Полное собрание стихотворений

Я шел — и вслед за мною шли

Какие-то неистовые люди.

Их волосы вставали под луной,

И в ужасе, с растерзанной душой

Зубами скрежетали, били в груди,

И разносился скрежет их вдали.

Я шел — и вслед за мной влеклись

Усталые, задумчивые люди.

Они забыли ужас роковой.

Вдыхали тихо аромат ночной

Их впалые измученные груди,

И руки их безжизненно сплелись.

Передо мною шел огнистый столп.

И я считал шаги несметных толп.

И скрежет их, и шорох их ленивый

Я созерцал, безбрежный и счастливый.

Бегут неверные дневные тени.

Высок и внятен колокольный зов.

Озарены церковные ступени,

Их камень жив — и ждет твоих шагов.

Ты здесь пройдешь, холодный камень тронешь;

Одетый страшной святостью веков,

И, может быть, цветок весны уронишь

Здесь, в этой мгле, у строгих образов.

Растут невнятно розовые тени,

Высок и внятен колокольный зов,

Ложится мгла на старые ступени…

Я озарен — я жду твоих шагов.

Сгущался мрак церковного порога

В дни свадеб, в дни рождений, похорон;

А там — вилась широкая дорога,

И путник шел, закатом озарен.

Там не было конца свободной дали,

Но здесь, в тени, не виделось ни зги;

И каждый раз прохожего встречали

Из сумрака ответные шаги.

Церковный свод давал размерным звоном

Всем путникам напутственный ответ,

И в глубине, над сумрачным амвоном,

Остерегающий струился свет.

И, проходя в смеющиеся дали,

Здесь путник ждал, задумчив и смущен,

Чтоб меркнул свет, чтоб звуки замирали…

И дале шел, закатом озарен.

Высоко с темнотой сливается стена,

Там — светлое окно и светлое молчанье.

Ни звука у дверей, и лестница темна,

И бродит по углам знакомое дрожанье.

В дверях дрожащий свет, и сумерки вокруг

И суета и шум на улице безмерней.

Молчу и жду тебя, мой бедный, поздний друг

Последняя мечта моей души вечерней.

Туман скрывает берег отдаленный.

Ладья бежит — заметней и смелей.

Кто на руле — прекрасный и влюбленный

Тебе поет и гладит шелк кудрей?

Смотрю я вдаль без воли и без плена,

Мой берег пуст, но ясно вижу я —

Поет и блещет розовая пена,

В лучах зари бегущая ладья.

И внятен крик тоскующий и страстный,

И даль нема, и взор еще немей.

И на руле — влюбленный и прекрасный

Тебе поет и гладит шелк кудрей.

Там, в полусумраке собора,

В лампадном свете образа.

Живая ночь заглянет скоро

В твои бессонные глаза.

В речах о мудрости небесной

Земные чуются струи.

Там, в сводах — сумрак неизвестный,

Здесь — холод каменной скамьи.

Глубокий жар случайной встречи

Дохнул с церковной высоты

На эти дремлющие свечи,

На образа и на цветы.

И вдохновительно молчанье,

И скрыты помыслы твои,

И смутно чуется познанье

И дрожь голубки и змеи.

Из царства сна выходит безнадежность —

Как птица серая — туман.

В явь ото сна умчит меня безбрежность,

Как ураган.

Здесь — все года, все боли, все тревоги,

Как птицы черные в полях.

Там нет предела голубой дороге —

Один размах.

Из царства сна звенящей крикну птицей,

Орлом — в туман.

А вы — за мной, нестройной вереницей,

Туда — в обман!

Озарен таинственной улыбкой,

Проводил он дни земли.

Шел на берег — и на глади зыбкой

Льдистый призрак виделся вдали.

Открывались красные ворота

На другом, на другом берегу.

И там — прекрасное что-то,

Казалось, пело в лугу.

Озарен таинственной улыбкой,

Последние проводил он дни —

Не в дневной надежде зыбкой,

Не в ночной приветной тени.

Но прощай, о, прощай, человеческий род!

Ты в тумане свои переходишь моря —

Через Красное море туман поползет,

Я покинул туман, предо мною — Заря!

Я смотрю ей в глаза, о, народ, о, народ,

Думы нет, мысли нет, только льдина плывет

Голубая, холодная, — прочь от земли!

Озаренная солнцем смеется вдали!

Мы преклонились у завета,

Молчаньем храма смущены.

В лучах божественного света

Улыбка вспомнилась Жены.

Единодушны и безмолвны,

В одних лучах, в одних стенах,

Постигли солнечные волны

Вверху — на темных куполах.

И с этой ветхой позолоты,

Из этой страшной глубины

На праздник мой спустился Кто-то

С улыбкой ласковой Жены.

Удалены от мира на кладбище,

Мы вновь с тобой, негаданный мертвец.

Ты перешел в последнее жилище,

Я всё в пыли, но вижу свой конец.

Там, в синеве, мы встретим наши зори,

Все наши сны продлятся наяву.

Я за тобой, поверь, мой милый, вскоре

За тем же сном в безбрежность уплыву

Я укрыт до времени в приделе,

Но растут великие крыла.

Час придет — исчезнет мысль о теле,

Станет высь прозрачна и светла.

Так светла, как в день веселой встречи,

Так прозрачна, как твоя мечта.

Ты услышишь сладостные речи,

Новой силой расцветут уста.

Мы с тобой подняться не успели, —

Загорелся мой тяжелый щит.

Пусть же ныне в роковом приделе,

Одинокий, в сердце догорит.

Новый щит я подниму для встречи,

Вознесу живое сердце вновь.

Ты услышишь сладостные речи,

Ты ответишь на мою любовь.

Час придет — в холодные мятели

Даль весны заглянет, весела.

Я укрыт до времени в приделе.

Но растут всемощные крыла.

Целый день — суета у могил.

В синеватом кадильном дыму

Неизвестный уныло бродил,

Но открылся — лишь мне одному.

Не впервые встречаюсь я с ним.

Он — безликий и странный пришлец.

Задрожали бы все перед ним,

Мне же — радостен бледный мертвец.

Мглистый призрак стоял предо мной

В синеватом куреньи кадил.

Он владеет моею душой.

Он за мною тогда приходил.

Война горит неукротимо,

Но ты задумайся на миг, —

И голубое станет зримо,

И в голубом — Печальный Лик.

Лишь загляни смиренным оком

В непреходящую лазурь, —

Там — в тихом, в голубом, в широком

Лазурный дым — не рокот бурь.

Старик-пастух стада покинет,

Лазурный догоняя дым.

Тяжелый щит боец отринет,

Гонясь без устали за ним.

Вот — равные, идут на воле,

На них — одной мечты наряд,

Ведь там, в широком божьем поле,

Нет ни щитов, ни битв, ни стад.

Вдали мигнул огонь вечерний —

Там расступились облака.

И вновь, как прежде, между терний

Моя дорога нелегка.

Мы разошлись, вкусивши оба

Предчувствий неги и земли.

А сердце празднует до гроба

Зарю, мигнувшую вдали.

Так мимолетно перед нами

Перепорхнула жизнь — и жаль:

Всё мнится — зорь вечерних пламя

В последний раз открыло даль.

…И были при последнем издыханьи.

Болезнь пришла и заразила всех.

В последний раз в прерывистом дыханьи

Боролись жизнь, любовь и смертный грех

Он, озарен улыбкой всепознанья,

Нашел удушливый голубоватый смех.

В пути — глубокий мрак, и страшны высоты

Миндаль уже цветет, кузнечик тяжелеет,

И каперса осыпались цветы.

Но здешней суеты душа не сожалеет.

Свершай свои круги, о, чадо смертных чад,

Но вечно жди суда у беспощадной двери

Придет урочный час — и стражи задрожат,

И смолкнут жернова, и смолкнут пенья дщери

Уходит день. В пыли дорожной

Горят последние лучи.

Их красный отблеск непреложно.

Слился с огнем моей свечи.

И ночь моя другой навстречу

Плывет, медлительно ясна.

Пусть красный отблеск не замечу, —

Придет наверное она.

И всё, что было невозможно

В тревоге дня иль поутру,

Свершится здесь, в пыли дорожной,

В лучах закатных, ввечеру.

Сны раздумий небывалых

Стерегут мой день.

Вот видений запоздалых

Пламенная тень.

Все лучи моей свободы

Заалели там.

Здесь снега и непогоды

Окружили храм.

Все виденья так мгновенны —

Буду ль верить им?

Но Владычицей вселенной,

Красотой неизреченной,

Я, случайный, бедный, тленный,

Может быть, любим.

Дни свиданий, дни раздумий

Стерегут в тиши…

Ждать ли пламенных безумий

Молодой души?

Иль, застывши в снежном храме

Не открыв лица,

Встретить брачными дарами

Вестников конца?

На весенний праздник света

Я зову родную тень.

Приходи, не жди рассвета,

Приноси с собою день!

Новый день — не тот, что бьется

С ветром в окна по весне!

Пусть без умолку смеется

Небывалый день в окне!

Мы тогда откроем двери,

И заплачем, и вздохнем,

Наши зимние потери

С легким сердцем понесем…

Ты была светла до странности

И улыбкой — не проста.

Я в лучах твоей туманности

Понял юного Христа.

Проглянул сквозь тучи прежние

Яркий отблеск неземной.

Нас колышет безмятежнее

Изумрудною волной.

Я твоей любовной ласкою

Озарен — и вижу сны.

Но, поверь, считаю сказкою

Небывалый знак весны.

Не поймут бесскорбные люди

Этих масок, смехов в окне!

Ищу на распутьи безлюдий,

Веселий — не надо мне!

О, странно сладки напевы…

Они кажутся так ясны!

А здесь уже бледные девы

Уготовали путь весны.

Они знают, что мне неведомо,

Но поет теперь лишь одна…

Я за нею — горящим следом —

Всю ночь, всю ночь — у окна!

