась на кухню, включив телевизор погромче. Лизоньку и её знакомых ребят, с которыми она состояла в одной организации, уже несколько раз показывали по телевиденью, да еще и по «Первому каналу». Наталья Федоровна точно знала, что по телевизору показывают только самое важное и насущное, потому что народ заслуживает быть информированным обо всем, что происходит в стране. Борьба с коррупцией — первостепенная задача действующего правительства, поэтому старушка не сомневалась, что Лизонька, снова, сегодня появится на экранах всей страны.

Девушка, тем временем, уже успела покинуть свой двор и выйти на Лодочную улицу. Можно было сократить путь дворами, чтобы оказаться прямо на Сходненской, но Лизе нравилось ходить по центральным тротуарам. Погода выдалась замечательная, яркое солнце было затянуто дымкой ровно настолько, чтобы не резать глаза, в городе пахло весной, настроение было замечательное во всех отношениях. Скоро будет ровно 5 лет с тех пор, как Лизонька переехала в Москву из Норильска, но девушке всегда казалось, что она всю жизнь прожила в этом городе.

Москва — столица Российской Федерации, административный центр её Центрального федерального округа, а так же город федерального значения! Причастность к Москве, по мнению Лизоньки, была решающим фактором в успешном развитии человеческого потенциала в России. Нет, не в том смысле, что в других частях страны самореализоваться невозможно, а в том, что столько всего замечательного происходит в этом городе, иногда воображения не хватает, чтобы осознать масштаб грандиозности. На летучках в организации им рассказывали, что всего год назад Москва, по мнению парочки «жирных» иностранных журналов, поднялась на 25-е место среди глобальных городов, вносящих значительный вклад в развитие мировой цивилизации. Значит, жизнь становится только лучше и лучше, а она, Лизонька, своим переездом, возможно, помогает этому улучшению. Почему бы и нет? Вот в организации говорят, что стране нужен каждый честный гражданин, который за свое усердие в поддержке стабильности, впоследствии, получит выгоду и для себя лично. Билет в Рай, VIP пропуск в общество лучших людей планеты, которые с удовольствием поделятся с молодыми активистами секретами успешности. Сама Лиза ни с кем из великих еще не виделась, но перед глазами постоянно стояли «наглядные примеры» молодых людей, стремительно добивающихся признания и карабкающихся вверх по жизненной лестнице — региональные руководители и даже районные координаторы. А еще были люди совсем недосягаемые, такие как Илюша и, конечно же, Василий Григорьевич, который хоть и оставил движение официально, но от своих ребят никуда не делся, всем и каждому он был, как отец родной. Лиза не сомневалась, что сегодняшнюю акцию эти двое согласовали вместе.

— Лиза!!! — заорал кто-то с другой стороны улицы, перекрикивая уличное движение на углу Лодочной и Сходненской. Девушка собиралась свернуть к метро, чтобы оттуда на «Кузнецком мосту» перейти на Лубянку, откуда до центра уже рукой подать. — Еленина!!!

Девушка обернулась, бросив взгляд на противоположную сторону дороги. Там, остановившись в неудобном месте на повороте, яростно мигал фарами небольшой автомобиль «Пежо», из окна которого высовывались три головы. Одна из них принадлежала районному координатору движения, Леше Николаеву. Лизонька смутилась и помахала в сторону машины. Леша ей понравился с первой же летучки, с тех пор прошло несколько лет, а координатор с каждым днем становился только симпатичнее. Если бы членам движения разрешили, наконец, развешивать на улицах свои плакаты, Николаев мог бы стать лицом организации, естественно, после Илюши и Василия Григорьевича, который даже для своего возраста, по мнению Лизоньки, был очень даже симпатичным мужчиной.

— Еленина, тебя подвезти? — рядом с лицом Леши появилась еще одна знакомая физиономия. Коренной москвичке и владелице автомобиля Алене было почти 27, рядом с ней Лиза чувствовала себя ничего не понимающей в жизни простушкой. Алена знала об обществе все и даже больше, могла ответить на любые вопросы и вежливо послать в жопу всех, кто пытался подкатить к ней с провокационными заявлениями на счет движения и его деятельности. Одним слово, хороший человек.

Две минуты потребовалось Лизе, чтобы перейти дорогу и оказаться в салоне автомобиля. Еще полминуты ушло на возможность отдышаться, члены движения хоть и пропагандировали спорт, но не всегда сами им занимались, предоставляя настоящим спортсменам поддерживать их платформу.

— Вы как здесь? — удивилась Лизонька.

— Со склада едем, заказ забрали, — ответил Леша, указывая рукой в сторону багажника. — Штук 500, не меньше. И это только на нашу долю, а сколько координаторы других районов получили, я даже не узнавал.

— Поэтому так рано, — добавила Алена, поправляя солнечные очки и всматриваясь вперед на предмет пробок на дороге. — Надо успеть распаковать все и выдать нашим, — на последнем слове она захихикала, ей всегда было смешно, когда девушка «Наших» называла «нашими».

— Там уже, говорят, все готово, всю ночь ребята работали, — не без гордости продолжил Николаев, будто бы он сам трудился не меньше остальных. — Половину монтажников и дворников города с объектов сдернули, чтобы быстрее установить сцену и расчистить площадку. Милиция, опять же…

— Полиция, Лешик, стыдись! — решила поправить его Лиза. Она с 1-го марта всех исправляла, нещадно и упрямо, потому что нельзя игнорировать государственные реформы, это не есть качество добросовестного гражданина своей страны.

— Да, действительно. Больше месяца прошло, как они полицией стали, а я все сбиваюсь, — согласился Николаев. — Так вот, полиция за нас.

— Хорошо хоть им доплачивать не надо, государственная служба универсальна, — проскочив на желтый свет, Алена все быстрее вела машина в сторону центра. — А за все остальное же вынь, да положи. Допустим, атрибутика достаточно «левая», для акции сойдет, не всю жизнь же в ней ходить. Цена — 3 копейки, но оформлять надо по все правилам, с уплатой НДС, потому что оплата — на средства от госзаказов. Мы за 3 года 46 000 000 рублей получили, надо же отчитываться.

— Сколько? — ахнула Лизонька. — Это как же надо верить в цели организации!

— Молодым всегда у нас дорога, молодым везде у нас почет, — пропела Алена, плавно нажимая на тормоз перед впереди стоящей машиной. Кажется, пробки избежать не удалось. Метрах в 20-ти от «Пежо» на тротуаре расположился работник постовой службы, взявший в свои руки переключение сигналов светофора. — Конечно, львиная доля уходит на организацию Селигера, но за другие расходы ответ такой же строгий.

— Ага, — кивнул Леша с переднего сиденья. — И отвечают, в основном, такие, как я, по району все должны получить реквизит, раздаточные материалы, а кто-то и материальную помощь от организации.

— В Новогиреево, кажется, кто-то из наших… — Лиза теперь тоже усмехнулась, произнося это слово. — Телефон корпоративный у гопников каких-то оставил, еле ноги унес. Так ему организация новый предоставила без проблем и вопросов.

— Да, там у них Колян на районе координирует, мой хороший знакомый, тоже сегодня на акции будет. Так вот этой жертве гопников 12 000 рублей на телефон выделили, из главного штаба, по декларации, все официально — понизил голос Николаев.

— Да? — удивилась Лизонька, замолчав на несколько секунд. — А «ВКонтакте» у него фотка совсем левого телефона, 12 000 он точно не стоит. Тысяч 5, может, не больше. Но куда тогда делись еще 7 000 рублей?

— Да не рассмотрела ты, наверное, — откашлялся Леша и, уже молча, начал копаться в своем собственном телефоне марки HTC.

Через 10 минут ожидания на перекрытой дороге, мимо «Пежо» с молодыми людьми пронесся правительственный кортеж из пяти автомобилей. Алена, Лиза и Николаев проводили их камерными аплодисментами, которые слышны были, правда, только внутри салона. Другие автомобилисты, рядом с «Пежо», покосились на них с усталостью и раздражением, энтузиазма никто не разделил, но молодежь не обратила на это никакого внимания. Еще через 5 минут постовой открыл проезд, и Алена выехала на почти свободную дорогу, быстро домчавшись до центра города.

По данным на 2007-й год, в молодежном политическом движении «Наши», идеология которого заключается в защите конституционного строя России и обеспечении её мирового лидерства, было зарегистрировано более 100 000 человек. Повышенное внимание к деятельности движения со стороны простых граждан в последние годы было обусловлено активным привлечением активистов организации «Наши» для участья в правительственных проектах.

(с) Бхаса

Москва, через час

— Я сейчас, отмечусь и вернусь, — пообещала Ляля, уходя куда-то с толпой знакомых питерских представителей движения. Дима отсалютовал ей в след, вылез из тесного автобуса и с удовольствием размял ноги.

Из покинувших транспортное средство пассажиров, он был одним из немногих людей, кто смог бы, при желании, притвориться трезвым. От Петербурга до столицы больше 6 часов езды, в салоне дети от 16-ти до 18-ти лет пили коньяк с колой, которая быстро закончилась. Дмитрий как-то сразу присоединился, путешествие обещало быть долгим, а еще нужно было постараться отвлечь от своей персоны Лялю, чтобы она случайно не заметила длиннющие царапины от женских ногтей у Димы на спине. Он планировал дождаться вечера, чтобы саму же Лялю и обвинить в том, что она истерзала ему спину, но до вечера было еще далеко и, в случае провала конспирации, поездка могла показаться куда более длинной за счет ненужных объяснений.

Их привезли на обычном рейсовом автобусе, выгрузив пассажиров на одной из улиц, идущих к проспекту Сахарова, который, на Диминой памяти, никогда не являлся центром проведения мероприятий, которые кроме как «ересью» никак назвать больше было нельзя.

Дима, конечно, ни за что бы не поехал, если бы не бесплатный трансфер до Москвы, с возможностью увидеть близких людей, с которыми он, волею судьбы, жил в разных географических точках. Можно было прямо сразу смотаться из центра, подождав друзей где-нибудь на Чистых прудах, но эти чертовы мальчики с задатками гениальности и кошерные еврейки, с которыми он так жаждал увидеться, освобождались от своих дел только к вечеру.

— Мы закончили, пошли на раздачу, — Ляля материализовалась перед его носом, щекоча его рыжей шевелюрой.

— Звучит угрожающе, — прокомментировал Дима, но позволил утянуть себя за руку ближе к месту действия.

Когда парень, наконец, уяснил для себя смысл планирующейся акции, он долго и от души смеялся. Организация, к которой имела определенное отношение Ляля, а через неё, по своему выбору, и он сам, была щедра на придумывание и реализацию странных идей. Услышав расписание на сегодняшнюю акцию, Дима окончательно убедился в том, что руководство движения толи решило массово приколоться, толи сошло с ума.

— Надевать белый фартук на тех, кто, якобы, не дает и не берет взяток — это еще круче, чем желтая звезда Давида на чьем-нибудь кармашке, — говорил он на ходу. — Все равно все делятся на тех, кто в фартуках и у кого фартука нет. Вы потом одних на других что ли натравите?

— Веди себя если не прилично, то хотя бы тихо, — попросила Ляля, не забывая махать и улыбаться редким знакомым. Ни смотря на свою принадлежность к движению, друзей у неё тут было мало. Да и те немногие, которые узнавали её, тут же терялись в нарастающей толпе народа. Большинство, так же как и их, привезли на автобусах. С параллельных улиц выходили десятки человек, направляясь сначала на раздачу фартуков белого цвета, флагов и плакатов, а потом старались пробраться как можно ближе к сцене с большим плазменным экраном и динамиками.

Акция началась спонтанно, участники просто сновали из стороны в сторону, выбирая наилучшее положение по отношению к сцене, а потом вдруг замерли и разразились аплодисментами. На фоне экрана с символикой организации появился ведущий и координатор демонстрации, приветствуя собравшихся молодых людей.

Цель акции была определена четко и ясно, получив глобальную поддержку. Для развития и защиты великой России, погрязшей в коррупционных схемах элементов, не заинтересованных ни в чем, кроме собственной материальной выгоды, молодые люди всей страны собрались, чтобы выразить свой протест и желание бороться с коррупцией самостоятельно.

Дима стоял в толпе и слушал, как кричат другие. Пару раз его посещало желание написать Юле о вакханалии, которая творилась на проспекте Сахарова, но каждый раз он отказывался от этой мысли, не очень хорошо они расстались перед его отъездом. Через какое-то время мимо него стали сновать молодые люди с камерами, снимающие толпу. Дима, молча, кинул в объектив немецкое приветствие «зиг хаиль» и пошел искать себе белый фартук.

Превращение России в глобального мирового лидера есть одна из принципиальных целей существования движения «Наши». Размах акций участников, очевидно, доказывает наличие у них поддержки высших государственных органов. Активисты «Наших» всегда заявляли, что их финансирование полностью открыто и доступно для анализа, однако получить эти данные в открытом доступе из официальных источников не удается. Одни лишь «Ведомости» захотели подсчитать, сколько тратит на «Наших» государство Россия[8]. Результаты, судя по комментариям к статье, удивили многих — около 26-ти миллионов рублей было выделено за 4 года.

(с) Д. Оруэлл

Москва, 3 минуты спустя

Лиза стояла рядом со сценой, изо всех сил крича в знак поддержки. У неё в руках был флаг, которым она размахивала, хоть и не без труда для собственных мышц. На проспекте собралось более 20 000 человек, занимающиеся охраной стражи правопорядка собирались заявить об участии в акции 50 000 участников. Весь проспект был забит людьми, держащими транспаранты и плакаты: «Мы против коррупции», «Будущее за молодыми», «Честная молодежь взяток не дает».

— Сейчас между участниками акции курсируют наши операторы! — разносилось со сцены. — Это ваша возможность, шанс для каждого публично заявить, что он когда-нибудь брал или давал взятку!

Упоминание о даче взяток вызвало негодование среди участников. Толпа всколыхнулась. Для многих людей, которые впервые участвовали в подобной акции и были слишком молоды, чтобы всерьез интересоваться политикой, это был первый раз, когда кто-то открыто, на улице говорил о коррупции. Конечно, о взяточничестве часто упоминали друзья, родственники, но вот так вот вслух признавать наличие проблемы…

— Коррупция тянет Россию вниз! Но мы можем изменить ситуацию, более того, только мы одни можем это сделать, начав с себя! — разносилось из динамиков. — Все собравшиеся здесь заявят, что не только не будут брать взятки, но и давать их! Мы сами плодим коррупцию, подкармливая продажных чиновников! Пора это прекратить!

Лизонька задохнулась от восторга. Ну, как же просто, логично и действенно? Сколько раз она сама, да что она, та же бабуля Наталья Федоровна, давала взятку конфетками, коньяком, а то и деньгами за то, чтобы какие-то услуги были оказаны быстрее и качественнее? Буквально недавно старушка пошла в поликлинику с вывихом запястья, но её не приняли до тех пор, пока из пакета не показался конвертик. Об этом Лизонька, перекрикивая толпу, возмущенно рассказывала Леше Николаеву.

— Ты должна об этом заявить! — заорал координатор, хватая её за плечи так, что она чуть не выронила флаг. — Это же то, что нужно! Сейчас до нас дойдут операторы, сделаешь признание, наденем на тебя белый фартук с трансляцией на большой экран.

Лиза в ужасе отшатнулась, слишком уж большая была ответственность. Однако глаза у Леши были такие блестящие, и сам он, очевидно, всей душой верил в то, что публичное выступление сделает эту акцию лучше, что отказаться было очень трудно. И все-таки духу у Лизоньки не хватило, вдруг бабушка Наталья Федоровна увидит по телевизору, потом больше в ту клинику ходить не сможет, отравят её там, или еще что-нибудь похуже.

— Никакой от тебя поддержки, — пробурчал Николаев и унесся в неизвестном направлении. — Народ! Про врачей кто скажет?? Срочно!!

Ровно через 5 минут Лиза увидела, как на большом экране над сценой появилось лицо молодого человека крупным планом. Потупив глаза, он рассказывал для 50 000 слушателей о том, как тяжело заболел, но внимания от врача без дачи взятки так и не дождался. В конце парень добавил, что ему ужасно стыдно, что он поддерживает запрет на дачу взяток, потому что это еще хуже, чем самому брать деньги. Лиза на Лешу Николаева не обиделась, ведь у молодого человека из толпы заявление получилось очень душевное.

Про врачей, считала Лиза, надо было сказать обязательно, а еще про учителей и государственных работников, тех, что сидят «в окошках» регистрационных и справочных служб. Действующая власть, как постоянно говорили на летучках организации, серьезно подходит к вопросу улучшения условий жизни и труда работников этих профессий, однако уровень взяточничества в медицинском секторе и в секторе образования продолжает зашкаливать, а отсюда же все беды, включая, в том числе, невозможность получить высшее образование на бесплатной основе.

Один за другим, люди признавались во взяточничестве или в том, что никогда взяток не давали. Последним организаторы тут же надевали белые фартуки, ставя на них «штамп» со словами «взяток не даю». Белая ткань мелькала в толпе, однако получили символ честности далеко не все. Большинство людей стояло с флагами или просто со свободными руками, поглядывая в сторону привозивших их автобусов.

— Друзья, мы рады объявить всем, что с сегодняшнего дня в сети Интернет начинает работу официальный сайт акции «Белые фартуки», — выступление со сцены продолжалось, динамик орал прямо рядом с ухом Лизы. — Там каждый из вас, ваших друзей и родственников сможет оставить видео-признание о случаях коррупции в вашем городе. Наша организация обязуется расследовать каждый заявленный случай, представляя полученные доказательства в правоохранительные органы.

Толпа одобрительно загудела, взвились над проспектом трехцветные флаги. Лиза вытащила телефон и прямо на месте набрала адрес нового ресурса. Сайт медленно, но верно загрузился. Действительно, работа началась. Кто-то уже загрузил несколько роликов, в том числе признания самих членов организации. Как же Лизоньке самой хотелось белый фартук, но этой части она сегодня не удостоилась. Символику получали какие-то определенные люди, большинство из них были девушке не знакомы.

— Все мы здесь являемся молодыми, энергичными гражданами, — организатор уже заканчивал свою речь. — К завтрашнему дню у нас уже полностью сложится команда, которая лично будет заниматься расследованиями коррупционных дел. Ворам не пройти! На их пути встанут патриоты, а потом каждый человек, вместо того чтобы давать взятку, будет обращаться в полицию. И коррупции в России больше не будет!

Это заявление было встречено шквалом бурных оваций, однако некоторые люди уже начинали расходиться. Лиза неодобрительно посмотрела на беглецов, подумав, что никакого уважения к выступающим у них нет. А ведь организаторы так старались, акция проходила на высоте. Огромное количество флажков, большой экран, доступный для обзора всему проспекту Сахарова, — вот они, результаты труда активистов, знающих свое дело. Лизоньке хотелось, чтобы на этом проспекте всегда собирали акции только участники движения, чтобы это место стало центром новых изменений в стране, происходящих под чутким руководством молодых умов нового поколения.

— Mille pardon, девушка, — несколько бесцеремонно подхватил её за локоток молодой человек в очках, с огромным количеством кудрей на голове. — Вот вы, судя по всему, нашистка[9]?

— Кто я? — в шоке переспросила Лизонька.

— Неважно, — отмахнулся парень. — В организации состоите?

— Да, — растеряно ответила она.

— Тогда ответьте мне на простой вопрос, — пара глаз, стремительно меняющих цвет с серого на зеленый, уставилась на неё. — Откуда деньги на весь этот ад, треш и угар?

— Эм… — окончательно потерялась Лиза. — Я, в общем-то, не знаю, эта информация находится у руководства движения. Само собой, у нас строгая отчетность. А вы, собственно, кто?

— Дмитрий Дмитриевич, пиратская партия Российской Федерации, Санкт-Петербург, — ответил парень с самым серьезным видом. — Вы же, в честь борьбы с коррупцией, представите строгую отчетность на всеобщее обозрение?

— На сайте государственных закупок очень много информации, — деловито откашлялась Лиза. — Извините, мне надо отойти. Хотите белый фартук?

— А давайте! — моментально согласился Дмитрий Дмитриевич. — Ляля, ты просто обязана это зафотографировать! — на ходу обратился он к огненно-рыжей девушке с фотоаппаратом в руках.

Акция «Белые фартуки» до сих пор считается одной из самых успешных в истории молодежного движения «Наши». По данным ГУВД, 16-го апреля 2011-го года на проспекте Сахарова собралось 50 000 человек. Через полтора месяца после акции в большинстве городов России, включая Москву и Санкт-Петербург, появились плакаты с лозунгом «Не молчи о коррупции!», информирующие граждан о возможности сообщить о преступлении на специальный телефонный канал.

На день написания этой книги официальный сайт «Белых фартуков», а так же аккаунт в социальной сети Twitter, предназначенные для фиксирования случаев коррупции и публикации результатов их расследования, недоступны для использования. Сколько проработали данные ресурсы, а так же, сколько случаев взяточничества было расследовано и преследовано по закону в результате деятельности «Белых фартуков», остается неизвестным. В конце 2011-го года, в течение которого, предположительно, велась деятельность «Белых фартуков», Россия, по данным международной неправительственной организации Transparency International, заняла 143 место из 183 в рейтинге уровня коррупции.

(с) О. Уайльд

когда не интересоваться политикой всем стало как-то сложнее

© Вера Полозкова, As it is

Питер, менее 3х месяцев до дня Х

Юля и Тимофей, лежа в кровати в окружении горы подушек, задумчиво поедали пиццу. Подходивший к концу сентябрь еще слепил глаза ярким солнцем, заглядывавшим в окно без занавесок. Девушка медленно перебирала пальцами по колесику мышки, содержимое экрана её крохотного нетбука перемешалось снизу вверх, открывая новую информацию.

— Ох, смотри… — внезапно, Юлю передернуло, она повернула компьютер к Тимофею. — Шестнадцать дней прошло. Я уже, если честно, забыла, а теперь, вот, снова буду в депрессии ходить.

Из «всемирной паутины» через матовое стекло нетбука на молодых людей смотрело множество лиц. Новостной портал в тот день опубликовал 43 фотографии игроков хоккейной команды «Локомотив», самолет с которыми разбился под Ярославлем в начале месяца. Трагедия тогда так поразила Юлю, чей родной дядя так же был профессиональным хоккеистом, что несколько дней она мысленно возвращалась к этой теме, не в силах надолго отвлечься.

Тим, молча, посмотрел фотографии каждого из погибших: все молодые, симпатичные. Они уже много раз обсуждали, почему упал самолет. Новости по этой теме подавались с разной жесткостью, в зависимости от телеканала, на котором они выходили. «Первый» скорбил, заставляя кадрами с места происшествия впадать в траур сотню миллионов зрителей. «Россия» была холодно-беспристрастной, посчитав нужным осветить ход расследования катастрофы. В роли главного инспектора выступил лично первый заместитель главы администрации президента Владислав Сурков.

А еще был Интернет, кишащий тысячами комментариев, в том числе от родственников почти всех погибших в авиакатастрофе ребят: «Это ужасно. Не находятся слова… Пусть земля Вам ребят будет пухом. Покойтесь с Миром!!!», «Скорблю. Летные училища разогнали, авиацией рулят автомобилисты и железнодорожники, авиакомпаниями руководят менеджеры и бизнесмены (бизнес на крови) — и не одного пилота… итог логичен». В Интернете много того, что по телевизору не говорят, это Тим и Юля уже давно поняли. Оказывается, мать одного из погибших хоккеистов скончалась после катастрофы от сердечного приступа. Были ли компенсации семьям погибших? В любом случае, ей деньги уже без надобности. Один из новостных порталов жестко сообщил, что упавший самолет вообще не должен был покидать аэродром, в отношении его был запланирован капитальный ремонт буквально через 3 недели после рокового вылета.

— Почему в стране, которая первой отправила человека в космос, падают самолеты? — Юля задала вопрос, который Тиму показался риторическим.

— Ты путаешь страну и государство, — поправил он, закрывая фотографии погибших на экране нетбука. — Это в государстве падают самолеты, страна, как ты понимаешь, не виновата. Власть принимает решения, что-то развивает, вкладывает деньги…

— А потом самолеты падают, — продолжила упорствовать девушка. — Что, на самолеты денег нет? Или внимания?

— Допускаю и это, — пожал плечами Тимофей. — За всем не уследишь.

— Но они обязаны! — возмутилась она, сопя и откидываясь на подушки со скрещенными руками. — Какого черта ты баллотируешься в Думу, если забываешь о каком-нибудь секторе управления? Найми, значит, себе какого-нибудь секретаря, суб-министра, как его там…

— Твои познания в политическом устройстве страны чрезвычайно широки, — усмехнулся молодой человек. — Только это же вопрос приоритетов. Уже много лет наше государство, во главе с его правительством, куда более озабочено тем, что о нем думает Европа, Америка и какая-нибудь Осетия, а уж никак не мы с тобой, и уж точно не какая-нибудь бабушка из села «Красные Железяки».

— И зачем тогда тебе, мне и бабушке из «Железяк» нужно такое правительство? — резонно заметила Юля. — Что они вообще хорошего сделали, ну, вот хотя бы в этом году?

— Губернатора нам сменили? — предположил Тим.

Юля тихо усмехнулась. В городе на Неве уход действующего губернатора, дамы, вопреки общественной ненависти, продержавшейся на своем посту так долго, что её имя стало почти ругательством, был воспринят с детским восторгом. Уходя с поста губернатора, эта женщина навсегда оставила петербуржцам напоминания о себе, в виде снесенных зданий в историческом центре города и призрачную угрозу самой природе Петербурга — гигантский котлован, на месте которого чуть не построили «Газпром-Башню». Юля знала, каких усилий гражданам стоило остановить строительство уродливой громадины, она лично подписывала петицию протеста в отношении проекта. Впрочем, все чаще девушку посещала мысль о том, что не активные граждане остановили процесс, а просто кто-то сверху получил от скандальной стройки все, что можно, потеряв к «Башне» всяческий интерес.

Отставка была встречена с такой радостью, что никто, включая саму Юлю, не задался вопросом, почему столь горячо ненавистная всем госпожа-губернатор, участвовав летом 2011-го года в муниципальных довыборах в округах «Петровский» и «Красненькая Речка», получила почти 100 % голосов «за» саму себя. Депутаты одной из партий Думы Российской Федерации заявили, что довыборы были фальсифицированы. Юля о фальсификациях ничего не знала и не слышала, зато вместе со всеми радовалась, что, не смотря ни на что, город лишился такого неприятного управленца. Когда она ушла, никогда не интересовавшаяся политикой Юленька, кажется, даже вздохнула спокойнее. Тот факт, что бывшего губернатора Петербурга ни то, что не выгнали с должности, а, скорее, повысили до спикера Совета Федерации, что предполагает еще больше власти, Юлю не интересовала, так она была рада.

Некоторых людей лучше «под боком» просто не иметь, неважно, что и как они делают. Тем более что делали они, судя по рассказам взрослых, умных людей, много плохого. Юля прекрасно помнила, как сидела в свои 17 лет, ни черта не понимающая в политической жизни страны, на домашней кухне и слушала истории маминой хорошей подруги. Та, в свое время, пошла на встречу губернатора с жителями Санкт-Петербурга, проходившую в Невском районе. Только что родившая ребенка, пышущая по этой причине бурной жизненной энергией на гормональном фоне, та самая подруга добралась до губернатора, отняла у кого нужно микрофон и задала на камеру вопрос, кажется, о наличии яслей в районе, а так же о качестве питания в них малышей.

«— Вы зачем сюда пришли? У нас СОВЕРШЕННО ДРУГАЯ ТЕМА СЕГОДНЯ! — рявкнули на неё организаторы, вырывая микрофон. — Валентина Ивановна, пройдемте сюда, у нас вопросы готовы…

— Что же это за общение? Я задала простой вопрос, вы же можете ответить прямо сейчас, люди же смотрят, — недоумевала шокированная женщина.

— Нарожали детей… — донеслось до неё от уходящих представителей местного управления. И это «под флагом» политики повышения рождаемости в Российской Федерации».

Юлю всегда поражало, как в последние несколько месяцев она и большинство людей в её окружении научились незаметно переходить с любой обсуждаемой темы на политический вопрос. Ей было всего 23 года, еще несколько лет, а может быть и месяцев назад, стоило кому-то начать политическую дискуссию, у всех тут же делалось кислое выражение лица, сыпались фразы в стиле «опять политика!», бытовало мнение «зачем обсуждать, толку все равно не будет?».

Как незаметно все изменилось. Теперь можно было читать новости, смотреть в сети информацию о событиях, имевших место, когда Юле и её друзьям было лет по 10–13, и анализировать их. О качестве этого анализа можно было спорить, кто-то знал больше, кто-то понимал вещи по-своему, но сам факт наличия у молодых людей желания обсуждать темы, от которых раньше клонило в сон, лично Юлю часто просто поражал. Возможно, они выросли. Доросли.

— А, между тем, наш президент, судя по новостям, крутится как белка в колесе, работает на благо нации, старается, — Тим вырвал Юлю из омута воспоминаний. — Словно все против него, неприятности в нашей стране все равно продолжают происходить. Правда, грустно?

— Не язви, — щелкнула зубами от досады Юленька, слезая с кровати и принимаясь ходить по комнате. — Вот объясни мне, пожалуйста, почему при наличии 450-ти депутатов в Государственной Думе, в России проблемы начинают решаться только после того, как лично приедет президент, подтвердит, что все плохо и скажет, чтобы исправили?

На этот вопрос у Тимофея ответа не нашлось. Возможно, дело, как всегда, в загадочной русской душе, в натуре людей, живущих в стране и не желающих обременять себя лишними трудами до тех пор, пока не явится начальство, своим недовольством подвергая опасности теплое рабочее место недобросовестных исполнителей? Тим озвучил Юле это предположение, с которым девушка с готовностью согласилась.

— Знаешь, мне тут недавно отец на эту тему хорошо прокомментировал, — грустно усмехнулась девушка. — Сказал, что у нас в России никто и никогда лишнего делать не будет, и у каждого своя работа. Копают люди яму, и вот один рабочий копает, другой разворошенную землю по кучкам раскладывает, третий эти кучки грузит на тележки, четвертый эти тележки везет в неизвестном направлении. И вот если кто-либо из этой цепочки свое дело не исполнит, яму уже не докопают, потому что ни один из рабочих за другого и пальцем не пошевелит, будет сидеть и говорить «а я что? У меня полномочий нет! Идите к начальству!». Мы с тобой свалимся в эту яму, пойдем жаловаться, а нас так и будут все отсылать «к начальству». Кто у нас самое высокое начальство? Президент!

— Хорошо хоть к Господу Богу не посылают, — справедливо заметил Тимофей. — А то он все-таки выше президента, даже если это президент России.

— Не факт, — нервно поежилась Юля.

Молчание, воцарившееся в комнате молодых людей, нарушила вибрация мобильного телефона на столе. Белый «iPhone» Юли разрывался от настойчивых звонков от абонента «Д». Тим при виде определившегося номера скорчил рожу, звонивший Юле молодой человек его откровенно раздражал. Девушка трубку все-таки сняла.

— Морг беспокоит, тело когда ждать? — весело поинтересовался звонивший.

— У девушки своей про тело спроси, — посоветовала Юля. — Ты, вообще, с какой целью меня отвлекаешь? Мы про судьбы отечества разговариваем.

— А я как раз по этому вопросу, — продолжал веселиться Дима «по ту сторону провода». — Соверши, пожалуйста, социальное преступление против собственной личности, за которое должен ненавидеть себя любой здравомыслящий человек… — Дима выдержал драматичную паузу. — Телевизор включи.

— Ммм, ну, хорошо… — удивленно ответила Юля.

— Потом скажешь, что думаешь, — потребовал парень, а затем отключился от разговора. Юля задумчиво посмотрела на трубку. Тимофей, сидящий напротив нее на кровати, вопросительно покосился на девушку.

— Нам предлагают посмотреть общественное телевиденье, — проинформировала Юленька, с трудом отыскав пульт в коробке из-под ненужных вещей. Телевизор в последний раз они включали года полтора назад, пульт запылился, в нем сели батарейки. Провозившись несколько минут в попытках добиться сигнала, Юля сдалась и нажала на кнопку «ВКЛ» прямо под экраном. — Что же там может быть интересного?

Шел второй день съезда правящей партии Российской Федерации. Вроде бы, не принято употреблять данное выражение в стране, идущей курсом на демократию, но другой статус этому собранию депутатов придумать было трудно. О том, что у съезда был еще и первый день, ни Юля, ни Тим не знали ровным счетом ничего.

Четырехминутный сюжет от телеканала рассказал о «кремлевской рокировке», ставшей долгожданным ответом на «тайну года» о том, кто же будет баллотироваться на пост президента Российской Федерации в марте 2012-го года. С экрана проникновенно смотрели лица людей, которых знали даже дети, — Владимира Путина и Дмитрия Медведева. Лично Юлю от этой парочки бросало в дрожь, в основном из-за страха перед развивающимся, словно по книгам Орвелла, культом личности.

«Председатель партии, Владимир Путин!», прокомментировала с экрана журналистка.

— Какой же он председатель, если он в партии не состоит? — удивился Тим, тоже смотрящий сюжет. Вопрос его, само собой, остался без ответа.

«Возглавить партию должен Дмитрий Медведев», донеслось до Юли из телевизора. Сердце её, как ни старалась она не обращать на него внимание, упало куда-то в область живота. Фактически, это означало, что в гонку за президентство в третий раз вступает Владимир Путин.

К действующему президенту девушка относилась с жалостливой симпатией. А как еще можно относиться к человеку, уже во второй день своего правления ставшему героем анекдотов? Друзья Юли при виде его раздражались, а то и игнорировали политика, как пустое место. Юленька с ними не соглашалась, в Медведеве периодически четко мелькало желание сделать хоть что-то, чтобы его запомнили, что было бы полезным обществу. Вероятно, в погоне за этим несбыточным желанием он и издал указ об отмене перехода на зимнее время, переименовал милицию в полицию, а потом потребовал поднять нано-технологии страны, в результате чего была построена дорога до деревни Сколково, которая обошлась государственному бюджету так дорого, словно была сделана из чистого золота.

«Я предлагаю всем поддержать кандидатуру Владимира Путина на пост президента Российской Федерации», донеслось до Юли с экрана. Да, худшие подозрения подтверждались прямо на глазах.

Несколько раз за последний год, когда настроение располагало к спорам на достаточно абстрактные политические темы, Юля и Тим обсуждали, как было бы здорово, если бы Медведев с Путиным из «тандема» превратились в политических соперников. Когда в 2008-м году всем было очевидно, что Медведев — согласованный, утвержденный кандидат, некая горечь поселилась в сердце тогда еще молодой Юленьки. По американскому образцу, политика не могла быть согласованной, где же интрига, где страсть, где политическая игра? То, что закончилось «выборами» Дмитрия Медведева тоже было политической игрой, в какой-то момент даже забавной для понимания девятнадцатилетней девочки. Теперь, когда возвращение к президентству Путина выглядело не менее согласованным, вся забавность куда-то улетучилась. Юля чувствовала себя разочарованной, если не сказать, что обманутой.

Девушка смотрела на выступающего с сине-белой трибуны Медведева с циничным возмущением. А ведь он мог бы побороться! Мог бы удивить всех, заявить Путину, что желает продолжить свою работу на посту президента, а в марте 2012 пойти на выборы. Еще не известно, за кого голосовали бы больше, за Владимира Владимировича, чьи достижения на посту премьер-министра кое-кто считал сомнительными, или за Медведева, который за 4 года провел страну через навязанную войну, кризис и прочие неприятности, не разочаровав при этом ни одной европейской державы… Но он отказался, обрушив все мечты Юли об альтернативном развитии событий.

— Это как-то… грустно, — откашлялась девушка, когда закончился сюжет. — Вот так вот открыто, прямо на телевидении…

Тим, не сказав ни слова, выключил экран и вернулся к своему ноутбуку. Новостные ленты разрывались от сообщений о «рокировке» и комментариев пользователей, посмотревших, как плодотворно прошел Двенадцатый съезд правящей партии. «Мишка и Пу! договорились! кто будет президентом», «ЗАМЕТЬТЕ, они открыто говорят, что не народ, а они приняли решение, кому и где быть. А это сговор и захват власти, — это самое тяжкое ПРЕСТУПЛЕНИЕ».

В 2008-м году, когда страна практически единогласно выбрала президентом Дмитрия Медведева, большинство граждан отнеслось к этому избранию с юмором. Казалось, сами политики преподносили выборы в подобном духе, инаугурация прошла в атмосфере несерьезности и предопределенности. Граждане искренне верили, что до этого момента неплохо справлявшийся с обязанностями президента, Владимир Путин сделает для России гораздо больше на посту премьер-министра.

В конце 2011-го года обстановка в стране не располагала к беззаботному веселью, на основании чего большинство граждан посчитали себя оскорбленными «кремлевской рокировкой». Постоянную смену власти по соглашению пары людей в многомиллионной стране с юмором принять уже не смогли.

(с) Э. Севрус

Москва, меньше месяца до дня Х

Женя сидел в ресторане “Beverly Hills Dinner” за столиком под картинкой с ковбоем. Перед ним остывали палочки из сыра моцарелла, симпатично разложенные в ряд на тарелке продолговатой формы. Забыв про закуску, молодой человек увлеченно нажимал на сенсорные кнопки своего телефона в ярком чехле с изображением героев игры “Angry Birds”.

Программа, позволяющая общаться в форме чата и не тратить лишние деньги на смс-сообщения, работала без перерыва. Женя переписывался одновременно с несколькими знакомыми. Дискуссия шла уже минут 40, батарейка у телефона была истрачена почти наполовину.

“Что же вы меня отговариваете-то все? Хорошее же дело!”, возмущенно печатал собеседникам парень.

“Тебе заняться больше нечем? Это же работа на целый день, пропустишь выходной, в понедельник вообще на учебу”, последовал ответ.

“Представляю, что историк по мировой экономике скажет, если ты не явишься или хотя бы опоздаешь. Учти, я тебе прикрывать не буду”, пообещал второй собеседник.

“Историк должен мною гордиться. Кстати, это же тема! Отпрошусь заранее, причина уважительная”, мысленно щелкнул пальцами от удовольствия Женя.

“Не для нашего университета”, после некоторой паузы ответили ему.

“Ну, тебе реально делать нечего”, подвели итог во втором разговорном окне. “Поехали лучше в субботу за город”

“Что плохого в том, что я использую данную мне по закону возможность проверить, как члены избирательной комиссии поступят с моим голосом? Или в том, что я хочу, наконец, выбрать уже кого-нибудь на выборах?”, удивлялся Женя.

“А я, вот, не хочу. Все равно, кого надо, того и выберут”, поступил категоричный ответ.

“Так ради этого я и иду! Чтобы честно было!”, в безмолвном крике строчил молодой человек. “Я же 100 раз объяснял уже, что только мы сами и можем что-то изменить”.

“Бойкот выборам!”, это было последнее сообщение в одной из переписок, абонент “на той стороне” отключился от разговора окончательно.

“Сам решай, я думаю, что ничем ты никому не поможешь. У тебя даже кандидатов нет, за кого голосовать, чтобы потом себя не ненавидеть по ночам от стыда”, второе окно тоже погасло, собеседник вышел из программы.

Женя тяжело вздохнул. Такие разговоры молодой человек вел уже неделю, с тех пор как 8 дней назад, сидя на этом самом месте в “Beverly Hills Dinner” объявил нескольким друзьям о том, что решил стать наблюдателем на выборах в Государственную Думу 4-го декабря 2011-го года. Заявление было встречено недоуменным молчанием, а затем посыпались попытки отговорить парня от этой затеи, задушив его желание в зародыше.

Жене саркастическим тоном задавали самые разные вопросы: с какого перепуга он ради выборов готов весь день не есть и не пить? не лень ли ему будет до и после выборов бегать по инстанциям, чтобы исполнять ожидаемые от наблюдателей обязанности? от какой партии он идет наблюдать и, главное, что он об этой партии знает? знает ли он вообще хоть что-нибудь о какой-нибудь партии? и, наконец, с чего он взял, что кто-то украдет его голос или голос какого-нибудь другого гражданина?

Про то, что работа наблюдателем на избирательном участке окажется тяжелым трудом, Женя, честно, вообще не думал. Да и не полагалось ему бояться подобных трудностей, хотя бы по половому признаку, все-таки он — молодой и здоровый мужчина, лишь слегка испортивший зрение и осанку от сиденья за компьютером лет с пятнадцати.

О походе по инстанциям он тоже знал не так много, как хотелось бы. По Интернету передавалась информация о том, что достаточно явиться на лекцию для наблюдателей, которую устраивает какая-либо из участвующих в предвыборной гонке партий, прослушать её, а затем получить направление. Женя считал, что вполне способен выкроить для такого похода время, возможно, даже в ущерб какой-нибудь университетской лекции.

Вопросы о политической принадлежности парня ужасно раздражали. Можно было сотню раз повторить, что ему все равно от какой партии идти наблюдателем, что делает он это по собственной воле и никто его не покупал и не заманивал, и все равно все вокруг будут подозревать в тебе коммуниста или, еще хуже, тайного фаната Владимира Жириновского, которому ты хочешь помочь утопить Америку смертоносным лучом все-уничтожения.

Те не слишком обширные знания об участвующих в выборах партиях, по указанным же причинам, Женя предпочитал держать при себе. Состав предвыборной гонки, насколько помнил парень, не менялся уже много лет, тут у любого человека было достаточно времени, чтобы составить о кандидатах какое-то мнение. Куда важнее для самого Евгения было убедиться, что побеждать на выборах любая из партий будет честно, и если одна из них в состоянии предоставить ему такую возможность, то он, не раздумывая, пойдет наблюдателем именно от неё.

Парень вздохнул, отправил в рот первую за этот обед сырную палочку и нажал “Вход” на мобильном приложении “Twitter”. За время его сорокаминутного отсутствия активность микроблогеров, укладывающих свои мысли в 140 символов, не утихала ни на секунду. Экран показал более 120-ти новых “твитов” Жениных друзей, а так же людей, за мыслями которых они следили. Один из “твитов” выделялся на общем фоне большими буквами: “ЛЮДИ, ВЫ С УМА ВСЕ ПОСХОДИЛИ? ЗАСУНЬТЕ СЕБЕ В Ж… ВАШУ ПОЛИТИКУ! КТО ЭТОТ А.НАВАЛЬНЫЙ ВООБЩЕ? НАПИШИТЕ О ЧЕМ-ТО ДРУГОМ, НЕ О ВЫБОРАХ!”.

Месяц назад, когда “Twitter” взорвался огромным количеством сообщений на политические темы, Женя очень хотел написать что-то подобное сам. Тогда ему казалось, что когда-то нормальные люди, цитировавшие свежие шутки юмористических сообществ, изливавшие в коротких сообщениях душу и передававшие информацию о ближайших мероприятиях, почти одновременно переключились на новостные ленты, которые, кстати, сами вместо фотографий котиков стали описывать исключительно политическую ситуацию в стране. Впоследствии все стало еще хуже: начитавшись новостных лент, эти люди стали писать свои собственные заключения по политическим вопросам, формируя мнение, которое вскоре стал разделять и сам Женя. Основной темой для обсуждения были, конечно же, выборы 4-го декабря 2011-го года, интерес к которым резко возрос в результате выплывших сообщений о массовых фальсификациях всех других выборов, когда-либо имевших место на территории российского государства. Выборов, в свете короткой истории относительно молодой страны, родившейся в 90-х годах, было не так много, так что шумихи эти данные сделали предостаточно.

Немалую роль в подогревании интереса к политической жизни страны активно играл некий господин Навальный, которого Женя честно считал персонажем из мультфильма, как Mr. Freeman: “Вот вы уже сложили на костёр все свои страхи и сомнения, чтобы я спалил всё это к чертям. Вот я выхожу в центр этого грёбаного колизея, в руках у меня факел и канистра с бензином, а передо мной толпа голых людей жмущихся к стенам. Я в гуще событий, как вы видите, и к тому же я и есть само событие да-да… я сам себя создал, сам себе всё подчинил! Понимаете о чем речь?… Странно”. Более того, Женя был точно уверен, что Навальный и есть Mr. Freeman, слишком уж похожи были эти Интернетовские герои природой и страстностью своих высказываний.

В реальности существования Навального Женя смог убедиться, когда вживую увидел его, участвовавшего в “Русском Марше” в Москве. Женя мимо этого мероприятия пробегал на максимальной возможной скорости, в сторону метро “Братиславская”, куда его в тот день занесло совершенно случайно. Врезаясь в толпу, нерешительно тормозящую на маршруте шествия, не находя в себе сил или желания присоединиться, Женя случайно услышал в ней, что “вон там, смотрите, Алексей-тот-самый-не-может-быть-да-точно-он-Навальный”. Вроде бы, даже его можно было рассмотреть, хотя передвигался он далеко не в ведущих рядах, что заставляло усмехаться Женю позже, при прочтении в блогах обвинительных записей о том, что Навальный, якобы, чуть ли не с ложечки всех злобных националистов в столице кормит на деньги, “отжатые” у кавказцев и антифашистов из Люблино.

Евгений прямо на ходу сделал несколько кадров на свою фотокамеру и поспешил убраться оттуда. При всем уважении к человеку, нашедшему в себе смелость открыто высказываться против действующей власти, у парня не было желания находиться рядом с националистами. Проблема этой группы, политической или культурной, была не в расистских взглядах, которые все чаще приписывались им «левыми» политиками, а в том, что они сами планомерно портили себе имидж. Можно сколько угодно хвалить носящих имперские шарфы молодцов за здоровый образ жизни, участие в традиционных кулачных боях на Масленицу и уважение к великой русской культуре, но ни один человек «со стороны», находящийся в своем уме, не придет и не присоединится к их митингу просто так. Националисты отпугивают своей организованностью и настырностью, граничащей с агрессией. В умах простых людей плотно засел образ националиста — человека с разбитыми костяшками пальцев, закрытым лицом и громкими лозунгами. Националисты не боятся полиции, они привыкли дракой отстаивать свои взгляды. Очевидно, что бабушкам-пенсионеркам такая политическая линия подойти не может. Молодежь же, если она не выросла на улице, даже поддерживая националистические взгляды, точно знает — рядом с имперскими флагами всегда есть шанс попасть в отделение, провести ночь в «обезьяннике» и, совершенно точно, получить по морде (не от ОМОНа, так от самих националистов). Лично Жене с его iPhone и Canon такая перспектива совсем не нравилась. А в остальном они молодцы, эти националисты.

Сначала Женя был уверен, что господин Навальный ни у кого больше ни с чем не ассоциируется, кроме как с национализмом разной степени агрессивности и навязчивости, но вскоре ему пришлось признать ошибку в суждениях. Среди его друзей оказались те, кто за политическим путем Навального следил, хоть и молча, но уже несколько лет, с тех пор, как он распрощался с деятельностью в партии “Яблоко” (и снова из-за национализма, чтоб его!), создал несколько общественных проектов и, как ни странно, случилось это до того, как блог этого человека стал входить в десятку самых посещаемых страниц российского Интернета. Если для одних Навальный был просто “няшечка”[10], в основном за нордический типаж и сладко — садистскую ухмылку, которая так нравится девушкам, то для других он олицетворял знающего свое дело, неоднозначного человека с обширным опытом общения в политических кругах. Возможно, именно такой опыт придавал его словам вес, которого не имели в Интернете простые “крикуны”, рассуждающие в тех же блогах на те же самые темы.

Женя на сайте “Роспила”[11] не был, однако слышал, что выложенные там данные наделали немало шума. Шум, правда, случился далеко не в политических слоях, которым неплохо было бы испугаться, что все награбленное ими было выставлено на общее обозрение, а опять же только в пределах Интернета. Власть не только не испугалась, она, кажется, просто игнорировала данные “Роспила” и других проектов, возникших по его “горячим следам”[12], называя информацию непроверенной, неподтвержденной, и чрезвычайно сомнительной. То, что сведения были взяты с официальных государственных сайтов, не помешало чиновникам в них усомниться. Русские люди везде “косячат”, значит и на сайтах что-то не то написали. А вообще, нечего лазать по Интернету, надо делом заниматься. Одним словом, коррупции в России меньше после того, как заработал “Роспил” не стало, зато общественное мнение, для формирования которого у некой части населения, как известно, сведений в Интернете более чем достаточно, всколыхнулось.

Ни то чтобы жители Российской Федерации раньше не догадывались о том, куда пропадают бесконечные бюджетные деньги, которыми богата их Родина. Просто в этот раз воровство было так качественно преподнесено для всеобщего восприятия самим Навальным и его соратниками, что не возмутиться было просто невозможно. Пару раз Евгений, в очередной раз выслушав историю о результатах деятельности “Роспила”, лично шел и возмущенно спрашивал у матери или бабушки, как они докатились до жизни такой, был ли такой беспредел при коммунизме и что они, лично, собираются делать с этим непотребством. Мама и бабушки буднично кивали, будто бы Женечка информировал их о том, что земля круглая, и дальше шли заниматься своими делами. В такие моменты молодой человек понимал, что до старшего поколения достучаться чрезвычайно трудно, информация в Интернете для них не представляет реального интереса, да и дел у того поколения слишком много, чтобы волноваться в тысячный раз по одному и тому же поводу. Это было очень печально.

Еще печальнее, по мнению Евгения, был тот факт, что такое вездесущее, всесильное на первый взгляд явление, как Интернет, столкнулось с такой стеной игнорирования и непонимания со стороны тех, кто не имеет к нему никакого отношения. Обитавший в сети парень с ужасом отметил, что таких людей, тех, кто не проводит там никакого времени, ОЧЕНЬ много. А кто говорил, буквально несколько лет назад, о том, что все человечество прилипло к компьютерам? “Вылезай, застрянешь на веки вечные!”, кричали со всех сторон в каком-то 2008-м году. И близко не было в России массовой заинтересованности в Интернете, а восприятие передаваемой в нем информации лишний раз это доказывало. Для зрения и здоровья позвоночника это, может, и было хорошо, а вот для политической информированности и гражданской сознательности — просто убийственно.

“Ты едешь?”, высветилось на экране его телефона. “Начинается же все!”

“Опаздываю”, напечатал в ответ Женя, выскакивая из метро и, сразу же, залетая в автобус, предположительно направлявшийся в сторону дома на Пятницкой улице, в помещении которого проводилось обучение наблюдателей от наиболее активной в преддверии выборов политической партии “Яблоко”. В отличие от того же КПРФ, в инструкциях для наблюдателей которой указывалась надобность приходить на запись чуть ли не в Мавзолей, “Яблоко” создало электронную форму регистрации, значительно облегчив лично для Евгения процесс подачи заявки на наблюдение.

В автобусе Женя проклял все, догадываясь, что пешком до Пятницкой он дошел бы быстрее, у метро “Новокузнецкая” была пробка. В зал обучения парень вошел с опозданием на 35 минут. Практически одновременно на него недовольно уставилось 100 пар глаз, очевидно, Женя не был единственным припозднившимся слушателем, чье шебаршение в поисках свободного стула всем уже надоело. Парень выключил звук у мобильного телефона, глазами поискав знакомых. Бывшая одноклассница Лера оказалась в противоположной стороне зала, добраться до нее не представлялось возможным, поэтому молодой человек просто замер в углу.

В комнате чувствовалась нервозность. Пришедшие люди напряженно перебирали листочки блокнотов, строчили заметки, у кого-то на коленях лежали диктофоны. Как на войну собираются, отметил Женя. Что такого им сказали про выборы, что энтузиазма на лицах присутствующих, очевидно, поубавилось?

Через головы присутствующих Женя получил папку с обучающими материалами, такие были у каждого слушателя. Отметившись в списке присутствующих, парень полностью переключил свое внимание на говорившего лектора, одного из нескольких представителей партии “Яблоко” в помещении.

— На любом этапе выборов наблюдатель является связующим звеном между избирательной комиссией, гражданами, отдающими свой голос, а так же своим штабом. Цель наблюдателя состоит в гарантировании честности проводимых выборов, вне зависимости от результатов, а не в борьбе за результат одной конкретной партии, — рассуждал лектор, тихо шелестя заметками на листах формата А4. — Победу конкретной партии у нас обеспечивают несколько другие слои населения, о которых вы, полагаю, знаете.

Женя знал. Была у них в университете девушка, с которой он познакомился, собирая для декана подписи за какую-то очередную инициативу внутри учебного учреждения. Лиза, так девушку звали, занималась тем же, но инициатива, за которую требовалось расписаться, была для её небольшого роста чересчур уж глобальной. Евгений сейчас уже и не помнил предмет сбора подписей: толи бойкот НАТО, толи дружественные отношения с молодежью всех стран мира, чтобы русские студенты их, дураков, уму — разуму поучили.

Лиза была одним из активных, хоть и далеко не ключевых членов движения “Наши”, которое привлекало людей для похода на выборы. При этом и само движение, и, лично, Лизонька свой выбор сделали, призывая общественность голосовать исключительно за правящую партию “Единая Россия”. Почему именно за неё Лиза объяснить толком не могла, так как, очевидно, не владела цифрами, статистическими данными и вообще не оценивала результаты деятельности Государственной Думы за последние 4 года. “Вот тебе хорошо живется?”, Лиза хватала первокурсника в коридоре университета, заглядывала ему в глаза, а потом, когда тот нерешительно начинал кивать, радостно добавляла, “Это называется стабильность! Если партия “Единая Россия” выиграет на выборах, так будет всегда. Приходи голосовать!”. Ошалелый студент хватал подсунутую ему под нос бумажку с информацией и спешил оказаться на другом этаже здания, а Лиза шла дальше, освещая коридор учебного заведения своей широкой улыбкой.

Женя против лично Лизоньки ничего не имел, так же как он не испытывал особого негатива по отношению к участникам движения “Наши”. Иногда, правда, они пугали его, не хуже националистов. Слишком уж эти ребята все были идеальные: красивые, стройные, состоятельные. Вроде бы цвет и надежда Родины, возглавляемой сильной партией, получающей их полную поддержку, но на фоне непритязательной, мрачноватой российской реальности в виде старичков, просящих милостыню в качестве добавки к пенсии, смотрелся этот цвет нации несколько странно. Жене не было понятно, как позиционировать активистов в общей картине общественной рутинной жизни. Вся красивая молодежь вступает в движение “Наши”, едет на Селигер, общается с бизнесменами и уже в 18 лет обеспечивает себе блестящее будущее? Или молодежь с уже имеющимся блестящим будущим считает своим долгом вступить в движение “Наши”? Почему в эту организацию не вступают дети из детдомов, семей алкоголиков или инвалиды? Они не заинтересованы в стабильности, гарантированной правящей партией, или недостаточно успешны? Еще более не понятно молодому человеку было отсутствие подобных организаций под патронажем других партий в России. Где пионеры КПРФ и “кружок по интересам им. Жириновского”? Почему малочисленная “Пиратская партия России” собирает на свои “съезды” толпу в 400 человек, которая после обсуждений политики страны оптимистично идет в бар, а “Справедливая Россия”, партия пенсионеров, не может организовать активность пожилых людей? Что это, отсутствие организаторских способностей у всех партийных работников, кроме членов “Единой России”, или просто дорогое удовольствие?

— Эти молодые люди нацелены на обеспечение победы своей политической партии всеми возможными способами, — продолжалась тем временем лекция. — Именно поэтому наблюдатели должны работать не только на участках в день голосования, но и на прилегающей к ним территории. Есть действия, отрегулированные процессуально, например, голосование на дому. Процедура четко регламентирована, здесь закон на вашей стороне. Другое дело — массовые голосования, которые могут иметь место на самих участках.

В воздух взметнулась тонкая рука высокой девушки, тихо сидевшей в первых рядах перед столом “лектора”. Все присутствующие обернулись на нее.

— Как же я могу разорваться, чтобы пойти наблюдать за голосованием на дому, если нельзя покидать участок? — спросила она.

— В случае если от нашей партии в составе избирательной комиссии есть член с правом, хотя бы, совещательного голоса, можно смело уходить. Если нет, придется договариваться с наблюдателями от других партий, — ответил представитель “Яблока”, сворачивая листы с информацией в “трубочку”.

— А они за своих вбрасывать не будут? — засмеялся кто-то с задних рядов.

Женя догадывался, что вбрасывать, возможно, будут все, но нечестная победа именно “Единой России” так возмущала большинство людей, идущих на выборы. Для большинства возмущение выливалось в желание впервые за много лет пойти и проголосовать, именно в этот раз не проигнорировав свой гражданский долг. Другие, которых было куда меньше, как Евгений, решили идти наблюдателями. Молодой человек мог сколько угодно гнать от себя мысль о том, что контроль выборов будет осуществляться ради демократии и равных возможностей для каждой партии, но на самом деле все эти молодые люди, сидящие на лекции для наблюдателей, шли волонтерами, чтобы удостовериться только в одном: «Единая Россия» не заберет себе их голоса. Им было, ровным счетом, наплевать на победу «КПРФ», на предвыборные обещания «Справедливой России» и реальные возможности «Яблока». Целью было убедиться в том, что правящая партия наберет ровно столько голосов, сколько ей добровольно отдадут разгневанные русские люди, не больше. Ведь именно у «Единой России» были все возможности для фальсификаций. В этом не был виноват каждый конкретный бело-сине-красный депутат, сидящий в Думе, более того, возможно, эти самые депутаты и не смогли бы уже сделать ничего, чтобы остановить нарушения избирательного законодательства, даже если бы захотели. За спиной каждого из них уже многие годы самостоятельно жил и независимо развивался огромный монстр чиновничества, который давно уже перестал подчиняться «Единой России» и существовал отдельно от неё. Единственной целью многоголового чудовища было, есть и будет работать для того, чтобы в стране, где для них, чиновников, получивших свою хорошую жизнь из рук правящей партии, ничего не изменилось. Когда-то назначенный приказом «ЕдРа»[13] на пост главы районной администрации Иван Иванович, получивший возможность ездить с «мигалкой» и «пилить» выделенные бюджетные деньги, сделает 4-го декабря все для того, чтобы это самое «ЕдРо» одержало в его районе сокрушительную победу. Это его долг, его возможность показать свою лояльность людям, которые когда-то помогли ему стать частью властного аппарата, откуда он совершенно не хочет уходить. Кто знает, как будут оценивать его работу на посту главы администрации, если «Единая Россия», в случае чего, не вступится за его кандидатуру, потому что потеряет думские места? Об этом Ивану Ивановичу думать было настолько страшно, что спина покрывалась липким потом через накрахмаленную рубашку к спинке казенного «мерседеса». Иван Иванович так напуган, что ему и в голову не приходит задуматься над тем, что у «Единой России» вообще не будет ни единой причины защищать его или кого бы то ни было из прочих районных, административных или федеральных приспешников. Любого из них партия пустит в расход, если потребуется демонстративно показать борьбу с коррупцией, переаттестацию кадров и всю ту активность, которая освещается для народного спокойствия по центральному телевиденью.

— Давайте вернемся еще раз к вопросу оформления и копирования конечного избирательного протокола, — воззвал к аудитории представитель партии «Яблоко», поднимая над головой увеличенную копию разлинованного листа с множеством строчек и клеток. — Вот так будет выглядеть настенный вариант сводки в каждом участке…

Женя, насупившись, смотрел на огромный лист бумаги. И все это ради какого-то списка с цифрами, в который некоторые слои населения, оказывается, планируют вписать те результаты, которые им самим больше нравятся. Что же это за дикость такая? В мире голод, землетрясения. Надо развивать технологию и бороться за улучшение экологической обстановки Земли, а Россия массово планирует фальсифицировать выборы!

Молодой человек резко встряхнулся, решительно отметая все мрачные мысли. Возможно, все Интернет-сообщество сошло с ума, наверняка, истерия вокруг возможной подделки результатов голосования слишком раздута. Ну, право же, неужели хоть кто-то может набраться подобной наглости, чтобы откровенно вбрасывать бюллетени, подкупать избирателей, а после выпускать фальшивые протоколы?

— Все будет хорошо, — ни с того, ни с сего, Женя произнес эти слова, обернувшись к сидящей рядом девушке с кучей блокнотов. Та нерешительно улыбнулась в ответ, нервно теребя пальцами карандаш.

Статистика "Левада центра"[14], российской негосударственной исследовательской организации, свидетельствует о том, что почти половина населения России на 1 декабря 2011 года верила в правдивость выборов в Государственную Думу Российской Федерации. 50 % граждан считали, что результаты никаким образом не могут быть подтасованы. Однако около 17 % населения России не верят статистике «Левада центра».

(с) Михаил Мамчич

Питер, неделя до дня Х

Юля третий час сидела перед компьютером, быстро переключаясь между ссылками. Последние дни девушка находилась в состоянии повышенной нервозности, причины которого, возможно, оценил бы только психолог. Все ее мысли занимала исключительно политика, и это продолжалось не первый месяц.

Личный livejournal Юли был забит размышлениями о судьбе России, которые, как она подозревала, были больше основаны на эмоциях, чем на реальных фактах или статистике. Впрочем, статистика врет, служит целям статистов. Статистика, собранная МВД, и работающая не в пользу министерства либо не существует, либо причислена к фальсификациям, так, кажется, говорит Дима.

Диму Юля в последнее время тихо ненавидела. С ним нельзя было не говорить на злободневные политические темы, не получалось переключиться и сознательно прекратить спрашивать о том, где он в очередной раз раздавал листовки, откуда брал новые статьи о готовящихся фальсификациях и как прошла последняя лекция для наблюдателей, на которую он записался.

Да ладно бы, Дима, с ним Юле уже давно все было понятно. Куда чуднее дела обстояли у самой девушки, а еще у Тимофея, который в последнее время так же говорил только о политике. Молодые люди не могли остановиться, посвящая обсуждению практически все свободное время. Возможно, они сошли с ума, однако никакого дискомфорта от политических тем никто из них не чувствовал. Пару раз Юля и Тим, конечно, обсудили то, как такая озабоченность влияет на их идеальные отношения, но пришли к выводу, что ничего плохого в политической сознательности (хоть и не ясно, откуда взявшейся) нет. Просто для них пришло время заинтересоваться и этим тоже.

Тим все чаще говорил о том, что, возможно, раньше политическая обстановка в стране была ничем не лучше, просто им, в силу возраста и себялюбия, присущего подросткам, это не бросалось в глаза, не задевало. А теперь, как ни старайся, игнорировать и избегать определенных вещей было практически невозможно.

Пару месяцев назад бабушка Юли, инвалид труда, пенсионер, заслуженный врач со стражем в 50 лет в правительственной больнице и “ребенок войны”, узнала о том, что государство, оказывается, предоставляет таким как она, ветеранам, квартиры для улучшения жилищных условий. При учете, что дачный дом, в котором бабушка Юли жила практически с молодости на глазах разваливался, не имел горячей воды и покрывался плесенью, воспользоваться подобной льготой пожилой женщине сам бог дал, что она и попыталась сделать.

Вспоминая эту историю, Юля раздраженно открыла браузер, загрузила страницу собственного профиля в социальной сети и написала сообщение о том, как каких-то 2 дня назад её бабушке, инвалиду и ветерану, проходящему по правительственной программе обеспечения жильем инвалидов и ветеранов, отказали в получении квартиры. Своим друзьям в сети она задала только один логичный вопрос. Кому по программе для ветеранов в стране дают квартиры, если не ветеранам?

Запись стремительно собирала “лайки”[15], “сердечки” и копировалась на страницы других пользователей. Юле очень хотелось, чтобы история получила распространение, бабушку было жалко до слез.

— Юленька, кушать будешь? — старушка, впрочем, прибывала в приподнятом, в отличие от девушки, настроении, зайдя к ней в комнату после очередного забега по городу. — Знаешь, что я сегодня делала? Была в Смольном, у депутата!

Юля покрылась липким потом в ужасе. Образ бабушки, бегающей по инстанциям, стоящей у запертых дверей продажных чиновников чуть ли не с протянутой рукой, твердо подталкивал Юлю к истерике.

— С ума сошла? Нафига? — возмутилась она. — Они тебе уже все сказали.

— Нет, ну, а чего я буду останавливаться? Отказал-то мне районный отдел жилищного обеспечения какой-то… — отмахнулась бабуля, подбирая разбросанные по комнате Юлины вещи, чтобы в очередной раз попытаться постирать их вручную, пока внучка не остановит и не напомнит ей про наличие в доме стиральной машины. — А тут все на более высоком уровне, депутат из “Единой России”, как его…

— О, ну, это все меняет, — хмыкнула Юля. — И что он тебе сказал?

— Это я ему сказала, — бодро заявила бабушка. — Сказала, что Путину напишу о таком обращении, послужной список показала, а у меня там, ты же знаешь, и Собчак, и заслуженные артисты России и СССР…

Юленька в святую силу Путина животворящего, чей грозный лик пугал всех бездельников у власти, конечно, верила. Но очень уж было обидно, что в стране ничего не делается, пока про Путина не вспомнишь. Лучше бы, конечно, Путина знать лично, или хотя бы иметь родственника, друг которого знает Путина. Только это, казалось Юле, способно заставить чиновников давать инвалиду хоть что-то по программе для инвалидов.

