Полководцы X-XVI вв.

Глава одиннадцатая Иван Шуйский

Ливонская война (1558-1583) начиналась для России удачно. В январе 1558 года русские войска перешли ливонскую границу, весной того же года была взята Нарва, летом – Дерпт [Юрьев, Тарту). Ливонские рыцари терпели поражение за поражением. В одиночку воевать против Российского государства им оказалось не под силу. В 1559 году Ливонский орден перешел под «патронат» польского короля Сигизмунда II Августа, остров Эзель был захвачен датчанами, а рыцари Северной Эстонии присягнули на верность шведскому королю. Теперь в Прибалтике России противостоял целый союз сильных европейских держав: Польша и Литва, Швеция, Дания. В начале шестидесятых годов главным противником стали Литва и Польша, объединившиеся в единое государство – Речь Посполитую.

Но и в этой сложной обстановке военное счастье сопутствовало России. Царь Иван Грозный перенес военные действия на территорию Великого княжества Литовского, и 15 февраля 1563 года после трехнедельной осады пал Полоцк. Но затем главные силы русского войска были отвлечены на юг и юго-восток, на борьбу с Крымским ханством и Турцией, попытавшимися в 1569 году захватить Астрахань, Только блестящая победа в Молодинской битве над крымским ханом Девлет-Гиреем позволила возобновить наступление в Прибалтике.

Русские войска взяли острова Эзель, Даго, Моон, города Гапсаль, Пернов, Гельмет и другие, несколько раз угрожали Ревелю. К 1577 году почти вся Прибалтика, за исключением Ревеля и еще нескольких городов, была завоевана русскими воеводами. В 1577 году пятитысячное русское войско с крупными пушками осаждало Ревель, летом того же года Иван Грозный ходил с войском в «польскую» (Южную) Ливонию. Один за другим сдавались города и рыцарские замки: Мариенгаузен, Люцен, Режица, Динабург, Вепден…

Казалось, в войне наступает, наконец, перелом.

Но успех не удалось закрепить. Страна была истощена войной, внутренняя обстановка оказалась очень напряженной. Именно в это время у Ивана Грозного появился опасный и умелый противник – новый король Речи Посполитой Стефан Баторий, один из видных полководцев Европы. При избрании на престол он поклялся польскому дворянству вернуть все земли, завоеванные Россией в Литве и Ливонии, и деятельно готовился к реваншу. Королевское войско было перестроено по западно-европейскому образцу, вместо шляхетского ополчения создана регулярная кавалерия, значительно усилена пехота. Стефан Баторий нанимал солдат из всех стран Европы, в его войске были даже шотландские солдаты. Главную силу короля – более половины всего войска – составили наемные немецкие и венгерские полки, превосходно вооруженные, опытные и жестокие профессиональные воины. Стефан Баторий располагал мощной осадной артиллерией и готовился к наступательным боям.

Первый свой поход в 1579 году Стефан Баторий направил на Полоцк с тем, чтобы отрезать русские войска, сражавшиеся в Прибалтике. Пятнадцатитысячная королевская армия подступила к городу, который защищали не более шести тысяч русских воинов. После трехнедельной упорной обороны Полоцк пал. Возможно, именно под впечатлением героического сопротивления Полоцка Стефан Баторий и сказал императорским послам: «Московит не такой противник, которого можно было бы недооценивать…»

Второй поход был предпринят осенью 1580 года. Королевская армия осадила Великие Луки. И снова на стороне Стефана Батория было подавляющее численное превосходство: тридцатипятитысячная армия с сильной артиллерией против гарнизона в шесть-семь тысяч. Защитники города сражались до последней возможности, а когда королевские солдаты ворвались за городские стены, взорвали все пороховые погреба, оставив врагу одни развалины. Это был еще один урок королю. Он надеялся на внутренние противоречия в России, на недовольство политикой Ивана Грозного, но просчитался. Иноземцы с удивлением писали о русских: «Должно заметить, что народ не только не возбуждал против него (царя Ивана Грозного) никаких возмущений, но даже высказывал во время войны невероятную твердость при защите и охранении крепостей, а перебежчиков было вообще мало». Неудивительно, что к своему третьему походу – на Псков – Стефан Баторий готовился особенно тщательно.

Для похода на Псков была собрана огромная армия около ста тысяч человек: сорок тысяч шляхетской конницы и приблизительно шестьдесят тысяч иностранцев-наемников, в числе которых были венгры, французы, немцы, шотландцы, австрийцы, датчане, шведы, румыны. Русский книжник, современник событий, образно назвал подготовку короля к псковскому походу «собиранием многих орд».

Такие грандиозные приготовления вполне объяснимы: Псков был ключевым пунктом всей обороны северо-западной границы России, он прикрывал дорогу на Новгород, давний объект захватнических устремлений Литвы. Стефан Баторий, решив взять Псков во что бы то ни стало, допускал даже неудачу первого штурма и возможность длительной осады. Секретарь походной королевской канцелярии ксендз Станислав Пиотровский 29 июля в своем «Дневнике последнего похода Стефана Батория на Россию» писал: «Происходило тайное совещание с литовскими сенаторами: обсуждали, в которую сторону обратиться, и решили, что на Псков. На Новгород небезопасно, потому что тогда пришлось бы оставить в тылу Псков и несколько других крепостей. Если московский князь после нашего прихода под Псков не согласится на мирные условия, то мы будем добывать Псков силою; если же не возьмем города, то намерены обложить его и останемся зимовать перед ним».

В личном письме королевский секретарь более откровенен и передает те настроения, которые, вероятно, царили в польском войске перед походом на Псков. 3 августа он пишет: «Итак, мы едем под Псков. Боже, будь милостив и веди нас сам, чтобы наши труды не были напрасны. Во Пскове 3500 княжеских стрельцов, 4000 конницы, а городского населения и боярских детей, поселенных в этой области, 12 000 способных к защите; там есть также стены, но говорят, что уже старые. Мы везем 20 осадных орудий, а недалеко 14 000 пехоты. Мы надеемся, что явится посольство насчет мира. Дай бог этого. Я не думаю о псковской прибыли, дал бы бог вернуться в целости домой. Здесь уже осень и такие холода, какие у нас бывают около св. Варфоломея. Уже близка зима. Итак, веселья не будет…»

Укрепления Пскова

Численность псковского гарнизона королевский секретарь назвал почти точно – по данным военных историков, в Пскове насчитывалось не более двенадцати-пятнадцати тысяч стрельцов, дворян и вооруженных горожан. Стены были не только старые, но и сложенные из мягкого камня-известняка, не способного выдержать удары тяжелых осадных орудий, а частью даже деревянные. Что же так беспокоило ксендза Пиотровского, почему он уповал на «мир» и молил бога, чтобы тот помог им «вернуться в целости домой»? Ответ может быть только один: пугали ксендза известная стойкость и мужество защитников Пскова, слава верного стража земли Русской, с глубокой Древности связанная с этим пограничным городом.

