Полное собрание творений. Том 4

Жизнь схимонаха Феодора1399

Полезно и приятно рассматривать прошедшее: время, уничтожая влияние пристрастий, обнаруживает и мрачность зла и свет добродетели. Таким образом деяния предков соделываются лучшим наставлением для потомков. Вот цель, с которою предлагается здесь жизнеописание схимонаха Феодора.

Он родился в 1756 году в городе Карачеве Орловской губернии от благочестивых и правоверных родителей, принадлежавших к купеческому сословию. Потеряв отца в младенчестве, был отдан материю в дом Карачевского протоиерея для обучения Российской грамоте и церковному пению. Дитя, руководимое добродетельным протоиереем, ходило часто в церковь, читало нравоучительные книги, и, мало-помалу знакомясь с Богом, возлюбило Бога. Когда Феодор достиг юношеского возраста, родительница взяла его обратно к себе в дом, и он должен был по ее приказанию заниматься торговлею. Но любовь Божия и любовь мирская не могут жить вместе в сердце человеческом; не может оно работать в одно время двум господинам — Богу и миру: если одного возлюбит, то о другом нерадети начнет1400.

Так случилось и с Феодором: занимаясь торговлею в продолжение двух лет, он не мог к ней привыкнуть. И потому оставляет родительский дом и, никому не открыв своего намерения, уходит в Площанскую пустыню, лежащую в 80 верстах от Карачева. Обителью управлял добродетельный и довольно искусный старец Серапион; братия в ней была благонравна и чин церковного служения стройный. Однако мать Феодорова скоро узнала о его местопребывании; водимая родительскою любовию, столько естественною, она спешит в пустыню, видит там сына, принуждает его возвратиться в Карачев и заниматься опять торговлею. По времени он уходил в другую пустыню — Белые берега; но и здесь был отыскан и возвращен в Карачев к своей лавочке.

Утомленный препятствиями, думая, что намерение его монашествовать Богу неугодно, Феодор решился пещись о своем спасении посреди мира. Он принимал странных, подавал милостыню нищим, услуживал больным, ходил в церковь почти ко всякой службе и занимался чтением Отеческих книг. Между тем в городе открылось выгодное прикащицкое место у некоторой вдовы — женщины престарелой и простодушной; на оное приглашен был Феодор, и, поелику хозяйка сама не могла заниматься торговыми оборотами, то все управление дел [было вручено ему. Вдова была матерью четверых дочерей, уже взрослых. Юноша, обращаясь беспрестанно с женским полом, ощутил в сердце порочную страсть… Не станем оком любопытства измерять глубину его падения. Скажем только, что, вступая в брак, он принес в сие новое состояние и некоторую укоризну в совести. Движимый раскаянием, сопровождаемым глубокою печалию, он удваивает прежнее усердное служение странным и прочие добрые дела, которые во время расстройства душевного были им почти забыты. Но печаль не престает снедать его сердце. Что ж делает Феодор? — Решается на поступок необыкновенный и, по общественному порядку, неправильный. Он отправляется для богомолья в Киев, взяв с собою денег четыре рубля с полтиною, и, поклонившись мощам угодников Печерских, идет к тогдашним границам с Польскою Подолиею, переходит оные и устремляется в Молдавский Свято-Вознесенский Нямецкий монастырь.

