Политика и рынки

Предисловие к русскому изданию

Вот уже почти десять лет, как многие в мире твердят (хотя уже не так громко) тем странам, которые пытались организовать свою экономику на базе централизованного планирования, а теперь предпринимают шаги по переходу к рыночной системе: «Что мы вам говорили?» Какими бы смелыми ни были усилия по реализации централизованного планирования, они не принесли успеха в решении сложнейших проблем современных высокотехнологичных обществ. Энтузиасты рынка теперь заявляют, что этого и не могло произойти — ведь, согласно экономической теории, это невозможно.

Ликование по поводу «победы» рыночной системы в России, Китае и других странах не прекращается, но все же рыночная система постоянно подвергается нападкам — и по старым, и по новым причинам. Как и другие антирыночные движения, антиглобализм выдвигает против рыночной системы, по крайней мере, три претензии. И эти три, и другие подобные претензии были проанализированы как Адамом Смитом, так и Карлом Марксом. Они рассматриваются в настоящей книге. Именно они лежат в основе крайне эмоционального подхода, отличающего современное антиглобалистское движение. Эти претензии непреходящи.

Первое обвинение в адрес рыночной системы — весьма давнее. Сейчас оно вновь заняло ведущее место среди нападок на глобализацию. Оно состоит в том, что рыночная система создает неприемлемые виды и степени неравенства: в доходах, богатстве и, разумеется, в возможностях получения образования и работы, а также участия в политической жизни помимо голосования на выборах. Политическое участие чрезвычайно дорого — а телевидение делает его еще более дорогостоящим. В результате экономическое неравенство не дает даже приблизиться к политическому равенству, которым и определяется демократия. Эти обвинения в неравенстве правильны. Рынок создает неравенство, и этого нельзя отрицать. Можно только спорить о том, приемлемо ли это неравенство.

Второе обвинение состоит в том, что рыночные системы в погоне за прибылями и наращиванием производства пренебрегают такими ценностями, как экономическая безопасность, общность, сохранение ресурсов и охрана окружающей среды. Эти обвинения также верны, их справедливость признана в классических трудах по экономической теории, защищающих рынок. Более чем полстолетия назад их красноречиво изложил Карл Поланьи в своей книге «Великое преобразование» (Karl Polanyi. «Great Transformation». New York: Rinehart and Co., 1944). Опровергнуть их невозможно» но можно смягчить, утверждая, что они имеют второстепенное значение. И как раз этим сейчас и занимаются многие защитники рынка. Но их попытки уменьшить значение этих аргументов — весьма сложное занятие, поскольку размах деятельности корпораций в наше время, то есть масштабы новых корпоративных инвестиций и последствий их реализации, оставляют все меньше возможностей отрицать, что корпоративные решения калечат жизни людей и целых сообществ и истощают ресурсы.

Это второе обвинение в адрес рыночной системы — не просто жалоба на легкомысленность деловых кругов или чрезмерное разрастание корпораций. Это давным-давно подтвержденное экономистами всех возможных направлений утверждение о том, что в рыночных системах при принятии рыночных решений традиционно учитываются те определенные ценности и издержки, которые можно купить и продать, а другие, не менее важные ценности, которые нельзя купить и продать, не принимаются во внимание. В этом заключается основной недостаток рыночных систем. В рыночных системах право принятия решений получают такие люди и организации, которые принимают во внимание лишь некоторые из ценностей, на которые оказывают влияние эти решения.

Третье обвинение против рыночных систем, которое постоянно звучит со стороны активистов антиглобалистского движения, состоит в том, что данные системы подрывают демократию, передавая деловой и финансовой элите чрезмерную власть. Критики рынка обнаруживают, что мощь этой элиты является препятствием для демократического правления даже в США, где государство очень сильно; но еще большее препятствие она представляет собой в менее крупных развивающихся странах, где государство в некоторых аспектах не может соревноваться в силе с транснациональными корпорациями. И все большее число вдумчивых наблюдателей приходят к мысли о том, что такие организации, как Европейский банк реконструкции и развития, Международный валютный фонд или Еврокомиссия, в целом не находятся под демократическим контролем. Международные организации неподотчетны избирателям — у них нет электората. Сложность проблем, которыми они занимаются, не оставляет парламентам и законодательной власти каких-либо возможностей для контроля над ними.

Когда-то эти проблемы в основном касались Западной Европы и Северной Америки, но сейчас они касаются и России.

Эти проявления неравенства рыночной системы уже совершенно открыто демонстрируются в России. Еще более ярко высветила их та скорость, с которой государственное имущество, предназначенное для широкого распределения путем приватизации, оказывалось в руках богатой элиты. России не меньше, чем, скажем, Германии, Японии или США, придется иметь дело с конфликтом между непрекращающимся политическим давлением сил, требующих постепенного движения к большему равенству, с одной стороны, и позицией предпринимателей, настаивающих на том, что рыночные стимулы требуют усиления неравенства, с другой стороны. Как далеко может рыночная система продвинуться в направлении большего равенства? Является ли теория «просачивания благ сверху вниз» (делайте богатых еще богаче, чтобы они могли облагодетельствовать бедных) истинной или шарлатанской? Сегодня подобные вопросы становятся злободневными для России. В этой книге закладывается фундамент для их изучения.

Аналогичным образом России отныне придется исследовать основополагающие недостатки рыночной системы, которая пренебрегает, как это ей свойственно во всех случаях, целым рядом ценностей, если они не покупаются и не продаются. Классический пример — это реки, отравленные заводскими отходами, или воздух, загрязненный промышленными выбросами в атмосферу. Мы на Западе долгое время игнорировали проблему промышленных отходов точно так же, как в СССР, например, не обращали внимания на то, что озеро Байкал гибнет. Однако проблема игнорирования издержек стала слишком серьезной, чтобы какая-то страна могла по-прежнему не обращать на нее внимания. Вырубка лесов, наводнения, скученность населения в городах, молодежь, не получающая достаточного образования, эпидемии — все эти проблемы по вышеназванной причине сегодня стоят перед Россией так же, как и перед всем остальным миром. Точка отсчета при их анализе — сделанное в данной книге признание: рыночные системы чрезвычайно неэффективны и даже опасны, поскольку пренебрегают этими проблемами.

Третье обвинение против рыночной системы состоит в том, что она наделяет слишком большой властью деловую и финансовую элиту. Такое положение означает самые тяжелые последствия для страны, подобной России, где продвижение к демократии блокировано такой элитой, образующейся в рыночной системе. Кроме того, путь к демократии может быть перекрыт конфликтом бизнес-элиты с элитой правительственной — в ходе борьбы друг с другом они становятся враждебны демократии. Проблема отношения бизнес-элиты к государству является особенно сложной. Для ее рассмотрения требуется, как это сделано в данной книге, провести сравнительный анализ отношений между бизнесом и государством в Англии XVIII века, США XX века и России XXI века.

Таким образом, несмотря на то, что Западная Европа и Северная Америка поздравляют сами себя с повсеместной победой рынка, споры по поводу рыночной системы не закончены. Они продолжаются и, как показано в этой книге, будут идти и дальше, и конца им пока что не видно и в обозримом будущем. Я готов предсказать, что и тогда ни одна страна, придерживающаяся сейчас рыночной системы, не откажется от нее. Поэтому каждой стране необходимо изучать достоинства и недостатки данной системы. Однако серьезность тех возражений против рыночной системы, которые мы только что рассмотрели, говорит о том, что курс на массированное государственное регулирование рыночной системы сохранится. Споры будут по-прежнему идти и в России, и в США, так как всем странам предстоит еще многому научиться в отношении того, как совмещать рыночную систему с государственным управлением, извлекая при этом наибольшие выгоды из обеих этих сфер.

Но если рыночной системе свойственны столь серьезные недостатки и проблемы, как мы только что сказали, почему в таком случае Россия или любая другая страна должна пытаться переходить к ней — и страдать при этом от многочисленных трудностей, которые выпадут на ее долю? Традиционный ответ состоит в том, что рынку нет альтернативы, кроме централизованного планирования. А оно не в состоянии справляться со сложностями современных индустриальных и постиндустриальных стран. Такой ответ неудовлетворителен. Чтобы понять будущее России, надо отдавать себе отчет в позитивных сторонах рыночной системы и противопоставлять их недостаткам рынка. В данной книге показ позитивных аспектов рыночной системы строится на анализе необходимости огромных усилий в области общественного сотрудничества.

Общественное сотрудничество является абсолютно необходимым для поддержания уровня жизни, достойного человека. Мы можем обеспечивать себе полноценное питание, удобное жилье, медицинское обслуживание, образование только путем сотрудничества между специалистами — плотниками, бухгалтерами, фермерами и людьми тысяч других профессий. Их сотрудничество стало настолько обыденным, что никто о нем и не задумывается. Оно происходит где-то вдали от вас, оно обезличено — и вы, как и многие другие, просто не знаете о нем. Но я оплачиваю услуги тех, кто организует медицинское обслуживание, а не занимаюсь сам его организацией. Если мне нужно жилье, то я вношу квартирную плату, а не пытаюсь построить дом сам. Степень необходимой специализации потрясает, если о ней задуматься. Выпить чашечку кофе в московском ресторане было бы невозможно, если бы не сотрудничество производителя кофе на другом континенте, изготовителя мешков, в которых перевозят кофейные зерна, экспедитора, который отправляет зерна по железной дороге в порт, рабочих, уложивших рельсы, сталелитейщиков, изготовивших сталь, из которой сделаны рельсы, железнодорожные вагоны и корабли, на которых кофе доставляют через океаны, горняков, добывавших руду, пошедшую на выплавку стали, электриков, подключавших к линиям электропередачи необходимое оборудование, рабочих, изготовивших карандаши, использованные на бесчисленных стадиях производственного процесса, и так далее.

Любой отдельно взятый товар или услуга в современных обществах являются результатом сотрудничества миллионов людей, каким бы отдаленным или обезличенным оно ни было. Каждый из таких простых товаров, как карандаш, ластик, лист бумаги или скрепка, — это результат труда миллионов сотрудничающих между собой людей, независимо от того, знают ли они об этом сотрудничестве или нет. Подумайте о том, какое сотрудничество необходимо для того, чтобы произвести более сложную продукцию или построить завод. Трудно осознать всю грандиозность подобных свершений.

На сегодняшний день рыночная система - это крупнейшая и наиболее детализированная система сотрудничества в мире. Она организует многие виды деятельности и усилия большинства людей. В промышленных странах она организует наше участие в обширной сети всемирного производства в течение большей части суток пять или шесть дней в неделю. Это единственный социальный механизм, который выполняет столь широкомасштабные задачи общественного сотрудничества на международном или национальном уровне. Такой степени координации не достигает ни одно государство, ни одна церковь, никакой моральный кодекс, никакое централизованное планирование.

Исходя из этого мы можем понять, почему, будь мы русские или американцы, проблемы рынка и государства, которые мы обсуждаем в этой книге, — и особенно проблемы рынка и демократического государства — не исчезнут, а наоборот, останутся с нами в обозримом будущем. Говоря кратко, положение дел для нас состоит в том, что рыночная система по ряду важных аспектов является для нас неприемлемой и в то же время представляет собой непревзойденную систему общественного сотрудничества.

Для России, как и для любой другой страны, существуют две великие проблемы социальной организации, принятия решений по которым нельзя избежать:

1. Переходить ли к рыночной системе или нет; и если да, то к какому виду рыночной системы?

2. Переходить ли к демократии или нет; и если да, то к какому виду демократии?

Два этих вопроса, разумеется, теснейшим образом взаимосвязаны. Вся книга с начала и до конца посвящена их рассмотрению.

За годы, прошедшие с момента выхода первого издания этой книги, появилось определенное количество новых технологий, что могло бы привести к возобновлению споров о рынке и государстве и о рынке и демократическом государстве. Я имею в виду компьютер и Интернет. Приведут ли они к подобному результату, пока не ясно. С одной стороны, данные технологии, как представляется, открывают новые возможности оперативного, четкого, основанного на достаточной информированности управления коммерческими предприятиями и государственными учреждениями. В расширительном смысле можно представить себе ее использование для более эффективного, чем в свое время в СССР и Китае, централизованного планирования всей экономики какой-либо страны в целом. С другой стороны, эти технологии привели к возникновению онлайновых рынков и других возможностей повышения эффективности рынков на основе улучшения коммуникаций. Поэтому отношения рынка и государства все еще остаются важной проблемой.

За годы, прошедшие после выхода первого издания книги, я иногда сожалел, что не отвел еще больше места роли корпораций в политике. То, что я написал о корпорациях, а именно, что они не вписываются в демократические модели или теории, оскорбило тех читателей, которые не желали видеть критику в адрес их экономической системы. Более развернутая аргументация могла бы убедить хотя бы некоторых из них. Власть корпораций — это серьезная проблема, уже ставшая в России столь же очевидной, как и в США. Она заслуживает тщательного изучения и обсуждения.

В рыночной системе значительные задачи по организации общества поручаются не правительству, а представителям деловых кругов. Именно руководители корпораций, а не государственные чиновники, в основном определяют распределение доходов, уровень новых инвестиций, приоритеты развития тех или иных отраслей экономики и внедрения новых технологий и принимают другие столь же важные решения. Эти решения контролируются рыночными силами. Однако крупные корпоративные предприятия также обладают достаточной властью для того, чтобы манипулировать рыночными силами.

По меркам уровня расходов или количества служащих некоторые корпорации оказываются больше ряда государств мира. Они располагают весьма значительной властью. Их рыночные операции иногда оказывают решающее воздействие на те или иные государства — особенно это относится к угрозам свертывания операций, если государство не выполняет их требования. Кроме того, корпорации становятся самыми важными факторами политической жизни. Им разрешается тратить на политическую деятельность гораздо больше средств, чем в состоянии потратить прочие граждане. Таким образом, они получают возможность выбирать кандидатов, поскольку без их финансовой поддержки никакой потенциальный кандидат не смог бы участвовать в избирательной кампании. Они финансируют массовые пропагандистские кампании, которые формируют общественное мнение. Таковы результаты того, что с разрешения государства корпорации фактически приравнены к физическим лицам.

Для того чтобы избежать нестабильности и экономических спадов, успешная рыночная система требует постоянно уделять внимание отношениям, состоящим наполовину из конфликтов, наполовину из сотрудничества между двумя командами правящих «должностных лиц»: государственных чиновников и руководителей корпораций. Последние, например, постоянно зависят от уровня развития инфраструктуры и других стимулов, включая налоговые льготы, предоставляемые первыми. А первые нуждаются в средствах, которые последние выделяют им для ведения предвыборных кампаний. Все эти вопросы анализируются в моей книге. Степень сложности взаимоотношений государственной элиты и бизнес-элиты продолжает возрастать. В настоящее время Россия находится в гуще противоречий и перемен, связанных с этими взаимоотношениями, ее будущее не ясно. Что бы ни лежало впереди, ее лидеры, ученые и политически активные граждане должны понимать эти взаимоотношения и направлять их.

Чарльз Э. Линдблом.

Май 2004 г.

Предисловие

Самое большое различие между одной системой управления и другой (помимо различий между деспотическими и либертарианскими системами) состоит в том, до какой степени рынок заменяет государство или государство заменяет рынок. Это знали и Адам Смит, и Карл Маркс. И поэтому некоторые вопросы отношений между системой правления и рынком лежат в основе как политической науки, так и экономической теории, причем это так же верно для систем с плановой экономикой, как и для рыночных систем.

Политическая наука и экономическая теория до некоторой степени были обеднены, поскольку навязывали изучение этих проблем друг другу, вследствие чего данные вопросы «провалились между двумя стульями». Поэтому, когда политическая наука изучает такие институты, как законодательная власть, государственная служба, партии, группы интересов, ей приходится заниматься вторичными вопросами. Деятельность парламентов, органов законодательной власти, государственного аппарата, партий и групп интересов в основном зависит от того, до какой степени государство заменяет рынок или рынок заменяет государство. Так же и в политической науке: даже ее амбициозные попытки совершенствовать теорию демократии подрываются невниманием к функциям правительства или государства — функциям, которые значительно различаются в зависимости от роли рынка в политико-экономической жизни.

Итак, эта книга посвящена фундаментальным вопросам о государстве и политике, о рыночных системах и об отношениях между ними. Изложение этих тем построено по принципу «от простого к сложному». Мы начинаем с составных элементов общественного строя, понимание которых затем позволяет разобраться в сложных общественных системах, отличающихся разнообразными сочетаниями данных элементов. Самыми простыми элементами являются обмен, власть и убеждение.

Это исследование более подробно раскрывает темы, проанализированные в книге: Robert A. Dahl and Charles Е. Lindblom. Politics, Economics and Welfare (New York: Harper & Brothers, 1953). В нем, однако, не повторяются нормативные разделы ранее выпущенной книги, оно в большей степени построено на конкретных примерах. Здесь также пересмотрена теория демократии, сформулированная в предыдущей книге, и гораздо четче излагаются вопросы связей между экономическими и политическими явлениями, особенно при анализе деталей политической деятельности корпораций. Классификация базовых процессов (иерархия, система цен, процесс достижения договоренностей и полиархия — такой она была в предыдущей книге) здесь подверглась пересмотру: больше внимания обращается на фундаментальное различие между иерархией и остальными тремя факторами, которые представляют собой скорее формы взаимного приспособления, а не приближение к одностороннему контролю.

В то время как в предыдущей книге в основном рассматривались только либеральные демократические системы, в этой применен широкий сравнительный подход. Здесь сведены вместе два хорошо разработанных направления исследований — компаративистская экономика и компаративистская политика — в расчете на то, что их совмещение обогатит и ту, и другую.

Части глав 19 и 23 близки к тексту того аналитического материала, который ранее был опубликован мной под названием «The Sociology of Planning» в книге: Morris Bornstein (ed.). «Economic Planning, East and West» (Copyright 1975, Ballinger Publishing Company).

Большинство исследователей, пытающихся использовать столь же широкий подход, ставят вопросы: «Откуда?» и «Куда?». В общем, мне почти нечего сказать о том, откуда появились системы, анализируемые в этой книге, или куда лежит их путь. В основном я попытался вскрыть и проанализировать те фундаментальные аспекты систем, которые существуют, по крайне мере, несколько сот лет и проявляют все признаки сохранения в течение неопределенного времени в будущем. Если мы хотим каким-то образом контролировать свое будущее, то понимать наши институты в той мере, какая достаточна для того, чтобы их переделать, в некоторых отношениях важнее, чем предсказывать будущее исходя из предпосылки, что мы абсолютно не способны творить его.

Поэтому в данной книге рассматриваются такие вопросы, как: почему иногда государственная власть разваливается с ошеломляющей быстротой; как получается, что многие недемократические правительства, на первый взгляд, столь же сильно стремятся защитить благосостояние своих граждан, как и демократические правительства; почему «свободные» рынки иногда так же склонны к использованию принуждения, как и государственные власти; каким образом бизнесмены в политике играют иную, более влиятельную роль, чем роль их группы интересов; почему «индустриальная демократия» в форме участия рабочих в управлении в недемократическом государстве иногда развивается лучше, чем в демократическом обществе; и представляет ли маоистская традиция в коммунистическом Китае отход от обычного коммунизма в самих его основах или лишь во второстепенных аспектах.

Эта книга посвящена не одной, а многим проблемам. Некоторые из них рассматриваются значительно подробнее, чем остальные: например, «привилегированное положение» бизнеса в рыночно ориентированных системах; тенденции к кругообразности контроля народа над правительством и рынком в западных демократиях и некоторая конвергенция рабочих гипотез и устремлений между коммунистами, с одной стороны, и западными сторонниками научного планирования и управления в корпорациях и государственных структурах — с другой. Рассмотрение этих тем и вся книга в целом характеризуются переоценкой обоснованности как классических либеральных, так и плюралистических подходов. И те, и другие я считаю в значительной мере ущербными, хотя некоторые их основные элементы, как кажется, прочно сохраняют свое положение.

Мне жаль, что ни одна благодарность не будет достаточной, чтобы воздать должное многим людям, оказывавшим мне разностороннюю помощь за те годы, которые я потратил на эту книгу. Я признателен десяткам моих коллег — преподавателей и студентов, чьи имена я не записывал. В 1973 году я опробовал первый, значительно отличавшийся от этого вариант книги на студентах-старшекурсниках и выпускниках, и обсуждение материала в ходе занятий оказалось исключительно полезным. Я хотел бы выразить глубокую признательность за тщательное прочтение и высказанные замечания в отношении всей рукописи или ее отдельных частей на разных стадиях ее подготовки Фредерику С. Баргхурну, Роберту Э. Эммеру, Мартину Кесслеру, Эверетту С. Лэдду, Роберту Э. Лэйну, Николасу Р. Лэрди, Роберту З. Лоуренсу, Стивену В. Линдблому, Хэррису Н. Миллеру, Дж. Майклу Монтайэсу, Ричарду Р. Нельсону, Реймонду П. Пауэллу, Арвиду Роачу, Уильяму Роту, Гарольду Стенли, Бертону А. Вейсброду и Эдварду Дж. Вудхаузу.

Я хотел бы высказать признательность и благодарность за поддержку, полученную в виде гранта от Фонда Форда, а также за содействие Института социальных и политических исследований Йельского университета. И особую признательность я хотел бы высказать Йельскому университету как коллективу людей, которые поддерживают и стимулируют исследования, как ни одна другая организация.

Политико-экономические системы

В наше время существует так много политико-экономических механизмов решения нынешних и будущих проблем, что они не поддаются учету. Их формы весьма разнообразны — это законодательные собрания, тюрьмы, научно-исследовательские институты, армии, двойная бухгалтерия, подсчеты национального дохода, коммерческие предприятия, бюро, контракты, шпионские организации, тайная полиция, международные организации (такие, как ООН и СЭВ^*), выборы, опросы общественного мнения, муниципальные коммунальные службы. Их постоянно реорганизуют, и во всех странах мира появляются все новые механизмы.

В теории эти разнообразные механизмы можно сгруппировать в несколько постоянных категорий. Несмотря на весь шум, которым несколько лет назад сопровождались попытки Кубы начать новую эру в своем развитии, заменив рыночные стимулы моральными, невзирая на всё волнение, вызванное Великой пролетарской культурной революцией в Китае, перечень основных политико-экономических механизмов, доступных человечеству, очень краток. Во-первых, это организация общества через власть государства. Во-вторых, это организация общества через обмен и рынки. Следует отметить, что существует и такая менее очевидная возможность, как организация общества через убеждение, и несколько прочих. Эти немногие механизмы люди могут облекать в разнообразные формы и комбинировать их различными способами.

Основные возможности организации общества наиболее полно используются в индустриальных странах, а также в Китае, на Кубе и в Югославии. Развивающиеся страны в основном подражают системам индустриальных стран. Поэтому мы исключим многочисленные менее развитые системы из сферы нашего анализа, осознавая, что специфические проблемы и особенности развивающихся стран заслуживают отдельной книги.

Как видят мир экономисты

Следует избегать неправильного представления о том, что экономика занимается исключительно материальными благами. В действительности главным потребляемым ресурсом в любой экономике являются услуги рабочей силы, а не материалы; материальные ресурсы сами большей частью являются результатом предшествующих вложений труда. Что касается произведенной продукции, то она включает далеко не только материальные блага, но и услуги аптекарей и дантистов, эстрадных артистов, официантов, прачек, ремонтников, учителей, судей, полицейских, клерков, а также многочисленные услуги домохозяек и домовладельцев, содержащих в порядке жилье. Даже в товарной продукции услуги составляют значительную долю. После Второй мировой войны США стали первой страной, в которой более 50 процентов товарной продукции поступило на рынок в форме услуг, а не товаров; теперь по этому пути идут и другие богатые страны⁶.

Еще одно неправильное представление состоит в том, что существует определенная категория целей или устремлений человека, которая может быть названа экономической. Люди работают, покупают и продают, преследуя весьма разнообразные цели, такие, как комфорт, безопасность, эстетическое удовольствие, новизна, конформизм, захватывающие ощущения и развлечения^*. В экономической жизни индивидуумы, группы и страны используют свои материальные и нематериальные ресурсы — время, энергию, умственные способности и материальное оборудование — в любых целях, какие только можно себе представить.

Эти ошибочные представления не стоит принимать во внимание. Экономический подход состоит в том, что деятельность или процесс рассматривается как отношение между ресурсами и продукцией. Конкретнее, процесс является экономическим в том случае, если он способствует конверсии, или трансформации товаров и услуг из одной формы в другую. Железная руда и труд трансформируются в автомобили, холодильники и транспортные услуги на железных дорогах. Как похожую конверсию можно рассматривать и маникюр в зависимости от того, делаю ли это я сам или иду в салон. Обмен часа работы няни на час в другое время представляет собой конверсию.

Однако мы называем эти социальные процессы экономическими только исходя из дополнительного предположения о том, что мы усматриваем в них также увеличение стоимости — например, преобразование железной руды в готовые изделия из стали. Ведь готовые изделия из стали обладают более высокой стоимостью, чем исходный продукт (железная руда). Поэтому мы видим, как люди, делая выбор, осуществляют его определенным способом — выбирают более, а не менее ценное. Люди делают экономический выбор только в том случае, если для получения желаемого решают отказаться от чего-то другого, что они тоже хотят и что имеет ценность, — другими словами, когда выбор сопряжен с издержками.

Решение о том, в какой из двух пар ботинок сегодня выйти на улицу, является актом выбора. Но это не экономический выбор — разве что вам настолько нравятся эти ботинки, что вам трудно расстаться с одной парой и обуться в другую. Решение о выборе в поддержку одной партии или кандидата против другого опять-таки является актом выбора. Но и это не акт экономического выбора для большинства людей, если только они не хотят одновременно поддержать обе эти партии. Работа на партию или кандидата, однако, является актом экономического выбора, если затраты времени на эту работу мешают использовать его другим, более приятным способом. Более приятные способы времяпрепровождения — это цена, которую я плачу за свою политическую активность. Во многих ситуациях выбор одной цели, задачи или ценности означает отказ от другой, то есть сопряжен с издержками. Выбор, связанный с издержками, очевидно, лежит в основе экономического взгляда на действительность.

Выбор связан со множеством издержек помимо тех, которые можно выразить в деньгах. Общеизвестно, что с вождением автомобилей помимо денежных затрат, которые несут водители, сопряжены и другие издержки — шум, загрязненный воздух и невозможность использования для других целей ресурсов, расходуемых на регулирование дорожного движения. Мы смотрим на социальную жизнь с экономической точки зрения, когда задаемся вопросами о том, кто оплачивает эти издержки, не чрезмерны ли они и есть ли у общества социальные механизмы для их оценки и влияния на принятие решений о целесообразности использования автомобилей.

Базовые методы социального контроля

Как приступить к анализу политико-экономической организации? Одна возможность состоит в том, чтобы построить анализ на традиционном различии между административными, или командными, системами, с одной стороны, и рыночными системами — с другой. Не считая семьи и домохозяйства, самыми большими в мире организующими институтами являются государство и рынок. Рабство почти исчезло, как и феодальная экономика больших поместий. Хотя в Азии, Африке и Южной Америке миллионы людей, живущих в доиндустриальных обществах, по-прежнему заняты преимущественно в натуральном хозяйстве, но почти все они вовлечены сейчас в рыночные сделки, и точно так же все они являются объектами (если не активными участниками) государственных программ развития.

Но поразительное сходство между системами, управляемыми государством, и рыночными системами усложняет выявление каких-либо простых различий между ними. Некоторые цели рыночной системы неотличимы от целей систем с центральным планированием. Одним из первых амбициозных шагов русской революции 1917 года стала отмена рыночной системы, денег и цен, что привело, однако, к небывалой социальной дезорганизации. С тех пор ни советская, ни какая-либо другая коммунистическая система не пытались избавиться от рынка, хотя Кастро однажды объявил о своем намерении сделать это на Кубе. Все национальные системы мира используют рынок наряду с другими инструментами с целью найма работников и направления их для выполнения различных задач. Все национальные системы обеспечивают большую часть распределения потребительских товаров путем рыночных продаж желающим покупателям. Все применяют деньги и цены и, разумеется, очень активно используют механизм государства.

Нечеткими являются различия другого плана. Во всех индустриальных системах производство непосредственно организуется не рынком, а бюрократическими властями, как в частном секторе, так и в государственном. Корпорации Unilever, General Motors, Hindustan Machine Tools, Почтовая служба США, Британская транспортная комиссия, металлургический комбинат «Ши цзин шань» и совхоз в СССР — все это примеры бюрократических организаций. Наличие или отсутствие бюрократии в рыночной или регулируемой государством системе практически не имеет последствий для служащих или покупателей.

Поэтому сначала нам необходимо рассмотреть более определенные понятия, чем такие сложные абстракции, как рынок или административная система. Я предлагаю начать с основных механизмов социального контроля, которые используются во всех политико-экономических системах^*.

Существует бесконечное множество конкретных методов, при помощи которых одни люди осуществляют контроль над другими. Это не только целенаправленные попытки контроля, так как люди влияют на поведение друг друга многими непредумышленными путями. Исследователи неоднократно пытались выработать окончательную классификацию⁷. Первое значительное различие наблюдается обычно между методами, которые фактически меняют вознаграждения и наказания, и теми, которые только меняют представления людей о вознаграждениях и наказаниях. Чтобы контролировать меня, вы можете угрожать мне, если я не выполню ваше желание, или же, не демонстрируя намерения поступить со мной плохо, можете просто обратить мое внимание на причины, по которым мне будет причинен вред, если я не отреагирую на ваш приказ.

Не все методы контроля укладываются в эти две категории. Характерным, хотя и не часто используемым методом является физическое сдерживание, например когда полиция задерживает пьяного. Иногда врачи при помощи медикаментозных средств или хирургических операций на мозге пытаются изменить умственные или эмоциональные характеристики индивидуума, чтобы он думал (то есть определял награды и наказания) по-другому. А манипулирует ресурсами Б, лишив Б способности делать то, чего не хочется А, или, наоборот, А предоставляет Б новые возможности—деньги, положение, даже оружие — чтобы Б выполнял желания А. Помимо этих категорий есть много других возможностей изменения непосредственного окружения или намерений Б (не считая манипуляций с его ресурсами), с тем чтобы Б больше не думал о каких-либо возможных для него ранее формах поведения. Один способ не позволять детям есть сладости — наказывать их за это. Другой — обеспечить полное отсутствие сладостей.

Не пренебрегая ни одним из вышеназванных или более сложных методов, которые можно разработать на основе этих двух, следует отметить, что три из них— обмен, власть и убеждение — имеют важные последствия для политико-экономической организации и заслуживают особого рассмотрения на начальной стадии анализа^*.

Обмен вездесущ. Мы все обмениваемся одолжениями, чтобы ладить друг с другом, а политики обмениваются одолжениями, чтобы облегчить взаимное сотрудничество. Обмен — это основа отношений, на которых строятся рыночные системы.

Отношения власти являются базовыми отношениями, характеризующими членство в формальных организациях — церквях, клубах, ложах, корпорациях и союзах. Когда кто-либо говорит, что принадлежит к такой организации, он тем самым сообщает, что признает право должностных лиц этой организации действовать за него или осуществлять контроль над ним в отношении функций этой организации. Государство является формальной организацией; отношения власти — вот основа, на которой строится государство. Власть является столь же основополагающей для государства, как обмен для рыночной системы.

Убеждение является центральным, базовым элементом всех социальных систем. Однако ни в одной из существующих политико-экономических системах оно не играет такой характерной роли, которую обмен играет на рынках или власть играет в государстве. Тем не менее эта вездесущая форма социального контроля имеет особое значение при анализе политико-экономических систем в трех аспектах. В форме идеологических указаний и пропаганды убеждение является важнейшим методом контроля масс со стороны элиты, причем в коммунистических системах в гораздо большей степени, чем в либерально-демократических. В форме коммерческой рекламы убеждение является важнейшим инструментом контроля масс потребителей со стороны корпораций в рыночных обществах. В форме взаимного убеждения в «свободных» обществах (то есть в форме «свободной конкуренции идей») это основополагающий элемент либеральной демократии.

В маоистском Китае убеждение как метод социального контроля используется столь исключительным образом, что данная система заслуживает в этой связи особого внимания. В любом случае можно представить себе картину или модель определенного вида системы контроля, подобной китайской, основанной на массированном одностороннем убеждении. Мы будем называть такую систему наставнической. Наставническая система в общих чертах так же соотносится с убеждением, как рынок с обменом, а государство с властью. Но это очень общее сравнение: не следует придавать слишком большое значение параллелям^*.

Отношения власти

В 1970 году, в конце войны между Нигерией и отколовшейся от нее Биафрой, полковник Эффионг прибыл в Лагос, чтобы сдаться. «Мы, — заявил он,— признаем власть Федерального военного правительства Нигерии»². Этим он фактически разрешил правительству Нигерии отдавать приказы; он обязался повиноваться. В этом и заключается суть тех отношений, которые мы называем «власть». Отношения власти возникают повсеместно там, где один человек, несколько людей или множество прямо или косвенно позволяют кому-то другому принимать решения вместо них по некоему кругу вопросов. Как только я разрешил кому-то другому принимать решения за меня, все, что нужно ему для контроля надо мной, — высказать свои желания ³.

Люди дают такое разрешение потому, что полагают, что кто-то лучше всех знает, что нужно делать (к примеру, когда именно сеять те или иные сельскохозяйственные культуры), или потому, что хотят переложить на других ответственность за принятие трудного решения (например, отдать распоряжение отключить диализ-аппарат и дать пациенту умереть). В других случаях людям нужно наделить ответственностью кого-либо одного, чтобы он координировал деятельность других, как в вышеприведенном примере совместных поездок, когда группа передает одному из своих членов полномочия по составлению расписания поездок. Власть имеет и неприятные стороны. Полковник Эффионг подчинился власти потому, что в противном случае ему и его помощникам угрожали насилие и смерть. В промежуточных ситуациях между добровольной и вынужденной передачей власти люди также подчиняются: служащие выполняют указания работодателя или непосредственного начальника — потому, что им за это платят.

То, что мы будем назвать властью, является древним механизмом контроля, которым пользовались с незапамятных времен. Около 5000 лет назад правители уже знали, как применять его в крупных масштабах. В древнем Шумере власти распределяли земельные участки, командовали отрядами рабов на строительстве каналов и плотин и координировали распределение работ в сельском хозяйстве⁴. Эффективность данного примечательного метода общественного контроля поистине ужасает, так как он, в отличие от убеждения и обмена, зачастую слишком прост в применении. Иногда даже не нужно слов; в отношениях власти подчиненный знает, чего от него ожидают, и выполняет свои обязанности без команды.

Люди, принадлежащие к разным культурам, различаются в своей готовности подчиняться власти. Так, о немцах часто говорят, что они охотнее подчиняются, чем, например, французы. В некоторых исследованиях зафиксированы различия такого рода: фламандцы подчиняются власти с большей готовностью, чем валлоны, или, если сравнивать два африканских племени, то суданские нуэры более свободолюбивы, чем кенийские гусии⁵.

Для того чтобы контролировать другого человека, можно использовать столь разнообразные методы, как идеологическая обработка, законные и незаконные угрозы лишений, предложения каких-либо благ и убеждение (включая обман). Эти методы могут применяться прямо или косвенно, побуждая человека к тому, чтобы он признал власть правителя над собой, иными словами, согласился подчиняться. Любая мера контроля может быть использована либо в качестве метода прямого контроля, либо в качестве метода достижения повиновения (власти), которое, будучи однажды достигнутым, само по себе достаточно для осуществления контроля на все то время, пока оно сохраняется^*. Действующая власть может распределять властные полномочия, создавая новые органы власти.

Со времен Макса Вебера многие ученые-обществоведы утверждали, что для поддержания властных отношений, как правило, необходима легитимность. А она может существовать только в тех случаях, когда подчиненные убеждены в необходимости подчинения⁶. Однако людей можно просто принудить — как это было в нацистской Германии — повиноваться даже в тех случаях, когда они уверены, что распоряжения власти и сама власть являются нелегитимными. Так что подчинение власти в силу стремления соблюсти моральные нормы встречается часто, но не является обязательным основанием власти.

Распространенными являются случаи, когда люди уступают власть не непосредственно, вследствие усилий правителей, а из-за других людей. Отец вмешивается, чтобы поддержать власть отчаявшейся матери над ребенком, а фабричный рабочий повинуется бригадиру, так как фабрика ему за это платит. Законодательное собрание наделяет властью, скажем, налогового чиновника (а граждане волей или неволей подчиняются его власти). Его начальники в налоговом управлении используют власть, чтобы поддержать действия налогового чиновника. Если понадобится, на помощь ему придут суды, а власть судей опирается на судебных приставов и полицию.

Довольно часто политическая власть черпает силы в массовом недовольстве поведением инакомыслящих. В большинстве ситуаций — будь то в малых группах, общественных организациях или в правительстве — любой человек ведет себя послушно при условии, что так же поступают и другие. Подчинение председателю общественной организации имеет смысл для любого ее члена только в том случае, когда другие ведут себя аналогичным образом.

Для осуществления контроля путем обмена кто-то всегда несет издержки с целью побудить другого выполнить некое действие, а контроль путем убеждения требует затрат времени и энергии. Напротив, контроль посредством авторитета часто ничего не стоит, как, например, в тех случаях, когда некоторым людям удобно, что ими руководят и кому-то хочется этим заниматься. Неоспоримо, однако, и то, что организация и поддержание власти часто являются делом дорогостоящим, особенно в делах государственного управления, где нужны и оружие, и полицейские, и военные, и прочие специализированные структуры для поддержания власти, например, суды. Однако власть, укрепившись, часто не требует или почти не требует расходов. Таким образом, предельная стоимость контроля является нулевой или близка к нулю. На деле повторяющееся применение власти часто способствует ее сохранению^*.

Осуществление власти в конкретном случае не требует никаких затрат, так как подчинение власти может быть осуществлено задолго до этого случая. Власть может быть стабильной и длительной. Она может включать в себя различные категории действий. В случаях, когда возникает надобность в реагировании, какие-либо награды, наказания, манипулирование или даже попытки убеждения не нужны. Все, что требуется, — это указать, как следует реагировать. Некоторые ученые-обществоведы, идя по ложному пути, пытаются установить в каждом случае, когда один человек осуществляет властный контроль над другим, механизм контроля, присущий именно этому случаю. Они предполагают, что роль такого механизма выполняет коммуникация, направленная на убеждение, или угроза, или какой-то вид платежа. Но обнаружить такой механизм ученые не могут, так как во властных отношениях его нет.

Этим и объясняется то, почему власть становится основным методом социального контроля: применение властных полномочий требует небольших затрат. Дороговизна альтернативы зачастую ошеломляет. Некогда власть родителей в семейной жизни Америки была незыблемой, но сейчас многим родителям, которые не смогли или не пожелали утвердить свой авторитет, теперь приходится прибегать к хитростям, лести, мольбам и подкупу, и все это требует времени и денег. Предельные издержки контроля над детьми стали очень высоки — иногда столь высоки, что родители прекращают всякие попытки контролировать своих детей.

Снижение расходов по контролю иногда является жизненно важным — или считается таковым. Во время Второй мировой войны в Европе генерал Эйзенхауэр санкционировал казнь рядового Словика, чтобы снизить предельные издержки контроля над американскими солдатами, которые все чаще испытывали на прочность терпимость командования к дезертирам⁷. Эта казнь оправдывалась как способ «восстановления власти».

В обиходной речи слово «власть»^* значит больше, чем общепринятое толкование для обозначения форм общественного контроля. Мы называем Бернарда Беренсона авторитетным специалистом в области искусств, Уотсона и Крика—признанными авторитетами по вопросам структуры молекулы ДНК. Иногда мы говорим, что некто высказывает «авторитетное мнение»— при этом мы имеем в виду не то, что мы подчиняемся ему, но только то, что он кажется уверенным в себе. Оставим эти значения слова в стороне, поскольку они не представляют для нас интереса в обсуждаемом контексте. Нам нужны такие значения, как в следующих высказываниях: «Казначей имеет власть (уполномочен) производить платежи» или «Я уполномочиваю вас (наделяю вас властью) выступать и голосовать от моего имени». В подобных случаях власть на первых порах, казалось бы, не имеет отношения к контролю над кем-либо. Казначей, как представляется, никого не контролирует, а наоборот, ему разрешается делать что-то, не разрешенное другим. Не каждый может распоряжаться средствами, принадлежащими группе. Но когда кому-то разрешено делать то, что не разрешено другим, это разрешение имеет силу только потому, что другие ведут себя обычным образом и реагируют так, как от них ожидается. Чтобы предоставить кому-то полномочия расходовать средства ассоциации, необходимо, чтобы другие члены данной ассоциации принимали чеки, которые он выписывает со счета ассоциации. При этом они ни в коем случае не примут таких чеков, выписанных кем-либо другим, и могут, если дойдет до дела, даже посадить такого человека в тюрьму за подобную попытку. Таким образом, на власть смотрят с двух точек зрения — как на два вида разрешения: разрешение контролировать на постоянной основе и постоянное же разрешение делать то, что не позволено другим, осуществлять действия, которые лишь опосредованно обеспечивают контроль над другими людьми.

Властные отношения в формальных организациях и правительственных структурах

В философии, мифологии, научной фантастике и комиксах мы встречаемся с вымышленными существами, превосходящими людей умом и силой. Люди создают таких же существ в виде формальных организаций, способных совершить то, что людям не под силу сделать в одиночку, — построить пирамиды, управлять империей инков, вести дела инквизиции и высадить человека на Луне.

Как создать гиганта и заставить его двигаться? Моделируют его и вдыхают в него жизнь властные отношения. Власть подчиняет рядовых членов функционерам организации, а их, в свою очередь, друг другу в зависимости от выполняемых ими задач. Многообразные властные отношения, каждый элемент которых связывает как минимум одного члена организации с другими, сплачивают отдельных членов организации в единую, согласованно функционирующую систему. Фактически организацией можно назвать созданную для определенной цели структуру властных отношений. Подобно индивидуумам, формальные организации преследуют свои цели, даже если их, как и индивидуумов, часто раздирают внутренние конфликты. Одни организации ставят целью получение прибылей, другие занимаются образованием, некоторые — лоббированием в государственных структурах; организации могут угонять самолеты или открывать детские сады. Какова бы ни была цель, которую ставит перед собой организация, для ее достижения создается сеть властных отношений^*.

Скрытое и расширенное применение власти

Иерархия и бюрократия

В самой известной — но не самой распространенной — модели власти, как в частных, так и в государственных организациях должностное лицо осуществляет власть над своими непосредственными подчиненными, каждый из которых, в свою очередь, осуществляет власть над своими подчиненными, и так далее до самой нижней ступеньки иерархической лестницы. Целью создания иерархической, или пирамидальной, структуры является эффективная координация разделения труда и функциональной специализации.

Пирамидальная власть, или иерархия, часто имеет характерные черты, совокупность которых называется бюрократией. И в государственных, и в частных организациях бюрократия является мощным многоцелевым инструментом. Она превращает разрешение проблем в чрезвычайно рутинный процесс и освобождает от необходимости привлекать к нему работников с нестандартными навыками. Для каждой категории проблем бюрократия готова обеспечить соответствующую категорию решений при помощи определенного набора стандартных навыков. Характерные черты бюрократии заключаются в следующем:

1. Бюрократия в большой степени практикует специализацию задач исходя из предположения, что специализация ведет к эффективности (и с риском того, что специализация порождает узколобых функционеров, утративших представление об организации).

2. Каждое конкретное распоряжение наделенного властью лица, отданное конкретному члену организации или ее структурному подразделению, формулируется (в бюрократической организации в большей степени, чем почти во всех прочих видах официальных организаций) таким путем, что выполнение его не зависит от исполнителя. В условиях идеальной бюрократии незаменимых нет.

3. Все задачи, процедуры и решения классифицированы. Возьмем для примера систему рационирования пищевых продуктов: если я подам заявление об увеличении моего пайка, меня попросят доказать, что я принадлежу к соответствующей категории (инвалиды, пожилые люди или кормящие матери).

4. Главной задачей руководства считается координация стандартизированных поручений (а не стимулирование способностей и инициативности каждого сотрудника организации).

5. Относительно стабильная структура заданий и власти полагается необходимой для организационной готовности (к любым задачам, которые могут возникнуть).

6. Таким образом, организация в некоторой степени замыкается на себя. Сотрудники бюрократической организации часто становятся более лояльными по отношению к организации, чем к каким-то ее общим целям. Вместо того чтобы самораспуститься после окончательной победы над полиомиелитом, фонд March of Dimes^* начал борьбу с другими болезнями. Будучи более свободной в поиске новых функций, нежели государственная бюрократия, корпоративная бюрократия будет принимать на себя решение все более разнообразных задач, потому что чиновники высоко ценят организацию. Это столь ценный инструмент, что для него должны быть найдены подходящие функции.

7. И тем не менее каждая бюрократия имеет тенденцию создавать собственный стиль, и впоследствии его можно будет изменить в незначительной степени, лишь частично адаптировав к новым обязанностям. Поэтому, несмотря на наличие якобы подходящих старых бюрократий, люди, принимающие решения на высоком уровне, зачастую вынуждены создавать новую бюрократию для решения новой задачи.

8. Следовательно, для многих департаментов и ветвей власти не существует идеальной структуры; административная реформа бесконечна¹⁶.

Иерархия и бюрократия имеют очень древнее происхождение, но именно в современном мире бюрократическая организация развита как никогда раньше. В начале XIX века четверо из пяти американцев работали не по найму; сейчас к этой категории принадлежит лишь каждый десятый. Если предположить, что все компании, кроме самых маленьких, организованы на бюрократических началах, более половины всех работающих по найму заняты в бюрократических структурах. Еще 13 миллионов американцев работают в многочисленных бюрократических организациях, составляющих федеральное правительство, пятьдесят правительств штатов и 78 000 структур местного самоуправления. Миллионы людей также являются членами организованных на бюрократических началах профсоюзов, групп работодателей, тайных обществ, ассоциаций военных ветеранов, организаций фермеров; их детей приобщают к основам бюрократии в организациях, подобных скаутским и «Малой лиге»^*. Некоторые из этих бюрократических структур огромны. По количеству занятых сотрудников самой крупной в США бюрократической организацией является министерство обороны, где работают более 1 миллиона гражданских служащих (и еще 2 миллиона служат в вооруженных силах). За Пентагоном идут корпорации American Telephone and Telegraph и General Motors, в каждой из которых работают около 800 000 человек¹⁷.