— И что он тебе ответил? — поинтересовалась девушка, быстро фиксируя полученную от бабушки информацию в сети.

— Возмутился очень. “С вашими трудовыми заслугами”, говорит, “надо сразу квартиру давать, а лучше две”. Сказал, что будет разбираться, так что моя ситуация теперь на высшем рассмотрении, — довольно усмехнулась пожилая женщина, удаляясь из комнаты в ванную.

— Это потому что выборы скоро, — вздохнула Юля, отползая от компьютера. — Надо же голоса избирателей зарабатывать. Лучше бы мы на телевиденье пошли, да рассказали всю эту историю. Тогда не только твой депутат бы возмутился, может, еще кого на уши бы поставили.

Бабушка этой пламенной речи уже не слышала. Голосовать женщина, очевидно, пойдет за “Единую Россию”, но в отношении неё эта партия хотя бы что-то делает, пусть действия и ограничиваются возмущениями и “высшим рассмотрением”. Для всех других граждан России “единоросы”[16] приготовили убойную рекламную акцию в отношении самих себя, до размахов которой не дотягивалась ни одна другая партия.

“Единая Россия” была везде. С детства Юля привыкла к рекламным роликам предвыборных кандидатов по телевизору, которыми, в основном, и ограничились партии “Яблоко”, “ЛДПР” и “КПРФ”. Телевизор Юля, как и большинство её друзей, не смотрела уже лет 5, так что, возможно, роликов было куда больше, чем она подозревала, но они и близко не стояли рядом с тем количеством рекламы, которую устроила себе правящая партия. Огромные плакаты заполонили город, прикрывая собой красоты исторического центра, мраморные стены метро и двери подъездов. Переносные штабы “Единой России”, состоящие из синих палаток, можно было увидеть у всех центральных станций метрополитена. С восторгом, которого Юля не видела даже на свадьбах и близ новорожденных деток, молодые люди по всему городу ходили с флагами и раздавали листовки. Пиар-компания дошло до того, что при появлении в поле зрения цветов российского флага, люди шарахались в стороны.

Лично к Юле, очевидно, читая все эмоции на её лице, ни один агитатор за “Единую Россию” ни разу не подошел. Друзья рассказывали, как активистов партии гоняют по городу, как с ними вступают в дискуссии, а после скидывают в реку с мостов, потому что ни на один логичный вопрос эти люди ответить не могут. Девушка, конечно, вряд ли смогла бы самолично побить какого-нибудь фаната правящей партии, но причина, по которой люди с готовностью шли просить граждан голосовать за неё, оставалась для Юленьки загадкой. По мнению Тима, который теперь выдвигал смелые гипотезы по любому поводу, “Единая Россия”, в отличие от других партий, обладала почти неограниченными материальными ресурсами, включавшими и государственный бюджет, которые грех было не пустить на агитационную компанию.

Телефонный звонок вырвал Юлю из размышлений. Она только что поместила у себя на страничке в социальной сети картинку под заголовком “А вы помните обещания “Единой России” в 2000-м году?”. Изображение было списком целей правящей партии, которые они клялись достичь в срок от трех до 10 лет. На календаре был 2011-ый год, и пользователи Интернета отметили, что ни одно из обещаний не было выполнено хотя бы частично.

На телефонном дисплее высветился номер родителей. Девушка несколько секунд боролась с желанием не брать трубку, но потом устыдилась и нажала на “прием”. Родители звонили из-за границы, они делали это каждую неделю, и в трех случаях из четырех разговоры заканчивались негативом, скандалом и испорченным Юлиным настроением.

— Привет, родители! — поздоровалась девушка и переключилась на громкую связь, чтобы не держать трубку у уха.

— Привет, наше солнце, — у отца была странная манера общаться, он, вроде бы, говорил ласковыми словами, но интонация его была, как минимум, менторской, если не с нотками горького разочарования в собеседнице. — Как твои дела? Как Тим? Как работа? Как погода? Как проходит день?

— Хорошо, — Юля сначала ответила, только потом признав про себя, что “хорошо” прозвучало как-то коротко. Не её виной было то, что у неё, действительно, все хорошо, а на все родительские вопросы можно ответить одним и тем же словом. — А у вас?

— Ты там, вроде бы, жаловалась на плохое самочувствие, писала, что на работе не клеилось что-то. Уже разобралась? Болеешь что ли? — проигнорировал вопрос отец.

Юля с удовольствием представила, как берет телефонную трубку, подходит к балконной двери, выглядывает на улицу и со всей дури кидает аппарат вниз с третьего этажа. Именно так ей хотелось сделать каждый раз, когда родители решали обсудить с ней то, что она писала в Интернете, помещая информацию в открытый доступ.

Делали они это настолько часто, что возникал логичный вопрос, почему двум взрослым, состоятельным, благополучным, любящим друг друга людям не найти какое-то другое занятие? Неужели за границей больше нечего делать, кроме как сидеть в российском Интернете, проверяя активность своей давно уже совершеннолетней дочери? Очевидно, что так делают многие родители, но единицы зачем-то решают обсудить написанное в красках и деталях, совершенно не скрывая нездоровый интерес к занятиям своего ребенка.

— Ну, раз уж вы так внимательно читаете мою “стену”… - как можно вежливее ответила Юля сквозь зубы. — То должны были бы заметить, что о решенных проблемах с работой уже давно написано.

— А что нам прикажешь делать? Ты же ничего не рассказываешь. Приходится следить за твоей жизнью издалека, — с плохо сыгранным сожалением заявил в трубку отец. Девушка, молча, накрылась с головой одеялом.

— Зачем ты пишешь про политику? — ввязалась в разговор мама, голос у неё был изначально раздраженный.

— А почему нет? — удивленно спросила Юля. — Все ссылки с новостных ресурсов, ничего не придумываю, просто доношу до людей информацию.

— Ты не считаешь, что это лишнее? — резко прервала её мать. — Кому надо, те свои ссылки сами найдут, без тебя. Понапихиваешь к себе на стену этой ерунды, тебя потом твой работодатель проверит и уволит.

— Эм… а за что? — в шоке, Юля даже ближе к трубке подсела.

— Человек, который не любит действующую власть, никогда не будет успешен. Надо, наоборот, всячески поддерживать тех, кто потом поддержит тебя, — последовал безапелляционный ответ. — Я ясно выражаюсь? ХВАТИТ ПИСАТЬ О ПОЛИТИКЕ.

— Да это же бред, мама! — возмутилась девушка. — Кому какая разница, что и где я пишу? Это не делает меня худшим профессионалом в моей специальности!

— В Америке у всех проверяют facebook, отказывают в должности, если человек легкомысленный, ненадежный, — завел папа.

— Знаете, дорогие, нам бы сначала жить, как в Америке, а уж потом… — попыталась донести свою мысль девушка. — Все, что я пишу у себя или делаю “перепост”[17] от других — это правда, глупо её отрицать. Я не собираюсь изображать, будто в стране все отлично, только чтобы когда-нибудь меня взяли на мифическую работу. И вообще, кто вам сказал, что я хоть что-то буду иметь общего с государственным аппаратом в лице той же “Единой России”?

— Именно к этому и надо стремиться! — взвизгнула разгневанная мать так, что динамик в телефоне захрипел. — Ближе к “кормушке”, там все к твоим услугам. Но с таким отношением, кто же тебя туда возьмет?

Юля ошалело смотрела на аппарат, из которого доносились короткие гудки. Все чаще родители именно так заканчивали разговоры, видимо, показывая, что она не заслуживает ничего, кроме бросания трубок, так сильно дочка их злит своим поведением. Девушка аккуратно слезла с кровати и все-таки вышла на балкон. Бросаться мобильными телефонами больше не хотелось.

— Мои родители предложили мне стать коррупционным чиновником, ибо это самое лучшее, что может с тобой случить на великой Родине, — громко сказала она голубю, который сидел на балконной решетке, внимательно наблюдая за хозяйкой квартиры. — Круто, ничего не скажешь.

Юленька никогда не хотела жить в бедности, заниматься бесплатной работой или делать хоть что-то, за что её не оценят по достоинству. Мечта о безбедной жизни, как у любого нормального человека, присутствовала у неё в душе, ничего страшного в ней девушка не видела. Однако слова родителей поразили даже не в сердце, а, скорее, её мозг, который отказывался рассматривать возможность молодому специалисту “присосаться к кормушке” ради исполнения заветного желания о богатстве.

Это вообще было, по мнению Юли, что-то из разряда психической патологии — ездить на “Бентли”, снимать целые отели, брать откаты, пилить бюджет, но при этом совершенно точно знать, что у ветеранов Великой Отечественной Войны очереди в поликлинику, пенсия в 5 000 рублей и никакой социальной защиты. Это какими же нервами надо обладать, чтобы завтракать черной икрой, на десятой по счету яхте, когда уровень беспризорности среди российских детей в 4 раза превысил тот, что был зафиксирован после вторжения немцев в 1940-м году? Юля подумала, что при всей любви к икре, она бы сошла с ума от такой жизни. А может и не сошла бы, но по моральным принципам даже пробовать не хотелось.

Наибольшую часть политически активных слоев населения России составляют молодые люди от 16 до 30 лет. Эти слои средства массовой информации характеризуют, как «креативный класс»[18], и в него практически не входят люди среднего возраста. Фактическое нежелание мужчин и женщин в возрасте от 40 до 55 лет участвовать в митингах и политических акциях объявляется усталостью этих представителей российского общества от культуры протеста со времен развала Советского Союза. Фраза, которую часто можно услышать от негативно настроенных по отношению к митингам людей старшего поколения, имеет, примерно, следующее содержание: «Отмитинговались уже».

(с) Рональд Рейган

Москва. Еще 30 часов до дня Х

Егор несколько минут беспрерывно нажимал на кнопку звонка. И без того болевший указательный палец, 2 дня назад поврежденный неудачным падением на дворовом футбольном поле, онемел окончательно. Дверь не открывали так же, как вчера, позавчера и неделю назад. Хозяин квартиры, очевидно, точно знал, чего хочет от него Егор, поэтому либо специально не появлялся дома, либо сидел тихо, словно мышь.

Парень посмотрел в замочную скважину в надежде, что там мелькнет хотя бы тень. В этом случае можно было бы попытаться вынести картонную преграду, вроде бы так делают судебные приставы при общении с несговорчивыми должниками. Никаких признаков жизни из квартиры не доносилось, Егор со злостью ударил кулаком о створку. Денег сегодня он не увидит.

Средства требовались ему “вчера”, а вернее, уже неделю с тех пор, как подхватила воспаление легких его младшая сестра. Зима в 2011-м году выдалась бесснежной, температура скакала из плюса в минус. Десятилетний ребенок постоянно ходил по поручению родителей то в магазин, то к подруге семьи в соседний дом, никто и не подумал заставлять её каждый раз завязывать шарфом горло и одевать шапку. Теперь девочка лежала с температурой в приемной отделении местной поликлиники, где без денег не полагалось ни лекарств, ни специального ухода.

“Мы делаем, что можем”, монотонно отвечал на вопросы Егора молодой врач, пару месяцев назад закончивший медицинское училище, и он, возможно, даже не врал. Он, действительно, делал все, что мог на существующую зарплату и со списком бесплатных лекарств, которые полагались к выдаче всем пациентам. Были бы деньги, сделал бы больше, все честно.

Егору в городе мало кто был должен, в основном потому, что парень сам был в долгах. Деньги в “фирме” часто ходили по кругу, по схеме “не нужно отдавать мне, раздели сумму между вот этими тремя парнями поровну”. Долги у фанатов — это святое, каждый готов выручить другого, если, конечно, есть чем выручать.

Выйдя из подъезда, который он, самолично, полгода назад расписывал футбольной символикой в качестве подарка на день рождения тому, кто теперь скрывался от него, не имея возможности отдать должок, Егор тяжело опустился на скамейку на краю парка, рядом с которым этот подъезд находился. Промозглый ветер трепал парня за поднятый воротник черной куртки, доставшейся от отца по наследству, прежде чем тот попал в колонию за убийство во время пьяной драки. Егору казалось, что предмет гардероба продержится в форме ровно до того дня, как отца выпустят из тюрьмы, а потом разойдется по швам.

Сигареты давно закончились, отчаянно хотелось курить, но прохожие шарахались от него, как от огня. Не слишком дружелюбно он выглядел, с распухшими пальцами, запавшими от недосыпа глазами, голодный и замерзший. С такими товарищами даже сигаретой не делятся. Егор плакать не умел и не собирался, хоть и мог допустить суждение, что хотя бы изредка плачущие люди экономят больше нервов, дольше живут и от депрессий излечиваются скорее, чем такие каменные глыбы, как он сам. Реветь не позволяло воспитание, оставалось только ругаться матом.

— Молодой человек? — донеслось откуда-то со стороны, так вежливо, что Егор даже не обернулся. Никто из знакомых к нему в таком тоне обращаться не может. — Простите, мужчина на скамеечке?

Подняв голову, Егор увидел перед собой высокого, хорошо сложенного паренька в дорогой куртке, держащего подмышкой темный портфель. Волосы у него были убраны назад, очевидно, с гелем, щеки сверкали выбритостью, от них доносился несильный запах мужского парфюма.

— Тебе чего? — Егор моментально решил, что прохожий является представителем нетрадиционной ориентации и в порыве сумасшествия пытается его “склеить”. — Иди своей дорогой, голубок, я не в настроении.

— Я вижу, парень, у тебя проблемы какие-то, — сразу сменил тон тот, оценив, что Егор не настроен на интеллигентную беседу. — Девушка что ли бросила?

Егор еще раз внимательно осмотрел говорившего с головы до ног, мысленно признавая, что, возможно, к геям он отношения не имеет. Вариант принадлежности настырного прохожего к секте тоже отпадал, нет в этом районе никаких сектантов, еще в 90-х годах всех выжили совместными усилиями. Чего ему надо?

— А ты психиатр что ли? — вопросом на вопрос ответил парень. — Уличная терапия не требуется.

— А деньги? — прямо “в лоб” поинтересовался молодой человек. — За пару часов заработать нет желания?

Егор напрягся, смотря на визитера. В Высшее Проведение он не верил, иначе бы “Спартак” выигрывал чаще, а младшая сестра, возможно, не болела воспалением легких в тот момент, когда педофилы и чиновники живут до ста лет. Совпадения тоже почти не случались в его жизни, но вот заработать на улице ему предлагали достаточно часто.

— Наркотики в руки не возьму, никому ничего передавать не буду, — тут же заявил он.

— Наркотики? С ума сошел?! — окончательно перешел на фамильярность незнакомый благодетель. — Никакой наркоты, забудь даже. Страну от этой заразы надо освобождать, но сейчас не об этом. Тебе 18 лет есть?

— Есть, — кивнул Егор, поправляя шапку на затылке.

— С этого района? — продолжал допрос незнакомец.

— Нет, — покачал головой парень. — На автобусе приехал к другу… — ответ звучал как-то жалко, Егор рассердился сам на себя. — Вот прицепился же ты!

Молодой человек, игнорируя агрессивный настрой фаната, опустился рядом с ним на скамейку, снял перчатки и, не задумываясь, протянул Егору руку. Тот удивленно посмотрел на открытую ладонь.

— Меня Александром зовут, просто Саша, — улыбнулся он. — Не быкуй на меня, пожалуйста, мы с тобой удивительно вовремя встретились. Я же вижу, тебе финансы лишние не помешают, а я как раз ищу токовых ребят на подработку. Тебя мне сам бог послал, половину дня уже не могу найти деловых людей для серьезного дела.

Теперь менее незнакомый, но все еще достаточно странный Саша говорил минут пять. Егор едва поспевал за его мыслью, столько информации на него выплеснулось. От Саши парень узнал, что со дня на день в стране будут проводиться выборы: мероприятие, меньше всего интересовавшее Егора в этом мире. Однако Саша поспешил указать ему на неправильную жизненную позицию, отметив важность этого события, происходящего в России всего лишь раз в 4 года[19].

Егор заявил, что никогда голосовать не ходил, что даже не знает, где находится избирательный участок, к которому он “привязан”, и вообще, выборы ничего не меняют. Парень сам удивлялся, какого черта он все еще сидит на этой скамейке и беседует с малознакомым человеком на малознакомые темы. От Саши было не отделаться.

— Моей задачей является пробудить в молодых людях активную позицию, — заливался тот, прямо смотря Егору в глаза. Он знал, что так смотрят только храбрые, убежденные в своем мнении люди. Подобные черты характера встречались парню в последнее время реже, чем хотелось бы. — На нас, на молодых, держится вся страна. Нам тут жить, сам подумай.

— Ну, допустим, — наконец, Егор подал голос после минутного молчания. — Выборы, активность, будущее, отлично. Моя бабушка, Царство ей Небесное, ходила на выборы столько, сколько было нужно, ни одного голосования не пропустила. А толку-то? Бабуля скончалась в муниципальной больнице, в бесплатном отделении. Есть подозрения, что именно потому и скончалась, что попала в бесплатное. И я сам сейчас… — он поднял руку, предупреждая словесный поток собеседника, готового броситься в рассуждения о российской медицине. — Сижу тут, сам знаешь, что без денег. Рабочий день, послеобеденное время, все по офисам и по службам расползлись. Считаешь, у меня все нормально, чтобы идти и голосовать?

Александр на некоторое время задумался. Очевидно, что он сам сейчас не сидел в офисе, не был на лекциях в университете, но оттуда его отпустили, чтобы выполнять эту, своего рода, работу. Егор понимал, что собеседник в своем пальто, с портфельчиком, не может войти в его положение. Но мозг же у него был? Под выжидательным взглядом Егора, Саша, наконец, нашелся, что ответить.

— Твоя бабушка… — аккуратно подбирая слова, начал молодой человек. — И родители твои… они все долго жили в лихие «девяностые». В тот период страну фактически сровняли с землей, разворовали.

— А сейчас лучше что ли? — фыркнул Егор, догадываясь, что в «девяностые» ему жилось бы куда комфортнее, хоть и помнил он о них очень мало, так как был ребенком.

— А сейчас лучшие люди нашей страны объединились в партию под сильным лидерством, и уже многие годы работают для того, чтобы ликвидировать последствия той ужасной разрухи! — практически закричал Саша так, что Егор отшатнулся. — Да и о чем ты говоришь, конечно же, сейчас лучше! Раньше как было? Выходишь на улицу и не знаешь, пристрелят тебя или нет. А сейчас такого быть не может, сейчас СТАБИЛЬНОСТЬ! — последнее слово Александр выговорил с особым смаком, облизав губы, будто в его понимании «стабильность» ровнялась по значимости и провокационности слову «секс». — Обязательно надо голосовать на этих выборах, причем не просто так, а именно за «Единую Россию». Ты же понял, что я говорил именно о них, когда упомянул партию под сильным лидерством?

— Нет, не понял, — потряс головой Егор, которого Саша уже начал утомлять. — Чушь это все, скажу я тебе. Надо идти, может, все-таки найду, у кого денег взять…

Краем глаза Егор заметил, что весь энтузиазм Александра, оставшегося сидеть на скамье, куда-то улетучился. Его лицо приняло разочарованное, а потом и раздраженное выражение. Увидев, что Егор уходит, парень резко встал и, потянувшись, достаточно твердо остановил его за локоть.

— Тормози, — несколько усталым голосом произнес Саша. — Тебе деньги нужны или нет? Дело плевое, сразу говорю. 500 рублей получаешь прямо здесь, сразу же. Остальное — после восьми часов вечера 4-го числа, я тебя сам найду. Итак? — с этими словами молодой человек вытащил из портфеля прозрачную пластиковую папку, в которой Егор увидел неровно сложенные пачки купюр. Саша вытащил оттуда одну, номиналом в 500 рублей, и помахал ею перед носом парня.

Егор быстро прикинул ситуацию. У должника, который так не вовремя пропал из собственного дома, он собирался получить всего 3 сотни рублей, чтобы хватило на одну упаковку антибиотиков для сестры. Работы у Егора не было и не предвиделось, 300 рублей можно было выбить в любой момент, а тут предлагали полтысячи.

— Ну, глупо, наверное, отказываться, раз деньги сразу выдают, — усмехнулся парень. — Что делать-то нужно?

— Сущие пустяки, — отмахнулся Саша, вытаскивая большой блокнот и ручку из бездонного портфеля. — Мне нужен твой телефон и адрес. Связь держим по мобильнику, я тебе сейчас свою визитку дам…

В окружении Егора с визитками не ходил никто, на Сашу он покосился так, будто тот был умственно отсталым дауном, однако бумажный квадратик принял, все-таки 4-го декабря ему обещали дать еще какие-то деньги.

“Александр Вадимович. Активист движения “Правши”, Москва”. Фамилии у Александра Вадимовича на визитке не значилось, зато номер телефона был написан большими, жирными буквами. Егор про движение “Правши” никогда не слышал, да и не мог. Слишком уж Саша был хорошо одет и “упакован”, с такими ни футбольный фанат, ни его друзья ничего общего никогда не имели.

— Ты свободен сейчас? — Александр после презентации визитки и формального согласия Егора на работу, резко перешел на деловой тон.

— Да, вроде, не занят ничем, — развел руками тот.

— Поехали, прямо сейчас займемся твоей подготовкой к воскресной работе, — Саша застегнул портфель и, махнув Егору, направился вглубь двора, где обнаружилась машина. Саша не был владельцем авто, так как дверь он не открыл, у него не было ключей. Вместо этого молодой человек вытащил мобильный телефон, нажав на кнопку вызова. — Привет, ты где? — вопрос был адресован уже не Егору, а невидимому абоненту. — Мы у машины, хотим поехать за открепительными прямо сейчас, чтобы времени не терять.

В трубке его идею, очевидно, одобрили, предложив подождать, потому как Саша прислонился к автомобилю, достал сигарету и, предложив Егору угоститься, начал вводить парня в курс дела.

— Я тебе сейчас точно не могу сказать, что придется делать. Все зависит от того, сколько народу на подработку найдут мои друзья. В любом случае, без работы не останешься, не волнуйся, — добавил он, заметив недовольный взгляд Егора, которому не нравилась неизвестность в делах, за которые дают деньги. — Планирую урвать для тебя место в нашем автобусе, который будет заниматься развозкой ребят. Ты же без машины, так? — Саша спросил, конечно, но в ответе не сомневался. Судя по его уверенности, на работу соглашались только такие ребята: без денег, без машин, с материальными трудностями. — Если, вдруг, места в автобусах не хватит, придется тебе самому по районам перемещаться.

— По районам? — тупо повторил Егор.

— Да не тушуйся, я тебе выдам четкие инструкции. Адреса, планы проезда, номера участков, — загибал пальцы Александр. — Обойдешь все точки, будет тебе вторая часть материальной помощи. Дошло?

— Надо по избирательным участкам что ли ходить? — понял Егор. — Но зачем?

— Как зачем? — устало вздохнул Саша. — Мы же с этого начали наше с тобой дружеское общение. Будешь исполнять свой гражданский долг. Голосовать будешь на тех участках, адреса которых я тебе запишу.

Егор ни черта не понимал в избирательном законодательстве, более того, сомневался, что такое вообще существует в России, но еще с детства он знал, что каждый избиратель голосует, обычно, всего один раз, на своем участке. Вроде бы имелись какие-то исключения из этого правила, и можно было посетить другой пункт, но в них Егор точно не разбирался.

— Разве это законно? — спросил он, наконец. — Могут и арестовать же.

— Ты чего? — рассмеялся Саша, похлопав его по плечу. — Все совершено законно. На тех участках, на которые ты пойдешь, зарегистрирована низкая явка. Нам нужно, чтобы выборы состоялись, не зря же избирательные комиссии работают? Твой приход ничего не решит, а статистика будет положительная.

— Статистика… явка… — Егор потер руками глаза. — Мрак какой-то.

— Даже не думай ни о чем. Сходишь спокойно, проголосуешь. Только все четко по моей инструкции и, если что, сразу звони по номеру на визитке, — предупредил Саша.

В это время из-за угла появилась взрослая девушка, почти женщина, позвякивая на ходу связкой ключей от автомобиля. Она улыбнулась Саше, тот помахал ей в ответ. За девушкой шли двое парней, на вид мало чем отличавшихся от самого Егора: угрюмые, в темной, поношенной одежде, ежащиеся от декабрьского мороза. В руках они несли купюры по 500 рублей, но, завидев Егора, тут же спрятали их в карманы спортивных штанов.

— Я вчера открепительное удостоверение уже взял, — сказал девушке один из “работников”, хрипло закашлявшись.

— Молодец какой, мы тебе еще выдадим. Садитесь в машину, деловые люди, — приказала она, щелкая брелком сигнализации. — Тут недалеко, доедем спокойно.

Егор, молча, сел в машину. Похищений он не боялся, брать у него было нечего, терять тоже мало что оставалось. У него, как и других, в карманах были деньги, однако он очень радовался, что, в отличие от них, не потратит 500 рублей на водку. Даже сигареты можно было не покупать, в машине всем щедро раздавали “KENT”. Парень взял пару штук про запас, откинулся на спинку заднего сиденья и решил не запоминать дорогу к месту, в которое их везут.

Множественные голосования одних и тех же граждан с использованием открепительных удостоверений, а так же голосование за деньги, по мнению наблюдателей, фиксировавших нарушения на выборах, стали настоящим бичом честного избирательного процесса в России, в 2011-м году. Такой вид фальсификации, как «покупка чужого голоса», например, практически невозможно отследить или доказать. В большинстве своем, политические мотивы в поведении людей, идущих на сделку с совестью и голосующих «по указке» отсутствуют. Голоса «продаются», в основном, от бедности и безразличия.

(с) Стивен Ликок

Питер, менее 24 часов до дня Х

Юля стояла в центре Лиговского проспекта, глубоко вдыхая носом холодный воздух. Мимо проносились машины и сновали прохожие. Девушка вглядывалась в их лица, пытаясь понять, кто проходит мимо нее. Мужчина в светлом, кашемировом пальто, кто он? Уж точно не коммунист, возможно, он поддерживает ЛДПР? Впрочем, нет, Юля прекрасно понимала, что за эту партию голосуют только молодые люди и те, кто не понимает в политике, вроде как “безопасный вариант” во главе с Жириновским.

К большому разочарованию Юленьки, возможно, граничившему с паранойей, большинство прохожих выглядели так, словно могли и хотели бы проголосовать за “Единую Россию”, ту самую партию, за которую, по мнению Юли, при всей доступной общественности информации, включая результаты ее много годичного правления, голосовать было просто самоубийственно.

Девушка чувствовала себя ужасно усталой. В течение трех месяцев она ежедневно, как своей работой, занималась тем, что называлось “ликвидацией безграмотности” среди населения. К её удаче, почти все окружающие люди и без нее были на взводе по поводу предстоящих выборов, поэтому с готовностью начинали разговор, в развитие которого Юле удавалось донести до них некоторые факты, о которых они не знали за отсутствием “сетевой” жизни и слишком большой цензуры на центральном телевидении.

Начинать всегда приходилось с подкопа под стену непонимания, которая была создана в головах собеседников провластными средствами массовой информации: “Но ведь они обещают сделать столько всего!”, после чего начиналось перечисление бесконечных обещаний улучшения жизни каждого человека на территории России, Земли и Луны. Юля, молча, выслушивала весь озвученный список, а затем, все так же в молчании, вытаскивала свой.

Этот лист формата А4 она распечатала еще осенью, по полезной привычке. За полгода до этого так же был распечатан список законов, указывающих на недопустимость обыска посетителей кинотеатра и запрета на пронос ими собственной еды и напитков. Скольким людям эта информация позже спасла вечер с просмотром фильмов — вспомнить было приятно.

Новый листок был куда более полезен. Он содержал официальный список обещаний, которые давала партия “Единой Россия” на выборах на заре 21-го века. Это его девушка распространяла в Интернете через «перепост», однако за его пределами листик был куда полезнее.

Юля не знала, как там у остальных, но никто из её знакомых не стал к 2005-му году “получать свою долю от использования природных богатств России”. К 2006-му году “ЕдРо” обещало всем россиянам работу по профессии. В 2011-м году Юля только начинала свою карьеру, действительно, по полученной ранее в университете специальности, вот только зарплата у неё была меньше, чем у тех, кто работал в сети ресторанов “MacDonalds”, для которых высшее образование не требовалось.

“Вы квартиру снимаете?”, спрашивала Юля, если разговор проходил с не слишком хорошо знакомым человеком. Большинство в этот момент удивленно кивало, видимо, не представляя какие еще ужасы способна довести до их сведения девушка. “А вот правящая партия еще в 2008-м году обещала обеспечить ВСЕХ жильем, ЛИЧНЫМ жильем, СОБСТВЕННЫМ. Что-то здесь не то, как вы считаете?”.

После просмотра списка незаконченных “Единой Россией” дел, собеседники, под давлением фактов, вынужденно признавали, что обещания избирателям выполнены не были. Юля таким признаниям не радовалась, привычно зная, что за этим обязательно последует следующая типичная реакция — “Все политики врут! Веры им нет никакой! Ничего не изменится, если мы проголосуем, лучше вообще не ходить на выборы”. Девушка в этот момент напускала на себя самый серьезный вид и, пользуясь фактом наличия юридического образования, грозно объясняла, что голоса проигнорировавших выборы избирателей, равно как и всех тех, кто проголосовал на “непроходные” партии (те, что не набирают даже минимально необходимый процент), фактически переходят в подарок той же “Единой России”. Несовершенное избирательное законодательство, о котором большинство людей и понятия не имело, играет на руку победителям.

“Да? Ну, надо же!”, удивлялись собеседники, качая головами. “Но, даже если так, все равно все политики — жулики и воры. Выберем новых, будут больше этих воровать. Те, что из “Единой России” уже все миллионеры, им скоро достаточно будет денег. А новые будут с нуля обогащаться за наш счет”.

Юля в этот момент всегда заглядывала в глаза говорившему человеку в глаза и с интересом спрашивала: “Достаточно денег? А вам, например, сколько нужно для счастья, чтобы, вот, раз и навсегда?”. На этот вопрос ответа почему-то ни у кого не находилось, в том числе и у самой Юленьки. Впрочем, Юля и не считала, что денег когда-то кому-то может быть достаточно в современном обществе.

“Да ладно тебе, Юль”, чувствуя некую беспомощность, говорил тогда собеседник. “Плохо тебе живется что ли? Ну, вот честно? Университет за границей закончила, молодой человек у тебя есть, сама ты красивая, молодая. Что не так-то?”.

Долгое время Юля не знала, как отвечать на подобные вопросы. Ведь, действительно, лично у неё, как и у большинства её друзей, так же агитировавших голосовать “по методу Навального” — за любую партию, кроме “Единой России”, все было хорошо. Так зачем же тогда рассуждать о том, как тяжело живется на Родине благодаря тому, или иному политическому курсу?

Ответ пришел к ней внезапно, прочно закрепившись в ее голове. Он был настолько прост, что она удивилась, почему раньше не додумалась до такого осознанного теперь объяснения. Да, у неё все было хорошо, она не имела особых проблем. Однако девушка знала людей, у которых эти проблемы были и, в какой-то момент, она уже не смогла не ассоциировать себя с ними. Если у Юли лично не было проблем, это не значит, что они когда-нибудь не появятся, или что в стране все хорошо!

Да и так ли все лично у Юли было замечательно? Цены на общественный транспорт росли каждый год, без исключений. Стоимость жилищно-коммунальных услуг вообще увеличивалась по несколько раз в год, с учетом того, что лампочку в подъезде Юля меняла всегда сама, а лестничную площадку намывала раз в неделю её бабушка. Развитие инфраструктуры, о котором пело телевиденье каждый вечер, происходило почему-то только в Чечне, тогда как шоссе, соединяющее Петербург и Хельсинки, расползалось по швам, крошилось и пестрило ямами, в которых автомобили теряли колеса…

“Но как же мы выберем кого-то другого???”, почти в отчаянии спрашивали Юлю собеседники. “Мы же не знаем, вдруг все еще хуже будет?”.

“Ну, значит, оставьте тогда все, как есть. Пенсии по 5 000 рублей вашим бабушкам и дедушкам. Впрочем, причем тут бабушки? У вас у самих будет пенсия в 5 000 рублей. И детям вашим удачи, они не смогут поступить в университет на бесплатное отделение, потому что всякие странные люди купили 100 % результат ЕГЭ и заняли их места, хотя и писать-то без ошибок не умеют. Здорово будет”.

До выборов оставался один день, и Юля не знала, скольких людей в действительности ей удалось переубедить или хотя бы немного проинформировать. Она делала это каждый день, добившись удивительных результатов в кругу своих друзей и родных. Оставалось только надеяться, что её знакомые сделали тоже самое, что возымели эффект видео, размещенные в Интернете, что заработало “сарафанное радио” из бабушек и сплетниц, которые бывают, порой, не менее убедительны в своих рассказах об ужасах действующей власти.

Против многомесячного труда Юли и её друзей работала мощная машина пропаганды. Гигантские плакаты “Единой России” висели по всему городу, не смотря на законный запрет любой предвыборной агитации за 24 часа до начала голосования. С улиц исчезла молодежь, раздающая листовки о правящей партии, но исчезли и флаеры всех других участников предвыборной гонки.

Плакаты “Единой России”, на один из которых Юля смотрела, стоя на проспекте, ужасно раздражали. Их много раз портили, дополняя надписями при помощи маркеров, а однажды даже “исправили” текст плаката на ругательный при помощи ножниц. Юле никогда не нравился вандализм, особенно в историческом центре Санкт-Петербурга, но скоро осознание того, что расклеивание плакатов и листовок по центру является единственной возможностью информировать людей за пределами Интернета, пришло к ней в полной мере.

Одну единственную наклейку с надписью “Единая Россия — партия жуликов и воров”, на эскалаторе станции “Невский проспект” за один день видели тысячи людей. Наклейки в вагонах собирали меньше “просмотров”, но тоже были достаточно эффективны. Меньше всего на агитационные плакаты смотрели на автобусных остановках, зато там люди стояли дольше всего и читали гораздо внимательнее.

Юленька отклеила очередную наклейку с надписью “голосуй против Единой России!” и прилепила её на стеклянную дверь входа в метро “Лиговский проспект”. Надпись оказывалась прямо перед лицом всех входивших.

Агитационные плакаты всех размеров были лично расклеены Юлей по всему её району, на каждую входную дверь подъездов, на большинстве доступных столбов. Смысл у всех был примерно одинаковый, но она меняла картинки и лозунги перед распечаткой на компьютере, чтобы «чтиво» никому не приедалось.

Все наклейки в метро непременно срывали, на следующий день от них оставались лишь следы клея. При этом другие стикеры и рекламу работники метрополитена не трогали. Сознательность ночных уборщиков поражала, чтобы оторвать одну наклейку требовалось немало времени.

Избавившись от последнего стикера, Юля поняла, что общественный долг выполнен, и двинулась в сторону дома. По дороге она зорко следила, чтобы никто не нарушал закон о запрете предвыборной агитации, но все бабушки и дети с листовками словно испарились.

В сумке, уже на выходе из метрополитена, зазвонил мобильный телефон. Девушка поднесла трубку к уху.

— Привет, ты где? — из динамика раздался усталый голос Дмитрия.

— К дому двигаюсь, — ответила Юля. — А ты?

— Задолбался, много материалов для завтрашней работы наблюдателем, — сказал он. — Всю ночь буду читать, чтобы не рыться, в случае чего, в бумажках.

— Денек у тебя будет тот еще, — согласилась девушка. — Во сколько начало?

— Приходить к 7.30 утра, но я, может, даже раньше заявлюсь, участок находится недалеко от дома. Когда освободимся — понятия не имею, может уже к следующему утру, — усмехнулся Дима. — Приезжай меня покормить.

— Эм… — предложение было несколько внезапным.

— Исключительно в интересах честных выборов, — тут же добавил Дима. — Я знаю, что ты будешь в моих краях, мне твои подружки рассказали, что вы идете шляться.

— Пусть твоя девушка тебя и покормит, — рассмеялась Юля. — Она у тебя все еще есть.

— О, точно, надо Ляле тоже позвонить! — обрадовался напоминанию он. — Вы все меня покормите, и Ляля, и ты, и мама… круто?

— Ты же лопнешь, деточка, — съязвила Юленька и нажала “отбой”. У нее действительно были планы в том же районе, в котором находился избирательный участок Димки, но как-то она слабо представляла, как приедет туда с продовольственной передачкой для голодающих наблюдателей.

В это время на другом конце города за кухонным столом родительского дома сидел Тимофей, раздраженно разгребая вилкой салат «Мясной», заботливо приготовленный лично его мамой. Тим прибыл «с важной миссией», ему предстояло точно узнать о том, пойдут его родители на следующий день голосовать или нет, а если пойдут, то за кого. Уже более двух недель он говорил с отцом и матерью о важности участия в голосовании.

Смешно было то, что ни мать, ни отца Тимофея не нужно было убеждать в том, что голосовать за «Единую Россию» неблагоразумно. Все в его семье и так это понимали, имея привычку не читать провластные газеты, смотреть телеканал «Дождь», славящийся отсутствием цензуры, да и иметь свой собственный, не навязанный толпой взгляд на жизнь.

Из всех взрослых, родители Тима были чуть ли не единственными людьми старшего поколения, кто спокойно отнесся к увлечению сына и его девушки политикой, хоть их и удивлял столь внезапно возникший к ней интерес. Они не начали кричать, возмущаться, грозить Тимофею избиениями полицией и тюрьмой по «политической» статье. Однако бежать на выборы эти люди так же не спешили, причем по причине, о которой Тимофей часто сам задумывался.

Родителям просто было не за кого голосовать. Прожив все возможные временные эпохи в России, начиная от СССР, перейдя в «лихие девяностые», а теперь устроив свою жизнь в «демократической стране», Тим знал, что мама и папа не любят ни одну из партий или их лидеров. Им не нравилась партия КПРФ, потому что они помнили развал страны в 1991-м году, который, по словам отца Тимофея, коммунисты могли остановить. Они не переносили политику ЛДПР, так как они, в принципе, отсутствовала, а партия держалась на одном только Владимире Вольфовиче Жириновском, которого тоже любить было не за что. «Яблоко», по их мнению, не заслуживало внимания вообще никогда, слишком уж они толерантны и склонны любить Америку, к которой каждый русский человек, вроде бы, должен относиться со здоровой долей скептицизма.

— Да, «Единая Россия» — это сборище уродов и коррупционеров, — согласно кивнул Тимофею отец, поправляя на носу очки. — Но голосовать за других кандидатов мне, так же, не хочется, рука не поднимется поддержать партию какого-нибудь Явлинского или Зюганова.

— Но это не повод вообще игнорировать выборы, это все равно, что голос отдать лично «Единой России», — продолжал настаивать на своем Тимофей, хоть и понимал, что отец рассуждает верно.

Они с Юлей тоже долго не могли определиться, за кого будут ставить «галочки» в бюллетенях, в конце концов, пошли по методу поддержки той партии, о которой они больше знают, и которая не раздражает их одним своим существованием. По первому критерию сразу отпала почти половина кандидатов, по второму критерию пришлось хорошенько подумать.

— Нет, сын, мы пока не знаем, — подала голос мама, курившая в дальнем углу кухни около форточки. — Вроде бы и нужно сходить, все ты правильно говоришь, но нам с отцом надо как-то разумно ко всему этому подходить, чтобы потом, после голосования, противно не было.

И, снова, они были правы. Тимофей подумал, что старшее поколение, конечно, в корне отличается они молодежи, оно не способно и не хочет делать что-то на импульсе, ради принципа. Даже действиями, направленными на подрыв чьего-то положения, они хотят достичь какого-то положительного результата. Тиму было все равно, за кого они проголосуют, лишь бы не за «ЕдРо». Последние месяцы он ловил себя на мысли, что отношение его к родителям могло бы и измениться, если бы они любили правящую партию. Парню тогда ничего бы не оставалось, кроме как расписаться в собственном бессилии, потому как они с Юлей сделали все, чтобы мама и папа поняли и приняли их политическую точку зрения.

— Даже бабушка определилась уже, больше меня знает обо всех этих политических событиях, — усмехнулся Тим. — Берите пример с сознательного русского человека.

— Ладно, поздно уже, — подвел итог отец, поднимаясь из-за кухонного стола, тем самым окончательно лишая Тима надежды продолжить беседу. Папа никогда не общался стоя, всегда опускался на стул напротив плиты, в пол-оборота к собеседнику, и вот тогда его было не остановить. Очевидно, что разговор был закончен. — Оставайся сегодня у нас, поздно уже ехать к Юле.

— Не могу, — отказался Тимофей. — Она завтра у себя на участке идет голосовать, ей потребуется помощь в осмотре прилегающей территории, да и мало ли, что там в процессе голосования может случиться.

— Вы серьезно считаете, что будут фальсифицировать? — недоверчиво спросила у Тимофея мама, отличавшаяся всегда оптимизмом и верой исключительно в хорошие качества всех людей без исключения.

— Не знаю, — пожал плечами парень. — Но как-то не хочется посетить избирательный участок, чтобы оказалось, что за меня уже проголосовали. Или вообще не зайти и уже никогда не узнать об этом, — добавил он, быстро оделся и уехал.

Через 40 минут после выхода из родительского дома он получил звонок на свой мобильный телефон. Мама гордо сообщила о том, что они с отцом идут на выборы и даже определились, за кого отдадут свой голос.

Согласно статистике, а так же по данным РИА «Новости»[20], явка на выборах в Государственную Думу в декабре 2011-го года составила более 60 %. По мнению автора, в стране, где постоянно говорят о нежелании граждан участвовать в политической жизни государства, это достаточно хороший результат.

Однако в 2007-м году явка была выше более чем на 3 %. В снижении гражданской активности власть официально обвинила оппозицию, которой, якобы, предоставили столько свободы, что она начала угрожать российским избирателям, тем самым убив в 3 % из них желание идти на выборы. На сайте ресурса “ПОЛИТ.РУ”, на котором новость была опубликована, подобную логику предпочли оставить без комментариев.

(с) Михаил Мамч

Москва. День Х. 7:30 утра

Ежась под холодным утренним ветром, отчаянно зевая и прижимая к груди небольшой рюкзак, Женя бегом направлялся к своему избирательному участку. Отсутствие своевременного перехода на зимнее время обеспечило на улице непроглядную тьму. Евгений проходил этой дорогой много раз, участок, находящийся на территории средней общеобразовательной школы его района, был ему хорошо знаком.

Темень стояла такая густая, что хотелось освещать себе путь при помощи iPhone, но парень не решился, вспомнив уже ставшую классической шутку про то, что это плохая примета, да и телефон был плотно погребен под ворохом бумаг, бутылок с водой и под бутербродами на дне рюкзака. Женя почти всю ночь собирался и не спал, решая, что из образовательных материалов по избирательному законодательству брать с собой. В какой-то момент количество распечаток из Интернета, выписок из учебников по праву и информационных брошюрок партии “Яблоко” просто зашкалило. В конце парень все-таки остановил свой выбор на наиболее полном собрании правил и рекомендаций наблюдателям, которое покоилось в его рюкзаке, разложенное по прозрачным папкам.

Поднявшись по немногочисленным ступеням школьного крыльца, по дороге отметив висевший над его козырьком сине-бело-красный плакат с большими буквами «Избирательный участок», Женя перехватил рюкзак поудобнее и дернул за ручку главной входной двери. Загремел металл, разносясь громом по тихой улице, но засов не поддался. Дверь отошла лишь на миллиметр, закрытая изнутри на какую-то задвижку.

— Эм… — только и смог промямлить парень, посмотрев на часы. Стрелки показывали «7:33».

Молодой человек приложил ухо к холодному железу, прислушиваясь. За дверью некоторое время царила абсолютная тишина, затем раздалось шебаршение. Воодушевленный обнаруженными признаками жизни, Женя еще несколько раз с силой дернул за ручку, привлекая к себе внимание. Вскоре дверь открылась.

— Молодой человек, вы в своем уме? — из проема показалась голова в очках, с лицом, усеянным морщинами, и с прической формы «начес» на затылке. Женя отшатнулся. — Я сейчас охрану позову, скажу, что вы нам дверь решили выломать с утра пораньше. Вам чего?

— Мне… внутрь, — запнулся Женя. Женщина, очевидно, была учительницей, уважительное отношение к представителям этой профессии у Евгения воспитали с детства. — Я наблюдатель на выборах. Здесь.

— А почему вы раньше не пришли? — строго спросила дама, поправляя очки. — Мы вас тут раньше не видели, вы должны были заранее прийти и представиться.

— Да? — удивленно переспросил Женя. — Да не может быть такого…

— Я вас впустить не могу, молодой человек, — резко заявила тетка и взялась за ручку двери с внутренней стороны. — Мало ли, кто вы такой. Может, террорист…

— Женщина, вы что, серьезно? — ошалело пробормотал Евгений, но дверь уже закрылась перед его носом. — Нормально вообще?! — спросила парень в пустоту, прижимая рюкзак к груди.

За дверью стремительно удалялись шаги, на школьный двор снова опустилась тишина. Постояв немного в молчании, Женя опять посмотрел на часы: «7:38». Он давно уже должен был быть на участке, согласно справочнику, в этот момент шла подготовка и пересчет книг учета избирателей в соответствии со списком совершеннолетних жителей района.

Парень попробовал еще раз подергать дверь, но на этот раз никто даже не вышел к нему. Тихо выругавшись, Женя понял, что теряет время. Нервно расстегнув рюкзак, он выудил огромную пачку бумаг — сборник правил для наблюдателей. Она сразу показалась ему большой и неудобной, листы расползались в разные стороны, норовя упасть на землю. Женя ничего не видел в темноте, пришлось все-таки выудить телефон и, зажав его во рту, освещать напечатанный текст. Около пяти минут было потрачено на то, чтобы найти в справочнике телефон районного координатора партии «Яблоко». Впрочем, в такой ранний час по номеру никто не отвечал.

— Да твою ж мать… — Женя был на грани паники, поэтому уже просто бросил сумку на землю, чтобы она не мешала листать папку с бумагами. — Какой смысл быть наблюдателем, если тебя никуда не пускают?!

Из его груди вырвался вздох облегчения, когда в середине справочника, в разделе грубых нарушений нашелся пункт о препятствии к выполнению наблюдателем своих обязанностей. Теперь оставалось только докричаться до засевшей внутри школы избирательной комиссии, чтобы указать им на недопустимость подобного поведения. Если бы это было так просто…

На часах было «7:50», а Женя все бился в закрытую дверь. Он был близок к тому, чтобы впасть в отчаяние. Безнадежно пнув ступеньку, парень отошел подальше и облокотился на поручни школьного крыльца, потерев глаза замерзшими руками. Тут на другом конце двора показалась пара темных фигур, они стремительно приближались к Жене. Присмотревшись, парень увидел, что это две девушки, на вид им было лет по 16, не больше. Они весело смеялись и, бросив на замерзшего молодого человека косые взгляды, проследовали сразу к дверям. Одна из них достала мобильный телефон, быстро набрав номер.

— Мария Семеновна? Мы тут, мы пришли! — отрапортовала она в трубку. — Впустите нас, пожалуйста!

Не прошло и трех минут, как щелкнул дверной замок. Снова показалась голова с «начесом», и девушки прошмыгнули внутрь школьного помещения. Женя встрепенулся и рванул за ними, буквально вклинившись между створкой и дверным косяком. Металл больно ударил его по груди.

— Мужчина! — в шоке прошипела уже знакомая преподавательница. — Вы еще тут? Совсем уже?

— Я имею право пройти на участок! — отталкивая створку и оказываясь, наконец, внутри здания, объявил Женя. — Кто председатель избирательной комиссии? Вы?

— Нет, — пожав губы, ответила тетка. — Председатель занята, нечего ее отвлекать.

— Отлично, я тогда просто сразу же начну выполнять обязанности наблюдателя, — пожал плечами Женя, у которого от тепла кружилась голова. Воинственно сжимая в руке справочник от партии «Яблоко», Евгений побежал по школьному коридору, следуя бумажным указателям со стрелками на стенах. Школьные часы показывали «7:59» утра, проверку списков избирателей парень уже пропустил.

Препятствие прохода наблюдателей на избирательные участки утром в день голосования было зафиксировано как на выборах 2011-го года, так и при голосовании в марте 2012-го года. Такое препятствие, согласно закону и методичкам для наблюдателей и членов избирательных комиссий, считается грубым нарушением. Большой резонанс получил заснятый на видеокамеру случай в Санкт-Петербурге, когда на участок рядом с метро «Балтийская» не пускали не только наблюдать, но даже и голосовать. Создатели ролика уверяли, что голосование там пройти просто не могло, ведь доступ был ограничен охраной[21]. При этом результаты выборов по участку имеются, один кандидат победил там с триумфальным отрывом.

(с) из сериала «Heroes»

Питер. День Х. 11:40 утра

— Молодой человек, вы мешаете нам работать! — голос председателя избирательной комиссии был такой резкий, что у Димы закладывало уши. Парень стиснул зубы и, в пятый раз за это утро, открыл перед носом женщины карманное издание сборника федеральных законов Российской Федерации. В него входил и закон «О гарантиях», на который опиралась вся работа наблюдателей на избирательных участках.

— Тетенька, я тут вообще, МОЛЧА, стою, это вы, по-моему, мешаете всем работать, разводя истерику, — как можно спокойнее ответил Дима, смотря на нее в упор. — Я вам уже говорил, что находиться тут имею законное право, что же вы все пытаетесь меня выгнать?

— Находитесь, никто вам не мешает, — огрызнулась женщина, убирая за ухо растрепавшиеся волосы. — В строго отведенном для этого месте, где и должны сидеть наблюдатели. А вы мешаетесь под ногами.

— Это там, откуда я ни черта не вижу? — резонно отметил Дима, повернувшись в дальний угол зала для голосования, находящийся метрах в пятнадцати от урны, куда избиратели кидали бюллетени.

— Все там видно. Нечего нос совать куда придется, — не сдавалась председатель. — Ходите, топчитесь, людям через плечо заглядываете. Вот зачем вы попросили у избирателя паспорт? Вы кто, полиция что ли? — опять сорвалась на крик женщина.

Дима был из тех людей, которые от чужих истерик только набирались жизненной энергии, доводить тощую тетку у него получалось, делал он это не без удовольствия. Они с ним не возлюбили друг друга с самого начала, когда Дмитрий явился на избирательный участок возле своего дома за 40 минут до начала голосования, начав интересоваться количеством выданных за день ранее открепительных удостоверений и полученных под роспись бюллетеней. Любые попытки загнать Диму в угол, в котором, по мнению членов комиссии, он должен был наблюдать за ходом выборов, успехом не увенчались.

— В итоге, мои подозрения оправдались, человек не на том участке пришел голосовать, — спокойно заметил парень, поправляя очки.

— Он тут раньше был прописан, это ошибка, вам же сказали, перепутал человек… — завела речь тетка, но Димка только отмахнулся. Он уже все это сегодня слышал.

С начала голосования прошло три с половиной часа. Первым делом Дима перезнакомился со всеми, кто так же пришел наблюдателями на этот участок. В своем желании обеспечить «честный проигрыш» партии «Единая Россия» путем пресечения любых фальсификаций во время голосования, он оказался не одинок. Почти сразу парню удалось подружиться и скооперироваться с двумя другими ребятами, работавшими по направлениям от «Яблока» и «Справедливой России». Вместе парни, фактически, поделили избирательный участок на квадраты, разграничив зоны, за которые каждый из них должен был отвечать. Мальчик от «СР»[22] наблюдал за урной для голосования, ведя подсчет брошенных в нее бюллетеней. Диме досталась самая сложная позиция — работа возле столов, на которых регистрировали голосующих граждан. То и дело кто-то пытался проголосовать за другого человека по доверенности или приходил на выборы на чужой участок.

— Вы нарушаете правила проведения голосования своими вольностями, — бурчала председатель, но от Димы, в очередной раз, все-таки отошла.

— Работайте, молча, — мило улыбнулся Дмитрий, поправил очки и снова пошел дышать в спину членам избирательной комиссии. Теток, сидящих за списками, его присутствие явно нервировало, но парню было на это глубоко наплевать. Он еще неделю назад решил, что на его участке нарушений не будет.

«Тут АДЪ», вытащив телефон, Дима набрал смску на знакомый номер. «Привези бутербродов»

«Только бутербродов в Аду и не хватает», последовал ответ от Юленьки. «Я еще не голосовала даже, не факт, что приеду»

Дима хотел ответить, но не успел. На избирательный участок медленно вошла толпа из шести бабушек, едва передвигавшихся без чьей-либо помощи. Зацокали по паркетному полу резиновые наконечники палочек, зачмокали тонкие, съежившиеся губы. Пожилые дамы уже несколько раз за день голосования приходили группами, но такая колоритная делегация попалась на глаза Диме впервые.

Парень прислонился к стене и наблюдал, как старушки разбрелись к столам, «привязанным» к их месту прописки. Каждая медленно достала паспорт, как правило, завернутый в целлофановый пакетик, затем, не спеша, отыскала и надела очки. Некоторые перепутали очки «для близи» с очками «для дали», поэтому пришлось снова искать, снова надевать… За старушками выстроилась очередь, наконец, каждая из женщин получила бюллетень для голосования. Члены избирательной комиссии вздохнули с облегчением.

— Павловна? Где тут кабинка-то? — прохрипела одна из бабушек, обращаясь в никуда. Павловна уже давно ушла куда-то в другую сторону участка, копаясь в сумке в поисках ручки, чтобы поставить галочку.

— Матвеевна, зачем тебе кабинка? Давай, вон, к столу подойдем… — подала голос другая пожилая женщина, потянув любительницу тайного голосования в бок.

— Дура ты, Ильинична, это чтобы голос не украли, — раздраженно пояснила Матвеевна, но к ближайшему столу из светлого, спрессованного дерева все-таки подошла. — Молодой человек?

Дима вздрогнул, поняв, что обращаются к нему. Ни с кем из избирателей он не беседовал, пришлось оглянуться и убедиться в том, что ни секретарь, ни председатель избирательной комиссии не наблюдают за ним. Не хватало еще вылететь с участка за «препятствование процедуре голосования».

— Чем могу? — наконец, парень подошел к нетерпеливо переминающимся с ноги на ногу бабушкам. — Девушки?

Бабули довольно переглянулись, скрипуче рассмеявшись, не без тени былого кокетства. Одна из них, поправив очки, приняла, наконец, серьезное, даже одухотворенное выражение лица.

— Молодой человек, нам надо проголосовать. Вы не поставите галочку, а то артрит в пальцах мучает… — попросила она.

Дмитрий щелкнул зубами, отходя на шаг от голосующих бабушек. Он знал, что наблюдателям по избирательному законодательству строго запрещено прикасаться к бюллетеням, а уж тем более голосовать вместо кого-то напрямую.

— Извините, дамы, строжайше запрещено, — покачал головой парень, поправляя очки. — Уверен, что вы сами справитесь. Хотите, я позову того, кто сможет помочь?

— Не стоит, — отмахнулась та, которую звали Матвеевной. — Хоть скажите, в какой клетке отмечать «за» коммунистов?

— В четвертой сверху, — выдохнул Дима, мысленно радуясь, что пенсионеры не повелись на масштабную пропагандистскую акцию правящей партии.

— А я за «Единую Россию» хочу проголосовать, это какая строчка? — тоже решила обратиться за помощью одна из старушек.

— Наблюдатели не могут указывать, кому, как и в какой клетке голосовать! — строго нахмурился Дмитрий, который не имел никакого желания облегчать голосующим за «ЕдРо» процесс отдачи своего голоса за развал родной страны. — Сами ищите ваших жуликов и воров…

— Что? — удивилась бабуля, но парень уже перешел в другой конец избирательного участка, враждебно настроенная секретарь комиссии уже начинала подозрительно коситься в его сторону.

При работе наблюдателем имеется достаточно большой свод правил поведения, включающий механизмы, которые подобает использовать для выявления, предотвращения и фиксирования нарушений. К выборам 2011-го года правила еще не стали известны широкой публике, однако многие, кто работал наблюдателем в том декабре, отмечают, что выполнять обязанности им было трудно. Любое отступление от описанной в указаниях схемы поведения, например, общение с голосующими во время проставления ими «галочек» в бюллетенях, могло привести к удалению наблюдателя с избирательного участка, чем часто пользовались раздраженные их вмешательством в процесс выборов члены комиссий.

(с) Борис Березовский

Москва. День Х. 14:00

Женя, фактически забившись в угол избирательного участка, нервно строчил смски на своем телефоне. На днях он нашел запись в livejournal какого-то парня, где тот давал свой номер телефона и обещал помогать советом всем наблюдателям, столкнувшимся с трудностями выполнения своих обязанностей во время выборов в Думу. У Евгения трудностей было как-то слишком много.

Недалеко от парня с хмурыми лицами, облокотившись на стену, стояли двое полицейских в форме, но без значков. Женя знал, что полиция обязана присутствовать на каждом избирательном участке, чтобы охранять порядок и пресекать нарушения в ходе голосования. Вот только находившиеся в помещении стражи правопорядка, кажется, забыли о том, что нарушение предвыборного законодательства является, по закону, административным, а то и уголовным преступлением. Полицейские мало того, что закрывали глаза за процессуальные погрешности членов избирательной комиссии в виде неразрешенных пометок в списках голосующих, но еще и очевидно не возлюбили самого Евгения, который на эти нарушения обращал слишком много внимания. Часы показывали начало третьего часа дня, выборы были в самом разгаре, а Женю уже несколько раз пытались удалить. Что-то подсказывало парню, что следующая попытка может увенчаться успехом.

Обещавший помощь благодетель не отвечал ни на одну из смс. Возможно, он просто не успевал реагировать на большое количество сообщений, ведь, судя по активности в Twitter, наблюдателям приходилось тяжело не только на Женином участке. "Председатель не говорит количество выданных бюллетеней! Что делать?", "За 20 минут человек 10 проголосовали по открепительным удостоверениям, подряд! Это нормально вообще?", "Меня удалили, назад полиция не пускает, куда идти?". Twitter разрывался от сообщений подобного рода, а у Евгения рябило в глазах. Он не мог обновлять сервис постоянно, поэтому изредка выпадавшие "пачками" сообщения производили эффект разорвавшейся бомбы в его голове. Ничего себе, выборы…

Перед его глазами медленно проходили люди, в основном серая масса. За последние несколько часов он увидел почти всех жителей своего района, некоторые узнавали его, подходили здороваться. Из-за такого вот приветствия, его уже пытались выгнать, сославшись на то, что Женя чуть ли не агитирует голосующих ставить галочки за нужных кандидатов, хотя ни о чем таком речи в разговорах со знакомыми даже не шло.

Из толпы резко выделялись молодые люди, такие же, как сам парень или старше. Очевидно, что ликвидация безграмотности через Интернет приносила свои плоды: почти все они знали, как должен выглядеть утвержденный бюллетень для голосования, сколько на нем должно быть печатей, куда его бросать и, главное, зачем.

— Мать, ты в своем уме??? — донеслось до Жениных ушей откуда-то со стороны. Там восемнадцатилетний мальчик, младше Евгения, практически вырвал у своей мамы, женщины лет 40-ка, шариковую ручку. — Какая "Единая Россия"?? Телевизора насмотрелась? Совсем мозга нет?

— Мишенька, но стабильность же… — попыталась возразить ему матушка, убирая русые волосы за уши и нервно оглядываясь. — Не кричи только…

— Пенсия в 6 000 рублей при квартплате в 4 000, вот тебе стабильность! — мальчик чуть ли не топал нога от возмущения. — Хватит это терпеть!

Женя подавился смешком, услышав всем известный лозунг Жириновского, у парня не осталось сомнений в том, за кого отдаст свой голос эта семья. Оно и к лучшему, думалось Жене, потому что взрослые люди с трудом понимали мнения и идеи молодежи. Если против разрухи в стране нужно заставить голосовать силой, парень не мог найти причин, почему стоит протестовать против этого.

Отвлекшись на голосистого мальчика, Женя почти пропустил момент, когда, подхватив две имеющиеся на участке урны для выездного голосования, трое членов избирательной комиссии бодро направились к выходу из здания школы. Встрепенувшись, он побежал за ними, прикидывая, обвинят ли эти тетки его в изнасиловании, если он кого-нибудь из них попытается схватить хотя бы за локоть.

— Простите, а вы куда?? — позвал он уже в коридоре. Те сначала даже не обернулись. — Постойте!

К его несчастью, одной из теток была та самая женщина, с которой у него случилось неприятное столкновение с утра, и которой пришлось пустить его, когда он силой пробивался на участок.

— Голосование на дому, — буркнула она, помахав списком перед его носом, но тут же спрятав его в папку, а после и в сумку.

— Но председатель должен был объявить об этом за 30 минут до выхода. — попытался возразить Женя.

— Молодой человек, вы меня сегодня уже достали, — совсем не поучительски выразила свое недовольство дама с начесом. — Тут взрослые люди работают, заслуженные учителя. Вы серьезно считаете, что им больше нечем заняться в такой загруженный день, кроме как вас информировать о всякой ерунде? Голосование на дому и так должно быть обязательно, это происходит каждые 4 года. Так чего уведомлять кого-то об очевидном факте?

— Так по закону же… — промямлил Женя.

— По закону и зарплаты должны быть нормальные, а получается, что премии только за выборы и дают, — неожиданно и с не меньшим раздражением подала голос вторая женщина. — Не мешайте отрабатывать.

Женя, в шоке, наблюдал, как они уходят. Он мог бы пойти с ними, имел право, но что он хотел сделать? Людям надо заслужить премии, которые они, очевидно, не получат, если Женя будет лезть не в свое дело. Осознание порочности круга в отношении выборов давило на виски, парень схватился за голову.

Внезапно, со стороны помещения для голосования, раздался крик. Женя резко развернулся и, забыв про теток с их надомным голосованием, бросился назад.

Рядом со столами, на которых находились списки голосующих, практически билась в истерике молодая девушка в голубой шапочке и бежевом пуховике. На ее руках был кот в шлейке, затравленно озирающийся по сторонам. Вокруг скандалистки собралось уже немало народа.

— Я не голосовала!! Говорю вам, кто-то сделал это за меня! — кричала она. — Что это значит??

— Случилось что-то? — Женя, включив камеру на телефоне, протиснулся через толпу. — Пропустите, я наблюдатель!!!

— Да, наблюдателя сюда! — разнеслось по толпе.

Запинаясь и глотая слезы, девушка рассказала о том, как впервые за много лет, подталкиваемая нестабильной ситуацией в стране, она захотела пойти и исполнить свой гражданский долг голосованием. Каково же было ее удивление, когда, придя на участок, избирательница обнаружила, что за нее уже проголосовали?

— Вот тут, смотрите, — дрожащими от возмущения руками, девушка вырвала список избирателей у сидевшей над ним учительницы, пытавшейся оттолкнуть ее от стола. — Перцева Анна Владимировна, смотрите, прописка есть… — она раскрыла паспорт, сунув его под нос Жене, не опускавшему телефон в режиме съемки. — А в списке уже отмечено, что я голосовала, подпись, правда, не моя.

— Охренеть! — разнеслось над столпившей группой людей. — Доходили, конечно, слухи о том, что будут голоса воровать, но что бы это еще и правдой оказалось…

— И что теперь делать? — заламывала руки госпожа Перцева, не убирая паспорт. — За кого я хоть проголосовала-то?

— Вам виднее, — злобно прошипела взявшаяся из ниоткуда секретарь комиссии. — Я уверена, что это именно вы хотите тут что-то фальсифицировать.

— И каким же образом? — резко повернул камеру на нее Евгений.

— Уберите телефон! — взвизгнула секретарь. — Я не разрешала себя снимать. Пошли все вон!

«Кажется, секретарь избирательного участка сошла с ума», — пояснил для камеры Женя, не думая прекращать съемку. «Пытается выгнать в демократической стране граждан от урн для голосования в день выборов!».

Тут подошли полицейские, которые до этого не выказывали интереса к происходящему рядом с ними. Женя понял, что они реагируют только на требования руководства избирательного участка. В тот же момент секретарь ручкой с длинными ногтями ударила по камере телефона, так что парень чуть не выронил ее на пол. Анну Перцову, все еще стоящую с паспортом в руках, подхватили под локоть и попытались увести.

— Что происходит? Вы куда? — не прекращая снимать, парень попытался влезть между девушкой и полицейскими. — У нее жалоба, я должен ее зафиксировать!

— Это у нас не нее жалоба, — не унималась секретарь. — Она пыталась проголосовать два раза! Фальсификаторша!