Сей монастырь находится ниже Ясс, в 120 верстах от оных, при подошве Карпатских гор. В нем было тогда около 700 братий из различных народов, а настоятелем — россиянин, уроженец Полтавский, архимандрит Паисий Величковский, имевший большие природные способности и превосходное монашеское образование. Сначала он безмолвствовал в Афонской Горе с другим единомудренным братом, отыскивал в тамошних библиотеках Отеческие книги и прочитывал их с глубоким вниманием. Чем более вникал он в сии книги, тем более убеждался в необходимости умного делания, которое предписано нам во Святом Евангелии, которым занимались все святые и без которого, как говорит великий Варсонофий, суетны подвиги телесные. Паисий, возложась на помощь Божию, занялся умным деланием, и так успел в оном, что удостоился благодатных даров, подобно монахам древних времен; в особенности раскрылось в нем отличное дарование руководить ближних к духовной жизни. Многие Афонские иноки начали с ним советоваться и получали пользу; от сего возрастала к нему доверенность и число приверженных. Доверие мало-помалу превратилось в безусловное послушание. Тогда необходимость принудила Паисия и чад его составить правильное общество по уставам иноческим, для чего с дозволения турецкого правительства они переселились из Святой Горы в Молдавию, сперва в запустевший монастырь Драгомирну, а оттуда в Нямецкий. Порядком и добродетельною жизнию братии обитель Нямецкая напоминала общежития Тавенисиотские и киновии Феодосия и Саввы. Паисий был полезен не только для одного монастыря своего, но и для Церкви. Он перевел с еллино-греческого на славянский язык многие Отеческие книги, как-то: Добротолюбие, святого Исаака Сирианина, святого Симеона Нового Богослова, Варсонофия Великого, Иоанна Лествичника. Сии переводы, хотя по древнеобразному слогу и затруднительны, но тем драгоценны, что с чрезвычайною точностию выражают деятельные мысли Отцов и сохраняют всю силу подлинников.

Когда Феодор пришел в Молдавию, Паисий был уже лет весьма преклонных. Изможденный трудами и болезнями, он редко выходил из келлии. Приближенные его не соглашались принять Феодора по многочисленности братства и по затруднительному содержанию. Странник находился в крайности: деньги, при нем бывшие, истощились; летнее платье, в котором вышел из Карачева, обветшало от путешествия; наступила зима. Он было решился идти обратно в Россию и просил, чтобы допустили его по крайней мере принять благословение старца. Сие позволено; Паисий, увидев рубище и жалостное положение юноши, прослезился, утешил его, присовокупил к своему стаду, строго запретив, чтоб впредь никому не отказывали без его сведения.

В обители находилось шесть духовников; каждый имел у себя назначенное число братий, которых он обязан был исповедывать, наставлять в духовной жизни и помогать им в сердечных бранях. Из сих духовников опытнейшим почитался иеросхимонах Софроний, по кончине Паисия управлявший Нямецким монастырем. Софронию был вручен Феодор для душевного назидания, а для трудов монастырских определен в хлебню. В общежительном монастыре печение хлебов есть тяжелое послушание по многолюдству братии и по обычаю общежитий предлагать пищу всем богомольцам, коих иногда бывают тысячи. Проведши несколько дней в хлебне, Феодор видит сон: ему представился широко разложенный огонь, пред коим стояло множество людей, как будто приготовленных к истязанию. В числе прочих был и он. Внезапно явились некоторые необыкновенные мужи, похитили его из среды множества и ввергнули в пламя. «Отчего бы, — размышлял он, — из толикого числа я один брошен в сей свирепый огнь?» — «Так угодно Богу», — отвечали мужи. Сие сонное видение Феодор рассказал старцу Софронию, который истолковал оное следующим образом: обширным пламенем означается горнило искушений, куда ввергаются иноки, отлучающиеся мира, дабы работать единому Господу. В обители Нямецкой сохранялся обычай древних времен, по которому всякий, вновь вступающий в монастырь, должен был исповедать духовнику все грехи, соделанные от младенчества. И в самом деле, весьма прилично начинать поприще покаяния и плача о грехах исповеданием грехов; притом наставник, узнав наши слабости и поползновения, удобнее может нас исправлять, предохранять и руководить. По сему обычаю Нямецкого монастыря Феодор исповедал старцу Софронию все грехи, соделанные во всю жизнь, и был отлучен на пять лет от причащения Святых Христовых Тайн. Феодор впоследствии сказывал: «С таким тщанием исповедывал меня старец, что сия первая исповедь продолжалась более часа».