Те люди, которые, не задаваясь вопросами политического характера, изъяли большую часть рабочей силы из мелкого фермерского сельского хозяйства и мелкого предпринимательства и вовлекли ее во властные отношения современного бюрократического предприятия, совершили незапланированную революцию. Эта революция в индустриальных системах коренным образом изменила рабочие отношения и другие формы человеческой взаимозависимости для большинства лиц, работающих по найму. И хотя эта революция боролась не за равенство, демократию и прочие гуманитарные ценности, а за прибыль и власть, и одержала победу по причине эффективности — не самой возвышенной причине, это все-таки революция. Она изменила политико-экономическую организацию сильнее, чем французская, большевистская или маоистская революции, и повлияла на установление нового порядка в СССР и Китае не меньше, чем на Западе¹⁸.

Мы увидим, что и в коммунистических системах, и на Западе революция к настоящему времени породила контрреволюцию, в которой объединились, как ни странно, югославские практики рабочего самоуправления, маоисты, возбуждающие массы, западные сторонники демократии участия и новая волна профессиональных психологов, специализирующихся на психологии труда. И корпорации, и профсоюзы экспериментируют с альтернативами конвейерной организации производства. Несмотря на то, что бюрократия известна человечеству по крайней мере 3 000 лет — от Хаммурапи и до современного национального государства, некоторые люди желают, чтобы бюрократии пришел конец и ей на смену пришли такие формы сотрудничества, при которых «люди будут различаться между собой не по вертикали, в соответствии со служебным положением и ролью, но гибко и функционально...»¹⁹.

Взаимное приспособление властей

Мышление привычно ассоциирует власть с иерархией, но с этой привычкой надо покончить, так как власть чаще реализуется не иерархическими, а другими способами.

Конечно, пирамидальный способ организации власти часто несовершенен. Например, у пирамиды может не быть вершины. Верх занят несколькими — или многими — структурами власти, взаимодействующими при помощи управляющего совета. Иногда каждая из них обладает властью над особой группой подчиненных. Для правительства как единого целого наличие вершины нехарактерно. Мао Цзэдун был в состоянии функционировать как вершина власти, но только в течение короткого времени. В демократических правительствах власть разделена между множеством должностных лиц — главой исполнительной власти, представителями законодательной, а иногда и судебной власти.

Некоторые должностные лица находятся за пределами линий пирамидальной или иерархической власти. Специфические полномочия чиновников, занимающихся бюджетом, кадрами или безопасностью, идут вразрез с иерархическими линиями власти, составляющими пирамиду. Шпеер пишет, что Гитлер, неоднократно пытавшийся выхлопотать себе более высокую пенсию, всякий раз получал отказ от бюрократов из пенсионного управления. Даже в очевидно демократической системе полиция иногда прибегает к запугиванию, шантажу и убийствам, чтобы добиться власти над вышестоящими звеньями иерархии.

Взаимозависимость — а иногда и открытый конфликт — властей на любом уровне часто требует их взаимного приспособления друг к другу. Оно реализуется через сотни межучрежденческих и межминистерских координационных комитетов, созданных в американском и британском правительствах. Взаимное приспособление иногда приводит к дезорганизации, порождает конфликты, вместо того чтобы разрешать их. И тем не менее на него приходится большая часть работы по координации в любом государстве. Весь XIX век ведущие мировые державы жили в относительном мире, потому что выработали эффективные механизмы взаимного приспособления для разрешения конфликтов. В метрополисах сложные конгломераты правительственных учреждений координируют свою деятельность путем взаимного приспособления. Например, в Большом Нью-Йорке правительства двух штатов, Нью-Йорка и Нью-Джерси, власти городов, входящих в метрополис, а также специализированные структуры, подобные Управлению Нью-Йоркского порта, — все они разрешают свои конфликты и налаживают сотрудничество при отсутствии какой-то официальной руководящей инстанции путем взаимного приспособления друг к другу.

Иногда одна власть приспосабливается к другой, идя на уступки. Например, один чиновник может полностью подчиниться другому, дойдя до объявления ему своей преданности или лояльности, или, не впадая в эту крайность, станет активно заниматься только такой деятельностью, которая не мешает работе другого чиновника. Гораздо чаще должностные лица активно осуществляют власть и другие виды контроля друг над другом — например, принуждают другую структуру к сотрудничеству, угрожая отказом в сотрудничестве по ее проектам. И по многим причинам низшие инстанции добиваются влияния, контроля или своего рода власти над более высокими. Начальники нуждаются в консультациях своих подчиненных или их добровольном сотрудничестве. Получить его они могут, только уступив по некоторым вопросам. Или же чиновник добивается контроля над своим начальником путем расширенного использования своих полномочий.

В процессе взаимного приспособления чиновники используют все виды контроля, включая обмен и убеждение. Особо следует отметить использование угроз и других приемов манипулирования, разработанных для получения контроля над конкретными должностными лицами. Мы можем назвать эти приемы контроля специальными, чтобы отличить их от более стандартных видов контроля — таких, как отдача распоряжений приказного характера. Чиновники не в состоянии изобретать специальные виды контроля для каждого отдельного гражданина, но могут разрабатывать их для более важных целей — друг для друга. Например, между министерством финансов США и Советом управляющих Федеральной резервной системы США часто вспыхивали конфликты из-за определения краткосрочной процентной ставки. Одно время для срыва попыток Совета управляющих поднять ставку министерство финансов прибегало к тактике упреждающих объявлений ставки, по которой оно собиралось производить новые заимствования. Совету управляющих не оставалось ничего другого, как присоединяться к решениям министерства финансов, потому что в противном случае он подвергся бы массированной критике за отказ поддержать рынок американских облигаций на условиях министерства финансов²⁰. Взаимный контроль чиновников, таким образом, еще более сложен, нежели контроль чиновников над населением.

Простой и сложный обмен

Отношения обмена, на которых строятся рынки, основаны на целенаправленном контроле. Это отношения между двумя (иногда больше) людьми, каждый из которых предлагает некоторую выгоду, чтобы вызвать ответную реакцию. Это предложение, таким образом, обусловлено получением ответной реакции^*. Выгода — это нечто, что получатель считает желаемым независимо от того, действительно ли это ему выгодно^**. Самый простой случай обмена — когда двое людей случайно узнают, что каждый из них имеет или может сделать то, что нужно другому. Или один человек обнаруживает, что другой имеет или может сделать нечто, что он хочет, и начинает искать, какую выгоду он может предложить другому, чтобы побудить того сделать так, как первому хочется. Но обмен — это не только лишь средство перехода вещей от одних владельцев к другим, он также является методом контроля поведения людей и организации сотрудничества между ними. На американском фронтире в XVIII и XIX веках при помощи обмена услугами организовывали расчистку земель и строительство амбаров. Посредством обмена были сосредоточены силы, с помощью которых был прорыт Суэцкий канал, произведена высадка людей на Луне, практически уничтожена холера на Земле, возделаны самые плодородные земли на планете.

Если не считать нескольких малореальных сценариев, у людей нет возможности предоставлять выгоды (или отказывать в них), если им этого не позволяют правила, существующие в форме законов о личной свободе и собственности. Такие правила предусматривают, что люди наделены полномочиями контролировать собственный труд и могут претендовать на определенные активы как на свою собственность, которую можно предоставлять в пользование другим людям или отказывать им в этом. Обмен возможен только в таком обществе, в котором моральный кодекс и власть поддерживают социальный мир.

В перспективе

Определенная двусмысленность формулировок в книге Гэлбрейта «Новое индустриальное общество» породила следующее толкование его слов: в США обмен замещен властью корпораций — главным координатором экономической жизни^*. Либо это неверное прочтение текста, либо невнятность авторских формулировок. Ясно, что правительство не координирует деятельность крупных корпораций посредством планирования и не осуществляет общее руководство ими в какой-либо иной форме. Это достигается путем рыночного обмена. Компании сбывают большую часть своей продукции путем продажи. Основную долю того, что им нужно для производственных процессов, они получают путем покупки. Если производственный план фирмы требует определенного сочетания потребляемых в производстве ресурсов — рабочей силы разных типов, электроэнергии, сырья, полуфабрикатов и запасных частей, они привлекаются на предприятие не какой-либо координирующей властью, частной или государственной, а путем покупки на взаимосвязанной системе рынков. И если, скажем, общий спрос американских предприятий на рабочую силу примерно соответствует общему предложению, то это соответствие достигается путем продажи и покупки услуг рабочей силы, а не посредством ее планового распределения. (Если соответствие не столь безупречное, как того хотелось бы, — в случае, если возникает безработица, — то это потому, что рыночный обмен далек от идеальной эффективности.) Действительно, корпорации используют власть для своих «внутренних» дел — каждая их них является системой власти по своему внутреннему устройству, — но свои «внешние дела» они ведут путем покупки и продажи на рынке.

Координирующие функции рыночных систем зачастую незаметны — настолько они естественны для нас. Примером является частая смена профессии. В США за 7 лет количество стюардесс удвоилось; число стенографисток, машинисток и социальных работников увеличилось на 50 процентов. В то же время число паровозных кочегаров снизилось наполовину, наборщиков-линотипистов и столяров-краснодеревщиков — на одну треть. Колебания уровня занятости в обе стороны для сотен других профессий доходили до 20 процентов³. В Великобритании за десятилетний период количество рабочих на угольных шахтах и предприятиях, перерабатывающих хлопок, упало более чем на четверть, в то время как занятость в других видах деятельности, в том числе в спорте и сфере развлечений, удвоилась; для ряда других профессий она увеличилась втрое⁴. В бесконечной перетасовке рабочей силы происходит согласование потребительских и профессиональных предпочтений.

Описывая, как миллионы покупателей и продавцов, стремясь совершить обмен, создают при этом огромную систему взаимной координации, Адам Смит пришел к выводу о том, что индивидуума «невидимая миру рука направляет к цели, о которой тот и не помышлял». С тех пор стало общепринятым говорить о рыночных силах как о действующих автоматически, а иногда бессознательно. В мировоззрении Смита нет ничего таинственного. Во всех видах социального контроля есть элементы автоматического, непреднамеренного и бессознательного. Большинство родителей «автоматически» учат своих отпрысков говорить, независимо от того, намереваются ли они это делать, осознают они свои действия или нет. В рыночной жизни люди ведут себя осторожно, обдумывают свои поступки; но их деятельность может привести к тому, на что они не рассчитывали и что не входило в их намерения.

Однако координация имеет свою цену. Существование в условиях гипотетической рыночной системы в чистом виде, без каких-либо модификаций, было бы невыносимым — потому что она отняла бы у индивидуума все возможности обращаться к другим членам общества, кроме одной. Он не смог бы просить их о помощи в беде, как в традиционных дорыночных системах, где признанный член племени или клана имеет право на сочувствие окружающих. В чисто рыночной системе требования человека к другим будут признаны тогда и только тогда, когда он сможет что-то предложить в обмен. Маркс понял это раньше и лучше, чем большинство из нас. В «Манифесте Коммунистической партии» он заметил, что «буржуазия не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного «чистогана». Она превратила личное достоинство человека в меновую стоимость»^*.

В Англии начала XIX века и в разное время в других странах проявлялись характерные черты как раз такой «дьявольской мельницы»⁵. Однако во всем мире рыночные системы в разной степени переплетены с другими методами организации, смягчающими жесткость рыночной системы как таковой. Даже в Англии начала XIX века, в эпоху расцвета принципа неограниченной свободы предпринимательства, как законы о бедных, так и частные благотворительные организации признавали необходимость удовлетворения минимума требований, не являющихся рыночными.

Эффективное ценообразование

При определенных условиях акты рыночного обмена становятся оптимальными или эффективными потому, что люди вступают в отношения обмена только тогда, когда они от этого выигрывают. Однако неадекватные цены блокируют эффективный обмен. Поэтому для понимания рыночных систем (так же, соответственно, как и коммунистических систем, в которых проблемы ценообразования стоят очень остро) абсолютно необходимо усвоить идею эффективного ценообразования, знакомую каждому экономисту.

Предположим, что мне нужна пища, а вам нужна сила моих мускулов. Вы вырастили столько-то картофеля, а у меня есть столько-то свободного времени. Мы договариваемся о цене: если я в течение часа буду помогать вам, вы дадите мне десять фунтов картофеля. Мы совершаем обмен, и в результате мы оба выигрываем. Предположим, однако, что появился правительственный декрет, согласно которому никто не может предлагать час своей работы по цене меньшей, чем двадцать фунтов картофеля. Вы предпочтете оставить у себя картофель, чем отдать двадцать фунтов мне за час работы. Итак, вы решаете обойтись без моей помощи, и я остаюсь без пищи. Мы оба проигрываем по сравнению с тем, что могло бы быть.

На языке экономистов-теоретиков цена, соответствующая нашим предпочтениям, называется эффективной ценой, а цена, которая удерживает нас от обмена, называется произвольной. Эффективная цена оптимальна для нас обоих. Она также называется ценой, определяемой редкостью ресурса; она соответствует вашей и моей оценке относительной нехватки ресурсов, в которых мы нуждаемся. Для меня картофель является более редким ресурсом, чем рабочее время; для вас редким ресурсом является рабочее время. Согласованная цена диктуется не массой, плотностью или иными физическими свойствами картофеля, а нашими предпочтениями относительно использования наших редких ресурсов.

Рассмотрим наш несостоявшийся обмен. Одно из последствий произвольной цены состоит в том, что я готов предложить вам свой труд, но вы не желаете им воспользоваться. Эта цена не может установить рыночное равновесие—привести в соответствие спрос и предложение. Поэтому одним из требований к эффективной цене, или цене, определяемой редкостью ресурса, является ее способность установить рыночное равновесие.

Однако, строго говоря, эффективную цену, или цену, определяемую редкостью ресурса, нельзя установить, если один-единственный или немногие покупатели встречаются с одним-единственным или несколькими продавцами, поскольку они могут совершить сделку друг с другом по любой из целого ряда цен. Цена, которая блокирует обмен между желающими его совершить, очевидно, не является эффективной ценой, но какая именно из различных цен, не блокирующих обмен, является таковой? Удовлетворительный ответ заключается в следующем: эффективной является та цена, которая будет установлена, если продавцов и покупателей станет так много, что ни один покупатель или продавец сам по себе не сможет манипулировать ценой.

Одним из последствий произвольной цены является то, что вас информируют: вы можете воспользоваться чьим-то трудом в течение часа по цене в двадцать фунтов картофеля (хотя на деле как минимум один человек готов предложить свой труд за половину этой цены). Произвольная цена ошибочно представляет вам цену (или альтернативу, от которой приходится отказаться), по которой, если бы не насильственно установленная цена, вы бы смогли получить желаемое. Отсюда следующим критерием эффективной цены, или цены, определяемой редкостью ресурса, является то, что каждая цена должна правильно информировать продавцов и покупателей о цене (или неиспользованных возможностях), по которой могут быть фактически предоставлены товары и услуги, при условии, что люди могут делать такие предложения, какие хотят.

Что представляет собой цена, определяемая редкостью ресурса, или эффективная цена продукции, изготовленной и проданной коммерческим предприятием? Это такая цена, которая устанавливает равновесие на рынке и не контролируется монополиями. Это цена не настолько низкая, чтобы появилось множество потенциальных покупателей, на которых не хватило бы запаса товаров, и не настолько высокая, чтобы финансировалось производство продукции, покупать которую никто не желает. Эта цена не настолько высока, чтобы преувеличивать, и не настолько низка, чтобы недооценивать издержки или условия, при которых товар или услуга становятся доступными, если люди могут свободно делать те предложения, которые хотят. Таким образом, эта цена не должна быть меньше или больше суммы различных издержек производства^*. Но как измерить каждую из этих издержек? Ответ состоит в том, что при калькуляции общего уровня издержек каждый ресурс должен учитываться в соответствии с его ценой, определяемой редкостью данного ресурса.

Назначая цены, не являющиеся эффективными, предприятие фактически предлагает покупателям продукт или услугу по цене ниже или выше предельных издержек. Если цена ниже предельных издержек, то предприятие предлагает товар или услугу даже несмотря на то, что стоимость ресурсов на пределе производственных возможностей (о чем свидетельствует их использование в альтернативных видах производства) больше, чем цена продукции. Если цена выше предельных издержек, то покупателям фактически заявляют, что производство использует больше реальных ресурсов, чем на самом деле. И в том, и в другом случае неверная информация приводит к необоснованным решениям.

Приблизиться к эффективным ценам позволяют игра спроса и предложения на конкурентных рынках либо наличие руководящего органа, устанавливающего цены. Важно не то, кто устанавливает цены, и не метод определения их эффективности, важно то, удовлетворяют ли данные цены трем критериям.

Взгляните на логическое обоснование цен, определяемых редкостью ресурса, или эффективных цен с точки зрения гипотетических центральных плановых органов. Плановики знают, что стране нужны, скажем, сталь, продовольствие и транспортные услуги. Но до тех пор, пока не будут известны пропорции взаимозаменяемости, они не в силах даже начать обдумывать, сколько всего этого должно быть произведено, так как производство по каждой позиции может быть расширено за счет ограничения производства другой продукции. Например, плановики должны знать, на какую сумму нужно сократить производство стали, чтобы увеличить объем транспортных услуг на заданную величину.

Взаимозаменяемость может быть выражена в ценах. Утверждение «Тонна стали стоит 400 долларов» означает, что для получения тонны стали нужно пожертвовать производством другой продукции стоимостью 400 долларов. Цены, которые правильно представляют фактические возможности взаимозаменяемости, являются эффективными ценами, или ценами, определяемыми редкостью ресурсов; все другие цены называются произвольными ценами.

Может ли такой плановик для измерения взаимозависимости просто присвоить число (цену) каждой единице товара в соответствии с ее весом, длиной или — в случае личных услуг — ростом людей, предоставляющих эти услуги, в дюймах? Мы сказали бы, что подобные цены нелепы. Но почему? Потому что вес или размеры ресурсов не соотносятся со стоимостью: тонна стали стоит меньше, чем три унции сложного электронного оборудования. Почему? Потому что при производстве электронного оборудования затрачивается гораздо больше труда. Пусть тогда плановик назначит числа или цены, соответствующие объему труда, вложенного в производство.

Если он это сделает, то назначит одну и ту же цену за два товара, на которые было затрачено одинаковое количество труда, хотя для производства одного необходимо значительно больше оборудования, чем для другого. Это столь же неудовлетворительно, как ценообразование по весу без учета затрат трудовых ресурсов. В таком случае ему, очевидно, понадобятся данные, совмещающие учет сырья, труда, механического оборудования и любых других ресурсов, использованных на производстве, и общий для всех них знаменатель.

В чем состоит эффективный способ приведения различных ресурсов к общему знаменателю или цене? Должен ли час работы стоить больше или меньше фунта стали? Больше пяти фунтов стали? Ста фунтов? Правильное число — эффективная цена — зависит не от каких-либо физических свойств, а от относительной ценности ресурсов. Но что это значит?

Это значит, что в той мере, в какой ресурс может быть использован для производства желаемой продукции где-либо в другом месте, данный ресурс представляет ценность и должен быть в этой же мере включен в общий знаменатель. Крайний случай — если ресурс не может использоваться для производства иной желаемой продукции. Тогда он является не экономически ценным ресурсом, а бесплатным благом, и не должен включаться в общий знаменатель. Привлекательность другой продукции для потребителей будет зависеть от их предпочтений, определяющих редкость ресурса, включая предпочтения досуга. Поэтому эффективные цены будут отражать соотношение между предпочтениями и редкостью. В той степени, в которой рыночные системы в реальных условиях приближаются к эффективным ценам, цены будут отражать это соотношение.

Неравенство

На этой стадии необходимо предварительно охарактеризовать элементарные связи между рыночной системой и общими социальными ценностями. Нет более распространенного мнения о рыночных системах, чем то, что они превращают в богачей единицы ценой нищеты многих. Только на этом основании многие новые страны, как мы увидим, очень мало полагаются на рынки как на средство стимулирования экономического роста. Отойдя от рыночной системы, Куба и Китай двинулись по направлению к равенству доходов и богатства. Существует ли некая внутренняя логика, которая мешает рыночным системам добиваться аналогичного результата?

Ясно, что гипотетическая чистая форма рыночной системы была бы весьма неэгалитарной по доходу, получаемому в виде заработной платы, ренты, процентов и прибыли, потому что доход каждого человека зависел бы исключительно от того, что он мог бы предложить в обмен, а люди в этом аспекте различаются. Реально существующие рыночные системы, модифицированные налогами и другими механизмами перераспределения, демонстрируют другую картину. Ни логика, ни эмпирические доказательства не свидетельствуют о невозможности — или даже невероятности — примирения реально существующей рыночной системы с гораздо более эгалитарным распределением богатства и дохода⁶.

Иногда априори утверждалось: если сгладить различия в получаемых доходах, мы утратим мотивацию к участию в производительной деятельности. Априори этот результат не более вероятен, чем противоположный ему: когда получать дополнительный доход становится труднее, человек может начать больше работать, чтобы все же получать его⁷. То, как поступит в итоге индивидуум, зависит от его выбора между работой и отдыхом; а это, в свою очередь, зависит от личности, культуры и многих конкретных аспектов социальной и рабочей организации, имеющих отношение к стимулам⁸.

Эмпирические данные не подтверждают наличие каких-либо очевидных связей между степенью неравенства в доходах и различием в рабочих привычках или прилежании. Например, в более эгалитарных рыночных системах скандинавских стран не возникает потерь производительности труда при сравнении с относительно менее эгалитарными Соединенными Штатами. После десятилетий постоянно ужесточавшегося налогообложения доходов мы не обнаруживаем и свидетельств снижения стимулов к работе у менеджеров. Подобно другим английским, немецким и американским исследователям, ученые, которые опросили около тысячи американцев, занимающих высокооплачиваемые должности, пришли к следующему выводу: «Семь восьмых респондентов, получающих высокие доходы, четко заявили, что не снизили своих усилий на работе из-за подоходного налога. Многие из отрицательных налоговых стимулов, о которых сообщили остальные респонденты, кажутся неправдоподобными в свете другой информации»⁹. Это свидетельство подтверждает гипотезу о том, что на мотивацию высокооплачиваемых сотрудников большее влияние оказывает размер их дохода до вычета налогов, а не после¹⁰. Такое предположение открывает путь к революционной возможности: рыночно ориентированная система может сохранить стимулы к работе через «демонстрационные заработки», несмотря на то, что налогообложение полностью сравняло доходы.

Если даже будет установлено, что сокращение неравенства в доходах действительно снижает стимулы к труду, это не докажет невозможность примирения рыночной системы с уравниванием доходов, а лишь продемонстрирует, что при подобном примирении рыночное производство сократится. А это не является ни очевидно плохим, ни очевидно хорошим результатом. В последующих главах будет показано, что сокращение производительности в большей степени объясняется неудовлетворительными отношениями с руководством на рабочем месте и изменениями в культуре — например, ухудшением рабочей этики, — нежели уравниванием доходов.

Все общества, рыночные или иные, сохраняли экономическое неравенство на протяжении истории. Барьер на пути к более высоким доходам и равенству достатка в реальных рыночно ориентированных системах обусловлен не внутренней логикой этих систем. Как мы увидим, он представляет собой исторически унаследованное и поддерживаемое политическими средствами неравенство личных активов, способностей зарабатывать и долей доходов. Например, в Англии подъем рыночной системы сопровождался и поддерживался огораживанием земель. При этом крестьян сгоняли с земли; в числе будущих участников рыночной системы оставались зажиточное мелкопоместное дворянство и обнищавший рабочий класс. В принципе, правительства могут перераспределять доходы и богатства и повторять это перераспределение так часто, как им будет угодно. Их отказ от подобных действий требует политического объяснения, а не ссылки на рыночные силы.

Свобода

Классические либеральные защитники рыночных систем провозглашают: свобода через рынок; без рынка нет свободы¹¹. Так ли это? Ни один человек не поймет сути рыночных систем, пока не узнает, сколь много имеется удовлетворительных, хотя и противоречащих друг другу, ответов на этот простой вопрос. Никто и никогда не способен избежать контроля общества, начиная с контроля родителей в детстве. Выражения «свобода от чего-либо» и «свобода чего-либо» обозначают ситуации, в которых контроль не отсутствует, но в некотором смысле является приемлемым^*. Вопрос о том, обеспечивает ли рынок свободу, — это вопрос о характерных для рынка формах контроля.

Согласно либеральной^** аргументации в духе традиций Локка, Смита, Милля-старшего и Милля-младшего^***, Спенсера^**** и Дайси^*****, в рыночной системе люди реагируют — например, берутся за конкретную работу, — только если предлагаемое вознаграждение является привлекательным, то есть только тогда, когда они добровольно принимают решение. В авторитарной системе от человека требуется работать там, куда его направят, и выполнять любые команды, независимо от выгоды. По мнению некоторых, никаких иных доказательств тому, что люди более свободны на рынках, чем в авторитарных системах, не требуется^*.

На эту аргументацию сразу же можно возразить, что она просто игнорирует воздействие сделки на людей, не участвующих в ней, — тех, кто должен страдать от атмосферных выбросов нового завода по соседству с жилым районом, грохота мотоциклов, нарушающих тишину в квартале, или подвергаться риску аварии на атомной электростанции. В рыночной системе эти люди лишены свободы выбора; данные последствия им навязаны.

Помимо доводов о третьих сторонах или внешних воздействиях, вышеприведенная аргументация неубедительна даже для участвующих в сделке сторон, которые, как считается, добровольно вступают в отношения обмена друг с другом. Давайте рассмотрим, почему.

Убеждение как система контроля

Символом власти является слово, а не винтовка. Государственным деятелям часто приходится много читать, писать, слушать и выступать. Людям, находящимся у власти, поступает огромное количество корреспонденции, призванной их в чем-либо убедить. В письмах могут быть факты, аналитические материалы, мольбы, увещевания, ложь — и ответы на такие письма соответствуют их содержанию. Иногда власть предержащие остро нуждаются в информации. Например, чиновник, который получает должность в сфере кредитно-денежной политики, попадает в зависимость от людей, которые могут объяснить ему сложности, возникающие при кредитовании и распределении денежных потоков. Когда между различными органами власти идут длительные переговоры, взаимное приспособление становится возможным благодаря убеждению. Факты, анализ, идеи и неправильная информация оказывают свое воздействие даже тогда, когда такой эффект является ненамеренным, просто потому, что все мы постоянно реагируем на изменения в окружающем мире.

Человек — «животное понимающее», а культура — это система накопленных знаний, и поэтому убеждение касается не только властных систем, но и каждого аспекта поведения человека. Одни ученые описывали политическую систему как кибернетическую систему коммуникации и обратной связи¹, другие пытались охарактеризовать все человеческое взаимодействие как коммуникацию или убеждение в широком смысле этого слова². И тем не менее в качестве метода социального контроля убеждение не играет столь же определяющей роли в какой-либо сложной системе, какую обмен играет в рыночной системе или власть — в государственном управлении.

Ниже мы обсудим роль убеждения в деятельности демократического правительства. Некоторые исследователи демократии (среди них лорд Брайс) определяли демократию как «управление путем дискуссии». Позже мы также рассмотрим вопрос о важной роли убеждения в форме коммерческой рекламы в рыночных системах.

Однако реклама — лишь первая из двух всеобъемлющих программ убеждения, не существовавших до XX века. Обе они функционируют непрерывно, имеют широкий круг целей, характеризуются привлечением огромных ресурсов. Второй такой программой является массированная, управляемая из единого центра, всепроникающая политическая индоктринация — идеологическая обработка. Убеждение второго вида — это главный инструмент тоталитаризма, или — чтобы избежать противоречий, возникших вокруг этого термина, — назовем их системами, для которых характерны чрезвычайные меры, предпринимаемые элитами для утверждения власти столь широкой, глубокой и неограниченной, что для этого подавляется влияние церкви, профсоюзов, общественных объединений, школы и даже семьи³. В подобном виде убеждение становится определяющим элементом всей системы.

Почти 150 лет назад Токвиль предсказал появление такой системы. Это была не случайная догадка, а результат изучения социальных механизмов, действовавших тогда в демократическом обществе. Факт такого прогноза заставляет предположить, что нацизм в Германии и фашизм в Италии — это вовсе не единичные случаи, которые вряд ли повторятся, а варианты предсказуемого развития событий, еще одним из которых является коммунизм. Наряду с коммунистическими государствами фашистские системы могут оказаться предвестниками монолитных авторитарных систем, которые распространятся по всему земному шару. «Огромная охранительная власть простирает длань надо всем обществом». Она «подавляет, обессиливает, гасит, оглупляет народ»⁴.

Нацизм в Германии и фашизм в Италии использовали все насильственные формы власти вплоть до террора против различных этнических и политических меньшинств. Но их контроль над широкими массами лучше охарактеризовать словами Токвиля как «дотошный, регулярный, отеческий и мягкий». В рамках данного типа контроля индоктринация применялась для овладения умами людей, чтобы они «добровольно» делали то, к чему их в противном случае пришлось бы принуждать более жесткими методами контроля. Нацизм стремился подавить все альтернативные источники убеждения, а затем через радиопередачи и массовые помпезные зрелища занялся формированием умов своих подданных. Руководство Германии, вероятно, добилось более широкого охвата населения политическими радиопередачами, чем любая другая страна в тот период. В первый год своего пребывания на посту рейхсканцлера Гитлер лично выступил по радио пятьдесят раз⁵. Все эти мелкие факты, возможно, явились началом новой эры.

Фашизм — это форма авторитарного контроля, приспособленная к эпохе демократии. Там, где граждане образованны, информированы и достаточно честолюбивы, чтобы требовать демократии, — как обстояло дело в Германии и Италии, — авторитарному правительству необходимо убедить их в том, что они не хотят демократии⁶. Прежний метод — отказ в удовлетворении политических требований — потерял действенность. Фашизм — не просто альтернатива демократии, он дитя демократии. Если бы не появились демократические требования и возможности, фашизм никогда бы не родился. Основная мысль направленной против демократии фашистской идеологической обработки проста: подчинение единоличной власти и особенно подчинение одной воле — фюрера⁷. Девиз итальянского фашистского государства гласил: «Все для государства, ничего против государства, никого вне государства».

Мы увидим, что программы идеологического воздействия, осуществляемые в коммунистических государствах, также препятствуют исполнению желаний народов, сохраняя единоличную власть путем контроля над умами, без чего она оказалась бы неустойчивой. И все же убеждение, осуществляемое коммунистами, отличается от фашистского. Оно не занимается неприкрытым возвеличиванием единоличной власти. Вместо этого оно обещает демократическое будущее. Оно не возвеличивает элитизм. Вместо этого на практике активно проводится сокращение неравенства в некоторых сферах и даются обещания осуществить то же самое и в других областях. И это, как мы убедимся, гораздо сильнее воздействует на человека, чем фашистское убеждение. Его не наставляют словами, приписываемыми Гитлеру: «Думай своей кровью!» Ни Ленин, ни Мао, ни Кастро, ни ранний Сталин — никто из них не был Гитлером. Все они высказывались в духе эгалитарных, а иногда и демократических устремлений, чего никогда не делал Гитлер; и у нас нет никаких оснований считать их речи более лицемерными, чем высказывания деятелей вроде Черчилля, де Голля или Рузвельта.

Поэтому нам нужно рассмотреть возможность того, что определенный вид коммунистического убеждения, или индоктринации, действительно отличается от фашистского и является признаком в корне иного взгляда на человека. Поскольку маоисты избрали убеждение основной формой социального контроля, нам необходимо тщательно рассмотреть и для упрощения дальнейших его упоминаний дать ему название, каковое в настоящее время отсутствует. Мы назовем его наставнической системой^*.

Наставническая система

Наставническая система в идеализированной форме представляет собой, коротко говоря, массированный односторонний процесс убеждения, в ходе которого немногочисленная просвещенная правящая элита инструктирует массы точно таким же образом, как Руссо советовал учителю заниматься образованием ребенка и воображал, как «высший ум» преобразовывает каждого индивидуума⁸.

В мире не существует вполне развитой наставнической системы. Это всего лишь не до конца реализованный элемент коммунистических систем. Это, скорее, устремление, чем достижение, чаще маскировка принуждения, даже террора, чем независимая система контроля. Она, однако, является наиболее характерным и центральным идеологическим элементом китайского коммунизма при Мао, оказавшим влияние на многих людей, которые отвергли европейский коммунизм как бюрократический и репрессивный. И тем не менее в моделях нового социального строя, созданных коммунистами, наставнические и обычные системы власти всегда смешаны. В Китае возник конфликт двух моделей. Если «культурная революция» была попыткой Мао утвердить первую модель за счет второй, представляется, что по окончании «культурной революции» Китай начал возвращение к обычной модели власти.

Чтобы проиллюстрировать возможности метода организации, основанного в чрезвычайной степени на одностороннем процессе убеждения, нам понадобится создать ее упрощенную картину или модель. Она должна быть как можно более краткой и вызывать как можно меньше вопросов. Мы будем исходить из постулата, что элита является просвещенной в том смысле, что она информирована не меньше, чем руководство демократических стран, и с не меньшим уважением относится к фактам и обоснованным выводам. Мы предположим также, что элита не проводит умышленную и широкомасштабную эксплуатацию масс, хотя она может давать рационалистическое объяснение эксплуатации или изредка скатываться к ней. Мы не станем исходить ни из предположения о ее полной компетентности в том, что лучше для масс, ни об отсутствии конфликта между элитой и массами.

Наставническая модель оказывается несколько более сложной, чем можно было бы предположить. Простой замены власти на убеждение в рамках обычной модели иерархической системы недостаточно. Как только производится такая замена, происходят и другие изменения.

Описывая их, мы будем в непропорционально большой степени опираться на примеры, заимствованные из опыта Китая, где наиболее ярко выражен наставнический элемент. Однако мы не намерены в этой главе описывать китайскую или иную политико-экономическую систему. Мы лишь предполагаем конкретизировать концепцию наставнической системы. Подобно авторитарной и рыночной системам, это абстракция; модель отбирает группу жестко связанных элементов из существующих в реальном мире смешанных систем.

Гуманная система?

Время от времени реально существующие системы, в рамках которых находится место для наставнического видения, также прибегают к жесточайшему насилию. Например, в середине 70-х годов новые коммунистические правители Камбоджи осуществляли насильственные массовые перемещения населения, применяли принудительный труд, совершали политические убийства, уничтожали поголовно целые деревни. СССР и Китай уже оставили позади самые худшие акции подобного рода — но, может быть, и нет. В любом случае все они продолжают практиковать поголовное устрашение населения. Обладая монополией на коммуникации и повсеместно охватив население своими посланиями, наставническая система имеет такой потенциал тирании, который до сих пор не был в полной мере использован ни Сталиным, ни Гитлером, ни Мао Цзэдуном.

Можно быть циничным в отношении самих наставнических устремлений — ведь во всем мире те, кто жаждет власти, ищут новые способы замаскировать это желание. В комментарии о тенденциях к «демократии участия» на западных торгово-промышленных предприятиях звучит восхищение революционными последствиями такой демократии: «Получившая широкое развитие... инициатива по проблемам производства со стороны рабочих и профсоюзных деятелей равнозначна настоящей революции в вопросах организации. Она требует, чтобы менеджер думал и действовал в терминах лидерства, а не власти и контроля». Но из заключения становится очевидным обман: «Это не означает, что он [менеджер] сейчас в меньшей степени контролирует организацию, чем раньше»²⁸. Если уж власть на либеральном конституционном Западе укрывается за риторикой об «участии» и инициативе, стоит ли удивляться тому, что она замаскирована в наставнической идеологии.

И тем не менее следует отдать должное некоторым очевидно гуманным элементам наставнического видения социальной организации. Несмотря на массовые казни в начале пребывания у власти, Мао Цзэдун в своей позднейшей практике перевоспитывал, а не казнил снятых лидеров; маоистская мысль делает упор на спонтанность и сознательность, а не на технологию²⁹. Трудно считать простой риторикой высказывание Мао Цзэдуна: «Самое ценное на свете — человек»³⁰. В некоторых отношениях столь же гуманное, как любое другое великое видение человека в истории человеческих устремлений, видение «воспитанных» граждан привлекательно во многих отношениях — в некоторых аспектах более привлекательно, нежели человек рыночной системы, даже если в Китае эта тенденция уже идет на спад.

Если воспринимать наставническую систему как набор устремлений, ее надо сравнивать с либеральными демократическими устремлениями к правлению путем убеждения, так как либеральные демократы считают свое туманное видение ненасильственного правления особо ценным для саморазвития индивидуума. Мы увидим, что они тоже постулируют появление «нового человека», который формируется не исключительно государством, но рождается из соревнования идей.

Общая задача рационального выбора

Мозг человека не всегда успешно справляется с проблемами¹. Поэтому для решения проблем людям нужна помощь в виде приборов, процессов и институтов — таких, как бумага, ручка, письменность, наука, специальные приемы вроде двойной бухгалтерии, административный аппарат, законодательные представительства и рынки.

На одном уровне социальные проблемы кажутся простыми. Чтобы накормить голодного ребенка, не требуется изощряться в искусстве решения проблем. Но люди усложняют процесс. Не все хотят кормить голодных, те же, кто хочет, желают свести принуждение к минимуму (как и налоги, за счет которых оплачивается то, что должно быть сделано). Бывает и так, что никто не хочет ничего делать, если эти действия усилят власть государства или причинят какое-либо из многих возможных неудобств. Таким образом, в любой политико-экономической системе возникают бесчисленные возражения против какого бы то ни было возможного решения проблемы. Выражаясь цветисто, все решения должны удовлетворять множеству критериев. А это чрезвычайно трудно.

Для того чтобы справиться со сложными ситуациями, представители иерархии и бюрократии расчленяют проблему на несколько более мелких, в решении которых можно опереться на знания специалистов, и рационализируют порядок решения вопросов, применяя к различным категориям проблем стандартные решения. Новые быстро развивающиеся математические и компьютерные методы, помогающие принимать рациональные решения, расширили возможности иерархии-бюрократии.

Тем не менее иерархия и бюрократия не справляются. Возможности человеческого мозга остаются прежними. Даже при условии специализации навыков должностные лица, принимающие решения по конкретным узким вопросам, не в состоянии обработать большое количество необходимой им информации. Им все так же не хватает способностей для разработки соответствующей политики. Мешает им и сложность оценки альтернативных вариантов. Например, Комиссия по торговле между штатами США, в функции которой входит регулирование тарифов и услуг на транспортные перевозки между штатами, не в силах предсказать последствия изменения структуры тарифов для страны. Комиссия не сумела разобраться во внутренних экономических взаимосвязях США и не смогла подготовить для конгресса рекомендации о рационализации транспортной системы. Она еле-еле справляется со сложнейшим вопросом о том, из каких ценностей должны исходить США при регулировании транспортной политики, и каковы должны быть внутренние взаимосвязи между этими ценностями.

Более того, иерархия и бюрократия сами являются препятствием на пути принятия рациональных решений, идущих против их собственных интересов. При дроблении проблем требуется уполномочить кого-то координировать взаимосвязанные решения отдельных подразделений аппарата правительства. Координация становится настолько сложной, что ни в одной политико-экономической системе в мире принимаемые меры не выходят за рамки общей централизованной координации экономики в целом. Интенсивные усилия прилагаются лишь в отношении очень немногих ключевых секторов экономики. В США во время Второй мировой войны централизованное распределение было введено только в отношении трех видов сырья: алюминия, меди и стали. Мы убедимся далее, что в СССР централизованное планирование экономики всегда проводилось на выборочной основе.

Одним из известных провалов централизованной авторитарной координации является неудача в области коммуникации. Например, нижестоящие члены иерархии подают вышестоящим искаженные сведения о своих производственных мощностях, опасаясь, что вышестоящие инстанции, будучи осведомлены об истинном положении вещей, установят им слишком высокий план. Это составляет хроническую проблему коммунистического экономического планирования². Советский исследователь пишет: «Главным недостатком планирования и управления является то, что по каждой мелочи решение должно приниматься в центре, а так как невозможно знать обстановку на каждом предприятии, центр исходит из средних показателей, которых не существует ни на одном предприятии»³.

Другим широко известным провалом является информационная перегрузка. Недавно вышло 10-томное исследование воздействия ядерных реакторов на окружающую среду объемом 5 000 страниц, подготовленное в Управлении энергетических исследований США. Общий поток документации, направляемой любому должностному лицу, принимающему решения, всегда превосходит его возможности по ее переработке. Еще одной широко распространенной проблемой является слабость внутреннего контроля. Подведомственные учреждения, действуя в собственных интересах, уклоняются от контроля со стороны вышестоящих инстанций или соперничают с другими подведомственными учреждениями. Эта проблема столь хорошо известна и в СССР, и в Китае, что в каждой их этих стран для нее существует свой термин: в СССР — «ведомственность», в Китае — «местничество»⁴.

Мы видели, что на систему официальных отношений одностороннего пирамидального контроля накладывается система многосторонних отношений неформального контроля, составляющая мнимые иерархии. Участники обмениваются одолжениями, оказывают любезности в обмен на ожидаемые услуги в будущем или «отоваривают» ранее полученные обязательства. Происходящее взаимное приспособление в форме подобных сделок приобретает многие черты рынка. Однако рынки, как показано выше, успешно функционируют только при наличии денег, объявленных цен, указывающих условия совершения обмена, и встроенных механизмов защиты одного участника обмена от монополистической эксплуатации со стороны другого участника. Поэтому, выступая в качестве инструмента рационального выбора, бюрократия часто является неким неповоротливым рынком. А это неожиданный результат для тех, кто ищет в рационализме формальной организации выход из «хаоса» рынка.

В этом отношении специфика рынка высвечивает — по контрасту — определенные характерные черты неповоротливости бюрократической иерархии. Хорошо организованная рыночная система своими специфическими способами может справляться — как «исполнители» вместо «начальников» — с принципиальными трудностями, связанными как со сложностью проблем, так и с пороками иерархии-бюрократии, Рыночные системы коренным образом упрощают проблемы принятия сложных решений. Но в отсутствие рыночной системы приходится иметь дело со сложными проблемами: какие товары и услуги производить; какая доля валового национального продукта должна идти на потребление, а не на инвестиции; какие регионы страны должны специализироваться в тех или иных видах экономической деятельности; должна ли страна развивать производство сельскохозяйственной продукции или надо ввозить ее из-за рубежа. В рыночной системе, реагирующей на нужды индивидуального потребителя, никому не приходится принимать такие решения. Чтобы «решить» подобные проблемы, каждому человеку требуется ответить на гораздо более простой вопрос: что для него выгоднее — купить или продать.

Что же касается проблем централизованной координации, то в рыночной системе вообще не требуется координирующего центра, так как координация, даже в мировом масштабе, осуществляется путем обмена. Рыночные системы также дают возможность количественного выражения факторов, влияющих на решения, в виде общего знаменателя (цен) для сравнения их между собой. Ни одного из этих факторов, способствующих принятию рационального выбора, нет в авторитарных системах.

Задача экономического выбора

Задачи рационального выбора в авторитарной системе приобретают особый характер, когда издержки неизвестны и когда при выборе одной возможности из-за ограниченности ресурсов требуется отказаться от преимуществ всех прочих возможных вариантов. Чем больше пушек — тем меньше масла.

Как рыночные системы облегчают экономический выбор

Неповоротливость авторитарных систем в этих вопросах станет еще очевиднее, если мы обратим внимание на то, что определенные черты рыночной системы позволяют ей, пусть и небезупречно, решать все только что обозначенные проблемы. В рыночной системе не нужно никаких властей для установления приоритетов или вынесения решения о том, что производить в первую очередь. Сами потребители, поставщики, бизнесмены решают, приобрести им больше или меньше того или иного товара или услуги^*. Вопрос о решении — это всегда вопрос предельного выбора. Чего хочет в этот момент тот, кто принимает решение: больше хлеба или больше молока, больше образовательных услуг или больше медицинских, или и того, и другого понемногу при условии, что у него уже что-то есть в запасе? Ни один человек, принимающий решение, не сделает свой выбор, не зная связанных с ним издержек. Все покупатели, будь они частные лица или государственные чиновники, обнаруживают, что выбор снабжен ярлычком с ценой, выражающей, пусть небезупречно, стоимость того, от чего придется отказаться.

Как рыночная система разрешает специфическую проблему того, куда направить инженеров — на завод грузовиков или на авиазавод? Все обстоятельства, которые препятствовали систематическому распределению ограниченного числа инженеров в условиях авторитарного назначения, в условиях рыночной системы оказываются вполне управляемыми. Все они измеряются в денежном выражении; и подсчеты, которые проводят производители самолетов и грузовиков, позволяют, по крайней мере, грубо оценить:

1) стоимость продукции в отношении к другой возможной продукции (в виде цены продукции);

2) производительность труда инженеров при производстве этой продукции;

3) потенциальную производительность тех, кто мог бы работать вместо инженеров;

4) стоимость использования труда как инженеров, так и тех, кто мог бы их заместить при производстве других видов продукции (что рассчитывается по их уровню заработной платы и ценам).

В качестве примера способности цен на высокоорганизованном рынке измерить, взвесить и соединить в общем знаменателе все факторы, имеющие отношение к рациональному экономическому решению (чего не может сделать авторитарная система), рассмотрим поставщика дынь из Калифорнии. Он знает, что спрос потребителей на его дыни на рынках восточных штатов США будет зависеть от многих факторов: качества его дынь, их состояния по прибытии, наличия на рынке дынь от других поставщиков, сезонной доступности других фруктов и погоды как фактора, влияющего на выбор меню. Имея в виду все это, куда он должен отправить свои дыни — в Бостон, Нью-Йорк или Филадельфию? И что же он делает? Он отправляет по железной дороге вагон дынь в общем направлении на восток, не указывая пункта назначения после Чикаго. Затем он получает телеграфные отчеты о рыночных ценах в восточных городах, которые меняются ежечасно. Если при приближении вагона с дынями к Чикаго поставщик узнает, что избыток дынь на рынке Нью-Йорка или еще что-нибудь отрицательно влияет на спрос на его дыни, то он направляет вагон в Бостон или на любой другой рынок, где цены будут выше.

Все соображения, влияющие на то, куда следует отправить дыни, представлены в одном общем знаменателе — цене. Ему не нужно знать, какой именно фактор является неблагоприятным для отправки дынь на рынок Нью-Йорка. Все, что ему нужно знать, — соотношение благоприятных и неблагоприятных факторов, определяющих, в какой город следует отправить вагон. Никто не руководит всем процессом в целом, никому не нужно заниматься им как интеллектуальной проблемой, требующей решения. В общем и целом, все необходимые расчеты осуществляются многими покупателями и продавцами. Повторим еще раз: все эти разнообразные инструменты экономического выбора отсутствуют в авторитарной системе.

Стимулы

Чтобы сделать правильный выбор, недостаточно обладать информацией — например знать величину издержек. Людей надо подтолкнуть к действиям. Стимулы авторитарной системы зачастую очень грубы. И здесь специфические стимулы рыночных систем снова представляют собой весьма красноречивый контраст.