Или устал ты до времени,

Просишь забвенья могил,

Сын утомленного племени,

Чуждый воинственных сил?

Ищешь ты кротости, благости,

Где ж молодые огни?

Вот и задумчивой старости

К нам придвигаются дни.

Негде укрыться от времени —

Будет и нам череда…

Бедный из бедного племени!

Ты не любил никогда!

Сны безотчетны, ярки краски,

Я не жалею бледных звезд.

Смотри, как солнечные ласки

В лазури нежат строгий крест.

Так — этим ласкам близ заката

Он отдается, как и мы,

Затем, что Солнцу нет возврата

Из надвигающейся тьмы.

Оно зайдет, и, замирая,

Утихнем мы, погаснет крест, —

И вновь очнемся, отступая

В спокойный холод бледных звезд.

Мы живем в старинной келье

У разлива вод.

Здесь весной кипит веселье,

И река поет.

Но в предвестие веселий,

В день весенних бурь

К нам прольется в двери келий

Светлая лазурь.

И полны заветной дрожью

Долгожданных лет,

Мы помчимся к бездорожью

В несказанный свет.

Ты — божий день. Мои мечты —

Орлы, кричащие в лазури.

Под гневом светлой красоты

Они всечасно в вихре бури.

Стрела пронзает их сердца,

Они летят в паденьи диком…

Но и в паденьи — нет конца

Хвалам, и клёкоту, и крикам!

Верю в Солнце Завета,

Вижу зори вдали.

Жду вселенского света

От весенней земли.

Всё дышавшее ложью

Отшатнулось, дрожа.

Предо мной — к бездорожью

Золотая межа.

Заповеданных лилий

Прохожу я леса.

Полны ангельских крылий

Надо мной небеса.

Непостижного света

Задрожали струи.

Верю в Солнце Завета,

Вижу очи Твои.

Кто-то с богом шепчется

У святой иконы.

Тайна жизни теплится,

Благовестны звоны.

Непорочность просится

В двери духа божья.

Сердце переносится

В дали бездорожья.

Здесь — смиренномудрия

Я кладу обеты.

В ризах целомудрия,

О, святая! где ты?

Испытаний силою

Истомленный — жду я

Ласковую, милую,

Вечно молодую.

Мы всё простим — и не нарушим

Покоя девственниц весны,

Огонь божественный потушим,

Прогоним ласковые сны.

Нет меры нашему познанью,

Вещественный не вечен храм

Когда мы воздвигали зданье,

Его паденье снилось нам.

И каждый раз, входя под своды,

Молясь и плача, знали мы:

Здесь пронесутся непогоды,

Снега улягутся зимы.

Целый день передо мною,

Молодая, золотая,

Ярким солнцем залитая,

Шла Ты яркою стезею.

Так, сливаясь с милой, дальней,

Проводил я день весенний

И вечерней светлой тени

Шел навстречу, беспечальный.

Дней блаженных сновиденье —

Шла Ты чистою стезею.

О, взойди же предо мною

Не в одном воображеньи!

Я один шепчу заклятья,

Двери глухо заперты.

Смутно чуятся объятья,

В голове — Твои цветы.

Неизведанные шумы

За дверями чужды мне,

И пленительные думы —

Наяву, а не во сне.

Наяву шепчу заклятья, —

Наяву со мною Ты.

Долгожданные объятья —

Не обманы, не мечты.

Всю зиму мы плакали, бедные.

Весна отворила двери.

Мы вышли — грустные, бледные,

На сердце — боль и потери.

И шли навстречу томлению,

Полны предчувствий нестройных

И было нам дуновение

Весенних струй беспокойных.

В порыве ветра летучего —

Мечта иль воспоминание

Чего-то смутного, чего-то жгучего

Не этой весны дыхание.

Там сумерки невнятно трепетали,

Таинственно сменяя день пустой.

Кто, проходя, души моей скрижали

Заполонил упорною мечтой?

Кто, проходя, тревожно кинул взоры

На этот смутно отходящий день?

Там, в глубинах, — мечты и мысли скоры

Здесь, на земле, — как сон, и свет и тень

Но я пойму и всё мечтой объемлю,

Отброшу сны, увижу наяву,

Кто тронул здесь одну со мною землю,

За ним в вечерний сумрак уплыву

Мы странствовали с Ним по городам.

Из окон люди сонные смотрели.

Я шел вперед; а позади — Он Сам,

Всёпроникающий и близкий к цели.

Боялся я моих невольных сил,

Он направлял мой шаг завороженный.

Порой прохожий близко проходил

И тайно вздрагивал, смущенный…

Нас видели по черным городам,

И, сонные, доверчиво смотрели:

Я шел вперед; но позади — Он Сам,

Подобный мне. Но — близкий к цели.

Успокоительны, и чудны,

И странной тайной повиты

Для нашей жизни многотрудной

Его великие мечты.

Туманы призрачные сладки —

В них отражен Великий Свет,

И все суровые загадки

Находят дерзостный ответ —

В одном луче, туман разбившем,

В одной надежде золотой,

В горячем сердце — победившем

И хлад, и сумрак гробовой.

Гадай и жди. Среди полночи

В твоем окошке, милый друг,

Зажгутся дерзостные очи,

Послышится условный стук.

И мимо, задувая свечи,

Как некий Дух, закрыв лицо,

С надеждой невозможной встречи

Пройдет на милое крыльцо.

Жизнь медленная шла, как старая гадалка,

Таинственно шепча забытые слова.

Вздыхал о чем-то я, чего-то было жалко,

Какою-то мечтой горела голова.

Остановись на перекрестке, в поле,

Я наблюдал зубчатые леса.

Но даже здесь, под игом чуждой воли,

Казалось, тяжки были небеса.

И вспомнил я сокрытые причины

Плененья дум, плененья юных сил.

А там, вдали — зубчатые вершины

День отходящий томно золотил…

Весна, весна! Скажи, чего мне жалко?

Какой мечтой пылает голова?

Таинственно, как старая гадалка,

Мне шепчет жизнь забытые слова.

Ты не пленишь. Не жди меня,

Я не вернусь туда,

Откуда в утро злого дня

Ушла моя звезда.

Я для другой храню лучи

Моих великих сил.

Ты не пленишь меня в ночи.

Тебя я не любил.

Я за звездой — тебе чужой,

Я холоден с тобой.

В земле родной огонь живой

Храню я для другой.

Мы шли заветною тропою

Сегодня ночью в светлом сне,

Ты в покрывало голубое

Закуталась, клонясь ко мне.

И, наяву не знавший ласки,

Всегда томившийся от ран,

В неизреченной, сонной сказке

Я обнимал твой милый стан.

Как бесконечны были складки

Твоей одежды голубой…

И в сердце больше нет загадки

Да, Ты и наяву — со мной.

Травы спят красивые,

Полные росы.

В небе — тайно лживые

Лунные красы.

Этих трав дыхания

Нам обманный сон.

Я в твои мечтания

Страстно погружен.

Верится и чудится:

Мы — в согласном сне,

Всё, что хочешь, сбудется

Наклонись ко мне.

Обними — и встретимся,

Спрячемся в траве,

А потом засветимся

В лунной синеве.

Мой вечер близок и безволен.

Чуть вечереют небеса, —

Несутся звуки с колоколен,

Крылатых слышу голоса.

Ты — ласковым и тонким жалом

Мои пытаешь глубины,

Слежу прозрением усталым

За вестью чуждой мне весны.

Меж нас — случайное волненье.

Случайно сладостный обман —

Меня обрек на поклоненье,

Тебя призвал из белых стран.

И в бесконечном отдаленьи

Замрут печально голоса,

Когда окутанные тенью

Мои погаснут небеса.

Ты — злая колдунья. Мой вечер в огне

Багрянец и злато горят.

Ты светишься денно и нощно во мне,

Но твой презираю наряд.

Я царь еще в жизни, — твоих багряниц

Не страшен ни звон мне, ни свет.

Воспряну в отчизне, поверженный ниц,

Исторгну последний ответ!

На темном пороге тайком

Святые шепчу имена.

Я знаю: мы в храме вдвоем,

Ты думаешь: здесь ты одна…

Я слушаю вздохи твои

В каком-то несбыточном сне…

Слова о какой-то любви…

И, боже! мечты обо мне…

Но снова кругом тишина,

И плачущий голос затих…

И снова шепчу имена

Безумно забытых святых.

Всё призрак — всё горе — всё ложь!

Дрожу, и молюсь, и шепчу…

О, если крылами взмахнешь,

С тобой навсегда улечу!..

Я медленно сходил с ума

У двери той, которой жажду.

Весенний день сменяла тьма

И только разжигала жажду.

Я плакал, страстью утомясь,

И стоны заглушал угрюмо.

Уже двоилась, шевелясь,

Безумная, больная дума.

И проникала в тишину

Моей души, уже безумной,

И залила мою весну

Волною черной и бесшумной.

Весенний день сменяла тьма,

Хладело сердце над могилой.

Я медленно сходил с ума,

Я думал холодно о милой.

Я жалок в глубоком бессильи,

Но Ты всё ясней и прелестней.

Там бьются лазурные крылья,

Трепещет знакомая песня.

В порыве безумном и сладком,

В пустыне горящего гнева,

Доверюсь бездонным загадкам

Очей Твоих, Светлая Дева!

Пускай не избегну неволи,

Пускай безнадежна утрата, —

Ты здесь, в неисходной юдоли,

Безгневно взглянула когда-то!

Испытанный, стою на грани.

Земных свершений жизни жду.

Они взметнутся в урагане,

В экстазе, в страсти и в бреду.

Испытанный, последних терний

Я жду перед вечерней мглой.

Но засветить огонь вечерний

В моей ли власти молодой?

Весна в реке ломает льдины,

И милых мертвых мне не жаль:

Преодолев мои вершины,

Забыл я зимние теснины

И вижу голубую даль.