Веками создавалась эта русская крепость на правом, высоком берегу реки Великой, при впадении в нее реки Псковы, превратившаяся в конце концов в целую систему оборонительных сооружений. Неприятель, штурмующий Псков, должен был преодолеть четыре мощные оборонительные линии: каменные крепостные стены Большого города, Среднего города, Довмонтова города и, наконец, кремль – Кром, как его называли псковичи. Деревянная стена тянулась только вдоль реки Великой, но здесь путь к городу преграждала водная преграда и береговые кручи: Довмонтов город возвышался над уровнем реки на десять метров, а Кром – на семнадцать метров. Стена Большого города (именно здесь разворачивались главные события обороны Пскова) простиралась на десять километров, имела тридцать семь башен и сорок восемь ворот. Башни были многоярусными, с удобными переходами на стены и подземными ходами, позволяющими маневрировать силами.

«Любуемся Псковом. Господи, какой большой город! Точно Париж! Помоги нам, боже, с ним справиться!» – восклицал ксендз Пиотровский, впервые увидевший Псков.

Сохранилось и более подробное описание псковской крепости, тоже сделанное иноземцем, современником событий – автором «Записок о Московской войне 1578-1582» Рейнгольдом Гейденштейном: «Город, весьма обширный в длину, к северу делается уже; с юга он орошается рекою Великою, которая в этом месте не только по названию, но вследствие притока многих других рек действительно велика; с севера находится река Псковка, которая протекает посредине города, которому дает название, и впадает в реку Великую. Сам город разделяется на три части, каждая часть отделена одна от другой особыми стенами; вторую часть, направляющуюся к западу, называют они Запсковье, как будто она находится вне Пскова, затем третья и средняя часть есть крепость, в свою очередь разделяющаяся тоже на три части – внешнюю, идущую с севера к реке Великой, они называют кремлем, вторую Довмантовской, третью называют средней; северный бок, самый длинный, простирается в длину до 8000 шагов и окружен каменною стеною. К этой стене, по взятии Великих Лук и Полоцка, московский царь прибавил другую с внутренней стороны, наложив в промежутке между двумя рядами бревен, которыми она держится, громадное количество земли. Со всех сторон имеются очень крепкие башни, сделанные из того же камня, и так как башни прежней постройки недостаточно были равны между собой и вследствие того не прикрывали себя взаимно от пушечных выстрелов, направленных от одной к другой, то, поставив с углов новые башни, и покрыв их весьма толстым дерном, и разместив по ним окна, он устроил так, что они находились на равном друг от друга расстоянии; у тех же башен, которые казались частью слишком тесными, частью слишком непрочными для того, чтобы могли выдержать выстрелы от более тяжелых орудий, с внешней части на удобных местах расставил в промежутках другие башни, также деревянные, сделанные с великим тщанием из самых крепких бревен, и снабдил их достаточным количеством больших пушек».

Описание Гейденштейна особенно интересно тем, что он упоминает о больших крепостных работах, проведенных как раз перед осадой города: позади каменной стены была построена еще одна, деревянная, что сыграло решающую роль в отражении генерального штурма. Интересны сведения Гейденштейна и о других приготовлениях к обороне Пскова. «Так как московский царь полагал, что нисколько не должно сомневаться в том, что король по взятии Лук направится ко Пскову, то снабдил его весьма хорошо всем нужным для выдержания осады и приказал все свести туда в огромном количестве», и в городе «был большой запас всего, относящегося к войне». Действительно, все месяцы осады защитники Пскова не испытывали недостатка ни в оружии, ни в порохе, ни в ядрах, ни в продовольствии.

Но все это были, если так можно сказать, материальные предпосылки для успешной обороны. Общий же ее успех могло обеспечить только умелое военное руководство, и для его осуществления в Псков были посланы лучшие воеводы.

Вот они, руководители обороны Пскова: князья Василий Скопин-Шуйский и Иван Шуйский, воевода Никита Очин-Плещеев, князь Андрей Хворостинин, Владимир Бахтеяров-Ростовский и Василий Лобанов-Ростовский, дьяк Пушечного приказа Терентий Лихачев (он командовал «нарядом»), псковские государевы дьяки Сульмен Булганов и Афанасий Викулин…

Пусть читателя не смущает, что Иван Петрович Шуйский поименован в «росписи» вторым. На самом деле именно он являлся фактическим руководителем обороны Пскова, а вторым был записан по обычному в то время «местническому» счету. Именно ему был вручен царский «письменный наказ», облекающий чрезвычайными полномочиями, и приказано «отвечать за всех воевод». Так писал неизвестный автор «Повести о прихождении Стефана Батория на град Псков». Ему вторит Р. Гейденштейн: «В кремле начальствовали: Шуйские Василий и сын его брата Петра по имени Иван, затем Андрей Хворостинин и Плещеев – из них пользовался большим уважением у московского царя Иван Шуйский по своему уму, Хворостинин по телесной и нравственной силе; и потому! хотя Василий был старше Ивана, однако главное начальство поручено было Ивану».

Итак, боярин и воевода князь Иван Петрович Шуйский…

Будущий герой псковской обороны был потомком суздальско-нижегородских князей, ведущих начало от среднего сына Александра Невского – великого князя Андрея Александровича. Дед воеводы, князь Иван Васильевич Шуйский в конце тридцатых – начале сороковых годов (в малолетство великого князя Ивана IV) возглавлял боярскую группировку и фактически был правителем государства. Потом, в 1547 году было торжественное «венчание на царство» семнадцатилетнего Ивана IV и опала бывших правителей – Шуйских. А затем началась опричнина, жестоко ударившая по «княжатам», по Шуйским и их родственникам. Так что первое самостоятельное воеводское назначение Иван Шуйский получил только в 1570 году. В разрядной книге было записано: «В Донкове князь Иван Петрович Шуйский».

Казалось бы, рядовое назначение рядового воеводы: сколько их, разных воевод, «расписывалось» ежегодно в города на «крымской украине»! Но на Ивана Шуйского была возложена особая миссия, и приходится только гадать, чем именно он сумел выделиться среди других воевод. Разрядная книга назвала Ивана Шуйского «украинным воеводой» и в случае крымского нападения ставила его во главе войска, выдвинутого за реку Оку. Там «в большом полку воеводы из Донкова князь Иван Петрович Шуйский да Федор Васильевич Шереметев», и «сходные воеводы» из Новосиля и Орла должны быть под ними, а «большие воеводы» Вельский, Мстиславский и Воротынский по обычаю стояли на «берегу».