— Я? — ошалело переспросила Перцова, даже не пытаясь вырываться из хватки стражей правопорядка. — Я же только приехала… столько лет на выборы не ходила… и не пойду больше…

Женя в ужасе наблюдал за происходящим. Толи гражданка очень хорошая актриса, толи он окончательно потерял контроль над ситуацией. Действительно, можно проголосовать дважды, поток народа на участке достаточно плотный. Проблема была только в одном — Женя отмечал всех, кто бросал бюллетень в избирательную урну и мог поклясться головой, что Перцова до этого голосовать не приходила. Симпатичная женщина, такую трудно пропустить, а Женя смотрел очень внимательно.

— Подождите! — закричал он, хотя полицейские и Анна уже скрылись за дверьми в коридоре. — Продежурьте за меня, — попросил он первого попавшегося наблюдателя, тот лишь кивнул, молча. — Стойте!

Женя подхватил несколько листов чистой бумаги, ручку и бросился вон с участка. Анну Перцову нужно было остановить и заставить ее написать жалобу, которую сам Женя позднее зафиксирует. На телефоне у него сохранился файл с видеосъемкой, а в голове плотно засело желание припереть к стенке скандальную тетку, работающую секретарем избирательной комиссии, за ее бесчинства.

О масштабах идиотизма, с которым парню пришлось столкнуться за последние несколько часов, он старался не думать. Нужно было просто как можно лучше выполнить свою работу, «переваривать» все произошедшее придется позднее.

После завершения выборов в декабре 2011-го года, в российском Интернете стала популярна картинка, на которой маленькая девочка в советском школьном переднике закрывала рот руками в порыве страха. Глаза у девочки были, словно блюдца, на лице читалась печать ужаса. Под картинкой на темном фоне находилась надпись «Я была наблюдателем на этих выборах». Не смотря на гротеск образа, картинку признали наилучшим отражением эмоций, которые наблюдатели получили, работая на выборах в Думу[23]. В течение нескольких недель Интернет заполняли подробные отчеты о бесчинствах, творившихся на участках, часто подкрепленные видео и аудиозаписями в качестве доказательств. Многие до сих пор не понимают, как на основании такой доказательной базы выборы можно было признать прошедшими «без существенных нарушений».

(с) Владимир Плетинский

Питер. День Х. 18:15

Юля смотрела на себя в зеркало, улавливая в отражении какую-то не слишком нормальную холодную решимость. Будто она не на выборы собралась, а на войну. Тим из коридора просил поторапливаться, ему после голосования в Невском районе нужно было еще успеть забрать на другом конце города родителей и поставить галочки в бюллетенях на своем участке.

Они специально тянули с походом на выборы практически целый день. По мнению тех, кто активно занимался информированием граждан о том, как не дать украсть свой голос, это был самый простой способ «поймать» нечистых на руку работников избирательных комиссий в случае преднамеренной фальсификации. По негласному регламенту мошенников, чем ближе подходило время к закрытию участков, тем больше был шанс, что за не явившихся избирателей можно проголосовать. Юленька такого допустить не могла, это были первые выборы, в которых она участвовала в жизни (после совершеннолетия не до того было, все по загранице моталась), важность мероприятия в ее глазах зашкаливала.

— Все, идем, — наконец, они покинули квартиру с видом, будто могут и не вернуться. Примерно в это же время за пределами Российской Федерации должны были голосовать ее родители, которых ей удалось убедить в том, что голос нужно отдать за какую угодно партию, кроме «Единой России». Небольшая победа вселяла уверенность в том, что каждый неравнодушный человек, как Юля или Тим, перед выборами смог сделать то же самое — обосновать для кого-то свою политическую позицию.

В школьные двери сновали, как муравьи, дюжины избирателей. В здании располагалось несколько избирательных участков, высокая явка граждан радовала. На крыльце их остановила тощенькая девочка с папкой бумаг, криво исписанных шариковой ручкой.

— Простите, а вы сможете на выходе сказать, за кого проголосовали? — робко поинтересовалась она, кутаясь в шарф. Стоять на улице было холодно.

— Без проблем, — кивнула Юля.

— А вы? — обратилась она к Тимофею, держащему Юлю за руку.

— А я голосую в другом районе, — покачал головой парень, и оба скрылись за деревянной дверью в школьный холл.

Избирательный участок, к которому была «привязана» Юленька, находился на последнем этаже здания, его легко было найти по большому количеству распечатанных указателей «УИК 1136» со стрелочками куда-то наверх. Перед тем, как зайти внутрь, молодые люди тщательно осмотрели прилегающую к школе территорию. У Юли, у которой нервы были на взводе, тут же вызвала подозрения парочка микроавтобусов, стоящих припаркованными возле ограды. Из авто никто не выходил, стекла были затемнены. Несколько минут Юля напряженно смотрела в их сторону, но ничего не произошло.

— Ты прямо ищешь нарушения, — заметил Тим, когда он встал рядом с ней в очередь на выдачу избирательных бюллетеней. — Не найдешь, так расстроишься?

— Возможно, я перегибаю, — согласилась Юля. — Но чем черт не шутит?

На ее взгляд в столь поздний час на участке было очень много народа. Люди толкались, пытаясь соблюсти тайну голосования в кабинках, больше напоминавших современные будки для моментального фото. Занавеска, за которой находился стол и ручки, едва прикрывала находящемуся в кабинке человеку колени. Это противоречило телевизионной рекламе, оплаченной партией «Единая Россия» с целью привлечь молодежь на выборы: в ролике парень с девушкой занимались сексом прямо в кабинке для голосования, что им чрезвычайно нравилось[24]. Ради такого, по смыслу ролика, стоит прийти и проголосовать. Однако в кабинках на Юлином участке сексом заняться бы не получилось, да и не слишком хотелось.

— Опять обманули, — пробормотала девушка, но довести свое возмущение до Тимофея она не успела. Подошла ее очередь получать бюллетень.

— Добрый день, — не отрывая глаз от списков избирателей, поприветствовала ее член избирательной комиссии. — Паспорт, пожалуйста?

Юля протянула паспорт в обложке, на которой был изображен Ёжик в Тумане. Взгляд девушки упал на списки, в которых дама за столом нашла ее имя и фамилию. В этом году голосование проходило по экспериментальной схеме: столы разделялись не по номерам домов в районе, а по алфавиту. Вписывать приходилось не только паспортные данные, но и сличать адрес прописки с тем, что был указан в соответствии с избирательным списком.

— Распишитесь, — скомандовала женщина, протягивая ей ручку. Юля быстро проверила, все ли данные внесены верно. Рядом с ее собственной фамилией на следующих строчках значились данные ее родителей, много лет живущих за границей и не принимавших участие в голосовании на этом участке. Юля с облегчением отметила, что напротив их имен никаких пометок поставлено не было, значит, их голоса еще никто себе не присвоил. Все ее семья шла подряд, под одной фамилией и значилась проживающей в доме номер 6, в квартире 90. Это был небольшой дом, где их апартаменты шли последними по счету, выше них жильцов не было. Однако в списке, к удивлению Юленьки, стояло указание на какого-то человека, проживающего в их доме, в квартире 90 «а». Юля в шоке несколько минут смотрела на список перед собой. Кто-то прописан на их чердаке?

Тетка из избирательной комиссии многозначительно откашлялась, возвращая Юлю к реальности. Ее толстый палец указал на графу для подписи, которую девушка, все еще размышляя о несуществующей квартире, поставила автоматически. Удовлетворившись полученной закорючкой, дама выдала ей 2 бюллетеня — для голосования за кандидатов в петербургское законодательное собрание и в Государственную Думу в Москве. Юля свой выбор давно сделала, теперь хотелось поставить «галочку».

Девушка, сжимая в руках бланки для голосования, юрко протискивалась между очередями, стоящими в направлении других столов. Взгляд зацепился за дремлющую у урны для голосования бабушку, на вид ей было лет 85, не меньше. Глаза у старушки были закрыты, худая грудь с бейджиком «наблюдатель» медленно вздымалась. Юля отметила, что в качестве контролирующей стороны бабуля была более чем бесполезна. Оглянувшись в поисках других наблюдателей, она никого не увидела.

— Одна бабушка на участке? — почти в ужасе прошептала Юля. — Это же бред какой-то…

Через минуту второй наблюдатель все-таки нашелся — тощий, сгорбленный паренек с рыжими волосами, забито стоявший в дальнем углу помещения. Он пытался следить за порядком, но получалось у него не очень, ведь он даже не передвигался по залу. Юля наградила его осуждающим взглядом, под которым он съежился окончательно. Идиот, чего стоять-то? Парочка наблюдателей на участке была невероятно колоритной. Такие герои любую фальсификацию остановят, если осмелятся, конечно, или когда проснутся.

Девушка не слишком заботилась о сохранении тайны голосования, даже наоборот, ей хотелось, чтобы все знали, за кого она отдает свой голос, а вернее, за кого она его не отдает. Однако Юля все-таки вошла в кабинку и, вытащив собственную ручку (ходили слухи, что для фальсификаций в ручках, лежащих на избирательных участках, использовались исчезающие чернила), поставила крест в нужном квадрате на обоих бланках, как можно дальше от строчки, указывающей на партию «Единая Россия». Подумав немного, девушка снова взялась на ручку и, рядом со своим крестиком, написала, чтобы никто не мог поставить под сомнение ее выбор, фразу «только за выбранную партию». Ни то чтобы крест в нужной клетке можно было интерпретировать, как голос за какого-либо другого кандидата, но с дополнительными комментариями было как-то спокойнее.

Свернув бюллетени несколько раз, Юля покинула кабинку для голосования и, молча, опустила их в непрозрачную урну, которая выглядел так, будто несколько раз попадала под бомбежку. Картонные стенки были склеены липкой лентой, на одном боку был прилеплен вырезанный из бумаги герб Российской Федерации. Урна вполне могла бы быть символом проходящих выборов: такая же нелепая.

— Все… — с чувством выполненного долга, Юля подошла к Тиму, потянув его к выходу. — Теперь твоя очередь. На участке бардак.

— Я уже заметил, — усмехнулся парень. — Напишешь гневный пост в livejournal, привлечешь внимание общественности.

На самом деле, девушка не сказала ему, что уже послала «тревожную смску» в ассоциацию «ГОЛОС», занимавшуюся проблемой нарушений процедуры выборов с 2000-го года. «ГОЛОС» Юле не ответил, но, возможно, данные о малом количестве наблюдателей на участке приняли к сведению. Не являясь членом избирательной комиссии, девушка могла сделать только это. «Надо было идти наблюдателем», подумала она, тут же вспомнив о Диме, который в тот момент работал на своем собственном участке, изредка присылая сообщения возмущенного содержания о своих трудных отношениях с руководством комиссии на выборах.

— Езжай голосовать, — молодые люди покинули здание школы, на улице Юля выполнила обещание и поучаствовала в опросе от девушки с исписанными листами. Успев взглянуть на результаты, Юля заметила, что из 10-ти опрошенных людей четверо отдали голоса за «ЕР». — Вечером увидимся.

Дождавшись, пока Тим скроется из виду, Юля бросила последний взгляд на школьное здание, мысленно понадеялась, что ее голос сможет хоть что-то изменить в идущих выборах, а затем, поняв, что делать ей решительно нечего, набрала номер Дмитрия. Из кроткого разговора стало ясно, что он на участке «часов до 4-х утра, можно приезжать в любое время», а так же то, что там «какой-то полный маразм». Оставалось только заехать его навестить, прихватив с собой пирожки с мясом. Кормление наблюдателей есть еще один способ выполнить свой гражданский долг.

Перед проведением выборов в Государственную Думу в декабре 2011-го года стал популярным и получил большое распространение обучающий алгоритм, устанавливающий правила проведения для избирателей, в том числе, о том, какими способами может производиться «кража голосов», или если избиратель получил предложение проголосовать за деньги за определенную партию. Правила рассказывали о ручках с исчезающими чернилами, о продаже голоса за 100 рублей, а так же о возможности обмануть самих обманщиков, сфальсифицировав фальсификацию при помощи ненастоящей галочки из черной нитки.

На основании подобных правил, многие избиратели самостоятельно находили и фиксировали нарушения, которые уже 5-го декабря 2011 года наводнили Интернет. Некоторые из разоблачительных видео, впрочем, оказались инсценированными, что лишь подтвердило, насколько сильной была истерия и страх по поводу возможных фальсификаций.

(с) из сериала «Criminal Minds»

Москва. День Х. 18:45

Егор устало потер лоб, сняв растянутую, вязаную шапку черного цвета. День казался ему бесконечным, слишком много всего произошло с самого утра, когда его, а так же еще пару десятков молодых людей, девушек и мужиков в 9:00 собрали в каком-то сквере, в районе, где он ни разу не был. Саша, несколько дней назад исполнивший свое обещание и передавший ему деньги в обмен на одно только согласие «поработать в день выборов» и паспортные данные, организовывал их разношерстную компанию.

— Сегодня вечером все получат минимум по 300 рублей. Для этого, — говорил он, протискиваясь в толпе. — Нужно обойти не менее 3-х участков, это недолго и не страшно. У всех списки с собой?

До начала инструктажа всем действительно раздали листы формата А4, на которых были указаны адреса и отпечатаны крохотные карты с указанием маршрута проезда к избирательным участкам. Каждое место находилось в новом районе и ни разу не повторялось. В списке было указано гораздо больше трех участков, на что Саша, помахивая пачкой бумаг, обратил всеобщее внимание.

— Хотите заработать больше, потребуется потрудиться в четырех, пяти или более районах, — информировал молодой человек. — Приходите, предъявляете открепительное удостоверение, голосуете в кабинке. Предварительно потребуется сфотографировать бюллетень, а только потом бросить его в урну. Всем понятно?

— А как передвигаться по городу? — спросил какой-то парень, чуть старше Егора, кутаясь в большой серый свитер из застиранного материала. Саша вопрос не проигнорировал, он вообще терпеливо отвечал всем интересующимся, очевидно, сильно желая, чтобы они хорошо выполнили свою задачу. — Проезд оплачивается?

— Те, кто едут сегодня с нами на автобусах, за проезд не платят. Но двигаться мы будем медленно, народу много, более трех участков за день посетить не получится. Если кого-то это устраивает, тогда занимаем места, а если нет, то придется двигаться своим ходом. — в ответ на его слова люди недовольно заворчали, переглядываясь между собой. — Зато есть реальный шанс заработать больше денег. У меня есть контакты каждого из вас, в обмен на фотографии бюллетеней голосования выдаются наличные.

— Когда? — снова послышался вопрос из толпы.

— Часов в 9 вечера, не позже, — деловито ответил Саша. — Еще уточнения будут? — ответом ему стала тишина. Каждому из присутствующих еще при первой встрече были поведаны все тонкости однодневной «работы», а за этим последовал контрольный звонок на мобильный телефон за день до выборов, чтобы напомнить об обязательстве прийти и проверить, не забыли ли участники акции то, что им придется сделать.

Основной причиной, которую Саша и такие же, как он молодые люди-организаторы приводили в объяснение надобности множественного голосования, являлась низкая явка избирателей на выборы, что, по словам Александра, не способствует развитию и поддержанию демократии в великой стране России. При этом Егор, круг общения которого составлял, пусть и поверхностно, самых разных людей, от взрослых родителей до несовершеннолетних работниц бутиков, утверждающих, что им 19 лет, не думал, что людям не интересны выборы. Большинство знакомых собирались идти голосовать 4-го декабря, откуда же недостаток явки?

Организаторы очень часто говорили о том, что на выборах с большим отрывом победит «Единая Россия», потому что это народная партия, которая за все время у власти подняла страну с колен, сделав ее бесспорно лидирующим участником евразийского политического сектора. Егор все эти разговоры пропускал мимо ушей, ему было плевать на «Единую Россию» и все те достижения, которые партия записала на свой счет, все равно лично парень на своей шкуре их не чувствовал. Однако аргумент Саши о том, что, поскольку «Единая Россия» все равно выиграет, можно спокойно осуществлять «дополнительное голосование» именно за нее, чтобы не повлиять на результат, казалась Егору логичной. Наверняка, организаторы лично «болели» за правящую парию, но и это не вызывало у парня никакого интереса, самое главное было получить деньги.

— Ты на автобусе поедешь, или своим ходом? — задал Егору вопрос незнакомый мужик в черном пальто, небритый, с авоськой в руке.

Егор ответил, что будет ездить сам, намекая на то, что не стоит даже пробовать увязаться за ним. На улице было холодно, но перспектива покататься по городу в теплом автобусе была менее заманчивой, чем возможность закупить дополнительную порцию лекарств для маленькой сестры. Полученные от Саши несколько дней назад 500 рублей пришлись очень кстати, жар у девочки спал после приема купленных таблеток, но ребенку следовало отлежаться. уже дома, и принимать витамины.

И вот, парень стоял в очереди на пятом по счету избирательном участке, сжимая в руке открепительное удостоверение. Голова раскалывалась, вокруг было слишком много народа, все толкались, обсуждали, за кого нужно голосовать, по периметру участка сновали наблюдатели, подозрительно косящиеся на каждого, кто голосовал по открепительным талонам.

— Слишком много людей, не зарегистрированных в этом районе, — донеслось до ушей Егора со стороны урн для голосования. По телефону говорил кто-то из наблюдателей. — Нам говорили, что это плохой показатель, что мне делать?

Егор отвернулся обратно к столу со списками голосующих, шумно вздыхая. Вот ведь людям делать нечего. Что это за парень и сколько ему, лет 18? Он нигде не работает? У него нет зачетов? Зачем он встал в 6 утра, чтобы бесплатно убить весь день, исходя на нервы, подозревая всех и каждого в том, что они что-то замышляют? У самого Егора на такую ерунду времени не было. Нужно было зарабатывать деньги, крутиться, жить. Кто он такой, чтобы думать, будто может самолично, путем присутствия на участке в течение 20-ти часов, вылечить прогнившую государственную систему? Для того чтобы заниматься подобным «лечением», нужно вообще не иметь бытовых проблем, которых у самого Егора было предостаточно. Все они стоят тут, на участке: столько людей, которым не нужно никого кормить, лечить, не требуется ни с кем сидеть, развлекать или утешать кого-то. Они теряют время.

С чего это парень взял, что большой поток людей с открепительными удостоверениями — это обязательно массовая фальсификация? Сам Егор, конечно, голосовал уже в пятый раз, но что значит лишние 4 голоса в огромной стране? Он делал это ради денег, зла никому не желал, да и на этом участке он был такой один, других знакомых из группы, которые «работали» с Сашей, в очереди не стояло. А наблюдатели что же? Столько в них паники, подозрительности и даже злобы без какой-то существенной на то причины, думал Егор. Они борются за честность выборов, которые конкретно им ничего не дают. Парень не был готов тратить свое время на подобные занятия.

До очереди Егора, оставалось еще 3 человека. Член избирательной комиссии работала медленно, ей на участке постоянно мешала пара девчонок, наблюдавших за ее работой. Каждое открепительное удостоверение они брали в руки, вертели, задавали голосующим вопросы о том, почему они не пошли на выборы по месту прописки. Егор к допросу готов не был, а девчонки уже заприметили его в очереди, все чаще поднимая глаза и смотря именно на него. На других участках таких активных наблюдателей не было.

Внезапно, в кармане завибрировал телефон: старая и добрая «Nokia», побывавшая не в одной переделке. Аппарат много раз падал, но никогда не переставал работать, держа заряд аккумулятора больше недели без подпитки. Егор увидел на экране номер Саши, вот уж не думал парень, что организатор его запомнил, или что он решит позвонить лично.

— Привет, это Саша, помнишь меня? — раздалось из телефонной трубки. От энтузиазма звонившего Егор аж фыркнул, ему так собственная мама никогда не радовалась. — Ты где находишься? — Егор в ответ назвал адрес и номер избирательного участка. — Да это же просто отлично! — почти закричал Александр. — Хочешь заработать еще 500 рублей? Естественно, без учета того, что тебе и так сегодня причитается?

— Не откажусь, — спокойно ответил Егор. — Но могу не успеть на другой…

— Тише, друг мой, мы не об этом, участок покидать не нужно, — резко перебил его Саша. — Выйди из очереди пока, ты же еще не проголосовал? Найди место, где тихо, я объясню тебе, что делать.

Егор отошел от стола, где выдавали бюллетени, встал в углу, на выходе с избирательного участка, и продолжил разговор. Саша говорил минут 5, четко, словно инструкцию зазубрил, как детский стишок. Он постоянно переспрашивал, уточняя о том, понял ли Егор, что от него хотят. Тот выдавал монотонное «угу», в инструкциях не было ничего трудного.

— На мне куртка, в общем-то, из внутреннего кармана ничего не видно будет. Я, правда, не понимаю, зачем это, ты же говорил, что таких экстренных мер не требуется. Или у нас совсем все плохо с явкой? На участке куча народа… — когда Саша закончил, Егор в последний раз подтвердил, что сможет выполнить указания.

— Это тебе так кажется, а до твоего прихода, по нашим данным, очень мало людей проголосовало, ужас, — вздохнул в трубку Александр. — Если тебе трудно, мы попросим еще кого-нибудь, тогда ты заработаешь свои 350 рублей вместо 850, и…

— Я все сделаю, — огрызнулся Егор, нажимая на кнопку отмены вызова. Такие деньги могли в данный период жизни парня ему только сниться.

Он вышел из коридора, чтобы вернуться в помещение избирательного участка. Народу все еще было много, но поток у стола, занимающегося открепительными удостоверениями, почти иссяк. Впрочем, голосование по талону больше не интересовало Егора. Он прошел мимо стола, от избирательных урн, через все помещение к противоположной стене, в которой находился вход в туалеты.

Две крошечные кабинки были заняты, потом освободилась левая, из которой вышла девочка-наблюдатель, одна из тех, которая глазела на него около «открепительного стола». Егор подумал, что столь долгое нахождение на участке одного и того же человека может выглядеть подозрительно, но девушка явно была слишком измотана, все свое внимание она распылила на поиск нарушителей с открепительными талонами. Наблюдатель его даже не узнала, просто вышла из туалета и вернулась на свою позицию.

Однако левая кабинка Егору, в соответствии с инструкциями организатора «подработки» Саши, была не нужна. Пришлось пропустить вперед себя толстую тетку с сумкой, которая уже за кого-то проголосовала. Наконец, открылась правая дверь, и Егор быстро шмыгнул внутрь.

Когда-то давно, Егор смотрел шпионский фильм, где герои проделывали, примерно, те же манипуляции, что и он сам: отодвинуть мусорную корзину в правой туалетной кабинке, найти под ней 6 бюллетеней для голосования с уже проставленными «галочками», все за одну партию… Парень поставил корзину на место, свернул бланки пополам и засунул их, как и обещал Александру, во внутренний карман своей куртки. Они пробыли там ровно 5 секунд, потом Егор снова вытащил их, подумав, что бросить в урну хоть что-то, вытащенное из собственного кармана, не является хорошей идеей, так никто не делает.

Потребовалось несколько минут, чтобы Егор заставил себя покинуть туалетную кабинку, вернувшись в зал. Смотря прямо перед собой, парень спокойным шагом прошел по участку до урн для голосования и, ни разу не оглянувшись по сторонам, молча, опустил в одну из них 6 бюллетеней. Урна была непрозрачной, поэтому он не увидел, как тонкая пачка разлетелась, смешавшись с другими бланками.

Согласно определению «Википедии»[25], вброс избирательных бюллетеней — это одно из возможных нарушений на выборах, заключающееся в помещении более одного бюллетеня одним и те же избирателем в избирательный ящик с целью повлиять на итоги голосования. На выборах 4-го декабря 2011-го года было предотвращено несколько таких вбросов. В предотвращении участвовали активисты движения «Слидарность»[26], журналисты, а так же простые граждане. Наблюдателям же пресечь какой-либо вброс было гораздо сложнее, они могли его лишь зафиксировать. По правилам, ни один наблюдатель не имеет права касаться бланков для голосования, а, значит, и отбирать вбрасываемые бюллетени у фальсификаторов было невозможно. Любой наблюдатель, поступивший подобным образом, сам рисковал быть обвиненным в попытке вброса.

(с) из сериала «American Dad»=

Питер. День Х. 19:01

— Я извиняюсь, но это ЖЕСТЬ, — Юля нервно откинулась на скамейку в парке возле избирательного участка, из которого на обед попросился Дима с целью уничтожить привезенные ею пирожки с мясом.

Они уже 20 минут, забыв о том, что Диме надо поесть, смотрели ролики на YouTube. Казалось, что каждую минуту в списке по поиску «выборы» появляется что-то новое. Последнее просмотренное видео окончательно вогнало Юленьку в состояние праведной истерии. На экране трое молодых людей в синих комбинезонах, с большими флагами «Единой России» стояли почти у самого входа на избирательный участок, агитируя прохожих голосовать за правящую партию.

— Я бы пнул, — вздохнул Дима, наконец, вспомнив про пирожки. Видео было еще много, но ему предстояло вернуться на пост наблюдателя, чтобы пробыть там всю ночь.

— Это просто цирк. Будто им… наплевать, что ли? — не знала, как выразить свои эмоции Юля. — Ненавижу откровенную наглость.

— Гусары молчат, — не удержался Дима, сам никогда не страдавший от недостатка наглости, за что лишился пирожка и был вынужден взять новый. — А если серьезно, я, когда шел наблюдателем, не думал, что так будет. Ребята, с которыми уже на участке познакомились, тоже слегка в шоке. В группе издеваться над избирательной комиссией проще, чем в одиночку, но ты бы видела этих людей. Такие упрямые, упертые, как бараны, уверенные в собственной правоте.

— Не весело… — Юля с тоской обновила лист роликов на YouTube. Появилось еще 3 штуки. — Смотрим?

— Мне уходить уже пора, — Дима деловито сгреб пирожки, чтобы забрать все с собой. — Даже боюсь себе представить, во сколько освобожусь. Решил оставаться до окончания подсчета голосов.

— Мы тоже спать не будем, как можно дольше, — практически пообещала девушка. — Посмотрим результаты по городам и округам.

— Я отпишусь, как узнаю наши цифры, — парень потер руки, осмотрелся и, поняв, что ничего не забыл на скамейке, направился назад к избирательному участку. — Спасибо, что пришла.

Юля еще некоторое время посидела, размышляя о том, есть ли какая-нибудь страна в мире, где происходило бы что-то подобное. Никаких вариантов в голову не приходило. Политические партии с самой серьезной миной участвовали в предвыборной гонке. При этом ни одна из них не боялась использовать запрещенные методы, выказывая полное неуважение не только в конституционной святости выборов, но и к избирателям, как таковым. Создавалось ощущение, что людей считают овцами, которые не способны даже в день выборов определиться с кандидатом. Для них нужно везде, прямо до дверей участков развесить указатели, напоминающие, за кого «правильно» голосовать.

«Как же сильно все хотят власти!», подумала Юля.

4-го декабря 2011-го года сразу в нескольких районах Москвы на видео были засняты группы молодых людей по 3–4 человека, стоящие недалеко от избирательных участков и рядом с проезжей частью. Молодежь была одета в синие, фирменные жилеты с изображением российского флага и надписью «Голосуй, или проиграешь»[27]. На жилетах не было какой-либо символики, но с учетом официальных цветов кандидатов, участвующих в выборах, их вид вызывал стойкие ассоциации исключительно с одной единственной партией. Принимая во внимание, что печатные агитационные материалы в день выборов так же удалены не были (закон не предусматривает обязательности такого удаления), «реклама» некоторых партий 4-го декабря попадалась на глаза людям слишком часто.

(с) Лоис Макмастер Буджолд

Москва. День Х. 20:35

Избирательный участок закрылся полчаса назад, с опозданием на 5 минут. Женя, вцепившись в папку, в которой стопкой лежали написанные за весь день жалобы, устало прислонился к стене.

Помещение для голосования очистили от посторонних при помощи полицейских. Люди уходили с готовностью, словно чувствуя нарастающую на школьном этаже нервозность, которая вихрем закручивалась где-то в районе урн для голосования, составлявших для Евгений эпицентр боевых действий. То, что это именно война парень окончательно понял часов в 7 вечера, когда председатель избирательной комиссии, вместе с секретарем, чуть было не сорвали тонкие бумажные «пломбы» с ящиков для голосования на дому. Женя тогда находился в другом конце помещения, рванулся к ним, но хватать двух взрослых женщин за руки для него было верхом неудобства.

— Мы просто проверили целостность ящиков, — прошипела секретарь. — Что же вы, наблюдатели, за психи-то такие?

Женя тогда замер от неожиданности. Его посетила мысль о том, что, возможно, секретарь права? Не слишком ли он, как и другие наблюдатели на участках по всей России, которые писали в Twitter о процессе голосования, перегибают палку и драматизируют? Не случилось ли перебора в нагнетании обстановки каким-нибудь господином Навальным и его командой, на каждом углу говоривших о готовящихся фальсификациях? За один только сегодняшний день каждый из членов комиссии, во главе с той же дамой-секретарем, несколько раз повторил Жене фразу «мы не первый год этим занимаемся». Он сам, молодой мальчик, впервые записался наблюдателем, так, может, все эти люди просто делают свою работу, а он действительно им мешает? Женя целый день обращал внимание на любые мелочи, искал подвохи там, где их, возможно, не было. Получается, это он не прав, а эти женщины честно трудятся в поте лица уже несколько недель, чтобы провести всероссийские выборы?

И все-таки что-то не складывалось. Нарушения, которые Евгений неустанно фиксировал, были очевидны, а члены избирательной комиссии не стремились их отрицать. Кто-то, в моменты перерывов на кофе, говорил, что все происходящее — мелочи, что такое бывает на любых выборах, а писать о незначительных просчетах в процедуре голосования бесполезно, их все равно не примут во внимание, как не влияющие существенным образом на общее проведение выборов. При этом Женя догадывался, что если нарушения допустимы и незначительны на каждом избирательном участке, а участков этих по всей России великое множество, в итоге демократическое государство может получить, в совокупности, одного гигантское нарушение, все-таки способное негативно повлиять на исход выборов.

Оставалось только надеяться, что процессуальные нарушения, не ведущие, в сущности, к изменению возможных результатов голосования, были единственными, ожидавшими Евгения в этот день. Парень мысленно просил об этом какие-нибудь высшие демократические силы каждую минуту, сразу после закрытия участка. Молодой человек очень устал. Как только двери участка закрылись, и его окутала тишина, Жене захотелось спать. Тяжесть, которую он не замечал весь день, бегая из угла в угол, проверяя, как идет голосование, навалилась, как глыба. Оставалось только сжимать в руках папку с жалобами и стоять в молчании.

— По спискам все нормально, — объявила председатель избирательной комиссии. — Все сошлось, никаких разночтений. Давайте начинать подсчет голосов.

— Вы не хотите объявить количество проголосовавших избирателей? — спросил кто-то из наблюдателей от партии «Справедливая Россия». На участке остался только он и Женя, остальные наблюдатели, сославшись на непереносимую усталость, не остались следить за подсчетом голосов.

— Кроме того, вы так и не сказали нам, сколько всего было получено бюллетеней на участок… — решил поддержать инициативу соратника Женя.

— Молодые люди, ну нам что, делать больше нечего, как бегать туда и сюда, называя бесполезные цифры? — секретарь посмотрела на них, как на идиотов. — В конце, когда все уже будет подсчитано, напишем все разом в сводный протокол, сверим и отошлем, не теряя лишнего времени.

Наблюдатели замолкли в нерешительности, переглядываясь. Предложение, хоть и идущее в разрез с правилами подсчета голосов, не показалось им нелогичным. При этом члены комиссии, тоже переглянувшись, приняли их молчание за знак согласия и толпой направившись к избирательным урнам.

Несколько теток схватили емкости на удивление сильными руками, на ходу срывая печати-пломбы. Женя в ужасе сжал зубы, со священными бюллетенями эти люди обращались, как будто им было плевать на них самих и на ту информацию, которую они несут. Только после того, как урны пронесли мимо него, Евгений додумался включить запись на мобильном телефоне, рванувшись вперед, чтобы заснять момент извлечения бюллетеней на столы для подсчета.

— Нет, ну вы в своем уме?! — возмутилась секретарь, почти выхватывая у него телефон из рук. — Это процесс подсчета голосов, конфиденциальная информация, тайна голосования, а он камеру врубил!

— Я могу… — попытался оправдаться Женя, но секретарь отняла телефон, грубо кинув его на одну из парт, служившую столом для списков голосующих граждан по району. — Обалдели совсем?

Парню пришлось на несколько секунд отвлечься от стола, чтобы подобрать телефон, проверив, находится ли он в рабочем состоянии. Старая секретарская ведьма могла сломать и без того хрупкий iPhone таким неосторожным обращением. Убедившись, что телефон функционирует, Женя вернул его в режим съемки. Черта с два они дождутся, что он перестанет писать видео.

Члены избирательной комиссии уже взломали пломбы, из урн на столы сыпались, разлетаясь во все стороны, десятки бюллетеней. Несколько бланков упало на пол, никто из женщин, увлеченных собиранием бумаг с пачки, даже не заметил потери. Женя попытался привлечь внимание к этому факту, но его игнорировали так же целеустремленно, как и раньше. Парню пришлось потянуть за рукав одну из теток, полную учительницу в вязаном свитере, вызвав шквал недовольства с ее стороны.

— Поднимите бюллетени, несколько штук упало на пол, — вполне корректно попросил Женя, указывая в направлении стола.

— Еще раз меня тронете, мужчина, вас отсюда выведут за нападение на члена избирательной комиссии с целью препятствия к проведению подсчета голосов, — надменно ответила бабка, но бюллетени все-таки подняла.

Женя испытал острое желание схватиться за голову и закричать. Что конкретно эта дама о нем думает? В течение сегодняшнего дня парня обвинили уже во всех смертных грехах, но попытку уголовно наказуемого нападения вменили только сейчас. Он что, похож на маньяка? От безнадежности молодой человек чуть сам не бросил телефон об пол. Оставалось только сжать зубы и продолжать съемку.

В какой-то момент спина у парня затекла, он попытался сменить позу, в которой, молча, стоял около стены, снимая спины считающих бюллетени женщин. Жене пришлось развернуться, как раз в тот момент, когда между широкими, тощими плечами членов комиссии образовался просвет. В нем показался стол, большая часть бюллетеней на нем не была отсортирована. Ничего необычного в этом не было, дамочки не торопились перебирать бланки, но что-то показалось Жене неправильным.

В дальнем от него секторе стола, где бюллетени лежали особенно разрозненно, под кипой бумаг находилось нечто сильно напоминающее аккуратно сложенную пачку. Такого быть просто не могло, парень сам видел, как разлетались бланки, когда их вытряхнули из урны, никаких аккуратно сложенных «столбиков» бумаги на столе быть не могло.

— Это что? — сам поражаясь своей смелости, Женя быстро обошел стол в том направлении, в котором находилась подозрительная пачка. Он сделал это так резко и неожиданно, что никто не успел его остановить. — Это все было вместе одновременно положено кем-то?!

Не выключая камеру, парень попытался окончательно подобраться к пачке, втиснувшись между двумя дамами из избирательной комиссии, одна из которых даже пропустила его вперед. Забыв о правилах проведения подсчета голосов, включающих запрет наблюдателям прикасаться к бюллетеням, Женя раскопал пачку, взяв ее в руки.

— Молодой человек… — тихо позвала его та самая женщина, которая отошла в сторону, чтобы он смог приблизиться. — У вас что-то не так?

— Совсем обнаглели! — заорала секретарь, очевидно, успевшая прийти в себя. — Что творится! Нарушение! — с этими словами она тоже вытащила телефон и включила режим съемки.

Женя понял, что совершил непоправимую ошибку, со стороны все выглядело так, словно он решил сорвать подсчет голосов. Обратной дороги для него уже не было, парень, игнорируя крики членов избирательной комиссии, быстро пересчитал сложенные пачкой бюллетени. Их было 17 штук, в каждой из них «галочка» стояла в графе за партию «Единая Россия». У Жени перехватило дыхание. Все «галочки» были проставлены одной синей ручкой, и были подозрительно похожи друг на друга, хотя, как могут особенно отличаться простые закорючки?

— Они все за одну партию и все сложены так ровно… — бормотал Женя. — Я звоню в штаб «Яблока», там должны знать, что делать…

Для того чтобы набрать номер, требовалось сначала выключить камеру, а вот секретарь избирательного участка съемку не прекращала ни на секунду. Тетка ходила вокруг стола, со всех ракурсов снимая на дешевый «Samsung» Женю с бюллетенями в руках во всех возможных ракурсах.

— На участке в 20 часов 50 минут работники комиссии фиксируют попытку фальсификации от наблюдателя партии… «Яблоко»? Да, от партии «Яблоко». Наблюдатель пытался подделать результаты голосования путем вброса бюллетеней на стол для подсчета голосов, — комментировала секретарь в динамик. Голос у нее был настолько торжествующий, что Женя, не выдержав, бросился к ней. — Какая агрессия, вы посмотрите…

Сзади парня неслышно возникли двое полицейских, видимо, их позвал кто-то из женщин, так же стоявших вокруг стола. Двое худых, жилистых мужчин в серой форме положили руки на локти Евгения, придерживая его от попыток кинуться на тетку-секретаря с кулаками.

— Что вы делаете? Я тут не причем! У меня есть запись! — возмутился парень. — Кто-то положил эту пачку на стол, чтобы он смешалась с другими бюллетенями.

— Вы и положили, какая наглость! — все еще на камеру говорила женщина. — Арестуйте его, это преступление против государства!

Женя почувствовал, как полицейские тянут его назад, и попытался вырваться. Хватка стражей порядка усилилась, парня явно хотели вывести с участка. Он, конечно, сглупил, но такого хорошо разыгранного спектакля не ожидал никто. Женя обернулся ко второму наблюдателю, того, кто единственный остался с ним на участке на ночь.

— Ты же видел! Ты тоже это видел, фиксируй! — потребовал он. — Звони в свою «Справедливую Россию»!

— Я… да, я зафиксирую, — тихо покивал тот, опасливо глядя на членов избирательной комиссии.

Женя понял, что на наблюдателя рассчитывать особо не следует, мальчик испытывает почти священный ужас перед всем тем, что происходило на участке. С другой стороны, злить секретаря и всю его команду мошенников последнему наблюдателю тоже не стоило, если и его удалят из помещения, исход голосования будет полностью зависеть от воли этой самой команды.

— Так, ладно… — Женя перестал сопротивляться, но увести себя пока не дал. — Не важно, кто подложил бюллетени. По правилам нужно всю урну признать недействительной, каждый бюллетень, все голосование!

— Мальчик, мы работали много часов, вы что… — ужаснулся кто-то со стороны. — Все зря, что ли?

— Уведите его уже! — взвизгнула тетка-секретарь, убирая телефон. — Мы сами знаем все эти правила, что надо, то и аннулируем, но фальсификаторов с участка нужно удалять!

Женю увели быстро, виртуозно скрутив руки. Парень даже не пытался оглянуться, чтобы еще раз увидеть то, что творилось на участке. Там снова зашуршали бюллетенями, подсчет продолжался. Евгению было неизвестно, включат ли в общий результат те 17 голосов за «Единую Россию», которые, по его мнению, были вброшены, или аннулируют результаты по всей урне. На второго наблюдателя надежды у Евгения было мало, тот не показал никакой активности, не встал на его защиту, значит, и аннулирования не добьется. Да и на каком основании можно было признать результаты голосования недействительными, если они даже общее число проголосовавших на участке не узнали?

— Вы же видели, что там было нарушение, — обратился Женя к полицейским, когда они вывели его из здания школы на крыльцо. — А меня теперь за это в тюрьму?

Полицейские, молча, переглянулись. Один из них сразу вернулся обратно, не задерживаясь на улице. Второй, тот, что постарше, достал сигареты и, не предлагая угостить Евгения, закурил.

— Никто тебя в тюрьму не потащит, делать нам больше нечего. — пробурчал он. — Иди домой, не появляйся здесь больше. Закончатся выборы скоро, и все будет, как раньше.

Что-то подсказывало Жене, что именно в этом и состоит основная проблема.

Выборы в Государственную Думу Российской Федерации 4-го декабря 2011-го года вызвали неподдельный интерес средств массовой информации всего мира. Норвежская газета Aftenposten в день голосования представила статью под заголовком «Русские идут голосовать: партия бандитов и мошенников»[28].

Еще до закрытия участков Интернет активно наполнили видео ролики, которые фиксировали нарушения на выборах. Позже поступила информация о том, что результаты протоколов избирательных участков не соответствуют тем, что были заявлены после подсчета в территориальные избирательные комиссии, а после и в Центризбирком. Один из популярных livejournal блогеров drigoi[29] уже 5-го декабря 2011-го года написал: «Судя по этим сообщениям, власть при активной помощи продажных избирательных комиссий приписала своей партии не менее 15–20 % голосов, а кое-где и гораздо больше. Люди с опытом участия в выборных мероприятиях говорят, что такого наглого обмана, запугивания, подтасовок и фальсификаций не было на выборах в России никогда»[30].

(с) И.В. Сталин

Питер. 14 часов после дня Х

Юля жалела, что на рабочем месте нельзя выпить что-нибудь алкогольное. В своем офисе она одна, казалось, уделяла внимание вопросу прошедшего голосования, результаты которого, по ее мнению, требовалось срочно отметить. Ни смотря на то, что уже к полудню этого дня стало известно, что «Партия Жуликов и Воров»[31] набрала большинство в 52 %, такое количество «народной поддержки» и близко не стояло с тем, как поддерживали партию раньше. Формально, правящая партия не набрала в Думе даже конституционного большинства (раньше они занимали почти 2/3 всех депутатских кресел), а если еще формальнее, то настоящий результат «ЕдРа» составил 49 %. Голоса менее половины населения России партия заработала, не смотря на практически единогласную поддержку кавказских и нефтяных регионов, существующих на правительственные дотации. На практике это означало, что еще 10 % у «Единой России» можно отбирать спокойно[32].

— Радуешься? — спросил у Юли коллега по офису, не отрываясь от перебирания бумаг и форм с договорами.

— Конечно, — улыбнулась Юля. — Мы так старались, и мы это сделали. Формально, «ЕдРо» проиграло в пух и прах.

Юленька не сказала, что чувствует в этом и свою заслугу тоже. Коллегам не стоит знать, как она вечерами клеила агитационные наклейки в метро, как проводила образовательные беседы со всеми своими друзьями, как убивала кучу времени на обсуждения в Интернете. Некоторые сотрудники их компании тоже попали под ее обаяние, кого-то она смогла переубедить. Даже тот самый парень, который сейчас говорил с ней, когда-то собирался голосовать на «Единую Россию». Она уговорила его этого не делать. Или, может, это была и не она, но не важно, ведь его голос не достался жуликам.

— Отлично, — покивал коллега, передавая ей папку с последним рабочим заданием от начальства. — И что же теперь?

— Теперь? — спросила Юля, замирая с папкой в руках. — В каком смысле?

— В самом прямом, — пожал плечами молодой человек, его галстук синего цвета заходил из стороны в сторону, туго завязанный под горлом. — «ЕдРо» набрало меньше своих обычных рекордных результатов, оно потеряло всеобщее обожание. В Думе станет больше коммунистов, добро добилось равновесия сил во вселенной. А дальше что? Пенсионерам станет лучше дожить свой век?

— Очень надеюсь, — кивнула Юля. — Можно будет большинством голосовать за инициативы, которые «ЕдРо» никогда бы не допустило.

— Повысятся заплаты? — продолжал парень.

— Ммм… — прикусила губу Юленька.

— Может, меньше нефти будет продано за границу, или цены на бензин упадут? — не отставал он.

— Так, слушай! — возмутилась девушка. — Всего понемногу, ты не согласен? Вчерашние выборы показали правящей партии, что она не всесильна, что народ не доволен ее работой и, следовательно, надо больше стараться, иначе за них вообще никто не будет голосовать, — Юля загибала пальцы, пытаясь донести свою мысль до собеседника. — Следующим шагом будут выборы президента…

— О, боже, только не говори, что ты будешь пропагандировать теперь и поэтому поводу? — отшатнулся от нее молодой человек и, от ужаса, ослабил галстук. — Вот уж где все предрешено, так это там…

— Тоже самое говорили и про выборы в Думу, — напомнила ему Юля, возвращаясь к работе. Ей все-таки хотелось отпраздновать эту маленькую, но важную, по ее мнению, победу.

В течение рабочего дня у девушки не было времени сидеть в Интернете, более того, она была полностью уверена, что читать там нечего. Она не заметила, что среди таких людей, как сама Юленька, радовавшихся значительному снижению популярности «Единой России», ни смотря на фальсификации, были и другие, куда более радикально настроенные. Такие люди, предавая меньшее значение победе объединенных сил оппозиции, в Интернете и за его пределами не смогли забыть об огромном количестве фальсификаций. Результат без «кражи голосов» мог бы быть еще более успешным.

Представители партий, так или иначе проигравших голосование, а так же тех, чьи голоса, по законодательству, были разделены между победителями, посодействовав увеличению отрыва «Единой России», были очень возмущены массовыми фальсификациями во многих регионах страны. Ситуация дошла до абсурда еще в час ночи, пока считали голоса. Результаты голосования по Ростовской области от Центризбиркома в 00 часов 50 минут в совокупности составляли 146 %, о чем умудрились сказать в новостях[33]. Те, кто не верил в «кражу голосов» после выхода этой информации как минимум растерялись.

Весь мир наблюдал за тем, как Центральный избирательный комитет будет комментировать столь огромное количество видеороликов, заявлений и жалоб. Центризбирком молчал, зато возмущению людей, работавших наблюдателями более 12 часов подряд, чьи результаты по участкам и районам теперь не сходились с официальными, не было предела.

Юля об этом не знала. Она пребывала в состоянии благостного облегчения, до этого постоянное напряжение преследовало ее почти неустанно. Теперь ей просто хотелось отдохнуть, поверить, что все закончилось и дальше будет только лучше.

По статистике, разговоры о политике в 2011-го году занимали около 6 % рабочего времени офисных работников. На трудовой процесс это не повлияло, однако многие коллеги, ранее не имевшие никаких общих интересов, оказались обладателями одинаковых политических взглядов. Начальство, по причине субординации не привлекалось в разгоряченные дебаты.

(с) В.И. Ленин

Москва, 18 часов после дня Х

Миха сидел на скамейке на Чистых прудах и курил. Здоровый образ жизни приветствовался в его организации, но старших наставников рядом не было, отругать его было некому. Второй рукой молодой человек теребил нательный крестик, задумчиво выпуская дым из ноздрей. Декабрьский холод забирался ему под кофту. Парень провел на улице уже несколько часов, уйдя из дома еще до того, как стемнело. До этого он почти не спал всю ночь, сидел на кухне с собственной теткой, рассказывавшей о том, как прошел для нее день выборов.

Тетка работала в государственном учреждении, название которого ее племянник даже запомнить не мог. На своем пятом десятке, она умудрялась сводить концы с концами, крутясь от премии до премии, вручавшейся квартально, иногда продукцией, которую она таинственным образом загоняла по достойной любой премии цене знакомым.

Всю ночь родственница рассказывала, заливая свое возмущение чаем, о том как ей пришлось работать в воскресенье 4-го декабря. Начальство, которое уже несколько дней носилось с темой предстоявших выборов, словно на этот день был назначен массовый расстрел, еще в пятницу, 2-го декабря, созвали общее собрание у себя в кабинете. Тетка вспоминала, как толпа, пахнущая канцелярскими принадлежностями и офисным кофе, набилась в 15 квадратных метров помещения. Про выборы тогда никто не думал, у кого-то теплилась надежда на повышение зарплаты с нового года. Подбирались праздники, самое время было начальству сделать что-то хорошее.

Эта часть Михе была совсем не интересна, он хотел спать и собирался с минуты на минуту оставить на растерзание говорливой тетке собственную мать, чтобы ретироваться в спальню. План был прост: помолиться и рухнуть в кровать. Но улизнуть не удалось, потому что то, что начала рассказывать женщина, заставило Миху не только проснуться, но и немедленно присесть на ближайшую табуретку.

«— Вот, вызвали они всех и молчат, — говорила тетка, шумно поставив чашку на стол, покрытый клеенкой. — Пятница, устали все, как собаки. И тут, здравствуйте, приехали: работа в выходной. Простите, коллеги, долг зовет, будет работать на благо государства в воскресенье. Мы к такому не совсем привычные все-таки, обычно все эти переработки в счет будущих праздников начинаются в мае. А тут еще и выборы!»

Миха устало потер глаза. Выборы были больной темой для молодого человека. Сам он хотел голосовать исключительно при избрании Патриарха Всея Руси, что было невозможно ни каким образом, а выборы гражданские его мало интересовали. Были в их организации особо сознательные, начавшие интересоваться политикой после того, как действующий Патриарх стал все чаще на публике говорить о единстве церкви и государства[34]. В какой-то момент (Миха и не заметил сам, в какой именно), стало правоверно и добродетельно любить действующую власть. То, что, исторически, церковь и государство существовали отдельно, и что духовное с гражданским смешивать не приветствовалось, об этом Патриарх не упоминал, будто такого никогда не было. Сам Миха о религиозной истории читал не так много, как хотелось бы, ровно то, к чему давали доступ обычному парню без академических пропусков. Даже такого почти дилетантского подхода к изучению предмета хватило, чтобы сделать вывод: церковь всегда существовала отдельно от государственной, светской структуры, являясь самостоятельным институтом, в чью сферу интересов никогда не входили мигалки на дорогах и джинсы на задницах молодых прихожанок[35]. Именно поэтому Михе всегда было странно слушать людей, имеющих высокий духовный сан, которые часами рассуждали о женском нижнем белье. Им что, заняться больше нечем? Скоро, вон, конец света по версии Майя, народ в панике. Причем тут нижнее белье?

«— Тут я встаю и говорю, что выборы — это отлично, с удовольствием проголосую за «ЛДПР», отпустите, мол, до 20:00 и без проблем, — в это время продолжала свой рассказ тетка. — Меня, естественно, поддерживают, у нас большая часть коллектива за партию Жириновского «болеет», веселый мужик, хорошо депутатов гоняет. В отношении правящей партии вообще никто ничего говорить не хотел, просто было желание проголосовать за «ЛДПР» и все. Не трудно же, на то они и выборы, чтобы мнение свое высказывать… — тетка глубоко вздохнула, с шумом отодвигая от себя чашку в красных цветочках. — И тут все это начальство в лице генерального директора, его заместителя и руководителей отделов как-то так взяло и притихло. Мы друга на друга смотрим: они на нас, мы на них. И тишина. Ну, мне это надоело, у меня квартальный отчет…

— Да не тяни кота! — потребовала с другой стороны стола мать Михи. — Чего молчали-то они?

— В общем… — женщина откашлялась. — Встает наш генеральный и показывает, значит, письмо. Красивое, бумага плотная. Лист фирменный, с логотипом партии. В письме я уже и не помню, что было написано. Какая-то благодарность предприятию за хорошую работу, лично директору за продуктивное руководство… Ну, и указание в тексте на то, что если партия эта на выборах победит, будем дальше сотрудничать, оборудование новое за бюджетные деньги без очереди, расширение офиса в первом квартале 2012-го года…

— Типичное зазывалово перед выборами, — подал, наконец, голос Миха. Тетка обернулась. — Все так делают.

— Прав ты, мальчик, — покивала она. — Только, вот, начальство наше решило, что все обещанное в письме нам очень нужно, просто позарез. И неплохо бы нам, для блага своей родной компании, на которую трудимся не первый год… ну, в общем, взять и проголосовать массово за эту самую партию.

— В смысле? — похлопала глазами мать Михи.

— В смысле, единогласно, без вариантов, — пояснила тетка, после чего передернула покатыми плечами. — Иначе, сказал генеральный, будет нам всем очень и очень плохо, без поддержки останемся, а куда сейчас без поддержки-то?

— Ничего себе, — ошалел парень, решив все-таки присесть за кухонный стол. — А в письме этом, партийном, так и было написано, что «голосуйте за нас, иначе плохо будет»?

— Нет, — коротко ответила женщина. — Это наши начальники сами такой вывод сделали. В письме только золотые горы обещали, никаких угроз. Нам тест зачитали вслух, с выражением. Ничего такого в нем не было. Но руководство просто с катушек съехало. Всем, говорят, голосовать единогласно, потому что партия — наша опора и поддержка.

— Но это же бред! — удивился Миха. — Вот были бы доказательства…

— Бред, — согласилась тетка. — Вот только среди наших, когда мы по кабинетам расползлись, слух пошел о том, что тех, кто проголосует за какую-нибудь другую партию, на следующей же неделе уволят. Просто паника началась.

— И что, тебя уволили? — с ужасом ахнула мать.

— Не уволили, — тихо сказала ее сестра. — Я за «ЛДПР» не голосовала…

Миха уставился на свои руки, лежащие на столе, не отрывая от них глаз несколько секунд».

Точно так же он сидел и смотрел, уйдя из дома в район Чистых прудов, ни смотря на то, что на улице с каждым часом становилось все темнее и холоднее. Вокруг него зажглись фонари, освещая желтым светом пустые скамейки. Парень старался не размышлять об истории, которую рассказала тетка, и уж тем более не желал анализировать ее поведение. Истории о том, что руководители каких-то бюджетных организаций заставляли, под угрозой увольнения, голосовать своих работников четко определенным образом, ходили по Интернету. Лично Михе не представили ни одного доказательства такого шантажа, только красочные, ужасающие рассказы несчастных очевидцев. Сетевое сообщество в ответ на такие сведения окончательно сошло с ума, призывая людей плевать в лицо представителям партии, своим начальникам и прочим шантажистам.

По мнению самого Михи, советовать что-либо кому-то в подобной ситуации смысла не было. Вопрос был не в том, наградит ли заведующая отделом какого-нибудь государственного учреждения пощечиной наглого представителя партии или своего начальника за то, что он посмел намекнуть на недобровольное голосование, или вытащит пистолет и всадит пулю ему в глаз. Корень проблемы лежал не в способе выражения своего протеста, а в выборе каждого конкретного человека, выражать ли этот протест вообще, или промолчать. Парень тогда задумчиво кинул взгляд на собственную тетушку. Она сидела в своей трикотажной кофте, всю жизнь проработавшая на одной работе, благодаря которой ей удалось поставить на ноги двух дочек возраста Михи в отсутствие мужа. Да, работа — не сахар. Да, премий не часто дождешься, но они есть, так же как есть уверенность в завтрашнем дне, в зарплате каждый месяц и каких-никаких социальных льготах. Сколько у нее там уже в пенсионном фонде накоплено? Миха знал, что тетка недавно присоединилась к очередной программе по увеличению количества накоплений на старость. Одним словом, человек живет и старается.

И тут надо всем рискнуть ради одного единственного бюллетеня, ради голоса, который она сама не знает даже, каким образом будут подсчитывать в ночь после выборов. Свобода слова и мнения — красивая картинка, используемая в кино и книгах, но так ли нужна тетке эта свобода в один конкретный день, 4-го декабря? Что потом делать с этой свободой, если начальник действительно ее уволит, лишит уверенности в завтрашнем дне? Дома 2 дочки, работу менять уже поздно, а без денег — прощайте, пенсионные накопления. И вот, она стоит в кабинке для голосования в день выборов, полностью уверенная в том, что за ней наблюдают при помощи пары десятков скрытых камер, чтобы в любой момент уличить в нежелании поддерживать «правильную партию», смотрит на этот бланк и размышляет о том, так ли сильно она любит «ЛДПР», чтобы променять на голос за них свою работу, карьеру и возможность раз в 3 года поехать на море? Нет, «ЛДПР» тетка так сильно никогда не любила…

Михаил прекратил разглядывать пальцы, на его глазах сначала приобретшие красноватый, а потом бело-синий оттенок от холода. Вместе с последним дневным светом на улице его покинуло видение сидящей за кухонным столом родственницы. Хотел человек проголосовать за одну партию, а проголосовал за другую. Мотивы ясны, причины понятны. Но что же так противно-то? Сколько таких женщин по всей стране, работающих в государственных предприятиях, в которые пришли эти «завлекательные» письма? В тексте никакого намека на шантаж, но это и не потребуется. Зависящие от воли правительства бюджетники все сделали сами, решив своими силами обеспечить стабильность себе, а заодно и всей стране путем единогласного голосования. Кто пустил слух о том, что работников, отказывающихся голосовать «как надо», уволят? Может, и не было такого слуха, а, просто, нужно чем-то оправдывать свою недостаточную любовь к «ЛДПР»?

Мысли молодого человека текли в философском направлении, сопряженном с депрессией. Ни смотря на холод, он не собирался уходить домой, хотелось еще посидеть среди тишины, в одиночестве. Вот только уже через несколько минут Миха понял, что про одиночество можно только мечтать. Задумавшись, он не заметил, как уже несколько минут в районе Чистых прудов, в том числе и мимо его скамейки, медленно, но целеустремленно проходят люди. Парень находился в дальней части бульвара, отошел как можно дальше от метро, чтобы не сидеть с милующимися парочками и прогуливающимися перед сном владельцами собак. Теперь на Чистых прудах не было ни тех, ни других, а люди тонкими струйками со всех сторон от пруда стекались куда-то мимо Михи, в направлении памятника Александру Грибоедову.

— Ты вообще можешь оценить масштаб идиотизма? — доносится до Михаила голос проходящей мимо девушки в серой шапке, идущей под руку с подругой, завернутой в красный вязаный шарф. — Около двух часов ночи по одному из каналов показали, что «Единая Россия» побеждает по подсчетам голосов с большим отрывом, а в сумме по результатам у всех партий получилось 146 процентов!

— С математикой у них явные проблемы, — согласилась вторая девушка, нервно оглядываясь по сторонам.

— Да с совестью у них проблемы! Это не выборы, это фарс! — кипятилась ее подруга. — Заранее всем было понятно, что голосование будет сфальсифицировано, поэтому мы здесь сейчас, еще несколько дней назад митинг согласовали.

— Не нравится мне слово «митинг», — призналась девушка в шарфе. — Полиции-то сколько…

Девочки прошли мимо Михи, не обратив на него никакого внимания, а вот их слова зацепили его за живое. На Чистых прудах митинг? Собрание заранее согласовали? Все люди, проходящие сейчас мимо него, в основном, молодежь, направляются на митинг прямо сейчас? Как он мог такое пропустить? Впрочем, в организации, где состоял парень, в последнее время не слишком часто говорили о политике…

— Простите, девушки? — Михаил сорвался со скамейки, на которой замерзал, направляясь за разговорчивыми прохожими, они не успели уйти слишком далеко. — А что тут происходит?

Девушки оглянулись, подозрительно осмотрев Миху с ног до головы, но, видимо, поняли, что опасности он не представляет и знакомиться ни с кем не намерен. Первая из них, та, что громко возмущалась по поводу фальсификаций, с трудом заставила себя остановиться.

— Через 20 минут тут пройдет согласованный митинг против результатов выборов в Государственную Думу, — отбарабанила она с всезнающим видом. — Площадь вокруг памятника полностью отдана протестующим гражданам.

Девушка указала вперед, в сторону памятника Грибоедову. Миха проследил за ее рукой в варежке и тоже заметил активность около постамента. К площади стекался народ, среди которого отчетливо маячили полицейские в серых, зимних униформах. «Вот я идиот», мысленно обругал себя Миха. «Два часа тут сижу, даже не обратил внимания, как они ставили заграждения!». Площадь была полностью ограждена металлическим забором, внутрь пропускали по одному, по двое, через небольшие проходы. За пределами ограждения прямо на глазах у молодых людей начала скапливаться очередь.

— А кто организовал митинг? — спросил Миха, пока они шли по бульвару вперед, маневрируя между людьми.

— Я… я не знаю, — помедлив, призналась девушка. — В Интернете написали… — Миха потер виски. Интернет — страшная сила. Хорошо, что митинг согласован, а то в сети кто угодно и кого угодно может позвать, хоть в Ад, не думая о последствиях. Девушка заговорила снова. — А вы голосовали?

— Голосовал, — кивнул парень. — Не думаю, что мой голос украден, однако родственники рассказали пару забавных вещей…

— Ничего забавного! — обиделись девушки. — Это надругательство над демократией.

— А вы много знаете о демократии? — не удержался Миха.

Девушки снова наградили его оценивающим взглядом, на этот раз гораздо менее дружелюбным, чем раньше, а затем просто развернулись и ушли вперед. Миха догонять не стал, все-таки демократия в стране, граждане вольны убегать от неудобных вопросов. Парень остался один, мимо него шли люди и все, до единого, упирались в железное ограждение, охраняемое полицейскими.

— Закрыт проход, граждане, — объявил широкоплечий мужик при пагонах, оправляя пояс. — На площади места больше нет.

Михаил вытянул шею, попытавшись разглядеть хоть что-нибудь. На улице совсем стемнело, определить количество митингующих за ограждением вблизи памятника было невозможно.

— Да там всего человек 600, пропустите, — попросил кто-то из толпы. Полицейский оглянулся, потратив на размышления ровно 2 секунды, а затем отошел в сторону. — По одному проходим, не толпимся. Места мало! — народ довольно зашумел, устремившись к памятнику. Некоторые кивали полицейским.

— Спасибо, — бормотали горожане.

— В следующий раз закрою окончательно, — сурово прокомментировал страж порядка. — Очень мало места! И чего это все митинговать заявились?

— Так выборы же украли! — любезно просветил его пожилой старичок, проходя за железный забор. Полицейский ему ничего не ответил, просто отвернулся.

Миху с потоком людей снесло на площадь почти вовремя, оцепление полиции замкнулось практически за его спиной. Тех, кто напирал сзади, резко отсекли от основной толпы, направив ее в сторону метро. Некоторые из опоздавших людей сразу разворачивались и уходили, повинуясь приказу, однако большинство осталось на месте, более не пытаясь пробраться за ограждения. До их слуха начинали доноситься выкрики, митинг начался.

Парень подумал, что железяки в окружении ничего не решают, люди за ограждением вполне могли участвовать в митинге: кричать им никто не запрещал. А кричали толпа неслаженно, хоть и с душой. Миха не понимал, кто начинал скандировать тот или иной лозунг, были ли на митинге заводилы.

— У нас украли миллионы голосов! — надрывалась толпа, размахивая самодельными плакатами. На улице было слишком темно, чтобы увидеть то, что на них написано, однако парень поразился, что кто-то потратил на создание транспарантов свое время. Как давно согласовали этот митинг? Неужели никто изначально не верил в честность прошедших выборов? — Воры должны сидеть в тюрьме!

Лозунги, на вкус Михи, были слишком длинными и неуклюжими, но в толпе люди драли глотки, пытаясь докричаться до невидимых слушателей. Кто должен был засвидетельствовать гнев 5 000 человек? На Чистых прудах не было ни одного депутата, не присутствовал президент или премьер-министр. Миха даже новостных камер не видел. Только глухая зимняя ночь, и ветер уносит народное возмущение куда-то в противоположную сторону от Кремля.

Парню было холодно, ни смотря на то, что люди стояли плотно. Он смотрел вперед, где толпились первые ряды, занявшие лучшие места у небольшой сцены с белым плакатом, на котором алыми буквами было написано «Выборы». Что там такое с выборами парень прочитать не мог, флаги и плакаты загораживали ему обзор. Прожектор, направленный на трибуну, иногда светил в глаза, создавая на фоне темных людских теней эффект, способный спровоцировать эпилепсию. Вскоре начался дождь, а вместе с ним полуторачасовое выступление.

Миха не слушал, все больше смотрел по сторонам. Когда-то давно он был на концерте какой-то рок-группы, естественно, не сказав старшим товарищам по организации. Среди них такая музыка не приветствовалась, младшие сначала должны были нормально в Библию вчитаться, а уж потом на гулянки ходить. В тот день в зале было много народа, гораздо больше, чем на митинге. От единения толпы и выступающих на сцене захватывало дух. На Чистых прудах происходило тоже самое. От криков людей закладывало уши, было неважно, что вещали все эти блогеры, политики, сопредставители партий и активисты. Каждый из присутствующих на митинге знал, зачем он сюда пришел, так какая разница, что говорить?

— Он гениален! — пищала какая-то женщина справа от парня, когда со сцены выступал Алексей Навальный. — Каждое его слово сейчас важно, каждая фраза определяет будущее.

Миха сморщился. Что, правда? Вот стоят они, двое, в одной толпе и с совершенно противоположными мнениями. Он считает, что слова выступающих не значат ничего, сейчас со сцены можно хоть ламбаду танцевать, народ подхватит «на кураже». А вот дама думает, что сегодня определяется грядущее страны и каждого отдельного человека, присутствующего на Чистых прудах. Значит, и его, Михина судьба тоже определяется? Только вот кем именно? Господином Дмитрием Быковым, который заявил, что не стоит требовать признания выборов незаконными? Хорошая идея, а зачем же тогда под дождем в декабре тут собралось 5 000 человек? Или, может быть, сам товарищ Навальный, который лично обещает поквитаться с каждым жуликом и вором чуть ли не собственными руками? Почему-то сам Михаил ничего не чувствовал, кроме отчаянного желания перекреститься.

