Полководцы XVII в

1

Самым значительным событием середины XVII стояния стало воссоединение Украины с Россией, которое позволило сделать первые шаги по объединению в границах Великой Державы трех братских народов одного исторического корня: русского (великорусского), украинского и белорусского.

Освободительная война украинского народа против польско-шляхетского владычества стремительно набирала размах и силы. В начале 1648 года гетманом Запорожской Сечи провозгласили Богдана Хмельницкого, а уже 6 мая под Желтыми Водами восставшие разбили передовой отряд «коронного войска». Спустя десять дней пол Корсунем потерпели поражение главные силы гетманов Потоцкого и Калиновского; оба они попали в плен. На Правобережной Украине другие казацко-крестьянские отряды успешно громили войска магната Вишневецкого. Летом 1648 года большая польская армия начала наступление на Украину. Но в середине сентября в трехдневном сражении под Пилявцами шляхетское воинство вновь было разгромлено. Передовые отряды гетмана Хмельницкого доходили до Львова. В декабре 1648 года казаки во главе с Богданом Хмельницким торжественно вступили в Киев — древнюю столицу Руси. Польский король Ян Казимир начал переговоры о перемирии…

Но это была временная передышка, польская шляхта не желала мириться с потерей богатейших украинских владений. Король объявил общую мобилизацию — «посполитое рушенье», и весной 1649 года передовые отряды «коронного войска» вторглись на Украину. Летом в поход выступил сам король Ян Казимир. И снова неудача: в августе 1649 года полки Богдана Хмельницкого под Зборовом крепко побили королевскую армию, и только предательство крымского хана, временного союзника казаков, спасло ее от полного истребления. Заключение 8 августа 1649 года Зборовского договора с Речью Посполитой не решило вопроса о свободе Украины. Это понимали обе стороны и готовились к продолжению войны.

Были в этой войне и досадные поражения, например, в 1651 году под Берестечком, и громкие победы, такие, как весной 1652 года под Батогом, когда польская армия была разгромлена наголову. Но в целом Украина оставалась в тяжелом положении. Изнуренная многолетней войной страна нуждалась в помощи.

Следует признать, что даже в период наивысших военных успехов гетман Богдан Хмельницкий не заблуждался в необходимости военной помощи. Крымский хан был временным и ненадежным союзником. Турецкая империя, имевшая крепости в Северном Причерноморье, вообще угрожала поглотить Украину — экспансионистские устремления турецких султанов были хорошо известны. Оставалась единокровная, единоверная Россия…

На Корсуньской раде весной 1648 года, вскоре после победы над войсками Потоцкого и Калиновского, было решено обратиться к русскому царю с просьбой принять Украину в состав Российского государства. 8 июня 1648 года Богдан Хмельницкий писал в Москву: «Зичили бихмо соби самодержца господаря такого в своей земли, яка ваша царская вельможность православный християнский царь». Такие обращения гетман посылал в Москву и в последующие годы: зимой 1648 года с поручением ездил в столицу полковник Силуан Мужиловский; в мае 1649 года — посольство во главе с Чигиринским полковником Федором Вешняком.

Русское правительство помогало Украине оружием, свинцом, порохом, хлебом и солью, разрешало украинским купцам беспошлинную торговлю в русских городах, но от «явственного» присоединения Украины пока уклонялось. Это означало бы неминуемую войну с Речью Посполитой, а к войне страна еще не была готова. Свежа была память о неудачной Смоленской войне 1032–1634 годов. Только что по русским городам прокатилась волна посадских восстаний.

Но события торопили: король Ян Казимир начал широкое наступление на непокорную Украину. В декабре 1649 года Богдан Хмельницкий прямо предупредил русского посла Григория Неронова, что будет просить царя о введении Украины в состав России. Теперь это время пришло…

19 февраля 1651 года в Москве собрался Земский собор, на котором говорили о «литовском деле». Царь Алексей Михайлович указал: «Объявить литовского короля и панов рады прежние и нынешние неправды, что с их стороны совершаются мимо вечного докончания, а также запорожского гетмана Богдана Хмельницкого присылки, что они бьют челом под государеву высокую руку в подданство».

Смысл этого «объявления» очень многозначителен. Русская сторона обвиняла Речь Посполитую в «неправдах», в нарушениях прежнего мирного договора, тем самым считая себя свободной от «вечного докончания». Это прозвучало прямой угрозой войны, вина за которую возлагалась на польскую сторону. Открытая информация о просьбе Богдана Хмельницкого принять Украину «под государеву высокую руку в подданство» была предупреждением польскому королю, что русскому правительству не безразлична судьба Украины, хотя окончательное решение еще не принято…

Столь смелый дипломатический шаг должен был заставить короля Яна Казимира призадуматься.

Видимо, русское правительство допускало мирный исход переговоров по украинскому вопросу, потому что приготовления к войне с Речью Посполитой велись в глубокой тайне. Даже живший в Москве с 1650 по 1655 год шведский «комиссар» Иоганн де Родес, резидент шведской разведки, регулярно отправлявший своей королеве письма-донесения о «московских делах» (в Стокгольмском государственном архиве сохранилось пятьдесят семь таких донесений), сумел сообщить только отрывочные сведения о русских приготовлениях:

«…понемногу и втихомолку совершают всякого рода военные приготовления, которые, когда обстоятельства с Хмельницким переменились бы, могли бы пригодиться…» (письмо от 8 ноября 1651 года);

«…большей частью все бояре приказали свои уборы и знамена обновить, что вместе с прочим почти похоже на то, когда хотят постепенно готовиться к походу…» (письмо от 24 декабря 1651 года);

«…я держусь того мнения, что русские исподволь готовятся к войне, следя бодрствующим оком за Польшей. После моего последнего письма посланы в Онегу против границ Вашего Королевского Величества 10-12000 мушкетов. Мушкетов делается все больше и больше, их заготавливается весьма большое количество, однако при пробах, как говорят, почти половина разрываются…» (письмо от 23 марта 1652 года).

Впрочем, в реальности войны резидент все-таки сомневался. «Мне кажется, что им (русским) не легко было бы что-нибудь предпринять, что могло бы вызвать войну, и это я вывожу из того, что беспрерывно боятся внутреннего восстания или беспорядка».

Только в 1653 году, непосредственно перед войной, донесения Иоганна де Родеса стали определеннее. В марте 1653 года он сообщал, что «полковнику Бухгофену было объявлено быть готовым со своим полком в поход, чтобы он мог, когда ему будет выдан приказ, тотчас выступить». В апреле «старый генерал Лесли» был послан для ревизии пороховых запасов, и «теперь на всех пороховых мельницах усиленно работают», а в Германию и Голландию отправлен купец Виниус — «купить хорошее количество пороха, фитилей и других необходимых принадлежностей к войне, а также навербовать и принять хорошее число иностранных офицеров». Но только в середине ноября 1653 года резидент наконец решился прямо написать своей королеве, что «русские вцепятся полякам в волосы»!

Кстати, этим «секретом» резидент поделился с королевой всего за неделю до того дня, когда в Успенском соборе в Кремле торжественно и всенародно было объявлено, что царь и бояре «приговорили итти на недруга своего польского короля». Решение же о войне было принято значительно раньше. Умели наши предки хранить свои военные тайны!

Видимо, не очень верили в возможность быстрого вступления России в войну и в Речи Посполитой. Король Ян Казимир форсировал свое наступление на Украину, не учитывая, что именно это может подтолкнуть Россию к решительным действиям. А догадаться о такой возможности следовало хотя бы по оживленным посольским переговорам.

С декабря 1652 по январь 1654 года в Москве находилось представительное украинское посольство во главе с генеральным войсковым судьей Самуилом Богдановичем. Весной 1653 года, когда началось новое польское наступление на Украину, в Москву прибыло посольство Силуяна Мужиловского с прямой просьбой о военной помощи. Мужиловский умолял царя Алексея Михайловича: «Учинил бы им на неприятелей их на поляков помочь думою и своими государевыми ратными людьми!»

Было это в апреле, но еще в марте 1653 года, до приезда Мужиловского в Москву, русское правительство начало первые мобилизационные мероприятия. В дворцовых разрядах записано:

В Польшу отправилось русское посольство во главе с князем Репниным-Оболенским, которое в ультимативной форме потребовало от короля остановить наступление на Украину и придерживаться условий Зборовского договора.

В июне 1653 года царь Алексей Михайлович в письме к Богдану Хмельницкому сообщил, наконец, о согласии принять в русское подданство казацкое войско и все население Украины.

28 июня на Девичьем поле прошел царский смотр собранного войска, которому от имени царя думный дьяк объявил, что вскоре придется «супротивные воевать», и призвал воинов «с радостным усердием готовым быть!»

Наконец, 1 октября 1653 года Земский собор решил вопрос о принятии украинцев в русское подданство и о войне с Речью Посполитой. Как уже говорилось выше, это решение официально прозвучало 23 октября в Успенском соборе. Тогда же было произведено назначение воевод в полки.

На Украину поехало большое царское посольство во главе с боярином Бутурлиным, но ему пришлось на два месяца задержаться в пограничном Путивле: Богдан Хмельницкий с казачьими полками сражался под Каменец-Подольским с «коронным войском». Только 31 декабря русское посольство прибыло в Переяслав, торжественно встреченное горожанами. 6 января 1654 года в Переяслав вернулся гетман Богдан Хмельницкий.

8 января 1654 года на городской площади открылась знаменитая Переяславская рада, в которой приняли участие представители всех украинских полков и «великое множество всяких чинов людей». Решение о воссоединении с Россией было принято единодушно: «Чтоб есми вовеки вси едино были», «быти им з землями и з городами под государевою высокою рукою навеки неотступным». Боярин Бутурлин вручил Хмельницкому знаки гетманской власти — военное знамя, булаву, парадную одежду. В царской грамоте содержалось обещание держать Украину «в оборони и в защищенье» от врагов.

Вскоре это обещание пришлось выполнять ценой огромных жертв и тягот со стороны Российского государства…

Дело в том, что Переяславская рада 1654 года, которой обычно заканчиваются популярные книги о воссоединении Украины с Россией, была важнейшим, но декларативным актом. Чтобы воссоединение стало реальностью, России пришлось выдержать три изнурительные войны с Речью Посполитой и Швецией. Продолжались эти войны с небольшими перерывами тринадцать лет!

Об этих войнах, прибавивших немало славы русскому оружию, почти ничего не известно широкой читательской аудитории. Еще меньше знают наши современники о русских воеводах, водивших полки в победоносные сражения и штурмовавших каменные стены больших городов. Мы попытаемся рассказать о двух из них — Алексее Никитиче Трубецком и Юрии Алексеевиче Долгорукове.

В жизни их было много общего. Оба они родились в самом начале «бунташного» XVII века, оба принадлежали к знатным княжеским фамилиям, давшим России много прославленных воевод, дипломатов, государственных деятелей, оба как бы продолжали традиционную для их родов пожизненную «службу» Отечеству, прославились в ратных делах, да и ушли из жизни почти одновременно: Алексей Трубецкой — в 1680 году, Юрий Долгоруков — в 1682 году. Войну 1654–1667 годов они прошли от начала и до конца, через все победы и неудачи. Впрочем, в отличие от многих других воевод, у Алексея Никитича Трубецкого и Юрия Алексеевича Долгорукова неудач почти не было…

2

Как многие знатные княжеские фамилии, Трубецкие были Гедиминовичами. Основателем рода считали внука великого литовского князя Гедимина-Корибута (христианское имя — Дмитрий) Ольгердовича, князя Северского, Трубчевского и Брянского, участника знаменитой Куликовской битвы 1380 года. Потомки его, князья Трубчевские (или Трубецкие), сохраняли свой удел до начала XVI столетия, когда перешли на московскую службу. Они были наместниками в пограничных городах, «полевыми воеводами» на «крымской украине», поднимались даже до высокого чина «дворцового воеводы». Отец нашего героя — князь Никита Романович Трубецкой — был боярином, наместником Вологодским, отличился в войне со шведами в конце XVI века — русские полки под его командованием взяли Выборг.

Князь Алексей Никитич Трубецкой был «от Гедимина колено X» — так записали его в родословных книгах российского дворянства. О детстве Алексея ничего неизвестно. Первое упоминание о нем в документах относится к 1618 году: юный князь на царском пиру «смотрел у государя в большой стол», то есть уже получил придворный чин стольника — обычная ступенька в карьере родовитой молодежи. Служба «при дворе» продолжалась более десяти лет, и вдруг в 1629 году — назначение воеводой в Тобольск, бывший тогда административным центром Сибири. В Москву Алексей Трубецкой возвратился только через три года. В 1632 году он упомянут среди дворян, которым царь Михаил Романов «велел свои государские очи видеть на праздник на Святое Воскресенье, апреля в 1 день».

С этого дня и до конца жизни имя Алексея Трубецкого постоянно встречается в официальных дворцовых разрядах — то по придворным, то по дипломатическим, то по военным делам. Для князя Трубецкого начинается активная государственная и военная деятельность, он постепенно выдвигается на верхние этажи власти. Но выдвигается не знатностью рода, не придворной службой, а воинскими трудами.

В 1633 году князю Алексею Трубецкому указано «быти в Астрахани воеводой». В 1635 году в «росписи воеводам по городам» снова значится: «В Астрахани воеводы: князь Алексей Никитич Трубецкой да Борис Иванович Нащокин, да дьяки Федор Степанов да Роман Булыгин». Вспомним, что это было время, когда резко обострилась военная обстановка на Нижней Волге и в Приазовье, склонялась к союзу с Крымским ханством Ногайская Орда, серьезные беспокойства вызывали азовские дела, донское казачество предпринимало дерзкие морские походы и готовилось к Азовскому взятию. Так что скучать астраханскому воеводе не приходилось, именно через Астрахань шли донские, азовские, ногайские и крымские «вести». Астрахань являлась военным оплотом России на юго-восточных рубежах. Для молодого Алексея Трубецкого астраханское воеводство было великой честью и великой ответственностью…

В начале сороковых годов резко обострились русско-крымские отношения — из-за Азова, который продолжали удерживать донские казаки. Под угрозой крымских набегов оказалась вся южная граница Российского государства. На «крымской украине», особенно в опасное летнее время, сосредоточиваются русские полки. Туда посылаются лучшие воеводы, и среди них — Алексей Никитич Трубецкой.

Алексею Трубецкому были даны большие полномочия, фактически он возглавил центральный — тульский — участок обороны южной границы, остальные воеводы находились у него в оперативном подчинении. Именно так следует понимать запись дворцовых разрядов 1640 года:

Это были отборные войска: служилые люди царского двора, дворянская конница, стрельцы, солдаты и рейтары полков нового строя, иноземцы. Воевода Трубецкой возглавил, таким образом, ударную группировку на южной границе.

Своеобразный «военный округ», порученный Трубецкому, занимал большую территорию, другие воеводы стояли в Крапивне, Переяславле-Рязанском, Венёве, Мценске.

В 1642 году, после смерти князя Воротынского, Трубецкой уже официально назначается «большим воеводой», фактическим командующим всей обороной юга: «На его место указал Государь быть на Туле воеводе князю Алексею Никитичу Трубецкому. А воеводам, которые по местам, указал Государь быть с воеводою с князь Алексеем Никитичем Трубецким».

Служил «большим воеводой» на «крымской украине» Алексей Трубецкой и в последующие годы.

В 1645 году царем стал Алексей Михайлович. По обычаю, «указал Государь Царь и Великий князь Алексей Михайлович послать в полки и во все Государство, во все города, приводить ко кресту на свое государево имя». В Тулу, центр южной оборонительной линии, поехали «дворянин князь Алексей Никитич Трубецкой да дьяк Калистрат Акинфиев». В том же году Трубецкой сделал решающий шаг в своей карьере: он получил звание, которого достигали немногие дворяне. По записи дворцовых разрядов, «сентября в 7 день пожаловал Государь из дворян в бояре князь Алексея Трубецкого». Через несколько дней «у Троицы в Сергиеве монастыре, был у государя стол», и впервые «за трапезою» был «у стола» новый боярин Алексей Никитич Трубецкой. В дальнейшем записи о том, что «был у государя стол» и «за трапезою» опять был боярин Трубецкой, — стали постоянными.

Однако, приближенный ко двору и обласканный царской милостью, Алексей Трубецкой оставался прежде всего воеводой. В декабре 1645 года, когда к русским границам пришли «крымские царевичи Калга и Нурадым и многие крымские люди», «большой воевода» снова в Туле во главе полков.

В 1646 году мы видим Алексея Трубецкого не только «большим воеводой» на «украине», но и «дворцовым воеводой», под командование которого отдается личный царский полк. В дворцовых разрядах записано:

В 1647 году начинается активная дипломатическая деятельность Алексея Трубецкого, он неизменно присутствует на торжественных приемах иностранных послов в Золотой или Грановитой палатах, а затем возглавляет деловые переговоры. Только за осень он провел переговоры с литовским послом Адамом Киселем, каштеляном Киевским, со шведскими послами Ириком Гулденстерном, Анцом Врангелем и Ларсом Контерстерном, с посольством «Владислава короля Польского и великого князя Литовского». Затем следуют переговоры с посольством Богдана Хмельницкого (1648), с послами «Яна Казимеря короля польскаго и великого князя Литовского» (1649), с персидским послом и послом английского короля графом Яном Кульпипером (1650). Алексей Никитич Трубецкой пожалован «ближним боярином и наместником Казанским». Видимо, дипломатом Трубецкой оказался незаурядным…

Но «ближний боярин и наместник Казанский» оставался прежде всего полководцем, и именно так оценивало его правительство, немедленно назначая «большим воеводой» в случае военной опасности.

