А. Шестернев ТОЛЬКО ВПЕРЕД НА ЛИНИЮ ОГНЯ


Маршал Советского Союза Андрей Иванович Еременко (1892–1970).


Военное лето 1942 года в Москве было в самом разгаре. Сюда не доносился грохот взрывов, но наметанный глаз Еременко по многим приметам определял, что столица, по сути дела, все еще остается прифронтовым городом. На душе скребли кошки. Тяжело было от госпитального безделья и своего бессилия.

Деятельная натура Андрея Ивановича начала тяготиться болезненной тишиной и белым уютом сразу же, как только чуть-чуть затянулись раны и он почувствовал себя окрепшим, почти здоровым, способным самостоятельно ходить, опираясь на палку. Генерал рвался туда, откуда его привезли несколько месяцев назад полуживого, — на фронт, где в огне сражений решалась судьба Родины, Советского государства, а значит, и его судьба — сына бедной многодетной вдовы из села Марковка Ворошиловградской области. Его характер был сродни корчагинскому. Еременко всегда стремился туда, где труднее, — на линию огня.

Ранение он получил, командуя 4-й ударной армией на Северо-Западном фронте. Случилось это во время налета вражеской авиации. Подоспевших офицеров он попросил помочь добраться до командного пункта армии, никуда не доносить и не сообщать войскам о его ранении. Но на КП командующего уже ждали врачи. Они установили перелом обеих костей голени правой ноги, предложили ампутировать ее. Андрей Иванович отказался:

— Лечите, на то вы и врачи.

Пришлось ногу положить в гипс.

Ходить он, конечно, был не в силах, но и оставить армию в разгар тщательно разработанной и подготовленной им наступательной операции тоже не мог. В штаб фронта и в Ставку Верховного Главнокомандования обратился с просьбой разрешить остаться на своем посту до тех пор, пока задача армии не будет выполнена полностью. Этот своеобразный подвиг продолжался двадцать три дня. После выполнения 4-й ударной армией поставленной задачи ее командующий отправился в госпиталь.

Прошли долгие месяцы лечения, боли, вроде, отступили, и 1 августа 1942 года Андрей Иванович завел разговор с врачом об отъезде на фронт.

— Я чувствую себя совершенно здоровым, товарищ профессор, — сказал Еременко после того, как лечащий врач осмотрел его и удовлетворенно произнес: «Дела идут на поправку». — Знаете, никаких болей! Все как рукой сняло… Я решил подать рапорт Верховному Главнокомандующему с просьбой направить в действующую армию.

Профессор вскочил со стула и торопливо, нервно заходил по палате, потом с металлом в голосе воскликнул:

— Не больным, а врачам решать вопрос о выписке из госпиталя! По меньшей мере месяц-полтора и не думайте о фронте. Вы поняли меня?

— Понял, понял, — улыбаясь, ответил Андрей Иванович. — Но врачи, насколько мне известно, могут установить болезнь, успешно ее лечить, а точно определить момент выздоровления пока не научились.

Врач шутке улыбнулся, смягчился, предложил пройтись по палате. Андрей Иванович после пяти-шести шагов захромал, на лбу выступил холодный пот, нога заныла.

— Довольно! — воскликнул врач. — Вам надо основательно лечиться.

Пришлось признаваться, что рапорт уже подан.

…В кабинет Сталина Андрей Иванович вошел бодро, предусмотрительно оставив свою палку в приемной. Верховный выслушал доклад о прибытии, стоя за рабочим столом, подошел, поздоровался за руку и, пристально глядя на него, спросил:

— Значит, считаете, что поправились?

— Так точно, подлечился.

Кто-то из присутствующих заметил: «Видимо, рана еще беспокоит, ходит-то товарищ, прихрамывая».

На замечание никто не откликнулся.

— Что же, будем считать товарища Еременко возвратившимся в строй. Перейдем к делу…

Члены Государственного Комитета Обороны обсудили срочные меры по укреплению Сталинградского направления. Было принято решение разделить образованный недавно Сталинградский фронт на два фронта.

— Возглавить один из них мы думаем поручить Вам, — сказал Верховный Главнокомандующий, остановившись возле Еременко. — Как Вы на это смотрите?

— Готов нести службу там, куда направит партия, — ответил Андрей Иванович…

Почти сутки изучал он оперативную обстановку, которая была весьма тяжелой, указания Государственного Комитета Обороны по реорганизации Сталинградского фронта.

Вечером 2 августа вновь прибыл к Верховному Главнокомандующему.

— Вошли в курс дела? Все ли Вам ясно? — поинтересовался Сталин.

— Все, — ответил Еременко и после небольшого колебания добавил, — но пока не принято окончательное решение, позвольте высказать некоторые соображения. Я придерживаюсь несколько иного мнения в отношении предстоящего разделения Сталинградского фронта. Если уж делить, то оборону города надо возложить целиком на один из фронтов.

