Пол Гетти. Мучительные миллионы

Глава десятая Самый богатый из американцев

В октябре 1957 года о тихой обители, в которой Пол Гетти скрывался долгие годы, узнал весь мир. Журнал «Форчун» решил выявить самого богатого человека в Америке. После оценки размеров капитала американских богачей, включая семейства Рокфеллеров, Морганов, Хантов и Фордов, неожиданно обнаружилось, что «богатейшим из живущих американцев» является «экспатриировавший в Париж» калифорнийский бизнесмен Пол Гетти.

На фотографиях, помещенных в американской прессе, Пол Гетти выглядел испуганным и удивленным, словно привыкшая жить во тьме летучая мышь, которую внезапно вытащили на ослепительно яркий солнечный свет. Игра, которую Гетти начал вести в мире бизнеса сразу после смерти отца, была раскрыта, о его богатстве узнал весь мир. Все это повлекло за собой неожиданные перемены в жизни нефтяного магната и его окружения.

Он уже не мог, как прежде, исподтишка править своей империей по телефону из парижского отеля и прятать планы своих гениальных комбинаций в коробке из-под обуви. Интерес к его персоне начал стремительно расти. Несмотря на все его попытки сохранить прежний образ жизни, он неизбежно попадал в фокус общественной линзы. Теперь его ждало то же, что и других толстосумов: выставление напоказ личной жизни, тысячи молебных писем с предложением пожертвовать средства в благотворительные фонды, невероятные домыслы о его интимных похождениях, нескрываемая зависть недоброжелателей и конкурентов, раболепство и наглость репортеров желтой прессы. С этого момента он оказался под колпаком общественного мнения.

Гетти сделал вид, что очень сожалеет по поводу утраты столь милой его сердцу таинственности, и с удовольствием вспоминал о том, как еще совсем недавно досужие репортеры американской деловой прессы совершенно игнорировали его персону. «Мне всегда казалось, — заявлял Гетти, — что они принимают меня за мелкого коммивояжера или служащего отеля».

Отныне все переменилось. «Я всегда старался держаться в тени, — писал Гетти, — а теперь, в свете фотовспышек, меня выставляют напоказ как финансовую диковинку». Но, похоже, тщеславному богачу нравилась столь неожиданная популярность. И это, по словам его секретаря Барбары Уоллес, привело к тому, что развитие событий пошло не по сценарию ее всесильного босса.

Энн была права, когда заявила о том, что ее бывший муж «вспомнит о своих сыновьях лишь тогда, когда они станут достаточно взрослыми, чтобы занять достойное место в его династии». Долгие годы он действительно оставался равнодушным к своей плоти и крови. Его совершенно не интересовало, как они жили все эти годы: были ли они необычайно умными или идиотами, красавцами или уродами, увлекались ли женщинами или росли женоненавистниками, стремились ли стать благопристойными людьми или были готовы преступить закон.

Не проявлял никакого интереса к жизни отца и Пол-младший. Но после того, как в ноябре 1956 года у него родился сын — Пол Гетти III, Гейл стала упрекать мужа в скудости семейного бюджета, и тот решил, что самое время присоединиться к семейному бизнесу. Он связался со своим сводным братом Джорджем — вице-президентом компании «Тайд Уотер Ойл», штаб-квартира которой находилась в те годы в Лос-Анджелесе, и попросил подыскать для него работу в этой компании.

Родственных чувств к своему братцу Джордж не испытывал и после памятного Рождества 1939 года увидел его впервые. Но тем не менее работу Полу он предложил, но не в офисе, а на одной из автозаправочных станций компании. В результате один из сыновей самого богатого американца, нарядившись в ослепительно белые брюки и кепку и нацепив на шею черный галстук в один миг превратился в служащего бензоколонки, торгующей бензином отца.

Вскоре к брату был вынужден присоединиться и Гордон, которому увлечение оперным искусством ожидаемой славы не принесло. Через некоторое время Джордж предоставил братьям возможность стажироваться в компании, а весной 1958 года Полу неожиданно позвонил его папаша и попросил приехать к нему в Париж. При встрече Гетти предложил сыну отправиться на Аравийский полуостров и продемонстрировать там свои способности к нефтяному бизнесу.

В ответ Пол сообщил, что у него уже есть жена и сын, и попросил отца разрешить ему взять их с собой.

— Не имею ничего против, — сказал Гетти-старший, — но сперва привези их ко мне в Париж. Я бы хотел взглянуть на невестку и внука.

Вскоре в отеле «Георг V» в Париже произошло событие, которое существенно повлияло на судьбы наследников Пола Гетти. В один из первых дней лета за обеденным столом рядом с Гетти расположились его сын Пол со своей очаровательной супругой и забавным полуторагодовалым малышом, названным в честь деда. Семейная трапеза выглядела весьма идиллически, и трудно было поверить в то, что она первая в жизни каждого из присутствовавших.

Гейл, никогда ранее не видевшая своего свекра, представляла его «ужасно брюзгливым и занудливым стариком» и поэтому была приятно удивлена, когда тот мило ей улыбнулся и сказал сыну: «Я и не знал, что твоя супруга так очаровательна». Старый ловелас продолжал щедро осыпать Гейл комплиментами, и со стороны могло показаться, что он намерен ее соблазнить. Не менее восторженно отозвался глава семейства и о своем внуке: «Этот удивительно смышленый рыжеволосый маленький шельмец способен заставить деда исполнять все его прихоти», — писал Гетти с несвойственной для него восторженностью в своем дневнике.

Вполне возможно, что эта семейная встреча оказалась бы первой и последней, если бы во Франции не начались бурные политические события. Париж всколыхнули массовые демонстрации протеста против политики де Голля в Алжире. Вблизи отеля «Георг V» стали возводиться баррикады, и Гетти, которому был чужд революционный порыв парижан, решил перебазироваться в более безопасный Брюссель и потащил туда вновь обретенную семью.

Все семейство остановилось в роскошном Гранд-отеле, откуда каждое утро отправлялось на недавно открывшуюся в столице Бельгии Всемирную выставку. В один из дней они позавтракали в павильоне Канады, отведав на десерт вафли с кленовым сиропом, а затем побывали на экспозиции Советского Союза, о которой Гейл потом вспоминала только благодаря «удивительно вкусной икре». Верный себе Гетти предпочел ощущения более острые и провел ночь с одной из молоденьких русских официанток.

Общение с сыном, невесткой и внуком произвело на Гетти неизгладимое впечатление, он за многие годы жизни был впервые близок к простому человеческому счастью. Такого с ним еще никогда не бывало. Очаровательная невестка взирала на него как на божество и могла без конца слушать забавные истории из жизни своего свекра. Гетти не переставал восхищаться и своим рыжеволосым внуком, а Пола-младшего он успел полюбить больше, чем своего первенца Джорджа.

Страсти в Париже наконец улеглись, и оставаться в Брюсселе уже не имело смысла. В последние минуты перед отъездом во Францию Пол Гетти принял решение, которое повлияло не только на судьбу Пола-младшего и Гейл, но и на будущее всей династии Гетти.

Гетти решил не посылать Пола на Ближний Восток, заявив, что молодой семье, да еще с малышом, не стоит мучиться в трейлере в песках Аравийской пустыни. По его мнению, более подходящей кандидатурой для этого был еще неженатый Гордон. Тот перечить воле отца не посмел и через две недели вылетел к нефтяным скважинам «Гетти Ойл Компани» в Саудовской Аравии.

Такое решение Большого Пола, как называли Гетти его родные, было продиктовано не столько заботой о семье Пола-младшего, сколько желанием сохранить возле себя тех, к кому он так привязался за последнее время и кого называл своей «маленькой семьей».

Теперь Пол стал любимчиком отца и мог вполне надеяться отхватить лакомый кусок от отцовского пирога. Долго ждать ему не пришлось. В своей империи Гетти присмотрел для сына весьма привлекательное местечко. И чем больше старый мизантроп об этом думал, тем больше ему нравилась его идея.

Стремясь расширить свои нефтеочистительные мощности в Европе, компания «Гетти Ойл» недавно прибрала к рукам небольшую итальянскую компанию «Гольфо» с ее заводом по очистке нефти, расположенным недалеко от Неаполя. Гетти планировал расширить производство и переименовать эту компанию в «Гетти Ойл Италиана», а также переместить ее главный офис из Милана в Рим. Бразды правления этой компании Гетти решил вручить сыну Полу.

Надо сказать, что тот, с его страстью к путешествиям, книгам и развлечениям, не имея никакого опыта в области менеджмента, не очень подходил на роль президента компании. Но Гетти это не останавливало. Он был твердо уверен в том, что для Пола, как и для любого другого из его сыновей, управление такой маленькой компанией будет сущим пустяком и потребует усилий ненамного больших, чем организация пикника.

Неожиданно нахлынувшие нежные чувства по отношению к сыну и внуку все еще владели старым магнатом, и он продолжал с несвойственной ему заботливостью опекать свое «маленькое семейство». Усадив всех троих в свой старенький «кадиллак», он бережно доставил их в Милан, где устроил в апартаментах на Пьяцца Элеонора Дузе, в самом центре города, недалеко от центрального офиса «Гольфо». С этого момента одна из ветвей династии Гетти оказалась неразрывно связанной с Италией, и связь эта привела в будущем к роковым последствиям для Пола-младшего и его семьи.

Но в те годы ни сам Гетти, ни его сын еще не знали, как сложатся судьбы наследников миллиардера в Италии. Милан Полу явно не понравился. Его раздражало все — климат, итальянская кухня, незнакомый ему язык и обычаи. Чтобы полюбить этот город и оценить его красоту, нужно было время и терпение, а Пол уже в первые же дни начал жалеть о том, что принял предложение отца. Он прекрасно понимал, что настоящим бизнесменом ему никогда не стать, но, тем не менее, он напрягся и попытался разобраться во всех сложностях нефтяного бизнеса. Когда же отец сказал Полу, что он должен появляться в офисе в строгом темном костюме, тот на следующий день уже обрядился в эту униформу менеджера.

В тот год теплые отношения между отцом и сыном напоминали отношения между новобрачными в медовый месяц. А вскоре Пол совершил такое, что тронуло старика до глубины души.

Двадцать пять лет назад на борту судна, направлявшегося в Геную, совсем юная тогда еще Энн Рорк преждевременно произвела на свет своего первого сына. В ближайшем порту Ла-Специа ребенок был официально зарегистрирован. Гордый тем, что у него родился наследник, Пол Гетти решил назвать его в свою честь — Жан Пол Гетти-младший. Однако итальянскому нотариусу вместо имени Жан, прозвучавшего из уст отца-американца как «Джин», послышалось «Юджин», и он занес в книгу записей имя Эудженио.

Это имя, означавшее «здоровый потомок рода» или «родовитый», в фашистской Италии было в те годы очень популярным. В Америке же столь многозначительное «Эудженио» превратилось в обычное «Юджин», а малыша, как и его отца, стали называть просто Полом. Пол-младший не любил своего первого имени и старался никогда о нем не упоминать. Теперь, снова оказавшись в Италии, он решил исправить досадную ошибку итальянского чиновника и официально изменил свое имя на то, которое когда-то хотел ему дать его отец.

Случившееся окончательно растрогало отца, и теперь один из братьев нежился в лучах отцовского благоволения, а другой изнывал от невыносимой жары в раскаленных песках Аравийской пустыни. Резко изменилось и отношение Гетти к Джорджу, которого он когда-то официально объявил своим главным наследником и «преемником» и отдал в его руки «Тайд Уотер Ойл Компани». Письма к старшему сыну стали более официальными и критичными по отношению к его промахам и ошибкам в делах компании. Но тем не менее они неизменно начинались со слов «Мой дорогой Джордж» и заканчивались словами «Всегда любящий тебя отец».

Джорджу в те годы было за тридцать. Он имел уже трех очаровательных дочерей и являлся одним из столпов высшего общества Лос-Анджелеса. Однако, как заметил один из крупных местных бизнесменов, Джордж Гетти больше годился на роль «управляющего магазином скобяных изделий в маленьком городке среднего Запада, чем на роль президента крупной нефтяной компании». Джорджа раздражал постоянный контроль отца, хотя он прекрасно понимал, что без его помощи ему не обойтись.

Поэтому вся управленческая деятельность казалась ему каким-то кошмарным сном.

Не лучший жребий выпал и на долю Рональда. Поездка с отцом в нейтральную зону в 1956 году их не сблизила. Свободно владевший французским и немецким языками, Рональд получил от отца должность менеджера его компании «Видол Компани» в Гамбурге. Но, несмотря на все успехи сына в менеджменте, Гетти-старший продолжал относиться к нему столь же холодно, как и прежде. Его явно раздражали письма Джорджа и Рональда, в которых братья со злорадством сообщали о провалах и ошибках друг друга в бизнесе.

На отношение Гетти к Рональду влияло и то, что он все еще не мог простить обиды, нанесенной ему доктором Хелмле много лет назад. И когда в 1964 году Рональд женился на миловидной Карин Зайбль из Любека, Гетти, узнав об этом, остался верен себе и даже не подумал о том, чтобы послать новобрачным поздравление.

Возникли неприятности и у Гордона, работавшего менеджером в Саудовской Аравии. Следуя указаниям Большого Пола, Гордон нарушил принятый в этой стране обычай давать взятку местному эмиру. Более того, стал защищать одну из своих служащих, которая вступила в тайную любовную связь с одним из местных жителей. За этот грех по законам ислама ее могли безнаказанно убить, забросав камнями. Гордон помог несчастной женщине тайком вылететь из страны. Когда же это обнаружилось, власти Саудовской Аравии посадили его под домашний арест.

Сострадание Гордона к ближнему его отец посчитал величайшей глупостью, из-за которой мог пострадать его бизнес. По мнению Гетти, сотрудница Гордона, прожившая в Саудовской Аравии уже несколько лет и прекрасно знавшая, что ей грозит, должна была поплатиться за свое легкомыслие. Чтобы не испортить добрых отношений с королем Саудовской Аравии, Гетти не стал защищать сына и приказал ему немедленно вернуться в Соединенные Штаты. Через некоторое время он смягчился и решил предоставить Гордону еще один шанс, отправив того в Тулсу управлять компанией «Спартан Трейлер». Вскоре бизнес Гордону опротивел, и он вернулся на университетскую скамью в Беркли. Но теперь его уже интересовала не экономика, которой он был сыт по горло, а английская филология.

Наиболее ярко черствость и жестокость Гетти как отца проявилась летом 1958 года, именно в то самое время, когда он с сентиментальностью ухаживал за своим «маленьким семейством» в Милане. Его двенадцати летний сын Тимми находился в тот период в одной из клиник Нью-Йорка, где перенес сложнейшую операцию по удалению мозговой опухоли. Несчастная Тедди все еще надеялась, что хирургическое вмешательство положит конец мучениям ее единственного сына. После операции Тимми почти лишился зрения. Лоб мальчика был обезображен ужасными шрамами, и теперь ему предстояло перенести еще и косметическую операцию.

В ожидании операции Тимми каждый день звонил отцу и просил его хоть на несколько дней приехать в Нью-Йорк и побыть с ним.

Кроме того, мальчик послал отцу письмо, в котором было всего несколько душераздирающих строк: «Мне так нужна твоя любовь, папочка. Приезжай поскорее, пока я еще жив».

Но тронуть сердце отца было нелегко. Для него как всегда на первом месте были не дети, а бизнес. Каждый день Гетти терпеливо успокаивал сына, заверяя его в своей любви к нему, и непременно добавлял в конце разговора, что ужасно сожалеет о том, что дела пока не позволяют ему вернуться в Америку.

Тимми был прооперирован 14 августа. В тот день Гетти был в Швейцарии. Его пригласил туда известный промышленник и коллекционер — барон Тиссен, который был богат почти как Гетти и имел огромную коллекцию шедевров живописи и скульптуры, поражавшую воображение каждого, кто удостаивался чести ее созерцать.

Гетти был очень польщен приглашением Тиссена. Отказаться от этого визита и, рискуя жизнью, лететь через океан он считал совершенным безумием. Он словно зачарованный бродил по картинной галерее Тиссена, и его собственная коллекция в Малибу казалась ему слишком скудной и лишенной вкуса. Отужинав с Тиссеном в его огромном старинном замке, Гетти вернулся в свой отель в Лугано. Ранним утром в понедельник 18 августа его разбудил телефонный звонок. Обезумевшая от горя Тедди наконец застала Пола в отеле и рыдая сообщила ему о постигшем их горе — смерти их единственного сына Тимми.

Гетти принялся утешать свою бывшую супругу, но на лице его самого не было ни слезинки.

Окунувшись однажды в холодный и жестокий мир бизнеса, он почти утратил способность чувствовать и сопереживать. Тем не менее смерть одного из сыновей его потрясла. Он вдруг почувствовал себя глубоко несчастным и очень одиноким. Попрощавшись с Тедди, он положил трубку и взглянул на часы. Приниматься за работу было еще рановато, а сон полностью пропал, и Гетти открыл свой дневник.

«Два часа назад, — написал Гетти, — умер мой любимый сынок Тимми. До последней минуты он мужественно боролся за жизнь, как и подобает настоящему мужчине. Бедный мальчик!» Затем, поняв, что продолжать не имеет смысла, он захлопнул дневник и воскликнул: «Словами этого никогда не выразить!»

Но, к счастью, в те тяжелые дни он мог утешиться тем, что поблизости были Пол-младший, Гейл и их забавный малыш. Гетти при первой же возможности спешил к ним в Милан. Там он обычно останавливался в отеле «Принчипе э Савойя» и, проведя весь день со своим «маленьким семейством», по вечерам возвращался к себе в номер, чтобы связаться по телефону с менеджерами своих компаний и узнать, как обстоят дела в его нефтяной империи. Иногда, когда в городе стояла невыносимая жара, он увозил всех троих на уик-энд в шикарные загородные пансионаты, типа виллы д'Эсте, расположенной на берегу живописного озера Комо.

Однако в Италию Гетти влекли не только желание побыть с семьей сына и дела компании «Гольфо Ойл», но и очаровательная дама из одного из самых загадочных домов этой волшебной страны.

Познакомился он с нею в Париже, через своего хорошего знакомого — судью Вейлера. Эта аристократичная дама чем-то напоминала Ингрид Бергман. Она была замужем за угрюмым французом, который, как и большинство французов, вряд ли сохранял супружескую верность. Зная об этом, дама и сама была, похоже, не прочь завести себе любовника.

Это знакомство стало прелюдией к продолжительному и доставившему Гетти массу проблем роману с тридцатишестилетней Мари Тессье. Элегантная блондинка была непредсказуема и готова на сумасбродные поступки. Эту черту характера она, возможно, унаследовала от своего деда — кузена русского царя Николая Второго. Лето супруги Тессье обычно проводили в загородном особняке в Версале. Кроме того, у Люсьена (так звали мужа Мари) была вилла Сан-Мичеле на склоне горы Фьезоле, недалеко от Флоренции. Ходили слухи, что интерьер этой виллы оформлял сам великий Микеланджело. Особым великолепием отличались сады и комнаты, оформленные в старинном стиле и похожие на залы музея.

Из открытой галереи, служившей столовой, открывался изумительный вид на раскинувшуюся у подножия горы Флоренцию. Тессье превратил эту виллу в маленький изысканный отель для очень богатых туристов. Когда на вилле появлялась Мари, список гостей вскоре пополнялся именем Гетти.

Пола привлекало в ней многое: аристократическое происхождение, удивительная женственность и необыкновенные для столь красивой женщины эрудиция и интеллект. Но еще более привлекательной ее делало сочетание названных выше достоинств с такими чисто женскими качествами, как ревность, непредсказуемость поступков и ужасная непунктуальность, которой и следовало ожидать от особы царских кровей.

Именно поэтому, а также еще из-за того, что Мари была замужем за взыскательным по отношению к ней мерзавцем-мужем, любовная связь между нею и Гетти продлилась гораздо дольше того срока, который он обычно отводил на других своих любовниц. В этом романе было все: и страстные клятвы в вечной любви, и мечты о счастливой семейной жизни. Путешествуя между Миланом и Неаполем, Гетти не упускал случая заглянуть на виллу Сан-Мичеле.

Теперь, когда журнал «Форчун» сорвал с Гетти покров анонимности, жизни бродячего миллиардера стала угрожать скандальная известность. Но он не мог мгновенно изменить своих привычек. По-прежнему выбирал в ресторанах отелей самые дешевые блюда, стирал свое нижнее белье в ванной гостиничного номера (объясняя это тем, что мыло прачечной может вызвать у него раздражение кожи) и укладывал в свою постель многочисленных любовниц, имена, цвет кожи, места жительства и телефоны которых он хранил в своей черной записной книжке.

Внезапно обрушившаяся на него известность заставила Пола Гетти всерьез задуматься о своей безопасности. Он решил найти в Европе более надежное и спокойное укрытие, откуда мог бы эффективно управлять своей империей и наслаждаться одиночеством, а в перерывах ласкать тела юных прелестниц и зрелых, но еще не утративших былой красоты дам.

Ему было жаль покидать Францию, но его пугали воспоминания о баррикадах под окнами отеля «Георг V». «Что если во Франции опять начнутся кровавые события?» — думал Гетти. В Италии было, конечно, поспокойнее, но его раздражали вспыльчивость и болтливость итальянцев. Наконец он вспомнил о стране, жить в которой мечтал еще в далеком детстве, о ее прекрасных зеленых лугах, величественных замках, поразительной учтивости и вежливости ее жителей и бережном отношении к традициям и культуре своих предков. Этой волшебной страной, как уже догадался читатель, была колыбель мирового капитализма, величественная и неповторимая Англия.

Полу Гетти должно было скоро исполниться шестьдесят шесть лет, и его состояние увеличивалось с каждым днем на полмиллиона долларов. Пенелопа Китсон представила своего любовника Джорджу Гранвилю — пятому герцогу Сатерлендскому.

Он был одним из крупнейших землевладельцев в Шотландии, но распоряжался своим богатством крайне неумело и часто оказывался на грани финансового краха. Сорок лет назад он купил у газетного магната — виконта Нортклиффа небольшой замок, выстроенный еще в эпоху Тюдоров. Замок этот назывался Саттон-Плейс и находился в двадцати милях от Лондона. Теперь герцог был стеснен в средствах и не мог поддерживать замок в нормальном состоянии и поэтому был готов с ним расстаться.

Гетти, словно гончая, учуял запах добычи и предложил герцогу за Саттон-Плейс почти 60 тысяч фунтов стерлингов. Эта сумма была равна половине той, которую герцог заплатил за замок Нортклиффу. Для Гетти эти деньги были сущим пустяком. Такую прибыль он получал в песках Аравии всего за два часа. Герцог принял это предложение.

Для того, чтобы оборудовать Саттон-Плейс для жизни одинокого пожилого миллиардера, понадобилось немало времени и средств. Пенелопа старалась как могла. Несколько месяцев она выбирала портьеры, ковры и мебель. Затем сама наняла строителей, водопроводчиков, электриков и дизайнеров. Не сидел без дела и Гетти. У своего старого приятеля — короля прессы Уильяма Рэндольфа Херста — он купил огромный обеденный стол площадью семьдесят квадратных футов из замка Херста в Уэльсе, два старинных рояля и несколько шедевров живописи. «Больше мне на картины тратиться не стоит», — написал потом Пол Гетти в своем дневнике.

Таким образом, к весне 1960 года Жан Пол Гетти-старший приобретет наконец то, чего у него никогда раньше не было и чем будет гордиться до конца своих дней, — старинный замок в Англии.

Глава одиннадцатая «Сладкая» жизнь

Рим традиционно считают опасным местом для душ романтичных иностранцев с толстыми кошельками. Обольстительным он выглядел и осенью 1958 года, когда туда вслед за офисом «Гетти Ойл Итальяна» переехали из Милана Пол и Гейл. Они облюбовали себе квартиру в старинном особняке «Палаццо Лователли» на Пьяцца Кампителли, одной из самых маленьких и красивейших площадей в древней части города. На противоположной стороне площади находилась старинная церковь святой Марии с небольшим фонтаном у самого входа, а за углом виднелись руины театра Марчелла, построенного еще при Юлии Цезаре.

Приехавшему в Рим из Милана обычно казалось, что он попадал в другую страну и другой век. Иллюзия эта была особенно впечатляющей на Пьяцца Кампителли. Автомобили в этой части города появлялись крайне редко, и Гейл, носившая под сердцем второго ребенка, любила ездить за покупками в открытом экипаже, запряженном парой великолепных рысаков. В июле 1959 года у нее родилась дочь, которую назвали в честь матери Гейл-Эйлин.

Пол купил себе спортивный автомобиль цвета бургундского вина и на глазах у восхищенных итальянцев отправлялся в нем с семьей на уик-энд в близлежащие городки — Тиволи и Палестрину. Сравниться по красоте с Римом они, конечно, не могли и привлекали Пола лишь тем, что летом в них не ощущалось той скуки, как в столице, где светская жизнь семейства Гетти сводилась лишь к редким обедам с пожилыми парами, преимущественно американцами, которые в той или иной степени были связаны с нефтяным бизнесом.

Полу нравилось гулять по Вечному городу. Он начал изучать итальянский и продолжал коллекционировать книги и грампластинки. Ему было в ту пору лишь двадцать восемь лет, а в этом возрасте многие еще живут ожиданием чего-то чудесного и удивительного.

На самом деле Рим вовсе не был таким сонным, как это могло показаться на первый взгляд. К моменту, когда сюда приехала семья Гетти, культурная жизнь города била ключом. И хотя великая эпоха итальянского неореализма в киноискусстве уже была близка к завершению, легендарные мастера кинорежиссуры, такие как Висконти, Росселлини и Де Сика, все еще колдовали в римской киноиндустрии «Чинечитта». Именно в то лето великий Феллини закончил съемки своего нового фильма, в котором сумел передать духовную атмосферу тех лет. Этот киношедевр — живописная хроника жизни нескольких итальянских семей — прекрасно отразил блеск и нищету всего итальянского общества. Главный герой — журналист, которого играет Марчелло Мастроянни, презирает свою бездуховную жизнь, но все его попытки что-либо изменить терпят крах.

Феллини назвал свой фильм «Сладкая жизнь». Пройдет немного времени, и все «прелести» такой жизни испытают на себе Пол с Гейл.

В это лето Пол-старший наслаждался другой, менее древней достопримечательностью Италии — златовласой и капризной мадам Тессье. В начале 1959 года она оставила мужа и виллу Сан-Мичеле и полностью отдала себя во власть своего американского любовника.

Ее сын Алексис и по сей день уверен в том, что его мать связывало с Гетти нечто большее, чем секс и деньги. «Все дело во властности Гетти, — заметил как-то Алексис. — Он обладал сильнейшим биополем, и мать стала совершенно одержимой. С первого дня их знакомства и до самой ее смерти для нее не существовало других мужчин, кроме Гетти».

Любовь Гетти к Мари Тессье мало чем отличалась от его любви к другим женщинам, и поэтому хранить ей верность он вовсе не собирался. Его развлекали ее бурные вспышки ревности, и он с удовольствием их провоцировал. Особенно нравилось ему это делать за обеденным столом. Больше всего Мари ревновала Пола к Пенелопе, которую она не переносила и никогда не могла понять. Но больше всего мадам Тессье ненавидела Пенелопу за то, что та занимала особое место в жизни Пола — место, о котором ей самой нечего было даже и мечтать.

Чувства Пола к Мари стали охладевать. Его начали раздражать ее хроническая непунктуальность и тяга к спиртному. Но больше всего Пола бесили типично русское сумасбродство и бесшабашность, выражавшиеся в непредсказуемости ее поступков. Однако кое-что в ней его определенно привлекало, и прежде всего — некая величавость и шик, которые он объяснял не чем иным, как родством с династией Романовых. В первые месяцы их романа мадам Тессье стала для Пола проводником в высшие круги итальянской аристократии. Это очень льстило романтическому снобизму Гетти, который не покидал его со времен далекой юности.

В Риме Мари использовала все свои связи, чтобы позволить своему любовнику проникнуть в неприступный бастион римской аристократии — элитарный охотничий клуб «Чирколо делла Каччио». Как и в аристократических клубах Англии, пропуском в «Чирколо» служило то, перед чем всегда преклонялся Гетти, — высокий титул и знатное происхождение. Члены клуба, узнав о том, кем является Гетти, решили не упускать шанса развлечься и договорились забаллотировать этого выскочку-американца, у которого не было ни титула, ни знатной родословной. Но более всего их раздражало то, что у него было нечто такое, чему они втайне поклонялись и чего им всегда недоставало — огромное состояние.

Гетти уже видел себя в роли знатного охотника, но его мечты остались лишь мечтами. В роскошной штаб-квартире клуба на Ларго Фонтана Борчезе его ждал категорический отказ. Такое унижение глубоко ранило душу Пола, и с того дня его восторг от Италии начал постепенно угасать.

В Неаполе, куда Гетти отправился с визитом на свой завод по очистке нефти, Мари постаралась утешить своего обиженного любовника. Ей удалось представить его тем, кого в Неаполе считали сливками общества. На приеме, куда ей посчастливилось получить приглашение, присутствовало несколько герцогов и принцев. Это было не так уж и много для страны, в которой было двести герцогов и почти столько же принцев, но Пол выглядел вполне счастливым.

Не остановившись на этом, Мари начала убеждать Гетти купить в Неаполитанском заливе небольшой остров под названием Гайола, добавив при этом, что прежними владельцами этого острова были древнеримский император Тиберий, наследник Фиата, Джанни Аньелли и граф Уорвикский.

Гетти мог только мечтать оказаться в такой компании и поэтому мгновенно согласился. Говоря откровенно, мадам Тессье действовала в данном случае не бескорыстно. За эту сделку Мари получала 7 тысяч долларов комиссионных. Своему любовнику она об этом не сказала ни слова, поскольку прекрасно знала, что иначе ей этих денег не видать. Личного капитала у нее никогда не было, и поэтому осуждать ее за эту маленькую хитрость было бы жестоко и несправедливо.

Однако, увидев свое приобретение издалека, Гетти начал сожалеть о том, что купил Гайолу.

Остров был довольно живописным, но навевал тоску. К тому же от материка его отделяла полоска моря шириной всего в тридцать ярдов. Он наотрез отказался сесть в лодку и плыть на остров. Затем торопливо перекусил в баре на берегу и заявил расстроенной любовнице, что в это унылое место не явится больше никогда.

Пенелопа, узнав об этом, рассмеялась и заметила: «Если ты так богат, то почему бы тебе не купить еще один остров?»

Теперь Гетти решил быть более осмотрительным и купил уже не остров, а недвижимость недалеко от Рима. Продавец оказался еще более знатным. Им был принц Ладислао Одескальчи.

Новая покупка Гетти называлась Ла Поста Веччиа. Это был один из загородных дворцов принца, возвышавшийся на старинной Виа Салариа, недалеко от древнего этрусского поселения Пало на берегу моря. Дворец сильно обветшал и выглядел ненамного лучше старика принца, но архитектура здания впечатляла. Портик и своды были выполнены в древнеримском стиле, и Гетти, увидав это изящное строение, решил, что после реставрации он будет приезжать сюда на отдых каждый год. Вскоре к нему в Италию прибыла преданная Пенелопа, оказавшаяся как всегда непревзойденной в оформлении интерьера. Выбранный ею стиль был очень распространен в замках Англии, и Полу это решение пришлось по вкусу.

Гетти полюбил свой итальянский дворец, но из-за внезапно свалившейся на его голову известности начал тревожиться за свою безопасность. По словам Барбары Уоллес, он боялся, что его могут похитить террористы. Этот страх превратился у него со временем в навязчивую идею.

Поэтому Ла Поста Веччиа так и не стала его постоянной резиденцией. Он заказал решетки на окна спальни и оборудовал особняк самой новейшей системой сигнализации. Рядом с кроватью он постоянно держал охотничье ружье крупного калибра. Но, несмотря на все эти предосторожности, в особняке он обычно долго не задерживался. В римском отеле «Флора» на Виа Венето он чувствовал себя более безопасно и уютно.

В первые дни после приобретения особняка Пол даже поинтересовался у своего адвоката, как ему получить итальянское гражданство. Но теперь он об этом даже не вспоминал. Все его мысли были прикованы к Англии.

В Великобритании он всегда чувствовал себя как дома и даже не замечал ужасного климата. Там было намного безопаснее и уютнее, а представители высших слоев общества, в отличие от высушенных словно мумии итальянских аристократов, никогда не подумали бы о том, чтобы втаптывать в грязь снобизм богатого янки.

Английские аристократы всегда с уважением относились к большим деньгам, и Гетти нечего было скрывать свое богатство. В юные годы, в Оксфорде, он не ощущал никакой дискриминации. Наследные принцы и герцоги, с которыми он жил в университетском городке, были с ним на равных и никогда не заносились. Поэтому в Англии Гетти всегда мог найти друзей и единомышленников среди титулованных особ.

По рекомендации Поля-Луи Вейера он взял к себе в штат Клауса фон Бюлова. Этот датский адвокат работал одно время у будущих лордов — Чанселлора и Хейлшэма и имел репутацию ловеласа и проныры. Клаус был сыном датского министра юстиции Свена Борберга, но после того, как его отца посадили в тюрьму за связь с нацистами, взял фамилию деда по материнской линии — фон Бюлов.

Гетти назначил его своим главным исполнительным директором, а поскольку он очень не любил делегировать свои поручения разным людям, то Клаус вскоре превратился и в его личного секретаря. И здесь он оказался просто незаменимым. Фон Бюлов всегда держал нос по ветру и знал обо всех интригах в высшем обществе. Поэтому для Гетти, так стремившегося попасть в эту элиту и хотя бы с опозданием, но быть ею обласканным, его секретарь был просто находкой.

Еще до того как купить Саттон-Плейс у герцога Сатерлендского, Гетти успел познакомиться с наименее чопорным из старых английских аристократов — герцогом Бедфордским, который осчастливил миллиардера приглашением на уик-энд в свое поместье в Вуберне. Вслед за этим пришло приглашение от герцога Ратлендского в его знаменитый замок Бельвуар.

Всезнающий Клаус заблаговременно предупредил своего патрона о том, что джентльмены из высшего света называют этот замок «Бивер». Однако попытка Гетти стать своим среди аристократов лишь на основании того, что он был владельцем старинного замка, столкнула его с рядом проблем.

Герцог Норфолкский познакомил как-то Пола со своим родственником — капитаном Иэном Констэблем-Максвеллом и его дочерью — очаровательной Джанетт. Клаусу пришла в голову идея объединить торжество по случаю совершеннолетия девушки с празднованием окончания реставрации Саттон-Плейс. Идея распахнуть двери своего замка для знатных гостей капитана Полу очень понравилась, и в июне 1960 года он начал готовиться к этому событию.

Торжество поначалу выглядело вполне пристойно, но через некоторое время вышло из-под контроля хозяина замка. Двадцать первый день рождения Джанетт превратился в безобразную попойку, скандальней которой в окрестностях Лондона не случалось уже давно. Благодаря активности неутомимого Клауса и приятеля Гетти Поля Вейера к вечеру 2 июня список приглашенных знатных особ разросся до 1200 человек. Среди них были дальние родственники королевы — Глочестеры, герцоги Рутландский и Бедфорский с семьями, греческие миллионеры-судовладельцы Онассис и Ниаркос, мистер и миссис Дуглас Фэрбэнкс, герцогиня Роксбэрская, Дункан и Диана Сэнди (явившиеся вместо своего деда — сэра Уинстона Черчилля, которому, судя по возрасту, было уже не до вечеринок) и многие другие.

Кроме семьи герцога Рутландского и своих близких, виновница торжества почти никого не знала. Впервые видел большинство своих гостей и сам Пол Гетти. Никого из своих родных на это торжество он приглашать не стал.

Гетти очень желал того, чтобы праздник в его замке стал заметным событием светской жизни, и не пожалел средств на рекламу этого торжества в прессе и на телевидении. Реклама эта привлекла внимание и тех любителей вечеринок, которые не оказались в числе приглашенных, и в результате в самый разгар веселья в Саттон-Плейс стали стекаться толпы молодых людей, желавших тоже принять участие в этом великом празднике.

Особо страждущим удалось пробиться к желанной выпивке, и после принятия изрядной дозы спиртного они начали выяснять отношения со знатными гостями Гетти. Но в целом все закончилось довольно безобидно, никто из гостей, если не считать фотографа, которого вместе с фотоаппаратом швырнули в бассейн, серьезно не пострадал. И даже изящные солонки — творения великого Челлини — мирно остались на столах, хотя каждая из них стоила не меньше мотоцикла. Но, по-видимому, юные варвары об этом не знали и поэтому ограничились лишь погромом, ущерб от которого оценивался почти в двадцать тысяч фунтов стерлингов.

Для Пола Гетти сумма эта была весьма незначительной. Гораздо больше он был обеспокоен тем, что могла пострадать его репутация. Так и случилось, и восстановить свое доброе имя ему в будущем так и не удалось. Многие выражали ему свое сочувствие, но внутренне связывали случившееся в его замке с личностью самого хозяина. Нечто похожее произошло год назад, на вечеринке, устроенной в Баттерси-Парк — знаменитым американским импрессарио Майком Тоддом. Однако торжество у Тодда выглядело не столь забавным.

Произошедшее в замке Гетти несомненно отдалило его от желанной цели — стать почетным членом британского высшего общества. Попытка нового владельца замка Саттон-Плейс возродить эру феодальной экстравагантности явно не удалась. Но даже если бы и не было этой злосчастной вечеринки, роль светского льва была не для Гетти. Этому мешала укоренившаяся в нем страсть к экономии и выгоде.

Щедрость владельца Саттон-Плейс, организовавшего у себя в замке столь пышное торжество, была не чем иным, как стремлением старого пуританина потешить свое самолюбие. Теперь вконец расстроенный Гетти считал всю эту затею совершеннейшей глупостью. Он прекрасно знал, что ни Джордж, ни Сара никогда не стали бы тратить денег на подобное торжество, а уж тем более на приобретение роскошного старинного замка. В его сознании вновь отчетливо зазвучали слова отца, обвинявшего его 30 лет назад в потакании своим желаниям и мотовстве. Пол решил еще раз доказать неправоту Джорджа Гетти, и с этого момента экономия на всем стала у него навязчивой идеей. Именно в Саттон-Плейс Пол Гетти достиг виртуозного мастерства в сбережении средств.

В качестве помощника в достижении этой важнейшей для него цели Гетти, как и следовало ожидать, выбрал молодую женщину-адвоката Робину Лунд. Она была дочерью президента общества юристов, сэра Томаса Лунда, и получила право заниматься адвокатской практикой всего лишь за месяц до знакомства с Гетти. Робине в то время было двадцать пять лет, и она упорно отвергала все домыслы о том, что являлась любовницей Гетти, заявляя, что она всегда оставалась лишь его другом, почитателем, юридическим советником и заменяла ему дочь. Адвокатом она оказалась весьма искусным, и с ее помощью Гетти удалось, живя в Британии, скрыть свои огромные прибыли от налоговых служб на его родине — в Соединенных Штатах, куда он возвращаться, похоже, не собирался. Кроме этого выдающегося достижения она также помогла Гетти избавиться от чувства вины из-за того, что он жил в столь неподобающей роскоши.

Благодаря Робине покупка Саттон-Плейс была оформлена таким образом, что замок фактически являлся собственностью «Гетти Ойл», и в официальных бумагах значился как штаб-квартира европейского филиала компании. Генеральным директором этого филиала Гетти назначал Робину Лунд.

Это давало Гетти право жить в Саттон-Плейс бесплатно, относя все свои затраты к эксплуатационным расходам компании на содержание филиала. Это тоже позволило Гетти существенно выгадать на налогах. Он учитывал все до мелочей и хвастался своим знакомым тем, что в Саттон-Плейс сухой мартини стоит для него в четыре раза дешевле, чем в отеле «Ритц». Пола Гетти чрезвычайно радовало и то, что своим немногочисленным слугам и садовникам он платит лишь треть той суммы, которую должен был бы платить в Калифорнии. Старик считал, что рядовые гости Саттон-Плейс должны платить за предоставленную им возможность посидеть за ланчем рядом с богатейшим человеком Америки.

Он экономил даже на канцелярских товарах — по возможности несколько раз использовал конверты, писал ответы на полученные письма на полях и разбавлял конторский клей до такой консистенции, что им можно было с успехом мыть руки. Чтобы сэкономить на оплате за центральное отопление, Гетти установил в своей огромной гостиной несколько электрических каминов.

Все предыдущие годы он старательно избегал того, чтобы кому-либо что-либо дарить, и совершенно не видел оснований отказываться от этого принципа сейчас. В результате его скупость достигла апогея и стала достойной пера самого Диккенса.

Бывая в домах английских аристократов, Гетти обратил внимание на то, что гости, отправляя письма, наклеивают на конверты свои собственные марки. Гетти решил пойти еще дальше и брать с гостей плату за телефонные разговоры. К этому его подтолкнул тот факт, что порой его гости использовали телефон в Саттон-Плейс для междугородных разговоров с Австралией и Соединенными Штатами, и это обходилось ему недешево.

Это его бесило. Ему казалось, что все, являвшиеся в его дом, зная, что он очень богат и к тому же американец, делали это преднамеренно и никогда бы не позволили вести себя так, например, в доме герцога Вестминстерского.

Именно поэтому и появился в Саттон-Плейс телефон-автомат для гостей. И это, без сомнения, было оплошностью Пола Гетти. Его поступок внешне выглядел совершенно логичным, но оказался неуместным. Американскому миллиардеру следовало бы понять, что скупость английского герцога ему вовсе не к лицу.

Интересно, как бы сложились судьбы наследников Гетти, если бы он не встретился за ланчем в отеле «Георг V» с семьей своего сына Пола. Тот бы, как и планировал его отец, отправился на Аравийский полуостров, а его брат стал бы управлять компанией «Гольфо Ойл».

Гордон, с его увлечением оперой, несомненно был бы в восторге от Милана и особенно от знаменитого «Ла Скала». Там он, скорее всего, женился бы на итальянке, а Пол с Гейл, не выдержав зноя и испытаний нейтральной зоны, вернулись бы в родную Калифорнию. В результате итальянская ветвь династии Гетти началась бы с Гордона и будущее всего семейства несомненно выглядело бы иначе.

Но случилось обратное. В 1962 году из песков Аравии в Соединенные Штаты вернулся Гордон. Бизнесом отца он уже был сыт по горло и возвращался в родной Сан-Франциско. Там в одном из баров он познакомился с высокой русоволосой Энн Джилберт, дочерью фермера из Уитленда, что недалеко от Сакраменто. Ему было двадцать восемь, а ей двадцать три года. Они полюбили друг друга и в 1964 году поженились. В последующие шесть лет Энн подарила Гордону четырех сыновей — Питера, Эндрю, Джона и Уильяма. Поэтому, в отличие от Пола, все дети его брата Гордона росли настоящими американцами.

Еще на Клэйтон-стрит Гордон мечтал о своем собственном доме и счастливой семье и поэтому, в отличие от отца, оказался преданным и заботливым мужем и отцом, а его счастливая и долгая супружеская жизнь стала в семействе Гетти редким исключением.

Причиной тому стало, возможно, и то, что Гордон и Энн дополняли друг друга. Энн во многом была пуританкой, поскольку воспитывалась в семье, верной принципам фундаменталистской баптистской церкви. Тем не менее, она не выросла закомплексованной, была очень общительна и практична и начисто лишена аскетизма ее родителей. Ее никогда не привлекала перспектива прожить, как и ее мать, всю жизнь среди ореховых рощ Сакраменто-Вэлли. Ее манила городская жизнь, и поэтому встречу с Гордоном и свое замужество она считала огромной удачей.

Гордон после встречи с отцом и знакомства с нефтяным бизнесом в песках Аравии очень изменился и стал похож на рассеянного ученого. Не исключено, что подобный имидж служил для него своего рода защитной броней от повторного вмешательства отца в его жизнь. «Часть меня словно живет в прошлом столетии», — как-то признался Гордон, а Пенелопа заметила: «Гордон из-за своего стремления казаться чересчур интеллигентным выглядит немного свихнувшимся». Таким же сын Гетти, похоже, казался и большинству приятелей миллиардера, бывавших в Саттон-Плейс. Однако неприкаянность Гордона была лишь кажущейся. Когда дело касалось интересов его семьи или его самого, он становился необычайно прагматичным. Он был полон решимости избавить своих сыновей от тех проблем, что терзали его в детстве и в юности. Гордон был очень покладистым и во всем подчинялся Энн. Поэтому, шутили некоторые из соседей, брюки в их доме должна носить Энн, а не Гордон.

Однако под обликом мягкосердечного и немного рассеянного чудака в Гордоне скрывался удивительно целеустремленный и даже упрямый субъект. И в этом скоро смог убедиться его отец.

В семье Гордона родились не только наследники трастового капитала Сары Гетти, но и вызов ее горячо любимому единственному сыну — Полу-старшему. Гордон, являясь отцом четырех сыновей и мужем еще молодой женщины, которая вряд ли была готова к самоотречению, вскоре стал ощущать недостаток денег. Это показалось ему совершеннейшей нелепостью.

Его отца считали самым богатым человеком в стране. В трастовую копилку бабушки Сары, которую она создала, чтобы обеспечить жизнь внуков, непрерывным потоком текли деньги. А он был вынужден временно жить с женой в небольшом мотеле и постоянно думать, где раздобыть очередные несколько тысяч долларов.

Для того чтобы заставить невероятно скаредного отца приоткрыть для него эту огромную копилку, Гордон обратился в суд.

Многие считали, что инициатором такого решения была Энн, однако друг Гордона судья Ньюсом считал, что невестка Гетти тут ни при чем. Предсказать результат было несложно: тихий Саттон-Плейс затрясло от ярости Пола Гетти, словно от девятибалльного землетрясения. И хотя Гордон пытался представить свой судебный иск как безобидную и вполне законную попытку разобраться в финансовом состоянии фонда, для его отца эта попытка была чем-то вроде битого стекла в чашке с кофе либо куска колючей проволоки в постели. Интерес Гордона к состоянию фонда грозил помешать Гетти уклоняться от налогов, а это для него было ужаснее всего.

«Что бы там ни говорили о Поле Гетти, — заметил как-то судья Ньюсом, — в приумножении и сохранении своего капитала он был искуснее других». Помещая свои накопления в трастовый фонд, он освобождал себя от бремени налогов. (Имеющиеся в налоговом ведомстве США сведения свидетельствуют о том, что Гетти в течение многих лет платил в качестве налога не более 500 долларов в год.) С годами увеличение капитала фонда стало для Гетти главной целью в жизни. Являясь главным доверенным лицом фонда, он тщательно следил за тем, чтобы дивиденды, полагающиеся наследникам фонда, да и ему самому, никогда не выплачивались наличными. При такой выплате дивидендов налоги весьма значительны, и поэтому Гетти предпочитал выплачивать дивиденды акциями.

Во-первых, это способствовало увеличению процента акционерного капитала у наследников и, во-вторых, не рассматривалось как получение ими прибыли и поэтому не облагалось налогами.

Для скупого Гетти это был прекрасный способ увеличения и своего личного капитала. Его богатство росло, а налоговые службы не имели никакой возможности до него добраться. И пока Гордон не обратился в суд, чтобы вытребовать себе из фонда относительно небольшую сумму наличными, копилке Гетти ничто не угрожало.

И дело было вовсе не в выплате Гордону дивидендов наличными, которые осчастливили бы его семью. Все было намного сложнее и опаснее. Как наследник фонда, Гордон имел право на получение до 6,666 процента годовых от прибылей отца, полученных за счет фонда. До этого времени он этих денег ни разу не получал, и теперь, в случае удовлетворения иска сына в суде, Полу Гетти пришлось бы выплатить Гордону наличными дивиденды за все годы существования фонда, начиная с 1936 года.

Если бы Гордон добился своего в суде, то все хитрости его отца были бы раскрыты и трастовой компании Сары Гетти грозил бы неминуемый крах.

Гордон и его адвокат Билл Ньюсом понимали это не хуже самого Пола Гетти и надеялись, что это заставит старого скрягу найти иной способ оказать финансовую помощь своему сыну. Но Гетти оказался не тем человеком, которого легко прижать к стенке, и шантаж не удался.

Судебная тяжба сына с отцом, то стихая, то вспыхивая с новой силой, продлилась почти семь лет и в результате закончилась тем, что Верховный суд штата Калифорния признал требования Гордона необоснованными.

Одержать победу над сыном Гетти помог нанятый им адвокат Мозес Ласки, который в 60-х годах считался одним из лучших в Соединенных Штатах.

После смерти отца Гордон стал одним из основных наследников фонда, и такое решение суда уже оказалось для него весьма выгодным. Но семь лет судебных разбирательств отца с сыном не могли не наложить отпечатка на отношения между членами семьи Гетти и существенно повлияли на судьбы наследников миллиардера.