В рыночной системе потребитель не просто знает об имеющихся у него возможностях выбора, он мотивирован к рациональному выбору, потому что может получить услуги и товары только в том случае, если откажется от денежных притязаний на другие ресурсы. Таким же образом, бизнесмен не просто знает об относительной стоимости, которую он сравнивает; он зажат в тиски издержек и цены, которые мотивируют его поступать надлежащим образом. Рыночные стимулы также связывают мотивацию с ценностью поставленной цели. Рост спроса на продукт, например, запускает в движение цепочку сделок. Эти сделки приводят к увеличению числа рабочих мест, что помогает удовлетворить возрастающий спрос, но только в той степени, которая оправдана этим спросом.

В авторитарной системе нет никакой аналогичной структуры стимулов. Там предприятию приказывают произвести некое конкретное количество каждого из перечисленных в списке товаров или услуг. Предоставляется определенное количество ресурсов. После этого директор завода оказывается в следующем положении: даже если он знает (но ни он, ни его начальство никогда этого не знают), что направленные ему ресурсы с большей выгодой можно использовать на производстве другой продукции, а не той, которую выпускает он, у него нет никаких стимулов не использовать эти ресурсы. Более того, он мотивирован к достижению определенных количественных показателей производства независимо от того, что продукция не стоит всех тех ресурсов, которые пошли на ее изготовление¹⁴. Это самые распространенные жалобы в коммунистических странах.

Находчивость против координации

Для Адама Смита рыночная система была как механизмом координации, так и формой децентрализованного стимулирования, поощряющей множество личных инициатив, которыми не могли воспользоваться авторитарные системы. Может статься, общества сделают принципиальный выбор между координацией и изобретательностью. На координации, как мы увидим, делается акцент и в теории планирования в советской коммунистической системе, и отчасти в рыночной теории, на изобретательности же — в других трактовках рыночной системы^* и в наставнической системе.

Несмотря на то, что отсутствие в авторитарных системах специализированных инструментов рациональных расчетов и экономического выбора, а также тонко действующих стимулов превращает все пять пальцев на руке власти в большие, эта рука сильна и в таком виде. Как мы увидим, она обеспечивает коммунистическим системам высокие темпы экономического роста, а СССР — достижения в космической технике. Среди ее достижений — система здравоохранения в Китае и огромные успехи американской военной организации, распространившейся на весь мир в ходе Второй мировой войны. Основная идея этой главы состоит не в том, что авторитарные системы не работают или что они в конечном итоге менее эффективны, чем рыночные системы. Просто им в определенном смысле не хватает эффективности, а механизмы стимулирования, наличествующие в рыночных системах, у них отсутствуют. Лучше всего мы сможем понять авторитарные системы только тогда, когда обратим пристальное внимание на эти конкретные отличия двух систем.

Стандартный перечень дефектов рынка

Чтобы выявить дефекты или провалы рынка, экономисты-теоретики представляют себе идеальный рынок (хотя такового никогда не было и быть не может). Однако, сконструировав его в воображении, экономисты могут заявить: провалы рынков объясняются тем, что последние несовершенны. Таким образом, традиционный перечень недостатков включает наряду с реальными трудностями и нечто невозможное. В этом перечне упоминаются такие достижения социальной организации, которых нельзя добиться посредством обмена и рынков. В списке перечисляются и такие вещи, которые можно осуществить, но не до конца. Поскольку любая социальная организация небезупречна, вторую категорию недостатков следует рассматривать в свете сравнимых несовершенств альтернативных форм организации^*.

Более серьезные недостатки рынка

Вышеприведенный список неполон. Идея о том, что рынки являются совершенными, когда могут достичь оптимума по Парето («никто не несет убытков»), и не являются совершенными, если не могут достичь этого состояния, сама по себе произвольна, так что отказ от нее дает возможность взглянуть на еще более очевидные слабости рынка. Во многих случаях при решении социальной организацией каких-либо задач некоторым людям может быть нанесен ущерб, например при распределении земли с целью стимулирования экономического развития, как это было в Мексике при Карденасе^* или в Японии после Второй мировой войны. Или же особенно важным может оказаться обучение молодежи — независимо от того, хочет она этого или нет. Поскольку рынки могут осуществлять только добровольные и взаимовыгодные акты координации, приходится искать нерыночные возможности. Именно в этом аспекте традиционные достоинства рынков часто становятся недостатками.

Отсутствие безопасности и стабильности

Еще одно широко распространенное и существенное возражение против рынков состоит в том, что они вызывают у населения ощущение незащищенности. Поскольку обмен обычно быстро заканчивается, то полученное при обмене всегда находится в опасности. Прекращение обмена, как мы видели, становится еще большей проблемой, когда на карту поставлены средства к существованию. Кроме того, каждый участник обмена знает: цена того, что он продает, может упасть в сравнении с другими ценами, т.е. цены, по которым платит он, могут вырасти, а цена, которую платят ему, не изменится.

Человек может потерять работу или лишиться доходов по любой причине, но главная причина заключается в простом факте: другие больше не могут или не хотят по-прежнему платить за то, что он в состоянии предложить. Технологические изменения, сдвиги в пожеланиях потребителей, депрессия в какой-либо отрасли экономики сведет на нет спрос на то, что человек может предложить. До Второй мировой войны рыночно ориентированные системы вновь и вновь ввергали в катастрофы широкие слои населения; из-за слишком высокого уровня расходов возникала дикая инфляция, а из-за слишком низкого уровня — массовая безработица. Теперь, глядя в прошлое, даже трудно поверить, что цивилизованный народ мог терпеть такую деградацию, когда во время Великой депрессии 1930-х годов безработица в США затронула одну четверть всей рабочей силы и продолжала свирепствовать почти десять лет. С тех пор кейнсианские инновации в экономической теории вместе с системой национальных счетов трансформировали рыночно ориентированные системы. Эта трансформация, возможно, является самым великим достижением прямого применения социальной науки в решении социальных проблем. После Второй мировой войны случаи спадов, сокращавших ВНП, стали редкими, сейчас обычно все ограничивается замедлением темпов роста. Тем не менее проблема безработицы остается нерешенной. Так же, впрочем, как и проблема инфляции, ситуация с которой в промышленно развитых странах не улучшается, а ухудшается.

Уровень производства, как показывают некоторые исследования, подвержен более резким колебаниям не в рыночно ориентированных системах Европы и Северной Америки, а в коммунистических системах¹⁰. Зато в коммунистических системах не происходит соответствующих колебаний безработицы^*. Многие коммунистические лидеры гордо заявляют, что у них нет безработицы. На самом же деле безработица в этих странах есть. Она неизбежна в любой системе, где люди время от времени переходят с одного рабочего места на другое. Однако ее удерживают на очень низком уровне, превратив работу в «право», то есть значительно ограничив возможности работодателя уволить работника. В результате — избыток рабочей силы на многих предприятиях, чрезмерные затраты труда, в некоторых случаях — ограничение свободы работника на перемену места работы по желанию¹¹. Но коммунистические системы, бесспорно, обеспечивают защищенность занятости в такой степени, которой нет в существующих рыночно ориентированных системах, хотя пособие по безработице — это большой шаг на пути к защищенности занятости, и рыночные системы могли бы обеспечить ее в еще большей степени.

Одновременный рост уровня безработицы и инфляции — симптом нового вида нестабильности рыночных систем¹². Его объясняют манипулированием ценами и заработной платой со стороны корпоративных монополий и профсоюзов. Другую причину усматривают в ослаблении стимулов, о чем мы только что упоминали. По-видимому, существующий уровень вознаграждения управляющего персонала должен обеспечивать предпринимательскую активность в объемах, необходимых для поддержания полной занятости. В то же время представляется, что структура заработной платы достаточно привлекательна для поддержания производительности рабочих на уровне, приемлемом для управляющего персонала, а также для предотвращения требований о повышении зарплаты и угроз забастовок. Ранее считалось, что сумма необходимого возмещения управляющему персоналу и работникам не должна превышать национальный доход. Сейчас это предположение, возможно, не соответствует действительности. Если избыточные требования удовлетворяются за счет роста денежной массы, то возникает инфляция. Если же они не удовлетворяются, то деловая активность замедляется, а безработица растет. Если требования удовлетворяются лишь частично, то за этим одновременно следуют и инфляция, и безработица, что и происходит в рыночных системах в настоящее время.

Рыночно ориентированные системы могли процветать в прошлом только потому, что тонко работающие социальные механизмы (некоторые из них мы рассмотрим ниже) сдерживали общий уровень притязаний, выдвигавшихся в рамках этих систем. И если эти барьеры разрушаются, то нам следует ожидать, что в течение нескольких десятилетий экономические проблемы рыночных систем будут нарастать. Сегодня конкурентоспособность Великобритании на мировом рынке ухудшается, производительность труда падает, жизненный уровень постепенно снижается. Все это может в будущем стать общей картиной положения для всех рыночно ориентированных систем.

Другие ограничения рыночных возможностей

Некоторые сомнительные умозаключения

Последствия для государства и политики

Составляя список недостатков рынка, экономисты не включили в него отрицательное воздействие рыночной системы на государство и политику. Это белое пятно в их анализе. Экономисты правы, считая, что в некоторых отношениях функционирование рыночной системы упрощает функционирование государственного и политического аппарата, поскольку путем обмена между частными лицами решаются задачи социальной организации, которые в ином случае были бы возложены на правительство. Экономисты правы и тогда, когда считают, что рыночные системы помогают поддерживать либеральную демократию. Кстати, об этой поддержке мы узнаем в одной из последующих глав. Однако экономисты упускают из виду то, как именно усложняет задачи управления и в некоторых отношениях ограничивает власть государства тот факт, что наиболее важные решения принимаются рынком, а не правительством. В частности, экономисты упускают из виду определенные угрозы демократии, обусловленные властью рынка. Все эти осложнения и угрозы следует считать ограничениями рыночных систем. Их анализ будет содержаться в нескольких последующих главах.

Охват рыночной системы

Позвольте вновь указать, что наш список ограничений рынков имеет целью только выяснение характерных особенностей рыночной системы. Мы не высказываем оценок и суждений, как Аристотель, Раскин или Маркс. И для того, чтобы кратко определить не слабости (их слишком много и они слишком сложны, чтобы их можно было изложить в упрощенной форме), а задачи, которые невозможно решить рыночными методами, полезно ответить на заключительный вопрос: чего может добиться организация, действуя через обмен и рынок, если ей разрешить данные методы, и что именно ей можно разрешить?

Как всем нам известно, она может организовать усилия тысяч или миллионов людей для производства огромного ассортимента товаров и услуг. Помимо этого, она может сделать множество вещей, ошибочно полагаемых невозможными. Она может проложить шоссе и управлять им, что мы видим на примере частных платных дорог. Она может построить учебные и исследовательские институты, существующие за счет продажи своих услуг. Она может предоставлять юридические услуги, как, например, Американская арбитражная ассоциация, предлагающая платные услуги по разрешению споров. Она может предоставлять военные и полицейские услуги, примером чего может служить деятельность наемников в Анголе в 1970-х годах, агентства Пинкертона и других частных наемных полицейских сил. Она может предоставлять почтовые услуги, о чем свидетельствует рост рынка частных почтовых услуг в США.

Организация может построить целый город, содержать его и управлять им на доходы от продажи земли и домов жильцам. Ряд корпораций так и поступает, основывая города для пенсионеров (например, компания Rossmoor Corporation построила Leisure Worlds). Граждане (если их можно так назвать) платят корпорации за набор услуг, который обычно предоставляют муниципальные власти, а также за то, что она принимает большинство решений по управлению, которые обычно гражданам приходится принимать самим или через избранных или назначенных должностных лиц.

Несмотря на все это, рыночная система является институтом ограниченного применения. Есть определенные задачи, выполнение которых в рамках рыночной системы невозможно. Вот сформулированное в самом простом виде различие между тем, что рынки могут и не могут сделать: для того чтобы участвовать в организованной социальной жизни, люди нуждаются в помощи других людей. При одних обстоятельствах они стимулируют других предлагать нужные им товары и услуги в обмен на некоторые выгоды. Но при других обстоятельствах то, что им нужно, не предлагается добровольно, и приходится прибегать к принуждению. Рыночная система может функционировать в первом случае, а во втором — нет. Ее ограничения очевидны в сравнении с авторитарной системой. В первом случае власть не требуется, но она может быть использована и в тех, и в других обстоятельствах^*.

Частное предприятие

Система частного предприятия послужит отправной точкой, относительно которой мы будем рассматривать другие возможности^*. Каждая промышленная рыночно ориентированная система в мире соединяет в себе две широко распространенные формы рыночной системы, первой из которых является рыночная система индивидуального или семейного предприятия. В США более 4 миллионов малых предприятий находятся под управлением индивидуальных или семейных предпринимателей. Другой пример — Япония, где действуют почти 3 миллиона одних только мелких производственных компаний. Вторая форма — это рыночная система бюрократизированного корпоративного предприятия. В промышленных системах большая часть рыночного производства находится в их руках. В Соединенных Штатах примерно 60 процентов производства — корпоративное. По крайней мере 80 процентов рабочей силы занято на предприятиях с численностью персонала 20 и более человек¹.

Хотя в министерстве обороны США и заняты более 1 млн. гражданских служащих, но крупнейшими американскими организациями являются не правительственные структуры, а корпорации American Telephone and Telegraph (AT&T) и General Motors (GM), в каждой из которых работают почти по 1 млн. человек. Это превышает численность рабочей силы многих стран мира. Ford Motor Company, в штате которой рабочих и служащих вдвое меньше, чем у AT&T и GM, тем не менее превосходит любое правительственное ведомство США, за исключением министерства обороны и почтовой службы. Все эти компании, так же, как и Exxon и General Electric, по уровню доходов превосходят правительства штата Калифорния, штата Нью-Йорк и города Нью-Йорк — гигантов по сравнению с другими правительствами штатов и городов США. Если сравнить промышленные корпорации с властями штатов и городов по объему производства, то шестнадцать из двадцати организаций с самым высоким показателем объема производства являются корпорациями². Объем продаж одной только General Motors превышает ВНП большинства стран мира.

В других странах корпорации меньше по размерам, но все равно очень велики как в абсолютном выражении, так и в сравнении с размерами экономики своих стран. По количеству крупных промышленных корпораций страны располагаются в следующем порядке: США, затем Великобритания, Япония, Германия, Франция и Канада³. В несколько раз выросло число многонациональных компаний. Из ста крупнейших американских корпораций шестьдесят две ведут производство в шести или более странах. Примерно одна треть их персонала работает на заграничных предприятиях корпораций⁴.

Происходящее в большей части отраслей замещение индивидуальных и семейных предприятий корпорациями является революцией — частью уже упомянутой бюрократической революции. Революции без лозунгов, флагов, столкновения сторон; революции, изменившей нашу жизнь как раз в те десятилетия, когда американцы и европейцы, не замечая происходящего, были заняты спорами о социализме, популизме, клерикализме, чартизме, свободной продаже серебра и колониализме. Эта революция свидетельствует о разрыве между ожидаемым и действительным.

В промышленных системах частного предпринимательства бóльшая доля производственной деятельности находится в руках наемных служащих — строго говоря, корпоративных бюрократов, которые владеют лишь небольшой долей акций корпораций. Еще не изобретены механизмы власти, которые побудили бы их вести себя так, как будто они являются собственниками-менеджерами. Если доход менеджера через систему премий и регулирования заработной платы поставить в прямую зависимость от изменения доходов организации, тогда у менеджера сохраняется та же мотивация, как и при отношениях обыкновенного индивидуального обмена. Тем не менее в больших корпоративных предприятиях доход менеджера не обязательно столь непосредственно зависит от доходов компании. Может существовать предписание воспринимать прибыли и убытки предприятия как свои личные прибыли и убытки. И в том, и в другом случае менеджеры обычно так и ведут себя, относясь к целям корпорации как к своим личным целям. Частное предприятие не может игнорировать прибыли, потому что без них оно перестанет существовать. Однако, добившись определенного уровня прибыльности, руководство такого предприятия может принять решение о расширении производства, увеличении продаж, внедрении инноваций, диверсификации или же, напротив, о режиме спокойной стабильности вместо увеличения прибылей. Имея такие возможности, менеджеры уподобляются государственным служащим.

Рыночный социализм

Рыночный социализм легко организовать — по крайней мере, теоретически — как альтернативу частному предпринимательству: достаточно уволить руководящее звено всех существующих корпораций и назначить на эти должности правительственных чиновников или вернуть тех же управляющих на прежние посты, придав им статус правительственных чиновников. Пусть они исполняют свои прежние обязанности: производить и продавать все, что приобретут покупатели, платить за все необходимые ресурсы, избегать убытков, возмещать издержки. Можно разработать такое правило: зарабатывайте деньги, но не ведите себя как монополисты^*. Так как управляющие корпорациями уже являются наемными бюрократами, им будет несложно работать по новым правилам. Работа, разумеется, будет идти не очень хорошо, как это происходит в любой системе^**.

Все рыночно ориентированные системы мира практикуют рыночный социализм в некоторых отраслях: чаще всего в железнодорожном транспорте и авиатранспорте, электроэнергетике, иногда в горнодобывающей промышленности. Это делается по различным причинам — как из следования социалистическим принципам, так и из желания спасти разорившееся частное предприятие. В этих системах, как мы позднее увидим, рыночный социализм не несет в себе революционных элементов и часто вызывает разочарование у его сторонников. Эти намеки на социализм значат так мало, что покупатели и служащие иногда не знают, является частной или государственной корпорация, у которой они производят закупки или на которую работают. Даже в случаях, когда обобществленные предприятия превращаются в более эффективный инструмент государственной политики развития, как это было в Западной Европе с конца 1960-х годов, радикальной трансформации системы не происходит⁵.

Уже в 90-х годах XIX века начали обсуждать гипотетическую возможность распространения рыночного социализма на всю систему. Эту идею выдвинули Бэроун и Парето; интересуясь только теоретическим прояснением понятия рыночной системы, они оба не были социалистами. Начиная с 20-х годов XX века данную возможность обсуждали экономисты, многие из которых придерживались мнения, что по причинам административной практичности и политической осуществимости ни одна страна не возьмется реализовывать эту модель, все больше и больше считавшуюся гипотетической⁶. Многие считали данную концепцию привлекательной в основном для социалистов, следующих либеральной, индивидуалистической, демократической традиции. И тут, к их удивлению, рыночный социализм был введен в коммунистической Югославии, откуда его заимствовала Венгрия. Как и почему это происходило, мы рассмотрим в одной из последующих глав.

Рыночный социализм, разумеется, не является общераспространенной коммунистической моделью. Однако все коммунистические системы широко используют рыночную систему при распределении потребительских товаров, услуг и рабочей силы. Потребители покупают еду, одежду и другие предметы потребления, а трудящиеся предлагают свой труд в обмен на заработную плату. Однако коммунистические системы не очень активно используют рынок при принятии решений о том, что должно быть произведено и каким образом следует распределять ресурсы между различными направлениями производства. Во всех коммунистических системах, за исключением Югославии и Венгрии, руководители предприятий не просто производят все, что могли бы продать, как это делается при рыночном социализме, а производят то, что им приказывают вышестоящие власти. Ресурсы и прочие факторы производства выделяются им в административном порядке. Предприятие не может покупать их по выгодным для себя ценам. И хотя в этих системах используются цены, производство контролируется не посредством обмена, а непосредственно властями.

До тех пор, пока не началось развернутое обсуждение вопроса о рыночном социализме, экономисты считали: при определенных условиях рыночная система не сможет функционировать. Для этого достаточно запретить частную собственность в производстве, выстроить всю систему с опорой на государственные предприятия и отменить частные сделки с капиталом, а также с землей и другими природными ресурсами. Сегодня же очевидно, что государство может создать рынки этих ресурсов, даже если оно является единственным собственником. Государству приходится принимать решения о месячных или годовых объемах потребления нефти, леса и других природных ресурсов. После принятия решения государство может продавать эти ресурсы тем предприятиям, которые готовы за них платить. При этом уровень цен разрешают снижать или повышать таким образом, чтобы продажи были осуществлены. Аналогичным образом землю и капитал можно распределять не посредством административных распоряжений, а путем предоставления их любым предприятиям, которые готовы заплатить за них, и при таких уровнях арендной платы и процентной ставки, которые позволяют завершить все сделки.

Поскольку и при частном предпринимательстве, и при рыночном социализме производство контролируется рыночным спросом, можно прийти к поспешному выводу о том, что обе эти системы характеризуются так называемым «суверенитетом потребителя» (правом выбора благ). К этому термину следует отнестись как к техническому термину экономической теории, а не точному описательному термину. Ведь вполне возможно не согласиться с тем, что потребители на самом деле суверенны в такой системе, как мы увидим в последующих главах. Не придавая, однако, слишком большого значения слову «суверенитет», мы можем сказать: да, в существующих рыночных системах и во всех рыночных системах, обсуждавшихся ранее, производство действительно в основном контролируется рыночным спросом миллионов потребителей. И тем не менее ни системе частного предпринимательства, ни социалистической рыночной системе нет необходимости быть привязанной к суверенитету потребителя.

Рыночные системы, основанные на суверенитете плановых органов

Рынок, не привязанный к суверенитету потребителя, может быть превращен в инструмент централизованного планирования — и это настолько революционная трансформация рынка, что ее возможности до сих пор не осознаны нигде в мире. Как мы увидим ниже, у советских плановых органов нет никакой ясности в этом вопросе; китайские плановые органы вряд ли вообще рассматривали этот вопрос.

Некоторые коммерческие предприятия продают свою продукцию государству так же, как и индивидуальным потребителям (или вообще только государству). Государства покупают ракеты и услуги солдат, шоссе, парки и другие рекреационные услуги, медицинское обслуживание и многие другие потребительские товары, включая общественные блага, которые по той или иной причине не производятся (или не могут производиться) непосредственно или исключительно в соответствии с потребительским спросом. Поэтому очевидно, что государственные закупки могут столь же существенно воздействовать на производство, как и потребительский спрос. Это и есть рыночная система, основанная на суверенитете потребителя. Государство управляет производством через закупки конечного продукта, а не директивным путем. Подобная система представляет собой не реализованную до сих пор возможность централизованного планирования в масштабе всей экономики.

При полном суверенитете плановых органов производство всех товаров и услуг (в том числе потребительских благ) определяется государством, которое производит закупки, вытеснив потребителя с места «суверена». Все предприятия продают свою продукцию государству в лице чиновников, а те решают, что следует получить потребителям. Предприятия также могут продавать промежуточную продукцию другим фирмам, которые в свою очередь продают ее не индивидуальным потребителям, а государственным чиновникам. Органы государственной власти распоряжаются распределением ресурсов и производственных процессов, покупая готовую продукцию или не покупая ее совсем, покупая ее в больших или меньших количествах, но, тем не менее, государство не устанавливает квоты и задания.

Государственное планирование ограничивается лишь желаемым ассортиментом конечной продукции. Все прочее производство ставится посредством обмена в подчиненное положение по отношению к этой конечной продукции. Например, государство подает сигнал производить обувь, увеличив ее закупки; но каким образом обувь производится, с использованием какой промежуточной продукции, помещений и рабочей силы и на каком оборудовании — все это оставляется на усмотрение предприятий, действующих через рынки.

Любого человека, не знакомого с идеей суверенитета плановых органов, обязательно поставит в тупик один вопрос: каким образом в подобной системе потребитель получит потребительские товары? Ведь он больше не определяет развитие системы своими покупками. Государство может административным путем распределять товары среди потребителей, как в системе рационирования в военное время, или продавать товары населению.

Если верно последнее, то почему просто не позволить производителям обуви продавать ее непосредственно потребителям, без всякого вмешательства государства? Потому, что чиновникам нужна не та продукция, которую стали бы покупать потребители, получив возможность выбирать. Таким образом, плановики приобретают обувь и другие потребительские товары в таких количествах, которые, по их мнению, нужны для системы. Они, например, могут купить меньше автомобилей и гораздо больше продовольствия, чем это сделали бы потребители. Подобная система одновременно управляет двумя отдельными видами рыночных систем: одна — для контроля над производством, а другая — для распределения товаров среди потребителей в объемах не меньших и не больших, чем те, что определены для потребителей плановыми органами. Цены двух систем совершенно не зависят друг от друга^*.

Все рыночно ориентированные системы отчасти являются системами суверенитета плановых органов просто потому, что правительство является покупателем многих видов готовой продукции. Государство, например, приобретает шоссейные дороги, медицинские и образовательные услуги, а затем распределяет их — бесплатно или по субсидированным ценам. Другой метод достижения суверенитета плановых органов состоит в предоставлении предприятию субсидий, изменяющих его эффективные цены, или во введении налогов, изменяющих эффективные цены, которые должны платить потребители. Например, предоставление авиакомпании субсидии, основанной на объеме ее услуг, увеличивает эффективную цену, получаемую авиакомпанией, тем самым сигнализируя о повышении объема оказываемых услуг до уровня, превышающего потребительский спрос. Это в какой-то степени заменяет государственное управление рынком готовой продукции на потребительское.

В рыночной системе суверенитета плановых органов государственные чиновники покупают товары и услуги у государственных или частных предприятий. Поскольку существуют две формы конечного контроля над производством (предпочтения потребителей или государственные предпочтения) и две формы собственности (частная или государственная), то можно выделить четыре типа рыночных систем (таблица 7.1). При этом следует помнить, что на бумаге все они выглядят гораздо более простыми и эффективными, чем на практике.

Таблица 7.1. Четыре типа рыночных систем

Математически рассчитанная рыночная система

Возможны и другие типы рыночных систем. Так, возникает теоретический, а для европейских коммунистических систем после Второй мировой войны и практический, вопрос о том, можно ли с помощью математических расчетов, применяя электронную вычислительную технику, значительно повысить качество планирования. Эта проблема открывает несколько возможностей. Чтобы быстрее разобраться в них, рассмотрим такой вопрос: возможно ли посредством математических и электронных вычислений улучшить существующие рыночные системы, рассчитав эффективные цены, вместо того чтобы по-прежнему выявлять их в процессе покупок и продаж на рынках? В подобном предложении нет ничего внутренне непоследовательного и нелогичного. Постепенно создается необходимая математическая база — на основе линейного программирования, созданного в СССР Л.В. Канторовичем, а в США — Дж.Б. Данцигом и Т.Ч. Купмансом (в 1975 году Канторовичу совместно с Купмансом была присуждена Нобелевская премия за эти работы). Большинство экономистов, однако, заявляют, что в системе суверенитета потребителя выполнение этой задачи и невозможно, и бессмысленно. Невозможно потому, что эффективные цены должны отражать миллионы потребительских предпочтений, а это больше, чем доступно наблюдению и оценке; кроме того, единственный способ выявить предпочтения потребителя состоит в том, чтобы дать ему возможность совершать покупки в условиях рынка и тем самым узнавать его предпочтения. Бессмысленно же потому, что реальный процесс покупок и продаж выполняет эту задачу с гораздо меньшими затратами, чем любые попытки расчетов.

Альтернативные формы частных предприятий и собственности

Вернемся теперь к более привычным рыночным системам. Знакомые нам индивидуальные и корпоративные частные предприятия — не единственные формы частной собственности в рыночной системе. Есть и другие: производственные кооперативы, потребительские кооперативы, некоммерческие организации (такие, как больницы, колледжи и фонды). На бесприбыльные рыночные предприятия различных видов, включая кооперативы, в США приходится менее 1 процента ВНП¹⁴. В других рыночных системах их доля более значительна. В потребительских и производственных кооперативах во Франции занят всего 1 процент наемных работников, в то время как в Финляндии — 10, а в Израиле — 30 процентов¹⁵.

Возможно, весь мир еще удивится тому, что предприятиями станут управлять наемные работники. Недовольство привычными властными отношениями в торгово-промышленных предприятиях доходит до точки кипения. Югославия пошла на чрезвычайные шаги, введя рабочее самоуправление в промышленности. Это движение распространяется и в Западной Европе.

Если бы владение и капиталом, и самим предприятием было сосредоточено в руках рабочих и служащих этого предприятия, то «средства производства», с одной стороны, и рабочая сила, с другой стороны, более не принадлежали бы двум разным группам. Распределение дохода предприятия могло бы измениться, как и властные отношения в рамках предприятия^*.

Другая возможность — это предприятие, которым владеют рабочие, не являющиеся собственниками предоставленного им капитала. Предприятием управляют рабочие, а не собственники капитала. Они учреждают фирму и направляют ее работу. Они принимают решения о том, что производить, где, как, с помощью каких технологических процессов и с каким количеством рабочей силы. Они «нанимают» не служащих и рабочих, а капитал. Они платят инвесторам за использование денежных средств и как наемные работники получают доход от предприятия не в виде заработной платы, а в виде прибылей.

Подобные организации встречаются редко, но не потому, что они незаконны, невозможны на практике или не совместимы с рыночной системой. Проблема в том, что так исторически распределилось богатство. Когда потенциальные поставщики капитала, с одной стороны, и потенциальные поставщики труда, с другой стороны, обдумывают объединение друг с другом в предприятие, у поставщиков капитала оказывается в распоряжении достаточно денежных средств или сильные позиции на переговорах, чтобы настоять на сохранении власти в своих руках, а не в руках рабочих. Не в силу логики, а исторически владельцы капитала стали собственниками предприятия. Маркс видел это более ясно, чем классические экономисты.

Многие характерные черты знакомых нам систем частного предпринимательства свойственны не частным предприятиям и частной собственности как таковым, а этой конкретной исторической форме частного предприятия и собственности, где не рабочие, а собственники капитала владеют предприятием. Даная форма имеет огромное значение для распределения богатства и власти, права на труд, отчуждения и характера социальных конфликтов.

Частнопредпринимательским рыночным системам приписывается множество других особенностей — таких, как незащищенность, неравенство доходов, классовый конфликт, неблагоприятная ситуация в образовании, неравенство доступа к политической жизни и политического влияния. Но, как мы увидим впоследствии, правильнее будет отнести данные особенности на счет не самого частного предпринимательства, а исторически сложившегося неравенства в распределении богатства. Все рыночно ориентированные системы мира унаследовали это неравенство. Ни в одной из данных стран не зашли достаточно далеко в экспериментах по организации такой частнособственнической рыночной системы, в рамках которой были бы уничтожены все последствия серьезного неравенства в распределении богатства. И все же такие рыночные системы можно себе представить. Они коренным образом отличались бы от любой существующей рыночной системы.

Нерыночные и рыночные системы

Все вышеупомянутые рыночные системы более четко можно представить в виде списка, где они перечисляются наряду с некоторыми нерыночными формами, как реальными, так и гипотетическими¹⁶.

1. Власть без цен. На этой крайней позиции находится центральная власть без денег, цен и рынков. Это чисто авторитарная организация. Ни в одной стране мира экономика не организована подобным образом, хотя Ленин и пытался ввести такую систему¹⁷ в 1918—1921 годах.

2. Авторитарно установленные цены и производственные планы без денег или реальных рынков. Приближаясь к крайней позиции, государство расчетным путем устанавливает «рынки», вместо того чтобы организовать реальные рынки. Оно калькулирует искусственные или теневые цены и другие величины в попытке установить оптимальное распределение вещественных ресурсов и производимой продукции. Такие системы в реальности не существуют.

3. Авторитарное централизованное планирование с использованием цен как вспомогательного средства. Далее следует авторитарное определение задач производства как готовой, так и промежуточной продукции одновременно с авторитарным же распределением ресурсов. Однако все это смягчается использованием денежных платежей и цен. Таковы, как мы увидим, методы советского, восточноевропейского, кубинского и китайского коммунизма. Цены совершенно не отражают потребительских предпочтений и не применяются при распределении, то есть не играют роли, присущей им в рыночных системах; экономикой управляет центральная власть. Однако потребительские товары и услуги продаются на рынках; там же нанимают рабочую силу.

4. Рыночная система суверенитета плановых органов. Централизованная власть государства распространяется лишь на покупку готовой продукции, причем все промежуточные стадии производства координируются рынком. Такие системы до настоящего времени существуют только в виде сегментов реально функционирующих рыночных систем.

5. Рыночная система суверенитета потребителя. Государство не управляет производством. Производство реагирует на рыночный спрос потребителя. Это основной компонент существующих рыночно ориентированных систем.

6. Коммуны. Ни государство, ни рынок не организуют производство. Вместо этого децентрализованные, в высокой степени самообеспечивающиеся, небольшие производственные единицы функционируют, находясь в свободной связи друг с другом. Эти устремления частично реализовались в малом масштабе в кибуцах в Израиле.

Каждая из рыночных систем (в нашем списке это номера 4 и 5) подразделяется на следующие системы:

А. Государственная собственность и управление.

Б. Частная собственность и управление. Она, в свою очередь, подразделяется на:

(1) Привычные формы: управление собственника и корпоративное управление.

(2) Рабочий контроль.

(3) Кооперативы и некоммерческие предприятия.

Если этот список покажется полезной классификацией, следует запомнить, что это только набросок. Из следующей главы станет ясно, что смешанными являются не только реально действующие системы. Существуют такие различия систем, которые совершенно не учтены в данном наброске, — например, культурные различия, в силу которых одна система частного предпринимательства процветает, в то время как другая деградирует; в одной системе темпы технических инноваций высоки и качество жизни повышается, в другой — столь замедлены, что приводят к нищете и убожеству; или, как мы подробно рассмотрим в последующих главах, страсть к симметрии и порядку в одних странах и безграничный и хаотичный оппортунизм в других.

Контроль над верховным правителем

Как бы ни проходила борьба, в конечном итоге правитель всегда в какой-то степени оказывается под контролем. Вследствие этого правитель никогда не достигает полного единоличного контроля. Даже в тех случаях, когда кажется, что борьба закончилась и все решено (например, Сталин, избавившись от соперников и запугав всех, добился от своих подданных полной покорности), верховный правитель все равно оказывается под каким-то, пусть слабым, контролем. Ведь даже для эксплуатации требуется социальное сотрудничество — со стороны армии, полицейских сил, сборщиков налогов и других мелких чиновников. Чтобы осуществлять контрольные функции, верховный правитель должен хотя бы в минимальной степени реагировать на их пожелания. Те, на кого верховный правитель возлагает бюрократические обязанности, начинают распространять свои полномочия снизу вверх, чтобы получить фактическую власть над верховными органами власти. Мао Цзэдун необычно долго сопротивлялся этому явлению.

В частности, носителям верховной власти нужна информация, поэтому они отчасти становятся заложниками специалистов в данной области — экспертов, аналитиков, агентов разведки, статистиков и им подобных. Президент Кеннеди попал под их влияние, когда согласился на вторжение в заливе Кочинос. Хрущев, начав в 1958 году провалившуюся впоследствии реформу образования, оказался в таком же положении. Потребность, которую испытывает верховный правитель в информации, анализе и советниках, приводит к появлению специализированных правительственных институтов — таких, как визирь при султане, «кухонный кабинет»^* или Плановая комиссия в Индии. Более 3 000 лет назад, когда великое переселение народов привело ариев в Индию, персов в Персию, латинов в Италию, а греков — в бассейн Эгейского моря, во всех племенах действовали собрания и ассамблеи, которые подавали советы правителям и оказывали на них сдерживающее влияние¹. Влияние путем обсуждения и убеждения, помимо членов правительства, может оказывать любой человек, который в состоянии получить доступ к ушам правителя или близких к нему людей — будь то сподвижник, друг друга, проситель или газетный обозреватель.

Общественный контроль и благосостояние

Если такова политика, то перспективы общественного контроля выглядят очень плохо. Хотя верховная власть во многом ограничена в своих действиях, ясно, что борьба не сможет обеспечить серьезного общественного контроля над верховной властью, как и налагать на власть имущих обязанность проявлять внимание к населению. На самом деле, как мы увидим ниже, наличие в политической жизни системы взаимного контроля крайне затрудняет саму возможность установления надлежащего демократического контроля.

И все же влияние на верховную власть пусть и не развивается в демократические процедуры, но обеспечивает определенную степень общественного контроля и побуждает некоторых верховных правителей столь же усердно заботиться об общем благе, как и демократических лидеров. При этом правители проявляют такое усердие, что некоторые уже полагают, будто для обеспечения всеобщего блага больше не нужны ни свобода, ни демократия^*.

Между демократическими и коммунистическими системами нет больших различий в том, что касается доли государственных расходов на здравоохранение и социальное обеспечение в объеме ВНП⁴. Не имея никаких инструментов демократического контроля, коммунистический Китай уделяет больше внимания продовольствию, жилью, здравоохранению и образованию населения, чем демократическая Индия; скорее всего, ни одна страна мира не сможет сравниться с Китаем в том, как энергично он борется с гельминтозом, брюшным тифом, холерой, малярией и венерическими заболеваниями. Советский Союз дает высшее образование большей доле молодых людей, чем демократическая Великобритания⁵. Характерное для США пренебрежение питанием, здравоохранением и образованием малоимущих слоев населения (оправдываемое в американской этике тем, что каждый индивидуум отвечает сам за себя), возможно, устаревает так же, как традиционные олигархи, тираны или военные вожди. Все они утрачивают свои позиции, если только не превращаются в энергичных реформаторов. Монархи и президенты типа Хайле Селассие, Ибн Сауда^* или Батисты^** в основном уступили арену правителям вроде Садата^***, Кастро и Ньерере^****.

Каковы же механизмы, приводящие к такому состоянию дел? В некоторых системах ответ в основном заключается в идеологии. Оставим пока ее в стороне и зададимся вопросом о конкретных социальных механизмах.

Полиархия как система власти

Ядро полиархии составляет специфическая новая программа поведения, обусловленная особым сложным комплексом правил осуществления власти. Полиархия не является социальной системой. Она, строго говоря, не является и политической системой, а лишь ее частью — комплексом правил реализации власти в сочетании с определенной программой политического поведения, прямо и косвенно вытекающей из существования этих правил.

Что представляют собой основные полиархические правила осуществления власти? Это правила, которые ограничивают борьбу за власть путем конкретизации упорядоченного, мирного процесса, заменяющего вооруженный конфликт, угрозы применения силы и другие грубые формы борьбы. Но в этом отношении они схожи с правилами любой другой конституционной системы, какой бы недемократичной она ни была. Для соревнования за власть, проходящего в рамках полиархических правил, характерно то, что высший руководящий пост присуждается по результатам волеизъявления граждан, превращенного в упорядоченный процесс, то есть выборов. Более того, в рамках этого процесса голос каждого гражданина в соответствии с какой-либо формулой засчитывается как равный голосам других граждан. Трудно представить, каким образом борьбу за власть можно сделать более простой, мирной и равной.

Во всех полиархиях граждане наделены не только правом выбора первых лиц государства, но и правом получать информацию, выражать свое мнение, организовываться в политические группы с целью принятия решений о голосовании и воздействия на других. Они также имеют право сообщать о своих желаниях политическим лидерам и оказывать на них влияние другими путями. Во всех полиархиях эти права в значительной степени осуществляются. Наличие этих правил является весьма эффективным. Они стоят гораздо больше, чем бумага, на которой они написаны. Однако их реализуют не все, не в равной мере и не всегда.

Суммируя вышесказанное, можно сказать, что правилами гарантируются следующие известные права и привилегии⁸:

• свобода создавать организации и присоединяться к ним;

• свобода выражать свои убеждения;

• право голосовать;

• право получить государственный пост;

• право политических лидеров соперничать за поддержку;

• право политических лидеров соперничать за голоса;

• альтернативные источники информации;

• свободные и справедливые выборы (открытые, честные, по принципу «один человек — один голос»), которые определяют, кто занимает верховный пост в стране;

• институты, обеспечивающие зависимость политики государства от голосований и других выражений предпочтений.

Во всех полиархических системах власти все эти гарантии в обязательном порядке предусмотрены, хотя соблюдаются далеко не в полной мере⁹. Некоторые гарантии появились удивительно поздно: например, всеобщее избирательное право для взрослого населения было введено в Великобритании только в 1929 г., во Франции — в 1945 г., а в Швейцарии — в 1971 г.

Волеизъявление граждан

Концепция предпочтений заимствована многими современными теориями демократии из экономической теории^*. Считается, что люди предпочитают одних политических лидеров или политический курс другим точно так же, как выражают свои предпочтения при выборе тех или иных товаров или услуг. Из этого следует, что «ключевой особенностью демократии является непрерывное реагирование государства на предпочтения его граждан, считающихся политически равными». Для этого требуется, чтобы граждане имели возможность формулировать свои предпочтения, выражать их, и чтобы к их предпочтениям прислушивались в той же мере, что и к предпочтениям других граждан¹⁰. И тем не менее концепция предпочтения искажает картину полиархии (и демократии). Ниже мы рассмотрим, как это происходит.

Взаимное приспособление лидеров

Как мы видели в предыдущей главе, взаимное приспособление лидеров является неизбежным даже в крайне авторитарной системе. Мы видели также, что оно расширяется при помощи конституционных нововведений — таких, как частная собственность, разделение власти, система сдержек и противовесов, иногда — федерализм. В полиархии политический процесс еще более усложняют дополнительные формы взаимного приспособления. Власть еще сильнее разделена. Рядовые граждане теперь соучаствуют во власти — они могут путем голосования избирать должностных лиц и смещать их с постов. Теперь выборные должностные лица делят власть с бюрократами. Они не только надзирают за работой бюрократов в рамках иерархической симметрии, но и создают специальные структуры промежуточного контроля, например в виде расследования деятельности правительственных ведомств конгрессом или парламентом.

Взаимный обмен мнениями между лидерами и гражданами сам по себе стимулирует усиление взаимного приспособления. Различные лидеры постоянно заняты созданием альянсов для завоевания голосов в законодательных органах или на выборах. Лидеры групп интересов отстаивают свои позиции между собой и в контактах с другими структурами. Создаются альянсы между лидерами групп интересов, конгресса и исполнительной власти. Это обширнейший процесс взаимного приспособления, в ходе которого ставятся цели завоевания голосов и собирания голосов малых групп в более крупные блоки. При этом некоторые лидеры добиваются влияния тем, что снабжают голосами других²⁰.

Несмотря на эгалитарные нормы полиархии, плюрализм данных систем остается крайне неэгалитарным. Можно выделить две наиболее важные, хотя и не единственные, черты борьбы за власть. Первая заключается в неизбежности того, что власть имущие всегда расширяют ее пределы, как бы четко те ни определялись конституционной традицией и современными поправками. В результате действительное распределение полномочий и других видов власти никогда не соответствует целям эгалитаризма. Например, конгрессмен может воспользоваться своей должностью для того, чтобы сформировать избирательный штаб и собрать денежные средства, что недоступно его сопернику. Вторая особенность состоит в том, что между участниками полиархического политического процесса сохраняется заметное неравенство по уровню богатства. Некоторые могут нанять организацию поддержки, консультантов по связям с общественностью, оплатить время на телевидении и радио, место в газетах и возможности для других публичных выступлений; другие не могут. «Недостаток плюралистического рая состоит в том, что в хоре лучше всего слышны голоса людей из высших классов»²¹. Эти два фактора неравенства усиливают друг друга, когда государственный чиновник имеет возможность расширить свою власть путем контроля над оказанием финансовой поддержки и раздачей привилегий, заключением контрактов на общественные работы, расходованием других бюджетных средств и обратить находящиеся в его распоряжении общественные средства на собственные политические цели. Это наиболее часто встречающееся в полиархической политике явление.

Таблица 10.1. Участие в политической жизни в США

Широко признаны и другие недостатки плюралистического взаимного приспособления²². С одной стороны, рост численности государственных и неправительственных групп, вовлеченных в процесс взаимного приспособления, приводит к тому, что в государственной политике приходится учитывать множество интересов и соображений. С другой стороны, в рамках данного процесса организованные группы интересов добиваются различных выгод за счет неорганизованных: члены профсоюзов — за счет рабочих и служащих, не состоящих в профсоюзах, организации сельскохозяйственных производителей — за счет неорганизованных фермеров, группы производителей товаров — за счет потребителей. Каждая организованная группа интересов хотя бы часть своих выгод получает за счет «не имеющих представительства во власти миллионов, находящихся на нижней ступени каждой естественной экономической классификации»²³.

Слабость плюрализма состоит также и в том, что те группы сторонников, от имени которых лидеры выступают и действуют, часто не проявляют активности в своих организациях. В организациях бизнесменов, профсоюзах, ассоциациях автовладельцев, группах экологов, организациях отставных военных и тому подобных часто отсутствует внутренний полиархический контроль. Их лидеры зачастую не служат членам своей организации, а лишь используют их²⁴. Путаница между группой и индивидуумом в правилах и нормах, регулирующих полиархическую политику, еще более затрудняет полиархический контроль. Нормой считается равенство между группами, например равное представительство управляющих, рабочих/служащих и общественности в комитетах, устанавливающих уровень заработной платы, или «равновесие» между фирмой и потребителем в законодательстве о продовольствии и медикаментах. Все эти группы сильно различаются по численности, а равные права групп означают самое большое неравенство в правах отдельных людей²⁵. Некоторые из вышеперечисленных недостатков будут подробно рассмотрены в следующих главах.

Наконец, взаимное приспособление, характерное для полиархии, лишь смягчает, но не заменяет гораздо более жесткий процесс взаимного приспособления, которым характеризуется борьба за власть, описанная в предшествующей главе. Поскольку такое взаимное приспособление с присущими ему методами запугивания, принуждения, насилия и даже политических убийств сохраняется, то его усовершенствование в виде правил полиархии по-прежнему оставляет государство в состоянии, далеком от идеального.

Подавляющее и второстепенное большинство

Остается еще одно важное положение относительно полиархии. Полиархия не является однозначной системой правления большинства. Можно сказать, что одни определенные виды большинства правят, а другие — нет.

Формирование большинства наиболее заметно в гипотетической упрощенной двухпартийной системе, в которой четко отражены определенные характерные черты реальных систем. В такой гипотетической системе политическая партия становится альянсом политических лидеров с целью сотрудничества для победы на выборах: в одних полиархиях этот альянс имеет свободный характер, в других он более жесток и стабилен. Чтобы победить, лидеры обеих партий обяжут своих кандидатов занять позиции, за которые выступают подавляющее большинство избирателей. (В США, например, обе партии и почти все кандидаты стоят на позициях защиты частного предпринимательства, ратуют за мир почти при любых обстоятельствах, за высокий уровень занятости и государственное образование.)

Обычно обе партии стоят на позициях, поддерживаемых подавляющим большинством, но тем не менее они расходятся в тех вопросах, по которым трудно представить себе формирование абсолютного большинства. Это такие вопросы, как реформа подоходного налогообложения, регулирование деятельности профсоюзов, помощь другим странам, контроль над огнестрельным оружием, политика в области энергетики, военный бюджет и аборты. Испытывая сомнения относительно того, что больше понравится избирателям, каждая партия и ее кандидаты предпочтут придерживаться традиционных позиций и идеологии партии, причем эти позиции будут меняться в зависимости от оценки того, что может оказаться привлекательным для избирателей. (И тем не менее они иногда могут сохранить приверженность традициям и идеологии, даже несмотря на то, что это противоречит очевидным настроениям большинства, как это часто делают в США консервативные республиканцы.) Кроме того, каждая партия постарается продемонстрировать свои отличия от другой, а затем убедить колеблющихся избирателей изменить свое волеизъявление в соответствии с предложениями данной партии. В результате различие между партиями исчерпывается этими второстепенными вопросами. И ни одна из них не может точно выяснить, чего же хочет большинство.

