Политическая экономия

«Политическая экономия есть основа всякого рационального правления. Мудрейшие мужи всех веков этому предмету»…

Но тут я был прерван. Мне доложили, что какой-то незнакомец внизу хочет со мной переговорить. Я спустился туда, подошел к нему и спросил, что ему нужно, стараясь в то же время сдержать кипевшие во мне политико-политико-экономические идеи, не дать им вырваться или запутаться. В душе я желал, чтобы незнакомец лежал теперь где-нибудь на дне моря, придавленный затонувшим грузом пшеницы. Я был весь в жару, за то он — совершенно холоден. Ему весьма неприятно меня беспокоить, сказал он, но, проходя мимо, он заметил, что мне необходимо бы иметь несколько громоотводов…

— Да, да, — сказал я, — продолжайте пожалуйста… Ну, и что же! — Он ответил, что собственно ничего особенного в этом нет, но что он был бы не прочь устроить мне там, наверху крыши, несколько громоотводов. Я еще совсем недавний домовладелец: до сего времени моя жизнь протекала в гостиницах и меблированных комнатах. Но, как и все другие, в подобных случаях, я стараюсь (в присутствии незнакомых) изобразить из себя опытного домовладельца, вследствие этого я объявил ему в беспечном тоне, что у меня давно уже было намерение устроить от 6 до 8 громоотводов, но…

Незнакомец насторожился и пытливо посмотрел на меня, но я старался сохранить наружное спокойствие. Я хотел, чтобы в случае, если я и скажу что-нибудь невпопад, то все-таки по лицу моему он бы об этом не мог догадаться. Он сказал, что ему приятнее иметь меня своим клиентом, чем всякого другого обывателя нашего города. Я ответил, что очень рад этому, и хотел было уже вернуться к своей возвышенной теме, но он остановил меня, возразив, что все-таки ему необходимо знать в точности, сколько же именно громоотводов желательно мне устроить, в каких частях дома они должны быть установлены и какой материал я предпочитаю для штанг?

Это было весьма критическое положение для человека, непривыкшего быть домовладельцем, но я с достоинством вышел из затруднения, не дав ему, вероятно, заметить, что в этом пункте я совершенный новичок. Я ему сказал, что желательно устроить 8 громоотводов, что все они должны быть помещены на крыше и что я предпочитаю штанги наилучшего качества. Но он возразил, что может выполнить эту работу из обыкновенного материала по 20 центов за фут, «из меди» — по 25, «оцинкованные и спирально-согнутые» — по 30. Это последнее отводить удар молнии во всякое время, безразлично, куда бы он ни был направлен, и делает его дальнейшее стремление апокрифическим.

Я согласился, что это очень удачное слово «апокрифический», тем более, что оно введено в употребление отцами церкви, и потому, не вдаваясь в дальнейшие филологические изыскания, желал бы установить громоотводы из «спирально-согнутого сорта.

Тогда он сказал, что, пожалуй, можно бы все устроить, употребив на это только 250 фут, но дабы сделать дело солидно, так, чтобы эта работа оказалась лучшей в городе, возбудив удивление и знатоков и профанов, и дабы примирить все партии на том, что ни одна из них в течение всей жизни не видела громоотводов, поставленных более «симметрико-гипотетично», — то для всего этого, по его мнению, потребуется не менее 400 фут, хотя он и не настаивает на этой цифре, надеясь, что я не откажусь проверить его расчет «путем опыта».

«Ну, все равно, согласился я, употребите 400 фут и делайте, как вам покажется лучше, только позвольте мне вернуться к своей работе».

Таким образом я, наконец, от него отделался и теперь, употребив полчаса на восстановление цепи моих политико-экономических мыслей, продолжаю мою статью.

…«посвятили богатейшие сокровища своего духа, своей жизненной опытности и своей учености. Величайшие представители торговой юриспруденции и международного братства всех веков, всех цивилизаций и всех национальностей, начиная с Зороастра и кончая Горацием Грилэй»…

(Здесь меня опять прервали, прося сойти вниз для дальнейших переговоров с громоотводных дел мастером. Я бросился туда и снова предстал пред этим человеком, поглощенный и волнуемый глубочайшими мыслями, выраженными в таких величественных периодах, что каждый из них представлял собою далеко растянувшуюся процессию слов, которой нужно было, по крайней мере, 15 минут времени, чтобы достигнуть заранее намеченного пункта. Он был совершенно спокоен и кроток, я — в высшей степени взволнован и возбужден. Он стоял в созерцательной позе колосса Родосского, упираясь одной ногой в только что посаженный куст туберозы, а другою- в клумбу анютиных глазок, подбоченясь, с надвинутой на лицо шляпой, прищурив один глаз и критически-удивленно устремив другой по направлению самой большой моей дымовой трубы.

Теперь, по его словам, дело там облажено так, что остается только жить да радоваться. Затем он прибавил: «Я предоставляю вам подтвердить, видели-ли вы когда-нибудь нечто более великолепное, чем эти 8 громоотводов на одной дымовой трубе?»