Когда усмотрели в Феодоре большую горячность к подвигам, то перевели его из хлебни в пчельник, над которым главный надзор имел весьма строгий старец. Здесь, кроме телесных трудов, должно было переносить частые укоризны. В сем послушании он находился два года; потом сделали его помощником в просфорне в монастыре Секуле, который стоит от Нямецкого в 12 верстах, и от оного тогда зависел, так [же, как и многие другие скиты и пустыни. Одна из таковых пустыней была на потоке Поляна Ворона в 5 верстах от скита того же имени. В ней жили два друга: иеросхимонах Николай и схимонах Онуфрий, уроженцы Черниговские, привлеченные из России в Молдавию слухом о высоких достоинствах Паисия. Они шли путем царским, что в монашеском смысле означает благоразумную умеренность в подвигах и взаимный совет двух или трех иноков, вместе безмолвствующих. Таковое название почерпнуто из слов Царя верных и Царя всех Господа Иисуса Христа: Идеже еста два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреде их1401. Николай наблюдал в постоянном молчании за своим сердцем; Онуфрий по благословению настоятеля принимал братий, приходивших к нему для душевного назидания. Оба старца были уже в летах; а Онуфрий притом чувствовал большую слабость и боль в желудке, который он расстроил в юности неумеренным постом. Архимандрит обратил внимание на старость и болезненное состояние Онуфрия и, дабы оказать ему вспоможение, повелел молодому, наделенному хорошею телесного силою Феодору переселиться в пустыню на поток Поляну Ворону и услуживать старцам.

Таким образом Феодор переходит от послушания к послушанию. До сих пор он упражнялся в телесных трудах и повиновался телесно, то есть в телесных трудах следовал не своей, но ближнего воле; теперь он начал знакомиться с послушанием духовным, то есть мыслить и чувствовать не по своей воле, но по указанию ближнего. Если телесное послушание затруднительно и болезненно, то сколь труднее и болезненнее оного послушание мысленное и духовное? Если первое делает человека благонравным, то второе не сделает ли его святым? В наши времена известно более послушание первого рода; а святые Отцы заповедуют и похваляют более послушание второго рода, от коего первое само по себе истекает. Они его называют духовным мученичеством, распятием своей воли, скорейшим, удобнейшим, правильнейшим путем к достижению святыни, последованием Спасителю, Который был послушлив до смерти, смерти крестныя. От сего послушания рождается болезненное сердечное чувство, называемое плачем, и мысль в сердце, постепенно охладевая ко всему временному, начинает непрестанно притекать и припадать к Богу, в чем и состоит начало истинного умного делания.

Пустынное уединение доставило Феодору возможность исповедывать все помыслы и чувствования старцу Онуфрию, который имел о нем отеческое попечение. Узнав собственным опытом, что неумеренное воздержание столь же вредно, как и невоздержание, он убеждал ученика своего не возлагать упования единственно на телесный подвиг, но, обременяя тело умеренно, все старание обращать к очищению сердца, из коего, по слову Спасителя, исходят помышления злая, убийства, прелюбодеяния, татьбы и прочее зло, оскверняющее человека (Мк. 7). Сии пустынники имели прекрасный обычай приобщаться ежемесячно Святых Христовых Таин, для чего они ходили в скит. Когда однажды по сей причине Феодор пошел в скит, — напали на их пустыню разбойники, похитили небольшое количество съестных припасов и прибили обоих старцев столь жестоко, что они едва могли выздороветь чрез продолжительное время. Потом Феодор занемог сильною горячкою, был почти на краю гроба и с трудом пришел в прежние силы. Промысл Божий посылает скорби рабам своим и скорбями искушает их верность.

Протекли 5 лет по пришествии Феодора на поток Поляну Ворону, и старец Онуфрий, отягченный летами и болезнями, скончался. Кончина его была довольно тяжелая: 12 часов он томился и произносил как бы ответы на различные вопросы. Некоторые опытные старцы предполагали, что попущено было ему грозное истязание за излишнюю строгость над теми, кои советовались с ним о своих душевных недугах. Когда же чрез 3 года, по тогдашнему обычаю Нямецкого монастыря, осмотрели его тело, то нашли главу и перси нетленными во свидетельство спасения. По смерти Онуфрия Феодор жил в пустыне с Николаем полгода; потом переместились они оба в Нямецкий монастырь.

