Покушение на шедевр

Пролог

Зима 1896

По широкому полю медленно брел старик. Струйки мелкого дождя секли его лысину. Он переступил порог небольшой церкви и прошел к своему привычному месту хорошо знакомой дорогой — недаром он вот уже сорок пять лет работал звонарем церкви Святого Петра. Проскользнув за потертую красную занавеску, он снял с крючка на стене веревку. На колоколе, висевшем высоко над его головой, до сих пор можно было прочесть выбитые мастером слова: «Меня сделал Томас Уилсон в 1714 году». Старик принялся звонить; руки размеренно взлетали вверх, как волны в бурном море. Звон был похоронный, и хоронить предстояло того, кто был бы хозяином поместья, живи он здесь перед тем, как Бог призвал его к себе. Чарлз Эдвард Уиндем Фицморис Декурси уже находился в церкви; его гроб стоял под высеченными на стене именами других Декурси, ушедших в мир иной раньше него. Было десять пятнадцать утра, а поминальную службу назначили на одиннадцать.

В двух с половиной сотнях ярдов отсюда, за покрытыми утренней дымкой полями, возвышалась громада Декурси-Холла — выстроенный еще при короле Якове, он противостоял стихиям без малого двести семьдесят лет. В большом зале собралась компания скорбящих родственников; пора было отправляться в церковь. Алису Декурси, вдову покойного, тревожили думы о будущем. Эдмунда Декурси, старшего сына, — думы о размере наследства. Джулия и Сара, его младшие сестры, с тревогой размышляли о том, смогут ли они переехать в Лондон, чтобы жить там круглый год. Никто из них не видел усопшего, мужа и отца, на протяжении последних четырнадцати лет.

— Как ты считаешь, Эдмунд, пора идти? — Мать робко тронула сына за локоть. — Нехорошо нам опаздывать.

Было уже половина одиннадцатого.

— Ничего, мама, время еще есть.

В 1882-м Чарлз Декурси оставил свои угодья и семью, поселившись с другой женщиной на юге Франции. Там он, по слухам, сделался отцом еще двоих отпрысков, и там же, как подозревали родные, истратил на свою любовницу львиную долю фамильного состояния. Теперь эта любовница заявила о своем намерении посетить усадьбу в сие печальное утро, дабы проводить усопшего в последний путь, правда, никому не было известно, привезет ли она с собой детей.

— Что сказал Смитсон — эта женщина сначала зайдет в дом или отправится прямо в церковь? — в сотый раз спросила Алиса Декурси. Всякий раз, думая о предстоящей встрече, если таковой суждено было состояться, Алиса невольно вздрагивала. Смитсон был адвокатом из Фейкенема, который полтора десятка лет играл малоприятную роль посредника между двумя семействами. Родные покойного знали, что завещание станет предметом горячих споров: из Нориджа и даже из самого Лондона приедут юристы, чтобы тщательно изучить право владельца распорядиться своим имуществом в соответствии с пожеланиями, выраженными им в пыльных кабинетах Норфолка. С тех пор как обитатели Декурси-Холла услышали о кончине главы семьи, все их разговоры вертелись вокруг одного и того же: появится ли француженка в особняке или сразу пойдет в церковь?

— Ты же знаешь, мама, что Смитсон ничего не говорил на этот счет, — ответил Эдмунд как можно мягче. — Но мне кажется, что она и ее спутники просто не успеют зайти сюда до начала службы. По-моему, нам пора двигаться.

Было уже без двадцати одиннадцать. И члены первой семьи Декурси отправились по своим родовым угодьям на последние проводы человека, с которым расстались уже давным-давно. Каждый на свой лад, они готовились к встрече с другой семьей, которой прежде никогда не видели, — возможно, там будут их единокровные братья или сестры. Девушки ожидали встречи с душевным трепетом; щеки их раскраснелись не только от ветра, который свистел в кронах деревьев. Алиса сомневалась, что выдержит это испытание. Двадцатипятилетний Эдмунд, сознавая легшую на его плечи новую ответственность, волновался за мать, что вообще-то было ему несвойственно.