По «росписи» следующего, 1571 года Иван Шуйский оказывается уже среди «береговых воевод», во главе полка левой руки. В 1572 году он возглавил сторожевой полк в Коломне, затем в Кашире, отличился в войне с ханом Девлет-Гиреем. Небольшой полк Ивана Шуйского оборонял Сенькин брод, а потом участвовал в сражении при Молодях, прикрывая с фланга «гуляй-город». В 1573 году воевода Иван Шуйский возглавил сторожевой полк во время похода в Ливонию, «на немецкие города», тогда же впервые стал псковским наместником. В 1574 году он получает чин боярина.

Скупые записи разрядной книги не сообщают никаких подробностей этих походов, остается только догадываться о причинах столь стремительного возвышения недавно опального князя. Видимо. Иван Шуйский проявил себя талантливым полководцем, которого Иван Грозный оценил «по уму», как впоследствии писал Р. Гейденштейн. Во всяком случае, в 1576 году, во время очередного царского похода на «берег» против крымского хана, Иван Шуйский значится в «разряде» среди бояр и воевод первым: «а с государем бояре: боярин князь Иван Петрович Шуйский…»

1577 год. Новый немецкий поход Ивана Грозного, и снова «в большом полку псковский наместник Иван Петрович Шуйский», причем ему «с собою государь велел быть». В 1579 году, во время похода «на немецкую на Ливонскую землю», Иван Шуйский остается с царем в Новгороде, а воюют другие воеводы. Создается впечатление, что князь стал военным советником царя.

Записи «разрядов» скупы. Должны были произойти поистине чрезвычайные события, чтобы «высветить» образы русских военачальников того времени. События, подобные героической обороне Пскова…

В 1580 году Иван Шуйский стал псковским наместником, но в записи разрядной книги оговаривалось, что если «король придет к Смоленску», то боярин и воевода Иван Петрович Шуйский должен поспешить «на сход к ржевским воеводам» и возглавить большой полк. Царь Иван Грозный хотел видеть своего воеводу на решающем участке войны. «Королевский поход» на Смоленск не состоялся, а в следующем году главные военные события развернулись вокруг Пскова. Иван Шуйский оказался на месте, ему пришлось «отвечать за всех воевод», что он и сделал с большим успехом.

Редкая удача для историка – возможность посмотреть на события как бы с двух сторон: из стана противника и из осажденного русского города. В данном случае такая возможность есть. Сохранились очень подробные подневные записи секретаря королевской канцелярии Станислава Пиотровского о «последнем походе Стефана Батория» и сочинение неизвестного русского автора «Повесть о прихождении Стефана Батурин на град Псков». Оба автора – современники и очевидцы событий.

В Пскове заканчивались последние приготовления к обороне. По всем окрестным селам были разосланы грамоты, повелевающие жителям сжигать свои дома, запасы фуража и продовольствия и уходить в укрепленные города. Тем самым вокруг города создавалась «зона пустыни», за фуражом и продовольствием «королевские люди» вынуждены были ездить за сто-сто пятьдесят километров, где их поджидали конные отряды «детей дворянских», казаков и служилых татар. С самого начала захватчики могли надеяться только на собственные запасы, которые были ограничены. Осаждающие постоянно ощущали нехватку продовольствия. Более того, по приказу Ивана Шуйского были сожжены городские предместья, чтобы осаждающие не нашли укрытия от непогоды и холода.

Все воеводы и головы были «расписаны» по стенам и башням, на которые поставили пушки и пищали, «где в коем месте угодно стояти». Русские воеводы правильно определили главное направление вражеского приступа – юго-восточное, стену Большого города между реками Великой и Псковой, где к городу примыкало большое поле. Именно здесь были поставлены две «великие» пушки, имевшие собственные имена – «Барс» и «Трескотуха». Они швыряли тяжелые ядра более чем на версту – дальнобойность по тем временам очень большая, для поляков, во всяком случае, это оказалось полной неожиданностью.

«Государевы бояре и воеводы промеж себя всю Окольную стену в Пскове на места разделили, в каком месте какому воеводе быть; так же у себя боярских голов и детей боярских, и голов стрелецких и стрельцов, и всех посадских псковских и всех псковичей, по чину всех рассчитав, поставили. Всю стену вооружили людьми и нарядом, пушками и пищалями и ручницами и всякими укреплениями, против государева недруга уготовившись», – так описывает автор «Повести» последние приготовления псковичей. Примечательно, что с самого начала к обороне были привлечены все горожане, способные владеть оружием, и вместе со стрельцами, дворянами, казаками они заняли свои места на стенах.

18 августа «государевы дети боярские», которые «на заставе были» на реке Черехе (в пяти километрах южнее города), сообщили воеводам, «что уже литовские первые люди на Череху пришли», и велено было в городе «в осадный колокол звонить». Передовые отряды королевского войска появились под самой крепостью, но их отогнали вылазкой. Важно отметить, что с самого начала оборона Пскова носила активный характер, воевода Иван Шуйский не только защищал стены города, но и постоянно наносил удары противнику. Не успел еще гетман Замойский, командовавший авангардом королевского войска, раскинуть шатры, как к нему прискакали гонцы за помощью: «Русские, сделав вылазку, сильно теснят воеводу Брацлавского, который с венгерцами проник до самого города». Выходили русские воины за стены и в последующие дни, мешая противнику начать осадные работы. Вместе с тем! воеводы приняли меры к тому, чтобы не понести излишние потери, запретив воинам уходить из-под защиты крепостной артиллерии.

Оборона Пскова (1581)

Вот как описывает первые схватки ксендз Пиотровский: «Много уже собралось наших под городом. Наши наездники подъезжали под самые стены крепости, выманивая русских, но те не хотели выходить из-под выстрелов. Стояло их у самой стены несколько сот конных и пеших; когда их теснили, они отступали к стенам и старались отстреливаться из ручниц и самопалов; а когда наши отступали, они гнались за ними, но всегда так, что оставались под защитою крепостных орудий. Пушки у них отличные и в достаточном количестве; стреляют они ядрами в сорок полновесных фунтов, величиною с голову: достанется нашим батареям и насыпям».

Ксендз Пиотровский еще не раз будет возвращаться в своем «Дневнике» к силе русской артиллерии, упомянет ядра, которые «переходят за 50 фунтов весом», и даже «ядра в 70 фунтов и очень большие камни». И это не случайно. Русские пушкари с самого начала осады заставили короля Стефана Батория изменить свой план быстрого окружения города.