Я сказал, что не могу сразу припомнить, видел-ли что-нибудь более великолепное. Он полагал, что с его точки зрения, во всем мире, разве только один Ниагарский водопад может превзойти это своей ландшафтной прелестью.

Теперь, по его чистосердечному убеждению, чтобы сделать мой дом «истинным бальзамом для зрения», оставалось только немножко «приубрать» остальные трубы, придав, таким образом, общему coup d'oeil успокоительное однообразие законченности, в котором бы примирялось возбуждение, естественно и консеквентно возникшее вследствие первого coup d'état…

Я осведомился, по какой именно книжке он учился риторике и не может-ли одолжить мне ее. Самодовольно улыбаясь, он ответил, что выражения его не заимствованы из книг и что только дружеское общение с молнией может сделать человека способным так свободно пользоваться стилем разговорной речи. Затем, подсчитав, он объявил, что еще 8 громоотводов, сооруженных в различных частях крыши, могли бы доставить мне полную уверенность, на что потребуется не более 500 фут материала, присовокупив к этому, что вначале он, так сказать, немножко просчитался, употребив несколько больше материала, чем предполагал, — фут на 100 или около этого.

Я еще раз подтвердил, что ужасно спешу и потому желал бы раз навсегда принести наше дело к концу, чтобы иметь возможность пойти и продолжать мою работу.

Он сказал: «я мог бы устроить эти 8 громоотводов и затем идти своей дорогой, — некоторые люди так именно и поступили бы. Но нет, сказал я сам себе, этот человек совсем чужой мне, но лучше я умру, чем не позволю себе сделать ему что-нибудь неприятное: громоотводов на доме не достаточно, и я не двинусь с места, пока не выскажу ему это и пока не сделаю то, что желал бы, чтобы и мне другие сделали в подобном случае. Незнакомец! Я исполнил свой долг, но если на вашу крышу снизойдет рекальцитрированный и дефлогизированный посланец неба, то…»

«Довольно, довольно — перебил я, — устраивайте еще 8 громоотводов, возьмите еще 500 фут спирально-согнутой проволоки, делайте пожалуйста все, что вам угодно, но только успокойтесь и постарайтесь сдержать ваши чувства в границах, доступных пониманию без словаря. А пока я хотел бы, если мы, наконец, поняли друг друга, вернуться к своей работе».

Мне приходится потратить целый час, стараясь вернуть мысли к тому месту, где я их оставил, будучи прерван в последний раз; теперь, кажется, мне это, наконец, удалось и потому я решаюсь продолжать:

… «боролись с этим великим предметом, при чем знаменитейшие из них признавали в нем достойного противника, возрождавшегося вновь свежим и бодрым, не взирая ни на какие поражения. Еще великий Конфуций высказал мысль, что он предпочитал бы быть дельным политико-экономом, чем полициймейстером. Цицерон неоднократно разъяснял, что политическая экономия есть высочайшее проявление человеческого духа, и даже сам наш Грилэй недостаточно определенно, но энергично выразился, что…»

Но тут меня снова потребовал к себе громоотводных дел мастер. Я сошел к нему в состоянии духа, близко граничащем с нетерпением. Он сказал, что, конечно, он лучше согласился бы умереть, чем беспокоить меня, но так как он взял подряд на известную работу и от него ожидают, что эта работа будет исполнена вполне тщательно и художественно и так как, не взирая даже на утомление, принуждающее его предаться покою и отдохновению, в которых он так нуждается и которыми был бы рад воспользоваться, он, посмотревши вверх, к ужасу своему не может сразу же не заметить, что ошибся в своих расчетах и что поэтому, если бы разразилась гроза, дом этот, в судьбах которого он принимает теперь личное участие, не имел бы в устранение несчастья ничего на всем свете, кроме 16 громоотводов, то…

«Заключим мир! — вырвалось у меня. Насаживайте полтораста громоотводов! Насаживайте несколько штук над кухней! Насаживайте дюжину над сараем! Насаживайте пару на корове! Насаживайте один на кухарке! Разукрасьте этот, преследуемый грозою, дом весь и со всех сторон, так чтобы он был похож на дикобраза с оцинкованной спирально-согнутою щетиной с посеребренными маковками. — Живей за работу! Употребите весь имеющийся у вас материал, а если не хватит громоотводов, то насаживайте шомполы, жерди, прутья от лестничных ковров, межевые палки, — словом все, что может удовлетворить ваш ужасный аппетит к художественной и ландшафтной красоте, но только дайте покой моему расстроенному мозгу и отдых моему разрывающемуся сердцу!»

Ни мало не тронутый, — я заметил только слабую усмешку на его губах, — этот железный человек бережно засучил свои манжеты и сказал, что он готов исполнить тотчас же все требуемое.

Прошло около 3-х часов. Едва-ли я достаточно спокоен, чтобы вновь приняться за благородную тему моей политико-экономической статьи, но я не могу противостоять желанию сделать последнюю попытку, настоящий предмет ближе моему сердцу всех других вопросов философии и дороже всего для моей рассудочной деятельности.