Большое беспокойство вызвало в Москве восстание в Пскове в 1650 году, а в мае «по псковским вестям» велено было «быть под Псковом с ратными людьми» воеводе Алексею Трубецкому. Впрочем, поход не состоялся, «сказка была, а посылки не было». В начале июня, теперь уже «по крымским вестям», указано «быть на военной службе на Туле, для приходу воинских людей, боярам и воеводам». И снова во главе войска оказался «большой воевода» Алексей Никитич Трубецкой, а с ним все «ратные люди, которым было итти подо Псков».

7 ноября стало известно «по крымским и по черкасским вестям, что царь крымской вышел из Крыму со всеми людьми, стоит на Орле и с черкасы ссылается, и хотят приходить вместе на государеву Украйну», и «указал Государь быти на Украине боярам и воеводам по городам». Алексей Трубецкой вновь должен был идти в Тулу, но «сказка была, а посылки не было, потому что вести переменились», — добавляет разрядный дьяк.

Пожалуй, для нас не столь важно, что «посылки не было». Главное — в отношении правительства к Алексею Трубецкому как к полководцу, которого немедленно назначали командующим всеми полками, касалось ли это опасной «крымской украины» или мятежного Пскова!

О полном доверии царя Алексея Михайловича свидетельствует и то, что во время многочисленных царских отъездов из столицы «на Москве быти» часто поручали именно Трубецкому. Царем посылались грамоты «к боярам, которым Москва приказана, к князю Алексею Никитичу Трубецкому с товарищи».

Неудивительно поэтому, что «ближнему боярину», «наместнику Казанскому», «большому воеводе» Алексею Никитичу Трубецкому в предстоящей войне с Речью Посполитой была предназначена особая и очень важная роль…

«В товарищах» (заместителях) у воеводы Трубецкого в начале войны был князь Юрий Алексеевич Долгоруков — представитель знатного княжеского рода, ведущего свое начало от князя Михаила Черниговского. Князья Долгоруковы, уважаемая военная династия, служили воеводами при царе Иване Грозном, участвовали в казанских походах, в Ливонской войне, сидели воеводами в «украинных городах», выходили с полками в «поле» против крымских татар, воевали со шведами. Вот, например, послужной список деда Юрия Долгорукова — князя Григория Ивановича по прозвищу Черт: воевода в Михайлове (1563), Волхове (1564), Дорогобуже (1565), Новосиле (1569), Серпухове (1571), Кокенгаузене (1573), Пернове (1575), Калуге (1576), Нарве (1577); «осадный воевода» в Новгороде Великом (1581–1582); воевода в Брянске (1585); «полковой воевода» в русско-шведской войне (1590); воевода в Воронеже на «крымской украине» (1591); «береговой воевода» на реке Оке (1592); и, наконец, воевода в далекой сибирской Тюмени! Обычная «государева служба» воеводы того времени — с рубежа на рубеж, из города в город, из похода в поход, до старости или увечья, а то и до смерти….

Военная карьера его сына, Алексея Григорьевича Долгорукова, была негромкой, без взлетов и царских «милостей», но достойной уважения. Большую часть жизни он прослужил воеводой в небольших пограничных городах на опасной «крымской украине», где война фактически не прекращалась никогда: даже в так называемые мирные годы разбойничьи отряды крымских «царевичей» и мурз то и дело пытались «искрадывать» пограничные русские земли, постоянной заботы требовала станичная и сторожевая служба в «поле», за которую отвечал опять-таки воевода. Серпухов (1606), Дедилов (1607), Коломна (1608), Брянск (1621), Свияжск (1624) — вот перечень пограничных городов, в которых воеводствовал не обласканный царским вниманием, далекий от «двора» Алексей Григорьевич Долгоруков…

Неудивительно, что и служба его старшего сына, Юрия Алексеевича Долгорукова, несмотря на знатность рода и большие заслуги князей Долгоруковых перед Россией, начиналась скромно. Придворный чин стольника он получил в 1627 году, на несколько лет позднее своего сверстника Алексея Трубецкого. Но и стольники были разные. Трубецкой «смотрел в большой стол», то есть был приближен к царю, а Юрий Долгоруков даже в 1635 году упоминался разрядным дьяком лишь среди тех, кто во время пира в честь литовского посольства «литовских послов пахолков и гайдуков кормили». Только в 1636 году он был допущен к «большому столу», «вина наряжал». Незавидная карьера для потомка знатного рода, которому шел четвертый десяток…

В 1643 году Юрий Долгоруков получил первое самостоятельное назначение — воеводой в небольшой пограничный городок Венёв. В дворцовых разрядах записано:

Перелом в жизни Юрия Долгорукова произошел после восшествия на престол нового царя Алексея Михайловича. Князь оказался среди доверенных людей, которым было поручено привести к присяге новому царю города и полки. 14 июля 1645 года «указал государь послать в полки приводить ко кресту на свое государево имя. На Кропивну столник князь Юрьи княж Алексеев сын Долгорукой…»

В 1646 году мы видим Юрия Долгорукова воеводой уже в Путивле, административном и военном центре всей Северской земли. Это был важный пост, здесь замыкались все «путивльские станицы и сторожи», несущие сторожевую службу в «поле», отсюда посылались к «крымским улусам» дальние разведки. 29 мая 1647 года Юрий Долгоруков писал из Путивля в Москву, что «ведомо ему учинилось от крымских языков, которые взяты под Перекопью, что быть самому царю (крымскому, хану) на государевы Украины». Донесение Юрия Долгорукова привело в действие всю систему обороны южной границы. В Ливны послан с войском воевода князь Григорий Куракин, и с ним «на сходе указал Государь быть воеводам по городам», в том числе «из Путивля столник и воевода князь Юрий Чертенок».

С 1648 года начинается неожиданный взлет молодого воеводы. Возможно, сыграли роль родственные связи с влиятельными боярами Морозовыми, один из которых был «дядькой» — воспитателем Алексея Михайловича и фактически возглавлял московскую администрацию. 25 ноября 1648 года князю Юрию Алексеевичу Долгорукову был неожиданно пожалован чин боярина, он привлечен к составлению нового свода законов — Соборного уложения. Молодой боярин приближен царем, постоянно присутствует у него «за столом», что считалось великой честью. Составители «Русского биографического словаря» полагают, что причиной столь стремительного возвышения является «особенная близость Долгорукова к царю Алексею Михайловичу, для которого князь был скорее другом, чем подданным». Вероятно, в этом есть большая доля истины. Во всяком случае, сохранились дружественные письма царя к Юрию Долгорукову.

О доверии и симпатиях царя свидетельствуют и высокие, «не по прежней службе», назначения.

В 1649 году Юрий Долгоруков поставлен первым судьей в Приказ сыскных дел.

В 1651 году он стал первым судьей Пушкарского приказа, особенно важного в связи с приближавшейся большой войной с Речью Посполитой.

В том же году боярину Юрию Долгорукову указано «быть в послах к Яну Казимиру королю польскому», причем к боярскому чину посла был добавлен титул «наместника Суздальского». Впрочем, это посольство не состоялось.

В 1653 году, во время царского «похода к Троице», Юрий Долгоруков был оставлен наместником в Москве.

История знает немало случаев, когда вознесенные на вершину власти царские временщики быстро исчезали с политического горизонта, если не подтверждали высокого положения государственной мудростью, полководческим искусством, личными достоинствами. Подтвердить это могла только большая война.

Юрию Долгорукову явно повезло, что он попал «в товарищи» к такому опытному и уважаемому воеводе, как Алексей Трубецкой. Возможно, это был и не случай, а продуманное намерение царя. У «большого воеводы» Трубецкого было чему поучиться…

Юрий Долгоруков оказался способным «учеником». Если в первые годы войны он был надежным «товарищем» опытного воеводы, то затем самостоятельно командовал главными силами русского войска и одерживал победы над отборной шляхетской конницей и наемными немецкими полками. Учитель и ученик оказались достойными друг друга.

3

В исторической литературе встречаются намеки на то, что русское правительство намеренно затягивало вступление в войну за Украину, медлило откликнуться на многочисленные просьбы гетмана Богдана Хмельницкого о воссоединении братских народов. Думается, что эти упреки несправедливы. Как уже отмечалось, к большой войне Россия не была готова.

Для русского правительства характер войны был ясен: наступательная война с решительными полевыми сражениями, в которых пришлось бы противостоять европейской армии с тяжелой кавалерией, пехотными полками, состоявшими из солдат-профессионалов, — той самой «стройной рати», победы над которой так трудно давались даже талантливому полководцу Михаилу Скопину-Шуйскому. Противопоставить такому противнику необходимо было полки иноземного строя. Кроме того, предстояли осады больших и хорошо укрепленных городов, для чего тоже требовалась крепкая боеспособная пехота. А какой армией располагала Россия в то время, когда Богдан Хмельницкий настаивал на быстрейшем вступлении в войну?

Имеются сводные данные о русской армии 1651 года:

Всего, таким образом, «под ружьем» находился 88581 человек, в основном конница, причем рейтар и драгун, умевших воевать «стройной ратью», менее десяти тысяч. Крайне мало было боеспособной пехоты. Московских стрельцов и «иноземцев» насчитывалось немногим больше десяти тысяч, солдат не было совсем, а пешие казаки несли в основном пограничную службу или стояли гарнизонами в городах. Современную армию предстояло еще создавать!

Нельзя сказать, что русское правительство этим не занималось. Были приняты и размножены новые уставы. В 1647 году в Москве отпечатали тысячу двести экземпляров книги под названием «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей», которая представляла собой полный перевод на русский язык труда И. Вальгаузена «Военное искусство пехоты». Отдельные главы излагали правила обучения солдат ротой и полком, «пехотное строение», «станы», «караульную службу» и так далее. Это было искусство «в строю пехотных солдатов, или в строю рейтарском, или в науке крепостных дел, и в науке бы и строю пушечного наряду». В 1650 году были переведены «с галанского» правила обучения рейтарскому строю.

Очень остро стоял вопрос об иностранных инструкторах-офицерах, которым поручали обучение солдат. Но еще важнее считался вопрос о создании национальных офицерских кадров, потому что горький опыт Смоленской войны показал ненадежность офицеров-иноземцев. В этом направлении правительство предпринимало большие усилия.

Шведский резидент Иоганн де Родес доносил в 1652 году из Москвы: «Полковник Бухгофен со своим сыном уже 2–3 года обучает здесь упражнениям конного строя два русских полка, которые большей частью состоят из благородных. Думают, что он их теперь так сильно обучил, что среди них мало найдется таких, которые не были бы в состоянии заменить полковника, а чтобы их даже еще больше усовершенствовать и сделать совершенством, он теперь обучает их упражнениям также пешего строя с пиками и мушкетами». Если учесть, что каждый из этих двух полков был «численностью в 1000 человек, которые большей частью все из благородных дворян», то уже к началу войны эта своеобразная офицерская школа должна была выпустить достаточное количество офицеров для рейтарских и солдатских полков.

Часть этих полков удалось сформировать еще до начала войны. Известно, например, что в царском войске в начале 1654 года насчитывалось около полутора десятков полков иноземного строя, где полковниками были в основном иностранцы, но под командованием русских воевод.

Остальные солдатские и рейтарские полки формировались уже в ходе войны, «в службу» набирали по одному человеку с двадцати-двадцати пяти крестьянских и посадских дворов. Изменялся состав армии. По данным 1661–1663 годов в результате многократных наборов «даточных людей» было сформировано:

Таким образом, в семидесяти пяти полках иноземного строя насчитывалось пятьдесят четыре тысячи четыреста сорок восемь человек. Пехота теперь составляла немногим меньше половины всей армии.

Но это произошло позднее. А вступала Россия в войну с войском, которое видел подьячий Григорий Котошихин, сбежавший в Польшу в 1654 году. Сведения о русском войске, включенные им в свою книгу «О России в царствование Алексея Михайловича», относятся как раз к этому времени.

Сочинение Григория Котошихина интересно потому, что это — непосредственное свидетельство современника и очевидца, по своему служебному положению хорошо информированного о военных делах. Это — подлинный документ своего времени, к тому же обогащенный взглядом со стороны, своеобразными «европейскими мерками» (Котошихин писал свое сочинение по заказу шведского канцлера Магнуса Делагарди в 1666 году, после двенадцатилетнего пребывания в Польше, Лифляндии и Швеции).

Итак, глава сочинения Г. Котошихина «О воинских сборах»:

Так описывает Котошихин всеобщий традиционный сбор поместной дворянской конницы, напоминавший еще «зборы» прошлого столетия. Здесь много экзотики, бытовых картин, но гораздо интереснее сведения о новых видах войска, которые и составили его главную силу в середине XVII столетия.

О стрелецких полках следует сказать подробнее. Это было постоянное войско, выросшее в буквальном смысле слова на русской почве и выработавшее за столетие своего существования («избранные стрельцы из пищалей» появились в середине XVI века при Иване Грозном), четкие организационные формы и тактику, воспитавшее умелых и опытных «начальных людей». Стрелецкая пехота отличалась высокими боевыми качествами. Уже начале XVII столетия она освоила передовой для того, времени линейный строй. В ходе войны численность московских и городовых стрельцов увеличилась до пятидесяти тысяч человек! Вместе с солдатскими полками стрельцы составили главную ударную силу русской армии.

Но вернемся к сочинению Григория Котошихина, к тем его страницам, на которых рассказывается о военных приказах:

Далее Котошихин подробно рассказывает о солдатских полках — «старых», постоянно несущих службу на границах, и «новых», набираемых для войны.

Русская пехота, таким образом, проходила воинское обучение, имея вооружение, вполне соответствующее европейским армиям того времени. Обращает на себя внимание большая насыщенность огнестрельным оружием: каждый стрелец и солдат имел ружье или мушкет. «Пики долгие» являлись грозным оружием против тяжелой панцирной кавалерии, составляющей главную ударную силу польского «коронного войска». Перед нами не «беспорядочные толпы московитов», о которых любили писать современники-иноземцы, а «стройная рать», которая могла сражаться на равных с любой западноевропейской армией.

Григорий Котошихин отметил и появление в России нового рода войск, сочетавшего боевые качества конницы и пехоты, — драгун.

В состав вооруженных сил России входили также казаки. Здесь необходимы некоторые пояснения. Казаками называли служилых людей, которые несли пограничную и гарнизонную службу в городах, их отличали от вольных, донских казаков, которые привлекались для военных действий в качестве легкой иррегулярной кавалерии.

Общего числа пушек беглый подьячий Посольского приказа не называет — видимо, эту тайну русские военачальники хранили крепко. Не сумел узнать Григорий Котошихин и общей численности русской армии, записав довольно неопределенно:

Военные историки называют различные цифры численности русской армии в середине XVII века, вплоть до двухсот тысяч человек. Но при этом следует учитывать, что немалая часть «воинских людей» стояла гарнизонами в городах, была занята пограничной службой на необъятных «украинах» Российского государства, обеспечивала коммуникации. Например, с воеводой Шереметевым в Белгороде стоял полк из семи тысяч человек, прикрывая «крымскую украину» от возможных нападений с юга, а воевода Бутурлин вынужден был пойти со своим четырехтысячным полком на Украину, на помощь гетману Богдану Хмельницкому.

Перед началом войны 1654 года были развернуты три группировки русских войск: северная, под командованием В. П. Шереметева, — около пятнадцати тысяч человек; центральная, под командованием Я. К. Черкасского, — сорок одна тысяча человек; южная, под командованием А. Н. Трубецкого, численность которой неизвестна. Можно предположить, что южная группировка была больше, чем северная, но наверняка уступала центральной, в которой находился «царский полк». Общую численность «действующей армии» можно определить в восемьдесят-сто тысяч человек.

Что могла противопоставить этой армии Речь Посполитая?

В мае 1654 года в Варшаве собрался сейм, объявивший «посполитое рушенье» — общую мобилизацию. Были назначены командующие армией. Большую коронную гетманскую булаву получил Потоцкий, «польным гетманом» стал Лянцкоронский. Литовскую «большую булаву» получил Радзивилл, «польную» — Гонсевский. Но шляхтичи не торопились собираться в полки. Януш Радзивилл писал королю: «И то наказение и заслепление божие, что шляхта не единые охоты к сбиранию и деянию отпору неприятелю не чинят». Поэтому основная надежда короля была на наемное «кварцяное войско» и на систему крепостей, которые спешно укреплялись: Смоленск, Витебск, Минск, Вильно и другие большие белорусские и литовские города.

И все же, по подсчетам историков, Речь Посполитая располагала шестидесятитысячной армией, которая, опираясь на систему крепостей, могла успешно обороняться. Надеялся король и на союз с Крымом, который мог оттянуть на себя значительные русские силы, ведь в распоряжении крымского хана была стотысячная конница!

Другое дело, что в события вмешался фактор, который шляхта не учла или, во всяком случае, не приняла всерьез: явные симпатии к России большинства белорусского населения. Не успели русские войска перейти границу, как местные власти начали посылать в Варшаву панические донесения: «Мужики вельми недоброхоты, везде на царское имя сдаютца»; «Мужики молят бога, чтобы пришла Москва»; «Мужики бунтуютца, панов своих не слушают и говорят, что вместе заодно с Москвой».

Но удивляться тут не приходилось — для белорусского народа поход русского войска был освободительным!

4

Стратегический план войны предусматривал одновременное наступление по трем направлениям: северная группировка — на Невель, Полоцк и Витебск; центральная группировка, которую возглавил сам царь Алексей Михайлович, — через Вязьму на Смоленск; южная — из района Брянска на Рославль, Мстиславль, Борисов, охватывая Смоленск с юга. Предусматривался также удар по польским землям силами казачьего войска Богдана Хмельницкого.

Развертывание ударных группировок началось задолго до объявления войны.

