Покоритель Африки

Глава III

Сразу после ужина сели за бридж. Миссис Кроули считала беседу высоким искусством, которому нельзя предаваться, пока тело занято перевариванием пищи. Для нее игра в карты была приятным способом отвлечься и подготовиться к словесному поединку, который может последовать за утолением телесных потребностей. Люси выбрала в партнеры Алека Маккензи и следила за ним, когда приходила ее очередь выложить карты на стол. В отличие от Дика, не умолкавшего ни на секунду, Алек полностью отдавался игре и не ослаблял внимания. Остроумные замечания Дика он пропускал мимо ушей. Понемногу партнер стал занимать Люси куда больше, чем сама игра. Девушку поразили его сосредоточенность и энергия, а также удивительная способность: он словно знал, у кого какие карты, уже в начале каждого розыгрыша. Еще Люси отметила, что он с особенным увлечением ведет игру за себя и за партнершу: человека, привыкшего заботиться обо всем самому, тяготило любое разделение ответственности.

Доиграв роббер, Дик раздраженно откинулся на спинку кресла.

— Не понимаю! — воскликнул он. — Я играю гораздо сильнее тебя, и карты у меня лучше, а все взятки — твои!

Дик и правда считался превосходным игроком, так что его досаду можно было понять.

— Мы нигде не ошиблись, — заверил он партнершу, — расклад оказался удачный, однако ни одна наша хитрость не сработала. — Он обратился к Алеку: — Как ты, черт побери, догадался, что у меня две дамы?

— Я ведь знаком с тобой двадцать лет, — улыбнулся Алек. — Я знаю, что ты эмоционален и импульсивен, но при этом проницателен. Я знаю, что ты быстро соображаешь, легко рассчитываешь сложные комбинации — и так радуешься своей предусмотрительности, что играешь, словно рассчитанные тобой варианты обречены воплотиться в жизнь. На основании этого несложно уже после пары взяток понять, что у тебя за карты.

— Знать карты противника — это что-то сверхъестественное, — заявила миссис Кроули.

— Многое можно прочесть по лицу. Этому я научился в Африке. Туземцы там гораздо чаще лгут, чем говорят правду, поэтому быстро привыкаешь следить не за тем, что они говорят, а за тем, как при этом выглядят.

Пока миссис Кроули поудобнее устраивалась в полюбившемся ей кресле, Дик отошел к камину и загородил его от собравшихся в комнате.

— Почему вы впервые решили отправиться в Африку? — вдруг спросила хозяйка.

Алек медленно поднял на нее свой пристальный взгляд и улыбнулся:

— Не знаю. У меня была куча денег и совершенно нечем заняться.

— Неправда, — вмешался Дик. — Один сумасшедший мечтал отыскать какую-то страну, куда еще не ступала нога человека — да даже если бы и ступила, то ненадолго: кого не прикончат дикари, добьет местный климат. Назад он вернулся полумертвый от лихорадки и, заверив всех и вся, что из владений Рофы никому не вернуться живым, тут же испустил дух. Алек, разумеется, сразу собрал чемоданы — и прямиком туда.

— Я доказал, что он был не прав, — спокойно отозвался Алек. — Мы с Рофой подружились, и будь у меня сестра, он был готов на ней жениться.

— А если бы кто-то заявил, что невозможно проскакать через всю Азию на одной ножке, ты тут же отправился бы доказывать обратное. Ты обожаешь браться за дела трудные и опасные — а если они вовсе не выполнимы, так чуть не пляшешь от радости.

— Уж чересчур театральный образ, — улыбнулся Алек.

— Но ты такой и есть. В жизни не встречал более мелодраматического персонажа. — Дик обратился к дамам с приглашающим жестом. — Призываю вас в свидетели. В Оксфорде Алек был настоящим докой по части классики, писал стихи на разных языках, которые одни профессора понимают. Ему пророчили будущее величайшего ученого.

— Одна из любимых историй Дика, — заметил Алек. — Жаль, что в ней нет ни слова правды.

Но Дик продолжал:

— С другой стороны, в математике он был совершенно беспомощен. Знаете, бывают люди, которым не дано справляться с цифрами, — так вот Алек не мог два и два сложить, чтобы не получился гекзаметр. Как-то раз преподаватель на него разозлился и заявил, что проще обучить арифметике кирпичную стену. Я при этом присутствовал — ужасно грубо получилось. У этого преподавателя был настоящий дар выставлять других совершенно никчемными. Алек ничего не сказал — только посмотрел на него. Надо сказать, когда Алек злится, он не краснеет и не швыряет все, что под руку попадет, как обычные люди, — он чуть бледнеет и смотрит так пристально…

— Умоляю вас, не верьте ни единому слову! — запротестовал Алек.