Ход дальнейших событий показал, что мнение генерал-полковника Еременко о нецелесообразности разделения фронта в момент напряженных боев было правильным, и 9 августа Ставка приказала подчинить Сталинградский фронт командующему Юго-Восточным. Но это будем потом, а сейчас… Верховный Главнокомандующий несколько раз прошелся по кабинету и, обращаясь к Василевскому, с некоторым раздражением распорядился:

— Все оставить, как мы наметили. Сталинградский фронт разделить на два, границу между фронтами провести по реке Царице и далее на Калач.

Здесь же было решено назначить генерал-полковника Еременко командующим войсками Юго-Восточного фронта. Была определена и главная задача: во что бы то ни стало приостановить продвижение врага, не допустить его прорыва и выхода гитлеровцев к Волге южнее Сталинграда.

— Юго-Восточный фронт надо создавать заново. Создавать быстро, — завершая разговор, сказал Верховный. — У вас есть опыт в этом. Так что поезжайте, вернее, летите завтра же в Сталинград…

Андрей Иванович всей душой, всем сердцем любил Родину, страстно ненавидел ее врагов. Это чувство всегда помогало ему легче переживать тяжелейшие дни боевых испытаний. Так было в гражданскую войну, когда приходилось порой по нескольку недель не выходить из боя, не раздеваться и даже не снимать сапог, так было в 41-м, когда Еременко сражался на Западном, Брянском и Северо-Западном фронтах. Теперь на его плечи легла ответственность за оборону Сталинграда.

Вступив в должность, он установил тесный контакт с руководителями Сталинградской партийной организации, горисполкома, энергично включился в работу. Один день сменялся другим, и каждый был предельно напряженным и неповторимым.

Сталинград менялся на глазах. Горели и рушились дома. Удушливый запах гари не выветривался с искореженных взрывами улиц. А небо, исчерченное истребителями и бомбардировщиками, продолжало низвергать на развалины все новые и новые десятки и сотни тонн бомб. Даже Волга, раньше глубокая, с тихой чистой водой, стала мутной. По ней плыли нефтяные пятна, окровавленные бинты. Но город жил, работал и защищался.

…Усталый после бессонной ночи Еременко дремал вполглаза на сиденье рядом с водителем, который по этому случаю старался вести машину осторожно, но ее то и дело бросало из стороны в сторону. Приходилось петлять между глубокими воронками, грудами кирпича, развалинами домов, ставшими уже привычными для глаз каждого защитника Сталинграда. И вдруг Андрей Иванович весь подтянулся, положил свою тяжелую руку на плечо водителя и тут же энергично сжал его. Водитель остановил машину, посмотрел в недоумении на командующего. А Еременко в это время глядел на детский веселый хоровод — скульптурную группу, иссеченную осколками, местами закопченную, но, казалось, живую. Взявшись за руки, дети мирно и весело танцевали на площади под раскатистый грохот войны.

Откуда-то из развалин вынырнул мальчуган — худой и грязный, с быстрыми цыганскими глазами, одетый в старую, во многих местах порванную одежду явно с чужого плеча. Лет ему можно было дать не более восьми. Он замер невдалеке, широко расставив ноги и спрятав руки за спину.

Открыв дверцу машины, Еременко жестом пригласил мальчугана подойти поближе. Тот подошел, но метрах в трех опять остановился.

— Как звать? Давай знакомиться, — первым заговорил Андрей Иванович.

— Петькой.

— Петро, значит. А меня Андреем кличут… Ну, иди поближе. — Повернулся к адъютанту, спросил: — Что у тебя пожевать найдется? Хлеб есть? Масло? Сделай бутерброд и сахарным песком посыпь.

Пока адъютант занимался бутербродом, Андрей Иванович продолжал разговор со своим собеседником.

— Ты откуда, друг? — спросил он мальчугана.

— Я — сталинградец! — с гордостью произнес тот и рассказал, что его отец воюет с гитлеровцами где-то на фронте, а мать погибла во время бомбежки.

— Что ты тут делаешь, Петро?

— Жду отца… Дом свой охраняю от фрицев.

— Как охраняешь?

— У меня граната есть. Как шарахну, если сунутся! — и он вытащил из кармана длинного пиджака настоящую «лимонку», снаряженную запалом: — Во!

— Дай сюда! — невольно вырвалось у Еременко.

Он выскочил из машины и бросился к мальчику, но Петро дал такого стрекача, что через несколько мгновений исчез в развалинах дома, а вскоре появился в проломе стены на втором этаже. Еременко предложил:

— Послушай, Петро, давай меняться: мы тебе — бутерброд с маслом, а ты нам — гранату.

— He-а, — покачал головой Петро. — У меня она одна.

— А ты знаешь, что ходить с гранатой опасно — может взорваться?