5 октября 1653 года по царскому указу в Новгород поехал воевода Шереметев — «собираться с ратными людьми». В Псков с той же целью был отправлен окольничий Стрешнев. По собственноручной «отписке» Шереметева, с ним было велено быть «драгуном и солдатом пешим десяти тысячи пятьсот человек» и дворян и «детей боярских» более полутора тысяч человек. Пришли «приказы» московских и новгородских стрельцов (примерно по пятьсот человек каждый), отряды служилых татар и казаков. Основную часть армии составили солдатские и драгунские полки нового строя. Вместе с псковским полком Стрешнева все войска должны были сосредоточиться к 20 мая 1654 года в Великих Луках и быть готовыми к наступлению.

Местом сосредоточения центральной группировки стала Вязьма. Еще в ноябре 1653 года воеводе Хованскому было велено собирать там служилых людей и по зимнему пути свозить запасы, делать «государевы станы» и острог. В январе 1654 года в Вязьму отправился стрелецкий голова Образцов с «приказом» московских стрельцов. Одновременно укрепляли заставы в Ржеве, Великих Луках, Торопце и других пограничных городах, «чтоб служилые люди на заставах против наряда были однолично сполна с ружьем, и от прихода литовских людей в день и в ночь оберегались».

В феврале 1654 года было объявлено о походе и назначен срок сбора «воинских людей» в Москве. В дворцовых разрядах записано:

Отправлением тяжелого осадного «наряда» по зимнему пути (намного раньше основного войска) была исправлена ошибка, допущенная в прошлом, смоленском походе, когда в 1632 году воевода Шеин, осадив Смоленск, долго бездействовал, поджидая «ломовые пушки».

В Москву собирались московские и городовые «служилые люди», конные дворяне и «дети боярские», стрелецкие «приказы», полки иноземного строя, которых оказалось уже полтора десятка. Документы сохранили имена первых «солдатских полковников»:

Особое внимание уделялось рейтарским полкам. В делах Тайного приказа сохранилась собственноручная записка царя Алексея Михайловича: «Рейтар добрать 3600, а всех сделать 6000 человек, а добрать опричь московских и городовых верстанных». Это означало срочный набор шести новых рейтарских полков.

Одно за другим поступали донесения: «Везут к тебе, Государь, из Немецкие земли ружья, пищали, и шпаги, и латы», «свейские королевы мушкеты». Одних мушкетов было прислано в 1654 году двадцать тысяч, а потом еще более двенадцати тысяч. Но основное оружие было свое, русское. Известно, что Ствольный приказ «отпустил» в полки: тридцать одну тысячу четыреста шестьдесят четыре мушкета, пять тысяч триста семнадцать карабинов, четыре тысячи двести семьдесят девять пар пистолетов, да еще в приказе осталось более десяти тысяч мушкетов и около тринадцати тысяч ружейных стволов!

В марте уже можно было подводить итоги неустанным трудам по подготовке армии, и «марта в 15 день ходил государь на Девичье поле смотреть рейтарского и солдатского ученья». Видимо, «начальные люди» были удовлетворены результатами «учения», и через два дня солдатские полки начали свой поход в Брянск.

Наконец, дошла очередь и до воеводы Алексея Никитича Трубецкого, лично от царя получившего «наказ», в котором были указаны и сроки выступления в поход, и цели южной группировки русской армии.

Через три дня, «месяца апреля в 26 день пошли с Москвы во Брянск и воеводы, князь Алексей Никитич Трубецкой с товарищи…»

Приближалось выступление в поход и самого царя Алексея Михайловича. Дворцовые разрядные дьяки буквально по Дням расписали это событие. Записи дворцовых разрядов за май 1654 года — живые свидетельства современников, гордых за великое воинство Российское, и, одновременно, достоверная историческая хроника:

«Месяца мая в 10 день Государь на Девичьем поле смотрел по сотням стольников, и стряпчих, и дворян, и жильцов, и городовых и всяких ратных людей, которым быть в его государеве походе. И осмотря, изволил Государь имен их списки отдать головам сотенным, которому голове у которой сотни быть…

Месяца мая в 15 день послал Государь наперед свое-то государева походу в Вязьму: передового полку бояр своих и воевод, ертаульного полку (легкоконный отряд, создаваемый на период войны для разведки) стольников и воевод…

Того же месяца мая в 16 день послал Государь наперед своего государева походу в Вязьму: большого полку бояр своих и воевод князь Якова Куденетовича Черкасского с товарищи; сторожевого полку бояр своих и воевод…

Мая в 18 день Государь пошел из государевой отчины, из царствующего града Москвы, на недруга своего, на польского и литовского короля Яна Казимера. В его государеве полку дворовые воеводы бояре: Борис Иванович Морозов да Илья Иванович Милославский.

C утра, перед его государевым походом, сбирались его государева полку сотенные головы с сотнями, и рейтарские, и гусарские и солдатские полковники и начальные люди с полками, и головы стрелецкие с приказы на поле под Девичьим монастырем. А собрався, из-под Девичья монастыря с поля шли Москвою через дворец сотнями, а на дворце в столовой избе в то время был и ратных всяких чинов людей из окна святою водою кропил святейший Никон, патриарх Московский и всеа Русии…»

Пусть извинят читатели за столь пространную выписку, но в ней хорошо передается подлинный дух времени!

4 июня 1654 года «царский полк» пришел в Вязьму, где государь получил донесение о взятии Дорогобужа — сильной крепости на половине пути к Смоленску. 13 июня «царский полк» был уже в Дорогобуже. К этому времени войска взяли крепость Белую, в ста верстах севернее Дорогобужа, которая могла угрожать Московско-Смоленской дороге. Вскоре пал Рославль, крепость по другую сторону Московско-Смоленской дороги. Путь дальше на Смоленск был безопасен. Наконец, «месяца июня в 28 день при шел Государь под Смоленск на стан на Богданову околицу». А уже через два дня, 30 июня, начались осадные работы — на Покровскую гору отправились два стрелецких «приказа» и три сотни служилых людей, чтобы построить там «земляной город» и подготовить позиции для осадной артиллерии. В начале июля 1654 года «под Смоленск пришли государевы большие люди и облегли вокруг», сомкнув кольцо осады. По записи дворцовых разрядов, «того же месяца июля в 5 день пришел государь под Смоленск в среду и стал, не доходя Смоленска за 2 версты, на Девичье горе в шатрах».

Из Смоленска было много перебежчиков, и русское командование примерно знало, какие силы ему противостоят. Перебежчики сообщали, что в городе будто бы тысяча двести «воинских людей» (по другим сведениям — две тысячи двести пятьдесят), а всего жителей более шести тысяч; пушки стоят «по воротам и по круглым башням, а на других башнях пушки не поставлены». На воротных башнях и на земляных валах размещены гайдуки и немецкая наемная пехота, горожане же расставлены «по городу» — видимо, польское командование не очень доверяло смолянам. «Да жилецких людей на посаде тысяча пятьсот человек, да шляхетских людей, которые оставлены в шляхетских домах, тысячи с четыре; окроме того никаких людей нет». Такой гарнизон, опиравшийся на мощнейшие крепостные сооружения Смоленска, вполне мог обороняться. Кроме того, неподалеку от Смоленска, в Красном, стояло большое войско гетмана Януша Радзивилла, насчитывавшее десять-пятнадцать тысяч человек. Правда, когда главные силы царского войска подошли к Смоленску, Януш Радзивилл отвел свои конные хоругви и немецкие пехотные полки в Оршу, а затем, когда на него двинулся со значительными силами воевода Черкасский — отступил к Копыси, крепости на Днепре, верстах в двадцати пяти южнее Орши. Оттуда он продолжал угрожать русскому войску, но решительные действия южной группировки войск, возглавляемой князем Трубецким, изменили обстановку.

Алексей Трубецкой, «сослався» с князем Черкасским, быстрыми маршами двинулся к Копыси. Януш Радзивилл не принял боя и отошел к Шклову. Трубецкой доносил царю: «И с Копыси города попы и городские всяких чинов люди, шляхта и мещане, встретили их с образы и с хлебом, и государю добили челом и город Копысь сдали». Случилось это 1 августа 1654 года.

К Шклову был послан «для подлинного ведома» воевода «ертаульного полка» Юрий Барятинский. Несмотря на малочисленность полка, Барятинский завязал бой с войсками гетмана Радзивилла и не прекращал его, пока не подоспел Черкасский с главными силами, которые «пришли на бой с большим поспешением». Оставив в Шклове небольшой гарнизон, гетман отступил еще дальше на запад, к Борисову. Теперь от Смоленска его отделяли двести пятьдесят верст, и реальной помощи осажденным он принести не мог.

Успешно действовала и северная группировка во главе с воеводой Шереметевым. 1 июня он взял город Невель, 17 июня подошел к Полоцку, перерезал дороги на Витебск и Вильно. После короткого боя на подступах к городу «полоцкие сидельцы» сдались и «учинились под государевой высокою рукою». В конце июля сдались крепости Дисна и Друя на Западной Двине, 10 августа — городок Озерище, затем — Усвят. Теперь русское осадное войско под Смоленском было надежно прикрыто с «литовской стороны».

С военной точки зрения выдвижение сильных русских ратей к Днепру, Березине и Северной Двине было вполне оправдано, но это ослабляло осадное войско, задерживало подготовку к решительному штурму Смоленска. Только в середине августа начались приступы к городу.

В ночь на 15 августа русские ратники неожиданно «на город взошли и башню засели». Но это был частный успех. Осажденные подвели под захваченную Лучинскую башню бочки с порохом и взорвали ее. Уцелевшие русские ратники вынуждены были отступить.

16 августа приступ повторился. Русские солдаты и стрельцы ожесточенно штурмовали стены Смоленска, пытаясь преодолеть их с помощью длинных лестниц, но несли большие потери. Царь Алексей Михайлович остановил штурм. Поляки распространяли слухи, что русские будто бы потеряли убитыми до семи тысяч человек да еще пятнадцать тысяч ранеными. Цифры эти многократно преувеличены. Сохранилось собственноручное письмо царя Алексея Михайловича своим сестрам:

«Наши ратные люди зело храбро приступали и на башню и на стену взошли, и был бой великий; и, по грехам, под башню польские люди подкатили порох, и наши ратники сошли со стены многие, а иных порохом спалило; литовских людей убито больше двухсот человек, а наших ратных людей убито с триста человек, да ранено с тысячу…»

Было ясно, что пока целы каменные стены и башни Смоленска, города не взять. К Смоленску спешно подтягивалась тяжелая осадная артиллерия. Так, из Вязьмы привезли «четыре пищали голанские большие, по пуду по пятнадцать гривенок ядро». Началась бомбардировка города, в стенах появились бреши, то и дело вспыхивали пожары. Чтобы противостоять сокрушительному огню, требовалось мужество и самопожертвование, единодушное стремление отстоять город. Но этого-то как раз и не было. Шляхтичи отказывались выходить на стены, посадские люди прятались по погребам, не хотели работать над восстановлением укреплений. Немецких солдат и гайдуков было слишком мало, чтобы защищать тридцать восемь башен и многоверстную стену Смоленска. Вскоре выяснилось, что в городе запасено мало пороху. Ответный огонь осажденных слабел, а русские батареи продолжали свою разрушительную работу.

2 сентября литовский воевода Обухович и комендант полковник Корф прислали в царский лагерь письменные условия, на которых соглашались сдать город, и просили прислать уполномоченных для ведения переговоров.

Думается, причина была не в том, что гарнизон Смоленска исчерпал все возможности к сопротивлению (вспомним последние месяцы героической Смоленской обороны воеводы Шеина!). Воевода и комендант не могли не учитывать настроения горожан, которые больше не хотели сражаться. Безнадежной оказалась общая военная обстановка: гетманские войска отогнаны далеко за Березину и Западную Двину, помощи ждать не от кого. А в русский лагерь непрерывно приходили подкрепления. Прибыл атаман Иван Золотаренко с двадцатью тысячами казаков. Воевода Алексей Трубецкой прислал под Смоленск пять солдатских полков. А всего под Смоленском в сентябре 1654 года собралось тридцать два русских полка, не считая многотысячной казачьей конницы!

Переговоры продолжались больше недели, и только 10 сентября русские уполномоченные стольники Иван и Семен Милославские и стрелецкий голова Артамон Матвеев подписали акт о сдаче Смоленска. Шляхте и иноземцам был обещан свободный отъезд в Польшу, им сохраняли оружие и знамена, все имущество. Желающие могли остаться на русской службе.

Смоленские шляхтичи сняли знамена с воеводской избы, открыли городские ворота. Горожане свободно приходили в русский лагерь, где готовились к торжественной церемонии сдачи города, назначенной на 23 сентября.

В дворцовых разрядах записано:

Эта запись нуждается в уточнении. В Литву ушли только воевода Обухович и полковник Корф «с малыми людьми», большинство же смоленских «начальных людей», не говоря уже о простых горожанах, остались на русской службе. Для них в царском лагере 28 сентября был устроен парадный обед.

В Смоленск вошли русские войска, смоленским воеводой стал Григорий Гаврилович Пушкин, который оставался в городе два года.

Царь Алексей Михайлович пробыл под Смоленском до 5 октября, а затем перешел в Вязьму, «и стоял Государь в Вязьме, а к Москве не ходил, потому что на Москве было моровое поветрие».

Так закончилась Смоленская эпопея, полтора столетия не сходившая со страниц российской истории. Больше Смоленск из состава России не выходил никогда!

Взятие города имело не только огромное политическое, но и военное значение. Пала самая сильная крепость Речи Посполитой возле русских рубежей. Смоленск стал местом сбора войска для дальнейшей войны, под защиту неприступных смоленских стен свозились припасы для армии, оружие и снаряжение, здесь теперь проводились смотры новых полков. Взятие Смоленска высвободило огромную осадную армию для наступления на Литву и Польшу. Еще пировала в царском лагере смоленская шляхта, а атаман Иван Золотаренко уже получил приказ идти на Старый Быхов, где засел польский гарнизон, «промышлять над ним, сколько милосердный бог помощи даст». Главные события войны переместились на север, где «воеводствовал» Шереметев, и на юг, где действовали полки Трубецкого.

5

Назначение боярина и воеводы Алексея Никитича Трубецкого в Брянск по местническому счету было незавидным. Гораздо почетнее, казалось, быть с царем «дворовым воеводой» или, как князь Черкасский, возглавить «большой полк» царского войска. Если учесть большое доверие и милость царя к Трубецкому (в списках бояр, удостоенных чести быть за царским столом, он неизменно указывался первым!), такое назначение, на первый взгляд, не совсем понятно. Но только на первый!

Узловым пунктом первого периода войны являлся Смоленск. Там находился сам Алексей Михайлович, а остальные воеводы были у него «под рукой».

Другой сложный узел войны, который следовало развязать как можно быстрее, — Украина. Там требовался командующий, имевший достаточный дипломатический опыт, самостоятельный в своих решениях, к тому же пользующийся полным доверием царя. Именно таким был Алексей Никитич Трубецкой, осмелившийся «по своему разумению, глядя по делу», корректировать прямые указания царя.

В «наказе» воеводе Трубецкому было велено захватить крепости южнее Смоленска, чтобы прикрыть левый фланг главной группировки русской армии и, вслед за этим, увлечь казачье войско Богдана Хмельницкого в дальний поход на южные области Польши. «Да указали мы тебе итить к Богдану Хмельницкому и промышлять вместе», — напоминал царь. Но Трубецкой на соединение с Богданом Хмельницким не пошел. Обстановка на Украине изменилась. Весной 1654 года, когда Трубецкой находился уже в Брянске, польско-литовские войска развили наступление на Украину. Двадцатитысячное королевское войско подступило к Белой Церкви. Шляхетская конница доходила «изгоном» до Умани и Ивангорода. Двигаться на Украину с полками означало надолго завязнуть там, тем более что Хмельницкий требовал «с нами сойтися под Киевом». Трубецкой ограничился отправкой в помощь гетману четырехтысячного отряда воеводы Шереметева, правда, выделив ему большое количество пушек, в которых особенно нуждались казаки.

Время показало правильность этого решения. Украинские казачьи полки сами остановили наступление польско-литовских войск, и 17 мая 1654 года гетман Богдан Хмельницкий уже имел возможность по приказу царя сам послать в Белоруссию двадцать тысяч казаков — Нежинский, Черниговский и Стародубский полки с наказным атаманом Иваном Золотаренко.

В июне 1654 года полки воеводы Трубецкого перешли «литовский рубеж» и двинулись на Рославль, прикрывая с юга главные силы русской армии, шедшие к Смоленску. Рославль взяли без боя, жители «встретили с честью, добили челом и город Рославль сдали» 27 июня. 12 июля после ожесточенного боя пал Мстиславль. Путь к Днепру был открыт. И вскоре Трубецкой вышел к реке в районе Шклова.

Стремительное выдвижение полков Трубецкого заставило отступить армию гетмана Радзивилла. Началось преследование, в котором участвовали полки Трубецкого и князя Черкасского. Им было велено постоянно «сноситься» друг с другом, чтобы не допустить удара польско-литовского войска по одному из русских отрядов.

Непосредственной целью Трубецкого являлся город Борисов на реке Березине. Царь Алексей Михайлович был настроен очень оптимистично. Он уже писал Трубецкому, как действовать после взятия Борисова: наступать на Минск, Люблин, Слуцк, Слоним и Брест! Царь надеялся, что Богдана Хмельницкого воодушевят победы русского оружия в Белоруссии, и он со всеми силами перейдет в наступление.

Но царские планы не сбылись. Богдан Хмельницкий не спешил к Луцку на соединение с Трубецким, да и самому князю до города было далеко. Он только-только переправился с обозами и артиллерией через Днепр и 12 августа штурмом взял Головчин.