— И вот Алек забросил классиков. Все друзья пытались его переубедить, взывали к здравому смыслу — к здравому смыслу упрямейшего из ослов всего христианского мира! Алек решил стать математиком. Два с лишним года он по десять часов в день трудился над предметом, которого терпеть не мог, и могучим усилием воли приобрел то, чего был лишен от природы. Он получил по математике высший балл — и что толку?

Алек пожал плечами:

— Не то чтобы я так уж интересовался математикой. Просто она помогла мне одолеть одно неприятное слово.

— Одолеть слово?

— Звучит самоуверенно, — усмехнулся Алек, — но речь о слове «невозможно».

Дик фыркнул, изображая гнев.

— А еще она обеспечила тебе любимое удовольствие: делать себе как можно больнее. С какой дьявольской веселостью ты занимался бы умерщвлением плоти в Средние века, отказывая себе во всех радостях жизни! Ты счастлив, только когда доводишь себя до последнего предела.

— С каждым моим возвращением в Англию ты, Дик, все чаще и чаще несешь чепуху, — сухо отозвался Алек.

— Я один из немногих ныне живущих, кто умеет нести чепуху, — рассмеялся тот. — Потому я так очарователен, тогда как остальные убийственно серьезны.

Он приступил к давно заготовленной речи:

— Я сожалею, что мир так суров. Многие полагают, что действовать — похвально само по себе, вне зависимости от сути действия. Мне ненавистна нынешняя безумная спешка. Ах, если бы я мог донести до всех, сколь восхитительна праздность.

— Едва ли вас можно обвинить в праздности, — улыбнулась Люси.

Дик задумчиво посмотрел на девушку.

— Ты знаешь, что мне уже почти сорок?

— Когда свет падает на глаза, можно и тридцать два дать, — заметила миссис Кроули.

Он продолжил с серьезным видом:

— У меня ни единого седого волоска.

— Наверное, слуга выщипывает их по утрам?

— Вовсе нет. Может, по бокам, да и то раз в месяц.

— Кажется, на левом виске что-то белеет.

Дик быстро обернулся к зеркалу.

— Как же Чарльз его пропустил? Устрою ему хорошую взбучку!

— Подойдите, я его выдерну, — предложила миссис Кроули.

— И не подумаю! Что за фамильярность?

— Ты собирался нам что-то сообщить и признался, что тебе почти сорок, — напомнил Алек.

— На днях одна мысль поразила меня так, что заставила задуматься о собственной жизни. Я уже пятнадцать лет тружусь в суде и заседаю в парламенте с прошедших выборов. Я зарабатываю две тысячи в год, скопил уже почти четыре тысячи и никогда не трачу больше половины общего дохода. И вот я подумал: а стоит ли восемь часов улаживать омерзительные свары всяких идиотов, а еще восемь часов тратить на фарс, называемый у нас государственными делами?

— Почему же фарс?

Дик Ломас презрительно пожал плечами:

— Фарс и есть. Верховодят крупные шишки, а остальные нужны, чтобы создавать видимость самоуправления.

— Просто у тебя нет всепоглощающей политической цели, — рассудил Алек.

— Позвольте! Я убежденнейший суфражист, — отозвался Дик с легкой улыбкой.

— Вот уж не ожидала, — заметила миссис Кроули, всегда одевавшаяся с безупречным вкусом. — И ради чего?

Дик пожал плечами:

— Всякий, кто участвовал в парламентских выборах, знает, сколь низкими и недостойными мотивами руководствуются мужчины, отдавая свой голос. Лишь немногие отдают себе отчет, как велика возложенная на них ответственность. Они не сознают, сколь многое стоит на кону, и превращают свой голос в предмет постыдного торга. Судьба кандидата в руках ловкачей да чудаков. Я надеюсь, что женщины, получив право голоса, окажутся еще чуточку ограниченней и станут отдавать его по мотивам еще более низким и недостойным. Всеобщее избирательное право сведется к абсурду, и тогда мы еще чем-нибудь займемся.

Дик говорил с необычной горячностью, и Алек наблюдал за другом с оттенком интереса.

— И к чему ты пришел?