Что сожалеть в дыму пожара,

Что сокрушаться у креста,

Когда всечасно жду удара

Или божественного дара

Из Моисеева куста!

Ищи разгадку ожиданий

В снегах зимы, в цветах весны,

В часы разлук, в часы свиданий

Изведай сердца глубины…

В томленьях страстного недуга,

В полях ожесточенных битв,

В тиши некошенного луга

Не забывай своих молитв.

Кто-то вздохнул у могилы,

Пламя лампадки плывет.

Слышится голос унылый —

Старый священник идет.

Шепчет он тихие речи,

Всё имена, имена…

Тают и теплятся свечи,

И тишина, тишина…

Кто же вздохнул у могилы,

Чья облегчается грудь?

Скорбную душу помилуй,

Господи! Дай отдохнуть.

Кто плачет здесь? На мирные ступени

Всходите все — в открытые врата.

Там — в глубине — Мария ждет молений,

Обновлена рождением Христа.

Скрепи свой дух надеждой высшей доли,

Войди и ты, печальная жена.

Твой милый пал, но весть в кровавом поле,

Весть о Любви — по-прежнему ясна.

Здесь места нет победе жалких тлений,

Здесь всё — Любовь. В открытые врата

Входите все. Мария ждет молений,

Обновлена рождением Христа.

Ловлю дрожащие, хладеющие руки;

Бледнеют в сумраке знакомые черты!..

Моя ты, вся моя — до завтрашней разлуки,

Мне всё равно — со мной до утра ты.

Последние слова, изнемогая,

Ты шепчешь без конца, в неизреченном сне.

И тусклая свеча, бессильно догорая,

Нас погружает в мрак, — и ты со мной,

во мне…

Прошли года, и ты — моя, я знаю,

Ловлю блаженный миг, смотрю в твои черты,

И жаркие слова невнятно повторяю…

До завтра ты — моя… со мной до утра ты…

У окна не ветер бродит,

Задувается свеча.

Кто-то близкий тихо входит,

Встал — и дышит у плеча.

Обернусь и испугаюсь…

И смотрю вперед — в окно:

Вот, шатаясь, извиваясь,

Потянулся на гумно…

Не туман — красивый, белый,

Непонятный, как во сне…

Он — таинственное дело

Нашептать пришел ко мне…

Ты, отчаянье жизни моей,

Без цветов предо мной и без слез!

В полусумраке дней и ночей

Безответный и страшный вопрос!

Ты, тревога рассветных минут,

Непонятный, торжественный гул,

Где невнятные звуки растут,

Где Незримый Хранитель вздохнул!

Вас лелея, зову я теперь:

Укажите мне, скоро ль рассвет?

Вот уж дрогнула темная дверь,

Набежал исчезающий свет.

Утомленный, я терял надежды,

Подходила темная тоска.

Забелели чистые одежды,

Задрожала тихая рука.

«Ты ли здесь? Долина потонула

В безысходном, в непробудном сне.

Ты сошла, коснулась и вздохнула, —

День свободы завтра мне?» —

«Я сошла, с тобой до утра буду,

На рассвете твой покину сон,

Без следа исчезну, всё забуду, —

Ты проснешься, вновь освобожден».

Странных и новых ищу на страницах

Старых испытанных книг,

Грежу о белых исчезнувших птицах,

Чую оторванный миг.

Жизнью шумящей нестройно взволнован,

Шепотом, криком смущен,

Белой мечтой неподвижно прикован

К берегу поздних времен.

Белая Ты, в глубинах несмутима,

В жизни — строга и гневна.

Тайно тревожна и тайно любима,

Дева, Заря, Купина.

Блекнут ланиты у дев златокудрых,

Зори не вечны, как сны.

Терны венчают смиренных и мудрых

Белым огнем Купины.

Днем вершу я дела суеты,

Зажигаю огни ввечеру.

Безысходно туманная — ты

Предо мной затеваешь игру.

Я люблю эту ложь, этот блеск,

Твой манящий девичий наряд,

Вечный гомон и уличный треск,

Фонарей убегающий ряд.

Я люблю, и любуюсь, и жду

Переливчатых красок и слов

Подойду и опять отойду

В глубины протекающих снов.

Как ты лжива и как ты бела!

Мне же по сердцу белая ложь..

Завершая дневные дела,

Знаю — вечером снова придешь.

Люблю высокие соборы,

Душой смиряясь, посещать,

Входить на сумрачные хоры,

В толпе поющих исчезать.

Боюсь души моей двуликой

И осторожно хороню

Свой образ дьявольский и дикий

В сию священную броню.

В своей молитве суеверной

Ищу защиты у Христа,

Но из-под маски лицемерной

Смеются лживые уста.

И тихо, с неизменным ликом,

В мерцаньи мертвенном свечей,

Бужу я память о Двуликом

В сердцах молящихся людей.

Вот — содрогнулись, смолкли хоры,

В смятеньи бросились бежать…

Люблю высокие соборы,

Душой смиряясь, посещать.

В сумерки девушку стройную

В рощу уводит луна.

Смотрит на рощу спокойную,

Бродит, тоскует она.

Стройного юноши пение

В сумерки слышно в лугах.

В звуках — печаль и томление,

Милая — в грустных словах.

В сумерки белый поднимется,

Рощу, луга окружит,

Милая с милым обнимется,

Песня в лугах замолчит.

Я знаю день моих проклятий,

Бегу в мой довременный скит,

Я вырываюсь из объятий,

Но он — распутье сторожит.

Его докучливые крики —

То близко, то издалека —

И страх, и стыд, и ужас дикий,

И обнаженная тоска.

И на распутьи — пленник жалкий

Я спотыкаюсь, я кричу…

Он манит белою русалкой,

Он теплит издали свечу…

И, весь измучен, в исступленьи,

Я к миру возвращаюсь вновь —

На безысходное мученье,

На безысходную любовь.

Мы отошли и стали у кормила,

Где мимо шли сребристые струи.

И наблюдали вздутое ветрило,

И вечер дня, и линии твои.

Теряясь в мгле, ты ветром управляла

Бесстрашная, на водной быстрине.

Ты, как заря, невнятно догорала

В его душе — и пела обо мне.

И каждый звук — короткий и протяжный

Я измерял, блаженный, у руля.

А он смотрел, задумчивый и важный,

Как вдалеке туманилась земля…

Завтра в сумерки встретимся мы

Ты протянешь приветливо руки.

Но на памяти — с прежней зимы

Непонятно тоскливые звуки.

Ты, я знаю, запомнила дни

Заблуждений моих и тревог.

И когда мы с тобою одни

И безмолвен соседний порог,

Начинают незримо летать

Одинокие искры твои,

Начинаю тебя узнавать

Под напевами близкой любви,

И на миг ты по-прежнему — ты,

Легкой дрожью даешь вспоминать

О блаженстве протекшей зимы,

Отдаленной, но верной мечты,

Под напевом мороза и тьмы

Начинаешь дрожать и роптать,

И, как прежде, мгновенную речь

Я стараюсь во тьме подстеречь…

Я тишиною очарован

Здесь — на дорожном полотне.

К тебе я мысленно прикован

В моей певучей тишине.

Там ворон каркает высоко,

И вдруг — в лазури потонул.

Из бледноватого далека

Железный возникает гул.

Вчера твое я слышал слово,

С тобой расстался лишь вчера,

Но тишина мне шепчет снова.

Не так нам встретиться пора.

Вдали от суетных селений,

Среди зеленой тишины

Обресть утраченные сны

Иных, несбыточных волнений.

Я — тварь дрожащая. Лучами

Озарены, коснеют сны.

Перед Твоими глубинами

Мои ничтожны глубины.

Не знаешь Ты, какие цели

Таишь в глубинах Роз Твоих,

Какие ангелы слетели,

Кто у преддверия затих…

В Тебе таятся в ожиданьи

Великий свет и злая тьма —

Разгадка всякого познанья

И бред великого ума.

Ты — молитва лазурная,

Ты — пустынная тишь,

В это небо безбурное

Молчаливо глядишь.

Здесь — пустыня безгранная,

Я замолк, и приник,

И вдыхаю, желанная,

Твой певучий родник.

Мне и мнится и верится

В бездыханной тиши:

В этой жизни измерится

Гнев пустынной души.

Слышу колокол. В поле весна.

Ты открыла веселые окна.

День смеялся и гас. Ты следила одна

Облаков розоватых волокна.

Смех прошел по лицу, но замолк и исчез.

Что же мимо прошло и смутило?

Ухожу в розовеющий лес…

Ты забудешь меня, как простила.

Там — в улице стоял какой-то дом,

И лестница крутая в тьму водила.

Там открывалась дверь, звеня стеклом,

Свет выбегал, — и снова тьма бродила.

Там в сумерках белел дверной навес

Под вывеской «Цветы», прикреплен болтом

Там гул шагов терялся и исчез

На лестнице — при свете лампы желтом.

Там наверху окно смотрело вниз,

Завешанное неподвижной шторой,

И, словно лоб наморщенный, карниз

Гримасу придавал стене — и взоры…

Там, в сумерках, дрожал в окошках свет,

И было пенье, музыка и танцы.

А с улицы — ни слов, ни звуков нет, —

И только стекол выступали глянцы.

По лестнице над сумрачным двором

Мелькала тень, и лампа чуть светила.

Вдруг открывалась дверь, звеня стеклом,

Свет выбегал, и снова тьма бродила.

Я и мир — снега, ручьи,

Солнце, песни, звезды, птицы,

Смутных мыслей вереницы —

Все подвластны, все — Твои!

Нам не страшен вечный плен,

Незаметна узость стен,

И от грани и до грани

Нам довольно содроганий,

Нам довольно перемен!

Возлюбить, возненавидеть

Мирозданья скрытый смысл,

Чёт и нечет мертвых числ, —

И вверху — Тебя увидеть!