Воевода считал главным не поход к Луцку на соединение с Богданом Хмельницким, что казалось маловероятным, а быстрейший разгром Януша Радзивилла, армия которого, пополнявшаяся за счет местных шляхетских отрядов, была единственной реальной силой Речи Посполитой на белорусском театре военных действий. И здесь Трубецкой с военной точки зрения был совершенно прав. Из Головчина он доносил царю:

«Радзивилл со своими людьми из Головчина побежал к Борисову, бояре и воеводы Головчин повоевали и посады выжгли, и наряд поймал и и из Головчина пошли за Радзивиллом к Борисову».

Только преследование, быстрое, неотступное!

Взяв Головчин, Трубецкой уже 14 августа нагнал войско Януша Радзивилла на речке Шкловке, в пятнадцати верстах от Борисова, преодолев за два дня более ста верст.

Неожиданным для Трубецкого оказалось только то, что Радзивилл успел соединиться с Гонсевским, русским полкам теперь противостояли объединенные силы двух гетманов. Но Трубецкой решил атаковать.

Атака была мощной и настойчивой, солдатские полки теснили шляхтичей, рейтары и дворянская конница наносили удары по флангам. Гетманское войско медленно отступало перед напором, и «бой был на семи верстах и больше». Можно предположить, что решающую роль сыграл «огневой бой», русские солдаты и стрельцы избивали шляхтичей и наемных немцев на расстоянии, не ввязываясь в рукопашную сечу. Об этом свидетельствуют крайне незначительные потери русского войска: всего девять убитых и девяносто семь раненых.

Наконец сопротивление воинства Радзивилла было сломлено, началось паническое бегство, захват пленных и трофеев.

Донесение о победе на речке Шкловке, полученное в царском лагере под Смоленском 20 августа, было кратким и сообщало в основном о результатах сражения:

«Гетмана Радивила (Радзивилла) побили, за 15 верст до литовского города Борисова, на речке на Шкловке, а в языках взяли 12 полковников, и знамя и бунчук Радивилов взяли, и знамена и литавры поимали, и всяких литовских людей в языках взяли 270 человек; а сам Радивил утек с небольшими людьми, ранен».

Добычей победителей стал весь литовский обоз, даже палатка и карета гетмана Януша Радзивилла: «Из тово боя гетман ушол сам четверть, пеш лесами и пришол в Менеск (Минск), и что к нему всяких чинов литовских людей утеклецов собралось в Менеск тысяча с полторы».

Армия гетмана, недавно насчитывавшая двадцать тысяч человек, фактически перестала существовать. Конечно, далеко не вся она полегла в сражении — шляхтичи и наемные солдаты «утеклецы», попросту разбежались, и лишь ничтожная часть их собралась под гетманским знаменем. У гетмана больше не было сил для полевых сражений. Окончательно отброшенный за Березину, он думал только об обороне.

Вот когда создались, наконец, реальные условия для глубокого рейда в польские земли. Но Богдан Хмельницкий, сославшись на опасность крымского набега, не послал на соединение с Трубецким казачьи полки. Воевода считал, что на Минск он может идти и с одними своими полками. Опасения вызывал только тыл: в городе Шклове, на Днепре, засел польский гарнизон. Оставались польские гарнизоны и в других крепостях за спиной Трубецкого. Это была черновая, кровавая работа войны — выбивать противника из крепостей, но только таким образом можно было закрепить завоеванную территорию. И Трубецкой, выставив крепкие заставы, повернул полки обратно.

20 августа 1654 года конница Алексея Трубецкого подошла к Шклову. Блокированный в городе польский гарнизон отказался сдать крепость. Предстояла осада. К Шклову стягивались солдатские полки, артиллерия. Впрочем, тяжелых пушек, «ломового наряда», у Трубецкого не было, ведь до этого небольшие города, как правило, сдавались без боя. Видимо, воевода рассчитывал и Шклов взять лишь с помощью военной демонстрации и одного внезапного удара.

В ночь с 26 на 27 августа солдатские полки и стрелецкие «приказы» пошли на приступ. Но приступ был отбит со значительными потерями для русского войска, и Трубецкому пришлось показать все искусство «осадного воеводы». Войска готовились к новому штурму. Стрельцы, солдаты и «даточные люди» принялись рыть шанцы (полевые укрепления), чтобы приблизиться к городским стенам. Поставили батареи. Трубецкой постарался воспользоваться и большим количеством ручного огнестрельного оружия, которое имелось в войске, приказав «из ружей стрелять беспрестанно». Пушечный огонь по городу, «по хоромам», и ружейная пальба по бойницам крепостной стены и башням наносили осажденным огромные потери. По словам современника, «ратные люди» воеводы Трубецкого «тесноту городцким людем учинили большую».

До повторного штурма дело так и не дошло. 31 августа Шклов сдался.

Еще раньше, 26 августа, русским войскам из армии князя Черкасского сдался без боя Могилев. Но обстановка в городе, в котором остался только небольшой отряд полковника Поклонского (шляхтича, недавно перешедшего на русскую службу) и воеводы Воейкова, оставалась сложной. Запорожцы атамана Ивана Золотаренко, захватившие к этому времени Пропойск и Новый Быхов (в Старом Быхове сидел в осаде польский гарнизон), начали грабить и разорять Могилевский уезд, перехватывая даже воинские обозы. Воеводе Трубецкому по жалобе могилевцев было приказано «унять» грабителей. 12 сентября он прислал в Могилев стрелецкого голову с целым «приказом». Эти стрельцы были разосланы по уезду для «обереганья» крестьян от казачьих разбоев, что вызвало гнев атамана Золотаренко: «Что ж мы будем есть, если нам хлеба, коров и лошадей не брать?» На это воевода Воейков, намекая на долгие и безуспешные попытки казаков Золотаренко захватить Старый Быхов, не без насмешки ответил: «Кто же тебе мешает готовить всякие запасы в Быховском уезде?»

Еще одну «посылку» воеводе Трубецкому пришлось направить к Борисову и дальше в Минский уезд — в Минске зашевелился Радзивилл, спешно собиравший «воинских людей». Поход на Березину возглавили «товарищи» воеводы Трубецкого — Долгоруков и Измайлов. Силы им были выделены большие: двести рейтар, две тысячи пятьсот дворянской конницы, два солдатских полка с полковниками, сто стрельцов. При приближении русского войска гетман Радзивилл бежал из Минска в глубь страны.

Конечно, эти «посылки» отвлекали силы воеводы Трубецкого от главной задачи — ликвидации последних очагов польского сопротивления в восточной Белоруссии. Тем не менее уже 29 сентября Трубецкой взял Горы, крепость в пятидесяти верстах восточнее Шклова. На очереди была Дубровна на Днепре. Она запирала речной путь от Смоленска к Орше, Копыси, Шклову, Могилеву, где уже стояли русские гарнизоны.

Еще летом Дубровна была осаждена небольшим отрядом князя Куракина, но город он взять не сумел: осажденные предпринимали многочисленные вылазки, и воевода был отозван обратно под Смоленск. Потом к Дубровие подошли полки князя Черкасского, но приступов не производилось. Воеводе даже приказали «промышлять зажогом, и сговором, всякими обычаи, а приступать не велено». Но бесконечно так тянуться не могло 2 октября 1654 года Трубецкой получил приказ: идти к Дубровне…

Из Смоленска подтягивалась тяжелая осадная артиллерия, освободившаяся после сдачи города. По Днепру на плотах переправили две пищали голландского и две пищали русского литья — «градобитный наряд».

Осажденные ответили новой отчаянной вылазкой. По свидетельству современника, дубровненский гарнизон даже пробовал напасть на осадный лагерь Черкасского, который был неплохо укреплен земляными валами и частоколом, устроив «выласку на пеших людей, которые были под городом в городке».

Рейтарские полки и сотни дворянской конницы, находившиеся в станах неподалеку, восстановили положение и погнали шляхту обратно к городу.

Начался обстрел Дубровны из тяжелых пушек, шанцы придвинули к самым стенам. С развернутыми знаменами, с барабанным боем подходили свежие полки воеводы Алексея Трубецкого. Положение осажденных оказалось безнадежным, и 12 октября «дубровенские сидельцы» во главе со шляхтичем Храповицким сдались.

Русские воеводы не приняли никаких условий — это была не сдача, а капитуляция, даже речи не шло о свободном отъезде «начальных людей» и гарнизона в Польшу или Литву. Шляхта, венгерские пехотинцы, гайдукский ротмистр и тридцать семей «лучших горожан» были отправлены в Смоленск, в царскую ставку. Оттуда пришел строгий приказ: «Город Дубровну выжечь!», что и было сделано 17 октября 1654 года.

Неудачнее складывались дела под Старым Быховом, который безуспешно осаждали казаки Ивана Золотаренко. Численность казачьего войска быстро сокращалась, в октябре под Старым Быховом осталось всего шесть-восемь тысяч казаков. В середине ноября Золотаренко снял осаду и ушел в Новый Быхов, стоявший ниже по Днепру. Остались казачьи гарнизоны и в Гомеле, Чечереке, Пропойске, Речице, Жлобине, Рогачеве.

Зато большого успеха добился на севере воевода Шереметев. В августе он взял крепости Глубокое, Озерище и Усвят и двинулся на Витебск. Это было смелое решение. По сведениям, которые приносили лазутчики, в Витебске насчитывалось «всяких людей до 10000», а у воеводы Шереметева в полевой армии всего три тысячи четыреста сорок семь драгун, солдат и стрельцов, пригодных для «осадного дела», и отряды дворянской конницы. Тем не менее 28 августа 1654 года он подступил к Витебску и окружил город заставами. Осада Витебска началась.

Воевода Шереметев строго следовал царскому наказу: «Промышлять подкопом и зажогом, а приступать к Витебску не велено, чтобы людем потери не учинить» Вероятно, такая инструкция являлась единственно правильной, учитывая реальное соотношение сил.

Осада велась медленно и осторожно. Не проявляли активности и осажденные — в исторических источниках нет никаких упоминаний о «выласках» из города. К Шереметеву непрерывно прибывали подкрепления. В начале ноября в осадной армии уже было двадцать тысяч «ратных людей» и двадцать больших пушек.

17 ноября 1654 года город Витебск был взят после ожесточенного штурма. В городе остался русский гарнизон с «осадными воеводами» Шереметевым и Плещеевым, а остальные войска отошли в Великие Луки, на зимние квартиры.

Взятие Витебска окончательно стабилизировало фронт военных действий по линии Невель — Озерище — Витебск — Орша — Шклов — Могилев. Естественным рубежом был Днепр, а на севере — Западная Двина. Здесь следует упомянуть об осеннем походе русского войска из Пскова на Люцин, Резекие и. Динабург, крепость на Западной Двине ниже Друи.

То, что русскими «войсками была захвачена большая часть двинского речного пути, имело большое стратегическое значение, если учитывать постоянную опасность вмешательства в военные действия Швеции. Царь Алексей Михайлович писал А. С. Матвееву: „И Смоленск им не таков досаден, что Витебск да Полотеск, потому что отнят ход по Двине в Ригу!“»

Первый этап: войны Россия выиграла, освободив западнорусскне и белорусские земли вплоть до Днепра. Под русским (контролем фактически оказались земли между Днепром и Березиной, где уже не было постоянных польско-литовских гарнизонов. Современник так подводит итоги кампании 1654 года: «А поручил бог ему, Государю, у литовских людей город Смоленск и иных тридцать два города».

В кампании 1654 года особенно отличился боярин и воевода Алексей Никитич Трубецкой. Благодаря его энергичным действиям гетман Радзивилл был оттеснен от Смоленска и разгромлен, что обеспечило взятие этого крупнейшего русского города на западном рубеже России. Его же усилиями была окончательно закреплена отвоеванная территория до Днепра. А тот факт, что воевода непосредственно не участвовал в самом громком «деле» — взятии Смоленска, — так это не его вина: так распорядилась судьба военным человеком, выполняющим непререкаемые воинские приказы…

6

Активные военные действия русское командование рассчитывало возобновить весной 1655 года. По обычаям того времени, осенью были распущены по своим поместьям дворяне и «дети боярские». Гарнизонную службу на западном рубеже несли только стрельцы и полки нового строя. Противнику как бы предлагался многомесячный «тайм-аут», как неоднократно бывало в прошлых войнах: летом — воевали, а зимой собирали силы для летних походов. Но на этот раз передышки не получилось.

Еще осенью стали приходить тревожные вести, что польско-литовские войска готовятся перейти в контрнаступление, чтобы вернуть потерянные города и земли. Из показаний пленных и донесений лазутчиков стало известно, что Януш Радзивилл стоит в Кайданове (под Минском) с десятитысячной армией, Богуслав Радзивилл собрал пять тысяч «ратных людей» в Слуцке, у гетмана Сапеги будто бы уже двадцать тысяч солдат, а восточнее Минска, на Смоленской дороге, сосредоточено до десяти тысяч «коронного войска». Выходило, что сорокапятитысячная польско-литовская армия готовится к зимнему наступлению.

Стали известны и направления первых ударов: Януш Радзивилл и Гонсевский, перейдя реку Березину, — на Новый Быхов, где засели казаки Ивана Золотаренко, а паны Лукомский и Лисовский — на Витебск, в котором остался небольшой русский гарнизон. А дальше на очереди были Могилев и другие города на Днепре.

2 января 1655 года атаман Иван Золотаренко писал из Нового Быхов а, что на него идет гетман Януш Радзивилл. 7 января он уже извещал, что осажден «24 000 Литвы». Правда, впоследствии выяснилось, что «Радзивил да Гонсевский пришли под Новый Быхов, а с ними пришло всякого чина 12 000, и облегли Новый Быхов в двух и в трех верстах, а на приступ не смеют идти». Тем не менее опасность была серьезной, и царь срочно направляет письмо Юрию Долгорукову: «Ты бы шел, не мешкая, с князем Алексеем Никитичем Трубецким, также и к друзьям писал наш указ и высылал по местам, чтоб не дать недругу войти в наши города, чтоб его встретить в его земле, до тех пор огонь и тушить, пока не разгорелся».

Служилым людям, распущенным на зиму по домам, было велено срочно собираться в полки в Вязьме, Смоленске, Великих Луках и Брянске. Это требовало времени. Сам «большой воевода» Трубецкой прибыл в Брянск только во второй половине февраля 1655 года; не быстрее собирались воеводы и в других городах. Но и польские военачальники действовали вяло и медлительно. Простояв две недели под Новым Быховом, Радзивилл пошел на Могилев.

2 февраля польско-литовское войско подошло к городу, но встретило ожесточенное сопротивление. Еще раньше в Могилев пришло подкрепление: солдатский полк и два стрелецких «приказа», всего две тысячи человек, а за ними еще три полных солдатских полка и четыреста конных дворян. Под городом сразу же начались бои: «выходя из города, на вылазке бились по три дня, и отбили у него, Родивила, из обозу с 50 возов с запасы». Не помогла и измена одного из Могилевских воевод, шляхтича Поклонского, хотя вреда он причинил немало: в ночь на 6 февраля «с могилевскою и иных городов шляхтою, которые у него в полку служили», изменник под предлогом вылазки впустил поляков за большой земляной вал, в Луполовскую слободу, но внутренний земляной вал и острог гарнизон Могилева отстоял в жестоком бою. Ночью 18 февраля Радзивилл снова штурмовал внутренний вал, но был отбит с потерями. Не удались приступы 8 марта и 9 апреля, хотя поляки успели сделать подкопы и пробить бреши. Последний штурм был предпринят Радзивиллом 1 мая, и вновь был отбит. Спалив могилевский посад, польско-литовское войско начало отступать к Березине.

Почти трехмесячная героическая оборона Могилева, по существу, сорвала все наступательные планы польско-литовского командования. Войскам Радзивилла удалось только на время взять Оршу, Копысь и сожженную Дубровну. Могилевский воевода Воейков писал, что в обороне города принимали участие все жители: «А которые, государь, мещаня вбежали в меньшой вал, и те мещаня, и казаки, и шляхта, сидели в осаде со мною, холопом твоим, и с твоими государевыми ратными людьми заодно, против литовских людей стояли и бились крепко».

Не удалось польско-литовским войскам и наступление на северо-западе, куда пошли полки панов Лукомского и Лисовского. От военных действий страдали в первую очередь беззащитные села и деревни. Воеводы сообщали из Полоцка: «А к Дисне, Государь, и в Полоцкий уезд литовские люди приходят беспрестанно, и Полоцкой и Дисенской уезды воюют и всякие хлебные запасы и сена возят, и крестьян мучают, и жгут, и в полон емлют, и деревни разоряют». Но к самому Полоцку Лукомский и Лисовский приближаться не решались.

Лукомским была сделана попытка взять Витебск. В ночь на 19 февраля его полки неожиданно «к городу приступали с трех сторон; через Двину, к Жидовским воротам, да от Мартыновых шанец к Нижнему городу во многих местах». Воевода Шереметев послал из Великих Лук на помощь Витебску своего сына Матвея, и Лукомский был разбит. Как записано в разрядной книге, «стольник наш Матвей Шереметев побил его наголову, а самово ево ранил, и обоз взяли с 300 возов, и достальный обоз взяли, а то всех рубили с сердца».

Неудачными оказались попытки панов напасть на русские гарнизоны Дисны и Невеля.

Заметных успехов поляки сумели добиться только на Украине, где наступало шестидесятитысячное войско коронного гетмана Потоцкого. Несмотря на помощь русских воевод, гетман Богдан Хмельницкий вынужден был отступить до Белой Церкви.

К весне наступление польско-литовских войск повсюду захлебнулось, стратегическая инициатива прочно перешла к русскому командованию.

План летней кампании 1655 года, как и предыдущего года, предусматривал три группировки. Центральная армия должна была наступать из Смоленска в направлении Борисов — Минск — Вильно. Северная армия Шереметева из Великих Лук должна была двигаться в общем направлении на Вильно, прикрывая с севера главные силы (на случай вмешательства Швеции): Следует отметить, что движение северной группировки было сорвано с самого начала: Шереметев надолго оказался связан осадами Велижа и Озерищ, боями местного значения в верховьях Западной Двины.