Скоро к горлу подступила нервозность. Часы показывали около половины девятого вечера, когда со сцены Илья Яшин[36], такой же милый и так же когда-то исключенный из партии «Яблоко», как и любимчик толпы Навальный, призвал всех заканчивать митинг и идти оппозиционным маршем на Центральный Избирательный Комитет. Миха, не слушавший до этого ни одного выступления, такой призыв проигнорировать не смог. На его глазах мирный протест собирался превращаться в революцию.

На своем веку парень неоднократно призывал своих товарищей что-то делать, очень часто приказ был стоять или даже убегать. Но руководство всегда осуществлялось Михой, как старшим среди товарищей, негласно, но все-таки избранным лидером. Никогда в жизни он не решился бы самовольно брать на себя лидерство в толпе незнакомцев, поэтому сейчас он не понимал, как до этого додумались выступающие.

Повинуясь старому инстинкту, как когда-то на Манежной площади (почти год прошел с того дня!), Миха начал оглядываться вокруг в поисках возможных угроз. При заходе за металлические ограждения он видел только полицейских, никаких отрядов особого назначения не наблюдалось. Теперь в просветы между головами митингующих иногда можно было заметить крыши автомобилей для перевозки заключенных. ОМОН был уже близко. Его стянули в тот момент, когда толпа начала собираться за предназначенной для митинга территорией. Как охранники правопорядка могли отреагировать на призыв организаторов идти маршем на Центризбирком? Им явно это не понравилось.

Окружающие про реакцию ОМОНа и полиции не думали вообще. Рядом с Михой в толпе стоял молодой мальчик с айфоном и табличкой «Я пытался предотвратить фальсификацию». Парень явно не спал вторые сутки, у него тряслись руки от холода и усталости.

— Женя, у тебя табличка промокает, давай сюда? — предложил парню кто-то из знакомых.

— Нет, пусть мокнет. Это же листок всего лишь… — рассеяно отозвался тот, словно ему был не интересен ни его друг, ни судьба таблички. Его взгляд был устремлен на сцену. — ЭТО НАШ ГОРОД!!! — внезапно закричал парень почти истерично. Миха поежился, глядя на него. И такой парень работал наблюдателем? Да ему надо поспать часов 20, не меньше, а не маршем куда-то идти. Такой молодой…

Скопление людей заколыхалось, подгоняемое призывом идти к Центральному Избирательному Комитету. Большинство людей даже не знало толком где он находится, но это никого не останавливало. Какая разница куда двигаться, если ОМОН перекрыл все выходы? В темноте их было почти не видно в их черной экипировке. Только расплывчатые силуэты виднелись на фоне желтых фонарей Чистых прудов.

Первые ряды двинулись вон с площадки, отведенной для митинга только чтобы наткнуться на стену из крупных, натренированных тел. Полиция, очевидно, вела себя корректно, особо прытких граждан брали под руки и возвращали обратно в строй, не давая прорваться на близлежащие улицы. Первое время Миха, находившийся в центре митинга, вообще не чувствовал, что по краям площади что-то происходит, внутри толпы не было особого движения. Только когда ОМОН стал теснить людей назад, загоняя их в существующие границы площади, парень почувствовал давление.

— Позор! Позор! Позор! Позор! — скандировали люди, стоящие в задних рядах. Те, кто оказались лицом к лицу с полицией молчали, не зная куда деваться.

Мимо Михаила протиснулся все тот же усталый парень, в его руках больше не было промокшей бумажной таблички. Мальчик лез вперед, расталкивая всех, кто стоял на его пути, неуклюже размахивая айфоном. «Он просто сумасшедший», отметил про себя Миха, когда парень потерялся в толпе. В темноте была едва различима его макушка, все-таки парень имел немалый рост. Он подобрался так близко к кольцу ОМОНа, как только мог. Камикадзе.

Задержания начались внезапно. Миха всегда удивлялся, как полицейские определяют, что пора всех «вязать»? Со стороны это выглядело абсолютно спонтанным, что добавило нервозности в атмосферу, царящую в толпах протестующих. Людей просто выдернули из толпы, брали наугад, в основном мужчин, потому что из них состоял «передний фронт». От шока некоторые закричали, подаваясь назад и создавая давку по краям периметра Чистых прудов. Мирный протест закончился профессиональным полицейским захватом.

— Сколько уже забрали? — постоянно спрашивали какие-то девчонки за спиной у Михаила. — Человек 20?

— Скорее 30, - не оборачиваясь, ответил он, застегивая куртку плотнее. Уйти с митинга в ближайшее время он не надеялся, нужно было просто держаться в центре толпы. — За 10 минут уже 30 человек.

— По 3 человека в минуту, — зачем-то подсчитали девочки, чьих лиц он не видел.

— Граждане, расходимся! Митинг закончен! Отойдите к метро, проход в него открыт! — послышались призывы полицейских в мегафон. Почему власти всегда говорят одно и то же? Неужели толпа настолько предсказуема, что с ней следует каждый раз работать по одному сценарию?

Впрочем, отлаженная система дала сбой. Пока ОМОНовцы задерживали людей, вырывая из толпы единицы, несколько сотен митингующих прорвали оцепление, быстрым шагом направляясь в сторону Лубянской площади по параллельным с бульваром улицам. Проулки использовались для парковки машин, с которой в Москве уже давно были очевидные проблемы. Горожане, еще не отошедшие ко сну в 9 часов вечера, рванулись к окнам, с ужасом наблюдая, как поток людей «обтекает» их транспортные средства. «Только бы не сожгли», проносилось в голове у некоторых автовладельцев.

В тот день актов вандализма близ Чистых прудов в Москве зафиксировано не было. Очевидцы наблюдали, как толпа уходит за угол, сопровождая свое шествие свистом и выкрикиванием лозунгов[37]. Первый раз прозвучал лозунг «Путин — вор!», который позднее стал неотъемлемой частью любого протестного движения. Район Чистых прудов проснулся, а из окон высовывались люди, кричавшие слова поддержки митингующим.

Илья Яшин, действительно, призывал людей идти к зданию ЦИКа, однако такой призыв трудно назвать революционным: он просил участников митинга двигаться, не препятствуя движению транспорта на дорогах. Предполагалась простая смена дислокации митинга, которая вылилась в массовый марш. В течение нескольких последующих часов протестующие перемещались по центру города, вынудив полицию выставлять заграждения вокруг Кремля и здания Центральной Избирательной Комиссии.

(с) Вольтер

Питер. Более 48 часов после дня Х

Дима стоял в окружении друзей, которых он нашел в толпе народа, у входа в метро «Гостиный двор». Двое парней тряслись, одетые в тонкие куртки, накинув на головы капюшоны, а ему было не холодно. Руки у молодого человека по жизни были ледяные, из дверей, ведущих к эскалаторам, периодически просачивался теплый воздух. Сердце билось учащенно, гоняя кровь по телу и не давая Диме замерзнуть без шапки и в осеннем свитере. Он был на «пятачке» между метро и подземным переходом через Невский проспект уже 20 минут, и все это время адреналин в его организме только повышался. С трех сторон «пятачок» окружали отряды ОМОНа, чьи здоровые, бледные в городских огнях автозаки закрывали обзор на все окружающие улицы — на проспект и Садовую. Для того чтобы лучше видеть, парень запрыгнул на ограждение подземного перехода, ухватившись за ближайший фонарный столб. Так ему удалось находиться на возвышении, над толпой, наблюдая за происходящим сверху вниз.

— Снимут тебя оттуда когда-нибудь, — прокомментировал его акробатику один из друзей-анархистов. Дима только отмахнулся. Это был второй митинг, на котором он присутствовал, первый состоялся вчера, в то же самое время, когда на Чистых прудах выступал Навальный. Оппозиционный Алексей утянул на московскую акцию все внимание прессы и Интернета, про то, что в Петербурге люди тоже протестовали против фальсификаций на выборах, казалось, никто даже не знал[38].

На второй день Дима был уже в курсе, что полицейские могут «свинтить» любого, кто попадется под руку, но предпочитают вклиниваться в центр толпы, откуда труднее убежать. Чем громче кричишь, тем больше шансов, что тебя заберут. Хорошо помогает стоять с краю, в случае чего всегда можно развернуться и дать деру, или же просто притвориться, что ты — случайный прохожий.

ОМОНовцам тяжело, митинг, который должен начаться в 18:00, собирали в центре города и в час пик. Полицейские не в состоянии точно отличить, кто участвует в акции, а кто просто проходит мимо. Впрочем, сам Дима на трудягу, спешащего домой после работы, поход мало: на ногах берцы, на руках перчатки без пальцев, на голове почти нет волос (короткая стрижка стоила ему кучи истерик со стороны женской половины друзей).

— Это наш город! Это наш город! — нестройно и разрозненно разнеслось над Гостиным двором. Дмитрий недовольно вздохнул: придется помочь скоординироваться. Втроем с друзьями-анархистами они во все горло завели «Ваши выборы — фарс!», отмечая, что народ с готовностью их поддерживает.

Толпа становилась плотнее, все больше народа подходило со стороны Думской улицы. В направлении Садовой по верху свернуть нельзя, тротуар был перекрыт полицейскими фургонами. Многие граждане проходили мимо, бросая опасливые взгляды на демонстрацию и спеша нырнуть в переход. Другие, не стесняясь суровых взглядов полиции, останавливались и начинали снимать происходящее на камеры мобильных телефонов. Половина из них, правда, тут же бросала это дело, когда сзади, на проезжей части Невского проспекта начинали скапливаться полицейские в экипировке. Другая половина репортеров оставалась, вливаясь в толпу, двигаясь ближе к центру действия.

— Глянь, — Диму пихнул один из знакомых, стоявших ниже его, попав локтем куда-то в район колена. Парень повернул голову и увидел, как со стороны выхода из метро «Невский проспект» выруливает автозак.

Одного предыдущего митинга Диме хватило, чтобы понять, как именно действует ОМОН при разгоне демонстрации. Он читал об этом и раньше, но лично наблюдать не приходилось, все-таки в 90-х годах он был маловат для протестной деятельности. ОМОНовцы вереницей окружают толпу, рассекая ее на сектора, в любом из которых могут начаться задержания. Выхватить человека, заломать руки и увести — не слишком трудная работа для натренированного силовика, однако нарушителя нужно еще куда-нибудь посадить. Для этого к месту митинга сгоняют автозаки или фургоны, в зависимости от количества ожидаемых задержаний. Часть техники стоит на ближних улицах, митингующие о ее существовании могут и не догадываться. Первый автозак заполняется задержанными, закрывает двери и уезжает, ОМОН вызывает другой. Несколько минут, которые проходят между сменой автозаков являются для митингующих самыми безопасными. Пока людей некуда сажать, ни одного задержания не проводится.

На глазах у Димы к Гостиному двору подъехал первый на сегодня полицейский фургон. Парень не сомневался, что будут «винтить», но чтобы так скоро? Полиция была явно возмущена, что после вчерашнего, достаточно жесткого разгона митингующих, люди решились выйти на улицу еще раз, в то же время и на то же место. Одного подавления оппозиционной активности не хватило, а, значит, стражи правопорядка работали второй день подряд. Почему-то Диме думалось, что они этому не слишком рады.

— Уйдем? — предложил кто-то из знакомых.

Дмитрий уходить не хотел, ни смотря на то, что особого смысла в митингах у Гостиного двора не видел. Нужно было идти дальше, кричать громче, привлекать больше внимания. «Пятачок» был неудобный, митингующих на таком очень просто поймать, а до того — обвинить в том, что они мешают проходу граждан и движению транспорта.

Завибрировал телефон в кармане, парень вытащил аппарат двумя пальцами. Экран мигал сообщением, от которого веяло безразличием так сильно, что волнение автора было очевидным. «Ты где? Юля». Дима собирался позвонить, но толпа рядом с ним в очередной раз разразилась криками «Это наш город!», после чего в подъехавший фургон полиция начала заталкивать пару молодых людей, которые держали плакаты. Прийти на митинг с транспарантом — еще один верный способ попасть в отделение, такие вещи моментально привлекают внимание ОМОНа.

«У Гостинки», отписался Дима, когда возня в толпе временно стихла, а полиция отошла в сторону проезжей части, снова начав требовать прекратить несанкционированную акцию, проходящую в нарушение федерального закона. «Присоединяйся».

Он сомневался, что Юля придет. После выборов девушка расслабилась, а от увиденных ею репортажей с Чистых прудов она и вовсе впала в культурный шок. У нее в голове не укладывалось, что вообще такое произошло, что толпа народа вышла митинговать. Протесты не вписывались в ее картину оппозиционной деятельности, что было Диме совершенно не понятно. Если не протесты, то что же тогда должно под эту деятельность подпадать? Дима верил, что разговорами оппозиционное дело с места не сдвинуть, Юля не согласилась, в общем-то, на том они и порешили. Юленька на митинге, с учетом ее рабочей занятости, практически семейных отношений и идеализма, не основанного на глубоком знании политологии, — эта картина Диме представлялась с трудом.

«Может, и приду», пришел ответ ему на телефон. Дима сунул аппарат в карман и забыл о нем. Началась новая серия задержаний на «пятачке», в фургоне оказалось уже 4 человека. Полицейские закрыли двери, и машина с фырканьем отъехала от Гостиного двора по Невскому проспекту.

Митинг против нелегитимных выборов в Государственную Думу, имевший место 5-го декабря в Санкт-Петербурге, называют самым незаметным митингом в начальном протестном периоде конца 2011-го, начала 2012-го года, не смотря на то, что по его результатам было задержано около 300 человек, из которых нескольких пытались обвинить в экстремизме.

Глаза Интернет — сообщества в момент, когда начался митинг, были устремлены на Москву, где протест получился более массовым и ярким, в основном из-за участия в нем известных политических и общественных деятелей. Петербургские оппозиционеры после этого неоднократно жаловались на то, что в Северной Столице не хватает известных людей, чтобы привлечь к митингам внимание общественности своим на них присутствием, а так же что «вся движуха достается Москве».

(с) П. Буаст

Москва, то же время

Телефон Егора разрывался, вибрируя в кармане. До этого парень уже отключил звук, чтобы не слышать сигналы приходящих пачками смс сообщений. Он устало натянул и без того растянутую шапку на замерзшие уши, сидя в подъезде. Домой было нельзя, дядя привел друзей, каких-то кавказцев с работы. Егор точно не удержался и убил бы кого-нибудь, нервы из-за телефона были на пределе. Дядюшка тоже был хорош, приводил товарищей по два-три раза в неделю, прекрасно зная о взглядах своего племянника, но каждый раз показывая, что ему на них плевать, потому что он их осуждает. Свое поведение, когда он пьянствовал и дебоширил, он осуждать никому не позволял…

Тяжело вздохнув, Егор вытащил телефон, намереваясь совсем его отключить. На экране светились уведомления о 17-ти сообщениях с разных номеров. «Вот я идиот», мысленно простонал парень. «Это же надо было дать свой номер этим психам!».

Сообщения посыпались с утра, 5-го декабря, пока Егор еще спал. Первые уведомления с их назойливым писком парень проигнорировал, подумав, что они ему сняться. Далее телефон жужжал несколько раз в час, настойчиво не давая Егору досмотреть какой-то невразумительный сон, в котором его мобильник упал в реку и разбился о дно, и это было прекрасно.

«Егор, привет! Спасибо тебе за помощь вчера. Результат достигнут, мы все молодцы! Хочешь отметить победу? Саша»

«Так и не получил ответа от тебя, сообщение дошло? Предложение отметить еще в силе. Ответь мне, передам детали, что — где — когда. С»

«Егор, у тебя денег, что ли, нет на телефоне? Я тебя на мероприятие хочу пригласить, ее устраиваются хорошие люди из дружественного нам движения, думаю, тебе понравится. Без денег, конечно, но будет весело. Срочно позвони. Александр»

«Егор, это Лиза. Мне твой номер дал Саша. Не желаешь погулять? У нас тут тусовка намечается в центре города, присоединяйся!»

«Это снова Лиза. Ты не бойся, я к тебе не пристаю, просто, чем больше народа, тем лучше для акции. Приходи!»

«Егор, с тобой все хорошо?»

«Егор, на всякий случай предаю следующей смской время и место акции. Нам нужны люди, приезжай»

«Егор, Саша сказал, ты так хорошо справился вчера, больше бы таких людей. Наше движение в отличных отношениях с движением Саши, мы хотели бы тебя поблагодарить, приезжай к нам сейчас же. Лиза»

5-го декабря 2011-го года митинг против фальсификации выборов был не единственным в столице. Одновременно с ним, в то же время партия «Единая Россия» проводила праздничную акцию, на которой набравшие чуть более 50 % победители собирались поблагодарить всех своих сторонников. Количество участников, заявленное полицией — 5 000 человек. На следующий день, 6-го декабря 2011-го года, планировалось устроить повторную акцию и собрать уже 10 000 участников, однако цели акции остались для общественности неясными, ведь два раза подряд благодарить избирателей не требовалось, нужно было начинать работу в Думе.

(с) Амброз Бирс

Питер. Часом позднее

Дима в пятый раз вернулся на избранную раньше позицию, стоя на ограждении подземного перехода, держась рукой на столб. Третий автозак уехал в сторону площади Восстания, заполненный людьми. Обстановка у Гостиного двора накалялась, митингующие были в возмущении от того, что полиция задерживает всех без разбора. Все чаще стражам правопорядка оказывалось сопротивление в виде тычков и вырывания рук, что приводило к заламыванию конечностей и особо грубому обращению с задержанными людьми. После отъезда третьего автозака ОМОНовцы разошлись строем по периметру «пятачка» у метро, в очередной раз, давая митингующим возможность перевести дух и собраться в центре площади.

— Позор! Позор! Позор! Позор! — скандировала толпа, диковато оглядываясь на полицейских. Те, молча, хмурились в ответ, стоически терпя вспышки от фотоаппаратов на своих лицах.

Юля возникла из темноты внезапно, появившись откуда-то со стороны перехода, и потянула Диму, стоявшего на возвышении, за край куртки. Парень посмотрел вниз, даже не узнав ее сначала. Девушка куталась в пальто, прижимая к груди сумку. Вид у нее был совершенно растерянный и перепуганный.

— Юленька? — удивился он, до конца уверенный, что она не явится.

— Привет! — девушка постаралась перекричать толпу, с каждой минутой беснующуюся все больше. — Я смотрю, тут у вас весело.

— Рад видеть, — Дима подхватил ее под локоть и затащил на ограду, так что Юля вцепилась сначала в него, а потом в столб. Маневр был своевременным, так как люди, стоявшие по краям «пятачка», хлынули назад, стараясь оказаться как можно дальше от ОМОНа, который снова пришел в движение. Юлю вполне могли бы прижать к стенке подземного перехода, если бы она оказалась у них на пути. — Какой у меня сегодня удачный вечер, одна девушка уходит, другая тут же приходит. — Дима усмехнулся, вспомнив только что направившуюся домой Лялю.

— Что здесь творится? — Юля явно нервничала, очевидно, уже сожалея, что явилась.

— Учимся выражать протест, — спокойно пояснил Дима, аккуратно передвигая девушку подальше от людей, кричащих и снимающих происходящее на фотоаппараты. — Познакомьтесь, — парень указал в сторону своих друзей, терпеливо переживавших посещение Дмитрия еще одним существом женского пола. — Юля, это товарищи анархисты. Анархисты, это Юля.

Юля покосилась на «товарищей», впервые в жизни видя анархиста не на картинке в Интернете, неуклюже помахав молодым людям замерзшими пальцами. Не получив в свой адрес никакой реакции, она переключила внимание обратно на Диму.

— Ты тут остаешься? — спросила она.

— Естественно, — беззаботно ответил он. — Если все уйдут, толку от этого и без того бесполезного митинга не будет никакого.

— Ты дождешься, что тебя арестуют, — нервно оглянулась Юля в сторону метро.

— Тебя тоже, — рассмеялся Дима. — Твое начальство знает, что ты здесь?

— Мой рабочий день закончен, что хочу, то и делаю, — упрямо огрызнулась она. — Нет, не знает. И не узнает, — подумав секунду, добавила она уже спокойнее.

В этот момент «проснулся» ОМОН, завидев подъезжающий к Гостиному двору автобус, куда могло поместиться человек 15 «нарушителей». При виде автобуса Юля окончательно напряглась, инстинктивно отходя дальше от скопления людей. Дима помог ей слезть с ограды, теперь они стояли на одном уровне со всеми, и толпа колыхалась вокруг них, угрожая сбить их с ног или утянуть за собой в опасную близость к полиции.

— А вот это называется «винтаж», — Дима ловко увернулся от пятящейся толпы, а вот Юлю жестко двинули по плечу рюкзаком с чем-то тяжелым. Девушка увидела, как ровный строй ОМОНовцев вклинивается, захватывая в полукруг митингующих, которые в один момент становятся задержанными. Отрываясь от строя, двое или трое полицейских сопровождали человека к автобусу. Люди, стремящиеся оказаться подальше от полиции в момент «винтажа» были практически неуправляемы, снося все на своем пути.

Юля передернулась. Вот уж чего ей никогда не хотелось, так это быть задержанной таким образом. Ей вообще не хотелось приближаться к полицейским, садиться в автозак и проводить ночь в «обезьяннике». Митинг проводился в рабочий день, значит, с утра нужно было идти в офис, а если позвонят начальству? Это же катастрофа, ведь Юля — юрист!

— Я, если честно, хотела тебя забрать, — призналась Юленька, нервно наблюдая за напряженной толпой у Гостиного двора. — Неспокойно как-то, жестко товарищи полицейские действуют.

— Иди домой, Юль, — предложил Дима, которому ее опека была совершенно не нужна. — Ты же меня не к себе домой забирать собралась, а к маме я всегда успею.

— Ну… ладно… — вздохнула она, понимая, что слушать ее парень не будет. Предложить ему развлечение лучше, чем оппозиционный митинг, она не могла. — Напиши, когда тебя задержат, вызову тебе адвоката.

Дима ее уже не слышал, они с друзьями постарались углубиться в толпу, в очередной раз замершую в перерывах между задержаниями. Очевидно, в случае задержания звонить Юле было бесполезно, она хоть и юрист, но с российскими правозащитными реалиями ни разу не сталкивалась: работала по европейским стандартам и понятиям с всякими англичанами и немцами. Совершенно бесполезное существо.

Еще около 30-ти минут он провел на «пятачке», наблюдая, как растет раздражение полиции, а народу на митинге становится все меньше. Против протестующих играли холод и темень, декабрьский Петербург не располагал к долгим гуляниям на улице. Количество людей сокращалось, а значит оставаться в стороне, незамеченным полицией, становилось все сложнее.

— Марш на Исаакиевскую площадь! — провозгласил кто-то, кого еще не успели задержать за излишнюю активность. — Вперед, ребята!

Дима подумал, что это неплохая идея: не марш, конечно, но смена дислокации. ОМОН от призыва переместиться в непосредственную близость от здания законодательного собрания Санкт-Петербурга, несколько удивился и напрягся, но парень не удосужился задержаться, чтобы почувствовать на себе полицейский гнев. Держась на безопасном расстоянии от ОМОНовцев и их автозаков, Дима проскочил «пятачок». Полицейские заметили его бегство, проследив перемещение по слякотной улице вместе с еще несколькими ребятами. Среди них было две девушки, одна из которых быстро отстала, а вот другая, не потрудившись застегнуть куртку, не смотря на холод, лишь припустила вперед, пытаясь раньше Димы оказаться на Исаакиевской площади. На углу Большой Морской улицы девушка оглянулась, подмигнув Диме с таким видом, будто он — самый медлительный человек в мире.

Милых девочек, встречавшихся Диме на улице и с которыми он общался в период поездки в общественном транспорте или стояния в очереди, в жизни парня было предостаточно. Эта была симпатичной, с огоньком в глазах, и явно бесстрашной, такие ему всегда нравились. Через минуту парень догнал ее, молча, подмигнув в ответ. Друзья-анархисты все равно куда-то потерялись, путь до площади молодые люди проделали вместе.

— Часто на митинги ходишь? — поинтересовался Дима в своей обычной обаятельной манере.

— Первый раз. А ты? — хихикнула девушка.

— Только этим и занимаюсь, — с самым серьезным видом ответил он. Девочка снова засмеялась, он смешил многих. — В интересах революции.

— А у нас революция? — удивилась она.

— Сейчас проверим, — пожал плечами Дима и осмотрел Исаакиевскую площадь, стоило им подойти к ней со стороны Большой Морской улицы.

Там не было ни души, кроме одинокого полицейского, расхаживающего туда и сюда возле здания законодательного собрания. Именно неподалеку от него Дима и остановился со своей новой знакомой, закурив сигарету. Очевидно, революция откладывалась. Ничего ужасного парочка не делала, просто переминалась с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть под петербургским ветром, оглядываясь по сторонам. Через какое-то время стало ясно, что от Гостиного двора больше никто не придет. Полиция тоже это поняла, никто не спешил высылать на Исаакиевскую площадь группы захвата, чтобы остановить митингующих.

— Мне вообще кажется, что захват этого здания — самое простое, что можно было бы сделать. Посмотри на эти окна на первом этаже, всего один кирпич надо бросить, а потом даже ребенок через низкий подоконник сможет перелезть, например, — Дима указал рукой в сторону здания ЗАКСа[39], к которому они решили, закурив по новой сигарете, подойти поближе.

— Молодые люди, — за их спинами раздался голос. Дима обернулся, осмотрев полицейского с красным, замерзшим носом, с ног до головы. — Чего стоим?

— Ммм… — парень позволил себе подумать буквально пару секунд. — Любуемся красотами родного города. А вы?

— Документы предъявляем, — щелкнул зубами полицейский, толи от холода, толи от досады.

Девушка, чье имя Дима так и не удосужился узнать, нерешительно попятилась. Документов у нее явно не было. У парня паспорт был с собой: очень редкий случай, обычно он не выносил его из дома, чтобы не потерять, да и с его стилем жизни документ быстро бы пришел в негодность.

— А вы, простите, кто? — поинтересовался Дима, скрестив руки на груди. Сигарета медленно дымилась в его пальцах.

— В смысле? — не понял полицейский. — Полиция Российской Федерации.

— Да? Но вы не представились, — покачал головой парень. — На основании пункта 4 статьи 5 закона «О полиции», при обращении к гражданину сотрудник полиции обязан назвать свои должность, звание, фамилию, потом предъявить по требованию гражданина служебное удостоверение, после чего сообщить причину и цель обращения.

— Сержант Иванов, младший начальствующий состав в охране петербургского законодательного собрания, — мрачно протараторил полицейский. — Почему стоим на охраняемой территории?

— Удостоверение предъявите, пожалуйста, — проигнорировав вопрос, Дима залез рукой в карман, вытаскивая оттуда потрепанный блокнотик и ручку, не торопясь и записывая в него данные сержанта Иванова. После этого они с девушкой вопросительно посмотрели на стража правопорядка. Тот нехотя вытащил удостоверение, помахав им у Димы перед носом так, что тот ничего не успел разглядеть. С чувством выполненного долга, сержант торжествующе посмотрел на ребят. — А теперь… — Дима, на которого триумф не произвел особого впечатления, в очередной раз взялся за блокнот и ручку. — Теперь НОРМАЛЬНО покажите удостоверение.

Девушка, все это время стоявшая тихо, давилась от смеха. Чтобы хоть как-то сдержаться, она отвернулась и принялась увлеченно рассматривать красоты Исаакиевской площади. Лишь по шуршанию она поняла, что сержант Иванов снова вытащил и раскрыл свое удостоверение, все данные из которого Дима очень медленно переписал в блокнотик.

— Молодые люди, шли бы вы отсюда, — теряя остатки терпения, снова заговорил полицейский. — Но сначала, документы предъявляем.

— А где ваш значок? — Дима уперся взглядом в грудь сержанта. — Согласно пункту 5 статьи 25 закона “О полиции” сотрудники полиции, несущие службу в общественных местах, имеют специальный нагрудный знак, позволяющий идентифицировать такого сотрудника.

— Еще не выдали! — огрызнулся Иванов. — Моя очередь на получение подходит на следующей неделе.

— Аха… — задумчиво покивал Дмитрий, затем вытащил из кармана куртки телефон и передал его стоящей рядом девочке. — Сделай одолжение, позвони прямо сейчас на последний номер, подойдет мой брат. Скажи ему где я, с кем я разговариваю, во что я одет, а так же, что если я не приду сегодня ночевать домой, я не блядствую, как он может подумать, а меня, скорее всего, похитил некий мужчина примерно 40-ка лет, светло-русые волосы, голубые глаза, шрам на левом виске назвался сержантом Ивановым, нагрудного знака полицейского не имеет.

— Угу… — закусив губу, девушка пошла набирать номер, стараясь не смотреть на вытянувшееся, покрасневшее лицо полицейского.

— Предъявите… документы… — процедил Иванов, сжимая пуговицу на кителе вот возмущения.

— Зачем? — спросил Дима. Девочка за его спиной, только что завершившая самый странный разговор по мобильному телефону в своей жизни, тихо схватилась за живот.

— Потому что это требование сотрудника полиции! — Иванов вполне мог зарычать.

— Нет, минуточку… — покачал головой парень. — В Законе «О полиции», а именно в подпункте 2 пункта 1 статьи 13, указано, что для проверки документов у сотрудника полиции должно быть основание подозревать гражданина в том, что он либо находится в розыске, либо совершил уголовное или административное правонарушение. В чем конкретно вы подозреваете меня и эту милую девушку?

Сержант Иванов глубоко вздохнул, попытался еще что-то сказать, но передумал, развернулся и зашагал обратно к своему невидимому посту, оставив молодых людей стоять в одиночестве. Полицейский не ушел далеко, но попыток вернуться не предпринимал, только мрачно наблюдал за парочкой со стороны.

— Это было афигительно!! — пискнула девушка. — Я Лена, кстати.

— Est charmé avec vous, mademoiselle[40], - слегка кивнул Дима, в две затяжки докуривая очередную сигарету и выкидывая в сторону окурок щелчком пальца.

— Ага! — в полной тишине Исаакиевской площади раздался громкий голос сержанта Иванова. — Стоять! Предъявить документы! Вы выбросили мусор на тротуар, своими действиями нарушив статью 22, пункт 1 Закона Санкт-Петербурга «Об административных правонарушениях в Санкт-Петербурге»! Теперь я имею право потребовать у вас паспорт, и вообще, я вас оштрафую!

— БЕЖИМ! — недолго думая, Дима схватил Лену за руку, и они рванули в сторону одной из улиц, ведущих к станции метро «Садовая», не давая стражу правопорядка опомнится от шока. Бегали они быстро, поэтому уже через 20 секунд от молодых людей и след простыл.

Завернув за угол, двое затормозили, чтобы перевести дух. Не смотря на то, что сержант Иванов не мог, да и не стал бы их преследовать, оба предпочли оказаться от Исаакиевской площади подальше. Дима отдышался первым, прислонился к стене и, ощупав карманы, понял, что выронил злополучные сигареты.

— Это реально было афигительно, — тяжело дыша, просияла Лена, убирая в темноте короткие, светлые волосы за уши. — Давно я так не веселилась, — с этими словами она сделала шаг вперед, обняла Диму за шею и наградила коротким, но жарким поцелуем прямо в губы. Молодой человек не счел нужным вырываться, поцелуи вполне сопутствовали моменту. — Ну, я пошла… — сказала Лена, наконец, отступая в сторону.

— Приятно было познакомиться, — подвел итог Дима, наблюдая, как она уходит, засунув руки в карманы. Когда девочка скрылась по направлению к метро, парень шумно вздохнул, подставив лицо морозному ветру.

С конца 2011-го года количество полицейских патрулей на улицах Москвы и Санкт-Петербурга, очевидно, увеличилось. Уже к весне 2012-го года отряды ОМОНа из-за протестной активности были вынуждены перейти на круглосуточный режим реагирования. Горожане неоднократно отмечали наличие стражей правопорядка в местах, где их раньше никогда не было, например, автозак был зафиксирован на Дворцовой площади Петербурга.

Большое количество дополнительных отрядов было стянуто в центральные города из регионов, некоторые из которых до сих пор не вернулись домой. Бойцы ОМОНа транспортируются к месту назначения на поездах, что вызвало у некоторых публичное недовольство и желание передвигаться на самолетах: данную льготу государство им никогда не обещало.

(с) П. Буаст

когда не интересоваться политикой всем стало невозможно

© Вера Полозкова, «Блокада»

Москва. Менее месяца до дня У

Еремей с трудом открыл один глаз, высунув нос из-под одеяла. Сверху на него тут же упал тяжеленный плед с изображением щенка. Покрывало казалось настолько массивным, что мальчик глухо застонал, рухнув обратно на подушку.

— Бог мой, Еремеич, это что же нужно такое было сделать, чтобы так заболеть? — за преградой из одеял раздался знакомый голос старшего наставника.

— Наверное, Бог и наказал… — промямлил Еремей, не найдя в себе сил перекреститься. Температура у него была под 39 градусов, он даже говорил с трудом. — Я поддался искушению любопытства, брат.

Миха, который за время наставничества уже 10 раз успел пожалеть, что ему достался для опеки именно Еремей, шумно вздохнул. На календаре было 5-е февраля, за окном трещал настоящий русский мороз. Мама подопечного уже рассказала ему, в ужасе заламывая руки перед иконами в «красном углу» гостиной, как именно ее непутевый сын провел весь вчерашний день, когда на улице температура была еще ниже. Миха из истории мало что понял, кроме того, что Еремей с группой каких-то ребят не из организации, провел весь день на холоде, участвуя в шествии и митинге на Болотной площади.

«Грех же это… — вздыхала мать новоявленного протестанта. — Поговори с ним, пожалуйста, про митинг этот вчера по телевизору показывали, столько полиции, Боже ж мой…»

Миха обещал, что он поговорит, а потом, раздевшись и помыв руки, направился в комнату к Еремею, который валялся в кровати в полубессознательном состоянии с лихорадкой. Заразиться Миха не боялся, он-то не бегал вчера по морозу, попадая на телеэкраны и в объективы фотоаппаратов. Еремей не просто подхватил ГРИПП, очевидно, он заболел какой-то другой болезнью, дающей осложнения на мозг.

— Ну, и чего ты туда поперся? — недовольно нахмурившись, молодой человек сел на единственный в комнате стул, квартира у мальчика была обставлено по-православному скромно, без излишеств. — Как тебя угораздило?

— Я… я давно уже хочу в нашу с тобой организацию затащить одного товарища, бывшего одноклассника, — закашлявшись, хрипло пояснил тот, пытаясь сесть. — Он уже даже бородку отпустил… — Миха на это только передернул плечами. Во истину, для вступления в такую организацию, в какой состояли они с Еремеем, только и нужно, что отрастить волосы на подбородке. — Вчера мы встретились с ним возле церкви Иоанна Воина на Якиманке, а он оказался не один: привел еще двоих друзей. — Еремея свалил новый приступ кашля. — Я только обрадовался, думал, что чем больше народа, тем лучше. Уже даже представил, как буду у них наставником… — Миха подавил смешок, услышав это заявление. — Но все оказалось совсем не так, эти трое даже не собирались идти со мной в церковь.

В этот момент в комнату зашла мама Еремея, со скорбным видом занося внутрь поднос с чашками чая и вареньем. Миха кивнул ей успокаивающе, чтобы женщина не волновалась. Уж он-то точно разберется, что такое случилось с ее сыном, тем более что Еремей сам был готов все рассказать. При виде родительницы, он замолк, толи чувствовал себя виноватым, толи просто стеснялся.

— Захотите есть, я приготовлю что-нибудь витаминное, — женщина спешно покинула комнату, прикрыв дверь.

— Так вот! — вцепившись дрожащими руками в горячую чашку, Еремей продолжил сбивчивый рассказ. — Я зову их в храм, тем более что выглядят все прилично, но они отказываются.

Парни, замотанные в белые шарфы, планировали принять участие в мирном шествии и митинге «За честные выборы», который должен был состояться на Болотной площади. Еремей знал, что Москва жила от одного митинга до другого, каждый протест собирал народу больше, чем предыдущий. Занятый учебой и делами организации, у него не оставалось на политику никакого времени, но развернутая в социальных сетях компания по рекламе митинга 4-го февраля бросалась в глаза даже тем, кто не интересовался протестами.

«— Мне почему-то кажется, что тебе такое будет интересно, — старый школьный товарищ прямо посмотрел на Еремея. — Это мирный протест, вы же против насилия? Думаю, это очень… православно?

— Это хорошо, что мирный, — кивнул Еремей. — Но в чем его смысл?

— Государство нас обманывает. На выборах в декабре его обман раскрыли и доказали, но справедливости не удалось сыскать даже с видео подтверждениями и свидетельствами очевидцев, — мрачно заговорил один из новых знакомых. — Мирный протест направлен на то, чтобы показать, что нас не ввести в заблуждение рассказами о том, что нарушений на выборах не было, что есть люди, которые не голосовали за «Единую Россию», и что их очень, ОЧЕНЬ много.

— Я тоже не голосовал, — признался Еремей. — Хотя нам говорили, что на все воля Божья, если уж победило «ЕдРо», то не наше это дело сомневаться».

Парни не нашлись, что на это ответить, никому из них явно не хотелось начинать обсуждать религию и веру. Двое замотали шарфы посильнее, на улице стремительно холодало. Еремей понял, что троица собирается уходить. Бывший одноклассник, очевидно, тоже считал посещение митинга более интересным, чем поход в церковь. Прямо на глазах у Еремея он вытащил из сумки черно-белую маску, на подобие которой парень видел в каком-то фильме ужасов. Бледное резиновое лицо с черными глазами как бы беззвучно кричало.

«— А это вам зачем? — не удержался от вопроса Еремей, указывая на маску «Крика».

— Да мы тут хотим поиздеваться, — усмехнулся бывший одноклассник. — Чем заметнее и креативнее прикид, тем лучше. На митинге много людей сами придумывают себе плакаты и лозунги, получается очень круто.

— А у вас какой? — второй вопрос сорвался с губ Еремея, любопытство взяло верх.

Вместо ответа один из парней надел свою черно-белую маску и развернул плакат с надписью «За ненасильственное сопротивление!». Сам не понимая почему, Еремей фыркнул. Картина и вправду получилась забавная, с учетом того, что мужчина в маске «Крика» в кино был жестоким маньяком-убийцей.

— И… много таких, как вы? Креативщиков? — Еремей задумчиво склонил голову на бок.

— Очень много, — признался одноклассник. — Пошли с нами, сам увидишь… — с этими словами он улыбнулся с видом змея-искусителя».

— И ты пошел?! — воскликнул Миха, когда его младший товарищ замолчал, чтобы выпить остывающий чай. — Псих ненормальный. На этих митингах забирают в полицию и сажают на 15 суток. Я был на Чистых прудах 5-го декабря, когда люди пошли маршем, арестовывали всех без разбора, понимаешь?

— Так ты тоже был! — обрадовался Ерема. — Но ты ведь не из политических, так? Там много таких, которым политика по боку…

— Полиции на это плевать, — покачал головой Миха. — Заломали руки и увели, не докажешь потом, зачем ты приходил, стоял и кричал.

— Да нет же! — продираясь сквозь кашель, Еремей заблестел глазами из-под одеяла. — Можно же именно в мирных митингах участвовать, тогда все будет хорошо. Мне парни все объяснили…

Людей, участвующих в митингах, можно разделить на разные группы в зависимости от типа их активности: те, кто ходят «по фану», к которым Еремей причислял, возможно, теперь и себя. Для таких людей протест — не основная цель посещения митингов, настроены они мирно и подходят к своему участию в акциях с большим воображением. Именно позитивные массы создают на митингах атмосферу, ради которой потом приходят новые люди, подкупленные отсутствием ощущения опасности за свое здоровье, которое всегда присутствует на радикальных акциях.

Во вторую категорию можно причислить самых обычных людей, которые имеют определенные знания о политической ситуации в стране и выходят, чтобы высказать, таким образом, свое недовольство. Таких людей, как объясняли новые «учителя» Еремею, большинство. Они посещают далеко не все митинги, но готовы выйти протестовать по поводу, задевающему лично их, будь то платное образование или полицейский произвол.

— Человек, которого ни разу не трогал ОМОН, или тот, у кого не арестовывали кого-то из близких людей, скорее всего, на такой митинг не пойдет, — Еремею помог горячий чай, кашель перестал терзать его слишком сильно. — Но он, возможно, пойдет протестовать против повышения цен на ЖКХ, никому же не хочется получать повышенные счета.

— Какое повышение ЖКХ? У нас даже транспорт не подорожал![41] — не понял Миха. — Правительство обещало не трогать цены, собственно, так оно и есть.

— Ну, это я для примера сказал, — отмахнулся Еремей с несвойственным ему раздражением. Раньше мальчик никогда так не разговаривал со старшим наставником, видимо, потому что не знал ничего, что и так было бы известно Михе.

Еще, продолжал Ерема, есть активисты, чья деятельность непосредственно связана с политической обстановкой в стране. До выборов и других скандалов, в которых открыто фигурировала власть, такие активисты работали локально, вели деятельность в границах конкретных университетов или районов, занимаясь небольшим кругом проблем. Теперь же группы активировались, заполучив для «раскрутки» такую глобальную проблему, как фальсификации на голосованиях или неправомерные аресты.

— Ну, а последние, они самые долбанутые, — подвел итог Еремей, падая на подушки, которых в его кровати было целых три. — Ребята называют их «упоротыми радикалами», типа бородачей в горах Кавказа, которые бегают с автоматами, воюя против существующего режима. Такие люди реально желают смерти членам властной верхушки, при случае готовясь кинуть в них «коктейль Молотова». — заметив неодобрительный взгляд Михи, Ерема поспешил оправдаться. — С такими отморозками я никогда не общался, да и ребята тоже. Убийство и гнев — страшные грехи.

— Хорошо, допустим, — несколько озадачено произнес Михаил. — Ты туда сходил, но как ты можешь гарантировать, что тебя не примут за одного из этих «упоротых радикалов» просто так, по ошибке?

— Да потому, что их очень мало! — воскликнул мальчик, чуть не упав с кровати от возбуждения. — На митинге вчера их не было вовсе, понимаешь? Если кто-то и пытается устроить заварушку, то участники митинга сами же их затыкают, добиваясь того, чтобы протест был мирным, — в ответ на это Миха наградил его недоверчивым вздохом. — Эх, брат, ты просто не был там вчера, понимаешь? Увидел бы своими глазами, сразу бы все понял… — с этими словами Еремей почти мечтательно посмотрел в окно, за которым виднелся черно-белый двор его района.

Это было шествие от Якиманки до Болотной площади. Перед началом движения люди формировались в колонны в соответствии с политическими, социальными и личными взглядами: анархисты, коммунисты, антифашисты, националисты, даже сторонники Михаила Прохорова. От последних участников никто не ожидал такого единения. Окружив своего любимца и нового потенциального будущего кандидата в президенты, граждане особо не заботились о целях митинга, посвящая больше времени возможности пообщаться с самим господином Прохоровым, возвышавшимся над толпой в своей шапочке.

Шествие растянулось на километры, со стороны казалось, что собралась и движется вся Москва. Лозунги выдумывались на ходу, что-то скандировалось массово, а что-то нравилось лишь отдельным группам участников. Некоторые фразы тут же занимали место на небольших белых бумажках, которые раздавали активисты в процессе передвижения. Писать на морозе было трудно, новоиспеченные плакаты выходили кривыми, но не уступали в качестве классическим «кричалкам», к которым митингующие привыкли еще с декабря 2011-го года: «Светлую голову царя — в институт мозга».

— Рядом с нами шли товарищи с огромным плакатом «Нам не нужна арабская весна!», — вспоминал Еремей. — Так мой одноклассник быстро сориентировался и вытащил плакат с надписью «А нам нужна!», так мы вместе и шли…

Миха только усмехнулся. Так ли безразличны к причинам протеста эти Еремины новые друзья, как он рассказывает? Или они просто не до конца сделали «домашнее задание», перед тем, как пойти на митинг «по фану»? Арабской весной называют революционную деятельность, которая волной захлестнула восточные страны в 2010-м году. Весь мир наблюдал за кровопролитием в Тунисе и Египте: то, чего боится и не желает для своей страны любой нормальный человек, даже если он приколист и весельчак. Молодые любители митингов, поддавшись желанию развлечься, не подумали, что написали? Или революция тайно желанна для этих парней, особенно с учетом результатов «арабской весны» в некоторых странах, какими стало падение режима в четырех государствах?[42]

— И все же ты умудрился заболеть, никакое развлечение этого не стоит, — Миха все же выказал свое недовольство, чтобы поддержать по этому вопросу позицию матери Еремея. Ему, как оказалось, стало интересно дослушать рассказ младшего товарища, ведь события вокруг митинга 4-го февраля обошли его стороной. Сам Михаил никогда бы не решился терять время на прочтение подобной информации в новостях или Интернете, но раз уж история сама шла к нему в руки…

— Пока мы шли, еще было ничего, терпимо, — признался Ерема, шмыгая носом. — Двигаешься, идешь вприсядку, толкаешься, глазеешь по сторонам, отвлекаешься на плакаты. Вроде бы холодно, но мороз не ощущается, под куртку не лезет. Но стоило остановиться, как стало гораздо хуже…

Сотни людей стояли в тесноте, которая не прибавляла тепла, переминались с ноги на ногу и, в большинстве своем, уже ждали, когда все это закончится. Ведущие со сцены заводили людей, многотысячная толпа скандировала «Россия без Путина!». К концу митингующие были уже на подъеме, выступающим достаточно было только поднести ко рту микрофон…

— Было очень много музыки. Все-таки это удивительно, как музыканты и творческие люди испокон веков сопровождают любое людское движение, будь то в сторону демократии или к тирании, — вздохнул Еремей, посмотрев на Миху со смесью вселенской тоски и просветления на лице. — Это как у нас церковный хор во время службы, музыка добавляет единения и воодушевления.

— Бред какой… — фыркнул Миха, хотя с заявлением про церковный хор он был согласен. Но это было скорее исключением из правил, актом духовности. В любом другом случае парень предпочитал слушать музыку в одиночестве, не присовокупляя ее к политике или достижению каких-либо целей большими массами.

— Ну, когда Артемий Троицкий пел песню «ШаПуНаНа», про то, что шайку Путина надо отправить на нары, — пояснил Еремей так, что Миха передернулся. — Это было, конечно, не очень круто. Пел он хорошо, но песня — Интернет хит, этакий «десерт» для всех сетевых обитателей, которые слышали ее раньше, и пришли на митинг. А вот когда на сцену вышел Юрий Шевчук из группы «ДДТ»…

Миха хотел что-то сказать про недалекую природу музыкальных роликов в Интернете, но упоминание «Юры, музыканта»[43] заставило его замолчать. Группа «ДДТ» нравилась ему с детства, ни смотря на то, что он сознательно в какой-то момент определил для себя, что вера для него должна быть важнее любой музыки. Вступление в организацию, в которой они с Еремеем состояли, несколько успокоило его музыкальные предпочтения, но у парня осталось безграничное уважение к Шевчук: взрослому, рассудительному, а главное очень душевному артисту и человеку.

До молодого человека доходили слухи, что Шевчук активно привлекает внимание своих фанатов и простых людей к политической ситуации в стране, вызывая на диалог представителей власти. Если бы Миха знал, что Юрий Юлианович будет выступать, возможно, сам бы пошел на митинг 4-го февраля, чтобы понять какого это, когда кумир говорит о политике вживую.

Впрочем, Шевчук много и не говорил. Митинг продолжался не первый час, все уже было сказано до него. В своем темном пуховике и шапочке, держа гитару голыми руками при температуре ниже 20-ти градусов, музыкант весело завел «Ой, мороз-мороз», вызвав истерический смех многотысячной толпы. До этого среди присутствующих и в Twitter ходили слухи, что Шевчук петь не сможет: голос на холоде не выдерживает, пальцы не в состоянии перебирать струны. И все равно он вышел, все равно спел. Далеко не всем было видно выступление со сцены, но песню «Родина», поддержав музыканта, затянули абсолютно все.

— Это… как мурашки по коже, понимаешь? — тихо сказал Еремей, и Миха увидел в нем самого обычного пацана, каким он на самом деле и был без всей этой религиозной или политической кутерьмы. — И слезы из глаз, потому что про Родину…

Сбиваясь, мальчик попытался объяснить, что, как ему казалось, участники митинга так хорошо приняли песню не потому, что она, в общем-то, прекрасно вписалась в общий концепт их недовольства государством, не из-за «Боже! сколько правды в глазах государственных шлюх!». Люди пели и танцевали, и чуть было не плакали потому, что каждый из них любит свою страну, печалясь о том, что с ней происходит. И именно это является причиной, почему 120 000 человек пошло маршем до Болотной площади. И Еремею было не понятно, почему не вышло 120 000 000 людей, ведь он не сомневался, что они тоже любят Родину и не могут быть довольны тем, что видеокамеры избирателей фиксируют нарушения на выборах. И не может им быть все равно, что чиновники воруют бюджетные деньги, а пенсии у стариков такие крохотные, что их можно забирать только раз в несколько месяцев.

— Почему же они не пришли? — недоумевал мальчик, давясь от кашля. Он, очевидно, успел позабыть, что его рассказ начался с заявления о том, что никакая политика ему не интересна, а на митинг он шел, чтобы развлечься.

— В Москве нет 120 000 000 жителей, — только и смог сказать Миха, мысленно сокрушаясь, что дело не может быть только в этом. Все правильно говорил Еремей, возраст не стал для него помехой для понимания некоторых простых вещей, его глаза подростка были способны увидеть ситуацию, как она есть, во всей ее неприглядности. Любопытство привело его на какое-то шествие, одного участия в котором ему хватило, чтобы проникнуться тем, чем уже второй месяц живут определенные слои населения Российской Федерации. Миха тоже случайно попал на митинг, но такой разительный эффект это событие на его сознание не произвело, он более толстокож. А есть люди, которых вообще ничем не проймешь. Вот только узнать степень толстокожести каждого отдельного человека нереально, ведь некоторые не посетили ни одного митинга, ни плохого, ни хорошего. Они даже не пытаются приобщиться или понять на практике, как стоит относиться к существующему протестному движению.

Митинг 4-го февраля 2012-го года считается одним из самых многочисленных протестов против фальсификации выборов в Государственную Думу в России. Данные по его численности, по традиции, разнятся от 36 000 человек по версии МВД до 120 000 человек, как заявили организаторы. Данный митинг так же считается одним из самых мирных. В период с конца января по февраль 2011-го года митинги четко координировались через социальные сети, в связи с чем несогласованных, «внезапных» акций не было. Лидеры оппозиции, как политической, так и общественной, трудились над тем, чтобы самостоятельно организовывать ВСЕ акции, полностью исключая, таким образом, любую самодеятельность со стороны граждан, способную привести к задержаниям.

Активность оппозиции привела и к противоположному, негативному результату: граждане стали уставать от митингов, на которые ходили каждую неделю, словно на работу. После митинга 4-го февраля, ни смотря на большую огласку, которую он получил, численность участников протестных акций начала спадать.

(с) И. Гете

Питер. 15 дней до дня У

Юля раздосадовано выключила монитор компьютера, даже не выйдя из группы «ВКонтакте», где девушка вела свою маленькую войну минут 30, не меньше. Хотелось громко материться, но ночь на дворе, рядом в подушках Тимофей вежливо делал вид, что спит, и что ему не мешает злобное клацанье ее клавиатуры.

«Вот ведь сволочи!», про себя размышляла Юленька, понимая, что сна нет у нее ни в одном глазу. «Одним словом, толпа, по-другому и не назовешь. Не зря их в прошлом декабре Леша Навальный баранами окрестил[44]. Что не дай — все съедят и еще спасибо скажут!».

Причиной полуночного гнева на этот раз стала горячая дискуссия в одном из оппозиционных сообществ Интернета о том, какие молодцы, эти питерские революционеры, что 4-го февраля, не отставая от Москвы-столицы, устроили митинг на Конюшенной площади. Сама Юля на шествие и акцию не попала, так как срочно вызвали на работу, что поначалу очень ее огорчило. И ведь продолжала бы она мучиться совестью, что так нехорошо пропустила важное протестное событие своего города, если бы не видеозапись митинга, которую позднее выложили в Интернет.

Запись велась откуда-то из-под шатающейся, наспех сколоченной сцены, на которой одна из лидеров питерской оппозиции, Ольга Курносова, с треском проваливалась в тот день в роли ведущей. Женщина Юленьке нравилась хотя бы за то, что она единственная занималась организацией протеста в культурной столице, остальным, очевидно, было лень даже заморачиваться с этим вопросом. Но просмотрев запись, девушка не только отринула все симпатии к Курносовой, но и от всей души пожелала ей впредь заниматься чем-то другим, а от организации митингов держаться подальше.

На шатающемся помосте, вырывая друг у друга, а так же и у самой Курносовой, микрофоны, выступали люди, которых ни один нормальный организатор даже на общее мероприятие бы не пригласил, не говоря уже о том, чтобы дать им слово по очереди, друг после друга. Звездами питерского митинга стали представители националистов, за которыми на сцену вышел спикер от партии геев и лесбиянок «ЛГБТ». Никто не удивился, что после его пламенной речи о том, как все люди почему-то ненавидят гомосексуалистов, националисты снова захотели высказаться, на этот раз в адрес разглагольствовавшего гея, а так же всех «голубых» членов общества, вместе взятых.

То, что должно было быть акцией в поддержку московской протестной инициативы, на которую явилось без малого более 100 000 человек, превратилось в банальную, старую, как мир, перебранку на почве толерантности каждой конкретной организации. Националисты заявили, что им неприятно стоять на сцене «после всяких пидоров», а затем геи обвинили весь свет в ненависти, что националисты тут же поспешили подтвердить…

Стоявшие на морозе люди, которые пришли, насколько им помнилось, митинговать против нечестных выборов, никак не ожидали, что акция выльется в личные разборки. Госпожа Курносова была не в состоянии урегулировать конфликт, бушевавший прямо на импровизированной сцене, а в какой-то момент и вовсе начала тупо повторять «уйдите со сцены». Призыв был, естественно, проигнорирован выступающими, которые продолжили на глазах у толпы оскорблять друг друга.

После просмотра ролика, который, очевидно, не отобразил и малой доли того идиотизма, который творился на Конюшенной площади 4-го февраля, у Юли остался только один вопрос ко всей этой веселой компании, чьи перекошенные лица застыли на экране: «О ЧЕМ ВЫ ДУМАЛИ?!». В политической жизни страны шел переходный период. Отгремело несколько очень успешных митингов, по результатам которых уходящий президент Медведев поспешил начать диалог с оппозицией и обещал некие уступки по их требованиям. С выборов в Думу прошло более 2-х месяцев, до избрания президента оставалось около 2-х недель. Именно тогда, когда требовалось сплотить силы для прорыва информационной блокады, подготовки наблюдателей на избирательные участки, а так же сделать все для того, чтобы массового повлиять на общественное мнение политически незаинтересованных граждан, именно тогда эти идиоты устроили из митинга цирк!

Что мог подумать человек, впервые заинтересовавшийся политической обстановкой в стране, посмотрев этот ролик? Что оппозиционеры — нетерпимые, агрессивные хамы? Каким образом личные проблемы геев и лесбиянок относились к лозунгу «Мы хотим четные выборы?». Почему на митинге против фальсификации вообще заговорили о геях или национализме? Кто стравил представителей этих непримиримых движений вместе, на одной сцене и, главное, зачем?

Все эти мысли она высказала в сети, на стене специально отведенной для этого группы, где выкладывали много интересной информации по протестам. Выпустив пар, Юля собиралась уже спать, но с ужасом поняла, что поддерживать ее разумное возмущение никто не спешит. Все, оказывается, души не чаяли в госпоже Курносовой, а то, что геи повылезали, так каждый имеет право на свое мнение…

Организация петербургского протеста была шита белыми нитками. Юля завидовала москвичам, у них с хорошим звуком 4-го числа пел Шевчук и народ плясал от счастья, а в культурной столице, шипя в дешевый китайский динамик националисты оскорбляли всех, кто попадался на глаза с деревянного помоста… Вообще, в Москве жить проще, думала Юленька. Граждане ходят на массовые, согласованные митинги с выверенной программой, тогда как в Питере все акции превращаются в марш националистов с последующими массовыми задержаниями от рук ОМОНа. Как же Юля боялась ОМОНа, это было даже трудно описать… Покрутившись в кровати, девушка, наконец, провалилась в сон, терзаемая все теми же невеселыми мыслями.

Ей снился цветной, очень реалистичный сон, такие часто посещали Юлю, как человека творческой натуры. Во сне она смотрела на болотно-зеленое небо, нависшее над зданием цвета кирпича, с большими, продолговатыми окнами. Девушка сразу и безоговорочно поняла, что стоит перед зданием Государственной Думы Российской Федерации в Москве, хотя в жизни она ни разу не была там, даже на фотографиях это место ей видеть не приходилось.

Не раздумывая, Юля прошла в здание, куда ее пропустили без проблем по причине отсутствия какой-либо охраны. Очевидно, все выбежали, чтобы посмотреть на зеленое небо… Дума оказалась хитросплетением бесконечных, уходящих прямо вперед коридоров, по которым девушке и пришлось двигаться, повинуясь неопределенной надобности, которая была установлена ее сновидением. В руке Юленька, к своему удивлению, держала граненый стакан, в котором тягуче пульсировала черная, переливающаяся НЕФТЬ. Откуда взялся стакан, она понятия не имела, но во сне он стал ей внезапно очень дорог.

Коридоры резко исчезли, так что девушка со стаканом зашаталась, рискуя пролить его содержимое, но неприятности не случилось. Вместо этого Юля оказалась в главном зале Думы, в том самом, который показывают по телевизору, когда ругается с трибуны Жириновский. Она утопала в большом красном кресле, не забывая аккуратно держать стакан перед собой навесу. Дума была пуста, однако, рядом с ней, на местах справа и слева материализовались Владимир Путин и Дмитрий Медведев в костюмах и при галстуках. В ужасе, Юля замерла и попыталась вжаться в кресло, чтобы стать незаметной.

Путин обнял Юленьку за плечи, приближаясь к самому ее лицу. Неприятная рожа премьер-министра, которая и в реальной жизни не нравилась Юле, стала расплывчатой и пучеглазой. Политики, которые последние месяцы занимали все ее мысли, потянули с двух сторон руки прямо к девушке, явно, с целью отобрать у нее стакан с нефтью. Юля нефть отдавать не захотела, вскочила с кресла и ринулась бежать между рядами сидений. Те, в свою очередь, взмыли вверх, в зеленое небо, став стенами и образовав узкие прожилки коридоров, в конце каждого из которых стоял Путин, пытаясь вырвать у Юли стакан.

Девушка проснулась в холодном поту, вцепившись в подушку, словно в ней и была спрятана та самая драгоценная нефть. Спящий рядом Тимофей, продрав глаза, обеспокоенно спросил, что у нее случилось.

— Надо заканчивать с политикой, — прошептала девушка, поежившись. — Приснится же такое…

Митинг 4-го февраля в Санкт-Петербурге, начавшийся с шествия от Греческой площади по улице Жуковского, Литейному проспекту, через Фонтанку, Инженерный мост и Новоконюшенный мост, оставил неоднозначное впечатление у участников акции. Большинство было довольно организацией марша, который продлился около полутора часов в холодную, морозную погоду, однако, сам митинг был сопряжен с многочисленными скандалами и конфликтами между его же специально приглашенными гостями.

Зависть к столице, как к месту, где любые массовые мероприятия проводятся и организовываются лучше, существует у многих активных жителей Петербурга. В то время как на митингах в Москве, собирая толпы сочувствующих, выступали Алексей Навальный, Сергей Удальцов, Ксения Собчак и другие известные лица, включая писателей и журналистов, Петербург посещали, в основном, представители партии «Справедливая Россия» и участники националистического движения, без которых и так не обходилось ни одно событие города.

(с) У. Гладстон

Москва. За 1 день до дня У

Женя, мужественно вздохнув, открыл дверь в школьное здание, в котором не был ровно 3 месяца. Руки его слегка дрожали, но причиной тому были исключительно отвратительные воспоминания, связанные с этим местом. Парень встряхнулся, отгоняя от себя навязчивые мысли о том, как именно он провел тут почти 20 часов в конце прошлого года. Это было давно, он больше не чувствовал себя испуганным мальчиком, сбитым с толку, дрожащим перед авторитетом пожилых женщин — членов избирательной комиссии. Приличные дамы оказались хладнокровными мошенницами, а рассказы о святости выборов — фарсом. Так чего же их бояться?

Евгений шел уведомить комиссию о том, что на этих выборах СНОВА будет работать наблюдателем. Он уже представлял лица старых знакомых: председателя, секретаря, охранников участка… Вера в демократию у молодого человека осталась крепкой, вот только на ее защиту шел уже не любопытный идеалист, жаждущий присоединиться к массовому движению по контролю за нагнетенными в Интернете возможными фальсификациями. За процессом выборов президента предстояло наблюдать молодому мужчине, ставшему в период между выборами на год старше. У Жени имелось уже два привода в полицию, из которых один закончился арестом на трое суток в результате активного участия в митингах и несанкционированных акциях. Наблюдателем шел человек, которого грозили исключить из университета за прогулы, потому что он слишком много времени посвящал расклейке листовок в метро и на улицах. Таких, как он, в марте 2012-го года было в десятки раз больше, чем на выборах в Государственную Думу.

Поголовная запись в наблюдатели на президентских выборах началась почти сразу после того, как окончился подсчет голосов на выборах в декабре 2011-го года. После новогодних праздников, в середине января 2012-го года медийные личности, известные участники декабрьских митингов, объявили о создании «Лиги Избирателей», главной целью которой является контроль над соблюдением избирательных прав граждан. На момент написания этой книги, по данным сайта «Лиги»[45] в России действует 311 зарегистрированных рабочих групп по всей России и в некоторых странах зарубежья.

(с) Г.Ландау

Питер. День У. 5:00 утра

Леся, интеллигентная уроженка Санкт-Петербурга, открыла глаза с таким чувством, будто и не спала вовсе. Нервозность, нараставшая, как снежный ком в течение нескольких дней с момента принятия ею решения идти наблюдателем на президентские выборы, давала о себе знать. В темной спальне, где с 2-х часов ночи молодая женщина тщетно пыталась уснуть, сосредоточено щелкал компьютерными клавишами ее муж, посветивший все выходные настройке программы просмотра трансляций с веб-камер, которые специально были установлены для дополнительного наблюдения за процессом выборов. Камеры являлись дорогостоящим жестом доброй воли от кандидата в президенты Владимира Путина, который в фальсификации на выборах не верил, и скрывать ему было нечего, в связи с чем он готов был потратить много бюджетных денег[46] на то, чтобы не прятались ни от кого и все те, кто трудился на избирательных участках.

— Чего не спишь, бегемотище? — спросил муж, отрываясь от компьютера, у которого скопилось несколько чашек кофе.

— Мысли о моей некомпетентности не дают мне спокойно почивать, — развела руками Леся, вылезла из кровати и, наскоро собравшись, пошла перебирать «походный набор наблюдателя», приготовленный ею еще с вечера: распечатки избирательного законодательства, руководство, фотоаппарат, дополнительные батарейки, диктофон, воду, фрукты…

Леся даже и не сомневалась, что ее ждет самый скучный и спокойный день в ее жизни, это после всех-то переживаний, через которые она сама, по причине собственной истеричности, заставила себя пройти. По-другому и быть не могло, и все равно что-то внутри ее ныло, вызывая неприятное ощущение где-то в районе живота. Леся считала, что, ни смотря на боевой настрой и неплохую теоретическую подготовку, она оставалась совершенно некомпетентной в роли наблюдателя. Никакая подготовка не поможет, думала Леся, если начнутся вбросы бюллетеней и фальсификации, ведь она, скорее всего, онемеет и будет просто стоять, в ужасе наблюдая за крушением демократии на ее избирательном участке. Оставалось только надеяться, что страхи напрасны, а если кто-то и захочет мухлевать, то это случиться уже без ее присутствия, где-нибудь на уровне территориальной комиссии.

Свет на избирательном участке зажегся в 7 часов утра, а в 7 часов 15 минут, попрощавшись с мужем, будто она уходила на войну, Леся была уже там. Заспанные и в плохом расположении духа, члены избирательной комиссии не встретили ее с большой радостью. Очевидно, нервотрепка, которую доставили этим людям наблюдатели на прошлых выборах, еще не забылась до конца. При виде недружелюбных лиц, Леся сробела окончательно, искренне не представляя, как, в случае надобности, будет пробиваться через эту железобетонную стену холодного презрения.