26 вгуста основные силы королевского войска подошли к Пскову. Стефан Баторий приказал «град объехать и осадить». Но это не удалось, помешал сокрушительный пушечный огонь со стен. Автор «Повести» сообщает: «Государевы же бояре и воеводы из наряда по ним стрелять велели, пушкари же многих людей у них нарядом побили. Они же, к королю приехав, возвестили, что невозможно около града объехать ради великого многого бою из града от наряда. Король же велел подале от града и лесами объезжать. Бояре и воеводы и тамо же из большого наряда стрелять велели». Королевское войско несло большие потери. Сам король первоначально выбрал место для стана неподалеку от города, у погоста Любятова, на Московской дороге. Что случилось дальше, рассказывает автор «Повести»: «Бояре и воеводы не велели по ним днем стрелять, но весь наряд на них днем приготовить. Когда же многие шатры поставили, ночью повелели по ним ударить из большого наряда; на утро ни одного шатра не увидели и многих, сказывали языки, панов добрых тут побили». Ночной артиллерийский налет был новинкой в военном деле, король такой операции не ожидал. «Сие видев, – добавляет русский книжник, – король побежал к Черехе реке и там стал своими станами за высокими горами, на Промежице».

Сокрушительную силу пушечного огня из Пскова, нарушившего планы Стефана Батория, признает и ксендз Пиотровский. «Из города и из крепости шла усиленная стрельба», только «частые холмы, а также каменные церкви и огороды служили нам прикрытием. Всего лучше было бы поставить королевские шатры у реки Псковы, и уже посланы были на то место шесть возов, но усиленная пальба из крепости заставила нас против воли остаться еще на день у реки Великой. Теперь король и гетман выбрали другое место для лагеря. Хлопот много: назначено было место не далеко от города и уже двинуты туда тяжести, но русские так усилили стрельбу, что наши должны были попятиться и выбрать другое место…» Но и туда долетали русские ядра…

Королевская конница выезжала из лагеря на рекогносцировку, но русские отряды, выходя за городские стены, отгоняли ее; впрочем, сетовал ксендз, «русские ни на один шаг не хотели выйти из-под защиты своих выстрелов», выполняя строгий наказ воевод. А «королевские люди» несли потери. «Один немец, по имени Иксель, должно быть, знатный, погнался за каким-то русским, но сгоряча попал под самые крепостные выстрелы, получил рану в голову, упал с коня и был тотчас захвачен русскими. Хотели некоторые из наших подать ему помощь, но было поздно, потому что стрельба из пушек и ручниц шла ильная. Из прислуги некоторые ездили под самые стены за конским фуражом: трое попалось в руки осажденных. Король очень озабочен».

Конечно, не в мелких схватках под стенами города и единичных потерях крылась причина озабоченности Стефана Батория. Активные действия защитников Пскова и сильный огонь со стен заставили королевскую армию перейти к трудоемким фортификационным работам, которые позволили бы приблизиться к городу и установить осадные орудия. Воевода Иван Шуйский выигрывав время…

«По просьбе короля и гетмана все жолнеры и двор посылают свои повозки для фашинника на туры, – пишет Пиотровский, и тут же высказывает свои сомнения, вызванные впечатлениями от силы русской артиллерии: – Бог знает, выдержат ли наши туры, придется, пожалуй, ставить деревянные срубы». Как показали дальнейшие события, его сомнения были небезосновательными.

1 сентября множество «королевских людей» начали рыть траншеи, чтобы по ним безопасно подобраться к стенам. Первую траншею прокладывали литовцы, вторую – немцы, третью и четвертую – поляки, пятую, ближе к реке Великой, – венгры. Все траншеи вели к Покровской и Свиной башням – этот участок стены близ реки Великой был выбран Стефаном Баторием для генерального штурма. Земляные работы продолжались три дня. Ночами ставили туры, насыпали их землей, подбираясь все ближе и ближе к стене. Защитники города открывали «частую стрельбу из орудий, но благодаря бога, большого вреда не нанесли», – пишет ксендз Пиотровский. Мешала темнота, но вскоре русские воеводы нашли средство противодействовать и ночным работам. «Русские зажгли какую-то деревянную башню, поставленную внутри за стеною; все стены, поля и башни, освещенные этим огнем, были ясно видны, как днем. При помощи этого освещения русские вплоть до полуночи осыпали наши окопы ядрами и пулями, чем сильно затрудняли работу. Ночью русские употребляют удивительные хитрости против наших рабочих: не довольствуясь беспрерывною пальбою, они бросают в окопы факелы и каленые ядра, так что не только причиняют вред нашим, но и освещают местность около стен и тем самым заставляют работать под навесами – иначе все видно».

По этим записям можно судить, что секретарь королевской канцелярии явно был встревожен. «Лениво ведем мы осаду. Уже неделя, как стали мы здесь лагерем, а все еще не стреляем и батарей готовых не имеем. Вот уже четыре дня и четыре ночи копаем траншеи, плетем корзины, а русские, видя, куда мы метим, там и укрепляются. Работающие в окопах говорят, что из города доносится сильный шум. Слышен между прочим постоянный стук топоров; надо полагать не к добру для нас!»

Ксендз Пиотровский не мог, конечно, заглянуть за стены Пскова в эти дни, мы же в состоянии это сделать, вернувшись к русской «Повести о прихождении Стефана Батория».

Прежде всего, воеводы точно определили направление будущего штурма: «угол града, от реки Великой, от Покровских водяных ворот и до польских Свиных ворот; сие место из наряда разбив, так взять город». Именно здесь «королевские люди… лукавым своим умышлением вельми близко к городу прикопались, яко единому городовому рву межь ними и градными стенами быти». Не прошло мимо внимания воевод и то, что противник ставит туры, места для артиллерийских батарей: «одни против Свиных ворот, вторые же туры против Покровской наугольной башни, третьи же туры против того же угла, за Великою рекою». В ночь на 5 сентября «в бойчие трои туры наряд приволокли и поставили». Пока шли осадные работы, защитники города имели возможность значительно укрепить опасное место.

Король Стефан Баторий допустил крупную тактическую ошибку, планируя штурм хорошо укрепленного города на одном узком участке – чуть больше версты. Для опытного полководца это непростительно, ведь три десятилетия назад был пример взятия русскими войсками Казани, где прорыв в районе Арских ворот дополнялся непрерывными приступами к городским укреплениям со всех сторон, так что казанцы не могли маневрировать силами, сосредоточить значительные резервы в месте прорыва. Однако было бы несправедливым упрекать Стефана Батория, скорее, это была не ошибка, а вынужденное решение. Сокрушительным огнем со стен и активными действиями «вне града» воевода Иван Шуйский не позволил королевским полкам приблизиться к городу без больших инженерных работ. Всему королевскому войску потребовалось несколько дней для того, чтобы выкопать пять траншей и поставить туры и батареи против Покровской и Свиной башен. Провести такие же осадные работы вокруг всего города противнику было просто не под силу. Ксендз Пиотровский в своем «Дневнике» высказывал сомнения: «Станем бить с одной стороны, а другая будет оставаться в целости?» Вряд ли не понимал этого и Стефан Баторий, но… сделать ничего не мог! Русские воеводы вынудили его действовать именно так, и это предопределило неудачу штурма, несмотря на огромное численное превосходство королевского войска (имеется в виду общее численное превосходство, в то время как на предполагаемом участке штурма такого превосходства не было: Иван Шуйский стянул туда все свои резервы). Риск был оправдан: к другим стенам поляки даже не приближались.