В самом начале судебного процесса Гордон требовал выплаты определенных сумм не только себе, но и своим братьям — Полу-младшему и Джорджу. Несмотря на это, Джордж встал на сторону отца и даже написал Гордону гневное письмо со словами: «Как ты можешь так поступать со своим родным отцом?» Это еще больше разъединило и без того не очень дружелюбно настроенных друг к другу братьев и сказалось на отношениях между их семьями в будущем.

Непостижимость характера Гетти проявлялась в том, что после судебных баталий с Гордоном именно он, а не преданный отцу Джордж стал любимцем старика.

Определенную роль сыграла в этом и Энн. «Давайте забудем обо всем этом, мистер Гетти», — сказала она свекру после оглашения решения суда. И миллиардер, никогда в своей жизни не отказывавший молодым женщинам, скрепя сердце пообещал ей простить заблудшего сына.

Скорее всего на отношение Гетти к Гордону повлияло то, что он увидел в нем человека, готового добиваться своей цели. Подобного в характере сына он ранее не замечал. Решительность, с которой тот выступил против него, определенно чем-то понравилась Гетти. Это стало для него неким предзнаменованием, и уважение его к Гордону стало возрастать с каждым днем.

Старик не понимал оригинальных экономических теорий сына. Еще более непонятным казалось ему увлечение Гордона музыкой. Тем не менее он стал все чаще приглашать Гордона с семьей к себе — в Саттон-Плейс. Гетти нравилось болтать с Энн и гулять по своему парку с внуками. Через некоторое время, в знак окончательного прощения сына, он назначил его своим доверенным лицом в музее в Малибу, а в 1972 году — доверенным лицом того, что Гордон чуть было не развалил, — огромного, постоянно растущего и все еще неприступного трастового фонда Сары Гетти.

Глава двенадцатая Новые итальянцы

Тем временем любимое маленькое семейство Гетти продолжало обустраивать свою жизнь в Риме. Теперь оно переселилось с Пьяцца Кампителли в особняк на Виа Аппиа. В 1960 году в семье Пола-младшего родился третий ребенок — Марк, в через два года — дочь Ариадна.

Но любимцем отца и деда по-прежнему оставался первенец — рыжеволосый Пол, который рос необычайно смышленым и ласковым.

Описать атмосферу, царившую в Риме в начале 60-х годов, довольно сложно. Город казался центром язычества, и трудно было поверить, что совсем рядом, в Ватикане, находится резиденция главы католической церкви — папы римского. Автомобилей на улицах было намного меньше, чем в Америке или в Париже, и воздух был прозрачен и свеж. Красота и величие старинных дворцов и соборов делали город похожим на музей, и жизнь в нем казалась богаче и интереснее, чем в иных европейских столицах. Но все это, как и многое другое, очаровывавшее тех, кто впервые приезжал в Вечный город, было лишь иллюзией. Но иллюзия эта была достаточно сильна для того, чтобы поразить воображение и подействовать на душу молодых и симпатичных иностранцев, не испытывавших недостатка в деньгах. Не стали исключением и поселившиеся в Риме Пол и Гейл.

Но кроме самого Рима внимание молодой американской пары привлекло и другое. В 1962 году американская киностудия «XX век — Фокс», заинтригованная расцветом итальянского кино и чрезвычайно низким курсом лиры, начала снимать в Риме одну из самых грандиозных и дорогих киноэпопей — «Клеопатру». Вслед за этим киношедевром Клинт Иствуд снял в Италии несколько вестернов с участием знаменитых американских и итальянских актеров. Вся эта деятельность принесла немало долларов актерам, сценаристам и режиссерам, а голливудские кинозвезды получили возможность насладиться ночной жизнью Рима.

Пол и Гейл решили не упускать шанса пообщаться со своими соотечественниками.

Один из новых американских друзей Пола-младшего вспоминает о лете 1962 года: «Вечеринки в доме Пола и Гейл проходили почти каждый вечер. Всем нам было чертовски весело, и мы полностью отрешились от всех своих проблем. Но самыми беззаботными и счастливыми среди нас казались Пол и Гейл. Элегантный и стройный хозяин дома блистал своим остроумием, а его очаровательная супруга с модной короткой стрижкой покоряла всех своей энергичностью и раскованностью. Все мы ужасно завидовали этим двоим. У них было то, чего желали и многие из нас, — богатство и четверо милых и забавных малышей. В то время никто из нас не мог себе и представить, что семейному счастью этой пары что-то угрожало и их беззаботность и веселость были лишь ширмой, за которой скрывались тревоги и сомнения».

Пол и Гейл имели достаточно средств, чтобы нанять прислугу для ухода за детьми, и воспользовались этим, чтобы не лишать себя радостей общения с друзьями и знакомыми. В их доме перебывало множество гостей, и в том числе известный американский сценарист Уильям Стайрон и кинорежиссер Джон Хьюстон. Немало времени провел Пол и в обществе знаменитого итальянского певца Марио Ланца, которого убеждал посодействовать распространению в Италии американского бейсбола. Гейл большую часть времени проводила в танцевальных клубах: на Аппиа Антика, где любила появляться Лоллобриджида, или в знаменитом «Оттанта Кваттро» на Виа Маргутта.

Вскоре супруги Гетти поняли, что каждый из них живет своей жизнью, и стали постепенно отдаляться друг от друга. Сказывалось и различие в их характерах и интересах. Энергичная и общительная Гейл обожала бывать на различных приемах и вечеринках. Характер Пола был более сложен и противоречив. Иногда он походил на очаровательного беззаботного плейбоя, который, по словам его супруги, «был, тем не менее, слишком застенчивым, чтобы извлечь из своего очарования удовольствие». Но гораздо чаще Пол выглядел слишком серьезным и погружался в чтение либо изучение каких-либо наук.

Примирить эти две столь противоречивые стороны своего существа ему явно не удавалось. Жизнь в Риме этому совершенно не способствовала. Вскоре Пол начал терять всякий интерес к своей работе в «Гетти Ойл Италиана», а бремя ответственности за уже многочисленную семью, живущую в чужой стране, стало для него невыносимым. В его жизни чего-то явно недоставало, и он метался в поисках самого себя. Однажды он сообщил Гейл, что серьезно решил стать океанографом.

Когда это ему не удалось, он впал в меланхолию, пристрастился к спиртному и стал предпочитать одиночество. Часто, когда они с Гейл собирались отправиться в гости или в клуб, он неожиданно менял свое решение, объявляя о том, что останется дома и займется чтением. Будучи по природе интровертом, Пол начал усиленно отгораживаться от окружающей действительности непроницаемой стеной, и Гейл не оставалось ничего другого, как посещать танцевальные вечера и ходить в гости без супруга.

«Я не чувствовала себя несчастной, — призналась однажды Гейл, — и становиться святой великомученицей вовсе не собиралась».

Феллини в своем фильме «Сладкая жизнь» не уделил достаточного внимания очень важной характеристике такой жизни — непрочности моногамного брака в окружении мирских соблазнов. Так называемые «открытые браки», в которых супруги стремятся быть независимыми, счастливыми бывают крайне редко, лишь тогда, когда партнеры схожи по своим характерам и предпочтениям. Поэтому неудивительно, что Гейл вскоре нашла любовь на стороне и, будучи женщиной весьма импульсивной, решила уйти от Пола.

Ланг Джеффрис, любовник Гейл, был полной противоположностью ее супруга. Пол считал его своим хорошим приятелем и был очень удивлен и расстроен, когда узнал, что к нему уходит его жена.

Джеффрис раньше снимался в Голливуде и был женат на кинозвезде Ронде Флеминг. Он обожал спорт — играл в гольф, был заядлым яхтсменом и теннисистом. В Рим он приехал для того, чтобы сниматься в одном из дешевых итальянских телесериалов, но к этой работе, по словам Гейл, Ланг относился без особого энтузиазма. Юные Пол и Эйлин явно невзлюбили этого голливудского супермена, но малышам — Марку и Ариадне — он определенно понравился.

Пол был искренне огорчен разрывом с Гейл, но она поступила честно, в полном соответствии с заключенным между ними договором никогда и ни в чем не лгать друг другу. Устраивать жене сцену из-за супружеской неверности он не стал, поскольку и сам был далеко не безгрешен. Супруги все еще были привязаны друг к другу и, видя, что их брак уже обречен, решили разойтись мирно, без скандалов и выяснения отношений в суде.

Было решено, что Гейл вместе с детьми и Лангом переезжает в новую квартиру. Не остается в особняке на Виа Аппиа и Пол. (Ему Гейл уже подыскала более скромные апартаменты в центре Рима.) Кроме того, Гейл не стала предъявлять супругу каких-либо финансовых требований, поскольку инициатором их разрыва была она сама. О повторном замужестве Гейл речь не шла, и когда Пол попросил ее не оформлять развод официально, та не возражала. Оба постановили не уезжать из Рима и остаться друзьями, и Пол мог встречаться с детьми, когда пожелает. Такое решение казалось им очень мудрым и было в чисто итальянском стиле. «В то время наша цивилизованность дошла до абсурда, — скажет позже Гейл, — и я об этом потом не раз жалела».

С этого момента Пол начал вовсю пользоваться неожиданно дарованной ему свободой и, забыв о своей застенчивости и любви к уединению, стал усиленно добиваться успеха у женщин.

Фон Бюлов писал о нем как о «невероятно красивом и сексуальном», но явно преувеличивал число его любовных подвигов в Риме, когда утверждал, что «красавиц в постели Пола перебывало больше, чем в постели его отца». (Чтобы такое утверждение имело смысл, следовало определить, кого его автор называл «красавицами».)

Но, с другой стороны, в этом заключении была и доля истины. В любовных похождениях Пол действительно выглядел достойным конкурентом своего родителя. Секс был для него увлекательной игрой, и друзья Гетти-младшего (а их у него в то время было немало) теперь утверждают, что в своих любовных интригах Пол всегда соблюдал такт и благоразумие и, по словам одного из его приятелей, «в отличие от других развлекавшихся в Риме американцев, никогда не был с женщинами вульгарным или самонадеянным». Одной из блистательных побед Пола-младшего стала его любовная связь с Брижит Бардо, которая в 1962 году снималась в Риме в фильме «Любовь на подушке».

В те годы Пол совершенно не задумывался о своем будущем и плыл по течению. Работа в «Гетти Ойл Италиана» ему чертовски надоела, желания делать большие деньги, которым был одержим его отец, у него не было. Пол прекрасно знал, что, независимо от того, будет он заниматься бизнесом или нет, его ждет в будущем доля капитала семейного трастового фонда, и поэтому руководствовался в жизни известным древнеримским принципом: «Наслаждайся, пока молод».

В Риме молодые и богатые американцы, подобные Гетти, исполняли свою, специально отведенную для них роль. В этой роли не было и намека на гнусность или разврат. Просто юные синьоры, перед тем как взвалить на свои хрупкие плечики бремя забот о муже и детях, страстно желали вдоволь насладиться последними днями свободы. И отзывчивые заокеанские красавцы, завороженные чарами пылких итальянок, с радостью откликались на призыв юной плоти. Не был исключением и Пол. Ему определенно нравилось просыпаться по утрам на упругой груди обворожительной синьориты, медленно колесить по городу в автомобиле и наслаждаться красотами Рима, знакомиться со знаменитыми художниками, музыкантами и писателями, копаться на пыльных полках букинистов, вдыхать аромат удивительных блюд итальянской кухни, бродить пешком, спускаясь до Поситано или подымаясь к Санта-Маргарита, нежиться на пляже рядом с юной красоткой и расслабляться под вечер за стаканчиком великолепного вина из Южной Италии. Так проходил день за днем, и Пол оставался верен девизу: «Наслаждайся, пока молод».

Счастье. Мечтал ли о нем Пол? Конечно, мечтал, как и все римляне. Именно эти мечты и разлучили его с Гейл, которая, наверное, нашла свое счастье. Поиски же Пола привели его к любви, которая разбила его сердце и искалечила жизнь.

Талита Пол была так же прекрасна, как и ее сладкозвучное имя. У нее было нежное, почти кукольное личико и страстная, чувственная натура. И вся она, казалось, излучает удивительное блаженство и счастье. Но теперь, оглядываясь назад, начинаешь понимать, сколь опасным являлось ее очарование не только для других, но и для нее самой. Околдованные ею ожидали какого-то волшебства и предавались фантастическим мечтам, но очень скоро эти иллюзии сменялись разочарованием и досадой.

Талита жила в Лондоне, но родители ее были родом из Голландии. Ее отец — Биллем Пол — был известным художником. В 1936 году он женился на Адине Меес — миловидной девушке из состоятельной семьи. Спустя три года супруги отправились на Яву, где Биллем собирался написать серию картин. В Европе разразилась война, и родина четы Пол была оккупирована нацистами. Поэтому супруги решили переждать войну в Индонезии.

В сентябре 1940 года родилась Талита, и Биллем с Адиной и малышкой переехали на индонезийский остров Бали.

В 1943 году туда вторглись японцы, и все семейство Пол было отправлено в концлагерь для интернированных лиц. Порядки в лагере были неимоверно жестокими. Виллена разлучили с женой и ребенком, и он до 1945 года ничего не знал об их судьбе. После капитуляции Японии семейство Пол наконец воссоединилось, но бесчеловечные страдания в японском лагере подорвали здоровье Адины, и в 1948 году она умерла.

Спустя три года Биллем женился на Поппет Джон. Она была дочерью знаменитого английского художника старого поколения — Огасеса Джона. Супруги купили небольшой домик с террасой на Хилворг-стрит в Паддингтоне, но отпуск обычно проводили на юге Франции, в маленьком курортном городке Раматуэль недалеко от Сен-Тропеза.

Своих детей у Поппет не было, и она относилась к Талите как к родной дочери. Для девочки, перенесшей ужасы концлагеря и нуждавшейся в ласке и теплоте, это было просто даром судьбы, и она была очень близка с отцом и мачехой.

Подобно многим другим избалованным и хорошеньким девчушкам, она мечтала стать кинозвездой. Эта мечта привела ее в 1963 году в Рим, где Талита снялась в одной из массовок знаменитой киноэпопеи «Клеопатра». Милое личико Талиты появилось на экране всего на пять секунд, но таким дебютом она была вполне довольна. На этом эпизоде ее карьера в кино закончилась. Было, правда, несколько недвусмысленных предложений от продюсеров, но Талита их с возмущением отвергла.

Расставание с мечтой стать киноактрисой ее не очень огорчило. Со своей внешностью и связями родителей она считала, что ее жизнь в Лондоне будет не менее интересной, чем жизнь кинозвезды. И не ошиблась. Бурные светские развлечения вскоре ее изрядно утомили, и она решила выйти замуж.

Для очаровательной Талиты найти мужа было сущим пустяком. Одна из ее подруг вспоминает: «Ей ужасно нравилось привлекать к себе внимание пожилых интеллигентных мужчин, особенно аристократов, но проводить время она все же предпочитала в компании более юных и красивых». Некоторые из ее поклонников были довольно известными и знатными особами. С нею были знакомы лорд Лэмбтон и лорд Кеннет. Последний однажды заметил, что «Талита способна нокаутировать любого мужчину одним своим взглядом». Подобное, похоже, и случилось с лордом Кристофером Тинном, который без памяти влюбился в эту милашку. Он рассказывает: «Талита была ужасной кокеткой, сохранять с нею чисто приятельские отношения было невероятно трудно. Я просто терял голову». Похоже, что то же самое испытывали и другие ее поклонники, многие из которых очень скоро становились ее любовниками.

Однако на самом деле она не была столь легкомысленной, какой казалась. Ее часто мучили воспоминания о детских годах, проведенных в концлагере. Лорд Кристофер рассказывал, что однажды, когда он в шутку состроил ужасную гримасу и со словами «Забодаю, забодаю» вытянул в сторону ее полудетского личика два пальца, она побелела от страха. Когда он спросил ее, почему она так перепугалась, Талита ответила, что его жест напомнил ей о том, как японские охранники в концлагере забавлялись, протыкая двумя вытянутыми пальцами глаза маленьким беззащитным детям.

За кокетством Талиты скрывались чаще всего неуверенность в себе и стремление не выглядеть беззащитной в этом жестоком мире. Она всегда мечтала о молодом, привлекательном и богатом мужчине, способном стать для нее опорой и поддержкой, и именно такого спутника жизни она нашла в Поле Гетти.

Но встреча эта вовсе не была случайной.

В средневековых сказках часто присутствует злой волшебник, который, сыграв роковую роль в судьбах героев, исчезает так же неожиданно, как и появляется, чтобы понести в итоге заслуженную кару. Для Талиты и Пола таким злым демоном стал Клаус фон Бюлов.

В 1976 году, после смерти своего босса, он покинул Англию и отправился в Америку, где его ждала Санни фон Ауэрсберг, получившая по завещанию отца, мультимиллионера Джорджа Кроуфорда, семьсот миллионов долларов. Через несколько лет Клауса обвинят в попытке убить свою очаровательную и богатую жену.

Это станет неоспоримым доказательством его злодейской натуры и в ретроспективе объяснит трагизм судеб Пола и Талиты.

Фон Бюлов жил в то время недалеко от семейства Пол и познакомился с Талитой на приеме у одного из ее знаменитых поклонников. В 1965 году, сразу же после празднования Нового года, Клаус пригласил Талиту на обед в свой шикарный особняк.

В те годы Талита, как и многие лондонцы, восхищалась талантом Рудольфа Нуриева, который недавно покинул Советский Союз и теперь начинал свою блистательную карьеру на сцене Королевского балета Лондона. Прославленного артиста балета Талита увидала впервые на приеме в замке Ли Радзивилла на Хенли-он-Темс и теперь мечтала познакомиться с ним поближе. Фон Бюлов утверждал, что на обеде у него будет Нуриев, и обещал Талите усадить их рядом.

Однако темпераментного русского танцовщика женщины интересовали мало, и на обед к Клаусу он не явился. Но хозяин не растерялся и усадил свою прелестную гостью рядом с Гетти-младшим. Пол прибыл в Англию навестить своего отца и совершенно не предполагал, что встретит в Лондоне столь милое и обворожительное создание.

На следующее утро Талита заявила своему отцу, что простужена и хочет как следует выспаться. Биллем спал очень чутко и слышал, что дочь вернулась далеко за полночь. Полагая, что она просто перебрала в гостях лишнего, он оставил ее в покое.

В то же утро, но немного позже, возвращавшаяся из похода по магазинам Поппет обнаружила у дверей своего дома молодого человека с огромной корзиной алых роз. Тот поинтересовался у нее, здесь ли живет Талита Пол. Когда Поппет попросила его представиться, то узнала, что зовут незнакомца Полом Гетти.

Она пригласила его в дом, и он, еще до выхода Талиты из спальни, сумел очаровать ее отца и мачеху. Пол пригласил девушку в Саттон-Плейс, чтобы познакомить с отцом, и уже на следующий день она была гостьей Гетти-старшего. К удивлению Пола, его новая знакомая отцу не понравилась. Старый ловелас был в душе пуританином и не одобрял моды на мини-юбки, в какой явилась к нему Талита. Не была в восторге от хозяина замка и его гостья, но это никак не повлияло на ее увлечение Полом-младшим. Поклонник Талиты лорд Кристофер, встретив девушку через несколько дней, сразу понял, что все его надежды на брак с нею рухнули.

Вскоре Талита и Пол вылетели в Рим.

Мистер и миссис Пол встретились с дочерью лишь в начале лета, когда та вместе с Полом приехала в Раматуэль. Отец Талиты заметил, что Пол очень изменился — стал более разговорчивым, эрудированным и менее застенчивым.

В то время речь о свадьбе еще не шла, однако все встречавшие Пола с Талитой видели в них замечательную и счастливую пару.

Весной 1966 года жизнь переселившихся в Рим членов семейства Гетти казалась беззаботной и вполне счастливой. Вечный город нежился в лучах яркого весеннего солнца и наполнял души римлян любовью и романтичными мечтами. Гейл жила с Лангом в большой современной квартире в одном из новых районов города, а Пол и Талита наслаждались своим счастьем в роскошных апартаментах в центре Рима, на Пьяцца Аракоэли.

Возвышавшаяся недалеко старинная церковь была возведена еще во времена императора Августа, который принял решение о строительстве Божьего храма после того, как ему привиделась дева Мария с младенцем.

Неподалеку от апартаментов, где жили Пол и Талита, была и другая, уже более современная достопримечательность — так называемый «Свадебный торт», представлявший собой величественный монумент из белого мрамора, выстроенный в честь первого и последнего короля единой Италии — Виктора Эммануила. Рядом виднелся балкон, с которого когда-то произносил свои высокопарные речи кумир старика Гетти — фашистский диктатор Бенито Муссолини.

Пол с Гейл, несмотря на их прежнее соглашение, решили наконец оформить развод официально. А поскольку они расстались полюбовно и Гейл пока не получила от отца ее детей ни цента, то было решено пригласить в Рим друга их семьи Билла Ньюсома, который помог бы уточнить суммы денежных выплат детям Пола. Билл был опытным юристом, и Гейл с Полом ему очень доверяли.

Билл Ньюсом принял приглашение и вскоре явился в Рим. С Полом у него были прекрасные отношения. Ему определенно нравились черты характера Гетти-младшего, которые тот унаследовал от своей матери, — обаяние, рассудительность, остроумие, но он прекрасно помнил и то, что временами Пол был способен и на сумасбродство, и старался вести себя с ним поосторожнее.

В Риме Пол выглядел очень счастливым, а в такие минуты он был удивительно покладистым и сговорчивым. Поэтому договориться с ним о пособиях на детей Биллу удалось довольно легко.

Для себя Гейл ничего не требовала, а на детей отец согласился выплачивать приблизительно треть того, что останется от его прибылей после изъятия налогов. В 1965 году эта сумма составляла 18 тысяч долларов в месяц. Кроме того, Пол должен был отдельно возмещать расходы Гейл на образование и лечение детей. Было также договорено о том, что если прибыли Пола превысят 54 тысячи долларов в месяц, то его выплаты на детей тоже возрастут, а если эти прибыли превысят миллион долларов, то Гетти-младший будет отчислять по пять процентов в фонд, основными доверительными лицами которого будут он сам, Гейл и Билл Ньюсом.

В договор был включен и дополнительный пункт, который должен был защитить детей Пола и Гейл от охотников за богатыми наследниками. Согласно этому пункту любой из детей Гетти, который вступит в брак до двадцати двух лет, теряет право на свою долю доверительного фонда. Подобное решение казалось тогда весьма щедрым и справедливым по отношению к детям Пола, однако в будущем оно породило немало раздоров между наследниками фонда.

Тем летом Пол был невероятно счастлив и очень желал видеть счастливыми всех, кто был рядом с ним. Неизвестно как все, но Билл Ньюсом, садясь в римском аэропорту Фьюмичино в самолет, отправлявшийся в Сан-Франциско, определенно верил в счастливое будущее своих друзей и испытывал огромную радость от того, что исполнил свой долг.

Это итальянское лето, затянувшееся до конца сентября, было удачным для всех Гетти. В поисках спасения от невыносимой римской жары Гейл с Лангом подыскали себе домик в крошечной деревушке Оргиа к югу от Сиены. Он обошелся им очень дешево, но нуждался в ремонте. Места вокруг были удивительно красивыми, и каждый, кто приезжал туда, был зачарован удивительной тишиной и великолепием пейзажей. Дом быстро отремонтировали, и он стал любимым местом отдыха детей Пола и Гейл. Они с удовольствием носились по окрестностям с местными сорванцами, а ранней осенью устраивали вылазки за грибами в близлежащий лес.

В прекрасном расположении духа был и старый Гетти, приехавший тем летом в Рим со своей капризной любовницей Мари Тессье.

В своих заметках об императоре Адриане Гетти однажды написал, что «для великого и отважного путешественника, которому стали ненавистны тяготы и опасности дальних странствий, жизнь фактически подошла к концу». Перешагнув семидесятилетний рубеж, миллиардер чувствовал то же самое и, отправляясь в Италию, он решил сделать свою поездку как можно менее утомительной и опасной. Именно поэтому он решил не рисковать своей жизнью, переправляясь через Ла-Манш на старомодном и ненадежном пароме, а взошел в Саутхемптоне на борт огромного лайнера «Королева Елизавета», отправлявшегося в трансатлантический рейс. Гетти собирался сойти на берег в Шербурге и считал совершенно невероятным, чтобы это современное судно могло потерпеть кораблекрушение в водах Ла-Манша.

Оказавшись снова в Риме, он поселился в отеле «Флора», где всегда чувствовал себя уютно и безопасно, и на следующий день решил прогуляться по милым его сердцу уголкам. В самом центре Вечного города ему вдруг показалось, что все вокруг он уже видел раньше, и не в прошлую поездку, а много веков назад. Наиболее сильным это ощущение было во время посещения им его любимого архитектурного памятника — величественной ротонды римского пантеона, возведенной по указу императора Адриана приблизительно в 120 году нашей эры. Будучи уверенным в том, что в его тело в результате реинкарнации переселилась душа императора, Гетти очень гордился тем, что этот архитектурный шедевр сохранился в течение почти двух тысячелетий, и с гордостью рассказывал Мари о пантеоне то, что, по его мнению, могли знать лишь Адриан и он сам.

Он спросил у Мари, не поражает ли ее то, что за все время своего существования пантеон никогда и никем не был застрахован от пожара. «Представь, — заметил Гетти, — сколько денег удалось сэкономить благодаря этому. Если бы его застраховали в момент постройки, то есть почти две тысячи лет назад, то страховая сумма к нынешнему времени превысила бы то количество денег, которое имеется сейчас во всем мире». Гетти явно сожалел о том, что не являлся владельцем подобного страхового полиса. Кроме того, глядя на древнее строение, он отметил, что Адриан был слишком скромен, когда уступил славу создателя этого монументального сооружения его разработчику — консулу Марку Агриппе. И теперь на фронтоне пантеона красовалось имя последнего. Поступив так, считал Гетти, император упустил прекрасную возможность увековечить свое славное имя.

Гетти решил не повторять подобной роковой ошибки и вознамерился выстроить еще одно сооружение в древнеримском стиле, но уже в свою честь. Об этом он подумывал уже давно, но до 1968 года ему все время что-то мешало заняться этим строительством всерьез. Мемориалом, который он собирался соорудить, должен был стать музей рядом с его особняком в Малибу. В этом музее хранились бы его коллекция старинной мебели, античные мраморные скульптуры и шедевры живописи, приобретенные им за последние тридцать лет.

Архитектурные решения, предложенные специалистами, знакомыми и друзьями, Гетти не очень нравились, и он нашел свое, которое, по его мнению, более всего соответствовало замыслу постройки.

Несколько лет назад, будучи в Неаполе, Гетти удалось побывать на месте, где когда-то возвышалась вилла древнеримского богача — Калпурния Пизо. В 79 году н. э. после извержения Везувия, разрушившего Помпею и Геркуланум, эта сказочная по красоте вилла, похожая на дворец, была погребена под вулканическим пеплом, и воспоминания о ней остались лишь в исторических хрониках.

Как всегда скрупулезный, Гетти решил разузнать об этой вилле поподробнее. С этой целью он обратился к трудам одного из немецких археологов, который в 1760 году по просьбе короля Неаполя занимался раскопками древнего города Геркуланума. Именно там и были обнаружены останки виллы Пизо. Археологам удалось восстановить подробный план виллы, найти в вулканическом пепле немало сохранившихся там сокровищ и древних папирусов. Из папирусов следовало, что особняк Пизо назывался Вилла ден Папири.

Когда же Гетти узнал о том, что Пизо был одним из близких друзей императора Адриана и что тот был частым гостем на Вилла ден Папири, то его интерес к ней стал просто патологическим. Уверовав в то, что в прошлой жизни он был Адрианом, Гетти был убежден, что неоднократно бывал на вилле Пизо, и она часто снилась ему по ночам.

Адриан правил огромной империей и часто затевал строительство храмов, библиотек, театров и других общественных зданий в самых удаленных ее уголках. Желая следовать ему во всем, Гетти решил воссоздать нечто подобное вилле Пизо в далеком, но хорошо знакомом ему уголке земного шара — на тихоокеанском побережье в Малибу.

По замыслу Гетти здание его музея должно было стать точной копией дворца древнеримского мультимиллионера. В нем должны были повториться даже оформление стен и сада вместе с находящимися в нем бронзовыми статуями. А поскольку Гетти был теперь не беднее любого из правителей Древнего Рима, то мог позволить себе заполнить свой музей сокровищами еще более ценными, чем те, что хранились у Пизо. Благодаря этому он также мог выправить оплошность, допущенную Адрианом-Гетти при возведении пантеона. В этот раз на вилле, которую он построит в Калифорнии, будет вечно красоваться только его собственное имя — Пол Гетти.

Пока Гетти находился в Риме, туда из Америки прибыли Гордон с Энн. Старик соблаговолил выступить в роли главы семейства и отправился с сыновьями на значительное семейное событие — запись в оперном театре Неаполя полного варианта классической оперы в подарок Гордону. На это Пол-младший решил пожертвовать 20 тысяч долларов.

Этой суммы явно не хватало для того, чтобы сделать запись одной из опер Верди, которые больше всего нравились Гордону. Поэтому его брат выбрал малоизвестную оперу Моцарта — «Пастуший король». Сюжет этой оперы был взят из классической мифологии и представлял собой повествование о сыне короля, которого отец лишил наследства и который, переодевшись в пастуха, в конце концов сумел вернуть любовь грозного родителя. Одну из ведущих партий в этом самом светлом и радостном произведении Моцарта исполняла восхитительная Лючия Попп. И когда Гетти с сыновьями прослушивали сделанную запись, то, глядя на их просветленные лица, казалось, что их будущее будет счастливым и безоблачным.

Глава тринадцатая Римские свадьбы

В декабре 1966 года Пол-младший и Талита стали мужем и женой. Произошло это в той же ратуше Кампидольо на Капитолийском холме, где в 1939 году вступили в брак Пол Гетти-старший и Тедди Линч, а совсем недавно — Гейл и Ланг Джеффрис. В центре древнего Рима с видом на развалины римского Форума и Дворец сенаторов процедура бракосочетания выглядела особенно торжественной. Неподалеку на постаменте, изваянном самим Микеланджело, возвышалась бронзовая статуя императора Марка Аврелия верхом на коне, а по краям лестницы, ведущей к подножию холма, красовались античные статуи героев римской мифологии — братьев-близнецов Кастора и Поллукса, которые издавна считались ангелами-хранителями Вечного города.

На свадебной фотографии Талита в белоснежном, отделанном мехом норки коротеньком подвенечном платьице и с белой лилией в руке выглядит ребенком. По обе стороны от нее стоят улыбающиеся взрослые — Пол и Пенелопа.

Тридцатичетырехлетний Пол был красивее чем обычно, а в его очаровательной улыбке не осталось и следа от той застенчивости, которая бросалась в глаза раньше. Пенелопа нарядилась в элегантный костюм и представляла на церемонии отца жениха, который был очень занят увеличением своего богатства. Рассказывают, что одному из своих партнеров по нефтяному бизнесу старик сказал, что вообще не знал о свадьбе сына.

Тем не менее на свадебный обед в ресторане «Каса Валадьер» Гетти-старший опоздал не намного и, выпив бокал шампанского за здоровье новобрачных, поспешил на прием, устроенный его приятелем-скульптором. Празднество в доме ваятеля продолжалось до самого утра и стало одной из самых грандиозных вечеринок года в Риме.

На следующее утро молодые отправились проводить медовый месяц в Марракеш. Этот марроканский город привлекал их уже давно.

Старый Гетти безусловно знал о дне свадьбы своего сына, но не одобрял его выбора. К тому же он был раздражен тем, что Пол практически отстранился от управления компанией «Гетти Ойл Италиана», и в результате нефтеочистительные заводы в окрестностях Неаполя стали работать неэффективно. Все это в конце концов привело к тому, что миллиардер стал менее восторженно относиться и к самой Италии.

Еще одной причиной охлаждения отношений между отцом и сыном стали дошедшие до Гетти-старшего слухи о том, что Пол и Талита примкнули к популярному в 60-х годах молодежному движению хиппи, отрицающему культурные и нравственные ценности буржуазного общества.

Это движение зародилось в родном городе Пола — в Сан-Франциско, когда тот уже был в Европе. Однако идеи хиппи смутно вырисовывались в сознании Пола еще в юные годы, и теперь, наблюдая группы юных хиппи на улицах Лондона, он ощутил то же, что и герой Мольера, который внезапно обнаружил, что всегда говорил прозой. Неожиданно осознав, что в глубине души он тоже хиппи, Пол поделился своим открытием с молодой женой. Талита обрадованно сообщила, что полностью разделяет его взгляды, и повела супруга в чарующий мир Востока, окутанный дымкой благовоний и наркотиков.

Мир хиппи с его культом анархии и самовыражения через отрицание западного материализма и прагматизма более всего подходил для молодых людей, не обремененных заботами о хлебе насущном. Поэтому для Пола и Талиты он стал прекрасным убежищем от окружающей действительности. Однако мораль хиппи было трудно примирить с занятием нефтяным бизнесом, и появление Пола, одетого в строгий темный костюм, в офисе управляющего компанией «Гетти Ойл Италиана» выглядело со стороны полным абсурдом. Поэтому заходить туда он стал все реже и реже.

Перестал он также наведываться к Гейл и детям, которые в те годы все еще жили в Риме.

Однажды Гейл с мужем и детьми отправилась в кинотеатр «Фьяметта Чинема» на премьеру какого-то английского фильма и заметила в зале бородатого длинноволосого мужчину в маленьких темных очках, наподобие тех, которые носил Джон Леннон. Узнать в нем своего отца сумел лишь маленький Пол.

Вскоре после этого Пол и Талита отправились в Таиланд, где впервые приобщились к наркотикам. В Англии кто-то из гостей Саттон-Плейс показал старику Гетти журнал с фотографиями, на которых был запечатлен его сын. Узнать его можно было с трудом. Длинные, до плеч, волосы и неопрятная борода делали его похожим на бродягу. Одет он был в яркий цветастый вельветовый костюм с бахромой, который, как было написано в подписи к фото, «заставил бы позеленеть от зависти любого хиппи».

Однако на Большого Пола наряд его отпрыска впечатления не произвел, поскольку, в отличие от сына, к хиппи он себя не причислял. И хотя император Адриан носил бороду с тридцати двух лет, старый Гетти был далеко не в восторге от волосатых лиц.

О том, что происходило в Риме, и особенно о делах «Гетти Ойл Италиана», Гетти уже прекрасно знал. Разгневанный отец позвонил сыну и попытался наставить его на путь истинный, но тот спокойно ответил: «Бизнесменом может быть любой идиот». Эта реплика чем-то напомнила высказывание принца Уэльского, в котором тот заявил Ее Величеству, что монархом может быть любой дурак.

Вскоре после этого разговора последняя из любовниц Гетти — высокочтимая герцогиня Аргильская — сообщила во время ланча в Саттон-Плейс о том, что до нее дошли слухи, будто бы Пол-младший пристрастился к героину. Гетти был просто потрясен и заявил сыну о том, что с этого момента он разрывает с ним все отношения и не желает знать о нем до тех пор, пока тот не вернется к нормальному образу жизни. Но вместо того чтобы покаяться, Пол-младший прислал отцу заявление с просьбой освободить его от руководства «Гетти Ойл Италиана». Миллиардер не задумываясь дал свое согласие. В результате Пол остался без работы. Однако это его не очень опечалило, поскольку он имел право на часть прибыли доверительного фонда бабушки Сары, а это обеспечивало ему 100 тысяч долларов в год.

Наступило лето. В Рим стали съезжаться многочисленные туристы, а в апартаментах Пола и Талиты по вечерам становилось ужасно душно. Теперь, когда Полу уже не нужно было отправляться в свой офис, новобрачные наслаждались свободой и жили как предписывал девиз, повторяющийся на многочисленных старинных монументах — «Carpe diem», что означало: «Живи сегодняшним днем».

«Le Parais da Zahir» — сочетание французского и арабского слов, означающее «Дворец наслаждений». Так назывался дворец, принадлежавший французскому архитектору М. Эгре. Он купил его двадцать лет назад, надеясь выгодно перепродать. Однако это ему не удалось, и с тех пор изящное сооружение в живописном старом квартале Марракеша, известном туристам как Сиди Мимун, выглядело пустынным и забытым.

Предприимчивый Билл Уиллис — известный американский декоратор интерьеров фешенебельных особняков и отелей — показал эту достопримечательность приехавшим в Марокко Полу и Талите. Дворец им очень понравился, и они купили его всего за 100 тысяч долларов. По просьбе Пола Билл тут же принялся за реставрацию интерьера дворца. Работа предстояла большая. Нужно было восстановить деревянные резные украшения и мозаику на стенах, подобрать мебель и ковры для множества комнат и заказать в Фесе черепицу, которая сочеталась бы со старинной, сохранившейся на крыше лишь в отдельных местах.

С Уиллисом Пол познакомился еще в Риме. В то время у того был небольшой антикварный магазин недалеко от Капитолия. Билл всегда обладал удивительным нюхом на богачей, и это помогло ему добиться больших успехов в своем бизнесе. Начиная с 1960 года его услугами уже успели воспользоваться Ален Делон, Ив Сен-Лоран и сестра короля Марокко.

Когда реставрационные работы были закончены, находившийся в то время в Марракеше Джон Ричардсон — известный биограф Пабло Пикассо — заметил, что дворец выглядит несколько зловеще. Однако большинство посетителей нашли его очень милым и изящным.

Входные двери были выкрашены в ярко-голубой цвет, что, по местным поверьям, защищало обитателей от козней дьявола. Внутри дворцовых стен было четыре отдельных небольших палисадника, в одном из которых Талита высадила чудесные розы. С крыши открывался живописный вид на горы Атласского хребта, и казалось, что весь этот прекрасный уголок старого города застыл во времени и сохранит свое великолепие на века. Однако после того как в Марракеше проложат кольцевую автотрассу и выстроят современный аэропорт, иллюзия вечной красоты уже не будет столь впечатляющей.

В годы второй мировой войны в Марракеше бывали Черчилль и Эйзенхауэр, которые приезжали сюда для того, чтобы насладиться удивительно чистым воздухом и великолепными пейзажами. Теперь же город стал превращаться в перевалочный пункт для отправляющихся на Восток хиппи, многие из которых с удовольствием наведывались в резиденцию своих духовных собратьев — Пола и Талиты.

Один из тех, кто тем летом посетил «Дворец наслаждений», позже вспоминал: «В сказочном дворце Пола и Талиты всегда царила атмосфера светлого и радостного праздника. Среди их гостей было множество интересных и знаменитых личностей, а на веселых вечеринках неизменно выступали жонглеры, музыканты, актеры и даже предсказатели судеб. В один из вечеров туда явился даже марокканский генерал с группой местных танцовщиц. Талита всегда следила за тем, чтобы ее гости не скучали, а изысканные блюда и напитки свидетельствовали о ее необыкновенной фантазии и тонком вкусе».

Талита и Пол были безусловно богаты, но вовсе не настолько, чтобы их сравнивать с такими американскими супербогачами, как Пегги Гугенхейм или Барбара Хаттон. Однако они носили фамилию Гетти и являлись наследниками самого богатого из американцев, что само по себе было не менее значительным, чем огромное состояние в настоящем.

Это, несомненно, выделяло хозяев среди их гостей, хотя последние были не менее богаты и знамениты. В резиденции Пола и Талиты бывали известные писатели и музыканты, и в их числе выдающийся американский романист Гор Видал и солист прославленной рок-группы «Роллинг стоунз» Мик Джаггер. Наведывались во дворец и космополиты, из которых наиболее внушительной фигурой был принц Дадо Русполи.

У сына одного из богатейших людей мира стали проявляться замашки члена королевской семьи. Два столетия назад его можно было бы принять за старшего сына короля Людовика XVI. Он и Талита постепенно превращались в членов какой-то высшей касты для избранных. У них были свои предпочтения, свой этикет и свои представления о нравственности.

В конце осени во дворец заявились ничего не подозревавшие супруги Пол. Они намеревались погостить у дочери две недели.

Поздним вечером сад освещался факелами, пропитанными камфарой, и огромными кострами из поленьев оливкового дерева, которые пылали по углам сада. Запах дыма, смешиваясь с запахом камфары и цветущего жасмина, наполнял воздух восхитительным ароматом. В этом месте и был устроен ужин для родителей Талиты. Огромные дорогие ковры были разостланы прямо под открытым небом, усеянным мириадами звезд. Биллем и Поппет были зачарованы восточной экзотикой, она напомнила им сюжеты из сказок «Тысячи и одной ночи».

Однако с первого дня они заметили, что Талита и Пол чем-то подавлены и озабочены. Дворец был постоянно полон гостей, и это, похоже, бесило Пола. Однажды его тесть услыхал, как тот с гневом выкрикнул Талите, что его терпение лопнуло и он выгонит непрошеных визитеров из своего дома. Талита зарыдала и убежала в свою комнату. С этого момента она стала еще мрачнее и замкнулась в себе.

Затем пошли проливные дожди, и сработанная искусными руками Уиллиса крыша начала протекать. Очень скоро мистер и миссис Пол поняли, что причиной подавленности Пола и Талиты являются не ссоры из-за гостей и не дождливая погода, а нечто другое. Поппет и Биллем обнаружили, что излюбленными лакомствами дочери и зятя являются не только зажаренный барашек, пирог с луком и апельсиновый сок.

В тортах и кексах, которые доставлялись во дворец местным кондитером по прозвищу «Мистер чудо-пекарь», присутствовали ингредиенты наподобие джема, от которых во рту долго сохранялся необычный привкус. Большинство гостей всегда с нетерпением ожидали этого лакомства. Попробовав его, Поппет заметила, что все вокруг приобрело какую-то необычно яркую окраску, а движения присутствующих стали казаться замедленными и неестественными. Она поняла, что в кондитерских шедеврах «Мистера чудо-пекаря» был гашиш, и предложила убедиться в этом своему супругу. Но тот наотрез отказался, заявив, что предпочитает расслабляться с помощью двух двойных виски. Миссис Поппет также заметила, что восточный десерт на всех действует по-разному.

Одни становятся чрезмерно болтливыми, а другие погружаются в полудрему.

В один из вечеров рядом с нею за столом оказался симпатичный молодой человек с длинными светлыми волосами. После первого кусочка торта он неожиданно уснул, положив голову ей на плечо. Проснувшись, он стал уговаривать ее отправиться с ним в путешествие в волшебную страну грез. Объяснил он это тем, что ЛСД хоть и хорош, но обращаться с ним он еще как следует не научился и поэтому хочет, чтобы кто-нибудь был его спутником и помог бы проконтролировать дозу.

Несмотря на появление во дворце интересных и выдающихся личностей и просто очень милых молодых людей, все эти вечера родителей Талиты потрясли и, вернувшись во Францию, они с тревогой ждали писем из Марракеша, предчувствуя, что брак с Полом не принесет счастья их любимой дочери. Их обеспокоенность возросла после того, как у Талиты родился сын. Произошло это в Риме, 30 мая 1968 года. Беспокоило родителей Талиты и имя, которое было дано их внуку, — Тара Габриэль Галактика Граммофон Гетти. Газеты Сан-Франциско назвали очередного внука миллиардера «богатым малышом с совершенно диким именем».

После рождения ребенка Талита и Пол отправились с ним в путешествие на Восток. Для присмотра за младенцем они взяли с собой няньку-англичанку. Они намеревались побывать на индонезийском острове Бали, где прошло ужасное детство Талиты, и попытаться разыскать тех, кто был дружен с ее родителями.

Добравшись туда, они обнаружили, что старый дом семейства Пол превратился в развалины, и о его хозяевах никто из местных жителей не мог ничего им рассказать. Сняв бунгало у одного из живущих на острове европейцев, они выдержали там всего три дня. Кулинарная фантазия няньки Тары была весьма небогатой. Она умела готовить лишь яичницу-болтунью, и с тех пор у малыша закрепилось стойкое отвращение к этому блюду. Да и Полу с Талитой хотелось чего-нибудь более экзотического по вкусу.

Чтобы чувствовать себя счастливыми, им уже было недостаточно любви и согласия. Их души стремились оторваться от действительности и снова очутиться в волшебном иллюзорном мире, который мог открыться им лишь с помощью наркотического зелья. Своим родителям Талита писала, что у них с Полом все прекрасно, но в душе она испытывала постоянную тревогу и неудовлетворенность жизнью. Она еще не понимала, что причиной этого были не столько отношения с мужем, сколько пристрастие к героину. В последнее время на ее лице появились какие-то пятна, и это ее ужасно пугало. Теперь уже ни у кого из знакомых Пола и Талиты сомнений не было — супруги Гетти превратились в наркоманов.

Когда мистер и миссис Пол приехали к дочери в Рим, то, увидев, как изменилась внешность Талиты и их зятя, пришли в ужас. Поппет, уже успевшая пополнить свои знания о действии гашиша, сразу поняла, что причиной подобной метаморфозы были вовсе не бисквиты «Мистера чудо-пекаря».

Красота их любимой дочери померкла, и ее чары больше не действовали.

В разговоре с отцом Талита откровенно призналась, что опасается за будущее сына и намерена вернуться в Лондон. Продолжать жить с Полом она считала безумием и была полна решимости забыть о наркотиках, хиппи и Италии как о кошмарном сне.

Через некоторое время в Риме оказалась проездом одна из подруг Талиты. Она не знала, что та уже переехала в Лондон, и отправилась в особняк Гетти на Пьяцца Аракоэли. Входная дверь была широко распахнута, и она вошла. Затем, не встретив никого в холле, поднялась по ступенькам к комнате Талиты, но подруги там не нашла. Откуда-то сверху доносилась восточная музыка, и она стала подниматься еще выше. Оказавшись на крыше, она увидела там Пола. Он лежал прямо у парапета, подложив под голову подушки, и курил опиум. Гостью он, естественно, не заметил, поскольку уже перенесся мысленно в иной мир.

Брак Пола с Талитой был обречен, и можно было перестать хранить супружескую верность. Пол этим тут же воспользовался, и на горизонте появилась Виктория Холдсворт, бывшая манекенщица и экс-жена Лайонела Брука, последнего белокожего раджи Саравака. Виктория была очень молода и красива и приехала в Марракеш в отпуск. Пол встречался с нею почти каждый день, и их встречи стали прелюдией к началу довольно продолжительной любовной связи, которая ненадолго прерывалась лишь несколько раз. Несмотря на страстное увлечение Викторией, Гетти-младший все еще не мог расстаться с нежными чувствами к Талите.

Одним из основных преимуществ богатства является то, что оно позволяет легко разрешить множество сложных личных проблем — удержать любовницу, купить для отвергнутой супруги особняк в другой стране и многое другое. Однако все эти на первый взгляд оптимальные решения в итоге оказываются недостаточно эффективными и в конечном счете не приводят к желаемому освобождению от проблем: Тем не менее компромисса с супругой Полу добиться удалось. Он отправился с нею в Лондон, чтобы купить ей и сыну особняк, в котором Талита смогла бы осуществить свою мечту — избавиться от пристрастия к героину и начать новую жизнь. Сам Пол решил остаться с Викторией в Риме и сохранил за собой право навещать в Лондоне свою жену и сына. Талита в свою очередь пообещала ему приезжать с Тарой в Рим. Таким образом, все, казалось, утряслось. Никто из супругов не пострадал и мог вполне надеяться на обретение счастья.

В свое время «домик королевы» в районе Челси, на берегу Темзы, был одним из красивейших зданий Лондона. Он был построен в 1707 году, и некоторые ошибочно полагали, что в нем когда-то жил великий английский архитектор, математик и астроном Кристофер Рен. Свой современный вид этот дом приобрел в 1930 году благодаря стараниям знаменитого реставратора Эдвина Лютьена. Но и после этого он продолжал оставаться самым изящным строением в старейшем квартале британской столицы.

Новый владелец этого дома, стремясь изгнать из него привидения, решил вернуть ему старое название — дом Тюдоров, однако название это не прижилось, и жители Лондона по-прежнему называли особняк «домиком королевы».

В нем была оформленная в стиле XVIII века гостиная длиной сорок футов, из окон которой открывался великолепный вид на Темзу, живописный ухоженный садик и изящные чугунные ворота, отлитые неизвестным умельцем из графства Суррей. Кроме того, в этом доме была самая красивая в Лондоне столовая.

Этот дом не мог не понравиться и супругам Гетти. Пола он очаровал еще и тем, что в 60-х годах прошлого века здесь жил один из его кумиров — поэт и художник Данте Габриел Россетти, основавший вместе с живописцами Милле и Холманом Хантом «Братство прерафаэлитов». Идеи этого братства оказались очень созвучными идеям хиппи шестидесятых годов нашего века, и те поклонялись основателям этого братства словно пророкам. В основе идеологии прерафаэлитов лежал романтический идеализм, весьма фривольное отношение к сексу и значимость наркотических видений для творчества художника, отразившиеся в фантастических сюжетах живописных полотен Россетти.