На севере, где отсыревшие коровы в поисках укрытия забились под скрюченные деревья, поместье упиралось в Северное море. Целые поколения Декурси увеличивали количество зеленых насаждений в этих местах, чтобы защититься от бурь, налетавших с суровой прибрежной полосы. На юге же их владения простирались на много миль в направлении Нориджа.

Иногда колокол звонил очень громко, словно находился в двух шагах от идущих, а иногда его звон относило ветром к западу.

На пороге церкви их встретил забрызганный грязью священник — сутана в крошечных дырочках, башмаки прохудились. В течение последних лет выплаты от хозяев усадьбы Декурси поступали крайне нерегулярно.

— Доброе утро, миссис Декурси, Эдмунд, Джулия, Сара. — Священник неуверенно улыбнулся, кинув беглый взгляд на длинную аллею, ведущую к Декурси-Холлу. Было без десяти одиннадцать.

Под предводительством Эдмунда члены его семейства заняли свои обычные места в переднем ряду; его мать сгорбилась у самой стены, точно хотела спрятаться от чужих глаз. Колокол все еще звонил. Негромко звучал орган — исполняли фугу Баха. Женщины опустились на колени, чтобы помолиться. Скамьи позади них понемногу заполнялись слугами и соседями.

На полу, слева от Эдмунда, лежало медное надгробие; двое его предков взирали оттуда на потолок и лучшую жизнь. «Здесь покоится Ричард Декурси, да хранит Господь его душу. Здесь покоится леди Элизабет, бывшая супругой Ричарда Декурси, да снизойдет на нее милость Господня. Писано в году 1380-м от Рождества Господа нашего». Серьезные и непроницаемые, печальные и смиренные, лики усопших застыли в задумчивой неизменности. Было уже без пяти.

У противоположного ряда преклонил колена в молитве мистер Смитсон, адвокат из Фейкенема. Около него озирал мемориальные доски на стенах юноша в щегольском костюме. Когда колокольный звон прекратился, стало слышно, как у самой кафедры громко разбиваются об пол увесистые водяные капли. Прежний ритм был сохранен: капли падали на камень с таким же интервалом, с каким только что ударял в колокол престарелый Томас Уилсон. Эдмунд заметил на стене за алтарем зеленоватое пятно — это плесень вела медленное, но неуклонное наступление на храм Божий.

Украдкой он бросил взгляд через плечо. Теперь были заняты все скамьи, за исключением той, что находилась прямо напротив его собственной. Орган зазвучал крещендо. Священник возился у алтаря; с его ботинок натекли на пол маленькие лужицы.

Без двух минут одиннадцать. Эдмунд почувствовал, что в церкви появились новоприбывшие. Не надо было даже оглядываться: судя по гулу за его спиной, народ явно оживился. Потом стукнула дверь: кто-то из пришедших уверенной рукой закрыл ее за собой. Джулия и Сара хотели было обернуться, но Эдмунд решительно подтолкнул их локтями. Алиса Декурси еще ближе придвинулась к стене и опять преклонила колена в заупокойной молитве.

На скамью напротив них уселась миловидная женщина лет сорока в компании десятилетнего мальчика и девочки, которой можно было дать на вид лет семь-восемь. Внутренне содрогнувшись, Эдмунд отметил, что мальчик выглядит примерно так же, как выглядел в этом возрасте он сам. Все трое смотрели прямо перед собой.

Священник откашлялся. Потом, решительно устремив взор на дальние ряды, начал службу.

— Аз есмь воскресение и жизнь. — Голос священника звучал хрипло, словно его обладатель был сильно простужен. — Верующий в Меня, если и умрет, оживет; и всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек.