Русский автор так описывал дополнительные оборонительные меры русских воевод у опасного места: «Государевы бояре и воеводы повелели против того места всякими укреплениями стены подтверждать. Против же каменной стены, подале, деревянные стены делать и всякие крепости приготовить, для пробития от литовских людей каменной стены. И наряд поставили, и детей боярских и стрельцов, и псковских посадских стрельцов на том же месте поставили, если от Покровских ворот приступу быть». Здесь же находились лучшие воеводы. «В том же в Покровском углу и в Свиных воротах был государев воевода князь Андрей Иванович Хворостинин», общее командование принял там «государев боярин и воевода князь Иван Петрович Шуйский». Сюда же съехались на совет «все государевы бояре и воеводы,… пушечного приказу государев дьяк Терентий Лихачев», псковские дьяки и «о градоукреплении смышляли».

Итак, в русском стане все было готово к отражению штурма. Перенесемся в осадный лагерь короля Стефана Батория. 6 сентября ксендз Пиотровский записал в своем «Дневнике»: «Сегодня ночью устроены в окопах последние туры и на них поставлено шесть орудий (всего было выдвинуто к месту штурма двадцать крупных осадных пушек); в наступающую ночь будут установлены все остальные и, ей-богу, завтра на рассвете мы скажем псковичам: добрый день!»

Радужное настроение ксендза было несколько подпорчено ответными действиями защитников Пскова, и он жалуется: «Они опять поднимаются на хитрости: ночью бросают в наши окопы каленые ядра, которые освещают всю местность; если где заметят наших, занятых работами, стреляют в них, как в мишень, и многих убивают».

Наступило 7 сентября – первый день общей бомбардировки Пскова. Ксендз торжествует: «Сегодня с рассветом начали громить город с трех батарей – польской и двух венгерских. На польской – восемь орудий, направленных на башню, стоящую у ворот; на венгерских – другие восемь, которые действуют по угловой башне у реки Великой; с третьей батареи, поставленной на той стороне Великой, венгерцы стреляют также по угловой башне. Целый день без перерыва били крепко в башни и стены, и с божиею помощию продырявили их ядрами настолько, что завтра подумываем о штурме и надеемся, что эта часть города будет наша. О боже, какой сегодня грохот! Стены клубились, как дым; мы не думали, что они будут так непрочны. В окопах убили пушкаря и из мортир – несколько рядовых: но без этого обойтись нельзя. Из города стреляют тоже не дурно, но из названных двух башен русские должны были поспешно убрать орудия в другое место и прекратить стрельбу».

Большие разрушения, причиненные бомбардировкой, подтверждает и русский источник, причем сведения совпадают даже в деталях: 7 сентября «начали бить из наряда по граду из трех туров, из двадцати пищалей, и били по граду беспрестанно весь день до ночи. Тако же и наутро пять часов беспрестанно по городу из наряда били и выбили городовые стены, двадцать четыре сажени, да Покровскую башню до земли, да Свиной башни половину до земли же сбили, да местами стены городовые сбили, шестьдесят девять сажен». Таким образом, общая ширина проломов в городских стенах достигала двухсот метров – вполне достаточно, чтобы ввести туда большие штурмовые колонны; к тому же ров перед стеной был завален обломками стен и землей. Казалось, дорога в Псков открыта для «королевских людей»…

Поэтому странной, на первый взгляд, кажется фраза, который секретарь походной королевской канцелярии начинает запись от 8 сентября: «Нынешний день для нас не очень благоприятен…» А дальше идет подробное описание штурма: «Как венгерцы, так и поляки своими выстрелами разбили по одной башне и около каждой из них пробили в стене проломы такой ширины, что через них можно было удобно идти на приступ. Король по совету своих венгерцев хотел непременно с полудня штурмовать крепость. Гетман выбрал несколько человек из пехоты Фаренсбека, 20 пеших немцев и французов и столько же поляков, которые и должны были осмотреть проломы; до их возвращения запрещено было выходить кому бы то ни было из окопов. Перед полуднем начали поспешно готовиться: одни – идти на штурм, а другие – любоваться.

К королю явилось 5 кавалерийских ротмистров с просьбою позволить им пешим участвовать в приступе. Король охотно дал свое согласие. Надевши белые рубахи поверх брони, каждый вывесил перед своею палаткою хоругвь, давая знать, что охотники могут записываться к их знаменам. Удивительное дело, как много набралось охотников записаться!…»

Видимо, уверенность в успехе штурма была полная. «Лишь только охотники двинулись, как другие в нетерпении бросились за ними: впереди венгерцы, за ними – немцы, за немцами толпы наших, без всякого порядка. Венгерцы и немцы, подбежав к наружной разбитой башне, быстро заняли ее; тотчас выкинули четыре хоругви и открыли с нее огонь по русским. Нам издали казалось, что город уже взят. Через четверть часа ринулись наши с своими хоругвями к другому пролому и к другой разбитой башне. Они заняли полуразрушенную башню и набились туда битком, другие через пролом ломились в город, но здесь нашли то, чего не ожидали. Они очутились на обвале стены, соскочить с которой в город было высоко и трудно, каждый рисковал сломить себе шею. Русских за стеной была тьма, так что наши поневоле должны были остановиться. Тогда-то, о господи, со стен посыпались как град пули и камни на всех тех, которые толпились внизу; те, которые забрались в первую башню, тоже рады бы броситься в город, но и им было невмочь. Затем русские открыли пальбу по башне, где засели поляки, ядром сбили ее щит и крышу, так что она обрушилась на наши войска, стоявшие внизу. Потом русские под обе башни подложили пороху, чтобы выжить наших, подкладывали головни, отчего деревянные связи в башне, где были поляки, быстро загорелись, так что нашим по необходимости пришлось очистить башню. Те, которые сражались в проломе, тоже вынуждены были отступить. Овладевшие другою башнею еще держались, но к вечеру и те ретировались. Не знаю, сколько наших легло при этом штурме, потому что говорить об этом не велят. Я полагаю, убитых до 500; раненых поменьше, секирами, избитых дубинами – очень много. Пехотных десятников, а особенно венгерцев и немцев, погибло довольно. У нас и фельдшеров столько нет, чтобы ходить за ранеными. Трагедия эта продолжалась с 19 до 23 часов…»

Да, у ксендза были все основания считать день 8 сентября «не очень благоприятным» для поляков.