В поисках поддержки, молодая женщина, про которую избирательная комиссия почти сразу забыла, бродила по участку, слоняясь из угла в угол. Через веб-камеру ее, наверняка, наблюдал любимый муж, если, конечно, он не уснул. Впрочем, такой не уснет, он занудный и ответственный, ни то, что она. Надо было ей больше заниматься, может, чувствовала бы себя увереннее…

— Девушка, вашу фамилию — имя — отчество — телефон — партию выдайте, пожалуйста, — раздалось за ее спиной. Обернувшись, Леся столкнулась с не менее уставшим, но гораздо более дружелюбным, чем все остальные, молодым человеком, который переписывал данные всех наблюдателей на участке. Получив от нее вразумительный ответ, дознаватель назвался наблюдателем от объединения избирателей местного района.

— Такое тоже есть? — удивилась Леся.

— У нас все есть, — заверил он. — Первый раз наблюдателем работаете?

— Ага, — кивнула она. — Страшновато.

— А вы не бойтесь, — успокоил ее наблюдатель. — Если что твориться начнет, сразу нашим товарищам в штаб позвоним, вышлют специальный отряд с камерами, адвоката вызовем. Отобьемся, гарантирую. Наши ребята ко всему готовы, хотите в веселую компанию?

— Если в парии Прохорова, от которого я, собственно, тут наблюдаю, на меня никто не обидится, то я не против, — призналась Леся. — Кстати, поражаюсь вашему боевому настрою. В штабе, где я вчера получала направление, меня инструктировали быть ниже травы, не скандалить и не вступать в конфликты с комиссией в случае нарушений на выборах. Обещали, что по факту каждого нарушения будут судиться, добиваться своего по закону.

— Похвально, — покивал парень. — Прохоров ваш вообще очень правильный какой-то. До судов еще когда дело дойдет, а мы, если что, спасем ситуацию на месте!

С этими словами, наблюдатель оставил Лесю размышлять над уместностью активной защиты своих прав прямо на избирательном участке. Она вспоминала, что об этом говорили и думали ее друзья. Вот какой-нибудь Дима, который, очевидно, уже готовился, в случае надобности, взорвать избирательный участок, на котором работает, если там обнаружатся нарушения, был бы только «за». Он вообще был очень уж активным, деваться от его активности было некуда. А еще была Юленька, которая, как юрист по профессии, верила в возможность законного наказания нарушителей. Наверное, именно поэтому она хуже других переносила новости о том, как судья в очередной раз отказывал в приобщении к материалам дела о фальсификациях какого-то очевидного доказательства или не позволял выслушать штук этак 20 свидетелей имевшего место нарушения. Был еще ее мальчик, Тимофей, который выдвинул, однажды, невероятно креативное мнение: в случае, когда наблюдатель замечает нарушение, он должен каким-либо способом остановить голосование, сделав так, чтобы общий результат по участку был аннулирован. Тим предлагал, например, портить бюллетени из баллончика, срывать пломбы на урнах для голосования, а то и поджигать участок. Или это был уже Дима? В любом случае, срыв голосования — это уголовное преступление, так что идея была хороша только в теории.

До начала выборов оставалось еще полчаса, когда в помещение участка зашла крохотная девушка в пушистом шарфе. На вид ей было лет 16, поэтому ни наблюдателем, ни избирателем она быть не могла, да и кто же пустит на участок голосующих до начала самого голосования? Леся девушку проигнорировала и, как оказалось, зря. Буквально через минуту после ее появления, к женщине быстро подошел тот самый бравый наблюдатель.

— Леся, простите, но у нас тут ОЧЕНЬ странная ситуация, — зашептал он, косясь в сторону посетившей их девушки. — Вон там стоит еще один наблюдатель от Михаила Прохорова.

— Что за… — забыв об интеллигентности, пробормотала Леся и двинулась к девочке.

Когда Леся подошла, девонька дернулась и воззрилась на нее своими большими голубыми глазами. Так они и смотрели друг на друга пару секунд, прежде чем Леся решила все-таки заговорить.

— Доброе утро, девушка, мне тут сказали, что вы — наблюдатель от Прохорова, но тут явно какая-то ошибка, — начала она очень вежливо. — Наблюдатель от Прохорова на этом участке я, видите, вот мое удостоверение, я уже зарегистрировалась…

— Подозрительно, — протянул за ее спиной взявшийся из ниоткуда председатель избирательной комиссии, толстый мужик с залысинами, старательно прикрытыми жидкими волосами, и без руки. Искалеченная кисть была надежно спрятана в кармане брюк. — Вы, женщина, пришли очень уж рано, никто из наблюдателей такую рань не приходит…

— Да, я такая вся из себя необычная, — натянуто улыбнулась Леся, которой слова председателя не понравились. Решив не обращать внимания на мужика, она повернулась обратно к девочке. — А это у вас направление такое, да? — палец указал в сторону листа, который неожиданная наблюдательница держала в руках. — А где вы его получили?

— Ммм… — промычала девочка, и на этом ее ответ закончился.

— Как вы сказали? Где-где? — не отставала Леся.

— Да вот… тут вот… прямо тут вот… — отозвалась та. — Вчера. Здесь.

— У кого? — допытывалась Леся.

— Да, вот у этого самого господина, — кивнула головой девочка в сторону стоящего рядом председателя.

— Ох, — вздохнула молодая женщина, обводя взглядом всех присутствующих, коих вокруг них собралось уже достаточно много. — Я, к сожалению, не припомню ни одного правила, по которому направление наблюдателю может выдать председатель на избирательном участке, а не уполномоченное лицо в партийном штабе…

— Лесенька, вы не волнуйтесь, — подхватил ее за локоток бравый наблюдатель, придвигаясь ближе к ее уху. — Мы вас сейчас оформим, как представителя средств массовой информации, если желаете.

— Не желаю, конечно же! — возмутилась Леся, которая была о наблюдателе лучшего мнения, до того, как он начал мямлить и пасовать перед избирательной комиссией. — Я просто сейчас позвоню в штаб Прохорова, где нам всем точно скажут, кто именно на этом участке должен представлять этого кандидата. — с этими словами она полезла за мобильником, который предварительно потрудилась хорошо зарядить, а так же положить на счет крупную сумму денег, чтобы со связью у нее проблем не было.

— Скандальная вы какая-то, — глаза председателя сузились, но он уже отошел на пару шагов в сторону своего кабинета. — Скорее уж вы — фальшивый наблюдатель, я могу вас удалить.

Игнорируя выпад в свою сторону, Леся пыталась дозвониться в штаб Прохорова. Вторая попытка… третья… Леся посмотрела на часы, стрелки показывали 7 часов 45 минут. До открытия участка она должна была уладить это глупое недоразумение, но работники штаба, очевидно, еще сладко спали, не спеша подходить к телефону.

В это же время, пока звонки Леси оставались без ответа, председатель, пройдя пару кругов по участку, во всеуслышание объявил о начале процесса опечатывания урн для голосования. Молодая женщина, не отрывая от уха телефонную трубку, запротестовала в голос, напомнив всем присутствующим, что урны, по правилам, опечатываются в 8 часов утра, перед началом голосования.

— Звоните в свой штаб, девушка, — рявкнул председатель, игнорируя замечание. — Мы и без вас знаем, как проводить выборы, уж побольше вашего этим занимались.

— Вот и дозвонюсь… — прошипела Леся, оборачиваясь в поисках девочки, у которой ей требовалось узнать имя и фамилию, на случай, если штаб все-таки проснется и ответит. Вот только девочки на участке уже не было, никто и не заметил, как и куда она исчезла. — Ничего себе…

При работе на выборах 2011–2012 года многие наблюдатели сталкивались с одной и той же проблемой: непререкаемый авторитет работников избирательных комиссий, сопряженный с их возрастом и опытом в проведении процесса голосования. По признаниям самих наблюдателей, их замечания и просьбы по большей части оставлялись без внимания именно с мотивацией «мы знаем, как надо, в отличие от вас». Наблюдатели, работавшие на выборах в первый раз, а так же те, кто не был уверен в своих профессиональных знаниях, ощущали в такие моменты сомнение в обоснованности своих требований, в результате чего нарушения не пресекались и не фиксировались вовремя.

Наблюдателей, среди которых большинство было молодыми людьми от 18 до 25 лет, трудно обвинять в нерешительности. Однако аналитики уже неоднократно признали надобность в профессиональном обучении волонтеров для работы на избирательных участках, чтобы в будущем их знания и компетентность уже не вызывали сомнений ни у кого, включая их самих[47].

(с) В.И. Ленин

Москва. День У. 8:00

У Жени было такое лицо, что председатель избирательной комиссии, на этот раз это была молодая девушка лет 30-ти, поежилась и поспешила скрыться в своем кабинете. За те полчаса, которые парень находился на участке, она провинилась перед ним уже 2 раза. Во-первых, председатель не выдала Жене удостоверение члена избирательной комиссии с правом совещательного голоса сразу после его регистрации. Молодому человеку пришлось 3 раза требовать удостоверение, прежде чем он его получил. Председатель попыталась возразить, что членам комиссии с совещательным голосом никаких удостоверений не положено, но Женя почти ткнул ее носом в выписку из закона, после чего листочек с печатью быстро перешел ему в руки. Во-вторых, комиссия как-то слишком скрытно сшивала и составляла списки голосующих граждан по участку, не давая Евгению даже близко к ним подойти. К спискам парень все-таки пробился, а вот настроение у него было хуже некуда. Все эмоции отражались на его лице, да так откровенно, что председатель, видимо, поняла, что с ним шутки плохи.

Ровно в 8 часов утра избирательный участок пошли открывать в сопровождении охранника. Женя этот момент упустил, так как все еще разбирался со списками. В 8 часов 01 минуту председатель потянула его за рукав, деликатно откашлявшись.

— Простите, Евгений… — промямлила она. — Мы сейчас урны будем опечатывать, вы хотите понаблюдать?

— Само собой, — всполошился Женя, ругая себя за рассеянность. — Спасибо, — добавил он, следуя за женщиной. Он удивленно смотрел ей в спину, поражаясь ее сознательности. Она вполне бы могла ничего не говорить парню и опечатать урны, без его ведома вложив туда пару десятков фальшивых бюллетеней, но председатель этого не сделала.

Урны опечатали быстро и качественно, наложив металлические и восковые пломбы. Ящики для голосования в этом году были прозрачные, хоть и затемненные, что позволяло лишний раз убедиться в том, что они полностью пусты. В декабре 2011-го года урны были обклеены желтой бумагой, так что приходилось фонариком светить в их щели, чтобы убедиться в отсутствии внутри «лишних» бюллетеней.

— Евгений? — опять позвала председатель, заламывая пальцы. — Все хорошо? У вас есть комментарии?

— Нет, все замечательно, — снова ошалев от такой вежливости, ответил Женя.

— Тогда пойдемте, тут наши охранники для вас стульчик поставили, присядите, может быть? — предложила женщина, заискивающе улыбаясь. Парень проследил за ее рукой, оказалось, что она указывает на стул, стоящий в самой выгодной для наблюдения точке избирательного участка.

— Ничего себе… — пробормотал молодой человек, в шоке садясь на стул. Выборы президента от выборов в Думу пока что отличались, как день и ночь. Последнее, чего ожидал Женя — это искреннее сотрудничество членов комиссии с наблюдателями.

После скандалов, ставших результатом зафиксированных нарушений на выборах в декабре 2011-го года, наблюдатели шли на участки в марте 2012-го года, готовые к самому сильному отпору со стороны членов комиссий, какой только был возможен. Для некоторых из них, пришедших контролировать процесс выборов, настоящим шоком стала готовность председателей, секретарей и охранников всячески помогать наблюдателям в их работе.

Некоторые работники избирательных комиссий сразу после выборов вышли к общественности с заявлениями о том, что их принуждали к фальсификациям[48]. Часть из них оказалась вовлечена в скандалы, где их обвинили в клевете и обмане[49]. Такие дела так и не были до конца расследованы, результатами процессов общественность осталась неудовлетворенна.

(с) Д. Морлей

Питер. День У. 15:00

Леся не успела закончить разговор с Юлей, звонившей ей уже второй раз за день, по двум причинам. Во-первых, ее обещали удалить с избирательного участка за то, что она, якобы, своими разговорами мешает процессу выборов президента Российской Федерации. Угрозу удаления председатель избирательной комиссии собирался исполнить незамедлительно, если Леся не уберет телефон и не перестанет своей болтовней отвлекать бабушек от проставления крестиков в бюллетенях. Юля в это же самое время тоже работала наблюдателем у себя на участке, где-то в Невском районе, и звонила в холодной, тихой истерике. Уже второй раз девушка пыталась выяснить, насколько законно разрешить одному гражданину голосовать за другого по доверенности. Юля клялась, что на обучающем курсе от партии «Справедливая Россия», от которой она и пошла наблюдателем на выборы, говорили, что по доверенности голосовать нельзя. Членам избирательной комиссии в Невском районе, очевидно, такого не рассказывали, по словам Юли с доверенностью проголосовало уже несколько человек. Она обращалась с этим вопросом в штаб, из которого ей не ответили (ох, как Лесе это теперь было знакомо!), а потом на горячую линию организации «ГОЛОС», так же занимающейся контролем и фиксированием нарушений на выборах. Не получив полноценного объяснения нигде, Юленька в отчаянии звонила Лесе.

— Ты, главное, не психуй, у меня тут тоже кошмар, — пыталась успокоить ее Леся на правах старшей подруги, хотя нервы к обеду уже сдавали. — Мой муж сейчас на тебя через веб-камеру наблюдает, говорит, что на тебе лица нет. Хлопнемся с тобой в обморок, кто будет Родину защищать?

Во-вторых, возмущения председателя комиссии были не единственной причиной, отвлекавшей Лесю от разговора. Около 15 часов, после обеда, на ее избирательный участок зашла женщина, возмущенно размахивающая паспортом. Дама явно была настроена на то, чтобы полностью привлечь к себе внимание монотонно работающего пункта для голосования.

— Знаете, господа, ну, я реально в шоке! — от души возмущалась женщина, неминуемо собирая вокруг себя толпу граждан. — В Интернетах писали, что наши будущие президенты ох… обалдели, но я как-то не думала, что обалдевать они будут именно в моем районе!

— Что случилось? — быстро распрощавшись с Юлей, Леся тараном вклинилась в скопление людей, оказавшись рядом с истеричкой.

— Многометровый плакат случился у вас на торце здания, — недовольно пояснила дама. — Я не буду говорить, чей именно плакат, чтобы не агитировать за этого товарища прямо на выборном пункте. Но вы бы вышли и сами посмотрели.

Леся как-то сразу поняла, появления чьего именно лица стоит ожидать на баннере, так рассердившем избирательницу. Как же она умудрилась пропустить такое вопиющее нарушение правил предвыборной агитации? Еще вчера никаких плакатов на здании участка не было. Только потом до Леси дошло, что у нее и не было шансов увидеть, как вешают плакат, она ведь ни разу не вышла за весь день из помещения для голосования.

— Вы уверены, что не ошиблись? — несколько нерешительно уточнил возникший за спиной Леси бравый наблюдатель, который не казался ей уже таким бравым.

— Я же не слепая, — обиделась избирательница. — Каждый голосует за кого хочет, я ничего не буду говорить о кандидате, но это, как минимум, нагло. Надо тогда всех было сфотографировать, в формате 5 метров на 5 метров напечатать и развесить. Я — за честные выборы!

— Сходи, посмотри, — Леся обернулась к наблюдателю с просьбой, так как сама бы не решилась покинуть свой пост.

— Может, не надо? — промямлил он. Лесе захотелось его стукнуть.

— Нет у нас на торце никакого плаката, я только что с улицы, — холодно возразила одна из членов избирательной комиссии, где-то пропадавшая последние 30 минут вместо того, чтобы выдавать бюллетени гражданам, пришедшим на выборы. — Глупости какие-то.

— Быстро, пошел и посмотрел! — рявкнула на наблюдателя Леся, да так, что парня сдуло, словно ветром. — И фотоаппарат возьми!

Его не было ровно 10 минут, которые показались Лесе вечностью. Все это время на участок шли люди, появлялись, как беспрерывная цепочка, друг за другом. Если агитационный плакат действительно висел на торце здания, на сколькие решения повлиял пафосный лозунг, который на нем напечатан?

Вернувшись, наблюдатель угрюмо подтвердил наличие баннера во всю стену, показав несколько фотографий. Лесе захотелось громко выругаться, но председатель всегда словно дышал ей в шею, будто бы искал повод вывести ее с избирательного участка.

— Ну что ж, значит, уважаемые члены избирательной комиссии попросят охрану плакат снять, естественно, как можно быстрее. Так ведь, господин председатель? — Леся обернулась к своему мучителю с самой вежливой улыбкой. — Законодательство на этот счет процитировать?

— Не стоит, — с не меньшей вежливостью в голосе ответил он. — Мы бы и рады его снять, но не можем. Нет таких полномочий, это надо подвергать свои жизни опасности, лезть на крышу, отрываться от нашей непосредственной работы на выборах. Простите, но это невозможно. Снимем потом, вечером, когда народа станет меньше.

Леся лишь щелкнула зубами, осознав, что над ней просто издеваются. Поток народа на участке станет меньше только тогда, когда выборы закончатся, и плакат снимать будет уже поздно. Развернувшись на каблуках, она подошла к избирательнице, без которой на наличие баннера никто бы и внимания не обратил.

— Вы совершенно правы, такая агитация неправомерна, — быстро заговорила она так, чтобы кроме женщины ее никто не слышал. — К сожалению, я не могу снять его сама, но, пожалуйста, вызовите полицию и не отставайте от них, пока плакат не уберут.

— Хороши наблюдатели, ничего сделать не в состоянии, — расстроилась дама, которая так даже и не проголосовала до сих пор.

— Простите… — на душе у Леси было гадко от собственного бессилия. — Однако дело не в наблюдателях, на них свет клином не сошелся. В соответствии с Конституцией Российской Федерации, единственным источником власти в стране является ее народ[50]. Вы САМИ можете и должны добиваться исполнения законов и прав, в том числе и сейчас. Не нужно ждать, пока придет наблюдатель, постояв за вас, сделайте это сами! Берите все в свои руки!

Женщина воззрилась на Лесю большими глазами, словно эта простая мысль раньше никогда не приходила ей в голову. А ведь это так просто и так логично, почему же никто не допускает даже теоретической возможности наличия у себя прав и свобод в нашей стране? С какой стати, если кому-то плохо живется, или если кто-то чем-то недоволен, он должен сидеть и ждать, пока другие люди, наблюдатели на выборах или миротворцы ООН, придут и решат его проблемы? Не то, чтобы наблюдатели были против, но их возможности тоже ограничены, в отличие от возможностей каждого отдельного гражданина, гарантируемых законом и Конституцией.

— Пожалуйста, свяжитесь с полицией прямо сейчас, — еще раз попросила Леся. — Это важно, ведь вы сами сказали, что самое главное — это честные выборы.

— Пожалуй, вы правы, — кивнула дама. — Просто так и звонить?

— Для начала, подойдите к полицейским, которые дежурят на этом участке, — быстро инструктировала ее Леся. — Сошлитесь на запрет распространения агитационных материалов в день выборов.

— И это поможет? — с недоверием уточнила женщина. Леся понимала причину ее сомнений.

— Не обязательно, — покачала головой она. — Допускаю, что вам спокойно могут ответить, чтобы вы шли домой и не отвлекали стражей правопорядка от охраны избирательного пункта. Скажут, что это не в их компетенции, и прочую чушь.

— Но что же тогда делать??? — воскликнула дама, чуть не выронив свой паспорт на полированный пол.

— Спросите имена и фамилии местных полицейских, запишите их данные, а потом звоните «02», — ответила Леся. — Вызывайте патруль, кричите, что по адресу избирательного участка происходит нарушение законодательства о выборах, а так же российской Конституции, а еще добавьте, что полицейские, чьи данные вы узнали, являются пособниками преступления, так как отказываются это нарушение предотвратить.

— Хорошо… я попытаюсь, — находясь в шоке, медленно кивнула женщина. — Простите… — она окликнула Лесю, когда та собралась уже уходить. — А вы от какого кандидата сегодня работаете?

— У меня на этих выборах только один кандидат, — угрюмо ответила Леся. — Закон Российской Федерации.

Наличие агитационных материалов, находящихся в доступности для обозрения граждан в день выборов, возможно исключительно с условием, что это материалы, которые ранее уже были размещены для ознакомления, как результат предвыборной кампании отдельных кандидатов, и что они не могут быть с легкостью удалены. Такими материалами считаются, в том числе, плакаты и рекламные щиты на улицах. Данное правило не все считают честным, так как у некоторых кандидатов «не снимаемых» плакатов в силу количества доступных денежных средств бывает гораздо больше, чем у других. Дополнительное размещение агитационных материалов, а так же их помещение в непосредственной близости от избирательных участков в день выборов, запрещено законом.

Москва. День У. Это же время

Глаза Евгения зорко следили за каждым бюллетенем, который падал в прозрачную урну с гербом России. Место, которое парню выделила услужливая председатель избирательной комиссии, оказалось стратегически выгодным: между ящиками для голосования и столиками, где избиратели ставили на бланках свои «галочки». В руках у Жени была специальная таблица, с помощью которой он вел счет количества проголосовавших людей, периодически сверяя свои данные с теми подсчетами, которые за столами осуществляли члены комиссии. По результатам, которые были отосланы в территориальный избирательный комитет в 2 часа дня, данные эти сильно расходились с подсчетами парня, на 65 человек. Данный факт заставлял Евгений нервничать, что в свою очередь нервировало председателя комиссии, которая явно была настроена на то, чтобы выборы на ее участке прошли гладко.

— Ну, что? Не сровнялся ли счет? — подошла к нему женщина, указывая на таблицу.

— К сожалению, разрыв только увеличивается, — отметил молодой человек. — Я уже связался с экспертами, если в скором времени мы с вами не выясним, кто из нас резко ошибся в расчетах, мне придется запротоколировать нарушение.

— Я уверена, что это кто-то их тетушек, работающих со списками, забыл отметить количество выданных бюллетеней, — заверила его председатель, поспешив еще раз обойти все столы. Толку от обхода не было, Женя и сам уже подходил в каждой из дам, лично спрашивая о количестве людей, которых они зарегистрировали для голосования. Разрыв не сокращался.

— Зачем вы вообще сообщили непроверенные данные в территориальный орган? — не удержался от возмущения Женя. — Вы же им практически наврали.

— Ни в коем случае, — запротестовала та. — Но мы должны были что-то сообщить, вы же понимаете.

— Понимаю, но разночтения все равно могут проявиться, и обязательно обнаружатся при финальном подсчете голосов! — рявкнул Женя. Этого он боялся больше всего, что после закрытия участка данные финального протокола по нему не сойдутся по единой формуле. Это будет означать вброс бюллетеней, их кражу, махинации со списками избирателей, да что угодно. Парень не хотел и не знал, как он будет фиксировать это в своем отчете.

Председатель ничего не ответила, очевидно, ее страхи совпадали с опасениями Евгения. Тихо стуча каблуками, женщина удалилась в свой кабинет. Парень какое-то время продолжал следить, как избиратели бросают бланки в урны, до тех пор, пока его внимание не отвлекла симпатичная девушка, вошедшая на избирательный участок.

Девица была, как отметил про себя парень, очень ЯРКАЯ. Волосы, которым при помощи дорогой краски, придали сочный каштановый оттенок, блестели даже в тусклом свете школьного помещения. На губах девушки переливалась коралловая помада, выгодно оттенявшая цвет ее глаз. Пришелица была затянута в синий костюм с короткой юбкой, на шее у нее болтался пластиковый бейдж, приделанный на ленту с цветами российского триколора. Не заметить миловидное создание было трудно.

Еще труднее, как скоро отметил Женя, было не увидеть, что именно написано на байджике у нее на груди. Он был раза в полтора больше, чем стандартные бейджи, которые носили члены избирательной комиссии. Крупными черными буквами, которые было видно со всех сторон избирательного участка, на табличке было выведено «ЛИЗА. Наблюдатель от кандидата в президенты Российской Федерации В.В. ПУТИНА». Из легких Евгения вырвался стон: во-первых, он узнал посетительницу — это была девочка из его университета, Лиза Еленина, а, во-вторых, она бы еще на лбу себе имя кандидата написала!

Наблюдательница прошла по всему участку, направляясь прямиком в кабинет председателя комиссии. То, что она опоздала на пост на 7 часов, девицу явно не печалило. Она улыбалась всем, кто шел мимо нее. Проклятый гигантский бейдж на груди «танцевал» из стороны в сторону при ходьбе.

— Уф… — только и смог произнести парень, предпочитая вернуться к подсчету проголосовавших жителей района. Девушка явно была направлена наблюдателем от молодежного движения «Наши»; от кандидата Путина, в основном, только такие и работали. Лучшее, что Женя мог сделать — это игнорировать ее присутствие.

А вот девушка совсем не желала оставаться незамеченной. Вскоре после возвращения из кабинета председателя, Лиза притащила собственный стул и села прямо рядом с Женей, закинув ногу на ногу. Парня передернуло, но он стоически продолжал считать голоса по количеству брошенных в урну бланков.

— Как тут наши дела? — внезапно задала вопрос девушка. Женя вздрогнул, прежде чем понял, что спрашивают именно его.

— Что, прости? — переспросил он.

— Активно голосуют? Сколько народу уже? — лицо у Лизы так и сияло дружелюбием, даже страшно становилось. Женя не был уверен, что его узнали по принадлежности к университету, просто Лиза хотела быть милой со всеми.

— Около 600 человек, — неопределенно ответил парень, которому лень было считать.

— А то, я смотрю, постоянно толпа у урн собирается, высокая явка, значит, — продолжила болтать Лиза. Жене толкотня у ящиков для голосования совсем не нравилась, мало ли кто и что там может в этот ящик бросить. Он зорко следил, какое количество бюллетеней падает в урну от одного человека. Больше всего парня напрягали сердобольные граждане, кидавшие бюллетени за себя и за всех своих родственников, которые были слишком утомлены, чтобы сделать это самостоятельно. Несколько раз Женя даже вскакивал и хватал таких «помощников» за руки, не давая бросить бланки в урну до тех пор, пока они не показывали ему этих самых усталых бабушек и дяденек, за которых приходилось голосовать.

Не получив от парня никакого ответа, Лиза встала со своего места и, сверкая своим бейджем с крупно написанной фамилией определенного кандидата, пошла к ящикам для голосования. Большие и почти прозрачные, к тому времени они уже на треть были заполнены бюллетенями. Каждый лист падал неаккуратно, на некоторых можно было увидеть результат голосования. Женя уже давно понял, как это сделать: нужно всего лишь хорошо присмотреться. Другое дело, что увиденное его не радовало, очень уж много было голосов за Путина, а ведь против этого парень работал днем и ночью уже несколько месяцев. Каждого, кто ставил «галочку» напротив имени действовавшего премьер-министра, хотелось пнуть. В основном, это были люди определенного типа: пожилые и на костылях, или с палочками для ходьбы, молодые семьи с маленькими детьми и их родственники, толстые тетки в широких плащах и дешевых пуховиках…

Жене казалось, что он может четко определить на глаз, кто из избирателей голосует «за», а кто «за кого-то еще». Прохорову отдавали свои голоса молодые девушки, взрослые мужчины и молодожены без детей. За Зюганова голосовали бессменные старички, чье здоровье, судя по их активности, было лучше, чем у любого подростка, и их жены, чуть менее бодрые, но скучающие по бесплатной медицине и зарплате в 120 рублей. Аудитория Жириновского — молодежь, которая только получила право голосовать, а так же все те, кто пришел на выборы «по приколу» или же просто не знал, за кого он хочет отдать свой голос. Кандидат Миронов… Женя пришел наблюдателем от его партии, но он совершенно не понимал, кто именно поддерживает его на этих выборах. Многие избиратели, зажав в руках свои бюллетени, расхаживали вокруг урн для голосования, пытаясь подсмотреть, как голосуют другие. Именно это так раздражало Евгения, ведь если взглянуть в урну, то создавалось ощущение, что вся страна голосует только за Путина. Это было не так, просто чертовы бланки, где крест стоял в пятой строчке напротив его фамилии постоянно падали лицевой стороной вверх, словно по заказу.

— Евгений? — голос председателя, которая только что вышла из своего кабинета, вернул парня в реальный мир.

— Слушаю вас, — покосившись на Лизу, которая навострила уши, вернувшись на свой стул рядом с ним, ответил Женя.

— Наши подсчеты сошлись с вашими наблюдениями, действительно, двое из членов избирательной комиссии забыли отметить число выданных бюллетеней, — просияла женщина. — А еще у нас сейчас выездное голосование. Я предупреждаю вас об этом за 30 минут, и приглашаю ознакомиться со списками.

— Ничего себе… — в очередной раз Женя подумал, что он попал на участок, который находится где-то в параллельной вселенной, где выборы никто не фальсифицирует.

В марте 2012-го года избиратели, пришедшие на участки, старались придерживаться тайного голосования и не афишировать, за кого из кандидатов они планируют отдавать свои голоса. В Интернете, по опросам в социальных сетях и на самостоятельных сайтах, Владимир Путин занимал третье место, с большим разрывом уступая Геннадию Зюганову на второй позиции и Михаилу Прохорову, неофициально ставшему президентом по результатам выборов «ВКонтакте».

(с) Л.Б. Каменев

Питер. 4 часа до окончания Дня У

— Ну, хорошо, будет вам увеличенный протокол, — процедил сквозь не слишком ровные зубы председатель избирательной комиссии, кивком отсылая свою помощницу за маркером.

— Аплодисменты, блин… — пробормотала Леся, чуть ли не сплевывая на пол от омерзения. Она еще и одного дня активно не общалась с председателем, а уже не понимала, как таких мерзавцев, некрасивых ни телом, ни душой, носит демократическая русская земля. — Достал, сил никаких нет…

— А мне казалось, что ты интеллигентная, — усмехнулась рядом с ней одна из девочек-наблюдательниц от партии «Яблоко». — Вот до чего выборы доводят.

К концу дня голосования, опрятная, тихая Лиза была на грани трансформации в мегеру с автоматом: волосы взъерошены, движения резкие и дерганные, взгляд цепкий и холодный, оценивающий окружающих уже не на основании личных убеждений, а исключительно с точки зрения сухого закона. На его букву практически всем, кто находился в ту ночь на избирательном участке, было фактически наплевать. По окончанию выборов, лично, у Леси на руках было 8 зафиксированных жалоб на нарушения, каждую из которых она заставила принять и подписать председателя комиссии почти под пытками. Мужчина не только не был настроен на соблюдение процессуальной части выборов, он еще и откровенно издевался над всеми наблюдателями, а над Лесей особенно.

— Господи, хоть бы закончить уже и все, хоть бы только закончить, — шумно вздохнула она, в глубине души осознавая, что так просто и тихо ее работа наблюдателем не прекратиться. По довольному, наглому выражению лица председателя комиссии она поняла, что все «веселье» еще впереди.

Между тем, под руководством противного мужика, женщины, ранее сидевшие «на списках»[51] и выдававшие бюллетени, активно заполняли большую, настенную копию сводного протокола теми цифрами, которые им уже удалось подсчитать. Леся следила за ними, напрягая зрение: количество проголосовавших… количество выданных бюллетеней… количество жалоб…

— ДВЕ ШТУКИ? — почти заорала она, подлетая к толпе дамочек. — У меня вот в этой папке 8 заявлений, подписанных, между прочим, вами! — с этими словами она обернулась к председателю. — Или у вас с памятью плохо?

— Я еще не определился по поводу ваших писулек, мое право, — отмахнулся мужчина. — Все, закончили настенную живопись, чем быстрее подсчитаем бюллетени, тем лучше.

— Я эти жалобы лично в территориальную комиссию отнесу, — угрожающе предупредила Леся. — Если только раньше не засуну их вам куда-нибудь… — добавила она, уже отвернувшись в сторону других наблюдателей.

— Что вы сказали? — до председателя дошло, что в его адрес поступило некое нелестное высказывание, но содержание оказалось за пределами доступности его слухового аппарата. — Да я инвалид, как вы…

— Бюллетени считайте, инвалид, — огрызгнулась Леся.

Председатель наградил ее взглядом, выражающим практически вселенскую ненависть, но Лесе было все равно. В тот момент ей казалось, что еще до окончания ночи кто-то кого-нибудь убьет: или она председателя, или он ее. Куда приятнее было бы мужика засудить по уголовной статье за фальсификацию, но пока об этом можно было лишь мечтать. Оставалось только бросить все силы на то, чтобы день у мерзавца был испорчен фактом правильного подсчета голосов без нарушений.

Мужчина попытался нервно пригладить волосы, не слишком надежно скрывавшие его залысины на голове. На его лице читалась решимость, из принципа, отказать в требовании наглой наблюдательнице и приказать команде избирательного участка заняться чем-то другим. Однако, работавшие весь день женщины, неожиданно, подержали Лесю в отношении необходимости вскрыть урны и заняться бюллетенями.

— Хорошо, приступим, — сдался председатель, но побежденным себя признавать, явно, не пожелал. — Голоса буду считать только я и мой секретарь. Остальные, — он обернулся к дамочкам, выжидательно замершим около большого протокола на стене. — Стоят рядом и смотрят, чтобы наши… наблюдатели, — председатель указал на Лесю и других девушек. — Не сорвали пересчет бланков.

Закудахтав, словно разбуженные ночью курицы, члены комиссии побежали к избирательным ящикам и быстро выпотрошили их на специальный стол. Торжественно, словно вскрывали, как минимум, гробницу фараона, председатель и его секретарь приступили к подсчету бюллетеней.

— Итак, первый голос на нашем родном участке получил… — председатель подхватил бюллетень, разворачивая его одной рукой. — Владимир Путин! Поздравляем! — мужик показал бланк секретарю, та кивнула, и его отложили в сторону. — Второй голос уходит… Владимиру Путину! — продекламировал председатель, разобравшись с новым бланком и получив очередной кивок от секретаря. Другим членам комиссии бюллетени не показывались.

— Простите, ну, а нам-то можно посмотреть? — подала голос Леся. — По закону даже не просто мы имеем право видеть результаты, зафиксированные на бюллетенях, а ВЫ обязаны нам их предъявлять.

Председатель проигнорировал ее призыв, скрючившись над столом, заваленным бумагами. Они с секретарем даже прекратили озвучивать результат голосования по каждому бюллетеню, полностью погрузившись в пересчет. Другие члены комиссии с правом решающего голоса не сочли нужным мешать процессу, очевидно, усталость просто валила их с ног.

Леся смотрела на них, мысленно рассуждая о том, что заставляет людей с таким пренебрежением относиться к историческому для собственной страны процессу избрания президента. «Да им же просто наплевать», думала Леся в ужасе. Это работа, механический процесс, еще один сверхурочный трудовой день, который, к их несчастью, затянулся на лишние 5–6 часов. На их лицах читались сон и безразличие. Про таких представителей общества говорят «маленькие люди», ничего не значащие, ничего не решающие, бесполезные.

Это рабочая сила, руки, в которые сунули карандаши и бюллетени, чтобы их подсчитать быстрее и на тех участках, где еще не стоят электронные ящики для голосования. Безликая масса, для которой все сводилось к заработку денег, будь то квартальный отчет, отметка в журнал по алгебре или выборы. Не думать, считать голоса, сдавать отчетность. Не останавливаться. Не размышлять. Плевать на процесс, главное — это результат, и чтобы дома быть к ужину, проверять уроки у подрастающего поколения рабочих сил, рук, в которые потом так же впихнут «баранки» от грузовиков, компьютерные «мышки» или врачебные шприцы «на кубик».

Но ведь они тоже голосовали. Значит, не умерло в них желание стать частью истории, проявить гражданскую сознательность, повлиять на исход выборной гонки? Или это происходило, и всегда будет происходить по инерции, как тот же квартальный отчет или контрольная за полугодие? И нет в этом никакой души, одна механика?

Леся очнулась, когда бюллетени были уже подсчитаны. Повинуясь приказу, который она, скорее всего, даже не расслышала, женщины стали медленно, но целенаправленно собирать отсортированные бюллетени в большой пластиковый мешок.

— Что происходит? — пришла в себя Леся, проталкиваясь к столу для подсчета голосов. Председателя и секретаря рядом уже не было, они отошли к сводному протоколу, чтобы зафиксировать результаты.

— Получилось 92 процента за Путина, — несколько озадачено и робко ответила ей одна из женщин, не слишком аккуратно засовывая в пакет пачку бюллетеней. — Сейчас бланки отправим в ТИК[52] и домой пойдем. — на этих словах она улыбнулась самой себе.

— Я хренею, дорогая редакция… — Леся уже не считала нужным стесняться в выражениях. — Проверял правильность сортировки в пачках кто-нибудь, прежде чем их запаковывать?

— Н…нет, — рассеяно ответила дама. — Да ладно вам, девушка, отголосовались уже. Ничего не поменялось, видите? Что уж теперь кричать, когда 92 процента…

— Да я как-то сильно сомневаюсь, что 92 процента! — почти заорала Леся.

Нет, она никогда не была ярой политической фанатичкой или сторонницей какого-то конкретного кандидата, или же чьей-то злостной противницей. Ей вообще было неважно, кто побеждает на выборах, если победа будет чистой и честной. Ни смотря на холодное отношение к политическим перипетиям, Леся не была слепой, глухой или асоциальной. Она ежедневно общалась с людьми, читала новости в Интернете, а иногда даже смотрела телевизор. Леся ЗНАЛА, что на ее участке не может быть тот результат голосования, который был озвучен председателем комиссии, это было НЕВОЗМОЖНО.

— Ну, вот и все, товарищи, — объявила за председателя секретарь, радостно разводя руками в стороны. — Всем, спасибо за отличную работу, все свободны. По вопросам основной и дополнительной оплаты я прошу всех подойти ко мне завтра, сходим к бухгалтеру…

Лесе подумалось, что заключительную речь должен «толкать» председатель, однако мужика нигде не было. Оглядевшись, наблюдатели увидели, как он готовится, с протоколом «номер 1»[53], исчезнуть в своем кабинете, который, как было известно, закрывался на замок изнутри.

— Постойте! — заорали наблюдатели, во главе с Лесей бросившись к председателю. — Нам нужны копии!

Кто-то из девушек оказался быстрее остальных, храбро бросившись наперерез удаляющемуся мужчине. Другие наблюдательницы поспешили окружить беглеца, мягко, но настойчиво возвращая его в зал избирательного участка. Леся знала, что ксерокс, на котором должны создаваться копии протокола для каждого наблюдателя, находился в кабинете бухгалтера, а не председателя. Если бы мужик удалился к себе в логово, то выкурить его оттуда с бумагами было бы нереально.

— Ладно, ладно, — замахал здоровой рукой председатель, отбиваясь от девушек. — Госпожа секретарь, обеспечьте наблюдателям копии.

Обрадовавшись, девушки переключили внимание на даму, которой передали оригинал протокола, получить дубликат которого было вопросом наибольшей важности. Оспорить результаты голосования представители любой партии могли только на основании такой копии, заверенной уполномоченным членом избирательной комиссии. Если наблюдатель выходил с участка без своего личного экземпляра, это фактически перечеркивало всю его многочасовую работу на выборах.

Пока секретарь возилась с копированием, председатель подозвал со стороны входа на участок двух полицейских, осуществлявших дежурство и охрану на территории в день выборов. Тихо переговорив с ними и получив утвердительные кивки, мужчина с трудом, но все же сумел, провозившись несколько секунд, подхватить на руки незапечатанный, местами склеенный липкой лентой мешок, куда были сложены бюллетени для голосования. Пакет норовил рассыпаться, но председатель держал его крепко, прижимая рукой к животу и груди. В сопровождении полицейских, он направился к выходу с участка, тихо шурша целлофаном между пальцами.

— Что… — Леся сначала даже глазам своим не поверила: бюллетени, вопреки всем правилам, уносят с участка в неопечатанном пакете без «пломбы». Ни номера участка, ни какого-либо другого обозначения на упаковку нанесено не было. — СТОЯТЬ!!!!

Она бросила к председателю, своими криками привлекая внимание других наблюдателей. Кто-то из них уже получил копию сводного протокола, поэтому тут же ринулся Лесе на помощь. На их пути тут же плечом втиснулся один из полицейских, а так же еще двое мужчин, оказавшихся на участке и имеющих смутное отношение к составу избирательной комиссии. Все они, как один, были ростом под 2 метра, широкие в груди и с сильными, накаченными руками.

— Эти тоже инвалиды, что ли, как председатель? — в ужасе пробормотал кто-то из наблюдателей, но останавливаться было поздно.

Хрупкие, крошечные девушки бросались под ноги всей делегации, во главе которой глава комиссии пытался вынести с участка избирательные бюллетени.

— Это кража! — орала Леся, у которой голос был на тон выше, чем у других. Она пыталась вернуть членов комиссии и их охранников на «пятачок», который подпадал под обзор все еще работающей веб-камеры. — Вывоз бюллетеней осуществляется другим порядком!!!!!

Жесткие ладони работника правоохранительных органов схватили Лесю за плечи. В голове мелькнула мысль о том, что могут остаться синяки, но у молодой женщины в крови было столько адреналина, что боль даже не ощущалась.

— Отпустите! Вы не имеете права! — орала Леся, вырываясь с каждой минутой все яростнее. Оценив ситуацию, полицейский понял, что просто так увести наблюдательницу с участка не получится. Напарник оставил его с Лесей один на один, занимаясь другими девушками, которые мешали проходу председателя, но были менее настойчивы в своих стремлениях. Леся же, получив свободу, вполне могла налететь на председателя с кулаками и отобрать пакет.

Она даже не поняла сначала, что ей заламывают руки, так и продолжала рваться вперед, не обращая внимания на сигналы, которые подает ее тело. Маленький рост давал великану-полицейскому преимущество, однако, Лесю было трудно схватить, она крутилась, как юла, вырываясь изо всех сил.

— Да твою ж мать! — выругался полицейский, окончательно теряя терпение. На глазах у коллег какая-то малявка не желала подчиняться его указаниям. — Да, стой уже!

С этими словами он резко двинул Лесю в плечо локтем, однако не рассчитал, со всей силы угодив девушке по щеке. На мгновение Леся остановилась, замерев от шока. Удар в лицо был неожиданным и очень болезненным.

— Ммм! — взвыла она, хватаясь за скулу и ощущая, как рот наполняет металлический привкус. Пересохший от неожиданности и многочисленных криков язык нащупал что-то под верхней десной.

Лесе выбили зуб. Это было очень больно.

По ряду фактов применения физического насилия против наблюдателей при проведении выборов президента в марте 2012-го года подано и рассматривается множество жалоб и исковых заявлений. Наибольший резонанс получили, благодаря отчетам независимых наблюдателей Санкт-Петербурга[54], случаи с надеванием на наблюдателя наручников, с переломом пальцев и в применении силы к людям с ограниченными физическими возможностями[55].

По опросам среди наблюдателей, большинство из них, идя на выборы в марте, считало, что после скандалов с фальсификациями 2011-го года, полиция будет чутче и внимательнее относиться к требованиям законности при проведении голосования. «В декабре все было ужасно», говорили они, готовясь к мартовским выборам. Теперь, вспоминая прошедшие события, почти каждый из них признается, что, ни смотря на все их надежды, в 2012-м году все было гораздо хуже.

(с) В. Швебель

Питер. День У. Часом позднее

Муж Леси, в футболке наизнанку, в домашних шлепанцах и с кобурой на боку, вылетел из дома в мартовскую темноту. На улице было холодно, где-то еще лежал снег, а под ним пузырился слезающий от влажности асфальт. Несколько раз мужчина спотыкался, а все потому, что уже много лет ему не доводилось так быстро бегать.

Звонок от любимой жены раздался ровно 7 минут назад, до этого дозвониться до Леси не представлялось возможным. В какой-то момент, уже много часов сидевший у экрана компьютера за просмотром трансляции с избирательного участка, мужчина увидел, что его жену не слишком вежливо выталкивают из поля обзора камеры наблюдения, после чего назад «в кадр» она уже не возвращалась. Сначала муж не подумал ничего плохого, но вскоре на мониторе забегали люди, началась суматоха, а на участке, ни смотря на поздний час, появились угрожающего вида мужики, больше похожие на бандитов, чем на членов избирательной комиссии. Их приход был более чем странным, ведь посторонним нельзя заходить в помещение для голосования после 20:00.

Он несколько раз попытался дозвониться до Леси в течение часа, но все было безуспешно. Толи телефон жены «умер», толи сама любимая женщина пала смертью храбрых в неравной борьбе за российскую демократию.

Когда его собственный «мобильник» затрещал, мужчина подскочил от неожиданности, чуть не свернув монитор. Жена была жива и звонила сама, однако, из ее всхлипываний и ругательств в трубке толком понять что-либо было нельзя. Никогда еще любимая женщина не звонила мужу в таком состоянии.

На сборы у него ушло рекордно малое количество времени: тянуть было нельзя, Лесю предстояло спасать. Травматический пистолет, который мужчина получил вместе со всеми сопутствующими разрешениями и лицензиями несколько лет назад, был захвачен с собой без лишних колебаний. Было очевидно, что на избирательном участке ничего хорошего под конец выборного дня не происходило.

Ни в чем, толком, не разобравшись, он уже бежал со всех ног в направлении здания, откуда звонила жена. В голове смешались злость и страх: а, вдруг, с Лесей действительно что-то произошло? В трубку она не смогла выговорить ни слова, мужчина только и понял, что нужно, как можно быстрее, приходить и забирать ее с участка.

Наткнувшись на закрытую железную дверь, мужчина повел себя не хуже любого дикого зверя. Он несколько раз с силой ударил по створке, так что эхо разнеслось по всему зданию. Целый район слышал, как он беснуется у закрытого входа в здание.

— Открыли быстро! — орал он, размахивая травматическим пистолетом. — Если через 20 секунд из вашей дыры не выйдет моя жена, я вас тут всех перестреляю!

Ни то, чтобы он всерьез собирался стрелять, но ради Леси мужчина убил бы любого, не задумываясь. Ситуация казалась ему нереальной. «Что же это творится?», проносилось у него в голове. «Ведь живем в 21-м веке, лихие «девяностые» давно позади. Жена ушла законно работать наблюдателем, что вообще может случиться в такой ситуации?».

Как оказалось, все-таки что-то произошло. Ровно через 19 секунд после того, как мужчина начал «штурм» избирательного участка, из дверей выползла Леся, вся в крови, с руками, прижатыми к щеке. Под ее подмышкой была пачка жалоб, написанных в процессе наблюдения на выборах.

— Это что такое?! — почти взревел муж, хватая ее под руки. Леся все пыталась обернуться и прокричать последние указания тем немногим наблюдателям, кто остался на участке.

— Жуп выпели… — пожаловалась она, пошатываясь. — Полишейские.

— Да я же их сейчас… — снова размахивая пистолетом, мужчина был готов ринуться внутрь избирательного участка.

— Не ната! — остановила его Леся. — Я этих потонкоф шама засушу… Пофли попои снимафь. Ната фсе зафиксирофать офисиальна.

История девушки-наблюдателя, которая потеряла зуб в результате незаконных действий работников полиции на избирательном участке, до сих пор рассматривается прокуратурой. На момент написания книги, трудно дать заключение о возможных результатах этого дела.

Сотрудник полиции, виновный в нанесении телесных повреждений наблюдателю, был повышен в должности и до сих пор продолжает работать в правоохранительных органах.

(с) Джонатан Свифт

Москва. День У. Через полчаса после этого

Съежившись на морозном мартовском ветру, порывы которого не только не обещали приход весны, но и сулили долгую, затянувшуюся зиму, Егор стоял, засунув руки в карманы, и наблюдая, как группы людей собираются на Манежную площадь. Полиция еще днем начала перекрывать подходы к центру, готовя площадку для проведения массовой акции горожан.

— Слышь, командир, — закашлявшись, окликнул Егор одного из полицейских, степенно прохаживающихся по периметру Манежной площади, наблюдавшего как устанавливают на возвышении сцену и металлические заграждения. — Чего праздновать-то хотите? Новый год уже, вроде, был…

— Так победу Путина отмечают, — ответил страж порядка. — Дня за 3 готовиться начали, сегодня, говорят, тысяч 10 москвичей соберут.

— Как победу? — не понял Егор. Он даже шапку с головы стащил от удивления, прижав ее к груди. — Я чего-то не долнал, час назад всего участки закрыли, по телевизору говорили, что всю ночь подсчет голосов продлится, потому что регионы все разные, часовые пояса не совпадают… РЕЗУЛЬТАТЫ ЖЕ ЕЩЕ НЕ ИЗВЕСТНЫ?

Полицейский ему не ответил, просто пожал плечами и пошел дальше. Парень так и остался стоять, просто пялясь в сторону площади. Где-то в толпе он увидел своих старых знакомых из партии «Правши»: молодые ребята его не заметили, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу в ожидании начала акции в поддержку, очевидно, любимого кандидата в президенты.

В тот момент, пока вся страна только приступила к подсчету голосов, эти люди уже праздновали победу на выборах одного конкретного человека. Что-то в этом показалось Егору фундаментально неправильным и исковерканным.

«Выбор сделан»…[56]

В среднем, последние наблюдатели, получив копии оригинальных протоколов голосования, уходили с избирательных участков после выборов президента уже 5-го марта, около 2-х часов ночи. Указанные протоколы, в которых и были, собственно, указаны результаты выборов по каждому конкретному участку, попадали в ТИК так же поздней ночью 5-го марта.

В соответствие с репортажем «1-го канала», «сторонники Владимира Путина еще после объявления первых предварительных результатов голосования начали праздновать победу»[57]. На каком основании и по какой причине они это делали, в статье не сообщается.

(с) Leonid S. Sukhorukov

Москва. Через 2 часа после дня У

Женя стоял, удивленно уставившись на закрытую дверь в кабинет председателя избирательной комиссии, и чувствовал себя, по меньшей мере, обманутым. Сама председатель, милая молодая женщина, к которой за целый день парень успел привыкнуть и даже привязаться, не выходила из помещения уже минут 50, не меньше. Что-то случилось с ней прямо на глазах у Евгения: словно Золушка, как только часы пробили полночь, она прекратилась, если не в тыкву, то в Снежную Королеву.

Сначала председатель перестала обращать на него внимания, развив бурную деятельность в отношении списков и подготовки к подсчету голосов, стояло избирательному участку закрыться на ночь. Женя не мешал, наблюдая, чтобы все происходило по закону, больше ему ничего не требовалось.

Через полчаса, когда все члены комиссии, во главе с председателем, удалились в дальний конец зала и притихли, парень понял, что у них какие-то трудности. Потребовалось еще 10 минут, чтобы убедиться в том, что результаты по проголосовавшим гражданам и тем, что указали в списках избирателей, не сходятся.

— Что у вас происходит? — потребовал ответа наблюдатель, подходя к этой компании, забившейся в угол, склонившейся над бумагами. — Почему рядом со списками находятся люди с письменными принадлежностями?

— Уйдите, не мешайте, — раздраженно отмахнулась председатель, чей вид выражал злость и, к удивлению Жени, тайный ужас. Отвернувшись от парня, она снова обратилась к членам избирательной комиссии. — Смотрите все заново. Надо, чтобы сошлось.

Не совсем понимая, как вести себя в такой ситуации, Женя отошел и продолжил наблюдать за комиссией. Провозившись еще какое-то время, они приняли решение подсчитать бюллетени в урнах, чтобы понять, где именно в списках была допущена ошибка. Жене это не понравилось, но он не мог отрицать логики этого выбора: лучше пытаться разобраться в проблеме, чем тупо сидеть над списками, теряя время и не продвигаясь ни на шаг к подведению итогов.

Подсчет голосов показал результат, от которого настроение Евгения совсем испортилось. Кандидат, за которого голосовал сам парень, набрал на участке всего лишь 18 процентов. Это было куда больше, чем он мог бы получить при отсутствии политического опыта, так что Женя решил не расстраиваться, мысленно поздравив своего любимца с тем, что он не ПРОВАЛИЛСЯ на выборах. А вот результат Владимира Путина, при объявлении которого за спиной у Жени радостно завизжала наблюдатель Лиза, заставил парня почти провалиться в депрессию. Господин Путин набрал на его участке 53 процента голосов.

Женя стоял и не мог понять, как такое может быть. Как половина страны, а парень проецировал результат своего участка, как средний по всей России, может целенаправленно выбирать такого человека. «За 12 лет правления уровень коррупции достиг половины валового внутреннего продукта государства. Это итог деятельности обанкротившейся ельцинской администрации? За последние 10 лет из России выехало вдвое больше учёных, чем осталось. Умные и талантливые покидают Родину, а на Поклонной горе, с пеной у рта, ратуют за "пахана" клептократического политического режима. Если за 12 лет ума управлять государством у "лидера" нет, то его и не будет!», размышлял он[58].

— Ура, — сладко и с удовольствием растягивая букву «р», рядом с Женей пискнула Лиза, молитвенно складывая ладони перед собой. — Это замечательная победа. — девушка улыбалась и была похожа на маленького ребенка, понюхавшего пробку от вина или шампанского. — Жаль, что я сейчас не на Манежной площади.

Женя, в молчании, написал в Twitter результаты по своему участку. Ему было жаль, что на Манежке сейчас не толпятся тысячи рассерженных горожан. Впрочем, он надеялся, что это происходит лишь потому, что люди, в отличие от представителей власти, пока еще не знают результаты президентских выборов. Как только процентное соотношение стало им известно, ни один нормальный человек не смог бы найти в себе силы промолчать.

По официальным финальным данным Центрального Избирательного Комитета, победивший на выборах кандидат В.В. Путин получил 64 % голосов. Эти данные разошлись со статистикой, опубликованной организацией «Лига Избирателей», из которой следует, что господин Путин набрал на 10 % меньше голосов, чем было заявлено. «Перебор» основывается на многочисленных нарушениях, которые имели место на выборах исключительно в пользу одного единственного кандидата.

Очевидно, что даже с 53 %, Владимир Путин одержал бы победу на выборах 2012-го года, однако, многие деятели оппозиции смогли бы тогда назвать ее по-настоящему честной.

(с) Али Апшерони

Питер. 4 часа после Дня У

Юля повернула ключ в замочной скважине двери своей квартиры, стараясь не разбудить Тима. Молодой человек, в прочем, не спал. Он прождал ее весь вечер, пока она была наблюдателем на выборах, не отрываясь от компьютера, сверяя полученные результаты по избирательным участкам с теми, которые объявлялись каждые несколько часов в новостях по телевизору.

Девушка чувствовала невероятную усталость во всем теле; она даже двигалась с трудом. Медленно перенося ноги, Юля вошла в коридор, волоча за собой сумку с остатками правовой документации. Девушке было уже все равно, в каком состоянии находятся бумаги, никакой ценности они больше не представляли. В руке у Юли крепко была зажата копия «протокола № 1», который она все-таки смогла получить на своем избирательном участке.

— Солнце? — несколько обеспокоено спросил Тимофей, наблюдая, как её темная фигура движется по комнате, словно привидение. — Ты как?

Он прекрасно знал, что у нее все плохо, что выборы прошли тяжело, что она фиксировала нарушения, что на участке наблюдатель от Владимира Путина пыталась пересчитывать бюллетени вопреки прямому запрету в законе…

— Представляешь… — Юля медленно села на край кровати, нерешительно теребя кусочек простыни пальцами. — Нам где-то в 10 вечера сказали… в Twitter кто-то написал… — она резко посмотрела на парня, не включая свет в помещении. — Они праздновали. Понимаешь? Мы в 10 вечера еще даже бюллетени не начали считать… даже урны не открыли еще, знаешь? У нас списки до часа ночи не сходились, а они в Москве уже ПРАЗДНОВАЛИ!

Юля тихо начала раскачиваться из стороны в сторону, так что парень всерьез перепугался. Его девушка и без того отличалась тонкой душевной организацией, ему не хотелось, чтобы наблюдение на выборах стало причиной ее визитов к психологу.

— Эй, ну, ты чего? — он обнял ее и прижал к себе.

— Эти бабушки… — всхлипывала Юля, у которой слезы катились по щекам бесконтрольно. — Им же лет по 60, не меньше… Они на участке провели больше 12 часов… пили успокоительное… пили кофе… считали бюллетени, считали, считали… в полночь ни о каких результатах не было и речи… А ОНИ ТАМ ПРАЗДНОВАЛИ! — истерика окончательно завладела Юлей, она обрушилась на кровать и зарыдала во весь голос. — Ни у кого не было еще результатов из нас. Ни у кого! Нельзя было знать, кто победит на выборах, НЕЛЬЗЯ! Но они уже в 9 часов вечера… по полной программе… Они уже говорили об этом, как о свершившемся факте, а мы еще сидели, с красными глазами, сверяли эти списки! Никто из нас не ушел до самого конца, мы сидели… ты знаешь, какой это тяжелый труд?! А они уже ПРАЗДНОВАЛИ ПОБЕДУ!

Юля уснула в 5 часов утра, а проснулась уже с таким настроением, с которым Тимофей за 10 лет ее ни разу не замечал. Она пополнила ряды рассерженных горожан.

Незадолго до выборов президента в 2012-м году, политический деятель и лидер партии «Яблоко», Григорий Явлинский, которому не удалось поучаствовать в президентской гонке, озвучил следующую речь: «Обращаюсь к моим сторонникам, ко всем гражданам, которые после 4 марта собираются принять участие в массовых митингах, а также ко всем оппозиционным политическим лидерам России — мы должны сделать все, чтобы избежать насилия, кровопролития, не поддаваться на возможные провокационные действия властей, мы должны не допустить развязывания гражданской войны в стране»[59]. Однако наиболее активные слои населения, убедившиеся в том, что мирные митинги не принесли реального результата, опасались, что оппозиционная активность пойдет на спад…

(с) Михаил Мамчич

Питер. Более 48 часов после Дня У

Они сидели втроем, устало развалившись за кухонным столом маленькой квартиры, принадлежащей Лесе и ее мужу. По телевизору показывали какой-то футбол, но ни Юля, ни Дима, ни сама хозяйка кухни не интересовались происходящим на экране. Парень задумчиво крутил в руках стакан с виски. Юленька почти лежала на клеенке, покрывавшей стол.

Лесе было, что рассказать. Она уже несколько раз останавливалась, ходила курить и возвращалась обратно, так и не сумев совладать с эмоциями. Ее некому было перебивать, истории двух других молодых людей, наблюдавших на выборах президента, были рассказаны до конца.

— Когда мне выбили зуб, мы тут же направились в «травму», — вспоминала Леся, не без содрогания. — Темень стояла непроглядная, вокруг ни одной машины, кроме полицейских. Среди них прошел слух о том, что толпы наблюдатели будут чуть ли не штурмовать территориальные избирательные комиссии. В нашем районе ТИК оцепили по периметру… — Леся отобрала у Димы стакан и сделала глоток. — Мы видели их, полицейских и ОМОН, они стояли, словно статуи в свете фар собственных автомобилей.

— Я так понимаю, что побои тебе освидетельствовали в ту же ночь? — уточнила Юленька.

— Потерю зуба и многочисленные гематомы на руках, — кивнула та. — Но лучше бы я туда не приходила.

— И оставила безнаказанным тварь в полицейской форме? — жестко скривился Дима.

— Да не в нем дело, — огрызнулась Леся. — Просто… Мы когда вошли в приемное отделение… — рассказ давался ей с трудом. — Там в коридоре сидела молодая мамочка. У нее на руках лежал мальчик, месяцев 8-ми на вид, не больше. Я сначала думала, что, может, у него температура или живот болит. — Леся выдержала паузу, никто не задал никаких вопросов. — Короче, у него спина была сломана. Я даже не знаю, почему он лежал у матери на руках, их же должны как-то фиксировать шиной, или черт его знает…

— Уф… — Юля схватилась за голову, начиная мечтать о стоявшей недалеко бутылке виски.

— И я тогда окончательно устыдилась, что пришла в эту «травму», и что ввязалась вообще в драку с этим полицейским. Тут у ребенка перелом, он может остаться инвалидом вообще, а я не слежу за своим здоровьем, впрочем, мои синяки — это вообще какая-то мелочь была, да так и есть… — путаясь в словах, говорила Леся. — Мне было ужасно стыдно. Я заглянула в кабинет врача, чтобы оповестить о своем визите, но он на меня даже внимания не обратил, — Леся передернулась, не выпуская стакан из рук. Дима, поняв, что назад ему емкость не вернут, встал и взял с полки другую тару. — Доктор этот был усталый, будто 3 дня не спал. Облокотившись на свой стол, он держал телефонную трубку, знаете, такую, как в старых советских фильмах, на проводе…

«Провод натягивался каждый раз, когда врач повышал голос, пытаясь докричаться до собеседника.

— Да! 8 месяцев! Чего? Куда сам пришел? — орал дежурный. — Да, бл…ь, в 8 месяцев сам себе сломал спину, а потом пришел! ПЕРЕЛОМ ПОЗВОНОЧНИКА!!!! — но на «том конце провода» его, очевидно, не понимали».

Юля сначала не поняла, почему в середине ночи врач орал на кого-то в трубку. Дима терпеливо объяснил ей, что все дежурные врачи травматологического отделения обязаны сообщать в полицию о случаях телесных повреждений, с которыми к ним обращаются.

— Так что же случилось с мальчиком? — спросила девушка.

— Как выяснилось от его мамы, их с малышом сбила машина, — мрачно ответила Леся. — Ночью. В районе, где на квадратный метр было по несколько полицейских машин. Водитель после этого скрылся, ни один патруль даже не мигнул в его сторону.

Раньше Юля сказала бы что-нибудь вроде «ничего же себе!» или даже «не может быть», но за последнюю дюжину часов девушка сильно растеряла свою наивность.

— Я вот, знаете, что думаю… — медленно произнес Дима. — Эта мама с сыном… они же, наверное, ходили голосовать? За кого они поставили «галочку» и не пожалели ли о своем выборе той ночью?

— Да какая уже разница, голосовали или нет? — отмахнулась Леся. — Если бы этого мальчика можно было привезти в больницу с табличкой «Мой голос был за Путина», и ему бы там дали супер — лекарство, от которого его спина срослась бы — это одно. Но у нас определенные слои населения никакое голосование не спасает.

Уже с июля 2012-го года, по опросам населения, всего лишь 11 % россиян считает, что глава правительства В.В. Путин защищает интересы «всех без исключения». Большая часть из опрошенных граждан придерживается мнения, что правительство не дает никакой поддержки ни им лично, ни кому-либо еще, кроме чиновников, силовиков и олигархов.

(с) П.Й. Геббельс

Москва. 18 часов после Дня У

Никаких призывов к революции, только мирный протест. Окрыленные массовостью и положительными эмоциями, полученными от февральских митингов, люди не только не сомневались в том, что «крови не будет», но и всеми силами старались ее не допустить.

Так родилась идея с палатками, которую оппозиционеры, во главе с Алексеем Навальным, предложили в качестве ненасильственного способа протестовать против фальсификаций на выборах. В том, что они обязательно будут иметь место, никто и не сомневался.

Диму всегда умиляла наивность и безграмотность окружающих его людей, прячущихся за популярными тезисами какой-нибудь модной псевдо морали. Ради того, чтобы оставаться милыми и добрыми, они готовы были на все: от игнорирования истории до вымирания во славу толерантности.

Когда парень впервые услышал призыв прийти 5-го марта на митинг «За честные выборы!», он испытал прилив облегчения в душе: ходили слухи, что после выборов, а, вернее, после победы одного конкретного кандидата, смысл в протестной активности исчезнет, ведь ничего изменить будет уже нельзя.

Его радость, однако, быстро улетучилась, когда он понял, что люди продолжают цепляться за убеждение, что мирный протест может привести хоть к каким-то результатам. Концепция палаток парня так и вовсе насмешила: на улице стояли холода, люди не отошли от зимы, о какой ночевке на свежем воздухе может идти речь? Это Украина смогла решить свои проблемы с помощью «майдана», но ведь у них там и климат другой…

Дима приехал в Москву, заскочив в ближайший утренний поезд до столицы сразу после того, как окончилась его работа наблюдателем. Он ехал не смотреть на палаточный лагерь, в успешной организации которого парень сильно сомневался. Дима направлялся в Москву, потому что до него дошли слухи, что терпение некоторых «рассерженных горожан» подошло к концу, и толпа собирается идти маршем на Лубянскую площадь.

Протестная активность в столице координировалась какими-то частными, закрытыми путями, потому как еще с утра 5-го марта Интернет-сообщество разрывалось от противоречивых сведений.

«Сбор на Пушкинской площади в 18.00»

«Все, на Лубянскую площадь! Окупай![60]»

«Встречаемся на Манежной площади, расскажите друзьям!»