Мы встречались с тобой на закате.

Ты веслом рассекала залив.

Я любил твое белое платье,

Утонченность мечты разлюбив.

Были странны безмолвные встречи.

Впереди — на песчаной косе

Загорались вечерние свечи.

Кто-то думал о бледной красе.

Приближений, сближений, стараний —

Не приемлет лазурная тишь…

Мы встречались в вечернем тумане,

Где у берега рябь и камыш.

Ни тоски, ни любви, ни обиды,

Всё померкло, прошло, отошло…

Белый стан, голоса панихиды

И твое золотое весло.

Ты не ушла. Но, может быть,

В своем непостижимом строе

Могла исчерпать и избыть

Всё мной любимое, земное…

И нет разлуки тяжелей:

Тебе, как роза, безответной,

Пою я, серый соловей,

В моей темнице многоцветной!

Тебя скрывали туманы,

И самый голос был слаб.

Я помню эти обманы,

Я помню, покорный раб.

Тебя венчала корона

Еще рассветных причуд.

Я помню ступени трона

И первый твой строгий суд.

Какие бледные платья!

Какая странная тишь!

И лилий полны объятья,

И ты без мысли глядишь…

Кто знает, где это было?

Куда упала Звезда?

Какие слова говорила,

Говорила ли ты тогда?

Но разве мог не узнать я

Белый речной цветок,

И эти бледные платья,

И странный, белый намек?

Когда святого забвения

Кругом недвижная тишь,

Ты смотришь в тихом томлении,

Речной раздвинув камыш.

Я эти травы зеленые

Люблю и в сонные дни.

Не в них ли мои потаенные,

Мои золотые огни?

Ты смотришь, тихая, строгая,

В глаза прошедшей мечте.

Избрал иную дорогу я, —

Иду, — и песни не те…

Вот скоро вечер придвинется,

И ночь — навстречу судьбе:

Тогда мой путь опрокинется,

И я возвращусь к Тебе.

Проходят сны и женственные тени,

В зеленый пруд смотрю я, не дыша.

Туда сойдут вечерние ступени,

Забытый сон воспразднует душа.

Безводный сон мгновенной и короче,

Мой сон продлит зеленая вода.

Настанет ночь — и влажно вскроешь очи

И ты на дне заглохшего пруда.

Они проходят, женственные тени

Безмирные и сладостные сны.

К ним возведу забытые ступени,

Воспраздную желаний глубины.

Поздно. В окошко закрытое

Горькая мудрость стучит.

Всё ликованье забытое

Перелетело в зенит.

Поздно. Меня не обманешь ты.

Смейся же, светлая тень!

В небе купаться устанешь ты —

Вечером сменится день.

Сменится мертвенной скукою —

Краски поблекнут твои…

Мудрость моя близорукая!

Темные годы мои!

Сплетались времена, сплетались страны

Мы из Венеции на север шли.

Мы видели дождливые туманы,

Оторвались, — и к Лидо подошли.

Но берег пуст, и даль оделась в сети

И долгого и тонкого дождя.

Мы подождем. Мы будем только дети,

В живой игре на север уходя.

Так началось времен изображенье.

Игра веков! О, как ты дорога!

Бесчисленные развернулись звенья,

Летели брызги, искры, жемчуга.

Но кто прошел? кто заглянул в туманы?

Игру, мечту — кто видел издали?..

Сплетались времена, сплетались страны,

Мы, не свершив, на север отошли.

Брожу в стенах монастыря,

Безрадостный и темный инок.

Чуть брезжит бледная заря, —

Слежу мелькания снежинок.

Ах, ночь длинна, заря бледна

На нашем севере угрюмом.

У занесенного окна

Упорным предаюся думам.

Один и тот же снег — белей

Нетронутой и вечной ризы.

И вечно бледный воск свечей,

И убеленные карнизы.

Мне странен холод здешних стен

И непонятна жизни бедность.

Меня пугает сонный плен

И братии мертвенная бледность.

Заря бледна и ночь долга,

Как ряд заутрень и обеден.

Ах, сам я бледен, как снега,

В упорной думе сердцем беден…

Ушли в туман мечтания,

Забылись все слова:

Вся в розовом сиянии

Воскресла синева.

Умчались тучи грозные,

И пролились дожди.

Великое, бесслезное!..

Надейся, верь и жди.

Вот снова пошатнулись дали,

Бегут, синеющие, в высь.

Открыли всё, что закрывали,

И, засмеявшись, вновь слились…

Пускай же долго без просвета

Клубятся тяжко облака.

Ты неизбежна. Дева Света,

Душа — предчувствием легка.

Она займется в час вечерний,

В прохладном таинстве струи,

И скроет свой восторг безмерный

В одежды белые Твои.

Хоронил я тебя, и, тоскуя,

Я растил на могиле цветы,

Но в лазури, звеня и ликуя,

Трепетала, блаженная, ты.

И к родимой земле я клонился,

И уйти за тобою хотел,

Но, когда я рыдал и молился,

Звонкий смех твой ко мне долетел.

Похоронные слезы напрасны —

Ты трепещешь, смеешься, жива!

И растут на могиле прекрасной

Не цветы — огневые слова!

На ржавых петлях открываю ставни,

Вдыхаю сладко первые струи.

С горы спустился весь туман недавний

И, белый, обнял пажити мои.

Там рассвело, но солнце не всходило.

Я ожиданье чувствую вокруг.

Спи без тревог. Тебя не разбудила

Моя мечта, мой безмятежный друг.

Я бодрствую, задумчивый мечтатель:

У изголовья, в тайной ворожбе,

Твои черты, философ и ваятель,

Изображу и передам тебе.

Когда-нибудь в минуту восхищенья

С ним заодно и на закате дня,

Даря ему свое изображенье,

Ты скажешь вскользь: «Как он любил меня!..»

Золотокудрый ангел дня

В ночную фею обратится,

Но и она уйдет, звеня,

Как мимолетный сон приснится.

Предел наш — синяя лазурь

И лоно матери земное.

В них тишина — предвестье бурь,

И бури — вестницы покоя.

Пока ты жив, — один закон

Младенцу, мудрецу и деве.

Зачем же, смертный, ты смущен

Преступным сном о божьем гневе?

Пробивалась певучим потоком,

Уходила в немую лазурь,

Исчезала в просторе глубоком

Отдаленным мечтанием бурь.

Мы, забыты в стране одичалой,

Жили бедные, чуждые слез,

Трепетали, молились на скалы,

Не видали сгарающих роз.

Вдруг примчалась на север угрюмый,

В небывалой предстала красе,

Назвала себя смертною думой,

Солнце, месяц и звезды в косе.

Отошли облака и тревоги,

Всё житейское — в сладостной мгле,

Побежали святые дороги,

Словно небо вернулось к земле.

И на нашей земле одичалой

Мы постигли сгарания роз.

Злые думы и гордые скалы —

Всё растаяло в пламени слез.

Мы вместе ждали смерти или сна.

Томительные проходили миги.

Вдруг ветерком пахнуло от окна,

Зашевелился лист Священной Книги.

Там старец шел — уже, как лунь, седой —

Походкой бодрою, с веселыми глазами,

Смеялся нам, и всё манил рукой,

И уходил знакомыми шагами.

И вдруг мы все, кто был, — и стар и млад

Узнали в нем того, кто перед нами,

И, обернувшись с трепетом назад,

Застали прах с закрытыми глазами…

Но было сладко душу уследить

И в отходящей увидать веселье.

Пришел наш час — запомнить и любить,

И праздновать иное новоселье.

Не бойся умереть в пути.

Не бойся ни вражды, ни дружбы.

Внимай словам церковной службы,

Чтоб грани страха перейти.

Она сама к тебе сойдет.

Уже не будешь в рабстве тленном

Манить смеющийся восход

В обличьи бедном и смиренном.

Она и ты — один закон,

Одно веленье Высшей Воли.

Ты не навеки обречен

Отчаянной и смертной боли.

Я, отрок, зажигаю свечи,

Огонь кадильный берегу.

Она без мысли и без речи

На том смеется берегу.

Люблю вечернее моленье

У белой церкви над рекой,

Передзакатное селенье

И сумрак мутно-голубой.

Покорный ласковому взгляду,

Любуюсь тайной красоты,

И за церковную ограду

Бросаю белые цветы.

Падет туманная завеса.

Жених сойдет из алтаря.

И от вершин зубчатых леса

Забрезжит брачная заря.

Говорили короткие речи,

К ночи ждали странных вестей.

Никто не вышел навстречу.

Я стоял один у дверей.

Подходили многие к дому,

Крича и плача навзрыд.

Все были мне незнакомы,

И меня не трогал их вид.

Все ждали какой-то вести.

Из отрывков слов я узнал

Сумасшедший бред о невесте,

О том, что кто-то бежал.

И, всходя на холмик за садом,

Все смотрели в синюю даль.

И каждый притворным взглядом

Показать старался печаль.

Я один не ушел от двери

И не смел войти и спросить.

Было сладко знать о потере,

Но смешно о ней говорить.

Так стоял один — без тревоги.

Смотрел на горы вдали.

А там — на крутой дороге —

Уж клубилось в красной пыли.

Сбежал с горы и замер в чаще.

Кругом мелькают фонари…

Как бьется сердце — злей и чаще!

Меня проищут до зари.

Огонь болотный им неведом.

Мои глаза — глаза совы.

Пускай бегут за мною следом

Среди запутанной травы.

Мое болото их затянет,

Сомкнется мутное кольцо,

И, опрокинувшись, заглянет

Мой белый призрак им в лицо.

Как сон, уходит летний день,

И летний вечер только снится.

За ленью дальних деревень

Моя задумчивость таится.

Дышу и мыслю и терплю.

Кровавый запад так чудесен…

Я этот час, как сон, люблю,

И силы нет страшиться песен.

Я в этот час перед тобой

Во прахе горестной душою.