Более того, каждая партия и ее кандидаты идут на выборы с платформой, включающей большое количество второстепенных вопросов. И поэтому любой избиратель одобрит позиции по одним вопросам и отвергнет другие в платформах каждой из партий. Поэтому, как бы он ни проголосовал, позиции избранной им партии или кандидата по многим вопросам неизбежно будут противоречить его собственным воззрениям.

В результате при полиархии волеизъявления большинства обычно преобладают только по тем вопросам, по которым имеется несомненное стабильное мнение большинства — подавляющего большинства, — каковое обе партии обязуются поддерживать. Второстепенные большинства — то есть большинства, выступающие в поддержку позиции по второстепенному волеизъявлению, которое оказалось под вопросом, — могут и не занимать доминирующих позиций^*.

Конкретные сравнения

Некоторые конкретные сравнения общественного контроля в двух системах проливают свет на обе. Ограничим сравнение сферой функций или деятельности, в которой применимы и рыночные, и полиархические методы, поскольку многие функции на рынке неосуществимы.

Монополия

Если отвлечься от идеализированных рынков, то часто утверждается, что монополия, о которой мы пока что не упоминали, фактически лишает эффективности общественный контроль посредством рынка. Действительно, монополия проникает почти на все рынки. Корпорации традиционно осуществляют до некоторой степени монопольный контроль над ценами и продукцией. То же делают фермеры через производственные кооперативы, организованные рабочие — через профсоюзы, врачи и юристы — через свои профессиональные организации, а представители различных профессий и ремесел (парикмахеры, мелкие торговцы, владельцы химчисток) — через законы о лицензировании, ограничивающие доступ к этим занятиям. Даже аптека на углу или автозаправка в вашем микрорайоне пользуются монопольным положением благодаря преимуществам в месторасположении перед конкурентами, находящимися в менее удобных местах^*.

Для крупных компаний, действующих на национальных рынках, обычной практикой является олигополия. Так, например, обстоит дело в американской автомобильной промышленности, где на четыре компании приходится 99 процентов производства, или в производстве сельскохозяйственных машин, где больше половины продукции выпускают четыре фирмы. Вероятно, около 60 процентов всех промышленных товаров в США производится на предприятиях, которые составляют производственные планы и устанавливают цены в соответствии с договоренностями с двумя или тремя компаниями, доминирующими в их отрасли⁴.

Монополия, бесспорно, является серьезной проблемой для рыночных систем (экономисты ведут споры о ее масштабах и характере). Однако она представляет собой лишь незначительное препятствие для общественного контроля, если сравнивать ее с недостатками полиархии. Монополия ослабляет реакцию на общественный контроль, но не уничтожает его. Она и не искажает его, как это сплошь и рядом происходит в полиархии. Если не учитывать нетипичные ситуации, то монополисту никогда не бывает выгодно производить больше, когда потребители подают ему сигналы производить меньше, или наоборот. А в полиархии такие случаи очень часты.

Олигополия, монополистическая конкуренция, монопсония^* — все формы монополии являются рыночными ситуациями, при которых покупатель или продавец может ограничить покупки или продажи, чтобы добиться более благоприятной цены или каким-либо способом непосредственно установить выгодные ему цены. Так, на некоторое увеличение спроса монополист отреагирует повышением цены и увеличением объема производства в противоположность предприятию, действующему в условиях честной конкуренции, которое отреагирует лишь увеличением объема производства. Во многих ситуациях воздействие монополии, таким образом, проявляется во введении своего рода налога в форме монополистической цены на монополизированные товары. Все возможные формы монополии реагируют на меры потребительского контроля в зависимости от вышеупомянутого своеобразного налога или медленно, или лишь до определенной степени, но, повторяем, реакция присутствует всегда и искаженной не бывает^**.

Напротив, недостатки полиархического контроля очень серьезны, и, возможно, в самых крупных полиархиях они усугубляются. Существуют бесчисленные возможности блокировать развитие политической сферы или вести политику, полностью противоположную призывам большинства избирателей. Самым обычным вариантом, например, является избрание кандидатов вопреки желанию большинства просто потому, что голоса большинства разделились между противостоящими кандидатами. В 1970 году Альенде победил на выборах в Чили, получив только 36 процентов голосов. В 1968 году Никсон выиграл президентские выборы, набрав лишь 43 процента. В других случаях партийное и государственное руководство по идеологическим или каким-либо иным причинам может отказаться реагировать на народные требования, ожидая, что его жесткость забудут ко времени следующих выборов. Кроме того, у граждан могут отсутствовать эффективные методы волеизъявления, так как в любой предвыборной борьбе кандидаты занимают разные позиции по многим вопросам, и поэтому победитель может расценивать свою победу как мандат по любому из вопросов, на которых он сочтет необходимым сосредоточиться, или по нескольким таким вопросам. После Второй мировой войны британские лейбористы провели национализацию промышленности, утверждая, что получили на это мандат от избирателей. Следующие выборы показали, что избиратели голосовали за лейбористов по совершенно иным причинам⁵.

Все несовершенства полиархии, обусловленные скрытой борьбой за власть или невозможностью обеспечить четкий контроль над бюрократией, или недостатками механизмов рационального выбора, особенно экономического, — все они зачастую мешают государству отреагировать на волеизъявление народа или заставляют государство проводить политику, идущую вразрез с народными чаяниями.

Более того, голосуя за кандидатов, а не непосредственно за политический курс, избиратель приводит их в сложные организации — парламенты, законодательные собрания, правительства. Поскольку каждая такая организация действует на основе собственных внутренних процедур (например, в Палате представителей конгресса США это правило старшинства), то решения этих организаций не обязательно будут соответствовать прямому выбору или результатам голосования избирателей.

Следует напомнить, что полиархические государства замышлялись не просто как инструменты общественного контроля, но и как ограничители верховной власти. Разделение законодательной и исполнительной власти, например, заставляет две группы высших государственных чиновников пристально следить друг за другом. Таким образом, полиархическое государство представляет собой совокупность структур с сознательно ограниченными возможностями, поскольку в противном случае они обладали бы ужасающей силой. Поэтому ни одна из данных структур не способна в полной мере удовлетворить просьбы граждан.

Более того, в рыночной системе индивидуум или корпорация-продавец стремятся сохранить рыночное голосование. Напротив, многие политические лидеры пытаются разрушить систему полиархического управления, причем некоторые добиваются успеха, например Лон Нол^* в Камбодже и Яхья Хан^** в Пакистане.

Иногда выборы не отменяют впрямую, а нарушают процедуру, как г-жа Ганди^*, организовавшая при подсчете голосов фальсификации в чикагском стиле.

Основная причина того, почему монополист ослабляет воздействие общественного контроля, но не в силах его парализовать или аннулировать, заключается в том, что у «избирателя» всегда есть много других возможностей заменить не удовлетворяющего требованиям поставщика другим. Такая замена сопряжена с определенными издержками для «избирателя» — если бы не это, то монополия вообще не создавала бы никаких проблем. Но возможности для замены всегда имеются, даже если их меньше, чем хотелось бы потребителю.

В свете этих соображений монополия, как следует отметить, не препятствует конкуренции, а лишь ослабляет ее. Конкурентные возможности всегда сохраняются во множестве. «Монополия» обычно связана с ослаблением или отсутствием конкуренции между фирмами, продающими одну и ту же продукцию. Сколь бы слабой ни была такая конкуренция, возможность замены товара продукцией других отраслей всегда сохраняет межпродуктовую конкуренцию. Межпродуктовая конкуренция гораздо более сильна, чем полагает большинство. Взаимозаменяемость технологий или конкуренция между ними — это одна из ее форм: люди могут отапливать жилье и газом, и нефтью, и углем. Взаимозаменяемость организаций — это другая ее форма: люди могут «покупать» услуги попечения о своих средствах в банках, сберегательных и кредитных ассоциациях, на почте (во многих странах), в страховых компаниях или у консультантов по вопросам инвестиций. Услуги по ведению домашнего хозяйства конкурируют с платными услугами. В том, что касается товаров длительного пользования (холодильников, радиоприемников, кроватей или одежды), старые покупки конкурируют с новыми; если цены на новые товары невысоки, то потребители заменяют свое имущество раньше. Товары, не относящиеся к предметам первой необходимости, — такие, как билеты в кино, туристические путевки, экзотическая еда, ремонт дома, — конкурируют друг с другом как проявления стремления к комфорту. На рынке потребительских благ рыночный спрос является в высшей степени эластичным и поэтому оставляет меньший простор для потенциального монополиста, чем рынок базовых пищевых продуктов или минимально приемлемого жилья. В таких богатых странах, как США, потребители расходуют свои средства большей частью на потребительские блага. Фактически все товары в определенной степени конкурируют друг с другом.

Неудивительно, что консервативные экономисты склонны принижать значение монополии. Однако на другом конце спектра Пол А. Баран и Пол М. Суизи, авторы основного марксистского критического исследования современного капитализма, считают, что конкуренция сохраняется в качестве возможного средства общественного контроля, побуждая производителей удовлетворять желания потребителей. Одним из доказательств силы конкурентного контроля является понижательное давление на издержки производства. В этом отношении на монополистический капитализм оказывается «не менее жесткое давление», чем до появления гигантских корпораций. Корпорации ведут непрерывную борьбу за увеличение своей доли рынка^*.

Свобода действий для корпораций

Если бы монополия являлась основным препятствием на пути к общественному контролю над рынками, то мы могли бы в свете вышеупомянутого ее сравнения с полиархическим контролем прийти теперь к выводу о том, что в тех случаях, когда возможно использование рыночной системы, полиархия значительно ей уступает в качестве инструмента общественного контроля. Однако рыночный контроль имеет еще один недостаток, приводящий к весьма серьезным последствиям. Управленческий персонал корпораций, используя свои полномочия, предоставляющие значительную свободу действий, и другие способы контроля методами, обычно не включаемыми в концепцию монополии, в значительной степени уходит от общественного контроля рыночной системы.

Попробуем вернуться назад и заново оценить четкость потребительского контроля в рыночной системе. Может ли потребитель эффективно голосовать за страховой полис или медицинские услуги, соответствующие его предпочтениям? А за кухонную плиту? А за лекарство от головной боли? Как мы видели, нет, если он не способен компетентно судить о технических характеристиках предлагаемых услуг — а так и есть в действительности. В той степени, в которой он некомпетентен, решения за него принимает администрация корпораций. Его контроль над ними неполон.

Если, помимо этого, корпорации умышленно сообщают потребителю неверную информацию о своей продукции, то его возможности контроля еще более ограничены. Не следует упускать из виду этот очевидный факт. Правила и стимулы рыночной системы способствуют тому, чтобы продавцы разрешали любые сомнения относительно безопасности своей продукции исходя из цели максимизации прибыли, а не здоровья покупателя во всех случаях, когда ущерб здоровью невозможно напрямую связать с употреблением продукции. Использование в информации на упаковке лекарств непонятных неологизмов и постоянное сопротивление пищевой промышленности указанию на расфасованных пищевых товарах полных названий содержащихся в них добавок регулярно свидетельствуют как о некомпетентности потребителей, так и об усилиях, которые корпорации прилагают к сохранению столь замечательных источников дохода. Масштаб этого явления так велик, что теперь, когда каждый день изобретаются все новые и новые химические пищевые добавки, а серьезных испытаний долгосрочных последствий их применения не проводится, можно предположить, что скоро основными заболеваниями богатых народов мира станут искусственно вызванные эпидемии. В главе 16 мы продолжим разговор о недобросовестном информировании о товарах.

Может ли даже компетентный потребитель голосовать именно за желаемую продукцию? Только в том случае, если по инициативе корпорации продукция появилась на рынке. Потребитель обладает мощным правом «вето», но инициатива в основном находится в руках корпорации. В течение двадцати пяти лет после окончания Второй мировой войны автомобильная промышленность США демонстрировала, что реакция промышленности на пожелания потребителей может быть чрезвычайно медленной. Вплоть до последнего времени вся автомобильная промышленность была настолько сосредоточена на противодействии малолитражкам, что уступила этот рынок иностранным фирмам. Совершенно очевидно, что корпорации во многом свободны в том, когда именно и насколько полно выполнять требования потребителей, вплоть до того, чтобы игнорировать эти требования десять и более лет. И такая возможность гораздо больше ослабляет потребительский контроль, чем монополия. Как это может происходить?

Поскольку будущее предсказуемо лишь до определенной степени, ни для одного крупного, оснащенного современным технологическим оборудованием предприятия с высоким уровнем капитализации не существует одной очевидной стратегии производства и продаж, которая дала бы возможность избежать потерь и максимизировать прибыли, продажи или достичь иных целей, поставленных руководством корпорации. Даже простой максимизации прибыли добиться непросто. Должно ли предприятие заработать в ближайшее время всю возможную прибыль? Или следует умерить амбиции сейчас, чтобы сформировать клиентуру, которая в более отдаленной перспективе даст возможность получать более высокие прибыли? Никакие, даже самые жесткие виды потребительского контроля не смогут охватить эти и другие сложные вопросы. Они остаются в компетенции руководителя корпорации.

Гибридный общественный контроль над сферой полномочий

Размышляя обо всем вышеизложенном, трудно не увидеть гипотетическую возможность гибридной формы общественного контроля, которая соединяла бы в себе рыночный контроль над производством с полиархическим контролем при всей его недостаточности, над делегированными решениями, рыночный контроль над которыми слишком слаб. Примеры — законодательство о зонировании земельных участков и о землепользовании. Можно назвать также государственный контроль над некоторыми аспектами трудовых отношений, рынками ценных бумаг, защитой окружающей среды и возникающие в полиархиях формы экономического планирования. Но гибрид пока что находится в эмбриональной стадии. Ни одна из полиархий не признала полностью наличие лакун в общественном контроле в качестве серьезных недостатков рыночного контроля над определенными категориями важнейших решений, лишь внешне подчиненных потребительским предпочтениям.

В историческом плане предприятия отбивались от любых массированных вторжений полиархического контроля в эти обширные зоны корпоративных полномочий. Они высказывались, что правила рыночной системы требуют, чтобы предприятия самостоятельно определяли, на что тратить средства. А это может происходить лишь при условии сохранения контроля над всеми своими вспомогательными решениями и возможности производства продукции с наименьшими издержками. И тем не менее, если предприятие не в состоянии безошибочно находить решения, связанные с минимизацией издержек, и если в любом случае существуют подобные альтернативные решения, зависящие от корпоративной стратегии, то из этого следует, что полиархическое регулирование не обязательно ведет к повышению издержек.

Некоторые экономисты видят угрозу государственного регулирования в другом. Они боятся, что замена рыночного контроля полиархическим, сопровождающаяся введением «произвольных» цен на предприятиях, подорвет систему эффективных цен.

И действительно, полиархический контроль может это сделать. В принципе, однако, мы видим теперь, что корпорации обладают свободой выбора в принятии решений; и в пределах этой сферы их полномочий полиархические принудительные меры в отношении предприятия причинят не больше вреда эффективному ценообразованию, чем причинили бы действия самой корпорации. Более того, полиархические решения в рамках данной сферы могут в принципе систематически обращать процесс принятия корпоративных решений в любом желаемом государством направлении — к экономическому росту, экономии энергии, защите окружающей среды или любой другой общенациональной цели, — а не оставлять корпоративные решения на откуп случайностям корпоративной политики или личным склонностям топ-менеджеров.

Говоря о возможности гибридного контроля, мы, однако, обсуждаем не более чем замыслы. Мы вскоре увидим, что препятствия на пути фактической организации того вида контроля, который мы только что себе вообразили, весьма серьезны и труднопреодолимы. В данный момент мы просто обратим внимание на то, что, по некоторым соображениям, представляется очевидной возможностью для нового сочетания форм политико-экономического контроля. Позднее мы можем рассмотреть фактические возможности и трудности.

Почему все существующие полиархии — частнопредпринимательские и рыночно ориентированные?

Все без исключения полиархии являются не только рыночными, но и одновременно частнопредпринимательскими. Чем же объясняется это великое историческое явление — зависимость полиархии от рынка и частного предпринимательства?

Поскольку и рыночные частнопредпринимательские системы, и полиархии являются методами общественного контроля над «государственными» решениями, можно было бы предположить, что общества, в которых общественный контроль очень высоко ценится, использовали бы оба этих метода. Но это не так. Большинство рыночно ориентированных систем не являются полиархиями. Тем не менее можно было бы задаться вопросом: не захочет ли общество, которое столь высоко ценит общественный контроль, что поддерживает полиархию, усилить общественный контроль, используя для этой цели рынок? Очевидный ответ состоит в следующем: такое общество может поверить в то, что полиархия — более эффективное средство обеспечения общественного контроля, чем рынок, и поэтому оно может отказаться от рынка.

Если мы будем рассматривать полиархию и рынок как системы общественного контроля, мы не увидим каких-либо непреодолимых причин их взаимообусловленности. В таком случае, возможно, у них есть какие-то другие общие характерные черты, объясняющие существование полиархии только в связке с рыночной системой. Вот в этом и есть ключ к разгадке — их общее происхождение. Два явления исторически связаны воедино, потому что, судя по тому, в какой форме они возникли, оба они являются проявлениями конституционного либерализма. И поэтому с рынком связана не полиархия как общее явление, а только полиархия под либерально-конституционной эгидой, которая является одной из нескольких возможных вариантов полиархии.

История демократии — это в основном история борьбы за свободу. Логически рассуждая, люди могут располагать значительной свободой даже при недемократическом режиме или быть во многих отношениях несвободными даже в условиях демократии. И в свете истории становится очевидным, что люди понимают различие между свободой и демократией. Однако один из способов, которыми люди пытались обеспечить свои свободы, состоял в установлении более или менее демократических режимов, которые мы называем полиархическими, в которых полиархия является средством, а свобода — целью. Демократия «дает клятву свободе»¹. «Борьба за демократию исторически является борьбой за политическую свободу»².

На ранних стадиях развития конституционного либерализма, начиная с Великой хартии вольностей и затем в ходе Пуританской революции^* и «Славной революции»^** XVII века, либеральное конституционное движение не ассоциировалось с демократией или полиархией. Это было движение за расширение и защиту свобод сначала дворян, а затем торгового среднего класса, включавшее в себя конституционные ограничения на прерогативы государства как средство этой борьбы. По мере того как движение постепенно стало ассоциироваться в конце XVIII века с идеями народного правления, оно сохраняло свое устремление к свободе, для которой народное правление было не более чем средством, и к тому же сомнительным.

Равенство — еще одна цель, средством для достижения которой считали демократию³. Однако в XIX веке широко распространилось мнение о том, что эгалитарные и либертарианские устремления находятся в конфликте. Поэтому эти два течения разошлись. Маркс и социалисты стали выступать за равенство, а либералы — за свободу. С тех пор эгалитарная традиция демократии оказалась подчиненной либертарианской традиции.

Великие «демократические» революции, американская и французская, выдвинули в качестве своей цели расширение «прав человека». Французская формула «Свобода, Равенство, Братство» не поднимает демократический общественный контроль до статуса цели революции. В действительности новые лидеры Франции во время революции не очень ценили общественный контроль. В послереволюционной Франции он постепенно стал лишь средством достижения свободы и исправления наиболее явного политического неравенства. В Америке революционеры объявили о своей преданности не общественному контролю, а «некоторым неотчуждаемым правам, и среди них жизни, свободе и стремлению к счастью»^*. Они хотели, чтобы правители не покушались на их свободу, но расходились во мнениях о том, какая степень народного правления обеспечит достижение этой цели. Отцы-основатели конституции США были пламенными либералами, но очень робкими демократами, а некоторые вообще таковыми не были.

Ни один из выдающихся деятелей политической мысли нового времени не выступает с позиций ценности общественного контроля посредством демократии, кроме тех, для кого демократия является средством достижения свободы или равенства. Все они прежде всего либералы, а уже потом демократы, если они вообще демократы: Локк, Монтескье, Бэрк, Бентам, Гегель, Милль-старший и Милль-младший, Спенсер. Руссо, самая великая фигура из не включенных в этот список, не был ни либералом, ни демократом в общепринятом значении этих слов.

Если по своему историческому происхождению полиархия является институтом для введения общественного контроля в таких объемах и формах, которые служили бы делу свободы, тогда нет ничего удивительного в том, что люди, создающие полиархии, при этом сохраняют и рыночные системы. Дело в том, что в значительной мере та более широкая личная свобода, к которой стремятся люди, — это свобода заниматься торговлей и организовывать предприятия, чтобы получать выгоду от торговли. Это и свобода передвижения, сохранения доходов и активов, а также свобода от беззаконных поборов. По словам Галифакса^**, «торговля — это дитя свободы».

Локк, главный источник американской революционной мысли, в своих трудах устанавливает самую тесную связь между рынком и либерализмом. Для Локка собственность была фундаментом либерального конституционного государства. Функцией государства являлась защита собственности, включая право собственности на свое тело, набор прав, посредством которых свобода впоследствии поглощается собственностью. Собственность является одной из основ рыночного обмена, так как люди не могут обменивать активы или деньги на активы или услуги, если не «владеют» активами и деньгами.

В рыночной системе необходимы также определенные минимальные свободы для обычных рабочих. Маркс писал: «Непосредственный производитель, рабочий, лишь тогда получает возможность распоряжаться своей личностью, когда прекращается его прикрепление к земле и его крепостная или феодальная зависимость от другого лица. Далее, чтобы стать свободным продавцом рабочей силы, который несет свой товар туда, где имеется на него спрос, рабочий должен избавиться от господства цехов, от цеховых уставов об учениках и подмастерьях и от прочих стеснительных предписаний относительно труда»⁴.

Очевидно, что связь между либеральной конституционной полиархией и рынком не является исторической случайностью. Полиархии были учреждены для того, чтобы завоевать и защитить определенные свободы: частную собственность, свободное предпринимательство, свободу заключения контрактов и выбора профессий. Полиархия служила и более широким устремлениям учредивших ее элит: «Цель — это всегда индивидуальная самопомощь»⁵. Рынки нужны как для конкретных свобод, так и для осуществления самопомощи. «Задача либерального государства заключалась в том, чтобы обеспечить условия для капиталистического рыночного общества. Суть и либерального государства, и рыночного общества составляла конкуренция, конкуренция между индивидуумами, которые были свободны выбирать, на что им употребить свою энергию и навыки»⁶.

В наше время связь между рынком и конкретными свободами, высоко ценимыми в либеральной традиции, по-прежнему очень тесна. Для того чтобы рядовые граждане имели свободу выбора деятельности, нам нужен рынок рабочей силы, а не авторитарная система ее распределения. Для того чтобы мы могли свободно путешествовать, не спрашивая разрешения у правительственного чиновника, мы должны иметь возможность покупать билеты на рынке. Для того чтобы обладать свободой читать, мы должны иметь возможность покупать книги. Свобода в либеральном представлении — это свобода от разнообразных форм государственного вмешательства. А для такой свободы рынки поистине являются незаменимыми.

Если мы поймем, что полиархия — это компонент высоко развитой формы конституционного либерализма и что конституционный либерализм в свою очередь является комплексом институтов, обеспечивающих свободу граждан заниматься торговлей, чтобы использовать свои жизненные возможности, мы не сможем представить себе полиархии без рынка. Но мы сможем представить себе рынки без полиархии, поскольку, не создав полиархии, некоторые страны, тем не менее, могут образовать некую форму конституционного либерализма, достаточную для того, чтобы гарантировать права элиты или среднего класса на обогащение. Такой комплекс гарантий может быть защищен соглашениями между членами элиты или конституционной традицией, не достигающей уровня полиархии.

Фактически ситуация в большинстве некоммунистических систем мира именно такова. Эти рынки функционируют в условиях хотя и слабых, но официально провозглашенных конституционных ограничений на вмешательство государства, вследствие чего существует, по крайней мере, некоторая свобода индивидуумов по использованию рыночных возможностей. И все это — без полиархического контроля над государством. На примере Мексики можно видеть, в какой степени, даже при отсутствии полиархии, наличие комплекса правил может расширить свободу среднего класса в использовании рыночных возможностей. Но почти все неполиархические некоммунистические системы входят в эту большую группу стран.

Можно вообразить себе полиархические государства любых конфигураций, но все реально существовавшие в истории и существующие в настоящее время полиархические государства демонстрировали и демонстрируют высокую озабоченность традиционными свободами, что проявляется в применении разделения властей и других средств для предотвращения чрезмерного сосредоточения власти у одного человека или организации — хотя бы и под предлогом законных национальных интересов. Полиархии — это системы правил ограничения власти, а не ее сосредоточения. Это результат борьбы за контроль над властью, а не за ее установление или повышение ее эффективности. Поэтому полиархии как политические системы подобны рынкам. Для них характерны децентрализация, диффузия влияния и власти и взаимное приспособление таким образом, чтобы в первую очередь индивидуумы и малые группы, а не национальные общности, могли стремиться к реализации своих желаний. Как мы видели, и существующие полиархии, и рыночные системы способствуют крайним проявлениям плюрализма.

Теперь нам придется ответить на два вопроса. Первый заключается в том, можем ли мы вообразить себе полиархию, обеспечивающую общественный контроль над правительством, усилия которого направлены на осуществление коллективных целей, но которое гораздо меньше внимания уделяет традиционным личным свободам? Да, это нетрудно. Отсюда логически следует, что полиархия и рынок независимы друг от друга. Это важный вывод.

Однако многие либералы верят в то, что нерыночная полиархия невозможна на практике. Например, они высказывают опасения, что люди предпочтут воевать друг с другом, а не стремиться к достижению договоренности о коллективных целях. Либералы считают, что полиархии были способны сохранять внутренний мир в основном только потому, что способствовали разнообразию возможностей реализации личных целей. И тем не менее мы знаем, что полиархии осуществляли коллективные задачи — война, государственное образование и борьба с инфекционными заболеваниями. В любом случае в эпоху таких коллективных проблем, как нехватка энергии, ухудшение состояния окружающей среды, возможность ядерной катастрофы, все больше и больше думающих людей приходят к выводу о том, что жизнеспособной будет только новая форма полиархии. Либо полиархия будет менее либеральной и более коллективистской, либо полиархии не станет вообще. Это вопрос, к которому мы вернемся позже.

Второй вопрос состоит в следующем: почему в рамках полиархии, несмотря на их либеральное и конституционное происхождение, не предпринималось каких-либо серьезных попыток образования централизованно управлявшихся авторитарных систем? Разве нельзя было, например, ожидать, что, по мере того как с ходом времени забывается происхождение системы, граждане хотя бы одной полиархии решились бы на такой эксперимент? В последние двести лет как минимум одна полиархия должна была бы намеренно или случайно предпринять попытку полиархического центрального планирования. Любопытно, что ни в одной из них этого не было сделано — за исключением, может быть, военного времени.

Почему в полиархиях не практикуется централизованное планирование?

Но все-таки почему же в полиархиях не пытались прибегать к централизованному планированию в мирное время? В наши дни почти все верят в возможность планирования градостроительства, энергетики, финансов, национальной безопасности, здравоохранения, населения, инвестиций, развития транспорта и жилищного строительства. За планирование выступают социалисты, а также либералы, прогрессисты, консерваторы, тори, лейбористы, республиканцы и демократы. И тем не менее в полиархиях почти никто из них не выступает за централизованное планирование производства и распределения ресурсов, за исключением военных нужд.

Поверхностное объяснение состояло бы в том, что исторические и современные проблемы требуют более конкретных решений, чем централизованное планирование производства. Инфляция и безработица, например, делают необходимым управление деньгами и кредитом. СССР, так же как и рыночно ориентированные системы, вынужден бороться с безработицей и инфляцией; его центральные плановые органы не могут просто отмахнуться от этих проблем. Аналогичным образом для решения проблем низких доходов и недостаточного уровня безопасности необходимо не централизованное планирование, а перераспределение доходов. И проявления конкретного дефицита, например медицинского обслуживания или жилья, требуют выделения субсидий или принятия иных конкретных мер.

Подобные аргументы следует отвергнуть как чересчур удобные. Ибо в те периоды, когда у полиархических режимов имелось достаточно оснований, чтобы усомниться в эффективности регуляторных механизмов и благосклонно отнестись к централизованному планированию производства, они на это не пошли. Даже во времена Великой депрессии 1930-х годов, когда четверть рабочей силы США оказалась выброшена из рыночной экономики и оставлена без работы, — даже тогда у централизованного планирования было очень мало сторонников, причем среди них не было ни одной крупной политической фигуры.

Можем ли мы объяснить отказ полиархий экспериментировать с централизованным планированием производства, высказав предположение, что граждане и руководители полиархии просто знают: какова бы ни была кажущаяся притягательность централизованного планирования, оно не лучше рыночной системы? Они не могут знать, верно это или нет, — этого не знает никто. Это спорный вопрос. Можно предположить, что как минимум одна полиархия могла бы провести этот эксперимент. Но нет ни споров, ни экспериментов. Это крайне загадочное явление.

Нам, однако, известно, что многие представители полиархических обществ ненавидят централизованное планирование производства, потому что никому со времен Маркса не давали возможности забыть: при нем отменяются права частной собственности. Не той частной собственности, которая известна домохозяйствам, а те права частной собственности, которые используются в процессе производства: права на владение предприятиями, права на организацию и продажу производственных активов, права на доход от них. Централизованное планирование производства — это не просто техническое изменение национальной экономической организации. Оно подрывает существующую систему, особенно прерогативы, привилегии и права деловых кругов и собственников.

Может быть, полиархии находятся под их контролем? На этой стадии мы должны рассмотреть возможность того, что существующие полиархии не очень демократичны, что политические дебаты в полиархиях не совсем свободны и что процесс принятия политических решений в них на самом деле находится в руках людей, которые хотят защитить привилегии деловых кругов и собственников.

Только в том случае, если богатые (или люди, связанные с ними) во все времена и во всех полиархических режимах оказывают исключительное, не соответствующее их численности влияние на политику государства, вызов, бросаемый централизованным планированием привилегиям собственности, может объяснить необыкновенное единодушие полиархической враждебности по отношению к централизованному планированию. Если мы не сможем найти других объяснений этой враждебности, это само по себе укажет на то, что, возможно, богатые действительно пользуются таким влиянием. Разумеется, марксистская аргументация по данному вопросу хорошо разработана и существует давно. И тем не менее косвенных свидетельств гораздо больше, чем прямых, а марксистская аргументация остается недостаточно убедительной. Поэтому нам нужно рассмотреть другие виды доказательств. Мы займемся этим в следующих главах.

Одна лишь вероятность того, что деловые круги и собственники господствуют в полиархии, открывает парадоксальную возможность: полиархия привязана к рыночной системе не потому, что это демократический институт, а с точностью до наоборот. Если во всех прежних и нынешних полиархических режимах доминируют деловые круги и собственники, то мы обязаны существованием связей полиархии с рыночной системой доминирующему в ней меньшинству. Иными словами, возможно, что настоящая демократия не была бы зависимой от рыночной системы — это верно только для реально существующих полиархий. И это происходит потому, что, несмотря на свой либертарианский характер, они недемократическим образом контролируются деловыми кругами и владельцами собственности^*.

Руководитель корпорации — государственный чиновник в рыночной системе

Если бы мы могли представить себе политико-экономическую систему, в которой нет ни денег, ни рынка, то, очевидно, решения о распределении дохода являлись бы политическими или государственными решениями. В отсутствие рынков и заработной платы распределением дохода распоряжалась бы какая-то структура государственной власти — может быть, посредством карточной системы. Также политические или государственные власти должны будут принимать решения о том, что нужно производить в рамках системы. То же касается решений о распределении ресурсов между различными отраслями производства, о распределении рабочей силы по различным профессиям и рабочим местам, о размещении предприятий, об используемых в производстве технологических процессах, о качестве товаров и услуг, о введении новой продукции. Короче говоря, эти решения касаются любого важного аспекта производства и распределения. Все эти решения будут считаться проявлениями государственной политики.

Подобные вопросы приходится решать во всех обществах. Они имеют весьма важные последствия для благосостояния любого общества. Но в рыночной системе частного предпринимательства они в основной своей части решаются не государственными чиновниками, а бизнесменами. Делегирование этих решений бизнесмену не умаляет их значения или, учитывая их последствия, их общественно значимый аспект. В коммунистических и социалистических системах руководители предприятий являются государственными чиновниками; их государственные функции считаются само собой разумеющимися. В частнопредпринимательских системах, полиархических или нет, их функции имеют не меньшие общественные последствия. Более того, руководители компаний не только принимают важные решения. Как мы видели в главе 11, руководство корпораций располагает весьма широкими полномочиями при принятии решений.

Например, целых двенадцать лет американские сталелитейные компании удерживали цены на постоянном уровне, в результате чего колебались уровни производства и занятости, в то время как европейские сталелитейные компании удерживали производство и занятость на стабильном уровне за счет колебания цен. Этот выбор был дискреционным, отразившись на количестве рабочих мест, и имевшим значительные последствия для экономического роста, цен и платежного баланса¹. Но решение принималось не государственными должностными лицами, а руководством сталелитейной промышленности.

Тем не менее вряд ли нам нужны дальнейшие доказательства общественной значимости последствий дискреционных корпоративных решений для рынка. В главе 11 рассказано о тех важных решениях, которые находятся в ведении корпораций. Руководители корпораций во всех частнопредпринимательских системах, полиархических или иных, принимают решения о технологическом оснащении промышленности страны, характере организации труда, размещении производства, структуре рынка, распределении ресурсов и, конечно же, о доходах и статусе руководителей корпораций. Они сами принимают дискреционные решения о том, что должно быть произведено и в каких объемах, или участвуют в принятии таких решений, хотя и находятся под серьезным контролем потребителей.

Короче говоря, в любой частнопредпринимательской системе бизнесменам доверяется принятие значительного числа важных решений. Государство не занимается такими решениями. Таким образом, бизнесмены становятся своего рода государственными чиновниками и фактически осуществляют государственные функции. Значимое логическое следствие этого для полиархии состоит в том, что обширная сфера принятия общественно значимых решений выводится из-под полиархического контроля. В ходе процесса принятия решений в полиархии такие договоренности могут быть ратифицированы или изменены путем государственного регулирования принятия решений по проблемам деловой активности.

Во всех реально функционирующих полиархиях существенная категория решений выведена из сферы действия полиархического контроля.

Бизнесмен как общественное должностное лицо в государственном аппарате и в политическом процессе

Однако, упомянув все это, мы лишь приступаем к тому, чтобы охарактеризовать общественную роль бизнесменов во всех рыночно ориентированных частнопредпринимательских обществах. Бизнесмены в условиях рынка выполняют «общественные» обязанности, в результате чего возникает большая область подразумеваемого. Бизнесмены вообще и руководители корпораций в особенности начинают играть в государстве привилегированные роли, с которыми не сравнится положение ни одной руководящей группы, помимо самих государственных чиновников^*. Рассмотрим шаг за шагом процесс возникновения такого положения. Каждый этап этого анализа относится к тому или иному аспекту данных систем. Сами по себе они хорошо известны, но большинство из нас не обращало внимания на их последствия.

Общественные функции в рыночной системе находятся в руках бизнесменов. Из этого следует, что в их руках также находятся рабочие места, цены, производство, экономический рост, уровень жизни и экономическая безопасность каждого человека. Поэтому государственные должностные лица не могут оставаться равнодушными к тому, насколько хорошо бизнес осуществляет свои функции. Депрессия, инфляция или другие экономические бедствия могут привести к свержению правительства. Поэтому весьма важная функция государства — следить за тем, чтобы бизнесмены хорошо делали свое дело.

Каждый день мы видим вокруг себя множество доказательств озабоченности государства работой деловых кругов. На выборах в полиархиях обычным вопросом является ответственность государства за борьбу с инфляцией и безработицей. Во всех рыночно ориентированных системах важным аспектом налоговой и монетарной политики является их воздействие на деловую активность. Субсидии и другие формы помощи водному, железнодорожному, автомобильному и воздушному транспорту, патентная защита, регулирование взаимовыгодной торговли, тарифная политика, содействие развитию внешней торговли, осуществляемое через министерство иностранных дел; субсидирование НИОКР (яркие примеры недавнего времени — самолет Concorde, созданный совместно Великобританией и Францией, а также аэрокосмическая промышленность США) — все это примеры того, как государство в этих системах признает необходимость оказания бизнесменам содействия в их деятельности.

Однако обратите особое внимание на еще одну известную черту этих систем. Конституционные нормы — особенно законодательство о частной собственности — указывают, что, хотя государства могут запретить определенные виды деятельности, они не могут приказывать деловым кругам работать. Они должны побуждать, а не приказывать^*. Поэтому они должны предлагать бизнесменам вознаграждения, чтобы стимулировать их работу в нужном направлении. Во всех вышеперечисленных случаях приводились примеры предлагавшихся вознаграждений, а не команд.

Одним из наиболее разительных ошибочных положений обычной экономической теории является тезис о том, что бизнесменов побуждают к выполнению их общественных функций путем закупок их товаров и услуг, как будто гигантские задачи производства, выполняемые в рыночно ориентированных системах, можно стимулировать лишь отношениями обмена между покупателями и продавцами. Мощную производственную систему невозможно создать на столь непрочном фундаменте. Его требуется дополнить комплексом предоставленных государством стимулов в форме рынка и политических выгод. А так как требования рынка не возникают сами по себе, они также формируются государством. Государства в рыночно ориентированных системах всегда уделяли большое внимание этим необходимым направлениям работы. Например, в XVIII веке в Англии была учреждена почти тысяча органов власти, занимавшихся улучшением дорог. С изобретением железных дорог специальным законодательством (более 600 актов парламента, принятых в 1844-1847 годах) железнодорожным компаниям были предоставлены очень благоприятные условия. В конце XVIII — начале XIX веков английский парламент принял почти 4000 законов об огораживании общинных земель. Так создавалось товарное сельскохозяйственное производство, заменившее натуральное сельское хозяйство и согнавшее рабочую силу с земли для работы в промышленности.

В США «Доклад о мануфактурах» Александра Гамильтона^** придал государству функцию содействия деловой активности. Этому также способствовали федеральная политика в отношении банков, каналов и дорог; расточительность государства, потакавшего железнодорожным компаниям на западе страны; судебное толкование антимонопольного законодательства, накладывавшее ограничения на деятельность профсоюзов, а не коммерческих предприятий; отправка американской морской пехоты для защиты американских предприятий в Латинской Америке; использование регулирования предприятий коммунальных услуг для защиты доходов бизнеса; использование антимонопольного законодательства, при его внешне общественной направленности, для защиты монополистических привилегий².

В США, как и во всех других рыночных системах, современные корпорации могли развиваться, только опираясь на новое корпоративное законодательство, появившееся в середине XIX века. Оно ограничило ответственность акционеров и наделило новыми полномочиями организаторов больших предприятий. В США суды превратили 14-ю поправку к конституции США, направленную на охрану прав бывших рабов, в инструмент защиты корпораций, наделенных новой ролью юридического лица.

Государства континентальной Европы даже в большей степени, чем Англия и Америка, совершенно открыто приняли на себя ответственность за развитие частного предпринимательства. Наиболее активной в этом отношении была Германия. Япония, вероятно, извлекла уроки из опыта Европы и пошла еще дальше, прибегая к выдаче займов и субсидий коммерческим предприятиям и наделяя их правовым иммунитетом.

Итак, каков же список необходимых стимулов? Среди них все, что нужно бизнесменам в качестве условия осуществления их задач в рамках рыночной системы: доход и богатство, почтительное отношение, престиж, влияние, могущество и власть. Это лишь некоторые стимулы. Каждое государство в данных системах принимает на себя ответственность за то, чтобы делать все необходимое для обеспечения уровня прибылей, достаточно высокого для сохранения, как минимум, стабильного уровня занятости и экономического роста. Если бизнесмены заявляют (как они обычно и делают), что для развития инвестиций им необходимы налоговые компенсации, правительства во всех этих системах серьезно рассматривают эти запросы, признавая, что налоговые уступки могут действительно оказаться необходимыми. В данных системах такие льготы действительно предоставляются. Если корпоративные руководители заявляют, что химической отрасли нужна помощь в НИОКР, государства также признают вероятность того, что она им действительно нужна. И обычно такая помощь предоставляется. Если руководители корпораций захотят провести совещание с государственными должностными лицами вплоть до президента или премьер-министра, им пойдут навстречу. Учитывая ответственность, которая лежит на бизнесменах в этих обществах, президент был бы глупцом, если бы отказал им в приеме. Если корпоративные руководители требуют права «вето» в отношении назначений на посты в государственных регуляторных структурах, вновь будет признано, что такие уступки необходимы с целью стимулирования работы деловых кругов. Все это известно. И ниже будет показано, что государства иногда предлагают руководителям корпораций разделить с ними формальные властные полномочия, что является вознаграждением, стимулирующим бизнесменов к работе.

Поэтому в глазах государственных должностных лиц бизнесмены являются не просто выразителями особых интересов, подобно представителям групп интересов. Они представляются им должностными лицами, выполняющими такие функции, которые государственные чиновники рассматривают как незаменимые. Когда государственный чиновник спрашивает себя, действительно ли деловые круги нуждаются в снижении налогов, он знает, что этот вопрос имеет отношение к благосостоянию всего общества, а не только для одного сегмента населения. (А если он обдумывает вопрос о том, как ему реагировать на обращение группы интересов, то речь идет именно об этом).

Поэтому любой государственный чиновник, который понимает требования, которым он должен соответствовать согласно занимаемой должности, а также ответственность, лежащую на бизнесменах в условиях рыночно ориентированных систем, предоставит им привилегированное положение. Для этого не нужно давать ему взятки, обманывать или оказывать на него давление. Просто он понимает (и это очевидно), что ведение общественных дел в рыночно ориентированных системах находится в руках двух групп лидеров — государства и бизнеса, которые должны сотрудничать друг с другом. Он понимает, что, для того чтобы система работала, руководство государства должно сплошь и рядом уступать руководству деловых кругов. В таких системах в центре политики находятся сотрудничество и почтительное отношение этих двух групп лидеров друг к другу. Бизнесменов нельзя оставлять за дверями политических систем.

Руководитель ассоциации бизнесменов ФРГ замечает о мире политики: «Этот мир не чужд предпринимателю; это его собственный мир. Ставка для него — руководство государством»³. Опираясь на свой опыт в компании Du Pont, один американец пишет: «Сила позиции бизнеса и слабость позиции государства заключаются в том, что государству нужна сильная экономика так же, как бизнесу. В ней так же, если не больше, нуждается народ»⁴. Двойственность руководства напоминает средневековый дуализм церкви и государства, и отношения между бизнесом и государством не менее сложны, чем в средневековом дуализме.

Таким образом, политика в рыночно ориентированных системах совершает весьма необычный поворот, но в рамках политической науки его обычно игнорируют. Для понимания своеобразного характера политики в рыночно ориентированных системах не нужны ни политическая теория заговоров, ни теория общности социального происхождения, объединяющего руководителей государства и бизнеса, ни утверждения о властной элите, которую организовали подпольные силы. Бизнесу просто нужны стимулы, чем и объясняется его привилегированное положение в государстве и политике. Оно нужно для того, чтобы бизнес выполнял свою работу.

Взаимное приспособление двух групп

До сих пор мы уделяли основное внимание контролю правительства бизнесменами. Но, разумеется, контроль осуществляется в обоих направлениях. В самом кратком изложении взаимный контроль выглядит следующим образом:

• Государство имеет широкие полномочия по контролю деловой активности. Но осуществление этих полномочий ограничивается и формируется опасениями со стороны чиновников в отношении его возможного негативного воздействия на деловую активность, так как это воздействие может привести к безработице и другим нежелательным последствиям.

• В других сферах государственной политики компетенция государства также ограничивается и формируется озабоченностью возможными отрицательными последствиями для деловой активности.

• Поэтому даже не выраженная словами возможность неблагоприятных последствий для бизнеса оказывает тотальное сдерживающее воздействие на государственных чиновников.

• Осознавая, что государство заботится о том, чтобы уровень деловой активности был высоким, бизнесмены, особенно руководители корпораций, занимают активную позицию, формулируя свои требования и вступая в переговоры с государственными структурами, сопровождая их скрытыми угрозами плохой работы в случае отказа в удовлетворении их требований.

• По всем этим причинам должностные лица корпораций занимают привилегированное положение, что проявляется не только во внимании государства к удовлетворению потребностей деловых кругов в целом, но и в их привилегированной роли участников процесса обсуждения в самих государственных структурах.

• Государство, хотя бы гипотетически, всегда имеет возможность, если оно не удовлетворено работой деловых кругов, отказать им в дальнейшем пользовании привилегиями и просто прекратить частное предпринимательство в пределах фирмы, отрасли экономики или всей системы.

Действуя таким образом, рынок и частное предпринимательство добиваются высочайшей степени взаимного приспособления и политического плюрализма даже в отсутствие полиархии. Взаимное приспособление не обязательно должно проявляться в форме заседаний и собственно переговоров. Обычно государство не проводит публичного обмена мнениями с представителями деловых кругов. Взаимное приспособление часто принимает обезличенные формы и осуществляется без личных встреч. Оно реализуется через не выраженное в словах уважение потребностей деловых кругов со стороны правительств, законодательных органов и судов. Оно опирается на множество негласных договоренностей между двумя группами лидеров (руководителей бизнеса и государства) в отношении условий, при которых предприятия могут или не могут получать прибыль.

Кроме того, должностных лиц из мира бизнеса принимают в круг участников прямых переговоров, поиска договоренностей и взаимного убеждения. Обычные граждане из этого круга исключены. Сюда допускаются и другие лидеры — профсоюзов, фермерских организаций — и прочие представители групп интересов.

Однако на этих консультациях руководители корпораций занимают привилегированное положение, так как они, а не лидеры групп интересов, находятся здесь главным образом в качестве «государственных» должностных лиц.

Из этого следует, что имеющиеся многочисленные свидетельства о конфликтах между бизнесом и государством, а также о поражениях бизнеса в ходе этих конфликтов не доказывают отсутствия привилегий. Бизнесмены требуют очень многого, зная, что обязательно должны быть наделены определенными привилегиями и что государственные чиновники полностью осознают этот простой факт. Кроме того, они в рутинном порядке опротестовывают любое предложение о сокращении каких-либо своих привилегий. У них нет сильной мотивации к пониманию, что им нужно, поскольку это могло бы ослабить их позиции на переговорах с представителями государства. Поэтому при введении новых правил они предсказывают самые тяжелые последствия, однако затем очень быстро приноравливаются к этим правилам.