— Ага. Я одну для пробы бросил в подвал, так грохота было…

— Значит, не согласен на обмен?

— Не-а.

Повернувшись к водителю, командующий с горьким вздохом произнес:

— Ну, что ты будешь с ним делать? Дитя войны, — и уже садясь в машину, добавил: — Оставь мальчишке бутерброд.

Дальше ехали молча. Андрей Иванович, все еще переживая встречу со сталинградским Гаврошем, время от времени повторял: «Ах, Петро, Петро… Вот бесенок!» Мысленно он перенесся в свою родную Марковку, в далекое детство. Оно было тоже невеселым, как у этого Петра… Отец его так же, как дед и прадед, который, по рассказам, участвовал в Булавинском восстании крестьян против помещиков и царя, пахал землю, мечтая о лучшей доле. В двадцать один год его забрали в солдаты, где он нажил чахотку. Протянул несколько лет и умер, оставив на руках жены семерых детей.

После смерти отца мать как-то вечером подсела к Андрею, положила руку ему на голову, провела ладонью по жестким волосам и тихо заговорила:

— Сынку, сам бачишь, як нам житы тяжко. Ты самый старший, должен понимать, что без хозяина и дом не дом. Хлопчик ты крепкий, нужно тебе привыкать быть хозяином. А там и братья подрастут, тоже станут помогать. Так и проживем не хуже других.

Сын прижался к матери, заглянул в ее усталые глаза и твердо, вполне осознанно произнес:

— Добре, мамо, я постараюсь…

Так в десятилетнем возрасте кончилось его не очень веселое детство. Ему страстно хотелось учиться, но четыре класса земской школы оказались для него в то время пределом образования. Лет в четырнадцать задумался над тем, почему есть бедные и богатые, сытые и голодные. Но четкие и ясные ответы на эти вопросы смог найти только через несколько лет, когда в окопах империалистической войны примкнул к большевикам.

Постепенно росла вера в победу пролетариата и крестьянства под руководством партии большевиков.

Великий Октябрь на многое открыл ему глаза. Он сражался с врагами Советской власти в родных местах, а после похорон марковских комиссаров, подвергнутых белыми изуверским истязаниям и затем зарубленных, вступил в члены РКП(б). Это событие стало самым ярким во всей его судьбе.

И то, что он был членом Коммунистической партии, придавало ему в работе энергии, усиливало чувство ответственности за порученное дело. Он еще больше стал сознавать, что является бойцом революции, частицей партии, которая впервые в истории повела миллионы простых людей на великую битву за новую жизнь…

…Андрей Иванович торопился на митинг к танкистам, которым предстояло завтра вступить в бой. Слушали Еременко всегда с большим вниманием. Он умел просто и доходчиво разъяснить сложный вопрос, донести свои мысли, идеи до сознания слушателей. И теперь он сразу повел речь о том, что больше всего волновало людей в этот момент, о положении дел на фронте.

— Фашисты протрубили на весь мир о том, что они якобы встретились здесь с первоклассными укреплениями, — говорил командующий. — На самом же деле враг натолкнулся в районе Сталинграда на невиданную в истории стойкость наших воинов… Мы должны с еще большим упорством отражать его наступление, переходить в контратаки и уничтожать врага… Умножать славу нашего оружия, боевые традиции героической обороны Царицына!..

Выступавшие затем бойцы и командиры заверили командующего, что они выполнят поставленную перед ними Коммунистической партией, Советским правительством ответственную задачу.

После митинга Андрей Иванович побывал во всех подразделениях танкистов, побеседовал с бойцами, командирами и политработниками об их боевых делах.

В конце сентября генерал-полковник Еременко был назначен командующим Сталинградским фронтом — так стал называться Юго-Восточный фронт. Обстановка на нем продолжала осложняться. Гитлеровское командование безжалостно гнало свои войска вперед, стремясь сбросить героических защитников Сталинграда в Волгу. Враг торопился, спешил овладеть городом до наступления зимы. Он имел численное и техническое превосходство над оборонявшимися. Компенсировать это превосходство Андрей Иванович старался широким маневром резервами и войсками, снимавшимися с неатакованных участков фронта.


Командующий Сталинградским фронтом генерал-полковник А. И. Еременко.


Под Сталинградом ему удалось практически осуществить идею создания сильных артиллерийско-противотанковых резервов. За месяц боев на Дону только на фронте двух армий эти резервы уничтожили около 400 танков. Чтобы успешно отражать вражеские атаки и эффективно поддерживать контратаки наших войск, он централизовал управление артиллерийским огнем, создав вначале фронтовую, а затем армейские артиллерийские группы. Их массированный огонь во многом обеспечивал стойкость в восточной части города утомленных беспрерывными боями войск 62-й и 64-й армий.

