Глава 34

Первые же морозы прибьют то, что еще оставалось у нас в огороде. Обычно они ударяли в середине октября, хотя фермерский ежегодник, который отец штудировал столь же усердно, как читал Библию, уже дважды ошибся в своих прогнозах. Несмотря на это, отец каждое утро сверялся с этим ежегодником, когда пил свою первую чашку кофе. Альманах давал ему бесконечные поводы для беспокойства.

Поскольку мы не могли собирать хлопок, все наше внимание переключилось на огород. Мы все пятеро шли туда сразу после завтрака. Мама каждый день уверяла, что мороз ударит нынче же ночью, а если нет, то непременно на следующую ночь. И так без конца.

Я целый час занимался тем, что обрывал стручки гороха с уже провисших плетей. Паппи, который ненавидел работу в огороде еще больше, чем я, работал рядом, собирая бобы, причем прилагал к этому значительные усилия, заслуживающие всяческих похвал. Бабка помогала маме собирать последние помидоры. Отец таскал взад-вперед корзины — под наблюдением мамы. Когда он проходил мимо меня, я сообщил ему: «Лучше бы я пошел красить!»

— Спросись у мамы, — ответил он.

Я спросил, и она ответила, что я могу идти красить после того, как наберу еще одну корзину гороха. Урожай с огорода нынче убирали, как никогда прежде. К полудню там не осталось ни единого боба, ни единой горошины.

И я вскоре вернулся к своей малярной работе в полном одиночестве. За вполне понятным исключением управления дорожным грейдером, это была работа, которую я предпочел бы любым другим. Разница была в том, что я совсем не умел управлять грейдером, потребуется много лет, прежде чем я этому научусь. А вот красить я уже научился. Понаблюдав за мексиканцами, я усвоил еще несколько приемов и улучшил технику работы. Теперь я клал краску очень тонким слоем, стараясь как можно больше выкрасить оставшимися двумя галлонами.

К середине утра первая банка опустела. Мама и Бабка были сейчас в кухне, промывали и консервировали овощи.

Я не услышал, как сзади ко мне кто-то подошел. Но когда он кашлянул, чтобы привлечь мое внимание, я резко обернулся и уронил кисть.

Это был мистер Летчер, весь мокрый и грязный снизу до пояса. Он был босиком, рубашка порвана. От своего дома до нашего он, ясное дело, добирался пешком.

— Где мистер Чандлер? — спросил он.

Я не понял, какого именно Чандлера он имел в виду. Я поднял кисть и побежал к восточной стороне дома. И закричал, зовя отца, который тут же высунулся из зарослей гороха. Когда он увидел мистера Летчера рядом со мной, то тут же выпрямился. «Что случилось?» — спросил он, поспешно направляясь к нам.

Бабка услышала голоса и тут же появилась на передней веранде, а за ней следом и мама. Одного взгляда на мистера Летчера было достаточно, чтобы понять, что у них что-то стряслось.

— У нас дом уже заливает, — сказал он, не в силах посмотреть отцу прямо в глаза. — Нам надо оттуда убираться.

Отец взглянул на меня, потом на женщин на веранде. Они уже вовсю соображали.

— Вы нам не поможете? — спросил мистер Летчер. — Нам ведь больше некуда податься.

Мне показалось, что он сейчас заплачет, да я и сам был на грани слез.

— Конечно, поможем, — сказала Бабка, немедленно взяв ситуацию под свой контроль. С этого момента отец будет делать в точности то, что ему скажет его мать. И все остальные тоже.

Она тут же послала меня найти Паппи. Он был в сарае, пытался занять себя работой — возился с аккумулятором нашего старенького трактора. Потом все собрались возле пикапа, чтобы выработать план действий.

— К дому можно подъехать? — спросил Паппи.

— Нет, сэр, — ответил мистер Летчер. — На нашей дороге воды по пояс. Она уже залила всю веранду, а в доме поднялась на шесть дюймов.

Я не мог себе представить всех летчеровских детишек в доме, на полфута залитом водой.

— А как Либби и ребенок? — спросила Бабка, не в силах сдержать себя.

— С Либби все в порядке. А ребенок заболел.