«Домик королевы» стал святыней «Братства прерафаэлитов». Россетти поселился в нем в 1862 году, через несколько месяцев после загадочной смерти одной из его любимых натурщиц, образ которой неизменно присутствовал на большинстве его картин. Этой моделью была его красавица жена Лиззи Сиддал, которая покончила с собой в присутствии супруга, приняв смертельную дозу опиума.

История жизни Россетти увлекла Пола своим романтизмом. Трагическая смерть Лиззи была для него лишь незначительным эпизодом из жизни художника, и о ней он старался не вспоминать. Тем не менее на самого Россетти это событие повлияло очень сильно, и с того момента, как он поселился в «домике королевы», образ Лиззи непрерывно преследовал живописца, порождая в его сознании комплекс вины и отчаяние. Свои переживания и печаль художник пытался заглушить распространенным в викторианскую эпоху транквилизатором — хлоралгидратом. Попытки поэта Алджернона Суинберна и писателя Джеймса Мередита образумить своего друга были безуспешными. Действие транквилизатора подорвало здоровье Россетти, и в 1862 году, в возрасте сорока четырех лет, он скончался.

Пола, вдохновленного ассоциацией между «домиком королевы» и прерафаэлитами, этот мрачный финал жизни художника не волновал и в мистическую связь между прошлым и настоящим он никогда не верил. Поэтому, покупая этот дом, он уже думал о том, как вернуть ему тот облик, который он имел тогда, когда в нем жил Россетти.

По странному совпадению дом этот был хорошо знаком и супругам Пол, но уже вовсе не в связи с выдающимся художником.

Благодаря усилиям реставратора Лютьена здание стало выглядеть более привлекательным и не столь мрачным, как прежде. В 1930 году его владельцем стал биржевой маклер королевы Хьюго Питмен, являвшийся другом Иэна Флеминга и покровителем известного английского живописца Огастеса Джона. Поппет припоминала, что еще ребенком бывала в этом доме несколько раз и видела на стенах картины своего отца. Особенно запомнилась ей встреча с королевой Елизаветой (нынешней королевой-матерью). В то время ходили слухи о том, что Питмен — ее любовник. Воспоминание Поппет о том, что она пила шампанское вместе с настоящей королевой, превращало для нее этот дом в своего рода мемориал.

Поэтому, увидев, как декораторы окрашивают старинные панели в черный цвет, развешивают мрачные занавески и устанавливают в доме центральное отопление, миссис Пол ужасно расстроилась. В ее памяти «дом королевы» сохранился светлым и полным веселья. А как уютно было в комнате, когда в огромных каминах потрескивали поленья! Воссоздание в «доме королевы» интерьера, в котором жил Россетти, ее пугало, и она подсознательно ощущала какую-то тревогу. Однако у поселившихся в доме Талиты и ее малыша Тары никаких страхов и предчувствий не было.

Дом Талите очень нравился, но больше всего ей нравилось то, что она снова жила в Лондоне. Ее жизнь быстро менялась. Она не была столь зависима от героина, как Пол, и все реже вспоминала о наркотиках.

Но возникла другая, и не менее опасная, проблема — тяга к спиртному. К лету 1970 года Талита, похоже, полностью излечилась от пристрастия к героину, своего увлечения идеями хиппи и привязанности к Риму. Излечилась она и от любви к Полу, и что более удивительно — нашла общий язык с его отцом. Старик Гетти по-прежнему не желал признавать Пола, но его супругу привечал и часто приглашал с внуком на обед в Саттон-Плейс.

Талита все еще была молода и после отказа от наркотиков заметно похорошела. Поэтому неудивительно, что вскоре она начала поиски нового любовника. На одном из приемов ей наконец удалось поближе познакомиться с ее прежним кумиром — Нуриевым. Некоторые утверждают, что она была единственной женщиной, с которой Нуриев занимался сексом, однако так ли это было на самом деле — сказать трудно. Несколько раз Талита съездила с сыном в Рим, но застать Пола во вменяемом состоянии ей так и не удалось, и от поездок в Италию она решила отказаться. Весной 1971 года она сообщила мужу, что желает с ним развестись.

Пол был потрясен, и это еще раз подтверждало, что он живет в мире иллюзий и не способен мыслить здраво. После того как он понял, что может потерять Талиту, она стала дороже ему вдвойне. Он послал ей письмо с клятвенными заверениями в своей любви и попросил приехать в Рим, чтобы обсудить ее решение. Он все еще надеялся, что ему удастся убедить ее остаться его женой. Талита отнеслась к этому весьма скептично, но ее адвокат заметил, что если бы ей удалось продемонстрировать, что она искала пути к примирению, то на бракоразводном процессе это стало бы ее главным козырем. Талита последовала совету адвоката и утром 9 июля вылетела в Рим.

Вечером того же дня она встретилась с Полом в их римской квартире, однако разговор с ним закончился взаимными обвинениями. Талита выбежала из дома и позвонила из телефона-автомата своей тете — Лот Бон, и та, будучи женой посла Голландии, устроила племянницу на ночлег в голландском посольстве.

Следующим вечером, в половине десятого, Талита вновь пришла на Пьяцца Аракоэли. Пол уже был не столь агрессивен и заявил, что хочет, чтобы она вернулась с сыном в Рим, и что ради этого он готов начать новую жизнь, отказаться от наркотиков и порвать со своей любовницей.

О том, что случилось после этого, знает лишь Гетти-младший. Ему как-то удалось уговорить Талиту остаться в их доме. Ночь была очень теплой, и она улеглась спать на террасе на крыше особняка, откуда был хорошо виден Капитолий, в котором пять лет назад Пол и Талита стали мужем и женой.

Пол проснулся около десяти часов утра, но Талита так и не очнулась ото сна.

Глава четырнадцатая Жертвы

Незадолго до визита в Рим Талиты туда приехал Пол Гетти-старший. Встретившись с Гейл, он предложил ей отправиться на несколько дней на его виллу Ла Поста Веччиа. К своей бывшей невестке и ее детям старик относился с прежней теплотой и часто приглашал их в Саттон-Плейс. Особенно запомнился Гейл обед, устроенный Гетти в честь своего соперника по нефтяному бизнесу — президента компании «Оксидентал Ойл» Арманда Хаммера.

В тот памятный вечер Гетти снова решил доставить себе удовольствие: спровоцировать чувство ревности у своих любовниц. Усевшись рядом с Гейл, он прошептал ей на ухо: «Ты только взгляни на их кислые лица!» — и указал кивком головы на сидевших за столом его новую пассию — чувственную Розабеллу Берч и любовницу со стажем — Мари Тессье. Ужимки капризной и чрезмерно экзальтированной мадам Тессье вызывали у Розабеллы чувство раздражения, смешанное с чисто женской завистью к ее аристократическому происхождению. Однако вскоре она перестала обращать внимание на соперницу и устроила забавнейший спектакль, пытаясь соблазнить явно завороженного ее молодостью и вызывающей красотой пожилого доктора Хаммера.

Гетти пробыл в Риме недолго и в конце июня вернулся в Англию, так и не повидав своего заблудшего сына. Перед своим отъездом он позвонил на виллу и сказал Гейл, что она может, если пожелает, остаться там с детьми еще на несколько дней. Предложением бывшего свекра она воспользовалась с радостью, но через два дня отправилась с малышами в свой летний домик на юге Франции, где ее уже ждал Ланг. В полдень 11 июля ей позвонил бывший муж. Он был в отчаянии и дрожащим голосом сообщил, что Талита оказалась в глубокой коме и была помещена в римскую клинику Вилла дель Розарио и что все попытки врачей спасти ее оказались безуспешными и полчаса назад она умерла, не приходя в сознание.

Пол был ужасно взволнован, и его слова прерывались рыданиями. Гейл решила, что в эти тяжелые для Пола минуты она должна быть рядом с ним, и срочно направилась в Рим.

Пол выглядел ужасно. Он буквально обезумел от горя и в случившемся винил себя. Оставаться в своем доме, где все напоминало ему о Талите, он не мог, и Гейл предложила ему пожить на вилле отца. Пол согласился, и Гейл, видя, в каком он состоянии, последовала за ним.

Смерть Талиты расстроила всех, кто был с ней знаком, и даже Гейл и ее детей. Бывшая миссис Гетти заявила о том, что не считает Талиту виновной в ее разрыве с Полом, и добавила, что та всегда была ей чем-то симпатична. Талиту похоронили в Амстердаме, на небольшом кладбище рядом с ее матерью. На траурной церемонии кроме безутешных родителей и мужа присутствовало несколько близких родственников семьи Пол и старый поклонник Талиты лорд Лэмбтон, прилетевший из Лондона вместе с тремя ее старыми подругами.

Из семейства Пол больше всех горевал Биллем. Вскоре после похорон дочери у него случился сердечный приступ, после которого он превратился в немощного, больного старика. Но самым несчастным на похоронах Талиты выглядел ее супруг. Любовь к той, что безмолвно покоилась в гробу, вдруг вспыхнула с новой силой. Его терзало отчаяние и чувство вины за то, что он не смог предотвратить эту трагедию.

Но что же в действительности произошло в ту ночь в доме на Пьяцца Аракоэли? Сам Пол об этом рассказывать отказался, и подробности случившегося навсегда остались загадкой.

В официальном заключении, подписанном врачами клиники Вилла дель Розарио, значилось, что смерть наступила в результате остановки сердца и что в крови Талиты было обнаружено повышенное содержание алкоголя и барбитуратов. Однако это никого не удивило. Все знали о пристрастии Талиты к спиртному и о том, что она, пытаясь подавить реакцию организма на спиртное, нередко пользовалась снотворным. Но хорошо известно, что сочетание больших доз алкоголя и барбитуратов может оказаться смертельным, и врачи полагали, что именно это и стало причиной смерти Талиты.

Об обстоятельствах смерти жены Пол не желал говорить еще и потому, что сам был наркоманом и не мог прожить и дня без дозы героина. А в Италии хранение наркотиков было уголовно наказуемым и грозило тюремным заключением. Поэтому его положение было весьма скверным. Если бы полиция начала официальное расследование, то его пристрастие к героину перестало бы быть тайной.

Чтобы этого избежать, Пол решил на время покинуть Рим и, пока ситуация не прояснится, пожить в Бангкоке, где он побывал с Талитой в первый, самый счастливый год их супружеской жизни.

В столице Таиланда наркотики можно было беспрепятственно купить на любом углу, и он надеялся, что с их помощью ему удастся подавить свои душевные страдания. Кроме того, в окружении умиротворяющих восточных пейзажей и древних буддийских храмов он мог сосредоточиться и поразмыслить над тем, как ему жить дальше. Гейл настояла на том, чтобы вместе с Полом поехал один из его старых римских друзей — Джерри Черкио, хозяин известного «Клуба Джерри» на Виа Венето.

Если кто и мог помочь Полу избавиться от тяжких дум, так это Джерри. В прошлом он был владельцем небольшого ресторанчика на юге Италии и поэтому был очень общительным и веселым человеком. Два месяца, проведенных с другом в Бангкоке, помогли Полу смягчить чувство вины и почти смириться с постигшим его несчастьем.

Однако, вернувшись в Италию, он понял, что смерть Талиты будет терзать его душу до конца жизни. Минуты одиночества были невыносимы, и он снова стал заглушать свое горе наркотиками. Но после странствий сознания в мир иллюзий боль утраты и чувство вины становились еще сильнее, и он оказался в замкнутом круге, выхода из которого найти не мог.

Смерть Талиты повлияла и на детей Пола, и особенно на двухлетнего Тару, которого Гейл забрала к себе. Несчастный малыш часто просыпался ночью и звал маму, а когда в детскую прибегала Гейл, то начинал безудержно плакать. Когда зашла речь о будущем сына Талиты, то Гейл настояла на том, чтобы он остался в ее семье.

Одновременно ей приходилось нянчиться и с Полом. Он очень нуждался в ее совете и утешении. Вскоре по Риму поползли слухи о том, будто бы Талиту сгубили вовсе не алкоголь с барбитуратами, а героин, огромную дозу которого она приняла в присутствии своего супруга. Это почти доконало Пола, и он был близок к помешательству.

Однако такая версия была маловероятной. Ведь Талита окончательно излечилась от пристрастия к героину и порвала с Полом именно из-за того, что он не пожелал последовать ее примеру. Не подтверждалась эта версия и заключением врачей, не обнаруживших в крови Талиты никаких следов этого ужасного наркотика.

Некоторые из судмедэкспертов, однако, не исключали ошибки врачей клиники и настаивали на эксгумации тела и повторном вскрытии. Но даже если бы следы героина были бы обнаружены, то это еще не могло служить доказательством того, что он стал причиной ее смерти. Ведь Талита принимала этот наркотик довольно долго, и не исключено, что небольшие его количества могли сохраниться в ее организме. Поэтому наиболее правдоподобной оставалась версия с алкоголем и барбитуратами.

Остаться в Италии Пол все же не осмелился. В Риме ему предстояло выстоять против отдела по борьбе с наркотиками и попытаться защитить свое имя в процессе официального расследования случившегося итальянской полицией. Однако до этого ему уже пришлось выдержать многочисленные выпады против него в средствах массовой информации.

Каждая из деталей его личной жизни и даже самые интимные подробности его отношений с Талитой, Викторией и Гейл выносились на полосы газет и озвучивались с телеэкрана. Садизм репортеров желтой прессы не пощадил даже его детей. Досталось и его многочисленным друзьям, которые к смерти Талиты вообще не имели никакого отношения. Однако реальная угроза его репутации исходила от полиции, которая уже была близка к тому, чтобы окончательно установить, что он является наркоманом. В результате, независимо от того, виновен он в смерти жены или нет, ему предстояло предстать перед судом и в итоге оказаться за решеткой.

Судья прислал Полу повестку, в которой предлагал «добровольно явиться в суд и дать показания, которые помогли бы следствию». Никакого ответа от Гетти-младшего он не получил, и неудивительно — тот уже покинул Рим и уехал в Лондон. Пол опасался, что итальянские власти потребуют его возвращения в Италию, но его страхи оказались безосновательными. В Италии было не принято требовать выдачи свидетеля, если тот являлся иностранцем и правительство его страны на этом не настаивало.

Поэтому следствие по делу о смерти миссис Гетти так и осталось незаконченным, а само дело — открытым. Вернуться в Италию Пол уже никогда не осмелится. Его дети останутся в Риме, и прежние, и так нечастые, встречи с отцом прекратятся совсем.

Однако, сбежав в Англию, Пол лишился возможности попытаться объяснить причины смерти Талиты и публично покаяться в лежащем на нем грехе. Невероятные обвинения его в том, что Талита приняла огромную дозу героина не без участия в этом супруга не удалось ни доказать, ни опровергнуть, и причины трагедии, случившейся той июльской ночью, так и остались неизвестными.

С тяжкой ношей на сердце и все еще мучившим его чувством вины Пол обосновался в доме, где столетием раньше жил Данте Габриел Россетти, до конца своих дней оплакивавший смерть дорогой его сердцу Лиззи Сиддал. В этом доме совсем еще недавно жила и Талита, и Пол никак не мог избавиться от ощущения ее присутствия. Уиллис постарался на славу, и дом выглядел почти так же, как при жизни великого английского живописца. Но еще более удивительным и загадочным казалось подобие судеб художника и Пола-младшего. И хотя жизнь последнего еще не завершилась, его поступки свидетельствовали о том, что он неосознанно стремится сделать ее похожей на печальную сагу о Россетти.

Пристрастившиеся к героину часто копируют образ жизни своих кумиров, и особенно тех, для кого наркотики были неотъемлемым элементом их бытия. Не был исключением и Пол, в глубине души отождествлявший себя с Данте Россетти. Однако Гетти-младший жил в другом веке, и поэтому параллель между их судьбами была не совсем точной. Отличались и методы, с помощью которых оба пытались забыть о своем горе и избавиться от чувства вины. Вместо виски и снотворного, которыми пользовался художник, Пол предпочитал средства более современные и эффективные.

Переживания Пола были столь созвучны страданиям художника, что к нему вполне подходили слова, сказанные о Россетти его первым биографом Холлом Кейном: «Россетти до конца жизни укорял себя за гибель жены, полагая, что обязан был предотвратить эту трагедию, хотя и понимал, что причины случившегося были намного глубже».

Жизнь в Англии, по сравнению с жизнью в Италии или Соединенных Штатах, имела для Пола одно несомненное преимущество. Здесь наркомания считалась не столько социальной, сколько медицинской проблемой, и наркоманы, зарегистрировавшись в клинике, могли приобретать наркотики легально — по рецепту врача. Подобное «лечение» проводилось в чисто терапевтических целях, и врачам было рекомендовано постоянно снижать дозы выписываемых пациентам наркотических препаратов.

Лондон был для Пола прекрасным убежищем от проблем, терзавших его в Италии. В первые же дни он подыскал себе благодетеля среди врачей, и тот часто подкатывал к «домику королевы» в своем «бентли». Такой пациент, как Гетти-младший, был для него просто подарком судьбы.

У Пола, как и у художника, были свои причуды. В саду Россетти был небольшой зверинец, и его любимцем был австралийский сумчатый зверек, внешне напоминавший медвежонка. Пол же обошелся коллекцией плюшевых зверушек, которых расселил в своей гостиной. Кроме того, в спальне у него был еще более странный экспонат — выполненная из дерева модель летающего судна. Это была уменьшенная копия легендарного корабля «Спрус Гус», что в переводе означает «Стремительный гусь». Этот корабль был когда-то сконструирован одним из сыновей пресловутого нефтяного магната Говарда Хьюза, который, как и Гетти, предпочитал жить отшельником. Отгородившись от внешнего мира, Пол превратил свой дом в святыню, напоминавшую ему о Талите, и место для покаяния в собственных грехах. Он бережно хранил все, что было связано с его второй женой: предметы одежды, письма, фотографии и ее портрет, написанный Виллемом Полом.

Этим Пол еще больше усугублял трагизм случившегося. Оборвав все отношения с теми, кого любил и кому был дорог, он обрек себя на одиночество и душевные муки. Его волей и мыслями овладел дух Данте Россетти, и он с одержимостью искал утешения с помощью героина, разрушавшего его личность.

В вереницу нескончаемо долгих дней временами вплеталась глубокая депрессия, и он был убежден, что все это предопределено ему судьбой. Сосредоточившись только на своем несчастье, он не замечал ничего вокруг и, несмотря на то, что был достаточно богат, сузил свой мир до крошечного островка личных интересов и переживаний. Изо дня в день он часами слушал грамзаписи любимых опер, подолгу сидел у телевизора, заглушал свое горе виски и часто забывал о еде. В минуты, когда жизнь начинала казаться ему невыносимой, он прибегал к испытанному противоядию — героину или ЛСД. Несколько раз он попытался покончить с наркотиками, но известно, что людям с деньгами отказаться от своих привычек очень трудно, и он снова принимался за старое. В тех немногих случаях, когда у него не хватало на наркотики денег, он благодаря тому, что носил фамилию Гетти, легко получал кредит в банке.

Однако Пол, несмотря на свое одиночество, в отшельника не превратился. К нему частенько заглядывали Виктория и другие его приятели. Вскоре у него образовался небольшой круг из близких друзей. Большинство из них в шестидесятых годах были хиппи и познакомились с Полом в его «Дворце наслаждений» в Марракеше. Они относились к нему с сочувствием и пониманием, и он доверял им свои самые сокровенные мысли. Среди утешителей Пола были легендарный солист рок-группы «Роллинг стоунз» Мик Джаггер с женой Бьянкой, сочинительница душещипательных дамских романов Марианна Фейтфулл и владелец небольшой картинной галереи, законченный наркоман Роберт Фрейзер. Однако, пожалуй, самым ценным другом Пола, повлиявшим на его будущее, являлся его сосед — Кристофер Гиббс, окончивший в молодости Итонский колледж, а теперь владелец небольшого антикварного магазинчика на углу улицы, где жил Гетти.

В шестидесятые годы Гиббс был в Челси личностью весьма известной. Он был очень красив, всегда модно одевался и имел большие связи. Его отец был крупным банкиром, а родной дядя — губернатором Родезии. После окончания колледжа Кристофер посещал лекции в одном из университетов Франции, а затем изучал археологию в Иерусалиме. В шестидесятых годах он увлекся движением хиппи и коллекционированием старинных арабских ковров и мебели. Его дом находился всего в сотне ярдов от дома Пола. В своей гостиной он однажды устроил просмотр одного из нашумевших авангардистских фильмов Микеланджело Антониони — «Блоу-ап» («Взрыв»). Гиббс подружился с тогда еще совсем юным Джаггером и подыскал для того великолепный особняк викторианской эпохи в графстве Беркшир, а затем помог Мику подобрать изящную мебель. Кристофер часто бывал с Джаггером в Марракеше, где и познакомил его с супругами Гетти. В те же годы Гетти одолжил Гиббсу 1200 фунтов стерлингов на покупку небольшого домика в Атласских горах, и тот, приезжая туда на отдых, всегда с благодарностью вспоминал Пола и очаровательную Талиту. Теперь, когда Пол так нуждался в верных друзьях, Кристофер вернул ему свой долг преданностью и поддержкой в период тяжелых испытаний. Но дело было не только в благодарности. Гиббс искренне сочувствовал другу и усиленно старался вернуть Пола к нормальной жизни, с тем чтобы уберечь его от участи, постигшей Россетти.

Единственным из семейства Гетти, кто сохранял стойкий иммунитет против сочувствия и жалости к Полу, был его отец. В свои 78 лет Большой Пол все еще сохранял ясность ума и уверенно стоял у руля «Гетти Ойл». В 1971 году объемы добычи нефти в Саудовской Аравии достигли пика, и к концу года личное состояние Гетти увеличилось до 290 миллионов, а капитал трастового фонда Сары превысил 850 миллионов долларов.

С попытками вторгнуться в его империю старый Гетти справлялся без посторонней помощи и, несмотря на резкое падение спроса на нефть в Америке, сохранил в целостности весь флот своих танкеров. Когда же в 1973 году началась арабо-израильская война, спрос на нефть на мировом рынке существенно возрос, и «Гетти Ойл» заработала на этом огромные барыши.

Когда заходил разговор о смерти Талиты, старик оставался совершенно невозмутимым. Такое же безразличие он проявлял и к судьбе Пола. «В семье Гетти наркоманов быть не должно», — категорично заявлял Большой Пол и упорно не желал видеть сына, который жил всего в тридцати милях от Саттон-Плейс. Пол несколько раз пытался поговорить с отцом хотя бы по телефону и умолял Пенелопу повлиять на непреклонного старика. Однако все ее попытки сделать это оказывались безуспешными, и в ответ она слышала всегда одно и то же: «Я буду разговаривать с ним лишь после того, как он покончит с наркотиками». Через двадцать дней после смерти Талиты Гетти-старший вычеркнул имя сына из числа основных наследников и указал в завещании, что оставляет ему 500 долларов.

Несмотря на такое проявление отцовской власти и жестокости, сам хозяин Саттон-Плейс казался безобидным старикашкой. Годы его не пощадили. Он и раньше переживал из-за невысокого роста, а теперь стал еще ниже. Плечи сгорбились, а на лице появились коричневые пятна, как у многих очень старых людей. Несмотря на огромное богатство и множество окружающих его дам намного моложе, чем он сам, Гетти выглядел одиноким и не очень счастливым.

Его стратегия, заключавшаяся в том, чтобы вспоминать о сыновьях лишь тогда, когда они станут достаточно взрослыми, чтобы заниматься бизнесом, потерпела полный крах. Между ним и его четырьмя сыновьями не было ни любви, ни привязанности. Они не понимали его взглядов и образа жизни, а он, в свою очередь, никогда не делал никаких попыток понять, чем живут его сыновья. И это непонимание порождало лишь взаимные обиды и обвинения, а спокойное безразличие нередко сменялось раздражением и гневом.

Что же касается несчастного Тимми, то Гетти воспылал к нему любовью лишь после его смерти, и эта запоздалая любовь выглядела совершенно нелепой и неестественной. Потом старик расчувствовался, встретившись с Полом, первая жена которого Гейл и по сей день сожалеет о том, что Пол слишком поздно понял, как его любил отец. Допустим, что так оно и было, но почему же тогда при виде страданий сына отцовское сердце превратилось в камень?

«Сохранить созданное нами мы можем лишь с помощью своих детей», — написал как-то старый Гетти. Жаль, что эта мысль не посетила его лет тридцать назад. Тогда он, возможно, был бы более заботливым и ласковым по отношению к тем четырем малышам, от которых зависело будущее его династии.

Но хуже всего Пол обошелся со своим вторым сыном — Рональдом. Если бы тот обладал хоть долей обаяния Пола, то все могло бы пойти по-иному. Но тот пошел в отца и был невероятно упрямым и самолюбивым. Гетти однажды с гордостью сказал: «Ронни — это вылитый я». Но сказано это было тогда, когда Рональд был еще подростком. Шли годы, и он становился все более похожим на своего германского деда и непримиримого врага Пола Гетти — доктора Хелмле. И можно с уверенностью заявить, что причиной отчуждения была вендетта между Гетти и Хелмле.

Исключение имени Рональда из списка бенефициариев траста Сары Гетти было жестокой несправедливостью, из-за которой он всегда ощущал себя изгоем, да и сам избегал встреч с остальными членами семейства Гетти. Несколько раз Гетти, будучи в приподнятом настроении, может, благодаря любовнице, а может, из-за очередной выгодной сделки, клятвенно пообещал Рональду исправить несправедливое решение и внести его имя в список доверительных лиц. Но делать этого не стал. Он опасался, что расширение списка бенефициариев фонда может сделать фонд уязвимым для его самых главных внешних врагов — налоговых ведомств. Кроме того, унижая Рональда, Пол Гетти как бы мстил его деду — доктору Хелмле.

Все это в результате привело к тому, что Рональд вообще перестал верить в свое будущее в семейном бизнесе и в 1964 году, вскоре после своей женитьбы, оставил пост управляющего принадлежащей его отцу компании «Видол» и покинул Германию, улетев в Калифорнию. Рональд был полон решимости разбогатеть без помощи отца и братьев и продемонстрировать тем самым свою независимость по отношению к жестокому и черствому родителю. Но на свою беду он выбрал для этого Голливуд и сумел доказать лишь то, что при всей схожести его характера с отцовским он был явно обделен удивительной способностью Большого Пола всегда вникать во все детали заключаемых сделок.

Рональд получил по завещанию бабушки Сары почти два миллиона долларов. Она всегда считала, что Пол обошелся с ним несправедливо, однако заставить его переменить свое решение не смогла. В Голливуде Рональд связался с двумя продюсерами, которые сняли за его деньги несколько дешевых фильмов типа «Вспышки» с участием Рэкел Уэлч и рок-групп «Цеппелин» и «Шейла». Эти ленты даже показывались по телевидению, однако имени и богатства Рональду они не принесли.

— У меня будут деньги, а у них ноу-хау, — похвастался он как-то отцу, говоря о своих сопродюсерах.

— Все кончится тем, сынок, что, получив от тебя ноу-хау, они пригребут к рукам и твои денежки, — с сарказмом ответил ему отец.

Гордон был совершенно другим. Он был полной противоположностью отца. Однако, несмотря на это и на судебные тяжбы с сыном, Гетти в глубине души им восхищался.

Гордон был решителен и умен, возможно, даже слишком умен, и это стало причиной его проблем. Он пытался разъяснить свои экономические теории отцу, но тот ничего в них не понял. Не понимал Гетти и увлечения сына музыкой. Иногда в Саттон-Плейс можно было услышать сочный баритон Гордона.

— Гордон репетирует очередную арию, — иронично, но добродушно комментировал это Гетти.

Гетти не упускал случая, чтобы подчеркнуть непрактичность Гордона. Но бывало, когда тот удивлял и восхищал отца тем, что реализовывал свои фантастические на первый взгляд идеи. Однажды он предложил использовать обогревательную систему в отеле «Пьер» и летом — для кондиционирования воздуха. Затем, сэкономив на этом несколько миллионов долларов, их можно было бы пустить на модернизацию всех технических систем этого отеля. Гордону удалось добиться осуществления этого проекта, и старик Гетти полюбил сына еще больше. Гордон был прекрасным мужем и отцом. У него, как и у его отца, рождались только сыновья, и тот этим очень гордился. Чтобы продемонстрировать, что Гордон прощен за свои судебные разбирательства с отцом, Гетти пожаловал ему один из самых высоких постов в своей нефтяной империи, сделав полномочным доверительным лицом трастового фонда Сары Гетти. Однако как он ни старался, ему так и не удалось вызвать у сына интереса к нефтяному бизнесу.

Старший сын Гетти — Джордж уже, казалось, полностью пошел по стопам отца. Он являлся президентом компании «Тайд Уотер» и сохранял верность семейным традициям.

Гетти, как и большинство нерадивых отцов, был в своем отношении к сыновьям очень непоследователен. Приближая к себе одного, он становился суров к другому, и это порождало у них чувство обиды и ревности. Модель такого поведения очень походила на ту, которую он использовал в отношении к своим любовницам. Самым ревнивым из его сыновей несомненно был Джордж.

Пытаясь снова стать фаворитом отца, он часто рассказывал тому небылицы о своих сводных братьях. Сначала его мишенью стал Рональд, а затем и Гордон. В период судебной тяжбы последнего с отцом Джордж даже заявил, что Гордон вообще не является родным сыном Гетти и что его отец — третий муж Энн Рорк Джо Мак-Иненри. К счастью, этой нелепице Гетти не поверил.

Переживания Джорджа можно было понять. У его отца было удивительное чутье на людей слабых и неуверенных в себе, и он не упускал случая, чтобы не поиздеваться над ним. Когда Джордж потерпел фиаско при проведении геологоразведочных работ в Пакистане и в Сахаре, Гетти-старший, даже не посоветовавшись с сыном, ликвидировал весь отдел, занимавшийся поисками нефтяных месторождений. Через некоторое время он с такой же решительностью, и опять без согласования с Джорджем, избавился от не приносящей прибыли торговой сети компании «Тайд Уотер» на западе Соединенных Штатов. А однажды тайком от Джорджа отправился в Рим и заключил там от имени «Тайд Уотер» сделку на 300 миллионов долларов с Джоном Гучином из «Филлипс Петролеум».

Джордж был в ярости. «При успехе компании ее президентом является мой отец, а в случае провалов — конечно же я», — сокрушался он, когда в очередной раз стал козлом отпущения.

Однажды Джордж влюбился во внучку лорда Бивербрука — леди Джин Кэмпбелл. Познакомился он с нею на обеде у отца. Он ей показался «очень странным и скованным», но больше всего она была удивлена тем, что, обращаясь к своему отцу или говоря о нем с другими, Джордж всегда называл его «мистер Гетти». Джин попыталась убедить его в том, что это нелепо и лучше бы ему называть отца «папа» или хотя бы «отец». Но Джордж на это не прореагировал, и из его уст по-прежнему звучало «мистер Гетти». «Я поняла, — вспоминала позже леди Джин, — что Джордж смертельно боится отца и того, что тот может подумать о нем плохо».

Личная жизнь Джорджа тоже не удалась. Со своей первой женой Глорией он расстался еще в 1967 году. Во время бракоразводного процесса она заявила, что Джордж к ней холоден и думает только о себе. То же самое говорили Гетти-старшему его любовницы.

В 1971 году Джордж женился во второй раз. Однако не на леди Джин, которая предпочла ему известного американского писателя Нормана Мейлера, а на красотке из Сан-Франциско Жаклин Риордан, унаследовавшей от своего бывшего мужа-финансиста 30 миллионов долларов. Свой капитал тот сколотил с помощью сомнительных махинаций с пенсионными фондами в Швейцарии. Погиб он ночью, в одном из альпийских пансионатов, когда на тот обрушился оползень. Был он там вместе с женой, но ей удалось каким-то чудом спастись.

Старому Гетти всегда нравилась Глория. Она была Джорджу прекрасной женой и матерью его трех очаровательных дочерей. Поэтому развод Джорджа очень огорчил отца. Новая избранница сына ему нравилась гораздо меньше, но у нее были деньги, и Гетти смирился. «Это не столько брак, сколько слияние капиталов», — заметил однажды Гетти с нескрываемым удовольствием. Однако после того как договор о слиянии вступил в силу, основным партнером Гетти-старшего стал не Джордж, а Жаклин. Она быстро пришла к тому же выводу, что и леди Джин, и подавила слабого Джорджа своей волей и решительностью.

В результате его жизнь превратилась в сюжет для фильма ужасов. Он боялся почти всего — своих врагов, жены, бывшей жены, совета директоров компании «Тайд Уотер», но больше всего своего бессердечного отца.

Пытаясь изобразить из себя влиятельного бизнесмена и независимую личность, Джордж стал спонсором лос-анджелесского филармонического оркестра, просиживал часами на совещаниях совета директоров «Банк оф Америка» и даже начал, по примеру английской королевы, разводить породистых лошадей. Но это ему не помогло. Его жизнью как всегда распоряжался папочка, который даже не пытался скрывать своего презрения к слабохарактерности сына.

Вскоре Джордж пристрастился к спиртному, а с 1973 года начал принимать транквилизаторы и, похоже, приобщаться к героину. Вечером шестого июня Жаклин, вновь услыхав от него «мистер Гетти», начала над ним насмехаться и унижать, называя хлюпиком и ничтожеством. Подобные сцены повторялись в их семье довольно часто.

Вскоре нервы Джорджа не выдержали, и все накопившиеся в его душе обиды и горечи захлестнули его сознание волной гнева. Не имея никаких аргументов в свое оправдание, он в бессильной ярости бросился в спальню и истошно закричал. Потом высыпал в ладонь десяток таблеток нембутала и, проглотив их, запил стаканом виски, заперся в кухне, где попытался проткнуть себе живот большой вилкой для жаркого. Однако это ему не удалось, и через несколько минут он оказался в коме.

Прибежавшие на его крики соседи взломали дверь кухни и вытащили безжизненное тело Джорджа в сад. Решив, что у него алкогольное отравление, они вызвали машину «скорой помощи». Вскоре по звонку Жаклин к дому подкатили друзья Джорджа, а вслед за ними и врачи.

Поскольку Джордж занимал пост президента одной из крупнейших компаний штата, сведения о случившемся могли бы испортить его репутацию. Опасаясь этого, жена и приятели попросили медиков отвезти его в клинику в пригороде. Это помогло бы избежать огласки и скандала. Однако из-за этого Джорджа доставили в клинику на двадцать минут позже, и эти минуты стали для него роковыми.

В результате, чтобы спасти репутацию Джорджа, Жаклин и его приятели пожертвовали его жизнью. Никто из них даже не догадывался, что причиной комы стал не алкоголь, а сильнейшее снотворное. В тот момент, когда машина «скорой помощи» подъехала к воротам клиники, старший сын и наследник самого богатого и невероятно жестокого американца скончался, не приходя в сознание.

Журналистам Жаклин заявила: «Его убил родной отец».

Глава пятнадцатая Похищение и выкуп

В районе итальянской столицы, расположенном между Корсо Витторио Эммануэле и Тибером, находится множество величественных дворцов эпохи Ренессанса. Именно здесь жили в средние века знаменитые папские династии — Борджиа, Фарнезе и Риариос. В ту эпоху эти узкие полутемные улочки были по вечерам самым опасным районом Вечного города.

Выглядели они несколько зловещими и в наши дни. Но теперь после полуночи на них было безлюдно, и единственными живыми существами, которых мог встретить здесь случайный прохожий, были лишь бездомные римские кошки да вышедшие на обход ночные сторожа. Глубокой ночью 10 июля 1973 года здесь появился рыжеволосый долговязый парень. Он медленно, словно лунатик, двигался вдоль Виа делла Маскероне к старинному фонтану в виде изваяния юной красавицы, изо рта которой била струя воды. Красавица эта была дочерью богатого графа, и улица, по которой шел юноша, была названа в ее честь.

Читатель уже, наверное, догадался, что ночным прохожим был не кто иной, как Пол Гетти III, который возвращался с очередной вечеринки с друзьями в свою квартиру в районе Трастевере, по ту сторону реки, где он жил вместе с двумя молодыми художниками. Сегодня такая ночная прогулка выглядела бы сущим безумием, но в семидесятые годы Рим был более безопасным, чем сейчас, и когда рядом с Полом резко затормозил старенький белый «фиат», он особенно не встревожился.

— Простите, синьор, — спросил у него через окно автомобиля шофер, — вы случайно не Пол Гетти?

— Да, — ответил удивленный юноша, — он самый.

Услыхав это, из машины выскочили двое мужчин и, схватив парня, силой затолкали его на заднее сиденье, после чего автомобиль быстро скрылся из виду. В ночной тишине четко прозвучали три удара башенных часов римской ратуши, и началась новая трагическая эпопея итальянской ветви династии Гетти.

После смерти Талиты и переезда Пола-младшего в Лондон Гейл целиком посвятила себя своим детям. Брак с Лангом распался два года назад, но, несмотря на это, ей все же удалось сохранить и сплотить свое семейство. В апреле этого года ей исполнилось тридцать семь лет.

Гейл и ее дети полюбили Италию. Теперь они жили в современной квартире в одном из новых кварталов Рима — в Париоли, а уикэнды и отпуск как и прежде проводили всей семьей в своем летнем домике в Оргии. Курс итальянской лиры по отношению к доллару был чрезвычайно низок, и для тех, кто имел доллары, жизнь в Италии была недорогой и довольно комфортной. Тем не менее богатой Гейл себя не ощущала, поскольку пособия на детей от их отца, живущего в Лондоне, она получала весьма нерегулярно. У нее был старенький автофургон марки «опель», много друзей, в большинстве своем итальянцев, и любящие ее дети — сыновья Пол и Марк и дочери Эйлин и Ариадна. Забота о них стала главной целью ее жизни.

Желая дать детям европейское образование, она отправила их учиться не в американскую школу, а в престижный старый колледж святого Георгия на Виа Салариа, в котором, по заверению его администрации, «англоязычные дети в возрасте от восьми до восемнадцати лет могли получить образование, соответствующее уровню средних учебных заведений Британии».

Однако, как и большинство учебных заведений Рима, этот колледж не избежал влияния новой культурной волны, захлестнувшей Италию семидесятых.

Трое младших детей Гейл учились с интересом и старанием, однако старший — Пол взбунтовался и в шестнадцать лет бросил учебу. На психику паренька очень подействовали развод родителей и смерть Талиты, и справиться с ним без мужа Гейл было нелегко.

Со своим отчимом Лангом Джеффрисом Пол поладить так и не смог. Его явно бесило то, что тот занял место его родного отца, и он постоянно ревновал к нему свою мать. Расставшись с колледжем, юноша увлекся живописью и с завидным упорством занялся самообразованием, изучая лишь то, к чему проявлял огромный интерес. Гейл смирилась с ранней самостоятельностью сына и не стала возражать, когда тот заявил, что хочет пожить отдельно от семьи — в мастерской двух старых друзей семьи — Марчелло Кризи и Филиппа Вудлэма.

Гейл как-то заметила, что в Париже жизнь ее сына среди богемы никого бы не удивила. Однако в Риме это многим казалось неестественным. Послевоенные надежды простых римлян на сладкую жизнь развеялись, как и в фильме Феллини, и к семидесятым годам Рим стал снова походить на старинный провинциальный город, и культ семьи снова возобладал в жизни его жителей. Поэтому большинство друзей Гейл не одобрило ее либерализм и решение Пола.

Однако тот по-прежнему был очень привязан к матери, брату и сестрам и наведывался к ним почти каждый день. Когда у Пола кончились деньги, он предложил владельцу одной из пиццерий свои картины в обмен на обеды, но чаще всего еду ему и его друзьям-художникам доставляла заботливая Гейл. Если она по каким-либо причинам сделать этого не могла, то Пол заявлялся на обед домой, заодно навещая своих сестер и брата. Несмотря на то, что он ушел из дома, все трое его очень любили, и итальянская ветвь династии Гетти была дружной и сплоченной.

Характер юного Пола был полон противоречий. Гейл считала, что сын развит не по годам и ему можно было дать все двадцать. После развода родителей и появления у матери нового мужа Пол воспылал еще большей любовью к отцу, и тот с его увлечением идеями хиппи стал для юноши образцом для подражания. Когда Полу было одиннадцать лет, отец пригласил его на две недели в Марракеш, и мальчик был просто очарован красотой «Дворца наслаждений» и пейзажами Атласских гор и позже вспоминал об этих местах как самых прекрасных на земле, хотя, кроме Калифорнии и Италии, он нигде не бывал. Очень понравилась юному Полу и Талита, и ее трагическая смерть через три года и отъезд отца в Лондон ранили душу четырнадцатилетнего подростка.

Гейл вспоминает, что после этого Пол стал очень молчаливым и замкнулся в себе. Именно поэтому она и уговорила сына заняться живописью. Гейл надеялась, что он обретет новых друзей и перестанет переживать из-за случившегося.

Летом Пол брал свой мольберт и отправлялся вместе с семьей в их любимую деревушку. Он с детских лет полюбил несколько грубоватых, но очень добрых итальянских крестьян и прекрасные сельские пейзажи к югу от Сиены. Его младший брат Марк не отходил от него ни на шаг. Однажды братья заблудились в близлежащем лесу. Начинало темнеть, и Гейл была вне себя от тревоги за сыновей. Но Пол проявил завидную выдержку и сообразительность, и через несколько часов они уже бросились в объятия матери.

В те годы одним из друзей Пола в Италии был Адам Альварец, сын писателя Аль Альвареца, отдыхавшего в тех же местах, что и семья Гейл. Адам вспоминает, что его друг был «очень спокойным и поразительно рассудительным пареньком, в котором не было и следа того безрассудства и непредсказуемости, о которых так часто писала итальянская пресса после его похищения». «Однако то, что произошло в его семье, — продолжал Адам, — очень осложнило ему жизнь, и расставание с родным отцом было для него огромным несчастьем».

Вернувшись в Рим, Пол заметно менялся. Фамилия Гетти выделяла его среди других благодаря известности его деда, и ему это определенно нравилось. Один из репортеров назвал его в своей статье «золотым хиппи». Эта реклама помогла Полу легко заработать приличную сумму — в качестве обнаженной фотомодели в одном из эротических журналов. Эта же кличка Пола фигурировала однажды и в протоколах полиции, после того как его арестовали во время одной из студенческих демонстраций. Его продержали в камере целую ночь, однако утром выяснилось, что к бунтующей молодежи он не имел никакого отношения и оказался в рядах демонстрантов по чистой случайности. Тем не менее случившееся повлияло на его убеждения, и он вскоре присоединился к молодежному движению, отстаивавшему демократию и права человека и осуждавшему стремление к богатству. «Богатые на самом деле бедны, — заявил однажды Пол. — Им постоянно не хватает духовной пищи и бескорыстной любви, и их можно только пожалеть». Это высказывание внука самого богатого из американцев было тут же подхвачено репортерами и попало на страницы зарубежной прессы, в том числе и британской. Дошло оно, конечно же, и до самого старика Гетти, но тот не дал по этому поводу никаких комментариев.

Пол побывал в Англии у деда прошлым летом и особого расположения не встретил. Гетти-старшего явно раздражали яркие джинсы на внуке, и он высказал Полу все, что думает о современной молодежи и ее увлечениях. Внука это, похоже, обидело, и больше в Саттон-Плейс он не появлялся.

В самом начале 1973 года Пол начал встречаться с Мартиной Закер — симпатичной немочкой, имевшей годовалую дочь. Она недавно развелась с мужем, сочтя, что брак ограничивает ее свободу, и теперь играла в каком-то маленьком альтернативном театре. Мартина была старше своего юного поклонника на восемь лет и очень ему нравилась. Однако особых причин хранить ей верность Пол не видел. Став известным как «золотой хиппи», он уже успел убедиться в доступности порхавших вокруг него красавиц и по примеру деда не желал останавливаться на одной-единственной.

Пол не ограничивал себя в радостях жизни. Проводил вечера на дискотеках (которые в те годы были более невинным развлечением, чем сейчас), бегал за красотками, покуривал гашиш и изображал из себя гениального, но пока не признанного художника. Он был очень молод, и Гейл смотрела на все это сквозь пальцы, полагая, что со временем сын перебесится и все его причуды останутся в прошлом. Она была уверена в том, что бунт Пола против условностей является проявлением его оригинальности и стремлением быть непохожим на других.

Билл Ньюсом объяснял поведение Пола по-другому. По его мнению, тот «поклонялся в душе своему отцу и страстно желал перещеголять его как хиппи». Однако такое объяснение не очень убедительно, поскольку после того, как его отец переехал в Лондон, Пол виделся с ним крайне редко.

В одном из интервью Пол заметил: «С отцом мы общались лишь посредством поздравительных открыток и случайных, часто бессодержательных телеграмм».

В ночь покушения Марк находился в Сан-Франциско у родителей Гейл, а Эйлин уехала отдыхать с подругами. Гейл с Ариадной и Тарой проводила лето в Оргии. В это воскресное утро она почувствовала какую-то тревогу и решила срочно вернуться в Рим. Там она позвонила в мастерскую, где жил Пол, но ей ответили, что тот ушел прошлым вечером и еще не вернулся.

Это ее немного взволновало, но она себя успокоила, решив, что он остался на ночь у какой-нибудь бойкой девицы. О том, что произошло на самом деле, она узнала лишь под вечер, когда раздался междугородный телефонный звонок и незнакомец с южным итальянским акцентом вежливо поинтересовался, говорит ли он с синьорой Гетти.

После ее утвердительного ответа тот же голос бесстрастно, словно менеджер бюро услуг, сообщил: «Ваш сын, Пол Гетти, находится у нас».

— О чем вы? — спросила она удивленно, но сердце ее замерло. — Он сейчас в Риме.

— Нет, синьора. Он с нами. Мы его похитили и держим в надежном месте. Он пока в безопасности, но для того, чтобы увидеть его живым и невредимым, вам придется выложить кругленькую сумму.

Гейл задрожала и заикаясь пролепетала, что денег у нее совсем немного.

— Тогда попросите их у своего свекра, — продолжал незнакомец. — Он, похоже, скоро загребет все доллары, что имеются в мире.

Придя немного в себя, Гейл поняла, что с нею не шутят.

— Где мой сын? — спросила она уже с нотками гнева.

— Я же уже сказал вам, что он у нас. Он в полном порядке и ждет не дождется, когда вы выплатите нам за него выкуп. Но заранее предупреждаю, чтобы вы не вздумали обращаться в полицию, иначе ему не поздоровится. Даем вам время на обдумывание. Ждите нашего следующего звонка.

После этих слов незнакомец положил трубку, а у Гейл все поплыло перед глазами, и она была близка к обмороку.

В последний момент ей удалось овладеть собой, но ощущение, что мир вокруг нее рушится, ее не покидало. Гейл была женщиной сильной и мужественной, и испугать ее было не просто, но в этот момент она испытала неимоверный ужас, который парализовал ее волю и мгновенно превратил в слабое, беззащитное существо. Все ее мысли были прикованы к ее дорогому мальчику, который с детства был очень ранимым и неуверенным в своих силах. Его вечно преследовали какие-то страхи и гнетущие мысли, и ей было трудно даже представить, что испытывает он сейчас, среди жестоких, циничных негодяев, способных с легкостью причинить ему боль или вообще лишить жизни.

Гейл всегда с симпатией относилась к итальянцам и успела полюбить Италию. Но теперь эта страна неожиданно стала для нее враждебной и чужой. «Я вдруг почувствовала себя здесь ужасно одинокой и молила Господа дать мне силы и разум, чтобы справиться с обрушившимся на меня несчастьем», — вспоминала об этом роковом дне мать Пола.

Сначала она позвонила в Сан-Франциско своим родителям. Те постарались ее успокоить и посоветовали обратиться в полицию. Гейл последовала их совету и позвонила в ближайший полицейский участок на Пьяцца Эуклиде. Сразу же после этого она набрала номер телефона своего бывшего мужа и отца Пола. За последнее время они очень сблизились. Пол по-прежнему в одиночестве горевал по Талите, но уже начал задумываться и о своем будущем. Гейл побывала у него в мае, и после этого они почти каждый день звонили друг другу.

Гейл, рыдая, сообщила Полу о случившемся. Его голос задрожал, и в телефонной трубке послышались его всхлипывания. Однако после того, как она сказала Полу о том, что он должен попытаться выпросить у отца деньги для выкупа, он разволновался еще больше и заявил:

— Я не могу. Он со мной не желает разговаривать.

— Тогда придется это сделать мне, — сказала Гейл, но позвонить в Саттон-Плейс не успела — в дом явились карабинеры.