Совершенно отдельная задача стояла перед южной группировкой Трубецкого. Ему предстоял дальний поход на Слуцк, Слоним, Брест — в коренные польские земли. Кроме того, на воеводу возлагалась задача помогать Украине, налаживать совместные действия с гетманом Хмельницким, что было совсем не просто. И, наконец, прежде чем выполнить свою главную задачу, Трубецкой должен был взять Старый Быхов, чего никак не мог сделать атаман Иван Золотаренко в течение целого года!

Алексей Никитич Трубецкой опять оказывался как бы в стороне от главных событий, хотя действия его и воеводы Юрия Алексеевича Долгорукова были оценены за прошлую кампанию высоко. Как всегда, перед летними походами царь «жаловал» отличившихся воевод, и Трубецкому было дано «к прежнему окладу придачи 200 рубли», а его «товарищу» — сто рублей.

31 марта царь Алексей Михайлович принял командование армией в Смоленске. Подходили бояре «со всею службою», рейтарские и солдатские полки, «приказы» стрельцов, «наряд». В предвидении осады Вильно готовились к походу ломовые тяжелые пушки.

Но Януш Радзивилл, отступивший за Березину, оставил на пути царской армии досадные помехи: днепровские крепости Оршу и Копысь, занятые польскими гарнизонами, а также Дубровну, укрепления которой «литовские люди» частично восстановили. В конце апреля сводный отряд стольника Леонтьева освободил Дубровну, в первой половине мая — Оршу и Копысь. Весь берег Днепра был очищен от противника. Можно начинать поход.

22 мая из-под Смоленска выступили большой и передовой полки, 24 мая — «царский полк» Алексея Михайловича. Наступление проходило успешно. В начале июня большой полк князя Черкасского был в Орше, на Днепре, а 19 июня передовой полк окольничего Хитрово взял Борисов и навел мост через реку Березину. Этот полк переправился на правый берег Березины и начал движение к Минску. Сюда же пошли казачьи сотни атамана Золотаренко.

Отряд воеводы Хитрово был сравнительно небольшим: три солдатских полка и двенадцать сотен конницы (всего пять тысяч триста семьдесят девять человек), но вместе с казаками он смело завязал бои под Минском. Подробности боев мы знаем из донесения воеводы Федора Юрьевича Хворостинина, особенно отличившегося под Минском:

«А как государевы люди за теми литовскими людьми к Менску (Минску) догнали, и литовские люди, поодержався немного по сю сторону Менска и увидев государевых ратных людей, город Менск покинули и, выбежав из города, разметав мосты, на другую сторону, на поле. И он, окольничей и воевода, собрав мост, в город вошол, и перешод реку, в другом городке у ворот поставил пехоту, а сам не со многими ратными людьми, которые через реку перебрались, вышел на поле. И литовские люди учинили с ним большой бой».

Было это 3 июля 1655 года.

Действия Федора Хворостинина вполне соответствовали общей цели похода — взятию Вильно. Сбив польско-литовский отряд, который пытался задержать его «по сю сторону Менска», не стал задерживаться в покинутом противником городе, навел мост через реку и, оставив пехоту для охраны ворот, попробовал преследовать отступавших. Видимо, сражение в «поле» он «не со многими ратными людьми» не выиграл и остался под Минском, поджидая подкрепления. А подкрепления были уже близки.

В начале июля под Минском сосредоточились большой, передовой и сторожевой полки под командованием Черкасского, казаки Золотаренко, сам царь со своим полком — то есть главные силы армии. Это был ударный кулак, которому предстояло сокрушить столицу Литвы — Вильно.

Дальнейшие события показали, что войска сосредоточивались не напрасно — гетманы Радзивилл и Гонсевский решили дать большое сражение на подступах к Вильно. Сам город не имел сильных укреплений, и гетманы выбрали удобную оборонительную позицию в пяти километрах от него, на левом берегу реки Вилии. Гетман Радзивилл командовал шляхетским «посполитым рушеньем», Гонсевский — «польскими и немецкими людьми». По приблизительным подсчетам, у них было десять-тринадцать тысяч «ратных людей», но непрерывно подходили подкрепления, так что общая численность войска достигала двадцати тысяч.

На решение Януша Радзивилла сражаться в «поле», вероятно, повлияла и позиция вильненских горожан, которые отнюдь не горели желанием сражаться на стенах. Из польского плена бежал некий «смолянин» Григорий Петров, который и сообщил русским воеводам, что «мещане виленские приговаривали, что им царскому величеству добить челом и город здать и государевых бояр и воевод встретить с образы и с хлебом от города за 10 верст, потому что им против государевых людей сидеть в городе не в силу», однако «им не позволил учинить Радивил».

А на что надеялся сам гетман Януш Радзивилл?

Как выяснилось позднее, он надеялся на шведского короля и даже послал от себя лично, от «панов Рады» и от вильненского епископа посланника в Ригу…

Первыми к укрепленному лагерю гетмана подъехали казаки и отряды конных дворян и «детей боярских», за ними медленно стали подтягиваться солдатские полки, «наряд». После трудного похода русские воеводы дали войску трехдневный отдых. Все «ратные люди» разместились «на стану», в шалашах и шатрах. Готовились к бою, который обещал быть жарким. «Польских и литовских людей» сторожили передовой и «ертаульный» полки под командованием князя Черкасского, остальные полки разбили свои станы поодаль.

Польские гетманы старались оттянуть сражение. 26 июля к князю Черкасскому привели «поляка, да с ним два листа польского письма» — вильненский епископ предлагал переговоры. Нет сомнений, что это было сделано с ведома гетмана Радзивилла.

Однако утром 28 июля главные силы русского войска снялись со своих станов и двинулись вперед, на соединение с передовым отрядом князя Черкасского. Двигаться пришлось по бездорожью, форсировать две речки, и к польским позициям русские полки подошли только 29 июля. «А гетманы Родивил и Гонсевской со всеми польскими и литовскими и немецкими людьми стояли обозам в полумиле от Вилии».

Сражение продолжалось «от шестого часа дни до ночи», польско-литовские войска были сбиты с укрепленных позиций, понесли большие потери. Только казаку Ивана Золотаренко взяли двадцать знамен. Остатки гетманского войска отошли по мосту на другой берег реки Вилии, прикрывшись сильным пехотным заслоном. Немецких солдат, оставленных на смерть, русские полки перебили и по мосту устремились на другой берег реки — преследовать гетманов. Но пройти успели немногие — польские саперы подожгли мост. Остаткам войска Радзивилла и Гонсевского удалось спастись, потому что «река Вилея велика и глубока и кроме того иных мостов и бродов нет».

Тем временем другие русские полки вступили в город Вильно. Сопротивления они не встретили — сведения о том, что «мещане виленские» не желали сражаться с русскими воинами, полностью подтвердились. Только в замке засел с небольшим отрядом пан Казимир Жеромский. Русские пехотинцы «приступали жестокими приступами», и последний очаг обороны был ликвидирован 31 июля. А 4 августа 1655 года в Вильно торжественно вступил царь Алексей Михайлович.

Тем временем передовые русские полки продолжали наступление.

9 августа в царскую ставку пришли вести о взятии Ковно, 29 августа — Гродно. Казаки Ивана Золотаренко перешли через Неман, чтобы «промышлять под городом Брестом».

Такое быстрое продвижение русской армии в глубь Литвы вполне объяснимо: после сражения у реки Вилии у Януша Радзивилла осталось не более пяти тысяч «ратных людей», с которыми он поспешно отошел в Жмудь, открыв дорогу русским полкам.

Не менее успешно действовала и армия князя Трубецкого. Правда, его наступление было задержано тем, что в Могилев, куда пришли полки в июне 1655 года, не были вовремя доставлены боеприпасы. Затем южную группировку повернули на Старый Быхов, и весь июль Трубецкой осаждал этот сильно укрепленный город, последний оплот Речи Посполитой на Днепре, но безуспешно. Пожалуй, это было ошибкой русского командования, которую исправили только в конце июля. 26 июля Трубецкой получил наконец приказ оставить под Старым Быховом заслон и двигаться с остальными силами к Слуцку.

Началось стремительное движение полков Трубецкого и Долгорукова на запад.

Продвигаться пришлось с боями: наступление русских полков на собственно польские владения вызвало большое беспокойство в Варшаве.

28 августа 1655 года в восьми верстах от Слуцка шляхетская конница и немецкие солдатские полки преградили дорогу русскому войску. Сражение было быстротечным и победоносным. Трубецкой доносил в царскую ставку, что «тех литовских людей и немцев побили многих и секли до города».

Губернатору Слуцка полковнику Петерсону было предложено сдаться, но тот, надеясь на многочисленный гарнизон и сильные городские укрепления, отказался. Оставив под Слуцком сторожевые заставы, Трубецкой немедленно двинулся дальше.

29 августа 1655 года в местечке Тинковичи, в пятнадцати верстах от города Клецка, он наголову разбил еще один большой польско-литовский отряд. Воевода действовал умело и решительно. Рейтары и дворянская конница, натолкнувшись на противника, напали на него с разных сторон, связали боем до подхода солдатских полков и стрельцов, которые с ходу начали атаку. Затем отступающего противника преследовали и завершили разгром.

Польские военачальники допускали серьезную ошибку, выводя свои войска в «поле» и завязывая сражения на подступах к укрепленным городам. Под прикрытием городских стен они могли бы обороняться значительно эффективнее. Как бы то ни было, города оставались без воинского прикрытия, и в начале сентября полки Трубецкого почти без сопротивления взяли Клецк, Мышь, Ляховичи, Столбовичи, Миргородок и прошли «за Слоним верст по 20 и больше». Впереди был Брест.

Перешли в наступление и гетман Хмельницкий с воеводой Бутурлиным. В сентябре 1655 года они уже воевали в окрестностях Львова.

В ставке русского войска царило радостное оживление. Алексей Михайлович писал своим сестрам в Москву: «Постояв под Вильно неделю для запасов, прося у бога милости и надеяся на отца нашего великого государя святейшего Никона патриарха молитвы, пойдем к Варшаве!»

Но честолюбивым планам царя не суждено было сбыться: в войну неожиданно вступила Швеция. Часть шведского войска вторглась в Ливонию и северные области Великого княжества Литовского, другая вошла в северную Польшу.

В результате «сеунщики» (от татарского слова «сеунч» — радостная весть) Алексея Трубецкого и Юрия Долгорукова, приехавшие 20 сентября 1655 года к царю с радостным известием, что «взято пять городов литовских: Слоним, Мир, Клецк, Мыш, Столовичи», получили строгий приказ срочно возвращаться в Могилев. Такой же приказ был послан за Неман к атаману Ивану Золотаренко — возвратиться с казачьими полками к Старому Быхову. Богдан Хмельницкий и воевода Бутурлин сняли осаду Львова и тоже отступили. Осенью военные действия продолжались только под Слуцком и Старым Быховом, осажденными русскими и казачьими полками.

Вся Белоруссия во время летней кампании 1655 года была освобождена, что явилось несомненным успехом. Несомненным, но не окончательным. Теперь, прежде чем возобновить наступление на Речь Посполитую, требовалось разобраться со «шведскими делами». В 1656 году было заключено временное перемирие с Польшей. Россия готовилась к войне со Швецией, захватившей всю южную Прибалтику.

7

Планы войны со Швецией, разработанные русским командованием, отличались большой реалистичностью. Было принято решение просто вытеснить шведские войска из Лифляндии и северных областей Великого княжества Литовского, а также вернуть захваченные шведами после «Смутного времени» земли и города у Финского залива и в Карелии. Предполагалось, что главные силы русского войска из Смоленска через Витебск и Полоцк, где сидели русские гарнизоны, пойдут походом на Динабург и Ригу. Это была та центральная группировка русской армии, которая давно уже сложилась в ходе войны с Речью Посполитой, имела опорные крепости, необходимые запасы, хорошо налаженные коммуникации, давно назначенных воевод (во главе остался князь Черкасский). Сколько-нибудь значительной подготовки для новой кампании здесь не требовалось, да и район будущих военных действий вплотную примыкал к линии русских крепостей в Витебске, Полоцке, Невеле и Друв.

Иное дело, северная группировка, предназначенная для военных действий в восточной Лифляндии, у Финского залива, в Карелии и Ижорской земле. Здесь все приходилось создавать заново, так как Новгород уже стал тыловым городом, войска и военные запасы были вывезены в Великие Луки и дальше на запад. На командование будущей северной группировкой армии возлагались сложные и, главное, зачастую самостоятельные задачи. Понятно, что «большого воеводу» для будущего похода «на свейского короля, на немецкие городы» выбирали особенно придирчиво — он должен был действовать совершенно отдельно от главных сил, с которыми находился царь Алексей Михайлович.

12 февраля 1656 года «большим воеводой» в Новгород назначили князя Трубецкого, а в «товарищи» к нему — князей Долгорукова, Чоглокова, Измайлова. С ними было велено идти «служилым людям Новгородского разряду полку». Кроме того, в Пскове в «прибылом полку» должен быть князь Ромодановский.

Еще раньше в Новгород и Псков, по рассказу Павла Алепского, направили многочисленные обозы с боеприпасами и продовольствием; продовольствие доставлялось даже из Сибири. На Каспле и Белой строились флотилии мелких судов для армии.

Известно, что патриарх Никон предлагал послать Трубецкому донских казаков, чтобы они на своих стругах выходили в Финский залив и Балтийское море, громили и опустошали прибрежные города в Финляндии и Швеции, как они это делали на Азовском и Черном морях. По каким-то причинам этот фантастический план, несмотря на высокий тогда авторитет патриарха, не был принят.

15 мая 1656 года царь Алексей Михайлович выступил из Москвы в Полоцк, где собрались полки для похода на Ригу. Взятие Риги отрезало бы группировку шведских войск, занявшую Лифляндию, от главных сил короля Карла X и поставило бы ее под двойной удар — с запада, от Риги, и с востока армией Трубецкого.

17 мая 1656 года Россия объявила войну Швеции.

Русская армия двигалась медленно, отягощенная большими обозами, а главное, тяжелой осадной артиллерией, предназначенной для штурма крепких каменных стен ливонских городов-крепостей. Первой такой крепостью стал Динабург, закрывавший речной путь по Западной Двине к Риге — по воде было легче всего доставить к Риге «стенобитный наряд».

Осада Динабурга началась 20 июля 1656 года. Тактика «градного взятия» была давно отработана русскими воеводами. Город заключили в тесное кольцо осады, к стенам и башням протянули шанцы, поставили батареи, и тяжелые пушки начали бомбардировку. Шведский гарнизон ничего не мог противопоставить умелым действиям осаждавших, и 31 июля Динабург был взят штурмом. По приказу царя город переименовали в Борисоглебск, как бы подчеркивая этим, что отныне он становится навсегда русским «градом». Ровно через две недели, 14 августа, русские полки взяли Кокенгаузен, другую сильную крепость на Западной Двине, на полпути к Риге, переименовав его в Дмитров. 21 августа 1656 года царское войско подошло к Риге.

Наступление русской армии застало врасплох шведского коменданта графа Магнуса Делагарди. Он даже не успел вырубить густые сады, окружавшие городские укрепления, что являлось непременным условием подготовки крепости к осаде: для эффективного огня крепостных пушек необходим был свободный сектор обстрела. Оплошностью коменданта немедленно воспользовались русские воеводы. Под прикрытием садов они почти без потерь рыли шанцы под самыми стенами и устанавливали осадные батареи.

1 сентября 1656 года начался обстрел Риги из шести батарей, который велся непрерывно, день и ночь. Немногочисленные вылазки шведов отражались с большими для них потерями. По существу, Делагарди посылал отряды своих солдат на верную смерть. При полном превосходстве русской армии в кавалерии лишь немногие успевали вернуться в крепость.

Но Рига имела мощные укрепления, и Магнус Делагарди рассчитывал отбиться. Шведский дворянин Ганс Айрман, проезжавший через Ригу спустя десять лет после осады, писал:

Пробить бреши в городских стенах не удавалось, русское осадное войско несло потери. Начались измены иноземных офицеров, которые пробирались в Ригу и сообщали о намерениях осаждавших. Осень оказалась холодной, дождливой. Не хватало продовольствия.

Все эти трудности были преодолимы, если бы их не усугубило одно важное обстоятельство, обеспечившее решающее преимущество Магнусу Делагарди. Ригу плотно закрыли с суши, но море принадлежало шведам. В середине сентября король Карл X на многих кораблях прислал в город подкрепление, боеприпасы, которых гарнизону уже не хватало, продовольствие. (Подобная ситуация повторится во время Первого Азовского похода 1695 года, когда осажденный турецкий гарнизон получал с моря непрерывные подкрепления, что в конце концов вынудило Петра I снять осаду Азова…) Престарелый генерал Лесли, руководивший осадными работами, советовал после прибытия шведских подкреплений отступить от Риги. Но царь был непреклонен: только штурм!

Началась подготовка к приступу. Солдатские полки и стрелецкие «приказы» тайно подтягивались к стенам. Назначили и день приступа — 2 октября. Но шведы, предупрежденные перебежчиками-иноземцами, опередили. Рано утром 2 октября они устроили неожиданную вылазку, точно направив удары своих солдат и рейтар на полки, которыми командовали полковники-иноземцы. Успех неожиданной вылазки, в которой приняла участие большая часть шведского гарнизона, был ошеломляющим. Разбитыми оказались полки Циклера, Ненарта, Англера, Юнгмана. Большие потери понес кинувшийся им на выручку «приказ» русских стрельцов. Шведы взяли семнадцать русских знамен, а потеря знамени всегда считалась великим позором. Русским воеводам удалось загнать шведов обратно в крепость, но штурм был сорван…

5 октября 1656 года царь приказал снять осаду Риги.