— Нам лодка нужна, — сказал отец. — У Джетеров есть лодка, стоит в заводи Коклбер-Слаф.

— Он не станет возражать, если мы ее у него возьмем, — заметил Паппи.

Мужчины несколько минут обсуждали будущую спасательную операцию — как взять лодку, насколько далеко по дороге сможет пройти пикап, сколько поездок потребуется совершить. Что так и не было упомянуто, так это куда именно Летчеры направятся после того, как их вывезут из дома.

И опять Бабка проявила свою власть.

— Вы все можете пожить у нас, — сказала она мистеру Летчеру. — Сеновал у нас чистый — мексиканцы только что уехали. У вас будет и теплая постель, и довольно еды.

Я посмотрел на нее, Паппи тоже. Отец оглянулся, но тут же уставился себе на ноги. Орда вечно голодных Летчеров в нашем амбаре! Больной ребенок, который орет всю ночь. Наши запасы пищи, отданные на сторону. Я пришел в ужас при этой мысли и страшно разозлился на Бабку за то, что она им такое предложила, даже не обсудив это со всеми нами.

Потом я взглянул на мистера Летчера. У него губы дрожали, а глаза были мокрые. Свою старую соломенную шляпу он обеими руками прижимал к животу, а самому ему было так стыдно, что он не отрывал глаз от земли. В жизни не видал такого несчастного, грязного и совершенно упавшего духом человека!

Я посмотрел на маму. У нее тоже глаза были влажные. Я перевел взгляд на отца. Я никогда не видел, чтобы он плакал, да и сейчас он тоже не собирался, но его явно тронули страдания мистера Летчера. И мое сердце, закаменевшее было, тоже вдруг оттаяло.

— Ну, давайте двигайтесь, — скомандовала Бабка. — А мы пока амбар подготовим.

Все мы начали действовать. Мужчины грузились в пикап, женщины пошли в амбар. Проходя мимо, Бабка оттащила Паппи за рукав в сторонку и прошептала ему: «Первыми привезите Либби и ребенка». Это был прямой приказ, и Паппи только кивнул в ответ.

Я запрыгнул в кузов пикапа вместе с мистером Летчером, который уселся, подогнув свои тощие ноги и не сказав мне ни слова. У моста мы остановились, отец вылез и пошел по берегу. Его задачей было найти лодку мистера Джетера в Коклбер-Слаф и привести ее вниз по течению обратно к мосту, где мы будем его дожидаться. Мы переехали на другую сторону, свернули на дорогу, ведущую к дому Летчеров, и проехали менее ста футов, пока не уперлись в сплошную воду. Ничего другого впереди не было.

— Я скажу им, что вы сейчас подъедете, — сказал мистер Летчер, выпрыгнул из кузова и пошел по грязи, а потом через мутную воду. Очень скоро вода была ему уже по колено. — Берегитесь змей! — крикнул он нам, обернувшись через плечо. — Они сейчас отовсюду лезут!

Он брел через настоящее озеро. По обе стороны от него лежали затопленные поля.

Мы смотрели ему вслед, пока он не исчез вдали, а потом вернулись к реке и стали дожидаться возвращения отца.

* * *

Мы сидели на стволе поваленного дерева возле моста, а внизу перед нами неслась бурная река. Поскольку говорить все равно было не о чем, я решил рассказать Паппи про Хэнка. Но прежде я заставил его поклясться хранить секрет.

Начал я с того, с чего все это и началось, — с голосов, раздававшихся в ту ночь у нас на переднем дворе. Спруилы спорили, Хэнк собирался уезжать. Я крался за ним, держась в тени, и еще до того, как понял, что происходит, уже следовал не только за Хэнком, но и за Ковбоем. «Они дрались прямо вот тут», — сказал я, показывая на середину моста.

Паппи тут же напрочь забыл про наводнение и фермерские проблемы и даже про операцию по спасению Летчеров. Он уставился на меня, пораженный, но явно верил каждому моему слову. Я очень живо описал ему драку, со всеми подробностями, потом ткнул пальцем в реку: «Хэнк свалился вон туда, прямо посредине реки. И больше не всплыл».