14 октября гитлеровцы предприняли новый штурм Сталинграда, которому предшествовала мощная артиллерийская и авиационная подготовка. Земля ходила ходуном, дымилась и стонала. Темная смрадная мгла гасила разгоравшуюся на востоке зарю, закрывала клубившийся над волжской ширью туман. Едва в небе появлялся просвет, как в нем сразу же показывались заходившие на бомбежку самолеты, раздавался неистовый вой пикировщиков, падающих бомб и грохот взрывов.

Через два с половиной часа враг бросил в атаку на узком участке фронта дивизию и 150 танков. Казалось, ничто живое не могло уцелеть здесь, в этом огне. Но поднимались из полуразрушенных окопов оглохшие, раненные, но все еще живые бойцы, били по ненавистному врагу из пулеметов, автоматов, винтовок и бросали в бронированные чудовища гранаты, бутылки с зажигательной смесью. Страшные в своей ненависти, они уничтожали врага, сражаясь до последнего вздоха.

…В комнату, как всегда, без стука, чтобы не помешать командующему, тихо вошел адъютант майор М. Дубровин и молча положил на стол листок бумаги. Андрей Иванович, оторвавшись от дел, заглянул в него да так и прилип к нему взглядом. В документе сообщалось:

«Т. Еременко… 15.10.1942.

Противник, введя новые силы пехоты и танков, наступает на северную группу Горохова. Одновременно развивает удар на юг, подошел к Минусинску.

37-я и 95-я сд, всего 200 человек, не могут задержать противника, двигающегося на юг и выходящего на КП штарма и тылы 308-й сд.

Положение осложнилось. Оставаться дальше на КП невозможно. Разрешите переход КП на левый берег, другого места нет.

Чуйков, Гуров, Крылов».

Требовалось срочно принять решение. Еременко знал, что упорные бои в Сталинграде не утихали ни днем, ни ночью, что особенно сильным был натиск врага в северных районах, где гитлеровцам удалось овладеть тракторным заводом, прорваться к Волге и отрезать от основных сил 62-й армии группу войск под командованием полковника С. Горохова. Но отступать было некуда. После некоторого раздумья Еременко наложил на документе короткую резолюцию:

«Т. Чуйкову.

Оставаться на КП в Сталинграде. Принять меры переправы в ночь с 15 на 16 138-й сд на правый берег р. Волги.

15.10.1942 г.

Еременко».

Андрей Иванович хорошо понимал Чуйкова, на его месте, возможно, поступил бы так же. Он сам дважды оказывался в положении, когда вражеские войска выходили прямо на его командный пункт. Впервые это случилось на Смоленщине, в районе Рудни, 13 июля 1941 года. Тогда фашистские танки и колонна мотопехоты были задержаны на подступах к городу артиллерийской батареей, и немецкие автоматчики двинулись прямо на КП, замаскированный в кустарнике.

Положение было серьезным. Настолько серьезным, что командующий 19-й армией генерал-лейтенант И. С. Конев, увидев выдвигавшиеся из района КП вражеские танки и пехоту, посчитал Андрея Ивановича погибшим и доложил об этом в штаб фронта. Еременко же вывел личный состав командного пункта в район развертывания 16-й армии и продолжал выполнять распоряжения командующего Западным фронтом Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко.

Еременко всегда был бойцом бесстрашным, инициативным. В одном из первых в своей жизни боев, было это еще в империалистическую, в решающую минуту заменил погибшего командира и поднял взвод в атаку. В гражданскую ходил в атаки под вражеской шрапнелью в пешем и конном строю, участвовал в рукопашных схватках.

Однажды, когда рано утром белогвардейская конница, подобравшись скрытно, неожиданно ворвалась в станицу, в которой после длительного марша и тяжелого боя расположились буденновцы на отдых, Еременко проявил командирскую инициативу и отвагу. В то утро он уточнял задачу выступавшему в разведку эскадрону. Услышав топот коней и поднявшийся шум, он, мгновенно приняв решение, крикнул:

— Шашки к бою, повзводно в атаку на врага галопом марш!

Андрей Иванович первым устремился навстречу противнику, за ним — весь эскадрон. И белые дрогнули, их ряды смешались: передние шеренги повернули назад, а задние все еще напирали. В конце концов, они бросились наутек. Благодаря находчивости молодого командира, была спасена от разгрома целая бригада.

Больше всего Андрей Иванович ценил в людях преданность Родине, партии, народу. И мужество, которое позволяет человеку, идя В бой, думать не о своей жизни, а о смерти врага; жертвовать собой, выручая товарищей; умереть, если придется, за свою страну, за дело Ленина, — чтобы живые одержали победу. Мужество не покидало Еременко ни в то время, когда он был солдатом, ни тогда, когда стал генералом.