12 октября русское осадное войско возвратилось в Полоцк.

Русские воеводы удержали сильные крепости на Западной Двине — Кокенгаузен и Динабург, но главная цель похода не была достигнута — Рига осталась за шведами.

Неблагоприятное впечатление от рижского похода было скрашено успешными действиями северной группировки под командованием Алексея Никитича Трубецкого и Юрия Алексеевича Долгорукова. Из Пскова они двинулись на Юрьев (Дерпт), самую сильную крепость на восточных рубежах Ливонии. Шведский дворянин Айрман писал, что Дерпт «собственно, центр всей Лифляндии и некогда был великолепным епископским престолом, знамениты» и великолепным местом, что в городе был «замок» и «красивая крепкая стена с мощными башнями».

В начале августа 1656 года полки Трубецкого и Долгорукова подошли к Юрьеву и осадили город. Предстояла длительная и трудная осада. За речкой Мовжей воеводы начали строить укрепленный лагерь и «городок земляной против города зделали».

Следует обратить внимание на активный, наступательный характер действий Трубецкого. Начав осадные работы у Юрьева, он послал отряды дворянской конницы и рейтарские полки в глубь Лифляндии, всюду тесня шведов и разрушая их замки. Один из русских отрядов даже ходил к Колывани (Ревелю), «к морю».

25 августа «на стан под Ригу», в царскую ставку, приехали «из-под Юрьева Ливонского» гонцы от Трубецкого с известиями об успешных военных действиях в Лифляндии: «Генерала и немецких людей побили и языки поимали, а посылал на генерала и немецких людей товарища своего, окольничего и воеводу Семена Артемьевича Измайлова. Да он же боярин и воевода посылал на немецкий город Кастер голов с сотнями, и город Кастер взяли».

12 октября, после десятинеделыюй осады, пал Юрьев, хотя шведы и пытались оказать ему помощь. Но шведское войско, направлявшееся к Юрьеву, было разбито. «Сеунщики» от Трубецкого и Долгорукова сообщали об этих событиях кратко: «Город Юрьев Ливонский сдался, и которые немцы приходили к Юрьеву на выручку, и тех немец многих побили и языки поимали».

В таком виде сохранилась запись о взятии «Юрьева Ливонского» в дворцовых разрядах. Подробностей «градского взятия» разрядные дьяки не сообщают — к огорчению историков. Одно ясно — это событие стало самым значительным в военной кампании 1656 года, хотя русские успехи на севере этим не ограничились. Были захвачены сильные крепости Мариенбург и Нейгаузен. Русские отряды воевали в Ижорской земле и в Карелии. Это являлось частью стратегического плана князя Трубецкого: угрозой шведским владениям у Финского залива и в Финляндии оттянуть туда королевские войска.

На севере у Трубецкого военных сил было немного, действовали преимущественно отдельные отряды, но они опирались на полную поддержку местного русского и карельского населения и наносили шведам ощутимые удары.

В июне 1656 года отряд Петра Пушкина осадил Корелу (Кексгольм). Русские ратники при помощи местного населения быстро построили острожки и «таборы», укрепили их рвами, частоколами и прочно заперли в крепости шведский гарнизон. Под Корелой Петр Пушкин оставался до сентября.

Другой русский отряд совершил смелый рейд в Финляндию, взял и сжег крепость Нейшлот.

Этот рейд и особенно блокада Корелы вызвали большое беспокойство шведского командования. В середине июля комендант Выборга с отрядом в тысячу сто пятьдесят человек пытался пробиться в осажденный город, но неудачно. В конце августа из Выборга же пошел к Кореле шведский полководец Левенгаупт с отрядом в тысячу шестьсот солдат. Немногочисленные ратники заперлись в своих острожках, которые шведы уважительно назвали «фортами», и отразили многочисленные приступы шведских солдат. Левенгаупт вынужден был уйти восвояси, оставив Корелу в блокаде. А Петр Пушкин, простояв под городом еще три недели, спокойно отошел в Олонец.

Другой русский отряд во главе с воеводой Петром Потемкиным успешно воевал на Неве. 3 июня он осадил Нотебург (Орешек), но не стал задерживаться под этой сильной крепостью. Все дороги из Нотебурга были блокированы русскими заставами, а сам воевода со своим полком направился к Ниедшанцу и 6 июня взял его с ходу. В руки русских попали большие запасы хлеба, которые сосредоточили здесь шведы. А ратники Петра Потемкина уже воевали на Финском заливе, где разбили шведский отряд у острова Котлина. Затем Потемкин возвратился к Нотебургу и продолжал осаду до середины ноября.

К этому времени Алексея Трубецкого уже не было на севере. 2 ноября, судя по записи в разрядах, «указал Государь боярину и воеводам Олексею Никитичу Трубецкому с товарищи из Юрьева Ливонского быть к себе (в Полоцк), а в Юрьеве Ливонском велел государь оставить стольника и воеводу Льва Тимофеева сына Измайлова». «Ливонская служба» Трубецкого закончилась.

Как разворачивались здесь события дальше?

Войну со шведами русское правительство рассматривало как досадную помеху в главном деле — в освобождении всей Белоруссии и в гарантиях воссоединения Украины. В феврале 1657 года Боярская Дума постановила: «Промышлять всякими мерами, чтобы привести шведов к миру». Меры были и военные, и дипломатические, причем первые оказались решающими. В начале 1657 года шведы пытались организовать контрнаступление, даже подступали к Пскову, но были отбиты. В сентябре 1657 года Магнус Делагарди с восьмитысячным войском осаждал Гдов. На выручку горожанам пришло войско во главе с воеводой Иваном Хованским. На речке Черми, в трех верстах от Гдова, шведы были разбиты и бежали, побросав в Чудское озеро пушки. Русская конница преследовала их пятнадцать верст. Шведы потеряли убитыми двух генералов, трех полковников, двадцать офицеров, две тысячи семьсот солдат-пехотинцев и восемьсот рейтар. Продолжая преследование остатков воинства Магнуса Делагарди, воевода Иван Хованский переправился через реку Нарову, взял и сжег посады города Нарвы, опустошил Нарвский, Ивангородский и Ямской уезды. Шведское наступление в этом районе провалилось полностью.

А на севере русские воеводы снова осадили Корелу, разгромили шведский отряд из семисот солдат, прибывший из Або, и в декабре 1657 года вторглись в Выборгский уезд, ходили «изгоном» под крепость Канцы.

Неудачи заставили шведского короля Карла X начать переговоры о перемирии. Центр военных событий вновь переместился в Белоруссию и на Украину, где после смерти Богдана Хмельницкого новый гетман Иван Выговской изменил России и признал власть польского короля.

Новая ситуация вызвала перемещение воевод. Алексей Никитич Трубецкой был послан на юг, а Юрий Алексеевич Долгоруков — в Белоруссию, где впервые стал не «товарищем», а самостоятельным воеводой, фактически командующим всей центральной группировкой русской армии. Это был крутой поворот в военной судьбе Долгорукова, выдвинувший его в первый ряд русских полководцев.

8

Зимой 1658 года в дворцовых разрядах появились записи о Юрии Алексеевиче Долгорукове:

«Месяца февраля в 12 день указал Государь быть на своей государеве службе в Менску (Минске) с полком от Литовских людей боярину и воеводе князь Юрью Алексеевичу Долгоруково…

Месяца февраля в 16 день указал государь быть 8 товарищах с боярином и воеводою князь Юрьем Алексеевичем Долгоруково стольнику Михайлу Семеновичу сыну Волынскому…»

Видимо, такое стремительное возвышение Юрия Долгорукова не всеми было понято и оправдано. Вновь назначенный «товарищ» «бил челом» царю, что в подчинении у Долгорукова «ему быть невместно», за что был посажен в тюрьму с грозной отповедью царя: «Михайло! Тебе не токмо что с боярином с князь Юрьем Алексеевичем быти мочно, но и с товарищем его быть мочно!»

Местнический спор разрешился, и когда 5 мая «послал Государь в Вилню с полком» воеводу Юрия Долгорукова, то «в товарищах» у него оказались стольники Михаил Волынский и Осип Сукин.

Приказ идти на Вильно был вызван тем, что туда со своими полками вышли гетманы Сапега и Гонсевский. Если бы их войска соединились, русский гарнизон в Вильно оказался бы в большой опасности. Именно в это время в Вильно направлялись русские послы для переговоров о продолжении перемирия. Дипломатические усилия требовалось подкрепить военной демонстрацией.

Силы у Юрия Долгорукова были не очень большие, восемь с половиной тысяч человек, но войска отличались высокими боевыми качествами. Основу армии составляли шесть полков нового строя (четыре тысячи шестьсот пятьдесят шесть солдат и рейтар); их удачно дополняли отряды белорусской шляхты, перешедшей на русскую службу (три тысячи восемьсот девяносто один человек), имевшей хорошую военную выучку и превосходно знавшей будущий театр военных действий. На многочисленную конницу воевода Юрий Долгоруков возлагал особые надежды.

В начале августа Долгоруков находился уже в Вильно и сразу вступил «в войну», направив в Ковно и Гродно конные отряды. Но польский король прислал посольство для переговоров, и 27 августа Долгоруков «поворотился» в Вильно.

Сложилась тревожная и не совсем понятная обстановка. Польские послы вели в Вильно переговоры о возможном избрании на польский престол царя Алексея Михайловича, а тем временем гетманы Сапега и Гонсевский под прикрытием переговоров стягивали свои войска к Вильно. Юрии Долгоруков доносил в Москву, что «весь Виленский уезд, по обе стороны реки Вилеи, гетманы Павел Сапега и Гонсевский заступили». Однако приказа начать активные военные действия воевода не получил: русское правительство все еще надеялось на благоприятный исход переговоров. У Юрия Долгорукова оказались связанными руки, и он вынужден был бездействовать, хотя гетманы находились совсем близко от Вильно.

Во второй половине сентября 1658 года гетман Павел Сапега разбил свой воинский стан всего в десяти верстах от Вильно, а Гонсевский расположился еще ближе, на реке Вилее, в трех верстах от русских обозов.

Три недели русские и польско-литовские войска простояли друг против друга. Первым начал враждебные действия Павел Сапега. Его конница перехватила на походе небольшой русский отряд, двигавшийся в Вильно, и не пустила его к городу.

Юрий Долгоруков проявил большую выдержку, ничем не ответив на этот враждебный выпад, — переговоры в Вильно между русскими и польскими послами все еще продолжались.

Наконец, 9 октября 1658 года переговоры были прерваны, и через два дня русское войско преподнесло гетманам жестокий урок.

Сражение, которое произошло 11 октября 1658 года, было хорошо задумано и умело проведено, что, безусловно, свидетельствует о полководческом искусстве Юрия Долгорукова.

Военные станы гетманов разделяли несколько верст, и это давало возможность разгромить их поодиночке. Неосмотрительностью противника воевода Долгоруков воспользовался в полной мере. Напротив лагеря Павла Сапеги он поставил сильный заслон — своего «товарища» Волынского с пехотными полками «для обережения приходу гетмана Павла Сапеги». Гетманское войско так и не смогло принять участие в сражении, фланг и тыл русских был надежно прикрыт. Следовало позаботиться и о безопасности самого Вильно: гетман Сапега мог воспользоваться тем, что главные силы Долгорукова будут связаны боем с Гонсевским, и напасть на город. Чтобы этого не произошло, князь выделил сильный отряд под командованием своего «товарища» Сукина для прикрытия Вильно. Сукину предстояло крепко «стоять» со своими людьми «за обозом», чтобы неприятель «не учинил никакова дурна виленским слободам и обозу».

Расставив полки, Долгоруков с главными силами двинулся к селу Верки, где расположился Гонсевский. Гетман вывел в «поле» кавалерию и атаковал русских. Началась жестокая сеча, которая долго не приносила успеха ни той, ни другой стороне. Но поляки нигде не сумели прорвать русского строя. Если начинала отступать дворянская конница, на пути гусарских хоругвей стеной вставали солдатские полки, встречая врагов непрерывной пальбой из мушкетов и длинными пиками. Сражение принимало затяжной характер. Переломить ход его могли только свежие силы, а они у воеводы Долгорукова были. Он оставил в резерве два отборных московских стрелецких полка, дождался, пока кавалерийские атаки Гонсевского начнут выдыхаться, и двинул московских стрельцов в бой. Воинство Гонсевского не выдержало неожиданного удара свежих стрелецких полков и побежало. Началось преследование.

«А ратных людей его, гетмана Гонсевского, полку побили на голову, — доносил воевода Долгоруков в Москву. — И твои ратные люди его, гетмана Гонсевского, ратных людей секли на 15 верстах».

В руки победителей попал весь гетманский обоз, множество «полковников» и «ратных людей», знамена, пушки. И, что произвело особое впечатление на поляков, — в плену оказался сам гетман Гонсевский!

Гетман Павел Сапега покинул свой укрепленный лагерь и начал поспешно отходить по направлению к Неману по Новогрудской дороге. Можно упрекнуть Юрия Долгорукова, что он не организовал преследования, но, вероятно, этот упрек был бы несправедлив. Сражение с Гонсевским оказалось затяжным и кровопролитным, еще для одной военной операции (а преследовать войско Сапеги, еще не побывавшее в бою, с «малыми людьми» было безрассудно!) у Долгорукова просто не было сил. Главного он достиг: польско-литовские войска отброшены от Вильно, город в безопасности. Видимо, так и расценили сложившуюся обстановку в Москве. В Вильно оставили сильный русский гарнизон, а самого Юрия Долгорукова уже 19 октября отозвали в Смоленск. Другое направление теперь беспокоило русское командование: часть казачьих полковников примкнула к изменнику Ивану Выговскому. Они захватили Старый Быхов, Мстиславль, Рославль.

Но громкая победа Юрия Алексеевича Долгорукова над гетманом Гонсевским имела продолжение — уже в Москве, куда воевода возвратился 27 декабря 1658 года. Ему были оказаны высшие почести. За городом его встречал «государев стольник» с «милостивым словом», и в тот же день был прием у царя Алексея Михайловича.

В дворцовых разрядах сохранилась такая запись:

«Декабря в 27 день были у государя у руки: боярин и воевода Юрья Алексеевич Долгоруково да стольник Михаил Семенов сын Волынской, а пришли с его государевы службы, побили гетмана польного Винцентия Карвина-Гонсевского, подскарбея Великого княжества Литовского, и самого гетмана Гонсевского взяли, и полковников и ротмистров и стольников королевских поимали, и бунчук гетманов взяли и обоз весь взяли.

Того же дни привели к Москве гетмана Гонсевского, полковников, и ротмистров, и стольников королевских, и языки многие, что взял боярин и воевода князь Юрий Алексеевич Долгоруково с товарищи. А гетмана Гонсевского вели Москвою пешего…»

За победу над Гонсевским воеводе были пожалованы: шуба бархатная золотая, кубок, сто рублей «придачи к окладу» и в вечное владение село Писцово с деревнями в Костромском уезде. В феврале 1659 года Юрий Долгоруков впервые был записан в дворцовых разрядах в списке бояр, удостоенных чести быть у царского стола, первым, на месте отсутствовавшего Алексея Никитича Трубецкого, тем самым сравнявшись с ним «честью».

И, наверное, это было справедливо. Эти воеводы одержали самые громкие и значительные победы войны — на речке Шкловке над Радзивиллом и у села Верки над Гонсевским, победы, которые и определили успех всей кампании 1654 и 1658 годов. Царю было за что «жаловать» лучших своих воевод!

В 1659 году, весной, Юрий Долгоруков «сидел» вместе с думным дворянином Иваном Баклановским «в Пушкарском приказе». Излишне напоминать, каким важным был этот пост во время войны. Но недолго пробыл воевода в Москве. Летом ему снова предстояла «полковая служба», на этот раз — на южной границе.

9

А обстановка на юге становилась угрожающей. Осенью 1658 года гетман Иван Выговской заключил Гадячский договор о передаче Украины под власть Польши. Король обещал прислать ему десять тысяч наемных солдат. Выговской договорился также о совместных военных действиях с крымским ханом. Почти стотысячное казацко-крымское войско подошло к Киеву. Целый день под городом шло ожесточенное сражение. Воевода Шереметев это сражение выиграл, казаки и крымские татары бежали, бросив сорок восемь знамен и двадцать пушек. Но гетман и его союзник крымский хан продолжали угрожать южной границе России. Казачьи «полковники», сторонники Выговского, удерживали Рославль, Мстиславль, Старый Быхов, Чаусы и другие города. Центр войны явно перемещался на юг. Потребовался опытный воевода, способный возглавить все военные операции на южном рубеже и разобраться в «украинских делах». Таким воеводой мог быть только Алексей Никитич Трубецкой.

Летом и осенью Трубецкой находился в Москве. По записям дворцовых разрядов, 6 июля, при приеме в царском дворце грузинского царя Таймураза, «в третьей встрече, вышед из Грановитой палаты в сенях у дверей, боярин князь Алексей Никитич Трубецкой», затем в Золотой палате он сидел вместе с двумя царями «в большом столе». Ему же было указано грузинского царя «потчивать у него на дворе». Фактически Трубецкой возглавил переговоры с грузинским посольством.

Тогда же Трубецкой вынужден был принять самое деятельное участие в конфликте между царем Алексеем Михайловичем и патриархом Никоном. Когда Никон, пытаясь воздействовать на царя, неожиданно и публично отказался от патриаршества, уговаривать и успокаивать строптивого патриарха отправился «самый сановитый боярин» Алексей Никитич Трубецкой. Никон вручил ему письмо к царю с изложением всех своих претензий и остался в соборе — ждать самого царя. Но снова пришел Трубецкой с устной просьбой Алексея Михайловича. Разобиженный Никон уехал в Воскресенский монастырь (Новый Иерусалим). 12 августа в Новый Иерусалим отправились доверенные царские послы — боярин Алексей Трубецкой и дьяк Ларион Лопухин. Как сумел уломать Трубецкой строптивого патриарха — неизвестно, но послы добились от Никона «благословения» не только царю, но и тому иерарху церкви, который будет поставлен на патриаршество. По существу, это стало полной капитуляцией недавно всесильного Никона.