Паппи прокашлялся, но не сказал ни слова. Я стоял перед ним, очень возбужденный, и говорил очень быстро. Когда я описал свое столкновение с Ковбоем на дороге возле дома, Паппи тихонько выругался.

— Надо было тогда же сказать мне, — сказал он.

— Да я просто не мог. Очень боялся.

Он поднялся на ноги и несколько раз обошел вокруг поваленного дерева. «Он убил у них сына и украл дочь, — произнес он как бы про себя. — О Господи!»

— Что нам теперь делать, Паппи?

— Дай подумать.

— Как ты думаешь, Хэнк где-нибудь всплывет?

— Не всплывет. Этот мексиканец ему брюхо распорол. Тело пошло прямо на дно, и его, наверное, уже сожрали эти сомики, где-нибудь ниже по течению. Теперь от него уже ничего не осталось.

Как бы все это было ни отвратительно, но я почувствовал некоторое облегчение. У меня не было никакого желания вновь увидеть Хэнка. Я вспоминал его всякий раз, когда переезжал через мост. Мне снился его вздувшийся труп, всплывающий из глубин реки, и это пугало меня до смерти.

— Я что-то не так сделал? — спросил я.

— Нет.

— А ты кому-нибудь расскажешь?

— Не-а. Не думаю. Давай-ка пока про это забудем. Потом еще поговорим.

Мы опять уселись на дерево и стали наблюдать за рекой. Паппи пребывал в глубоких раздумьях. Я пытался убедить себя, что мне теперь должно здорово полегчать, раз уж я в конце концов рассказал кому-то из взрослых о смерти Хэнка.

Через некоторое время Паппи произнес:

— Хэнк получил то, на что сам напрашивался. И мы об этом никому не станем рассказывать. Ты единственный свидетель, так что тебе нечего больше об этом волноваться. Это будет наш секрет, и мы его унесем с собой в могилу.

— А как насчет мистера и миссис Спруил?

— Если они об этом не узнают, так и переживать не будут.

— А Бабке ты расскажешь?

— Не-а. Никому не расскажу. Знать будем только ты и я.

Такому соглашению я мог доверять. Мне и в самом деле стало легче. Я разделил свой секрет с человеком, который, несомненно, мог выдержать эту ношу. И мы с ним приняли решение навсегда похоронить тайну Хэнка и Ковбоя.

* * *

Отец в конце концов приплыл в плоскодонке мистера Джетера. Навесного мотора на ней не было, но плыть в ней было легко по причине сильного течения. Он пользовался веслом как рулем. Причалил он под мостом, прямо под нами. Потом они с Паппи вытащили лодку из воды и на руках дотащили ее посуху до грузовичка. Потом мы направились обратно по дороге, ведущей к Летчерам. Там мы сняли лодку и вытолкнули ее к подступавшей воде. Потом мы все трое забрались в нее, перемазав все ноги в грязи. Взрослые гребли, и мы плыли над бывшей дорогой, в двух футах над землей, мимо рядов затопленного хлопчатника.

Чем дальше мы плыли, тем глубже была вода под нами. Поднялся ветер, он сносил нас в заросли хлопка. Паппи и отец поглядывали на небо и качали головами.

Все Летчеры уже собрались на их передней веранде, со страхом ожидая нашего приближения и следя за каждым нашим движением, пока лодка пробиралась по новоявленному озеру, окружавшему их дом. На веранде вода заливала пол по крайней мере на фут. Лодку подвели прямо к фасаду дома, и мистер Летчер ухватился за борт и подтянул ее вплотную к крыльцу. Он сейчас стоял по грудь в воде.

Я посмотрел на перепуганные и грустные личики, взиравшие на нас с веранды. Одежда на них была еще более грязной и рваной, чем когда я их видел в последний раз. Все тощие, кожа да кости, видимо, голодают. Те, что помоложе, сумели улыбнуться, и я вдруг почувствовал себя очень важно и уверенно. Из толпы вылезла Либби Летчер с ребенком на руках, завернутым в старое одеяло. Я никогда до этого не видел Либби вблизи, и очень удивился, поняв, какая она красивая. Длинные светло-каштановые волосы были туго стянуты в «конский хвост». Глаза у нее были светло-голубые и ярко блестели. Она была высокая и тоненькая, как и все они. Когда она ступила в лодку, Паппи и отец поддержали ее, не давая упасть. Она села рядом со мной, и я внезапно оказался лицом к лицу со своим новоявленным кузеном.