Создавалось впечатление, что людям просто нужна какая-то площадь, а уж какая — для них было совершенно неважно. Все жарче разгорались дискуссии о том, куда именно лучше приходить, чтобы митинг получился наиболее эффективным. Особенно мирный оппозиционеры сразу поняли, что единственным безопасным для них вариантом является митинг на Пушкинской площади, так как он изначально был полностью согласован с властями.

Диму этот оксюморон всегда выводил из себя: как можно протестовать против режима с его разрешения? Изначально, он не собирался присутствовать на Пушкинской площади, а сразу двинуться на Манежку. Парень разделял убеждения пользователей Интернета в том, что там еще с утра выставит кордоны ОМОН, который будет задерживать всех, кого посчитают подозрительным, но это Диму не останавливало. Более того, он считал своим долгом быть среди тех, кто сознательно идет против «безопасного» протеста, чтобы показать пример оппозиции, создающей больший резонанс поведением, которые некоторые считали трусливым.

Дима с каждым годом все меньше верил в действенную силу слова. Жулики и воры не отвяжутся от тебя, если ты их очень сильно попросишь. Они струсят и испарятся только тогда, когда ты дашь им отпор, покажешь, что ты не боишься их и готов драться. Никого в 21-м веке не пугают празднично одетые дети с белыми шариками, стоящие за много километров от Кремля и кричащие, что выборы — фарс. Парень был уверен, что настоящего внимания такие митинги к себе больше не привлекут. Куда больший резонанс создаст объединенное противостояние этих детей ОМОНу, глухо и слепо защищающему нелегитимную власть.

И все-таки, ни смотря на свои твердые убеждения, просто идти навстречу кордонам и дубинкам было глупо. Дима много общался с членами самых разных движений, от анархистов до националистов, и у всех он научился одному — важности координации своих действий с товарищами. Только ради этого он согласился начать вечер с митинга на Пушкинской площади. Слепой марш на амбразуры, в одиночку, не мог принести ничего хорошего. Организованное шествие, совместный прорыв: по мнению Димы только так можно показать окружающим по любую сторону баррикад, что скоординированная активность приносит результаты. Парень, правда, отлично осознавал, что победить ОМОН на улице можно лишь обладая тактикой уличного боя, которой не владела и четверть всех митингующих. Но надо же когда-то начинать…

До «Пушки» Дима шел пешком в окружении своих знакомых: идейных девушек старше 25 лет, с трудоголизма переключившихся на политологию и «оппозициоголизм». Девочки были ничего себе, одна своими рассуждениями так сильно брала за душу, что хотелось задержаться в столице подольше. Улицы вокруг едва пропускали транспортное движение. Блокировались милицейскими машинами ближайшие к площади переулки.

Люди медленно скапливались у кинотеатра «Пушкинский» через узкие металлодетекторы. Дима, по привычке, проверил на ремне нож. Когда парень проходил под «рамку», она слабо пискнула. Наградивший Диму оценивающим взглядом полицейский махнул ему в качестве разрешения двигаться дальше.

«Хороший у них осмотр», подумал парень, оглядываясь. Сзади него двое полицейских отнимали у девушки бутылку с водой. «Стражи правопорядка что, боятся коктейлей Молотова? Значит, думают, что народ уже «дошел»? Занимательно…»

Через несколько часов бесцельного передвижения по огражденной площади для митинга, Дима заметил, что «пятачок» около кинотеатра практически полон. Организаторы при помощи громкоговорителей направляли граждан в более или менее свободные уголки территории. Народ уже не мог подойти к сцене, установленной в дальнем конце «Пушки», прямо около лиц пришедших людей вились флаги.

В толпе раздавали белые ленточки, но их у Дмитрия было предостаточно: он просто щедро передал горсть лент идейным девушкам и прислонился к памятнику Пушкину. Время тянулось невыносимо долго, хотелось пойти и выпить кофе, но покинуть огороженную площадь не представлялось возможным.

— Почему они не начинают? — разносилось в толпе.

В какой-то момент, взгляд Димы упал на пару мужиков, начавших возню возле постамента памятника, у которого он обосновался. Эти товарищи, сохраняя на лицах самое отрешенное выражение, расчехлили и попытались, не смотря на толкучку, развернуть транспаранты в поддержку В.В. Путина. Дмитрию пришлось спрятать лицо в ладони, чтобы не захохотать в голос. Он ужасно устал, плохо спал после работы наблюдателем и поездки из Петербурга в Москву, поэтому все его чувства были обострены.

— Это за Путина что ли? — начали долетать до него обрывки фраз со всех сторон.

— Это как? — недоумевали митингующие. — Не надо разворачивать.

— Что это за хрень? — захлопала глазами одна из идейных подружек Димы.

— Что? — передразнил ее Димка. — Не видишь, провокация, — с этими словами, он начал хохотать уже в голос, смотря в след спокойно удаляющимся мужикам, несущим свои плакаты «за Путина» в свернутом виде. — Очень удачная провокация.

Над Пушкинской площадью разнеслась песня «Перемен» группы «Кино»…

Большинство людей, заинтересованных в политической ситуации в стране в той или иной степени, ожидали событий 5-го марта, как химик, экспериментируя с неизвестными веществами, ждет их реакции между собой: «Рванет или нет?». Реакция общественности на победу В.В. Путина в президентских выборах должна была неизбежно последовать, все лишь задавались вопросом о том, насколько разрушительной она может быть.

(с) Сергей Удальцов, координатор движения «Левый фронт»[61].

Питер. 19 часов после Дня У

— Мне страшно. Мне страшно-страшно-страшно. Страшно мне… — Юля вприпрыжку пересекла Большую морскую улицу, напевая себе под нос и постоянно оглядываясь по сторонам. Тим шел рядом с ней. — Страшно, страшно. Страшновато, говорю!

— ОМОНа нет, — отметил парень, застегнув молнию на куртке до подбородка. — Я думал, они прямо от Невского проспекта все перекроют, или хотя бы автозаки поставят.

— Думаешь, на площади никого нет? — засомневалась Юленька.

— Это будет, в таком случае, полный провал оппозиционной деятельности, — нахмурился Тим.

Еще несколько дней назад эти двое решили, что 5-го марта они пойдут на Исаакиевскую площадь, где, в самом сердце Санкт-Петербурга и напротив здания Законодательного собрания, люди собирались для того, чтобы выразить свой протест по результатам президентских выборов.

Все глаза российской оппозиции в тот день были обращены к Москве, а, между тем, в Питере протестная активность не затихала с самого утра. В отличие от столичных координаторов, никто из петербуржцев не собирался ставить на Исаакиевской площади палатки и мирно пить чай. Люди шли на площадь с «фаерами» и петардами.

Юля узнала об этом гораздо позже, когда, почти под окнами ее рабочего офиса, по проезжей части, тормозя автомобильное движение, маршем прошлись футбольные фанаты, закидав прилегающие к Невскому проспекту улицы дымовыми шашками. Девушка не сомневалась, что инцидент может повториться, ведь не всех фанатов удалось задержать.

Ни то чтобы ей было действительно страшно, скорее уж девушка ловила себя на мысли, что «дымовухи» привлекают к митингам больше внимания прессы, чем мирный протест. Просто в ее голове плохо укладывалась картина, как ОМОН сажает ее в автозак, увозит в отделение полиции, составляет протокол…

— А вот и автозак, как заказывал! — Юля толкнула Тимофея локтем в бок.

Машины на больших, шипованных колесах, выкрашенные в грязно-белый цвет, мрачно возвышались в дальних углах Исаакиевской площади. Со стороны собора автозаки заняли всю парковку, вытеснив оттуда обычные автомобили. Площадь не была перекрыта, никто не хватал людей «на подходе», однако Юля и Тим отметили, что улицы, ведущие в сторону набережной и парка с памятником «Медный всадник» перекрыты сплошными синими заборами. Не полиция возвела эти ограждения, но количество путей к отходу с площади резко сократилось.

На территории возле собора не было никого, кроме дежуривших там стражей правопорядка. Редкие туристы, которым захотелось посетить в это время дня храм, спешили покинуть площадь под их колкими взглядами. Куда-то пропали вечные торговцы сувенирами и безделушками, стоявшие всегда в ряд напротив Исаакиевского собора. Место из туристической Мекки вмиг превратилось почти в закрытое, очень петербургское пространство, куда только местные жители явились для того, чтобы «провести диалог» с действующей властью.

В другой стороне площади кипела жизнь. Здание ЗАКСа было плотно огорожено железными прутьями на устойчивых металлических «ножках», через каждые несколько метров по их периметру расположились полицейские. Мужчины, заложив руки за спины, напряженно смотрели вперед, через всю площадь, где стояло, напротив них, несколько сотен человек.

— Смотри, смотри! — почти радостно указала в их сторону Юля. — Они пришли! Так много!

— Надо больше, — заметил Тимофей. Он был прав, митингующие не занимали и половины Исаакиевской площади, их ряды разрывала территория проезжей части, по которой изредка проносились одинокие машины. Часть граждан собралась на проходе у гостиницы «Астория», полностью заполнив собой тротуар. Между ними юрко передвигались журналисты с камерами, в ярких жилетах и со штативами в руках. Полицейские, вооруженные громкоговорителями, расхаживали туда и сюда возле гостиницы, периодически призывая собравшихся петербуржцев разойтись.

— Товарищи, освободите тротуар! Вы мешаете проходу посетителей гостиницы и гостей нашего города! — донеслось до Юли. Она кинула взгляд на туристов из «Астории», которые сидели в принадлежащем отелю дорогом ресторане, пробуя икру. Лица у них были напряженные. Нехорошая молва о митингах в России ходила уже давно, еще с 90-х годов. Теперь эти немцы и американцы, наверное, думали, что сейчас их будут бить, параллельно разгромив те большие, «аквариумные» окна, за которыми они поедали свои туристические обеды.

Юля сомневалась, что хоть какая-то западная держава ДЕЙСТВИТЕЛЬНО понимает, что происходит в Российской Федерации уже много месяцев. Европейский Союз может издавать длинные директивы и делать заявления, Хилари Клинтон способна изойти пеной от возмущения и сочувствия, но они все равно никогда не смогли бы осознать происходящее. У русских людей просыпалась гражданская сознательность: не та, которую воспитывают на уроках патриотизма в штате Канзас, и после которой каждый христианин считает своим долгом пнуть со своей лужайки случайно забредшего на нее гея. Российский человек начинал испытывать ГОЛОДНУЮ сознательность, которая веками вкладывалась в человеческий мозг эволюцией, когда невозможно терпеть, и так чертовски досадно, что хочется растерзать любого, кто причастен к несправедливости, против которой эта сознательность протестует.

«Обиженный, вставай! Обманутый, вооружайся!»[62]

— Давай, поближе, — поражаясь своей храбрости, Юля потянула Тимофея в толпу. Они попали в объектив какой-то телекамеры.

Среди граждан царило напряжение и раздражение. Некоторые пришли на площадь еще час назад (общий сбор был объявлен на 18 часов вечера), но с того момента ничего важного или интересного не произошло. Людей становилось все больше, но координаторы у митинга отсутствовали. Кричать никто не решался.

— «Винтят»? — коротко поинтересовался Тимофей у одного из парней, вальяжно прислонившегося к стене гостиницы «Астория». На его лице отражалось полное спокойствие, казалось, он чувствовал себя, словно дома.

— Иногда, — кивнул он. — Но не здесь. Забрали парочку особо голосистых из тех, кто ближе к ЗАКСу стоит, — с этими словами, молодой человек указал рукой вперед, через дорогу.

В указанном направлении толпилось много людей, большинство из них даже не обращало внимания на то, что они занимают проезжую часть. Медленно подбираясь все ближе к зданию Законодательного собрания, правда, скорее по инерции, чем по волевому намерению, толпа периодически разрывалась криками и лозунгами.

— Это наш город! Это наш город! — повторяли они.

— Пошли туда! — аж подскочила Юля. Ей почему-то казалось, что у гостиницы митингующие вызывали у полиции куда больше раздражения, чем те, что протестовали на 20 метров дальше от нее.

— Ты уверена? — Тим последовал за ней, взяв девушку за руку. В такой ситуации он предпочитал не отпускать Юлю от себя далеко. — Там фотографов меньше, чем протестующих, значит, там опаснее.

— Не скажите! — раздалось за их спинами. Незнакомый молодой человек с фотоаппаратом наперевес, покачал головой. — Сейчас ради фотографий в самое пекло лезут, надо обязательно фиксировать происходящее, иначе, кто же правду-то расскажет?

С этими словами он направился через дорогу, прямо к скандирующей толпе. Юля и Тим рванули за ним, сопровождаемые напряженными взглядами полицейских, которым не нравилось, что к активной части митинга присоединяется все больше и больше людей.

Оказавшись зажатой между низкорослыми, крепкими парнями в темной одежде, Юля поняла, что это националисты и футбольные фанаты, вернувшиеся на митинг после разгона полицией. Все они были очень сосредоточены и чрезвычайно слажены, все смотрели на двух «заводил» в дальнем конце площади и отвечали на лозунги, словно 300 спартанцев.

— Мы его не выбирали! — разнеслось над местом сбора. Юля с готовностью поддержала лозунг. Вот уж точно, не выбирали.

Внезапно, со стороны Большой морской улицы донесся звук работающего мотора и шуршание колес. Из-за угла появился автозак, медленно объехал площадь по кругу и остановился прямо напротив митингующих. Как вкопанная, Юля замерла на месте, глядя, как из салона вываливаются одетые в зимнюю форму ОМОНовцы в черных шлемах, закрывающих лица. Их было очень много, гораздо больше, чем тех, кого она видела когда-то у Гостиного Двора. Казалось, что с того момента прошла целая вечность.

Люди всколыхнулись неожиданно. Фанаты, имевшие большой опыт взаимодействия с силовиками, словно, предугадывали их мысли и намерения. Ровно за секунду до того, как ОМОН начал двигаться на митингующих ровным строем, толпа бросилась бежать.

Юлю бросило вбок, а затем вперед. Всегда уверенная в том, что в группе людей можно двигаться самостоятельно, девушка с ужасом осознала, что не имеет никакого контроля над тем, куда и как быстро она должна нестись. Людской поток тащил ее и диктовал свои правила: замешкаешься — собьют с ног, а, еще хуже, если поймают и посадят в автозак. Мимо проносились юркие тени националистов, которые явно чувствовали себя «в своей тарелке». Кричат, как один, двигаются, как один. Юле казалось, что она сама двигается, по сравнению с ними, очень медленно и неуклюже.

Казалось, прошла вечность с того момента, как все бросились убегать, чтобы не попасть под «винтаж», но миновало всего лишь несколько секунд. Внезапно, толпа изменила направление, кто-то справа от Юли рванул влево и разорвал их с Тимом руки. Юлю посетила настоящая тихая паника, она оказалась совершенно одна. Теперь ее точно схватят и увезут в отделение, а она даже не сможет сказать своему парню, в какое именно, так что он ее не найдет!

Все закончилось так же внезапно, как началось. Юля стояла в тени кустов знаменитого «оазиса» в середине Исаакиевской площади[63], который был парковой зоной, до отказа заполненной митингующим. Там и раньше стояли люди, но теперь собралось большинство участников акции, словно «зеленый островок» мог их защитить.

Ошалело оглядываясь, Юля поняла, что ни одного полицейского рядом с ней нет, и, значит, опасность миновала. Тим был рядом, он никогда и не отходил далеко, просто ей так показалось, когда она потеряла его ладонь в толпе. Сделав несколько вдохов, чтобы успокоить сердцебиение, девушка, вдруг, начала тихо смеяться. Адреналин в крови превысил все возможные нормы, на Юлю накатила эйфория.

— Мы от них сбежали… — задыхаясь, рассмеялась она. — Почему же это так круто?

Чувство было такое, словно они избежали смерти и, одновременно, выиграли какой-то первый приз. Так вот как это, по-настоящему, АКТИВНО поучаствовать в оппозиционном митинге! А они раньше и не знали. В ушах что-то шумело, все чувства у молодых людей обострились.

— Значит, можно все-таки от них убегать… — протянул Тимофей. — Не совсем человек беспомощен против полицейской мясорубки.

— Так вот каких ощущений ищут такие, как Димка, приходя в места повышенного скопления ОМОНа, — пробормотала Юля. Огни Исаакиевской площади, казалось, стали гореть ярче.

Не смотря на то, что полиции все-таки удалось схватить и посадить в автозак кого-то из протестующих, Юля поймала себя на мысли, что страх перед ОМОНом у нее резко уменьшился. Теперь, испытав все ощущения, которые испытывает человек, удирая от полиции, бойцы в касках не казались ей всесильными, как раньше.

— Обратно пойдем? — спросил Тим. Толпа митингующих, словно вода, которую разбрызгали по наклонной поверхности, на их глазах медленно, но верно возвращалась на исходную позицию, откуда их спугнули полицейские.

— Они не боятся, — ошалело отметила Юля. — Они могут так часами бегать!

— Рано или поздно, их все равно заберут, — справедливо отметил Тимофей. — Это теория вероятности.

— А это неважно, — покачала головой Юля. — Если понимаешь, что сидеть в автозаке — это не смертельно, ты обязательно вернешься. И друзей приведешь. Так и нарастает снежный ком оппозиционного движения.

— Как? — усмехнулся парень.

— Когда люди теряют страх и уважение перед властью, — ответила Юленька, и они направились обратно в гущу событий.

Митинг на Исаакиевской площади 5-го марта 2012-го года собрал, в итоге, более 1000 человек. Митингующие, не смотря на холодную погоду, планировали оставаться на улицах в бессрочной акции протеста, в знак солидарности с московскими единомышленниками, лозунгом которых на Пушкинской площади была фраза «Мы вышли на улицы, теперь мы не уйдем»[64]. За полтора часа, в развитие митинга, количество его участников увеличилось в 10 раз, а действия ОМОНа привели к задержаниям более сотни человек.

(с) пользователь Интернета vladimir_stp

Москва. На 2 часа позднее

После того, как со сцены, на которой выступали лидеры оппозиции, неоднократно была произнесена фраза о том, что никто не должен расходиться[65], толпа, казалось, погрузилась в полное замешательство. Дима с сожалением понимал, что призывы расставлять на улицах и площадях столицы палатки большинство людей, так или иначе, приняло за шутку. В Москве стремительно темнело, температура опускалась ниже нуля, и, уже в половине девятого вечера, митинг был практически завершен. Люди, кутаясь в шарфы и воротники, нерешительно переминались с ноги на ногу на Пушкинской площади. Пока они не уходили, ведь из их крови еще не пропал адреналин, полученный от прослушивания зажигательной речи Алексея Навального, который выступал одним из последних, призывая всех к мирным акциям гражданского неповиновения. Однако большинство уже начинало чувствовать холод и вспоминать о том, что во вторник, с утра им необходимо было быть на рабочих местах.

А расходиться было решительно нельзя. Уйти — это значит признать нелегитимную власть, смириться с сотнями нарушений, показать себя безмолвным стадом. Дима беспомощно озирался по сторонам, нутром чуя, как начинают с краев редеть ряды митингующих, медленно, но неумолимо покидающих Пушкинскую площадь. Парень знал, что сам он ни за что не уйдет, так же как не уйдут его новые подруги, которым на работу стало резко плевать, или как его старые друзья-анархисты. Но других людей никто из них не мог заставить остаться и не покидать площадь еще хотя бы несколько часов.

Почему они спешили уйти? Многотысячная толпа уже не раз доказывала, что холод — не помеха митингам, одно февральское шествие в двадцатиградусный мороз чего стоило. И, все равно, над площадью витал едва ощутимый дух подавленности и обреченности: был митинг, они пришли, но ничего не случилось. Выборы состоялись, у власти — не понятно кто. Они пришли, но моментального результата не увидели. Теперь москвичи, а так же те, кто приехал в столицу в качестве «групп поддержки», рассеяно толкались, не зная, куда себя девать и как жить дальше.

Мирный протест полностью провалился, а идти на штурм Кремля за правду и собственные права никто из них не мог себя заставить. Их готовили к чему-то другому. Три месяца им рассказывали, что они победят, что мирный протест — непреодолимая сила, перед которой поникнут все жулики и воры. Им говорили, что каждый из них может решить судьбу своей страны, если только выйдет из дома. Никто не предупредил людей, что выйти из дома, возможно, потребуется с вилами…

Опросы, проведенные оппозиционными группами в социальных сетях, показали полную разрозненность мнений людей, желающих принять участие в митинге на Пушкинской площади, в отношении того, собираются ли они «до последнего» оставаться на улицах 5-го марта, или же это бесполезно. Лидеры оппозиции, то раздающие палатки, то призывающие всех митинговать в рамках закона, не добавили уверенности тем, кто не определился со своими убеждениями сразу.

(с) народное творчество петербургских оппозиционеров, привезенное в Москву Алексеем Навальным

Москва. Через полчаса

Егор бегом бежал по Тверской улице, в направлении кинотеатра «Пушкинский». Огни вечернего города мелькали у него перед глазами, сливаясь в сплошную желто-оранжевую массу. В такую же массу, только черную, в его поле зрения смешивались бойцы отрядов особого назначения, стоявшие по периметру всей Тверской, со щитами и дубинками наперевес. При виде живого ограждения, у Егора перехватило дыхание: строй начинался еще от Манежной площади.

Город словно перешел на военное положение. Егор и сам знал о том, что митингующие на Пушке люди, или какая-то их часть, планировала развернуться и идти, после окончания согласованной акции, маршем на Манежку, чтобы там встретить участников праздника в честь победы Владимира Путина, и хорошенько их «поздравить».

У Егора не было точной информации о реальных планах оппозиции, тем более что на митинге, как ему передали знакомые, организаторы вежливо попросили всех разойтись и не реагировать на возможные провокации. Парню было очевидно, что народ сбит с толку: то их просят ставить палатки, то уходить с площади, то не двигаться с места, то выдвигаться маршем… В сложившейся ситуации каждый, понимал Егор, будет решать за себя. Такие нескоординированные действия никогда не приводили ни к чему хорошему.

— Эй, пацан! — сильная рука в темной перчатке перехватила его за локоть, резко заставляя затормозить. Егор врезался в плечо одного из трех полицейских, которые решили остановить его, бегущего, на подходе к Пушкинской площади. — Куда несемся?

— А? — запыхался он. — На митинг.

— Оппозиционер что ли? — сразу напряглись стражи правопорядка. У одного из них пальцы легли на рукоять дубинки, прикрепленной к поясу.

— Что? — Егора вопрос застал врасплох. Действительно, а он кто? Зачем он бежит на митинг оппозиции?

Изначально, парень вообще не собирался идти, не смотря на то, что против действующей власти резко высказывалось уже большинство его знакомых. Эти крепкие парни, которым раньше было наплевать на политику, теперь всерьез были готовы «вписаться» против продажных чиновников, обирающих пенсионный фонд, и полицейских, помогающих в фальсификациях выборов.

Когда Егор впервые услышал, как они, сидя на футбольной площадке в своих драных кроссовках и растянутых капюшонах, произносят фразу «Единая Россия, бля, партия жуликов и воров, бля», удивлению его не было пределов. Они и раньше с парнями обсуждали, что «Газпром» спонсирует футбольный клуб «Зенит» на ворованные деньги, отплевывались и воротили носы, но в какой-то момент про «Зенит» все забыли, а главенство государственных корпораций на российском рынке стало всем интересно. Они ничего не понимали в политике, не читали газет и не смотрели телевизор. Ребята просто услышали и прочитали в Интернете о тех, кто не хочет мириться, что у них платное высшее образование или с крохотными пенсиями у их дедов, ветеранов войны.

За несколько недель до выборов президента, когда Егору снова позвонили из молодежной организации «Правши» с предложением «поработать 4-го марта», парню уже не хотелось их денег. Он рассказал своим друзьям о том, на что он подписался в декабре 2011-го года. По окончанию рассказа Егора избили свои же товарищи. Его, конечно, не прогнали, не исключили из фирмы: «У нас не партия», завил кто-то. И все-таки парень понял, что долгое время сильно ошибался. Не нужно было агитировать за каких-то кандидатов или вступать в политические организации. Просто человек всегда должен иметь чистые руки, не лезть в то, в чем он не разбирается и всегда стараться понимать причины поступков, которого от него ждут, перед тем, как их совершать.

Он понял, что был неправ и вел себя неправильно. Ему казалось всегда, что до политики не может быть такому, как он, никакого дела. Он думал, что беспристрастен, но это оказалось не так. Ведь пошел же он бросать бюллетени в урну за одну конкретную партию, ведь повелся на рассказы членов около политической организации. Для таких как он беспристрастность выражалась в воздержании от любых действий вообще, но, в декабре 2011-го года, он этот принцип нарушил.

4-го марта 2012-го года Егор снова пришел на избирательный участок, на этот раз только на один. Он проголосовал единственным бюллетенем и, практически не глядя, сделав выбор между ЧЕТЫРЬМЯ кандидатами, вместо пяти. Ему было все равно, кому отдавать голос «за», но он точно знал, за кого ему голосовать не хотелось. Судя по активности ребят из молодежных прокремлевских движений, у этого господина и без Егора было достаточно поддержки.

И, вот, теперь его спрашивали, оппозиционер ли он. Может ли в России человек, голосовавший за любого кандидата, кроме Владимира Путина, автоматически зачислить себя в оппозицию? Ответ на этот вопрос усложнялся еще и тем фактом, что власть, очевидно, вознамерилась причислить оппозиционеров к экстремистам. Об этом свидетельствовала забитая ОМОНовцами Тверская улица, которая перешла на военное положение, потому что полиция боялась, что мирный митинг закончится взятием Кремля.

— Мне надо на митинг, — хмуро ответил, наконец, Егор. — Я ничего не сделал, пропустите.

— Митинг закончился, — процедили полицейские, не отпуская его руку. — Собираться после завершения акции нельзя по административному закону. Пойдем с нами… — с этими словами, стражи порядка попытались перехватить второй локоть молодого человека.

Егор много раз встревал в стычки с ОМОНом, поэтому высвобождаться из простого захвата умел виртуозно. Сделав шаг назад, он совершил вращательное движение обеими руками, успешно разорвал хватку одного полицейского, а потом, отшатнувшись, избавился и от второго. Те попытались достать его снова, но Егор уже бежал со всех ног в сторону Пушки.

Его ждали друзья, которые еще час назад собрались «посмотреть, что будет» на начавшемся митинге. Никто из ОМОНа не погнался за Егором, их черная униформа снова смазалась перед его глазами в одну сплошную кашу.

Парню нужно было обязательно добраться до площади, чтобы предупредить всех, кто там еще остался: за кинотеатром «Пушкинский» в 4 плотных кольца стоят отряды особого назначения, готовые к применению силы.

Митинг, состоявшийся на Пушкинской площади в Москве после выборов президента, был согласован с властями столицы, чем вызвал шквал недовольства среди потенциальных участников, часть из которых придерживалась мнения, что санкционированные акции — это не протест вовсе.

Оппозиция пыталась сочетать несочетаемое: выражать запрещенные мнения на разрешенной акции. Организаторы были уверены, что достигли приемлемого компромисса — митинг был все-таки согласован, но не на задворках Москвы, как изначально предлагала городская администрация, а в локации, в которой желали собраться сами митингующие.

Мысли людей по поводу допустимости каких-либо несанкционированных действий так же сильно разделились, что привело к посещению митинга большинством без четкого представления о том, что им нужно будет делать, когда акция окончится. «Пойти на несанкционированные действия — слить весь протест в трубу. Читайте Ходорковского!», выражали свое мнение слушатели радио ЭХО Москвы[66]. Другие комментаторы придерживались противоположного мнения: «В таком случае, пойдем на Красную площадь! Так надоело уже смотреть на все это безобразие и на пассивную позицию некоторых оппозиционеров»[67].

(с) пользователь Интернета urvm

Питер. Почти 22 часа после дня У

Юленьке было жарко. Ее белое пальто расстегнулось, из-под него выглядывал сбившийся набок шарф, сам себя, казалось, завязавший узлом. Девушка сдвинула, наехавшую почти на глаза, шапку, часто дыша.

На Исаакиевской площади давно стемнело, редкие фонари плохо освещали парковую часть в ее центре, где собралось не менее двууста митингующих, включая Юлю и Тима. Люди залезали на скамейки, забыв о правилах культурного поведения, присущих каждому петербуржцу. Фотографы давно перестали делать снимки из-за плохого освещения. Все глаза участников митинга, который продолжался уже 4-ый час, были устремлены в сторону здания Законодательного собрания, возле которого из автобуса выходили дополнительные отряды ОМОНа.

Юля сбилась со счета, не уследив за количеством тех, кого в этот вечер удалось задержать полиции. Под руки уводили всех, кто не успевал убегать от «винтажа»: и наглых националистов, и пожилых старичков, и даже репортеров. Последние пытались вырываться, размахивая пресс-картами и крича, что, по закону, журналисты задержанию на протестных акциях не подлежат, но ОМОНовцы были настолько злы и утомлены, что не всегда реагировали на подобные возмущения. Некоторые представители прессы покидали автозаки и полицейские автобусы только после долгих, жарких объяснений с высокими полицейскими чинами.

Молодые люди успешно удирали от ОМОНа раз в 12-й. Юля уже года 2 столько не бегала, не являясь сторонником излишней физической активности. После нескольких часов игры в «догонялки», полиция, очевидно, начинала терять терпение. Периоды отдыха между задержаниями сокращались, убегать становилось все сложнее. Почти без остановки бойцы формировали ровную шеренгу и, теперь даже не держась под руки, двигались на митингующих. Те бросались врассыпную, однако, не многим это помогало улизнуть, ведь шеренга все удлинялась, занимала больше места, давая возможность людям убегать только вперед, а не вбок.

Самые наглые и бесстрашные из протестующих бросались навстречу полицейским, стремясь разорвать созданную ими живую цепь, но это почти никому не удавалось. Юля и Тим предпочитали держаться от ОМОНа подальше, не рискуя оказаться схваченными даже за рукав верхней одежды.

— Смотри, — когда выдалась очередная передышка, Тим быстро заговорил, рисуя пальцем в воздухе виртуальный план Исаакиевской площади. — Автозаки и автобусы для посадки задержанных приезжают с Большой морской улицы или со стороны ЗАКСа. Если транспорт останавливается и открывает двери, полицейские «винтят» всех до тех пор, пока мест внутри не останется. Одновременно с этим несколько полицейских «легковушек» ездят вокруг центрального парка площади, где мы сейчас стоим, не давая митингующим перейти дорогу и сбежать отсюда на прилежащие улицы.

— Иначе есть риск попасть под колеса, — кивнула Юля, которая сама давно заметила три иномарки с сигнальными сине-красными огнями на крыше и надписью «полиция» на бортах. Автомобили двигались по площади вперед и назад, якобы, для очистки проезжей части для других машин, однако, девушка была уверена, что близко к ним лучше не приближаться.

— Мне кажется, нам лучше уйти из парка куда-нибудь в сторону собора, — поделился мнением парень. — Потому что нас остается тут все меньше, и, значит, шансы попасться полицейским возрастают.

Тимофей словно в воду глядел. Находясь в центре паркового комплекса, они имели полный обзор на площадь со всех сторон. Справа от них, вырываясь из темноты, снова приближались огни полицейских «мигалок». Одновременно с этим начали свое движение ОМОНовцы для очередного «винтажа» митингующих.

— Назад, назад, назад! — поторопил Тим, который соображал в экстремальных ситуациях быстрее своей девушки. Он дернул ее за руку, и оба пустились бежать сначала через покрытые снегом клумбы, украшавшие парковую зону, а потом к дороге, намереваясь как можно быстрее покинуть «оазис» в центре площади.

Полицейская машина материализовалась рядом с Юлей так внезапно, что она чуть не наткнулась на нее бедром. Вспышки «мигалок» ослепили девушку на долю секунды, только Тимофей, не выпускавший ее ладонь, подсказывал, куда двигаться.

Сопровождаемые такими же, как они, беглецами, парочка в несколько прыжков преодолела проезжую часть, на которой перед ними затормозила полицейская «легковушка», и оказалась в тени здания на противоположной стороне Исаакиевской площади. Пытаясь отдышаться, молодые люди привалились к стене.

— Что же это делается? — задыхаясь, говорила Юля. — Словно преступники какие-то, а ведь ничего не фальсифицировали…

Вместо ответа, Тима указал куда-то за ее спину. Девушка обернулась, проследив за его рукой, а потом, ни смотря на сбитое дыхание, истерично рассмеялась. Убегая от ОМОНа, пара сама не заметила, как «укрылась» прямо перед входом в здание городской прокуратуры Санкт-Петербурга.

Тактика действий бойцов ОМОНа при задержании митингующих на Исаакиевской площади была классической: за несколько часов до начала несанкционированной акции площадь была перекрыта. По официальному заявлению, локация была выбрана в качестве площадки для съемок исторического фильма, в связи с чем туда было пригнано большое количество «тяжелой» военной техники. Проводимое мероприятие не остановило протестующих от сбора в указанном месте в заранее определенное время, 18 часов вечера.

Массовое скопление граждан, по полицейской инструкции, имеет место исключительно при превышении определенного количества людей в одном месте. Задержания, направленные на уменьшение такого скопления, начинаются сразу же, как только число людей переходит выше изначально разрешенного. До этого, как правило, митингующих не задерживают, за исключением случаев агрессивного поведения. На несогласованных акциях немедленному задержанию так же подлежат все граждане, призывающие выкрикивать лозунги или замеченные с плакатами и транспарантами. Если митинг разрешен, такая активность не пресекается вплоть до его официального окончания.

В момент разгона митингов, ОМОН применяет одинаковую тактику, выстраиваясь «свиньей» или «в цепь», заставляя людей двигаться и уходить с места скопления под угрозой задержания. Сжимая окружение, полицейские сводят до минимума площадь нахождения митингующих, пресекая их возможный побег, после чего происходит задержание тех, кто стоит ближе. Не сопротивляющихся задержанных людей ведут под руки. Оказывающих сопротивление граждан берут в захват, применяя, в том числе, болевые приемы и не беспокоясь о состоянии личных вещей или одежды задержанного.

(с) пользователь Интернета galarommm

Москва. Это же время

Митинг официально закончился более часа назад. Дима напряженно курил, стоя около памятника Пушкину, и наблюдал, как медленно, но верно сжимается вокруг площади кольцо из ОМОНовцев. Закутанные в зимнюю форму, сначала они просто рассредоточились, кто куда, не привлекая к себе лишнего внимания, однако, было очевидно, что их становится все больше с каждой минутой.

— Граждане митингующие! Санкционированная акция закончилась! — в который раз повторял в свой громкоговоритель один из полицейских. — Вы мешаете проходу по улице. Разойдитесь!

— Мы гуляем! — возмутился в ответ на это Дима, хотя страж порядка и не мог его услышать. Его с готовностью поддержали стоящие рядом девушки. — Вечерние прогулки по центру столицы!

На практике, по мнению молодого человека, выходила полная глупость: гулять по Пушкинской площади было нельзя, так же как стоять на ней и оставаться в окружении какой-либо группы людей, признаваемой полицией «незаконным собранием». Дима что, был виноват в том, что у него в Москве 15 человек знакомых, которые собрались для общения в одном месте? Никаких лозунгов они не выкрикивали, просто мрачно выпускали сигаретный дым и не желали двигаться с места.

В социальной сети Twitter было сообщение о том, что Министерство внутренних дел России объявило одного из организаторов митинга, оппозиционера Сергея Удальцова, провокатором, который призывал людей не подчиняться законным требованиям власти о том, чтобы покинуть площадь.

— НО МЫ ЖЕ ПРОСТО СТОИМ!! — воскликнула одна из знакомых Димке москвичек. Вид у нее был такой, словно от нелепости происходящего она хотела биться головой о каменный постамент памятника Пушкину.

Все, кто вышел из дома в районе Пушки — оппозиционеры и возмутители общественного порядка? Как на счет женщины, направившейся на прогулку со своей болонкой? Законных причин продолжать митинг ни у кого, конечно, не было, но что с причинами просто постоять на улице?

— Мы не уйдем! Мы гуляем! — периодически разносилось над толпой. Большинство участников санкционированной акции давно разошлись, но на площади неизменно находилось несколько тысяч человек.

Дима видел, как нервничает ОМОН. Более часа назад Сергей Удальцов, уже сошедший со сцены и смешавшийся с толпой, объявил всем, что «сейчас будут палатки». Диме думалось, что это заявление окончательно решило их судьбу: в глазах полиции все, кто остался на площади, были причислены к нарушителям. А ведь ни одну палатку никто так и не поставил…

— Мирный протест! Мирный! — пытались донести свои намерения граждане до окружавшей их полиции.

— Не будут же они бить людей, просто стоящих на месте, — передернулся кто-то, кутаясь в тонкий, осенний шарф. На улице стремительно холодало. — Полиция с народом.

Дима, молча, наблюдал, как уже в течение получаса активные граждане, так же при помощи мегафона, пытаются наладить диалог со стражами правопорядка. Забравшись на возвышение, митингующие в темноту (форма ОМОНа почти сливалась с ночным пейзажем) повторяли один и тот де вопрос: «Если ли среди вас офицеры?». Участники акции четко вознамерились объяснить полицейским и военным почему они не совершают никаких противоправных действий, ища у последних поддержки оппозиционной активности.

— Вот бы вояки на нашу сторону перешли… — вздыхала толпа. — Мирный военный переворот.

Идея еще несколько минут воодушевляла митингующих, пока каждый из них не убедился в том, что лица ОМОНовцев остаются пустыми и безучастными. Словно статуи, не разговаривая и не оглядываясь, они стояли напротив обычных людей, ожидая чьей-то неслышной другим команды.

Вскоре над площадью разнеслась новость: на Пушке проходит официальная встреча граждан с депутатом Государственной Думы![68]

— Это полный иммунитет от разгона, — авторитетно заявила одна из знакомых Димы, проверив свою догадку через поисковик Google. — Пока идет встреча, собрание нельзя признать незаконным.

Ощущение безнаказанности распространилось среди митингующих, как вирус, передающийся воздушно-капельным путем. Народ расслабился, почти перестав обращать внимание на неумолимо окружавший их ОМОН.

— Россия без Путина! — снова позволили себе кричать присутствующие. — Мы не уйдем!

Чем больше люди скандировали, тем активнее становились действия полиции. «Пятачок», на котором собралось около 3000 оставшихся митингующих, был полностью оцеплен. Дима, которому хотелось оказаться ближе к «звездному» составу оппозиции в лице лидеров, вроде Удальцова или Алексея Навального, отметил, что они ни на минуту не прекращают диалог с представителями власти, изо всех сил пытаясь, очевидно, отговорить полицию от разгона «встречи с депутатом».

Все собравшиеся, включая каждого ОМОНовца, прекрасно понимали, что никакая встреча на Пушкинской площади не проходит. Оппозиция практически смеялась в лицо полиции, тыкая им в нос своей смекалкой и законом, который, наконец-то, был на стороне митингующих. Нельзя пресекать общение депутата со своими избирателями, ну, нельзя!

Слушая мерное скандирование толпы «один за всех, и все за одного!», Дима расслабился. Вечер был холодным, но маленькая победа над системой в виде лазейки в законе о проведении встреч с депутатами, определенно грела душу. Задумавшись, он не сразу отреагировал, когда неожиданно, ни с того ни с сего, начались задержания.

Команды «взять всех» никто на Пушкинской площади не слышал.

Несколько десятков полицейских в шлемах и полной экипировке одновременно двинулись на окруженных людей с дубинками наперевес. Собравшиеся вокруг небольшого фонтана на высоком постаменте, митингующие слушали Сергея Удальцова, который говорил о том, что ОМОН не пойдет на нарушение закона.

Слушатели, стоявшие совсем близко к лидерам оппозиции, не сразу заметили, как черная волна резко несется от краев Пушкинской площади к ее центру, подминая под себя всех, кто стоял на ее пути. Внимание привлекли крики людей, на которых обрушились первые удары полицейских дубинок.

— Удальцов говорил, что надо, в случае попыток задержания, браться за руки и садиться на землю, — лихорадочно затараторила одна из подружек Димы, оглядываясь по сторонам. Молодые люди оказались в нескольких метрах от эпицентра первой акции задержаний, на них чудом не обратил внимания ни один ОМОНовец.

— Дура что ли? — не удержался парень. — Сядешь на снег, тебя вообще затопчут.

Он одернул их в сторону, передвинув за свою спину. Вперед выступили так же несколько его друзей, готовые, в случае чего, дать девушкам сбежать с площади, если хоть кого-то из их компании захотят «свинтить».

— Что делать-то? — простонали новые знакомые, к которым политическая активность как-то слишком резко повернулась своей непрезентабельной стороной.

— Не уходим с площади, но держимся как можно дальше, — скомандовал Дима, не отрывая взгляд от действовавшего по неслышной инструкции ОМОНа.

— Призываем всех граждан разойтись! — звуки из мегафонов неслись над площадью. — Иначе к вам будет применена законная физическая сила!

В этот момент десятки людей получали дубинками по спинам и плечам. Ни смотря на барьер, которую предоставляла ткань зимней одежды, каждый удар оставлял красно-белую полосу в месте соприкосновения с телом. Кого-то хватили в захват за шею и волокли к автозаку. Человек, чьи дыхательные пути были перекрыты пахучей, топорщащейся формой ОМОНовца в районе носа и рта, с силой пытался вырваться и глотнуть воздуха.

Все происходило очень быстро. Дима только и успевал оглядываться по сторонам. Его оглушил звук ударов дубинок о защитные щиты, по которым, словно римское войско, выдавали дробь полицейские для поддержания темпа и устрашения митингующих. Впрочем, на них уже никто не обращал внимания: народ метался по площади, зажатый в тиски ОМОНа, не имея возможности ни покинуть место бойни, ни дать какой-либо отпор.

— Избиение младенцев! — закричал кто-то в толпе.

— Вы нарушаете закон! — орали оппозиционные депутаты, сами, очевидно, в первый раз в жизни оказавшиеся в подобной ситуации. В России депутатская неприкосновенность свята, попавший в Думу, рано или поздно, начинает считать себя бессмертным, однако в ту ночь на Пушкинской площади полиции, казалось, было все равно кого бить со всей силы.

Дима, неплохо разбиравшийся в азах рукопашного боя, захватах и методиках тренировки силовиков, видел, что ОМОН действовал жестко. Какую команду он получили, разогнать любой ценой? Сделать так, чтобы людям неповадно было в следующий раз даже показываться на таких собраниях?

Митингующих тащили за руки и за ноги, выкручивая конечности в болевых приемах. Часть из них забралась на возвышение, прямо в каменный фонтан, где некоторые время отбивалась от полиции, почти грудью защищая лидеров оппозиции, оказавшихся там же. ОМОН окружил их двойным кольцом, выхватывая за одежду и рукава, лишая равновесия и заставляя падать на скользкой поверхности.

— Кажется, кто-то спиной прямо о борт фонтана ударился… — донеслось до Димы со стороны эпицентра задержаний. — Удальцова с Навальным задержали?

— Их первых, — мрачно усмехнулся один из митингующих и был прав. Лишив народное собрание его лидеров, полиция расколола участников. Те, кому удалось порваться за кольцо ОМОНовцев, бросились бежать. Защищать у фонтана было уже некого.

Словно какой-то бог всея митингов хранил Диму, которого полиция попросту игнорировала. Получив лишь несколько несерьезных ушибов, он улучил момент и провел своих подруг, находившихся в шоке, в просвет между автозаками, перегораживающими проход в сторону Тверской улицы. Туда же направлялись уже и другие участники митинга, превратившегося в побоище, прикрывая свой отход бросанием петард. Ночь наполнилась криками и точеными взрывами.

Ход событий вплоть до полуночи, 6-го марта 2012 года, показал, что власти изначально не рассматривали акцию на Пушкинской площади в Москве, как безобидную. Вечером 5-го марта центр города был, фактически, переведен на военное положение: в несколько рядов были окружены ключевые точки города, а именно Манежная площадь и Кремль, Лубянская площадь, Тверская улица.

Действия ОМОНа по разгону участников митинга были признаны излишне жесткими, в том числе и потому, что полиция не следовала нормам закона, применяя силу не только против граждан, но и людей со специальными полномочиями — журналистов и депутатов.

Через несколько дней после окончания бойни, участники митинга говорили о ней, как о неожиданном, но очень показательном событии. «Считается, что закон тебя защищает», комментировал человек, пожелавший остаться неизвестным, «а получилось, что им было все равно, кого бить, лишь бы разогнать толпу. Мы просто стояли, в общем-то, никуда идти не собирались, а полиция, видимо, была уверена, что сейчас двинем на Кремль, не меньше. Из-за их паранойи случилось линчевание беззащитных людей».

Средства массовой информации признали, что подобный разгон митинга 5-го марта стал не лучшим началом работы Владимира Путина на посту президента Российской Федерации. Жесткие действия ОМОНа так и не были публично осуждены представителями действующей власти.

(с) бизнесмен и политик Михаил Прохоров

когда политика — это мы

© КАЧ, песня «Лиза Овчинникова»

Москва. Еще достаточно далеко до Дня Й

Леся не до конца понимала, где находится, после ночи в поезде тело выказывало свой протест против любых дополнительных поездок. Покрутив болящей шеей, она, наконец, смогла оглядеться.

Последние дни выдались у нее тяжелыми. После потери коренного зуба на выборах, Леся стала практически звездой, этаким слоном, которого водили по всем городам и деревням в доказательство реальности жертв активно проведенных фальсификаций. Вокруг нее сразу же появилось очень много людей, норовивших втянуть ее в ту или иную организацию. Леся не успевала даже оценить их предложения, ни то, что ответить на них, а активисты уже принимали ее молчание за согласие.

В результате, молодую женщину почти месяц таскали по разным мероприятиям, где она в красках, раз за разом, описывала свою историю. Слава о Лесе быстро разнеслась, обросла невероятными подробностями, и за развитием дела, начатого на основании ее жалобы в милицию, начала следить уже добрая половина всех российских оппозиционеров.

В этот раз Лесю уговорили приехать в Москву, чтобы пообщаться с местными активными слоями населения, вызвав в них ужас и переживания за всех пострадавших в Петербурге. Леся сомневалась, что оппозиционеры Питера пострадали многим больше, чем жители столицы, у которых на выборах тоже случилось много неприятного, но отказаться от поездки не смогла.

— Я так понимаю, что 4-го марта все здесь присутствующие пожертвовали временем в кругу семьи и пришли на выборы, в том числе наблюдателями, как и я, — поднявшись на небольшую трибуну, Леся обратилась к присутствующим. Толпа в небольшом офисном помещении, которые активисты на свои деньги снимали для встреч и «летучек», подобралась разношерстная: от молодых девочек с блокнотами до взрослых мужчин, обвешанных телефонами и строчащих сообщения с серьезными лицами. — Мы пошли, чтобы отстоять закон, чтобы все было исключительно законно, и не защищая интересы того или иного кандидата, — данное заявление у слушателей было встречено тихим гулом согласия, ведь все они придерживались разных политических взглядов. — Нас выгоняли, нас удаляли. Нам ломали руки и отвозили в СИЗО. Нам даже зубы выбивали! — Леся, уже способная воспоминать свою травму с некоторой долей иронии, слегка поклонилась. — На наших глазах открыто нарушались все мыслимые и немыслимые законы, какие только есть в России, причем не только выборные…

Она замолчала и вопросительно посмотрела на организаторов встречи активистов, которые затащили ее сюда. Пламенную речь Леся не готовила, на ее взгляд, все и так было с выборами и политической ситуацией в стране предельно ясно, но люди все равно ждали какой-то спич.

— Уф… по многочисленным просьбам, я снова расскажу, как мне выбили на выборах зуб, — развела она руками перед толпой. — Это сделал сотрудник полиции, в тот момент, когда помогал председателю избирательной комиссии совершить преступление, а именно, похитить избирательные бюллетени до окончания процесса подсчета голосов. Против крепких и здоровых мужиков стояли пожилые и молодые, худенькие, маленькие девочки… Конечно, мы такого не ожидали, мы не думали, что нас будут бить, что нам будут выворачивать руки. — Леся передернулась. — Сейчас мы завязаны в бесконечных судах и вечной перепиской с прокуратурой и следственным комитетом. По моим жалобам, по сих пор не приобщена, почему-то, к материалам дела видеозапись с веб-камеры на участке. — по залу разнесся вздох понимания, очевидно, бесполезность видеозаписей в качестве доказательств успели прочувствовать на себе многие из слушателей. — Сейчас эти люди, которые фальсифицировали выборы, спокойно живут себе дальше. Они получили тысячные премии от своего кандидата, которого они незаконным путем продвинули в российское… да, на российский трон, можно сказать! Я не считаю эту власть легитимной. Я не считаю этого президента легитимным. Более того, я совсем не знаю, как жить в стране, где власть захвачена и узурпирована группой людей. Я думаю, что единственный способ — это выходить на улицы и делать что-то самим. Мы должны заставить эту власть работать. Если мы не можем ее сместить, то мы должны заставить ее работать, как следует![69] А что еще сказать, я понятия не имею, извините… — с этими словами, сопровождаемая аплодисментами, Леся попыталась удалиться с трибуны.

— Ну, а почему тогда люди ничего не делают?? — раздался вопрос из центра аудитории. Леся пришлось остановиться, все слушатели обернулись к сидящему с прямой спиной на стуле молодому мальчику лет 19-ти на вид. Он ерзал на сиденье, нервно теребя крохотный нательный крестик, который паренек поспешил убрать, когда внимание переключилось на него.

— Молодой человек, вас как зовут? — спросил один из организаторов встречи активистов.

— Еремей, — стушевался тот. — Я на митинге 4-го февраля был. А потом ходил голосовать. Не за Путина! — поспешно добавил он, будто кто-то хотел обвинить его в обратном. — Вы просто так хорошо сказали, но, вот, допустим, акция 10-го марта[70] была… Я туда пришел с друзьями, а там так мало людей…

— А мы не считаем, что 30 000 человек — это мало! — разнеслось над залом. — Мы боремся!

— Да мало это, друзья мои, мало, — отмахнулась Леся, которой захотелось ответить Еремею на его вопрос. — Понимаешь, мне кажется, что люди задолбались немного… — она решила, что стесняться в выражениях после того, как и каким тоном она неделями общалась с полицией и следователями, уже бесполезно. — Устали от всего этого дерьма. Ты приходишь к участковому за помощью, а он разводит руками, говорит, что ты сам виноват, а за спиной смеется над тобой, над твоей слабостью, потому что уважает только таких, как районные депутаты, которые ему премии выписывают! — Леся не могла скрыть злость. — И так всегда, если ты выходишь один. Поодиночке мы ничего не сможем, когда против нас система из жуликов и воров, где рука руку моет. Зато, выступая единым фронтом, можно показать властям, что с мнением народа они обязаны считаться.

— Вы говорите, как Сергей Удальцов, — прокомментировала девушка из зала.

— Ну, да, он ничего такой мужчина… — застеснялась Леся. — Но дело не в этом, просто люди, которые в мороз до последнего стоят на площадях, вызывают у меня уважение, понимаете? Мы должны быть рядом с ними, мы должны не только кричать, что какой-то мужик — вор, а еще и делать что-то, чтобы противостоять его воровской власти.

— А вы что делаете после выборов? — спросил Еремей, про которого на некоторое время все забыли.

— Я? — Леся не задумалась ни на секунду. — Я все силы бросила на то, чтобы навести порядок в своем родном петербургском районе. Это локально, но это мне под силу, так же как каждому из вас под силу организовать надзор там, где вы живете или прописаны. Это реальная помощь, небольшая, но ее можно ощутить.

— А подробнее? — попросили слушатели.

— У нас уличные патрули, соблюдение чистоты в парках и на детских площадках, постоянные проверки качества работы полиции… Понимаете, это именно граждане ее проверяют, а не депутат какой-нибудь муниципальный. — пояснила Леся. — Кстати, не дай бог вам такого депутата, как у нас, в Кировском районе. Он сейчас на выборы пойдет, чтобы выше продвигаться, в Думу мечтает попасть. Так вот, я сделаю все, чтобы ему помешать. Костьми лягу, но такого жулика и вора у нас в Думе не будет.

— Значит, кто угодно может, вот так же, как вы, стать звездой оппозиции? — спросил Еремей. Леся от такого вопроса аж закашлялась.

— Мужчина, — обратилась она к нему со всей возможной серьезностью. — Быть активистом — это тяжелый труд. У нас не звезды на небе, а лошади на пахоте, понимаете? Нужно иметь море терпения и стальные нервы, потому что нынешняя оппозиция, вопреки общему мнению, одному Навальному не поклоняется. Она разрознена. Каждая коалиция, будь то «левые», националисты или Партия Совушек и Котух[71], борется за право быть услышанной, и активистов постоянно дергают, дергают, дергают…

— Вы сами-то за кого? — спросил Еремей, у которого вопросы все не заканчивались.

— Я? Понятия не имею. Мне в 5 утра звонит Бондарик[72], приглашая идти и организовывать «Русскую пробежку», а днем я сижу в кафешке с либералами и поддакиваю, когда обсуждают, как наиболее эффективно защитить конституционные права! — развела руками Леся. — И это очень утомительно, потому что и те, и другие постоянно от тебя что-то хотят. Поэтому, господа, если не готовы работать в поте лица на благо Родины, в оппозицию лучше даже не соваться.

— А ваши друзья? Они тоже так активны по политической линии? — не унимался мальчик. — Расскажите, что они делают.

— Ммм… — Леся попыталась сориентироваться в пространстве и времени, пытаясь вспомнить, чем занимаются ее дорогие товарищи. — Насколько я помню, у них со дня на день какой-то велопробег…

— ВЕЛОПРОБЕГ? Так тоже можно?? — ошалел Еремей. — Я думал, что надо только лозунги, и ОМОН бить…

— Культура протеста эволюционирует, — усмехнулась Леся. — Это только если ей мешают, она приобретает радикальное направление.

В отличие от обсуждения фальсификаций на выборах 4-го декабря 2011-го года, информация о нарушениях в процессе голосования 4-го марта 2012-го года сразу была растиражирована в средствах массовой информации и Интернете. Фальсификации ни для кого не стали сюрпризом.

Наибольший резонанс получили видео обращения известных людей, таких, как Татьяна Лазарева или Ксения Собчак, которые лично работали наблюдателями на выборах и засвидетельствовали нарушения[73]. Истории о вбросах перестали быть «личным делом» никому не известных молодых активистов.

(с) И. Гете

Питер. На несколько дней ближе к Дню Й

— Знаешь, в этом есть что-то такое по-европейски цивилизованное, — усмехнулась Юля, повертев в руках бумажный стакан с кофе, который вынес ей Дима из ближайшего кафе. Сама девушка, одетая в белую куртку, сторожила на входе в кофейню их велосипеды, которые пришлось оставить на улице с целью разжиться согревающими напитками.

— Цивилизованное? Значит, к политике это не имеет никакого отношения, — развел руками молодой человек, забрал у нее руль велосипеда и толкнул его по направлению к месту сбора участников велопробега «За честные выборы».

Настоящая цель акции, велосипедного проката молодежи по центру города с белыми шариками и лентами, была в информировании граждан о согласованном с властями митинге, который должен был пройти под лозунгом «За права и свободы граждан». Юля идею митинга не совсем понимала, слишком уж она была пространной и неопределенной, а, вот, приглашение поучаствовать в сопутствующем ему велопробеге приняла с готовностью.

— Насколько это вообще эффективно? — Юля села на велосипед и, поравнявшись с Димой, который более уверенно себя чувствовал «на колесах» среди пешеходов, убрала волосы за уши.

— Толпа ненормальных, на великах, в центре города, с белыми лентами? — уточнил парень, смотря на дорогу. — В наше время эффективнее этого только вломиться в Кремль.

Каждый из них прекрасно понимал важность того, что в Интернете называли «прорыв информационной блокады»: необходимо было как можно активнее информировать граждан, не сидящих за персональными компьютерами, о том, какие политические акции проходили в их стране. Смысл был даже не в подрыве действующей власти, как многие думали, а в предоставлении обычному, не «сетевому» человеку хотя бы права выбора, идти на какой-то митинг или остаться дома. Поскольку, по телевизору, ни о каких акциях не рассказывали, то и возможности поучаствовать у некоторых людей попросту не было.

В разгар 21-го века Россия жила, разделенная на 2 информационных лагеря: телевидение и Интернет. Слишком поздно пользователи социальных сетей поняли, что лагеря эти практически не соприкасаются друг с другом. Пока «сетевые хомячки»[74] честно, как стахановцы, делают «перепосты» и «ретвиты»[75], информируя других, подобных себе пользователей о важных политических темах, большая часть населения Российской Федерации просто смотрит телевизор. С экранов по федеральным каналам не рассказывают о политических заключенных, пугают иностранной интервенцией и транслируют только хорошие новости. С такой программой передач Интернет не нужен.

В предвыборные месяцы активисты клеили объявления в подъездах, раздавали листовки и проводили обучающие, разъясняющие беседы с родственниками и сослуживцами. Теперь, когда повода для откровенной агитации не осталось, ребятам приходилось бросать все силы на то, чтобы ужасы современной политики не забылись, не отошли на второй план только потому, что «всех уже выбрали» и «больше ничего не сделаешь».

По всей стране шли небольшие, но постоянные акции, ставившие себе целью информирование граждан о том, что политическая борьба не кончается после выборов. Студенты художественных ВУЗов рисовали Кремль белыми красками[76]. Неравнодушные граждане пытались устроить флешмоб[77] на Красной площади, гуляя с белыми лентами[78]. Велопробег был очередной безобидной, хорошей и полезной для здоровья идеей.

— Осторожно, тут мокро! — возвестил Дима, въезжая на территорию парка, где начиналось Марсово поле. Сбор велосипедистов был назначен 22-го марта именно там. Погода для велосипедных прогулок выдалась сомнительная: низкое небо и моросящий дождик, однако, настроение над отправной точкой активистов витало оптимистичное и деловое.

Полицейские попали в поле зрения Юли еще не подъезде к центру парка. Их было двое, и они стояли, нахохлившись, в стороне от участников акции. Юленька мысленно порадовалась такому малому количеству стражей правопорядка, но потом заметила еще троих, медленно двигающихся в их направлении со стороны Троицкого моста.

На Марсовом поле уже ждали человек 8 с велосипедами, еще несколько фотографов и небольшая группа организаторов. Последние раздавали всем желающим белые шарики, украшенные надписями «Перевыборы!», «Вы нас не представляете»[79] и «Нас надули».

— А белых ленточек кому? — Юленька, оставив велосипед возле скамейки, пошла, чтобы раздать участникам свою долю припасенной атрибутики. Ленточки разошлись быстро, кому-то пришлось помочь с привязыванием их на велосипедные рули и рамы.

Дима пихнул ее локтем в бок, чтобы показать, что за ними следят. Юля оглянулась и поняла, что сотрудниками полиции ведется оперативная съемка.

— Ну, теперь-то что не так? — сквозь зубы процедила она. — Мы же не палатки разбиваем, и не виселицу для Путина готовим.

— Не обращайте внимания, — за ее спиной возникла огненно-рыжая девушка с лицом, похожим на кукольное. Из-под ее низко натянутой вязанной шапки смотрели большие, недовольные глаза. — Они ничего не имеют право нам говорить, у нас флешмоб, а не политическая акция… — осознав, что выглядит она, очевидно, слишком озабочено, девушка встряхнулась. — Меня Маря зовут, привет. Хотите шарик?

Следующие несколько минут ушли у участников на то, чтобы распутать ленты белых шариков и прикрепить их к велосипедам. Юля кидала взгляды в сторону полицейских, которые, казалось, подбирались все ближе к месту сбора с их камерами для оперативной съемки.

— Народ, всем доброго дня! — почти бегом, на Марсово поле явился координатор петербургского движения «Солидарность» Владимир Волхонский. — Значит, выдвигаемся буквально через несколько минут!

— Ребята, если кто-то, вдруг, будет спрашивать, у нас НЕ политическая акция, мы про политические акции вообще ничего не знаем, у нас флешмоб и информирование граждан о согласованном митинге 24-го марта! — затараторила Маря, размахивая бумагами, которых у нее было великое множество. Юля не знала, как девушка поедет на велосипеде с папкой документов.

— Без проблем. Поехали, — раздалось со всех сторон от участников акции.

Они уже собрались расходиться, чтобы взять свои велосипеды и начать движение в сторону Невского проспекта по параллельным улицам, как, внезапно, дорогу им преградило трое полицейских, один из которых, плотный, угрюмый мужик, очевидно, руководил своими подчиненными прямо на месте. Он медленно, почти «вразвалочку» вышел на середину дорожки, ведущей от центра Марсова поля к проезжей части, куда готовились стартовать на своих велосипедах участники пробега.

— Я официально предупреждаю, что если кто-нибудь из вас сядет на велосипед и начнет движение, вы будете задержаны, — осмотрев малочисленную толпу, он заговорил тихо, будто сам с собой, лениво растягивая гласные звуки в словах.

Юля стояла возле скамейки, заканчивая привязывать белые ленты к рулю своего велосипеда, и не слышала, что именно говорил полицейский. Девушка сразу поняла, что что-то не так, вокруг стража правопорядка быстро начала собираться толпа активистов.

— У нас не политическая акция, — упрямо поджав губы, обратилась к нему Маря. В это время, несколько участников велопробега начали снимать происходящее на мобильные телефоны. В ответ на это, полицейские направляли на них свои камеры для оперативной съемки.

— А что у вас такое? — меланхолично наклонил голову на бок полицейский.

— У нас флешмоб, — в голосе Мари послышались обиженные нотки. — А вы, кстати, представьтесь, пожалуйста!

Юля не слышала, как работник полиции называл свое имя и звание, гул голосов недовольных велосипедистов перекрывал его негромкий голос. Девушка, заметив, что по периметру площадки, на которой происходил сбор участников, собирались полицейские, оставила велосипед и поспешила в толпу.

— Нельзя ездить на велосипеде по городу? Вы ПДД читали? — издевательским тоном поинтересовался Дима. Его ситуация, очевидно, забавляла своей несуразностью.

— Вы не просто совершаете поездку, у вас организованное мероприятие, на которого не имеется согласование, поэтому есть основание вас задержать, — не изменившись в лице, ответил полицейский.

— Я просто еду! — подала голос Юля. — На перемещение по родному городу теперь требуется разрешение законодательного собрания?

В глазах мужчины в форме мелькнула тень недовольства и раздражения, но он продолжил, как каменный, стоять на своем. На Марю, которая вертелась вокруг него, размахивая листами бумаги, на которых были напечатаны федеральные законы Российской Федерации, мужчина даже не смотрел.

— Это флешмоб! — не унималась девушка. — Вы не имеете права нас останавливать, такие акции не запрещены.

— Ну, вот, и делайте свой флешмоб отдельно, поодиночке, — кивнул полицейский. В этот момент Юля схватилась за голову.

— Вы хоть знаете, что такое флешмоб вообще? — возмутилась она. — Очевидно, нет, раз предлагаете такой бред.

— Это у него тут одиночный флешмоб, видимо, — скривился Дима.

— С этими шариками передвижение по городу запрещено, — продолжал, словно читал по бумажке, страж правопорядка.

— Что не так с шариками?? — раздалось из толпы.

— Шарики являются «иным средством наглядной агитации»[80], для использования которых при проведении публичного мероприятия требуется согласование… — бубнил полицейский.

— У НАС ФЛЕШМОБ! — взревела теряющая терпение толпа активистов.

— Стоп! — примирительно вскинула руки Юля. — Дело в шариках? И все?

— Да, в шариках, — кивнул страж правопорядка. — С шариками нельзя.

— Давайте срежем шарики, — пронеслось среди молодых людей. Маря, как одна из организаторов акции, лишь тяжело вздохнула. Конечно, важнее было просто провести велопробег, но ей не нравилось идти на поводу у полиции.

Дима был одним из немногих, кто не двинулся с места, тогда как все остальные поспешили вернуться к своим велосипедам. Юле пришлось отойти далеко от места противостояния молодежи и полиции, ее средство передвижения стояло дальше остальных.

В толпе передавали ножницы, чтобы отрезать от велосипедов ленты, на которых «танцевали» на ветру белые воздушные шары. Юля пустила в небо свой шарик, другие тоже улетели с противоположных концов «пятачка» на Марсовом поле. Один из шаров не поднялся в воздух от холода, упав прямо под ноги стоящему в отдалении полицейскому. Фотографы поспешили запечатлеть этот яркий момент на камеры.

— Что не так с шариками? — мрачно спросил Дима, глядя «главному» стражу правопорядка прямо в лицо.

— Что, вот, у вас тут написано? — тот потянулся к шару, прикрепленному к велосипеду Димы, и повернул его надписью к себе. — «Перевыборы»? Запрещено.

— Перевыборы запрещены? — сдерживая смех, уточнил парень.

— Иные средства агитации запрещены… — снова завел свой монолог мужчина.