Да, был и такой занятный эпизод в жизни боевого воеводы и ближнего боярина Алексея Никитича Трубецкого…

А после этого — назначение командующим всеми войсками на южных рубежах. Были составлены подробные «росписи разных чинов ратных людей», которые «в Черкасских городах с боярином нашим и воеводами, со князем Алексеем Никитичем Трубецким с товарищи были на нашей государевой службе». Был разработан подробный «наказ» Трубецкому, в котором стояла задача огромной военной и дипломатической сложности: твердо поставить Украину «под руку» царя!

В дворцовых разрядах 1659 года записано:

Ровно через два дня воевода Трубецкой с войском выступил из Москвы. Военные историки предполагают, что в его распоряжении находилось до ста пятидесяти тысяч пехоты и конницы, множество пушек; возможно, эти данные завышены, но то, что армию собрали большую, — несомненно, ведь ей предстояло идти в глубь Украины до самого Переяславля, сражаться не только с казачьими полками гетмана Ивана Выговского, но и со стотысячной конницей крымского хана.

По зимним дорогам войска, обозы и пушки двигались быстро. 30 января 1659 года Трубецкой достиг Севска, преодолев за две недели около пятисот верст!

Затем Алексей Трубецкой перешел в Путивль, где к нему присоединились полки воеводы Григория Ромодановского и казаки атамана Ивана Беспалого.

Начались переговоры с Выговским — Трубецкой надеялся без войны добиться от гетмана отказа от союза с Польшей. Грозная сила, стоявшая за спиной воеводы, казалось бы, должна была сделать гетмана-изменника сговорчивым. Но Выговской только тянул время, активно сносясь с крымским ханом и польским королем. Пожалуй, долгое «стояние» (больше месяца) у рубежей Украины было ошибкой опытного воеводы. Хотя возможно, что не совсем точной оказалась информация из украинских городов, и в донесениях лазутчиков преувеличивалось число «недругов» гетмана. Как бы то ни было, но воевода Трубецкой выступил в поход только в конце марта.

По другую сторону реки Сейм, закрывая дорогу в глубь украинских земель, стояла сильная крепость Конотоп, где заперся с многочисленным казачьим гарнизоном «наказной северский гетман» полковник Гуляницкий, верный сторонник Выговского.

19 апреля 1659 года русские войска осадили Конотоп.

Больше двух месяцев длилась эта неторопливая осада: то ли Трубецкой надеялся, что полковник, устрашившись огромного русского войска, сдастся сам, то ли по-прежнему верил в возможность договориться с гетманом. А может быть, он просто следовал прямому указанию царя «уговаривать черкас», прежде чем переходить к активным военным действиям. Не будем гадать, для нас важен сам факт: подготовку к штурму города русские воеводы начали только в июне. Были сооружены батареи, и тридцать больших пушек начали непрерывный обстрел Конотопа. К крепостной стене подвели насыпной земляной вал. Но было уже поздно: гетман Иван Выговской с казачьими полками и крымской конницей пришел на выручку осажденному гарнизону.

27 июня казачьи полки неожиданно напали на русский лагерь. После короткого боя, в котором обе стороны понесли потери, казаки начали отступать за речку Сосновку. Трубецкой послал преследовать их большой отряд дворянской конницы с воеводами Пожарским и Львовым. Конные сотни быстро форсировали речку и попали под фланговые удары других казачьих полков и татарской конницы, спрятанных в засаде в прибрежных зарослях. Обычный тактический прием казаков: внезапная атака, притворное бегство, чтобы подвести преследователей под удары засадных отрядов. «Начальным людям» дворянской конницы, конечно же, были известны эти казачьи хитрости, но они пренебрегли осторожностью и были за это жестоко наказаны. Только немногие дворяне и «дети боярские» вырвались из сечи и возвратились за речку Сосновку. А за ними, буквально на плечах, накатывались на русский лагерь главные силы гетманского войска. Дело принимало нешуточный оборот.

Положение спасли пешие солдатские полки и пушкари. Из острожков, которыми русские ратники по обычаю окружили свои станы, из-за обозных телег по атакующей казачьей и татарской коннице они открыли пальбу из пищалей, картечью ударили пушки. Атака была отбита.

Но казаки и татары не ушли от русского лагеря, их конные отряды подъезжали к обозам, пускали стрелы. Все дороги оказались перерезанными. Осаждать Конотоп, имея за спиной сильное войско неприятеля, было бессмысленно, и Трубецкой приказал готовиться к отступлению, а точнее — к прорыву через кольцо окружения.

Именно в организации этого отступления еще раз проявилось военное искусство Алексея Никитича Трубецкого. До реки Сейм предстояло идти по открытой местности, удобной для действий быстрой казачьей и татарской конницы. И Трубецкой приказал отступать «таборами», в кольце обозных телег, которые, сомкнувшись, образовывали своего рода подвижные крепости. Пешие солдаты под прикрытием обоза отражали наскоки конницы ружейным и пушечным огнем. Из проемов между телегами выезжали отряды дворянской конницы, схватывались с неприятелем в рукопашной схватке и снова возвращались в «таборы», под защиту пехотинцев. Медленно, но непрерывно двигались русские «таборы» к реке, и Иван Выговской ничего не мог поделать.

Русское войско подошло к реке Сейм. Были наведены мосты. Составленные полукругом обозные телеги стали «предмостным укреплением», под защитой которого на правый, русский берег реки перевезли все пушки, обозы, в полном порядке отступили солдатские и рейтарские полки, дворянская конница. Опытный воевода Алексей Никитич Трубецкой в сложнейшей обстановке выбрал наилучший способ действий и сохранил армию, которая смогла вскоре укрыться за стенами Путивля.

Однако Иван Выговской на Путивль не пошел.

Военные историки упрекают Трубецкого за длительные остановки в Севске и Путивле и за нерешительную осаду Конотопа, задержавшую главные силы русской армии близ границы Украины. В этих упреках есть доля истины. Но если посмотреть на общую картину военных действий, то «конотопское стояние» имеет определенный смысл. Главные силы гетмана Выговского и его союзника крымского хана были отвлечены от Киева. Крымский хан, согласившийся только на кратковременный поход, увел обратно в Крым большую часть своей орды, с гетманом осталось всего пятнадцать тысяч татарских всадников. Выговской поспешно отступил в Чигирин, а затем в Белую Церковь — к польскому воеводе Андрею Потоцкому.

Но в Москве всего этого не знали. К воеводе Трубецкому было решено срочно послать подкрепления. Судя по записи дворцовых разрядов, 5 июля 1659 года «велел государь сказать в Калугу с полком боярину и воеводам, князь Юрью Алексеевичу Долгоруково да стольнику князь Григорью Козловскому, а из Калуги, собрався с ратными людьми, итти на помочь к боярину и воеводе князь Алексею Никитичу Трубецкому с товарищи на крымского хана и на изменника Ивашка Выговского».

Но помощь не потребовалась. Положение на Украине изменилось. Русские отряды начали в августе решительное наступление. Воевода Шереметев доносил в начале сентября из Киева:

Авантюра гетмана-изменника Ивана Выговского закончилась провалом, сам он успел сбежать в Польшу, но жену и сына «изменника Ивашки» схватили и отправили в Москву.

Воеводы Алексей Трубецкой и Григорий Ромодановский из Путивля и Василий Шереметев из Киева пошли в Переяславль — принимать присягу у нового гетмана.

1 ноября 1659 года от них приехали в Москву «сеунщики», которые сообщили, что «Юрья Хмельницкий, и с ним вся старшина и казаки и вся чернь в Переяславль приежали и ему Великому Государю в винах своих добили челом, потому ж и веру учинили на том, что им быть его Великого Государя под высокою самодержавною рукою на веки, неотступно, по всей его государской воле».

Главным действующим лицом этой второй Переяславской рады, о которой обычно даже не упоминают в популярных изданиях, был, несомненно, Алексей Никитич Трубецкой. Он стоял первым в списке воевод, удостоенных «государева жалованья» и «милостивого слова» за этот успех, (кроме него «пожалованы» были воеводы Шереметев, Куракин, Ромодановский).

7 декабря Трубецкой с «товарищи» вернулся в Москву, и они, как специально подчеркнул разрядный дьяк, «были у Государя у руки сего ж числа».

Уже после возвращения Трубецкого в Москву, 11 декабря 1659 года, пришло известие еще об одной, победе на Украине: «Ходил боярин и воевода Василий Борисович Шереметев с товарищами на Андрея Потоцкого и на польских людей, и Андрея Потоцкого побил, и обоз, взял и языки поймал».

В целом успешными были и военные действия в Белоруссии, несмотря на попытки польских и литовских, военачальников воспользоваться отвлечением значительных русских сил на Украину. Были возвращены захваченные «изменными полковниками» Рославль, Мстиславль и другие города. После многомесячной осады и жестокого штурма был взят Старый Быхов, доставлявший столько неприятностей русским воеводам в прошлые годы. «Сеунщики» воеводы Лобанова-Ростовского сообщали:

Польско-литовские войска наступали в районе Нижнего Немана, пытаясь оттеснить русских «ратных людей» обратно к Березине. Они осадили Ковно и Гродно. Однако на помощь гарнизону Ковно весной 1659 года двинулся из Вильно полк Михаила Шаховского… У Шаховского было немного людей, всего тысяча сто человек, но он «город Ковну от ратных людей, очистил и из осады государевых ратных людей освободил». Однако Гродно после многонедельной осады поляки сумели взять. Этим и ограничились их успехи, несмотря на то, что главные силы русской армии находились на Украине. Отвоеванные в прошлые годы белорусские и литовские земли России удалось сохранить.

В целом правительство оценило итоги военной кампании 1659 года как весьма успешные. Главное было сделано: Украина вернулась «под руку» русского царя. Руководителем военных действий на юге был воевода Алексей Никитич Трубецкой, он же принимал присягу от нового гетмана Юрия Хмельницкого. Досадная неудача воеводы под Конотопом была забыта. 23 февраля 1660 года, когда в Золотой палате чествовали победителей, Трубецкой получил высшие царские «милости» за свою службу.

В дворцовых разрядах записано:

Но в свою древнюю вотчину Трубецкой не поехал. Сохранилась архивная выписка, в которой уточнялось: «Царь Алексей Михайлович 1660 г. за великие службы подарил город Трубчевск с уездом в вотчину князю Алексею Никитичу Трубецкому, но как он занимался военными делами и государственными, то вместо него управлял человек его Иван Федорович Нормацкий». Известно, что «управитель» трубчевской вотчины был стрелецким полковником.

В последующие годы Алексей Трубецкой, оставаясь формально командующим полками в «черкасских городах», постоянно жил в Москве, возглавлял посольские переговоры с грузинскими и «цесаревыми» послами, был «ближним боярином», военным и дипломатическим советником царя, «сидел» в важном Сибирском приказе. Современники признавали его «главное и верховное участие» во многих делах, но непосредственного участия в военных действиях Трубецкой больше не принимал.

Как ближний боярин и доверенное лицо царя, Трубецкой в 1672 году стал крестным отцом царского сына Петра, будущего Петра Великого. Подарок крестного отца был поистине царским: Трубецкой «отказал» царевичу свое родовое Трубчевское княжество. Своего потомства он не имел.

Умер Алексей Никитич Трубецкой в 1680 году, в монашестве, под именем инока Афанасия. Бурная, богатая драматическими событиями жизнь — и тихая спокойная старость, скрашенная общим уважением и неизменной царской милостью — при Алексее Михаиловиче и при Федоре Алексеевиче. Так бывает, и, наверное, это не худшее завершение жизни…

10

Когда Юрий Алексеевич Долгоруков сменил своего старшего «товарища» князя Трубецкого на посту фактического командующего армией? Пожалуй, это случилось в начале 1660 года, после торжественной встречи и многочисленных «милостей» за возвращение Украины «под руку» русского царя. Не Трубецкого, а Долгорукова теперь постоянно упоминают дворцовые разряды в связи с военными делами.

Военная кампания 1660 года в Белоруссии началась для России удачно. Полки воеводы Ивана Хованского взяли в январе 1660 года Брест и удерживали его до марта. Другие отряды осаждали Ляховичи и Несвиж. Под Слуцком Хованский разгромил войска панов Полубенского, Обуховича и Огинского; по его донесению, поляков «побили многих и поимали, и гоняли и побивали 15 верст от Слуцка». Но это событие не стало решающим. Русских войск в Белоруссии было мало, и царь призывал своего воеводу к осторожности, строго наказывая «к городам на приступы без нашего указа не посылать, а над польскими и литовскими городами промысел чинить всякими вымыслами оприч приступов, чтобы нашим ратным людям в том потери впредь не было».

Осторожность вполне оправданная. Весной 1660 года Польша и Швеция заключили мирный договор, и король Ян Казимир мог перебросить все свои военные силы против России. И первым почувствовал на себе это изменение обстановки воевода Иван Хованский. В середине июня его пятитысячное войско было разбито превосходящими силами противника недалеко от Ляховичей и поспешно отступило к Полоцку. Двадцатитысячная армия Сапеги, Чернецкого и Полубенского двинулась к Вильно. Но вскоре они изменили направление похода, получив, вероятно, сведения о сосредоточении под Смоленском новой русской армии во главе с Юрием Алексеевичем Долгоруковым, который 18 июня 1660 года выехал в Смоленск.

Русские войска собирались медленно. Только в августе князю Константину Щербатову было велено быть «в товарищах» у Долгорукова. В самом начале сентября в Смоленск был послан «сходным воеводой» Петр Долгоруков, который прибыл к брату с отрядом в четыре с половиной тысячи солдат и рейтар только в начале ноября. С юга на помощь спешил атаман Василий Золотаренко с Нежинским, Черниговским, Стародубским и другими казачьими полками; ему предстояло соединиться с Долгоруковым в районе Шклова — Могилева.

Между тем польско-литовское войско наступало. Поляки осадили Борисов, два раза штурмовали город, но русский гарнизон отбился. Тогда польские военачальники, форсировав реку Березину, пошли дальше на восток, к Могилеву. В августе Сапега и Чернецкий осадили Могилев. Отдельные отряды шляхетской конницы прорвались за Днепр, внезапным ударом, «в ночи», взяли Мстиславль, после недельной осады овладели Кричевом.

Медлить было нельзя, под угрозой оказались все русские завоевания в Белоруссии, и 8 сентября 1660 года воевода Юрий Долгоруков приказал выступать из Смоленска, так и не дождавшись обещанных подкреплений.

Долгоруков правильно оценил обстановку. Думать о решительных наступательных действиях не приходилось — для этого явно не хватало сил. Но оттянуть на себя все польско-литовские отряды и тем самым помочь осажденному Могилеву воевода надеялся. Кроме того, он прикрывал прямую дорогу на Смоленск. 24 сентября русские полки пришли к селу Господ, в сорока верстах от Могилева, и «учали строиться обозы». Юрий Долгоруков хотел использовать опыт прославленного воеводы Скопина-Шуйского и встретить королевскую армию на заранее укрепленных позициях. Значительную часть русского войска составляли солдатские полки, стойкие в обороне, имевшие на вооружении ружья и мушкеты, и Долгоруков надеялся на успех.

Действительно, выдвижение русской армии из Смоленска вызвало большое беспокойство польских военачальников. К четырехтысячному войску Паца, стоявшему на речке Басе, в десяти верстах от русского лагеря, поспешила из-под Могилева и Шклова конница Сапеги и Чернецкого. В тот же день, 24 сентября 1660 года, они предприняли отчаянную атаку с ходу на русские обозы, но были отбиты с большими потерями к селу Губареву, в тридцати верстах от Могилева.

Юрий Долгоруков доносил в Москву:

В Москве еще не знали, что в тот же день, когда «сеунщики» принесли радостные вести о победе, под Могилевом разразилось новое большое сражение. Не знали и о том, что ослабленное прошлыми боями войско Юрия Долгорукова успеет получить крайне незначительное подкрепление: только полк Ртищева численностью в восемьсот девяносто три человека.

Сражение 10 октября 1660 года Долгоруков выиграл, Навел Сапега начал отходить. А тут подоспели полки Золотаренко. Казацкая конница пошла «в догон». 20 октября Могилев был освобожден от осады.

Но дальше пройти не удалось. Наступающее русское войско со всех сторон окружили отряды Сапеги и Чернецкого, прервалась связь со Смоленском, откуда прибывали подкрепление и продовольствие. Возможно, воевода допустил ошибку, совершив поход за Днепр, — смелый замысел оказался не подкрепленным военными силами. Как бы то ни было, русское войско попало в тяжелое положение. Помог неожиданный демарш воеводы Ивана Хованского со стороны Полоцка. Против него Павел Сапега вынужден был двинуть значительные силы, и Долгоруков вырвался из окружения, со всеми обозами и пушками отошел к Могилеву. Русское войско было спасено от уничтожения и плена.

В конце ноября Юрий Долгоруков получил приказ, укрепив Можайск и Старый Быхов, возвращаться к Смоленску. Наступление зимы прервало военные действия. Планы короля Яна Казимира внести перелом в войну и оттеснить русских хотя бы до Смоленска провалились. Польско-литовское наступление остановилось на рубеже реки Днепра, крепости по Днепру по-прежнему оставались в руках русских.

Русское правительство считало военную кампанию завершенной, и 7 января 1661 года, судя по записи дворцовых разрядов, была «послана грамота к боярину и воеводе князь Юрью Алексеевичу и велено с товарищи быть к Москве, а ратных людей роспустить по домам; а зимовать с полком указал Государь окольничему и воеводе князю Петру Алексеевичу Долгоруково да Максиму Ртищеву с своими полками, что были с ними».