Француженка на своем ряду с непривычки никак не могла отыскать нужное место в англиканском молитвеннике. Щегольски одетый юноша, сидящий рядом с адвокатом Смитсоном, наклонился вперед и подал ей свой, открытый на соответствующей странице. Она слегка улыбнулась ему в знак благодарности.

Воспоминания Эдмунда об отце не отличались ясностью. Иногда он с грустью признавался себе, что не может восстановить в памяти его черты. Тогда он шел взглянуть на портрет в Большой галерее Декурси-Холла, стены которой украшали изображения девяти представителей их рода — сам он был в этой непрерывной череде десятым. Порой ему смутно припоминалось, как отец учил его играть в крикет в огороженном садике сбоку от главного особняка. Кажется, отец часто уезжал то в Лондон, то в Норидж, якобы по делам. Эдмунд хорошо помнил шумные ссоры, которыми нередко сопровождались его возвращения; после них мать тихо плакала в дальнем углу гостиной. Должно быть, эти его новые брат с сестрой помнили старшего Декурси гораздо лучше, но Эдмунд не мог проникнуть в их мысли. Он спрашивал себя: может, и этого мальчика учили играть в крикет в каком-нибудь жарком французском саду, а слуги-французы выносили усталым игрокам стаканы с прохладным лимонадом?

— Мы ничего не принесли в мир, — священник окончательно осип, — ясно, что ничего не можем и вынести из него. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!

Эдмунд с горечью подумал, что его отец, вопреки утверждению Иова, принес в этот мир довольно много. Но вот оставил ли он что-нибудь после себя? Эдмунд печально наблюдал за каплями, мерно падающими с потолка. Он вспомнил, как управляющий имением качал головой, перелистывая бухгалтерские книги. Что там осталось? В каком количестве? И как это будет поделено?

Священника сменил Роджер Вилтон, ближайший сосед Декурси. Это был высокий, сутулый человек — говорили, что он ни разу в жизни не уезжал из дому дальше Нориджа. Он читал свой отрывок высоким, брюзгливым голосом, точно сам не верил тому, что сказано в Библии.

— Но Христос воскрес из мертвых, первенец из умерших. Ибо, как смерть через человека, так через человека и воскресение мертвых. Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут.

Еще одно надгробие на полу будто перекликалось с этими словами из Послания святого Павла Коринфянам. На нем был изображен Томас Декурси в полном боевом облачении и с очень длинным мечом — хоть сейчас в битву. Эдмунду вспомнились подробные описания древних доспехов — все эти латные воротники и наручники, набедренники и оплечья, наколенники и налокотники…

На кафедру снова вышел священник. Слова произносимой им молитвы прерывались душераздирающим кашлем; он умолял, чтобы грехи усопшего были прощены и он удостоился Божьей благодати и покровительства.

По крайней мере, три живых свидетельства отцовских грехов сидят сейчас в трех шагах от него, подумал Эдмунд. Он украдкой взглянул на вторую семью покойника. Лицо женщины было бесстрастно; дети, в подражание матери, тоже решительно смотрели перед собой. Джулия и Сара устроились у самой загородки таким образом, чтобы можно было коситься вбок незаметно для окружающих. Их мать, Алиса, по-прежнему съежившись, сидела у стены.

Молитвы произносились под аккомпанемент падающих с потолка капель — этот звук тоже напоминал о гибели и разрушении, словно не только тело покойного, но и все его земные владения потихоньку начинали загнивать и распадаться.

Священник не стал читать проповедь — он не придумал, что сказать в таких обстоятельствах.

Наконец, в двадцать минут двенадцатого, обряд прощания завершился.

— Благодать Господа Бога нашего Иисуса Христа, и любовь Божия, и милость Святого Духа да пребудут с вами во веки веков. Аминь.

Не успело затихнуть эхо последнего слова, как франтовато одетый юноша, сидевший рядом с адвокатом Смитсоном, откинул щеколду, распахнул дверцу, отделявшую их скамью от центрального прохода, и вывел французскую семью из церкви с максимальной скоростью, какую только позволяли приличия. Джулия с Сарой лишь мельком увидели своих единокровных брата с сестрой, с которыми даже не были знакомы. Пока паства соображала, в чем дело, французов и след простыл.