— Меня зовут Люк, — сказал я, хотя это было явно не самое удачное время для знакомства.

— А меня Либби, — сказала она и улыбнулась, от чего у меня тут же забилось сердце. Ребенок спал. Он не очень-то вырос с той ночи, когда я видел его в окне, сразу после его рождения. Он был какой-то очень маленький и весь сморщенный, скорее всего голодный. Но Бабка уже ждала его.

Рейфорд Летчер тоже влез в лодку и сел как можно дальше от меня. Он был один из тех троих, что побили меня, когда мы были у них на ферме в последний раз. Перси, самый старший из всего выводка и заводила этого нападения, прятался на веранде. Потом в лодку сунули еще двоих детей, а за ними влез мистер Летчер. «Мы через несколько минут вернемся», — сказал он миссис Летчер и остальным, по-прежнему торчавшим на веранде. Они смотрели на нас так, словно мы бросали их на верную смерть.

Тут пошел дождь, и налетел сильный ветер. Паппи и отец гребли изо всех сил, но лодка едва двигалась. Мистер Летчер спрыгнул в воду и на секунду полностью скрылся под водой. Потом, видимо, нащупал дно и выпрямился, стоя по грудь в воде. Ухватился за веревку, привязанную к носу лодки, и потащил нас дальше.

Ветер продолжал нас сносить в заросли хлопка, поэтому отец тоже вылез из лодки и стал толкать ее сзади.

— Берегитесь змей, — еще раз предупредил всех мистер Летчер. Они с отцом были совершенно мокрые.

— Перси одна чуть не цапнула, — сказала мне Либби. — Прямо к нам на веранду забралась. — Она склонилась над ребенком, стараясь прикрыть его от дождя.

— Как его назвали? — спросил я.

— Еще никак.

Никогда в жизни не слышал подобного вздора. Ребенок без имени! Большинство детей, рождавшихся в нашей баптистской общине, имели по два, даже по три имени еще до того, как появлялись на свет.

— Когда Рики возвращается? — шепотом спросила она.

— Не знаю.

— У него все в порядке?

— Да.

Она очень хотела получить любые сведения о нем, и мне от этого сделалось как-то неудобно. Однако мне было совсем не неприятно сидеть рядом с такой хорошенькой девушкой, которой хотелось со мной пошептаться. Ее младшие братья и сестры сидели, выпучив глаза, — так на них подействовало это приключение.

По мере приближения к дороге разлившееся озеро становилось все мельче, и в конце концов лодка уткнулась носом в грязь. Мы все выбрались из нее и Летчеров погрузили в пикап. Паппи сел за руль.

— Люк, ты останешься со мной, — сказал мне отец.

Пока грузовик разворачивался, мистер Летчер с отцом развернули лодку и потащили ее обратно к дому. Ветер был такой сильный, что им приходилось сильно наклоняться вперед, чтобы преодолеть его. Я сидел в лодке один, нагнув голову и пытаясь уберечься от дождя. Дождь лил ледяными потоками и с каждой минутой становился все сильнее.

Когда мы добрались до их дома, окружавшее его озеро уже все бурлило. Мистер Летчер опять подтянул лодку к самому дому и стал выкрикивать распоряжения миссис Летчер и остальным. Одного из самых младших Летчеров на руках перенесли в лодку, и он чуть не упал под мощным порывом ветра, ударившим в лодку и отбросившим ее от дома. Перси протянул мне с веранды палку от метлы, и я ухватился за нее и стал помогать подтягивать лодку обратно к веранде. Отец выкрикивал какие-то распоряжения, мистер Летчер тоже. На веранде еще оставалось четверо детей, и все они хотели попасть в лодку одновременно. Я помог им забраться, по очереди. «Осторожнее, Люк!» — несколько раз повторил отец.