Около сего времени переведена архимандритом Паисием книга святого Исаака Сирианина, которую Паисий по ее духовному достоинству называл избранным златом. В ней с особенною ясностию и подробностию изложено, каким образом душа очищается Христовыми заповедями, каким образом Благодать Божия Сама Собою вселяется в чистые души и ознаменовывает свое вселение различными действиями, как-то: непрестанною молитвою, всегдашними слезами, необыкновенною радостию, не зависимыми от внешних обстоятельств. Паисий весьма желал распространения сей книги, ибо большая часть монахов нынешнего времени, не зная, что в науке монашества есть свое введение, начало, средина и конец, тотчас ищут раскрыть в себе благодатные действия (как будто Бог подчинен воле человеческой!), не позаботясь наперед сделать сердце способным к приятию Божества. От сего неправильного действования, основанного на ложных понятиях, обыкновенно рождаются двух родов последствия: или бесплодность, или плоды ложные вместо плодов истинных.

Братия Нямецкой обители по доверенности к настоятелю и по собственному признанию с большим усердием переписывали книгу святого Исаака Сириянина. Николай и Феодор также переписали оную для себя уставным письмом. Паисий, желая оказать услугу и Российскому монашеству, приказал Феодору вторично переписать упомянутую книгу с особенным тщанием на хорошей бумаге и отправил оную к Высокопреосвященнейшему Гавриилу, митрополиту Новгородскому и Санкт-Петербургскому, убеждая его, дабы повелел оную напечатать и разослать по монастырям Российским. Неизвестно, получена ли сия книга Архипастырем. Впоследствии некоторый богобоязливый житель Москвы дарит Феодора книгою, в которой сей узнает сочинение святого Сириянина, им переписанное для Высокопреосвященнейшего Гавриила по повелению Паисия и подписанное рукою сего старца.

Между тем безмолвный Николай начал весьма ослабевать от старости и болезней. Он чувствовал необыкновенный холод во всем теле и большую часть времени проводил на постели. Феодор служил ему с особенным усердием, целовал его руки и ноги и, раскрывая свои недра, оными согревал охладевшие члены старца. Николай умер весьма тихо в объятиях Феодора, и когда чрез три года осмотрели умершего, то нашли его совершенно нетленным. Феодор, продолжая заниматься различными трудами, жил в Нямецком монастыре до 1801 года. Вслед за Николаем скончался архимандрит Паисий, коего преемником в управлении избран старец Софроний, лишенный зрения и согбенный под бременем лет, но богатый духовными дарованиями. Сей новый настоятель весьма любил Феодора и, видя его ревность к подвигам иноческим, постриг его в схиму.

В 1801 году вступил на престол Российский Государь Император Александр Павлович. Милостивый Манифест, им обнародованный, дозволял свободное возвращение в Россию бежавшим из оной. Сие дозволение Российского Монарха подало мысль архимандриту Софронию, родом также россиянину, пересадить несколько лоз из Нямецкого виноградника в отечество, дабы и отечество воспользовалось духовными трудами и дарованиями Паисия. В числе прочих назначено и Феодору оставить Молдавию. Какие же богатства понес с собою инок сей из Нямецкой обители? Какое направление получил он от жительства с Паисием?

Природа одарила Феодора здоровым и крепким телосложением, которое при содействии горячего нрава обыкновенно располагает человека к деятельности и подвигам. И Феодор любил нестяжание до нищеты, бдение, продолжительные стояния на молитве, труды телесные, пост, строго наблюдая оный и в качестве и количестве пищи. Притом ему известно было, что очищается душа единственно заповедями Христовыми, а не телесными трудами, кои, утомляя плоть, облегчают нам исполнение заповедей Христовых. И потому с большим усердием ходил за больными, принимал странных и совершал прочие дела милосердия. Еще в нем было важное достоинство: он выдержал жестокую войну с плотскою страстию и, получив опытность в сей войне, мог пользовать других советами.

Многие Российские монастыри отставали благоустройством от Нямецкого: в них и церковное Богослужение совершалось с меньшею стройностию, и относительно пищи делались от устава некоторые, впрочем малозначащие, отступления, и самые монахи недовольно имели понятия о истинной духовной жизни, занимаясь почти исключительно телесными трудами. Кажется, такое состояние некоторых монастырей и монахов российских, с которыми встретился Феодор по возвращении из Молдавии, имело не безвредное влияние на Феодора, жившего продолжительное время в обители благоустроеннейшей и посреди искуснейших монахов того времени. Поистине тесен путь, ведущий в живот: ибо, с одной стороны, стесняют его наши неправды, а с другой — самые правды, когда они сопряжены с осуждением ближнего.