Корпус карабинеров являлся в Италии чем-то вроде национальной гвардии, которая, несмотря на коррумпированность правящего класса, помогала сохранять порядок и спокойствие в стране. Этот элитарный корпус формировался из людей жестких и решительных, а недостаток у них воображения и логики с лихвой компенсировался циничностью и уверенностью в своей правоте. К живущим в Италии иностранцам, особенно к тем, кого они считали богатыми, карабинеры относились без особых симпатий и в глубине души злорадствовали, когда тех постигала неудача или личное горе.

Тремя прибывшими офицерами командовал полковник Галло. Самодовольный и грубый, он по своим повадкам и даже по внешности напоминал бойцового петуха. К этим четверым вскоре присоединились двое офицеров из уголовной полиции Рима, которые в течение следующих пяти часов беззастенчиво и подробно расспрашивали Гейл о ее личной жизни и отношениях с сыном. Она слово в слово повторила то, что сказал ей по телефону один из похитителей, но, несмотря на это, карабинеры явно сомневались в том, что произошло похищение.

— Мы прекрасно знаем, какую жизнь вел ваш сын, синьора. Скорее всего он сейчас у какой-либо девицы или со своими друзьями-хиппи и через день-другой объявится дома, — изрек полковник.

Карабинеры покинули дом Гейл около одиннадцати часов вечера и пообещали не сообщать о случившемся прессе. Гейл не желала трескотни вокруг имени Гетти и опасалась за судьбу своих остальных детей. Но тем не менее репортеры обо всем узнали, и через двадцать минут о случившемся уже сообщали ведущие телекомпании мира — Эй-би-си в Нью-Йорке, Эн-би-си в Чикаго и Си-би-эс в Лондоне.

Следующим утром на первой полосе римской газеты «Мессаджеро» появилась статья под аршинным заголовком «Розыгрыш или похищение?». В ней излагалась версия карабинеров и в подробностях рассказывалось о характере и образе жизни «золотого хиппи». О телефонном разговоре Гейл с похитителями, потребовавшими выкуп, в статье не было ни слова. Ее автор явно навязывал читателям мысль о том, что юный Пол просто на время «исчез».

Эта публикация заметно повлияла на ход событий. Умолчание о требовании у Гейл выкупа поставило факт киднэпинга под сомнение, преодолеть которое удалось лишь спустя некоторое время, и это привело к осложнению ситуации. Но самым неприятным было то, что после этой статьи имя Гетти замелькало на страницах прессы и стало склоняться в телевизионных новостях. В результате возможность закулисных переговоров с похитителями Пола сразу же отпала.

Падкие до сенсаций журналисты и телерепортеры буквально штурмовали апартаменты Гейл в Париоли, и она вместе с Эйлин, Ариадной и Тарой не могла и шагу ступить из дома. Кроме того, выйти из него она не могла еще и потому, что должна была круглосуточно ждать следующего звонка похитителей сына.

Киднэпинг в Италии стал популярен лишь с начала семидесятых годов, когда один из крестных отцов сицилийской мафии Лучано Луджио начал практиковать его с целью увеличения прибылей от своего подпольного наркобизнеса. Впоследствии у него появилось немало последователей. Наиболее способными из них оказались террористы из «Красных бригад», похитившие и хладнокровно убившие в 1978 году бывшего премьер-министра Италии Альдо Моро, а самыми жестокими — безусловно калабрийцы с юга страны.

Калабрийская мафия, по-итальянски «Эн'дрангета», образовалась несколько веков назад и представляла собой федерацию семей из самых бедных регионов страны. В течение нескольких столетий калабрийцы зарабатывали тем, что защищали от грабежей местных крестьян. Но в последнее время более молодые и амбициозные члены этой мафиозной группы отвергли благородные мотивы своих отцов и дедов и переключились на киднэпинг, который позволял им легко и быстро получать огромные барыши.

Пола похитила небольшая шайка мелких уголовников из Калабрии, имевшая кое-какие контакты с «Эн'дрангетой». Гейл подозревала, что похитителям указали на Пола в пиццерии, в которой он продал свои картины. До последнего времени мафиози обычно придерживались правила не трогать живущих в Италии иностранцев, но образ жизни Пола делал его очень легкой добычей, и ценность ее была огромна, если учесть, кем являлся его дед.

Подготовка к похищению заняла несколько месяцев. Выследить парня было несложно, а поскольку он часто беспечно бродил по Риму ночью, то схватить и увезти его тайком из города было пустяковым делом. К тому же он был физически слабым и вряд ли бы смог оказать сопротивление. Расчет оказался верным. Затащив юношу в машину, похитители сначала усыпили его с помощью тампона, смоченного хлороформом, а затем засунули в рот кляп и завязали глаза. Такие предосторожности были, пожалуй, излишни, поскольку паренек впал в бессознательное состояние и очнулся лишь тогда, когда его привезли в безлюдное место на юге страны.

Несмотря на личность пленника, комфорта ему не обеспечили и прятали его сначала в каком-то обветшавшем грязном хлеву, а затем в лесной землянке. Первое время похитители старались быть с парнем не столь грубыми. Повязку с его глаз они сняли сразу же, поскольку были возле него всегда в масках, однако ноги заковали в цепи.

Несмотря на молодость, пленник вел себя с достоинством. На другой день он заявил, что желает смыть с себя грязь, и ему позволили вымыться водой из протекавшего поблизости ручья. Книг у мафиози для него не нашлось, и они дали ему миниатюрный радиоприемник, с помощью которого он мог слушать сообщения о своем загадочном похищении. Кормили юношу спагетти, консервами из тунца и водой. Похитители объявили, что до тех пор, пока он будет послушно исполнять все, что от него потребуют, ему ничего не грозит, и как только его любимая мамочка передаст им деньги, его сразу выпустят.

Похитившие Пола были тогда еще уверены в том, что это случится очень скоро. Они знали, что его дед чертовски богат, и надеялись, что проблем с выкупом у матери парня не возникнет.

Гейл ждала у телефона звонка похитителей сына с таким же нетерпением, с каким влюбленная девушка жаждет услышать голос своего возлюбленного. Преступники прекрасно знали, что это ожидание и неизвестность являются для матери пыткой, и поэтому не торопились, надеясь, что через несколько дней та станет более покладистой и примет любые их условия. Десять бесконечно долгих дней и бессонных ночей Гейл не имела никаких сведений о сыне. Она даже не знала, жив он или нет.

Но телефон не безмолвствовал. С утра до ночи ей звонили разные, чаще всего незнакомые ей люди. Одни пытались поддержать и успокоить, другие измывались и даже оскорбляли. И от этого ей становилось тяжелей вдвойне. Ей все еще не удалось связаться с Большим Полом. Он вообще редко бывал дома и сейчас, наверно, развлекался где-нибудь во Франции или в Швейцарии. Маловероятно, чтобы он не слыхал о похищении внука, но позвонить Гейл тем не менее не удосужился. Не было никакой реакции и со стороны Гордона и Энн. Гейл казалось, что семейство Гетти не желает ее знать, и она была вынуждена одна справляться со своей бедой. Такой одинокой она ощущала себя впервые в жизни. Дни сменялись чередой, но обещанного звонка похитителей Пола все не было. Ей стало казаться, что с сыном произошло нечто ужасное. По ночам она долго не могла уснуть из-за терзавших ее мыслей о Поле, а когда, измученная, погружалась в сон, то ее преследовали кошмарные видения. Не означает ли молчание преступников то, что они расправились с ее сыном? Что если они больше не позвонят и она уже никогда не увидит Пола живым?

Наконец ожидание закончилось. Похитители связались с Гейл, но не по телефону, а по почте. Их письмо представляло собой красочный коллаж из цветных букв, вырезанных из разных журналов. В нем они требовали за Пола 10 миллиардов лир, что в те годы соответствовало 17 миллионам долларов. Сумма была значительной даже по стандартам семейства Гетти, и ее можно было раздобыть лишь у одного человека — восьмидесятилетнего патриарха семьи Гетти, обитающего в Саттон-Плейс.

Вскоре после этого Гейл получила еще одно послание. Оно было отправлено из Рима, и адрес на конверте был написан рукой Пола. Сердце Гейл затрепетало, и она дрожащими от волнения руками разорвала конверт и развернула сложенный вчетверо листок. Однако ничего существенного в тексте письма она не обнаружила. Пол ни словом не обмолвился ни о своем местонахождении, ни о своих похитителях. Он просто написал, что здоров и ему пока ничего не грозит, а в конце попросил мать не обращаться больше за помощью в полицию. Письмо было написано несомненно под диктовку, поскольку он умолял мать поскорее связаться с дедом и попросить у того денег для выкупа. Ниже было написано о том, что если его похитители не получат выкуп быстро и полностью, то церемониться с ним не станут.

От последних строк письма кровь в жилах Гейл застыла. Там было написано: «Мамочка! Если ты меня еще любишь, заплати им как можно быстрее. Любое промедление может привести к тому, что ты меня больше никогда не увидишь в живых. Люблю тебя. Пол».

Пол-младший все еще не решался заговорить с отцом о выкупе за сына. Поэтому Гейл упорно продолжала звонить в Саттон-Плейс. Однако старик там постоянно отсутствовал, и это Гейл очень удивляло. «Неужели Большой Пол, всегда относившийся к ней с теплотой и нежностью, не желает ей помочь», — думала она.

Ее подозрения, к сожалению, подтвердились после того, как старый Гетти дал интервью репортерам лондонской «Таймс», в котором четко определил свою позицию в отношении выплаты выкупа за внука. Он твердо и решительно заявил, что принципиально против передачи каких-либо денег похитителям. «У меня четырнадцать внуков, и если я заплачу хотя бы пенни за одного, то вслед за этим жертвами киднэпинга станут остальные тринадцать», — сказал Пол Гетти репортерам.

Теоретически подобное рассуждение выглядело логически неуязвимым. Вероятность того, что уплата выкупа за Пола станет стимулом для последующих похищений реально существовала, хотя и была невелика. Более того, подобный тезис был созвучен итальянским законам, согласно которым уплата выкупа похитителям рассматривается как деяние противоправное.

Однако большинство итальянцев считало подобный запрет юридическим казусом, поскольку никакой из законов не мог запретить им уплату выкупа с целью спасения жизни близкого человека. В этом случае любые теоретические измышления юристов теряли всякую силу, и жестокая действительность вынуждала людей поступать в соответствии с инстинктом сохранения рода и зовом своего сердца.

Сумма выкупа была столь велика, что заплатить ее мог только дед Пола, и поэтому его заявление вызывало недоумение у любого здравомыслящего человека. Неужели он всерьез намеревался оставить внука в руках негодяев? Неужели его не волновало, что того могут подвергнуть пыткам или даже убить? Неужели ради своих бессердечных принципов он готов пожертвовать одним из своих наследников?

Но Гетти-старший не предпринимал ничего для спасения Пола и тем самым отвечал на эти три вопроса безжалостным «да». Однако причиной бездействия старика были не столько его принципы, сколько личное отношение к случившемуся. Во-первых, он с явным неодобрением относился к тому, что его внук связался с хиппи, а во-вторых, уже наслышавшись об образе жизни внука, он негодовал по поводу того, что тот пошел по стопам отца, и поэтому не желал даже слышать об обоих до тех пор, пока они не переменят своего отношения к жизни.

Он винил внука за то, что тот часто слонялся по ночному Риму и тем самым невольно сделал себя легкой добычей для преступников. Но больше всего Гетти-старший раздражался из-за того, что в результате и сам стал мишенью для мафиози. Панический страх киднэпинга преследовал старого Гетти еще задолго до похищения внука. Именно поэтому он боялся надолго задерживаться на своей вилле Ла Поста Веччиа и всегда держал там в своей спальне заряженное ружье. По этой же причине, переехав в Саттон-Плейс, он в первые же дни нанял полковника Леона Турру — человека, который должен был обеспечивать его личную безопасность.

Турру был родом из Франции и одно время работал агентом ЦРУ, а позже зарекомендовал себя как высококлассный специалист по борьбе с киднэпингом. Воспользовавшись материалами по делу о похищении ребенка Линдберга, совершенного в 30-х годах и ставшего классическим примером этого гнусного злодеяния, Леон написал монографию, в которой подробно проанализировал ошибки семьи Линдберг и оплошности агентов ФБР, приведшие к трагической гибели малыша. После отставки Турру долгое время был без дела, и дрожащий за свою жизнь миллиардер стал для него идеальным клиентом. Полковник развернул бурную деятельность — нанял хорошо обученных охранников, закупил целую стаю свирепых немецких овчарок и оборудовал Саттон-Плейс современными системами сигнализации, превратив гнездышко Гетти в неприступную крепость. Двери спальни старика он обил бронированной сталью, а вставленные в них замки не смог бы открыть даже самый искусный взломщик банковских сейфов. Когда Гетти решался отправиться куда-либо в своем «кадиллаке», то впереди и позади его сопровождали автомобили с вооруженными до зубов телохранителями.

После похищения Пола страхи старого Гетти еще больше усилились. Он стал бояться подходить к телефону и наотрез отказывался обсуждать по нему все то, что было хотя бы отдаленно связано со случившимся, опасаясь, что мафия доберется и до него. По этому поводу Гейл иронично заметила: «Ему, по-видимому, казалось, что мафиози могут просочиться в его крепость по телефонному кабелю и тем же путем выбраться со своим пленником из Саттон-Плейс».

Какие мысли приходили в те дни в голову старика, сказать трудно, но его боязнь телефона можно было объяснить и более правдоподобно. Восемь месяцев назад в Париже израильская секретная служба «Моссад» воспользовалась телефонной связью для убийства Махмуда Хамшари — представителя Организации освобождения Палестины во Франции. В апартаментах Хамшари израильтяне спрятали взрывное устройство с электронным датчиком, а затем, позвонив хозяину по телефону, передали по телефонной линии электронный сигнал, который привел устройство в действие. В результате палестинского борца за свободу разнесло на клочки в его собственной квартире.

Этот случай заставил сотрудников секретных служб серьезно призадуматься над тем, как найти способ предотвращать подобные террористические акты. О том, что случилось с Хамшари, Гетти узнал от Турру, и этот случай не выходил у него из головы. Поэтому все то время, пока внук находился в руках похитителей, Гетти был предельно осторожен и подходил к телефону крайне редко, предпочитая, чтобы на звонки отвечала от его имени Пенелопа.

Когда кто-нибудь из его гостей заводил разговор о похищении его внука, Гетти упорно отмалчивался или старался изменить тему беседы. Смерть его сына Тимми показала, что Гетти-старший не умел мужественно переносить свои несчастья и беды и поэтому никому не позволял бередить его душу сомнениями в правильности принятых им решений.

Пенелопа как-то заметила: «При одном упоминании о киднэпинге Пол покрывался холодным потом и, чтобы избежать подобных стрессов, решил отгородиться от страданий Гейл непроницаемой стеной».

С момента похищения юного Пола прошло уже три недели, но для его вызволения ничего предпринято не было. После двух писем, присланных Гейл похитителями и сыном, контакты с преступниками прервались. Установить их личности карабинерам не удалось, и они переключили свое внимание на другие нераскрытые преступления. Пол Гетти-старший наотрез отказывался дать своей бывшей невестке деньги для выкупа, а Пол Гетти-младший все сокрушался из-за того, что не в состоянии что-либо сделать для сына.

В результате все свалилось на голову несчастной Гейл, и жизнь ее превратилась в сплошной кошмар. В те трудные дни рядом с нею были лишь несколько ее подруг да супруги Пол, прилетевшие в Рим из Франции, чтобы забрать пятилетнего внука с собой в Раматуэль. Гейл было жаль расставаться с Тарой, но справляться с ним и одновременно заботиться о дочерях и вызволении Пола было невероятно трудно, и она с благодарностью приняла предложение Виллема и Поппет.

Нервы и силы Гейл были на пределе, но она старалась держать себя в руках. Она знала, что самое трудное — окончательные переговоры с похитителями — еще впереди, и с тревогой ждала их звонка. Это все, что ей оставалось. Наконец они позвонили. Произошло это поздним вечером 30 июля, когда она уже собиралась лечь в постель.

Сняв трубку, она тут же узнала голос незнакомца, звонившего ей в первый раз, но на этот раз он представился, назвавшись Чинкуантой. Это имя в переводе с итальянского означало «пятьдесят», и Гейл ни минуты не сомневалась в том, что оно является вымышленным, своего рода легко запоминающимся кодом для последующих контактов.

Как и прежде, незнакомец был на удивление вежлив и обращался к ней «синьора». Однако, когда она заявила, что денег для выкупа еще не собрала, он взорвался от гнева и стал обвинять ее во лжи. Он не мог поверить, что такой богач, каким был Гетти, мог отказаться заплатить выкуп за внука. Гейл попыталась объяснить ему причины, которыми руководствовался дед Пола, но безуспешно. Ему, как и любому из итальянцев, подобная жестокость по отношению к родному внуку казалась дикой и невероятной.

— Что это за дед, который бросает в беде свою плоть и кровь, — раздраженно заорал Чинкуанта. — Не рассказывайте мне сказки! Я никогда не поверю в то, что самый богатый из американцев отказывается пожертвовать десятком миллиардов лир для спасения жизни родного внука. Не принимайте меня за идиота. Все, что вы говорите, — сущий бред.

Убеждать его было бесполезно, и Гейл попыталась смягчить его гнев, сказав, что для того, чтобы уговорить старика, ей нужно время, а также попросила, чтобы его приятели были с Полом поласковее. Он согласился дать ей небольшую отсрочку и заверил, что с ее сыном ничего не случится. Затем, после небольшой паузы, посоветовал Гейл попытаться собрать необходимую сумму, обратившись к остальным членам семьи Гетти.

Большинство нормальных семей в тяжелую минуту становятся более сплоченными, и родственники всегда поддерживают друг друга в беде и несчастье. Но семейство Гетти к этому большинству явно не относилось.

Поведение Гетти-старшего, казалось, парализовало всех остальных членов его династии, и никто из них не осмеливался поступать наперекор бесчеловечным принципам старого миллиардера. Пол-младший с отцом не разговаривал вообще, а Гордон и Рональд спокойно следили за событиями из Америки. В результате богатейшее семейство в мире выглядело раздробленным и неспособным спасти шестнадцатилетнего Пола.

В первые дни после похищения Пола Гейл была в отчаянии и, запершись с детьми в доме, отбивалась от назойливых репортеров. Ей очень нужна была поддержка и утешение, но все, казалось, о ней забыли. Теперь, когда она уже привыкла к душевной боли за сына и надеялась на какое-то чудо, к ней стало приходить множество писем от совершенно незнакомых людей, которые выражали ей сочувствие и советовали крепиться и надеяться на лучшее. Но от членов семейства Гетти она не получила ни строчки. Именно тогда она увидела это семейство во всей красе, с типичным для его членов безразличием и эгоизмом. Главным виновником этой отстраненности был безусловно Большой Пол, у которого на первом месте всегда были не человечность и сострадание, а его миллионы. Чем больше разрасталась его семья, разбросанная по разным концам света, тем труднее было ее членам сохранить нормальные человеческие отношения, и родственных связей практически не существовало. Как и Большой Пол, все они постоянно жили в страхе за свое благосостояние и спокойствие.

Только теперь Гейл поняла, что человечность и большие деньги несовместимы и что богатство лишает людей любви и сострадания. И самым жестоким и бессердечным из всех Гетти был патриарх семьи, миллиардер Пол Гетти-старший.

Август выдался неимоверно жарким, и все состоятельные итальянцы спешили скрыться от зноя в своих загородных виллах или в пансионатах на берегу Адриатики. В Риме заметно поубавилось число карабинеров и полицейских, и поиски Пола, похоже, откладывались до сентября. Более того, те, кто занимался этим делом, потеряли всякую надежду на успешное раскрытие преступления и решили пойти по более легкому пути, объявив похищение Пола мистификацией.

По их версии, Пол и его дружки-хиппи решили попытаться вытрясти из старика Гетти десяток-другой миллионов. Однако никаких доказательств в пользу подобной версии не было. К тому же вряд ли бы Пол, который очень любил свою мать, обошелся бы с нею так жестоко. Полностью это сомнительное предположение было опровергнуто несколько позже, после того, как Пол пострадал от рук похитивших его бандитов.

Тем не менее эта версия была удобным оправданием некомпетентности полицейских и карабинеров. Особенно ценили свою репутацию последние, упорно твердившие о том, что все их неудачи в расследовании похищения юного Гетти объяснялись тем, что никакого киднэпинга фактически не было.

Идея мистификации была привлекательна и для обывателей. Римляне всегда любили сенсации и сплетни, особенно если те касались жизни богатых иностранцев. Благодаря усилиям журналистов эта версия дошла и до ушей старого Гетти, а поскольку она оправдывала его отношение к случившемуся, то он сразу же в нее поверил. «Не кажется ли тебе, — спросил однажды Гетти у своего личного секретаря Норриса Брамлетта, — что парень и его мать состряпали все это дельце для того, чтобы заставить меня раскошелиться?»

Устраивало это предположение и Гетти-младшего, который, чувствуя, что не может помочь вызволить сына, стал все чаще прикладываться к рюмочке и баловаться героином. Дозвониться до него Гейл удавалось с трудом, и теперь тревоги и волнения в его голосе она не слышала.

Пол разговаривал с ней даже с некоторым высокомерием. Теперь он, как и остальные Гетти, были избавлены от угрызений совести и могли продолжать спокойно жить дальше, позабыв о юном Поле, совершившем, по их мнению, поступок, недостойный Гетти. Тем временем ситуация, в которой находился сын Гейл, становилась все более угрожающей. Теперь похитителям Пола для того, чтобы надеяться на получение выкупа, необходимо было доказать, что похищение вовсе не является мистификацией.

Прошла еще неделя, уже четвертая с момента похищения. Чинкуанта почему-то больше не звонил, и Гейл снова впала в отчаяние. Ожидание у телефона стало невыносимым, и в ее сознании начали рождаться ужасные картины возможных несчастий ее мальчика — автокатастрофа, тяжелая болезнь, насилие со стороны похитителей. Неизвестность стала для Гейл жестокой пыткой, и она по совету своего адвоката Джованни Джаковони решила обратиться к похитителям по телевидению.

Такое решение далось Гейл с трудом, поскольку опыт ее недавнего общения с представителями средств массовой информации оказался печальным. В первые дни после похищения сына она старалась быть с репортерами откровенной. Но после того, как им удалось вытянуть из нее все, что она знала, они стали публично порицать Гейл за слепую материнскую любовь к Полу и потакание его капризам и выходкам. «Они очень хотели найти виновника случившегося, а поскольку никого, кроме меня, под рукой не было, то взвалили всю вину на меня», — вспоминала позже Гейл.

Наиболее вероятной причиной подобных обвинений была ее принадлежность к клану Гетти. Кроме того, немалую роль сыграли и культурные различия между итальянцами и англосаксами. На публике Гейл старалась не выдавать своих переживаний и не выглядеть несчастной, но делала это вовсе не из-за своей гордыни, а щадя чувства других членов семьи, особенно своих родителей и второго сына Марка, который был привязан к Полу гораздо больше, чем его сестры.

«Я вовсе не желала демонстрировать свое отчаяние перед другими и делиться своим горем с миллионами незнакомых мне людей на страницах газет», — рассказывала Гейл впоследствии.

Однако представителей итальянской прессы это явно не устраивало. Если бы подобное случилось в итальянской семье, то мать не стала бы скрывать своего безутешного горя и выглядела бы подобно скорбящей мадонне на одной из фресок Рафаэля — коленопреклоненной и с глазами, обращенными к небу с мольбой о помощи. Гейл в этот образ не вписывалась, и это вызывало у репортеров недоумение и подозрение.

Чувствуя их отношение к себе, Гейл настояла на том, чтобы перед телекамерой она выступила сама. Она опасалась того, что телеведущие могут все испортить. Однако режиссер телепрограммы, в которой должна была выступить Гейл, страстно желал сделать из ее обращения душещипательную драму и прибыл к ней в дом вместе с тележурналистом. Гейл сначала возмутилась, но после того, как ей было обещано, что вопросы будут весьма деликатными и пощадят ее материнские чувства, согласилась на интервью. Но буквально через несколько минут после начала записи передачи журналист сделал паузу и, вперившись в нее взглядом, задал жуткий вопрос: «А у вас не появилось мысли о том, что вашего сына уже нет в живых?»

Гейл старалась не думать о таком ужасном исходе и, когда ей напомнили об этом вслух, чуть было не лишилась сознания. Внутри нее что-то оборвалось, но она нашла в себе мужество продолжить свое выступление перед телекамерой. После того как люди с телевидения удалились, силы ее покинули, и она, зарыдав, беспомощно рухнула на постель и оправилась от стресса лишь через несколько дней благодаря заботливости Эйлин и Ариадны.

Тем не менее телевизионное интервью Гейл сработало. На следующий день после передачи ей позвонил Чинкуанта и заверил, что Пол жив и здоров.

— А чем вы можете это подтвердить? — спросила его Гейл.

Чинкуанта немного подумал и предложил ей задать ему несколько вопросов, ответить на которые сможет лишь Пол. Он передаст эти вопросы ее сыну и позвонит ей позже, чтобы сообщить ей ответы. Если те будут правильными, то она сможет убедиться в том, что с ее парнем ничего не случилось.

Гейл согласилась и спросила о том, какая картина висит в спальне Эйлин слева от двери и как зовут кошку их ближайших соседей.

Чинкуанта позвонил ей в этот же день. Ответы на вопросы оказались верными, и сердце Гейл радостно забилось. Это была вторая, после письма, весточка от ее мальчика.

С этого дня Чинкуанта стал звонить ей почти каждый день, и временами Гейл казалось, что он относится к ней с пониманием и даже сочувствием. В одной из книг, посвященных проблемам киднэпинга, Гейл вычитала, что установление доверительных контактов с кем-либо из похитителей весьма желательно и может способствовать успеху при переговорах с ними. В глубине души она надеялась на то, что ей удастся получить от Чинкуанты какую-либо ценную информацию, но ничего, кроме того, что он женат и является отцом троих детей, ей узнать не удалось. Однажды Гейл его спросила, как он, итальянец, пошел на подобное ужасное преступление против семьи.

— Это такая же работа, синьора, как и другие, — ответил похититель.

Чинкуанта продолжал передавать Гейл ответы Пола на ее очередные вопросы, но при этом не забывал напоминать ей о главном — о деньгах. По его словам, некоторые из его сообщников были явно недовольны тем, что все так затянулось, и все чаще повторял Гейл о том, что если семейство Гетти не отнесется к похищению всерьез и будет по-прежнему считать случившееся шуткой, то жизнь ее сына окажется под угрозой. После таких заявлений Гейл снова впадала в отчаяние, но найти выхода не могла.

Со дня похищения прошло уже пять недель. Опасаясь, что похитители что-нибудь сотворят с Полом, Гейл позвонила в Сан-Франциско своему отцу — судье Харрису. Он был одним из немногих, к кому старик Гетти относился с уважением, и она надеялась, что ему удастся убедить Большого Пола что-нибудь сделать для спасения внука.

Харрису Гетти-старший заявил, что по-прежнему не намерен платить выкуп за Пола, но согласился послать в Рим своего человека, который способен профессионально оценить ситуацию и помочь Гейл разыскать сына. Этим человеком был бывший агент ЦРУ, а ныне шеф службы безопасности «Гетти Ойл Компани» Флетчер Чейс.

После своей отставки из ЦРУ Чейс занимался обеспечением безопасности на буровых установках Гетти в Саудовской Аравии. Это был высокий, шести футов ростом, блондин с ярко-голубыми глазами и необычайно мужественными чертами лица и напоминал бесстрашного и обаятельного героя голливудских ковбойских вестернов. Старик Гетти очень ценил выхоленного и деятельного Флетчера и считал, что тот легко справится со своей миссией. Чейс прибыл в Рим 12 августа, и Гейл, переговорив с ним, сразу же поверила в то, что ситуация скоро изменится к лучшему, и немного успокоилась. Однако вскоре стало ясно, что эмиссар Гетти для столь деликатного дела, как похищение Пола, оказался явно непригодным.

Ситуация в Риме была на самом деле не столь сложной. Чтобы вызволить парня, подходило лишь два варианта. Первый: полиция находит и арестовывает преступников, и второй: семейство Гетти платит им огромный выкуп. Первый вариант фактически отпал, поскольку все усилия карабинеров ни к чему не привели. Оставалось лишь одно — вступить в окончательные переговоры с похитителями о сумме выкупа и как можно скорее передать им требуемую сумму. Любые другие варианты были неприемлемыми и лишь продлевали страдания Пола и его матери. Решение проблемы затянулось, и не только из-за самого Гетти, но и благодаря усилиям посланного им в Рим профессионала — Флетчера Чейса.

Тот, как и большинство тех, кто прошел школу ЦРУ, считал себя великим мастером плести интриги и заговоры. Первое, что пришло ему в голову, это установить личный контакт с похитителями. Гейл, верившая каждому его слову, легко согласилась и, когда позвонил Чинкуанта, передала трубку Флетчеру. Но тот, к сожалению, не говорил по-итальянски и попытался объясниться с мафиози на ужасном испанском, чем вызвал сначала его недоумение, а затем раздражение. В результате Чинкуанта еще более уверовал в то, что семейство Гетти, несмотря на все предупреждения, не желает отнестись к похищению со всей серьезностью.

Чейс фактически попал под влияние распространявшихся по Риму слухов и небылиц о причинах исчезновения юноши. И в этом ему помогла обворожительная красотка, с которой он познакомился в ресторане отеля. Забравшись к нему в постель, она сделала все возможное, чтобы Флетчер чувствовал себя в Риме комфортно и, что важнее всего, поверил бы в версию полицейских о мистификации. Бывший цээрушник быстро понял, что она работает на карабинеров, но ее ласки были столь изысканны, а его наслаждение столь острым, что отказаться от ее услуг был не в силах. Ей также было поручено выведать у него все, что он успел узнать о похищении.

Однако на самом деле ему было известно немногое — лишь множество слухов о том, что кто-то где-то видел Пола. Несколько подобных заявлений Гейл слыхала и от людей, которых хорошо знала, и Чейс настоял на том, чтобы побеседовать с каждым из них лично. Эти опросы заняли несколько дней, но ничего существенного ему узнать не удалось. Один из бывших дружков Пола сообщил, что тот якобы скрывается в монастыре в Монте-Кассино, но парня там найти не удалось, а «свидетель», получив от Чейса 3 тысячи долларов, бесследно исчез.

В результате миссия Чейса закончилась полной неудачей и лишь обострила ситуацию. Обозленный и озадаченный, Флетчер уцепился за версию карабинеров о том, что похищение было инсценировано самим Полом, и сообщил о своих выводах в Саттон-Плейс, что еще больше утвердило решимость старого Гетти не давать Гейл ни пенса.

Самой Гейл он об этом ничего не сказал и решил попытаться озадачить организаторов похищения и неумолкавшую итальянскую прессу, временно исключив Гейл и ее дочерей из игры. В начале сентября он стал уговаривать ее уехать на время в Лондон. Гейл понимала, что потерять контакт с похитителями очень опасно, но поверила в убеждения Чейса и скрепя сердце согласилась.

В Англии Чейс спрятал ее и дочерей в заранее подготовленном безопасном месте — в небольшом особняке в предместье Лондона.

Рыцарь плаща и кинжала, довольный своей уловкой, вернулся в Рим, но контакта с Полом ему установить так и не удалось. Отправляясь в Лондон, Гейл надеялась, что ей удастся найти выход из создавшегося положения, переговорив с бывшим мужем или самим Гетти-старшим, но у нее ничего не получилось. Пол-младший снова замкнулся в себе и отказался обсуждать случившееся. Что касается патриарха династии Гетти, то тот до такой степени боялся, что его похитит мафия, что согласился говорить с Гейл только через посредника — Чейса. Свою посредническую миссию тот превратил в сверхсекретную операцию. Он встретился с Гейл в одном из безлюдных парков Лондона и пообещал, что передаст ее мольбы о спасении Пола его деду.

Сделал он это или нет, сказать трудно, но ответа от Гетти не поступило. Большой Пол упорно цеплялся за свои принципы и успокаивал свою совесть версией Чейса о том, что похищение его внука — тайна за семью печатями и что не исключено, что Пол организовал его с целью выманить деньги у старика. Пробыв в Англии десять дней, Гейл поняла, что ничего не добьется, и вылетела с дочерьми в Рим. Чейс сказал ей, что задержится на пару дней и попытается переубедить своего патрона.

К середине сентября стало ясно, что никому из тех, кто занимался делом о похищении Пола, добиться ничего не удалось, и ситуация грозила катастрофой. В те дни некоторым утешением для Гейл стали два события. Во-первых, ей удалось наконец обменять свою квартиру в районе Париоли на квартиру в центре Рима. Окна ее выходили на старинную рыночную площадь Кампо де Фьори. Новые апартаменты очень понравились ее девочкам, а сама Гейл чувствовала себя здесь не так одиноко, как на окраине города. Во-вторых, из Америки вернулся тринадцатилетний Марк. Он очень скучал по матери и сестрам и переживал из-за случившегося с братом, и родители Гейл не смогли уговорить его остаться в Сан-Франциско. С приездом Марка решимость Гейл спасти Пола возросла.

Что касается похитителей, то внезапный отъезд Гейл их явно обозлил, и Чинкуанта в своем разговоре с нею сообщил, что его приятели не желают больше ждать и готовы пойти на крайние меры.

По его тону Гейл поняла, что он не шутит и ее жалоб на то, что ей никак не удается собрать деньги, никто принимать во внимание уже не будет. Неожиданно для себя она вдруг услыхала новое предложение Чинкуанты: «Почему бы вам, синьора, не встретиться с нами с глазу на глаз. Думаю, что нам бы удалось обо всем договориться. Я гарантирую вашу безопасность, и вы сможете наконец увидеть своего сына».

Гейл попросила его дать ей время подумать. Он согласился и сказал, что ждет ее решения завтра вечером.

Инстинкт матери подсказывал ей, что она должна с ними встретиться. Безусловно, это было очень опасно, но в Риме помочь сыну она ничем не могла. Надеяться же на Чейса и карабинеров было бессмысленно. В этом случае она рисковала тем, что никогда так и не увидит своего мальчика. Встреча с похитителями могла бы помочь ей найти выход из создавшегося положения и на некоторое время уберечь Пола от их жестокости. Но больше всего ее привлекала возможность повидаться с сыном.

Поэтому на следующий день Гейл объявила Чинкуанте, что согласна. Он, похоже, обрадовался и точно проинструктировал, что ей следует сделать. На крыше своего автомобиля она должна закрепить белый чемодан, а на бампере наклеить красную полоску. Затем ей следует двигаться по автостраде на юг, в сторону Неаполя, до тех пор, пока она не встретит на обочине человека, который бросит горсть гравия на лобовое стекло ее машины. Это будет для нее сигналом к остановке. После этого один из похитителей доставит ее к месту, где спрятан ее сын. Чинкуанта еще раз подчеркнул, что гарантирует ей полную безопасность. Гейл ответила, что все поняла, и подтвердила свое согласие.

Однако такое решение встретило резкую критику. Судья Харрис, узнав о том, что собирается сделать его дочь, очень встревожился и заметил, что риск невероятно велик, и сказал: «Подумай, что станет с остальными твоими детьми, если они тебя убьют? Чем это поможет Полу?» Еще более категоричным был вернувшийся в Рим Чейс. Он пошел еще дальше ее отца и заявил, что за ее смертью обязательно последует смерть Пола или похищение остальных детей. Аргументы против подействовали на нее неотразимо, и она отказалась от своего решения.

Теперь Гейл считает это «непростительной ошибкой». «Если бы я погибла, — говорит она, — то это привело бы наконец в чувство остальных Гетти и они начали бы спасать Пола, а если бы осталась в живых, то смогла бы предотвратить то, что они сделали с моим мальчиком».

Сообщить похитителям Пола о своем отказе Гейл не могла, и мафиози, прождав ее у шоссе несколько часов, пришли в ярость. Даже всегда вежливый Чинкуанта, позвонив ей поздно вечером, не скрывал своего гнева и обвинил ее в том, что она плетет какие-то интриги за их спиной. Ее попытки оправдаться его обозлили еще больше, и в конце их разговора он заявил, что сделал для нее все, что мог, и что теперь его дружки рассвирепели и он за последствия не отвечает.

Вскоре Гейл поняла, что Чинкуанта не блефовал и его дружки начали вымещать свой гнев на ее несчастном сыне. Для начала они отобрали у него радиоприемник, который был для парня единственным средством связи с внешним миром. На ночь Пола заковывали в цепи, а небольшую птичку, с которой он успел подружиться в неволе, застрелили на его глазах, сказав, что то же самое ждет и его, если его дед не соизволит заплатить им деньги. Затем, затолкав ему в рот кляп, стали играть в русскую рулетку, поочередно приставляя пистолет 45-го калибра к его лбу.

Пол так и не узнал, был он заряжен или нет. После нескольких щелчков затвора они рассмеялись, завязали глаза и, туго стянув веревками запястья, швырнули в яму, где он провел всю ночь.

Вскоре произошло еще одно событие, которое удвоило страдания пленника. Несколько калабрийцев из числа похитивших Пола в Риме, потеряв надежду на получение денег, продали свои права на часть выкупа, словно права на часть недвижимости или на долю от доходов казино. Покупатели занимали в мафии более высокое положение и надеялись использовать полученную от Гетти сумму на расширение наркобизнеса. Они были более хладнокровными и жестокими, чем их предшественники, и жаждали, чтобы их инвестиции принесли доход как можно быстрее.

На следующее утро Пол, очнувшись, заметил возле себя двоих смуглолицых мужчин. Они были с ним исключительно вежливы и приветливы, и это его насторожило. Один из них поднес ему стакан дешевого итальянского бренди, которое начиная с октября стали давать ему в качестве согревающего. Но обычно эта процедура выполнялась перед сном, и то, что выпивку ему предложили ранним утром, его удивило. Когда он сказал, что не привык пить по утрам, человек со стаканом в руке улыбнулся и посоветовал не отказываться, добавив, что это необходимо для его же блага. После того как Пол выпил стакан до дна, второй заметил, что у парня слишком длинные волосы и их не мешало бы укоротить.

Пол попытался спорить. Он любил носить длинные волосы и не желал, чтобы их стригли. Но эти двое сказали, что его волосы очень грязные, и настаивали на том, чтобы их состричь. Вскоре к этим двоим подошли еще трое. Они схватили парня за руки и заломили их за спину. От резкой боли в суставах он чуть не потерял сознание. Поняв, что сопротивляться не имеет смысла, он обреченно наклонил голову. Третий стал неумело выстригать клочья волос тупыми ножницами. Больше всего цирюльник в маске старался по бокам головы, возле ушей Пола. Закончив работу, он взял бутылку с бренди и, вылив немного на белоснежный носовой платок, приложил его на несколько секунд к правому уху юноши. Только теперь Пол начал догадываться, что его ждет.

Сопротивляться было не только бесполезно, но и опасно. Он мог получить лишь дополнительные раны. Они все равно сделали бы то, что решили.

Поэтому, когда ему снова предложили выпить, он уже не отказывался. Свернув носовой платок, они засунули его в рот Пола и посоветовали сжать посильнее зубы. Пол стиснул челюсти с такой силой, что у него зазвенело в ушах, но все равно почувствовал, как кто-то грубо ухватил пальцами его правое ухо и резко оттянул в сторону.

Затем в руках одного из бандитов сверкнуло лезвие опасной бритвы, и сознание парня пронзила дикая обжигающая боль, а отсеченное от его стриженой головы ухо упало в подставленную кем-то миску с водой.

О случившемся Чинкуанта известил Гейл лишь на следующий день, 21 октября, но рассказать обо всем подробнее отказался. Сначала она ему не поверила, но он клялся, что не лжет, и в доказательство своих слов обещал выслать ей фотографии сына.

От одной мысли, что ее сына изувечили, сердце Гейл содрогнулось от ужаса и боли. Несмотря на все угрозы Чинкуанты, она никогда не верила в то, что он и его дружки посмеют пролить кровь ее несчастного мальчика. Теперь, когда это, похоже, произошло, она пыталась заставить себя думать о том, как спасти сына, но не могла. Ее воображение вновь и вновь рисовало дикую сцену кровавой расправы с Полом, а его страдания отдавались в ее измученной душе невыносимой болью.

Случившееся подвело Гейл к черте, отделявшей ее от безумия. «Сколько еще продлятся эти мучения и сколько еще придется перенести ей и Полу?» — не переставала спрашивать себя Гейл.

В этот же день кто-то из похитителей позвонил в один из полицейских участков Рима и сообщил о точном местонахождении фотографий Пола. Снимки, сделанные с помощью «Полароида», были обнаружены в одном из мусорных ящиков на окраине столицы. Увидав на них отощавшего, испуганного Пола с окровавленной раной на месте правого уха, Гейл пришла в ужас и зарыдала.

Через несколько часов ей снова позвонил Чинкуанта и спросил, верит ли она ему теперь, и добавил, что предупреждал ее о том, что подобное может произойти. Затем сообщил, что ухо Пола они отправили в Рим по почте. Окаменевшая от горя, Гейл молча положила трубку. На следующий день он снова позвонил и поинтересовался, дошла ли до Рима их бандероль, и Гейл, которая ничего не получила, на этот раз не сдержалась и обрушилась на него с обвинениями во лжи. Чинкуанта же упорно твердил о том, что бандероль отправлена несколько дней назад и уже должна быть в Риме.

Странная пропажа уха Пола стала еще одной из загадок этого похищения и вызвала немало слухов в Риме. Некоторые официальные лица тут же воспользовались этим фактом для оправдания своего бездействия. На самом деле похитители упаковали ухо юноши в пластиковый пакет, заполненный формалином, и, поместив этот пакет в небольшой кожаный футляр, отправили его по почте из Реджио Калабриа в редакцию римской газеты «Мессаджеро» еще 20 октября.

Если бы эта зловещая посылка дошла до Рима, то все разговоры о мистификации тут же замолкли бы и необходимость переговоров с похитителями стала бы очевидной для всех. Однако, как на грех, в ту осень, как заметил путешествовавший в то время по Италии американский писатель Гор Видал, «почтовых услуг в Риме не существовало». Работники почты объявили забастовку, и ухо Пола, наряду с множеством других бандеролей, осталось лежать на одном из почтовых складов до окончания забастовки.

Наконец 10 ноября — через три недели после экзекуции — пакет с ухом Пола был доставлен в редакцию «Мессаджеро» на Виа дель Корсо. Секретарша вскрыла бандероль и упала в обморок.

Утратив всякое доверие к карабинерам, Гейл решила обратиться к их соперникам — итальянской полиции. Теперь за дело о похищении Пола взялся комиссар Карло, шеф одного из оперативных полицейских подразделений Рима. Он оказался на редкость деятельным и сообразительным, и Гейл снова начала обретать веру в спасение Пола. Карло был очень деликатен с Гейл и постарался подготовить ее морально к весьма пугающей процедуре — опознанию уха. С этой целью он попросил Гейл внимательно изучить присланные похитителями фотографии сына и обратить особое внимание на форму и вид его ушей.

К этому времени ухо Пола уже было передано полиции. На его опознании Гейл, в отличие от юной секретарши «Мессаджеро», удалось сохранить самообладание. Она решительно проигнорировала ожидавших ее у входа фоторепортеров и смело вошла в полицейский участок. Когда ей показали отрезанное ухо, она по форме и веснушкам на его мочке тут же узнала в нем ухо Пола.

С момента похищения прошло уже четыре месяца, но судьба Пола все еще оставалась в руках гангстеров.

Тем не менее кое-какие сдвиги к лучшему уже появились. Судья Харрис, принимавший активное участие в делах католической церкви Сан-Франциско, обратился за помощью в Ватикан, и папа римский направил к Гейл архиепископа Казимира Марцинкуса из Чикаго. Тот просто очаровал ее своей внешностью и изысканными манерами и сказал, что ему, возможно, удастся ей помочь. «Я знаком с несколькими весьма влиятельными в Италии особами, которые несомненно вам помогут, — обнадежил ее посланец Ватикана и добавил: — Если вы не против, то я поговорю с ними о вашем сыне».

Через несколько лет этот обаятельный архиепископ приобретет скандальную известность своими связями с нечистыми на руку финансистом Микеле Синдоной и директором римского банка «Банко Амброзиано» Роберто Калви, который покончит с собой, повесившись под известным лондонским мостом «Блэкфрайерз» («Черные монахи»). Однако, к великому разочарованию Гейл, эмиссар папы со всеми своими подпольными связями оказался для нее столь же бесполезным, как и Флетчер Чейс.

Некоторую заботу о Гейл проявило и правительство Соединенных Штатов. После того, как она отправила личное послание президенту Ричарду Никсону, к ней в дом явился известный американский адвокат Томас Бьямонте. Он был родом из Калабрии и долгое время работал в ФБР, а теперь являлся советником посольства США в Риме. Бьямонте прекрасно говорил на калабрийском диалекте, и это помогло ему установить доверительный контакт с похитителями Пола.

Результатом переговоров с ним стало их согласие уменьшить сумму выкупа с 10 миллиардов лир, или 17,4 миллиона долларов, до более приемлемой для Гейл суммы — 2 миллиарда, или 3,2 миллиона долларов. Но, снизив свои требования, они дали ясно понять, что дальнейших торгов не состоится.

Однако восьмидесятилетний миллиардер из Саттон-Плейс идти на уступки отказывался и твердо держался своих принципов. Ему было безразлично, являлось ли похищение внука мистификацией или нет. Не тронуло его холодное сердце и известие об отрезанном ухе. Он упорно отказывался давать Гейл какие-либо деньги для спасения Пола.

С приходом зимы мафиози переправили Пола из предгорья в более теплое место и предъявили новый ультиматум, заявив, что в случае если в ближайшее время они не получат денег, то отправят в редакцию «Мессаджеро» левое ухо своего пленника. В случае если не подействует и это, они пообещали высылать поочередно остальные части тела парня.

Состояние здоровья Пола было ужасным. Рана очень болела и начала гноиться. Из-за нервного шока, холода и плохого питания он очень ослаб и пал духом. С раннего детства у него были слабые легкие, и начавшаяся простуда скоро перешла в пневмонию. Преступники испугались, что он умрет и они потеряют больше трех миллионов долларов, и начали вводить ему огромные дозы пенициллина. В результате этого у юноши развилась сильнейшая аллергия. Продолжать лечение антибиотиками стало опасно, и его состояние продолжало ухудшаться. Гангстеры запаниковали и решили обратиться за советом к его матери.

Выслушав по телефону взволнованного Чинкуанту, Гейл поняла, что промедление грозит Полу смертью. За его жизнь она готова была сражаться как львица. Ей было наплевать на идиотские бесчеловечные принципы Большого Пола с его глупыми страхами за других внуков и на огромное богатство семейства Гетти. Жизнь ее мальчика была для нее дороже любых принципов и денег.

Пора с этим кончать, решила Гейл. Если никто не может помочь спасти ее сына, то придется сделать это самой. Она посоветовала Чинкуанте поместить Пола в теплое место и быть готовым к его освобождению. Выкуп они скоро получат.

Решимость Гейл резко изменила ситуацию. Ее одержимость начала передаваться и ее близким. Она сообщила обо всем своему отцу, и тот сразу же начал массированную атаку на старого Гетти. Тот со вниманием выслушал стенания судьи Харриса и пообещал найти деньги для выкупа Пола. Однако тут же добавил, что сможет дать лишь два миллиона двести тысяч — сумму, которая останется от трех миллионов после вычета налогов. Остальное, добавил он, пусть заплатит отец парня.

Такое решение породило новую проблему. Гейл практически перестала общаться с бывшим супругом, а он в это время вновь погрузился в свои переживания и не желал никого видеть. Тем не менее Гейл удалось ему дозвониться. Ее тревога за сына подействовала на Гетти-младшего, и он согласился с условиями своего отца. Но необходимой доли выкупа — миллиона долларов — у него в тот момент не было, и он попросил Гейл, чтобы она уговорила старика дать ему эту сумму в долг под четыре процента годовых. Из телефонного разговора с Полом-младшим Гейл также поняла, что в качестве предусловия оплаты тот требует передачи детей на его попечение (под его опеку).

Несчастную и измученную Гейл это жестокое требование бывшего мужа ранило в самое сердце. Пять долгих месяцев она отчаянно боролась за жизнь сына и теперь, когда эта борьба почти выиграна, должна была потерять не только его, но и других детей.

Но выхода у нее не было, и ее чувства и переживания были не в счет. Главное — поскорее передать выкуп и освободить ее дорогого мальчика. Скрепя сердце она согласилась и стала готовить детей к перелету в Лондон. Однако, позвонив Полу еще раз, чтобы сообщить, что дети вылетают к нему, она с огромной радостью узнала, что поняла его неправильно и он вовсе не собирался забирать у нее детей.