Снова послышался колокольный звон. Смитсон коротко переговорил с Эдмундом и его матерью у ворот церкви: они задержались там, глядя на просторные поля, которые раньше принадлежали им, но теперь могли быть у них отняты.

— В особняк они заходить не намерены, — сказал он, пытаясь приободрить вдову. — Решили сразу вернуться в гостиницу.

Смитсон сделал паузу. Он понимал, что слушать завещание в присутствии любовницы и незаконных детей покойного — тяжкое испытание, и опасался, что Алиса Декурси может его не выдержать.

— Молодого человека, который увел их, зовут Маккенна, Ричард Маккенна. Он из банка Финча. Там Маккенна ознакомит их с деталями завещания, прежде чем они отправятся обратно во Францию.

Интересно, подумал Эдмунд, сколько времени занимает дорога с юга Франции в отдаленный уголок Норфолка? И все это ради посещения службы, которая длилась не больше получаса… Возможно, они пустились в это долгое путешествие и пришли сюда, в церковь Святого Петра, не побоявшись ветра и дождя, вовсе не из-за благочестия, а из-за неопределенности своего финансового будущего, которую должно разрешить завещание старшего Декурси. Еле заметная на длинной аллее, ведущей к основной дороге, карета с французами удалялась на хорошей скорости, словно те, кто в ней ехал, стремились сбежать отсюда как можно быстрее.

— Я думал, — извиняющимся тоном продолжал Смитсон, — что перед оглашением последней воли покойного вам захочется отдохнуть. Мистер Маккенна и я готовы явиться к вам нынче в три часа дня. Как вы полагаете, в библиотеке нам будет удобно?

— Конечно, — заверил его Эдмунд и повел мать через поля обратно в Декурси-Холл. Собравшиеся стали понемногу расходиться. Священник уже в который раз задал себе вопрос, хватит ли у него денег на новые ботинки. Звон огромного колокола разносился по сельским просторам — возможно, его было слышно даже на берегу моря. Сегодня после обеда все наконец выяснится. Сегодня они узнают, какое будущее их ждет.

— «Я, Чарлз Эдвард Уиндем Фицморис Декурси, прежде обитавший в Декурси-Холле в графстве Норфолк, а ныне проживающий по адресу: замок де Фонкод, Грасс, Приморские Альпы, Франция, сим упраздняю, отменяю и аннулирую все предыдущие распоряжения на случай моей смерти».

Мистер Смитсон, адвокат из Фейкенема, надел очки. Библиотека находилась на втором этаже Декурси-Холла; высокие дубовые шкафы с книгами занимали все стены до самого потолка. Многие из этих книг были приобретены прежними Декурси в Риме и Женеве, Неаполе и Венеции, куда они ездили в туристических целях — вряд ли кто-нибудь из них провел в Европе целых пятнадцать лет, как автор завещания. Посреди комнаты стоял гигантский стол красного дерева. Смитсон со своим партнером из банка сидели во главе стола, родственники — по обе его стороны. Снаружи до сих пор лило. Ветер ломился в окна, и даже пылающий камин не спасал от холода.

При слове «замок» Джулия вздрогнула. Ей представился гигантский дворец, набитый гобеленами и хранящий память о множестве волнительных любовных историй с похищениями. Эдмунд подумал о том, в какую сумму обходится содержание замка, пусть и небольшого.

В завещании было еще немало вводных формальностей. Смитсон постарался прочесть их как можно быстрее. Затем сделал паузу. Ричард Маккенна разглядывал одну из книг — кажется, первое издание словаря доктора Джонсона.[1] Оно было покрыто таким толстым слоем пыли, будто за все сто сорок лет, минувших со дня его выхода в свет, никто ни разу не поинтересовался значением хотя бы одного слова.