Споры между представителями государства и бизнеса столь остры из-за того (а не вопреки тому), что и те, и другие играют важные роли лидеров в политико-экономической системе. Взаимная враждебность двух отдельных, но сотрудничающих групп лидеров неизбежна. Они также прилагают определенные усилия к тому, чтобы перехитрить друг друга и занять позицию превосходства. Однако конфликт между ними всегда будет ограничиваться взаимным же пониманием того, что вместе они образуют необходимое руководство системой. Они не хотят уничтожить или серьезно подорвать позиции друг друга.

Поэтому они не оспаривают основы своего симбиоза — например, частное предпринимательство, частную собственность на производственные активы и значительную автономию предприятий. Они спорят из-за постоянно меняющейся группы второстепенных вопросов — таких, как ставки налогообложения, детали регламентирующих правил и оказание содействия деловой активности. Вообразите непрерывное пространство возможных комбинаций мер контроля бизнеса и государства над политико-экономической жизнью. На крайнем левом фланге такие меры могут предусматривать широчайшую автономию коммерческого предприятия — некую чрезвычайную форму laissez-faire, а на крайнем правом фланге автономное предприятие исчезает и все производство оказывается в руках государственных структур. Крайние позиции не являются предметом спора между государством и бизнесменами. Однако немногочисленная группа промежуточных позиций остается темой постоянных дискуссий.

Кроме того, медленно, в течение десятилетий, происходит постепенный сдвиг в направлении сокращения привилегий для бизнеса и возрастания роли государства. Однако, если даже допустить, что деловые круги постепенно научатся функционировать в менее привилегированных условиях, всегда существует тот минимум привилегий, без которого стимулы не смогут мотивировать работу бизнесменов. Иллюстрацией этого является требование о предоставлении привилегий, которые гигантские ТНК предъявляют малым странам. Либо эти требования выполняются, либо корпорация уходит в другую страну.

Масштабы привилегированного положения

Все, что мы к настоящему моменту рассмотрели в вопросе о привилегированном положении бизнеса и о двойственности руководства во всех системах частного предпринимательства, основывается на известных и поддающихся наблюдению аспектах этих систем. Проиллюстрируем это явление еще несколькими краткими замечаниями.

Мы видели, что государственные должностные лица в рутинном порядке открыто признают необходимость приспособления государственной политики к потребностям бизнеса каждый раз, когда, например, речь идет об использовании налоговой или монетарной политики для стимулирования бизнеса. Однако зачастую они проявляют еще большую откровенность и полностью проясняют масштабы привилегированного положения деловых кругов. Например, в ходе судебных заседаний по рассмотрению иска против фармацевтической компании Richardson-Merrell, производившей препарат MER/29, применение которого вызвало целый ряд болезненных симптомов, в том числе образование катаракты, судье были представлены доказательства того, что в течение десятилетних испытаний препарата компания неоднократно скрывала информацию о его опасности, направляя в Управление по контролю пищевой и лекарственной продукции фальсифицированные отчеты. И тем не менее судья отказался вынести решение об уплате компенсаций и штрафных убытков, выразив опасения, что в таком случае «достаточно грубая ошибка в отношении одного продукта может прекратить деловую активность концерна, сделавшего много хорошего в прошлом»⁸.

Это простой пример признания необходимости приспосабливать государственную политику к потребностям бизнеса, если мы хотим, чтобы бизнес выполнял свои функции.

Вот другой пример. Питер Питерсон, будучи председателем Совета Президента США по международной экономической политике, заявил: «Государство должно планомерно и целенаправленно заботиться» о тех предприятиях (он говорил об американских предприятиях за границей), которые являются наиболее перспективными⁹. А вот высказывание министра торговли США Джона Коннелли по поводу займа в 250 миллионов долларов, выданного для спасения корпорации Lockheed: «Мы считаем, что воздействие, которое оказал бы крах этой компании, имело бы такие масштабы, что его нельзя допустить исходя из интересов экономического возрождения страны»¹⁰. Итальянский чиновник утверждает: «Бюрократ, пытаясь возражать ассоциации Confindustria, оказывается в очень уязвимой позиции, особенно если ее представители говорят: вы обязаны сделать то-то и то-то в отношении этого сектора промышленности, в противном случае начнутся кризис, банкротство и безработица»¹¹.

Бизнесмены иногда и словом, и делом признают свое привилегированное положение. Например, в Великобритании Федерация британских промышленников (в настоящее время преобразованная в Конфедерацию британской промышленности) поддерживала официальные и неофициальные контакты с министерствами финансов, торговли, внутренних дел, по вопросам жилья, образования, местного самоуправления, энергетики, транспорта и авиации, не говоря уже о постоянных контактах с другими министерствами и ведомствами. Постоянно демонстрируя свое широкое влияние, федерация «вела себя так, как будто была промышленным партнером государственного аппарата, и по мере возможности избегала действий, которые придали бы ей сходство с группой давления». «Она выглядела и действовала, как правительственное ведомство»¹².

В японской политике теснота связей между бизнесменами, государственными чиновниками и парламентариями превосходит все, что делается в США или западноевропейских полиархиях. Эти связи отличаются от тех, которые государственные чиновники устанавливают с профсоюзами или иными группами. Они осуществляются в таких формах, как семейные связи или связи между однокашниками, или путем перехода персонала с государственной службы в бизнес. «Бизнес становится главной заботой государства», бизнес и бюрократия достигают состояния «симбиоза». Премьер-министр называет сообщество крупного бизнеса «компасом» государственного корабля¹³.

Бывший сотрудник по связям с общественностью американской корпорации дает бизнесменам следующий совет: «Пусть всем станет известно, что условия для предпринимательской деятельности — это очень важный фактор при выборе штатов и местностей, в которых будут размещаться новые заводы. Этот фактор заставляет перейти к обороне тех, кто нападает на бизнес, обременяет его слишком высокими налогами и создает ему всевозможные проблемы»¹⁴. Он говорит о самом банальном явлении: выбивании привилегий у местных властей и властей штатов. Многие другие реакции на требования бизнеса также реализуются без каких-либо споров, в рутинном порядке.

Удовлетворение государством требований бизнеса часто является рутинным процессом. Но иногда оно принимает такой оборот, который вновь напоминает нам о силе руководства корпораций и их привилегированном положении. Вот пример: «Если английское правительство не согласится предоставить значительную помощь испытывающей трудности дочерней компании Chrysler в Англии, — сказал Рикардо [председатель Chrysler], — компания будет вынуждена закрыть свои пять основных заводов в Англии и уволить 25 000 своих рабочих и служащих... Вильсон^* осудил ультиматум Рикардо, заявив гневный протест против действий компании, которая, по его словам, «приставила пистолет к голове» правительства. Однако на прошлой неделе, в своей обычной манере резко сменив позицию на противоположную, премьер-министр все-таки согласился оказать помощь Chrysler»¹⁵.

Государственная чуткость к требованиям бизнеса проявляется и другими неожиданными способами. Например, необычное положение американского законодательства позволяет корпорациям, должностные лица которых были осуждены за то или иное преступление, продолжать пользоваться их услугами, пока они отбывают срок условного освобождения на поруках или после истечения срока приговора. В то же время должностным лицам профсоюзов запрещено возвращаться на свои должности в течение пяти лет после отбытия срока¹⁶. Другой пример: один из подкомитетов комитета сената по вооруженным силам обнаружил, что накопление запасов определенных материалов, официально необходимое для национальной обороны, было на самом деле организовано вне всякой связи с потребностями национальной обороны. «Основная цель» состояла в субсидировании горнодобывающих компаний¹⁷. Французский бизнесмен говорит о планировании во Франции: «Я не согласился бы, что главная цель плана — «поставить экономическую мощь под политический контроль». Скорее она состоит в том, чтобы помочь бизнесмену расширить свою экономическую деятельность»¹⁸.

В исследовании французского планирования читаем: «...Нет сомнения, что деятельность по планированию в том виде, как она осуществляется во Франции, усилила систематическое влияние большого бизнеса на экономическую политику. Иногда это влияние открыто и очевидно. Например, в 1963 году политика инвестиций в производство стали в Четвертом плане была модифицирована, принимая во внимание пожелание сталелитейной промышленности, несмотря на почти открытые возражения некоторых должностных лиц правительства. Впоследствии, когда правительство предложило отрасли достаточное финансовое стимулирование в форме сокращения тарифов на импортный американский коксующийся уголь и компенсации выплат по социальному страхованию, сталелитейщики согласились на включение в Пятый план увеличения производственных мощностей для выработки стали»¹⁹.

Таким образом, французское планирование отчасти представляет собой открытый обмен любезностями: промышленность обеспечивает высокую эффективность — расширение, перемещение производственных мощностей, технологические нововведения и тому подобное. В обмен на это правительство предоставляет промышленности снижение налоговых ставок, субсидий или льгот по кредитам. Таким же образом в Национальном совете экономического развития в Великобритании «каждая сторона предлагает что-либо в зависимости от определенных действий других сторон»²⁰.

В Германии меры по децентрализации корпораций вызвали у деловых кругов нежелание участвовать в решении огромных задач послевоенного восстановления. От этих мер пришлось отказаться. Выдвижение требований со стороны деловых кругов привело к такой же эрозии мер по контролю размеров корпораций в послевоенной Японии²¹. В Италии Институт промышленной реконструкции стал площадкой для выдвижения требований бизнеса и получения ответов правительства, необходимых для стимулирования деловых кругов и мобилизации больших объемов капитала, необходимого для современной промышленности²².

Ясно, что ни в одной системе деловые круги не получают все, о чем просят. Задачей государства является выработка такой реакции на требования бизнесменов, которая была бы достаточной для мотивации их к эффективному выполнению делегированных функций, но без того, чтобы просто целиком передать им принятие решений. Для того чтобы выполнить эту задачу и при этом сохранить экономическую стабильность и рост, требуется изрядное умение. За последние годы искусство французского планирования в предоставлении льгот бизнесу получило высокую оценку. В то же время застой в американской экономике объясняли отсутствием такого умения.

Иногда государства не реагируют на требования деловых кругов, хотя наказания за это в виде замедления экономического роста и безработицы очень суровы. В менее развитых частях света росту рынков и развитию предпринимательства постоянно препятствует то, что государства не обеспечивают необходимой инфраструктурной и другой поддержки. В Индии принципиальное неприятие частного предпринимательства более десяти лет вынуждало индийское правительство не оказывать бизнесу нужной ему поддержки. В результате развитие промышленности и торговли замедлилось. Возможность такого сценария возникает и в развитых странах. После Второй мировой войны французский бизнес подвергался сильнейшим нападкам за коллаборационистские тенденции в военные годы. Поэтому французские деловые круги не были склонны к инвестированию. Часть бизнесменов готовилась эмигрировать — настолько сильна была ненависть к ним. Французскому правительству понадобилось искать новые стимулы для того, чтобы побудить деловые крути вернуться к своим обязанностям^23*.

И все-таки по мере возникновения новых условий или проблем (например, требований общественности о введении ограничений на загрязнение воздуха) бизнесмены сохраняют уверенность, что государственные должностные лица отнесутся с пониманием к их пожеланиям — в данном случае, к нежеланию или неготовности нести издержки прекращения промышленных выбросов в атмосферу, не получая никакой помощи. Представители деловых кругов увидят заинтересованность чиновников во взаимодействии, их готовность признать компетентность бизнесменов в конкретных вопросах и начать переговоры, их обеспокоенность возможными отрицательными последствиями дорогостоящих мер против загрязнения окружающей среды для цен и производства. Так, в связи с ростом озабоченности экологическими проблемами президент Никсон в 1970 году учредил Национальный совет по контролю за промышленными загрязнениями окружающей среды, создавший возможности коммуникации бизнесменов с президентом, чтобы «содействовать выработке курса наших совместных мероприятий». Таким же образом, опасаясь, что широко распространившиеся новые отделы по проблемам потребителей в различных федеральных учреждениях могли бы повредить бизнесу, Никсон в 1971 году учредил Национальный совет деловых кругов по делам потребителей. В задачу данного органа также входило обеспечение регулярных контактов бизнесменов с президентом²⁴.

Бизнесмены редко угрожают какими-либо коллективными акциями вроде согласованных ограничений деятельности. Обычно им бывает достаточно лишь указать на издержки ведения деловых операций, состояние экономики, зависимость стабильности экономики и экономического роста от их прибылей и перспектив сбыта — и просто предсказать, никоим образом не угрожая, какие отрицательные последствия возникнут в случае отказа удовлетворить их требования.

Официально бизнесмены всего лишь убеждают, не более. Они только знакомят государственных чиновников с фактами. Однако некоторые предсказания имеют тенденцию сбываться. Если представители деловых кругов предсказывают, что без налоговых льгот не будет новых инвестиций, то отсюда один лишь шаг до принятия корпоративных решений о прекращении инвестирования средств до тех пор, пока не будут предоставлены налоговые льготы.

Власть деловых кругов в государстве

Наиболее явное проявление привилегированного положения бизнеса — это передача реальной государственной власти бизнесменам. В США несколько десятилетий назад частным корпорациям коммунальных услуг было предоставлено право на принудительное отчуждение частной собственности, и впредь они могли в обязательном порядке приобретать земельные участки для своих операций. Этим и другими способами государство отвечает на требования бизнесменов, официально или неофициально предоставляя им власть, и тем самым еще более укрепляя их привилегированное положение в правительстве.

Группы бизнесменов, утвердившиеся в качестве клиентов конкретных ведомств американского правительства, часто получают неофициальную власть. Пример — гражданские строительные подрядные фирмы, сотрудничающие с Инженерным корпусом армии США, Управлением электрификации сельских районов и Управлением по поддержке малого предпринимательства. Их сотрудничество было названо «совместным управлением через государственные и частные структуры»²⁵.

Некоторые из этих актов предоставления власти являются относительно открытыми. Президент США предоставляет главам регулируемых отраслей экономики право накладывать «вето» на назначения функционеров регулирующих правительственных учреждений²⁶. Другие акты имеют формальный характер. С 1933 года президент, члены кабинета^* и другие высшие должностные лица администрации встречаются с членами Совета по бизнесу, состоящего из руководителей ведущих корпораций²⁷. Федеральное правительство также учредило от одной до двух тысяч советов деловых кругов с целью проведения консультаций с правительственными учреждениями по выработке общего курса. Помимо этого, только министерство сельского хозяйства США организовало около 4 000 подобных советов²⁸. Кроме того, федеральное правительство приглашает должностных лиц, состоящих на службе в корпорациях и получающих там заработную плату, работать в качестве государственных служащих без оплаты.

В 1953 году данная практика была переведена на более постоянную основу. Было учреждено Управление по координации бизнеса и оборонных ведомств, призванное функционировать в мирное время. В документах одного из комитетов конгресса о нем говорилось следующее: «В ходе работы управления проведенные им организационные мероприятия привели к фактическому отказу государственных высших должностных лиц из министерства торговли брать на себя ответственность за принятие решений, поскольку во многих случаях их действия были не чем иным, как автоматическим одобрением решений, уже принятых деловыми и промышленными кругами вне государственных структур»²⁹.

В том, что касается менее официальных актов передачи власти, между повиновением власти, ее признанием и уступками перед лицом угроз или предложений обмена проходит очень тонкая грань. Вот что говорится об этом в докладе о консультациях относительно финансов города Нью-Йорка и штата Нью-Йорк: «Вчера было снято препятствие на пути к абсорбции трехмиллиардного краткосрочного долга города Нью-Йорка... Одно из достигнутых соглашений... касалось требования инвестиционного сообщества о превращении городского налога с оборота в налог штата с оборота»³⁰.

Во Франции комитеты бизнесменов также совершенно обычное явление³¹. Отрасль и соответствующее министерство, как правило, организуют разграничение полномочий в процессе разработки и осуществления политики в отношении отрасли. Целью является передача власти промышленникам, и она осуществляется еще более решительно вследствие того, что значительная часть обязанностей министерства передается бизнесменам, штат сотрудников которых существенно превышает численность министерских чиновников. В результате решения промышленников обычно утверждаются министерством³². Во французском планировании, официально представляющем из себя сотрудничество между правительственными должностными лицами, деловыми кругами и представителями профсоюзов, власти отказывают профсоюзам в том, что предоставляется бизнесу: комиссии³³ могут возглавляться бизнесменами, а профсоюзные лидеры их возглавлять не могут.

В Великобритании власть руководителям корпораций предоставляется в сотнях совещательных комитетов по связям с деловыми кругами. Помимо них действуют специальные комитеты при министерствах, а также королевские комиссии, в работе которых деятельность бизнесменов и других участников, начинаясь с консультирования, «превращается в активное участие в управлении, как будто чиновники более не в силах в одиночку нести тяжесть административной власти и должны передать ее в руки частных лиц»³⁴.

В Западной Германии представители общенациональных организаций промышленников обсуждают с государственными служащими новое законодательство, но членам парламента эти же чиновники отказали в праве участвовать в таком обсуждении³⁵. И правительство соглашается с участием представителей деловых кругов в специальном комитете по картельному законодательству, «хотя это решение привело к довольно нестандартному результату, поскольку Федерация германской промышленности (BDI) оказалась равной правительству в том, что касается формулирования политики»³⁶. В Японии представительства генкёку, каждое из которых отвечает за определенную отрасль, действуют параллельно с отраслевыми ассоциациями бизнесменов. В рамках каждой отрасли обе организации ведут переговоры и осуществляют сотрудничество в отношении политики³⁷.

В этих обстоятельствах легко понять слова президента General Motors: «Многие годы я полагал, что то, что хорошо для нашей страны, хорошо и для General Motors, и наоборот». Какими бы пристрастными и несамокритичными ни были бизнесмены относительно совпадения собственных интересов с более широкими общественными интересами, они действительно осознают, что несут ответственность перед обществом за выполнение необходимых общественных функций в отличие от любых других неправительственных лидеров. С одной стороны, деловые круги могут злоупотреблять этой ответственностью, но, с другой стороны, они осознают, хотя бы и смутно, свою особую роль одной из двух групп, составляющих двойственное руководство в рыночно ориентированных системах.

Вудро Вильсон в свое время высказал мнение, которое можно представить в качестве краткого комментария к вышеизложенному: «Правительство Соединенных Штатов в настоящее время является приемным ребенком особых интересов. Ему не позволяют иметь собственного мнения. Что бы оно ни предпринимало, ему говорят: «Это вредно отразится на народном благосостоянии, не делайте этого»³⁸.

Слова Вильсона преисполнены гнева. Он считает такое положение абсолютно неприемлемым. Есть различные точки зрения на этот счет. Я лишь пытался объяснить действие ключевого механизма, посредством которого деловые круги осуществляют контроль над государством в столь большой степени, с которой не может сравниться контроль ни одной другой группы граждан. Я также стремился показать, почему это неизбежное условие жизнеспособности всех частнопредпринимательских систем^*.

Повторю еще раз: бизнесмены не получают всего, чего им хочется. Но они получают очень много. А когда полученного им становится недостаточно, в промышленности происходит спад или наступает застой.

Мы не полностью конкретизировали политику корпораций, цели, которые ставит перед собой корпоративное руководство, используя для их реализации свое привилегированное положение. Мы указали лишь некоторые из многих целей: это автономия предприятий, налоговые льготы и субсидии, ограничение деятельности профсоюзов и огромное разнообразие монополистических привилегий (тарифы, патенты, поддерживание розничных цен, слабое исполнение антитрестовского законодательства, содействие слияниям, ограничение конкуренции с использованием положений о честной торговле, профессиональное лицензирование, рекомендательное регулирование предприятий сферы коммунального обслуживания). Все эти цели касаются областей, в которых бизнес доминирует, хотя иногда его доминирование не безгранично и он терпит жестокие поражения. Мы также видели, что вся структура промышленного производства в основном сложилась как результат решений бизнеса, которые в целом санкционировались, а иногда и реализовывались ответственными государственными чиновниками. Эти решения устанавливают размеры заводов и фирм, размещение промышленности, организацию рынков и транспорта. Результатом являются, с одной стороны, определенная конфигурация городов и, с другой стороны, бюрократизация рабочих мест.

Поэтому можно утверждать, что некоторые из наиболее фундаментальных и всеохватных характеристик индустриального общества сложились в их нынешнем виде вследствие привилегированного положения, занимаемого бизнесом в государстве и политике. Следует допустить и возможность того, что необыкновенная историческая стабильность распределения богатства и доходов (невзирая на все мероприятия государства всеобщего благосостояния, даже в эгалитарной Скандинавии), как и сохранение самой системы частного предпринимательства, во многом объясняется привилегированным положением бизнеса. В последующих главах мы рассмотрим все эти положения. Начнем с изучения особых взаимосвязей между привилегиями бизнеса и полиархией.

Конкурирующие виды контроля

По всем тем причинам, которые были изложены в предыдущей главе, контроль со стороны привилегированных деловых кругов большей частью независим от осуществляемого посредством выборов контроля полиархии. Конечно, избиратели в полиархии хотят, чтобы уровень занятости был высоким, а другие показатели деятельности деловых кругов — удовлетворительными. Пассивность избирателей зачастую может свидетельствовать об одобрении многих из тех привилегий, к которым так стремится деловой мир. Все это так, пока дела у бизнеса идут нормально. Однако конкретные требования, которые деловые круги предъявляют государству, передаются государственным должностным лицам помимо избирательного процесса. Они по большей части независимы от пожеланий избирателей и часто противоречат им. Многие требования деловых кругов являются условиями их деятельности независимо от того, знают ли об этом избиратели, проявляют ли они к этому интерес, одобряют ли они это или нет. В ходе голосования граждане могут тщательно рассматривать требования деловых кругов, а могут и не рассматривать — полиархический процесс не требует этого от них.

В последние годы деловые круги в США успешно опротестовывали многие новые предложения о правительственном регулировании, выдвигавшиеся государством и его полиархическими представителями. Федеральное правительство, например, часто шло навстречу просьбам со стороны промышленных корпораций отложить или смягчить законодательство по охране окружающей среды. В ФРГ государственные служащие предоставляют бизнесменам права на консультацию, в которых отказывают членам парламента. В Италии полиархический контроль просит расширить производство такими путями, которые увеличивали бы занятость. Вместо этого бизнесмены обращаются с просьбами о таком расширении производственной деятельности, которая повышала бы уровень производства². 0 французском планировании в 1960-е годы писали, что оно опирается на «тесные контакты, установившиеся между множеством единомышленников в государственном аппарате и в большом бизнесе... в большинстве случаев министров находящегося в этот момент у власти правительства просто игнорируют». Точно так же вопросы городского планирования выходят из-под парламентского или полиархического контроля в Великобритании³.

Есть огромное число и других примеров соперничества между контролем деловых кругов и полиархическим контролем. Например, подобно многим государственным чиновникам, желавшим ограничивать полиархические дискуссии, президенты Джексон и Никсон не давали хода докладам собственных антимонопольных комитетов. Они не желали, чтобы сфера, являющаяся предметом интереса деловых кругов, подпала под полиархический контроль. Приведем другой пример: в 1976 году правительство США попросило фармацевтические компании срочно заняться производством вакцины от свиного гриппа. Тогда компании потребовали в качестве условия сотрудничества, чтобы правительство приняло новое законодательство, в соответствии с которым в случае появления каких-либо исков, связанных с этими вакцинациями, ответчиком становилось бы правительство США, а не компании.

Еще одно свидетельство появляется в настоящее время относительно истории американских реформ. Группа историков, предпринявшая новые исследования, считает, что они выявили свидетельство повторяющегося образа действий. Политика изменялась в соответствии с пожеланиями деловых кругов, а изменения выдавались за демократические реформы. Законодательство о контроле над качеством мяса, когда-то считавшееся результатом массового возмущения условиями, описанными в романе Синклера «Джунгли»^*, теперь считают в основном следствием желания американской мясоконсервной промышленности ввести общие стандарты, чтобы повысить репутацию качества американского мясного экспорта. Введения законодательства о продовольствии и лекарствах добивались фармацевтические компании, стремясь ограничить эксцессы, допускавшиеся некоторыми производителями, товары которых и связанные с ними судебные разбирательства наносили ущерб фармацевтической отрасли в целом. Сохранения лесов добивались лесопереработчики, которые желали участия правительства США в расходах по восстановлению лесов. Муниципальную реформу проталкивали бизнесмены, которые нуждались в улучшении коммунальных услуг. На принятии закона Клейтона^** и закона о Федеральной комиссии по торговле^*** перед конгрессом настаивали крупные предприятия, желавшие регулировать деятельность своих более мелких конкурентов. Страхование банковских вкладов — реформа времени депрессии 1930-х годов — было осуществлено для того, чтобы привлечь средства в банки, что увеличивало объем денежных средств, доступных деловым кругам. Ни в одной из этих реформ народные требования не сыграли важной роли⁴.

Каковы бы ни были причины проведения вышеперечисленных реформ, в США имеется впечатляющая история реформ, направление которых было прямо противоположно их внешне полиархически избранным целям. Действие 14-й поправки к конституции США, предназначенной для защиты освобожденных рабов, при помощи юридических интерпретаций было фактически заблокировано на многие годы. Одновременно с этим ее превратили в обоснование корпоративной автономии, базируясь на доктрине корпорации как «фиктивного лица», имеющего тем самым право на защиту, указанную в поправке. Закон Шермана^*, декларированной целью принятия которого было регулирование промышленных монополий, был использован для ограничения деятельности не столько предприятий, сколько профсоюзов. Его использование в этих целях продолжалось даже после того, как закон Клейтона специально освободил профсоюзы от применения к ним положений закона Шермана. Регуляторные мероприятия обычно расходятся с их официально заявленными целями, чтобы удовлетворить многочисленные требования, которые деловые круги могут предъявить правительству⁵.

Часто цитируемое заявление бывшего министра юстиции США демонстрирует, как может осуществляться контроль бизнеса даже в тех случаях, когда требования о реформах носят массовый характер. Высказываясь о только что созданной Комиссии по торговле между штатами, он заявил, весьма красноречиво охарактеризовав свое понимание действия политической системы: «Ее создание отвечает требованиям общественности о правительственном наблюдении за железными дорогами. В то же время это наблюдение является почти полностью номинальным. Чем дольше эта комиссия работает, тем больше она будет склоняться к точке зрения деловых кругов и железнодорожных компаний. Таким образом, она превращается в некий барьер между железнодорожными корпорациями и общественностью и определенную защиту от поспешного и непродуманного законодательства, враждебного интересам этих корпораций... Однако разумным будет не уничтожать комиссию, а использовать ее»⁶.

Как мы признали в предыдущей главе, бизнесмены не добиваются всего, чего требуют. Суть этой проблемы в том, что контроль со стороны деловых кругов и полиархический контроль большей частью друг от друга независимы и находятся в конфликте один с другим. Вследствие этого сфера действия полиархии ограничивается.

Координация конкурирующих видов контроля

Последствия этой конкуренции для полиархии идут еще дальше. Конфликт между электоральным контролем и контролем со стороны привилегированных бизнесменов кажется гораздо менее очевидным, чем в том случае, если бы эти два вида контроля были полностью независимы друг от друга. Почему электорат не требует более активно, например, реформировать корпорации, ограничить монополии, перераспределить доходы или даже ввести централизованное планирование? Ответ заключается в том, что два вида контроля не являются в действительности независимыми друг от друга. Между ними существует значительная степень координации.

Я предполагаю, что координация осуществляется в основном путем мер контроля, которые принуждают полиархию идти навстречу контролю со стороны деловых кругов. Мероприятия по контролю осуществляются через деятельность бизнесменов в группах интересов, партиях и на выборах, о которой мы до сих пор не упоминали. Теперь же мы указываем на эту деятельность не как на главные инструменты влияния бизнеса на государство, а как на процессы приспособления полиархического контроля к контролю привилегированных деловых кругов. Такое предположение проливает новый свет на группы интересов деловых кругов и электоральную активность.

С одним из проявлений широко распространенной невосприимчивости современной социальной науки мы сталкиваемся в научных работах о группах интересов. В силу привычки во многих этих работах все группы интересов рассматриваются совершенно однопланово. В частности, данные исследования подходят к профсоюзам, деловым кругам и фермерским организациям так, как будто все они действуют между собой на условиях равенства. Деятельность групп интересов бизнеса, так же, как и их электоральная деятельность, всего лишь дополняет их привилегированное положение. И она, как мы в этом убедимся, значительно более эффективна, чем деятельность всех номинальных конкурентов бизнеса. Это совершенно особый случай. Я не хочу, однако, сказать этим, что бизнесмены всегда побеждают или что они всегда едины в электоральной деятельности и деятельности групп интересов.

Трудно выдвигать подобные предположения и не показаться при этом сторонником теории заговора или саботажа. Я не являюсь ни тем, ни другим. Наличие привилегированного контроля в руках деловых кругов и дополнительный контроль, который бизнесмены осуществляют путем энергичного участия в полиархической политике, являются устоявшимися, стабильными и основополагающими составными частями государства и политики систем, называемых рыночно ориентированными полиархиями. Хотя эти виды контроля бросают вызов общественному контролю и ограничивают его эффективность, их нельзя считать второстепенными. Этот контроль является подрывным только с точки зрения демократических устремлений. Но эти системы никогда не были высокодемократичными, и их полиархические процессы, которые приближаются к демократии, составляют лишь часть этих систем.

Участие деловых кругов в полиархии

Нет необходимости подробно описывать активность деловых кругов в электоральной политике: частоту и тесный характер консультаций деловых кругов с государственными должностными лицами — от премьер-министра или президента и до менее важных чиновников; организацию групп интересов бизнеса, финансирование бизнесом политических партий, работу бизнеса по связям с общественностью и пропаганде. Все это знакомо и многократно описано⁷. Вместо этого обратим внимание на определенные ключевые явления.

Ту деятельность, которую бизнесмены ведут с целью подчинения себе полиархической политики, не всегда возможно отличить от деятельности, осуществляемой ими в силу своего привилегированного положения, которое не зависит от полиархических каналов. Тем не менее аналитическое различие вполне возможно. Зачастую несложно провести и эмпирически наблюдаемое различие. Очевидно, что корпоративное финансирование политических партий является частью деятельности бизнесменов в рамках полиархических процессов. Таково, например, участие групп интересов бизнеса в законодательных слушаниях.

Никакая другая группа граждан не может даже отдаленно сравниться с бизнесменами по эффективности деятельности в полиархическом процессе. Почему это так? Потому, что в отличие от любой другой группы граждан для финансирования своей деятельности в полиархической политике они могут привлечь ресурсы, которыми распоряжаются в качестве общественных «должностных лиц».

До некоторой степени каждый государственный чиновник неизбежно использует свое должностное положение для достижения своих частных или групповых целей в политике. И тем не менее закон проводит различие между государственным должностным лицом в его официальном качестве и тем же самым человеком, выступающим в качестве кандидата на выборах, активного члена группы интересов или гражданина. От президента США ожидается, что он будет пополнять фонд своей предвыборной кампании за счет частных взносов, а не из государственной казны. Ни он, ни другие государственные деятели не пользуются государственными средствами и персоналом для личных целей, хотя они зачастую находят способы обходить ограничения.

С руководством корпораций дело обстоит по-другому. Средства, которые проходят через их руки, когда они действуют в официальном качестве, — доходы от корпоративных продаж — могут быть почти без каких бы то ни было ограничений брошены на деятельность в партии, в группе интересов и на выборах для достижения любых целей, поставленных перед собой руководителями корпораций. Легкость, с которой руководство корпорации может привлечь корпоративные активы к поддержке этой деятельности, является удивительной особенностью политики в рыночно ориентированных полиархиях. Она не имеет никакого разумного обоснования в теории демократии.

Возможность идеологической обработки граждан со стороны деловых кругов, при которой граждане начинают хотеть того же, что и бизнесмены, мы рассмотрим в следующей главе. Здесь мы лишь рассматриваем возможность того, что при наличии конфликтных волеизъявлений деловые круги одерживают непропорционально большое количество побед в политической конкурентной борьбе в условиях полиархии. Все группы граждан состязаются в политике, используя собственные доходы и энергию своих членов. Все, кроме бизнесменов. Последние пользуются тройным преимуществом: экстраординарные источники средств, постоянно готовая к действиям организация, особый доступ к государственным возможностям. Рассмотрим эти преимущества по очереди.

Формирование волеизъявления граждан руководством

Бизнесмены, как мы видели, участвуют в полиархической политике непропорционально много, чтобы деформировать процесс принятия решений в полиархической системе, скоординировать его со средствами управления, которые использует привилегированный бизнес. Именно эта диспропорция, уже документально подтвержденная, является главным доказательством присутствия идеологического воздействия. В широком разнообразии форм этого непропорционально большого участия мы можем, однако, различить три модели, имеющие большое значение для понимания процесса индоктринации и вытекающих из этого процесса вариантов проявления цикличности в управлении.

Эффективность формирования волеизъявления масс бизнесом

То, что люди читают и слышат, оказывает на них влияние. Именно поэтому мы смогли научиться говорить, читать, писать и мыслить. И все же иногда высказываются предположения о том, что, несмотря на поток корпоративных посланий по важнейшим, ключевым вопросам, адресованных гражданам и не перебиваемых никакими другими эффективными коммуникативными посланиями соответствующей тематики, попытка подвергнуть граждан идеологическому воздействию тем не менее почему-то заканчивается неудачей.

Если этот довод верен, то объясняется это тем, что граждане каким-то образом отклоняют «послания» бизнеса, принимая в то же время остальные «сообщения». Идея интересная, но бездоказательная. Корпорации используют все возможные методы, как открытые, так и скрытые. Источник их сообщений обычно скрыт. Сообщение, как правило, доходит до граждан косвенно, опосредованно — в газетной заметке или эфирном сообщении, в журнальной статье, передовице, фильме, политическом выступлении или речи политика, наконец, в разговоре. Лишь небольшая их часть поступает напрямую из источников, имеющих непосредственное отношение к бизнесу.

Тем не менее скептик может подумать, что большинство корпоративных посланий передается через средства массовой информации, которые, по мнению скептика, относительно неэффективны в изменении волеизъявлений. Данные ряда исследований опровергают это. Например, в одном из исследований кампания, проведенная в СМИ, оценивалась как эффективная по результатам достижения в течение одной недели чистого изменения оценки с «против» на «за» у 4 процентов респондентов в их отношении к нефтяной промышленности. Эффективность президентской избирательной кампании, которая длилась пять месяцев и в течение которой противоречивое пропагандистское воздействие со стороны кандидатов от обеих партий оказывало перекрестное давление на избирателей, измерялась по результатам изменения голосов «за» и «против» при голосовании за каждую из партий у 5 процентов избирателей, участвовавших в исследовании¹⁷. Если эти данные верны, кумулятивный эффект пропагандистского воздействия может быть действительно велик, если только он не подвергается частому воздействию контрпропаганды и длится не пять месяцев, а в течение всей жизни гражданина. В исследовательской литературе по средствам массовой информации нет никаких данных, дающих основание ставить под сомнение эффективность СМИ.

Более того, деятельность корпораций по формированию волеизъявлений граждан по важнейшим вопросам обычно направлена на подкрепление, а не на изменение волеизъявлений, так как основывается на воспевании статус-кво. А в этом отношении кампании, проводимые с использованием СМИ, еще более действенны¹⁸. Иногда отмечается, что высокая эффективность рекламы продукции и услуг в обеспечении желаемого отклика может объясняться тем, что средства для выполнения того, к чему призывает «послание», находятся непосредственно в руках респондента или являются легко достижимыми для него (нужно просто выйти из дома, чтобы сделать покупку). Политическое убеждение, применяемое корпорациями по особо важным, ключевым вопросам, направлено на получение еще более легких откликов. Обычно цель — заставить гражданина вообще ничего не делать^*.

Более того, обычно цель такого убеждения — всего лишь заставить гражданина продолжать верить в то, во что его все время, начиная с самого детства, учили верить. Раннее, подсознательное, основанное на методах убеждения приучение (проявления этого мы увидим в одной из последующих глав, посвященной социальному классу) к вере в фундаментальные политико-экономические институты своего общества обязательно присутствует в любом обществе. Граждане начинают принимать эти институты как должное. Многие люди вырастают с отношением к ним не как к общественным институтам, значимость которых еще требуется доказать, а как к стандартам, относительно которых можно проверять правильность разрабатываемой новой политики и новых институтов. Когда это происходит — а это вполне обычное явление, — попытки критического осмысления социальных процессов блокируются. В некоторых обществах в поддержку частной собственности, частного предпринимательства и автономности корпораций выступают протестантская этика, а также педагогические методики, делающие акцент на развитии независимости и неприкосновенности личности с детства. Состязательность, свойственную спорту, зачастую переносят на реалии рыночной экономики и наоборот, так что некоторые люди воспринимают ограничение независимости корпораций как нечто вроде произвольно назначаемой игроку «желтой карточки». В своих попытках повлиять на волеизъявление граждан бизнесменам зачастую не приходится делать практически ничего, кроме пробуждения глубоко заложенных в сознании людей чувств и эмоциональных установок.

Влияние СМИ также недооценивали на том основании, что основным фактором, формирующим политическое волеизъявление у подавляющего большинства населения является личное воздействие, а не пресса, радио и телевидение. Действительно, подавляющее большинство не уделяет особо пристального внимания политическим выступлениям в печати и в эфире. Но, как мы также видели, на этих людей оказывают влияние их личные контакты и отношения с другими людьми, которые, в свою очередь, читают и слушают выступления в СМИ. И те, кто оказывает влияние, в свою очередь находятся под влиянием — как через СМИ, так и через непосредственные личные контакты — тех, кто читает и слушает еще более внимательно¹⁹. Как сказал Элмо Ропер (возможно, с большей терминологической пышностью, чем требовалось), существуют великие мыслители, великие ученики, великие распространители информации, менее великие распространители, сочувствующие и участвующие, а также политически инертные граждане²⁰. Воздействие СМИ на личное влияние в процессе коммуникации является, таким образом, частью взаимообмена в процессе формирования общественного мнения.

Ограничение волеизъявлений

Если обращение, переданное бизнесом, доходит до положенного адресата в результате непропорционально большого участия бизнесменов в избирательной политике, мы должны ожидать какого-то узкоограниченного набора волеизъявлений, которые не подвергают особым сомнениям деловое предпринимательство, корпорацию, частную собственность и другие основы. Именно так. Хотя в европейских полиархических системах волеизъявления не до такой степени ограничены, как в США, все-таки ограничены они повсюду. Общественное мнение придерживается самых распространенных тенденций, и лишь немногие люди поддерживают нонконформистские мнения в политике. Конформизм — хорошо известное в политике явление.

Поколения политических лидеров и наблюдателей выражали одобрение тому, что они воспринимали как достижение, возможно, не понимая до конца, что именно они одобряют. После первого опыта сосуществования с социалистической партией у власти в Британии — опыта, который должен был бы преобразовать всю британскую систему, — лорд Бэлфор мог с чувством удовлетворения сказать: «Наши сменяющие друг друга кабинеты, хоть и принадлежат к различным партиям, никогда не различались в своем отношении к основам общества. И очевидно, что наша политическая машина в целом имеет настолько единодушные представления о народе, что они совершенно спокойно могут позволить себе пререкаться друг с другом»²¹.

Выведение вопроса о централизованном планировании из сферы политики было уже отмечено нами в предыдущей главе. В одной из последующих глав мы подтвердим, что, несмотря на всеобщее избирательное право, распределение доходов в полиархических системах не претерпело значительных изменений, хотя в некоторых оно и изменилось относительно больше, чем в других. В немногих из полиархических систем ведутся серьезные обсуждения — даже среди политически активной массы населения — тех важнейших изменений, которые произошли в распределении богатства и доходов²². В целом граждане невероятно не сведущи в этом вопросе. Являясь свидетелями достаточных объективных доказательств существующего неравенства возможностей, люди, которых тщательно опросил Роберт Э. Лэйн, демонстрируют уверенность в том, что все обладают приблизительно равными возможностями. Они, как слепые, не видят реальных факторов, объясняющих различия в доходах. В исследовании отмечается «низкое количество ссылок на силу внешних обстоятельств, лишь изредка упоминаются болезни, смерть кормильца, физическая дряхлость, вывод завода за черту города и так далее»²³.

В Великобритании в одном из недавно опубликованных обзоров отобранной группе избирателей был предложен гипотетический выбор вариантов политики регулирования доходов. Сделали ли они выбор в пользу увеличения выплат за наличие специальных профессиональных навыков? Или предпочли гарантировать разумный уровень оплаты труда самым низкооплачиваемым рабочим? Или выбрали вариант более равномерного распределения доходов? Только 10 процентов сделали выбор в пользу более равномерного распределения²⁴. Два недавно проведенных исследования мнений и отношений британского рабочего класса единодушно обнаруживают как узкий диапазон мнений, так и широкое распространение почтительного отношения рабочего класса к вышестоящим классам²⁵ — и это в обществе, в котором в XIX веке многие лидеры выражали опасения, что всеобщее избирательное право приведет к требованиям более равного разделения доходов и богатств — настолько, по их мнению, очевидно выгодной является такая политика для масс избирателей^*. То, что широкие массы избирателей голосуют во многом так же, как их элита, является одним из самых невероятных общественных феноменов в мире.

Наводит на размышления другое свидетельство. В своей работе по преступности среди «белых воротничков» в Соединенных Штатах Э. Сазерленд смог показать во всем разнообразии деталей, что совершенные должностными лицами корпораций преступления, юридически не отличаясь по важным пунктам от обычных гражданских преступлений, все же, по мнению судов, законодателей и рядовых граждан, относятся к другой категории, для которой применяются нестрогие наказания, смягчающие обстоятельства легко представлять в суде, и методы обвинения совершенно другие²⁶. Это само по себе подтверждает положение корпораций в обществе. Но то, что несоответствию между двумя видами преступлений уделяется так мало внимания, что исследование Сазерленда не стимулировало всестороннего исследования поднятых им проблем, и то, что граждане не озабочены по-настоящему сокращением указанного несоответствия, даже если периодически оно вызывает откровенные приступы раздражения, — все это, опять же, свидетельствует о систематическом ограничении волеизъявлений до такой степени, что определенные вопросы остаются без движения.

Дополнительная часть доказательства — длительная стабильность волеизъявления по фундаментальным основам политико-экономической организации общества в сравнении с заметной нестабильностью в последнее время общественного мнения по таким когда-то глубоко укоренившимся убеждениям людей, как поведение полов, брак, стиль одежды и общепринятые нормы вежливости в речевом общении. Показано, что в некоторых обстоятельствах люди могут ломать, даже резко, старые шаблоны мышления. Все-таки ни война, ни вооруженное противостояние между странами и народами, ни инфляция, ни безработица, ни угроза ядерного уничтожения не стали причиной появления более широкого диапазона волеизъявлений по важным проблемам политической и экономической организации общества^*.

Все же волеизъявление ни в коем случае не является полностью ограниченным. В системах, включающих четыре-пять политических партий, одна часто является коммунистической, как во Франции и Италии; еще одна может быть ультраправой или ультралевой. С другой стороны, в большинстве случаев линия активного политического противостояния между конкурирующими политическими партиями даже в такой ситуации по-прежнему будет проходить в пределах узкого диапазона вторичных проблем политики. Сама коммунистическая партия на практике зачастую будет поддерживать не какую-либо выдающуюся альтернативу решения важнейшей проблемы, а ту или иную политику в пределах узкого спектра второстепенных возможностей. Часто коммунистическим партиям приходится платить эту цену за допуск в мир парламентарной политики.

Некоторые сравнения

А теперь сравним деятельность по продвижению товаров на рынке и попытки корпораций и правительства манипулировать волеизъявлениями в полиархических системах. В области политики лидеры проводят пресс-конференции и ищут другие подготовленные аудитории, способные воспринять сообщения, которые лидеры собираются транслировать. СМИ наполнены их заявлениями, полемикой друг с другом, обещаниями. Их слова о том, что они хотят «продать», составляют предмет новостей. Иначе обстоит дело у официальных представителей корпораций, рекламирующих новый товар. То, что они должны говорить как продавцы, представляет очень кратковременный интерес для населения и обычно небольшой интерес для их собственных клиентов. За то, чтобы получить аудиторию, им приходится платить большие суммы денег, и даже в этом случае они могут лишь ненадолго удержать внимание потребителей такими лихорадочными мерами, как 30-секундные рекламные ролики.

Кроме того, люди воспринимают политических лидеров более серьезно, чем продавцов. В 1970 году, непосредственно перед тем, как президент Никсон отдал приказ о переводе наземных войск из Вьетнама в Камбоджу, по результатам одного из опросов избирателей, проведенного Службой опросов Харриса, сообщалось, что всего 7 процентов респондентов одобряют такой шаг. Стоило президенту действительно совершить этот шаг, как его поддержали уже 50 процентов респондентов⁸. Это обычное и широко распространенное явление: волеизъявление граждан меняется быстро и существенно в ответ на действия или обращения власти. Ничего подобного нет в сфере организации продаж и продвижения товаров на рынок. Имеющийся в наличии новый товар может почти немедленно создать новую клиентуру, но свое мнение о товаре покупатели не перенимают у руководства корпорацией подобно тому, как граждане перенимают свои политические мнения от политического руководства. Если завтра конгрессмен или член парламента объявит, что после долгих размышлений он решил одобрить эвтаназию, многие из его избирателей, которые доверяют его суждениям и ценят его совет, вслед за ним изменят и свое мнение. Если завтра глава Royal Dutch Shell объявит, что его компания разработала изумительный новый товар, единственное, что сделает большинство потенциальных покупателей, — примет это заявление к сведению, дав ему возможность конкурировать за свое сознание со многими другими противоречащими друг другу заявлениями и сведениями.

Легко упустить еще одну противоположность. Чрезвычайно редко бизнесмен настолько стремится продавать то, что, по его мнению, требуется общественности, что готов скорее разориться и потерять свой бизнес, чем продавать людям то, что они хотят. Только в политике есть место для такого лидера — апологета какой-либо идеологии или доктрины (или очень принципиального лидера), который готов скорее проиграть, чем изменить свое мнение. Голдуотер^*, как представляется, вступил в предвыборную борьбу не столько ради победы, сколько ради пропагандирования своих идей и убеждений. Он явно скорее бы привел свою партию к поражению, чем к «неправильной» победе. То же самое, очевидно, можно с полным основанием сказать о Линкольне, де Голле, Черчилле, Гитлере, Венделле Уилки^**, Роберте Тафте^***, Рональде Рейгане. Однако еще в 1960 году было подсчитано, что две трети американских кандидатов на сенаторские и губернаторские посты прибегали к использованию каких-либо форм маркетинговых исследований⁹. Возможно, это различие между политическими лидерами и бизнесменами постепенно исчезает.