Семейная драма приближалась к счастливой развязке. Пол Гетти-старший в принципе согласился одолжить сыну миллион и потребовал, чтобы тот вернул долг по частям, отдавая ежегодно причитающиеся ему проценты от прибылей семейного трастового фонда Сары Гетти.

Гейл до последнего момента боялась, что может случиться что-нибудь непредвиденное, но пока все складывалось удачно. 6 декабря Чейс по поручению своего патрона снял с его счета в римском банке два миллиарда лир в 50-тысячных и 100-тысячных купюрах, а затем потратил полдня на то, чтобы отснять их на микропленку. Это было сделано для того, чтобы помочь итальянской полиции выйти на похитителей Пола. После этого все деньги были сложены в три большие сумки и перевезены на время в посольство США на Виа Венето.

Первый выезд Чейса к похитителям оказался неудачным. Из-за тумана и снежных заносов автострада к северу от Неаполя оказалась перегруженной автомобилями, и добраться до условленного места ко времени ему не удалось. Гейл была в ужасе и с замиранием сердца ждала звонка Чинкуанты. Но, к счастью, гангстеры все поняли и сообщили, что ждут Чейса в том же месте 12 декабря. В этот день он снова отправился в посольство и, погрузив в багажник сумки с деньгами, поехал по шоссе в сторону Неаполя. Проехав двести пятьдесят миль к югу от Рима, а затем миновав поворот к городу Логонегро, он заметил на обочине человека с пистолетом в руке и защитном шлеме с козырьком из темного стекла, прикрывавшем лицо до подбородка. Чейс остановил автомобиль, выгрузил сумки из багажника на шоссе и, сев за руль, поехал обратно в Рим. Все это время за ним неотступно следовал автофургон для экстренного ремонта автомобилей. В нем сидели люди Карло, задачей которых было обеспечить безопасность Чейса и сфотографировать того, кто явится за деньгами.

Выкуп был передан, и теперь Гейл предстояло мучиться в ожидании встречи с сыном. Так прошло два дня, и Гейл впала в отчаяние. Неужели эти негодяи, получив деньги, убили ее мальчика, думала она. Ее страхи были вполне обоснованными, поскольку Пол мог оказаться опасным свидетелем. К вечеру 14 декабря она была на грани нервного шока. Пять месяцев ее мук закончились гробовым молчанием телефона.

Звонок раздался лишь в половине одиннадцатого вечера. Звонил Чинкуанта. Он снова был подчеркнуто вежлив, и по тону его можно было принять за служащего банка, сообщавшего, что деньги на счет перечислены. Чинкуанта сообщил, что его приятели считают сделку состоявшейся и выпустят ее сына в ближайшие несколько часов. «Его довезут до холма, расположенного недалеко от того места, где были оставлены деньги», — сказал Чинкуанта и, дав Гейл более точные координаты, добавил, что отвезти его в Рим ей придется самой.

— Прошу вас, оденьте его потеплее, — тихо попросила Гейл.

— Не волнуйтесь, я прослежу, чтобы на него накинули одеяло, — ответил Чинкуанта. Это были его последние слова, сказанные Гейл. Больше его голоса она никогда не слыхала.

Впереди ее ждала бессонная, но счастливая ночь. Телефон Гейл прослушивался полицией, и о содержании ее разговора с мафиози вскоре узнал Карло. Он явился в дом Гейл буквально через пятнадцать минут. За это время она успела известить Чейса, и в полночь все трое отправились в полицейском фургоне за Полом.

Шоссе было занесено снегом, и у холма они оказались только с восходом солнца. Однако Пола там не было. Все трое стали звать парня, но безуспешно. Тогда Гейл вспомнила, как она с детьми пересвистывалась во время отдыха в Оргии. Им эта забава очень понравилась, и они разработали целую систему звуковых сообщений, понятных только им. Пол должен был сразу же откликнуться, и Гейл громко свистнула, но в ответ услышала лишь отразившееся от склона холма эхо.

— Вы должны быть готовы к самому худшему, — сказал Чейс вконец расстроенной Гейл. — Они вполне могли его убить.

Люди Карло прочесали склон холма, но никаких следов Пола не обнаружили. Внезапно они услыхали крик одного из полицейских. Он нашел одеяло и черную повязку, которой обычно завязывают глаза. Они могли принадлежать Полу, а если так, то это доказывало, что юноша еще жив. Но где же он?

— Вы, как мать, должны хорошо знать вашего сына, — заметил Карло. — Как вы думаете, что бы он сделал, оказавшись на свободе?

— Пошел бы домой, — ответила сквозь слезы Гейл.

Все уселись в машину и медленно двинулись по автостраде в сторону Рима. Через некоторое время по внутренней радиосвязи сообщили, что неподалеку обнаружен бредущий по шоссе неизвестный юноша. Назвать себя он отказался, и карабинеры повезли его в Лагонегро. Сидевший за рулем Карло нажал на газ и свернул к городу. Через десять минут он, Гейл и Чейс уже были в штабе карабинеров.

Сначала карабинеры не желали признаваться, что они привезли парня, но вскоре один из них, взглянув на распухшее от слез лицо Гейл, сжалился и сказал ей, что ее сын здесь, но увидеть его она сможет лишь после допроса.

Пол настолько изменился, что она узнала его с трудом. Его щеки ввалились, лицо было мертвенно-бледным, а ноги по-стариковски шаркали по полу. Внук миллиардера был похож на жалкого бродягу. На голове у него была потемневшая от крови грязная повязка.

Наступил долгожданный момент встречи, и счастье матери и сына было столь велико, что они не могли найти нужных слов. Только прижав голову Пола к своей груди, Гейл осознала, что ее мучения закончились. Теперь его нужно было срочно доставить в Рим, чтобы оказать медицинскую помощь. И прежде чем карабинеры успели возразить, Гейл и Чейс подхватили юношу под руки и быстро потащили к выходу, поскольку сам он передвигался с огромным трудом. Затем бережно усадили на переднее сиденье полицейского фургона и отправились в Рим. Об этой поездке Гейл потом вспоминала так: «Пол и я были настолько переполнены чувствами, что не могли произнести ни слова и со стороны, наверное, походили на зомби».

Один из ее друзей предусмотрительно подготовил для Гейл и Пола место в клинике в Париоли, и мать с сыном провели там последующие три дня, после чего отправились в Австрию в один из альпийских высокогорных курортов.

Римские врачи, обследовав юношу, сообщили, что результаты обнадеживают. Пол был молод и достаточно вынослив. Медики также сказали, что его физическое состояние скоро придет в норму, а с помощью пластической хирургии можно будет сделать новое ухо.

— А как насчет психических последствий, — с тревогой спросила Гейл.

— Об этом можно будет судить лишь спустя некоторое время, — ответил один их врачей.

Был полдень 15 декабря, и Гейл вдруг вспомнила, что это день рождения Большого Пола. Ему исполнился восемьдесят один год. Она предложила Полу позвонить деду, чтобы поблагодарить за то, что он спас ему жизнь, и пожелать счастья и крепкого здоровья.

Трубку сняла очередная любовница старика, устроившаяся в гостиной. Узнав, кто звонит, она приоткрыла дверь кабинета и сказала:

— Это ваш внук, Пол. Будете с ним говорить?

— Нет, — мрачно буркнул Гетти.

Глава шестнадцатая Династия

В течение пяти месяцев, столь трагичных для Пола и его матери, Большой Пол выглядел как всегда невозмутимым и уверенным в себе. Однако тревоги и разочарования не обошли стороной и его. Проблемы, волновавшие старого миллиардера, были связаны вовсе не с бизнесом: его компании процветали как никогда. В период арабо-израильского военного конфликта, вспыхнувшего в октябре 1973 года, объемы добычи нефти в арабских странах резко сократились, и цена «черного золота» на мировом рынке подскочила с трех до двенадцати долларов за баррель.

В течение 1975 года дивиденды «Гетти Ойл» возросли с одного и трех десятых до двух с половиной долларов, и прибыль компании за этот год побила все рекорды и составила 25 миллионов 800 тысяч долларов. К этому моменту личное состояние самого Гетти вместе с капиталом трастового фонда Сары приблизилось к двум с половиной миллиардам долларов.

Однако, несмотря на стремительный рост богатства, на душе у старика было неспокойно, и подобное он ощущал впервые в жизни. На восемьдесят первом году жизни ему вдруг начало казаться, что удача ему изменила.

Это началось в 1972 году, вскоре после его восьмидесятого дня рождения. По этому случаю герцогиня Аргильская организовала в отеле «Дорчестер» торжественный прием. Прошел он замечательно. Герцог Бедфордский предложил тост за виновника торжества и пожелал, чтобы остроумные и очаровательные леди, окружавшие Гетти, становились день ото дня еще более остроумными и очаровательными и дарили ему радость и наслаждение. Это пожелание вызвало бурные овации гостей. На приеме присутствовала дочь президента США Никсона Патриция, которая была уполномочена представлять своего отца. В полночь из Вашингтона позвонил и сам президент. Он сердечно поздравил своего верного сторонника и друга — Пола Гетти, который в свое время щедро профинансировал мероприятия по поддержке Никсона во время избирательной кампании.

Однако спустя несколько месяцев случилось непредвиденное. Верная подруга Гетти Пенелопа Китсон решила его оставить. Она заявила, что намерена снова выйти замуж — за бизнесмена Патрика де Ласло. Гетти сделал все возможное, чтобы ее отговорить, но она была непреклонна. Тогда он прибег к крайней мере — объявил, что вычеркнет ее имя из своего завещания. Пенелопа ответила, что ее это не волнует, и, вежливо простившись, покинула Саттон-Плейс. Старик был очень раздосадован ее предательством, но его переживания продлились недолго. Брак Пенелопы оказался неудачным, и она буквально через несколько месяцев снова вошла в кабинет бывшего любовника, и тот, увидев ее, сразу же сменил гнев на милость.

— Говорить, что я этого не ждал, было бы глупо, — произнес обрадованный Гетти и незамедлительно восстановил Пенелопу в ее правах. Тем не менее случившееся оставило в его душе неприятный осадок, к которому вскоре добавилась горечь из-за реакции американского истэблишмента на то, что было для него весьма значимым и ценным. Речь шла об открытии в 1974 году его знаменитого музея в Малибу.

Для его возведения Гетти решил воспользоваться услугами известного английского архитектора Стивена Гарретта. Всегда приветливый и откровенный, Гарретт, узнав о замысле Гетти построить на берегу Тихого океана точную копию дворца времен Древнего Рима, отнесся к этой идее с сомнением и пытался отговорить Гетти от этой затеи. Но тот к его мнению не прислушался и продолжал настаивать на своем. Архитектор смирился, и через несколько лет в шести тысячах миль от Саттон-Плейс мечта Гетти воплотилась в жизнь.

Однако сразу же после открытия музея этот архитектурный шедевр был осмеян прагматичной американской прессой. Его назвали «вульгарным», «лишенным художественного вкуса» и похожим на карикатурные дворцы Диснейленда. Особенно измывался над творением Гетти журнал «Экономист», в котором утверждалось, что историкам искусства будет трудно решить, является ли безумный проект Пола Гетти «просто несуразным или совершенно нелепым».

Прочитав все эти эпитеты, Гетти, как обычно, когда ему что-либо не нравилось, поджал свои тонкие губы и промолчал. Вместе с широким осуждением в прессе его поведения во время похищения внука такое отношение к его музею казалось ему несправедливым и задело до глубины души. Позже в одном из своих интервью журналистам он попытается себя как-то реабилитировать и заявит, что освобождение Пола было «самым прекрасным подарком ко дню рождения за всю его жизнь». Однако поверят ему немногие.

Если бы подобное случилось с внуком менее богатого, но более сострадательного человека, то он продал бы всю недвижимость, влез бы по уши в долги и даже не испугался бы банкротства, но нашел бы деньги для выкупа и уплатил бы его как можно скорее. Гетти же отказывался спасать внука в течение пяти месяцев, оправдывая свою жестокость какими-то принципами. Однако ни для кого не было секретом, что, когда они его чем-то не устраивали, он их с легкостью игнорировал. Нельзя не отметить и другое. Медля с предоставлением Гейл денег для выкупа, он вынудил похитителей понизить требуемую сумму с 17 до 3 миллионов долларов и благодаря этому сэкономил четырнадцать миллионов.

Стремление к экономии Гетти-бизнесмена было вполне естественным. Однако то, что ради этого он обрек на духовные и физические муки своего когда-то любимого внука, для нормальных людей было непостижимым и диким. Из этого вполне можно было заключить, что жизнь своего наследника он оценивал лишь в три миллиона долларов. Но теперь у него, похоже, появились сомнения в своей правоте.

Киднэпинг стал трагедией не только для Пола и его матери, но и для всей династии Гетти. Физические страдания Пола были лишь началом, и впереди его ждали не менее тяжкие испытания.

Но сразу после освобождения, казалось, все складывалось хорошо. Гейл с детьми отправилась в Альпы, где семья провела целых два месяца. Прекрасные горные пейзажи и целебный воздух помогли им забыть о своих недавних страхах и тревогах, и вскоре их жизнь вернулась в старое привычное русло. Пройдет много лет, и Эйлин будет вспоминать об отдыхе в Альпах как о самом последнем периоде ее жизни, когда она ощущала себя беззаботной и счастливой. С этим безусловно согласятся и другие члены семьи, которые, как и Эйлин, возвращались из Австрии с уверенностью в том, что кошмары прошлого уже никогда о себе не напомнят.

Может показаться странным, но случившееся не повлияло на отношения Гейл и ее детей к Италии и итальянцам. Летом все семейство снова отправилось отдыхать в Оргию. Там Гейл выглядела веселой и счастливой и, когда ее друзья посоветовали ей быть повнимательнее к своему здоровью и пройти полное медицинское обследование, недоуменно пожала плечами.

Юный Пол, снова сблизившийся с Мартиной, очень по ней скучал и вскоре объявил, что возвращается в Рим.

После его отъезда Гейл поняла, что опасения ее итальянских друзей были небезосновательными. Состояние ее здоровья неожиданно начало ухудшаться. Стрессы, которые она испытала в кошмарные пять месяцев, повлияли на ее психику, и по вечерам из ее спальни слышались безудержные рыдания и стоны. Несколько дней она не могла встать с постели, оказавшись в состоянии глубокой депрессии. Но потом все-таки нашла в себе силы совладать с подавленностью и фрустрацией.

С Полом в тот период было все в порядке, и казалось, что он полностью забыл о случившемся. Объяснялось это скорее всего его молодостью и тем, что рядом с ним была волевая и уверенная в себе Мартина. Пол был очень в нее влюблен, и когда она объявила, что ждет ребенка, он, вопреки предубежденности в отношении брака, сделал ей предложение. Мартина с радостью согласилась, и он отправился с нею во Францию, где отдыхала его семья.

Свадебная церемония состоялась в городке Совисиль, в небольшой старинной церкви. На ней кроме родных Пола присутствовали почти все жители деревушки, где отдыхала Гейл с детьми, а также несколько представителей церковной общины Совисиля. Невеста была в довольно скромном платье, и все внимание присутствующих было направлено на жениха. Он успел отпустить длинные волосы и обрядился в специально сшитый черный френч с алой окантовкой и новые белые кроссовки.

После освобождения Пола его свадьба привлекала внимание итальянской прессы и телевидения, и на ступеньках церкви новобрачных с нетерпением поджидали журналисты и телерепортеры. Полу это определенно нравилось. Он очень любил быть в центре внимания и даже настоял на том, чтобы еще раз повторить всю церемонию для опоздавшего фоторепортера известной лондонской газеты «Дэйли Экспресс».

Хорошо знавшие Пола уверяли, что это было не столько тщеславие, сколько желание самоутвердиться и стать знаменитым без помощи денег, принесших славу его деду.

Перед самым Рождеством молодые отправились в Лос-Анджелес, где планировали остаться навсегда. В январе 1975 года в маленьком городке под названием Тарзан, заложенном автором знаменитых романов о Тарзане Эдгаром Райсом Берроузом недалеко от Лос-Анджелеса, у Мартины родился сын. У счастливого отца появилась идея назвать новорожденного Тарзаном, но Мартине это имя не понравилось, и малыша окрестили Балтазаром — в честь одного из трех библейских мудрецов, в надежде на то, что младенцу будет дарована Святым Духом харизма, которая поможет уберечь их семью от бед и несчастий.

Женившись на Мартине, Пол совершил нечто вроде жертвоприношения, поскольку еще в 1966 году, после развода с Гейл, его отец постановил, что любой из его детей, вступивший в брак в возрасте до двадцати двух лет, лишается права на получение какого-либо дохода из основанного им трастового фонда. По мнению Пола-младшего, это правило должно было уберечь его дочерей от потенциальных охотников за их деньгами, однако оно имело силу и в отношении сыновей.

Пол с детства презирал стремление стать богатым, но теперь, когда он обзавелся семьей и решил жить независимой жизнью, потеря возможности получать деньги из фонда отца его взволновала. Но еще больше его обидело то, что, нося фамилию Гетти, он не имел тех денег, которые, по мнению окружающих, должны были быть у каждого из Гетти. Он, конечно же, знал, что однажды получит в наследство часть трастового фонда его бабушки Сары, но все это ждало его лишь в будущем, а пока нужно было искать средства, чтобы обеспечить Мартину и Балтазара.

Весной 1975 года Пол-младший начал снова настаивать на том, чтобы Гейл привезла детей в Англию. По его голосу чувствовалось, как он подавлен и одинок, и Гейл стало его жалко.

Виктория, потеряв надежду выйти за Пола замуж, была не в восторге от того, что к нему заявятся дети, и решила с ним расстаться. Немного подлечившись от пристрастия к героину, она вышла замуж за Оливера Маскера, жизнерадостного торговца антиквариатом, влюбившегося в нее с первого взгляда.

Оставшись один, Пол начал стремительно опускаться на дно. Единственной живой душой, появлявшейся у него в доме, был бывший шофер такси по имени Дерек Калкотт, который следил за тем, чтобы у Пола было что-нибудь из еды. Уединившись в мрачном и пустом доме, он стал пленником таких же мрачных и пустых мыслей и переживаний.

Вскоре он обнаружил, что у него кончились деньги. Те относительно небольшие суммы, что он получал из прибылей фонда Сары Гетти, уходили целиком на покупку наркотиков. Причем тех, которые выписывал врач, ему явно не хватало, и он докупал остальное у подпольных торговцев. Из-за нехватки денег он начал распродавать свое имущество тем, кто когда-то назывались его друзьями, и, естественно, за более низкую цену. Высылать деньги на детей, живущих в Риме, он уже не мог и поэтому просил Гейл приехать с ними к нему в Лондон. Однако было совершенно неясно, на какие средства он собирается их содержать.

Вскоре Гейл, впервые после римской трагедии, вылетела в Лондон, где собиралась обсудить все с Полом подробнее. То, что она там увидела, оказалось намного хуже, чем она ожидала. Пол как безумный метался по дому, кроша все, что попадалось под руку. Оказавшись без гроша, он остался без наркотиков, и у него началась ломка.

Особенно ужасной была ночь. Он корчился словно от боли и покрывался холодным потом. Гейл, боясь, что он может себя изувечить, не отходила от него ни на шаг. Под утро ему стало немного легче, и он начал умолять Гейл остаться и помочь избавиться от этого кошмара. Она сказала, что сделает все, чтобы ему помочь, и начала обзванивать клиники, с тем чтобы узнать, где лечат наркоманов.

Один из таких центров под забавным названием «Элефан энд Кастл» («Слон и крепость») находился в южной части Лондона, в одном из беднейших районов города. Лечение там проводилось только по вторникам, а Гейл приехала в субботу. Поэтому оставалось пережить целых два дня. Утром во вторник она отвезла туда Пола. Для начала ему ввели несколько кубиков метадона и посоветовали воздерживаться от спиртного. Убедившись в серьезном намерении Пола избавиться от пристрастия к героину, Гейл пообещала ему, что приедет с детьми в Лондон.

Вернувшись в Рим, она сообщила об этом детям, но тем эта идея не понравилась, и они стали уговаривать мать остаться в Италии. Однако она была непреклонна и начала готовиться к отъезду. Тару она решила оставить у своих родителей во Франции, а дочерей определить после переезда в школы-интернаты. Эйлин — в школу для одаренных юных леди, расположенную в графстве Суррей, а Ариадну в школу в окрестностях Льюиса.

В первые дни пребывания в интернате тринадцатилетняя Ариадна вызвала явное замешательство среди чопорных школьных дам, заявив, что она беременна. Однако больше подобных шуток она не выкидывала и вскоре стала образцовой и послушной ученицей. Семнадцатилетняя Эйлин оказалась более непримиримой. Привыкнув жить в Италии, она, как и все итальянки, не желала спать при открытых окнах. Ей казалось, что она от этого простудится или схватит воспаление легких.

В этой элитарной школе девушек учили фехтованию, игре в бридж и этикету. Все это Эйлин считала бесполезным и абсурдным. В результате после года обучения, который, к счастью, был последним, Эйлин вместо элегантной юной леди превратилась в бунтарку и лгунью.

Найти подходящую школу для Марка тоже оказалось проблемой. Он был очень рассеян и учился неважно. Поэтому Гейл посоветовали отправить его в сельскую школу в графстве Сомерсетшир, где требования к ученикам были намного ниже, чем в Лондоне.

Появилась масса проблем и у брата Марка — Пола. Восемнадцатилетнему парню приходилось думать, как обеспечить всем необходимым свою двадцатипятилетнюю жену, ее дочь от первого брака Анну и маленького Балтазара. Журналист Крэйг Копетас, часто встречавшийся в то время с Полом, вспоминает, что он «был необычайно крепким и выносливым парнем, и, глядя на него, было трудно поверить в то, что его мог сломить киднэпинг».

Однако внешний здоровый вид Пола был лишь фасадом, за которым скрывалась тяжелая психическая травма. С ним начало происходить то, чего так боялась его мать. Он с трудом засыпал, и во сне ему постоянно чудились кошмары и пытки. Мартина часто просыпалась от его криков и стонов и, разбудив мужа, давала ему транквилизаторы. Но самое ужасное было то, что мафиози приучили его к бренди, которым поили по нескольку раз в день, чтобы он не замерз в лесу. В результате у него появилась зависимость от алкоголя, и теперь он нуждался в лечении.

Это привело к тому, что он стал вспыльчив и ни с кем не мог найти общего языка. Для того чтобы успокоить себя днем и хоть немного поспать ночью, он начал принимать барбитураты и нейролептики, а когда к ним привык, перешел на наркотики. Мартина, со всей ее волей и решительностью, оказалась бессильна и остановить его не смогла.

Она старалась изо всех сил. В их доме всегда царили тепло и уют. Заботу о малышах она полностью взяла на себя и к Полу относилась с любовью, нежностью и состраданием.

Вскоре, узнав, что у него появился правнук, откликнулся и старый Гетти. Он позвонил и предложил Полу поступить в университет, обещая оплатить его обучение. Пол согласился и выбрал университет в Малибу, где его привлекли лекции по истории Китая. Однако студенческая жизнь оказалась для него столь же утомительной, как и семейная, и увидеть его на лекциях или с семьей удавалось редко. Несколько раз он побывал в Англии. Гейл утверждает, что сын все еще восхищался своим отцом и считал его жизнь романтической и необыкновенно интересной. С отцом Пол виделся крайне редко, но при встречах всегда ждал его одобрения, надеясь со временем стать одним из лидеров молодежной контркультуры конца семидесятых.

В этом же году в Лагонегро судили семерых калабрийцев, причастных к похищению Пола Гетти III. В Италии жертвы мафии на таких процессах появляться не осмеливаются, однако Гейл с Полом были полны решимости бросить в лицо мафиози свои обвинения.

Пол-младший, понимая, что эта затея весьма рискованная, настоял на том, чтобы Гейл с Полом посоветовались с экспертами из британской службы безопасности. Те, узнав, что суд над мафиози должен состояться в Калабрии, являющейся для мафиози землей обетованной, настоятельно порекомендовали Гейл и Полу остановиться не в Лагонегро, а в Неаполе и прилетать на заседание суда и обратно на вертолете. Гейл такие предосторожности показались излишними. Идею с Неаполем они одобрили, но вместо вертолета решили воспользоваться автомобилем.

Волосы у Пола выросли длиннее чем до похищения, и следов ампутации заметно не было. Поэтому когда он с матерью появился в здании суда, те, кто видел его только сразу после освобождения, узнали парня с трудом. Высиживать по нескольку часов, выдерживая на себе злобный взгляд семерых преступников, оказалось не так просто, как думали Гейл с сыном. Однако никого из подсудимых Пол не узнал, поскольку в период похищения все они появлялись возле него в масках. Когда же они начали отвечать на вопросы судьи и прокурора, голоса Чинкуанты Гейл не услыхала. Похоже, что главари банды, похитившей Пола, все еще оставались на свободе.

Во время судов над мафиози такое явление было обычным, и в тюрьмы обычно попадали не крестные отцы мафии, а бездумные исполнители их приказов. Тем не менее полиция утверждала, что один из подозреваемых являлся в «Эн'дрангете» видной фигурой. Именно он, по мнению полицейских, был основным организатором похищения, однако арестовать его не удалось. И это несмотря на то, что за несколько дней до суда он открыто обвенчался в церкви близлежащего городка Джойя Тауро.

Из банкнот, которыми был уплачен выкуп, удалось найти лишь несколько. Ими пытался расплатиться один из обвиняемых, на чем и попался. Из этого следовало, что более трех миллионов долларов старика Гетти пошли в дело — на оборудование лабораторий, производящих героин и кокаин. Те из обвиняемых, кого суд признал виновными, получили от четырех до десяти лет тюрьмы строгого режима. Но Гейл казалось, что это наказание было слишком мягким для тех, кто искалечил ее сына духовно и физически. Несколько лет спустя один из осужденных прислал Гейл письмо, умоляя ее простить его за содеянное. Гейл ему не ответила.

В течение всего 1975 года Гейл с Полом-младшим жили в его доме на Чейн-Уок. Каких-либо конфликтов между ними не было, и, похоже, благодаря тому, что дом Пола был достаточно большим, чтобы каждому жить своей жизнью. Гейл нашла обитель Пола более привлекательной, чем пять лет назад, но дом все равно казался несколько зловещим, и однажды она назвала его «гробницей для живых».

В своем интервью одной из лондонских газет Гейл уверяла, что вступать в повторный брак с Полом не собирается.

Но теперь, когда они жили под одной крышей, она была поражена тем, как сильно изменился Пол. Героин превратил его в высохшего, сгорбленного старика. Однако благодаря регулярному посещению клиники для наркоманов его здоровье стало постепенно улучшаться.

Летом он с Марком поехал на две недели к своим друзьям в Ирландию, и после смерти Талиты это был первый случай, когда он надолго уехал из Лондона.

В этом же году заметно одряхлевший Пол Гетти-старший начал задумываться о будущем своей династии. Всю жизнь он заботился о процветании своего детища — компании «Гетти Ойл», и чем же все это кончилось? «Похоже, босс я никудышный, — с грустью признавался себе он в редкие минуты откровения. — Хороший босс тот, у кого есть преемники, а мне передать штурвал некому». Умножая капитал трастового фонда Сары Гетти, он думал прежде всего о богатстве и, следовательно, могуществе своей династии. Но теперь его начинали терзать сомнения. Какое будущее может быть у династии, раздираемой противоречиями и ослабляемой семейными трагедиями? Пенелопа рассказала биографу Гетти Ральфу Хьюинзу, что иногда старика преследовала мысль, что «династия Гетти оборвется на нем, а его империя распадется на части и никогда не достигнет былой мощи и славы». Порой Гетти шел еще дальше и начинал обвинять во всем себя. Пожертвовав ради успеха в бизнесе своей семьей, он, подойдя к концу своей жизни, вопрошал, а стоила ли эта жертва того, что он получил взамен.

Чтобы избавиться от этих мрачных мыслей, старый Гетти в течение всего лета 1975 года пытался стать тем, кем он никогда раньше не был: любящим и заботливым дедом в окружении большой и дружной семьи. В ту пору Гейл в шутку назвала его «мистер Семья». Старик стал поочередно приглашать в Саттон-Плейс всех своих внуков вместе с их родителями.

Первыми к нему заявились Гордон и Энн со своими сыновьями Питером, Эндрю, Джоном и Уильямом. В другой раз — первая жена Джорджа Глория с дочерьми Анной, Клер и Каролиной. Чуть попозже приехал Рональд со своей русоволосой женой Карин и детьми — Кристофером, Стефани, Сесиль и Кристиной. Но чаще всего Гетти приглашал к себе Гейл с Эйлин, Ариадной и Марком, и они никогда не отказывались и приезжали к старику почти на каждый уик-энд. Обиды были прощены и забыты. Деньги — прекрасное средство для исцеления душевных ран.

С Гейл ее бывший свекор был необычайно любезен и вел себя так, словно никакого похищения не было, избегая говорить о нем с Гейл и особенно с Полом, который навестил деда в конце августа и отнесся к тому, по вине которого страдал пять долгих месяцев и лишился уха, с почтением и нежностью.

Позже старик не раз поражался тому, насколько приятными были для него эти встречи и новое для него чувство единения со своими детьми и внуками. То лето он позже назовет в своем дневнике «самым прекрасным летом в его жизни, летом, успокоившим его душу и подарившим огромную радость». Пытаясь убедить себя в том, во что ему очень хотелось верить, он добавил, что, «несмотря на все испытания — раздоры из-за денег, разводы, личные трагедии, многочисленные болезни и несчастья, семья Гетти осталась дружной и сплоченной и останется такой всегда».

Тем не менее эти впечатляющие слова совершенно не вписывались в реальную действительность, и если говорить откровенно, то трудно найти среди известных семей такую, которая была бы столь разобщенной, как семья Гетти. Поэтому считать семейство Гетти американской династией наподобие династии Кеннеди или Рокфеллеров было бы глубочайшим заблуждением. И самое парадоксальное то, что основным виновником этой разобщенности был — прямо или косвенно — сам Пол Гетти-старший.

Даже в возрасте восьмидесяти двух лет он, порой неосознанно, продолжал натравливать своих сыновей друг на друга. Его новым фаворитом, хотя слово это с именем Гетти сочетается плохо, стал некогда презираемый и отвергаемый им Гордон. Гетти назначил его, как и Лансинга Хейса, доверительным лицом трастового фонда Сары Гетти. Гордон и Энн оказались единственными членами семьи, которых старик пригласил на свое восьмидесятилетие. Миллиардеру определенно нравилась независимость Гордона и та решительность, которую он проявил, сражаясь с ним в суде за свою долю семейного капитала. Эти свои качества Гордон проявлял и теперь и прогибаться перед отцом, как Джордж, или спиваться, как Пол, не собирался. Поэтому отношение Гетти к Гордону постоянно улучшалось.

Было время, когда Гордон, по стандартам старого Гетти, был на грани нищеты. Теперь же он заметно разбогател. Резкое увеличение прибылей «Гетти Ойл» в 1975 году отразилось и на росте капитала трастового фонда. В результате этого Гордон и его брат Пол-младший в течение года, предшествовавшего смерти их отца, получили приблизительно по пять миллионов долларов.

Энн нравилась роскошь, а Гордону — его жена в роскошном интерьере. Поэтому они предпочли поселиться в одном из самых потрясающих домов Сан-Франциско — четырехэтажном особняке в итальянском стиле на вершине одного из холмов Пасифик-Хейтс. Это величественное здание было построено в начале 30-х годов нашего века по проекту знаменитого калифорнийского архитектора Уиллиса Полка. О таком дворце Гордон с Энн могли только мечтать.

Как ни странно, но Гордон с женой купили этот особняк довольно дешево. По всей видимости, это было связано с тем, что на его обустройство и поддержание в порядке понадобится денег во сто крат больше, чем его цена. Однако Энн, увидав его, была в таком восторге, что Гордон понял — лучше восторгаться вместе, чем пытаться ее переубедить.

Жизнь Рональда была в тот год не столь завидной. Богатство Гордона еще раз напомнило Рональду о несправедливости отца, лишившего его наследства. Если Гордон получил из доверительного фонда Сары Гетти пять миллионов, то Рональд всего лишь три тысячи долларов.

В довершение к этому предприятие, на которое Рональд так надеялся и которое громко назвал «Гетти Файнэншл Корпорейшн», пока доходов не приносило. Эта «корпорейшн» была на самом деле лишь небольшим объединением жилых домов и экспресс-ресторанов.

Однако после визита с Карен и детьми этим летом в Саттон-Плейс у Рональда появилась надежда на то, что отец изменит свое завещание. Старик как-то подобрел, и общаться с ним Рональду стало намного легче, чем раньше. Но важнее всего безусловно то, что Гетти-старший лично заверил сына в том, что справедливость будет восстановлена. Кроме того, он назначил Рональда своим доверительным лицом в музее в Малибу и исполнителем его воли, касающейся судьбы музея. Из всего этого следовало лишь одно: равноправным наследником трастового фонда Сары Гетти Рональд станет лишь после смерти отца.

Единственным членом семьи, которого Пол Гетти не пригласил в свой замок тем памятным летом, был его когда-то любимый сын и полный тезка — Пол Гетти-младший.

Пол-младший был из-за этого ужасно расстроен и все еще пытался растопить лед в отцовском сердце с помощью Пенелопы. Но старик всегда отвечал ей словами: «Только тогда, когда он покончит с наркотиками и пьянством».

Тем не менее, несмотря на нежелание признавать сына, вычеркнуть его из числа основных бенефициариев трастового семейного фонда Гетти-старший не мог. Как наркоман Пол, по мнению отца, не мог называть себя Гетти, но как законный сын потенциально являлся мультимиллионером.

Глава семнадцатая Посмертные дары

Как ни странно, но богатство, накопленное Полом Гетти в течение многих лет жизни, старому миллиардеру утешения не принесло. И в этом нет ничего удивительного. Старик тщательно оберегал свои миллиарды от расточительства и налоговых служб, и поэтому его огромные деньги, выкачанные из-под земли, казалось, существовали лишь в виртуальной реальности. Похоже, Гетти и сам не представлял размеров своего состояния и всегда волновался, когда ему приходилось идти на затраты, не приносящие новых прибылей.

Многие годы деньги служили для него как источник могущества и прибыли, а в моральном смысле — как средство для самоутверждения, позволяющее доказать пребывающим на том свете родителям свои таланты и способности, в которых те при жизни всегда сомневались. Наличных денег у него при себе никогда не было, и, в отличие от большинства других богатых людей, удовольствие держать в руках толстые пачки банкнот было ему незнакомо. Из-за всего этого деньги казались Гетти чем-то призрачным и нереальным, а его богатство — лишь существующим в его воображении.

Изменить себя и свой образ мышления ему было невероятно сложно. Гораздо проще казалось омолодить свое лицо, что он попытался сделать трижды, причем последняя косметическая операция оказалась неудачной и привела к совершенно обратному эффекту.

Эгоизм Гетти ярче всего проявился в период похищения его внука Пола, но замечался и раньше — в холодном презрении к гибнувшему от наркотиков Полу-младшему и в жестокой несправедливости по отношению к Рональду.

Небезразличными для него были лишь две вещи — умножение своего капитала и женщины. После семидесяти лет большинство мужчин забывают о сексе и думают лишь о спокойной старости в кругу родных и близких. Но Гетти был не таков и, уже будучи совсем дряхлым, неоднократно обращался к врачам с просьбой, чтобы ему сделали уколы, позволяющие сохранить его мужскую силу. Среди любовниц восьмидесятилетнего Гетти нередко находились и такие, которые были не прочь выйти за него замуж. Тем не менее некоторые из его возлюбленных предпочли с ним расстаться. Разочаровалась в нем и его старая приятельница — Мари Тессье. Гетти стал ее раздражать, и она увлеклась спиртным, а вскоре и вовсе покинула своего старого любовника и переехала в подаренный ей Гетти особняк на юге Франции. Однако ее место долго не пустовало.

Среди очередных пассий миллиардера были и представительницы аристократической знати, например, сестра герцога Ратлендского — леди Урсула д'Або, которая публично заявила о своей любви к Гетти на страницах «Нэшнл Энкуайрер». На это признание тут же прореагировала эмоциональная никарагуанка Розабелла Берч, которая в статье в «Санди Экспресс» призналась в том, что собирается выйти за Гетти замуж, назвав его «удивительно милым и нежным» старичком.

Гетти как всегда не упускал случая, чтобы не столкнуть своих любовниц между собой, и с удовольствием наблюдал за тем, как они сражаются за его благосклонность и право согревать его в постели. Однако теперь он был не столь горяч, как в былые годы, и вспоминал о сексе не так часто. Проводя вечера у телевизора и думая о чем-то своем, он порой игнорировал ночные забавы, а если все же на них решался, то подходил к выбору партнерши на ночь весьма серьезно, тщательно взвешивая все их «плюсы» и «минусы».

Не смог он избавиться и от своей поразительной скупости. С годами она стала еще более выраженной, и он с удовольствием коротал вечера, колдуя над своим завещанием и вычеркивая из него нули и имена, причем иногда даже тех, кому когда-то признавался в вечной любви. Его благосклонности лишились две его бывшие супруги — Тедди и Фини, а также та, которую он в свое время представлял как «почетную дочь» — Робина Лунд, поскольку не мог простить ей язвительности и сарказма в отношении его персоны. Однако иногда он погружался в сентиментальные воспоминания о юных годах и вписывал в завещание имена своих довоенных любовниц.

Эта сентиментальность по отношению к далекому прошлому еще раз подтверждала то, что часть его существа так и не повзрослела и финансовый гений был даже перед концом жизни все еще прочно связан невидимой нитью со своим детством и юностью.

Иногда это проявлялось и в его поведении, что особенно нравилось окружавшим его дамам. Его секретарша Барбара Уоллес вспоминает, что нередко, когда Гетти охватывал страх перед приближающейся смертью, она оставалась у его постели всю ночь и, держа его руку в своей, успокаивала как испуганного малыша. В своем завещании он упомянул и Джанетт Констэбл Максвелл, которая была привязана к Гетти с тех пор, как он устроил грандиозный прием в честь ее совершеннолетия. Не мог забыть Гетти и своей «дражайшей Пен» — Пенелопы Китсон, которая оказалась достаточно мудрой, чтобы не выйти за него замуж, и была одной из немногих, на чувства и поступки которой его огромные деньги никак не влияли.

Весной 1976 года Гетти узнал, что у него неоперабельный рак простаты. Развлекаться с женщинами в постели он уже не мог и поэтому вычеркнул их всех из своей жизни. Кроме одной — Пенелопы, которая нужна была ему в качестве чтицы приключенческих рассказов его любимого автора — Г. А. Хенти. Властная миссис Китсон относилась к старику как к ребенку и когда читала ему о похождениях его любимых юных героев, то не раз замечала, что самый богатый американец, сгорбившийся в кресле под огромным клетчатым пледом, мысленно следует за Дрейком на Запад или за Клайвом в Индию. Не менее трогательными казались Пенелопе почти детский страх Гетти перед небытием и наивная вера в реинкарнацию.

В июне 1976 года, уже зная, что дни его сочтены, Гетти ощущал внутреннее удовлетворение от того, что выполнил волю матери и умножил капитал фонда, созданного ею более сорока лет назад. Теперь он мог быть спокоен. Его наследники получат почти два миллиарда долларов, и его дети и внуки никаких финансовых затруднений испытывать не будут.

И действительно, за первый год, последовавший за его кончиной, Пол с Гордоном получили почти по 4 миллиона долларов. Такая же сумма досталась и трем дочерям Джорджа — Анне, Клер и Кэролайн. Прибыли «Гетти Ойл» продолжали расти и дальше, и дивиденды от каждой акции возросли с 1 доллара в 1978 г. до 1,9 доллара в 1980 г., а в 1982 году побили все рекорды и превысили два с половиной доллара с акции. В начале 80-х годов Пол и Гордон уже получали по 28 миллионов долларов в год, и такую же сумму делили между собой три дочери Джорджа.

Однако, кроме больших денег, Гетти не оставил своим потомкам почти ничего — ни земли, ни фамильных драгоценностей, ни дома, который можно было бы назвать родовым поместьем династии Гетти. А поскольку доллары были чем-то обезличенным, то будущие поколения династии вряд ли бы вообще вспомнили о ее основателе.

Не стал родовым замком Гетти и столь милый сердцу старика Саттон-Плейс. После смерти миллиардера выяснилось, что договор о покупке этого особняка был договором о найме, и Саттон-Плейс пришлось продать, поскольку никто из сыновей Гетти продлить договор не пожелал.

Все картины и старинная мебель, которые Гетти коллекционировал почти сорок лет, были отправлены в его музей в Малибу. Такое распоряжение Гетти явно свидетельствовало о том, что он не очень полагался на память своих потомков, и решил увековечить свое имя с помощью величественного мемориала. Кроме больших денег, он оставил своему семейству лишь клубок проблем и искалеченные судьбы.

В последние месяцы жизни все мысли Гетти были заняты его музеем в Малибу. Его совершенно не волновало то, что он ни разу в нем не побывал. Ведь не был же он в нейтральной зоне, которую, не выезжая из Парижа, сумел когда-то превратить в самое прибыльное нефтяное месторождение в мире. Деньги плюс талант предвидеть и предотвращать все нежелательные последствия сделали Гетти настоящим виртуозом в управлении делами издалека. Эта его виртуозность проявилась и при постройке своего мемориала, расположенного в шести тысячах миль от Саттон-Плейс.

Избегая поездки в Малибу, Гетти, возможно, поступал мудро, поскольку тем самым избегал столкновения с реальностью, которая могла его разочаровать. К тому же он был уверен в том, что сможет еще полюбоваться своим музеем в следующей жизни.

Не покидая Саттон-Плейс, он шаг за шагом следил за возведением музея: изучал отчеты архитекторов, оценивал соответствие затрат и сметы и тщательно контролировал все этапы строительства.

Стивен Гарретт вспоминает, что больше всего старик Гетти обрадовался после того, как просмотрел видеозапись работ по заливке фундамента. Реакция Гетти на завершение последующих этапов, в том числе и последнего, была уже более сдержанной, поскольку с приближением конца строительства необходимо было думать и об экспонатах музея, а это его очень тревожило.

В последние месяцы жизни Гетти уже радовало немногое, и больше всего остального — обсуждение с Джиллиан Уилсон того, какими сокровищами лучше заполнить музей. Молодую и очаровательную Джиллиан Гетти назначил хранительницей музея. Она обладала необычайно широкими познаниями в области истории искусства, и старик не скрывал своего восхищения ее эрудицией. Во время последней встречи с Джиллиан он прикрыл глаза и сказал: «Итак, я вхожу в свой музей. Расскажи мне, моя прелесть, что же я вижу».

Мисс Уилсон, не жалея слов, рассказывала ему об экспозиции не менее получаса, после чего старик открыл глаза, улыбнулся и весело воскликнул: «Довольно, моя милая! По-моему, ты слишком увлеклась!»

К этому времени страсти вокруг музея улеглись и о критических статьях о нем в прессе все уже успели позабыть. Вскоре американцы повалили в музей Гетти толпами. За год до смерти миллиардера в музее побывало более 350 тысяч посетителей. На их обслуживание Гетти пришлось потратить свыше миллиона долларов, но он об этом не жалел. Ему было приятно осознавать, что его мемориал вызвал такой интерес у его соотечественников.

До войны, будучи в Риме, он заказал из мрамора свой бюст. Теперь он пожелал, чтобы этот «скульптурный шедевр» был установлен в вестибюле его музея.

«Посетитель с богатым воображением, — заметил однажды Гетти, — мысленно перенесется на два тысячелетия назад и живо представит древних римлян, которые жили в подобных дворцах». Желание Гетти было исполнено, и теперь всех входивших в его музей безмолвно приветствовал мраморный бюст мужчины средних лет, чем-то напоминавший в профиль римского императора Адриана.

После смерти миллиардера самым богатым из всех Гетти станет его сын Гордон. Являясь, как и Лансинг Хейс, главным доверительным лицом трастового фонда Сары Гетти, он будет иметь решающее слово при определении дальнейшей судьбы семейного капитала. В 1977 году к его доходу в 3,4 миллиона от прибылей фонда добавится еще миллион, полагающийся ему как попечителю фонда, и четыре миллиона как основному исполнителю воли покойного родителя.

Однако, в отличие от самоуверенного и расчетливого Хейса, застенчивый Гордон, при всем своем уме, не осознавал возложенной на него власти и ответственности. Хейс этим воспользовался и начал вести себя после смерти хозяина как регент после кончины императора. Он начал навязывать свою волю совету директоров «Гетти Ойл», да и самому Гордону. Совет директоров начал возмущаться и просил Гордона вмешаться, но тот, ощущая по собственному кошельку, что дела компании идут неплохо и дивиденды постоянно растут, решил заняться своими личными проблемами.

Гордон с детства был незлопамятен и никогда ни о ком не отзывался плохо. После смерти отца он сочинил некролог, содержание которого удивило всех, кто знал Гетти при жизни. «Мой отец, — написал Гордон, — был для многих загадкой. Он был властным и в то же время беззащитным, мудрым философом и веселым шутом, всегда полагался на холодный расчет, но обожал рисковать. Он обладал удивительной харизмой и этим гипнотизировал всех, кто его окружал. Многие из его старых служащих, даже те, которые считали, что он им недоплачивает, были готовы пойти за него в огонь и в воду. Он мужественно переносил личное горе и сохранял остроумие до последнего часа своей жизни. Мне иногда кажется, что своим стоицизмом он намеревался что-то сказать и всем нам».

Понять, что же Гетти собирался посеять в умах своих наследников, довольно непросто. Но что касается Гордона, то он вовсе не собирался следовать примеру родителя и становиться аскетом. Он никогда не стремился к богатству и роскоши, но когда у него неожиданно появились миллионы, он вместе с супругой продемонстрировал, что не желает отказывать себе в радостях жизни.

В отличие от Пола-младшего, Гордон с Энн мыслили более прагматично и не были склонны становиться богатыми космополитами. Их жизнь не выходила за рамки Сан-Франциско, и Энн, стремясь вытеснить из сознания воспоминания о Сакраменто-Вэлли, решила стать признанной королевой Пасифик-Хейтс.

После смерти Гетти дом Гордона и Энн начал стремительно преображаться и вскоре превратился в идеальное место для шумных вечеринок и грандиозных приемов. Гордон уговорил переехать к нему дворецкого Буллимора и еще шестерых слуг, обслуживавших его отца в Саттон-Плейс. На стенах огромной кухни красовались написанные маслом картины известных американских живописцев, изображавшие быт ковбоев Дикого Запада, а для оформления других комнат и залов Энн пригласила известного американского дизайнера Систер Пэриш. Ее талант был особенно заметен в столовой, которая превзошла по изяществу все другие помещения дома. Гостей угощали изысканными блюдами и великолепными французскими и итальянскими винами. Хотя сам хозяин предпочитал обычно пить содовую.

Он стремился к тому, чтобы его дети росли уверенными в себе и не испытывали проблем, которые волновали его в детстве и юности. Вместе с Энн он досконально изучил руководства доктора Спока и старался быть с сыновьями ласковым и снисходительным. Демократизм Гордона и Энн проявлялся еще и в том, что каждый член семьи мог завтракать и обедать когда ему хочется. Временами Гордон запирался на весь день в своем кабинете и появлялся в столовой лишь поздно вечером, когда Энн и сыновья уже готовились ко сну. Ему уже не надо было доказывать отцу свою преданность и деловитость и он мог сполна насладиться своей свободой и поступать в соответствии со своими желаниями, хотя чего же он больше всего желал, было неясно и ему самому.

Позже Гордон назовет эти годы периодом «барахтанья в океане жизни». Не имея музыкального образования, он принимался сочинять музыку, но редко доводил начатое до конца. Часто его можно было застать в гостиной за вдохновенным исполнением вокальных пьес Шуберта. Однако, несмотря на сильный и сочный баритон, певец из него был неважный.

Энн вспоминает, что любимым занятием ее мужа в те годы стало коллекционирование компакт-дисков фирмы «Тауэр Рекордз». Вскоре продавцы магазинов этой фирмы стали встречать его как самого желанного покупателя. В остальном он тратил на себя немного.

Энн начала скупать картины известных французских импрессионистов, однако для того, чтобы создать по-настоящему ценную коллекцию, нужны были годы, и она к этому занятию быстро потеряла интерес. Вместе с мужем она продолжала регулярно подпитывать долларами оперный театр и филармонический оркестр Сан-Франциско. Однако эта благотворительность четы Гетти успела превратиться в обычную рутинную обязанность, которую раз в год выполнял секретарь Гордона.

Тем не менее сверхщедрыми и расточительными супругов Гетти назвать было трудно. Милосердию по отношению к человеческим существам они предпочитали заботу о сохранении дикой природы и древних памятников. «Необходимо, пока не поздно, позаботиться о сохранении природы и окружающей среды», — заявил Гордон, предлагая учредить премию имени Пола Гетти за заслуги в сохранении диких животных, успевших попасть в Красную книгу. При этом он, однако, не пояснил, почему эта премия должна носить имя человека, который всю жизнь заботился лишь о сохранении своего капитала.