2 февраля «ратные люди московского чина» вернулись в столицу.

В Москве действия Юрия Долгорукова, который выиграл несколько сражений, остановил польско-литовскую армию на Днепре и сумел благополучно вывести полки из окружения, получили достойную оценку. Об этом свидетельствуют очередные царские «милости»: воевода получил в награду бархатную золотую шубу в триста рублей, кубок, сто сорок рублей «придачи к окладу», десять тысяч «ефимков» на покупку вотчины.

Между тем новости с театра военных действий не радовали. Большие полки стояли на зимних квартирах, но польско-литовские отряды то там, то здесь наносили чувствительные удары. В феврале 1661 года в Могилеве вспыхнул мятеж — сторонники польского короля захватили город и удерживали его до прибытия «королевских ратных людей». Россия потеряла важную крепость на Днепре. Правда, тогда же, в феврале, под Друей на Западной Двине воевода Хованский разгромил отряд полковника Лисовского, но развить успех не сумел. Польское войско медленно приближалось к Полоцку.

Русские гарнизоны еще удерживали Вильно и Борисов, но им угрожала серьезная опасность. Против Ивана Хованского, в войске которого насчитывалось более семи тысяч человек, действовала тридцатичетырехтысячная польско-литовская армия. Русское правительство опасалось и за центральный участок фронта. Именно этим, вероятно, и было вызвано решение снова послать туда Юрия Долгорукова. «Месяца августа в 17 день велел государь сказать в Смоленск, против польских и литовских людей боярину и воеводам князь Юрью Алексеевичу Долгоруково да столнику Осипу Иванову сыну Сукину, да дьяком». Но активных военных действий на Днепре поляки не начинали, и 17 сентября «говорил Государь с бояры о посылке боярина и воеводы князь Юрья Алексеевича Долгоруково с товарищи и ратных людей как ему итти с Москвы; и приговорил посылку отложить до первого зимняго пути». Впрочем, в «наказе» значилось дополнение: «Будет вестя про воинских людей будут и прежде пути, итти и прежде пути, тотчас».

Но вести о «воинских людях» на смоленском направлении не приходили. Вся королевская армия оказалась под Вильно. В ноябре 1661 года после продолжительной осады город пал. С остатками гарнизона в замке заперся воевода князь Мышецкий и еще много месяцев выдерживал осаду, пока не были исчерпаны все возможности к сопротивлению. Позднее он писал своему сыну: «Сидел в замке от польских людей в осаде без пяти недель полтора года, принимал от неприятелей своих всяческие утеснения и оборонялся от пяти приступов, а людей с нами осталось от осадной болезни только 78 человек».

Но и тогда Мышецкий не пожелал сдавать замок. Он заготовил десять бочек пороху, чтобы взорваться вместе с замком, но иноземные офицеры связали своего непреклонного коменданта и выдали королю. Об этой героической обороне и о самом воеводе Мышецком, который предпочел славную смерть позорному плену, мало кто знает. А ведь это еще одна героическая страница российской военной истории!

Затем король взял Минск. Остатки северной русской группировки Ивана Хованского отошли в Великие Луки. Русские гарнизоны были выбиты из крепостей Дисна и Себеж. Но война все еще шла в «литовской земле», противник нигде не приблизился к довоенной границе. В тылу королевских войск продолжал держаться русский гарнизон города Борисова.

«Большому воеводе» Юрию Алексеевичу Долгорукову так и не пришлось выступить в поход в 1661 году: наступательный порыв польско-литовской армии явно выдыхался…

1662 год принес новые заботы. Лазутчики из Крыма принесли известия, что крымский хан кочует со своей ордой к русским границам. И сейчас же запись от 15 января в дворцовых разрядах: Юрию Долгорукову «сказано» быть с полком в Калуге «против крымского хана и крымских людей». А через несколько дней новая запись: «Не послан, потому что подлинной вести про крымских людей не было».

Весной польско-литовские отряды воюют на Верхней Двине, под Полоцком и Витебском. Юрий Долгоруков в Москве, ведет переговоры со «свейскими послами». Окончательно договориться со шведами чрезвычайно важно, война и так тяжела, вмешательства Швеции допустить никак нельзя. Это дело государственной важности доверено князю Юрию Алексеевичу Долгорукову — самому ближнему боярину царя Алексея Михайловича.

9 июля 1662 года, после двухлетней осады, русским гарнизоном оставлен Борисов. Польские солдаты крепко засели в Могилеве.

В сентябре воевода Долгоруков снова послан с полками в Смоленск. Собирает «ратных людей», готовит обозы к походу, запасает продовольствие. А это нелегко. По стране прокатилась волна «медных бунтов», волнуются мужики, казна оскудела. Но ведь война, надобно крепиться…

В декабре пал Усвят, «королевские люди» пошли на Невель, а оттуда прямые дороги к Великим Лукам, Пскову, Новгороду. Уже и рейтарские полковники смотр своим полкам провели в Смоленске, и «дети боярские» в неурочное время, среди зимы, начали на коней садиться, но в Невельском уезде разбили местные «ратные люди» обнаглевшую литовскую конницу, и покатилась она прочь безоглядно. Видно, из последних сил шла, на одном шляхетском гоноре.

Тем же декабрем был отозван Долгоруков обратно в Москву.

Кампания 1663 года была вялой, неяркой: обе стороны обессилели от бесконечной войны. А у России отнимали силы еще и украинские дела. За Левобережную Украину с королем сражались, а на правом берегу Днепра новый гетман объявился — Петр Дорошенко, замысливший отдельное гетманство собрать под покровительством турецкого султана. Тут крепко думать надобно: турецкие янычары с пушками вот-вот на Днепре появятся. И думать не только России, но и Речи Посполитой. Такое соседство королю ни к чему…

Потому и шла война в 1663 году в Белоруссии и в Литве ни шатко ни валко, небольшими ратями, а то и просто конными загонами. «Ряд стычек без всякого общего руководства», — так невысоко оценили военные историки события этого года.

Наступало время не военных, а дипломатов.

В феврале 1664 года приехал в Москву полномочный английский посол граф Карлейль — просить привилегий для английских купцов. «В ответе» с английским посольством был Юрий Долгоруков, но эти переговоры считались рядовыми и мало кого интересовали. Все ждали, когда Речь Посполитая, изнуренная войной, запросит перемирия.

Летом из Польши дали понять, что согласны начать переговоры.

1 июня 1664 года боярин и воевода Юрий Алексеевич Долгоруков поехал в Дуровичи, что неподалеку от Смоленска, для переговоров с польскими «комиссарами». Переговоры были предварительными — только об условиях будущёго мирного договора.

Русские дипломаты считали свою позицию прочной. Несмотря на отдельные неудачи прошлых лет, линия «фронта» проходила под Могилевом, Шкловом, Копысьо, Витебском, Полоцком, на сотни верст западнее, чем в начале войны. И Украина теперь находилась не под Польшей, хотя бои там шли страшные. Гетманы лукавили, казачьи полковники перебегали то к одному, то к другому гетману, но все яснее становилось, что при любом исходе шляхетской власти над украинскими землями не восстановить.

Польские «комиссары» держались гордо, неуступчиво, требовали невозможного, и 10 июля послы разъехались. Одно могло убедить шляхтичей — победоносное русское оружие. Для Юрия Долгорукова снова изменилась «служба».

Сохранилась царская грамота Долгорукову, интересная тем, что в ней говорилось и о заслугах боярина при переговорах с польскими «комиссарами», и о его дальнейшей «службе»:

«Будучи ты на посольских съездах, служа нам, великому государю, радел от чистого сердца, о нашем деле говорил и стоял упорно свыше всех товарищей своих. Эта твоя служба и раденье ведомы от присылщиков ваших, также и товарищ твой, Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин, про твою службу и раденье нам извещал. Мы за это тебя жалуем, милостиво похваляем; а теперь указали тебе быть полковым воеводою и ты бы польскими и литовскими людьми промысел чинил бы, в которых местах пристойно по тамошнему».

Доверенному воеводе, таким образом, была предоставлена полная свобода действий — воевать, «в которых местах пристойно по тамошнему»! Случай это довольно редкий для того времени, обычно в царском «наказе» строго указывалась цель похода и способ действий. Но Долгорукову царь доверял полностью…

Полки князя осадили Шклов и переправились через Днепр, но дальше воевода благоразумно не пошел. Это была скорее военная демонстрация, чем настоящее наступление, и, надо сказать, демонстрация довольно успешная. Польша снова возобновила переговоры, которые были продолжены и в следующем году. В 1665 году военные действия почти прекратились.

В апреле 1666 года в деревне Андрусово начался заключительный этап русско-польских переговоров. Они шли медленно, трудно, часто заходили в тупик. Чтобы как-то «подтолкнуть» дипломатов, Россия предприняла новую военную демонстрацию. Летом 1666 года русские полки под командованием воевод Черкасского, Прозоровского и Воротынского взяли Шклов и Копысь, подступили к Могилеву.

Наконец, 30 января 1667 года был подписан Андрусовский договор. Россия возвратила себе города Смоленск, Дорогобуж, Белая, Невель, Красный, Велиж, Северскую землю с Черниговом и Стародубом. Польша признала, наконец, воссоединение Левобережной Украины с Россией, которая удержала за собой Киев с окрестностями. Все западнорусские земли, захваченные раньше Литвой, вернулись в состав России, но Полоцк и Витебск, освобожденные русскими войсками, пришлось вернуть Литве…

Итоги войны были расценены в Москве как большая военная и дипломатическая победа. Юрий Долгоруков получил высокое звание первого судьи Казенного приказа и Казенного двора. Вскоре он стал «иаместником Тверским», поднявшись на самую вершину тогдашней иерархической лестницы. «Ближний боярин и наместник Тверской» — это внушало всем почтительное уважение.

Но военная служба старого воеводы (Юрию Алексеевичу Долгорукову шел седьмой десяток!) не закончилась, он по-прежнему оставался главным военным деятелем России, которого направляли на самые ответственные участки.

Перед нами записи дворцовых разрядов за 1668 год:

Фактически Григорий Ромодановский и повел полки на Украину, а самому Юрию Долгорукову «не указал Государь иттить с Москвы до весны, до больших вестей».

Очень интересная и многозначительная запись!

Представляется, что опытного и доверенного воеводу Долгорукова рассматривали в Москве как командующего всеми войсками, а непосредственно водить полки в сражения теперь предстояло другим.

Одним из таких способных воевод, быстро набиравшим силу и авторитет, был Григорий Григорьевич Ромодановский. О нем пойдет речь в следующей главе, так же, как и о войне на Украине в 1668 году и в следующем десятилетии.

По-разному заканчивали жизнь русские полководцы. И от яда умирали, и на плахе, и в иночестве, с умиротворенной душой. Но, пожалуй, самым трагическим был конец Юрия Алексеевича Долгорукова.

А истоки этой трагедии следует искать в 1670 году, когда Юрию Долгорукову велена была новая «государева служба» — воевать против «мятежника, и вора Стеньки Разина».

20 июля 1670 года Степан Разин с войском вышел из Астрахани и начал свой победоносный поход вверх по Волге, к Москве, чтобы «с боярами повидаться».

1 августа самый опытный и заслуженный воевода Юрий Долгоруков получил царское повеление принять под свое командование московские войска, собравшиеся в окрестностях Арзамаса и Нижнего Новгорода. Связь между этими событиями очевидна — в Москве оценили, наконец, грозную опасность и выдвигали против восставших главные силы.

Для старого воеводы это была еще одна война, но война необычная — против собственного народа. Не будем идеализировать своего героя. Навряд ли князь и боярин Юрий Алексеевич Долгоруков, наместник Тверской, первый судья Казенного приказа, смотрел на эту «государеву службу» как на что-то постыдное. Перед ним были враги: «мятежники», «воры», «изменники». По-иному он и не мог рассуждать. И принялся за привычное «воинское дело» со всем искусством опытного «большого воеводы», умевшего охватить взглядом весь театр военных действий.

Сам Долгоруков с главными силами встал в Арзамасе, направив в стороны полки с боевыми воеводами. Думный дворянин Леонтьев и окольничий князь Щербатов отогнали отряды восставших от самого Арзамаса, а затем быстро пошли к Нижнему Новгороду. Под селом Мурашкином большой отряд разинцев был разгромлен, окрестности Нижнего Новгорода заняты правительственными войсками. Путь по Волге для Степана Разина прочно закрыли. Воевода Лихарев с полками двинулся на Темников и после жестоких боев захватил город.

В Казани сидел воевода князь Урусов, действовавший неумело и нерешительно. Вскоре его отозвали в Москву, а власть над всем Поволжьем перешла к Долгорукову.

Последовала целая серия быстрых походов, хорошо продуманных и согласованных во времени, — чувствовалась твердая рука «большого воеводы», умевшего мыслить стратегически.

Значительные силы восставших собрались под Алатырем. Туда с разных сторон двинулись полки воеводы Панина и князя Юрия Барятинского. Восставшие потерпели поражение и начали отступать к Саранску. Следом за ними шли правительственные войска. Другой Барятинский, князь Данила, захватил Ядрин и Курмыш, а князь Щербатов — Троицкий Острог и Пензу. Воевода Яков Хитрово отбил у восставших Шацк и Керенск. Затем Леонтьев и Данила Барятинский направились на северо-восток, на Козьмодемьянск, Ядрин, Курмыш, Ветлугу и Унжу. Разрозненные отряды восставших не могли сдержать планомерного наступления опытных воевод, стремительных атак дворянской и рейтарской конницы, «огненного боя» солдатских полков и стрелецких «приказов». Крестьянская война потерпела поражение, начались расправы и казни.

Многих свозили «на суд» в Арзамас, где находилась ставка Юрия Долгорукова. Да, «большой воевода» был жесток, взбунтовавшихся крестьян и казаков он считал врагами более, нежели литовских шляхтичей, польских гусарских ротмистров, шведских полковников и капитанов, с которыми воевали, но только до мирного договора, охотно принимая их в свою «службу», отпуская с личным оружием при капитуляции крепостей. Иное — восставшие «мятежники» и «воры», они несли гибель всему, чем жил и чем дорожил старый воевода. Законы воинской чести к ним не относились. Недаром один из иностранцев, проезжавший тогда через Арзамас, сравнивал город с преддверием ада: «Кругом стояли виселицы; на каждой висело человек сорок-пятьдесят. В другом месте валялось множество обезглавленных, плавающих в крови. В разных местах находились посаженные на кол…»

Ожесточение гражданской войны… С этим Россия еще встретится и не раз…

Объяснить это как-то можно, но простить — нельзя. Не простит народ и Юрия Долгорукова. Только возмездие придет к нему через десять с лишним лет…

А служба державе продолжалась. Теперь боярин Юрий Алексеевич выступает как дипломат, самостоятельно ведущий переговоры с иноземными послами.

В конце 1671 года он удачно вел «польское посольство», сумел добиться закрепления за Россией на вечные времена города Киева, почти ничего не пообещав взамен. Польские послы просили военной помощи против Турции, им же предложили изредка посылать против турок отряды донских казаков и ногайцев. Для Юрия Долгорукова это была дипломатическая победа, достойно венчавшая его многолетние военные труды во имя воссоединения Украины. В 1673 году — переговоры со шведским послом графом Оксенштерном, в 1674 году — снова с польскими послами. Не отпускали его и с военной службы. В сентябре 1674 года ему было указано возглавить войска, которым предстояло выступить к южной границе: «В большом полку боярин и воевода князь Юрья Алексеевич», причем с ним находились отборные войска, восемь рейтарских полков и шесть «приказов» стрельцов. В 1675 году Долгоруков назначен «дворовым воеводой в царский полк», так как ожидалось, что Алексей Михайлович сам возглавит поход «против салтана Турского и хана Крымского».

Но воевода был уже стар, служить становилось все труднее. Юрий Алексеевич просится на покой. Сохранилась запись в дворцовых разрядах: «Того же году бил челом Великому Государю князь боярин Юрья Алексеевич Долгоруково, чтоб Великий Государь пожаловал, велел ему жить в Подмосковной своей деревне в селе Архангельском». Разрешение было дано, но совсем от «двора» царь своего ближнего боярина отпускать не захотел, «по присылке, и по праздникам, и на свои государские ангелы велел приезжать из деревни к себе, к Великому Государю». Были и не предусмотренные этой грамотой вызовы. Так, только в 1675 году Долгорукова дважды звали в Москву для участия в переговорах с польскими и немецкими послами.

26 января 1676 года умер Алексей Михайлович, поручив Долгорукову — своему самому доверенному человеку, — опекунство над новым царем Федором, неопытным в государственных делах. Но старый воевода передоверил опекунство своему сыну, князю Михаилу Юрьевичу. Сын исполнял и многочисленные должности, оставленные «из чести» за Юрием Алексеевичем Долгоруковым: новгородского наместника, первого судьи Смоленского, Хлебного и Стрелецкого приказов. Так бы и дожил свои дни старший Долгоруков — в почете и покое. Однако после смерти царя Федора Алексеевича в Москве вспыхнуло восстание стрельцов.

15 мая 1682 года стрельцы с оружием и развернутыми знаменами, с барабанным боем ворвались в Кремль. Первой жертвой восставших был младший Долгоруков, глава Стрелецкого приказа. Затем стрельцы изрубили саблями и старого боярина Юрия Алексеевича.

Так, через много лет, догнала его месть замученных в Арзамасе разинцев…

Уход из жизни Алексея Трубецкого и Юрия Долгорукова как бы подвел черту под затянувшимся на многие десятилетия военным противоборством России и Речи Посполитой. Новый враг угрожал теперь России — султанская Турция. Далеко за пределы Великороссии ушли на юг русские полки, и вели их уже другие воеводы.