К тому же потери королевского войска, о которых было «не велено говорить», оказались значительно больше, чем полагал ксендз Пиотровский. Русский автор указывал, что «всяких градоемцев у Пскова побитых более пяти тысяч», не считая раненых. Потери защитников Пскова в этот день составили восемьсот шестьдесят три убитых и тысяча шестьсот двадцать шесть раненых, то есть в несколько раз меньше, чем потерял Стефан Баторий.

Не совсем точно описывал ксендз и ход штурма, он передавал то, «что сам видел», а видел он далеко не все, оставаясь во время приступа в королевском лагере. Русский автор «Повести» значительно дополняет картину событий.

Прежде всего, не крутой «обвал» стены помешал штурмующим ворваться в город. Внутри города против проломов оказалась «стена деревянная со многочисленными бойницами». Правда, полностью она была «не сограждена», но пушки и пищали на ней уже поставили, у бойниц находились стрельцы с «ручницами». Ворвавшиеся через проломы венгры и поляки были встречены сильнейшим огнем и остановлены. Потом стрельцы и «дети боярские» предприняли контратаку, которой руководил сам Иван Шуйский, и отогнали «королевских людей» обратно к внешней стене. Труднее оказалось выбить врагов из Покровской и Свиной башен. Здесь решающую роль сыграли «великие» пушки. По словам автора «Повести», «с Похвальского роскату, из великой пищали из «Барса» ударили по Свиной башне и не погрешили: тогда множество воинских людей литовской силы в башне прибили». Затем «государевы бояре и воеводы повелели под Свиную ту башню поднести много зелья (пороха) и повелели зажечь»; башня рухнула, и засевшие в ней шляхтичи «телесами своими псковский великий ров наполнили». Новая контратака защитников Пскова – и «с проломного места литовскую силу сбили», захватив пленных и пушки. Дольше держались «градоемцы» в Покровской башне, но и под нее было заложено «зелье». После взрыва псковичи выбили врага и оттуда. Так была «очищена каменная псковская стена от литовских ног», «ночью же и от стены за градом отбили», «и так литва от города в станы побежала». Попытка короля Стефана Батория взять Псков одним штурмом провалилась.

Защитники Пскова не ограничились тем, что «сбили со стены» противника, но сами устроили вылазку, преследуя отступавших «королевских людей». «Из города выскочив, христиане далеко за ними, секуще, гнались; которых во псковском рву заставали, тех прибивали; многих же живыми похватав, в город к государевым боярам и воеводам привели, нарочитых языков с набатами и с трубами и со знаменами и с ратным оружием, а потом все здоровы в Псков с бесчисленным богатством возвратились, оружия литовского, изрядных нарочитых самопалов и ручниц разных бесчисленно много в город принесли…»

Об этом тоже умалчивает ксендз Пиотровский.

Ничего не пишет он и о мужестве простых псковичей. По зову осадного колокола вместе с ратными людьми и воеводами к опасному месту прибежали «псковские народи, с женами и детьми простившись и крепко на врага на бой уготовившись». В сражении принимали участие не только мужчины, но и женщины-псковитянки. Одна из глав «Повести» так и называется: «От жен пособие»: «Сбежалось многое множество жен к проломному месту и тут великое пособие воинским людям показали. Одни из них, крепкие, в мужскую храбрость облеклись и с литвой бились и над литвою одоление показали; другие же каменья воинам приносили и тем литву с города и за городом побивали; иные же воинам, от жажды изнемогшим, воду приносили». Это был именно тот массовый героизм, который всегда удивлял иноземцев при осадах русских городов…

После отражения штурма начались работы по восстановлению укреплений. «Государевы бояре и воеводы повелели против проломного того места стену деревянную сотворить, со многочисленными бойницами, и многие башни поставили и во многих местах и наряд изготовили против приступа литовской силы. Между каменными и деревянными стенами во граде повелели ров выкопать и поставили в нем дубовый острый чеснок (частокол из заостренных бревен), так что никаким образом человеку невозможно промежь его пройти». С помощью этих укреплений были отбиты следующие литовские приступы, причем «королевские люди» больше ни разу не смогли «взойти на стены». «Литовское воинство по все дни, а то и дважды и трижды в день, и в ночи, приступали, и всегда христиане литву от стен отбивали».

Сами осажденные постоянно совершали вылазки, «многие языки литовские во град хватали и королевское и его первосоветников умышление доведывались и против умышлений их готовились». Так Иван Шуйский узнал о готовившейся против Пскова минной войне. Отчаявшись взять город прямыми приступами, Стефан Баторий решил устроить подкопы и взорвать стены. 17 сентября в городе стало известно, что осаждающие «те подкопы все повели», а всего «в разных местах девять подкопов». Иван Шуйский немедленно распорядился рыть «слухи» (встречные подземные галереи). Вскоре русские воеводы получили точные сведения о литовских подкопах. Из королевского лагеря бежал в Псков «прежде русский, полоцкий стрелец именем Игнашь». Он рассказал «против коего места ведут» подкопы, «со стены на места указуя». Контрминные работы были ускорены, и «сентября в 23 день русские слухи с подкопами литовскими сошлись», два подкопа – против Свиной и Покровской башен – были взорваны, остальные обрушились сами. Минную войну Стефан Баторий тоже проиграл.

А как выглядели все эти события из королевского лагеря? Вернемся к «Дневнику» ксендза Пиотровского.