Гордон всегда голосовал за республиканцев, а его супруга — за демократов, однако в отношении стиля жизни и обустройства своего особняка их взгляды всегда совпадали.

Однако нельзя было не заметить, что Энн была более радикальной, чем Гордон. Она разъезжала в «порше» и заказывала наряды в парижских салонах мод. В Сан-Франциско она стала предметом зависти женщин и восхищения мужчин. Гордон же больше походил на рассеянного профессора музыки, который однажды утром проснулся миллионером. Он нередко забывал, где припарковал свой автомобиль, а тех, кто помогал ему его найти, тут же приглашал на обед в ресторан, а затем развозил по домам.

В те годы всем, кто его знал, казалось, что в его жизни уже ничего не изменится. Он будет как всегда заботиться о сыновьях, терзать слух друзей своим вокалом и не обращать внимания на дела «Гетти Ойл» и состояние трастового фонда Сары Гетти. Роль беззаботного весельчака и своего парня он исполнял мастерски, и большинство его друзей перестали воспринимать его всерьез. Хотя были и такие, которые поняли, что он не так прост, каким казался.

В своем завещании старик Гетти так и не восстановил справедливость в отношении своего сына Рональда. Причина этого осталась загадкой. Маловероятно, что он поступил так из-за старой обиды на своего бывшего тестя — доктора Хелмле. Скорее всего такое решение было продиктовано нежеланием менять что-либо в документах, касавшихся семейного фонда, поскольку это привлекло бы внимание к последнему давних врагов Гетти и налоговых служб и грозило бы раскрытием главного из секретов миллиардера.

Предложив Рональду утешительные призы, старик Гетти еще больше усложнил жизнь сына. По завещанию Рональд вместе с Полом и Гордоном становился совладельцем виллы Поста Веччиа, которая им была вовсе ни к чему. Еще более бесполезными были для Рональда оставленные ему отцом дневники, номинальная стоимость которых составляла на момент оглашения завещания всего один доллар. Расстроенный Рональд отдал их какому-то репортеру из ЮАР, и они почти семь лет пролежали невостребованными в редакции одной из газет Йоханнесбурга. В 1993 году дневники Гетти неожиданно объявились на одном из аукционов в Атланте, штат Джорджия. Пол и Гордон даже подумывали о том, чтобы заплатить за них 300 тысяч долларов, но затем отказались от этой затеи. Кроме завещанных отцом 320 тысяч долларов Рональд получил и кое-что посущественнее — 4 миллиона долларов как исполнитель воли отца. Эту роль, по желанию Гетти, он должен был разделить со своим сводным братом Гордоном.

После стольких обещаний старика Рональд почувствовал себя униженным и оскорбленным и обратился с иском в суд, требуя своей доли капитала, вложенного в музей и в трастовый фонд. Дирекция музея Гетти, испугавшись, что скандал в суде может затормозить исполнение завещания и, что еще хуже, лишить музей статуса освобожденного от налогов культурного центра, быстро перевела на счет Рональда десять миллионов. Однако с трастовым фондом Рональду справиться не удалось. Все его заявления о том, что Пол с Гордоном когда-то обещали включить его в число наследников, получавших проценты от прибылей фонда, были братьями опровергнуты.

В результате рана, нанесенная Рональду его родителем, не зажила. Более того, он стал чувствовать себя обиженным отцом вдвойне — сначала в возрасте шести лет, когда создавался семейный фонд, а затем в завещании. Не меньше он злился и на братьев, отогнавших его от такой огромной кормушки, как трастовый фонд.

Тем не менее, несмотря на все обиды, Рональд стал миллионером, и если бы с умом распорядился своим капиталом, то мог бы обеспечить себе комфорт до конца жизни. Однако он желал большего — утвердить свое равенство с остальными сыновьями Гетти и тем самым доказать своим детям, что он не намерен мириться с жестокой несправедливостью их деда. Чтобы этого добиться, он решил вложить все свои миллионы в бизнес, который сделал бы его столь же богатым, каким был Пол Гетти-старший. И ради этой цели он был готов пойти на любой риск.

Разбогатели и дочери Джорджа — Анна, Клер и Кэролайн. После смерти их отца Глория старалась защитить своих девочек от скандальных репортеров желтой прессы и решила, подобно Джорджу, держаться подальше от остальных Гетти. За год, последовавший за смертью их деда, дочери Джорджа получили проценты от прибыли фонда, причитавшиеся их отцу, — почти по два миллиона каждая.

Девушки были очень счастливы и всегда с благодарностью вспоминали деда. Глория сделала все возможное для того, чтобы большие деньги не обернулись для ее дочерей несчастьями и бедами. Жизнь семьи, несмотря на полученные большие деньги, практически не изменилась, и стремления к роскошной жизни у Глории и ее дочерей не возникало.

Самым уязвимым местом в семействе Гетти оказалась итальянская ветвь, а точнее — Пол-младший и его дети. К моменту смерти Большого Пола стало ясно, что попытки Гетти-младшего склеить семейную жизнь не удались. Переезд Гейл с детьми в Лондон ни к чему хорошему не привел.

Мать Виктории Холдсворт, ушедшей от своего любовника к Оливеру Маскеру, постоянно следила за происходящим в доме Пола. Она его очень жалела и по средам забегала на Чейн-Уок, чтобы угостить его своими фирменными бисквитами, а заодно поболтать и узнать, что творится в доме.

Семейной идиллии не получилось. Гейл и дети были возмущены тем, что Пол начал пропускать сеансы лечения и все чаще прикладывался к рюмке. Пол же все еще переживал из-за ухода Виктории и мечтал о ее возвращении. Воздерживаясь от героина и отказываясь от лечения, он становился все более раздражительным по отношению к Гейл и детям. Вскоре ему позвонила Виктория. Она сообщила, что развелась с Маскером и желает вернуться к нему. Узнав об этом, Гейл сняла дом на другом берегу реки, но переехала туда одна, оставив детей с Полом. Навещая их, она стала замечать, что в ее отсутствие Пол снова пристрастился к героину, и поняла, что все ее старания оказались тщетными. Оставлять детей на попечение наркомана было бы преступлением, и после бурных объяснений с их отцом Гейл забрала их к себе.

Ей хотелось как можно скорее уехать подальше от этого ужасного дома на Чейн-Уок, и она отправилась с детьми с Калифорнию. Сначала они жили у ее друзей в Сан-Франциско, а затем купили себе дом в Лос-Анджелесе. Со стороны Гейл это был самый решительный шаг в ее жизни. Она полностью порвала с Европой и своим прошлым, хотя бывали минуты, когда она в мечтах снова возвращалась в Италию.

Явившись на похороны отца, Пол выглядел немногим лучше покойного. Серый цвет лица и темные очки делали его похожим на персонаж из фильма ужасов. Передвигался он с трудом и лишь благодаря поддержке сопровождавшей его Бьянки Джаггер — супруги легендарного солиста «Роллинг стоунз» Мика Джаггера. За многие годы Пол впервые оказался перед камерами фото- и телерепортеров. В своем интервью он сказал, что очень скучает по детям и горько сожалеет о том, что не смог повидать отца перед его кончиной. Его здоровье было подорвано наркотиками и алкоголем, и, глядя на этого глубоко несчастного трясущегося человечка, было трудно поверить, что он является одним из наследников самого богатого из американцев.

Не меньшую тревогу вызывала судьба его сына — совсем еще юного Пола. Парень успел превратиться в законченного алкоголика, и его дед Джордж Харрис обратился в суд Лос-Анджелеса с просьбой передать все финансы внука под его контроль, обосновывая это тем, что Пол нуждается в лечении от алкоголизма и пока не может разумно распорядиться причитающейся ему долей наследства Пола Гетти-старшего.

Мартина забрала детей и переехала к своим родителям, после чего Пол запил еще больше. С университетом было покончено, и он начал путаться с какими-то бродягами. Гейл была в отчаянии. Она попросила приехать в Лос-Анджелес старого приятеля Пола — журналиста Крэйга Копетаса с тем, чтобы он повлиял на ее сына. Однако все закончилось тем, что друзья окончательно рассорились.

«Когда я приехал в Лос-Анджелес, — вспоминает Копетас, — в суде должно было разбираться исковое заявление мистера Харриса о передаче ему попечительских прав над внуком. На суде должны были присутствовать и Пол с Мартиной. Я повез их туда в своем стареньком красном „шевроле“ и просил Пола, чтобы он не устраивал скандала в присутствии репортеров и журналистов. Он пообещал мне, что постарается вести себя как подобает внуку Гетти. Однако, еще не доехав до суда, он накинулся с обвинениями на несчастную Мартину, заявив, что во всех его несчастьях виновата только она. Подобной подлости я от него не ожидал. Затормозив, я вышвырнул его из машины. Он остановился как вкопанный, и я потащил его в здание суда. Там он снова закатил истерику, и я понял, что нашей дружбе пришел конец. Из Калифорнии я уехал через несколько дней и больше с Полом никогда не встречался».

Глава восемнадцатая Наркотики и кома

После смерти отца Пол-младший окончательно приговорил себя к пожизненному заключению в своем старинном и мрачном особняке, полагая, что именно такой кары он заслуживает за случившееся с Талитой. Однако к его душевным страданиям, порожденным чувством вины, добавились муки телесные, причиной которых стали наркотики, алкоголь и избыток денег. Рюмка бурбона и укол героина помогали ему забыться, а доллары трастового фонда, падающие ему в руки словно манна небесная, позволяли беспрепятственно продолжать подобное существование и быть при этом независимым от других.

Героин привлекателен тем, что на некоторое время избавляет человека от страданий. На час или больше, в зависимости от дозы, сознание последнего абсолютно освобождается от тревожных мыслей и чувства вины. Ощущение реальности исчезает и сменяется удивительным спокойствием. Однако при длительном использовании героина возникает кумулятивный эффект, приводящий к еще большей тревоге, резкому снижению самооценки, глубокой депрессии и разрыву с внешним миром. Когда же ощущение реальности возвращается, чувство вины по отношению к родным и близким еще больше усиливается. Возможно, именно это и стало причиной нежелания Пола встречаться с родственниками, в том числе и со своими детьми. Уединившись в своем особняке, он стал болезненно подозрительным ко всему, что могло вторгнуться в его жизнь из внешнего мира.

В те годы его единственными друзьями оставались лишь книги, которые он коллекционировал в течение последних лет. В его библиотеке их уже было немало. От средневековых иллюстрированных рукописей в изящных переплетах до уникальных современных изданий, вышедших малыми тиражами и ставших поэтому библиографической редкостью. Все эти издания предназначались, по мнению Пола, не столько для чтения, а являлись скорее своего рода талисманами, историческими памятниками и произведениями искусства.

Книги, как немые свидетели событий прошлого, воздействовали на него магически и служили той же цели, что и наркотики, — уходу от действительности. Прошлое казалось ему более безопасным и романтичным, чем настоящее.

Его обращение с древним манускриптом напоминало священный ритуал. Он с просветлением на лице вглядывался в каждую печатную страницу, с наслаждением вдыхал запах кожи переплета и со сладострастием касался старинного пергамента. Книги стали его единственной радостью и утешением и заменили ему любовниц, которые его покинули, и семью, которую он не желал видеть. Общение с книгами необычайно развило его интеллект и расширило познания. Он внимательно изучал приведенную в книгах библиографию, писал целые трактаты об искусстве и постигал эзотерическую мудрость, запечатленную на страницах старинных рукописей. Всем этим он обычно занимался днем, а когда приближалась ночь, книги откладывались в сторону и начинался ритуальный обряд со шприцем или бутылкой бурбона.

Как ни странно, но его разум не ослабевал, и он мыслил столь же логично и четко, как и в юные годы. Теперь все его помыслы были прикованы к расширению своей библиотеки, которой он мог вполне гордиться и сейчас. Студию Россетти он превратил в свой кабинет. Шторы на окнах всегда были задернуты. Пол считал, что солнечный свет может навредить его книгам и помешать ему сосредоточиться. Ему еще не было пятидесяти, но выглядел он намного старше.

Из-за увлечения спиртным и шоколадными бисквитами он очень располнел. Затем отпустил бороду и заказал очки, после чего стал очень походить на своего давно умершего кумира — Россетти.

Среди немногих, кто навещал Пола, был добродушный толстяк Брайан Мэггз — король лондонских букинистов и виртуозный переплетчик. В свое время он сделал великолепный переплет для книги Джона Гэя «Искусство бродить по улицам Лондона». Теперь этот забавный путеводитель по английской столице красовался в Британском музее. Мэггз всегда заявлялся с какими-нибудь редкими изданиями, и благодаря этому библиотека Пола постоянно пополнялась. Однако ни одна из хранящихся в ней мудрых книг не убедила Гетти-младшего в том, что ему следует забыть о героине и выпивке и вспомнить о детях.

Интеллигентный и достаточно богатый, Пол смог найти и другие развлечения, позволявшие ему коротать долгие часы одиночества и окунуться в атмосферу прошлых лет. Одним из таких развлечений стало кино. Он собрал огромную коллекцию старых фильмов и благодаря этому был прекрасно знаком с историей Голливуда в период между мировыми войнами, который общепризнанно считался золотым веком американского кино. Но больше всего ему нравились довоенные британские фильмы. Эти старые киноленты заставили его еще больше полюбить Англию, о которой он знал очень мало и которую избрал в качестве своей второй родины. Фильмы открывали ему окно в мир, и его совершенно не беспокоило, что мир этот остался в прошлом и не вернется никогда.

Другим окном в мир в его особняке-тюрьме стало телевидение. Однако окно это было довольно мутным, и через него он обычно видел лишь мыльные оперы и до ужаса скучные телепередачи. Они прекрасно заменяли ему снотворное, принимать которое параллельно с героином и алкоголем он боялся. Телеэкран стал для него привлекателен лишь после того, как Мик Джаггер, застав его у телевизора, заявившись к нему однажды вечером, заметил:

— Почему бы тебе, приятель, не посмотреть что-нибудь более стоящее?

— Что именно? — спросил Гетти.

— Да хотя бы крикет, — улыбнулся Мик и переключил телевизор на тогда еще новый спортивный канал.

Он объяснил Полу правила этой игры, и она того сразу увлекла. Интерес к спортивным зрелищам Пол испытывал давно. Еще с тех времен, когда вместе с Марио Ланца пытался увлечь римлян американским бейсболом. Крикет был игрой изысканной и сложной, но вместе с тем, судя по лицам игроков, весьма драматичной и эмоциональной. Игра эта привлекла Пола еще и тем, что появилась еще в средние века и теперь была неотделима от старых английских традиций. Посмотрев несколько репортажей о соревнованиях по крикету, Пол понял, что последний в сравнении с бейсболом то же самое, что шахматы в сравнении с шашками.

Благодаря старым книгам, довоенным фильмам и крикету на экране телевизора Пол смог заполнить пустоту своего одиночества и готов был наслаждаться всем этим до конца своих дней, который, судя по его иным увлечениям — героину и алкоголю, уже был не так далек.

Время от времени он наведывался в одну из лондонских клиник, пытаясь пройти курс лечения от пристрастия к героину, однако после нескольких сеансов не выдерживал и брался за старое. Состояние его здоровья катастрофически ухудшалось. У него нарушилось кровообращение и была поражена печень. Некоторые из врачей подозревали, что у него диабет, и посоветовали срочно лечь в клинику, но он отказался и предпочел ограничиться медикаментозным лечением у себя дома.

Тем временем его дети продолжали взрослеть и забывать своего отца. Друзья Гейл часто говорили, что Эйлин очень похожа на Пола как внешне, так и по своему сумасбродному характеру. Она была необычайно умна и очаровательна. У нее были огромные карие глаза, и всем своим обликом она походила на лесную фею из сказки, а Гейл ее называла «моя ирландская фея».

Однако в душе Эйлин с детства была бунтаркой, и это не смогло не проявиться в более зрелые годы. Оставив университет Южной Калифорнии, девушка пошла по стопам бунтующих юных американок семидесятых. Сначала увлеклась живописью, затем стала активной участницей акций протеста против войны во Вьетнаме и, наконец, дошла до того, что увлеклась марихуаной и кокаином. Свой протест против социального строя США она выражала с помощью красочных коллажей. На одном из них была огромная фотография чека на тысячу долларов, на которой был написан лозунг: «Долой капитализм». Нельзя не признать, что подобная мысль в головке внучки миллиардера была весьма оригинальной и неожиданной. Некоторое время она была любовницей джазового пианиста, а затем сменила его на голливудского кинопродюсера. Эйлин старалась не думать о том, что однажды она унаследует миллионы, и со стороны могло показаться, что эта перспектива ее ужасала. Вполне возможно, что так оно и было.

Ее сестра Ариадна была более консервативной, хотя в семье из-за неуравновешенного характера и непредсказуемых поступков ее всегда считали сорванцом. После окончания Беннингтонского колледжа в Вермонте Ариадна всерьез занялась фотографией. Больше всего ее привлекали пейзажи и архитектурные памятники. На этом поприще она добилась определенных успехов и даже заключила контракт с одним из нью-йоркских дилеров на продажу своих работ.

Единственным из детей Пола и Гейл, кто не желал покидать Англию, был Марк. Он, как и его отец, полюбил эту страну, и калифорнийские прелести его не привлекали. Он говорил на прекрасном английском и был исключительно вежлив и изящен. Многие в Лондоне принимали его за англичанина. Однако его итальянский был ничем не хуже, и, родившись в Риме, он по-прежнему считал своей родиной солнечную Италию. Марк был намного моложе Пола и Эйлин, и поэтому развод родителей и все, что последовало за этим, его не коснулось. В отличие от Пола, Марк выглядел старше своих лет и был более рассудительным, чем его брат. Поэтому он решил занять место главы семьи и постараться облегчить жизнь матери. Он всегда был ласковым и отзывчивым, что для семейства Гетти было большой редкостью.

Марк был не единственным, кто скучал по Италии. После похищения и безрадостных дней, проведенных в Лондоне, Гейл и дети с радостью ринулись через океан — подальше от своих бед и огорчений. Но теперь Гейл начала тосковать по Европе, по прекрасному древнему Риму и больше всего по маленькой тихой деревушке Оргиа в Тоскане, где одиноко стоял их уютный летний домик, который они благоразумно решили не продавать. Теперь за домом и садом ухаживал старый садовник Ремо. Временами он бывал очень ворчлив, но дети его очень любили и всегда привозили ему из Рима подарки.

В начале 1980 года Гейл не выдержала и вместе с Марком и Ариадной отправилась в Европу. Им не терпелось снова увидеть свой летний домик, и поэтому в Риме они не задерживались, а наняв автомобиль, отправились из аэропорта в Оргию. Там их встретила печальная весть. Незадолго до Рождества умер старый Ремо. Перед этим он долго хворал, и их дом и сад были в ужасном запустении.

Дом обветшал и выглядел довольно непривлекательно, но они все равно были счастливы. В этом месте прошли самые светлые дни их жизни, и здесь они всегда ощущали себя свободными от забот и тревог. В этих краях, среди милых открытых людей, с утра до ночи трудившихся на своих виноградниках, они ощущали себя в безопасности и на время забывали об удушливой атмосфере полного соблазнов и опасностей Рима. Расставаться с этим местом навсегда им ужасно не хотелось, и Гейл, испытывая то же, что и дети, приняла решение отремонтировать дом и каждое лето приезжать сюда на отдых.

Вернувшись в Лос-Анджелес, они узнали, что Эйлин подыскала себе жениха. Устав от страстного кинопродюсера, она познакомилась с сыном Элизабет Тейлор — Майклом Уилдингом-младшим. Встречаясь с ним, она положила глаз на его младшего брата Кристофера. Вскоре они полюбили друг друга и встречались почти два года, а теперь решили пожениться. Кристофер был удивительно нежным и милым, но выйти за него замуж оказалось не так просто.

С самого начала стало ясно, что свадьба сына известной голливудской кинозвезды и внучки миллиардера Гетти является событием неординарным. Оно должно строго соответствовать голливудскому протоколу со сценарием не менее сложным, чем используемый при свадьбе членов королевской семьи. Из-за всего этого возникло множество проблем. Кристофер был очень привязан к своему бывшему отчиму — Ричарду Бартону и настаивал на его присутствии на брачной церемонии. Того же мнения придерживалась и его мать, которая теперь была женой сенатора Джона Уорнера.

Однако расписание съемок двух знаменитых кинозвезд делало их совместное появление на свадьбе Кристофера невозможным. Не менее сложной оказалась и проблема собрать семейство Гетти, а особенно — заставить приехать отца невесты.

Все эти условности казались непреодолимыми, и Гейл предложила жениху и его матери устроить обычный вечер с объявлением о помолвке, после которого Кристофер с Эйлин «сбегут» и обвенчаются позже, когда и где — пусть решают сами.

Элизабет с сыном согласились, и 17 марта Гейл устроила в своем доме торжественный прием, на котором юная пара объявила о своей помолвке. На этом «скромном» торжестве присутствовало всего лишь сто пятьдесят гостей.

Божественная Элизабет Тейлор явилась в сиянии своих жемчугов, а Эйлин нарядилась как невеста и украсила свои волосы орхидеями. На ее нежной ручке красовалось обручальное кольцо из нефрита, усеянное бриллиантами.

Со стороны Гетти присутствовали Пол, Марк и Ариадна, а Голливуд представляли Сисси Спейсек, Дадли Мур и Родди Мак-Доуэлл. Самого себя представлял лишь немного запоздавший Тимоти Лири, которого, как позже выяснилось, никто не приглашал. К концу вечера, который Эйлин остроумно назвала «прелюдией к свадьбе», обрученные неожиданно «сбежали» и вскоре тайно обвенчались в маленькой часовенке на Сансет-стрип.

Этим же летом Марк неожиданно отправился в Рим, где познакомился с Домитиллой Хардинг. Ей было всего двадцать лет, и лицом она напоминала Сикстинскую мадонну. Домитилла была дочерью американского бизнесмена и знатной итальянки. Ее отец был родом из Бостона, а мать — Лавиния Ланте делла Ровере — принадлежала к одной из древнейших римских семей. Дядюшка Домитиллы Ладислао Одескальги был тем самым графом, который продал когда-то Полу Гетти-старшему виллу Поста Веччиа. У семейства Ланте делла Ровере был один из самых шикарных особняков в Италии — знаменитая вилла Ланте в Баньяйе, неподалеку от Витербо. В этом доме, напоминавшем дворец, жили несколько поколений семей, однако в 50-х годах бабушка Домитиллы его продала.

К концу лета Марк был вынужден вернуться в Англию, чтобы начать изучать в Оксфорде философию, политологию и экономику. Его зачислили в колледж святой Екатерины, где когда-то пытался получить образование его знаменитый дед. Марк очень скучал по Домитилле и, похоже, долго задерживаться в Англии не собирался.

По мере того как дети Гейл взрослели и обзаводились семьями, начала налаживаться и жизнь Пола. В начале 80-х годов, через шесть лет после похищения, он все еще продолжал колоться и пить. В периоды ломки или похмелья он становился совершенно невыносимым и бросался на всех подряд. Как ни странно, но Мартина с ним не развелась и иногда, хотя и крайне редко, навещала Пола. Тот же был менее сентиментальным и подыскал себе новую невесту — шикарную итальянку из богатой итальянской семьи. Ее звали Эммануэла Стукки-Принетти.

Это знакомство подействовало на него благотворно. Он наконец решил заняться делом, и именно тем, о чем давно мечтал, — кинобизнесом. С 1978 года он начал работать в качестве ассистента известного кинорежиссера Джона Шлезингера, а затем ему предложил роль один из старых приятелей Мартины режиссер-авангардист Вим Вендерс.

Первые фильмы Вендерса с их сложными сценариями, затрагивающими тему человеческого отчуждения и тяги к перемене мест, были удивительно созвучны взглядам Пола. Он легко отождествлял себя с героями Вендерса и прекрасно исполнял эпизодические роли. Заметив это, Вендерс предложил ему главную роль в фильме «Положение вещей». Это произошло в 1981 году.

Пол этим очень гордился и начал меняться на глазах. Несколько лет назад, мечтая вызвать восхищение своего отца, он страстно желал стать значительной фигурой в молодежной поп-культуре. Но это ему не удалось. Не помогли ни жизнь среди хиппи, ни попытки завоевать расположение идеологов движения битников. Теперь он неожиданно оказался близок к тому, чтобы добиться успеха в авангардистском кино. Вендерс был очень доволен первыми съемками, которые проходили в Португалии. Остальная часть фильма снималась в Париже, и Пол был очень рад снова побывать во Франции. Вместе с ним туда отправилась и Эммануэла, и он был счастлив вдвойне. Ему казалось, что новое чувство было намного сильнее, чем его юношеская любовь к Мартине. Съемки занимали почти все его время, и для того, чтобы быть в форме, он почти отказался от наркотиков, хотя рюмка бурбона влекла его с той же силой и расстаться с нею он был пока не в силах.

В марте он вернулся со своей очаровательной темноволосой подругой в Лос-Анджелес. Финальные сцены фильма Вендерс решил отснять на съемочной площадке своего родного Голливуда. Пол с Эммунуэлой остановились у друзей. Он был счастлив снова оказаться в Лос-Анджелесе. Но вскоре ему пришлось несладко.

Работа в Голливуде изматывала до предела, и, выпив для расслабления вечером, утром он просыпался совершенно разбитым. Нужно было выбирать: кинематограф или выпивка, и он решил не притрагиваться к рюмке. Резкий отказ от спиртного стал сильнейшим стрессом для нервной системы Пола, и воздержание превратилось в настоящую пытку. Он обратился к врачам, и те прописали ему набор лекарств убойной силы, включающий снотворное — метадон и транквилизаторы — плацидил, валиум и далман.

Однако все эти пилюли не помогали, и Пол по-прежнему просыпался с восходом солнца и уснуть уже не мог. Эммануэла уже успела к этому привыкнуть, и когда утром 5 апреля 1981 года она не смогла его разбудить даже в девять часов, то не на шутку встревожилась. Пол был необычно вялым и его дыхание было очень слабым, и Эммануэла вызвала «скорую помощь».

Сначала врачи клиники, куда привезли Пола, решили, что во всем виноваты наркотики или спиртное. Но, как выяснилось позже, причина была иной — у него отказала печень. Уже пораженная алкоголем, она не выдержала коктейля решительных эскулапов. В результате в мозг перестал поступать кислород, и к тому времени, как «скорая» доставила парня в клинику, он уже был в глубокой коме.

Ожидая машину «скорой помощи», Эммануэла успела позвонить Гейл, которая в то время гостила у своих друзей в Санта-Барбаре. Через полтора часа взволнованная мать уже была в клинике. Пола перевели в отделение реанимации и подключили к аппарату искусственного кровоснабжения мозга. Все симптомы указывали на то, что из-за дефицита кислорода у него были повреждены области мозга. Насколько обширным было это повреждение, врачи сказать пока не могли. Когда Гейл спросила их, чем она может помочь сыну, ей ответили: «Ждать его возвращения». И жизнь Гейл снова превратилась в мучительное ожидание.

Все попытки привести его в сознание оказались безуспешными. Он ни на что не реагировал. Через несколько дней появилась новая причина для беспокойства.

На рентгенограмме мозга Пола были четко видны следы жидкости. Юноше грозил отек мозга. Чтобы спасти ему жизнь, врачи пошли на риск, решив использовать недавно разработанный метод глубокого погружения, который в клинической практике еще не применялся. Этот метод заключался в том, что пациента с помощью специальных препаратов переводили в состояние еще более глубокой комы, или, на жаргоне медиков, в состояние «зимней спячки», чтобы затем постепенно вернуть его в исходное состояние.

Трое суток глубокого погружения позволили остановить развитие отека мозга, но теперь предстояло вернуть парня из состояния комы.

Как это сделать, врачи в те годы не представляли. Можно было попробовать чжэнь-цзю-терапию, но Гейл не согласилась. «Неужели вы не понимаете, что он жив и просто уснул глубоким-глубоким сном, — восклицала в отчаянии мать. — Вы можете исколоть его тело тысячами игл и терзать его плоть прижиганиями, но он не откликнется. Тут нужно нечто совершенно иное. Вспомните сказку о спящей красавице!» Врачи развели руками и заявили, что не видят другого выхода, кроме ожидания, пока сознание не вернется к нему само.

После этого Гейл поняла, что спасать сына, как и в случае похищения, придется ей самой.

Не имея никакого представления о том, что такое кома, она бросилась в книжный магазин лос-анджелесского университета и скупила в нем все книги и журналы, в которых упоминалось о коме. Их оказалось немного. Лихорадочно перелистывая страницы, она наконец обнаружила в одном из медицинских журналов то, что искала, — статью о способе поддержания активности мозга у пациентов, оказавшихся в коме.

Авторы статьи предлагали множество методов: непрерывные беседы с пациентом, чтение вслух его любимых книг, проигрывание его любимых мелодий. Авторы считали, что, несмотря на отсутствие сознания, мозг пациента функционирует и он слышит все, что происходит вокруг него. Если же изолировать пациента от внешних звуков, то его мозг может атрофироваться и он, даже придя в сознание, превратится из «гомо сапиенс» в безмолвную и ни на что не реагирующую живую плоть.

Кроме этой статьи, Гейл больше ничего существенного не нашла. И неудивительно. Методы лечения комы стали интенсивно развиваться лишь с конца 1981 года, а несчастье с Полом произошло весной, когда эта ужасная болезнь была не менее загадочной, чем ныне СПИД.

Гейл схватила журнал и помчалась в клинику. Однако врачи отнеслись к статье скептически. Но в Гейл она вселила надежду и, что самое важное, предоставляла ей и ее семье возможность хоть чем-нибудь помочь Полу. Тогда она еще не знала, что через десяток лет такие методы поддержания активности мозга станут распространенными во всем мире и помогут вернуть здоровье сотням, а возможно, и тысячам пациентов, оказавшихся в коме.

Гейл собрала семейный совет, на котором было принято решение организовать круглосуточное бдение у постели Пола. «Он должен слышать, что мы рядом. При этом мы не должны сидеть молча, а читать вслух, разговаривать с ним и проигрывать его любимую музыку». Работа предстояла очень трудная, но все были полны решимости спасти Пола. К счастью, к ним в помощь вскоре явился еще один член семьи Гейл.

Нетрудно догадаться, что им был Марк. О том, что случилось с братом, он узнал, находясь в Оксфорде. Тогда он еще не знал, что, оставив университет, потеряет возможность получить степень магистра. Но жизнь любимого брата была для него ценнее любых дипломов, и он должен был быть в эти трудные минуты с семьей. 8 апреля, через три дня после внезапного несчастья с Полом, Марк был уже на борту авиалайнера, направлявшегося в Лос-Анджелес.

Марк выбрал для своего дежурства самые трудные часы — с полуночи до рассвета. Перед ним — с вечера до полуночи — у постели Пола оставалась его мать. Днем разговаривать с братом и читать ему книги должны были Ариадна и Эйлин. Вскоре к ним присоединилась и Мартина. Несмотря на неудавшуюся семейную жизнь, она настояла на том, что рядом с Полом должна быть не Эммануэла, а его законная жена, каковой она все еще являлась. Волевая Мартина добилась своего, и обиженная Эммануэла была вынуждена уступить.

Все шло по сценарию, разработанному Гейл. У постели Пола постоянно звучала чья-то речь, слышалась музыка или выразительное чтение. Так проходили день за днем, но каких-либо сдвигов к лучшему не наблюдалось.

«Сначала, глядя на неподвижного, чуть дышащего Пола, нам было невероятно трудно читать или разговаривать. Но вскоре мы привыкли и стали беседовать и шутить с ним как будто ничего не случилось». Пытаясь казаться веселой, Гейл рассказывала сыну забавные случаи из его детства, но глаза ее были полны слез. Эйлин и Ариадна включали для него записи его любимых мелодий, а Марк с упоением читал ему комедии Шекспира и стихи Байрона. Так продолжалось долгие пять недель, и все это время Пол оставался неподвижным и безмолвным, словно мумия.

Еще одна проблема заключалась в том, что никто из врачей не мог определить, в какой степени поврежден его мозг и как это скажется на его психике после выхода из комы. Но все это было еще впереди, а пока медики, да и семья Пола, были уверены лишь в одном — в том, что чем дольше он будет оставаться без сознания, тем меньше у него шансов на возвращение к нормальной жизни.

По мнению врачей, должна была существовать какая-то критическая точка, за которой все надежды на выздоровление начинали стремительно падать, и к этой точке Пол был уже совсем близок.

Гейл эти рассуждения не принимала и была уверена в том, что ее сын обязательно вырвется из объятий комы. 14 мая, через шесть недель после того, как Пол оказался в коме, впервые блеснул лучик надежды.

Дежуривший ночью Марк устал от своих монологов и решил поставить для Пола его любимую классическую вещь — «Прогулку Валькирии» Вагнера. Романтичная и возвышенная музыка великого композитора взорвала ночную тишину палаты, и Марк застыл от изумления: по щекам брата медленно катились две крошечные слезинки. Он плакал.

Марк позвал дежурного врача, но тот быстро погасил бурные эмоции юноши, заметив, что такое случалось и с другими жертвами комы. Объяснил он это довольно просто. В глаза Пола могли попасть мелкие частички пыли, которые вызвали раздражение слизистой, что и стало причиной появления слез.

Тем не менее Марка это объяснение не убедило. Они с матерью продолжали верить в то, что Пол заплакал, услыхав любимую мелодию. Однако в последующие дни ничего особенного не произошло, и вполне возможно, что версия врача была недалека от истины.

Часы у постели Пола тянулись бесконечно долго, и Гейл просто валилась с ног от усталости, хотя на самом деле причиной этого было не столько ее дежурство, сколько длительное нервное напряжение. В один из дней к Гейл пришла мысль расширить круг лиц, общавшихся с Полом. Она пригласила в клинику его старых приятелей, и один из них начал вспоминать Полу об их шалостях и проделках в школе.

Одна из историй была столь забавной, что заставила улыбнуться даже замученную Гейл. Неожиданно все как по команде замерли. От изголовья Пола доносились какие-то невнятные звуки. Взглянув на лицо сына, Гейл с изумлением увидела на нем некое подобие улыбки. Ошибки быть не могло. Пол беззвучно смеялся.

Это было первым симптомом того, что он начинает выходить из комы. Гейл от радости зарыдала и почувствовала какую-то удивительную слабость. Ее ноги стали ватными, и она чуть было не рухнула у постели сына. Его друзья ее поддержали и срочно позвали врача, но уже не к Полу, а к его матери. Однако, когда врач пришел в палату, Гейл уже овладела собой и глазами, полными счастья и любви, смотрела на сына. С этого момента кома начала постепенно выпускать Пола из своих цепких объятий. Врачи называют этот процесс «возвращением» или «просветлением». Проходил он необычайно медленно, но ускорить его мог лишь Всевышний.

После того как Пол полностью пришел в сознание, врачи наконец смогли оценить последствия комы. Они оказались более катастрофичными, чем кто-либо предполагал. Все внутренние органы работали нормально и тактильные реакции восстановились, но все мышцы Пола ниже шейных позвонков были парализованы. У него сохранилось лишь периферическое зрение, а это мало чем отличалось от полной слепоты. Его речь была достаточно громкой, но очень невнятной. Но самым гнусным издевательством судьбы над несчастным парнем стало то, что, несмотря на все эти ужасные последствия, его мозг был в полном порядке и мог осознать случившееся со всей ясностью.

Врачи отнеслись к Гейл с искренним сочувствием и пытались как-то скрасить безрадостную перспективу ее сына на будущее. Но она это почувствовала и потребовала, чтобы они сказали ей всю правду. А правда эта оказалась ужасно жестокой: ее сын должен был провести всю оставшуюся жизнь прикованным к постели.

Гейл была потрясена, и от нервного шока ее спасло лишь ощущение неимоверной усталости от эмоционального напряжения последних полутора месяцев. Ей казалось, что все это происходит не в действительности, а в каком-то кошмарном сне. Марк, видя состояние матери, отвез ее домой и уложил в постель. Через несколько минут ее уставший мозг включил систему защиты, и она погрузилась в глубокий сон.

Проспав более двенадцати часов, Гейл проснулась и смогла уже более трезво оценить ситуацию и подумать о том, что предпринять для спасения Пола. Она вспомнила, как не теряла надежды во время его похищения, и твердо решила держаться до конца и сейчас.

Врачи настаивали, чтобы Пол остался в клинике, где ему будет обеспечен надлежащий уход и контроль за состоянием его здоровья. Вылечить они его не обещали, и Гейл заявила, что оставлять сына на произвол судьбы в руках пусть квалифицированных, но чужих ему людей не намерена. Ради его выздоровления она была готова пожертвовать не только личной жизнью, но и жизнью вообще. Пусть ее считают безрассудной, но она не могла не выполнить свой святой материнский долг.

— Пусть это риск, как утверждаете вы, — сказала она врачам, — но я готова на него пойти.

И если в этот момент у нее и возникли какие-либо сомнения, то их тут же неожиданно развеял сам Пол. Услыхав голос матери, он заплакал и с невероятным усилием тихо, но четко прошептал:

— Домой!

Затем, опасаясь, что мать его не расслышала, повторил громче, но уже более невнятно:

— Домой, домой!

Начался очередной долгий и мучительный этап борьбы матери за спасение сына. Рядом с особняком Гейл в Брентвуде был небольшой одноэтажный домик для гостей, который Гейл вскоре превратила в частную клинику для единственного пациента — ее Пола. Она сняла со счета в банке почти все свои деньги и закупила современное медицинское оборудование и все остальное, что должно было иметься в настоящей клинике.

Ее личная жизнь, как и предупреждали врачи, превратилась в жизнь сиделки и медсестры. Она ухаживала за сыном с утра до вечера и к ночи падала без сил на кровать, чтобы проснуться утром и начать все сначала. Возлюбленная Пола Эммануэла к такому самопожертвованию готова не была. Она послушалась своих родителей, которые легко убедили ее в том, что оставаться невестой безнадежного инвалида совершенно глупо, и вернулась в Италию. Любовь Мартины оказалась намного сильнее, и она, забрав детей — Анну и Балтазара, переехала в особняк Гейл. Малыши не могли понять, что случилось с Полом, и забавлялись с ним, как и раньше, — бесцеремонно забирались к нему в постель, щекотали за пятки и дергали за единственное ухо, а Анна плела из его длинных волос множество смешных косичек.

К счастью, Гейл вскоре удалось наконец нанять опытных медсестер, которые в любой момент могли оказать помощь ее сыну. Кроме того, ей удалось завербовать нескольких весьма известных в Калифорнии врачей и опытных физиотерапевтов. Все это потребовало немалых денег, но поскольку в семействе Гетти недостатка в них не было, то Гейл решила, что легко найдет средства для лечения внука Большого Пола. Однако, как и в период похищения сына, жестоко ошиблась. Найти деньги оказалось не так просто.

Глава девятнадцатая Выздоровление

После того как Гейл забрала сына из клиники, ее расходы резко возросли, и если бы не финансовая помощь со стороны дядюшки Пола — Гордона, то ее семья могла бы вообще остаться без средств к существованию. Гордон помогал Гейл не впервые. Именно он купил дом в Брентвуде, в котором сейчас жили Гейл и ее дети. Однако продолжать пользоваться его добротой Гейл посчитала безнравственным, поскольку его брат и отец ее сына был богат так же, как и Гордон. Гейл выслала бывшему супругу несколько счетов, но они вернулись к ней неоплаченными. Она решила, что это какое-то недоразумение, и позвонила Полу, но тот категорически заявил, что платить за лечение сына не намерен.

Расстроенная Гейл попыталась убедить жестокого отца с помощью своего адвоката, но тот, как и она, получил отказ. Гейл не хотела обращаться в суд и предавать недостойный поступок Пола огласке, но все ее переговоры с ним оказались безуспешными, и она все же обратилась с иском в суд.

В отличие от Гейл, Пола его репутация совершенно не волновала, и когда в ноябре 1981 года лос-анджелесский суд рассматривал исковое заявление Гейл, адвокат Пола заявил, что ответчик платить за лечение сына не намерен. Сумма, которую требовала от Пола Гейл, была в масштабах Гетти совершенно незначительной — всего 25 тысяч долларов в месяц, и судья не сдержался и раздраженно выпалил: «Судебные издержки обойдутся мистеру Гетти намного дороже, чем исполнение своего отцовского долга. Неужели ему не стыдно?»

Близкий друг Гетти-младшего — Билл Ньюсом — назвал его поведение «весьма странным», поскольку «книги из библиотеки Пола стоили во много раз больше, чем требовалось для ухода за его сыном в течение целого десятилетия».

Однако позицию Пола можно было легко объяснить. Когда его сын оказался в коме, жизнь отца снова вступила в черную полосу. Виктория увлеклась молодым бизнесменом из Саудовской Аравии Мохаммедом Алатасом и во второй раз ушла от Пола. Алатас сделал ей предложение выйти за него замуж, и Виктория тут же согласилась, прекрасно зная, что от Пола она этого не дождется.

Пол был ужасно расстроен и, чтобы избавить себя от стресса, прибег к испытанному средству — героину и спиртному. В результате у него стали проявляться признаки шизофрении. Ему стало казаться, что все его родные плетут за его спиной какие-то гнусные интриги и хотят выманить из него деньги. Поэтому, отказавшись платить за лечение сына, он руководствовался вовсе не скупостью, которая была присуща его отцу, а уверенностью в том, что Гейл спекулирует на его чувствах к сыну, чтобы выманить у него деньги. Чтобы еще больше оправдать свою позицию, он начал убеждать себя в том, что его сын Пол на самом деле здоров и все разговоры о коме — сплошной обман.

Для подтверждения этой версии, сразу после суда в Лос-Анджелесе, он попросил своего адвоката Вэнни Тревеса снова вылететь туда и побеседовать с самим Полом. Как выглядела эта беседа, догадаться нетрудно, и Тревес, вернувшись в Лондон, подтвердил все слова Гейл и заключение врачей, которым его клиент упорно отказывался верить.

Рассказ адвоката о состоянии Пола отца встревожил. Тревеса он знал уже давно и верил ему как себе. Поэтому в тот же день отправил Гейл чек на требуемую для лечения сына сумму.

Однако все случившееся не осталось для Пола-младшего безнаказанным. Своим поступком он восстановил против себя не только Гейл и детей, но и остальных членов семейства Гетти. Пол это почувствовал по отношению к нему его сына Марка, который всегда любил отца больше остальных. В результате к комплексу вины за смерть Талиты добавился комплекс вины перед старшим сыном, и Гетти-младший стал еще отчаяннее травить себя наркотиками и алкоголем.

Год назад в одном из парижских букинистических магазинов Гордону удалось найти первое издание сборника поэм знаменитой американской поэтессы-мистика Эмили Дикинсон, жившей в середине XIX века. Эти поэмы вдохновили его на создание песенного цикла, и он снова вернулся к старому увлечению — начал сочинять музыку. Свое сочинение Гордон назвал «Белый выбор» — по названию одной из поэм поэтессы, и с этого момента, по его мнению, и началась его по-настоящему счастливая жизнь.

Гордон был с детства очень честолюбив, а теперь его амбиции возросли еще больше. Как-то он заметил, что «память о талантливых композиторах остается в веках, в то время как об удачливых бизнесменах забывают уже в следующем поколении». Отбросив ложную скромность, он часто повторял, что хотел бы добиться того, чтобы его как композитора ставили в один ряд с такими музыкальными гениями, как Бах, Бетховен, Шуберт, Вагнер, Малер и Брамс. Энн иногда упрекала его в излишней самонадеянности, на что Гордон с улыбкой отвечал: «Может, ты и права, дорогая, но я не могу отказать себе в удовольствии быть самонадеянным. Это чертовски приятно!»

Контраст между счастливым и уверенным в себе Гордоном и несчастным, подавленным Полом был разителен. Гордона любили и уважали все Гетти и даже обиженный своим отцом Рональд. К его же брату Полу большинство Гетти относились с непониманием и жалостью, а после последних событий — даже с презрением. Пол общался с родственниками редко, но этого он не заметить не мог. В результате в его душе стала расти черная зависть к Гордону и его счастью. Пол считал, что все к нему относятся несправедливо и что брат каждым своим поступком стремится еще больше расположить к себе всех Гетти.

Что касается Гордона, то тот об этих чувствах Пола даже не догадывался и разговаривал с ним так, как всегда, — открыто и дружелюбно. Единственным, что их пока объединяло, была опера, которой оба увлекались еще с юных лет. Об этом свидетельствует фрагмент одного из их телефонных разговоров. Когда речь зашла о великих оперных певцах, Гордон заметил:

— Доминго превзошел в «Ла Скала» самого себя.

— Может, ты и прав, но с Паваротти ему все равно не сравниться, — ответил Пол.

Прошел год, и состояние здоровья юного Пола немного улучшилось, хотя заметить это удавалось лишь тем, кто видел его ежедневно.

Все, кто его окружал, стали замечать, что приступы депрессии стали проявляться все реже и реже и на его лице появилось выражение решимости преодолеть свой тяжкий недуг. Этот прогресс в настроении парня был бы невозможен без медицинского персонала и оборудования, купленного Гейл на деньги Гетти. Однако сама она была убеждена в том, что всего этого недостаточно, и для того, чтобы вылечиться, Полу необходимо проникнуться верой в свое исцеление и отбросить все мучившие его сомнения и опасения. В отличие от похищения, когда сам он ничего изменить не мог, сейчас очень многое зависело от него самого.

Прошло еще несколько месяцев, и он расстался с опостылевшей ему кроватью и пересел в инвалидное кресло.

В один из дней он попросил мать свозить его в музей деда в Малибу, но, чтобы не привлекать внимания публики, сделать это в тот день, когда музей закрыт для посетителей. Гейл, услыхав просьбу сына, немного растерялась, поскольку тот почти ничего не видел, но согласилась. Вместе с Гейл и Полом в музей отправились Ариадна и Эйлин. Старшая из сестер взяла на себя роль экскурсовода и, толкая впереди себя кресло с Полом, с увлечением описывала брату сюжеты развешанных на стенах полотен.

По утрам Пола отвозили к бассейну за домиком для гостей. Там его ждали физиотерапевтические процедуры, которые он не любил, но терпеливо переносил. Постепенно к деятельности возвращались все новые и новые мышцы, однако проблемы с речью не исчезали. Нарушение функций мозга, отвечающих за деятельность речевого аппарата, привело к так называемой афонии — неспособности четко и правильно произносить согласные звуки. (В 1983 году Гейл отправится с Полом в Нью-Йорк, в знаменитый институт Раска, специализировавшийся в разработке методов устранения дефектов и восстановления речи и слуха. После усилий, предпринятых медиками института, речь Пола начала постепенно, хотя и очень медленно, улучшаться.)

Пол очень страдал из-за того, что не мог читать, и Гейл попросила нескольких его друзей почитать ему вслух. Не покидала его и Мартина. Ее верность и любовь, вместе с забавными играми Анны и Балтазара, придавали ему новые силы для борьбы с недугом.

Но больше всех Полу была нужна его мать — мужественная и бесконечно преданная сыну Гейл.

Один из кумиров молодежи пятидесятых — Тимоти Лири, навестив Пола, сказал: «Его сила воли подобна Ниагарскому водопаду и способна сотворить любое чудо».

В 1982 году в семье Гейл состоялась еще одна свадьба.

Перед самым Рождеством Марк женился на Домитилле Хардинг. Их брак был заключен в базилике святых апостолов в Риме. В результате третье поколение Гетти связало свою жизнь с Вечным городом. Необычайно пышная свадебная церемония не только укрепила связи династии Гетти с Италией, но и связала эту династию с историей этой страны. В базилике святых апостолов, как и в соборах святого Петра и святого Павла, покоились мощи нескольких пап и множества кардиналов из знатных итальянских фамилий — Риарио и делла Ровере. Все они были предками невесты.

Марк успел помириться с отцом, однако на свадьбу сына тот явиться не смог. Он с трудом передвигался даже по дому, и поэтому о поездке в Рим не могло быть и речи. К свадебной церемонии готовились долго и тщательно, однако, как часто бывает в Риме, не обошлось без сюрпризов. Первой неожиданностью стало непоявление невесты к назначенному часу. Ее должен был доставить к церкви ее дед — прилетевший из Бостона Джон Хардинг. Но, будучи уже в преклонном возрасте, он все перепутал и поехал за внучкой не в ее римские апартаменты, а в летний домик семьи на берегу моря недалеко от Фрегены. Не застав ее там, он сообразил, что ошибся, и отправился в Рим, доставив наконец разволновавшуюся невесту в церковь, где ее уже два часа ждали встревоженные жених и собравшиеся.