Мне жутко с песней громовой

Под этой тучей грозовою.

Зову тебя в дыму пожара,

В тревоге, в страсти и в пути.

Ты — чудодейственная кара,

К земле грозящая сойти.

Но в этом сумраке бездумном,

В отдохновительные дни —

Я полон мыслью о бесшумном,

И сердце прячется в тени.

О, пробуди на подвиг ратный,

Тревогой бранной напои!

Восторг живой и благодатный —

Бряцанья звонкие твои!

В суровом дуновеньи брани

Воспряну, вскрикну и пойму

Мечты, плывущие в тумане,

Черты, сквозящие в дыму!

Я и молод, и свеж, и влюблен,

Я в тревоге, в тоске и в мольбе,

Зеленею, таинственный клен,

Неизменно склоненный к тебе.

Теплый ветер пройдет по листам —

Задрожат от молитвы стволы,

На лице, обращенном к звездам, —

Ароматные слезы хвалы.

Ты придешь под широкий шатер

В эти бледные сонные дни

Заглядеться на милый убор,

Размечтаться в зеленой тени.

Ты одна, влюблена и со мной,

Нашепчу я таинственный сон,

И до ночи — с тоскою, с тобой,

Я с тобой, зеленеющий клен.

Ужасен холод вечеров,

Их ветер, бьющийся в тревоге,

Несуществующих шагов

Тревожный шорох на дороге.

Холодная черта зари —

Как память близкого недуга

И верный знак, что мы внутри

Неразмыкаемого круга.

Инок шел и нес святые знаки.

На пути, в желтеющих полях,

Разгорелись огненные маки,

Отразились в пасмурных очах.

Он узнал, о чем душа сгорала,

Заглянул в бледнеющую высь.

Там приснилось, ветром нашептало

«Отрок, в небо поднимись.

Милый, милый, вечные надежды

Мы лелеем посреди небес…»

Он покинул темные одежды,

Загорелся, воспарил, исчез.

А за ним — росли восстаний знаки,

Красной вестью вечного огня

Разгорались дерзостные маки,

Побеждало солнце Дня.

За темной далью городской

Терялся белый лед.

Я подружился с темнотой,

Замедлил быстрый ход.

Ревело с черной высоты

И приносило снег.

Навстречу мне из темноты

Поднялся человек.

Лицо скрывая от меня,

Он быстро шел вперед —

Туда, где не было огня

И где кончался лед.

Он обернулся — встретил я

Один горящий глаз.

Потом сомкнулась полынья

Его огонь погас.

Слилось морозное кольцо

В спокойный струйный бег.

Зарделось нежное лицо,

Вздохнул холодный снег.

И я не знал, когда и где

Явился и исчез —

Как опрокинулся в воде

Лазурный сон небес.

Свет в окошке шатался,

В полумраке — один —

У подъезда шептался

С темнотой арлекин.

Был окутанный мглою

Бело-красный наряд.

Наверху — за стеною —

Шутовской маскарад.

Там лицо укрывали

В разноцветную ложь.

Но в руке узнавали

Неизбежную дрожь.

Он — мечом деревянным

Начертал письмена.

Восхищенная странным,

Потуплялась Она.

Восхищенью не веря,

С темнотою — один —

У задумчивой двери

Хохотал арлекин.

Я облачился перед битвой

В доспехи черного слуги.

Вам не спасти себя молитвой,

Остервенелые враги!

Клинок мой дьяволом отточен,

Вам на погибель, вам на зло!

Залог побед за мной упрочен

Неотвратимо и светло.

Ты не спасешь себя молитвой

Дрожи, скрывайся и беги!

Я облачился перед битвой

В доспехи черного слуги.

Всё, чем дышал я,

Чем ты жила,

Вчера умчал я

В пустыню зла.

Там насажу я

Мои цветы.

В гробу вздохну я —

Услышишь ты

О темной дали

Великих лет,

Когда мы знали

Вечерний свет.

Тебе, Тебе, с иного света,

Мой Друг, мой Ангел, мой Закон!

Прости безумного поэта,

К тебе не возвратится он.

Я был безумен и печален,

Я искушал свою судьбу,

Я золотистым сном ужален

И чаю таинства в гробу.

Ты просияла мне из ночи,

Из бедной жизни увела,

Ты долу опустила очи,

Мою Ты музу приняла.

В гробу я слышу голос птичий,

Весна близка, земля сыра.

Мне золотой косы девичьей

Понятна томная игра.

Моя душа в смятеньи страха

На страже смерти заждалась,

Как молодая Андромаха

В печальный пеплум облеклась.

Увы, не встанет Гектор новый,

Сражен Ахиллом у стены,

И долговечные оковы

Жене печальной суждены.

Вот он ведет ее из брани —

Всесокрушающий Ахилл,

И далеко, в горящем стане,

Сраженья затихает пыл.

Прости. Я холодность заметил

Равно — в тревоге и в тиши.

О, если бы хоть миг был светел

Бесцельный май твоей души!

О, если б знала ты величье

Неслыханное бытия!

О, если б пало безразличье,

Мы знали б счастье — ты и я!

Но это счастье невозможно,

Как невозможны все мечты,

Которые порою ложно

Моей душе внушаешь ты.

Пытался сердцем отдохнуть я —

Ужель не сбросить этих снов!

Но кто-то ждал на перепутьи

Моих последних, страшных слов…

Он ждет еще. Редеют тени,

Яснее, ближе сон конца.

Он спрятал голову в колени

И не покажет мне лица.

Но в день последний, в час бездонный,

Нарушив всяческий закон,

Он встанет, призрак беззаконный,

Зеркальной гладью отражен.

И в этот час в пустые сени

Войдет подобие лица,

И будет в зеркале без тени

Изображенье Пришлеца.

Золотистою долиной

Ты уходишь, нем и дик.

Тает в небе журавлиный

Удаляющийся крик.

Замер, кажется, в зените

Грустный голос, долгий звук.

Бесконечно тянет нити

Торжествующий паук.

Сквозь прозрачные волокна

Солнце, света не тая,

Праздно бьет в слепые окна

Опустелого жилья.

За нарядные одежды

Осень солнцу отдала

Улетевшие надежды

Вдохновенного тепла.

Без Меня б твои сны улетали

В безжеланно-туманную высь,

Ты воспомни вечерние дали,

В тихий терем, дитя, постучись.

Я живу над зубчатой землею,

Вечерею в Моем терему.

Приходи, Я тебя успокою,

Милый, милый, тебя обниму.

Отошла Я в снега без возврата,

Но, холодные вихри крутя,

На черте огневого заката

Начертала Я Имя, дитя…

В чужбину по гудящей стали

Лечу, опомнившись едва,

И, веря обещаньям дали,

Твержу вчерашние слова.

Теперь я знаю: где-то в мире,

За далью каменных дорог,

На страшном, на последнем пире

Для нас готовит встречу бог.

И нам недолго любоваться

На эти, здешние пиры:

Пред нами тайны обнажатся,

Возблещут новые миры.

Я вышел в ночь — узнать, понять

Далекий шорох, близкий ропот,

Несуществующих принять,

Поверить в мнимый конский топот.

Дорога, под луной бела,

Казалось, полнилась шагами.

Там только чья-то тень брела

И опустилась за холмами.

И слушал я — и услыхал:

Среди дрожащих лунных пятен

Далёко, звонко конь скакал,

И легкий посвист был понятен.

Но здесь, и дальше — ровный звук,

И сердце медленно боролось,

О, как понять, откуда стук,

Откуда будет слышен голос?

И вот, слышнее звон копыт,

И белый конь ко мне несется…

И стало ясно, кто молчит

И на пустом седле смеется.

Я вышел в ночь — узнать, понять

Далекий шорох, близкий ропот,

Несуществующих принять,

Поверить в мнимый конский топот.

Безрадостные всходят семена.

Холодный ветер бьется в голых прутьях.

В моей душе открылись письмена.

Я их таю — в селеньях, на распутьях…

И крадусь я, как тень, у лунных стен.

Меняются, темнеют, глохнут стены.

Мне сладостно от всяких перемен,

Мне каждый день рождает перемены.

О, как я жив, как бьет ключами кровь!

Я здесь родной с подземными ключами!

Мгновенья тайн! Ты, вечная любовь!

Я понял вас! Я с вами! Я за вами!

Растет, растет великая стена.

Холодный ветер бьется в голых прутьях..

Я вас открыл, святые письмена.

Я вас храню с улыбкой на распутьях.

Давно хожу я под окнами,

Но видел ее лишь раз.

Я в небе слежу за волокнами

И думаю: день погас.

Давно я думу печальную

Всю отдал за милый сон.

Но песню шепчу прощальную

И думаю: где же он?

Она окно занавесила —

Не смотрит ли милый глаз?

Но сердцу, сердцу не весело:

Я видел ее лишь раз.

Погасло небо осеннее

И розовый небосклон.

А я считаю мгновения

И думаю: где же сон?

Смолкали и говор, и шутки,

Входили, главы обнажив.

Был воздух туманный и жуткий,

В углу раздавался призыв… —

Призыв к неизвестной надежде,

За ним — тишина, тишина…

Там женщина в черной одежде

Читала, крестясь, письмена.

А люди, не зная святыни,

Искали на бледном лице

Тоски об утраченном сыне,

Печали о раннем конце…

Она же, собравшись в дорогу,

Узнала, что жив ее сын,

Что где-то он тянется к богу,

Что где-то он плачет один…

И только последняя тягость

Осталась — сойти в его тьму,

Поведать великую радость,

Чтоб стало полегче ему…

В городе колокол бился,

Поздние славя мечты.

Я отошел и молился

Там, где провиделась Ты.

Слушая зов иноверца,

Поздними днями дыша,

Билось по-прежнему сердце,

Не изменялась душа.