«После вчерашнего штурма мы немного смущены, – пишет ксендз и далее поясняет: – Русские в проломах, сделанных нами, снова ставят срубы и туры и так хорошо исправляют их, что они будут крепче, нежели были прежде. Хотим мы покуситься еще на один приступ и подумываем о подкопе…»

Через день, 11 сентября, Пиотровский сетует: «Решительно не понимаю, как это у москалей достает пороху и ядер, стреляют день и ночь…»

12 сентября. Опять эти несносные русские «портят своею стрельбою нам туры, так что на иные велено опять возить хворост. Ведем подкоп под стены, только не знаю, как скоро он будет готов…»

13 сентября. «Продолжаем вести подкоп. Должно быть, наши еще не докопались до рва. Одно знаю, что пока не будет пролома, ничего не сделаем. Господи, помоги нам!…»

20 сентября. «Ничего не делаем в лагере в ожидании пороха и подкопа…»

23 сентября. «Старательно приготовляем все нужное для штурма, в надежде, что через несколько дней подкоп будет готов; надо полагать – дело идет хорошо…»

Но на следующий день – полное разочарование: «Сегодня ночью русские подвели мину под один из наших подкопов и взорвали его на воздух. Русские стреляют по-прежнему, из мортир сыплют массу камней, которыми, стреляя с верху стены в окопы, причиняют много вреда нашей пехоте…»

26 сентября. «Сомневаемся, чтобы подкопы удались: русские взорвали еще другой, тоже довольно значительный, а третий, секретный, о котором никто не знал и на который была вся наша надежда, далее вести невозможно: наши минеры встретили скалу, которую напрасно стараются пробить, так что вся работа пропала. Мы повесили носы…»

29 сентября. «Несколько сот ядер пришло из Заволочья; ожидаем другой транспорт с ядрами, порохом и орудиями из Риги. Попытаемся еще раз штурмовать, только не знаю, как посчастливится. Пехота бежит из окопов, где становится холодно. Не придет ли скоро конец этой осаде?…»

Наступил октябрь, а с ним пронзительные и холодные ветры. Настроение секретаря королевской канцелярии явно ухудшается, и он записывает в своем дневнике совершенно справедливую мысль: «Войну легко начать, а трудно кончить!»

4 октября. «Вдруг пошел снег с вьюгою, и настал страшный холод. Мы, подобно лисицам, роемся в земле и прячемся в ямах, но бог знает, что будет с бедной пехотой, каждый раз дезертирует из ней по нескольку. На немцев нашла какая-то болезнь, умирает их ежедневно по десятку. А что же будет дальше? Мне кажется, что попомнит наше войско этот Псков…»

А русские воины устраивают вылазки, через литовские заставы пробиваются на помощь гарнизону Пскова отряды стрельцов. По-прежнему русские пушки стреляют по окопам и по королевскому лагерю.

7 октября. «У нас приготовляются к штурму, снаряжают лестницы, веревки, факелы; не знаю, к чему это: должно быть, хотят лезть на стены, так как разбить их мы не можем. Пехота с отчаяния ждет скорее штурма; говорят, что лучше погибнуть от руки врага, чем от холода да голода…»

8 октября. «Русские, как всегда, вышли из города под защитой крепостного огня, постояли немного, погарцевали и воротились в город…»

11 октября. «Русские в громадном числе, около 3000 пехоты и 500 конных, сделали вылазку…»

12 октября. «Сегодня русские под Изборском побили 30 отборных хлопов, гайдуков Ухровецкого, которые искали для него продовольствия в деревне…»

13 октября. «Сегодня же около вечера русские сделали вылазку у реки Псковы, где была расположена рота пана Крайчего. Наши, которые находились вблизи, бросились на русских, но те, по обычаю, отступили под прикрытие орудий».

14 октября. «Русские с той стороны города напали на стражу Белявского. Каждый день они делают вылазки, употребляя при этом разные хитрости. В городе беспрерывно строятся и укрепляются…»

Воевода Иван Шуйский превосходно использовал передышку: возвели дополнительные укрепления, постоянными вылазками истощили королевское войско, страдавшее от холода и голода. Разыскивая продовольствие, литовцы несли тяжелые потери. «Много гибнет наших фуражиров, так что в течение одной недели в разных местах погибло их несколько сотен», – жалуется Пиотровский.

Тогда Стефан Баторий решился на новый штурм. На этот раз батареи были поставлены на левом берегу реки Великой, где деревянная стена казалась менее прочной. Зима подгоняла. «О боже, вот страшный холод! Какой-то жестокий мороз с ветром, мне в Польше никогда не случалось переносить такого!» – ужасается польский летописец.

Тяжелые орудия, стрелявшие с другого берега Великой, разрушили часть стены, но успеха не добились. «За этою стеною находится другая, деревянная, толщиною в сажень, и набитая землею: русские хорошо укрепляются!»

28 октября начался новый приступ. Венгерская пехота по льду перешла реку, подступила к стене. «Венгры кирками, лопатами и чем попало разбивают фундамент стены и уже так вкопались в стену, что их не видно; русские не могут отогнать этих молодцов ни стрельбою, ни кипятком, который льют сверху». Это был, пожалуй, один из самых опасных дней осады. Но воевода Иван Шуйский и в этом случае нашел выход.

Передаем слово русскому автору «Повести о прихождении Стефана Батория на град Псков»: «Октября в 28 день прискочили литовские гайдуки и градоемцы и каменосечцы под городскую стену и, щитами закрывшись, начали стену подсекать кирками, чтобы стена на Великую реку повалилась. Государевы же бояре и воеводы повелели против них частые окна провертеть сквозь стену, и из тех окон из ручниц стрелять и копьями колоть. Литовские же гайдуки из-под стены бежали». На тех «литовских градоемцев», которые глубоко закопались в стену, воеводы «повелели великие кнуты на шесты навязать, по концам привязывать железные крюки, и теми острыми крюками из-под стены выдергивали, стрельцы же из ручниц телеса их клевали». Почти все «приступавшие» были перебиты.

Но Стефан Баторий снова и снова посылал свое воинство на приступ. «Из наряда по граду пять дней били, и во все те пять дней крепкими приступами к городу приступали». Особенно сильный приступ был 2 ноября, когда осадные орудия «стену от Великой реки сбили». Но и этот приступ русские воины отбили, «понуждаемых» королем «гайдуков и ротмистров» огнем из пушек «как мост по льду положили… И так, и того дня спасен был великий град Псков! – завершает свой рассказ автор «Повести». – Видев же сие гордый король, что никаким образом невозможно города взять, повелел ротмистрам и гайдукам от града в станы отойти и наряд отволочь. И так, ноября в 6 день, все литовские ротмистры с гайдуками из ям вышли и наряд из всех туров отволокли».

Король Стефан Баторий перешел к «тихому облежанию» Пскова, надеясь сломить горожан блокадой и голодом. Но это было явно безнадежным делом: осаждающие больше терпели лишений от морозов и недостатка продовольствия, чем осажденные.

Ноябрьские и декабрьские страницы «Дневника» ксендза Пиотровского заполнены жалобами на бедственное положение королевского войска. «Боже, как жаль тех трудов и денег, которые мы потратили под Псковом!» - восклицает ксендз.