— Ну, допустим! — несколько устало, Маря отмахнулась от белого шарика. — «Перевыборы!» мы удалим. А с другими шарами что не так?

Юля, уже успевшая избавиться от «иной агитации» на своем велосипеде, вернулась в центр событий. Непонимание Мари она разделала целиком и полностью, так же, как и другие участники акции, которые не могли получить внятного объяснения о том, что противозаконного имеется во фразе «Нас надули».

— Они же шарики! Конечно, их надули, — пытались рассуждать активисты, на которых работникам полиции, казалось, тоже было наплевать. Руководитель смотрел строго перед собой и на своих подчиненных, те лишь перемещались по периметру «пятачка», ожидая каких-то указаний.

— Всё! — провозгласил один из фотографов, осматриваясь вокруг. — Шариков больше нет. Можно ехать?! — единственный шар остался привязанным к велосипеду Димы, который толи не собирался принципиально, толи просто не смог от него избавиться.

— Все, народ, едем, — скомандовала Маря. Они с Волхонским стали убирать бумаги; люди начали расходиться к своим велосипедам.

Краем глаза Юленька заметила удивление на лице главного полицейского, который, казалось, даже не ожидал от активистов такой сговорчивости. Оцепенение, впрочем, слетело с него уже в следующую секунду.

— Любые лица, начавшие движение на велосипедах, будут задержаны! — объявил он.

— Ну, а теперь-то что не так?! — в шоке, половина активистов чуть не споткнулась.

— Мы срезали шарики! — возмутилась Юля. — Вы же сами говорили.

— Отойдите с дороги, я хочу уехать домой, — потребовал Дима, чей велосипед одной рукой придерживал какой-то полицейский. — Вы ограничиваете мою свободу передвижения? Тогда предъявите решение суда или следователя!

— Никто вас не задерживает, — с оттенком издевательства, лениво ответил «спикер» от полиции. — Вы можете ехать. Только не в группе.

— Что это значит? — потребовала пояснить Маря, вцепившись в свой велосипед.

— Движение велосипедистов в группе несогласованно, — покачал головой мужчина, поправляя форменную шапку.

— И что вы нам предлагаете делать? Улетать отсюда? — раздались голоса активистов. — У нас же велосипеды. На чем нам ехать, если не на них?

— Осуществите свое движение по отдельности, — бубнил начальник. — В случае если движение будет замечено в группе, вас задержат.

— Вы вообще долбанулись что ли? — Дима, очевидно, начинал терять терпение. — А если я их в дороге догоню?! Я быстро езжу!

— Вас задержат, — пожал плечами полицейский.

— Да над нами просто издеваются, — прошипел Дмитрий, откатываясь на своем велосипеде подальше от стражей правопорядка.

— Что делать-то будем? — пробормотала Юля. Ситуация граничила с комедийной: фотографы снимали все на свои камеры, щелкали затворы фотоаппаратов. Им нельзя было оставаться на Марсовом поле, потому что это «несогласованное мероприятие», нельзя было ехать с шариками, потому что это «иной способ агитации», а теперь им просто запрещено было ехать, потому что это тоже, якобы, что-то нарушало. Что может нарушать свободное движение гражданина Российской Федерации в направлении собственного дома?

— Так, ладно… — как можно спокойнее начала Маря. — Поясните нам, пожалуйста, товарищ полицейский, КАК ИМЕННО мы должны двигаться на наших велосипедах, чтобы, не дай Богородица, не нарушить ваших правил?

— Двигайтесь поодиночке, — тупо повторил тот. Такое ощущение, что ему было все равно, что будут делать активисты.

— Что это значит?! — резко спросил Дима.

— На каком расстоянии нужно ехать? 5 метров? 10 метров друг от друга? — уточнял Волхонский. — С каким интервалом требуется выезжать отсюда?

— Я не знаю, — передернул плечами представитель полиции. — Но если вы будете ехать в группе, вы будете задержаны.

— Цирк какой-то… — выдохнула Юля.

Диалог с властями прервался, организаторы велопробега попросили всех собраться в стороне. Полиция не двинулась с места, давая молодым людям возможность посовещаться. Столпившись подальше от полицейских, активисты переговаривались шепотом.

— Значит, делаем так… — потирая руки, объясняла Маря. — Сейчас едем все своим ходом, отдельно, а потом встречаемся через полчаса или 40 минут у метро «Чернышевская». Там пункт первого сбора, мы всех подождем.

— Ну да, пожалуй, — кивнула Юля, пребывая в некой задумчивости. — Лучше пусть будет хоть какой-то пробег и информирование, чем вообще ничего.

— Отлично, едем, — скомандовал Волхонский. — Решайте, кто в какую сторону, лишь бы не вместе.

Очередная волна удивления накрыла полицейского. Во второй раз молодые люди повергли его в шок, не желая просто прекратить акцию, находя очередной способ продолжить велопробег. Молодежь шла на уступки, но акция не отменялась, словно они насмехались над ним.

Дима резво вскочил на велосипед, чтобы первым из всех участников пробега покинуть Марсово поле.

— Увидимся на «Чернышевской»! — помахал парень и хотел, было, направиться на одну из дорожек, параллельных «пятачку» сбора, но путь ему преградили полицейские. — Что происходит?

— Ехать запрещено, — коротко сказали двое стражей правопорядка.

— Я один еду! Остальные стоят, — указал им Дима, пытаясь вырвать руль из их рук.

— Туда ехать нельзя, — не унимались они, очевидно, не намереваясь его отпускать.

— Отпустите его, он уезжает сам! — подъехала к ним на велосипеде Юля, но ее отпихнули. На руле у Димы, как заметила девушка, все еще болтался на ленточке белый шарик.

— Там нет дороги, — уперлись полицейские.

— А ЭТО ЧТО?! — Дима ткнул пальцем в дорожку, покрытую лужами и камешками, выделяющуюся на фоне заснеженной территории Марсова поля.

Главный полицейский, все это время стоявший в молчании, повернулся к одному из своих сослуживцев, держащему черную рацию. Юля и не заметила, что полиции на «пятачке» стало гораздо больше, чем в начале акции, если она вообще когда-то начиналась. Одновременно с этим, в центр Марсова поля выехал полицейский фургон.

— Всех задержать, — скомандовал представитель власти, и двое схватили Диму, стаскивая его с велосипеда.

— Что? — участники мероприятия даже замерли от неожиданности, фотографы бросились снимать происходящее.

Дима покорно слез с велосипеда, после чего, не выпуская руль из рук, проследовал, оглядываясь назад, за полицейскими к фургону. Двое других уже схватили Марю с велосипедом, пытаясь оттащить ее в ту же сторону. Девушка яростно упиралась.

— Не имеете права! — воинственно отбивалась Маря. — Куда я велосипед дену?

Юлю, сидевшую на велосипеде, полицейские осмотрели с ног до головы. Не увидев ни шариков, ни белых лент (а ведь она сняла их всего лишь несколько минут назад!), стражи правопорядка забыли о ней, полностью переключив внимание на шестерых молодых людей, включая Диму, Владимира Волхонского и Марю, которых уже заталкивали в полицейский фургон.

— Возьмите мой велик! Заберите велик! — кричала Маря, выглядывая наружу, уже зажатая между двумя активистами, которых грубо пихали внутрь машины.

Когда все шесть задержанных были «упакованы», полицейские попытались закрыть боковую дверь фургона. Находящиеся внутри активисты, и без того стесненные в движениях[81], ногами и руками цеплялись за раздвижную дверцу, пихая ее обратно. Дима, находящийся в более удобном положении, со всей силы ногой отсылал закрывающуюся дверь назад, в открытое положение.

Юля и другие участники несостоявшейся акции смотрели на все происходящее издалека: близко к фургону их не подпускали. Съемочные камеры фотографов работали без перерыва. Двое полицейских охраняли небрежно сваленные в кучу велосипеды задержанных ребят. Фургон, наконец, смогли закрыть, и машина медленно, тяжело двинулась с Марсова поля.

— И что нам теперь делать? — спросил кто-то Юлю со стороны.

— Оставайтесь здесь, охраняйте велосипеды, — ответила она. — Те, кто хотят, могут поехать со мной за фургоном, так мы узнаем, куда их везут.

С этими словами, она поставила ноги на педали и сорвалась с места, с трудом пробираясь через размокшую парковую дорогу. Полицейский фургон уже успел доехать до проезжей части, разрыв между ним и велосипедом Юли увеличивался.

— Черт… — вздохнула девушка, увеличивая скорость и игнорируя правила дорожного движения. Поток машин на проезжей части был слишком плотным, ей пришлось ехать по тротуару, грозя врезаться в пешеходов. Задача усложнялась еще и потому, что нужно было не выпускать из виду удаляющийся фургон. Юля то догоняла его, когда движение замирало на светофорах, то ехала почти наугад, лишь догадываясь, куда свернул полицейский автомобиль.

Где-то в районе площади Искусств фургон все-таки скрылся. Повернуть можно было куда угодно, Юля понятия не имела, как ей теперь ехать. Раздосадованная, девушка прислонилась к стене какого-то ресторана, не слезая с велосипеда. Гонка преследования не удалась. С Марсова поля вместе с ней выехали еще несколько активистов, но куда они делись Юля не знала.

«Куда вас везут??», набрала она смску на номер Димы, ответа на которую, естественно, не последовало.

Ни то чтобы девушка волновалась, просто доверия к полиции у нее, как и у большинства ее знакомых, с последнего времени совсем не было. Жесткий разгон митинга на Пушкинской площади 5-го марта заставил Юлю окончательно убедиться в том, что лозунг «полиция с народом»[82] не может в России, в 2012-м году, стать реальностью. Полицейские — не народные защитники, по крайней мере, ни одного такого, кто предпочел бы встать на сторону обычного человека, вместо слепого следования приказу начальства, Юля не знала. Может быть, они были где-то там, в глубинке Родины, в деревнях, как показывают в фильмах с Сергеем Безруковым, но только не здесь.

Митинг на Исаакиевской площади в Петербурге, который состоялся после выборов, а потом и через день, и, снова, на 2 дня позднее, показал девушке, ее молодому человеку и их друзьям, что полиции не стоит бояться. За ее действия против граждан, которых они, по закону «О полиции», обязались защищать, их можно лишь тихо ненавидеть, испытывая мимолетное чувство брезгливости и разочарования, когда какой-нибудь страж порядка, с пузом, которое с трудом держит ремень, идет тебе на встречу в городе. Можно переходить на другую сторону улицы, или вжиматься напряженно в водительское кресло, если он останавливает тебя, требуя взятку без даже формального нарушения, просто потому что он еще не «отработал дневную норму».

«Где же такие люди, как дядя Степа — милиционер, о которых писали в книгах?», думала Юля, пока машины проезжали мимо нее по центральным улицам Петербурга. Правда, в книжках про таких уже давно не писали, модной стала литература про «ментов-убийц», про коррупцию и беспредел. «Может, когда мне, или кому-то из моих близких, не дай Бог, потребуется помощь, реальная и настоящая, тогда они и появятся?». А все те неприятные личности, которые встречались Юле до этого момента — это все только потому, что настоящих проблем у нее не было. Не зря же в России граждане приучают себя, в отличие от американцев, по любому поводу набирающих «911», обходиться своими силами, и в правоохранительные органы обращаться не хотят…

Юля понимала, что ничего с Димой и другими активистами в отделении не случится, но желание вытащить их оттуда с каждой минутой все нарастало. Это принцип «один за всех, и все за одного», который лежал в основании всего молодежного оппозиционного движения. К отделениям полиции во всех городах, в случае задержания любого количества людей, всегда приходила толпа сочувствующих. Осведомленные о положениях закона в области задержаний[83], по истечению 3-х часов, люди начинали звонить в отделения и требовать объяснений по неправомерному ограничению свободы граждан. Тем, кто попал «за решетку до выяснения личности и обстоятельств дела», приносили еду и воду, обеспечивая их теплыми вещами и «пенками» для сидения и сна. Активисты жертвовали деньги на правозащитников и оплату их проезда. Никто и никогда не бросает своих товарищей в трудной ситуации.

А еще было у Юли внутри такое неприятное чувство тревоги, которое сознательно человек контролировать почти не способен: такую реакцию организма часто называли «душа болит». Даже если, по закону, процедура задержания и составления протоколов нарушений ничего плохого ее друзьям не сулила, то как могло все оказаться на самом деле — этого девушка знать не могла. Случилось же 9-го марта 2012-го года в полицейском отделении в Казани то, от чего у всей России волосы встали дыбом: задержанного работники полиции изнасиловали, используя бутылку шампанского, после чего он, буквально на следующий день, скоропостижно скончался[84]. Этого не должно было произойти, такое ведь не предусматривается ни одним законом или регламентом. И все равно, человек просто попал в отделение, прямо как попали после велопробега друзья Юленьки. Вдруг с ними тоже случится что-нибудь ужасное?

Обругав себя за паникерство и паранойю, Юля попыталась еще раз «докричаться» до Димы. На этот раз, у нее получилось: парень ответил коротким сообщением.

«Нас везут в 78 отдел полиции, не знаю, где это», значилось в смске.

На то, чтобы узнать месторасположение участка, Юле потребовалось еще 3 минуты, после чего, переключив скорость на велосипеде, она, как можно быстрее, направилась туда.

Улица Чехова, в конце которой расположилась малозаметная металлическая дверь, покрашенная бардовой краской, была занята стандартными полицейскими «Газелями». На одной из таких и привезли задержанных активистов с неудавшегося велопробега. Рядом с дверью, ведущей в отделение, стояло несколько человек: те самые ребята, которые выехали с Марсова поля вместе с Юлей, но затем потерялись. Они обогнали ее, прибыли в полицию раньше, и уже могли описать обстановку.

— К ним не пускают, — пожаловалась одна девушка, поправляя очки. — Телефоны у кого-то отобрали, но обещали вернуть. Говорят, будут протокол составлять.

— Протокол из ничего, слава России, — сморщилась Юля, дергая закрытую на электронный замок входную дверь.

Народ стоял, устало прислонившись к стене здания, и тихо переговариваясь. Кто-то прикрепил к двери одной из полицейских «Газелей» белый шарик на пластиковой палке, а другой такой же был приделан над входом на участок. Это повеселило ребят, немного разрядив обстановку.

— Что вы тут толпитесь? — нахмурились работники полиции, вышедшие из дверей и наткнувшиеся прямо на «группу поддержки».

— Когда выпустят задержанных? — спросил парень с фотоаппаратом, но снимать не решился, чтобы не раздражать полицейских.

— Когда надо, тогда и выпустят. Без протоколов не уйдут, — заверили они и скрылись.

Юля, улучив момент, придержала дверь, чтобы та не захлопнулась, и оказалась внутри парадной, в которой находился отдел полиции № 78. Поднявшись на несколько ступеней вверх, девушка лишь беспомощно посмотрела на новую преграду с электронным замком. За ней ее друзья и находились, но пробраться туда без ведома дежурного было нельзя.

— Что делать будем? — спросил ее молодой человек, тот самый, с фотокамерой. Он последовал внутрь прямо за ней.

— Надо зайти, — развела руками Юленька, нажимая на небольшую кнопку звонка, чтобы привлечь внимание работников отделения.

Голова без фуражки высунулась к ним через пару минут. Внимательно осмотрев Юлю и ее товарища, полицейский сразу понял, по какому вопросу они явились, и его это не порадовало.

— Чего вам? — буркнул он.

— Я хочу пройти к задержанным, — спокойно, со всей доступной юристу вежливостью, ответила девушка.

— А нельзя к задержанным, тут вам не дом свиданий! — рявкнул страж правопорядка и хлопнул дверью у Юли перед носом.

— НОРМАЛЬНО! — ошалела она. Как молодой юрист, девушка получила неприятную дозу удивления.

— Так они тебя и пустили, — вздохнул мальчик, поправляя очки.

— Спокойствие, — Юля начинала сердиться. Она, конечно, не думала, что дорваться до задержанных будет слишком просто, но наглость полицейского, который даже не захотел выслушать ее аргументы, рассердила девушку. — По хорошему они говорить не хотят, сделаем все по закону…

С этими словами, Юля достала мобильный телефон и набрала сообщение для Димы: «Я у входа, меня не впускают. Проси представителя, статья 48 Конституции, часть 2-я. Фамилию и имя мое назови, и год рождения, и номер паспорта. Ты это все прекрасно знаешь».

«Понял», последовал ответ от парня, телефон у него, к радости Юленьки, не отобрали. Затем на экране ее телефона высветилось второе смс: «Попросил. Их не впечатлило».

«А это неважно», отписалась Юля и, убрав телефон, снова нажала на кнопку звонка над входом в полицейский участок.

Первые несколько звонков обитателями участка были, очевидно, проигнорированы. Девушка успела надеть очки, достать паспорт, посмотреть на время… Ребят держали в участке уже больше часа. Юля все продолжала жать на кнопку, до тех пор, пока по ту сторону двери не послышалась возня.

— Ну, что еще?! — огрызнулся полицейский, наградив ее суровым взглядом. — Вас тоже за хулиганство посадить?

— Задержанным предъявляют обвинения в хулиганстве? — уточнила девушка, демонстративно включив на телефоне режим диктофонной записи.

— А вы журналист? Удостоверение предъявите! — не испугался полицейский, выглядывая в дверную щель.

— Я представитель задержанного, — ответила Юля. — Дайте мне войти.

— Представителей не пускаем, — покачал головой мужчина.

— А про статью 48 Конституции вы слышали?? — Юля попыталась протиснуться в дверной проем.

— НЕТ! — рявкнул полицейский и, вытолкав ее, закрыл проход. По ту сторону двери щелкнуло несколько замков.

— Пустите! — от возмущения, девушка пнула створку, чем вызвала сдавленный хрип удивления у собравшихся вокруг активистов и других граждан, которые пришли жаловаться в полицию по своим собственным делам. — Вот так у нас в стране применяется Конституция?! Сволочи!

— Давай выйдем, — предложил ей кто-то. Юля только злобно раздувала ноздри, смотря на дверь, как бык на красную тряпку. — А то сейчас тебя точно внутрь затащат, и сразу арестуют.

— Я юрист! — раздражение ее только нарастало. — Я основываю свои требования на законе! Какое они имеют право мне отказывать?

— Я не знаю, — ответил парень в очках, выводя ее на улицу.

— Это же закон… — тупо повторяла Юля.

22 марта 2012-го года должен был состояться велопробег, имеющей целью единственно одно лишь информирование граждан Санкт-Петербурга о предстоящем митинге — шествии 24-го марта «За права и свободы граждан». Участники планировали мирное, безлозунговое движение по центру города с белыми шариками и ленточками. Плакаты у активистов отсутствовали.

Акция так и не началась. «Полиция сочла появление велосипедистов с шариками участием в несанкционированной акции, шестеро из них были задержаны и доставлены в 78-отдел полиции»[85].

Позднее, в тот же день, часть велосипедистов, все-таки, смогла совершить велопробег, с конечной точкой у полицейского отделения номер 78, в котором все еще содержались шестеро активистов. Их выпустили лишь на следующий день, после судебного разбирательства, где они, после нескольких переносов рассмотрения дела, были признаны виновными в нарушении правил поведения митингов и собраний. Все ответчики, как один, пытались объяснить суду, что акция не была митингом, однако, на финальное решение это не повлияло.

Данное дело стало одним из нескольких прецедентов, поставивших под сомнение возможность проведения каких-либо акций в центральных городах России, в целом. Самым мягким высказыванием в отношении «инцидента с шариками» стала фраза «власть сделала из мухи слона»[86]. Активисты после этого часто шутили о том, что скоро на улицах запрещено будет носить белую одежду, а шарики будут включены в список экстремистских материалов. Самой популярной шуткой вскоре оказался вопрос «а кто же тогда делать белым людям?».

(с) Уго Чавес

Питер-Москва. День Й все еще не пришел

— Алло, Еремей?

— Леся, вы? Давно не слышал вас, как жизнь?

— Ты прости, милый ребенок, что я тебя вот так вот беспокою, но, поскольку ты у нас теперь опытный пользователь Интернета, не напишешь на ваших столичных ресурсах новость?

— Конечно! Что случилось?

— Злостное нарушение. Только что, буквально 10 минут назад, отряд ОМОНа в Кировском районе Санкт-Петербурга произвел разгон несанкционированной акции протеста.

— Да вы что?!

— Ага… Акция проходила мирно и молчаливо, участники выражали протест реформе образования и коррупции в высших учебных заведениях.

— Ох… Я уже подбегаю к компьютеру. Говорите дальше!

— Диктую список задержанных поименно: плюшевый мишка, однорукая кукла, баран, три щенка. Организатор митинга — попугай синего цвета из пластика.

— Леся???

— Ерема, ОМОН только что, с применением силы, разогнал митинг игрушек! Участников митинга «свинтили», запихнули в черные, пластиковые пакеты и увезли в неизвестном направлении! Мы волнуемся за их сохранность и не знаем об их местонахождении! Срочно передай всем!

— Леся…

— Нет, ну, а что? Мы о таком должны молчать, что ли? Игрушки были выставлены на газоне в моем районе, держа крохотные плакатики против реформы образования. Мы стояли рядом и наблюдали, когда, вдруг, приехал полицейский фургон, из которого выбрались бойцы ОМОНа…

— Вас пытались задержать??

— Нет, конечно, мы же не участвовали в акции. Полицейские спросили нас, чьи это игрушки. Я честно ответила за всех, что мы не знаем. Они постояли рядом с бараном и попугаем еще минут 20, а потом начали их задерживать.

— Я сейчас умру от смеха, честно!

— Не смейся! Это очень серьезно. Игрушки же для нашей власти представляют, как ты знаешь, самую большую опасность, куда большую, чем всякие насильники и убийцы.

— Я распространю информацию об этом вопиющем случае полицейского произвола!

— Молодец, Еремей, ты — настоящий оппозиционер. Тебе, кстати, в церковь не нужно?

— Я забыл! Черт! Ой… блин! Ну, я молодец…

Митинги игрушек — не требующие согласования с городскими властями акции, получившие большое распространение не только в России, но и за рубежом, за свою безобидность. Участникам, игрушкам и пластмассовым фигуркам, выдавались плакаты с политическими лозунгами. Такие акции, в какой-то момент, привлекали больше внимания, чем разрешенные по закону одиночные пикеты. Кто же пройдет мимо плюшевого медведя с плакатом за равенство и братство?

(с) Максимилиан Волошин

Питер. Май месяц. Когда же День Й?

— Итак, всем присутствующим очевидно, что мы едем на «Марш миллионов»[87], - торжественно объявила Леся, садясь за ставший практически культовым кухонный стол в ее квартире. — Вопрос только в том, как именно мы туда едем.

— Так, я пошел. Достали со своей политикой, у меня «Танки»[88] простаивают, — тут же ретировался с кухни ее любимый муж, человек, по его словам, настолько старый и больной, что активная гражданская позиция его окончательно доконала бы. Впрочем, это не мешало мужчине полностью поддерживать круглосуточную оппозиционную деятельность жены.

Оставшись на кухне втроем, Леся, Юля и Дима пустились в горячий спор. Дискуссия длилась уже несколько дней, то по телефону, то в Интернете: слишком уж неоднозначная позиция складывалась, по их мнению, в отношении «Марша Миллионов», его организации и, самое главное, посещения акции активистами из других городов.

Акция с самого начала планировалась с привлечением «десанта» оппозиционеров по всей России, поэтому перед организаторами и местными городскими представителями активистских организаций остро стоял вопрос о транспортировке участников марша в Москву. «Десанты» приглашались в столицу с плакатами и транспарантами, указывающими на города, из которых они прибыли.

В Санкт-Петербурге, как в городе, приближенном к столице, нашлось много желающих принять участие в марше, вследствие чего была развернута масштабная деятельность по организации массового петербуржского выезда. Для этих целей группой активистов, на пожертвования, были наняты несколько рейсовых автобусов для доставки людей в Москву, а так же подготовлена атрибутика для протестующих.

За несколько дней до самой акции, когда стало очевидно, что на марш планирует прибыть достаточно большое количество людей из регионов, среди участников и организаторов прошел слух о том, что власть приняла решение помешать этому прибытию всеми доступными методами. Слухи вскоре подтвердились, когда в Интернет начали поступать многочисленные сообщения о том, что активистов снимали прямо с поездов в московском направлении, пользуясь ориентировками и опираясь на другие формальные причины временного задержания.

— Вы дуры, — в очередной раз, заявил парень. — Почему нельзя просто сесть на поезд и приехать в столицу, не привлекая лишнего внимания?

— А что плохого в организованном выезде? — не понимала Леся. — Сядем вечером, 5-го мая, а 6-го числа будем в Москве.

— Да, вас даже из города не выпустят! — Дима сморщился, как от зубной боли. — О месте сбора отъезжающих на «Марш Миллионов» петербуржцев уже каждая дворовая собака знает, ни то, что полиция.

— Я просто считаю, что не стоит давать им повода к нам придраться, — тихо, но уверено подала голос Юля. Диме она ничего доказывать не собиралась, он никогда ее не слушал, спорить с этим человеком всегда было практически нереально. — Спокойно сели и поехали, без провокаций правоохранительных органов и, уж тем более, без агитации. Едут же автобусы до Москвы, не перекроет же ОМОН городские границы.

— Между тем, чуть ли не по всей России объявлена, специально для вас, девочки, операция «Анаконда»[89], — напомнил парень. — А это значит, что остановить могут кого угодно и когда угодно. Оно вам надо?

— Слушай, ну, ты купил уже билет на поезд себе? Вот и езжай, — отмахнулась Леся. — Еще мы будем прятаться от полиции, пока она организовывает нам ограничение свободы передвижения? Хочу в Москву, я — гражданка России, какие могут быть препятствия вообще?

— Любые, — мрачно ответил Дима. — На Ленинградском шоссе, ночью, посередине нигде они с вами будут делать все, что им захочется.

— Оптимистично, — не удержалась Леся.

— Нет, ну, есть и другие методы добраться… — вздохнула Юля.

Она не до конца была уверена, что имеет право рассказывать о них, потому как они, по решению некоторых активистов, должны были оставаться в как можно более строгой секретности.

В тот момент, когда петербуржская оппозиция день и ночь обсуждала доступность и количество мест в специальных автобусах, а так же «меню» сухого пайка для «десанта» в дорогу, активисты Товарищества Инициативных Граждан России (ТИГР) тихо занимались статистической работой. Эта группа уже давно славилась своей самоорганизацией, не имела лидеров и старалась не ввязываться в политическую жизнь страны, кроме как путем косвенного влияния на ее курс через небольшие локальные акции. В преддверии Марша Миллионов, они задались целью обеспечить всех жителей Санкт-Петербурга, желающих 6-го мая быть в Москве, необходимым транспортом, не привлекая к выезду лишнего внимания правоохранительных органов.

— Они, фактически, взяли на себя секретарскую работу, — решилась, наконец, раскрыть детали своим друзьям Юля. — Создали простые списки в Google Docs[90], куда вносились имена и контактные данные тех, кто хочет поехать на марш. Другие, похожие списки были созданы, как база данных для тех, кто уже едет в столицу своим ходом, то есть, на машине, и кто готов был взять попутчиков. Стоит ли говорить, что две базы данных, вскоре, соединят вместе, и, в результате, все желающие найдут себе место в чьем-то автомобиле, направляющемся в Москву?

— Умно, — кивнула Леся. — Но мне страшновато ехать не известно с кем, не понятно куда. В автобусы уместится больше людей.

— Я не отговариваю тебя, — подняла руки Юленька, отмахиваясь. — Просто рассказываю про еще одну альтернативу для выезда. Впрочем, мне кажется, на всех мест и не хватит. Машин уже сейчас меньше, чем желающих в них сесть[91].

— Лично я отправляюсь на вокзал, — резко засобирался Дима, посмотрев на часы. — Вы тут можете сидеть, хоть всю ночь, а потом лететь в Москву на волшебных розовых пони. Звоните, если все-таки доберетесь.

— Мы тебя тоже очень любим, — скривились девушки.

Дата проведения протестной акции «Марш Миллионов», так же известной, как «Народный марш» или «Марш миллиона», была выбрана не случайно. Протест был назначен менее чем за 24 часа до процедуры инаугурации Владимира Путина, которая, неизбежно, должна была привлечь внимание, в том числе, иностранных средств массовой информации. Протестующие надеялись попасть «в поле зрения» этих СМИ, показав отношение определенных слоев гражданского населения России к результатам прошедших выборов, в том числе путем использования главного лозунга марта 2012-го года — «За честную и легитимную власть!».

Протест, лично, против Владимира Путина и его политической деятельности на любых государственных постах, неизбежно стал сопровождать все политические акции 2012-го года, однако, марш был направлен, в том числе, и на призыв к действию для «старого нового президента»: раз В.В. Путина все-таки избрали, граждане ожидали от него достойных, демократических действий. Требования митингующих сводились, в целом, к немедленному проведению комплексной политической реформы, реформы законодательства о выборах и досрочных выборов в Государственную Думу.

(с) Айзек Азимов

Москва. Майский вечер. Не День Й

Женя нервно расхаживал из стороны в сторону, постоянно обновляя ленту новостей своего Twitter, в которую просто сыпались сообщения от активистов, которые в 21.00 должны были выехать из Петербурга на рейсовых автобусах в направлении Москвы. На ручных часах парня было уже 10 часов вечера, а, судя по новостям, поступающим из Питера, «десант» оставался на месте, блокированный на выезд машинами полиции.

Никто ничем не мог помочь застрявшим активистам, особенно Женя, но парень места себе не находил. Ситуация с ребятами, судя по их сообщениям в Twitter, напоминала абсурд. Организаторы перевозки, такие же, как и все, молодые оппозиционеры, казалось, делали все для того, чтобы их не выпустили с парковки недалеко от границы Петербурга, где был объявлен сбор отъезжающей в Москву молодежи.

Автобусы, судя по фотографиям, стояли с широко распахнутыми дверями, а из них коробками передавалась протестная атрибутика — футболки с надписью «Питер против Путина» и белые шарики. Последние уже давно вызывали раздражение стражей правопорядка по всей России, так что их наличие у автобусов, в руках у активистов очень уж напоминало провокацию и тайный призыв «задержите нас!».

— Что за бред? — негодовал Женя, в очередной раз, включая Wi-Fi на телефоне. — Можно же было просто уехать и все…

Радиостанция «ЭХО Москвы» передавало, что на пути в столицу уже остановили несколько активистских групп из Уфы, Ельца и Астрахани[92]. Женя понимал, что до Марша Миллионов не доедет, как минимум, 1000 человек. Теперь парню казалось, что петербуржский «десант» тоже просто жаждет задержаний.

«Уберите шарики и атрибутику, мы здесь, в Москве, выдадим вам все необходимое! ПРОСТО ПРИЕЖАЙТЕ!», написал молодой человек в Twitter, надеясь, что организаторы его услышат.

— Женя, спать иди, — в его комнату заглянула мама, вытирая руки о передник. Женщина всю ночь собиралась готовить пирожки в качестве сухого пайка для приезжающих на Марш Миллионов активистов.

Парень поражался своей матери, которая после президентских выборов стала полностью поддерживать сына и его активную гражданскую позицию. Конечно, его родители не ходили на митинги, они так и остались сторонниками «кухонной политики»[93], но и отец, и мать провели серьезную работу по информированию своих друзей, знакомых и коллег о том, чем и почему занимаются их дети и другая молодежь. Самое главное для Жени было то, что родители не мешали ему в его занятиях, не считали его съехавшим «с катушек» преступником, выражая ему всяческую, иногда просто молчаливую поддержку. Для граждански активного молодого человека это, порой, было важнее любой другой помощи, которую он мог бы получить.

— А если никто не доедет? — нахмурился Женя, смотря на женщину, стоявшую на пороге его спальни. — Их задержат и все.

— Всех не задержат, — покачала головой мама, возвращаясь обратно на кухню.

Действующая власть никогда официально не заявляла о том, что активистам из других городов, желающим принять участие в Марше Миллионов, чинились какие-либо препятствия. «Десант» мог быть задержан для рядовой проверки транспортного средства, в рамках проведения государственных мероприятий по безопасности или для проверки документов.

Доказательств незаконного ограничения свободы передвижения активистов полицией у протестующих, которые подверглись задержаниям, нет. Однако большинство, как один, отмечали слишком медленную работу полиции при проведении этих мероприятий, многочисленные «консультации» рядовых работников ГИБДД с вышестоящим начальством по любым, даже самым незначительным вопросам, а так же другие признаки того, что стражи правопорядка желали как можно больше отсрочить прибытие активистов в Москву.

(с) Александр Костенко

Питер. Это же время. Не День Й

Леся, прислонившись к капоту автобуса, который, очевидно, даже не собирался никуда уезжать, в шоке смотрела на экран мобильного телефона. Аппарат ей не принадлежал, она фактически вырвала его из рук одного из своих знакомых, когда увидела то, что высветилось в его новостной «ленте» социальной сети «ВКонтакте».

— Оппозиционер Илья Яшин, находящийся в Москве, заявил, что активисты Петербурга, которых полиция не выпускает из города, готовятся… — тихо прочитала Леся. — ПЕРЕКРЫТЬ ЛЕНИНГРАДСКОЕ ШОССЕ?![94] Я что-то пропустила?

Молодая женщина, совершенно точно не слышавшая ничего о том, что ее «десант» перекрывает Ленинградку[95], начала оглядываться в панике. Что за «медвежья услуга» со стороны москвичей? Не хватало еще, чтобы полиция поверила этим угрозам и задержала их, просто чтобы перестраховаться.

— Что мы перекрываем? — спросила Леся, на всякий случай, у первого активиста, попавшегося ей на глаза возле автобуса.

— Понятия не имею, — ответил тот. — Но Яшин прав, еще немного, и, как минимум, я один начну терять терпение.

С этими словами, парень строго посмотрел в сторону полицейских машин, перекрывавших автобусам выезд с парковочной площадки.

Петербуржские участники митинга «Марш Миллионов» не перекрыли Ленинградский проспект. По их собственным заверениям, они даже не собирались предпринимать каких-либо противозаконных действий для того, чтобы прорываться в Москву. Между тем, некоторые до сих пор считают, что сообщение Яшина об их намерениях блокировать трассу, сыграло решающую роль в решении полиции разрешить активистам, наконец, начать движение на рейсовых автобусах.

Не желая, якобы, провоцировать перекрытие Ленинградки, оперативники предпочли позволить «десанту из Петербурга» покинуть черту города. Доказательств в подтверждение этого факта, естественно, ни у кого нет, однако, около полуночи, 5-го мая 2012-го года несколько автобусов все-таки выехали в сторону столицы.

(с) Владимир Черницын

Достаточно далеко от Москвы. Ночь, но не Дня Й

Егор, в окружении троих своих друзей, таких же, как он, футбольных фанатов, дожидался хоть какого-нибудь транспорта. Парень не рассчитывал на то, что их подберет и довезет до Москвы какой-нибудь автомобилист: слишком уж угрожающе выглядела их компания бритоголовых, крепко сложенных молодых мужчин. Егор приготовился к тому, что придется ждать прихода электрички или рейсового автобуса, а это могло занять несколько часов.

— Мужики… — откашлялся Егор, ежась от ночной прохлады. — Давайте, может, в марше этом поучаствуем? Хорошее ведь дело.

— Так мы там и нужны, — протянул один из его товарищей. — Все же наше дело — футбол. По всей стране русских ребят, ведущих активный образ жизни и ставящих на место зарвавшихся «чурок», пристающих к девушкам, называют чуть ли не неонацистами… — он поморщился. — Рядом с нами там никто и стоять не захочет.

— Неправ ты, — покачал головой Егор. — Оппозиция, говорят, не дружит между собой, потому что разнится в своих представлениях о том, как страной рулить. Но они еще не только не рулят, они даже близко не стоят, я думаю, у здания правительства. Поэтому, все равны.

— Я тебя, Егорыч, понимаю… — подал голос другой из его друзей, подышав на холодные пальцы. — Ты перед этими ребятами, конкретно, виноват за фальсификации свои, — при этих словах, сам Егор передернулся. — Но мы-то тут причем? Мы даже на выборы сходили 2 месяца назад, а тут «Марш Миллионов» какой-то…

— Как хотите, — отмахнулся от них парень, вытаскивая сигареты. — Со всей страны народ едет, а вы — не при делах.

Егор отошел от своей компании, гонимый обидой, а так же совсем не политическим желанием облегчить мочевой пузырь. На просторах Подмосковья места, подходящие для такого важного дела, казалось, были везде.

Вокруг было тихо и пустынно, поэтому парень, справив естественную нужду, сразу услышал отдаленные голоса. Там же виднелись красные отблески, напоминавшие полицейские мигалки. Егор направился в сторону, не желая столкнуться с «полицаями» нос к носу. Документов у молодого человека с собой не было, а вот приводов в участок имелось предостаточно.

— Да! Да… Да!!! — донесся до его ушей грубоватый мужской бас. — Знаю, что проверка! Нет оснований! Я говорю, нет их! — рявкнул мужчина.

Парень, быстро подобравшись к месту, откуда доносился разговор, увидел, как на шоссе стоят рейсовый автобус, вокруг которого сновали беспокойные, усталые тени. Транспортное средство, явно, только что остановили, да еще и не в первый раз. Молодые люди, которые и были похожи на привидения, переговаривались между собой о том, сколько полиция продержит их в этом захолустье.

— Спать хочу… — пожаловался кто-то.

— А я голодная… — вздохнула другая «тень» с женскими чертами. — Сколько же можно?

— Сволочи они, — буркнули другие пассажиры автобуса, удаляясь.

Полицейская машина мигала огнями, рядом с ней стояли стражи правопорядка, не менее усталые и заспанные. У одного, отошедшего подальше от автомобиля, в руках был телефон и рация. Именно он, как показалось Егору, молча наблюдавшему из-за кустов, вел одностороннюю, раздраженную беседу.

— Я повторяю, у меня нет причин их задерживать! — рявкнул полицейский в трубку. Повисло молчание. — Проверка на алкоголь? А чего я их буду проверять?? Чего?? Да эти малявки трезвее меня!

Егор, до которого доходили слухи о том, что на митинг в Москву, на вкус властей, собирается чересчур много народа, и что эти самые власти не желают видеть их в столице, только усмехнулся и поспешил вернуться к своим товарищам. Настроение у него резко улучшилось, кто же не любит, когда полиция попадает впросак? Вот только ребят, тех, что из другого города на автобусе ехали, парню было очень жалко. Они хотели спать и мечтали о еде.

В Марше Миллионов приняло участие не менее 500 активистов из Петербурга. Первые из них начали прибывать в Москву гораздо позже, чем было запланировано по расписания — после 14.00, 6-го мая 2012-го года. По рассказам участников акции, «десант» из Питера добирался до места назначения на специальных автобусах (менее половины из которых добрались до столицы), общественном транспорте, электричках и частных автомобилях.

На пути в Москву у автобусов неоднократно пробивало шины, так же активисты были встречены несколькими патрулями полиции. Проверка и действия стражей правопорядка занимали так много времени, что пассажиры автобусов даже не стали дожидаться их завершения. Большая часть активистов села на электричку в городе Тверь, на которой беспрепятственно добралась до столицы, смешавшись с общим потоком местных жителей.

(с) М. Монтень

Москва. Важный день, хоть и не День Й

Еремей и Миха уже почти час стояли на подходе к Калужской площади, наблюдая, как полицейские медленно и буднично возводят рамки металлодетекторов. Изредка к ним подходили будущие участники митинга, желающие как можно раньше начать марш, но их не пропускали.

— Проход с 15.00, - качали головами стражи правопорядка.

У Михи от их количества уже рябило в глазах. Близлежащие к месту проведения акции улицы кишили полицейскими автомобилями, в том числе теми, которые специально были «заказаны» из дальних районов Москвы, например, из Южного Бутова. В одном из скверов еще в 13.00 начался инструктаж оперативников и бойцов ОМОНа. Миха в этот сквер не сунулся бы ни за какие деньги, хоть ему и было интересно, какую линию поведения приказывают применять полиции на сегодняшней акции. Стоит ли ждать повторения событий, случившихся на Пушкинской площади 5-го марта? Или возвращаются, так когда-то любимые младшим товарищем Михаила, Еремой, мирные протесты?

— Опа, смотри! — сам Еремей, наблюдавший за происходящим во все глаза, толкнул Миху локтем в бок, указав куда-то влево. — Питерская колонна формируется…[96]

С этими словами, мальчик рванулся к стоящим в стороне активистам, держащим плакаты и одетым в футболки с надписью «Питер против Путина». Миха, мысленно, перекрестился. Еремей, в последнее время, был сам не свой и вел себя отвратительно. В церковь парень не ходил, на акциях их организации он и вовсе перестал появляться. Несколько раз старшие наставники ставили вопрос о его исключении, а то и о перевоспитании какими-нибудь более жесткими методами. Михаил мальчика защищал, как мог, но для себя решил, что интерес в светской политике у Еремея ни к чему хорошему не приведет.

— Привет, ребята, — донесся до Михи голос младшего товарища, когда он подошел к активистам колонны из Петербурга. — Как доехали? А Леся с вами? Ну, та, которая с зубом?

— Здесь я, — молодая женщина помахала из толпы, услышал свое имя, но с места не двинулась. Она была одета в розовую жилетку и поправляла на спине рюкзак, который по размеру был раза в полтора ее больше. Настроение у Леси, очевидно, было не слишком хорошее.

— Как я рад! — просиял Еремей. Миха только вздохнул. Влюбился, что ли? Только этого им и не хватало, молодая женщина была лет на 10 старше Еремея, и явно в Бога верила исключительно в зависимости от настроения. — А нам говорили, что из Питера никого не будет.

— Ага, держи карман шире, — буркнула Леся. — Из 8 автобусов своим ходом приехало только 2. Да и эти, в итоге, выгрузили своих пассажиров в Твери, мы только недавно до города добрались.

— Ерема, через рамки начали пускать. Пошли, пока я не передумал, — Миха, не слишком дружелюбно поглядывая на гостей из Петербурга, взял парня за плечо.

Михаилу не нравилась сама идея какого-то там «Марша Миллионов». Мало того, что он, в принципе, был против митингов, так этот еще и был организован коммунистами[97]. О каких миллионах говорили участники акции? Какое они имеют право заявлять, что выражают мнение сотен тысяч людей, да еще и по всей России? Тот факт, что на марш съезжались граждане со всей страны, не делало его, в глазах Михи, более допустимым, ведь чем больше людей, тем вероятнее, что будет бойня… Молодой мужчина был вынужден заставить себя прийти на Калужскую площадь, от которой по Якиманке начиналось шествие митингующих, чтобы Ерема не оказался втянут в эту акцию в полном одиночестве.

Утащив младшего товарища от петербуржцев, Миха протолкнул его через рамку металлодетектора. Он ожидал, что полицейские будут тщательно обыскивать всех участников марша, у парней были рюкзаки за плечами, однако, стражи правопорядка всего лишь изъяли у них бутылки с водой, даже не обратив на сумки особого внимания.

— Что угодно можно было пронести, — удивленно отметил Ерема, когда двое направились вперед по Большой Якиманке. Сзади них быстро копилась толпа, создавая давку у пунктов пропуска.

— И кого угодно, — мрачно ответил Миха, бросая оценивающие взгляды на толпу, которая нагоняла их на пути к Болотной площади, на которой должен был митингом закончиться народный марш. — Ты посмотри, какие тут персонажи шлындают. И это лицо вашей оппозиции? — с этими словами, парень показал на нескольких крепких, коренастых парней неопределенного возраста, передвигавшихся в людском потоке в черных футболках без надписей и других опознавательных знаков[98]. Эти люди, как подумалось Михаилу, не являлись фанатами мирных митингов.

Через какое-то время, передвигаясь медленным шагом, молодые люди дошли до уличного сгиба, на котором улица Большая Якиманка, параллельно со Старомонетным переулком, пересекалась с Кадышевской набережной. Вокруг парней толпа становилась все плотнее, вздымались в небо флаги Либертарианской партии России, движения «Солидарность», знамена анархистов и коммунистов. Впереди всех, прямо на ходу, дружно формировалась колонна «Левого фронта», недалеко от которой с зелеными шариками сновали экологи и защитники окружающей среды.

— Как много людей… — протянул Миха, не скрывая своего удивления. — Абсолютно разных людей… Раньше я думал, что только религия так сводит разные слои населения вместе.

— Ты не прав, Мишка, — подал голос Ерема. Раньше он сказал бы это робко, как самый молодой и неопытный член их компании, но здесь парень чувствовал себя, казалось, увереннее, чем где-либо. — Религия больше не объединяет. Вернее, конечно, разные люди веруют в Господа, это верно. Но теперь, если посмотреть, допустим, на посетителей храма, кого мы там увидим?

— Тебя и меня увидим, — ответил Миха. — Верующих людей увидим, служителей церкви.

— Бабулек и тех, кому плохо, — покачал головой Еремей. — Бандитов, может быть, грехи свои отмаливающих. Молодежь в церковь почти не ходит, счастливых людей в храме можно только на венчании увидеть. А ведь Бог — это радость, как же так случилось?

— Эти твои оппозиционеры тоже, если честно, не слишком радостны, — оглянулся вокруг Михаил.

— Воодушевления у них гораздо больше, — заявил мальчик. — Вот бы эти все люди еще и жили по-христиански, молились бы чаще. Тогда и организации были бы не нужны религиозные, все были бы вместе.

— О, дожили. Ты уже за роспуск нашей братии ратуешь? — вздохнул Миха.

— Нет, ты что! — испугался Ерема. — Миш, ты пойми меня… — он внимательно посмотрел на человека, который много лет был ему, практически, старшим братом. — Я в Бога верить меньше не стал, я тебе клянусь. Я люблю наших ребят, держу пост и помню все, что наши старшие наставники нам говорили. Ты прости меня, что я меньше времени сейчас уделяю тебе и остальным, это не со зла. Просто все эти люди… — он обвел вокруг себя руками, не замедляя хода. — Они мне симпатичны. Идеи у них разумные, они хорошего хотят. Они целеустремленные, не злые.

— Откуда ты знаешь? — усмехнулся Миха, которого тронуло вполне искреннее извинение Еремы. — Вон, сколько их.

— Вспомни, как ты раньше, зимой 2010-го года, говорил нам, что мирские законы не менее важны, чем Божьи? Рассказывал, что нельзя по совести жить, если кодексы не соблюдаешь? Так вот, оппозиционеры, они же тоже самое говорят, если вдуматься. Хотят, чтобы соблюдался закон, чтобы мирская власть была честной, легитимной. Это же КРУТО! — попытался объяснить Еремей. — Ты не согласен?

Миха вспомнил, как говорил все то, на чем основывал свои аргументы его младший друг. Неужели, это он спровоцировал Ерему на интерес к политике? И если так, почему же сам парень, тогда, не заинтересован в этих митингах? Что не так с людьми, что они все по-разному реагируют на одни и те же ситуации? Миха ведь тоже мог бы захотеть участвовать во всем этом, поддерживать тех, кто борется за права обиженных и оскорбленных. Или нет? Есть же в этой жизни то, что его волнует: когда Москву рвали на части распри на национальной почве, он лично, вместе с товарищами, участвовал во всех акциях, стоя на стороне русского человека…

— Согласен, — вздохнул парень, рассматривая лица участников Марша Миллионов, которые все больше сплотились вокруг него на Большой Якиманке. — Просто, наверное, политика — это не для меня.

— Это не политика, — тихо пояснил Ерема. — Это человеческая реакция. Желание всякого человека жить достойно: трудиться не за прожиточный минимум, выходить на пенсию без страха умереть с голода, отдать детей в сад, где есть места, не бояться полиции, не быть проигнорированным работниками жилищно-коммунальных служб, получать бесплатное медицинское обслуживание…

— А духовность? — не удержался Миха. — Ты сейчас о деньгах, в сущности, только и говоришь.

— Радость в душе приятна Богу, — твердо заявил мальчик. — Господь не завещал нам умирать с голову, или не уважать старость. В Библии сказано, что бесплотный, тщетный труд без результата — это наказание, а не образ жизни. Проще ведь верить в Царствие Небесное, если человек уверен в своем будущем здесь, на земле!

— В Бога нужно верить, не зависимо от того, сколько денег у тебя в кошельке, — заметил Михаил. Парни почти уже добрались маршем до моста, ведущего к Болотной набережной.

— Кому надо, те и верят, — согласился Еремей. — Я верю. Другие тоже верят. Поверь мне, оппозиционная деятельность никак не связана с добродетельностью. Зато коррупция и воровство — очень, даже, связаны. Они их исключают.

Миха решил закончить дискуссию о добродетелях и пороках, тем более что шум в толпе нарастал с каждой минутой. Народ все более слажено, поднимая над головой транспаранты, скандировал свои, ставшие уже привычными, лозунги: «Вор должен сидеть в тюрьме!», «Путин — позор России!», «Не пустим вора в Кремль», и, конечно же, «Путин — вор!».

Президент, если он, конечно, был в тот момент в Кремле, вполне мог бы услышать гром голосов 30 000 человек, разносившийся в направлении Большого Каменного моста, ведущего к Красной площади, который предусмотрительно перекрыли работники полиции. Мера казалась излишней, митингующие не собирались сворачивать с маршрута, ведущего на Болотную площадь, где, по слухам, разносившимся в толпе, монтировали сцену для выступления лидеров оппозиции, идущих во главе Марша Миллионов.

Противники любых оппозиционных действий против власти часто удивлялись (в том числе и на телекамеру) тому, почему именно вообще кто-либо из участников митингов, выражает некое свое недовольство. По их мнению, предпосылок для протеста, а, уж тем более, для революции просто нет, ведь выходящие, раз за разом, на Болотную площадь, люди не умирают от голода, хорошо одеты и размахивают предметами электроники. Кто-то из них прибыл на акцию на собственном автомобиле, некоторые явились с детьми, и, уж точно, все посетили митинг после окончания работы, которая у них есть.

Журналисты и эксперты назвали российский протест 2012 года «революцией сытых», потому что несогласие с политикой действующего режима выразили не «униженные и оскорбленные» жизнью люди, а рядовые граждане, у которых, на первый взгляд, все было благополучно. Такой образ опасно мог показаться неприятным и неправильным, он много эксплуатировался в негативном свете. «Началась революция шуб и сапог в стразах, революция айпадов и айфонов, фейсбуков и твиттеров»[99]. Однако, митингующие уже в начале 2012-го года сумели оторваться от неверной трактовки причин недовольства «среднего класса», указав, что причины протеста в России куда более фундаментальные, чем наличие или отсутствие «сытой жизни» каждого конкретного человека[100].

(с) Александр Бородай

Москва. На 20 минут позднее. Не день Й

Женя, вооруженный фотоаппаратом, шел быстрее других, плавно снимая на видео все движущиеся колонны. Парень и сам не заметил, как оказался на мосту, за которым уже ждал поворот на Болотную площадь. Прямо перед марширующими участниками лежал Большой Каменный мост, вход на который был перекрыт бойцами ОМОНа, стоявшими в 7 рядов.

— Простите… извините… Путин-вор! Дорогу… осторожно… — Евгений аккуратно, но настойчиво протискивался в толпе, с намерением добраться до Навального, Удальцова, Яшина и Быкова, которые должны были, после начала митинга, выступать со сцены.

Болотная площадь медленно, но верно заполнялась людьми, часть из которых, из-за нарастающей давки, рассредоточилась мимо согласованного места проведения митинга, все ближе к закрытому на вход мосту. Первые активисты, кто шел во главе марша, волей и неволей оказались в непосредственной близости к ОМОНовцам, которые неподвижно, но напряженно замерли, одетые в полную амуницию.

Подпрыгнув на месте, Женя увидел, что сцена в самом начале Болотной площади пустует, выступать на ней попросту некому. Среди участников шествия, ожидавших воодушевляющие речи от Навального и Удальцова, пробежал недовольный ропот: судя по всему, лидеры оппозиции, в экстренном порядке, меняли план проведения Марша Миллионов.

— Какого хрена там происходит? — возмущалась группа молодых людей, недалеко от места, где стоял Женя. — Егор, блин, мы с тобой зачем сюда пришли?

— Спокойно, пацаны, сейчас что-нибудь выяснится. Чего панику развели? — отвечал им побритый наголо парень в синей, растянутой футболке. — Стоим, ждем.

— Тут ОМОНа до фига, сейчас повяжут всех к чертям собачьим, — в полголоса, почти рычали ребята. — Туши свет, просто, ментов больше, чем на районе.

— Заткнитесь, братцы, — огрызнулся тот самый Егор, начав проталкиваться ближе к месту, где, по его предположениям, находились лидеры оппозиции.

Женя оглянулся вокруг, почувствовав, что народ вокруг него, действительно, источает недовольство, от оптимистичной, целеустремленной атмосферы, которая царила перед началом Марша, не осталось и следа.

— Все говорят, что Навальный утверждает, что полиция нарушила правила проведения согласованной акции, — донеслись до парня обрывки фраз. — Перекрыли проходы везде, где обещали оставить место для людей.

Между Болотной площадью и Большим каменным мостом, и вправду, становилось тесновато. Женя резко оглядывался по сторонам, только чтобы убедиться в том, что за ними, со стороны Якиманки, тысячи людей продолжают двигаться вперед, не подозревая о начинающейся впереди давке. Народ собирался на площадь, вот только пройти туда можно было лишь через узкий проход, оставленный ОМОНом, полностью оцепившим Болотную по всему периметру.

Спасаясь от непроизвольного давления сзади, парень, не переставая фотографировать, пробрался вперед, надеясь увидеть хоть кого-то из лидеров оппозиции. Поиски оказались бесплодными: вокруг было слишком много народа. В минуту, когда Женя решил, было, уже сдаться, толпа всколыхнулась. Те, кто стояли ближе всего к проходу на Болотную площадь, волной подались назад.

— Что там творится?! — парень уже сам чувствовал, что начал терять терпение.

— Это Удальцов и Навальный, они сели на землю! — возвестили участники акции.

— Ох ты ж… — только и смогу, что выговорить Евгений, которому тоже, внезапно, захотелось присесть.

«В соответствии с информацией, размещенной 05 мая 2012 года на официальном сайте ГУ МВД России по г. Москве[101], с 16.00 до 19.30, часов группе граждан согласовано шествие с заявленной численностью до 5 тыс. человек от Калужской площади по улицам Большая Якиманка и Большая Полянка через Малый Каменный мост до Болотной площади, где состоится митинг; проход на митинг будет организован со стороны Большого и Малого Каменных мостов, где также будут стоять 15 рамок металлодетекторов. Вместе с тем, на указанном сайте была опубликована схема проведения названных мероприятий, на которой были обозначены места размещения рамок металлодетекторов, маршрут шествия, участки перекрытия движения и место проведения митинга.

06 мая 2012 года в ходе передвижения людей к месту митинга было обнаружено грубое несоблюдение должностными лицами Правительства Москвы и ГУ МВД России по г. Москве ранее согласованной схемы и порядка проведения мероприятий. Так, сквер Болотной площади в нарушение опубликованной на официальном сайте ГУ МВД России по г. Москвы схемы (обозначен черным шестиугольником «митинг») был полностью оцеплен сотрудниками полиции. Проход к месту проведения митинга со стороны Большого Каменного моста был не организован и перекрыт. Рамки металлодетекторов в обозначенном на схеме месте отсутствовали. Проход со стороны Малого Каменного моста почти полностью перекрыт с оставлением узкого прохода на Болотную набережную»[102].

(с) Дж. Байрон

Москва. Это же время. Пока еще не День Й

— Мне кажется, или ход замедляется? — спросил Еремей, когда толпа вокруг него перешла почти на «черепаший шаг».

— Это из-за моста, по нему идут медленнее, — ответил Миха, держась поближе к парню. — Мы, вроде, не торопимся никуда.

— Это точно, — усмехнулся тот, с интересом рассматривая окружавших его людей.

Марш Миллионов собрал под собой представителей всех возрастов, профессий и увлечений. Еремей уже отметил отдельную колонну защитников окружающей среды; он слышал, что эти ребята, в том или в ином количестве, посещали все большие протестные акции, пытаясь привлечь внимание к вырубке Химкинского леса[103] и уничтожению Байкала[104].

Недалеко от них с Михой, развивалось несколько радужных флагов. Еремей, не слишком интересовавшийся символиками политических и около политических организаций, не сразу понял, кто именно участвует в шествии.

— Маш, а там кто? — спросил он, стараясь не тыкать пальцем.

— Эти? — несколько нахмурился Михаил. — Это… ну… нетрадиционные оппозиционеры.

— В смысле? — поднял брови мальчик. — Да ладно? Геи??

— Тише ты, — дал ему подзатыльник старший друг. — Разорался.

— Ну, мы же против них, в организации-то, — затараторил Ерема, шепотом. — Не думал, что они тоже за демократию.

— Мне всегда думалось, что все люди нетрадиционной ориентации, в первую очередь, за себя, а уж потом за все остальное. Потому что у них, у самих, проблем хватает… — осторожно произнес молодой мужчина. — Пошли подальше от них.

Но уйти далеко от колонны «ЛГБТ» (а это была именно она) парням не удалось, слишком уж медленно стал двигаться Марш Миллионов. Толпа колыхалась, «голова» марша жила, очевидно, какой-то своей жизнью за Малым Каменным мостом, о настроениях которой ни Еремей, ни Миха не смогли бы узнать даже при всем желании. С каждой минутой передвигаться становилось все труднее, вне зависимости от их желания, молодые люди оказались прижатыми к нестройным, но дружным рядам защитников прав людей нетрадиционной ориентации.

— Ну, и компания… — шепнул Еремей, глядя на их красочные плакаты и слушая зажигательные лозунги.

Компания, как бы Ерема того не хотел, привлекала его внимание. Представители «ЛГБТ» пребывали, в основном, в добродушно-воинственном настроении, много общались между собой и скандировали свои собственные речевки. Проходящие мимо них люди, впрочем, не слишком обращали на них внимание. Сзади команды «ЛГБТ» вообще шли националисты, время от времени, выкрикивая провокационные высказывания в сторону «нетрадиционных оппозиционеров».

— Миш? А вон там тоже «ЛГБТ»? — мальчик указал на группу девушек (по крайней мере, Ерема думал, что это девушки), вышагивающих рядом с радужными флагами, чьи лица были закрыты масками. Присмотревшись, парень понял, что маскируются активистки при помощи разноцветных колготок, завязанных на затылках, с прорезями для глаз и рта.

Миха хотел, было, ответить, но по лицу Еремея он понял, что тот и сам догадался, кто 6-го мая 2012-го года участвовал в Марше Миллионов. Девушки в импровизированных масках, носивших название «балаклавы», высоко подняли над головами плакат с надписью «FREE PUSSY RIOT»[105]. Мальчик аж сбился с шага, от шока, тупо, открывая и закрывая рот. До него медленно, но верно доходило, рядом с кем он оказался пойманным в толпе оппозиционеров.

О проделках панк-группы «PUSSY RIOT» членам организации, включая Ерему, наставники впервые рассказали 21 февраля 2012-го года. Всем с прискорбием сообщили о том, что феминистки и рабы искусства, одетые в короткие платья, закрыв лицо балаклавами вошли в Храм Христа Спасителя, установили на амвоне звукоусилители и другую музыкальную аппаратуру, а потом исполнили то, что сами они охарактеризовали, как «панк-молебен» «Богородице, Дево, Путина прогони»[106]. Старшие члены организации и все наставники эту акцию назвали не иначе, как «оскорбление чувств верующих людей» и «злонамеренное надругательство над святыней православного мира».

Еремей был в шоке. Ему было около 2-х лет от роду, когда он впервые посетил храм, но мальчик прекрасно помнил то чувство благоговения, которое посетило его в тот день. Улыбчивый, степенный батюшка, опкопивший его, стоящего в толпе прихожан с матерью, святой водой тоже отпечатался в его памяти. И церковные люди всегда поражали его с самого детства: тихий, спокойные, вдумчивые, трудолюбивые. В храме все эти качества, думалось мальчику, лишь усиливались.

Уже через несколько дней после акции панк-феминисток, Ерема посмотрел видео, которое они записали и выложили в Интернете, на котором девушки, дергая руками и ногами, падали на колени и отбиваясь от служителей храма. Наглость участниц группы поразила мальчика до глубины души. «Ну, можно же было сделать это в другом месте? зачем же идти в церковь?», размышлял он долгими февральскими вечерами.

Вокруг скандального молебна ходило много слухов и споров. Сторонники девушек утверждали, что никакого религиозного подтекста в выступлении «PUSSY RIOT» не было и быть не могло, ведь все их акции, проводившиеся в самых разнообразных местах, были всегда исключительно политическими[107].

Вот только Ереме было все равно. Его голова отказывалась принимать и осознавать то, что сделали эти женщины. Это было настолько дико, и так ввергло мальчика в шок, будто он узрел жертвоприношение младенца прямо в роддоме. Они должны были выбрать другое место, они просто обязаны были это сделать.

В заглушенном обидой верующего человека разуме не было место логике, как не было у Еремея ни малейшего желания даже попытаться понять мотивы этих людей. Мальчик слишком часто прибегал в церковь со своими обидами и горестями, после чего ему становилось легче, словно он посещал родную маму. А тут «маму» обидели, оскорбили. Какая же разница, по каким причинам это произошло?

Он слышал, что участниц группы «PUSSY RIOT» посадили в тюрьму, знал, что над ними готовился суд. Молодой человек не жаждал мести, не хотел над ними публичной расправы, потому что это противоречило православным устоям, по которым нельзя было ненавидеть и судить. Ему просто хотелось, чтобы они исчезли, а кощунство в храме, пусть и не самом любимом его храме, скорее забылось. А еще, Ерема понятия не имел, что оппозиция, по отношению к которой он с каждым днем испытывал все больший восторг, выражала поддержку этим наглым девчонкам.

И снова его захлестнуло чувство обиды. Почему эти здравомыслящие, добрые люди их защищают? Неужели, тот факт, что феминистки руководствовались, якобы, политическими мотивами, склонил активистов на их сторону? А как же мораль, исторические ценности, уважение, наконец?? И что, какой-нибудь Алексей Навальный, борец за справедливость, считает, что эти девки поступили правильно? Он ведь человек с высшим образованием!

— Господи, Господи… — Ереме показалось, что он может потерять сознание и упасть, и тогда его затопчут они, эти сторонники танцев на алтарях, закутанные в цветные флаги и розовые колготки.

— Ты чего? — увидев его реакцию, Миха всполошился всерьез.

— Они… они тоже… оппозиция? — пробормотал мальчик.

— Мерзко, — согласился Михаил. — Но это демократия, о такой ее стороне ты не задумывался?

— Не в демократии дело! Это хулиганство! Выпороть бы их… — перед мысленным взглядом Еремы, снова, пронесся ролик, в его ушах зазвучали гневные высказывания наставников его организации. — Святотатство…

— Ерема, в наше время это понятие очень растяжимое, — предупредил его Миха.

— Я не хочу с ними идти, — всполошился, вынырнув из воспоминаний, заявил парень. — Я вообще не хочу тут находиться. Подумать только, эти оппозиционеры даже допускают, что могут поддерживать такую… такую… ЕРЕСЬ!

На последнее его слово обернулись активисты колонны в защиту «PUSSY RIOT». Прорези на их балаклавах не давали точно увидеть выражение их глаз, но Ереме показалось, что они смотрят с возмущением и ненавистью.

— Ухожу отсюда, ухожу! — резко заявил мальчик. — Ты со мной?

— Куда?! — Миха был ошарашен. Абсолютно счастливый парень на глазах у него впадал в истерику. — Тут ОМОН по периметру.

— Они меня выпустят, — шмыгал носом Еремей, срываясь с места, расталкивая участников Марша, с которыми рядом он находиться больше не желал.

Так называемое «дело PUSSY RIOТ», которое в августе 2012-го года рассматривалось в Хамовническом суде Москвы судьей Мариной Сыровой, вызвало большой резонанс не только по всей России и заграницей, но, так же, и в рядах оппозиционеров. Не имеющая официальных лидеров, разрываемая на части разницей в политических взглядах, оппозиция оказалась вынужденной каким-то образом отреагировать на скандальный процесс над тремя девушками, — либо поддержать, либо осудить их действия. Моральные аспекты «панк-молебна» в Храме Христа Спасителя для некоторых православных граждан, входящих в протестное сообщество, оказались важнее любых политических мотивов и убеждений[108], по которым он был совершен, что привело, в том числе, к «расколу» внутри оппозиции[109].

Недовольные проведенной девушками из PUSSY RIOT акцией, осознав, что некоторые лидеры протестной среды поддерживают обвиняемых и не видят ничего в их действиях, что заслуживало бы уголовного наказания, разочаровались в тех, кто ранее был для них примером для подражания, обвиняя их в бездуховности и в бескультурье. Трудно оценить, насколько негативно этот раскол сказался на количестве оппозиционных активистов.