Путешествие Феодора из Молдавии в Россию наставительно. Деньги, данные ему на дорогу и попечение о своем теле, он вручил безотчетливо спутникам и в путешествии пребывал как бы в келлии, не заботясь ни о чем суетном и непрестанно занимаясь Богомыслием. Так достиг он Орла и, по назначению тогдашнего епископа Досифея, поместился в Чолнском монастыре. Его супруга была еще в живых, но Феодор отказался от свидания с нею, и вообще, узнав собственным горестным опытом, сколь человек удобопреклонен ко греху, наблюдал большую осторожность от женского пола: он, хотя и принимал к себе в келлию жен, однако никогда не беседовал с ними без свидетеля, и учеников своих обучал тщательному хранению чувств, в особенности зрения, каковым хранением избегаем многих искушений. Чолнский монастырь имеет штатное положение; Феодор, пожив в оном короткое время, рассудил переместиться в Белобережскую общежительную пустыню, начинавшую тогда приходить в цветущее состояние под управлением строителя Леонида, его духовного друга. Обители сей и ее настоятелю Феодор оказал большую услугу своими познаниями в монашеской жизни, примером и советами. Им руководимый строитель с полным отречением самолюбия завел в монастыре общежитие в настоящем его смысле. Каковая была одежда на начальнике, точно таковая же на последнем послушнике; выходили братия на труды? начальник был впереди их, и ко всякой работе рука его прикасалась прежде всех других. Церковное служение совершалось с глубоким благоговением, со всеми чтениями на всенощных бдениях и утренях, со всею стройностию, столько приличною Богослужению. Трапеза была общая; во время оной соблюдалось молчание, прерываемое только душеполезным чтением чередного брата, учрежденным к поддержанию в ненарушимости молчания.

Но для общежития мало того, чтоб трапеза была общая, труды общие, одежда одинаковая, — нужно сердце едино и душа едина.

Для достижения сего Феодор приучал братию к соблюдению животворящих евангельских заповедей, приучал благословлять клянущих, никого не осуждать, подвизаться втайне, миловать, веровать, молиться, претерпевать до конца, прощать, дабы быть прощенным. Довольно ли сего для истинного духовного единения? — Услышим, что скажет нам Евангелие, или лучше, что скажет Господь Иисус Христос, чрез Евангелие говорящий. Имеяй заповеди Моя, научает Спаситель, и соблюдаяй их, той есть любяй Мя; а любяй Мя возлюблен будет Отцем Моим; и Аз возлюблю его и явлюся ему. Аще кто любит Мя, слово Мое соблюдет; и Отец Мой возлюбит его, и к нему приидем и обитель у него сотворим1402. Тот, в чьем сердце обитает самая Любовь, Господь Иисус Христос, за грешников распятый, за распинателей молившийся, о убийцах Своих плакавший, — тот может ли не вмещать в сердце своем всех ближних и по любви не быть с ними едино? Высокая степень, на которой стояли величайшие святые! Крайняя ступень лествицы, возводящей от земли на небо, к которой посредствующими ступенями служат все прочие добродетели! Кто желает стяжать единение с Богом и ближними, да стяжет Христа; кто желает стяжать Христа, да привлекает Его в себя точным, по возможности, соблюдением Его святых заповедей; кто желает научиться соблюдению Его заповедей, да прочитывает часто с живою верою Евангелие Христово. Феодор каждый день читывал определенное число глав из Святого Евангелия; читал он прочие книги, монашескому чину соответствующие, но чтение Евангелия повторялось непременно каждый день, как повторяется каждый день употребление пищи. Священнейшая книга сия стояла в келлии Феодора вместе с иконами, и он говаривал: «В Евангелии сокровен Христос; хотящий найти Его обретает Его в Евангелии».

Феодор имел весьма хорошее понятие и о догматах. Сам не читал и ученикам строго запрещал читать еретические книги, — даже не терпел, чтоб в келлии его было какое-либо сочинение, содержащее в себе лжеучение о Божестве: «Не хочу, — повторял он слова святого Кириака, — не хочу врагов Божиих иметь в своей келлии».