«Войско дошло до положительной нищеты и никогда столько не переносило, как теперь. Продовольствия нет почти никакого, да неоткуда и привезти; сено едва получаем за 20 миль от лагеря. А сколько тут неприятностей и трудностей с перевозкой! Одежды и денег положительно неоткуда взять…»

«За тридцать миль вокруг Пскова нельзя достать провианту. А как настанут Никольские морозы, да навалятся громады снегу, узнает, небойсь, наш жолнер русскую-то войну!…»

«Здесь нам нечего есть; провиант достаем за 30 миль; лошади падают, люди тоже умирают в большом количестве, больных же очень много. Вообще мы не знаем, что будет…»

«Боже, какие наступили страшные морозы! Хаты наши трещат от них; несколько пахотков, свалившихся от холода с лошадей, совсем замерзли. Один бог знает, что будет дальше; отовсюду на нас беды; голод, болезни, падеж лошадей…»

«Мы заживо погребаем себя в этом лагере, положение наше весьма бедственное; поистине мы достойны рая. Морозы ужасные, неслыханные, голод, недостаток в деньгах, лошади падают, прислуга болеет и умирает; на 100 лошадей в роте 60 больных; но этого разглашать не следует. Венгерцы массами перебегают в город…»

Наемная армия Стефана Батория, прочувствовав, наконец, что означает «русская война», начала разлагаться. Страницы «Дневника» заполнены записями о раздорах в королевском лагере.

«Между жолнерами сильное волнение; между ротмистрами несогласие: одни хотят ожидать денег и потом двинуться, другие и слова не дают сказать…»

«Немцы не хотят ожидать более и просят уплаты и увольнения…»

«Спорят с жолнерами; им дают письменное королевское обязательство относительно уплаты денег. Жолнеры требуют другого обязательства, говоря, что первое не довольно верно…»

В армии началось массовое дезертирство. В начале декабря большой конный отряд немцев, не получив жалованья, покинул лагерь короля и ушел домой. «Лучше бы заключить мир», – пишет Пиотровский, и это было желание всего королевского войска, отчаявшегося взять Псков. «Совет за советом, кого бы выбрать в послы для переговоров с русскими. Но советы собираются втихомолку. Все усилия употребляем, кажется, чтобы заключить мир да Домой отправиться…»

Вообще рассуждения о мире, слухи о переговорах с русскими послами стали главной темой «Дневника», особенно после того, как 1 декабря 1581 года король Стефан Баторий уехал в Литву, поручив командование осадной армией гетману Яну Замойскому. И еще одна тема, к которой ксендз Пиотровский возвращается постоянно. - записи о не прекращающихся русских вылазках.

«Русские сделали вылазку на роту Гнезненского, которая была на аванпостах…»

«Русские ободрились. Сделали вылазку, а всех их было на вылазке около тысячи пехоты и несколько сот конницы. Немцы должны были отступить…»

«Производятся большие вылазки: русские по нескольку тысяч выходят из города; но что же из того? Они на шаг не выходят из-под прикрытия своих орудий…»

Воевода Иван Шуйский, таким образом, проводил активную оборону города, предпринимал постоянные вылазки, нанося противнику значительные потери. Продолжались и обстрелы польского лагеря дальнобойными орудиями. Ксендз Пиотровский записывал в своем дневнике: «После утреннего богослужения пушечное ядро, пущенное из города, упало почти у самой палатки, где мы молились, перед королевским шатром, чего еще не случалось до сих пор…»

Последнюю и самую большую вылазку псковичи сделали 4 января 1582 года, в ней участвовало несколько тысяч конных и пеших воинов. Множество жолнеров и гайдуков, более восьмидесяти «добре славных именитых панов» были убиты, захвачено много «языков нарочитых» и богатейшая добыча. «Великой вылазкой» назвал эту операцию русский автор «Повести» и добавил: «Сия же конечная вылазка была. Всех же тех вылазок из града сорок шесть; приступов же было литовских крепких ко граду Пскову тридцать один». Такова боевая статистика псковской обороны!

Актом отчаяния явилась попытка гетмана Яна Замойского вероломно убить главного руководителя псковской обороны воеводу Ивана Петровича Шуйского. 9 января из литовского лагеря в город пришел «русский полоняник» и принес Ивану Шуйскому «велик ларец». От имени «королевского дворянина» Гансумелера в сопроводительной грамоте было написано, что тот собирается перебежать в Псков и посылает «казну», «и ты бы, государь, князь Иван Петрович, тот мой ларец у полоняника взял и казну один посмотрел, а иным бы не давал смотреть». На самом деле в ларце была не казна, а «адская машина» с большим пороховым зарядом.

Однако вражеская хитрость была разгадана. Воевода велел «добыть таких мастеров, которые ларцы отпирают, и далеко из воеводской своей избы вынести, и отомкнуть, всячески бережась». В ларце оказались «двадцать четыре самопала, занаряженных на все четыре стороны, на верх же взсыпано с пуд зелья», с хитроумным «самопальным замком», который должен был «запалить» пороховой заряд, как только приоткроют крышку.

«Такое было канцлерово умышление и подручных его лукавый совет над государевым, царя и великого князя боярином и воеводою, князем Иваном Петровичем Шуйским, за его праведную государеву службу и за его непобедимое воеводство, и за его благоразумный разум в государевых делах против государевых недругов и всех королевских умышлений, и всего литовского войска гордости».

В этих словах автора «Повести» – обобщенная военная характеристика боярина и воеводы Ивана Петровича Шуйского, признание его выдающихся ратных заслуг…

А через неделю в Псков приехал «великого князя сын боярский Александр, именуемый Хрущов», и сообщил, что в Запольском Яме, местечке неподалеку от города, «государевы послы по государевы приказу с королевскими послами мир учинили». Военные действия прекратились.

Но не этот день автор «Повести» считает концом обороны Пскова, а 4 февраля 1582 года, когда последние литовские отряды ушли из-под города и псковичи открыли, наконец, городские ворота, которые были на запоре пять долгих месяцев осады…

Дальнейшая военная судьба боярина и воеводы Ивана Шуйского тоже была связана с Псковом. По «росписи» года он упомянут среди воевод «по осадам от немецкой и от литовской украины»: «Во Пскове были бояре и воеводы князь Василий Федорович Скопин-Шуйский да князь Иван Петрович Шуйский…»

Затем он был воеводой в Новгороде, после чего в 1583 году снова возвратился в Псков. Царь Иван Грозный перед смертью включил прославленного воеводу Ивана Шуйского в состав «регентского совета» при молодом царе Федоре. Город Псков, который Иван Шуйский отстоял от «королевского взятия», был пожалован ему «в кормление». Там он и остался наместником в последующие годы, отлучаясь из пограничного города только для походов против шведов и по московским «государевым» делам.

Два «больших воеводы» – Михаил Воротынский и Иван Шуйский – как бы олицетворяли два фронта борьбы Российского государства в XVI столетии: «крымскую украину» и «литовскую и немецкую украину». Много сотен верст от одной «украины» до другой, но на памятнике «Тысячелетие России» их изображения помещены рядом.