Невеста выглядела сногсшибательно и не сконфузилась, но тут неожиданно обнаружилось, что куда-то исчезла тетка жениха — Энн Гетти. Искать ее уже не было времени, и свадебную церемонию пришлось начать без нее.

Когда Марк с Домитиллой объявили, что намерены сочетаться браком в Риме, дядя жениха — Гордон начал их отговаривать. Помня о похищении Пола, он не хотел рисковать сыновьями, и когда жених с невестой сказали, что все уже решено, заявил, что его семья в Рим не поедет. Однако Энн, которая была не столь осторожна и рассудительна, как супруг, решила поехать на свадьбу племянника одна. В Европе она бывала довольно часто и ничего опасного для себя в очередной поездке туда не видела. Ничего не сказав Гордону, она вылетела в Рим.

Энн остановилась в отеле «Эксельсиор» на Виа Венето. Отвезти ее в церковь ей пообещал Билл Ньюсом, однако к назначенному часу он не явился, и Энн решила отправиться в церковь на такси. На ее беду, шофер такси совершенно не понимал по-английски, а знание Энн итальянского ограничивалось лишь фразами «Добрый день», «Спасибо» и «До свидания». Однако ужаснее всего было то, что она не могла вспомнить название церкви. Шофер такси возил расстроенную Энн по Риму почти три часа и тем самым предоставил ей возможность увидеть все Божьи храмы Вечного города.

Позже выяснилось, что Билл Ньюсом в отель все же явился, но немного опоздал. Не застав Энн в отеле, он очень встревожился и, не дождавшись конца брачной церемонии, отправился на ее розыски, рисуя в своем богатом воображении ужасные сцены похищения Энн мафией. Похоже, что Гордон был прав, подумал Билл, что отказался ехать с сыновьями в Рим, и Энн не следовало приезжать сюда одной.

Поиски церкви оказались безрезультатными, и таксист доставил Энн к ее отелю, в котором она застала гостей, уже вернувшихся с торжества. Все смотрели на нее с ужасом, как на привидение, поскольку Билл успел всех убедить, что ее похитила мафия. Однако когда началось бурное веселье, то о случившемся с невестой и с Энн уже никто не вспоминал. На следующий день Энн вылетела обратно в Сан-Франциско.

Марк и Домитилла решили провести свой медовый месяц в Швейцарии. Элизабет Тейлор, восхищенная мужеством и материнскими чувствами Гейл, пригласила ее с детьми отпраздновать Рождество вместе с ней, на ее вилле в Швейцарских Альпах. Туда же она пригласила и новобрачных. Рождество отметили великолепно. Горный воздух и покрытые снежными шапками вершины заставили всех забыть об опасности киднэпинга. Празднество удалось на славу, несмотря на эксцентричность и непредсказуемость очаровательной хозяйки, и, в отличие от свадьбы в Риме, никаких неожиданностей не произошло.

Глава двадцатая Гордон-миротворец

Гордон нашел себя в жизни довольно поздно — после сорока лет. Именно тогда он начал реализовывать скрытые в нем способности — композитора, поэта и бизнесмена.

В отличие от других членов семьи, он никогда не отличался ни одержимостью, ни прагматизмом. Он обожал свой огромный особняк на Пасифик-Хейтс, всегда был преданным и любящим отцом и мужем и любил деньги лишь потому, что благодаря им он мог наслаждаться свободой от множества мелких, не заслуживающих внимания проблем.

Он уверял, однако, что не будь у него миллионов, он жил бы точно так же. Разъезжал бы в таком же автомобиле, смотрел бы те же телепрограммы и те же фильмы. «Возможно, что я стал бы не композитором, а преподавателем литературы в каком-нибудь колледже, но все равно был бы счастлив».

Похоже, что, говоря так, он не лицемерил, поскольку относился серьезно ко всему, кроме денег. Реакция музыкальных критиков на его песенный цикл была разнородной, однако Гордона это не взволновало, и он сказал по этому поводу: «Моя философия заключается в том, что мнения и взгляды должны отличаться. Это помогает понять как свои ошибки, так и самого себя. Всегда найдется парень, вкусы которого совпадают с моими, но прислушиваться к мнению только своих единомышленников я считаю признаком тупости». Гордон был совершенно прав, однако ему не мешало бы заинтересоваться и тем, как тот факт, что он мультимиллионер, повлиял на мнение критиков.

Один из известных ирландских поэтов Симус Хини, прочитав одну из изящных романтичных поэм Гордона, сказал как-то Биллу Ньюсому: «Я бы назвал Гордона Гетти лучшим среди поэтов-миллионеров». То же самое говорили композиторы о его музыке, а экономисты — об экономических теориях. Особый интерес вызывали последние, поскольку их автор носил фамилию Гетти.

Кроме грамзаписей, коллекция которых была одной из самых богатых в Америке, он больше ничего не коллекционировал. Три картины Дега, изображавшие жизнь балерин, висевшие в спальне, и изящная старинная мебель в гостиной были приобретены не Гордоном, а его супругой. Она обожала ювелирные изделия, старинную мебель и полотна импрессионистов. Гордон же предпочитал всему этому свои оригинальные идеи и часто напоминал старого рассеянного профессора каких-нибудь мудреных наук. Если бы у Гордона спросили о названиях тех трех полотен Дега, за которые его жена заплатила несколько миллионов, то он наверняка бы посоветовал спросить об этом у Энн.

Однако события последующих нескольких месяцев показали, что Гордон оказался достойным носить имя своего отца и как бизнесмен. Все, кто рассчитывал на его наивность и отсутствие у него деловой хватки и расчетливости, жестоко просчитались.

Вскоре у Гордона возникли трения с советом директоров «Гетти Ойл».

За несколько месяцев до этого скончался всемогущий Лансинг Хейс, и Гордон остался единственным главным доверительным лицом трастового фонда Сары Гетти. Поскольку этот фонд владел 40 процентами капитала «Гетти Ойл», то Хейсу после смерти Пола Гетти удавалось держать все руководство этой компании в своем кулаке. Он не скрывал своего недовольства президентом «Гетти Ойл» Сидом Петерсеном, и теперь, когда Хейса не стало, тот вздохнул с облегчением и почувствовал себя полноправным хозяином «Гетти Ойл».

Гордона Петерсен упорно не замечал и обращался с ним довольно высокомерно и даже бестактно. А зря. Ведь после смерти Хейса именно Гордон остался единственным доверительным лицом фонда. Теперь в его распоряжении был огромный семейный капитал, и это наполнило его чувством ответственности за судьбу фонда. Для начала Гордон решил уточнить, в каком состоянии находится компания, в которую вложена львиная доля капитала фонда. Петерсен, подобно многим, считал Гордона наивным простачком и решил, что сможет отделаться от него общими фразами. Но Гордон вцепился в него как клещ и потребовал объяснить, почему дивиденды акций фонда упали до рекордно низкого уровня — 50 долларов с акции. Петерсен посмотрел на него немигающим злобным взглядом и процедил что-то невнятное.

Не добившись ответа от Петерсена, Гордон направился в Нью-Йорк, чтобы уточнить у банкиров на Уолл-стрит, не занижена ли стоимость акций «Гетти Ойл» по сравнению с акциями ее конкурентов, и если так, то попросить совета, что ему предпринять, чтобы выправить положение.

Задав этот вопрос таким финансовым стервятникам, как Айвен Бокси и Бун Пикенс, Гордон действительно поступил наивно и очень опрометчиво, поскольку вложил в их уши информацию о том, что «Гетти Ойл» в критическом положении. О визите Гордона на Уолл-стрит узнал и Петерсен. Раздраженный излишней активностью Гордона, он решил охладить его пыл.

Вместе с советом директоров компании «Гетти Ойл» Петерсен начал активные действия по дискредитации Гордона. Цель оппонентов последнего была проста — убедить членов семейства Гетти в некомпетентности Гордона и уговорить их обратиться в суд с тем, чтобы тот передал контроль за семейным капиталом Гетти крупнейшему американскому банку «Банк оф Америка». Это дало бы Петерсену возможность удержаться в кресле президента «Гетти Ойл» и продолжить темные махинации с акциями компании.

Заговорщики, однако, явно недооценили Гордона и переоценили свои возможности. Для начала они решили обработать Марка. Предложение подписать петицию о передаче контроля над семейным фондом банку его удивило, и в октябре 1983 года он вылетел в Сан-Франциско, чтобы выяснить, что происходит, непосредственно у своего дядюшки. Сообщение Марка насторожило Гордона, и он понял, что против него готовится заговор. Тем временем Петерсен, не добившись ничего от Марка, начал уламывать брата Гордона — Пола-младшего и наконец убедил того подать петицию в суд от имени его пятнадцатилетнего сына Тары. Однако Гордон уже был к этому готов.

Подобный маневр Петерсена был довольно циничным, поскольку он прекрасно знал, что Пол не поддерживал с сыном никаких отношений и судьба Тары была ему совершенно безразлична. Сообщники Петерсена посчитали его контакты с Полом-младшим бесперспективной и даже глупой затеей.

Обеспокоенный интригами «Гетти Ойл», Гордон вскоре пустил это оружие в ход. Его преимущество над противником заключалось в том, что его отец оставил большую часть своего акционерного капитала музею в Малибу, и теперь попечитель музея — Гарольд Уильямс держал в руках 12 процентов акций «Гетти Ойл».

До последнего момента тот держался в стороне от происходящих событий, однако Гордону ничего не стоило убедить его в том, что помощь ему в борьбе с руководством «Гетти Ойл» отвечает финансовым интересам музея. Таким образом, владея контрольным пакетом акций «Гетти Ойл», включавшим 52 процента всех акций компании, Гордон вместе с Уильямсом уже могли разогнать совет директоров «Гетти Ойл» и избавиться от коварного Петерсена. Медлить с этим они не стали, и вскоре судьба «Гетти Ойл» была решена.

Желающих завладеть «Гетти Ойл» долго искать не пришлось. Первой откликнулась начинавшая входить в силу компания «Пеннцойл», предложив за каждую из акций «Гетти Ойл» по 110 долларов наличными. Это предложение Гордона устраивало, однако оформление сделки пришлось отложить из-за того, что его вызвали в суд. Там его ознакомили с исковым заявлением одной из «Джорджетт» (так в семействе Гетти окрестили дочерей Джорджа) — Клер. Она набросилась на Гордона за то, что он самовольно решил разрушить компанию, созданную ее дедом. Когда Гордон попытался ей объяснить, что все вырученные от продажи «Гетти Ойл» деньги пойдут в семейный фонд, она спросила:

— Но для чего, дядя Гордон, увеличивать капитал фонда, составляющий почти два миллиарда долларов? Разве этого для всех нас недостаточно?

— Твой вопрос, Клер, вполне логичный, — заметил Гордон, теребя свои кудряшки на макушке, и продолжил: — Но я исполняю волю твоего деда и своего отца, поручившего мне заботиться об умножении капитала и прибылей фонда.

Клер этот ответ не удовлетворил, и она настояла на том, чтобы ее адвокаты выяснили, законна ли сделка Гордона с «Пеннцойл Компани». Пока шли все эти выяснения, Гордону подвернулся другой покупатель — нефтяной гигант «Тексако», предложивший еще больше — по 125 долларов за акцию «Гетти Ойл». В январе 1984 года Гордон, выступая от имени трастового фонда, принял предложение «Тексако», и сделка была оформлена официально. В результате семейный капитал моментально удвоился и стал равен четырем миллиардам.

Но это был еще не конец. В происходящее вмешались дети Рональда, заявившие, что цена, предложенная «Тексако», недостаточно высокая. Гордон, чтобы избежать очередных прений в суде, договорился с руководством «Тексако» об увеличении предложенной ими цены до 128 долларов за акцию. Пойдя на это, представители «Тексако» категорически заявили, что больше никаких уступок с их стороны не будет.

От этой сделки выиграл лишь трастовый фонд Сары Гетти. Остальным она принесла лишь убытки и массу проблем. Компания «Гетти Ойл», поглощенная «Тексако», потеряла свое лицо и была вынуждена уволить 20 тысяч своих служащих. Что касается «Тексако», то ее руководство быстро сообразило, что доставшийся ей лакомый кусок столь огромен, что она не сможет его переварить, и уступила его «Пеннцойл Компани», потеряв на этом почти сто миллионов долларов. Сама же «Пеннцойл», отдав за «Гетти Ойл» почти весь свой капитал, справиться с ее управлением не смогла и вскоре разорилась.

В семействе Гетти содеянное Гордоном большой радости не вызвало. Рональд решил воспользоваться моментом и вновь попытался восстановить справедливость. Он подал прошение в суд, с тем чтобы его уравняли в правах с его сводными братьями, но ничего не добился. Лос-анджелесский судья Джулиус Тайтл отнесся к нему с пониманием и сочувствием, но в своем решении был вынужден признать, что «никаких доказательств того, что отец Рональда намеревался уравнять его в правах с остальными сыновьями, суду обнаружить не удалось».

Затем в суд обратились дочери Джорджа Анна, Клер и Каролина. Они дружно обвиняли своего дядюшку за то, что тот сделал с «Гетти Ойл», и требовали, чтобы он уплатил все налоги, связанные с продажей, не из прибылей фонда, а из собственного кармана. Что касается Петерсена, то тот, лишившись президентских полномочий, стал еще отчаяннее размахивать петицией, подписанной от имени Тары, и требовать назначения еще одного доверительного лица трастового фонда Сары Гетти, совершенно забыв о том, что после драки кулаками не машут. Тем не менее, несмотря на всплеск эмоций членов семьи Гетти и их потрясение в связи со случившимся, они в конце концов были вынуждены смириться с тем, что главным доверительным лицом, наделенным правом контроля за семейным капиталом, остался несколько рассеянный то ли поэт, то ли композитор, то ли экономист — Гордон Гетти. Что касается самого капитала, то благодаря усилиям Гордона он увеличился более чем в два раза и превысил 4 миллиарда долларов.

Таким образом, в результате одной сделки Гордону удалось пополнить семейную копилку суммой, превышавшей ту, которую его отец копил всю свою долгую жизнь.

В тот год финансовый еженедельник «Форбес» объявил Гордона Гетти самым богатым американцем. Однако такое заключение было не совсем верным, поскольку Гордон не владел, а лишь контролировал семейный капитал и его доходы, как главного доверительного лица, не превышали 200 миллионов долларов в год.

Покончив с «Гетти Ойл», Гордон снова вернулся к своим любимым занятиям. Теперь он занялся сочинением оперы на сюжет шекспировского «Фальстафа». Заказ на эту оперу от лондонского театра «Глобус» он получил совсем недавно и с вдохновением отдался работе. Ему ужасно хотелось стать знаменитым композитором, а все остальное его волновало мало. Жизнь в Сан-Франциско его вполне устраивала. Однажды он заметил: «Личный шофер мне вовсе ни к чему, поскольку Сан-Франциско это не Нью-Йорк и я без особых трудностей доберусь до любого места и сам». В его шикарном кабинете, восхищавшем его друзей, имелось два компьютера со звуковыми колонками фирмы «Макинтош» и огромный рояль «Ямаха».

По калифорнийским законам Энн имела права на половину доходов супруга, но фактически она распоряжалась ими целиком. Однако миллионов Гордона было так много, что порой и она, с ее богатой фантазией, была озадачена тем, на что их еще потратить.

У супругов был свой личный «Боинг-727» с огромными инициалами Энн на хвосте. В его салоне была ванна и душ, которые привлекали Гордона больше, чем полеты. В этом авиалайнере Энн часто летала в Париж за элегантными шарфами от Гермеса, сумочками от Гуччи и модными туфлями от Феррагамо. Со временем всего этого стало так много, что хватило бы ее внукам и правнукам.

Энн с Гордоном не жалели денег и на благотворительные цели. На исследования по антропологии и охране окружающей среды, проводившиеся в университетах Калифорнии, они выделили 5 миллионов долларов.

Вскоре Энн занялась перестройкой особняка ее матери в Сакраменто-Вэлли. Свою старушку мать она очень любила, хотя иногда, в минуты раздражения, называла ее «старой отупевшей клячей». По замыслу Энн, дом матери должен был превратиться в шикарную виллу, похожую на те, что строили для себя тосканские герцоги в эпоху Возрождения. Старуха отнеслась к этой идее без особого энтузиазма и все время ворчала, считая, что Энн выбрасывает деньги на ветер. Дочь разозлилась и строительство прекратила, успев, однако, в него вложить более двух миллионов долларов.

Вскоре она решила покрасоваться на телеэкране, и когда тележурналистка Барбара Уолтерс высказала предположение, что большие деньги являются источником несчастий и страданий, Энн с очаровательной улыбкой сформулировала свое кредо: «Ничего подобного. Счастливыми могут быть как очень богатые, так и очень бедные, но стать счастливым, когда очень богат, намного легче».

Будучи женщиной решительной, Энн была намерена доказать это своей собственной жизнью. Славу она любила не меньше денег, но, став королевой Сан-Франциско, она на достигнутом не остановилась и пожелала покорить Нью-Йорк. С этой целью она склонила супруга к тому, чтобы купить просторные апартаменты на Пятой авеню Манхэттена. Вскоре у нее, как и у настоящей королевы, появились знатные вельможи-придворные, и среди них — Джерри Ципкин, известный своей дружбой и с семьей Рейганов, и греческий банкир и общественный деятель Александр Папамарку.

Именно этот грек и представил Энн настоящему, а точнее бывшему, королю Греции Константину. Того Энн просто очаровала, и когда она решила перейти в греческую православную веру, то король Константин изъявил желание быть ее крестным отцом. Тем не менее, несмотря на все эти «королевские» штучки, она оставалась в душе шаловливой и беспечной калифорнийской девчонкой из Уитленда. Чтобы избавиться от комплекса провинциальности, она развила бурную общественную деятельность: вошла в совет директоров «Сотбис» и «Ревлон» и стала попечителем музея «Метрополитен» и Нью-Йоркской публичной библиотеки. Но и этого ей было недостаточно. Она мечтала о том, чтобы ее считали самой умной и образованной женщиной Америки XX века.

Начиная с 70-х годов Гордон с супругой начали регулярно летать в Европу на крупные музыкальные фестивали в Зальцбурге, Венеции и Бонне. Особенно им запомнился Зальцбург. Именно там еще в 1972 году они познакомились с бароном Вайденфельдом из Челси, который очень скоро стал другом их семьи.

Джордж Вайденфельд был крупным издателем, но по внешности напоминал доброго сказочного волшебника. Он носил изящный, но старомодный костюм и никогда не расставался с тростью. Не менее волшебной была и его судьба, превратившая юношу из семьи австрийских евреев в английского барона. Этот титул он получил от британского премьера-лейбориста Гарольда Вильсона. Ныне Джордж возглавлял известное лондонское издательство «Вайденфельд энд Николсон». Узнав о сокровенной мечте Энн, он предложил ей стать издателем. По его мнению, это помогло бы ей осуществить ее мечту.

Предложение было неожиданное, но Энн решила согласиться, поскольку других вариантов у нее не было. Вайденфельд развернул бурную деятельность и вскоре узнал, что Барни Россет, издавший в свое время Генри Миллера и маркиза де Сада, собирается продать свою фирму всего за два миллиона долларов. Гейл тут же согласилась, хотя имена названных Джорджем авторов ей ни о чем не говорили. Читать она очень любила, но в последние годы ей было не до книг.

Купив издательство Россета, она получила возможность познакомиться с известными писателями, а через них и с другими выдающимися личностями. Первым ее изданием был роман Ньена Чена «Жизнь и смерть в Шанхае», который вскоре стал в Америке бестселлером.

Эта деятельность Энн была выгодна и Вайденфельду. Он уговорил ее стать партнером его издательства и оказать финансовую помощь новому филиалу в Нью-Йорке.

Джордж часто прилетал в Нью-Йорк и обсуждал с Энн их издательские планы. В 80-е годы они усиленно думали о том, как убедить Хеллера и Сэллинджера написать продолжения их знаменитых бестселлеров: «Уловка-22» и «Над пропастью во ржи». Энн приходилось решать множество проблем. Если бы не Джордж, то все эти проблемы свели бы ее с ума. Однажды Вайденфельд предложил ей совместно с ним написать сценарий для документально-публицистического фильма о его родном городе Вене, который на протяжении многих веков оставался общепризнанным культурным и интеллектуальным центром Европы. Шла речь и об издании иллюстрированного журнала, на страницах которого обсуждались бы проблемы мировой культуры, а также о телевизионном сериале, рассказывающем о двухтысячелетней истории археологии.

Но книгоизданием Энн не ограничилась. Через год она учредила фонд, средства которого должны были способствовать дальнейшему развитию музыки, литературы и изобразительного искусства. На деньги фонда были организованы международные форумы музыковедов в Венеции и Иерусалиме, на которых обсуждалось будущее оперной и симфонической музыки, а также конференции литераторов из разных стран на берегах Нила и Миссисипи.

Выступая с заявлением об учреждении этого фонда, Энн сказала: «Литература, музыка и изобразительное искусство неразрывно связаны между собой, являясь частями единого целого — общечеловеческой культуры, и я готова пожертвовать сотни миллионов долларов на то, чтобы культура эта развивалась и процветала». Таким образом, Энн наконец нашла достойное применение миллионам Пола Гетти и заставила служить их благородной и возвышенной цели.

В апартаментах Гетти на Пятой авеню устраивались пышные приемы для писателей и их литагентов, многие из которых подобную роскошь созерцали впервые. Столы ломились от изысканных блюд, прекрасных вин и множества экзотических фруктов и цветов, но больше всего гости были очарованы прелестной хозяйкой и ее верным другом и компаньоном Джорджем Вайденфельдом, который в облаке ароматного дыма своей излюбленной сигары марки «Корона» непринужденно беседовал с гостями Энн на пяти европейских языках и казался им магом и чародеем.

Гордон на этих приемах обычно устраивался в своем любимом кресле, стоявшем в углу огромного зала, и, рассеянно улыбаясь, размышлял над проблемой, которая могла показаться странной для миллиардера. Его мучил вопрос: «Может ли современное капиталистическое общество обойтись без денег, которые могут принести не только счастье, но и страдание?» Ответа он пока не находил, но был уверен в том, что такая возможность существует и человечество когда-нибудь найдет другой способ добиться счастья.

За последние несколько лет Гордона вызывали в суд полтора десятка раз, и почти во всех случаях его оппонентами были его родственники, которые все еще не могли простить ему продажи «Гетти Ойл». «Нет ничего более неприятного и драматичного, чем судебные тяжбы между родными и близкими людьми», — искренне сокрушался опечаленный Гордон. Эти судебные разбирательства огорчали его еще и потому, что отрывали от любимого занятия — сочинения музыки.

Будучи непосредственным свидетелем раздоров между членами семьи Гетти, Гордон давно мечтал об установлении мира и согласия. «Мне вовсе не нужны были эти четыре миллиарда долларов, как думают некоторые из Гетти, — признался как-то Гордон Биллу Ньюсому и добавил: — И те проблемы, с которыми мне пришлось столкнуться, оставшись единственным доверительным лицом семейного фонда». Гордон уже понял, что путь к согласию лежит через раздел семейного капитала. Трастовый фонд, созданный Сарой Гетти, свою роль сыграл, и теперь его существование могло привести лишь к новым конфликтам между наследниками Пола Гетти.

Еще раз основательно все обдумав, Гордон нашел истинно соломоново решение — разделить семейный капитал на четыре равные части. Поскольку такая операция потребует больших налогов, то он решил произвести такой раздел после уплаты налогов. Налоги составляли огромную сумму — миллиард долларов. Но даже после этого капитал каждой из четырех частей будет приблизительно равен 750 миллионам. Одна из частей достанется его родному брату Полу, вторая — дочерям Джорджа, третья — наследникам его сводного брата Рональда и четвертая — ему и его семье.

Задача о разделе семейного капитала усложнилась лишь из-за того, что Пол Гетти-старший исключил Рональда из числа наследников, имеющих право на долю фонда. Кроме того, в соответствии с завещанием старого Гетти, никто из его внуков, кроме дочерей умершего Джорджа, не мог унаследовать часть капитала фонда, пока жив хотя бы один из трех сыновей патриарха. По приблизительной оценке, ожидать этого придется еще около тридцати лет. После продолжительного раздумья Гордон предложил следующее: разделить часть, предназначавшуюся детям Рональда, на три равные части, каждая из которых станет маленьким трастовым фондом. Прибыли, получаемые от каждого из трех фондов, будут поступать в распоряжение Пола, Гордона и дочерей Джорджа. Так будет продолжаться до тех пор, пока не умрет последний из сыновей Пола Гетти.

Расчленение семейного капитала стало для династии Гетти событием огромной важности. Теперь каждый из наследников имел собственный капитал и мог распоряжаться им по своему усмотрению. В результате поводов для раздоров не стало и можно было надеяться, что в семействе Гетти наступят мир и согласие. Кроме того, после продажи «Гетти Ойл» благосостояние наследников Гетти уже зависело не от успехов в нефтяном бизнесе, а от разумного инвестирования своего собственного капитала. Теперь Пол, Гордон и дочери Джорджа могли рассматривать свой капитал как трастовый фонд и назначать его доверительными лицами даже своих детей. Гордон подумал и о них и предложил остальным наследникам выплачивать своим детям небольшой процент от прибылей с их семейного капитала. Это повысило бы их заинтересованность в пополнении фонда и подвигло бы на занятие собственным бизнесом.

Тем же из детей наследников, кому уже исполнилось 25 лет и кого из них назначили доверительными лицами семейного капитала, Гордон предложил выплачивать гонорар в размере 150 тысяч долларов в год. Приняв такое решение, Гордон надеялся, что его сыновья и их двоюродные братья и сестры уже с юных лет приобретут опыт в решении финансовых проблем, что поможет им добиться успеха в будущем, а не рассчитывать на помощь своих отцов и матерей.

Гордон с надеждой смотрел в будущее и верил в то, что его дети будут избавлены от тех потрясений и трагедий, которые выпали на долю их отцов. Эти надежды и чаяния он выразил в возвышенных строках своей очередной поэмы. Однако возвышенности и поэзии в судьбах его родных и близких не было и в помине.

Глава двадцать первая Рыцарские почести

Семьсот пятьдесят миллионов долларов, полученные Полом-младшим в результате раздела семейного капитала, сделали его шестым по богатству человеком на Британских островах. Адвокаты Пола позаботились о том, чтобы найти для него опытных менеджеров, которые смогли бы помочь инвестировать эти деньги в выгодные для их владельца предприятия, и тем это несомненно удалось.

В начале 80-х годов прибыли Пола от инвестиций уже составляли миллион долларов в неделю. Однако на что мог потратить такие деньги человек, обрекший себя на затворничество и покидающий свой особняк только для того, чтобы наведаться в клинику? Человек, кровь которого была насыщена героином и алкоголем, человек, которого мучил диабет и у которого врачи подозревали цирроз печени. В свои пятьдесят лет Пол превратился в настоящую развалину. Его кости стали хрупкими, как кости дряхлого старика, прокуренные легкие работали уже на пределе, а зубы стремительно разрушались и выпадали один за другим.

Его не интересовало ничего, кроме книг, телерепортажей о соревнованиях по крикету, героина и выпивки. Он не испытывал никакого желания вкусно поесть или отправиться в путешествие. Последнее, судя по его здоровью, было к тому же и невозможным. Многие из родственников и знакомых Пола были уверены в том, что это внезапно свалившееся на него огромное богатство не изменит его образа жизни и мыслей и не спасет от погибели. Поэтому то, что случилось впоследствии, показалось всем, кто знал Пола, каким-то чудом.

Появление у Пола его миллионов совпало по времени с очередной черной полосой в его жизни. Виктория все еще была женой Мохаммеда Алатаса и за эти годы успела родить тому двух сыновей. В ее отсутствие Пол совершенно одичал и дошел до последней черты. Состояние его здоровья стало настолько ужасным, что врачи посоветовали лечь ему в лондонскую центральную клинику.

Именно там он неожиданно обратился к католицизму, вспомнив юные годы, проведенные в иезуитском колледже святого Игнатия. Помог ему в этом отец Майлз, который служил в церкви святого Иакова, расположенной неподалеку от клиники, а заодно — капелланом, исцеляющим души пациентов больницы.

Обратившись к вере, Пол еще больше отстранился от внешнего мира и фактически превратился в монаха. Думая о том, какое применение найти своим миллионам, он вспомнил слова Христа о том, что легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому попасть в Царство Небесное. Не желая лишать себя возможности оказаться когда-нибудь в этом Царстве, Пол решил стать победнее. Однако избавиться от такого количества миллионов и при этом осчастливить человечество оказалось не так-то просто.

Его первой крупной благотворительной акцией стала поддержка того, что его давно интересовало и волновало. Речь шла об истории британского кино. Однажды ему довелось узнать, что старые киноленты, хранящиеся в архивах Британского института кинематографии, находятся в ужасном состоянии. Спасти оригиналы фильмов можно было, лишь переписав их на новые современные кинопленки или на компакт-диски, но чтобы это сделать, нужны были немалые средства, а у института их не было. Пол, страстно увлеченный довоенными кинокартинами, допустить этого не мог и решил перечислить институту кинематографии 20 миллионов фунтов стерлингов. При этом он просил руководство института не разглашать имя их благодетеля. В результате благодаря его финансовой поддержке киноленты, ценные для истории британского кино, обрели новую жизнь.

Вслед за этим он перечислил 500 тысяч фунтов художественной галерее в Манчестере, которая из-за недостатка средств на реставрацию работ старых мастеров решила продать известное полотно итальянского живописца Дуччио «Распятие Христа». Интересно то, что купить эту картину согласился музей Гетти в Малибу, и многие полагали, что Пол этим мстит своему отцу, а возможно, и счастливчику Гордону, который в те годы являлся попечителем музея. Однако сам Пол объяснил все иначе. В своем интервью журналистам он сказал: «Мне осточертело наблюдать, как все ценности мира постепенно затягиваются музеем отца, словно черной дырой. Пора это остановить».

Под влиянием отца Майлза Пол твердо решил навсегда распрощаться с наркотиками. Для того чтобы это решение было доведено до конца, он решил не покидать клинику до тех пор, пока полностью не излечится от пагубного пристрастия. Однако ждать этого пришлось долго — более пятнадцати месяцев. Он очень не хотел, чтобы это выплыло на страницы прессы, но сохранить все в тайне ему не удалось.

В начале 1985 года правительство Маргарет Тэтчер столкнулось с проблемой финансирования крупнейших британских музеев и картинных галерей. В Соединенных Штатах эта проблема решалась просто. Правительство снижало налоги и намекало богатым американцам на то, что взамен ждет от них оказания финансовой поддержки музеям и другим объектам культуры. Из-за снижения налогов прибыли американских богачей резко возрастали, и те в знак благодарности становились меценатами, тратя часть прибылей на развитие американской культуры.

В Англии монетаристское правительство на подобное идти не желало, более того — облагало налогами даже благотворительные фонды, которые в Соединенных Штатах от налогов полностью освобождались. В результате крупнейшие музеи и картинные галереи Великобритании столкнулись с проблемой поиска средств для сохранения своих художественных фондов.

В самом плачевном состоянии оказалась Лондонская Национальная галерея, которая в последние годы получала лишь незначительную помощь от отдельных ценителей искусства.

Узнав о желании Пола помочь сохранению культурных ценностей Британии, его бывший приятель Кристофер Гиббс, ныне процветающий торговец картинами, предложил Полу оказать помощь именно Национальной галерее, отметив при этом, что подобный шаг с его стороны будет очень высоко оценен британской общественностью, правительством и даже королевой.

Для того, чтобы убедить Пола в том, что его пожертвование будет использовано по назначению, Кристофер познакомил его с попечителем галереи, крупным банкиром и ценителем искусства лордом Ротшильдом. Процветающий банкир, увидев Пола, не мог поверить, что у этого несчастного и больного существа, лечившегося от наркомании и алкоголизма, могут вообще быть деньги. Но Гиббсу он не верить не мог и поэтому начал рассказывать Полу о том, куда пойдут его деньги. После этой встречи Пол дал согласие перечислить Национальной галерее Лондона 50 миллионов фунтов стерлингов.

Такой щедрой помощи одному из известнейших музеев мира еще никто не оказывал, и вскоре в гости к Полу пришел еще один из влиятельных друзей Гиббса — министр культуры правительства Тэтчер лорд Гоури. Он окончательно обговорил с Полом все юридические тонкости, поблагодарил его за необыкновенную щедрость и поспешил к своему «боссу» — так он называл Маргарет Тэтчер.

На шкале ценностей Маргарет Тэтчер и ее кабинета изящным искусствам отводилось довольно скромное место. Однако неожиданный дар американского миллионера Великобритании «железную леди» очень растрогал, и она сочла необходимым поблагодарить Пола Гетти-младшего лично. В Соединенных Штатах глава правительства никогда бы не позволил себе даже подумать о подобном визите в палату к алкоголику и наркоману, но Тэтчер считала такой поступок совершенно естественным и не могла не отблагодарить человека, который с таким патриотизмом отнесся к своей второй родине.

Через несколько дней она, по-видимому представляя себя легендарной сестрой милосердия времен Крымской войны Флоренс Найтингел, уже была в лондонской клинике, где лежал измученный по собственной воле миллионер, и сердечно поблагодарила его за щедрый дар ее великой стране. В конце своего визита Тэтчер справилась о его здоровье и пообещала сделать все от нее зависящее, чтобы он поскорее излечился от своего недуга.

После этого события Пол превратился в самого ценного для клиники пациента. В его палате установили цветной телевизор, стереопроигрыватель и несколько полок для книг и грампластинок. Пол выглядел очень счастливым, и мысль о том, что ему придется однажды покинуть этот райский уголок, его явно удручала. Он был до слез тронут вниманием к нему Маргарет Тэтчер, но еще больше растрогался после того, как она выслала ему собственноручно подписанное фото, запечатлевшее ее у изголовья его постели.

Премьер-министр Великобритании побывала у Пола в палате еще несколько раз, и каждая их встреча длилась дольше предыдущей. Через несколько лет Маргарет Тэтчер познакомится в Америке со сводной сестрой Пола Донной и скажет ей, что ее брат является одним из самых выдающихся умов Европы.

Несмотря на обещание Маргарет Тэтчер ускорить его лечение, Пол оставался в клинике еще девять месяцев. По словам адвоката Вэнни Тревеса, больничная палата стала для Пола чем-то вроде номера шикарного отеля. Однако, несмотря на это, он был действительно очень болен, и ни у кого из врачей этот факт сомнения не вызывал. Для того чтобы избавиться от пристрастия к героину, Полу потребовалось более года.

За пребывание в клинике и лечение Пол платил по 250 фунтов в день, но это его совершенно не волновало. Главным для него было то, что героин уступил место метадону, а ром и бурбон — пиву. Его организм стал постепенно восстанавливать свои силы, однако прежние переживания его не покидали и на душе у него было тревожно.

Вскоре он организовал благотворительный фонд с капиталом в 20 миллионов фунтов стерлингов. Доверительными лицами этого фонда Пол сделал Кристофера Гиббса, Вэнни Тревеса и Джеймса Рамсдена — директора клиники, в которой лечился. Часть денег фонда должна была, по мнению Пола, направляться на охрану природы и экологию. Остальная же предназначалась для социально незащищенных групп населения Великобритании.

Большинство грантов в размере от 5 до 10 тысяч фунтов стерлингов предоставлялось на проекты, связанные с лечением наркоманов и алкоголиков, с обеспечением присмотра за душевнобольными, а также с заботой об одиноких стариках и бездомных бродягах. Фонд оказывал также поддержку людям, испытавшим сильный стресс, таким, как жертвы сексуального насилия, пожара, а также семьям, оказавшимся на грани нищеты.

Иногда о том, кто нуждался в помощи, Гетти узнавал из телепрограммы Би-би-си. Однажды он услыхал, что талантливый пианист Джон Огдон, оказавшись без средств к существованию, продал свой рояль. Пол выслал ему чек на 18 тысяч фунтов и написал письмо, в котором сказал, что эти деньги он дарит музыканту на покупку нового инструмента. Пятьдесят тысяч фунтов он отправил бастующим шахтерам. Еще 250 тысяч фунтов — на реставрацию старинного собора в Или и архитектурных памятников средневековья в графстве Сомерсетшир.

Сам Пол не раз заявлял, что намерен жить скромно и тратить на себя минимальные суммы, однако вскоре купил, как когда-то и его отец, старинный замок, уплатив за него почти 8 миллионов долларов.

Этот замок назывался Уормсли и был построен в 1720 году. Более двух столетий в нем жило семейство Фейн, но нынешнее поколение семьи столкнулось с серьезными финансовыми проблемами и содержать родовое поместье больше не могло. Этот основательно одряхлевший замок и окружавшие его 1200 гектаров лугов и буковых рощ, расположенные в живописных окрестностях у подножия Чилтерн-Хилс и купил Пол Гетти-младший. Почему он купил именно эту развалину, объяснить было трудно. Ведь он был достаточно богат, чтобы купить практически любое поместье на Британских островах. Причина покупки Полом замка стала ясна лишь после того, как адвокат Гетти Тревес сообщил, что поместье будет восстановлено и передано детям, оставшимся без родителей. Несколько позже выяснилось, что купить замок Уормсли Пола уговорил Кристофер Гиббс, тот самый Гиббс, благодаря которому Лондонская Национальная галерея получила в дар от его приятеля 50 миллионов фунтов стерлингов. Интересы Гиббса были весьма многогранны, однако создание дорогостоящих пансионатов для бедных сирот к ним, похоже, не относилось.

Британское правительство и средства массовой информации дружно осыпали похвалами и прославляли щедрого мецената и филантропа, который все еще лечился от героиновой зависимости в одной из клиник Лондона. Все это действовало на душу Пола как бальзам, и его друзья и родные надеялись, что он наконец покончит с наркотиками и пьянством.

В прошлые годы ему на это решимости не хватило, однако теперь он проявлял удивительную силу воли. Ему было невероятно трудно, поскольку наркотики вошли в его жизнь почти два десятилетия назад. И основная проблема заключалась не столько в очищении его организма, сколько в раскрепощении сознания и освобождении от пут прошлого. Не добившись этого, он фактически оставался в группе риска и в любой момент мог «сломаться» и вернуться к прежнему гибельному образу жизни.

Он это прекрасно понимал и отчаянно стремился сменить свое «я» другим и превратиться в совсем иную личность. Именно поэтому он был так рад знакомству с Маргарет Тэтчер, которая как личность и как политик совершенно не соответствовала его прежним воззрениям с резко отрицательным отношением к буржуазной морали, физическому труду и семейным ценностям. Пол менялся на глазах, и вместо бывшего хиппи, наркомана и безработного миллионера перед всеми представал интеллигентный и консервативно мыслящий богатый англичанин.

В ту осень в жизни Пола произошло очень значительное событие — примирение со своим старшим сыном — юным Полом. После комы парень летел в Европу впервые. Его сопровождали два медбрата. Оказавшись в Лондоне, он первым делом решил навестить отца и услышать его голос. Увидеть своего долговязого папашу он не мог, поскольку его зрение все еще не восстановилось. Юноша страстно желал забыть прошлое и помириться с отцом.

Пол-младший, увидав сына и то, что с ним сотворила кома, очень расстроился и разрыдался. Но это были слезы не только горечи, но и радости. Свою вину перед сыном он уже не мог подавить с помощью героина или спиртного и должен был искупить свой грех с помощью доброты и ласки.

В марте 1986 года Пола наконец выписали из клиники, и его адвокат Вэнни Тревес уверил собравшихся у клиники репортеров, что здоровье того в полном порядке.

Однако это было верно лишь частично. Пол, конечно, вылечился от пристрастия к героину и спиртному. У него восстановилось нормальное кровообращение и функции печени, и в целом его состояние было неизмеримо лучше, чем полтора года назад. Тем не менее физически он был еще очень слаб. Быстро утомлялся и должен был постоянно остерегаться падения, поскольку его кости все еще были очень хрупкими.

Возвращаться в свой мрачный особняк на Чейн-Уок Пол не захотел и в качестве оправдания заявил, что дом очень запущен и нуждается в серьезном ремонте. Но на самом деле он просто боялся встречи со своим прошлым — тоской одиночества, ощущением вины за смерть Талиты, наркотиками, спиртным и томящимся призраком Данте Габриела Россетти. Пол страстно желал избавиться от всего этого раз и навсегда.

Его новые апартаменты в фешенебельном лондонском районе сразу же за «Ритцем» были совершенно непохожи на его прежнее жилье. Здесь уже не было никаких призраков, а строгость интерьера чем-то напоминала ему обстановку клиники. Из огромных окон открывался вид на аллеи Грин-парка и на дом его ближайшего соседа Рупера Мэрдока. Эти апартаменты Пол купил несколько месяцев назад для своей матери. Но поскольку та была смертельно больна раком и жить ей оставалось совсем немного, то ее переезд из Америки в Англию не имел никакого смысла.

Окончательным признанием заслуг Пола перед Великобританией стало присвоение ему королевой почетного звания «Рыцарь Британской империи».

Однако, поскольку он был иностранцем, то ласкавшего слух обращения «сэр Пол» он не заслужил и должен был удовлетвориться лишь теми почестями, которые полагались другим иностранцам, удостоенным этого звания, в том числе и его соотечественникам — Рональду Рейгану, Джеральду Форду, Генри Киссинджеру и Дугласу Фэрбэнксу-младшему.

На церемонии присуждения Полу звания рыцаря, состоявшейся в Букингемском дворце, присутствовали его старушка мать и сводная сестра Донна, специально прилетевшие для этого из Америки. Энн наконец дождалась момента, когда могла гордиться своим сыном, и была счастлива как никогда. Донна прилетела с матерью лишь для того, чтобы поддержать ее в те торжественные минуты, когда Пола будет награждать Ее Величество, поскольку переполнявшая сердце матери радость за сына могла оказаться для нее сильнейшим стрессом и привести к трагическим последствиям. Однако этого, к счастью, не произошло, и церемония награждения прошла без каких-либо неприятных неожиданностей.

В тот же период еще одним увлечением Пола, кроме католицизма и филантропии, стала его всепоглощающая страсть к крикету.

Один из английских писателей-сатириков Гарольд Пинтер как-то заметил, что «крикет стал одним из величайших творений Господа на земле и превзошел по популярности (правда, только в Англии) даже секс, хотя секс — тоже не менее приятен».

Не останавливаясь на захватывающей и полной драматизма истории этой средневековой английской игры, отметим лишь то, что ее необычайная популярность среди англичан сыграла огромную роль в росте популярности самого Пола-младшего. Этого ему удалось добиться весьма просто — перечислив британской федерации крикета всего лишь 3 миллиона фунтов стерлингов.

Однако самым удивительным во всей этой истории стало то, что именно это его благодеяние, а вовсе не рыцарство, открывало ему путь в высшее английское общество. Однако наибольшее влияние на будущую жизнь Пола оказала его бурная деятельность по реставрации и обустройству купленного им полуразрушенного замка Уормсли у подножия Чилтерн-Хилс, который благодаря усилиям Кристофера Гиббса и шестидесяти миллионам фунтов стерлингов Пола Гетти был восстановлен во всей своей первозданной красоте и мог сравниться по изяществу и роскоши лишь с дворцами Ксанаду, Сан-Суси и Шангрила. Пораженный такой красотой, Пол передумал передавать Уормсли британским сиротам и решил превратить его в своего рода семейный центр династии Гетти. Кроме того, часть Уормсли была отдана под библиотеку Пола, которая со временем стала одной из самых уникальных частных библиотек Европы.

Восстановленный до мельчайших деталей замок Уормсли со временем получил неофициальный статус уникального памятника старины средневековой Англии, и в конце 80-х годов в нем побывала королева-мать Елизавета. Ее Величеству Уормсли и его владелец так понравились, что она осчастливила Пола своим визитом еще несколько раз.

Произошли заметные изменения и в личной жизни Пола. К нему вновь вернулась Виктория. Ее брак с Мохаммедом Алатасом распался, и от него у нее осталось два черноглазых сорванца — Тарик и Заин. Приехав к Полу, Виктория сразу же полюбила его великолепный дворец. Пол ее приезду сначала обрадовался, но потом, решив, что Виктория будет напоминать ему о тягостных годах, проведенных в Чейн-Уок, решил от нее избавиться, купив ей шикарный особняк в Челси. Однако Викторию этот вариант не удовлетворил. Она страстно желала остаться в Уормсли, а поскольку даже в свои сорок лет все еще сохранила свое очарование и красоту, то вскоре добилась своего и стала хозяйкой Уормсли.

На память о Талите у Пола остался лишь ее портрет, написанный ее отцом, а на память о мрачном особняке Россетти — его знаменитая картина «Прозерпина». Сам особняк Пол продал одному из партнеров и приятелей Гиббса — Саймону Сэйнсбери.

Осенью того же года Пол купил себе элегантную яхту «Изабелла», которая была построена в Германии еще до войны и предназначалась для президента автомобильной компании «Крайслер». За это судно Пол заплатил четыре миллиона фунтов стерлингов, а затем потратил почти столько же на ее реставрацию и обустройство. В те же годы о нем вспомнили его старые приятели из Сан-Франциско. Они стали появляться в Уормсли все чаще и чаще, и Пол был всегда им очень рад, поскольку они напоминали ему о временах его бесшабашной юности.

Приезжал к Полу и Тара, который своими ужимками и экстравагантными выходками очень напоминал Талиту. Тара по-прежнему жил во Франции с родителями матери, но был в прекрасных отношениях как с Полом, так и с Викторией. Обе дочери Пола остались в Калифорнии, и Пол надеялся увидеть их в Уормсли в следующем году.

Марк решил всерьез заняться банковским делом. В 1982 году Домитилла подарила ему сына, которого было решено назвать именем, которое прекрасно звучало бы как по-английски, так и по-итальянски — Александром, поскольку Полов было уже целых три. Марк работал в одной из банковских компаний, которая в свое время заработала на продаже «Гетти Ойл» 15 миллионов долларов почти ни за что. Он надеялся, что сможет многому научиться у своих нанимателей. Однако после рождения сына они с Домитиллой решили не уезжать далеко от Италии и переехали в Лондон, где Марк легко нашел работу в крупном торговом банке.

Полу такое решение сына не понравилось. Он очень хотел, чтобы тот вернулся в Оксфорд и получил степень. Марка идея снова сесть на студенческую скамью не привлекала, но, решив не огорчать своего возродившегося к новой жизни отца, он подчинился и после получения магистерской степени по философии и политологии вновь вернулся на работу в тот же банк. Оказавшись невольным свидетелем всех несчастий, которые миллионы деда принесли его родным, Марк мечтал о том, чтобы будущие поколения Гетти жили в согласии и мире. Именно поэтому он хотел стать финансистом и именно поэтому начал вскоре наводить мосты между членами семейства Гетти. Он был в прекрасных отношениях с Гордоном и своими кузинами в Сан-Франциско и как всегда был предан матери, Полу и сестрам.

Самым замечательным стало для Марка Рождество 1987 года. В Уормсли приехали из Калифорнии его мать и брат Пол. И хотя паралич Пола пока полностью не отпустил, а его зрение все еще до конца не восстановилось, Марк с радостью заметил, что его брат полон оптимизма и воли к жизни.

Пол старался не замечать своих недугов, и это ему в определенной степени удалось. Совсем недавно он снова появился на лекциях по литературе и истории в том же университете, который оставил незадолго до комы. Лекции он посещал раз в неделю. Сопровождавшая его медсестра записывала их на магнитофон и озвучивала ответы Пола на вопросы преподавателей. Он очень любил бывать на концертах и в кино, хотя в последнем был вынужден довольствоваться только звуком. Вскоре его неожиданно увлекли лыжи. Мать заказала для него специальный металлический каркас, который предохранял его от падения. Перед каркасом, словно рулевой на корме, всегда находился один из его приятелей, который старался выбирать лишь очень пологие спуски, но Пол был очень рад и этому.

Рождество прошло прекрасно. Но самой счастливой выглядела Гейл в окружении двух любящих сыновей и крошечного забавного внука Александра. Возвращение из комы ее сына и возрождение к новой жизни бывшего мужа иногда казалось ей каким-то чудом. Не менее чудесным был и сам праздник в сказочном дворце Уормсли.

Глава двадцать вторая Эйлин

В конце 1985 года Элизабет Тейлор, основавшая год назад фонд поддержки исследований по проблемам СПИДа, должна была отправиться в Париж на очередную международную конференцию по СПИДу. За год до этого невестка наконец подарила ей внука, но последнее время была в очень подавленном состоянии, и Элизабет решила взять ее с собой, полагая, что во Франции та немного развлечется и избавится от своих тревожных мыслей. Однако эта поездка стала для Эйлин началом трагедии. Прослушав вместе со свекровью несколько обзорных докладов, Эйлин, вспомнив о годах своей бурной молодости, не на шутку встревожилась и после бессонной ночи в отеле сообщила свекрови о том, что ей кажется, будто она заболела СПИДом.