Распространенная путаница

Хотя продвижение товара точно так же, как и манипуляция политическим волеизъявлением, мешает осуществлению общественного управления, создавая в нем определенную цикличность, они могут помешать ему еще раз — итого, следовательно, дважды, — причинив более серьезный ущерб народным массам. Многочисленные «послания» запутывают общественность и вводят ее в заблуждение. В результате люди не в состоянии понимать и защищать свои интересы, хоть и не всегда делают то, что хочет руководство.

Ведущим корпорациям успешно удается убеждать потребителей приобретать автомобили, пассажиры которых могут подвергнуться риску выхлопов угарного газа; пестициды, опасные для тех, кто их применяет; детские игрушки, окрашенные свинцовыми красками; косметику и другие лекарственные и косметические препараты, которые не дают обещанного изготовителями эффекта; пищевые продукты с опасными добавками; все виды товаров, покупаемых в кредит, со скрытыми или преднамеренно неправильно указанными кредитными начислениями; дорогостоящие полисы страхования жизни, не обеспечивающие обещанных клиентам сбережений; огнеопасные коврики и ткани; а также дома-новостройки, которые вскоре начинают требовать дорогостоящего ремонта.

Политическая агитация, не позволяющая сделать взвешенный выбор на основе имеющейся информации, присутствует повсюду и становится все более и более явной в американской политике. Президент Кеннеди пытался обмануть общественность по поводу операции в заливе Кочинос, а президент Джонсон — по поводу Тонкинского инцидента. Сегодня в Соединенных Штатах практически не верят никаким официальным опровержениям по поводу каких бы то ни было утверждений, наносящих ущерб репутации какого-либо правительственного чиновника. В глазах многих граждан доверие в области правительства и политики стало чем-то случайным.

Что хуже: обман потребителей или обман граждан? Что имеет большее значение? Трудно подсчитать точно те случаи, когда что-то скрывалось, что-то осталось неизвестным для граждан. Мы, однако, можем взять на заметку, что лидеры полиархических систем делают своей профессией привлечение внимания к неувязкам в политических высказываниях оппонентов, и порой они делают это весьма успешно. Кеннеди попал под огонь со своей версией операции в заливе Кочинос, и истинная история вышла наружу. За свою многократную ложь Никсон был вынужден уйти в отставку. В целом, однако, продвижение товара в условиях рыночной экономики следует правилу: избегать явных нападок и споров по поводу заявлений и обещаний конкурентов, наглядным примером чего является рынок фармацевтических препаратов. Тысячи обещаний и заявлений делаются в печати и в эфире из года в год, но это не вызывает никаких взаимных нападок или публичных споров между многочисленными производителями и поставщиками фармацевтической продукции.

И лидеры полиархических структур, и лидеры бизнеса пытаются ослабить борьбу идей, ограничивая сферы разоблачений и дебатов. В Великобритании традиция неофициальных договоренностей и более строгого, чем в Соединенных Штатах, правового контроля за «утечками» информации ограничивает критику правительства¹⁰. В Соединенных Штатах время от времени случаются вспышки нетерпимости по отношению к критике со стороны оппозиционеров и противников официальной политики. Министр юстиции США Алекс Митчелл Палмер после Первой мировой войны осуществлял преследование радикалов в судебном порядке. В 50-х годах XX века с подачи сенатора Джозефа Маккарти государственные служащие, профессора колледжей и писатели подвергались давлению и угрозам, некоторые потеряли работу. В 1960-х годах Мартин Лютер Кинг и другие лидеры движений за гражданские права подвергались нападкам и притеснениям со стороны правительственных чиновников. В 1973 году Управление по политике в области телекоммуникаций Белого дома угрожало теле- и радиовещательным компаниям¹¹. В 1960-х годах во Франции правительственная телекомпания неоднократно нарушала традиционные правила политического нейтралитета в узкопартийных отношениях, и начавшиеся по этому поводу протесты продолжались в 70-х годах¹².

Бизнесмены успешно превратили секреты торговли в объект права собственности. Суды сочли, что в некоторых случаях определенная информация не должна раскрываться даже в ходе правительственных расследований. Много лет Союз потребителей пытался заставить правительство США опубликовать результаты тестирования товаров, проведенного правительственными агентами по снабжению в ходе закупки товаров для правительственных нужд. То, что эти попытки так и окончились неудачей, показывает, до какой степени право бизнеса защищать свою рентабельность — то есть, опять же, привилегированное положение бизнеса — является приоритетным по отношению к праву потребителей получать информацию об имеющихся на рынке возможностях выбора. Бизнесмены также заставили прессу, иногда с помощью угрозы судебных исков, с особой осторожностью подходить к раскрытию названий конкретных корпораций в сюжетах, посвященных незаконным действиям корпораций и другим случаям сомнительного корпоративного поведения. В Соединенных Штатах, однако, точно установленные факты незаконной деятельности корпораций в настоящее время становятся темой все большего и большего числа публикаций.

Что важно уяснить о манипуляции рыночным спросом и политическим волеизъявлением? В начале этой главы мы отметили, что количественных данных для проведения сравнительного анализа недостаточно. Получается — но тут мнения могут различаться, — что борьба идей может быть более жесткой в рыночной экономике, чем в полиархической структуре. Это объясняется тем, что корпорации, которые состязаются за власть над умами потребителей, объединяются друг с другом для обработки умов граждан по важнейшим проблемам в области политики.

Сравнение полиархической системы и рыночной экономики труднее провести, если принять во внимание широко распространенную дезинформацию и последующую путаницу в умах граждан и потребителей, от которых они страдают даже в том случае, если процесс индоктринации не увенчался успехом. Как в полиархической системе, так и в рыночной экономике рядовой гражданин-потребитель часто — каждый день — подвергается воздействиям, целью которых является обман.

Некоторые простейшие предположения

Для начала отметим, что классы существуют во всех полиархических системах^*. Нам необходимо задержаться на этом предположении ровно настолько, насколько требуется, чтобы опровергнуть наивное американское утверждение о том, что классы существуют везде, кроме Соединенных Штатов. Существование классов в Соединенных Штатах абсолютно надежно подтверждено документально. Десятки исследователей обнаружили классовые различия у детей дошкольного и школьного возраста⁶. Кинси и его многочисленные преемники выявили классовые различия в поведении полов⁷. Социологи пришли к заключению, что не могут объяснить различия в электоральном поведении, политической активности или отношениях к различным политическим реалиям безотносительно принадлежности к социальному классу⁸. Классовые различия пронизывают все американское общество. Даже различные протестантские конфессии дифференцируются по классам. Многие американцы, тем не менее, остаются в неведении о всепроникающих классовых различиях в поведении, разговорной речи, мышлении. Ведь до сих пор эти различия никогда и никем явно не оспаривались, не было ничего похожего на то противодействие укоренившимся сексистским моделям поведения, речи, мышления, которое возникло в результате движения за эмансипацию женщин.

Наличие классов не отрицает существования других вариантов разделения общества или того, что последние могут быть более важны с той или иной точки зрения. Разделению по признакам пола, этнической принадлежности, отношениям «производитель — потребитель» и «космополитический — провинциальный» уделяется огромное внимание, не говоря уже о широко известных и признанных вариантах разделения по расовому, региональному, религиозному и национальному признакам ⁹.

Следующее предположение: один класс объединяет в себе большинство богатых людей, многих высокопоставленных политических деятелей (среди них многих высших чинов госучреждений и законодательных органов), многих президентов средних и крупных корпораций, некоторых высококвалифицированных специалистов и научных работников (в зависимости от величины их дохода, места работы или клиентуры), некоторых журналистов и других видных общественных деятелей, а также некоторых высокообразованных людей, не попадающих ни в одну из вышеперечисленных категорий.

Это люди, которых объединяет набор общих, присущих им всем разнообразных характерных особенностей: таких, опять же, как манера речи, высокий доход, обладание властью, а также единый для всей группы относительно сложный и изощренный фольклор. Этот фольклор в американском случае формируется на основе заимствований из таких негласно принятых всеми источников информации, как, среди прочих, нью-йоркская «The Times» и еженедельные журналы новостей. Основными чертами класса, как будет показано в последующих предположениях, являются высокий доход или обладание властью в правительстве, корпорации, ряде других организаций. Идеальный представитель класса будет обладать всеми основными чертами, свойственными группе, но группа, которую мы описываем, является объединением индивидуумов, каждый из которых обладает большим, чем у других членов общества, количеством характеристик или более высокой интенсивностью нескольких из этих характеристик. Всех других членов общества мы считаем, следовательно, членами другого класса.

То, что существует такой класс, большинство людей не станет оспаривать, хотя точный состав этот класса вызовет разногласия. Одним из свидетельств его существования является тот многократно подтвержденный социологами факт, что высшее корпоративное руководство, высшие слои бюрократии и большинство высокопоставленных государственных чиновников, занимающих выборные должности, связаны между собой как класс множеством способов. Литература по общественным наукам полна упоминаний о классовой однородности, охватывающей эти категории во всех полиархических системах, а также объяснений и доказательств этого: социально-экономическое происхождение, старые школьные связи, близость профессионального и социального обмена, клубы, внутриклассовые браки и тому подобное¹⁰.

Следующее предположение: только что описанный класс находится в обществе на положении привилегированного, и общество различными способами предоставляет ему многочисленные преимущества. Начнем с того, что этот класс богат и влиятелен. Но это только начало. Членство в этом классе обеспечивает большие и разнообразные преимущества.

Исследования документально подтвердили следующее явление: школьные учителя более охотно помогают учащимся, которые, по их представлению, принадлежат к средним или высшим классам общества, чем учащимся из низших слоев; школьные ресурсы более щедро выделяются для представителей высших классов; считается, что детям из высших классов в школах нужны особая педагогическая поддержка или специально разработанные учебные планы¹¹. Те же исследования и ряд других показывают, что родительское отношение и обращение с детьми поощряет бóльшую независимость, воображение, уверенность в себе и изобретательность у детей, относящихся к среднему или высшему классам общества^*. Множество только что процитированных работ по обучению в школе и воспитанию детей показывают, что привычка повиновения властям и почтительного отношения к людям в большей степени привита детям из менее привилегированных классов. Судебная система при производстве арестов, задержаний и назначении наказаний более жестко относится к представителям низшего класса, чем к представителям средних или высших классов. Данные исследования, которые приведены Сазерлендом и на которые мы уже ссылались, говорят о том, что отношение к президентам и высшему менеджменту корпораций в Соединенных Штатах очень бережное и деликатное¹². История самого языка отражает полноту распространения в обществе установленных различий в уважении, престиже и почитании, соотносимых с членами различных классов. Многие из слов, до сих пор употребляемых в обществе и в целом характеризующих хороших и плохих людей, происходят из различий в социально-экономическом статусе: «благородный» как обозначение качества человека происходит от того же слова, которое когда-то обозначало высший класс общества; «сброд» — производное значение слова, ранее обозначавшего представителей самых низших слоев общества — крестьян-холопов; «средний» — от употреблявшегося ранее значения «посредственный, низкого происхождения» (в противоположность высшему классу)^** и так далее.

Те, кому фактически даны неординарные возможности власти или богатство, получают также и все преимущества пользования ими, что помогает приобретать все больше и власти, и богатства. Таким образом, члены этого привилегированного класса действительно широко и изобретательно, в большом и в малом, в нематериальном и материальном получают преимущества; эти преимущества им предоставляют другие члены их собственного класса, члены других классов и в целом все правила, законы и процедуры, действующие в обществе.

Теперь посмотрим каково различие между принадлежностью к определенному социальному классу и видимостью такой принадлежности. Это различие все больше исчезает, если исходить из тех определений, которые часто даются понятию «класс», но мы можем использовать его, чтобы разобраться в различных аспектах такого явления, как класс. Если класс объединяет какая-либо общая культура или субкультура, из этого следует, что существует некоторое хотя бы смутное и неярко выраженное чувство принадлежности к этому общему. Люди, входящие в класс могут лично никогда не пользоваться концепцией класса, но у них будет некое чувство, что «он один из нас» или «наш человек». Им и в действительности может быть комфортнее с этим человеком, и тогда они будут более искренними и восприимчивыми по отношению к нему, чем к членам других классов. Однако члены любого класса могут делать ошибочные заключения о принадлежности людей к их собственному классу или к другим классам. Стиль одежды и манера говорить, например, могут заставить их и членов других классов относиться к постороннему человеку так, как будто он обладает также и прочими чертами, являющимися атрибутами привилегированного класса.

Наше следующее базовое предположение, следовательно, таково: выгодно считаться членом привилегированного класса и таким образом приобщаться к предоставляемым классу преимуществам, поэтому в обществе существуют мощные стимулы соответствовать видимым атрибутам данного класса. Среди этих атрибутов — политико-экономические убеждения, отношения, волеизъявления, свойственные данному классу и, в частности, членам данного класса, имеющим наибольшие привилегии. Это вера в частное предпринимательство, в автономность корпораций, в возможность обогащения и процветания^*.

Те, кто желает приобрести статус принадлежности к привилегированному классу, подвергаются давлению класса в самых различных формах, направленному на подчинение кандидатов мнениям и представлениям, принятым для членов данного класса. В наиболее явных формах это проявляется, когда речь идет о роде трудовой деятельности или о профессиональной карьере. Во многих правительствах и корпорациях в полиархических странах с рыночной экономикой кандидаты на важные должности проходят утверждение только после проверки службами безопасности, причем в ходе этих проверок кандидаты должны подтвердить, по меньшей мере, свою лояльность основным политико-экономическим институтам данного общества. Часто службы безопасности на этом не останавливаются и могут дисквалифицировать кандидатов, если выяснится, что те придерживаются «диссидентских» взглядов. В корпоративных и правительственных организациях путь к богатству, власти и влиянию в обществе, так же как и к другим классовым благам, будет легче для того, кто принимает мнения привилегированного общества, не вспоминая о своем законном праве и свободе думать и говорить что нравится. Диссидент, зубоскал, скептик, радикал часто обнаруживает, что путь этот труден или непроходим^*.

Заключительное предположение

Результатом — нашим заключительным предположением — является то, что лидеры правительственных и корпоративных структур, роль которых в ограничении волеизъявлений мы все это время исследуем, создают для себя множество союзников в своем собственном классе и за его границами. Эти союзники — люди, занимающие менее высокие посты и решающие менее важные задачи в корпорациях и правительстве, администраторы и преподаватели в университетах, руководители СМИ, молодые люди, стремящиеся к успеху, а также родители с честолюбивыми амбициями относительно своих детей. Объединенными усилиями все они распространяют убеждения, мнения и волеизъявления руководства корпоративных и правительственных структур.

Начиная с самого раннего возраста ребенка его родители, школьная администрация, преподаватели, авторы и составители учебников, а также СМИ совместными усилиями делают попытку, частично в силу традиций, частично осознанно, ограничить политический кругозор и оказать влияние на формирование мнений ребенка¹³. Или возьмем другой пример: ведущие, наиболее авторитетные члены какого-либо академического коллектива или отдельно взятого факультета университета разделяют убеждения привилегированного класса. Стимулы, воздействующие в этом случае на других, особенно более молодых членов данной группы, будут непосредственными и высокоэффективными, и не потому, что далекие от них правительственные или корпоративные лидеры могут предоставить им блага и привилегии или отказать в этом, а потому, что их непосредственные коллеги будут препятствовать продвижению по службе «несерьезного» молодого исследователя^**.

Таким образом, такие учреждения, как газеты, теле- и радиовещательные комплексы, научно-исследовательские институты, научно-популярные журналы, фонды и университеты часто становятся союзниками привилегированного класса. Для этого у них есть мощный стимул — им даже больше, чем честолюбивым молодым людям, необходимы те средства, которые люди состоятельные, имеющие власть и влияние, могут им предоставить. Многим из этих учреждений нужны откровенные пожертвования, чтобы выжить. Другим нужны доходы от рекламы. Возможно, приводимое ниже заявление одного из последних президентов Гарвардского университета нетипично для институциональной адаптации к политическим мнениям привилегированного класса. В случае с таким выдающимся, знаменитым университетом кто-то, наверное, предпочел бы не принимать в расчет это заявление — как явное отклонение. И все-таки президент этого университета действительно сказал в защиту некоторых членов своего профессорско-преподавательского состава следующее: «Может ли кто-либо всерьез обвинить этих людей и остальных сотрудников факультета в том, что они ниспровергают американский образ жизни? И может ли кто-либо всерьез обвинять в этом университет в целом, принимая во внимание программу этого университета по истории, теории государства, государственному управлению, общественным отношениям, а также его обширную программу мероприятий в сфере бизнеса, которая практически полностью нацелена на то, чтобы система частного предпринимательства продолжала функционировать эффективно и прибыльно в весьма непростом мире»¹⁴.

Таким образом, явление социального класса усиливает тенденции к цикличности в общественном управлении. Могут высказываться и противоположные мнения, но перевес голосов явно велик. Это заключение является важным, даже если, как мы увидим позже, эффект классового воздействия на цикличность управления уменьшается.

Дополнительным доказательством в пользу только что сделанного заключения — и важным пунктом самим по себе — является то, что во всех полиархических системах, по которым проводились исследования, отмечен абсолютный численный перевес членов привилегированного класса среди ведущих деятелей полиархической политики. Граждане из низших классов участвуют в политике меньше и менее эффективно¹⁵. Различие в степени участия настолько велико, что руководство различных групп, объединенных общими интересами, — фермеров, ветеранов, женских организаций и в некоторой степени профсоюзов, — с таким же огромным перевесом находится в руках людей, принадлежащих к привилегированному классу. Таким образом, те самые группы, которые должны были бы противиться классовому влиянию в рамках системы, сами становятся объектом классового воздействия¹⁶.

Повторимся, различные страны в чем-то отличаются друг от друга. И непропорционально большая доля участия привилегированного класса в руководстве многих стран, вероятно, уменьшается. Если, например, в преподавательском составе американских и британских университетов марксистов и представителей других диссидентских течений очень немного, в некоторых других полиархических странах, в том числе во Франции, ФРГ, Италии и Японии, в сфере общественных и гуманитарных наук их достаточно много¹⁷. В мире американской журналистики — некоторые данные о тиражах были приведены в одной из предыдущих глав — у диссидентских взглядов и теорий мало шансов заявить о себе в печати. Но социалистические или коммунистические журналы выходят большими тиражами за границей. Даже в Соединенных Штатах такие выдержанные журналы, как «The New Yorker», время от времени публикуют довольно основательную критику политико-экономического строя. А в настоящее время по всей территории Соединенных Штатов все шире распространяется множество разнообразных мелких радикальных газет и журналов. Тем не менее основные крупнейшие американские газеты и множество журналистов-комментаторов остаются верны основам системы свободного предпринимательства. И государственные школы остаются главным источником традиционной индоктринации — практически монолитной в Соединенных Штатах, едва ли существенно менее целостной в Великобритании, но более дисперсной на европейском континенте¹⁸.

Другие аспекты классового воздействия

Результаты классового воздействия на цикличность общественного контроля являются лишь подмножеством результатов классовых воздействий на политико-экономическую организацию общества. Результаты классового воздействия варьируются в широком диапазоне и до сих пор полностью не изучены и не объяснены. В истории трудовых отношений Америки, например, классовые союзники — бизнесмены, главы правительств штатов и местных органов власти, судьи, духовенство, пресса — в различные исторические моменты часто выступали единым фронтом, санкционируя насилие и другие репрессии против активистов профсоюзного движения. Еще одним результатом, который можно считать последствием классового воздействия, является неведение американцев о существовании самого этого аспекта в американской истории.

К другим аспектам классового воздействия относится и тот, который мы будем рассматривать в одной из последующих глав, а именно: вероятность того, что полиархии могут сохраняться только при условии сдерживания конфликта в результате проводимой классовой обработки умов. Это предположение возможно благодаря существованию ряда свидетельств того, что классовое воздействие в полиархических системах уменьшается. Если полиархия — и перспективы демократии — подвергаются разрушительному классовому воздействию, тем не менее, возможно, ограниченная — реально существующая — полиархия без него не смогла бы сохраниться.

Одно последнее замечание, которым мы закончим исследование вопроса об общественном управлении и регулировании и о частном предпринимательстве, которое мы вели на протяжении шести глав. Это замечание снова возвращает нас к различию между важнейшими и второстепенными проблемами и между всеобщим большинством и вторичным большинством. Всеобщее большинство обычно превалирует в решении важнейших проблем общества. Что же касается вторичного большинства, то оно может формироваться или не формироваться для решения второстепенных проблем или же может оказаться неспособным эффективно контролировать правительственных чиновников.

Корпорации и привилегированный класс, как мы говорили, осуществляют индоктринацию населения по ключевым для общества вопросам — основам политико-экономического строя. В области второстепенных проблем индоктринация характеризуется гораздо меньшей цикличностью. По второстепенным проблемам корпорации стоят на различных позициях и конфликтуют друг с другом точно так же, как и члены привилегированного класса. Даже если определенный класс проявляет солидарность, между собой члены класса будут спорить по вопросам политики в сфере образования, налоговой реформы, внешней политики, рационального использования энергетических ресурсов и, например, космических исследований. Но механизмы общественного управления, которые мы анализировали в предыдущих главах, демонстрируют — и это надо запомнить — гораздо большую действенность общественного контроля в руках всеобщего большинства, чем со стороны большинства, сформированного для решения вторичных вопросов. Над таким «вторичным большинством» часто господствует какое-либо меньшинство или коалиция меньшинств. Или же существование и требования вторичного большинства просто-напросто игнорируются властями, которые зачастую не знают, чего именно по второстепенным проблемам хочет всеобщее большинство. Поэтому теперь мы видим, что цикличность посредством корпоративной и классовой индоктринации препятствует развитию того, что в противном случае могло бы быть самой действенной формой контроля со стороны большинства в полиархии, которая только возможна для всеобщего большинства. На формирование большинства по вторичным вопросам цикличность оказывает относительно меньшее воздействие. Но вторичное большинство в любом случае не достигает высокой степени эффективности в управлении.

Это далеко не счастливый конец длинной истории. Полиархическая система, очевидно, представляет собой не более чем чрезвычайно грубую аппроксимацию любых идеализированных моделей либеральной демократии или любого другого вида демократии.

Политическая партия в коммунистических системах

Место в обществе, которое коммунисты отводят партии, поистине удивительно. В СССР устав партии называет Коммунистическую партию «руководящей и направляющей силой советского общества». В одном из документов Коммунистической партии Китая записано: «Каждый член партии обязан... проводить обсуждения с массами, выслушивать мнения масс, посвящать себя заботам о бедах и страданиях масс»³. Когда первый советский космонавт передавал сообщение из космоса, он поблагодарил за это достижение партию, а не правительство своей страны.

В коммунистических и ряде других систем партия — не партии, а одна-единственная партия — возникла как выдающийся общественный институт нового типа, замечательный продукт XX века. В определенном смысле она управляет страной, управляет правительством. Иногда она выглядит двойником правительства. Почему же такая центральная организация не является частью самого правительства? Почему она существует совершенно отдельно? Каковы ее функции?

История не дает ясного ответа на вопрос, является ли партия действительно необходимой организацией. В Советском Союзе партия «атрофировалась» в период с 1917-го по 1919 год. В качестве возможного варианта было предложено распустить партию, возможно, впрочем, исключительно по причине утопических настроений времени⁴. И все-таки позже, при Сталине, партия опять пережила упадок, после того как он распространил свой вес и авторитет как в партии, так и в правительстве, добиваясь положения, дающего неуязвимое могущество и уже не зависящего в значительной степени от партии. После «культурной революции» в Китае Армия народного освобождения на какое-то время приняла на себя большинство партийных функций. В первые годы после прихода к власти Кастро его «партизаны» практически не оставили места для партии; и до сих пор, вероятно, партия имеет относительно небольшое влияние на Кубе⁵.

Во время партийного упадка Сталин не мог обходиться без того, что мы называем «поддерживающей организацией». Вместо партии он использовал секретную полицию — спецслужбы. Он также создал «аппарат» — корпус правительственных и партийных чиновников, которые предоставили ему особые полномочия⁶. Чтобы использовать всю имеющуюся силу и власть — даже на пике своего могущества, — Сталину нужны были специальные поддерживающие организации.

Более того, если по любой из указанных ранее причин авторитарное руководство — фашистское либо коммунистическое — желает заставить граждан добровольно передать ей полномочия власти, то поддерживающая организация без урона своему исключительному и привилегированному статусу должна быть очень большой — достаточно большой для того, чтобы охватывать миллионы граждан. Она уже не может быть какой-то кликой или правительственной фракцией, достаточной для охвата лишь небольшой части населения. Она должна иметь в своем распоряжении множество специальных технологий и навыков, чтобы обеспечить воздействие на население самыми различными способами. Свою задачу должна выполнять и армия, но только отказавшись от изначальной нацеленности на выработку военных навыков — чего руководство не склонно допускать. Следовательно, необходимая поддерживающая организация становится тем, что мы признаем политической партией: оказывающей поддержку организацией, достаточно крупной и всесторонне развитой для того, чтобы добиться поддержки гражданами высшего руководства и в дальнейшем такую поддержку неизменно обеспечивать. Хотя исторически такая организация и не является абсолютно необходимой, практически она такова — в высшей степени полезна для руководства и, однажды организованная, может использоваться множеством способов.

Для выполнения более конкретных задач поддерживающие организации в современных и самых молодых авторитарных режимах были превращены в крупные многопрофильные организации, называемые партиями. Это самый выдающийся антидемократический (не недемократический, а антидемократический) институт коммунистической системы. В XX веке демократические волнения и движения возникают повсеместно. Авторитарное руководство должно противопоставить им массовые кампании. Для этих целей политической клики старого образца будет недостаточно, равно как и другой традиционной вспомогательной организации. В этом отношении коммунистические режимы — двоюродные братья фашизма. Обоим требуется более крупная, высококвалифицированная поддерживающая организация для проведения идеологической кампании против демократии среди тех, кто подвергается индоктринации и в ком формируется такая «потребность» — выступать против демократии. Такова великая миссия партии.

Почему сама система государственной власти не может взять на себя выполнение данных функций? Потому что руководство хочет, чтобы поддерживающие работники были ограничены особой властью и связаны прочными узами преданности делу. Напомним: чтобы добиться этого в любой поддерживающей организации, руководству придется предоставить членам этой организации особые выгоды и преимущества. Так, коммунистическое руководство предлагает престиж особого положения члена партии, возможности для карьерного роста на влиятельных постах как в партии, так и в правительстве, и множество других привилегий большой, но все-таки избранной группе. А группа использует эти выгоды и преимущества, превращая их в программы идеологического воздействия, которыми еще крепче связывает себя с верховной властью и одновременно руководствуется в партийной работе при разработке сообщений и требований, которые она должна донести до правительственных чиновников и граждан.

Бюрократическая революция

Формула управления массивной бюрократической машиной правительства в коммунистической системе заключается в том, чтобы передать это управление в руки партии: следить, внушать необходимые идеи, стимулировать и осуществлять управление бюрократическим аппаратом другими специальными способами. Но партия сама является бюрократической структурой, причем более дисциплинированной и организованной, чем правительство. Действительно, коммунистические системы довели обе бюрократии до крайности, оставив далеко позади бюрократии любых рыночных систем. В величайшей из всех революций — бюрократизации жизни — захлебнулись большевистская революция и другие коммунистические революции; бюрократизация придает коммунизму сильный привкус старых политических режимов. Великое стремление к новому обществу вылилось в старейшую из самых жестких форм. Не вполне осознавая, что говорит, Ленин радостно предчувствовал будущее, которого ему следовало бы опасаться: «Все общество будет одной конторой и одной фабрикой [с равенством труда и равенством оплаты]» ²³.

Коммунистические системы в значительной мере разрушили тысячи малых предприятий, которые когда-то обеспечивали их владельцам и небольшому количеству занятых в них работников возможность играть действенную роль в мире реального производства, не связанном с бюрократией, как это и принято до сих пор в некоммунистических системах. Еще большим преобразованием стало превращение семейного фермерства в организованные бюрократические структуры — государственные фермы и коллективные хозяйства. Мао, по-видимому, хотел сделать бюрократически организованную ферму или промышленное предприятие самым главным институтом в жизни отдельной личности, привязав ее быт, обучение и досуг к этому ключевому бюрократическому механизму. Китай далеко продвинулся в осуществлении этих планов²⁴. Все коммунистические системы бюрократизировали быт, занятия спортом и другие виды отдыха, а также деятельность различных ассоциаций и политических организаций. Даже юное поколение собрали в бюрократизированные молодежные организации.

Квинтэссенцией бюрократии является военная организация. Не единожды обозреватели отмечали военизированный характер китайской коммуны, особенно периода «большого скачка»²⁵. На Кубе необыкновенно большая армия постоянно используется в качестве рабочей силы, привнося непосредственно в экономику военную организацию и дисциплину. А военная организация неоднократно применялась с целью эксплуатации — при помощи моральных призывов в сочетании с принуждением в различных соотношениях — «добровольцев» для выполнения в выходные дни, по праздникам и во время отпусков, в сверхурочные часы различных задач (если другие способы стимулирования рабочей силы оказывались или недостаточно эффективными, или слишком дорогими)²⁶. Что касается таких форм, бюрократизация повседневной жизни продвигается намного сильнее в Китае и на Кубе по сравнению с коммунистическими странами Европы.

Трансцендентность бюрократии в коммунистических системах является аспектом небывалой зависимости этих систем от формальной организации и власти. Различие между организацией общества, основанной на «естественных» или на «стихийных» структурах (таких, как группы, связанные друг с другом отношениями родства, общим моральным кодексом, бартерными или простыми рыночными взаимоотношениями), с одной стороны, и на созданных сознательно, с особыми целями структурах (таких, как армии, бюрократии, корпорации), с другой стороны, всегда занимало общественную мысль. Впервые сформулированное древними греками и получившее развитие у Гоббса, а затем — у Фердинанда Тенниса в его работе 1887 года «Общность и общество»^*, это различие отделяет коммунистов от тех обществ, которые можно назвать менее организованными. Коммунизм делает разносторонние попытки заменить «общество» «организацией». Хотя «общество» никогда не уничтожается полностью и, даже исчезнув, часто развивается вновь, сама попытка уничтожить его является крупнейшим историческим достижением²⁷. По мнению ряда обозревателей, эта попытка носит не более просветительский, прогрессивный или освободительный характер, чем общество, описанное Оруэллом в его романе «1984», но будет справедливым признать, что другие рассматривают ее как потенциальную победу человеческого разума над слепой традицией.

Эффективность анализа в организации общества

Позвольте нам определить главные элементы двух противоположных друг другу совокупностей концепций и представлений о силе и действенности интеллекта, мысли или анализа в отношении задач социальной организации — модели-1 и модели-2.

Социальное взаимодействие в модели-2 как альтернатива анализу

Если методом анализа нельзя найти правильные решения, как тогда разрабатывать институты и политические стратегии? Иногда наугад, опытным путем, с применением эмпирических правил или другими подобными способами. Однако более значимый ответ таков: с помощью социальных процессов или взаимодействий, которые заменяют умозрительный анализ^*.

Допустим, маленькое сообщество, состоящее из трех человек, хочет решить, в какой ресторан пойти пообедать. По модели-1 они бы исследовали вопрос исходя из того, что существует одно правильное решение, которое можно найти, проведя анализ. По модели-2 они бы поискали какой-либо процесс или взаимодействие, которое бы сделало анализ ненужным. Вероятно, они бы проголосовали или договорились применить какое-либо правило выбора, например такое: пойти в первый ресторан, который им встретится, когда все трое отправятся на прогулку. Кроме того, они могли бы найти решение в ходе переговоров, дав возможность каждому привести свои доводы или иным способом оказать воздействие на остальных.

Теперь допустим, что большое сообщество хочет решить, как распределять свои ресурсы. По модели-1 элита этого общества изучила бы данный вопрос в попытке найти правильные решения. Экономическое планирование в разнообразных коммунистических системах — наглядный тому пример. По модели-2 это общество создаст процесс взаимодействия, который сделает ненужным диагностическое исследование — наглядным примером являются процессы рыночной экономики. Или допустим, что общество хочет решить, стимулировать или ограничивать дальнейшую разработку ядерного топлива для развития электроэнергетики. По типу модели-1 элита может провести исследования по данному вопросу, чтобы найти правильный ответ. По типу модели-2 общество может разрешить вопрос с помощью какого-либо интерактивного процесса, в котором люди изъявят свою волю и выразят свои мнения, хорошо или плохо обдуманные, как это сделали жители штата Калифорния во время референдума 1976 года. Предположим, группа чиновников хочет регулировать рост заработной платы с целью предотвращения инфляции. По правилам модели-1 они могут исследовать вопрос и попытаться найти правильное решение. По правилам модели-2 они могут учредить трехстороннюю комиссию, в которую войдут представители рабочих, директоров и общественности, и дать этой комиссии разрешить вопрос в ходе переговоров — как неоднократно делали Соединенные Штаты, чтобы справиться с инфляцией в военное время. При решении всех этих проблем альтернативами являются анализ и практическая «выработка» решения.

Решение проблем правительством является политическим, а не аналитическим, и определяется в процессе борьбы за власть между противостоящими заинтересованными сторонами, а не путем беспристрастного изучения предмета, настолько, насколько взаимодействия в правительстве заменяют собой анализ проблемы; так же, впрочем, как и в модели-1, здесь время от времени возможны действия, которые большинство людей назовут совершенно нерациональными^*.

Опираясь на анализ вместо взаимодействий, модель-1 имеет простую политическую систему. Она представляет собой немногим больше обычной правительственной организации — в терминах марксистской доктрины это «управление вещами». В каком-то смысле в модели-1 нет никакой политики. Марксистская теория подчеркивает это в своей доктрине отмирания государства²¹.

Теперь объединим политические стратегии решения задач, системы рыночных отношений и все другие заменители аналитического метода решения в одном термине — «взаимодействия». Затем мы можем исследовать определенные их аспекты, что позволит оценить потенциал методов, представляющих альтернативу анализу, в области решения задач.

Взаимодействия являются заменой анализу в том смысле, что они образуют процесс, который позволяет выработать решение в таких обстоятельствах, когда по какой-то причине оно не выработано или не может быть выработано исключительно средствами анализа. Все основополагающие политико-экономические институты полиархических структур с рыночной экономикой являются взаимодействиями, заменяющими собой применение анализа в качестве исключительного метода выработки решений: таковы частная собственность, конституционное правление, полиархия, рыночная экономика, а также более частные процессы взаимодействия — такие, как трехсторонние комиссии, комитеты, законодательные органы, суды, — и более масштабные процессы — такие, как группы интересов, политические структуры и стратегии партий. Если, с одной точки зрения, все они являются механизмами общественного управления, то с точки зрения получения дополнительной выгоды они все выполняют также функции вычислительных механизмов для данного общества. Они представляют собой процессы и процедуры, с помощью которых принимаются решения без проведения диагностических исследований в поисках правильных решений, как в модели-1.

Очевидно, социальные взаимодействия можно найти во всех современных обществах. Но в модели-1 взаимодействия предназначены только для обеспечения выполнения решений элиты. Они не являются процессами решения проблем, которые могли бы заменить собой анализ. Например, принимаемые в результате обсуждения коллективные договоры между руководством предприятия и работниками в СССР являются «официальными декларациями о том, как две стороны будут объединять свои силы для достижения целей, поставленных перед ними обоими вышестоящими органами»²². В модели-1 взаимодействия, направленные на решение задач, подавляются как возможный источник дезорганизации и беспорядков.

Как мы увидим в одной из следующих глав, коммунистический антагонизм по отношению к рыночным взаимодействиям, даже при суверенитете самих планирующих структур, в большой степени возникает из-за опасений по поводу того, что взаимодействия между директорами предприятий под предлогом выполнения пожеланий планировщика постепенно превратятся во взаимодействия по решению политических задач. Коммунистические общества в целом демонстрируют обеспокоенность тем, что взаимодействия, которых, конечно же, много во всех системах, возьмут на себя какие-либо еще функции, кроме простого выполнения поставленных задач.

В рамках модели-2 не предполагается, что результатом взаимодействий станет выработка идеальных, совершенных решений поставленных задач. Предполагается только, что решения, выработанные в результате взаимодействий, будут лучше и значимей, чем попытки решений, предпринятых исключительно интеллектуальными силами общества. На деле любое из решений может оказаться бедствием. Глядя на «решение» проблемы того, каким должно быть распределение доходов в США (это распределение является продуктом рыночных взаимодействий, а также взаимодействий в рамках правительственных структур, но не специально разработанной интеллектуальной схемой), сторонникам модели-2 пришлось бы признать, что с точки зрения многих «проблема» так и осталась неразрешенной. Хотя, возможно, они бы поверили в то, что проблема «решена» — пусть плохо, но все-таки лучше, чем если бы ее «решали» посредством фронтальной интеллектуальной атаки, что, по их мнению, было бы некомпетентно^*.

Высоко ценимые механизмы

Если общество в решении проблем в большой степени зависит от социальных взаимодействий, а не от интеллектуальных возможностей, оно будет высоко ценить — как конечный результат — определенные ключевые модели взаимодействий. Например, то, что решение принимается по принципу большинства, будет более важным, чем то, что оно оправдано в любом другом отношении. Справедливый и беспристрастный суд будет цениться более высоко, чем правильное установление виновности или невиновности. Хорошим оправданием для плохой политики послужит то, что она является результатом процесса, в котором каждый из участников смог высказаться.

Многие взаимодействия рассматриваются, в частности, как средство предохранения людей, которым свойственно ошибаться, от их же собственных ошибок в создании организаций и разработке политики. Гражданские свободы, например, ценятся в большей степени не за то, что позволяют человеку разрабатывать более совершенные институты и политику, а за то, что дают возможность не соглашаться с чужим мнением, иметь и выражать сомнения, критиковать. Еще один высоко ценимый механизм — система сдержек и противовесов, которая не позволяет ни одной из ветвей власти — законодательной, исполнительной и судебной — действовать до тех пор, пока другие не санкционируют это действие.

В традиционной либерально-демократической теории акцент на механизмы, подобные этим, отражает заботу о свободе личности и общественном контроле. Не входя в противоречие с традиционным мнением, мы со своей точки зрения добавим, что акцент на процедуры в модели-2 также отражает стремление сохранять взаимодействия, направленные на решение задач, как альтернативу процедуре анализа. В отличие от этого в модели-1 ни один из этих механизмов не нужен — и действительно, в коммунистических обществах они в значительной степени отсутствуют.

Эпифеноменальные «решения»^*

Через процессы взаимодействия модели-2 общество обычно имеет дело с проблемами, не включенными в «повестку дня» ни одного из участников какого-либо взаимодействия. Некоторые из этих проблем не осознаются должным образом. Сравним, например, процесс голосования и процесс покупки как процессы взаимодействия. Голосование ставит выбор какого-либо должностного лица в «повестку дня» каждого избирателя. Избиратель осознает проблему и обдуманно ее решает. Процесс покупки отдает распределение ресурсов в руки каждого покупателя. Но последний может и не знать об этом. Ему необязательно знать, что совершаемые им покупки влияют на распределение ресурсов, и, конечно, он совершенно не должен чувствовать себя обязанным всесторонне обдумывать распределение ресурсов перед тем, как решить, что же покупать. Его участие в социальном взаимодействии, целью которого является решение задачи распределения ресурсов, оказывается побочным продуктом или эпифеноменом его собственного процесса решения личных задач.

Точно так же проект городской застройки может сложиться как побочный продукт — то есть как эпифеномен — индивидуальных решений жителей по использованию своих земельных участков. В модели-2 многие люди будут иногда уходить от предложений решить определенные проблемы посредством преднамеренного или интеллектуально управляемого выбора. Они предпочтут побочное решение. Примером является распределение новорожденных по полу. Некоторые люди хотят, чтобы «решение» в данном вопросе возникало исключительно эпифеноменально. Они также, вероятно, постараются уклониться от непосредственного анализа политики по проблеме эвтаназии, предпочитая, чтобы решение о смерти неизлечимо больных всякий раз являлось побочным (эпифеноменальным) результатом обычных медицинских процедур. Другой пример: в модели-1 нужно быть готовым пережить тяготы и неудобства социальных перемен, кроме того, их нужно оценить и распределить. В модели-2 деликатный вопрос о том, кто должен оплачивать издержки социальных перемен, зачастую решается эпифеноменально, посредством всех взаимодействий, происходящих в рамках рыночной системы, которые, как мы видели, позволяют сторонникам перемен перенести издержки изменений на других — на рабочих, чьи трудовые навыки и специализация теряют актуальность, или на город, где закрывается устаревший завод.

В обеих моделях общества эпифеномены существуют. Разница состоит в том, что в модели-1 они считаются или причинами проблем и неполадок, или нейтральными по отношению к процессу решения проблем явлениями, но в модели-2 они часто рассматриваются как решения этих самых проблем.

Взаимное приспособление и плюрализм

Во многих аспектах разнообразие взаимного приспособления — особенно та крайняя степень разнообразия, до которой доходят под предлогом плюрализма, — бросается в глаза в обществах, относящихся к модели-2. Рассуждая логически, замена анализа социальными взаимодействиями еще не означает плюрализма. Если бы, например, все государственные решения принимались путем проведения переговоров или голосования среди полудюжины олигархов, мы бы не назвали такую систему плюралистичной. Но так как в действительности основным и важнейшим инструментом для замены анализа системой взаимодействий является рынок, системы модели-2 уже только в этом отношении в определенной степени плюралистичны. Процесс принятия решений децентрализован и передан тысячам корпоративных лидеров и других ведущих представителей бизнеса. Кроме того, плюралистичен процесс принятия решений правительством.

Эти меры дают возможность широкому ряду участников процессов взаимодействий заниматься осуществлением своих личных или групповых целей, а не единственной всеобъемлющей цели национального масштаба или нескольких таких целей. Они не принуждают к пренебрежению более всеобъемлющими коллективными целями, но допускают его. Это вполне принято в рамках либерально-демократических устремлений и в практике полиархических систем, но является ярким противоречием с практикой централизованного утверждения коллективных целей для всех участников в рамках модели-1. «Как дирижер оркестра следит за тем, чтобы все инструменты звучали гармонично и соразмерно, точно так же и партия в социальной и политической жизни направляет усилия всех людей на достижение одной-единственной цели»²⁷. Это сказал Хрущев. По выражению Мао, коммунисты «должны усвоить принцип подчинения потребностей части потребностям общего целого»²⁸.

Плюрализм в модели-2 предполагает и культурное разнообразие, неприемлемое в рамках модели-1, в которой какая-либо из элит формулирует и отвечает на общие нужды и потребности всех людей, считая их всех похожими друг на друга. Модель-1 признает различия между личностями по возрасту, полу, умственному развитию, силе и ряду специальных навыков. Помимо этого, однако, считается, что расовые, религиозные, этнические и другие индивидуальные различия между людьми — всего лишь случайные культурно-личностные вариации из прошлого, в котором общества различались между собой очень сильно, потому что они не были интеллектуально управляемыми. Говоря на «коммунистическом» языке, люди неразличимы как «массы». Институты и политика приспосабливаются к тому, что является всеобщим для всего человечества. Групповые и индивидуальные различия имеют тенденцию к исчезновению. Появляется «новый человек», как утверждали в отношении своих собственных обществ Куба, Советский Союз и Китай²⁹.

В модели-2 групповое и индивидуальное разнообразие оценивается положительно. Либеральная теория особенно подчеркивает этот аспект. В модели-2 в явном виде признается, что различия между отдельными личностями и группами важны для существующего строя. Люди связаны друг с другом «органической солидарностью» Дюркгейма, различиями, которые делают их зависимыми друг от друга³⁰. Общество одинаковых людей невозможно себе представить. Если бы все французы были похожи друг на друга, все бы они хотели жить в Париже — или ни один этого бы не хотел. В модели-2 различия в предпочтениях дают людям возможность не мешать друг другу добиваться своего и поступать по-своему, а также делают возможным разделение труда.

Анализ в процессах взаимодействия

Ценность анализа и инициативы

Парадоксально, но в рамках модели-2 мысль, интеллект или анализ ценится выше, чем в модели-1. Она признает, что анализ сложен, дефицитен и проводится на недостаточно высоком профессиональном уровне. Это подрывает веру в то, что человек способен решать социальные проблемы, пользуясь своим интеллектом для разработки политических решений и создания общественных институтов, но и заставляет людей высоко ценить те возможности для проведения анализа, которыми располагает общество, — подобно человеку в пустыне, который высоко ценит тень любого дерева, которое ему удается найти. Поэтому в модели-2 исследования, мышление и наука высоко ценятся. Также поощряются инициативы в области решения задач. Стимулы к решению задач широко рассредоточены на различных уровнях: участие во взаимодействиях открыто во всех возможных аспектах. Сторонники модели-2 посчитают невозможным пытаться постичь будущее настолько, чтобы планировать его. Они будут, соответственно, поощрять расставленные широким фронтом «боевые порядки» заниматься решением наиболее неотложных проблем, проявляя изобретательность в работе с тем, что поддается охвату.

Не сомневаясь в соразмерности и адекватности интеллекта и теории, модель-1 не обеспечивает одинаковой защиты научных исследований, практических исследований, общественного обсуждения и широкой инициативы.

Надо помнить, что и модель-1, и модель-2 являются моделями гуманистического общества. Рискуя повториться, отметим: важно полностью признать, что концепция коммунистических систем как аппроксимации идеала гуманистического общества включает в себя базовый аспект коммунизма, какими бы несовершенными воплощениями этой концепции не являлись коммунистические общества. Мыслящему либеральному демократу тяжело, читая Ленина или Мао, не отдавать себе отчета в том, какое тесное родство духа наблюдается между ним и этими мыслителями по ряду позиций. То, что именно они отдавали приказы, согласно которым тысячи, даже миллионы людей лишались свободы и жизни, является не более абсолютным отрицанием их гуманности, чем массированные бомбардировки гражданского населения Германии во время Второй мировой войны, не говоря уже об атомных бомбах, сброшенных на Японию, и о разрушении Вьетнама, — отрицанием гуманности американских политических лидеров. Пусть мы проводим различия между двумя данными моделями и этическими системами, но в обоих лагерях общественно-политические деятели уверены, что убивают из гуманных соображений. Более того, оптимистично оценивая собственные способности понимания общества как достаточные для того, чтобы это общество перестраивать, коммунистические лидеры отдают дань уважения наследию эпохи Просвещения, даже если одновременно подавляют свободу слова и другие гражданские свободы.

Если полиархические системы являются аппроксимациями модели-2, в них мы, тем не менее, обнаруживаем амбиции научного решения задач и проблем по образцу модели-1. В рядах наиболее рьяно настроенных исследователей процессов деятельности, системных аналитиков и планировщиков окажутся, как мы позже увидим, двоюродные братья научных социалистов-марксистов с элитарной верой в силу и правомочность разума у всех, кто стоит во главе этого ряда. По словам бывшего министра обороны США Роберта Макнамары, «...настоящая угроза демократии исходит не от излишне сильного, а от недостаточно сильного руководства. Слабость управления... — это просто предоставление возможности формировать реальность иным, помимо разума, силам... Жизненно необходимый процесс принятия решений... должен оставаться наверху»³¹. По концепции устройства мира модели-1, для этого и существуют верхи.

