Полежаевские мужички

КЛЮЧИ

Заведующего клубом на пять дней вызвали в Березовку.

Вовка по этому поводу устал давать объяснения. Кому надо и не надо, все останавливали его и спрашивали:

— Вовка, куда это запропастился твой квартирант?

— Геннадий Иванович будет в субботу, — отвечал Вовка сдержанно. — У него методический семинар в районе.

— Ну, хоть бы ты клуб открыл…

Вовка беспомощно. пожимал плечами: и рад бы, товарищи, — не могу. И побыстрее смывался с глаз просителей, а то начнут еще удивляться, почему это Геннадий Иванович не оставил Вовке ключи. Ни в бильярд не поиграешь теперь, ни волейбольного мяча не достанешь — слоняйся вечерами без дела. Ох, не приведи никому держать в квартирантах нужного человека!

Конечно, во всем этом есть и свои преимущества. Так бы Вовку и не замечал никто, а тут всякий пытается его приветить. Все знают: Вовка у Геннадия Ивановича правая рука, внештатный комендант и распорядитель.

Случалось и Вовке характер свой проявить. Заиграются механизаторы в волейбол да со зла, с неудачи — потеряют подачу или пас плохо передадут — и поднимут мяч ногой так, что он свечой в небо взмывает. Вовка — тут как тут: мяч в охапку — и в клуб. Не нарушай правила! Геннадий Иванович сам-то и не увидел бы, а от Вовки не скрыть ничего. Геннадий Иванович в таких случаях всегда Вовку поддержит, и как бы его механизаторы ни упрашивали, мяча обратно не даст. От этого Вовкин авторитет только рос. Бывало, схватит он мяч, игроки и начинают оправдываться:

— Вовка, да не нарочно же, нога подвернулась! Ты же сам видел, что я упал.

Вовка более милостив, чем Геннадий Иванович. Его за это и уважали. С отъездом Геннадия Ивановича спрос на Вовку удвоился. Как же, думают, заместитель остался. И Вовка разважничался. Будь у него ключи в кармане, он бы свою власть показал! И все же не давала ему покоя задача: отчего Геннадий Иванович не оставил ему ключей? Забыл, наверное; другого объяснения тут не найти.

Вечером, когда молодежь собралась у волейбольной площадки, Вовка так и объявил всем:

— Геннадий Иванович по забывчивости увез ключи с собой. Звонил вчера по телефону, передавал извинения.

— Он бы лучше ключи передал, а не извинения, — сказал Толик Неганов.

Вовка на секунду смутился, но нашел выход из положения:

— По телефону пока ключи передавать не научились. Вот, может, вы, будущий великий физик, изобретете такое устройство, что будем передавать на расстояние не только слова, но все, что вздумается.

Кругом засмеялись:

— Ну отбрил! Вот это заместитель у Геннадия Ивановича!

Мало-помалу люди стали расходиться. Осталась одна мелюзга, которую все равно в волейбол играть не пустили бы и которой уже весело оттого, что она вместе.

— Нет, это невозможно, — сказал Алик Макаров, поудобнее усаживаясь на клубном крыльце. Брючки у него отутюженные — стрелками обрезаться можно. И рубашка белая, свежепроглаженная. — Второй день клуб на замке. Культурно и отдохнуть нельзя.

«Ну гусак», — подумал Вовка про Алика. В Полежаеве ребята не привыкли следить за собой: в чем вырвались из дому, в том и ладно. Только бы мамка не остановила да не придумала какое-нибудь задание: картошку окучивать, дрова колоть, воду носить, корове пойло готовить…

Алик осенью пойдет в седьмой класс. Но замашки у него, как у взрослого, и Вовка немного робел перед ним. Со всеми ребятами у Вовки просто, вон даже Толика Неганова высмеял, студента, а с Аликом его сковывала непонятная немота.

Алик достал из кармана расческу, пригладил рыжие волосы.

— Ну что же это такое? — сказал он значительно. — Мы для клуба или клуб для нас?

Ребята слушали его почтительно, не возражали.

— Нет, товарищи, так нельзя. У нас в Улумбеке на каждой улице был клуб, и в любой заходи, каждый открыт. А здесь один клуб и тот на замке. Как вы только живете?