Всё отошло, изменило,

Шепчет про душу мою…

Ты лишь Одна сохранила

Древнюю Тайну Свою.

Я просыпался и всходил

К окну на темные ступени.

Морозный месяц серебрил

Мои затихнувшие сени.

Давно уж не было вестей,

Но город приносил мне звуки,

И каждый день я ждал гостей

И слушал шорохи и стуки.

И в полночь вздрагивал не раз

И, пробуждаемый шагами,

Всходил к окну — и видел газ,

Мерцавший в улицах цепями.

Сегодня жду моих гостей

И дрогну, и сжимаю руки.

Давно мне не было вестей,

Но были шорохи и стуки.

Как старинной легенды слова,

Твоя тяжкая прелесть чиста.

Побелела, поблекла трава —

Всё жива еще сила листа.

Как трава, изменяя цвета,

Затаилась — а всё не мертва,

Так — сегодня и завтра не та —

Ты меняешь убор — и жива.

Но иная проснется весна,

Напряжется иная струна, —

И уйдешь Ты, умрешь, как трава,

Как старинной легенды слова.

Мы — чернецы, бредущие во мгле,

Куда ведет нас факел знанья

И старый жрец с морщиной на челе,

Изобличающей страданья.

Молчим, точа незнаемый гранит,

Кругом — лишь каменные звуки.

Он свысока рассеянно глядит

И направляет наши руки.

Мы дрогнем. Прозвенит, упав, кирка —

Взглянуть в глаза не всякий смеет…

Лишь старый жрец — улыбкой свысока

На нас блеснет — и страх рассеет.

Благословляя свет и тень

И веселясь игрою лирной,

Смотри туда — в хаос безмирный,

Куда склоняется твой день.

Цела серебряная цепь,

Твои наполнены кувшины,

Миндаль цветет на дне долины,

И влажным зноем дышит степь.

Идешь ты к дому на горах,

Полдневным солнцем залитая;

Идешь — повязка золотая

В смолистых тонет волосах.

Зачахли каперса цветы,

И вот — кузнечик тяжелеет,

И на дороге ужас веет,

И помрачились высоты.

Молоть устали жернова.

Бегут испуганные стражи,

И всех объемлет призрак вражий,

И долу гнутся дерева.

Всё диким страхом смятено.

Столпились в кучу люди, звери.

И тщетно замыкают двери

Досель смотревшие в окно.

Она стройна и высока,

Всегда надменна и сурова.

Я каждый день издалека

Следил за ней, на всё готовый.

Я знал часы, когда сойдет

Она — и с нею отблеск шаткий.

И, как злодей, за поворот

Бежал за ней, играя в прятки.

Мелькали желтые огни

И электрические свечи.

И он встречал ее в тени,

А я следил и пел их встречи.

Когда, внезапно смущены,

Они предчувствовали что-то,

Меня скрывали в глубины

Слепые темные ворота.

И я, невидимый для всех,

Следил мужчины профиль грубый,

Ее сребристо-черный мех

И что-то шепчущие губы.

Они говорили о ранней весне,

О белых, синих снегах.

А там — горела звезда в вышине,

Горели две жизни в мечтах.

И смутно помня прошедший день,

Приветствуя сонную мглу,

Они чуяли храм — и холод ступень,

И его золотую иглу.

Но сказкой веяла синяя даль, —

За сказкой — утренний свет.

И брезжило утро — и тихо печаль

Обнимала последний ответ.

И день всходил — величав и строг —

Она заглянула в высь…

В суровой мгле холодел порог

И золото мертвых риз.

Когда я вышел — были зори,

Белело утро впереди.

Я думал: забелеет вскоре

Забытое в моей груди.

О, час коварный, миг случайный'

Я сердцем слаб во тьме ночной,

И этой исповедью тайной

В слезах излился пред тобой…

И вышел в снах — и в отдаленьи

Пошла покинутая там,

И я поверил на мгновенье

Встающим в сумраке домам.

Смотрел на ласковые зори,

Мечтал про утро впереди

И думал: забелеет вскоре

Давно забытое в груди…

Был вечер поздний и багровый,

Звезда-предвестница взошла.

Над бездной плакал голос новый —

Младенца Дева родила.

На голос тонкий и протяжный,

Как долгий визг веретена,

Пошли в смятеньи старец важный,

И царь, и отрок, и жена.

И было знаменье и чудо:

В невозмутимой тишине

Среди толпы возник Иуда

В холодной маске, на коне.

Владыки, полные заботы,

Послали весть во все концы,

И на губах Искариота

Улыбку видели гонцы.

Под старость лет, забыв святое,

Сухим вниманьем я живу.

Когда-то — там — нас было двое,

Но то во сне — не наяву.

Смотрю на бледный цвет осенний,

О чем-то память шепчет мне…

Но разве можно верить тени,

Мелькнувшей в юношеском сне?

Всё это было, или мнилось?

В часы забвенья старых ран

Мне иногда подолгу снилась

Мечта, ушедшая в туман.

Но глупым сказкам я не верю,

Больной, под игом седины.

Пускай другой отыщет двери,

Какие мне не суждены.

Ты мне явился, темнокудрый,

Ты просиял мне и потух.

Всё, что сказал ты, было мудро,

Но ты бедней, чем тот пастух.

Он говорил со мной о счастьи,

На незнакомом языке,

Он пел о буре, о ненастьи

И помнил битвы вдалеке.

Его слова казались песней.

Восторг и бури полюбя,

Он показался мне чудесней

И увлекательней тебя.

И я, задумчиво играя

Его богатством у костра,

Сегодня томно забываю

Тебя, сиявшего вчера.

Стремленья сердца непомерны,

Но на вершинах — маяки.

Они испытаны и верны,

И бесконечно далеки.

Там стерегут мое паденье

Веселых ангелов четы.

Там лучезарным сновиденьем

В лазури строгой блещешь Ты.

Призвал ли я Тебя из праха,

Иль Ты Сама ко мне сошла,

Но, неизведанного страха,

Душа, вкусивши, замерла…

Передо мной — моя дорога,

Хранитель вьется в высоте:

То — ангел, ропщущий на бога

В неизъяснимой чистоте.

К нему не долетают стоны,

Ему до неба — взмах крыла,

Но тайновиденья законы

Еще земля превозмогла.

Он, белокрылый, звонко бьется,

Я отразил его мятеж:

Высоко песня раздается, —

Здесь — вздохи те же, звуки те ж.

И я тянусь, подобный стеблю,

В голубоватый сумрак дня,

И тайно вздохами колеблю

Траву, обнявшую меня.

Всё, что в море покоит волну,

Всколыхнет ее в бурные дни.

Я и ныне дремлю и усну —

До заката меня не мани…

О, я знаю, что солнце падет

За вершину прибрежной скалы!

Всё в единую тайну сольет

Тишина окружающей мглы!

Если знал я твои имена, —

Для меня они в ночь отошли…

Я с Тобой, золотая жена,

Облеченная в сумрак земли.

Все они загораются здесь.

Там — туманы и мертвенный дым,

Безначальная хмурая весь,

С ней роднюся я духом моим.

Но огни еще всё горячи,

Всё томлюсь в огневой полосе…

Только дума рождает ключи,

Холодеющий сон о красе…

Ах, и дума уйдет и замрет,

Будет прежняя сила кипеть,

Только милая сердцу вздохнет,

Только бросит мне зов — улететь.

Полетим в беззаконную весь,

В вышине, воздыхая, замрем..

Только ужас рождается здесь.

Там — лишь нежная память о нем.

Я ждал под окнами в тени,

Готовый гибнуть и смеяться.

Они ушли туда — одни —

Любить, мечтать и целоваться

Рука сжимала тонкий нож.

В лохмотьях, нищий, был я жалок

Мечтал про счастье и про ложь,

Про белых, девственных русалок.

И, дрогнув, пробегала тень,

Спешил рассеянный прохожий.

Там смутно нарождался день,

С прошедшим схожий и несхожий.

И вот они — вдвоем — одни…

Он шепчет, жмет, целует руки…

И замер я в моей тени,

Раздавлен тайной серой скуки.

При желтом свете веселились,

Всю ночь у стен сжимался круг,

Ряды танцующих двоились,

И мнился неотступный друг.

Желанье поднимало груди,

На лицах отражался зной.

Я проходил с мечтой о чуде,

Томимый похотью чужой…

Казалось, там, за дымкой пыли,

В толпе скрываясь, кто-то жил,

И очи странные следили,

И голос пел и говорил…

О легендах, о сказках, о тайнах.

Был один Всепобедный Христос.

На пустынях, на думах случайных

Начертался и вихри пронес.

Мы терзались, стирались веками,

Закаляли железом сердца,

Утомленные, вновь вспоминали

Непостижную тайну Отца.

И пред ним распростертые долу

Замираем на тонкой черте:

Не понять Золотого Глагола

Изнуренной железом мечте.

Он входил простой и скудный,

Не дыша, молчал и гас.

Неотступный, изумрудный

На него смеялся глаз.

Или тайно изумленный

На него смотрел в тиши.

Он молчал, завороженный

Сладкой близостью души.

Но всегда, считая миги,

Знал — изменится она.

На страницах тайной книги

Видел те же письмена.

Странен был, простой и скудный

Молчаливый нелюдим.

И внимательный, и чудный

Тайный глаз следил за ним.

Явился он на стройном бале

В блестяще сомкнутом кругу.

Огни зловещие мигали,

И взор описывал дугу.

Всю ночь кружились в шумном танце,

Всю ночь у стен сжимался круг.

И на заре — в оконном глянце

Бесшумный появился друг.

Он встал и поднял взор совиный,

И смотрит — пристальный — один,

Куда за бледной Коломбиной

Бежал звенящий Арлекин.

А там — в углу — под образами,

В толпе, мятущейся пестро,

Вращая детскими глазами,

Дрожит обманутый Пьеро.

Свобода смотрит в синеву.

Окно открыто. Воздух резок.