Демократия и полиархия

Гуманистический, потому что демократический? Иногда высказывается предположение, что коммунизм достиг нового вида демократии. Даже если правительство — не власть народа, оно для народа¹. Существуют, однако, достаточные основания даже в практике коммунистической мысли зарезервировать термин «демократия» для тех систем, которым удалось обеспечить общественный контроль. Ленин, Сталин и многие другие коммунистические лидеры и теоретики признали отличный от других характер правительства, находящегося под контролем и управлением общественности. Это отражено и в их доктрине — в признании того, что коммунистические системы, по крайней мере, пока не являются демократическими, — и в их тщательном строительстве полиархического фасада — с целью обосновать заявления о том, что демократия находится уже в процессе создания^*.

Мы видели, что в знаменитой китайской идеологеме «линия масс» маоисты утверждают, что использовали процесс двусторонней коммуникации с элементами общественного управления при создании того, что мы назвали системой наставничества. Возможно, это является формой демократии.

Собственное изложение Мао Цзэдуном идеи двусторонней коммуникации наводит на мысль, что фактически эта система устроена для того, чтобы обеспечивать управление сверху². Резолюция Политбюро 1933 года, написанная, как предполагается, самим Мао, утверждает принцип «черпать у масс, нести в массы»: «Это означает суммировать (то есть обобщать и систематизировать после тщательного изучения) мнения масс (то есть мнения разрозненные и бессистемные) и снова нести их в массы, пропагандировать и разъяснять их, пока массы не воспримут их душой и сердцем, чтобы массы пошли за этими идеями и претворяли их в жизнь, и на практике убедились в их истинности... Затем то же самое нужно проделать еще раз, другой, третий — и так до бесконечности. С каждым разом эти идеи будут становиться все более правильными, более полноценными»³.

Свобода

Коммунистические системы, не являясь демократическими или полиархическими, тем не менее претендуют на то, что их теория и практика свободы содержит в себе концепцию гуманистического общества, присущую модели-1.

Свобода в том значении, в каком ее понимают в полиархических аппроксимациях модели-2, конечно, подавляется коммунистами. Коммунистические системы, как всем известно, по большей части отказывают своим гражданам в предоставлении гражданских свобод: свободы мысли, слова, вероисповедания, собраний, перемещений, а также права на неприкосновенность частной жизни¹⁵. В либеральных обществах все это — привилегии, в высшей степени ценные не только сами по себе, но и потому, что являются специфическими требованиями для полиархических систем^*.

Коммунистические системы не обеспечивают и реализацию необходимых процессов и процедур^**. В любой высоко авторитарной системе у гражданина на самом деле может не быть никакого выбора, как в случае с нацистской Германией: если он еврей, его казнят. Или он китайский помещик или российский кулак, и его казнят. Без суда. Без адвокатской защиты. Никаких прав. Даже если не принимать во внимание такие крайности, гражданин может быть не защищен и по причине того, что попадает под действие «заведенных порядком» правил. Если он обвиняется в совершении преступления, он может быть наказан без проведения формального суда, без точного указания того, в чем он обвиняется, и без предоставления ему возможности защиты. Все это может быть сделано, как в коммунистическом Китае, при полном отсутствии формальных судебных действий, даже при отсутствии какого-либо специального свода законов, относящихся к этим обвинениям¹⁶.

Одно время выдвигалась вполне состоятельная гипотеза о том, что все коммунистические системы неизбежно используют террор в качестве основного метода достижения как можно более полной степени контроля над мыслями и действиями подданных: аресты среди ночи, без точного определения предъявляемых обвинений, лишение свободы, пытки и казни — часто в национальных масштабах, как в случаях ликвидации Сталиным кулаков, мобилизации Мао Цзэдуном крестьян-бедняков для уничтожения богатых землевладельцев и казней Фиделем Кастро сотен, а то и тысяч людей, которых он подозревал в ведении подрывной деятельности или потенциальном участии в такой деятельности¹⁷. Но, хотя суровые репрессии продолжаются во всех этих системах, применение террора в крайних формах прекратилось или значительно уменьшилось, а на Кубе террор вообще никогда широко не применялся.

Коммунистическая система может в любое время вновь обратиться к террору¹⁸. Китайцы возвращались к нему несколько раз, например во время кампании идеологической «чистки» в 1957-1958 годах¹⁹. В течение целого десятилетия после большевистской революции в 30-х годах советское руководство в попытке установить в обществе новый порядок прибегло к террору в таких масштабах, в каких ранее его нигде не осуществляли. По различным оценкам, только в 30-х годах в стране был казнен 1 миллион человек, еще 2 миллиона человек погибли в концентрационных лагерях, а 3,5 миллиона — во время проведения коллективизации в сельском хозяйстве²⁰. В течение всего сталинского периода, по общим оценкам, в результате террора погибли 30 миллионов человек.

Все же коммунисты не глупы, заявляя, что коммунистические общества предоставляют свободу иного рода — соответствующую модели-1. Они отмечают — в качестве базового момента для сравнения, — что в полиархических системах человек не свободен полностью; он только думает, что свободен. Умный коммунист задает вопрос: «От чего люди свободны в Советском Союзе?» И отвечает: «Они свободны от эксплуатации, от морального гнета, а следовательно, их мышление и дела свободны от вековых оков, созданных экономическим, политическим и моральным господством эксплуататоров»²¹. Этот аргумент отнюдь не нелеп. В более раннем обсуждении цикличности в полиархических системах мы нашли достаточно оснований для того, чтобы полагать: в полиархических системах люди не просто идеологизированы — неизбежно, как в любом обществе, — а в огромной степени идеологизированы руководством и привилегированным классом.

Положительное в притязаниях коммунистов на гуманистическую обеспокоенность по поводу свободы — выражу суть в самой осторожной и приемлемой форме — заключается в следующем: так как люди хотя бы до некоторой степени введены в заблуждение и верят в то, что свободны, в то время как в действительности они являются жертвами индоктринации, есть, по крайней мере, возможность того, что их можно сделать более свободными, подвергнув деидеологизации, что позволило бы им лучше осознать их собственные подлинные потребности и желания. Я не вижу никакой возможности отрицать истинность этого суждения — в той осторожной и взвешенной формулировке, в какой оно изложено. Если оно достоверно, тогда это означает возможность — по крайней мере возможность — того, что коммунистическая цензура, индоктринация, контроль над умами даже в тех крайних формах, в которых они осуществляются в наставнической системе, могли бы в свое время сделать человека более свободным, если бы в конце концов их отменили или уничтожили. «На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями, — писали Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии», — приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех»^*.

Богатство и равенство

Именно то, что коммунизм обеспечивает минимальный уровень жизни и в некоторой степени равенство в распределении дохода и богатства, объясняет, почему утверждения коммунистов о том, что их системы приближаются к гуманистической концепции модели-1, кажутся бесспорными. На этих фронтах коммунистическим системам нужно отдать должное, признавая их масштабные достижения, которые в целом, вероятно, масштабнее, чем достижения полиархических систем в этой области. К ним коммунисты стремились с девятнадцатого столетия, когда поиски путей к свободе и экономическому равенству — ориентирам, на которые вдохновила эпоха Просвещения, — пошли в разных направлениях. В поисках свободы демократы пошли вправо. В поисках экономического равенства коммунисты пошли влево. Китай и Куба в последнее время вдохнули новые силы в эгалитарные надежды во всем мире — больше, чем европейские коммунисты.

Коммунизм, нужно отметить, никогда не стремился к достижению политического равенства и фактически презирал саму эту идею, имея перед собой цель оправдать концентрацию политической власти в руках правящей элиты. Также ничего особенного собой не представляют коммунистические достижения в области социального равенства. В Советском Союзе высшее образование гораздо более доступно для детей новых высших классов общества²². Женщины пришли на рынок труда и в некоторые когда-то исключительно мужские профессии, но их возможности ограничены в трудовой сфере, партийной деятельности, управлении и политике²³. Продолжаются, хотя и несколько уменьшились, вековые гонения на евреев. В Китае велика дискриминация женщин в оплате труда. Во многих комитетах и организациях, в которых они официально находятся на ответственных постах, они или по-прежнему не имеют голоса, или разносят заседающим чай²⁴. В Китае и СССР выходцы из села имеют намного меньше привилегий, возможностей и благоприятных условий для жизни, чем жители городов.

Что же касается социального равенства для меньшинств и крестьян, у Китая, вероятно, дела здесь идут лучше, чем у СССР, и Мао, похоже, намерен добиться полного равенства²⁵. Равенство в сфере образования в Китае и на Кубе, если только оно не скатится к фаворитизму в пользу детей госчиновников, как в СССР, — еще один индикатор серьезных различий между членами коммунистического семейства. В семействе стран с рыночной экономикой нации также отличаются. В том, что касается образования, гендерных ролей, наличия вакансий на рынке труда, обычаев взаимоуважения между классами, Швеция, например, является гораздо более эгалитарной державой, чем Великобритания. В отношении социального равенства различий между отдельными странами может быть больше, чем между коммунизмом и рыночной экономикой или между коммунизмом и полиархией.

Главным достижением является уравнивание дохода и богатства. Давайте попробуем разобраться в том, что удалось сделать коммунизму начиная с государственных программ социального обеспечения.

Организация рабочей силы

Помимо широкого распространения в обществе, убеждение или «воспитание» в наставнической системе, по крайней мере гипотетически, является специфическим способом организации рабочей силы. По крайней мере до смерти Мао Китай проводил подобный курс как дополнение к традиционным механизмам власти — посредством замещения рыночных стимулов моральными. И в течение нескольких лет в форме небывалой кампании по выявлению и внедрению моральных стимулов Куба пыталась использовать «воспитание» до предела. Их опыты явились, по сути, предварительной проверкой действия моральных стимулов для всех стран мира, и в мире почти наверняка найдутся желающие продолжить в дальнейшем эту проверку. Куба и Китай также предоставили более четкие свидетельства того, каково в действительности значение «воспитания» в экономической организации.

Одно время внимание Запада больше всего привлекала коммуна как наиболее яркая и революционная черта китайского общества. Это было радикальное предприятие наставнического «воспитания» — не менее чем попытка преобразовать через новую форму общественной организации целую систему стимулов, воздействующих на рабочих в сельском хозяйстве и в промышленности, — до той степени, до какой коммуны были представлены в городах. Эксперимент не был удачным, но роль коммун в сельском хозяйстве и традиционные коммунистические альтернативы коммунам стали частью истории об использовании моральных стимулов.

Моральные стимулы для сельской и городской рабочей силы

История применения моральных стимулов для сельских и городских рабочих, работающих по найму и получающих заработную плату, несколько светлее, чем история сельского хозяйства, по крайней мере, в Китае²⁶.

Средства управления рабочей силой

В коммунистических странах распределение и активизация рабочей силы всегда, и в настоящее время тоже, по большей части производится путем комбинированного воздействия методами авторитарного управления и рыночных стимулов. Моральные стимулы следует рассматривать именно в этом контексте. Как в странах с рыночной экономикой, в большинстве коммунистических стран для привлечения рабочих к выполнению определенных задач или принуждения их к переходу с одной работы на другую используется предложение оплачиваемой работы. Во всех коммунистических системах рыночными стимулами, действующими на рабочую силу, манипулируют высшее руководство и работники плановых служб, чтобы побудить рабочую силу делать то, что для них запланировано органами власти, хотя в сегодняшнем Китае рыночные манипуляции, возможно, не имеют большого значения. Например, заработная плата в неприоритетных специальностях удерживается на более низком уровне. В сельском хозяйстве и в торговле заработная плата ниже, чем в промышленности, транспорте и строительстве²⁷.

Авторитарное распределение рабочей силы органами власти дополняет имеющиеся рыночные механизмы распределения. До недавнего времени СССР пытался использовать паспортную систему, чтобы контролировать перемещение рабочей силы из сельских хозяйств в города. Во время Второй мировой войны и в некоторые другие периоды времени в Советском Союзе рабочие места «замораживались» и рабочие должны были оставаться на своих рабочих местах, все перемещения на другую работу допускались только по правительственному разрешению; иногда распределению подлежали рабочие редких и дефицитных специальностей. Сегодняшнее положение характеризуется относительно свободным передвижением и свободным выбором работы. Сегодня на государственном распределении в принципе остаются — и всячески стараются от него уклониться, — может быть, только дипломированные специалисты — выпускники производственно-технических училищ и вузов после окончания обучения, а также члены Коммунистической партии и коммунистических молодежных организаций. Восточноевропейские страны в этом отношении очень сильно похожи на СССР²⁸.

Китай отличается тем, что направления на работу чаще имеют принудительно-обязательный характер. Со времени «культурной революции» все рабочие места в промышленности распределяются по распоряжению органов власти²⁹. Рабочие не могут без разрешения уволиться с работы. Контроль за перемещением и занятостью рабочей силы, в общем, осуществляется с целью предотвратить перемещение сельских рабочих в города, а также стимулировать городских рабочих передвигаться в сельские районы³⁰. Особенно во время «большого скачка» Китай отбирал миллионы студентов, офисных работников, учителей наряду с крестьянами и солдатами для работы в специальных трудовых проектах — в частности, на строительстве плотин и шлюзов по проектам сохранения водных ресурсов³¹.

На Кубе рабочим нельзя уволиться без разрешения правительства³². Кроме того, большое количество работ, предполагающих неполную занятость, является обязательно-принудительными — иногда их обозначают как «добровольные». Выполнение определенных отработок требуется от студентов, а также простых рабочих. По различным оценкам, 8-12 процентов задач, которые обычно выполняются оплачиваемой рабочей силой, на Кубе выполнялись неоплачиваемой рабочей силой того или иного вида³³. Но сейчас использование «добровольной» рабочей силы строго ограничивается в пользу применения оплачиваемой рабочей силы³⁴. Другой отличительной особенностью использования власти для организации рабочей силы является обязательная воинская служба в рядах вооруженных сил. Армия, часть которой разоружена, всегда играла роль большой административно управляемой рабочей силы³⁵. «В мирное время — все для производства. В военное время — все для обороны»³⁶. Однако, хотя в настоящее время армейские рабочие бригады отделяются от армии, они по-прежнему организованы по принципу вооруженных сил³⁷.

Коммунистические правительства не делят свою власть над рабочей силой с профсоюзами. Хотя во время «культурной революции» в Китае профсоюзы были временно распущены, обычно в коммунистических странах таковые имеются, но играют роль правительственного агентства. Их основные функции заключаются в том, чтобы увеличить производительность труда рабочих и тщательно следить за эффективностью труда директоров³⁸.

Программы профессионального обучения — еще один метод распределения рабочей силы. Хотя такой распределительный механизм используют все политико-экономические системы, в коммунистических странах он применяется наиболее сознательно и претенциозно. Так, по некоторым оценкам, через девять лет после Освобождения число китайских рабочих, обучающихся в специализированных профессионально-технических школах, выросло в четыре раза. Кроме того, более 90 процентов инженеров и научных работников Китая получили высшее профессионально-техническое образование после Освобождения. По росту населения, получившего высшее образование, Китай в два раза опережал Индию — даже при том, что естественная скорость аналогичного роста в Индии после получения независимости в 1947 году сама по себе была чрезвычайно высокой³⁹.

Заявляя о своей противоположности рыночной системе и фактически резко минимизировав ее роль в промышленности, Советский Союз и Китай, тем не менее, убеждением или силой заставили миллионы женщин выйти на рынок труда. По различным оценкам, после Освобождения в 1949 году и вплоть до 1960 года количество женщин-работниц на китайском рынке труда, за исключением занятости в сельскохозяйственных отраслях, выросло с 600 тысяч до 8 миллионов человек; к 1963 году женщины составляли одну четвертую от числа работников на городском рынке труда. Советский Союз зашел еще дальше; здесь приблизительно половину численности работников промышленности составляют женщины⁴⁰. Парадоксально, что для женщин в городах участие в отношениях на рынке труда более типично в коммунистических системах, чем в полиархических странах с рыночной экономикой.

Ключевые элементы

В схематическом виде управление несельскохозяйственным производством в коммунистических странах принимает следующие формы:

Высшее руководство и штат плановиков принимают решение о том, что нужно производить и как распределять производственные ресурсы. Затем они разрабатывают нормативы расхода ресурсов и план выпуска продукции для производственных единиц (предприятий центрального подчинения). Для производственных единиц регионального или местного подчинения они разрабатывают нормативы и планы выпуска продукции для органов управления функционального (отраслевого) или регионального уровней, которые в свою очередь разрабатывают производственные планы и нормативы для своих подведомственных производственных единиц.

Чтобы добиться некоторой децентрализации решений на низовом уровне, отраслевые ведомства организованы в форме коммерческих предприятий (которым предоставляют кредиты за произведенную продукцию, с которых взимается плата за предоставленные производственные ресурсы и которые обязаны покрывать свои расходы за счет выручки), а не функционируют как простые правительственные подразделения. Директорам предприятий, кроме того, часто выплачиваются дополнительные вознаграждения или премиальные, размер и порядок выплат которых зависит от конечного выпуска продукции, затрат и других производственных показателей.

Хотя гипотетически коммунистическое правительство могло бы активно манипулировать ценами, чтобы изменить в нужную сторону производственные расходы или выпуск продукции, оно этого не делает, за некоторым исключением для сельскохозяйственных предприятий. Доказательством этого является то, что в течение длительного времени цены остаются неизменными. Нормативы расходов и план выпуска продукции для ведущих предприятий неизмеримо важнее, чем цены. Но даже при отсутствии сознательного манипулирования ценами в административных целях, цены постоянно оказывают давление на коммунистические предприятия, принуждая их избегать использования дорогостоящих ресурсов и выпуска дешевой продукции. Ведь предприятия должны покрывать свои издержки производства, а дополнительные вознаграждения и премии зависят от эффективности производства, выраженной в денежном отношении.

В отличие от положения фирм в рыночной экономике, постоянной проблемой предприятий является не сбыт, а снабжение. Сбыт обычно гарантирован, а выделяемых производственных ресурсов всегда не хватает.

По этой причине, а также потому, что в планах невозможно предусмотреть все возможные непредвиденные обстоятельства (вопреки притязаниям модели-1), плановики находятся в постоянном взаимодействии с предприятиями по типу модели-2, в ходе которого они постоянно пересматривают установленные нормативы и плановые задания. Точно так же предприятия ведут бесконечные переговоры с целью получить исходные ресурсы в увеличенных объемах и избежать высоких плановых заданий¹.

По этим же причинам предприятия интенсивно участвуют, опять же по типу модели-2, в отношениях взаимопомощи — обмениваются исходными ресурсами и материалами, а также произведенной продукцией с другими предприятиями, ищут сами и предлагают другим различную помощь с целью получить ресурсы и материалы, распределенные плановиками неадекватно. Хотя большая часть этой деятельности по взаимному приспособлению незаконна, плановики и высшее руководство относятся к ней терпимо. В некоторых видах этой деятельности предприятия выходят на нецивилизованный «черный» рынок или оперируют в зоне теневой экономики.

Не располагая адекватной ценовой информацией для разработки эффективного плана, а следовательно, разрабатывая просто сбалансированный план^*, высшее руководство и плановики стараются гарантировать хотя бы то, что любых ресурсов и материалов распределено не больше, чем их имеется в наличии, и что никакие ресурсы и материалы не остались без использования (то есть они пытаются гарантировать, что предложение будет соответствовать спросу). Для этого плановики ведут учет поставок и расходования производственных ресурсов в натуральных единицах. Это метод планирования с помощью «материальных балансов».

По всем этим аспектам коммунистические страны в чем-то различаются между собой. Страны Восточной Европы в большой степени повторяют устройство советской системы, за исключением Югославии и Венгрии. Поэкспериментировав ранее с различными отклонениями от советской модели, Куба сегодня в основном следует ей, хотя планирование для такой маленькой и простой экономики не сравнимо с управлением запутанной и сложной экономикой Советского Союза^**. Китай отличается от советской модели во всем, чего и можно было бы ожидать исходя из более развитого в китайской модели коммунизма наставнического компонента: где-то, возможно, предприятиям дается больше свободы и возможностей для самоуправления; вероятно, между китайскими предприятиями производится больше незапланированных торгово-закупочных операций; применение финансовых стимулов директорами предприятий сильно урезано, а использование моральных стимулов — расширено^*.

Характерные трудности

Кастро сказал: «Неэффективность и низкая производительность — это бездонная яма, которая поглощает ресурсы страны»². Мы увидим, что советские и китайские лидеры выражают сходную озабоченность. Недостатки организации коммунистической экономики уже когда-то горячо обсуждались, а некоторые и до сих пор продолжают быть предметом острой полемики. Но коммунисты вместе с теми, кто не придерживается коммунистических взглядов, постепенно пришли к общему мнению о том, что коммунистические страны — как и страны с рыночной экономикой, имеющие свои дефекты, — также страдают от характерного набора недостатков.

Эти недостатки являются теми несовершенствами иерархии-бюрократии, которые описаны в главе 5. Они включают общие трудности рационального выбора в системах власти и специфические трудности экономического выбора в таких системах. Соответственно, к ним относятся как проблемы сверхцентрализации, так и неспособность к координации децентрализованных иерархий. К ним также принадлежат проблемы неадекватности критериев для распределения ресурсов и, в более общем аспекте, неадекватность критериев определения издержек. Сюда же относятся проблемы — некоторые сказали бы «невозможность» — поиска удовлетворительного критерия оценки эффективности или индикатора успешности работы предприятия. Все они, напомним еще раз, являются проблемами, эффективные решения которых лежат в области эффективного ценообразования и рыночной экономики. Иными словами, все это — проблемы, возникающие при отсутствии эффективных цен и рыночной экономики. Эти недостатки не дают, однако, достаточных оснований для отказа от коммунизма — не в большей степени, чем стандартные провалы рынка дают основания для отказа от рыночной экономики.

Особая проблема технологической отсталости европейского коммунизма

«Коммунизм, — сказал Ленин, — есть советская власть плюс электрификация всей страны». Именно инженеров Советы обучают в большом количестве и именно инженеры делают иногда такую карьеру, на вершине которой они оказываются членами Политбюро. Следует ожидать в таком случае, что коммунизм продемонстрирует небывалую способность к открытию самых передовых методов и технологий производства и реализации их на практике. Действительно, в некоторых обстоятельствах коммунистические страны демонстрируют такие способности. Космические и военные технологии СССР, разработка атомной бомбы Китаем — достаточно убедительное тому подтверждение.

И все-таки одним из недостатков европейского коммунизма — которого китайский коммунизм, вероятно, сможет избежать благодаря своему наставническому компоненту — является технологическая отсталость. Коммунисты сами высказывают сожаление по этому поводу. За исключением особых обстоятельств, основная советская формула развития не включала высокий уровень освоения технологий. Вместо этого развитие обеспечивалось за счет быстрого переброса рабочей силы из сельского хозяйства в промышленность и небывалой мобилизации капитала путем принудительного сбора сбережений (с 1928-го по 1937 год) для создания новых отраслей промышленности. С помощью этих методов Советский Союз за 30 лет добился того, на что Соединенным Штатам, Японии и другим западным державам потребовалось 50-60 лет⁹.

Современной проблемой СССР является то, что эти методы изжили себя. Никакие новые великие перемещения человеческих ресурсов и мобилизации капитала уже невозможны. Проблемой является и руководство, потому что производительность капитала и труда в советской и европейских коммунистических системах падает¹⁰. Развитием технологий не удается, как в других промышленно развитых странах, компенсировать снижение окупаемости инвестиций. Рост производительности труда в человеко-часах, который когда-то в Советском Союзе был выше, чем в любой из наиболее развитых в промышленном отношении стран с рыночной экономикой, с 1958 года стал отставать, что с сожалением отметил Косыгин на съезде КПСС в 1966 году¹¹. Европейские коммунистические страны столкнулись с такой же проблемой. О Чехословакии Ота Шик писал: «В 1962-1963 годах рост производительности труда на самом деле прекратился»¹². Коммунистические страны Европы столкнулись с замедлением темпов роста^* и оказались в зависимости от тех же источников инноваций, что и страны с рыночной экономикой, а именно: собственных изобретений, освоения зарубежных изобретений и быстрого внедрения изобретений и инноваций в реальный процесс производства. Все это — необходимое дополнение к тем усовершенствованиям в области планирования, которых удалось достичь за все эти годы.

Сейчас рано говорить, как Китай по мере повышения уровня своего промышленного развития будет в свою очередь использовать технологические новшества и инновации; но как Советский Союз, так и соседние коммунистические страны Европы выражают обеспокоенность собственной технологической несостоятельностью. Смущение у многих советских лидеров вызывала необходимость признавать, что основным источником роста в предыдущие годы были вливания в промышленность новой рабочей силы и инвестиционного капитала, образованного исключительно за счет принудительной мобилизации сбережений. Нет доказательств того, что уничтожение «анархии» рынка и поворот общества к «научной» организации производственных ресурсов по типу модели-1 можно считать основными причинами более ранних успехов советской системы. В официальных декларациях проблема иногда «излагается в терминах, используемых в основном для сообщений о крупнейших ЧП национального масштаба»¹³. Директор Института экономики СССР пишет: «...планирование научно-технического прогресса должно объективно быть ведущим звеном всей системы планирования экономики страны. И все-таки до сих пор это звено в действительности было, вероятно, самым отстающим звеном во всем комплексе...»¹⁴.

Одним из важнейших источников проблем является то, что политико-экономическая организация советского типа предназначалась для гораздо более простых экономики и общества, чем экономика и общество современного СССР и стран Восточной Европы. Ассортимент производимых товаров — советские специалисты иногда говорят, что он составляет 20 миллионов наименований, — многократно превышает количество наименований товаров, которые производились в 1928 году, когда был введен первый пятилетний план. Тем 3 миллионам рабочих, которые работали в промышленности в 1928 году, пришла на смену армия рабочих численностью приблизительно в 10 раз больше. И технологии промышленного производства стали более сложными.

Проблема становится совершенно очевидной на примере трудностей, с которыми приходится сталкиваться коммунистам в сфере внешней торговли. Из-за технологической неповоротливости Советский Союз смог продать за рубеж за пределами коммунистической орбиты, кроме вооружений, лишь очень немногие свои промышленные товары — если не считать поставок по специальным соглашениям, таким, как соглашения о предоставлении помощи другим странам, по которым получатели такой помощи обязаны приобретать партии советской продукции. Промышленная продукция, выпускаемая СССР, не соответствует международным стандартам качества. ГДР и Чехословакия, самые передовые в технологическом отношении среди стран Восточной Европы, только сейчас начинают успешное производство продукции, предназначенной для международных промышленных рынков. В одном из чехословацких исследований отмечается следующее: «Тот факт, что чехословацкое оборудование обеспечивает на западноевропейских рынках цену реализации продукции, в общем, не выше двух третей от той цены в расчете на килограмм продукции, за которую удается продавать аналогичную продукцию конкурентам-капиталистам — при том, что фактор производственных затрат по чехословацким товарам зачастую выше, — объясняется более низким технологическим уровнем и качеством, уступающим качеству зарубежной продукции в самом широком смысле, а также не соответствующим требованиям оборудованием и качеством обслуживания и так далее»¹⁵.

Почему запаздывают новые технологии? Самый простой ответ — потому, что у коммунистических предприятий нет таких стимулов для проведения инноваций, которые продвигают предприятия вперед в системе рыночной экономики. Инновации представляют опасность для директора предприятия в системе, которая требует, чтобы он выполнил поставленный ему план выпуска продукции. Если он будет экспериментировать с новыми технологиями, он может не выполнить свой план, а если сумеет, есть опасения, что тогда он получит новый повышенный план выпуска продукции¹⁶.

Но это неполный ответ. Предположительно, осознавая слабость и недостаточность мотивов для осуществления инноваций на уровне предприятия, руководство будет всемерно повышать ответственность за их проведение. Так и происходит. Давление «сверху» с целью проведения инноваций на производстве осуществляется партийными организациями и специализированными институциональными формами содействия инновациям — такими, как специально утверждаемые планы по внедрению инноваций (являющиеся составной частью ежегодных планов экономического развития); приказы и распоряжения о производстве новых видов продукции; бюро инженерно-конструкторского проектирования; публикация технических изданий; кампании по публикации технических изданий за рубежом. Но, в общем, эти методы никогда не были особенно успешными.

Партия как один из институтов, содействующих проведению инноваций, с годами утратила былое рвение (а в некоторых самых маленьких европейских странах этого рвения никогда и не было). Партия все больше специализируется преимущественно на идеологической защите системы — и себя самой, — а также на осуществлении контроля над штатом работников правительства и промышленности. Бюро инженерно-конструкторского проектирования самим недостает соответствующих стимулов. Машиностроительная отрасль, через которую в странах с рыночной экономикой предлагаемые нововведения активно продвигаются продавцами технологического оборудования, находящими пользователей для новых технологий, страдает от недостатка собственной мотивации для проведения инноваций. Официальное планирование мероприятий по осуществлению технологических инноваций подвержено всем недостаткам планирования, уже описанным выше, и в этом секторе показатели выполнения плана — самые низкие среди всех секторов экономики. Еще одна советская практика — экономить на распределении ресурсов и фондов, предназначенных для проведения капитальных замен устаревшего оборудования и технологий. По различным организационным причинам даже после принятия решения о строительстве нового завода или о переходе на новую технологию производства реализация такого решения занимает в 2-3 раза больше времени, чем в полиархических странах с рыночной экономикой¹⁷.

Реформа и политика рынка

В результате недостатков коммунистических систем СССР и стран Восточной Европы, о которых в этих странах стало возможным говорить только после смерти Сталина в 1953 году, в 1960-х годах проведение реформ стало самой насущной необходимостью практически во всем коммунистическом лагере¹⁸. По мнению европейских коммунистов, им был необходим курс лечения от сверхцентрализации и еще одно средство для высвобождения инициатив и изобретательности, направленных на стимулирование промышленного роста. При Хрущеве был опробован умеренный вариант регионального управления; от него отказались как от неудачного. Перспективы большей децентрализации в различных ее видах привлекали многих. Но децентрализованные подразделения по-прежнему нуждаются в какой-то форме координации. Как этого добиться? Одним из возможных решений казался рынок. Мог ли он стать новым инструментом обеспечения промышленного роста?

За исключением Албании, все европейские страны были охвачены движением за осуществление реформ. Югославия к тому времени уже отошла от стандартной коммунистической модели и теперь продолжала уходить еще дальше. Венгрия начала значительную реструктуризацию, направленную на создание рыночного социализма. Впервые в Восточной Европе, используя либерально-демократическую традицию, чехословацкие реформаторы так далеко ушли по направлению к рыночной экономике и политической либерализации, что спровоцировали ввод советских войск, которые насильно восстанавливали status quo ante¹⁹.

Ключевыми идеями реформ были либерализация, децентрализация и рыночная экономика, и, таким образом, их можно рассматривать как умеренное отрицание моделью-2 модели-1. С некоторым риском излишнего упрощения можно описать реформы, объявленные в 1965 году в СССР Косыгиным, как попытку совершить следующее:

За «технической» внешней стороной этих реформ скрыто нечто, имеющее, как мы увидим, далеко идущие последствия. Реформы еще не начали действовать, когда советское руководство отошло от планов их проведения. К 70-м годам стало ясно, что во всех коммунистических странах, кроме Венгрии и Югославии, ожидания реформаторов заканчивались разочарованием. Как показал один из опросов директоров предприятий в СССР, почти 80 процентов из них не смогли отметить никаких перемен в якобы реформированной системе снабжения, в условиях которой они работали; по мнению 56 процентов директоров, не произошло никакого роста независимости предприятий, обещанного в результате реформ²¹. Даже в то время рыночные реформы вошли в противоречие с реформами другого толка — направленными на превращение процесса планирования в более научный процесс по типу модели-1²².

Если мы определим, почему рыночные реформы были начаты, почему встретили противодействие и почему затем в основном были прекращены, мы сможем лучше понять коммунизм, особенно непрекращающийся конфликт между моделью- 1 и моделью-2, который каждый тип общества решает своим собственным особым способом. Кроме того, мы лучше поймем то огромное значение, которое рыночные системы имели для политики — особенно для власти, стремящейся управлять по типу модели-1, даже если в соответствии с провозглашенными реформами рыночная экономика лишь начинала робко развиваться.

Теории в поддержку реформы

Независимо от снижающейся эффективности реформы ее поддерживали различные течения мысли. Существование «серого» и «черного» рынков, как и характеристики других взаимодействий модели-2, убедили ряд лидеров в том, что, если эти взаимодействия нельзя подавить, нужно сделать их более полезными для системы посредством проведения рыночной реформы. Как отмечено в главе 2, бюрократия иногда очень похожа на плохо организованный рынок.

Экономисты входили в число главных участников дебатов по проведению реформы. Будучи в определенной степени освобождены от сталинских препон, они начали, опираясь на западную экономическую теорию, высказывать вслух свои мнения о принципах экономического выбора, стоимости, себестоимости и ценообразования. Извечным препятствием для такого рода дискуссии является то, что в коммунистическом мышлении рыночная система отождествляется с капитализмом. Экономисты тщательно отделяли одно от другого с огромной опасностью для себя в случае, если их неправильно поймут. Таким образом:

Сегодня те, кто изучает эту полемику, по-прежнему не пришли к единому мнению о том, было ли это брожение среди директоров и технических специалистов предприятий важным источником реформ. Из-за своего стремления поставить технологические и экономические соображения выше политики, из-за своего профессионализма они, возможно, стали препятствием на пути монолитного партийного контроля над всеми сферами жизни. Значительное количество доказательств, с другой стороны, указывает на то, что как единое целое они оставались покорными и политически бессильными²⁴.

И все же по мере того, как советское общество становилось все более сложным по своей организации, а постоянно расширяющийся поток высокообразованных специалистов заполнил профессиональные ниши в советском обществе, новая интеллигенция — инженеры, экономисты, ученые, студенты, художники и писатели, профессура и другие представители творческих профессий — начала обсуждать возможность создания менее монолитного общества. Их аргументы возымели действие: советское руководство начало опасаться, что производственные стимулы для этих новых специалистов будут неэффективными без некоторой либерализации всей системы²⁵.

Часть из них относила требование экономических реформ к более широкому и четко выраженному требованию свободы и демократии. Во втором из знаменитых заявлений Сахарова (1970 год), в котором к нему присоединились двое других ученых, он настаивал на «дальнейшей демократизации общественной жизни в нашей стране»²⁶. Ранее высказываемые идеи демократизации трудовых процессов через расширение участия работников в управлении предприятием, забытые советской теорией после смятения и беспорядков в первые месяцы после большевистской революции, также были воскрешены. Даже экономисты-математики снабжали свою в высшей степени специализированную аргументацию в пользу экономических реформ такими демократическими требованиями, как «демократизация управления... с целью развития творческой активности народных масс»²⁷.

Имелись и другие течения в общем потоке, каждое из которых направлялось по своему руслу, — например, интеллигенция пыталась посредством экономических реформ добиться увеличения собственных доходов: это явление имело особенно важное значение для реформ в странах Восточной Европы²⁸. Также выражалось требование «конституционных» прав для крестьян коллективных хозяйств²⁹.

Две разновидности планирования и разработки политики¹

Зная различие между двумя моделями гуманитарного общества — в оценке интеллектуальных способностей человека, — мы можем провести различие и между двумя методами планирования и разработки политики. Один, свойственный модели-1, мы назовем синоптическим, особо отметив широту и профессионализм предпринимаемого в рамках этого метода анализа. Другой, соответствующий модели-2, мы назовем стратегическим, тем самым подчеркнув ограниченность его интеллектуальных притязаний и, соответственно, необходимость интеллектуальной стратегии, которая должна направлять неизбежно неполный анализ^*.

Необходимость для интеллектуальной стратегии — быть четко понятой. Так как люди в модели-2 не могут справиться со своими социальными проблемами интеллектуальными методами, они находятся в зависимости от различных механизмов, призванных упростить процесс решения проблем. Среди них — метод проб и ошибок, эмпирические законы и правила, а также упорядоченные традиционные ответы, выработанные для решения проблем различных категорий. Одна из общепринятых стратегий для разработчика политики — действовать дискретно и последовательно, шаг за шагом, тесно увязывая цели и средства. При такой стратегии политик меньше озабочен «правильностью» решения стоящей перед ним проблемы, а больше — продвижением вперед. Он меньше занят предопределенным набором целей и задач, а больше — исправлением неудовлетворенности от политики, проводимой в прошлом, пока и цели, и политика подвергаются пересмотру².

Рассмотрим два метода разработки политики и планирования по программе широкого дорожного строительства шоссе со сроком реализации 20 лет. Синоптическая теория требует, чтобы все шоссе, строительство которых предлагается осуществить, рассматривались как компоненты интегрированной, комплексной системы и чтобы ни один проект не утверждался иначе, чем в соответствии с другими. Однако политики или плановики, действующие в соответствии со стратегическим принципом, будут строить свою деятельность исходя из предположения, что они не могут четко предусмотреть все события в ближайшие 20 лет. Они будут также уверены, что не в их силах охватить всю схему соединений между потоками транспорта, из-за которой строительство дороги в одном направлении зависит от того, как спроектированы другие дороги. Соответственно, они примут в текущий момент времени решение о строительстве некоторых необходимых шоссе, а затем проанализируют результаты, прежде чем приступать к планированию следующих^**.

В модели-2 люди также зависят от социальных взаимодействий в достижении результатов, которых они не в состоянии достичь аналитически. К взаимодействиям относятся рыночные взаимодействия, участие в голосованиях, ведение переговоров. Одной из таких возможностей в числе многих других является радикальная децентрализация с целью разбиения проблемы и ее анализа на отдельные фрагменты. Под разбиением на фрагменты я не имею в виду упорядоченное разделение проблемы на цепь иерархически организованных компонентов, все части которой синтезируются в одно целое неким разработчиком политики на самой вершине этой иерархии. Вместо этого я имею в виду расчленение, расформирование проблемы и связанных с ней аналитических задач таким образом, чтобы реинтеграция достигалась не средствами анализа, а в результате процессов взаимодействия. Во многих случаях, как мы уже отмечали, взаимное приспособление между органами власти является направленным на решение проблемы взаимодействием именно такого типа.

Возьмем случай формирования политики распределения дохода в США. Ни одна из формирующих политику организаций не несет ответственности за распределение доходов. Ответственными за разработку и проведение политики в отношении доходов престарелых граждан назначены или считают себя несколько организаций — среди них соответствующие комитеты конгресса США, сам конгресс целиком, а также региональные и местные правительства и органы власти. За политику в отношении перераспределения доходов в пользу семей, имеющих детей-школьников, отвечают местные налоговые органы, правительства штатов и школьные попечительские советы на местах. Рыночные процессы и налоговые органы — основные факторы, от которых зависит доля дохода, перераспределяемого работникам, работающим по найму и получающих за свой труд заработную плату. Ни какая-либо организация, ни частное лицо в отдельности не занимаются координацией этих частей. Части, тем не менее, координируются — ведь различные отдельные разработчики и создатели политики, очевидно, должны принимать друг друга в расчет в ходе разнообразных взаимодействий модели-2, проводя всевозможные взаимные приспособления, которые мы обсуждали ранее в главе, посвященной моделям и структурам власти³.

Использование взаимодействий вместо анализа при решении проблем — это не просто кратковременная помощь в небольшом объеме с целью содействия процессам планирования и разработки политики. Как мы уже убедились, это огромная потенциальная возможность по замене одного типа решения проблем на другой, чему единственный пример — замена рыночной системой централизованно разработанного распределения ресурсов производства и доходов.

В модели-2 анализ не исключается, только его задачи ограничены. Мы ни в коем случае не хотим сказать, что анализ реже применяется в одной модели, чем в другой. Мы только хотим сказать, что в модели-2 анализ стратегически адаптирован к своим собственным ограничениям и взаимодействиям. Политики, использующие стратегический метод, относятся к компетентности, то есть к способности планировать или вырабатывать умную политику, как к дефицитному ресурсу, которым необходимо управлять экономно, а распределять бережно.

План управления материальным снабжением в период экономической мобилизации США во время Второй мировой войны является примером получения максимально возможного результата в условиях ограниченной возможности для анализа. Будучи не в состоянии спланировать распределение большого числа промышленных ресурсов для нужд войны, специалисты по планированию решили сосредоточить свои усилия на планировании расходов стали, меди и алюминия исходя из того, что если они спланируют распределение этих трех видов сырья, то использование множества других ресурсов будет адаптировано к ним посредством целой системы интерактивных связей и взаимодействий без какого-либо планирования⁴.

Адаптация анализа к взаимодействию принимает, по крайней мере, три различные формы. Одна — анализ любым из участников того, как он может сыграть свою роль во взаимодействии наилучшим образом, чтобы получить желаемое — откровенно пристрастный анализ вопроса «Что мне следует покупать?» или «Как мне следует голосовать?», или (для бизнесмена) «Что я могу сделать для увеличения продаж?», или (для законодателя) «Как мне добиться утверждения этого законопроекта в парламенте?»

Вторая форма — анализ того, как наилучшим образом вступить в существующие взаимодействия, чтобы выполнить определенную государственную задачу, которую не кто, как государственный чиновник, обязан выполнять. «Нужно ли сократить налоги, чтобы стимулировать трудоустройство?», «Следует ли ужесточить уголовное наказание за уличное хулиганство?»

Третья форма — анализ возможных перемен в базовой структуре самих процессов взаимодействия: «Следует ли повысить конкурентоспособность рынков за счет устранения крупного бизнеса?», «Нуждается ли в улучшении система уголовного правосудия?», «Какие необходимо произвести изменения в организации парламента?»⁵. Каждая их этих трех категорий требует искусства анализа в гораздо меньшей степени, чем всесторонний и сложный анализ, требуемый в модели-1.

Данные методы анализа — синоптический и стратегический — различаются также следующим: политики - приверженцы стратегического метода допускают то, что в главе 19 мы назвали эпифеноменальными решениями или результатами. Знакомым уже примером здесь будет распределение ресурсов производства. Оно достигается посредством рыночных взаимодействий как побочный продукт индивидуально принимаемых решений о покупке и продаже. Распределения ресурсов как такового нет в повестке дня ни у одного из деятелей, ответственных за принятие решений в области политики. Политики - приверженцы стратегического метода используют интерактивные процессы и их эпифеномены, которые по ряду причин обычно принято считать нерациональными. Например, как мы уже видели, рост в системах рыночной экономики всегда в большой степени эпифеноменален — вследствие нацеленности на получение прибыли, а не достижения общественной цели ради нее самой.

В модели-2 анализ может осуществляться точно так же тщательно и всесторонне, как и в модели-1. Например, проводимый какой-либо корпорацией анализ ее закупочной деятельности или продаж, который явно представляет собой анализ, адаптированный к рыночным взаимодействиям, совсем не обязательно будет второсортным по сравнению со всесторонним анализом распределения капитала в обществе.

Разработка политики и планирование в полиархических системах

В полиархических системах разработка политики и планирование всегда — без исключения — являются стратегическими, хотя и синоптических попыток может быть немало. Они, к примеру, обычно строятся на инкрементальном, последовательном подходе и зависят от обратной связи и в целях, и в средствах. Год за годом проводимая политика в отношении промышленного роста, обороны, распределения дохода, монополий, налогообложения, регулирования заработной платы, управления ресурсами, производственных отношений, международного экономического сотрудничества, здравоохранения и социального обеспечения подвергается изменениям и дополнениям путем бесконечной последовательности шагов, методом проб и ошибок.

Поскольку разработчики и создатели политики озабочены формированием общественного мнения — как и должно быть в обществе, построенном по модели-2, в котором осуществляется не «правильная» политика, а политика, угодная широкому большинству, — они обратят свою ограниченную аналитическую энергию в значительной степени — а иногда целиком и полностью — на анализ волеизъявлений граждан, а не сути политической проблемы, с которой они имеют дело. Это банальная стратегия упрощения анализа проблемы. Голосование само по себе — прекрасное средство упрощения. Никто из официальных лиц не обязан анализировать проблему в области политики для поиска правильного решения, если можно разрешить эту проблему путем голосования — то есть посредством выражения волеизъявлений.

Анализ политики и планирования также всегда тесно связан с общественными взаимодействиями, несущими на себе часть бремени решения проблем. Выработка экономической политики и планирование экономического развития вращаются практически всецело вокруг взаимодействий в сфере рыночной экономики и состоят из анализа возможностей изменения этих рыночных взаимодействий. Городское планирование сходным образом состоит из анализа возможных вмешательств в сложные, интерактивные рыночные и управленческие процессы, которые формируют структуру и модель городов.

Разработка политики и планирование в коммунистических системах

В своем идеальном мире коммунисты подавляли бы политику и другие взаимодействия в попытке истолковать социальную перестройку как синоптический процесс разработки политики и планирования¹⁸. Поскольку «правильная» политика пока не обнаружена, коммунистические идеологи видят свою задачу в аналитическом поиске правильной линии, но только не в обращении к взаимодействиям, ориентированным на решение задач. Мао, к примеру, признавал, что марксизм-ленинизм «ни в коей мере не положил конец поиску истины»¹⁹. Всегда существует какой-то правильный образ действий, если только его можно отыскать. Хотя борьба играет основную роль в представлениях Мао, это борьба между тем, что верно, и тем, что ошибочно. Это внутренняя идеологическая борьба, посредством которой люди очищаются, избавляются от ошибок досоциалистического образа мысли, а вовсе не противоборствующие взаимодействия полиархической политики²⁰.

Как на самом деле осуществляются процессы разработки политики и планирования в коммунистических системах? Насколько выражен их синоптический характер? Насколько они близки к модели-1?

Промышленная демократия

Руководство промышленностью никогда не было таким эксплуататорским, как часто утверждают его критики, иначе зарплаты бы никогда не выросли. В действительности с самого начала развития промышленности и задолго до возникновения профсоюзного движения зарплаты увеличились во всех промышленно развитых странах. Не было бы постоянного улучшения условий труда, что в действительности происходит, — это исторически доказано. В полиархических системах механизмом улучшения — с целью ограничения чрезмерных необоснованных требований со стороны работодателей — является система рыночной экономики, в рамках которой работодатели должны стараться заполучить рабочих с помощью более привлекательных зарплат и условий труда. (Во времена процветания и благополучия конкуренция среди работодателей за привлечение рабочей силы может стать весьма ожесточенной.) Если конкуренция за привлечение работников становится жесткой, рынок труда допускает определенную степень контроля рабочих над работодателями.