— «Теперь я перехожу к своим последним распоряжениям. — Смитсон кинул взгляд на семью покойного. Алиса была бледна, лица девушек выражали любопытство, лицо Эдмунда — опасение. — Декурси-Холл вместе с мебелью, картинами, украшениями и всем остальным, что в нем находится, я завещаю моему сыну Эдмунду Джорджу Уиндему Декурси».

Девушки вздохнули с облегчением. Всю жизнь они провели здесь. Теперь им ничто не грозит. Прежде чем продолжать чтение, Смитсон откашлялся; он выглядел слегка смущенным.

— «Свои земельные угодья, фермы, леса, лошадей, скот, овец и прочих домашних животных, — далее следовало подробное описание всей усадьбы, — я оставляю во владение мадам Иветте де Кастельно из Грасса и передаю право безраздельного пользования всем вышепоименованным достоянием ей и ее детям, Франсуа и Мари-Клер».

Чарлз Декурси совершил немыслимый поступок. Он нарушил одно из древнейших правил, которыми руководствовались представители английского дворянства при составлении завещания, — а именно разбил свое имущество на две части. Желая угодить обеим семьям, он отделил дом от земель, которые обеспечивали его существование. Похоже, никто из женщин так и не понял, что это значит. Наверное, их загипнотизировал сухой, официальный язык документа, посредством которого мертвые навязывают живым свою последнюю волю.

Но Эдмунд понял все. Он еще не в силах был оценить страшные последствия происшедшего в полной мере, однако понимал, что они означают катастрофу как для него самого, так и для его матери и сестер.

— «Подписано в присутствии свидетелей, Альбера Клемана, нотариуса из Грасса, и Жан-Жака Рива, банкира из Ниццы, двадцатого октября 1895 года».

Смитсон вытер лоб. Потом виновато покашлял. Женщины сидели неподвижно, словно оцепенев. Эдмунд уперся взглядом в стоящие напротив тома в кожаных переплетах, прикидывая, сколько они могут стоить.

— Боюсь, что я должен довести до вашего сведения еще кое-что, — произнес Смитсон, покосившись на своего компаньона. — Мистер Маккенна представляет интересы банка Финча, ведущего финансовые дела семьи. К сожалению, вам необходимо его выслушать.

Господи Боже, подумала Алиса Декурси, неужели их ждут еще и другие неприятности? Какой ужасный день! Одного присутствия этой женщины и ее детей на похоронах и то было довольно. А оторвать дом от окружающих его угодий — это, подозревала она, может означать нечто гораздо худшее.

Ричард Маккенна вынул из портфеля какие-то документы и положил их на стол. Потом заговорил очень мягко и вежливо:

— Финансовая ситуация неблагоприятна. Позвольте мне начать с дома. Под закладную на Декурси Холл, в котором мы сейчас находимся, получены два займа, срок погашения которых уже миновал. Вместе они составляют сорок тысяч фунтов. В настоящее время проценты по этим займам достигают примерно полутора тысяч в год. — Цифры падали в комнату, точно капли дождя во время утренней службы в церкви: холодные, тяжелые, неотвратимые. — Земельные владения также заложены, — продолжал Маккенна. Эдмунду почудились в его голосе интонации врача, сообщающего своему пациенту о том, что его болезнь неизлечима. Пожалуй, это соответствовало действительности. Норфолк поразил финансовый рак, долговая чума, порожденная непосильными обязательствами, взятыми на себя усопшим хозяином. — Под закладную на них взято шестьдесят тысяч фунтов. Проценты, которые причитаются с этой суммы банку Финча, составляют две тысячи двести пятьдесят фунтов ежегодно. — Маккенна остановился. Затем последовал главный удар. — Арендные выплаты по владениям семьи в последнее время снижаются. Я вынужден констатировать, что собственность находится уже не в таком хорошем состоянии, как в былые времена. — Его взгляд скользнул по трещинам на потолке, по разбитым оконным стеклам, по залысинам на ковре. — На данный момент общий доход исчисляется лишь четырьмя тысячами фунтов в год — этого едва хватает, чтобы погашать проценты.