(с) Владимир Березин

Москва. На 3 минуты ближе ко Дню Й

Леся, окруженная толпой знакомых активистов из Санкт-Петербурга, некоторые из которых, по окончанию последней ночи, стали ей почти родными, задорно выкрикивала лозунги. Сзади нее, выстроившись в ряд, вышагивали ребята, в руках у которых с трудом умещался длинный белый баннер с большими черными буквами. Надпись «ПЕТЕРБУРГ ПРОТИВ ПУТИНА», длиной в 25 метров, была еще несколько дней назад привезена в столицу на частном автомобиле. Баннер создавался активистами специально, чтобы занять по ширине Невский проспект, и на Большой Якиманке, близ Малого Каменного моста, попросту не помещался[110]. Активисты, держащие гигантский лозунг, с трудом передвигались, прорезиненная материя морщилась, буквы грозили наслоиться друг на друга.

— Смотрите, мост! — скомандовал кто-то, указывая на Лужков мост, находившийся справа от основного маршрута движения шествия. — Предлагаю свесить наш шедевр вниз, как раз, по длине полностью уместится.

— Поддерживаю, — кивнула Леся, пропуская людей с баннером, они уходили вбок. Идущая впереди толпа почему-то начинала тормозить и замелять шаг. — Я хочу сфотографировать эту красоту.

Молодая девушка, оставив друзей и знакомых в колонне, направилась вперед, пытаясь протиснуться через скопление митингующих. Уже через 20 метров это стало, практически, невозможно.

— Чего там? — спросили у Леси ее друзья-активисты, когда она вернулась с озадаченным выражением лица.

— Да, черт его знает, — отмахнулась она. — Ох, плохо мне… Народ, давайте плакат вывесим, а потом за водичкой сходим, можно? Я сейчас до моста спущусь, всех вас запечатлею.

— Давай, через 10 минут мы тебя забираем, — кивнули несколько знакомых. — Дойдем до кафешки, тут, недалеко. Телефоны подзарядить нужно, заодно покушаем.

Леся, крепче сжав фотокамеру, двинулась на спуск с моста, надеясь, что набережная со стороны Якиманки свободна для доступа. Вокруг нее толпились люди, которые так и не могли понять, почему Марш Миллионов резко затормозили ОМОНовцы.

Митинговая процессия, начавшаяся от Калужской площади, растянулась на всю длину улицы Большая Якиманка. Большинство участников марша, которые не пересекли до 17.00, 6-го мая 2012-го года Малый Каменный мост, так и не смогло добраться до Болотной площади. С большой задержкой, по смс и мобильным звонкам, некоторым из них удалось выяснить, что митинг так и не состоялся, а выход с моста был перекрыт полицией еще до еще ожидаемого начала…

(с) Авраам Линкольн

Москва. Тоже время. Жаль, что не День Й

Не выключая режим видеосъемки на фотоаппарате, Женя двигался между людьми, которые, один за другим, садились на землю. Их товарищи сначала удивленно смотрели на них, но затем, неуклонно, тоже опускались рядом, оглядываясь по сторонам. Парочки, взявшись за руки, располагались на асфальте, скрестив ноги. Вокруг царил одобрительный гул.

— Удальцов, Немцов и Навальный объявили о сидячей забастовке возле "Ударника"! — ветер донес до Евгения слова депутаты Законодательного собрания Вологодской области, который, оказалось, в тот момент выступал со сцены. Митинг, вроде бы, формально имел место, выступали музыкальные группы и спикеры, вот только большая часть желающих помитинговать до Болотной площади, судя по всему, просто не дошла.

Женя не видел, что происходило на площади, обзор закрывали головы участников марша, но он почувствовал, как многочисленная толпа, взяв себе полсекунды на размышление, волной ринулась вон с Болотной, на призыв лидеров оппозиции, находящихся у кинотеатра «Ударник». Парень поспешил отойти на самый край имеющегося уличного пространства, как раз вовремя, чтобы его не смели с ног возвращающиеся люди.

«Пятачок» между Болотной площадью и Каменными мостами стремительно заполнялся толпой, вклинившейся в его центр, заставляя тех, кто стоял у Малого и Большого мостов двигаться вперед, все ближе к шеренгам ОМОНа, перекрывавшим проезжую мостовую часть со всех сторон.

Парень оглядывался, пытаясь оценить обстановку. Кое-где народ продолжал опускаться на землю, воодушевленный идеей сидячей забастовки, хотя никто из них не видел ни Навального, ни Удальцова, и даже не знал о причинах внезапной «смены формата» Марша Миллионов. Повинуясь чутью несостоявшегося журналиста, Женя переместился ближе к Большому Каменному мосту, где плотность толпы все возрастала.

Он чувствовал эту едва уловимую вибрацию в воздухе, когда народ, не совсем уверенный, что ему теперь делать, просто пытался устоять, стараясь быть подальше от кордонов ОМОНа, но не в силах долго держаться под нарастающим прессом со стороны Болотной площади, на выходах с которой собиралось все больше и больше людей. Первые ряды митингующих, рискуя оказаться нос к носу с полицейскими, на полузакрытых касками лицах которых четко читался запрет приближаться к ограждениям Большого Каменного моста слишком близко, мужественно держали строй, но их уже опасно плотно прижимал к ограждениям людской поток. Стремясь быстрее покинуть Болотную площадь, чтобы присоединиться к отрезанным на Малом Каменном мосту участникам марша, митингующие бессознательно давили на дальние группы оппозиционеров, сдвигая их прямо на полицейские кордоны. Остановить этот «пресс» не было никакой возможности, механизм был запущен и его никто не контролировал.

Находящемуся сбоку Жене было чуть проще, чем тем, кто стоял в центре. Попытавшись оказаться на возвышении, задрав голову и подняв камеру над собой, парень продолжал снимать видео и фотографировать. Обзор у него был чуть лучше, чем у других, поэтому он, одним из первых, заметил начавшееся движение среди ОМОНовцев.

Выстраиваясь в «змейку», с руками на плечах друг у друга, полицейские резко ворвались в плотные ряды митингующих, которым некуда было деться с «пятачка» у Болотной площади. Толпа бросилась врассыпную, пытаясь увернуться от захвата ОМОНовцев, которые готовы были скрутить кого попало. Первые задержанные активисты даже не поняли, как стали предметом «винтажа».

— Осторожно! — разнеслось над площадью, когда толпа, словно губка, «отпружинила» передние ряды людей обратно к полицейскому ограждению.

Поток людей разорвал полицейскую «змейку», рассоединив руки на плечах оперативников. В один миг ОМОНовцы остались поодиночке, отдельно, в толпе, что привело к их скорейшему бегству назад, к «живому ограждению» из сослуживцев. Им в след раздавались выкрики, кто-то из митингующих подставил полицейскому подножку под одобрительный гул.

А, между тем, пресс со стороны Болотной площади все нарастал. Женя уже чувствовал его на себе, не в силах сопротивляться натиску толпы, толкающему его вперед, к Большому Каменному мосту. ОМОН, очевидно, тоже почувствовал это неуменьшающееся давление: пытаясь сохранить перекрытие проезжей части, полицейские сомкнули ряд, плотно взяв друг друга в хватку «под локоть».

Передвигаться в давке было уже практически невозможно, за всех и каждого двигалась людская масса, живущая своей жизнью. Вспышки фотоаппаратов на «пяточке» возле Болотной площади мелькали все реже: слишком трудно было управлять своим телом и поднимать руки. Зажатые в тески оппозиционеры даже не могли упасть в этой давке, впрочем, Жене было страшно подумать, что произошло бы с теми, кто оказался бы на земле.

Митингующие, вначале поддержавшие сидячую забастовку, спешно поднимались с колен. Протест «на земле» исчерпал сам себя, медленно превращаясь из политической акции в борьбу за контроль собственными движениями. Ближе к Болотной площади, люди вышли на «пятачок», утыкаясь в спины других митингующих, не зная, куда деваться, но и не желая разворачивать и уходить, тем более что возврат на Малый Каменный мост был невозможен.

— Я вообще не соображаю ничего, — пожаловался, возникший из неоткуда, тот самый парень угрожающего вида, который до этого, как помнил Женя, уговаривал своих друзей не бояться ОМОНа. — Брат, не подскажешь, что там происходит?

Евгений и сам толком не мог оценить происходящее. Полиция, упираясь сапогами в асфальт, сдерживала толпу, в которой перемешались флаги и люди всех политических взглядов. Ни о каких колоннах, формировавшихся в начале марша, речи быть уже не могло. «Первую линию» между ОМОНом и другими участниками акции составляли журналисты. Женя только удивился их храбрости: некоторые репортеры, молча, не издавая ни звука, находились эпицентре того, что грозило перерасти в мясорубку, и не пытались уходить. Какого-то молодого мужчину, фактически, прибило к строю ОМОНа всем его телом. Он протиснул голову между локтями стражей правопорядка, которые этого даже не заметили, и тяжело дышал. Таких, как этот журналист, было много: некоторые старались двигаться, упираясь в грудь полицейских руками и сопротивляясь давлению сзади, другие уже сдались, ограничив свои движения до минимума, почти повиснув на живом заграждении из оперативников.

— Давят их… — мрачно ответил парень, отметив, что толкать его начинают в толпе все более активно. Люди задвигались, с каждой секундой налегая на строй ОМОНа все сильнее.

— Не давят… — мгновение подумав, покачал головой его новый знакомый. — ПРОРЫВАЮТ.

— Чего? — удивленно переспросил Женя.

— Люди уже сами вперед подаются. Фанаты так же прессуют полицаев, чтобы прорвать цепь. Я знаю, сам делал… — попытался объяснить тот, и, судя по всему, был прав. Новый поток людей подался вперед, увлекая его за собой, одновременно потянув в сторону.

— Прорыв? — пробормотал Женя. — Это… хорошо?

— Прорыв? Есть прорыв?! — услышали его окружающие люди, запертые в толпе. — Ребята, прорыв! Поднажмем! На Кремль!

6-го мая 2012 года несколько тысяч участников акции «Марш Миллионов» оказались «заперты» перед полицейскими ограждениями, перекрывающими вход на Большой Каменный мост. Одновременно с этим, большое количество людей, ранее заполнившее Болотную площадь для участия в оппозиционном митинге, покинуло эту площадку, создавая дополнительную давку на перекрытой территории.

Участники марша, фактически ограниченные в передвижении, вынуждены были группироваться самостоятельно, избегая сильного давления со стороны Болотной, а так же систематических попыток задержаний, которые предпринимали бойцы ОМОНа. Такие попытки некоторые участники Марша Миллионов позднее охарактеризовали, как провокацию со стороны полиции, так как к походу митингующих на Кремль никто не призывал. Считается так же, что лидеры оппозиции сами навлекли на себя первые задержания, так как объявили сидячую забастовку, отказывались покидать площадь бессрочно, требуя транслировать их обращения на всю страну, с использованием федеральных телевизионных каналов. Сами оппозиционеры считают, что «смена формата» мероприятия не могла дать полиции право задерживать участников, ведь действо происходило в рамках времени, отведенного на согласованную акцию.

Обстановка, спровоцированная нарастающей давкой, отсутствием четких указаний от каких-либо лидеров и общее недовольство работой правоохранительных органов, привело, около 18 часов вечера, 6-го мая, к первому из нескольких прорывов полицейского ограждения на Марше Миллионов. В центре цепи ОМОНа, фактически неся перед собой журналистов, толпа прорвалась сквозь полицейские ряды.

Считается, что первый прорыв был, фактически, вынужденным. Люди, сдавленные между напирающей толпой и оцеплением ОМОНа, почти ради спасения собственной жизни, силой оказались по ту сторону полицейской цепи. Еще в начале Марша Миллионов, когда «пятачок» возле Болотной площади был пуст, в СМИ поступали сведения о том, что в развитие акции ожидается кровавая давка[111]. Откуда такие сведения могли взяться — не понятно, но они полностью подтвердились.

Сотрудников ОМОНа, действовавших, впрочем, очень мягко и просто державших строй, обвиняют в том, что они не разомкнули руки и не пропустили людей, которые задыхались в давке, в том числе, и журналистов. Позднее, оценку действиям ОМОНа дало и правительство, которое заявило, что полиция действовала исключительно правильно и разумно.

(с) Сергей Мырдин

Москва. На 2 минуты ближе к Дню Й

Егор, продираясь через толпу при помощи локтей, давно потерявший всех своих товарищей, сам не заметил, как оказался в непосредственной близости от места, где произошел народный прорыв полицейского оцепления. Просвет между темными фигурами ОМОНовцев, не удержавших оцепление, стремительно расширялся.

Первые люди, прорвавшиеся на Большой Каменный мост, сначала не совсем поняли, что произошло. Некоторые из них остановились сразу за спинами полицейских, согнувшись пополам и пытаясь отдышаться. Давка на «пятачке» у Болотной площади не ослабевала, но Егор хотя бы мог двигаться, с трудом представляя, как чувствовали себя раздавленные люди в «первом ряду» Марша Миллионов.

— Не стоять! — рассержено, на взводе, кто-то толкался за спиной парня. — Используйте же эту возможность!!

Егор, краем глаза наблюдая за тем, как медленно и нерешительно в образовавшуюся прореху в рядах полиции перекачивают люди, лишний раз убедился в том, что никто из них не планировал «идти на Кремль». Если бы прорыв был организованным, ряды ОМОНа, тщетно пытавшиеся восстановить оцепление, давно были бы сметены на асфальт. Оппозиционеры не только не рванулись вперед, они стояли на месте в замешательстве.

Быстро уходили на свободу журналисты, которых «на передовой» было больше, чем простых граждан. Теперь репортаж можно было вести из-за спин полицейских, чей ряд дергался, как змея, которую перерубили пополам. Двум концам оцепления никак не удавалось соединиться, люди снова и снова проходили в образовавшуюся прореху, не давая полицейским сцепиться локтями[112].

— Шевелись! — оттолкнул кто-то Егора, направляясь в образовавшийся проход.

Парень, стоявший уже почти нос к носу с полицейскими, понял, что поток людей, желающих покинуть оцепление, растет с каждой секундой. Новость о прорыве, о котором митингующие вдали от оцепления и понятия не имели, разносилась среди участников не сразу, но быстро. Стоявшие в районе кинотеатра «Ударник» люди, которым до места прорыва было достаточно далеко, рванули туда, увлекая за собой все большую волну участников.

— Сейчас будут закрывать… — пробормотал Егор, прекрасно понимая, что ОМОН ни в коем случае не сдаст свои позиции.

— Разойдись! — провозгласил кто-то, и прямо перед лицом Егора замелькала огромная белая лента нескольких метров в длину, которую над головами понесли митингующие. Процессия с белой лентой так же начала прорываться через ослабевшее оцепление.

Этим людям не удалось перейти на территорию Большого Каменного моста. Разрыв неумолимо смыкался. Митингующиех, которые оказались «по ту сторону» и вели себя буйно, скандируя лозунги и размахивая руками, немедленно задерживала полиция. За некоторыми из них приходилось побегать: ребята вырывались, оставляя в руках ОМОНовцев кофты и куртки. Логичным шагом было бы, возможно, отвлекать полицейских, держащих строй, из-за их спин, но атака «с тыла» на ОМОН не случилась.

Строй замкнулся, не оставив и следа от места прорыва, только взбудораженные лица людей, которым удалось перейти «на ту сторону». Эти ребята, казалось, сами не знали, что им теперь делать: они остались одни, окруженные большим количеством полиции, которая, впрочем, не обращала на них внимание. Стражам порядка было не до тех, кто стоял у них за плечами: недалеко от центра оцепления кто-то зажег и бросил дымовую шашку. Возрастала активность митингующих.

Несколько десятков человек, которым удалось прорваться через оцепление ОМОНа, разбрелись по Большому Каменному мосту. Некоторых из них полиция задержала немедленно, однако, определить, по какому именно признаку осуществлялся «винтаж» не удалось. Очевидно, что первыми под задержания попадали люди, пытавшиеся атаковать полицейских.

Судьба «прорвавшихся» активистов разнообразна. Некоторые из них, за спинами ОМОНа, умудрились дождаться второго прорыва, после которого к ним присоединились новые люди. Большинство из них попало в объективы видеокамер и фотоаппаратов. Части граждан, прорвавшихся на мост, было суждено вступить с полицией в рукопашный бой, после чего шлемы ОМОНа, сорванные ими с голов оперативников, были сброшены в Москву-реку.

(с) Сергей Мырдин

Москва. 20 минутами ранее. Не день Й

Голова у Леси раскалывалась, от тяжелого рюкзака болели плечи, а от бессонной ночи и все остальное тело стало противно ныть. Ее сил хватило ровно на то, чтобы сфотографировать большой белый плакат, отлично вписавшийся по размеру на Лужков мост, после этого в глазах у молодой женщины потемнело, и она была срочно, почти под руки, вынесена в митинга до ближайшего ресторанчика быстрого питания.

Все столики в незамысловатом заведении были заняты, казалось, москвичи либо пошли на Марш Миллионов, либо вообще решили не выходить из помещений на улицу в центре города. Зайдя внутрь, Леся осмотрелась.

— Вы идите, закажите еду, — попросила она. — А я найду стол, рядом с которым есть розетка…

Подзарядить телефоны требовалось в самое ближайшее время, в течение всего дня Леся постоянно кому-то звонила, что-то писала или снимала прямо на мобильную камеру. Некоторые абоненты, с которыми она желала пообщаться, были недоступны, что Лесю невероятно напрягало. Даже не участвуя в митинге и базируясь в отдалении от Малого Каменного моста, питерские активисты успели догадаться, что что-то с Маршем Миллионов пошло не так, как планировалось заранее. В Twitter Навальный писал призывы не расходиться от театра «Ударник» и просил привозить митингующим воду и палатки. Как выяснилось, началась сидячая забастовка. Лесе, сидящей в кафе, от этого новости особого толку не было, ведь она была далека от места развития событий, однако, теперь у нее было время спокойно сесть и подумать, как поступить дальше. Если митинг должен был принять бессрочный характер, то, возможно, возвращение в Петербург следовало отложить?

Заметив единственный в кафе стол, рядом с которым возможно было зарядить телефоны, молодая женщина направилась прямо к нему. Столик, впрочем, был занят тремя женщинами, но Лесю это не слишком стесняло. Ее после выборов президента 4-го марта вообще мало что можно заставить стесняться, так сказывалась на ее характере борьба за свои и чужие права.

— Ужасно извиняюсь, не согласитесь ли вы поменяться местами? Мы тут приехали из Петербурга, спасаем страну от развала, коррупции, жуликов и воров, очень надо телефон подзарядить! — спросила Леся, для верности помахав проводом и мобильным аппаратом.

— Вы с этого митинга, что ли? — несколько затравленно оглянулась одна из посетительниц кафе, указав в сторону улицы. — Ох…

— Что???? — надула щеки Леся. Снова ее старания на благо Родины не оценили.

— Да, лучше бы дома сидели, девушка, — покачала головой другая дама, все-таки вставая со своего места. — Детей рожали, мужа кормили. Вот что спасет Родину от развала.

— Знаете, меня муж на этот митинг и отпустил, при этом заявив, что детей в этой стране, в том состоянии, в каком она есть сейчас, он не хочет, — хмыкнула Леся. Женщины, в шоке, переглянулись.

— Ммм… ну… ладно… — все трое поднялись, полностью уступая гостье из Петербурга столик и, вместе с ним, розетку.

Она внимательно проследила за ними, уходящими в другую часть кафешки, понимая, что все их разговоры до конца дня будут касаться исключительно политики. Опустившись на шаткий стул, молодая женщина поставила на подзарядку мобильные телефоны, а после просто обрушилась на столик, закрыв голову руками.

Как же она устала. Могла ли Леся когда-нибудь представить, что политика и активная гражданская позиция отнимает столько сил, времени и нервов? Она всегда была сильной, а сейчас ломалась, как расшатанная башня из кубиков. Ее душа болела за каждого, кто выходил на любую акцию, за то, чтобы все они были целы и здоровы, потому что они, в отличие от Навального, Удальцова и Ксении Собчак, ставшими символами протеста, не казались неуязвимыми, бессмертными, недосягаемыми.

Леся, в очередной раз, набрала телефонный номер Димы, который, как она знала, не пошел с петербургской колонной активистов, а, наоборот, постарался оказаться в компании оппозиционных лидеров, во главе Марша Миллионов. Парень не отвечал ни на один звонок с самого начала шествия.

Вернувшиеся от кассы товарищи заботливо принесли ей еды и кваса, который показался Лесе напитком богов. Она теперь понимала, как, исторически, революционеры и оппозиционеры умели довольствоваться малым: когда ты измотан, тебе и черствый хлеб покажется райским лакомством. «Чем больше есть у человека, тем больше ему нужно», думала Леся, вспоминая упитанных депутатов Государственной Думы Российской Федерации.

— Ты чего? — спросили ее, словно, откуда-то издалека.

— Устала, — пожаловалась молодая женщина, рассеяно, и тут зазвонило сразу несколько телефонов, так, что ребята подскочили. — Слушаю?! — прокричала Леся в трубку.

«Вы где? Вы на Болотной? Тут жесть!», раздалось из динамика. «ОМОН бьет людей!!!»

После скорого восстановления полицейского оцепления возле Болотной площади, ОМОН начал все чаще предпринимать попытки к задержанию людей из толпы. Давка после Малого Каменного моста ослабла, так как активисты рассредоточились по Большой Якиманке: часть направилась на Лужков мост, а некоторые и вовсе, покинули акцию.

Действуя практически наугад, полиция выхватывала из толпы всех, кто попадался под руку, однако, оставшиеся на «пятачке» люди, очевидно, задержались не зря. Они скандировали «мы не уйдем!» и «позор!», обращаясь к ОМОНу, а потом делали то, чего раньше ни на одном митинге не случалось: задержанных вырывали из рук полиции и прятали за спины[113]. Отпор митингующих полицейским был зафиксирован на множестве фотографий, и привел, в том числе, к травмам в рядах сотрудников ОМОНа.

(с) Гилберт Кийт Честертон

Москва. Чуть позже и уже ближе ко Дню Й

Женя, практически, взлетел на газон, находившийся на углу Болотной площади, чтобы оказаться как можно дальше от полицейских, начавших операцию по разгону Марша Миллионов. Не прекращая держать оцепление, ОМОН перебросил часть сил на захват и задержание митингующих, которых с силой теснили в сторону Лужкова моста. Одновременно с этим, из парковой зоны, где одиноко стояла никому не нужная сцена для несостоявшегося митинга, начали появляться, один за другим, оперативники в полном боевом обмундировании[114]. Рассекая толпу на сектора при помощи передвижений в ряд, друг за другом, полицейские окружали и хватали граждан, производя «винтаж» в считанные минуты. Захваты происходили в нескольких точках «пятачка» одновременно, с каждой секундой количество ОМОНа возле площади только увеличивалось. Стоило полиции вклиниться в толпу, как люди резко подавались назад, образуя вокруг задержанных и ОМОНовцев пустое пространство, пятясь, задевая других и едва удерживаясь на ногах.

Женя в замешательстве смотрел на происходящее вокруг, позабыв даже о том, что ему нужно продолжать фото- и видеосъемку. Прямо на его глазах, полиция хватала людей, просто стоявших на тротуаре, ничего не понимающих. Большинство из них ни то, что не оказывали сопротивления, но и хотели уйти, было бы куда. Некоторые из молодых людей, впадая в оцепенение, не сопротивлялись, позволяя уводить себя в автозаки, где уже сидели десятки других задержанных активистов. Другие люди, наоборот, пытались сопротивляться, объясняя полиции, что законов они не нарушали, за что им, моментально, заламывали руки, волоча задержанных по земле.

Раздираемая на части ОМОНом, толпа бросилась врассыпную. С ужасом, Евгений заметил, что среди людей были родители, державшие на руках маленьких детей, старики и молодые люди, которым, казалось, не было еще 18-ти лет. Эти граждане пришли на мирный митинг. Стоя в окружении разъяренного отряда особого назначения, народ не знал, как себя вести. Пользуясь их растерянностью, полиция продолжала «винтаж», намереваясь задержать и разогнать всех, до последнего участника Марша Миллионов.

— Я на это не подписывался! — кричал рядом с Женей какой-то мужчина в легком пальто, с печалью интеллигентных средних лет на усталом лице. Бойцы ОМОНа вели его под руки, он пытался ослабить их хватку. — Это мирная акция! Нас спровоцировали!

— Молчать, — приказал один из полицейских из-под круглого, блестящего защитного шлема, еще сильнее заламывая мужчине руку.

Евгений, сжав зубы, сделал несколько крупных кадров. Полиция, как ни странно, не обращала никакого внимания на журналистов, за исключением того, что репортерам попадало от ОМОНа так же сильно, как и простым гражданам. Оперативники не интересовались наличием журналистских удостоверений у задержанных, их проверяли уже в автозаках, после «винтажа».

В моменты, когда полицейские отвлекались на задержание мирных граждан, из толпы выныривали люди, не желавшие сдавать «пятачок» у Болотной площади без боя. Некоторые из них находились в тени парковой зоны, а затем, внезапно, спрыгивали на тротуар и бросали в спины бойцам ОМОНа все, что удавалось подобрать на земле. Предметы летели, словно снаряды из катапульт, не с силой и прямо в полицию, а по дуге, снизу вверх, а затем снова вниз, прямо в толпу, в которой смешались оперативники и простые люди.

В шоке, Женя разглядел в толпе пожилого старичка с небольшой авоськой в морщинистых руках. На секунду парню показалось, что беззащитного дедушку просто затопчут, слишком медленно он передвигался, очевидно, не понимая, что происходит вокруг него. И какого же было удивление парня в тот момент, когда пожилой человек, слегка наклонившись и затормозив недалеко от оцепления ОМОНа, спокойно вытащил из своей авоськи половину кирпича и, даже не изменившись в лице, кинул этот кирпич прямо в толпу? Молодой человек чуть не выронил свой фотоаппарат от неожиданности. Это что было? Дедушка заранее, дома, запасся кирпичом, собираясь идти маршем на Кремль? Или ему этот кирпич выдали организаторы митинга? Кто пропустил деда через рамки с таким грузом в сумке? И почему бросание камней происходит с таким меланхоличным выражением на его лице?

Были в толпе и другие, куда более страстные драчуны. Множество людей, все в тех же черных футболках, которые взгляд парня выхватывал из толпы целый день, казалось, просто лезло на рожон, провоцируя ОМОН применять силу. В полицию летели откуда-то взявшиеся стеклянные бутылки[115], комья грязи и куски асфальта. Брусчатка под ногами митингующих пошла трещинами, люди опускались на колени и, отрывая куски темной, шершавой субстанции, наугад кидали их в сторону полицейских. Одновременно с этим, часть оппозиционеров вступила с ОМОНом в рукопашную, отрывая материю от их амуниции, сдирая с их голов черные каски.

— Позор «космонавтам»! — скандировала толпа, в которой не осталась уже, в какой-то момент, ни одного человека, который не хотел подраться с полицией. Со стороны Лужкова моста и набережной, митингующие строили баррикады, используя для этого железные заборы, которыми для тех же целей обычно пользовались стражи правопорядка. Когда заборы стали недоступны, молодые люди перевернули несколько туалетных кабинок ярко-голубого цвета. Из них баррикады получились куда более внушительные, не смотря на отвратительный запах, волна быстро которого накрыла Болотную площадь.

Большая часть участников Марша Миллионов вынуждена была оставить Малый Каменный мост после начала задержаний со стороны ОМОНа и правоохранительных органов. Часть граждан покидала окрестности Болотной площади в шоке и расстройстве, называя акцию «побоищем» и «провокацией». «Нужно уезжать из этой страны», озвучила свое мнение для одного из петербургских журналистов пожилая женщина, москвичка, с трудом покинувшая «поле боя» на Болотной площади невредимой.

Результатом митинга стало всеобщее убеждение, что мирному протесту в России 6-го мая 2012-го года пришел конец, и далее ситуация с митингами будет только радикализироваться. Против радикализации резко высказались такие оппозиционеры, как Ксения Собчак, которая всегда была сторонницей мирных, законных реформ, однако, в ответ на это другие сторонники оппозиции, например, Михаил Ходорковский, утверждали, что радикализация уже неизбежна[116].

(с) Алонсо Арджуна

Москва. На 20 минут позднее

— Твою мать! Что делать? Что-делать-что-делать-что-делать-что-делать???? — впадая в панику, Леся с ужасом заламывала руки, глядя на полулежащего перед ней на асфальте парня, знакомого по одной единственной автобусной поездке до Москвы менее дня назад.

Молодой человек держался на лоб, по которому текла кровь. Струйка была небольшая, но Леся оказалась на грани шока, увидев, как парень, размазывая красноватую жидкость по лицу, пытается добраться до них, стоящих недалеко от Лужкова моста, не упав и удержавшись на ногах.

— Какого хрена там происходит?! — нервно перечитывали Twitter в своих телефонах другие активисты.

— ОМОН… дубинками машет… всех бьют, почти без разбора… — с трудом пытаясь отдышаться, заговорил пострадавший. — У людей шансов нет…

— Это точно… — схватилась за голову Леся, увидев, что на шее у парня болтается журналистская пресс-карта, на которой тоже виднелись кровавые брызги. — Ты чего полез с полицией-то биться?

— Там дети, — коротко ответил он, и у Леси сердце упало куда-то в пятки.

— Надо же их выносить! — заорала она.

— Подход перекрыт, — кто-то из знакомых ребят, тех самых, которые кормили уставшую Лесю в кафе, указал вперед, в сторону дальнего от них края Болотной площади. — Надо уходить, скоро все ближние улочки тоже перегородят. Если это уже, конечно, не случилось… — добавил он.

— Куда уходить? Как уходить? Тут человеку плохо! — возмутилась Леся, воинственно размахивая рюкзаком, который она со злостью зажимала в руках.

И тут они стали появляться отовсюду, эти окровавленные, пошатывающие, стонущие от боли люди. Словно зомби, изо всех сил заставляя себя передвигаться, участники Марша Миллионов пытались вырваться с «пятачка», на котором уже час продолжался винтаж.

— Боже… — охнули ребята, в шоке, наблюдая за тем, как побитые граждане медленно проходят мимо них. Кто-то упал прямо на тротуаре. Отплевываясь кровью, какой-то парень попытался приложить к ссадине на щеке случайно найденный подорожник.

— Вообще, что ли, ошалели?! — заорала Леся. — Средневековье какое-то, а не правовое государство! Врача нужно звать!!!

— Пошли, я где-то на углу видела кареты «скорой помощи», — вспомнила одна из петербуржских активисток, у которой лицо было белее ее оппозиционной ленты.

Оставив новых старых знакомых промывать раны побитых участников марша водой из бутылок, которые были куплены в ближайшем кафе, Леся с подругой бросились искать врачей. «Скорая» и ее персонал особенно и не скрывались, спокойно ожидая по периметру парковой зоны, недалеко от «пятачка» площади. Один фельдшер сидел прямо за рулем, в кабине. Двое других курили по сигарете рядом со служебным автомобилем. Из салона доносилась тихая музыка:

«Ах, как быстренько мы наладились

Совмещать нашу совесть с выгодой

Подавая у паперти на жизнь,

За которую нам не стыдно…»[117]

— Здрасте! — слегка запыхавшись, Леся подбежала к медицинским работникам, привлекая их внимание. — У нас там много людей с ушибами, порезами, они стекают кровью!

Несколько секунд висело полное молчание. Леся и ее подруга смотрели на врачей, надеясь, что больше ничего объяснять будет не нужно. Те тоже, в ответ, наградили их озадаченными взглядами, но с места даже не сдвинулись.

— И что? — наконец, спросил шофер, высунувшись из салона «скорой».

— Можно нам какой-нибудь ваты, бинтов и перекиси, пожалуйста? — попросила Леся, шокированная отсутствием реакции со стороны медперсонала на рассказы о том, что где-то там люди лежат в крови.

— Не положено, — покачала головой женщина-фельдшер.

— Но им плохо! — попыталась добавить из-за спины Леси ее подруга.

— Мы здесь по вызову, — пожала плечами вторая дама в синей форме. — Ждем указаний, ни на что не отвлекаемся.

— Это нормально?! — заорала Леся, понимая, что готова оторвать этим врачам головы.

— Это по инструкции. Если каждый будет делать, что ему угодно, раздавать медикаменты, отвлекаться от работы, наступит анархия, и государство не будет функционировать, — поднял палец вверх водитель «скорой».

— Да идите вы на хрен с вашим государством, в котором врачи стоят и смотрят, как избитые полицией мирные граждане подыхают на асфальте! — отшатнулась Леся. А из динамиков автомобиля все лилась музыка…

«Мародёрствуя в собственной стране

Нам уже ничего не страшно.

Наблюдатели на войне,

Где убивают наших…»[118]

— Пожалуйста, дайте бинты, — умоляюще попросила вторая девушка, держа Лесю за локоть, чтобы она не ринулась мутузить фельдшеров в порыве злости. — Нам нужно совсем немного.

— Аптека за углом, — закурив вторую сигарету, посоветовала одна из докторш.

— Ваша потенциальная дыба тоже, — едва слышно и очень холодно процедила Леся сквозь зубы, разворачиваясь. — Когда мы придем к власти, врачей-взяточников повесят рядом с коррупционерами-чиновниками, справа от ГАИшников. Я уж эту идею подам, кому нужно, после смены режима.

— Ты страшная, — поежилась ее знакомая, отпуская ее рукав. Девушки стремительно удалялись от кареты «скорой помощи», прикидывая, где отыскать аптеку. На двоих у них было не слишком много денег, но они планировали все потратить на бинты, пластыри и перекись водорода.

— Я нормальная. Это они страшные люди… — скривилась от злости Леся. — Слепо защищать режим, не пытаясь хотя бы на секунду задуматься или проявить милосердие. Они что, роботы? Или они клятву давали не Гиппократу, а Путину?? Вот поэтому государство и разваливается, в нем каждого, кто делает шаг в сторону, забивают, заклевывают такие вот машины, настроенные на стабильность.

Аптекарь, дежуривший 6-го мая 2012-го года в аптеке недалеко от Болотной площади, за полчаса продал многочисленным посетителям месячный запас повязок, бактерицидного пластыря, антисептических жидкостей и ваты. Грязные, запыхавшиеся молодые люди, с фотоаппаратами, журналистскими удостоверениями на груди, или без опознавательных знаков, врывались в его аптеку, предлагали деньги и забирали все, что он мог найти для них из средств первой медицинской помощи. Аптекарь хотел заказать со склада дополнительную партию раскупленного товара, но сделать это у него не получилось. Близлежащие улицы, по которым можно было бы проехать на товарном грузовичке, были полностью перекрыты ОМОНом.

В каждой руке у Леси был пакет, набитый лекарствами. Они с подругой, встречая на пути к Лужкову мосту раненых активистов, раздавали им бинты и антисептик. По возвращению к побитым товарищам, которых скопилось уже несколько, их запасы были несколько истощены.

— Разбирайте, — мрачно скомандовала Леся, не желая вспоминать о том, какую «доброту» к ним проявили работники «скорой помощи».

— Ох, спасибо… — протянули парни, молодая женщина с неким облегчением отметила, что женщин среди раненых не было. Впрочем, Леся не сомневалась, что они вполне могут сейчас сидеть в автозаках, задержанные грубыми силами полиции.

— Говорят, там ОМОН газ слезоточивый применяет, — тихо сказал кто-то. Самопроизвольный «медицинский штаб Марша Миллионов» дружно вздохнул, повернув головы в сторону Болотной площади. Они не знали, что там происходит и сколько людей еще противостоит полиции на «пятачке».

— Ох, я одному наподдал, — беззубо, потому что пара зубов была выбита, улыбнулся сам себе парень, сидящий прямо на асфальте, потирая бритую голову. — Надо было, конечно, не уходить оттуда, я автозаков не боюсь. Да только у меня уже столько «административок»[120] в личном деле, посадят сразу, даже не посмотрят. А мне нельзя, у меня сестра…

— Рот прополощите, — Леся передала парню бутылку с чистой водой. — О проблемах с зубами я знаю не понаслышке.

— Спасибо, — прошепелявил тот. — Меня Егор зовут.

— Вы от «правых», Егор? — поинтересовались у него со стороны.

— Я? Да нет, мы с парнями вместе пришли, не знаю даже, чего ожидали… — задумчиво произнес он. — Удивились очень, с вами, оппозиционными ребятками, не соскучишься. Сначала сами сели, потом встали, решили помахаться… Чего хотели-то вообще?

— Чтобы нас заметили, — вздохнула Леся. — Не такой ценой, конечно. Вот до чего борьба с коррупцией доводит.

— С коррупцией, девушка, митингами бороться нельзя, — неожиданно серьезно заявил Егор, снова прополоскав кровавый рот. — Вот я просто по себе знаю. Сами видите, не интеллигент я ни в одном поколении, не доучился, не работаю, почти БОМЖ, не креативный класс, точно. И, вот, именно поэтому у меня обо всем этом представление есть: о грязи той, что у нас в самых низах творится, когда прожиточный минимум — 6700 рублей, а зарплата 5 900, без налогов, о бытовухе… Так вот, нечего против коррупции протестовать, потому что она уже часть нашего государства. Скажете, Российская Федерация не функционирует?

— Хренового функционирует, — отозвался кто-то.

— А без коррупции вообще умрет, — заявил Егор, так, что все замолчали. — Могу объяснить почему. Хочет тетка дите в садик отдать, да? Не берут его в группу, никак. Тетка дает взятку директорше, дите идет в сад, допустим, за 2 000 рублей… — продолжил парень.

— Где ты сейчас такие взятки увидишь? Дешево! — хихикнули со стороны.

— Пофигу, важно, что закрутилось колесо дошкольного образования. Директриса едет на машине, в нее врезается урод на «Жигулях», ну, типа меня, такой. Чтобы урода осудили, она дает 2 000 рублей ГАИшнику, тот составляет протокол. Суд-приговор, директриса отмщена. Работает колесо охраны правопорядка, — щелкнул пальцами Егор, правда, тут же поморщился от боли. — И тут у ГАИшника прихватывает сердце, он готовится к смерти, бежит к врачихе…

— И отдает ей 2 000 рублей? — усмехнулась Леся.

— Именно. А врачиха, допустим, мать или бабушка, ей надо дите в садик отдавать… — кивнул парень. — И вот, взятка в 2 000 рублей прошла полный круг, вернулась к матери дошколенка, заодно и государство функционирует, ведь, формально, люди получили и садик, и медицинскую помощь, и права их защитили. Чем не цивилизованная страна?

— Пиздец, — мрачно подвела итог Леся. — И ведь, блин, не поспоришь даже!

— Это ты когда такую теорию вывел? — с интересом спросили у Егора активисты из Петербурга.

— Да, вот, недавно, — хохотнул парень. — Чем сильнее по голове тебя бьет ОМОН, тем больше умных, оппозиционных мыслей в нее приходит.

Акция «Марш Миллионов» ознаменовала себя большим количеством пострадавших в ее результате, как со стороны активистов, так и со стороны полиции. В результате задержаний, в автозаках и районных полицейских участках оказалось около 400 человек. Лидеры оппозиции, включая Алексея Навального, так же были задержаны, а позднее, когда их выпустили из отделения, сразу же вернулись к оставшимся на свободе гражданам, продолжившим «народные бессрочные гуляния» по Москве. Это, впрочем, привело к быстрому следующему задержанию Навального, которого некоторые позднее заподозрили в том, что он хочет поставить рекорд по количеству «винтажа» в отношении своей персоны за один календарный день.

Между тем, были и пострадавшие от столкновений во время марша, об этом в цифрах написал российский сайт “Forbes”[121]: “За медицинской помощью обратились 47 участников «Марша миллионов». Кроме того, пострадали 29 сотрудников полиции и военнослужащих внутренних войск”[122]

(c) Валерий Казанжанц

когда политика — это мы, а мы только начинаем

© Вера Полозкова, «Точки над i»

Москва. 15 сентября 2012 года. День Й неизбежен

Небольшая группа из пятерых человек сидела в кофейне, недалеко от станции метро «Пушкинская». На круглом столе, слишком маленьком для того, чтобы уместить все их чашки, остывал кофе во французском прессе. Устав переставлять емкости и волноваться, что посуда может разбиться, молодые люди оставили себе одну единственную кружку, которая, заполненная кофе до краев, переходила из рук в руки по кругу.

— Какая ерунда, — Дима наградил Юлю взглядом, выражавшим вселенскую скорбь. — Революция есть ни что иное, как тяжелый труд, пот, кровь и слезы. Ничего сексуального в ней нет.

— Я говорила не про революцию, а про революционеров, — продолжала издеваться девушка, сидя напротив. — С революционером я бы переспала, они возбуждают своей активностью и благими помыслами.

— Революционеры тоже все пришибленные, — упрямился Дмитрий.

— То есть, ты не революционер? — не удержалась от комментария Леся.

— А ты хочешь со мной переспать? — не остался в долгу парень.

— Боже упаси! — съехала под стол от смеха молодая женщина. — Мал еще.

— Посмотрим, что ты скажешь, когда я войду в новое правительство, — кривлялся Дима. — Еще пожалеешь, что отказалась. И ты! — он ткнул пальцем в Юлю. — И… — он запнулся, пытаясь найти за столом еще хотя бы одну девушку.

— Только на меня не показывай, лады? — отшатнулся от него Егор, сидевший поблизости от Димы.

— Ладно, это все, конечно, очень забавно… — перестав ухмыляться, неожиданно серьезно сказала Леся. — Но у меня есть для вас, дорогие новые и старые друзья, небольшое заявление… — помолчав немного, молодая женщина решила продолжить. — На этот Марш Миллионов я сегодня не пойду.

— Что? — удивились в один голос Димка и Егор. — В движение «Наши» решила вступить?

— Нет, — замахала руками она. — Я полностью остаюсь при старом мнении о том, что власть надо менять, что коррупции — бой, что Путин — вор, и так далее. Просто… ну, бесполезен этот марш, понимаете?

— Почему это бесполезен? — впервые за долгое время подал голос Тимофей, он в тот день все больше слушал других, сам говорил очень мало.

— Я неделю назад хотела, если честно, иммигрировать из этой страны к чертовой матери, — призналась Леся. — Так устала от всего этого, сил нет. Даже совесть усыпила, все равно ведь, в общем-то, не я ваш новый президент, так какая разница?

— Бред… — фыркнул Дима.

— Да, ты дослушай! — рявкнула на него Юля. — Никому не даешь слова вставить, либо всегда должно быть по-твоему, либо все идиоты. Бесишь.

— Я ведь уже почти сумки все собрала в какой-то момент… — вздохнула Леся. — А потом села и задумалась, как бы так дела свои закончить, чтобы за собой никаких «хвостов» не оставлять. И тут сразу в голову пришла и газета моя, где статьи не писанные много недель, и работа волонтером, а еще скоро выборы, депутат Милонов, если я уеду, вообще Кировский район превратит в Терабитию[123]… Воду в доме не дают, у меня 10 жалоб на рассмотрение посланы, надо на них ответы получить… — Леся усмехнулась сама себе. — В общем, я поняла, что бросать свою страну у меня нет ни права, ни возможности. Но и на митинги эти ходить времени тоже нет, понимаете? Потому что моему родному Кировскому району этот третий Марш Миллионов ничего, конкретно, не даст. Зато, если я яму у соседей сфотографирую и в «РосЯму»[124] пошлю, а потом еще, и еще, то будет хоть какая-то польза.

— Я, кстати, согласен, — кивнул Тим, передавая кружку, за нежеланием употреблять кофе, в руки сидящей рядом Юленьки. — Если бы все 25 000 человек, которые заявлены организаторами на сегодняшний марш, сели бы и написали, допустим, жалобу на разрушение детского сада в селе Кукуево, зуб даю, на садик обратили бы внимание. И если эти же 25 000 вышли бы на улицы Москвы, скажем, фотографировать неправильно припаркованные машины, а потом фото отослали бы в ГИБДД, уменьшилось бы количество наглых водителей в столице.

— Реальный результат, — протянула Юля. — Честно, я на этот марш тоже не очень хочу.

— Это, кстати, странно, особенно с учетом того, что уже никто во всем Питере не боится ОМОНа так мало, как ты, — усмехнулся Дима. — А раньше дрожала, как осиновый лист на ветру, все боялась, как бы так закон не нарушить.

— Да уж, протест выковал из нас нормальных людей, — усмехнулся Егор. — Каким же я дерьмом был, если вдуматься, раньше-то? Вообще все по барабану было. А теперь уже так жить не смог бы, даже если бы захотел. Только любовь к футболу и осталась из той, прошлой жизни.

— Угу, вам-то хорошо. А я вот была милая девочка, любила бегемотиков. Не пошла бы на выборы, не насмотрела бы этого ужаса, может, спокойнее спала бы по ночам, — щелкнула зубами Леся, один из которых так до сих пор и отсутствовал.

— А Тим стал совсем взрослый в своих суждениях, такое иногда на политические темы выдает, я аж в осадок выпадаю, — усмехнулась Юля. — Один ты у нас, Димочка, какой был, такой и остался. Хотя нет, стоп… Ты мне как-то сказал, что вообще политикой не интересуешься!

— Идите вы, — отмахнулся Димка. — Что это за тактика такая, сидеть дома? Власти от нас этого и добиваются. Только митинги, только хардкор!

— Никто и не собирается сидеть дома, — покачала головой Юля. — Просто, мне кажется, что не мы одни уже задались вопросом о том, нужно ли выходить на все эти марши. Думается мне, уличный протест уже сделал свое дело.

— Какое дело? Сверг Путина? Искоренил коррупцию? — надулся Дима, скрестив руки на груди. — За год протестной активности кинули всего лишь один коктейль Молотова!

— Смысл был не в том, чтобы, как в 1917-м году, толпа валила на Зимний дворец, пойми ты! — схватилась за голову Юленька. — Смысл был в том, чтобы КАЖДЫЙ могу узнать, что НА САМОМ деле происходит в стране. Чтобы такие, как я, боящиеся «космонавтов», потеряли свой страх. Чтобы всякие Леси, живущие «в розовых очках», перестали думать, что вокруг не происходит ничего плохого. Чтобы молодежь начала интересоваться политикой и, главное, думать, мыслить, а не просто тупо хихикать над тем, что показывают с экранов телевизоров.

— И вот, все эти прозревшие люди, должны идти на улицы! — настаивал парень.

— Ну, может, кто-то и должен, да, — кивнул Тима, разводя руками. — Во Франции митингуют постоянно, это часть их культуры. Они как бы напоминают правительству, что оно в стране не одно находится, и что есть еще его избиратели. Но сформировался и другой тип людей, у которых, кстати, не менее активная гражданская позиция. Они работают не над глобальной проблемой царизма Путина, а над районной ямой, или наркопритоном в их подъезде. И, прости, конечно, но еще неизвестно, кто приносит больше пользы: ты, со своим плакатом на проспекте, мечтающий взорвать Кремль, или те, кто своими жалобами уже достали местных муниципальных депутатов так, что они лично заасфальтировали все трещины на дороге.

— И чего теперь? — насупился Димка. — Разойдемся? Общаться не будем?

— Я с тобой на марш схожу, — похлопал его по спине Егор. — Тут каждый по-своему прав, я думаю. И митинговать надо, и на бумаге за права свои бороться, и проблемы решать на местах.

— Я у себя на районе воспитаю идеальную администрацию, — усмехнулась Леся. — Они меня и так уже, как огня, бояться. А все потому, что хожу, права качаю, возмущаюсь. Не мытьем, так катаньем достану этих сволочей, будут, как шелковые.

— Молодец, Леська, боевой ты человек, — хихикнула Юля. — Скоро все станут вести себя, как ты. Тогда наступит день, когда митинги будут не нужны. И это будет что-то замечательное.

Внезапно, к ним от барной стойки в кофейне приблизился высокий молодой мужчина, в черной куртке с застегнутой наглухо молнией, и с бородой. Такого посетителя трудно было проигнорировать, да и сам он, очевидно, был не из робких, так как, не зная никого из сидящих, задал вопрос всем и сразу.

— Простите, ребята, Бога ради, что влезаю, — начал он. — Случайно подслушал ваш разговор. Меня Миша зовут, я просто хотел простить, что, на митинги уже не модно что ли ходить?

— Мода тут не причем, — нахмурился Егор. — Оппозиция и борьба за справедливость — это не юбка в пол[125].

— Просто каждый должен стране помогать так, чтобы ему не было стыдно за потраченное время, в меру своих возможностей и способностей, своим умом, — ответил за всех Тимофей. — Мы вот тут, внезапно, решили на митинг не ходить сегодня.

— Говори за себя, — буркнул Димка.

— Тьфу ты! — ахнул Миха, мысленно перекрестившись. — А я, вот, только интерес ко всем этим маршам проявлять начал, а они уже и не актуальны! Ну, что ты будешь делать? — с этими словами, долговязый молодой мужчина развернулся и покинул кофейню быстрыми шагами.

— Вот, что вы сделали? — возмутился Дима. — Человека от политики отпугнули!

— Не отпугнули, — усмехнулась Юля. — «Те, кто вмазался раз, приходят за новой дозой»[126], ты же знаешь. В политику легче войти, чем выйти. Может, не самый будет боевой член общества, но игнорировать протесты уже, думаю, не сможет.

— Я раньше думал, что самые боевые — это эти… ну, «нашисты», — сделал пару больших глотков остывшего кофе Егор. — Ходят, мельтешат, лезут везде. Вот уж у кого точно бесполезные марши и акции, так это у них.

— Вот, вы хамло оппозиционное! — раздался возмущенный голос с соседнего столика в дальнем углу кофейни. К молодым людям повернулась, свирепо сверкая глазами, симпатичная девушка, с рыже-каштановыми волосами, убранными под обруч.

— Мать моя, это ж активистка! — удивился Дима. — Клянусь падением кровавого режима, я уже видел ее раньше! В белом фартуке!

— Лиза, не смотри на них, — потянули девушку за рукав ее подруги, вжавшиеся в стену. Ни то, чтобы оппозиционная молодежь выглядела угрожающе, просто когда-то смелые активисты и защитники Кремля в последнее время растеряли всю свою воинственность. — Пусть себе митингуют. Пока они асфальт топчут, нам деньги текут, всегда работа есть.

— Лиза, расскажите нам, что хорошего лично вам сделал Путин! Пожалуйста!! — Дима и Егор, с самым дружелюбным видом, поднялись со своих мест и направились к девчонкам. Не прошло и секунды, как тех в кофейне уже и след простыл. — Испугались…

Дверь в кафе открылась, заставив маленький дверной колокольчик тихо зазвенеть. Внутрь вошел молодой человек, в очках, с фотокамерой и белой ленточкой на рюкзаке. Ребята, сидевшие за столиком, не обратили на него никакого внимания, а вот он узнал их.

Женя помнил Диму, как постоянного участника протестной активности в Москве, он даже удивился, когда узнал, что молодой человек постоянно мотается в столицу из Петербурга. Лицо Леси, звезды наблюдателей с выбитым зубом, ему было знакомо по роликам и описаниям восхищенных общих друзей. Егора Женя и вовсе не успел забыть, с первого Марша Миллионов, где они натыкались друг на друга в паникующей толпе, прошло всего несколько месяцев. Присмотревшись, парень узнал даже других двоих ребят, парня и девушку. Он видел их фотографии в Интернете, они участвовали в одном из многолюдных маршей протеста в Петербурге. Парочку тогда удалось запечатлеть в необычном дуэте: она была в черно-белой шапке с глазами и ушами, и держала плакат с надписью «Панды за честные выборы!», а он стоял рядом, демонстрируя всем указатель со стрелкой, информирующий всех о том, что девушка рядом с ним и есть та самая панда.

Парень, молча, сделал пару снимков этой компании, проверил качество получившихся кадров и вышел из кофейни, решив не брать напитков с собой. Через рамки металлоискателей полиции жидкости все равно проносить не разрешается.

Третий по счету Марш Миллионов, прошедший в Москве 15 сентября 2012 года, оказался самым малочисленным из всех, и собрал около 25 000 человек. Ни смотря на заверения организаторов в том, что акция имела грандиозный успех[127], надобность в новых формах оппозиционной активности была и осталась очевидной.

Одновременно с этим, во всех городах России начали и продолжают работать волонтерские группы различной направленности, от наблюдателей на выборах до районных патрулей, с помощью которых граждане всех возрастов и политических взглядов проявляют свою активную гражданскую позицию, делая Россию лучше «на местах».

На момент написания этой книги, в России полным ходом идет подготовка к выборам в Координационный Совет оппозиции. Его члены, сторонники разных политических направлений, будут представлять собой легитимный, избранный руководящий орган для осуществления работы и диалога с действующей властью.

Автор не знает, куда заведет российскую оппозицию деятельность Координационного Совета, но желает его членам удачи, ответственности и искренней поддержки избирателей по всей стране.

(с) Владимир Набоков

Россия. День Й

Вначале мы были ужасно молоды. Молоды до того, что проходящие мимо люди в ужасе смотрели на то, что мы делаем, считая, что таких как мы, детей, нужно срочно образумить ремнем и успокоительным. Многие из нас из-за этой самой молодости не находили в себе сил до конца отстоять свою точку зрения, сталкиваясь со стеной стабильности, которую так яро желает иметь в своей жизни любой возрастной человек. Мы говорили «да, посмотрите же!», а нам отвечали «мы все уже видели, побольше вашего». Потому что молодость уже не ассоциировалась в эпоху взрослых, расчетливых людей, с будущим. Молодость не способна оценить настоящее и планировать грядущее. Она воспринималась, как досадная, одноразовая болезнь, которую нужно перетерпеть, прежде чем начнется настоящая, спланированная, разумная жизнь.

Мы, действительно, были, как дети, делающие первые шаги наперекор тому, что для всех казалось утвержденным, четким, накатанным: мальчики и девочки, прекрасно знающие, что дерево на картинке должно быть зеленым, но упорно просящие сиреневый карандаш. Среди нас нет никого, кто изначально был бы воспитан равнодушным, в нас закладывали это умение противоречить, только делать это нужно было вежливо, обоснованно, не повышая голоса. Ведь именно так, говорили нам бабушки, поступают интеллигентные люди в правовом государстве, в глобальном, развитом мировом сообществе. Мы слушали, как группа «Gorillaz» поет песню «Clint Eastwood» о том, как «I brought all this / So you can survive when law is lawless»[128], и не понимали о чем она.

Тем сложнее было большинству из нас в самом начале, когда мы бежали к людям с погонами, чтобы сообщить о нарушении, или когда показывали на районных участках свои журналистские удостоверения, или когда вслух читали Конституцию Российской Федерации, распечатанную специально на мамином рабочем принтере. Мы делали это, чтобы что-то доказать, чтобы указать на очевидные свои права, которые никогда в наших жизнях еще не подвергались такому откровенному нарушению на глазах у нас же самих. Ужасно сложно было нам, таким интеллигентным детям, когда ничего из вышеперечисленного для нас не действовало.

Это понимаешь не сразу, раз за разом подходя к полицейским, не желая осознавать, что придется умолять их что-то сделать: подойти к избирательной урне, принять заявление, пропустить через рамку с бутылкой воды. Мы же молодые, никто из нас ни разу не хватал за руку подозрительного вида мужика, у которого бюллетени торчат из рукава застиранной куртки, а на участке идет голосование по выбору президента. Вера в то, что именно в такой момент к нам на помощь прибегут (обязательно должны прибежать!) представители власти, охранники на участке или члены избирательной комиссии, была практически нерушимой. Такая вера впоследствии подвела многих, понадеявшихся на поддержку, гарантированную по закону и по любой человеческой логике. Они получили вбросы на своих избирательных участках в присутствии председателей, по трое суток ареста для своих друзей от полицейских и по ссадине на ребрах для самих себя, ни смотря на то, что «скорая» в полной готовности стояла от них в пяти метрах.

Такие молодые, мы стали надеяться сами на себя. Идущий на митинг раньше брал с собой только телефон. Теперь у него в рюкзаке бинты и перекись, копия паспорта и три зарядных устройства, чтобы друзьям, если что, тоже дать ими воспользоваться. Идущий на митинг больше не берет с собой хрупкую технику, потому что знает, что она может разбиться, а ущерб ему никто не возместит. Ценные вещи могут изъять без описи в полицейском участке, так что потом не докажешь, что именно этот предмет твой, и назад уже не вернешь.

Долгое время мы думали про себя: «Ну и пусть, что они ничего не делают. Мы сами сделаем все за всех, только не мешайте». Мы, такие молодые, немного повзрослели, осознав внутри себя готовность предпринимать активные действия. Мы хотели сделать это одни, за себя и за всех тех, других, которые считали, что мы занимаемся ерундой. Нам это было совершенно не жалко и очень казалось исключительно благородным.

И опять осознание пришло не сразу, а только когда ты раз за разом пятишься от наступающего на тебя ОМОНа, понимая, что придется просить кого-то что-то НЕ делать: не пихать, не заламывать руки, не забивать в зарешеченный автозак, не отбирать телефон. Мы же молодые, мы просто пришли, чтобы мирно постоять. И вера в то, что мирный протест не может стать поводом для задержания, рушится на глазах. Мы молодые, как же долго до нас доходил весь смысл того, что на самом деле происходит, когда мимо тебя уводят скрученную пенсионерку, когда в черной перчатке бойца ОМОНа появляется баллончик с газом. А ты просто туда пришел, у тебя вообще дома голодный кот и на шее пресс-карта от газеты твоего района, в котором ты уже третий месяц фотографируешь горы не вывезенного мусора и асфальт, который сходит клочьями вместе со снегом.

Как же было страшно в первое время нам, молодым, откликаться на призывы в интернете: «Все на Гостинку!», «На Чистых прудах всего 30 человек, приходите поддержать!», «На Триумфальной площади людям нужна смена, они хотят кушать и спать!». Страшно, потому что еще на подходе к месту, куда, исходя на крик, зовет весь Twitter, стоят отряды особого назначения, в амуниции и в касках, в один момент готовые схватить любого, кто подвернется под руку, потому что он теперь нарушитель общественного порядка, мешающий проходу граждан по тротуару. За их спинами, уже отгороженные от общего потока людей, собираются те самые активисты, которые свой страх не показывают. Теперь их называют «оппозиционерами», «революционерами», «хипстерами», «заразой», смотря, кто дает оценку событиям. И ты идешь вперед и боишься лишний раз посмотреть на этих ребят, ведь полицейские могут счесть это за знак солидарности.

Поэтому в начале народа было так мало. Мы приходили, видели, что на месте сбора на одного митингующего приходилось по 5–6 полицейских, и разбегались при первом же сигнале опасности. Нам было очень страшно. Это был самый страшный мирный протест из всех, что можно представить. Ты не знаешь, чего тебе ожидать. Можно просто стоять, держа в руках связку воздушных шаров, которые тебе подарили на день рождения, а через минуту ты уже в автозаке, пытаешься спросить «за что?», но из-под пластиковых шлемов отвечать никто не спешит. Кто-то уже решил все за тебя, приписал тебе образ мышления, поступки и вынес вердикт — оппозиционер.

Просто проходил мимо? А это, ведь, неважно. Сиди ночью в «обезьяннике», потом выходи голодный и помятый, возвращайся домой и рассказывай, в деталях рассказывай всем своим друзьям и родственникам о том, как это было ужасно. Слушая тебя, все эти люди, которые еще не сформировали свое мнение, не собрались ни на митинг, ни на другой митинг, против первого митинга, тоже испугаются. Раньше им было все равно, но теперь, глядя на тебя, принятие решения о вредоносности оппозиционной деятельности точно будет неизбежным.

Кто-то считал, что перебороть свой страх — это дело принципа. Такие ребята, в итоге, помогли всем нам и, сами того не подозревая, привели наше гражданское общество на много ступеней выше, чем оно было до того, как они стали со свистом бегать от ОМОНа, кидать в полицейских куски асфальта или ночевать на скамейках. Они первые показали, что арест — не повод останавливаться в движении к демократии, что запугать группу оптимистично настроенных людей не так уж просто.

Убегать от полиции — это совсем не страшно, когда вокруг тебя твои друзья, а может быть даже и парочка знаменитостей, которых теперь не пускают на федеральные каналы из-за того, что они могут «сказать что-то не то». Не страшно ночевать в отделении полиции, потому что есть, кому привезти тебе «пенку» для сидения, бутылку воды и пару шоколадных конфет на ночь. На суд идти тоже не страшно, потому что у входа тебя встретит группа ребят, скандирующая «молодец!» и «мы с тобой!», которая после пойдет за тобой прямо в зал заседания и докажет, что ты был во всем прав. И даже если вдруг из толпы тебя выхватывает трое ОМОНовцев, не стоит бояться. С каждым днем людей, которые схватят в этот момент тебя за куртку, навалятся на полицию, заставив ослабить хватку, и выдернут тебя назад, становится все больше.

Всех и каждого из нас отобьют обязательно: вырвут из оцепления, пожертвовав своими собственными сумками и локтями, а потом спрячут в толпе, которая сомкнется вокруг тебя, чтобы ты смог отдышаться и прийти в себя от неожиданности. И сделают это уже не старшеклассники и даже не известные своей неугомонностью националисты. Это сделают взрослые люди, которые вместе с нами, с молодыми, теперь ходят на марши и демонстрации, идут наблюдателями на региональные выборы и проводят воспитательную работу среди своих учеников и детей. Их приход логичен и неизбежен. Протестное движение эволюционировало от обычных типичных разборок к заявкам о своем существовании беспартийных, не политизированных движений, а потом и к желанию определенных слоев населения иметь право высказать свою позицию и повлиять на собственную жизнь. Да, было время, когда активная «прослойка» состояла исключительно из молодых ребят, но больше такого не будет. Потому что взрослые люди поняли, что не могут глупые дети вставать каждый день и идти, менять мир за себя и всех своих родителей вместе взятых. Не могут неопытные малыши создавать гражданские ассамблеи, устраивать протестные гуляния с уборкой мусора, а потом всем миром собирать деньги на правозащитников для тех, кто десятые сутки сидит по отделениям за то, что вышел вечером, чтобы подышать воздухом в сквере у памятника.

Кто-то из нас, молодых, уже стал в глазах взрослых людей существом, которого срочно нужно спасать. Только спасение идет уже не через ремень и скандал дома, на тему: «Куда ты собрался, на ночь глядя? Опять белую ленту нацепил??». Оно придет через активное требование для нас, для детей, бесплатного образования или хотя бы возможности доехать до этого образования без пробок, создаваемых на перекрытых для правительственных «мигалок» трассах. Видя, как активно за свое будущее выходит митинговать молодежь, старшее поколение уже не раз не смогло устоять, присоединяясь к шествиям.

На марше в Санкт-Петербурге некоторые взрослые выкрикивали лозунги громче любого молодого человека. Некоторые из них уже давно сделали татуировки «Путин-вор» на теле: совершенно не взрослое поведение. Теперь сорокалетняя женщина вполне может кинуться с кулаками на ОМОНовца за то, что он приложил дубинкой восемнадцатилетнего мальчика с камерой, пытавшегося его сфотографировать.

Сейчас многим из нас, готовящимся пойти на работу или учебу, возможно, требуется посмотреть на свои сумки, рюкзаки или куртки, на которые еще зимой большинство прочно повесило белые ленты. Многие захотят, посмотрев, сменить их на новые, потому что белая ткань запылилась, покрылась пятнами грязи с асфальта, на котором кого-то из нас поваляли на «Марше Миллионов». Так часто мы выходим теперь на улицы, что наша атрибутика изнашивается. Никто из однажды надевших белую ленту ее уже не снимет, по крайней мере, до тех пор, пока не пройдет и не забудется то горькое разочарование, которые мы испытали, решив в один прекрасный день занять активную гражданскую позицию. А до этого момента людей с белыми лентами будет становиться только больше.

И вот когда-нибудь, готовые после работы и учебы в очередной раз пойти на митинг, чтобы показать властям, что мы существуем, нам удастся краем глаза заметить, что все в том вагоне метро, в котом мы едем, так же достают и надевают белые ленты. Это потому что едут они, взрослые, серьезные люди, в то же место и по той же причине, что и мы, глупые и молодые сорванцы. И в тот момент станет окончательно и бесповоротно ясно, что все, что мы делаем, было не зря.

(с) Михаил Лашков

КОНЕЦ

КОНЕЦ

Большое спасибо:

любимому мужу за то, что позволяет мне заниматься тем, чем я занимаюсь;

маме и папе за то, что они всегда на моей стороне, ведь правда?

Ольге, Андрею, Ивану, Сергею, Марии и всем, кто пожелал остаться неизвестными, за моральную и информационную поддержку;

активистам #Исаакиевская за титул леди, за футболки и за само их существование;

а так же всем, кто хоть как-то поучаствовал в создании этой книги, за то, что поверили в меня и решились рассказать свои истории.