Рынок труда, однако, является чрезвычайно несовершенным инструментом рабочего контроля, несмотря на то, что в течение долгого времени с его помощью удается успешно добиваться увеличения зарплат и улучшения условий труда. Этот инструмент часто теряет эффективность в периоды массовой безработицы. Даже в хорошие времена работодатель может легко подвергнуть преследованию любого работника. Для осуществления демократизации на рабочих местах требуется больше, чем просто конкуренция среди работодателей за привлечение рабочих.

Современные требования усилить демократию на рабочих местах крепнут под влиянием целого ряда факторов. В мае 1968 года французская экономика оказалась парализованной. Практически все крупнейшие предприятия были закрыты на несколько дней в результате незапланированного взрыва возмущения среди рабочих, который не был непосредственно связан с конфликтом по поводу заработной платы или какому-либо другому особому вопросу. Это было чрезвычайное происшествие, и следовало задать вопрос, не предвещает ли оно роста проблем в будущем для промышленно развитых стран. По одной из гипотез, этот эпизод был свидетельством кризиса отчуждения.

Ученые спорят по поводу того, что значит «отчуждение» у Маркса, но предложенный им термин, по крайней мере, вызывает в воображении картину рабочего, страдания которого обусловлены целым рядом причин. Он не получает удовольствия от выполнения рабочих заданий, его работа, как и производимая им продукция, не дают ему ни стимулов, ни возможностей для самосовершенствования и личного роста. Особенности структуры власти на рабочем месте и отношения соперничества с коллегами по работе закрывают от него благодатную возможность единства со своими товарищами. По отчуждению существует обширная литература. Доказательства того, что проблемы отчуждения существуют, достаточно убедительны для скептиков и более чем достаточны для всех остальных. И точно так же имеются доказательства того, что даже в очень умеренных формах демократия на рабочем месте часто приносит облегчение³, позволяя рабочим обсуждать и лучше понимать цели деятельности, организовывать задания, направленные на достижение очевидного результата, получать удовольствие от выполняемой работы и общаться с товарищами на основе взаимоуважения.

Практически те же аспекты отмечаются и теми, кто формулирует эту хроническую проблему по-другому: не как отчуждение, а как упадок рабочей этики. По крайней мере, в отношении многих разновидностей бесконечно повторяющихся промышленных задач в некоторых сегментах общества возвращаются старые взгляды — те, что существовали в Древней Греции и в цивилизациях других эпох и народов, а именно — что работа унижает. Работа далеко не обязательно или не всегда означает интересную задачу, которая расширяет способности человека или опыт, формирующий характер и воспитывающий достоинства личности. Если дойти до крайностей, то на производстве есть работы, которые убивают; есть некоторое количество таких, которые калечат; и есть миллионы таких работ, которые отупляют. Как бы Адам Смит ни превозносил разделение труда как главный источник эффективности производства, он, тем не менее, признавал, что «человек, вся жизнь которого прошла за выполнением нескольких простых операций, ...становится таким тупым и невежественным, каким только способно стать человеческое создание»⁴.

Обеспокоенностью по поводу отчуждения и упадка рабочей этики объясняются особые заявления о том, что промышленная демократия сделает из рабочих более счастливых, лучших людей, а также стимулирует производство посредством улучшения стимулов труда⁵. Традиционная трудовая дисциплина становится мишенью нападок — и рыночные стимулы (оплата, карьерное продвижение, увольнение), и указания начальства. В этом отношении многие современные руководители предприятий и компаний обнаруживают удивительное родство своих идей с маоистской мыслью о стимулах, утверждающей, что стимулы участия наряду с другими могут в определенной степени послужить заменой традиционной системы стимулов.

Во многом возросший интерес к промышленной демократии и стимулам совместного участия происходит из усложнения и расширения проблемного поля задачи, которой давно заняты обществоведы и менеджеры, — проблемой координации как ключевого аспекта в решении проблемы производительности. Все больше и больше говорится о том, что энергия, находчивость и изобретательность — крайне недостаточно используемые источники эффективности производства. В настоящее время предполагается, что устранение неорганизованности и вялости как на индивидуальном уровне, так и на уровне организации в целом через высвобождение и повышение индивидуальной производительности труда — гораздо более многообещающий подход, чем усиление и углубление внимания к вопросам координации. Маоистская мысль, как мы видели, готова поменять координацию на находчивость, но точно так же настроены и новаторы западного менеджмента в деловой сфере.

Эксперименты по рабочему контролю, затеваемые как в либерально-демократическом, так и в коммунистическом мире, предполагают, что частная собственность и частное предприятие не являются, как считали раньше социалисты, основными мишенями процесса демократизации на рабочем месте. Такой мишенью в действительности является иерархическая и авторитарная структура власти на предприятии, независимо от того, опирается она на частную собственность или нет.

Демократия участия

В некоторых странах движение за установление рабочего контроля является частью более широкого движения к демократии участия во всех аспектах групповой деятельности. Будучи движением за демократические реформы, оно уходит корнями в такую веру, которую питал Милль в отношении демократии для «развития разума, совершенствования добродетелей, практической деятельности и улучшения эффективности»^* гражданина, и в сомнения по поводу того, достаточно ли представительного правительства. Руссо считал демократию невозможной в нации-государстве, потому что такая большая система не может образовывать участвующего сообщества. Милль опасался «низменных интересов королей и аристократии»⁶ и размышлял над целым рядом форм участия, ограничивающего эти интересы. Старые отношения дополнились теперь новым антагонизмом по отношению к бюрократии. Сегодня повсюду множество ученых, бизнесменов, управляющих, студентов и работников или подвергают ее сомнению, или протестуют против нее. В частности, некоторые считают, что личность задыхается в обезличенных организациях, в которых работа назначается руководством авторитарно и подразделяется на множество разрозненных заданий. Работу можно назначать себе самому, считают они, в соответствии с коллективным решением, посредством которого рабочие задания можно разнообразить и сводить в единое целое.

Ряд критиков утверждают: участие является видом деятельности, которая имеет ценность уже просто потому, что существует⁷. Участие также иногда предназначено для того, чтобы ослабить договорные отношения и укрепить отношения родства, добрососедства, привязанности, преданности или общности целей. В 1887 году Фердинанд Теннис отметил контраст между формальной организацией и более «естественными» формами в заголовке своей книги «Общность и общество». Этот контраст имеет долгую историю в политической философии. Некоторые его аспекты изучали Эмиль Дюркгейм, лорд Актон, Леон Дюги и другие. Защитники демократии участия на самом деле предлагают восстановить старые общественные ценности⁸. Утверждается даже, что неудовлетворенное стремление к общественному единению в своей крайности привело многие народы к той отвратительной карикатуре на общество, которая называется тоталитаризм⁹.

Рабочий контроль

То, что демократизация промышленности произошла совсем недавно, может служить подтверждением марксистской гипотезы, согласно которой те, в чьих руках находится собственность, считают менее опасным развитие демократии в государственном управлении, чем проявление демократии в сфере промышленности. Они соглашаются на одну из этих форм демократии, только когда не могут согласиться на другую. Это неудивительно. При конституционном строе, обеспечивающем защиту частной собственности, политическая демократия представляет собой лишь несущественную угрозу преимущественному праву частной собственности. В противоположность этому демократизация в промышленности бьет по этой прерогативе непосредственно, прямо и категорично. Хотя рабочий контроль предлагается как метод демократизации в промышленности (и правительстве), наилучшие возможности для развития он до сих пор получает в авторитарных неполиархических государствах, в которых частная собственность в промышленности уже отменена^*.

В югославской системе самоуправления существует следующее правило: все несельскохозяйственные предприятия со штатом более пяти наемных работников считаются общественной, а не частной собственностью. Такие предприятия находятся на попечении у своих работников, включая в равной степени и офисных служащих, и производственных рабочих. В мелких фирмах все работники являются членами совета работников. На предприятиях с численностью персонала более 30 человек работники избирают свой совет представителей. На многих крупных предприятиях каждое отдельно взятое производственное подразделение избирает свой совет. Формально по своим полномочиям советы обладают большей властью, чем руководство предприятием. Хотя советы ставят непосредственные задачи по руководству предприятием управленческому комитету и директору, сами управленческие комитеты обычно состоят из членов советов. С 1968 года советы имеют право и полномочия осуществлять набор, отбор и увольнение директоров. С 1968 года органы государственной власти не могут осуществлять непосредственное всестороннее — в духе советской организации — руководство предприятиями «сверху». Партия и правительство в значительной степени регулируют деятельность предприятий, но скорее в духе американской, французской или британской моделей корпоративного управления.

Все это сформировано в авторитарной системе под опекой коммунистической партии, коммунистического союза и правительства, часто проводящего политику репрессий. Но пресса здесь имеет относительно большую свободу, чем в какой-либо другой коммунистической стране, перемещения граждан как внутри страны, так и за рубеж могут осуществляться практически свободно, законодательные органы во многом обладают реальной властью, граждане участвуют в разнообразных выборах, которые гораздо больше похожи на настоящие выборы, чем в других коммунистических странах, а партия не является монолитной и не используется как контролер над целым обществом. Югославское общество теоретически обогатило модель-1 двумя заслуживающими внимания принципами, до сих пор чуждыми этой модели: правом на существование особых интересов и некоторой организационной автономией (для коммун, законодательных органов, предприятий, союзов, советов рабочих и других организаций)¹². Выборы рабочих советов, таким образом, являются не просто притворством или симуляцией, несмотря на то, что партия и профсоюзы осуществляют над ними контроль и существует ряд других недостатков, представляющих серьезную угрозу для демократического выбора¹³.

Югославский опыт дает основания предположить, что авторитарный режим, ослабленный по ряду позиций и не желающий по определенным причинам претендовать на обычное для элиты модели-1 «всеведение», может получить определенные преимущества от того, что позволит рабочему контролю развиваться достаточно активно. Исторические, этнические и культурные различия в югославском обществе настолько велики, а чувство государственности настолько слабо, что руководство не в состоянии обеспечить сильную центральную власть. Рабочий контроль является методом признания сильных центробежных сил в югославском обществе и одновременно методом передачи власти множеству малых предприятий и производственных субъектов вместо передачи ее крупным географическим субъектам — шести югославским «республикам». Есть опасения, что передача широких полномочий власти этим «республикам» может спровоцировать переворот с целью свержения центральной власти в стране. Децентрализация власти на огромное множество «фрагментов» безопаснее, чем лишь на несколько таких «кусков»¹⁴.

Определенные проблемы, характерные для югославской системы самоуправления, проливают дополнительный свет на этот вопрос. Одной из них является возможность недостаточной компетенции управляющих — проблема, резко обостряющаяся в любой стране в период индустриализации. В некоторых случаях рабочие при выборе директора отдадут предпочтение более терпимому, а не более профессиональному директору. А в ряде случаев избирательная политика предприятия позволяет директору использовать свое положение для формирования группы приспешников и последователей¹⁵. Верность партии в общем может оцениваться выше, чем профессионализм и компетентность в вопросах управления¹⁶. Многие рабочие группы, тем не менее, проявляют интерес именно к профессиональной компетентности, ведь от этого качества зависят личные доходы рабочих. Советы рабочих, как правило, заинтересованы в поиске высококвалифицированных, профессиональных руководителей. Они не сделают директором одного из «своих» — необученного и неопытного¹⁷.

Еще большей проблемой, чем директорский непрофессионализм, может быть ограниченность самих рабочих сиюминутными целями, их неспособность мыслить в долговременной перспективе. Любой коллектив рабочих или другая группа, управляющая предприятием, может нанести ущерб предприятию, лишив его необходимого для развития капитала, если будет распылять средства, выплачивая неразумно высокую заработную плату, или распределять капитал иным образом в виде дивидендов или премий. Неразумно высокие выплаты действительно часто оказываются источником проблем, хотя в основном без фатальных последствий, так как югославская формула не предусматривает для работника никакой возможности в случае увольнения забрать или продать свою «долю» на предприятии. Все, что он может забрать с предприятия, он должен забрать, пока там работает¹⁸.

Югославские предприятия расточительно относятся к использованию рабочей силы, часто страдая от слабой трудовой дисциплины¹⁹, хотя, возможно, не более, чем во многих других развивающихся странах с традиционным управлением на производстве. До сих пор мы не располагаем достаточными данными, чтобы выяснить, существует ли связь, и если да, то какая, между самоуправлением на предприятиях и трудовой дисциплиной работников. Другая трудность заключается в том, что самоуправление во всех фирмах, кроме мелких, осуществляется через представительскую демократию, а не демократию как таковую, а следовательно, в какой-то мере не является фактором, увеличивающим непосредственное участие^*. Однако даже крупные фирмы могут оказаться в выигрыше, обеспечив необходимую ротацию среди членов своих управленческих комитетов.

Как и многие страны с рыночной экономикой, данная система страдает и от инфляции, и от безработицы, причем определенная часть этой инфляции почти наверняка связана с выплатами заработной платы в завышенном размере по решению рабочих советов²⁰. Наличествуют и неизбежные в данной системе несправедливые различия в доходах работников различных предприятий²¹. Рабочий контроль сам по себе часто ослабляется безразличием, а также склонностью «белых воротничков» устранять производственных рабочих — «синих воротничков» — от участия в работе советов, или же более образованных «синих воротничков» брать руководство в советах и на выборах в свои руки. Одним из индикаторов устойчивого влияния неэгалитаризма является структура различий в оплате труда рабочих разной квалификации, которая во многом похожа на структуру различий в оплате труда, свойственную западноевропейским странам с рыночной экономикой²².

Партийный контроль над предприятием, по сути, враждебный рабочему контролю, продолжает настойчивые попытки совместить централизованный контроль с определенной децентрализацией²³. Незарегистрированные (то есть существующие нелегально) частные компании открыто работают в таких секторах, как строительство, грузоперевозки, ресторанный бизнес и многие другие. На экономику тяжелым грузом ложатся монополии, так как при отсутствии адекватной конкуренции на внутреннем рынке со стороны отечественных или импортных производителей предприятия легко могут завышать цены²⁴. По этим причинам рабочий контроль по большей части остается недостижимой целью.

Недостижимой, по большому счету, данная цель может быть и в другом отношении: периодически система рабочего контроля оказывается захваченной руководством предприятия. Директора и их персонал, вооруженные собственным представлением о насущных делах и проблемах предприятия, иногда сводят рабочий контроль до уровня канцелярщины, механического штампования чужих приказов²⁵. В 60-х годах было проведено всестороннее глубокое исследование двух предприятий, в результате которого выяснилось, что рабочий контроль «в основном принес пользу руководству предприятия, дав ему возможность большей свободы и большего пространства для инициативы»²⁶. Более позднее комплексное исследование двух фирм позволило выяснить, что руководство широко и всесторонне использовало консультации со всеми участниками производственного процесса на предприятии, выходило с собственными инициативными предложениями, откликалось на инициативные предложения работников и, «как канатоходец», балансировало между обеспечением — посредством достижения консенсуса — высокой степени участия и ответственности по отношению к предприятию, с одной стороны, и манипулированием участием рабочих — с другой²⁷. Высказываются различные мнения о распределении власти и других полномочий между руководством и работниками предприятия. Кажется ясным, что самоуправление обусловило большие перемены в совещательности и участии рабочих в процессе производства на предприятии, которые сегодня проявляются в большей степени, чем в 60-х годах. И все-таки, возможно, вывод о том, что «традиционные направления действия и функции власти никаких решительных, кардинальных изменений не претерпели»²⁸, соответствует истине.

Координация децентрализованного процесса принятия решений

Координация деятельности децентрализованных предприятий является общей проблемой. Одна из основных трудностей в любой системе демократии участия — это то, что высокий уровень вовлеченности и участия достижим только в малых группах. Но слишком большой уровень взаимозависимости не позволяет предоставить каждой малой группе, участвующей в процессе принятия решений, возможность действовать по собственному усмотрению. Дела предприятия имеют серьезное значение не только для его работников, но и для людей, которых обыкновенно гораздо больше, чем работников, и для которых предприятие производит продукцию или услуги. Ленин с самого начала понимал эту проблему, отрицая рабочий контроль как «синдикалистский»²⁹.

Решения очевидны, но ни один из способов решения не является полностью удовлетворительным. Во-первых, можно свести демократию участия к кругу проблем, в которых взаимозависимость проявляется в незначительной степени. Но это означает лишить процесс участия возможности сколько-нибудь серьезно влиять на происходящее. Другое возможное решение — сформировать действующий по собственному усмотрению центральный орган власти для осуществления контроля над децентрализованными единицами, то есть поступить во многом по аналогии с тем, как правительства штатов в США осуществляют надзор над муниципальным руководством. Такое решение способствует сохранению и укреплению многих из тех элементов власти, иерархии и бюрократии, против которых и направлен протест движения демократии участия.

В принципе для каждой децентрализованной автономной организации всегда существует более удовлетворительное решение. Это метод, характерный для модели-2. Пусть все децентрализованные единицы без участия какого-либо вышестоящего координирующего органа договорятся между собой и другими способами взаимно приспособятся друг к другу. Надо дать им возможность договориться о том, что они будут и чего они не будут делать друг для друга.

Во многих реальных ситуациях, тем не менее, количество других групп, участвующих в процессе принятия решений, с которыми каждой малой группе пришлось бы кооперировать и координировать свои усилия, недопустимо велико. Сложность переговоров с участием тысяч независимых сторон привела бы к тому, что эффективность процесса взаимной адаптации интересов сторон снизилась бы вплоть до полной парализации самого процесса. И сама по себе такая огромная задача, как адаптация взаимных интересов, потребовала бы полноценной работы особого штата специалистов, в результате чего обычный гражданин вновь обнаружил бы, что его вытолкнули из участия в процессе.

Тем не менее при одном стечении обстоятельств взаимное урегулирование между тысячами и даже миллионами малых групп возможно. Я имею в виду, конечно же, обстоятельства, при которых этот процесс может быть организован с использованием рыночных механизмов. И это югославы поняли и осознали. Несмотря на идеологическую враждебность по отношению к рыночной экономике, несмотря на то, что они разделяют представление марксистов о рыночной экономике как о системе частной собственности, капитализма и хаоса, югославские коммунисты оказались в состоянии осознать, что децентрализованные единицы можно скоординировать посредством рыночных механизмов, а не бюрократических инструментов центрального правительственного органа. Они оказались в состоянии разделить в своем сознании систему рыночной экономики и частное предпринимательство и, таким образом, использовать рыночную экономику по-новому, без такого ее компонента, как частное предпринимательство, сочетая рыночную экономику с рабочим контролем.

Рыночный социализм в Югославии

Теперь может быть более понятным движение Югославии в направлении рыночного социализма. Руководство страны отреагировало на те широкомасштабные проявления неэффективности коммунистического централизованного планирования, которые привели коммунистов Советского Союза и Восточной Европы к экспериментированию в применении некоторых элементов рыночной экономики. Правительство отреагировало также на то, что было воспринято им как пугающее несоответствие между историческим стремлением коммунистов к освобождению человека, с одной стороны, и сводящей это стремление на нет бюрократизации советской коммунистической системы — с другой. Враждебность югославских коммунистов по отношению к советской модели, уточним, коренилась в национализме, даже в нескольких видах национализма в Югославии. Но, по крайней мере, в результате поддержки стремления к национальной независимости правительство смогло поднять протест против советской модели коммунизма на уровень протеста по базовым принципам. Как по соображениям общей эффективности, так и из благих намерений в отношении соблюдения обязательств коммунистической теории об установлении контроля рабочего класса руководство страны смогло по-новому использовать достоинства и преимущества рыночной экономики.

И югославский коммунизм, и маоизм восстают против того, что они воспринимают как бюрократическое вырождение коммунизма в СССР. Оба режима видят необходимость в кардинальной децентрализации. Для Мао, хотя он никогда и не заходил в проведении децентрализации так далеко, как Тито, является очевидным, что средством достижения координации должно быть наставническое «воспитание»; в Югославии считают, что этим средством должна быть новая форма рыночной экономики. Кроме возможной альтернативы — пойти по маоистскому пути, — у Югославии в ее антипатии к советской модели бюрократического коммунизма не оказалось никакого другого выбора.

Вплоть до подавления «пражской весны» советскими войсками в 1968 году рыночный социализм развивался также и в Чехословакии. Социализм с рыночной экономикой продолжает привлекать некоторых политических лидеров и административных руководителей во всех европейских коммунистических странах и в последние несколько лет был в какой-то мере установлен в Венгрии, несмотря на определенные опасения по поводу возможного вмешательства Советов в случае, если бы он зашел «слишком далеко». Различными способами коммунисты многих восточноевропейских стран в настоящее время пересматривают положения классического экономического либерализма, как и модель-2. Объясняя, почему Югославия стала развивать рыночный социализм, Тито, например, вернулся к теме разделения труда, на которой Адам Смит построил свой аргумент в пользу рыночной экономики в «Богатстве народов»^*. Тито пишет: «...отсталые, слабые и мелкие предприятия не могут участвовать в международном разделении труда. Именно поэтому необходимы интеграция и полная специализация производства, с тем чтобы удешевить процесс производства насколько возможно и выпускать продукцию самого широкого ассортимента и самого высшего качества»³⁰.

Такой же степени либерализации, какой югославам удалось достичь благодаря рыночным реформам, они одно время добивались и в политической области. Политическую либерализацию они вели сразу по нескольким фронтам, включая децентрализацию партии и правительства³¹, стимулирование непосредственного прямого участия граждан в управлении на местах³², организацию публичных дискуссий по новым актуальным вопросам политики для групп, объединенных общими интересами³³, определенное усиление правовых процедур и ограничение производящихся по произволу властей арестов и наказаний³⁴ и, наконец, создание собственной важной, пусть пока и небольшой, ниши для парламента³⁵ и электората³⁶ в области независимого управления. В последние годы внутренний конфликт между «республиками» привел Тито к отмене некоторых из этих реформ. В будущем их перспективы пока неопределенны.

Неэффективность взаимного приспособления

Общим диагнозом наших проблем в области поиска решений посредством взаимного приспособления и адаптации требований сторон друг к другу является то, что ответственность за принятие решений становится чрезмерно раздробленной. Разработка политики все более переходит под формальную ответственность законодательных органов власти. Несколько десятилетий назад стало ясно, что инициатива находится в руках президента. Но он практически не в состоянии разрабатывать политику без взаимодействия с конгрессом, а конгресс в этом процессе зачастую предпочитает идти своей дорогой. Свой собственный образ действий в этом отношении выбирает и каждый отдельно взятый комитет конгресса, а также председатели этих комитетов. А федеральное правительство отказывается принимать на себя обязательства, которые, по его мнению, должны принять на себя правительства штатов. Они в ответ перекладывают ответственность на федеральное правительство. Процесс разделения заходит еще дальше. По ряду вопросов наиболее вероятным источником инициативы должны быть корпорация, профсоюз или какая-либо другая частная организация. Но рядовой гражданин часто не знает, с какой стороны можно ждать действий. Многие из нас, отчаявшись, не верят, что кто-либо проявит инициативу и начнет действовать, другие полагают, что, как только кто-нибудь предпримет попытку действовать, другой человек или организация встанут у него на пути.

Для кого-то заманчивым может выглядеть вывод, что модель-1 в конце концов можно считать вполне подходящей моделью общества. В самом деле, по каждой из новых коллективных проблем требуются «правильные» решения научно-технических вопросов, являющихся составными частями более крупной проблемы. Неправильные решения могут слишком дорого обойтись человечеству в будущем¹. Таким образом, необходимо, чтобы полиархические системы нашли новые методы применения научно-технических знаний и опыта на практике. Хотя для всех правительств это является старой проблемой, ее важность возрастает экспоненциально по мере того, как проблемы общества все больше и больше становятся результатом научно-технического прогресса. Ядерная опасность, загрязнение воздуха, дефицит энергетических ресурсов — все это последствия развития науки и техники^*.

Но для решения более крупных проблем по-прежнему нет той всезнающей элиты, которая является обязательным условием в модели-1. Таким образом, альтернативным выводом, к которому нас здесь отбрасывает — или к которому можно обоснованно подойти, сформулировав его традиционными методами, — является модель-2 со значительно усовершенствованными как аналитическими, так и интерактивными процессами разработки политики. Из того, что процесс взаимного приспособления может оказаться безуспешным, логически не следует, что этот процесс следует ликвидировать. Очевидной альтернативой является реструктуризация, перестройка этого процесса.

Каждый понимает, что рыночные взаимодействия необходимо перестраивать и реструктурировать — скажем, с помощью антимонопольного законодательства или путем осуществления других изменений в организации отраслевых рынков. Но перестройке процесса взаимоприспособления в качестве общей формулы совершенствования процесса разработки политики уделялось мало внимания. Пример того, как это можно сделать, мы можем взять из предыдущей главы. Специалисты-плановики могут оказаться участниками процесса разработки политики или в результате бесплодной попытки поднять разработку политики до стандартов модели-1, или с целью выступить в защиту, как мы сказали, эффективности решения и интересов сторон, не участвующих во взаимном приспособлении. Последнее — это роль, вполне осуществимая для экспертов в процессе взаимодействий в модели-2, и она включает задачи, которые мы только начали отделять от той видимой роли референтов, которую эксперты должны исполнять.

Но что же именно неверно, каковы недостатки тех фрагментированных взаимодействий, посредством которых производится разработка политики в США? Четко обозначив проблему, мы можем точнее определить направление поиска ее решения.

Один из недостатков, вероятно, является кардинальным. Это та легкость, с которой оппоненты какой-либо позитивной политики, разработанной для решения проблемы, могут воспрепятствовать ее проведению. Так или иначе, формально или неформально, «вето» распространены и применяются в полиархических системах очень широко. В Соединенных Штатах это очевидная практика. Хотя президент США не может заставить конгресс предпринять какие-либо инициативы, он может наложить «вето» на любую инициативу конгресса. Будучи в меньшинстве, члены сената или нижней палаты не могут принять положительного решения по какому-либо политическому вопросу, но могут парализовать его решение любой палатой конгресса. Ни одна из палат конгресса не имеет возможности насильно заставить другую одобрить какую-либо политику, но может наложить «вето» и воспрепятствовать деятельности друг друга уже одним бездействием. В каждой палате десятки комитетов не могут добиться никаких инициатив или какого-либо движения вперед, но каждый из них может остановить или приостановить процесс разработки законодательных решений. Так как наша система является федеральной, штаты в определенных вопросах могут остановить законодательный процесс на федеральном уровне. В других вопросах федеральное правительство может воспрепятствовать деятельности правительств штатов. В полиархической политике, для того чтобы внести законопроект, инициировать или изменить что-то, необходимо заручиться содействием коалиции. Остановка или блокировка нововведения — законная привилегия, которая предоставлена многим.

В наши дни «вето» оказывается еще большей угрозой из-за изменения характера социальных проблем и соответствующих перемен в оказываемом блокировками воздействии. В соответствии с одной из основных традиций демократического мышления считается, что правительство осуществляет руководство постоянным перераспределением привилегий, таких, как богатство и власть. Всегда есть претенденты, требующие увеличения своих привилегий, и другие претенденты, постепенно уступающие новичкам некоторую долю своих непропорционально широких привилегий. Что приобретает один, то теряет другой. В соответствии с наиболее современными взглядами, в настоящее время возрождающими старые традиции политической философии, вопросы распределения постепенно отходят на второй план. Все граждане теперь объединены общими заботами о мире, сохранении энергоресурсов, защите окружающей среды, экономической стабильности и другими общими или коллективными целями. Неудача в выработке политики подвергает риску все общество в целом. Теперь потеря одного человека становится потерей каждого.

Новая угроза сохранению полиархии заключается в том, что «вето» все более и более направлены не только против предложений по вопросам перераспределения, но против предлагаемых решений коллективных проблем. «Вето» на вопрос по перераспределению — скажем, по новым школьным бюджетам — приносит разочарование определенным группам. «Вето» на решение коллективной проблемы — скажем, по энергетической политике — может привести все общество на путь к катастрофе.

За пределами сложных процедур собственно правительства полномочия «вето» повсеместно находят еще более широкое применение. В значительной степени оно базируется на автономности коммерческого предприятия. Этим аспектом традиционные политологические дисциплины пренебрегают. В соответствии с требованиями рыночной экономики предприятие должно быть достаточно защищено в правовом отношении, чтобы иметь право сказать «нет» государству. Что еще важнее, его привилегированное положение позволяет ему препятствовать проведению политики, например, по вопросам предотвращения загрязнения окружающей среды, дефицита энергоресурсов, инфляции и безработицы, а также политики распределения дохода и благ. Как мы видели, бизнесменам нужно всего лишь убедить правительственных чиновников в том, что реформы нанесут ущерб бизнесу. Их «вето» обладает большой силой и имеет широчайшую сферу применения.

На то, как мало мы понимаем право «вето» и такое более широкое явление, как взаимные приспособления, указывает невозможность для нас — как преподносится в литературе по общественным наукам — представить себе взаимное приспособление или плюралистическую полиархическую систему без привилегий бизнеса. Ни одна из полиархических стран с рыночной экономикой никогда не применяла на практике плюрализм без непропорционально широкого участия бизнесменов, исполняющих двойную роль руководителей предприятий и членов непропорционально мощной электоральной группы и группы интересов. Едва ли когда-либо проводились исследования плюралистической системы, в которой бы представители бизнеса не имели права «вето» или их возможности его применения были бы сильно ограничены.

Насколько же масштабную реструктуризацию следует тогда проводить? С какими «вето» нужно бороться, а какие — разрешать? Здесь сравнение с процессом принятия решений в рыночной экономике может полностью изменить характер наших представлений о «вето». Как мы отмечали ранее, действующие рыночные системы имеют по крайней мере один большой предрассудок по отношению к инновациям. Покупатели и продавцы обычно свободно вступают в сделку, не принимая во внимание неблагоприятные эффекты, которые эта сделка может иметь для любых третьих сторон. Поэтому коммерческие предприятия могут свободно выводить на рынок новые товары и технологии, не обращая внимания на то, какие профессиональные навыки и ремесла, предприятия или сообщества они таким образом разрушают. Рыночным системам свойственны черты, в корне отличающие их от феномена «вето». В рыночной экономике даже крошечные меньшинства, состоящие из одного или нескольких членов, могут осуществить инновацию, но не могут прибегнуть к «вето».

Это любопытная ситуация. Если право «вето» так необходимо для полиархии, как традиционно принято считать, то почти наверняка мы найдем сравнимую картину и в рыночной экономике. Если, с другой стороны, относительное отсутствие «вето» в рыночной экономике и легкость проведения инноваций являются желательными во всех крупнейших и наиболее важных решениях, принимаемых корпорациями, не должны ли они быть желательными характеристиками, которые стоит распространить также и в полиархии? Общества с рыночной экономикой едва ли начали всесторонне обдумывать это несоответствие между различной ценностью «вето» и инициатив, которые они имеют в двух различных сферах. Есть также базовые сходства и различия, которые необходимо исследовать.

Нашей целью не является написание рецептов и рекомендаций, и мы занимаемся этим ровно настолько, насколько того требует рассмотрение проблемы «вето». Это проблема, которая в значительной мере проливает свет на возможность перестройки несоответствующей потребностям модели взаимоприспособления. Она также свидетельствует о том, что перестройка затрагивает основы политико-экономического строя.

Компромисс

Есть вторая важнейшая проблема, от решения которой зависит будущее демократии. Во всех полиархических системах с рыночной экономикой остается основополагающая структурная проблема, обусловленная теми привилегиями, которые необходимы бизнесменам как условие их эффективной деятельности. В определенной степени именно к привилегированному положению бизнеса мы придем, если возьмемся проследить причину возникновения многих современных проблем, в том числе монополизма, инфляции, безработицы, ухудшения состояния окружающей среды, препятствий развитию полиархии, особенно, как мы только что убедились, посредством применения несимметричной модели взаимных приспособлений. Можно ли примирить необходимость предоставления бизнесу минимальных привилегий с потребностью отменить привилегии бизнеса, в том числе право «вето», чтобы помочь решить все названные проблемы?

Это старая, ключевая, до сих пор актуальная и неизбежная проблема в области разработки государственной политики, от которой ни одна страна с рыночной экономикой не может уйти ни на год, ни на месяц, ни на день и даже ни на час. Это не та проблема, которую можно решить, как заявили бы нам многие критики корпораций, просто путем обуздания гигантских корпораций и раздачи им приказов — невзирая на то, как это может сказаться на уровне их эффективности. Это не проблема, как могли бы сказать нам друзья корпораций, защиты их виртуозно сложного производства посредством применения лишь самой деликатной формы регулирования. Это и не относительно несложная проблема, которую можно разрешить путем компромисса между первыми двумя концепциями, просто предоставив корпорациям половину того, чего они хотят, — ведь даже этого может оказаться слишком много в мире, где свобода действий корпораций, даже урезанная до половины, остается недостаточно контролируемым источником новых «искусственно синтезированных» болезней прогресса. И к тому же половины может быть, напротив, недостаточно, чтобы заставить их вести производство.

В каком же направлении искать решение? Мы можем обрисовать один возможный пример стратегий, которые необходимо рассмотреть. Правительства должны принять на себя выполнение такой щепетильной задачи, как разработка смешанного набора рычагов финансового регулирования с высокой степенью дискриминации для воздействия на бизнес, которые бы позволяли правительству взять бизнес под свой контроль. Это один из способов создания гибридной формы, объединяющей рыночные и полиархические средства управления, как упоминалось в главе 11. Основная стратегия, в сущности, — заплатить компаниям и представителям бизнеса за то, чтобы они отказались от некоторых привилегий.

Подсказку в отношении того, как правительству поступать в подобном начинании, можно найти в неожиданной области — в аэрокосмической и других видах промышленности, выпускающих продукцию по оборонным контрактам. Им пришлось принять то, что, как мы отмечали в главе 8, по обычным стандартам выглядит необычной характеристикой управления. Что касается якобы абсолютно обязательной и необходимой независимости корпораций, военные подрядчики выражают готовность во многом расстаться с ней. Правительственные контракты, которые они так хотят заполучить, именно этого от них и требуют. Они готовы пойти на это, так как им это выгодно. Данные отрасли не являются идеальными моделями, так как, в свою очередь, посредством того, что президент Эйзенхауэр назвал военно-промышленным комплексом, они добиваются чрезмерно близких отношений и контроля над правительственными чиновниками, отвечающими за выполнение военных контрактов. Но подсказка достаточно понятна: бизнесмены могут по собственному желанию продать многие из своих привилегий.

Но может ли обычный бизнес быть настолько прибыльным, что бизнесмены в обмен на прибыли готовы будут согласиться с достаточно жестким регулированием своего сектора? Можно ли это сделать в случае, когда предприятия производят свою продукцию для поставки на обычные рынки, а не по правительственным контрактам? И вновь подсказку можно найти в аэрокосмической отрасли и военной промышленности. Правительство обеспечивает их большой долей капитала и страхует большую часть их рисков. Крупнейшие производители, работающие по оборонным правительственным контрактам, производят свою продукцию за счет использования материально-технической базы и оборудования, около половины которых предоставляется правительством США². Эта материально-техническая база предоставляется не бесплатно, но при этом правительство освобождает предприятия от необходимости самим делать большие и рискованные капиталовложения. Правительство США также берет на себя большую долю расходов, связанных с проведением исследований и научно-исследовательских работ. Из всех исследований, проводимых в США, около двух третей оплачиваются за счет правительства. Оно также обеспечивает определенную долю оборотного капитала в промышленности и страхует риски, выступая гарантом и поручителем по ссудам, а также гарантирует получение прибыли от продаж.

Очевидно, что правительства в прошлом не проводили тщательных различий между двумя типами привилегий: теми, которые прямо гарантируют получение прибыли, и теми, которые наделяют корпорации автономностью, благодаря которой те могут заниматься получением прибыли, будучи уже мало чем ограниченными, Корпорации настаивают на предоставлении обоих типов привилегий, не ища между ними особых различий. Разработчики политики слепо, без критики и возражений, признали необходимость обоих. Между тем стоило бы испытать политику, основанную на ключевом различии между этими двумя типами.

Можно, конечно, представить себе широкое нежелание общественности облагодетельствовать корпорации путем предоставления им финансовых выгод в качестве компенсации за их согласие принять ограничение своей свободы действий. Почему, следует спросить, правительство и общественность должны платить за привилегию установления контроля, если контроль предположительно и так относится к полномочиям правительства? Это практический вопрос комбинирования общественного контроля над коммерческими предприятиями с мотивированием этих предприятий с помощью определенных стимулов.

В действительности в соответствии с наиболее общепринятой моделью финансовые компенсации корпорациям поступают не в единоличное их пользование. Они возвращаются в форме увеличения производства или снижения цен. Полагать, что можно ужесточить налогообложение или применить к корпорациям санкции, избежав при этом обычного перекладывания издержек на широкие слои общества, — это давнишнее устойчивое заблуждение. Заблуждением было бы также полагать, что можно облагодетельствовать корпорации, предоставив им различные финансово выгодные условия, не облагодетельствовав в то же самое время самым естественным образом и широкие слои общественности, которые пользуются продукцией этих корпораций.

Но не станут ли директора корпораций обогащаться сами и способствовать обогащению своих акционеров, не передавая больше никому полученные ими финансовые выгоды ни посредством увеличения производства, ни путем снижения цен? Действительно, такая возможность существует. Но контролировать такую возможность — вполне во власти налоговой полиции. Исходя из того, что проблему «вето» можно преодолеть, налоговая политика и политика перераспределения государственных доходов через бюджетные дотации могут, возможно, справиться с любыми неблагоприятными последствиями для доходов путем гарантирования прибыльности корпораций.

Но тогда почему у руководства предприятий должны быть стимулы соглашаться отдать свою независимость в обмен на финансово выгодные условия? Выгода для руководства оказывается иллюзорной. В бухгалтерских книгах корпорации она появляется в виде прибылей, но не перетекает в доходы руководителей и акционеров в виде привлекательных надбавок к этим доходам, а если и перетекает, то вскоре вымывается из доходов в виде налогов. Ответ, как отмечалось в главе 3, здесь таков: получение корпорацией прибыли является своего рода игрой, привычкой или обычаем. Корпоративная прибыль может быть как счет в игре, как рейтинг успеха, независимо от того, какое влияние она оказывает на личный доход. Если это и не относится ко всем без исключения директорам корпораций, то все в большей и большей степени это верно для новой породы менеджеров-профессионалов, работающих по найму и получающих заработную плату. Количество таких менеджеров постоянно растет, так как благодаря все более открытому доступу к должностям в руководстве корпорациями увеличивается число людей, которые стремятся получить привилегию играть в эту игру.

Стратегия использования финансовых привилегий с целью компенсации потерь, обусловленных государственным регулированием, не может обеспечить гарантированный успех, так как, возможно, по ряду позиций вызывает настороженность у руководителей сферы бизнеса — пассивных, как оказалось, в отраслях оборонной промышленности — в отношении новой всеобщей угрозы их влиянию в стране и во всем мире. Но эта стратегия указывает путь, по которому политика может пойти — и пойти достаточно далеко. Мы считаем, что наиболее перспективные, хотя в основном совершенно неизученные возможности здесь заключаются в использовании общественных дебатов и экспериментировании с разработкой различных политических стратегий и решений. Такие изыскания могут помочь нам найти верный путь в будущее.

Социально-экономический класс

Третьей проблемой, от которой зависит будущее полиархии, является явный упадок классовой индоктринации.

Рассмотрим проблему экономической нестабильности. Частично ее можно отнести на счет избыточного спроса на ресурсы в каждой стране. Как правило, в большинстве случаев инфляция объясняется избыточным рыночным спросом на товары и услуги. Но инфляционный спрос на многие товары и услуги сегодня «подталкивается» за счет государственных программ соцобеспечения, коллективных сделок и договоренностей, а также множества других способов, с помощью которых корпорации и профессиональные группы используют свои собственные возможности для проведения рыночного обмена, а также чтобы заручиться поддержкой правительства при осуществлении подъема цен³. Одновременный рост безработицы и инфляции в последние годы может быть отражением следующей ситуации: требуемый корпорациями уровень доходности, несмотря на инфляцию их собственных отпускных цен, все равно не является достаточным стимулом для того, чтобы заставить их организовывать производство при максимально высоких уровнях трудоустройства.

Теперь есть вероятность того, что полиархические системы с рыночной экономикой уже не смогут больше примирять между собой необходимые привилегированные требования бизнеса — и требования сильных профсоюзов и «государства всеобщего благосостояния» с его системой социального обеспечения. Действительно, отставания Великобритании в экономическом развитии оказалось достаточно, чтобы убедить многих обозревателей в том, что по крайней мере одна страна уже пала жертвой фундаментальной проблемы несовместимости выдвигаемых различными сторонами требований. Шведские профсоюзы и программы социального обеспечения так же хорошо развиты, как и британские, но эти наблюдатели скажут, что найденное Швецией решение проблемы — это всего лишь временная отсрочка, передышка на тот срок, пока шведские компании имеют возможность получать прибыль из нетрадиционных источников и ресурсов, каковыми являются древесина и минеральное сырье, а также за счет других кратковременных и быстро исчезающих «специальных возможностей», которые предоставлены им в сфере международной торговли.

Загадка заключается в следующем: почему все эти проблемы — в США и большинстве стран Западной Европы — возникли сейчас, а не 20 или 50, или даже 100 лет назад? Что произошло? Что изменилось?

Один из вариантов общего ответа — возросшие ожидания, то есть перемены в представлениях людей о том, чего они заслуживают⁴. Не только рабочие, инвесторы и директора, но и женщины, люди афроамериканского происхождения, широкие массы потребителей и молодежь сейчас выдвигают свои требования и запросы, которых ранее не существовало, что подтверждает и разнообразие «освободительных» движений. Но почему возросли ожидания? Ничто не свидетельствует о том, что в предыдущие годы этим группам не хватало полномочий или они испытывали недостаток средств для выражения своих требований. За исключением, возможно, лиц афроамериканского происхождения в США, никаких крупных сдвигов и перемен в возможностях, предоставляемых обществом этим группам, не происходило, по крайней мере, за последние 40 лет.

Одно из объяснений, которое может быть предложено, таково: новые ожидания — это всего лишь ожидания, которые и должны были в конечном итоге возникнуть в обществе, провозглашающем приверженность идеалам демократического равенства. Черные хотят равенства с белыми, женщины с мужчинами, а бедняки хотят хотя бы чуть-чуть большую часть того, что имеют богатые. Не более того. В этих требованиях, следовательно, нет ничего необычного, для чего требовались бы особые объяснения.

Но остается вопрос: почему сейчас? Что случилось, что высвободило эти требования? Объяснением может служить спад классовой индоктринации — классового идеологического воздействия. Разумной кажется гипотеза о том, что старые процессы идеологического воздействия со стороны класса и руководства теряют свою силу и действенность. Хотя в прошлом индоктринация смогла на множество долгих десятилетий полностью заглушить какие-либо новые требования, сейчас такие классовые черты, как уступчивость, почтительность и согласие, все больше и больше сходят на нет.

В качестве дополнительного аргумента рассмотрим проблемы отчуждения и упадка трудовой этики — сложных явлений неясного происхождения. Мы не можем отрицать, что одной из возможных причин является то, что идеологическая обработка, осуществляемая классом или руководством, больше не имеет прежней силы. Рабочих уже не убедить в том, что работать в сфере промышленного производства выгодно, интересно или каким-то иным образом полезно для формирования характера, во что их учили верить издавна, — по крайней мере со времен Реформации.

Или рассмотрим признаки утраты доверия правительству и политическому руководству страны. Особенно часто в процессе индоктринации граждан повторялись тезисы о том, что государственные институты страны разумны и крепки, что лидеры страны знают, что делают. Вероятно, больше в них не верят.

Другим свидетельством является активизация политической деятельности профсоюзов в течение последних десятилетий. Еще более значительным подтверждением является рост числа слушателей университетов и институтов профессионально-технического образования. В рамках одного поколения в период с 1940 года число людей в возрасте 25-29 лет, которые окончили среднюю школу, подскочило приблизительно с 40 до 80 процентов; среди молодежи доля выпускников колледжей увеличилась в три раза⁵. Результатом стал рост как новой «элиты одаренных», которая в ряде важнейших аспектов отделяется от своей классовой принадлежности и следует другим лидерам, так и новой общественности, способной лучше противостоять индоктринации. Признаки упадка в классовом влиянии также были выявлены в ходе исследований значительного уменьшения почтительного отношения к вышестоящим классам среди представителей английского рабочего класса⁶.

Если классовая индоктринация и идеологическое воздействие со стороны руководства в действительности теряют свою эффективность, последствия этого могут принести сюрпризы для поколения граждан, которое забыло — если когда-либо вообще знало — аргументы прежних времен в пользу индоктринации как барьера избыточным, крайним проявлениям всеобщего избирательного права и демократии. Упадок традиционной индоктринации может привести к росту демагогии, крайних проявлений оппортунизма, политической некомпетентности в различных формах при переходе власти к гражданам, отказавшимся от тех внушенных им принципов, которыми они руководствовались в прошлом, но пока не нашедшим взамен никаких новых принципов. Можно даже легко представить себе, как «испаряются» некоторые пока еще высоко ценимые свободы. Гражданское население, потенциально скептически, бунтарски и недостаточно почтительно настроенное, может проявить все эти качества, пойдя против закона, как в последнее время демонстрируют молодежь и другие меньшинства. Может случиться и так, что напуганные граждане начнут подавлять инакомыслие⁷.

Эта проблема в течение долгого времени стоит перед обществом. Она лежит в основе выдвинутой Гоббсом концепции общества как «войны всех против всех», войны людей за «самих себя, за жен, за детей, за скот». Источники напряженных конфликтов всегда имеются. Выражаясь менее конкретным языком современных общественных наук, люди сражаются, по крайней мере, за две награды: за ресурсы, которых не хватает для всех, и за власть, которая не может быть дана каждому.

Для Гоббса решением представлялась политическая власть, достаточно жесткая, чтобы подавлять и поддерживать порядок среди граждан. В «эпоху демократии» решением в действительности являются — и, вероятно, должны являться — ограничение контроля со стороны класса и руководства над волеизъявлениями общественности. Одно из двух решений, вероятно, необходимо для достижения консенсуса, который считается необходимым условием демократии⁸. В упадке той индоктринации видится возможность возрождения войны всех против всех.

Эти проблемы могут обостриться из-за устойчивой тенденции полиархических правительств переводить решение определенных задач из сферы рыночных отношений в сферу правительства. Решения о распределении дохода, например, все в большей степени принимаются как следствие решений правительства о налогах, государственном образовании, государственных программах обеспечения жильем, здравоохранения, пенсионного обеспечения, о выплате пособий по нетрудоспособности и по безработице, а также о других социальных субсидиях. По мере переноса решения этих вопросов из сферы рыночной экономики в сферу компетенции правительства в политике появляется больше поводов для борьбы, и, соответственно, более тяжелое бремя ложится на любые имеющиеся в наличии политические механизмы, предназначенные для поддержания мира⁹.