Элизабет постаралась ее успокоить и заверила, что у нее просто повышенная мнительность, и предложила Эйлин сделать анализ крови, чтобы избавиться от этих подозрений раз и навсегда. Эйлин, вернувшись в Америку, так и сделала. Вскоре врачи ей сообщили, что у нее положительная реакция на СПИД.

Саму Элизабет случившееся тоже очень взволновало. Ведь Эйлин была матерью двух ее внуков — родного Эндрю и приемного Калеба, которого Эйлин с Кристофером усыновили за год до рождения Эндрю. Однако эта проблема оказалась не единственной, и ужасная болезнь Эйлин повлекла за собой целую цепочку несчастий в личной жизни.

Семидесятые годы, когда Эйлин увлекалась наркотиками и сексом, оставили свой ужасный след на ее судьбе, и след этот проявился спустя десятилетия. Не пытаясь излечиться от пристрастия к кокаину и ЛСД, Эйлин решила, что избавится от этой напасти, выйдя замуж и нарожав малышей. Однако замужество ее, естественно, не излечило, и ее здоровье продолжало ухудшаться. Воздержание от кокаина сделало ее очень раздражительной, и на необычайную доброту и нежность Кристофера она часто отвечала грубостью и незаслуженными оскорблениями. Вскоре уже для всех стало очевидным, что их брак обречен.

Кристофер, выросший под крылышком своей знаменитой матери, сильной волей не обладал и во всем полагался на свою более самостоятельную супругу. Эйлин его мягкость и уступчивость начала бесить, и она нередко впадала в депрессию. Однажды, оказавшись в таком состоянии, она несколько недель провела в Нью-Йорке, но вернулась оттуда совершенно сломленной. Кристофер очень за нее испугался и вызвал врача. Тот предположил, что у Эйлин сильнейшее нервное потрясение, и сказал, что ей может помочь электрошоковая терапия.

Друзья Кристофера вспоминают, что он стал для жены и медсестрой, и нянькой. Однако это ничего не меняло. Последней попыткой спасти их брак стало усыновление Калеба, поскольку Эйлин долго не могла забеременеть. Однако вскоре Эйлин обнаружила, что ждет ребенка, и в начале 1985 года у нее родился Эндрю. Восемь месяцев спустя она узнала, что больна СПИДом.

Эйлин понимала, что оставаться в доме у своей утешительницы и свекрови всю жизнь она не сможет. Да и жить ей, как она понимала, осталось недолго. Измученная своими страхами, она снова отправилась в свой любимый Нью-Йорк, где попыталась заглушить свое горе виски и наркотиками в одном из ночных клубов Манхэттена. «Лучше умереть сейчас от наркотиков, — думала она в отчаянии, — чем ждать смерти от СПИДа еще годы».

Но она не умерла и вскоре вернулась в Лос-Анджелес, где ее ждали Александр и Калеб. Кристофер завел разговор о разводе, но это ее уже не волновало. Самым страшным для нее было обнаружить СПИД у Эндрю. Однако анализы крови малыша показали, что вирус в его крови не обнаружен. Эйлин возблагодарила Господа за спасение сына, а сама вновь села на иглу. Кристофер и его мать помочь ей теперь ничем уже не могли и лишь надеялись на чудо — на то, что она сама откажется от смертельного для нее кокаина.

Эйлин предприняла несколько попыток вылечиться, но безуспешно. Матери, сестре и братьям Эйлин о СПИДе не сказала и умоляла не делать этого Кристофера и Элизабет. Однако после того, как мать в очередной раз начала прорабатывать ее за наркотики, она не выдержала и открыла родным свою ужасную тайну.

Эйлин была очень расстроена весьма сдержанной реакций семьи и приняла это за проявление безразличия к ее судьбе. Но она ошибалась. Гейл, как и Ариадна, были ужасно расстроены, но после трагедий, случившихся с Полом, слез у Гейл и Ариадны уже осталось слишком мало для того, чтобы биться в рыданиях в очередной раз. Кроме того, в те годы СПИД был окружен завесой таинственности, и большинство людей считало, что он опасен для окружающих.

Пугало это и Гейл. Она вовсе не хотела, чтобы Ариадна и ее братья стали жертвами порочных увлечений Эйлин в юности. Но после того, как Гейл проконсультировалась со специалистами по СПИДу, она примирилась со случившимся и стала относиться к дочери с прежней заботой и лаской.

От Пола-младшего случившееся скрывали довольно долго, но наконец обо всем узнал и он. Это повергло его в отчаяние. Трагедии семейства Гетти не прекращались, и у него появился комплекс вины за судьбу Эйлин. Зачем он расстался с Гейл? Неужели несчастья будут преследовать его детей всю жизнь?

Самое ужасное заключалось в том, что помочь дочери он не мог. Оставалось только ждать. Сына он спас с помощью денег, но для спасения Эйлин его миллионы были совершенно бесполезны.

Единственное, что мог предпринять Пол, — это повидать свою дочь, пока она жива. Он позвонил Биллу Ньюсому и попросил привезти Эйлин в Уормсли. Через несколько дней Пол уже обнимал дочь. Он чуть сдерживался, чтобы не зарыдать, и проклинал себя за то, что отцовские чувства проснулись в нем слишком поздно.

В 1986 году Кристофер развелся с Эйлин. По решению суда Эндрю и Калеб остались с ним. Элизабет продолжала заботиться о бывшей невестке, однако, когда Кристофер запретил Эйлин видеть детей, вмешиваться не стала. Вскоре он женился еще раз, и Элизабет поняла, что с ролью утешительницы Эйлин ей пора расстаться.

Разлука с сыновьями сделала жизнь Эйлин еще ужаснее. Она еще больше увеличила дозы кокаина, и теперь уже было совершенно неясно, от чего она умрет — от СПИДа или от передозировки наркотиков. Вскоре ее состояние стало столь ужасным, что ее поместили в клинику для наркоманов. В конце 1988 года она сообщила родным о том, что влюбилась и собирается выйти замуж. Ее избранником стал молодой симпатичный врач клиники. Эйлин уверяла всех, что полностью излечилась от пристрастия к героину и что выйдет замуж во что бы то ни стало. Гейл попыталась убедить дочь не спешить, но не смогла.

Свадьба Эйлин состоялась на ранчо Монте-Чедро, недалеко от дома Гейл в Санта-Барбаре. На торжество вместе с Гейл явились Ариадна и Мартина, а также несколько пациентов жениха. Сразу же после бракосочетания молодые отправились в трехнедельное свадебное путешествие.

На следующий день после их возвращения одна из подруг зашла к Эйлин и обнаружила ее лежащей на кровати без сознания. Эйлин отвезли в клинику, где обнаружили, что она приняла огромную дозу снотворного. Ей прочистили желудок, и она пришла в себя. Однако вскоре после этого ее брак распался.

В отличие от семьи Пола-младшего, у Гордона с Энн проблем с детьми не было. Их сын Питер только что закончил колледж, где был награжден призом за написанную им небольшую пьесу. Он мечтал стать драматургом. Его брат Билл уже год учился в университете во Флоренции.

Гордон был с сыновьями всегда ласков и внимателен, и они выросли настоящими калифорнийцами — живыми, остроумными и уверенными в себе. Жизнь в Сан-Франциско их вполне устраивала, и уезжать оттуда они не собирались. Это устраивало и их отца. Несколько раз он попытался заняться бизнесом, но, увы, безуспешно. Похоже, что сделка с продажей отцовской компании была его единственным и последним крупным успехом в области бизнеса. Его творческие усилия в области музыки оказались более плодотворными. Его опера по мотивам шекспировского «Фальстафа» под названием «Толстяк Джек» была поставлена в лондонском «Глобусе», и ее премьера состоялась в 1989 году. Одни критики ее ругали, другие — хвалили, и такое было со всеми произведениями Гордона — как поэтическими, так и музыкальными, и его это совершенно не беспокоило. Главное, что он наконец-то услыхал свою музыку в профессиональном исполнении, а это было для него намного ценнее, чем даже успех при продаже «Гетти Ойл». Придет время, думал он, и имя Гетти будут вспоминать лишь благодаря его музыке, а не миллиардам его отца.

В перерывах между сочинениями поэм и музыки Гордон погружался в свои экономические теории, многие из которых были весьма оригинальными, а порой и эксцентричными. Это зависело от точки зрения и уровня знаний тех, кто с ними знакомился. В одной из своих теорий он применил в экономике методы биологии, которой увлекался еще в юности, и высказал гипотезу о том, что рынок подчиняется законам естественного отбора. Свои теоретические соображения он опубликовал в 1988 году в небольшой брошюре под названием «Охота за рентабельностью».

В другой своей работе он пытался разрешить проблему инфляции, предлагая найти с этой целью замену деньгам. Математически эту идею он оформить не успел, но это не помогло. Его рассуждения все равно были столь запутанными и противоречивыми, что разобраться в них не смог бы даже самый мудрый философ. Эту свою работу он опубликовал через четыре года после первой, однако экономисты ее не оценили, и инфляция осталась непобежденной.

Что касается его супруги Энн, то ее издательская деятельность завершилась полным крахом. Не помогли ни ее приятель Вайденфельд, издательство которого вскоре тоже оказалось в состоянии кризиса, ни многочисленные приемы и конференции с участием выдающихся личностей и литераторов. Мечты об издании бестселлеров, выпуске иллюстрированного журнала и создании телесериала так и остались мечтами. Поняв, что королевой Нью-Йорка ей никогда не стать, она отправилась зализывать раны в родной Сан-Франциско, где вскоре, неожиданно для всех, начала посещать лекции по химии в местном университете. Похоже, Вайденфельд был прав, когда однажды назвал Энн «вечной студенткой».

Затем Энн увлеклась антропологией и отправилась с научной экспедицией в Эфиопию. Экспедицию возглавлял известный антрополог профессор Тим Уайт. В 1974 году Уайт вместе со своим коллегой доктором Дональдом Йогансоном нашел в ста милях от Аддис-Абебы окаменелые останки гуманоида женского пола. Эту дамочку, жившую три с половиной миллиона лет назад, археологи прозвали «Люси». Впоследствии Йогансон, получив от Гордона грант в 15 миллионов, создал институт антропологии и этнографии в Беркли. Теперь Тим Уайт, похоже, надеялся подыскать для «Люси» дружка или подругу на миллион лет постарше. Об этом же мечтала и Энн.

Жизнь Энн была полна удивительных контрастов. С одной стороны, шикарный особняк на Пасифик-Хейтс и полеты на «боинге» в Париж за покупками, с другой — поиски в африканской пустыне останков гуманоидов, живших несколько миллионов лет назад. Жизнь в Эфиопии оказалась не такой, как в Нью-Йорке, — суровой, без всяких удобств и в ужасной жаре, и Энн предпочла вернуться в Нью-Йорк раньше срока.

Все эти годы три дочери Джорджа старались держаться в тени. Они отказывались давать интервью или позировать фоторепортерам. Всячески избегали всего, что могло бы породить сплетни или скандалы. «Если вы желаете услышать что-либо интересное, то обращайтесь к дядюшке Гордону. Он обожает быть в центре внимания. Мы же этого не переносим», — ответила однажды Клер назойливому репортеру, звонившему ей по телефону. И даже тогда, когда у нее в 1979 году родился сын — Бо Маурицио Гетти-Мацуота, то репортерам удалось узнать только то, что отцом ребенка был какой-то итальянец, с которым Клер познакомилась в университете. Все остальное осталось для прессы тайной.

Три сестры держались подальше не только от репортеров, но и от своих родственников, и особенно от дядюшки Гордона, который, по их мнению, бессовестно разрушил то, что всю жизнь создавал их дед, — компанию «Гетти Ойл». Однако с бывшими фаворитками Пола Гетти-старшего «Джорджетты» связь поддерживали и часто встречались с Пенелопой Китсон и Барбарой Уоллес. Когда же им пришли приглашения на свадьбу Марка и Домитиллы, то они на них даже не ответили.

Рональд продолжал испытывать на себе последствия исключения его из числа наследников. Это фактически превратило его в изгоя. Ни с кем из Гетти он не общался и жил с Карен и четырьмя детьми в ЮАР. В Кейптауне им все очень понравилось. Изумительные африканские пейзажи помогали ему забыть о своих прошлых горестях и унижениях, и о Калифорнии он здесь вспоминал не часто.

Его дети еще учились в школе и отца очень любили. Однако, лишившись наследства, он поменял отношение и к ним, поскольку они наследниками являлись и поэтому тоже относились к клану Гетти, из которого его вышвырнули, когда он был еще подростком.

Попытки об этом не думать Рональду не удавались, и он нередко срывал свою обиду на детях, и чаще всего на старшем сыне Кристофере. Этот крепкий низкорослый подросток уже понимал, что, в отличие от отца, является наследником миллионов Гетти, и поэтому вел себя с родителями высокомерно, а подчас и нагло. В возрасте двадцати пяти лет Кристофер станет доверительным лицом фонда, который впоследствии перейдет ему и его сестрам. Однако случится это лишь после смерти его отца.

Обиженный Рональд решил не сдаваться и разбогатеть вопреки завещанию отца. Тщательно взвесив все «за» и «против», он вложил почти весь свой капитал в строительство шикарного отеля «Раддисон Манхэттен Бич» недалеко от аэродрома Лос-Анджелеса. Строительством руководил один из старых приятелей Рональда, и он согласился взять его в партнеры.

Проект был весьма заманчивым, однако в начале восьмидесятых неожиданно возникли проблемы. В Калифорнии начался настоящий строительный бум, и возле того места, где вели строительство Рональд с другом, за короткое время появилось несколько отелей, выстроенных крупными американскими компаниями. Однако отступать было нельзя, поскольку это грозило полным банкротством. Рональд тянул с приятелем до последнего, но очень скоро вся их затея рухнула, и компания друга Рональда обанкротилась.

Ни Рональд, ни другие его партнеры никаких долгов подрядчикам платить не собирались. Однако из-за того, что Рональд носил фамилию Гетти, все долги обрушились на него, и когда он узнал о тех астрономических суммах, которые должен выплатить, то оказался близок к шоку и его личная жизнь превратилась в какой-то кошмар.

Глава двадцать третья Оставшиеся в живых

Проклятие, долгие годы довлевшее над семейством Гетти, похоже, было снято Всевышним лишь в 1990 году. Благодаря Гордону, разделившему семейный капитал между всеми наследниками старика Гетти, удалось положить конец семейным распрям и обидам, а у молодого поколения династии Гетти наконец появилась возможность самим определять свое будущее, участвуя в распределении капиталов своих семей в качестве доверительных лиц вновь образовавшихся трастовых фондов.

Между тем огромное состояние, накопленное Полом Гетти за свою долгую жизнь, в отличие от иных подобных состояний в прошлом, не развеялось по ветру, а наоборот, превратившись в четыре независимых траста, стало еще более устойчивым и вселило в наследников Гетти уверенность в завтрашнем дне, гарантировав им безопасность от всевозможных несчастий и бед. Юные наследники повзрослели и обзавелись семьями, и семейство Гетти продолжало расти. Однако представить, что когда-либо богатство потомков Гетти исчезнет, было трудно.

Итак, в начале 90-х годов будущее внуков и правнуков Гетти виделось безоблачным и счастливым, во всяком случае в финансовом отношении. Тем не менее некоторые из них все еще расплачивались за грехи своего деда и отцов.

В наиболее безнадежной ситуации оказалась Эйлин, которая тем не менее нашла в себе силы с достоинством противостоять обрушившемуся на нее несчастью.

В начале 1990 года у нее появились первые симптомы, свидетельствующие о том, что СПИД приступил к расправе с ее организмом, — чуть заметные болезненные язвочки во рту. Осматривавшие ее врачи заявили, что ей осталось жить в лучшем случае шесть месяцев.

Реакция Эйлин на этот вердикт была для многих неожиданной. Приближение смерти ее ужасало, и она понимала, что от судьбы ей не уйти, но жалость окружающих и их нежелание говорить с нею о ее болезни ее очень удручала и вызывала внутренний протест. Особенно мучительным для нее было то, что многие находили в ее болезни нечто постыдное и неприличное. Это ее просто бесило, и она в знак протеста решила в корне изменить свой образ жизни. Своим родным она однажды заявила, что СПИД придал ее существованию какой-то новый смысл.

Болезнь продолжала прогрессировать. Ее нервная система начала постепенно разрушаться, и вскоре ей уже стало трудно ходить. Выносливостью и силой она не отличалась и раньше, но теперь стала настолько слабой, что не могла пройти и шагу, чтобы не упасть. Падения часто приводили к травмам, и в последнее время она предпочитала проводить в постели.

Больше всего ее раздражало то, что средства массовой информации и правительство старались скрыть от американцев информацию о страданиях невинных жертв СПИДа в Америке — женщин и детей, в также сведения о том, что число этих несчастных с каждым годом росло. Она не стала скрывать и того, что заразилась СПИДом не в результате переливаний крови или посещений дантиста, а из-за своих частых половых сношений с малознакомыми партнерами, которых пыталась удержать тем, что не настаивала на использовании ими презервативов.

Эйлин категорически заявила, что ко всем больным СПИДом, независимо от причин заражения, следует относиться как и к тем, кого поразил любой другой тяжкий недуг, — с заботой, уважением и состраданием.

Вскоре голос Эйлин в защиту несчастных жертв СПИДа был услышан во многих цивилизованных странах мира. Она начала встречаться с больными СПИДом в Лос-Анджелесе, выступать по телевидению и даже планировала открыть в США хоспис для обреченных американских женщин. В результате она за короткое время стала известной по всей Америке.

Все это вызвало необходимость изменить и свой образ жизни. Для начала она решительно покончила с наркотиками и восстановила добрые отношения с Кристофером, который был уже женат на другой и жил тоже в Лос-Анджелесе, недалеко от нее. Благодаря этому она могла теперь брать к себе детей четыре раза в неделю.

Калебу исполнилось восемь, а Эндрю был на год младше, и поэтому они уже имели полное право знать, что случилось с их матерью. В один из дней Эйлин рассказала сыновьям все, ничего от них не скрывая, и честно ответила на все их вопросы. Затем сообщила им необходимые сведения о СПИДе и мерах предосторожности. Сыновья ответили ей пониманием и любовью, и это наполнило ее жизнь смыслом. Она отчаянно пыталась не думать о смерти и каким-то необъяснимым чудом осталась в живых и по сей день.

Другой жертвой в семействе Гетти стал брат Эйлин Пол. Его несчастья начались с похищения, в результате которого он лишился уха, стал алкоголиком и наркоманом. Затем он оказался в объятиях комы и вышел из нее полным инвалидом — с параличом мышц и расстройством речи и зрения. Но как ни странно, именно ужасные последствия комы заставили его как никогда бережно отнестись к своей жизни и наполнили ее верой и смыслом.

И он не сдавался. С утра до вечера принимал сеансы физиотерапии и упорно тренировал мышцы, речевой аппарат и зрение. Все это давалось ему с трудом и часто сопровождалось сильной болью, но он, стиснув зубы, терпел и верил в свои силы. Его выносливости завидовали все, и силы его организма росли, хотя и ужасно медленно. Со временем он научился даже стоять без помощи медсестер. За четырнадцать лет, прошедших после комы, заметно улучшилась и его речь.

Он старался не замечать своих недугов и жить как все. Регулярно посещал концерты своих любимых рок-групп, обожал посидеть в инвалидной коляске в шикарных ресторанах и, несмотря на очень слабое зрение, любил бывать в кино и в картинных галереях. Читать он пока не мог, и это делали для него его друзья и родные. Больше всего ему нравилась современная фантастика и английские классики. Его отец выстроил для него рядом с Уормсли небольшой коттедж, и Пол в сопровождении медсестер отправлялся туда два раза в год — летом и на Рождество. Особенно ему нравились рождественские праздники. В эти дни к его отцу в Уормсли приезжала Гейл с Ариадной и заходил Марк.

Пол мечтал снова побывать в их семейном летнем домике в Италии, и Гейл уже готовила его к приезду сына. Его брак с Мартиной распался в 1993 году. Она вернулась к своим родителям в Германию и недавно создала компанию, занимающуюся видеозаписью. Расстались они друзьями и часто звонят друг другу по телефону.

Пол продолжает поддерживать отношения со своим сыном Балтазаром, который сейчас живет недалеко от Лос-Анджелеса. Балтазар, как и его отец, мечтает стать сначала киноактером, а затем и режиссером и еще учась в школе успел сняться в фильме по роману Уильяма Голдинга «Повелитель мух», а также в известных голливудских кинолентах «Юные мстители», «Папа должен умереть» и «Красная жара». Его сводная сестра Анна сейчас учится в Сорбонне, но тоже мечтает стать кинозвездой. Недавно Пол ее официально удочерил, и теперь Энн, как и Балтазар, является законной наследницей капитала семьи.

Случившееся с Полом и Эйлин — это лишь две трагедии семейства Гетти, но их более чем достаточно для семьи Гейл, и никакие деньги не способны излечить искалеченные судьбы и тела ее сына и дочери.

Еще одной трагичной судьбой в семействе Гетти стала судьба Рональда, который в начале 90-х годов из-за своих огромных долгов, возникших при строительстве отеля в Лос-Анджелесе, полностью обанкротился. Он был слишком наивным и доверчивым и теперь за это расплачивается сполна. Кредиторы компании угрожают ему тюремным заключением, а адвокаты отказываются защищать, не веря тому, что у сына Гетти не осталось ни цента. Недавно Рональд был вынужден отдать за долги свой дом в Кейптауне, но все равно расплатиться до конца не смог. Лишившись своих нескольких миллионов, он лишился и бывших друзей и остался без средств к существованию.

Единственным светлым пятнышком на его горизонте была надежда на намечающийся брак его старшей дочери Стефани с Александром Вайбелом, сыном процветающего текстильного магната из Австрии. Вскоре семья Вайбелов пригласила родителей невесты к себе в Австрию, и это событие их несколько утешило, но ненадолго, поскольку их финансовые проблемы от этого не исчезли.

В 1993 году женился и сын Рональда Кристофер. Брак сына оказался еще удачнее, поскольку его невестой была единственная дочь Пиа Миллера — одного из самых богатых людей в Америке. Миллер сколотил свое огромное состояние на беспошлинной торговле и был счастлив, что его зятем будет наследник Гетти. Однако, несмотря на это, семейство Рональда на свадьбу сына не поехало.

За последние годы Пол-младший окончательно превратился из больного, несчастного наркомана в респектабельного, увлеченного крикетом богача-филантропа и благодаря личному знакомству с королевой и премьер-министром был допущен в высшее британское общество. Его жизнь сложилась крайне странно. Редко кто становится владельцем столь огромного состояния в его годы, но еще реже такое случается с законченным алкоголиком и наркоманом, помешанным на старинных книгах, истории довоенного кинематографа и романтичных произведениях литературы и искусства девятнадцатого столетия. Подобно талантливому режиссеру, он создал для себя неожиданную и сложную роль филантропа и удивительно романтичную обстановку для себя, своей семьи и своих друзей в замке Уормсли.

Если вы можете что-либо купить, то продолжать мечтать об этой покупке совершенно бессмысленно, и вы начинаете мечтать о чем-нибудь другом, пока вам недоступном. То же самое происходило и с Полом. Теперь его мысли были заняты романтичными эпизодами далекого прошлого, в которых очень богатые, но глубоко несчастные люди пытались избавиться от своих тревог, погрузившись в мир причудливых фантазий и тратя на это огромные деньги.

Убежищем для Пола мог вполне стать его замок Уормсли, в очертаниях которого было что-то сюрреалистическое и сказочное. Однако, благодаря прагматизму Гиббса, экстравагантному обаянию Виктории и вниманию Гейл и детей, этого не случилось и отшельником он не стал. За прошедшее десятилетие он успел истратить почти 150 миллионов долларов и теперь начал подумывать о том, как увеличить доход, чтобы осуществить свои дальнейшие проекты. Время крупных бескорыстных пожертвований, похоже, закончилось. Теперь на благотворительные нужды шли доходы от его благотворительного фонда в 20 миллионов фунтов стерлингов, а гранты и пособия выплачивались после тщательного обдумывания.

По утрам к нему из Челси обычно приезжала Виктория и возвращалась домой к сыновьям довольно поздно. Виктория была прекрасной и гостеприимной хозяйкой, и именно благодаря ей круг друзей Пола существенно расширился. Его новыми приятелями стали известный киноактер Майкл Кейн, писатель Джон Мортимер, поэт Кристофер Лог и богатый знаток и коллекционер произведений искусства лорд Ротшильд. Пол начал появляться в одном из самых элитарных клубов Лондона — «Праттс», членом которого стал совсем недавно. Владельцем и организатором этого клуба был герцог Девонширский.

Но больше всего Полу нравилось в его замке Уормсли. Когда-то годами не видевший своих родных детей, он теперь заменил отца сыновьям Виктории. Ему нравилось жить вдалеке от городского шума, и он ужасно гордился своим внушительным стадом типично английских длиннорогих буренок.

Однако, несмотря на все блаженство, испытываемое Полом в своем замке, у него, как и у любого романтического героя, должны были быть свои переживания. Его мрачное затворничество в доме Россетти было почти забыто, и на смену ему пришли новые мучительные переживания: о потраченных впустую годах, о лечении от наркотиков и алкоголизма, о несчастьях, обрушившихся на его сына и дочь, судьбы которых оказались искалеченными из-за тех же дьявольских пристрастий, что сломали и его собственную. Пола терзала мысль и о том, что он сам тоже является полуинвалидом и вынужден искать убежища от жестокой реальности.

Несмотря на заботу и преданность Виктории, Пол так и не смог стереть из памяти воспоминания о Талите и ее трагической смерти. Занять в его душе место Талиты Виктория так и не смогла. И неудивительно, ведь она уже начинала стареть, а Талита осталась в памяти Пола вечно юной и прекрасной.

Тем временем Гордон, в своем шикарном особняке на Пасифик-Хейтс, являл собой прекрасный пример того, как можно оставаться здоровым и счастливым, имея состояние в миллиард долларов. В отличие от его брата, заботы и время его не коснулись. Он был всего на год моложе Пола, но был таким же, как десять лет назад. Так же, и как прежде, забывал о том, где оставил свой автомобиль, и, слушая оперные арии, забывал обо всем, в том числе и о своем богатстве. Однако его внешнее безразличие к своим миллионам было обманчивым. Без них он не мог бы позволить себе многое из того, чем теперь обладал. Совсем недавно он купил новую модель «боинга», и дизайнер, оформлявший интерьер салона авиалайнера, остроумно заметил: «Прекрасный у вас фургончик для семьи!»

Благодаря своим миллионам Гордон мог заниматься чем душа пожелает, не задумываясь о хлебе насущном и о будущем. «Что касается любимого дела, то я готов отдаваться ему с восхода до заката», — часто повторял Гордон.

Однажды один из журналистов спросил у Гордона, кто его любимый герой, и тот не задумываясь ответил:

— Ну конечно же Дон Кихот. Ведь я по характеру такой же мечтатель и романтик.

Сыновья Гордона были очень похожими на отца. Все четверо были необычайно умны, интеллигентны и оригинально мыслили. У них выработался стойкий иммунитет против неуверенности, тревог и страха, преследовавших большинство Гетти.

Юноши жили беззаботно и весело, не задумываясь о будущем, и не допускали даже мысли о том, чтобы попробовать наркотики или напиться.

Старший — Питер — был похож на отца больше остальных. У него был такой же взгляд, и он также мечтал стать известным композитором, однако совсем иной музыки, поскольку увлекался только роком.

Брат Питера, Эндрю, пытался писать сценарии для Голливуда. Билл изучал древнегреческий язык в Калифорнийском университете в Беркли и сейчас работал над докторской диссертацией, посвященной поэтике Гомера. Беспокоил родителей лишь шумливый, непоседливый Джон. Оставив колледж в Сан-Диего, он сделал себе татуировку и стал солистом одной из групп тяжелого рока. Вскоре он образумился и по примеру Билла окончил университет в Беркли, где увлекся изучением поэзии любимой поэтессы его отца Эмили Дикинсон.

В качестве хобби все четверо купили небольшой винный магазинчик и попросили отца назвать его так же, как и его оперу, — «Толстяк Джек». Гордон рассмеялся и сказал:

— Ладно, валяйте, в суд я на вас за это не подам.

Вскоре к братьям присоединился сын Билла Ньюсома Гейвин. Он уже несколько лет обучался менеджменту и маркетингу, и благодаря его усилиям магазин братьев Гетти скоро стал очень популярным на побережье. В нем был богатый выбор прекрасных вин и не очень высокие цены.

Увлечение сыновей передалось и Гордону, и тот, ранее сдержанный к спиртному, неожиданно возлюбил марочные вина и вскоре стал признанным знатоком в этом деле. Позже Гордон признался, что его привлекли не столько вина, сколько возможность еще больше сблизиться с сыновьями, разделив с ними их интересы.

Именно об этом, похоже, давно мечтал его племянник Марк, который к тому времени успел стать отцом троих детей.

Марку очень хотелось, чтобы его дети были избавлены от тревог и несчастий, которые выпали на долю его сестер и брата.

Марк очень любил мать, сестер и брата. Когда Пол приезжал в Лондон, Марк все время старался проводить возле брата, помогать ему, присматривать за ним и подыскивать для того развлечения, которые могли бы его позабавить и отвлечь от своих недугов. Марк фактически стал неофициальным миротворцем и объединителем семьи. Он был в прекрасных отношениях с отцом и дядюшкой Гордоном, который часто называл Марка «своим пятым сыном».

Однако основным ключом к пониманию характера Марка были вовсе не его родственники, а Италия. Достаточно вспомнить, что он родился и вырос в Риме и женился на итальянке. Так же, как и его мать, он купил для своей семьи летний домик тоже неподалеку от Сиены и свой отпуск предпочитал проводить именно там. Ему нравилось кататься верхом, слушать итальянские песни в исполнении своих малышей и наблюдать за их играми с местными чумазыми сорванцами. Все это напоминало ему его счастливое детство и те времена, когда в их семье царили покой и счастье.

В тех местах у него были верные друзья, которые ценили его вовсе не из-за богатства, а из-за его искренности и доброты. Одним из этих друзей был сын покойного Ремо — Франческо, которого Марк попросил быть крестным отцом Александра. Общение Марка с простыми итальянскими крестьянами помогло понять две истины, которые для остальных Гетти были далеко не очевидны.

Первая заключалась в добросовестном отношении к своему труду, которое простые итальянцы впитывали с молоком матери. Своим детям Марк часто повторял: «Кем бы вы ни стали в будущем, ваш труд и его результаты должны быть для вас самым ценным в жизни».

Вторая истина касалась отношения к своей семье. Для итальянцев забота о семье была превыше всего. Марк ощутил это по тому искреннему сочувствию и поддержке местных жителей их семье в тяжелые месяцы похищения Пола. И это было дороже любых денег.

Марк был первым из молодого поколения Гетти, который отделился от своей семьи, и поэтому обе эти истины стали определяющими в его жизненной философии. Стараясь понять, почему семейные связи Гетти были столь слабыми и непрочными, он начал знакомиться с историей династий американских миллионеров, и особенно тех, которым удалось добиться процветания, не утратив единства и сплоченности.

Больше всего его поразила история семейства Рокфеллеров, в котором каждый член семьи занимал достойное место и был уважаем всеми остальными. Чтобы раскрыть этот секрет, Марк несколько недель провел в Рокфеллеровском центре в Нью-Йорке. Больше всего его интересовали судьбы Рокфеллеров после продажи ими огромной нефтяной компании «Стандарт Ойл». Инвестиции капиталов семьи осуществлялись с учетом интересов всех ее членов и тщательно продумывались. В результате каждый из семейства Рокфеллеров нашел себя в бизнесе и работал на общее благо. Дэвид Рокфеллер при разговоре с Марком отметил, что из своего опыта прекрасно знает, что отчуждение любого из членов семьи может породить в будущем массу проблем.

Вдохновленный услышанным, Марк еще больше загорелся идеей сплочения династии Гетти — сплочения, которое помогает выжить как богатым, так и бедным.

В 1990 году он приступил к осуществлению этой идеи. Ему удалось уговорить отца, дядюшку Гордона и даже неприступных дочерей Джорджа инвестировать часть своих капиталов в южноафриканскую корпорацию, занимавшуюся созданием на территории этого континента новых огромных заповедников с целью сохранения когда-то богатой, но теперь близкой к вымиранию африканской фауны. Сумма инвестиций, по масштабам Гетти, была невелика и составляла 5 миллионов фунтов стерлингов. Прибыли, ожидаемые за счет потока туристов и ученых, были невелики, но для Марка это было не главным. Своей цели он достиг. Вскоре участниками общего дела стали двое сыновей Гордона, сын Талиты, сводный брат Марка Тара и даже сын Рональда Кристофер. Все были полны энтузиазма, но Марк быстро понял, что увлекаться не стоит, и убедил своих компаньонов, что туристский бизнес в Африке пора сворачивать.

Через несколько месяцев он провернул еще одну совместную операцию. В этот раз — с акциями компании «Тони Стоун Имаджиз», продававшей средствам массовой информации цветные слайды из своей уникальной библиотеки, насчитывавшей около 300 тысяч оригинальных сюжетов. В этот раз инвестиции Гетти оправдались полностью, и вложенные тридцать миллионов фунтов стерлингов удвоились практически за несколько месяцев.

Марк был счастлив. Его поколение открывало новую эру династии, о которой мечтал Пол Гетти-старший и которую начал фактически создавать он сам.

Марк, как и его дед, начал вести дневник, в котором первой записью стала следующая: «Большинство проблем и трагедий нашей семьи в прошлом объяснялось тем, что мой дед — Пол Гетти не понимал значения семьи для развития и процветания семейного бизнеса. И если быть точнее, то он не понимал, да и не желал понять своих сыновей и внуков. И мы, новое поколение семейства Гетти, будем жить и работать по-новому».

В сентябре 1992 года Полу-младшему должно было исполниться шестьдесят. Это лето оказалось для Пола необыкновенно счастливым. Погода, правда, временами портилась, но в Англии это никого не удивляло и не расстраивало. Матчи по крикету продолжались до конца августа, и все игроки площадкой Пола были очень довольны и называли ее одной из лучших на Британских островах.

После того как крикетный сезон завершился, Пол уехал в Лондон, а перед самым отъездом приказал своему персоналу снять вертикальный тент, защищавший зрителей и игроков от солнца. Вернувшись из Лондона ко дню своего рождения, он с раздражением увидел, что тент все еще на месте. Он очень обиделся. «Дожить до шестидесяти лет и убедиться, что тебя ни во что не ставят — просто ужасно», — пожаловался Пол Виктории, но та промолчала и загадочно улыбнулась.

На самом деле тент попросил оставить Марк. Он уже почти год готовил ко дню рождения отца сюрприз и собирался, в дополнение к их семейству, тайно доставить в замок из Лондона на автобусе еще шестьдесят гостей.

Виктория была в курсе и 7 сентября, в день рождения Пола, пустив в ход всю свою женскую хитрость, все утро удерживала Пола в замке. После ланча она взяла его под руку и предложила прогуляться по лужайке, находившейся за тентом. Когда они оказались там, перед глазами изумленного Пола предстала огромная толпа из нескольких десятков его старых друзей и, конечно, родственников. Толпа быстро выстроилась в шеренги, и импровизированный хор громко и дружно затянул традиционное английское поздравление с днем рождения — «Happy Birthday». Закончив, хор рассыпался, и все бросились к юбиляру. Поздравлявших Пола было так много, что именинник растерялся. Здесь были и те его друзья, которых он не видел со времен юности. Они приехали из Калифорнии и Рима, Парижа и Лондона. Среди них были даже его приятели из колледжа святого Игнатия. Наконец поздравления закончились и все дружно направились в огромную гостиную, где уже были накрыты столы. Справа от Пола устроилась пожилая, но все еще привлекательная леди, которая много лет была приятельницей его отца, — Пенелопа Китсон.

Окинув взглядом всех присутствовавших, Пол не выдержал и от радости прослезился.

«Я не мог даже представить, что обо мне помнят столько моих друзей», — произнес он с дрожью в голосе.

Но кроме друзей, и это тоже заслуга Марка, явилось и немало родственников Пола. Его мать прилетела из Лос-Анджелеса с Эйлин, Полом и Ариадной. Эйлин держалась неплохо, а вот Пола все еще сопровождали медсестры. Рядом с Ариадной сидел ее муж Джастин Уильямс. Из Сан-Франциско на личном «боинге» прилетел Гордон с четырьмя сыновьями. Он очень извинялся за отсутствие Энн, которая в то время бродила по Эфиопии в поисках окаменелых останков своих доисторических предков.

Не был даже забыт и лишенный наследственных прав Рональд. Когда ему позвонил Марк, он долго не мог понять, чего от него нужно Полу, но, услыхав от Марка о его планах сплотить внуков Гетти, одолжил денег и прилетел с Карин в Англию. Попав в замок сводного брата, он был сначала ошеломлен окружавшей его роскошью, однако после нескольких рюмок бурбона немного освоился и даже почувствовал себя счастливым. Ведь он, как и другие сыновья Гетти, впервые сидел с братьями за одним столом. Для него это событие было не менее волнующим, чем для его брата Пола. В жизни обоих было немало потрясений и обид на несправедливость отца.

— Наконец все сыновья Гетти вместе, — воскликнул подвыпивший Рональд.

— Кроме Джорджа, — с грустью в голосе уточнил Пол.

— Да, — добавил Гордон, — ужасно нелепая смерть.

— Нелепостей в нашем семействе было более чем достаточно, — решил закончить эту печальную тему Марк и добавил: — Теперь пришло наше время, и мы уж постараемся, чтобы с ними покончить раз и навсегда.

Торжество получилось на славу. Но что можно было подарить имениннику-миллиардеру, у которого было все, что он желал? Гейл привезла из Сиены старинный серебряный нож для разрезания страниц с рукояткой из слоновой кости в форме черепахи. Билл Ньюсом вручил Полу в память о его родном Сан-Франциско желтую кепку таксиста. Пенелопа подарила Полу купленную в Челси изящную фарфоровую шкатулку с изображенным на крышке игроком в крикет, а Кристофер Гиббс преподнес ставший библиографической редкостью томик трудов одного из лидеров партии вигов — Чарльза Джейна Фокса.

Но лишь после торжественного обеда и множества речей Пол получил самый ценный для него подарок. Его прятали под огромным шелковым чехлом за трибуной для болельщиков крикета. После того как чехол стащили в сторону, Пол не мог поверить своим глазам. В двух шагах от него стоял его старенький автомобиль цвета бургундского вина. Он купил эту машину, еще живя в Риме, а потом продал ее своей сводной сестре Донне, чтобы на вырученные деньги купить проклятый героин. Автомобиль отыскали дети Пола. Он выглядел ужасно, и его пришлось отремонтировать и покрасить. Это и был их подарок отцу.

Для Пола этот дар был ценнее всех остальных, вместе взятых. Это было своего рода предзнаменование его счастливого будущего. Именинник как завороженный глядел на автомобиль, и в его голове мелькали эпизоды его юности. Тогда, в Риме, он был очень счастлив, но потом на него одна за другой обрушились беды и горести, и в поисках забвения он избавлялся от всего, что напоминало ему о счастливом прошлом. Но теперь забвение было ему ни к чему и даже несчастья можно было уже вспоминать безболезненно.

Каким-то чудом автомобиль Пола избежал свалки и благодаря заботам тех, кто его любил и ценил, он снова сиял своей прежней красотой, и его судьба удивительно напоминала судьбу его бывшего владельца.

Глава двадцать четвертая Замкнутый круг

Ведя разговор о семье Гетти, мы в конце концов вновь возвращаемся к ее патриарху, непостижимому и непредсказуемому человеку, создавшему огромный семейный капитал и одновременно принесшему множество бед и страданий своим детям и внукам — к очень одинокому финансовому гению и необычайному скряге Полу Гетти-старшему. Обогащение стало для него смыслом всей его жизни. Уединившись в номере парижского отеля, он с помощью лишь одного телефона правил своей могущественной нефтяной империей, состоявшей из множества буровых установок, нефтеперерабатывающих заводов и целого флота огромных танкеров, бороздивших моря и океаны нашей планеты. Его мозг был подобен процессору современного суперкомпьютера и решал задачи, которые большинству даже самых искусных бизнесменов были не по силам. Все, что он создавал за свои миллионы, вскоре становилось источником новых миллионов, которые бурным потоком вливались в огромную копилку семьи — трастовый фонд, созданный его матерью Сарой Гетти, и одновременно пополняли и его личный капитал.

Именно этим, если не считать его хобби — секса, и были постоянно заняты мысли Пола Гетти. Многое из того, что было создано им за свои миллионы, он видел лишь на фотографиях, и его это вполне удовлетворяло. Не побывал он и в своем уникальном музее в Малибу, который, по его замыслу, должен был стать мемориалом, напоминающим потомкам о величии и гениальности его создателя. Такое же невнимание и безразличие он проявлял и к судьбам своих сыновей, появившихся на свет в результате пяти весьма непродолжительных браков. Поэтому неудивительно, что когда его сыновья повзрослели и он пожелал приобщить их к своему бизнесу, то столкнулся с множеством проблем и идея создания династии Гетти так и не осуществилась.

Для этого нужно было прежде всего воссоединить разбросанное по всему миру потомство в единую сплоченную семью. Гетти же всю жизнь избегал встреч со своими бывшими женами, сыновьями и внуками. Контакты уже взрослых сыновей с отцом приводили в итоге лишь к крушению их судеб. Джордж покончил с собой, Пол-младший оказался на краю гибели, Рональд терзался из-за несправедливости родителя, лишившего его права на наследство, а Гордон заполнил свою жизнь тем, что для его отца было чуждым и непонятным, — музыкой, поэзией и разработкой мудреных экономических теорий.

Такие понятия, как взаимопонимание, привязанность и чувство родства, составляющие основу любой счастливой семьи, в извращенной этике Пола Гетти отсутствовали. Дефицит отцовских чувств вместе с огромным капиталом, хранившимся за семью замками, стал причиной ревности, раздоров, подозрительности и недоверия между сыновьями Гетти.

Пола Гетти постоянно преследовал страх. Он боялся лишиться своего несметного богатства, боялся вторжения других в его личную жизнь, боялся оказаться в руках террористов, но больше всего боялся смерти. Чувство страха передалось и его сыновьям и привело к самоубийству Джорджа, к затворничеству Пола-младшего и к комплексу неполноценности и озлобленности Рональда. Удивительно бесстрашной и мужественной оказалась лишь Гейл.

Теперь, когда зловещая тень патриарха семьи исчезла, начали постепенно исчезать и страхи потомков Гетти. Эйлин нашла в себе силы преодолеть страх перед смертью от СПИДа, а ее брат Пол мужественно боролся за выживание. Не меньшее мужество проявил и их отец — Пол-младший, решительно порвавший с мрачным и пугающим прошлым, чтобы возродиться к новой жизни. С исчезновением страхов потомки Гетти наконец смогли объединиться в единую нормальную семью. И основную роль в этом сыграл внук Пола Гетти — Марк, превративший шестидесятый день рождения своего отца в счастливый семейный праздник прощения и примирения.

В конце 1992 года в лондонской «Таймс» появилось сообщение агентства Ассошиэйтед Пресс о полном банкротстве компании сына Пола Гетти — Рональда, долги которой превысили 43 миллиона долларов. 18 декабря 1992 года Рональд Гетти предстал перед судьей, рассматривавшим дела о банкротстве американских компаний. Скандал был очень громким, поскольку кредиторами компании Рональда являлись несколько крупных американских финансовых компаний и банков.

Финансовый крах настиг Рональда в возрасте шестидесяти пяти лет, и виноват в случившемся был только он один. Уверовав однажды в то, что он унаследовал от своего родителя уникальные способности бизнесмена и финансиста, Рональд теперь был вынужден за свою самонадеянность расплачиваться. Однако после примирительного торжества в замке Пола он уже мог надеяться на помощь со стороны других Гетти. Вскоре эти надежды оправдались. На защиту Рональда встали его сводные братья — Гордон и Пол. Они постарались сделать все возможное для того, чтобы сын Гетти не оказался за решеткой. Помогли ему советами, наняли адвокатов и, наконец, образовали специальный фонд для уплаты части его долгов и покупки дома для его семьи, поскольку его дом в Кейптауне был конфискован и Рональд с Карин, покинув Южную Африку, переселились в один из бедных кварталов столицы острова Пуэрто-Рико Сан-Хуана. Этот остров в Карибском море фактически считался территорией США.

Поддержка и помощь братьев помогли ему выстоять и вернуть уважение к себе. Для того чтобы Рональд мог обеспечить свою семью, Пол сделал его (правда, под вымышленной фамилией) платным консультантом своего трастового фонда. Впоследствии братья помогли Рональду и Карин с покупкой дома в Германии, куда супруги собирались переехать уже давно. Мать Рональда умерла, но его отношения со своими немецкими родственниками остались очень теплыми и дружественными. В результате ему пришлось начинать все сначала, и именно там, где он когда-то начал самостоятельно зарабатывать себе на жизнь.

В отличие от Рональда, Гордон мог считать себя вполне счастливым. Музыкальный мир наконец признал его настоящим композитором, и в начале 1994 года, после концертов в Нью-арке и Остине, его произведения зазвучали и в Москве, в исполнении Государственного симфонического оркестра России. В Москву Гордон отправился вместе с Энн. Он очень волновался, но, как оказалось, зря. Его опера «Толстяк Джек», три вальса для оркестра и три музыкальные сценки из времен викторианской эпохи очень понравились требовательной московской публике. После концерта Гордон сказал: «Слушать написанную тобой музыку в исполнении такого замечательного оркестра — удовольствие, ни с чем не сравнимое».

Другим радостным для Гордона событием стало признание его экономических теорий Нобелевским лауреатом — профессором Франко Модильяни. В своей статье этот известный всему миру ученый назвал идеи Гордона «оригинальными и ценными» для экономической науки.

В успех семьи внесла свою лепту и Энн. Деньги, вложенные ею в поиски останков доисторического человека, оказались потраченными не зря. В сентябре 1992 года экспедиция под руководством профессора Тима Уайта, в которой участвовала и сама Энн, обнаружила в Эфиопии окаменелые останки обезьяноподобного существа. Ученые определили, что существо это жило четыре с половиной миллиона лет назад. Антропологи выдвинули гипотезу, что оно являлось доисторическим предком человека и переходным звеном, связывавшим обезьян с «гомо сапиенс».

Новое поколение семейства Гетти ошибок и заблуждений своих отцов уже не повторяло. Исключением были только Эйлин и ее брат Пол. Дочь Пола-младшего, как и отец, увлеклась наркотиками, а его сын, подобно родителю, примкнул к хиппи. Оба за это жестоко расплачивались. Однако сын юного Пола Балтазар решительно отверг как наркотики, так и спиртное и мечтал о славе киноактера и режиссера.

Избегал наркотиков и сын Талиты Тара. В отличие от своих экспрессивных родителей, он был на удивление спокойным и уравновешенным и предпочитал Англии Францию. Он заметно повзрослел, но как и прежде был очень привязан к взрастившей и воспитавшей его бабушке — Поппет Пол. От матери он унаследовал удивительную способность очаровывать окружающих, и все Гетти его очень любили.

Сын Рональда Кристофер решил заняться бизнесом, при этом избежать участи отца. Знание банковского дела и прочные связи с другими родственниками позволяли ему надеяться на успех.

Дочь Пола-младшего Ариадна посвятила себя заботам о муже и двух малышах. Временами она тосковала по Италии, но, помня о том, что случилось в этой стране с ее братом, от поездок туда с детьми воздерживалась. Безопасность и счастье ее маленькой семьи были для нее важнее всего другого.

Сыновья Гордона и Энн окончили университеты и с увлечением отдались своим любимым занятиям. Питер — рок-музыке, Билл — переводам с древнегреческого, Джон — изучению английской поэзии прошлого века, а Эндрю — написанию сценариев для Голливуда. Свой винный магазинчик они продали, и бизнес их совершенно не привлекал.

Марк целиком посвятил себя банковскому делу и после нескольких удачных операций на бирже заработал несколько миллионов долларов. Теперь он мог быть спокоен за будущее своей семьи, тем более что в этом будущем его ждали несколько сотен миллионов долларов из семейного капитала. Что касается его усилий по сплочению семьи, то на первых порах они увенчались успехом.

Итак, будущее внуков и правнуков Пола Гетти, благодаря его огромному состоянию, было обеспечено, и их жизнь протекала без тревог и волнений, терзавших предыдущие поколения. Сохранится ли эта идиллическая картина в будущем — зависит от них самих, и, чтобы она не нарушилась, они должны постоянно помнить об ошибках своих родителей и, если желают счастья своим детям, избегать повторения этих ошибок.