За желто-красную листву

Уходит месяца отрезок.

Он будет ночью — светлый серп,

Сверкающий на жатве ночи.

Его закат, его ущерб

В последний раз ласкает очи.

Как и тогда, звенит окно.

Но голос мой, как воздух свежий,

Пропел давно, замолк давно

Под тростником у прибережий.

Как бледен месяц в синеве,

Как золотится тонкий волос…

Как там качается в листве

Забытый, блеклый, мертвый колос.

Ушел он, скрылся в ночи,

Никто не знает, куда.

На столе остались ключи,

В столе — указанье следа.

И кто же думал тогда,

Что он не придет домой?

Стихла ночная езда —

Он был обручен с Женой.

На белом холодном снегу

Он сердце свое убил.

А думал, что с Ней в лугу

Средь белых лилий ходил.

Вот брезжит утренний свет,

Но дома его всё нет.

Невеста напрасно ждет,

Он был, но он не придет.

О легендах, о сказках, о мигах:

Я искал до скончания дней

В запыленных, зачитанных книгах

Сокровенную сказку о Ней.

Об отчаяньи муки напрасной:

Я стою у последних ворот

И не знаю — в очах у Прекрасной

Сокровенный огонь, или лед.

О последнем, о светлом, о зыбком:

Не открою, и дрогну, и жду:

Верю тихим осенним улыбкам,

Золотистому солнцу на льду.

Вхожу я в темные храмы,

Совершаю, бедный обряд.

Там жду я Прекрасной Дамы

В мерцаньи красных лампад.

В тени у высокой колонны

Дрожу от скрипа дверей.

А в лицо мне глядит, озаренный,

Только образ, лишь сон о Ней.

О, я привык к этим ризам

Величавой Вечной Жены!

Высоко бегут по карнизам

Улыбки, сказки и сны.

О, Святая, как ласковы свечи,

Как отрадны Твои черты!

Мне не слышны ни вздохи, ни

Но я верю: Милая — Ты.

Ты свята, но я Тебе не верю,

И давно всё знаю наперед:

Будет день, и распахнутся двери,

Вереница белая пройдет.

Будут страшны, будут несказанны

Неземные маски лиц…

Буду я взывать к Тебе: «Осанна!»,

Сумасшедший, распростертый ниц.

И тогда, поднявшись выше тлена,

Ты откроешь Лучезарный Лик.

И, свободный от земного плена,

Я пролью всю жизнь в последний

Будет день, словно миг веселья.

Мы забудем все имена.

Ты сама придешь в мою келью

И разбудишь меня от сна.

По лицу, объятому дрожью,

Угадаешь думы мои.

Но всё прежнее станет ложью,

Чуть займутся Лучи Твои.

Как тогда, с безгласной улыбкой

Ты прочтешь на моем челе

О любви неверной и зыбкой,

О любви, что цвела на земле.

Но тогда — величавей и краше,

Без сомнений и дум приму

И до дна исчерпаю чашу,

Сопричастный Дню Твоему.

Блаженный, забытый в пустыне,

Ищу небывалых распятий.

Молюсь небывалой богине —

Владыке исчезнувших ратей.

Ищу тишины и безлюдий,

Питаюсь одною отравой.

Истерзанный, с язвой кровавой,

Когда-нибудь выйду к вам, люди!

Его встречали повсюду

На улицах в сонные дни.

Он шел и нес свое чудо,

Спотыкаясь в морозной тени.

Входил в свою тихую келью,

Зажигал последний свет,

Ставил лампаду веселью

И пышный лилий букет.

Ему дивились со смехом,

Говорили, что он чудак.

Он думал о шубке с мехом

И опять скрывался во мрак.

Однажды его проводили,

Он весел и счастлив был,

А утром в гроб уложили,

И священник тихо служил.

Они живут под серой тучей.

Я им чужда и не нужна.

Они не вспомнят тех созвучий,

Которым я научена.

Я всё молчу и всё тоскую.

Слова их бледны и темны.

Я вспоминаю голубую

Лазурь родимой стороны.

Как странно им на все вопросы

Встречать молчанье и вопрос!

Но им приятно гладить косы

Моих распущенных волос.

Их удивленье не обидно,

Но в предвечерние часы

Мне иногда бывает стыдно

Моей распущенной косы.

Мысли мои утопают в бессилии.

Душно, светло, безотрадно и весело.

Ты, прозвеневшая в странном обилии,

Душу мою торжеством занавесила.

Нет Тебе имени. Неизреченная,

Ты — моя тайна, до времени скрытая,

Солнце мое, в торжество облеченное,

Чаша блаженная и ядовитая!

Разгораются тайные знаки

На глухой, непробудной стене.

Золотые и красные маки

Надо мной тяготеют во сне.

Укрываюсь в ночные пещеры

И не помню суровых чудес.

На заре — голубые химеры

Смотрят в зеркале ярких небес.

Убегаю в прошедшие миги,

Закрываю от страха глаза,

На листах холодеющей книги —

Золотая девичья коса.

Надо мной небосвод уже низок,

Черный сон тяготеет в груди.

Мой конец предначертанный близок,

И война, и пожар — впереди.

Мне страшно с Тобой встречаться.

Страшнее Тебя не встречать.

Я стал всему удивляться,

На всем уловил печать.

По улице ходят тени,

Не пойму — живут, или спят.

Прильнув к церковной ступени,

Боюсь оглянуться назад.

Кладут мне на плечи руки,

Но я не помню имен.

В ушах раздаются звуки

Недавних больших похорон.

А хмурое небо низко —

Покрыло и самый храм.

Я знаю: Ты здесь. Ты близко.

Тебя здесь нет. Ты — там.

Дома растут, как желанья,

Но взгляни внезапно назад:

Там, где было белое зданье,

Увидишь ты черный смрад.

Так все вещи меняют место,

Неприметно уходят ввысь.

Ты, Орфей, потерял невесту, —

Кто шепнул тебе: «Оглянись…»?

Я закрою голову белым,

Закричу и кинусь в поток.

И всплывет, качнется над телом

Благовонный, речной цветок.

Осанна! Ты входишь в терем!

Ты — Голос, Ты — Слава Царицы!

Поем, вопием и верим,

Но нас гнетут багряницы!

Мы слепы от слез кровавых,

Оглушенные криками тлений.

………………….

Но в небывалых словах

Принесла нам вздохи курений!

Я их хранил в приделе Иоанна,

Недвижный страж, — хранил огонь лампад.

И вот — Она, и к Ней — моя Осанна —

Венец трудов — превыше всех наград.

Я скрыл лицо, и проходили годы.

Я пребывал в Служеньи много лет.

И вот зажглись лучом вечерним своды,

О на дала мне Царственный Ответ.

Я здесь один хранил и теплил свечи.

Один — пророк — дрожал в дыму кадил.

И в Оный День — один участник Встречи —

Я этих Встреч ни с кем не разделил.

Шевельнулась безмолвная сказка пустынь,

Голова поднялась, высока.

Задрожали слова оскорбленных богинь

И готовы слететь с языка…

Преломилась излучиной гневная бровь,

Зарываются когти в песке…

Я услышу забытое слово Любовь

На забытом, живом языке…

Но готовые врыться в сыпучий песок

Выпрямляются лапы его…

И опять предо мной — только тайный намек

Нераскрытой мечты торжество.

Загляжусь ли я в ночь на метелицу,

Загорюсь — и погаснуть невмочь.

Что в очах Твоих, красная девица,

Нашептала мне синяя ночь.

Нашепталась мне сказка косматая,

Нагадал заколдованный луг

Про тебя сновиденья крылатые,

Про тебя, неугаданный друг.

Я завьюсь снеговой паутиною,

Поцелуи, что долгие сны.

Чую сердце твое лебединое,

Слышу жаркое сердце весны.

Нагадала Большая Медведица,

Да колдунья, морозная дочь,

Что в очах твоих, красная девица

На челе твоем, синяя ночь.

Стою у власти, душой одинок,

Владыка земной красоты.

Ты, полный страсти ночной цветок,

Полюбила мои черты.

Склоняясь низко к моей груди,

Ты печальна, мой вешний цвет.

Здесь сердце близко, но там впереди

Разгадки для жизни нет.

И, многовластный, числю, как встарь,

Ворожу и гадаю вновь,

Как с жизнью страстной я, мудрый царь,

Сочетаю Тебя, Любовь?

Ушел я в белую страну,

Минуя берег возмущенный.

Теперь их голос отдаленный

Не потревожит тишину.

Они настойчиво твердят,

Что мне, как им, любезно братство,

И христианское богатство

Самоуверенно сулят.

Им нет числа. В своих гробах

Они замкнулись неприступно.

Я знаю: больше чем преступно

Будить сомненье в их сердцах.

Я кинул их на берегу.

Они ужасней опьяненных.

И в глубинах невозмущенных

Мой белый светоч берегу.

Еще бледные зори на небе,

Далеко запевает петух.

На полях в созревающем хлебе

Червячок засветил и потух.

Потемнели ольховые ветки,

За рекой огонек замигал.

Сквозь туман чародейный и редкий

Невидимкой табун проскакал.

Я печальными еду полями,

Повторяю печальный напев.

Невозможные сны за плечами

Исчезают, душой овладев.

Я шепчу и слагаю созвучья —

Небывалое в думах моих.

И качаются серые сучья,

Словно руки и лица у них.

Там — в синевах — была звезда.

Я шел на башню — ждать светила.

И в синий мрак, в огнях стыда,

На башню девушка входила.

Внизу белели города

И дол вздыхающего Нила.

И ночь текла — влажней мечты,

Вся убеленная от счастья.

Мы жгли во славу чистоты,

Во славу непорочной страсти

Костры надзвездной красоты

И целомудренные страсти.

И я, недвижно бледнолиц,

Когда заря едва бледнела,

Сносил в покровах багряниц

Ее нетронутое тело.