Нелегко было принять решение не переносить КП 62-й армии за Волгу, но в интересах дела обороны Сталинграда нужно было принять такое решение, и Андрей Иванович принял его. Через какое-то время майор Дубровин положил на стол еще один документ.

«Военному совету фронта 15.10.1942.

Дивизионная артиллерия на правом берегу огня вести прицельно не может. Доставка снарядов слабая… Прошу дивизионную артиллерию переправить на левый берег. Здесь оставить полковую и батальонную артиллерию.

Чуйков, Гуров, Крылов, Пожарский».

Складывавшаяся на фронте 62-й армии обстановка вызывала у Андрея Ивановича все большую тревогу. «Надо немедленно съездить к Чуйкову и на месте разобраться во всем», — решил он, размашисто налагая свою резолюцию:

«То, что находится из артиллерии на правом берегу р. Волги — должно оставаться там.

15.10.1942 г.

Еременко».

Поездка предстояла не из приятных Гитлеровцы, заняв господствующее положение на высотах, держали под огнем весь участок реки против Сталинграда. В их руках в это время находились Мамаев курган, а также выходы к реке у тракторного завода и устья Царицы. Узнав о намерениях Андрея Ивановича, командарм стал энергично отговаривать его от поездки:

— Не советую. Настоятельно прошу не предпринимать этого рискованного путешествия, — рокотал в телефонную трубку застуженный и потому охрипший бас Василия Ивановича Чуйкова. — Очень опасно…

— Везде сейчас опасно, — ответил Еременко. — У нас на днях бомба разорвалась чуть ли не на КП. Троих — насмерть. А что было, когда наш КП в Сталинграде находился…

— И все-таки не советую, — стоял на своем командарм. — Обстановку вы знаете… Мы докладываем обо всем без промедления. Зачем рисковать?

— Надо, Василий Иванович, надо съездить к вам, — не дослушав доводы собеседника, произнес Еременко. — И давайте условимся: больше об этом речь не заводить.

Предпринятая в тот же день попытка переправиться в район тракторного завода оказалась неудачной: противник вел усиленный огонь по всем нашим причалам и переправам.

На следующий день генерал-полковник Еременко и сопровождавшие его люди прибыли на командный пункт Волжской военной флотилии. Контр-адмирал Д. Рогачев завел было речь о невозможности добраться до Сталинграда, о смертельной опасности, которой подвергается каждый, кто решается на такое путешествие. Но Андрей Иванович не стал выслушивать доводы командующего флотилией:

— Бронекатер нам! И немедленно!

Рогачеву не удалось уговорить командующего фронтом отложить поездку; самое большое, чего он добился, — разрешения подождать сумерек.

Вечером на небольшом катере, борт которого могла пробить любая пуля, Еременко отправился в путь. Но, как только из Ахтубы вошли в Волгу, сумерки будто отступили: на реке и в городе было светло, как днем: противник непрерывно бросал осветительные бомбы и ракеты. Все десять километров вдоль Сталинграда пришлось плыть под вражеским огнем. Командиру бронекатера, человеку бесстрашному и сноровистому, удавалось ловко маневрировать между разрывами снарядов и мин. Действуя по обстановке, он подвел катер к правому берегу в районе завода «Красный Октябрь» — совсем не там, где его ждал Чуйков.

Ступив на берег, Еременко осмотрелся: местность вокруг была усеяна обломками стен, поваленными деревьями, искореженным железом, изрыта глубокими воронками от взрывов авиабомб. Противник продолжал интенсивный обстрел реки и позиций наших войск, но несмотря на это берег Волги был оживленным: сюда прибывало пополнение, доставлялись боеприпасы, отсюда эвакуировали раненых.

С большим трудом добрался Андрей Иванович до армейского КП — давали о себе знать ранения, очень беспокоила нога. Уставший, хмурый появился он перед начальником штаба армии Н. Крыловым, который сжался даже внутренне, ожидая разноса за потерю важных для всего фронта позиций, но Еременко повел себя без особой официальности. Входя в штаб, буднично произнес:

— Пришел поглядеть, как вы тут живете.

Командующий заслушал доклад начальника штаба армии об обстановке, задал много вопросов вернувшемуся с берега Волги Чуйкову. Затянувшийся разговор прервал высокий, с небольшой щеточкой усов на мужественном лице энергичный полковник.

— Командир 138-й стрелковой дивизии полковник Людников Иван Ильич.

Поздоровавшись и выяснив ряд вопросов, касающихся переправы полков на правый берег, Еременко сказал:

— Задачу дивизии поставит генерал Чуйков. Важно, чтобы каждый боец усвоил главное — отступать здесь некуда, отступать нельзя. Это вам ясно?

— Ясно, товарищ командующий, — без тени колебания ответил Людников.

Было уже за полночь, когда Андрей Иванович, отодвинув от себя карту, карандаши, бумаги, встал из-за стола и, потирая раненую ногу, спросил:

— А чайком у вас угощают гостей?