Крыльцо было обшито тесом, как веранда, но окно вделано одностворчатое, узкое, свету через него проникало мало, и из углов всегда напирал полумрак. А уж теперь, вечером-то, было совсем не разглядеть лиц. И все же ребята, стесняясь встречаться с Аликом взглядами, понурились. Вовка скреб босой ногой половицу и не смел выскочить из крыльца, хотя выслушивать упреки ему не хотелось. Он выжидал, когда Алик закончит и когда незамеченным можно будет выскользнуть за угол и убежать.

— Володя, — сказал Алик вежливо, — у меня есть к тебе конфиденциальный разговор.

Ребята переглянулись при незнакомом слове, и Алик, чтобы не интриговать их, разъяснил:

— Как говорят у нас в Улумбеке, разговор т-т-т.

Ну, так говорили и в Полежаеве. Ребята свободно вздохнули.

Алик поднялся, ботиночки на его ногах скрипнули. (Господи, даже Толик Неганов ходил по Полежаеву в кедах!)

Они зашли за угол, и Алик, размахивая руками, горячим полушепотом заявил:

— Я не хотел говорить об этом при всех, чтобы не унижать твоего человеческого достоинства. Надеюсь, ты меня понимаешь?

Вовка насторожился. Такое начало ничего хорошего не сулило.

Алик оглянулся, не подслушивает ли кто-нибудь из ребят, и, успокоившись, приступил к делу.

— А если Геннадий Иванович уедет на месяц? — спросил он зловещим шепотом.

— Не уедет, — несмело возразил Вовка.

— А если уедет? Отпуск, женитьба, похороны — миллион причин.

Тут Вовка сдался. Одна из этих причин — он знал — наверняка может осуществиться: не зря же агроном Шура Лешукова сегодня тоже отправилась в Березовку, хотя ее ни на какие семинары не приглашали.

— Ты отдаешь себе в этом отчет? — вел наступление Алик, догадываясь, видно, что Вовка задумался неспроста.

— Отдаю, — согласился Вовка.

И Алик неожиданно сделал резкий выпад против него:

— А почему он не оставляет тебе ключей?.. Нет, я не стал при всех, я тебя один на один спрашиваю… Он что, не доверяет тебе?

Вовка опустил голову.

У него и у самого возникали такие вопросы, только он отгонял их подальше. А теперь не отгонишь.

Конечно, чего о доверии теперь толковать, когда Вовка первым Геннадию Ивановичу и не доверился. Уж как тогда Геннадий Иванович выпытывал у него: «Вовка, ты не видел, кто негановский фонарик подобрал? Ты же в судьях сидел, должен был заметить, как Толик выронил «жучок» на площадке…» А у Вовки и глаза от стыда не лопались, таращился на Геннадия Ивановича, как баран на новые ворота: «Этого еще не хватало, чтобы я за ним, фон-бароном, следил!»

Потом-то, конечно, пришлось открыться во всем своему квартиранту. Да ведь говорят, дорога ложка к обеду… Вовремя не признался — доверие потерял. Обижаться не на кого. Сам виноват.

— Ты ли ему не помогал, — зудил Алик на ухо. — Ничего не понимаю! Да я бы на твоем месте…

От учительских выговоров Вовка так не страдал, родительские упреки выслушивал вообще вполуха, а тут совсем сник.

— Да он, наверное, и в самом деле забыл, с собой увез, — проговорил он подавленно.

Но Алик трезво остановил его:

— По телефону, конечно, ключа не передать, в этом ты, к сожалению, прав. Но ведь Паша-почтовоз каждый день ездит в Березовку. Захотел бы Геннадий Иванович, мог с ним послать.

Тут уж все козыри оказались у Вовки выбиты. Не возразишь. И он захлопал себя по ногам, будто бы комары кусают, а сам не знал, что и сказать в ответ.

— Ну ладно, ты над этим подумай, — посоветовал Алик. — Конечно, можно бы и не говорить ничего, но я не в силах терпеть, когда человек заблуждается в чем-то. Извини меня, пожалуйста.

— Да ну, что ты! — стушевался Вовка. — Чего извиняться-то, это ты меня извини.