И древний Нил, слуга цариц,

Свершал таинственное дело.

Я надел разноцветные перья,

Закалил мои крылья — и жду.

Надо мной, подо мной — недоверье,

Расплывается сумрак — я жду.

Вот сидят, погружаясь в дремоту,

Птицы, спутники прежних годов.

Всё забыли, не верят полету

И не видят, на что я готов.

Эти бедные, сонные птицы —

Не взлетят они стаей с утра,

Не заметят мерцанья денницы,

Не поймут восклицанья: «Пора!»

Но сверкнут мои белые крылья,

И сомкнутся, сожмутся они,

Удрученные снами бессилья,

Засыпая на долгие дни.

Он вчера нашептал мне много,

Нашептал мне страшное, страшное.

Он ушел печальной дорогой,

А я забыла вчерашнее —

забыла вчерашнее.

Вчера это было — давно ли?

Отчего он такой молчаливый?

Я не нашла моих лилий в поле,

Я не искала плакучей ивы —

плакучей ивы.

Ах, давно ли! Со мною, со мною

Говорили — и меня целовали…

И не помню, не помню — скрою,

О чем берега шептали —

берега шептали.

Я видела в каждой былинке

Дорогое лицо его страшное…

Он ушел по той же тропинке,

Куда уходило вчерашнее —

уходило вчерашнее…

Я одна приютилась в поле,

И не стало больше печали.

Вчера это было — давно ли?

Со мной говорили, и меня целовали

меня целовали.

Мы проснулись в полном забвении —

в полном забвении.

Не услышали ничего. Не увидели никого.

Больше не было слуха и зрения —

слуха и зрения…

Колыхались, качались прекрасные —

венчались прекрасные

Над зыбью Дня Твоего…

Мы были страстные и бесстрастные —

страстные и бесстрастные.

Увидали в дали несвязанной —

в дали нерассказанной

Пересвет Луча Твоего.

Нам было сказано. И в даль указано.

Всё было сказано. Всё рассказано.

Я, изнуренный и премудрый,

Восстав от тягостного сна,

Перед Тобою, Златокудрой,

Склоняю долу знамена.

Конец всеведущей гордыне. —

Прошедший сумрак разлюбя,

Навеки преданный Святыне,

Во всем послушаюсь Тебя.

Зима пройдет — в певучей вьюге

Уже звенит издалека.

Сомкнулись царственные дуги,

Душа блаженна. Ты близка.

Золотит моя страстная осень

Твои думы и кудри твои.

Ты одна меж задумчивых сосен

И поешь о вечерней любви.

Погружаясь в раздумья лесные,

Ты училась меня целовать.

Эти ласки и песни ночные —

Только ночь — загорятся опять.

Я страстнее и дольше пробуду

В упоенных объятьях твоих

И зарей светозарному чуду

Загорюсь на вершинах лесных.

Жарки зимние туманы —

Свод небесный весь в крови

Я иду в иные страны

Тайнодейственной любви.

Ты — во сне. Моих объятий

Не дарю тебе в ночи.

Я — царица звездных ратей,

Не тебе — мои лучи.

Ты обманут неизвестным:

За священные мечты

Невозможно бестелесным

Открывать свои черты.

Углубись еще бесстрастней

В сумрак духа своего:

Ты поймешь, что я прекрасней

Привиденья твоего.

Я буду факел мой блюсти

У входа в душный сад.

Ты будешь цвет и лист плести

Высоко вдоль оград.

Цветок — звезда в слезах росы

Сбежит ко мне с высот.

Я буду страж его красы —

Безмолвный звездочет.

Но в страстный час стена низка,

Запретный цвет любим.

По следу первого цветка

Откроешь путь другим.

Ручей цветистый потечет —

И нет числа звездам.

И я забуду строгий счет

Влекущимся цветам.

Мы всюду. Мы нигде. Идем,

И зимний ветер нам навстречу

В церквах и в сумерки и днем

Поет и задувает свечи.

И часто кажется — вдали,

У темных стен, у поворота,

Где мы пропели и прошли,

Еще поет и ходит Кто-то.

На ветер зимний я гляжу:

Боюсь понять и углубиться.

Бледнею. Жду. Но не скажу,

Кому пора пошевелиться.

Я знаю всё. Но мы — вдвоем.

Теперь не может быть и речи,

Что не одни мы здесь идем,

Что Кто-то задувает свечи.

Я смотрел на слепое людское строение,

Под крышей медленно зажигалось окно.

Кто-то сверху услыхал приближение

И думал о том, что было давно.

Занавески шевелились и падали.

Поднимались от невидимой руки.

На лестнице тени прядали.

И осторожные начинались звонки.

Еще никто не вошел на лестницу,

А уж заслышали счет ступень.

И везде проснулись, кричали, поджидая

вестницу,

И седые головы наклонялись в тень.

Думали: за утром наступит день.

Выше всех кричащих и всклокоченных

Под крышей медленно загоралось окно.

Там кто-то на счетах позолоченных

Сосчитал, что никому не дано.

И понял, что будет темно.

Любопытство напрасно глазело

Из щелей развратных притонов.

Окно наверху потемнело —

Не слышно ни вздохов, ни стонов.

Недовольные, сытые люди,

Завидуйте верхнему счастью!

Вы внизу — безвластные судьи,

Без желаний, без слез, без страсти.

Мы прошли желанья и слезы,

Наши страсти открыли тайны.

И мы с высоты, как грозы,

Опалили и вас — случайно…

Царица смотрела заставки —

Буквы из красной позолоты.

Зажигала красные лампадки,

Молилась богородице кроткой.

Протекали над книгой Глубинной

Синие ночи царицы.

А к Царевне с вышки голубиной

Прилетали белые птицы.

Рассыпала Царевна зерна,

И плескались белые перья.

Голуби ворковали покорно

В терему — под узорчатой дверью.

Царевна румяней царицы —

Царицы, ищущей смысла.

В книге на каждой странице

Золотые да красные числа.

Отворилось облако высоко,

И упала Голубиная книга.

А к Царевне из лазурного ока

Прилетела воркующая птица.

Царевне так томно и сладко —

Царевна-Невеста, что лампадка.

У царицы синие загадки —

Золотые да красные заставки.

Поклонись, царица. Царевне,

Царевне золотокудрой:

От твоей глубинности древней —

Голубиной кротости мудрой.

Ты сильна, царица, глубинностью,

В твоей книге раззолочены страницы

А Невеста одной невинностью

Твои числа замолит, царица.

Вот она — в налетевшей волне

Распылалась последнею местью,

В камышах пробежала на дне

Догорающей красною вестью.

Но напрасен манящий наряд;

Полюбуйся на светлые латы:

На корме неподвижно стоят

Обращенные грудью к закату.

Ты не видишь спокойных твердынь,

Нам не страшны твои непогоды

Догорающий факел закинь

В безмятежные, синие воды.

Все кричали у круглых столов,

Беспокойно меняя место.

Было тускло от винных паров.

Вдруг кто-то вошел — и сквозь гул голосов

Сказал: «Вот моя невеста».

Никто не слыхал ничего.

Все визжали неистово, как звери.

А один, сам не зная отчего, —

Качался и хохотал, указывая на него

И на девушку, вошедшую в двери.

Она уронила платок,

И все они, в злобном усильи,

Как будто поняв зловещий намек,

Разорвали с визгом каждый клочок

И окрасили кровью и пылью.

Когда все опять подошли к столу,

Притихли и сели на место,

Он указал им на девушку в углу

И звонко сказал, пронизывая мглу:

«Господа! Вот моя невеста».

И вдруг тот, кто качался и хохотал,

Бессмысленно протягивая руки,

Прижался к столу, задрожал, —

И те, кто прежде безумно кричал,

Услышали плачущие звуки.

Покраснели и гаснут ступени.

Ты сказала сама: «Приду».

У входа в сумрак молений

Я открыл мое сердце. — Жду.

Что скажу я тебе — не знаю.

Может быть, от счастья умру.

Но огнем вечерним сгорая,

Привлеку и тебя к костру.

Расцветает красное пламя.

Неожиданно сны сбылись.

Ты идешь. Над храмом, над нами

Беззакатная глубь и высь.

На обряд я спешил погребальный,

Ускоряя таинственный бег.

Сбил с дороги не ветер печальный —

Закрутил меня розовый снег.

Притаился я в тихой долине —

Расступилась морозная мгла.

Вот и церковь видна на равнине —

Золотятся ее купола…

Никогда не устану молиться,

Никогда не устану желать, —

Только б к милым годам возвратиться

И младенческий сон увидать!

Я искал голубую дорогу

И кричал, оглушенный людьми,

Подходя к золотому порогу,

Затихал пред Твоими дверьми.

Проходила Ты в дальние залы,

Величава, тиха и строга.

Я носил за Тобой покрывало

И смотрел на Твои жемчуга.

Мы отошли — и тяжко поднимали

Веселый флаг в ночные небеса,

Пока внизу боролись и кричали

Нестройные людские голоса.

И вот — заря последнего сознанья, —

Они кричат в неслыханной борьбе,

Шатается испытанное зданье,

Но обо мне — воздушный сон в Тебе.

Она ждала и билась в смертной муке.

Уже маня, как зов издалека,

Туманные протягивались руки,

И к ним влеклась неверная рука.

И вдруг дохнул весенний ветер сонный,

Задул свечу, настала тишина,

И голос важный, голос благосклонный

Запел вверху, как тонкая струна.

Запевающий сон, зацветающий цвет,

Исчезающий день, погасающий свет.

Открывая окно, увидал я сирень.

Это было весной — в улетающий день.

Раздышались цветы — и на темный карниз

Передвинулись тени ликующих риз.

Задыхалась тоска, занималась душа,

Распахнул я окно, трепеща и дрожа.

И не помню — откуда дохнула в лицо,

Запевая, старая, взошла на крыльцо.