После чая Андрей Иванович встретился с командирами дивизий, командные пункты которых находились поблизости. Особенно долго и обстоятельно беседовал с командиром 37-й гвардейской дивизии. Гвардии генерал-майор В. Г. Желудев взволнованно рассказал о событиях последних дней, о мужестве и героизме воинов-гвардейцев, оборонявших тракторный завод.

Этот генерал нравился командующему прямым, независимым взглядом, твердым и решительным характером, сказывавшимся в каждом жесте и слове. Его рассказ взволновал Андрея Ивановича, но с напускной строгостью он спросил комдива:

— Как же все-таки отдали вы противнику завод?

Подняв отяжелевшие от усталости веки и глядя прямо в глаза командующему фронтом, Желудев после некоторого молчания заговорил глухо и медленно, будто каждое слово с трудом выдавливал из себя:

— Товарищ командующий, задачу свою дивизия выполнила честно, ни на шаг не отступила. Большинство солдат и офицеров погибли.

Минуту, две сидели молча. Что мог сказать командующий? Упрекнуть в чем-то? Но разве можно было упрекать героев, честно выполнивших свой долг, отдавших самое дорогое — жизнь борьбе за Сталинград.

— Да, война неумолима. Враг жесток, — произнес, наконец, Еременко.

С комдивами, на командные пункты которых пройти было совершенно невозможно, командующий поговорил по телефону. Время торопило, близился рассвет. Надо было возвращаться на свое рабочее место — командный пункт Сталинградского фронта.

Поездка обогатила командующего личными впечатлениями о положении дел в 62-й армии. Решимость бойцов сражаться до последнего радовала Андрея Ивановича. Решимость эту он слышал в беседах, видел на лицах. О ней говорил протокол комсомольского собрания одного из подразделений:

«Слушали: О поведении комсомольцев в бою.

Постановили: В окопе лучше умереть, но не уйти с позором. И не только самому не уйти, но сделать так, чтобы и сосед не ушел.

Вопрос к докладчику: Существуют ли уважительные причины ухода с огневых позиций?

Ответ: Из всех оправдательных причин только одна будет приниматься во внимание — смерть».

С одобрением отозвавшись об этом документе, Еременко решил в целях повышения боевого духа войск выступить с обращением к красноармейцам и командирам Сталинградского фронта, в котором изложить свои наблюдения, выводы, родившиеся во время поездки в 62-ю армию.

Работа над текстом продвигалась медленно. Хотелось, чтобы он был коротким, но емким. Написав фразу, Андрей Иванович пробовал ее на слух, потом перечеркивал, заменял слова и снова читал громко, как перед строем. В обращении говорилось:

«Наша общая ближайшая задача: отстоять Сталинград! Это наш священный долг перед Родиной, и мы его выполним — отстоим славный город, уничтожим врага под Сталинградом!

К нашему упорству в борьбе с фашистами нужно добавить всю мощь пехотного оружия. Каждый боец должен стремиться и считать за честь — как можно больше истребить фашистов огнем из винтовки, пулемета, автомата…

Помните, товарищи, в ближнем бою огонь пехоты больше всего наносит потерь противнику. Поэтому всем бойцам, находящимся в бою, надо вести огонь частый, залповый, смотря по обстановке…

Обращаемся ко всем командирам и бойцам с требованием и призывом: больше организованности, больше уверенности и упорства, проявляйте широкую активную инициативу в бою.

Больше нажим на врага. Залезай в каждую щель боевого порядка противника! Проникай в его глубину, уничтожай врага беспощадно всюду!

В бой, товарищи! Никакой пощады врагу!»

Для Еременко был характерен творческий подход к любой проблеме. Он умел глубоко вникнуть в нее, изучить, всесторонне проанализировать и принять смелое, обоснованное решение. В первые дни Великой Отечественной войны, находясь на Западном фронте, Андрей Иванович сразу определил, что для выполнения основной задачи фронта — любой ценой, любыми средствами задержать противника, выиграть время; надо прежде всего восстановить нарушенное управление войсками. Он совершенно ясно сознавал, что только организованные, связанные единой идеей сражения армии, корпуса и дивизии могут преградить врагу путь к Москве. Это и было положено в основу подготовленной им директивы.

Умело применял Еременко не очень многочисленную авиацию фронта. По его приказанию 1 июля она произвела первый массовый налет на врага. До полудня самолеты использовались на Бобруйском, вторую половину дня — на Борисовском направлениях. На переправы через Березину, наведенные войсками Гудериана, были посланы 15 штурмовиков под прикрытием звена истребителей. Зная, что гитлеровцы сейчас же поднимут в воздух свою истребительную авиацию, через 7–8 минут в район боя наше командование направило 24 истребителя. Тактическая новинка полностью себя оправдала. За несколько минут над Могилевом было сбито 5 немецких самолетов. В районе Бобруйска наша авиация уничтожила 30 самолетов. За два дня это число удвоилось.