… «политическая экономия есть лучший дар, полученный человечеством от неба. Когда истощенный, но высокоталантливый Байрон лежал одиноким больным в Венеции, он высказал, что, если бы ему было суждено вернуться и начать снова свою промотанную жизнь, то он посвятил бы свои светлые минуты не сочинению фривольных стихотворений, но составлению серьезных трактатов по политической экономии. Вашингтон любил эту удивительную науку, с нею на веки связаны такие имена, как: Бекер, Беквит, Гудзон, Смитт, и даже сам божественный Гомер в 9-ой книге своей Илиады сказал:

Величие этих мыслей древнего поэта в связи с удачным подбором выражений, в которые они облечены, равно как грандиозность образов, способствующих их наглядности, все это, взятое вместе, отвело приведенным строфам исключительно выдающееся место, сделав их наиболее знаменитыми из всех когда-либо…

… «Ни слова больше! Ни одного слова! Давайте ваш счет и провалите навсегда из этого дома! Девять сот долларов? Это за все? Получите на требуемую сумму чек, по которому вам не откажется выплатить каждый солидный банк в Америке!

Отчего это на улице такая толпа народа? Что? Они хотят посмотреть на громоотводы. Что за чертовщина? Разве эти люди никогда не видели громоотводов? Вы говорите: „они не видели такой массы их на одном строении“. Так-ли я понимаю? В таком случае я сам хочу сойти вниз и посмотреть на людей, так открыто сознающихся в своем невежестве…»

Три дня спустя. Мы все утомлены до полусмерти. В продолжении 24-х часов наш дом с громоотводами, торчащими на манер свиной щетины, был темою для разговоров и удивления всего города. Театральные представления отложены, так как самые остроумные и удивительные сценические эффекты представляются слишком ординарными и устарелыми сравнительно с моими громоотводами. Вся наша улица денно и нощно переполнена зрителями; многие приехали из провинции, дабы посмотреть на это чудо. Особенно приятный сюрприз был доставлен им на второй день, когда вдруг разразилась гроза и молния начала «заигрывать» с моим домом, как весьма оригинально выразился историк этого события Иозефус. Этот эффект, так сказать, разогнал всю публику из театра. Через 5 минут на расстоянии полу-мили от моего дома не оставалось больше ни одного зрителя. За то все высокие дома на означенном расстоянии были полны народа: в окнах, на крышах, словом, всюду видны были человеческие фигуры. О этого нельзя было поставить им в упрек, так как, если, соединив вместе бураки и ракеты, сжигаемые на празднествах 4 июля[1], низвергнуть все их одновременно с неба блестящим дождем на какую-нибудь одну беззащитную крышу, — то это нисколько не превзошло бы то пиротехническое зрелище, какое представлял мой дом среди общей темноты непогоды. По точному исчислению, я определил, что молния в продолжении 40 минут разрядилась над моими постройками 764 раза и каждый удар ее попадал на одну из моих верных штанг, соскальзывал по спирально-изогнутому металлу и закапывался в землю, не имея, вероятно, даже времени удивиться, каким таким манером все это произошло, и в течение всей этой бомбардировки у моего дома оторвалась только одна единственная аспидная черепица, да и это случилось лишь потому, что на единое мгновение громоотводы соседей попытались не уступить моему дому все те удары молнии, которые могли воспринять сами. Ничего подобного не было наблюдаемо со времен сотворения мира. В продолжении целого дня и всей ночи ни один член моей семьи не мог выглянуть в окно, не оказавшись вслед за этим совершенно лишенным волос, с головой, подобной бильярдному шару, и, если поверит читатель, никто из нас даже во сне не помышлял выбраться на улицу. Наконец, ужаснейшая осада кончилась, очевидно, потому, что в тучах над нами не оставалось более абсолютно ни одной электрической искры, которая могла бы быть воспринята моими ненасытными громоотводами. Тогда я бросился вниз и нанял отважных рабочих, — мы все до тех пор не решились прикоснуться к пище или на минуту заснуть, пока с моего дома не было окончательно снято все его ужасное вооружение, за исключением 3-х громоотводов: одного над домом, одного над кухней и одного над сараем, эти последние остаются там до сегодня. Только теперь, ни одной минутой раньше, люди рискнули вновь вступить на нашу улицу. Кстати я должен заметить, что в течение того ужасного времени мне пришлось прервать мой трактат по политической экономии. Даже и теперь мои нервы и мой мозг еще недостаточно оправились, дабы снова приняться за эту работу.

Для любителей. Все те лица, кои пожелали бы приобрести 3211 фут оцинкованного и спирально изогнутого громоотводного материала высшего качества, а также 1631 штуку металлических штанг с посеребренными головками, все в весьма сносном состоянии — хотя и значительно подержаны в употреблении, но все еще годны при обыкновенных обстоятельствах, — имеют обратиться за этим делом к составителю настоящей книги.

1896