Когда все дети уже были в лодке, миссис Летчер бросила в нее джутовый мешок, набитый, кажется, одеждой. Я так понял, что это все, что у них есть. Мешок упал к моим ногам, и я ухватился за него, словно это была большая ценность. Рядом со мной сидела маленькая босая девочка Летчеров — хотя они все были босые; на ней была рубашонка без рукавов, руки оставались совсем голыми. Она здорово озябла и крепко держалась за мою ногу, словно ее могло унести ветром. В глазах у нее стояли слезы, но когда я взглянул на нее, она сказала: «Спасибо!» Миссис Летчер влезла в лодку и втиснулась среди своих детей. Она кричала на мистера Летчера, а он кричал на нее. Лодка была заполнена, все Летчеры были на месте, так что мы развернулись и направились обратно к дороге. Все сидевшие в лодке низко пригнулись, прикрывая лица от дождя.

Отец и мистер Летчер отчаянными усилиями толкали и тащили лодку вперед, наперекор ветру. В некоторых местах вода была им всего лишь по колено, но через несколько шагов они погружались в нее по грудь, с трудом умудряясь сохранять равновесие. Они всеми силами старались удерживать лодку над дорогой, чтобы ее не снесло в хлопок. Обратный путь занял у нас гораздо больше времени.

Паппи еще не вернулся, не успел отвезти и выгрузить первую партию и вернуться за второй. Когда мы уткнулись в грязь, отец привязал лодку мистера Джетера к столбу ограды и сказал: «Ждать не имеет смысла». И мы потащились по грязи, борясь с ветром и дождем, пока не добрались до реки. Отпрыски Летчеров страшно боялись переходить по мосту — в жизни никогда не слышал такого рева! Они орали и хватались за родителей. Миссис Летчер несла свой джутовый мешок. Где-то на середине моста я бросил взгляд на его доски и обнаружил, что миссис Летчер тоже босая, как и ее дети.

Когда мы благополучно перебрались на нашу сторону реки, то увидели Паппи, едущего навстречу, чтобы нас забрать.

* * *

Бабка и мама уже ждали нас на задней веранде, где они подготовили нечто вроде сборного пункта. Они приняли вторую партию Летчеров и направили их в дальний конец веранды, где лежала стопа разной одежды. Летчеры разделись, некоторые стесняясь своей наготы, другие нет, и переоделись в чандлеровские шмотки, десятилетиями передававшиеся у нас в семье по наследству. Переодетые в сухое и теплое, они следовали в кухню, где уже было наготовлено еды на несколько трапез. Бабка достала колбасу и ветчину собственного копчения. Выставила два подноса с домашним печеньем. Стол был уставлен большими блюдами, заполненными всеми видами овощей, что мама выращивала последние полгода.

Летчеры расселись вокруг стола, все десятеро. Ребенка уже устроили где-то спать. Они по большей части молчали, и мне трудно было сказать, то ли это от того, что им стыдно, или от облегчения, или просто от жуткого голода. Они передавали друг другу блюда и время от времени благодарили друг друга. Мама с Бабкой разливали чай и вообще всячески суетились вокруг них. Я наблюдал за ними, стоя в дверях. Паппи и отец ушли на переднюю веранду, где пили кофе и наблюдали, как сверху сыплется дождик.

Когда они вполне освоились, мы, Чандлеры, переместились в гостиную, где Бабка развела огонь в камине. Мы все пятеро уселись поближе к нему и долгое время так и сидели, прислушиваясь к голосам Летчеров в кухне. Голоса звучали приглушенно, но их вилки и ножи так и стучали по тарелкам. Им было тепло, они были в безопасности и больше не страдали от голода. И как только люди могут жить в такой бедности?

Я обнаружил, что больше не могу их ненавидеть. Они были такие же, как и мы, просто им не повезло, что они родились издольщиками. И нехорошо с моей стороны презирать их. А кроме того, мне очень понравилась Либби.

И я даже надеялся, что я ей понравился тоже.

Пока мы наслаждались чувством глубокого удовлетворения от содеянного добра, где-то в доме раздался вопль проснувшегося ребенка. Бабка тут же вскочила и унеслась. «Я присмотрю за ним! — сообщила она, проходя через кухню. — А вы ешьте себе».