Алик положил ему руку на плечо:

— Ничего, духом не падай. Выводы из этой истории сделаешь — для самоусовершенствования полезно.

Они вышли из-за угла в обнимку. Ребята нетерпеливо дожидались их у крыльца.

— Вовка! — свистнул Славик Соколов. — Иди-ка сюда.

Но Вовка и не подумал отзываться.

— Ну, ребята, я домой побежал. Меня сегодня только до девяти отпустили.

Такой примерный стал.

— Во-о-овк! — умоляюще позвал Славик.

Но у Вовки только пятки засверкали, побежал — не догонишь.

Всю ночь делал он выводы — для самоусовершенствования. Крутился на кровати и так и сяк — сон не брал его.

Одолел Вовку страх, что и ребята могут подумать так же, как Алик Макаров. Алик хоть по-человечески поступил: отозвал в сторонку и выложил все с глазу на глаз. А эти ведь охламоны на смех поднимут — и на улицу будет показаться нельзя.

Нужно было с наименьшими потерями выбираться из дурацкого положения. Уж ребята-то никак не должны подумать, что он вышел из доверия у Геннадия Ивановича. Да и как это так — сразу вышел? Негановский фонарик — это одно, а клубные дела — другое. Разве в клубных делах Вовка его когда-нибудь подводил?

В конце-то концов помощник он или не помощник Геннадию Ивановичу? Сам же Геннадий Иванович говорил, что без Вовки совсем бы пропал. Ну, а раз помощник, так и дайте ему право действовать как помощнику.

Вовка на цыпочках прокрался в комнату квартиранта. Родители досматривали десятый сон и не пошевелились, но Вовка для предосторожности прикрыл дверь.

На заборке висели два пиджака Геннадия Ивановича. В одном Геннадий Иванович всегда ходил на работу.

Вовка потрогал карманы снаружи, но ничего не нащупал. Мелочь какая-то звякнула, а ключей не было. Проверил другой карман — и тоже безрезультатно.

Так ни с чем и отправился он снова в кровать. Ну что же, утро вечера, говорят, мудренее.

Но и утром Вовка ничего придумать не смог. С ужасом дожидался вечера. А ну как Алик ребятам проговорился о секретничании с Вовкой? Надо было, пожалуй, дождаться, чтоб Алик первым ушел. Из Вовки-то слова не выжмешь, умеет держать язык за зубами.

* * *

— Вот правильно, — похвалил Алик Вовку. — У него семинар, а мы тоже люди и должны отдыхать культурно.

Он стоял у клуба перед раскрытым окном и дожидался, когда Вовка отыщет мяч.

— Ты под столом посмотри. Может, туда закатился, — подсказывал Алик.

Вовка уже начал догадываться, что мяч, как и бильярдные шары, закрыт в шкафу. Была у Геннадия Ивановича такая привычка — все запирать под ключ. «Подальше спрячешь — поближе возьмешь», — говаривал он.

— Ну, чего ты там? — торопил Алик.

— Да не могу найти.

— На шкафу посмотри.

— Уже смотрел. Нету. Видно, в шкафу закрыт.

— Ну и порядочки, — раздражаясь, заговорил Алик. — У нас бы в Улумбеке давно такого заведующего прогнали. Ну, вызвали тебя на семинар, так не делай из этого проблемы для окружающих. Что мы, бильярдные шары вместо яиц будем глотать? Или волейбольный мяч зажарим на сковороде и съедим?

Вовка выглянул из-за косяка в окно: Алик, заложив руки за спину, разгуливал вдоль немятых зарослей крапивы и распалял себя ровным голосом:

— Безобразие! Элементарная вещь, волейбольный мяч, и та под замком! Да что здесь, вор на воре сидит и вором погоняет? У нас в Улумбеке…

Тут уж Вовка не выдержал. Подобрался пальцами под верхнюю створку шкафа, подергал — вроде пружинит. Видно, левая дверца на крючок изнутри не зацеплена. Вовка подергал сильнее — оттягивается. Или, может, створки фанерные, поэтому прогибаются? Если на крючок не зацеплена, тогда, поднатужившись, шкаф можно открыть сразу на обе створки. А закрывать и того проще: совместил дверцы поаккуратнее, надавил по центру плечом — и все по своим местам встанет, будто и не открывали.