Тогда же, осмысливая опыт боев, Еременко пришел к выводу, что успех во многом зависит от наличия танков в боевых порядках. Танками укреплялась оборона, но особенно остро чувствовалась их необходимость при контратаках, в ходе наступательных действий. В довольно редких случаях, когда удавалось усилить боевые порядки нашей пехоты танками, она действовала энергично, контрудары и контратаки приносили успех. 7 июля он направил Верховному Главнокомандующему донесение, в котором просил включить организационно в стрелковые войска танки непосредственной поддержки пехоты.

…С первого дня участия в обороне Сталинграда Еременко вынашивал мысль о контрнаступлении.

6 октября он направил в Ставку оперативное донесение, в котором говорилось: «Решение задачи по уничтожению противника в районе Сталинграда нужно искать в ударе сильными группами с Севера в направлении Калача и в ударе с фронта 57-й и 51-й армий в направлении Абганерово и далее на северо-запад, последовательно разгромив противника перед фронтом 57-й и 51-й армий, а в дальнейшем — и сталинградскую группировку».

Мнение Андрея Ивановича в основном совпало с мнением Ставки. В ноябре Сталинградский фронт под его командованием принял активное участие в контрнаступлении. Вместе с Юго-Западным и Донским фронтами он замкнул кольцо окружения вокруг 6-й полевой и большей части соединения 4-й танковой немецких армий.

Каждый удар Еременко готовил тщательно, нередко перед наступлением проводил показные учения. На одном из таких учений отрабатывался прорыв обороны противника и бой в ее глубине. Для этого была создана оборонительная полоса с траншеями и заграждениями по немецкому образцу и подобию. День выдался теплый, солнечный. Слабый ветерок медленно нес на «противника» поднятую стену дымовой завесы. Местность для наступления была слабо пересеченная, полуоткрытая. После артиллерийской и авиационной подготовки пехота с криком «ура» устремилась в атаку. К ней подошли танки и тоже двинулись на «противника».

На первый взгляд все шло нормально, но генерал армии Еременко дал отбой. Собрав командиров, он с возмущением заговорил:

— Разве так идут в атаку? Так солдат водят в баню, а не в атаку. И танки опоздали. Кто кого будет поддерживать: танкисты пехоту или наоборот?

Атака повторилась несколько раз, затем был отработан бой в глубине обороны противника.

— Надо научить подразделения искусству наступать почти вплотную за огневым валом, — пояснил Еременко. — А у вас, — обратился он к одному из ротных, — солдаты боятся своих танков. Вместо того чтобы показать танкистам, где лучше преодолеть траншею, они спрятались на дно окопа и переждали проход танков. Надо научить солдат совместным действиям с танками.

От командиров Андрей Иванович требовал создавать для солдат все условия, обеспечивающие их боеспособность, моральный дух: накормить каждого, дать ему отдохнуть, снабдить исправным оружием и достаточным количеством боеприпасов, научить безупречно пользоваться ими, добиться, чтобы он усвоил тактику ведения боя в конкретных условиях, объяснить задачу, сделать все для того, чтобы наши солдаты были в более выгодных условиях, чем противник.


Генерал-лейтенант А. И. Еременко вручает награду одному из защитников Сталинграда.


С 1 января 1943 года Сталинградский фронт был переименован в Южный. Командуя им, Еременко направлял усилия войск на разгром врага в нижнем течении Дона. Перед фронтом стояла задача овладеть Батайском, Ростовом, Новочеркасском, отрезать вражеские войска, находившиеся на Северном Кавказе. В ходе наступательных боев противнику был нанесен значительный урон, очищена от оккупантов большая территория. Однако здоровье командующего совсем расстроилось, разболелись раны, и в то время, когда войска уже находились на подступах к Ростову, Андрей Иванович окончательно вышел из строя. Ставка приказала ему немедленно отправиться на лечение.

Летом и осенью 1943 года генерал армии Еременко командовал Калининским фронтом, который во взаимодействии с Западным нанес удар на центральном участке советско-германского фронта. В итоге сражений были открыты знаменитые Смоленские ворота — кратчайший путь в Прибалтику и к границам Германии, прорвана мощная, многополосная оборона.

А в начале 1944 года под его командованием Отдельная Приморская армия совместно с 4-м Украинским фронтом освободила Крым. С боями она прошла 420 километров, очистив от фашистской нечисти побережье Черного моря от Керчи до Севастополя. Наступление велось так стремительно, что фашисты не успели разрушить крымские здравницы. Новое, легкое ранение не прервало боевую деятельность полководца. В апреле 1944 года Еременко возглавил 2-й Прибалтийский фронт, войска которого участвовали в освобождении Латвии.