Насколько мне было слышно, ни один из Летчеров не двинулся из-за стола. Ребеночек орал с самого момента своего рождения, так что они уже к этому привыкли.

А вот мы, Чандлеры, не привыкли. Он орал и орал все время, пока они заканчивали свой ленч. Бабка укачивала его на руках все то время, пока Паппи с моими родителями отводил Летчеров в их новое жилище на сеновале. Потом Либби вернулась, чтобы проверить, что с ним, а он все еще продолжал голосить. Дождь прекратился, и мама вынесла его наружу и погуляла с ним вокруг дома, но свежий воздух его тоже не успокоил. Никогда не слышал, чтобы кто-то так здорово орал, причем без конца.

К середине дня мы уже были вне себя. Бабка уже попробовала на нем некоторые виды своего целебного варева, разные там слабые отвары, но это только ухудшило дело. Либби укачивала дитя в качалке, но без успеха. Бабка пела ему, носила, пританцовывая, на руках по всему дому; но крики продолжались, даже, как мне показалось, стали еще громче. Потом мама носила его на руках. Паппи с отцом давно смылись из дому. А мне хотелось убежать и спрятаться в силосной яме.

— Колики, самый тяжелый случай, какой мне встречался, — услышал я голос Бабки.

Позднее, когда Либби опять принялась укачивать ребенка на передней веранде, я подслушал еще один разговор. Речь шла о том, что у меня, когда я был младенцем, тоже вроде бы был сильный приступ кишечной колики. И мать моей мамы, моя другая бабушка, которая уже умерла и которая жила в городе, в покрашенном доме, дала мне кусочек ванильного мороженого. И я тут же прекратил кричать, а через пару дней колики прошли.

Несколько позднее, но тоже во времена моего младенчества, у меня опять был такой приступ. Бабка обычно никогда не держала в своем холодильнике мороженое из магазина. И родители загрузили меня в пикап и рванули в город. По пути я перестал плакать и уснул. И они решили, что все дело в том, что меня укачало в движущемся грузовичке.

Мама послала меня разыскать отца. Она забрала ребенка у Либби, которой и самой не терпелось от него избавиться, и вскоре мы уже садились в грузовик.

— Едем в город? — спросил я.

— Да, — ответила мама.

— А как насчет него? — спросил отец, указывая на ребенка. — О нем же решили никому ничего не говорить…

Мама явно забыла об этом. Если нас увидят в городе с неизвестно чьим ребенком, пойдут такие сплетни, что в городе все движение остановится.

— Ладно, потом что-нибудь придумаем, когда до города доберемся, — сказала она и захлопнула дверцу. — Поехали!

Отец запустил двигатель и врубил заднюю передачу. Я сидел между родителями, и младенец находился всего в паре дюймов от моего плеча. Немного помолчав, он снова зашелся криком. К тому времени, когда мы добрались до реки, я уже был готов вышвырнуть это проклятое отродье из окна.

Но как только мы въехали на мост, случилось нечто поразительное. Младенец постепенно успокоился и затих. Закрыл рот и глаза и уснул. Мама улыбнулась отцу, словно говоря: «Видишь, а что я говорила?»

Пока мы добирались до города, родители все время разговаривали шепотом. И решили, что мама вылезет из грузовика подальше, возле нашей церкви, быстренько сбегает в лавку Попа и Перл и купит мороженое. Они, конечно, опасались, что у Перл возникнут подозрения — почему это мама покупает мороженое, и только одно мороженое — а нам ничего другого сейчас просто не было нужно, — и почему это мама вообще оказалась в городе в среду. Они были того мнения, что любопытство Перл нельзя удовлетворить ни при каких обстоятельствах и что это будет даже некоторым образом забавно — заставить ее страдать от собственной привычки повсюду совать свой нос. Будь у нее хоть семь пядей во лбу, все равно она ни за что не догадается, что мороженое предназначено для незаконнорожденного младенца, которого мы прячем у себя в грузовике.