Вовка перехватился руками за низ и, почти сев на пол, уперся ногами в кромку шкафа. И едва он это сделал, как правая дверка, прогнувшись, затрещала. Вовка испуганно отпрянул от нее. Но дверка уже соскочила с шарнира: шурупы выскочили из дерева «с мясом». Вовка попробовал поставить ее на место, но она теперь уже не держалась.

— Ну, достал, что ли? — крикнул в окно Алик.

— Достал, — сказал Вовка, вытирая со лба испарину. Он уже не рад был, что полез за мячом, но покойника, говорят, назад не воротишь.

Трясущимися руками Вовка открыл левую створку — на крючке-таки оказалась — ив нижнем углу увидел мяч. У него уже не было никакой охоты играть в волейбол, но Алик покрикивал во дворе, сколачивал команду.

Вовка выбросил мяч, потом перевесился через подоконник сам и не рассчитал прыжка, угодил босыми ногами в крапиву. Вскрикнуть даже не успел, потому что Алик уже расставил всех по местам и звал Вовку:

— Ну, где ты там? Мы готовы.

Вовка второпях послюнявил ожоги, но зуд не спадал, и, прихрамывая, побежал на площадку.

— Мы тут без жеребьевки решили: твоя подача, — объявил Алик великодушно.

Вовка вышел за бровку, подбросил мяч для удара и — давно не бывало такого — забил его в сетку.

— Опомниться не дали, — сказал он, оправдываясь. — Знаете, как запышкался!

— Пусть перебьет, — разрешил Алик.

Но и второй удар оказался неточным: мяч улетел в аут.

Игра что-то не клеилась. Как ни подбадривал Алик ребят, азарта не было, будто людей согнали на площадку из-под палки. Да и сам Алик, хоть и шумел больше всех, часто мазал, отчего злился и бросался на партнеров, как цепная собака:

— Ты что, не мог повыше подать?..

— Ну куда, куда? Не видишь, я у сетки стою?..

— Ты чего подправлять суешься? Я бы и тут взял…

— Опять столбом торчишь? Принимай!..

Счет так и не довели до победного.

И вообще лучше было бы кончить еще раньше. А то с Заречной Медведицы подоспели взрослые парни. «Мы, — говорят, — и не знали, что Геннадий Иванович в Березовке. Ну не в бильярд, так в волейбол поиграем». Вовка и возразить не успел. Началась такая потеха, что глаза бы не смотрели на волейбольную площадку. Вовка было уселся судить. А зареченцы играть-то как следует не умеют. Тузят мяч, будто боксерскую грушу, и сами же над собой хохочут. Их счет и не интересовал. Били по мячу, как в драке. Он звенел и взмывал выше деревьев. А они, как дурачки, и рады.

Вовка уж хотел улизнуть с мячом в клуб. Да в окно не полезешь. Придется, видно, терпеть, пока зареченцы не устанут. А они совсем обнаглели: видят, что у Вовки защитника, Геннадия Ивановича, нет, и творят чего вздумается.

Алик вздыхал и шепотом давал Вовке советы:

— Володя, ты прекрати игру. Они же мяч порвут.

А как прекратишь?

— Ты объяви: мол, хватит, товарищи, наигрались.

Держи карман шире: так они и послушают. Сегодня он для них не начальник. Еще на него же и нажалуются потом: скажут, мяч утащил раньше времени. Пойдут расспросы: что да чего? Вот все и раскроется.

Нет уж, сам себе Вовка не враг.

Пусть зареченцы наиграются вволю.

Мяч у них залетал то в огород, то в крапиву. Вовке же приходилось и бегать за ним, обслуживать ретивую бестолковщину. Ничего не поделаешь: назвался груздем — полезай в кузов. Для тех случаев, когда мяч закатывался в крапиву, у Вовки был припасен кол. Но и с колом он обстрекался так, что ноги усыпало волдырями. Крапива-то разрослась, как лес, — никаким колом мяча не достанешь.