Генерал армии А. И. Еременко на командном пункте. Прибалтика. 1944 г.


На завершающем этапе войны Андрей Иванович руководил действиями 4-го Украинского фронта по освобождению Чехословакии. В конце апреля наши войска повели наступление на город Моравска-Острава, прикрытый двумя оборонительными рубежами. Каждый из них представлял систему мощных дотов, расположенных в несколько линий.

Брать город в лоб, выкуривать засевшего там врага артиллерийским огнем и бомбовыми ударами авиации — значило подвергнуть разрушению индустриальное сердце страны. Еременко принял решение обойти город, а затем нанести сосредоточенные удары на узких участках, чтобы расчленить вражескую группировку и в кратчайший срок разгромить ее. Замысел удался. И, пожалуй, самой высокой наградой Андрею Ивановичу было полученное им письмо:

«Чехословацкие горные и металлургические инженеры Остравского каменноугольного бассейна, участники первого собрания горных и металлургических инженеров в Моравской Остраве после ее освобождения, благодарят Вас и доблестные войска 4-го Украинского фронта за то, что в течение военных действий горная и металлургическая промышленность нашего бассейна осталась совершенно неразрушенной и Чехословацкая Республика не была лишена своей основной промышленной базы…

Да здравствует вечная дружба между Союзом Советских Социалистических Республик и Чехословацкой Республикой!»

После окончания Великой Отечественной войны А. И. Еременко командовал войсками Прикарпатского, Западно-Сибирского, Северо-Кавказского военных округов. До последних дней своей жизни он отдавал все свои силы, большой опыт и знания дальнейшему совершенствованию Вооруженных Сил, принимал деятельное участие в общественно-политической жизни страны.

Много лет назад мне довелось слушать Андрея Ивановича в нашем гарнизонном Доме офицеров.

Живого, настоящего маршала и совсем рядом я, молодой солдат, видел в тот раз впервые: замерев, смотрел на него во все глаза и слушал, боясь пропустить хоть одно слово. Поэтому и запомнилась так подробно та встреча.

Вначале он показался мне очень суровым: брови сдвинуты, широкое лицо изрезано глубокими морщинами, уголки губ приспущены. Но уже через несколько минут, удивительное дело, лицо его стало моложе. Морщинки, конечно, никуда не делись — просто мы перестали их замечать. Андрей Иванович разговаривал с молодыми солдатами, и на лице его то и дело появлялась добродушная улыбка, в прищуренных глазах вспыхивали веселые огоньки.

Запомнились его слова о командирах. Говорил он с украинским акцентом, не очень громко, но твердо и уверенно, не торопясь, будто каждое свое слово хотел донести до самой глубины нашего сознания:

— Советский командир — это и учитель и воспитатель одновременно. Пришли вы, молодые солдаты, в часть — и здесь вас встретил тот, кто будет рядом с вами все годы службы, кто научит воинскому мастерству и всегда даст нужный совет, — ваш командир. Родина доверила ему командовать вами. Он бывает и требовательным, и суровым, иногда он покажется даже придирчивым. И все же нет у солдата лучшего друга, чем командир. Вы будете с благодарностью вспоминать его, как вспоминаем мы своих командиров, с которыми прошли большой путь, побывали во многих битвах…

Окинув прищуренным взглядом слушателей, Андрей Иванович с улыбкой спросил:

— Вещмешки получили?

Среди солдат прошелестел удивленный шепоток — надо же, чем маршал интересуется — и послышались нестройные ответы: «Получили».

— А маршальские жезлы?

Солдаты оценили шутку, откликнулись на нее дружным смехом. И опять маршал стал рассказывать о своей далекой юности. Вспомнил, как усатый каптенармус, родом откуда-то из-под Полтавы, выдавая новобранцу Еременко солдатский ранец, пошутил: «А ну, хлопец, пошукай на дне, може, найдешь там маршальский жезл». Хлопец не понял шутки и озабоченно стал ощупывать внутренность ранца, чем вызвал взрыв хохота у всех присутствующих. Но ранец Андрея Еременко, бывшего батрака, сына горемычной вдовы, и впрямь не был пустым: прошло время — и маршальские погоны легли на его широкие плечи. Он был одним из активных строителей Советской Армии, видным военным деятелем, талантливым полководцем.

Его заслуги перед Родиной высоко оценены Коммунистической партией и Советским государством. Ему присвоено звание Героя Советского Союза. Он награжден пятью орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, четырьмя орденами Красного Знамени, тремя орденами Суворова I степени, орденом Кутузова I степени, многими медалями, иностранными орденами, Почетным оружием. Удостоен звания Героя Чехословацкой Социалистической Республики. Именем Еременко названо Высшее общевойсковое командное училище в г. Орджоникидзе, супертанкер, улицы в Волгограде, Керчи и других городах.


Загрузка...