Мы остановились напротив церкви. Вокруг никого не было, так что мама передала ребенка мне вместе со строгими указаниями, как держать это создание на руках. И не успела она захлопнуть дверцу, как рот ребеночка широко распахнулся, глазки выкатились, а из легких вырвался злобный вопль. Он повторился дважды и перепугал меня до смерти, но тут отец отпустил сцепление, мы снова тронулись и поехали по улицам Блэк-Оука. Младенец посмотрел на меня и перестал орать.

— Только не останавливайся, — сказал я отцу.

Мы проехали мимо джина — он представлял собой жалкое зрелище без обычной толпы вокруг него. Объехали вокруг методистской церкви и школы, потом повернули на юг, на Мэйн-стрит. Мама как раз вышла из лавки Попа и Перл, держа в руке маленький бумажный пакет, и, конечно же, следом за ней вылезла Перл, что-то ей втолковывая. Они продолжали свой разговор, когда мы проезжали мимо. Отец помахал им, словно ничего особенного и не происходило.

Мне было предельно понятно, что нас сейчас застукают с этим ребенком Летчеров на руках. Один громкий вопль, и весь город узнает нашу тайну.

Мы еще раз объехали вокруг джина, и когда свернули к церкви, то увидели, что мама уже ждет нас. Как только мы остановились, глазки младенца опять раскрылись. Нижняя губа затряслась. Он уже был готов заорать, но тут я сунул его маме и сказал: «На, забери его!»

И выбрался из кабины, прежде чем она успела в нее сесть. Их поразила быстрота моих действий.

— Куда это ты, Люк? — спросил отец.

— Вы тут поездите минутку. Мне краски надо купить.

— Ну-ка сядь обратно! — велел он.

Тут закричал ребенок, и мама быстро запрыгнула в кабину. Я нырнул за кузов и изо всех сил рванул по улице.

Позади раздался еще один вопль, но уже не такой громкий, а потом грузовик тронулся и поехал.

Я добежал до скобяной лавки, пробрался к прилавку с красками и попросил у продавца три галлона белой «Питсбург пэйнт».

— У нас только две банки осталось, — сказал он.

Я был просто поражен и не нашел что ответить. Как это может быть, чтобы в скобяной лавке кончилась краска?

— К следующему понедельнику завезут еще, — сказал продавец.

— Ладно, давайте две, — сказал я.

Я был уверен, что двух галлонов не хватит, чтобы закончить весь фасад дома, но отдал ему шесть долларовых бумажек, а он дал мне сдачу.

— Давай помогу тебе их погрузить, — предложил он.

— Нет, я сам, — сказал я, хватая обе банки. Напрягшись изо всех сил, я снял их с прилавка и потащил по проходу к двери, чуть не падая. Но все же выволок наружу, на тротуар. Посмотрел в обе стороны в поисках нашего пикапа и прислушался, не вопит ли ребенок. К счастью, вокруг сбыло тихо.

Тут на улицу снова вылезла из своей лавки Перл, стреляя глазами во все стороны. Я спрятался за припаркованной машиной. И тут увидел наш грузовик, он двигался в южном направлении, очень медленно, и выглядел крайне подозрительно. Отец заметил меня, подъехал и остановился прямо посреди улицы. Я подхватил банки с краской, прилагая все усилия, какие только мог, и побежал к грузовичку. Он выскочил наружу, чтобы мне помочь. Я запрыгнул в кузов, и он подал мне банки. Я решил, что лучше поеду сзади, подальше от самого младшего Летчера. И едва отец успел влезть обратно за руль, младенец опять издал вопль.

Пикап рывком двинулся вперед, и ребенок умолк. А я заорал: «Добрый день, Перл!» — когда мы проезжали мимо нее.

Либби сидела на переднем крыльце вместе с Бабкой и поджидала нас. Когда грузовик остановился, ребенок начал плакать. Женщины бросились в кухню, где стали пихать в него мороженое.

— Во всем округе Крэйгхед не наберется столько бензина, чтобы успокоить этого ребеночка, — заметил отец.

К счастью, мороженое успокоило его. И маленький Летчер уснул на руках своей матери.

Поскольку ванильное мороженое помогло мне, когда у меня была кишечная колика, это средство было признано еще одним доказательством того, что младенец наполовину Чандлер. Меня это соображение не слишком обрадовало.

Загрузка...