Он оглядел оставшихся в живых членов семейства Декурси. Алиса, побледнев еще сильнее, уставилась в пол. Джулия с Сарой в ужасе глядели на выросшего перед ними вестника несчастья.

— Я полностью отдаю себе отчет в том, что это может оказаться для вас потрясением. — Мурлыканье Маккенны было таким же ровным, как прежде, словно он совершал этот меланхолический ритуал уже в девятый или десятый раз. Впрочем, так оно и было. — Да, настоящим потрясением. Однако наш банк уже многократно сталкивался с подобными проблемами и умеет их решать. Мы согласны продлить вам кредит на какой-либо разумный срок, но нам вместе необходимо составить план спасения, который поможет вам выпутаться из этого временного финансового тупика.

Эдмунд проводил мать и сестер к двери. Затем они с Маккенной перешли в Большую галерею, которая находилась в другом крыле особняка. Их шаги гулко отдавались под сводами огромного помещения длиной в сто сорок футов. Узкие высокие окна смотрели на запущенный сад, где сорняки и колючие кусты вели неуклонное наступление на лужайки, а непривитые розы росли на клумбах как хотели.

— С вами я предпочел бы говорить более откровенно, чем с вашей матерью и сестрами, — сказал Маккенна. — В ближайшие три месяца решительные действия предпринимать не обязательно. Затем я посоветовал бы вам отправить мать и сестер за границу. Там жизнь дешевле. Вы удивитесь, если узнаете, сколько наших соотечественников ведут скромное и относительно благополучное существование на юге Франции.

— Вряд ли моя мать обрадуется переезду на юг Франции, — печально признался Эдмунд.

— Прошу прощения, — сказал банкир. — Вовсе не обязательно ехать именно туда. В Средиземноморье множество других мест, где они могут жить скромно и благополучно.

— Но как вернуть их обратно? Откуда взять деньги?

— Можно улучшить управление поместьем, — сказал Маккенна. Опыт научил его, что надежда — самый драгоценный товар в подобных ситуациях. — Назначим нового управляющего. Старый, похоже, не справляется с делами. Годика через три-четыре цены на аренду вырастут как минимум вдвое.

— Я не могу так долго держать их за границей. Это разобьет матери сердце. — Эдмунд остановился у окна. Последний дневной свет угасал; по лугам, спускающимся к озеру, трусила маленькая стайка дворняжек. — Я должен раздобыть денег. Но у меня нет профессии. Что мне делать, мистер Маккенна? Пожалуйста, подскажите.

Маккенна посмотрел на длинный ряд фамильных портретов, занимающий часть стены, — они принадлежали кисти Лоренса и Рейнолдса, Хоп-Хоппераи Гейнсборо. Дальше, в сгустившихся сумерках, висели почти неразличимые пейзажи ранних итальянцев.

— Картины, — вдруг сказал он. — Как это я раньше не подумал! Вы можете продать некоторые из них. Или найти с их помощью дорогу в мир искусства. В Лондоне у нас есть ценный клиент, который, возможно, согласится взять на себя ваше обучение. Благодаря ему вы узнаете, какие шедевры находятся во владении представителей древних английских родов.

Эдмунд ощутил первый слабый прилив надежды.

— Но разве можно заработать на картинах и других подобных вещах? — спросил он. — Ведь не станут же люди платить сотни фунтов за какие-то старые произведения искусства?

Ричард Маккенна рассмеялся.

— Рынок искусства меняется, молодой человек, — он меняется каждый день, каждый месяц и каждый год. Европейские картины начинают скупать богатые американцы. Таких богачей еще не видел свет — их капиталы превосходят всякое воображение. Если эта тенденция сохранится, трех-четырех картин из тех, что висят в этом зале, может хватить на то, чтобы погасить все долги и снова вернуть Декурси-Холл в ваши руки.