Вовка все же решил перехитрить зареченцев. В очередной раз, когда ему снова выпало забраться в жгучие заросли, он подходил к крапиве и с одной стороны и с другой, елозил колом по зелени и туда и сюда, а сам все норовил затолкать мяч под бревна, которые были штабелем сложены у огорода. Вот уж настрадался-то: всего изожгло, руки и те пупырьками подернуло, как чирьями.

— Что, не можешь найти? — крикнули зареченцы в нетерпении.

— Не-е…

И вся площадка с гоготом сорвалась с места. Такой оравой иголку в стогу сена найдут, не только мяч. Да человек пять в сапогах были, для них и крапива не крапива.

— Вот же он, под бревно укатился…

Выпинали. А на ногу одному попало, всем охота попробовать, как мяч взмывает в небо. Вовка, будто вратарь, самозабвенно бросался на спасение мяча. Да где там… Одному с двенадцатью не совладать. Только разгорячил зареченцев. В футбол-то они играли лучше, чем в волейбол.

Но футбольного отношения к себе мяч не выдержал, на чьем-то сапоге — разгорячившийся Вовка и не разглядел, на чьем, — лопнул. Как из пушки выстрелило.

Парни освобожденно захохотали: им надоела игра.

Алик подскочил к Вовке.

— Я же тебя предупреждал! — возмущался он. — Ты меня не послушал.

Но Вовке-то не легче было от этих предупреждений.

Алик покрутился, покрутился вокруг него и шепнул:

— Вон тот порвал, кудреватый.

— Колька Попов?

— Да тише ты! Я не знаю, Колька не Колька, а говорю тебе — кудреватый. Ну, я пошел, до свидания. — Алик быстрым шагом скрылся за углом клуба.

А остальные ребята уже давно разошлись по домам: чего дожидаться, когда зареченцы и близко к волейбольной площадке не подпускают…

Вовка еле сдерживал себя, стоял куксился.

— Да не горюй, Вовка, — сказали зареченцы. — Покрышка цела, а камера стоит копейки. Не вечным же он и был, твой мяч. Когда-нибудь да порвался бы.

Если б знали они, что «когда-нибудь» Вовку вполне устраивало, а вот «сегодня» — нет!

Зареченцы двинулись шумной ватагой вдоль Полежаева. И частушки еще запели:

На дворе барана режут,

Я баранины хочу.

Если осенью не женят,

Печку к черту сворочу!

Вовка расшнуровал покрышку, достал камеру: надеялся, что можно будет заклеить. Где там! По всей длине разъехалась — только выбросить.

Не сознавая, зачем он это делает, Вовка набил в покрышку травы, листьев, тряпок, и она опять приобрела форму мяча.

На улице уже стемнело. А в клубе, когда Вовка перевалился через подоконник, было хоть глаза выколи. Вовка на ощупь пробрался к шкафу.

И вот ведь верно говорят, что беда не ходит одна. Дверка у Вовки выскользнула из рук и грохнулась на пол. Вовка по дребезжащему звону понял, что она если и не раскололась сверху донизу, то пустила широкую щель. В потемках-то и не разглядишь, где да что. Вовка сунул мяч на нижнюю полку, прислонил дверь к шкафу — и дай бог ноги. Даже не вспомнил, закрыл ли окно.

* * *

На следующий день Вовку разыскала Шура Лешукова:

— Тебе от Геннадия Ивановича привет.

Вовка сидел на кровати набычившись. Тело у него зудело от волдырей, и он расскреб их до крови.

— Да что это с тобой? — испугалась Шура. — Ты же весь в расчесах.

— Вчера в крапиву упал, — поразмыслив, соврал Вовка и не посмел взглянуть Шуре в глаза.

— Так хоть бы вазелином намазался. — Она кинулась по избе искать вазелин и нашла что-то в комнате Геннадия Ивановича, в которой ориентировалась не хуже, чем у себя дома.

— Ну-ка, давай подними штанину!

Шура намазала Вовкины ноги, и боль сразу смягчилась. На Вовку накатывалась волна раскаяния. Он лежал как маленький, и ему хотелось расплакаться. Если бы Шура не заговорила первой, то, наверно бы, Вовка не удержался и рассказал про вчерашний вечер.

— А Геннадий Иванович тебе ключи от клуба послал, — сказала Шура. — И письмище вон накатал какое длинное — инструкция целая.