Тот помолчал и смущенно улыбнулся:

— Я решился на важный шаг, хотя понимаю, что, кроме меня, он никого не затронет. Через несколько месяцев новые выборы, и я планирую известить партийное руководство, что не буду баллотироваться. Я освобожу кабинет в Линкольнз-Инн — как говорится, «прикрою лавочку». Мистер Ричард Ломас удаляется от активной жизни.

— Вы ведь это не всерьез? — воскликнула миссис Кроули.

— Отчего же?

— За месяц безделья вы сойдете с ума от скуки.

— Едва ли. На мой взгляд, все разговоры про «благородный труд» — полная чепуха. Работа — это наркотик, которым зануды лечатся от приступов жестокой скуки. Ее воспевают, поскольку для большинства работа — это необходимость, а человек всегда стремится подсластить горькую пилюлю. Труд — это успокоительное. Он делает людей тихими и довольными — такими одно удовольствие управлять. Мне кажется, святость труда — величайшее надувательство эпохи христианства. Первые христиане, понимаете ли, были рабами, и им нужно было показать, что изнурительный труд почетен и благороден. По большому счету, когда человек зарабатывает на хлеб себе, жене и детям — это мучительная необходимость, в которой нет ничего героического. Если для некоторых людей средства важнее цели, мне остается лишь пожать плечами, поражаясь их скудоумию.

— Нечестно сразу говорить так много! — всплеснула руками миссис Кроули.

Однако Дика было не остановить.

— У меня же нет ни жены, ни детей, а денег больше чем достаточно. Зачем я буду вырывать кусок хлеба изо рта у другого? Прибыльная практика не моя заслуга — это вообще редко зависит от личных достоинств, — просто я представляю крупную адвокатскую фирму. А уж в идиотских судебных разбирательствах и вовсе ничего достойного нет. Как правило, стороны друг друга стоят: одинаково несговорчивы и упрямы. Нет, адвокатская карьера — вполне достойный способ добывать пропитание, но и только. Если не нуждаешься в заработке, то не вижу повода поддаваться донкихотским рассуждениям о ценности изнурительного труда. Почему собираюсь отказаться от кресла в парламенте, я уже объяснил.

— Вы понимаете, что лишаетесь возможности сделать блестящую карьеру? В следующем правительстве вы могли бы стать заместителем министра.

— И целовать ботинки еще паре особ, которых я презираю?

— Это очень опасное предприятие.

Дик посмотрел в глаза Алеку Маккензи.

— И ты пытаешься меня от него отговорить? — улыбнулся он. — Ведь только опасные предприятия по-настоящему интересны.

— И как же вы будете проводить время? — спросила миссис Кроули.

— Я собираюсь превратить праздность в искусство. Сегодня все воротят нос от дилетантов. Что ж, я стану дилетантом и предамся всем радостям жизни. Мне уже сорок и жить осталось не так-то много: в оставшиеся годы я буду познавать мир и все, что в нем есть восхитительного.

Алек в глубокой задумчивости смотрел на огонь. Наконец он глубоко вздохнул и встал в полный рост.

— Полагаю, у каждого своя жизнь, и не нам судить, что лучше, а что хуже. Но я бы предпочел идти вперед, пока держат ноги. У меня тысячи планов. Даже десяти жизней не хватило бы на десятую часть того, что, по-моему, не терпит отлагательств.

— И каков будет конец?

— Мой конец?

Дик молча кивнул. Алек слабо улыбнулся:

— Что ж, полагаю, меня ждет неприглядная смерть от усталости и болезней в каком-нибудь болоте. Носильщики сбегут с оружием и припасами, а остальное довершат шакалы.

— Просто ужас! — содрогнулась миссис Кроули.

— Я фаталист, потому что слишком долго прожил среди людей, самое существо которых состоит в покорности судьбе. Когда придет время, я не смогу ничего изменить. — Он загадочно улыбнулся. — Но еще я верю в хинин и надеюсь, что ежедневное употребление этого восхитительного средства не позволит судьбе так просто перерезать нить моей жизни.

Люси восхищенно следила за противостоянием двух мужчин, один из которых возложил душу на алтарь цели и яростно рвался к ней, понимая, что в конце его ждет страшная смерть в одиночестве; второй же решил целенаправленно наслаждаться радостями жизни, лелеять их, словно садовые цветы.

— Самое ужасное, что через сто лет все будет точно так же, — заявил Дик. — Все позабудут и о твоем упорстве, и о моем легкомыслии.

— Какой же из этого вывод? — спросила миссис Кроули.

— Что самое время для виски с содовой.