Вовка чуть не закашлялся, подавившись слюной, которой накопился полнешенек рот. Он сглатывал, сглатывал ее и все давился. А Шура, не унимаясь, рассказывала:

— Я Геннадию Ивановичу говорю: «Может, мне ключи-то отдашь?», а он головой мотает: «Нет, Вовка надежнее». Видишь, как тебе доверяет. Гордись!

У Вовки по спине заструился мороз — так и передернуло всего.

— Не заболей хоть, — забеспокоилась Шура. — Может, в медпункт покажешься?

— Да нет, — отказался Вовка. — Это я так.

— Ну смотри.

Шура выложила ключи на стол, подала Вовке письмо:

— Тут все сказано. А на словах Геннадий Иванович велел передать тебе вот такой привет! — Шура показала руками, какой большой привет. — И еще сказал, что без такого помощника он совсем бы пропал.

Вовка помигал, помигал и спросил:

— А чего он с Пашей-то, почтовозом, не посылал ключи?

Шура просияла:

— Ну, Геннадий Иванович как в воду смотрел. Говорит: «Вовка, наверно, обиделся, что я ключи увез». А ты не обижайся на него, он по забывчивости увез. А с Пашей не мог послать: его с занятий не отпускали.

— К тебе так отпустили, а к Паше — нет, — подколол Вовка.

— Ну, Фома неверующий! — засмеялась Шура. — Я же вечером с ним встречалась. У них же не круглые сутки занятия. А Паша днем приезжал… Вот другое дело, что Геннадий Иванович, сразу тебе ключи не оставил. Так опять же понятно: впопыхах собирался, забыл… Тут ему столько отчетов надо было с собой везти, что зашился с ними, со мной и то не простился. Ругаться вот ездила из-за этого. Ну-ка, уехал — и не поцеловал меня.

Ох, умела Шура подкатиться к человеку! В другое бы время Вовка ликовал, а теперь не знал, куда и деваться. Он томился приходом Шуры и ждал, когда она оставит его в покое.

Но Шура будто и не собиралась никуда уходить, обожающе смотрела на Вовку и загадочно улыбалась.

Вовка насупился: скорее бы уж заканчивала пытку.

— Володя! — провозгласила она наконец торжественно. — Тут Геннадий Иванович расстарался и тебе еще один подарок послал. Говорит: Володе без этого подарка нельзя, в вечернее время, говорит, клуб закрывать приходится, в темноте полной, и чтобы не маяться… Ну, в общем… Она радостно возвысила голос: — Вовка, пляши!

Шура достала из сумки электрический фонарик, «жучок». Не такой, как у Толика Неганова, не металлический, корпус выплавлен из пластмассы, но при бережном отношении и его хватит надолго. Главное-то не корпус, а то, что фонарик работает без батареек — считай, что вечный.

Шура зажужжала динамиком и направила луч Вовке в лицо. Вовка сглотнул слюну, но не решился протянуть руку к фонарику.

* * *

Шура, сияя, ушла. А Вовка сунул «жучок» под подушку и с головой накрылся одеялом.

Посреди стола лежали уже не нужные ему ключи.

Уж лучше бы Геннадий Иванович их и не присылал, не травил душу. А то лежат они на столе и, как живые, укоряют Вовку: «Эх, помощничек ты, помощничек… Геннадий-то Иванович надеялся на тебя, словно на самого себя, а ты…»

Вспомни, не Геннадий ли Иванович советовался с тобой по всяким клубным делам. А мячи в магазине покупали — и футбольный, и волейбольный, — так Вовкино слово самым веским было: какие понравились Вовке, те Геннадий Иванович и взял.

Всё забыл Вовочка, всё на свете. И про фонарик негановский выскочило из головы. Ведь не кто иной, а Геннадий Иванович спас тогда тебя от позора. Не кто иной, а именно он сходил к Васе сельповскому за «жучком», и ни одна душа в Полежаеве не узнала, что в истории с этим распроклятым фонариком был замешан Вовка.

А теперь вот Вовка Геннадия Ивановича и «отблагодарил» за его доброту и доверие. Эх, вернуть бы назад вчерашний день…

Но вот уж верно сказано, что после драки кулаками не машут.