Во время болезни принудили строителя Леонида уклониться от настоятельской должности. Устроив за монастырскою оградою, в лесу, безмолвную хижину, он переселился туда с другом своим Феодором; они жили там три года; но, тревожимые беспрестанно посетителями, решились избрать для своего уединения место, где бы они были сколько можно менее известны. С сею целию в 1811 году Феодор с дозволения епархиального начальства вышел из Белых берегов и пустился к Новоезерскому монастырю, находившемуся в восточном конце Новгородской епархии, тогда управляемому добродетельным игуменом Феофаном. Под ведомством Новоезерского монастыря состоял скит преподобного Нила Сорского, основанный сим угодником Божиим в XV веке, — место весьма безмолвное, окруженное лесом, далеко отклонившееся от мирских селений. Посреди обители стоит деревянная простенькая церковь; кругом оной раскинуто несколько убогих хижин, в коих иноки, по уставу основателя, проводили пять дней недели, занимаясь молитвою, слезами и рукоделием, а в субботу и воскресение стекались в храм для служения Божественной Литургии и для Святого Причащения. В скиту всегда употреблялась постная пища, и вход в оный женскому полу был совершенно воспрещен, как обыкновенно во всех скитах водится. Полюбилось сие место Феодору; равно и Феофану желалось поместить в скит Феодора, как мужа давно ему известного с весьма хорошей стороны. Феофан написал по сему предмету к Высокопреосвященнейшему митрополиту Амвросию письмо, с коим Феодор и отправился в Санкт-Петербург. Не возвестилось митрополиту исполнить просьбу старцев: он рассудил лучше послать Феодора в Палеостровскую обитель, лежащую на острове Онежского озера и тогда возобновляемую.

Палеостровская обитель возобновлялась: строитель оной был человек усердный, имевший значительный капитал; он поправлял, как умел, монастырское строение, учреждал хлебопашество, скотоводство, расчищал покосы. Вскоре образ жизни Феодора показался для него странным и отяготительным; вскоре и Феодор увидел, что ему несовместно жить в Палеостровской обители, в которой устрояется только одно хозяйство, а существенное устроение монастыря упущено. Он томился духом, и наконец, когда был принуждаем вкушать молочную пищу в понедельники, вторники и четвертки, противно правилам схимонахов, воспротивился строителю. Родилась ссора. Строитель начал жаловаться начальству, которое погрозило Феодору лишением монашеского чина. Два года терпел Феодор различные притеснения в Палеостровской обители и слышал повторяемые угрозы начальства по донесениям настоятеля о неповиновении подчиненного. Опасаясь, чтоб сии неприятности не окончились чем-либо еще более неприятным, он решился идти к Митрополиту для личного объяснения, и был переведен в Спасо-Преображенский Валаамский монастырь, однако с запрещением носить в продолжение года рясу и камилавку за самовольное отлучение из Палеострова.

Феодор прибыл в Валаамский монастырь в начале 1813 года. Еще прежде его переселились в сию обитель из Белобережской иеросхимонахи Леонид и Клеопа, выходец Нямецкий, со многими другими учениками Феодора. При Валаамском монастыре находился скит, подобный скиту преподобного Нила Сорского; в оный помещен был Феодор и духовные друзья его. Бесспорно, Валаамский монастырь, коего основание относят ко временам равноапостольной княгини Ольги, должен занять после Соловецкой обители первое место между монастырями Российскими по удобности к строгой монашеской жизни. Гранитные скалы, подымаясь из глубокого и широкого Ладожского озера, образуют несколько, разделенных между собою проливами, островов, из коих на главнейшем, имеющем в окружности около 25 верст, стоит уединенная обитель, устранившаяся на край России от суеты мирской, день и ночь оглашаемая Божественным славословием. Ближайший берег в 30 верстах; озеро очень бурно, в особенности весною и осенью; по сей причине, равно и по отдаленности от Петербурга, посетителей бывает мало; обитель к содержанию имеет прочные средства; устав монастырский строг; церковное служение продолжительно; убогая одежда, простая трапеза для всех одинаковы; трудных послушаний довольно; братство многолюдное: Валаам с высоких пустынных утесов сзывает в свое недро всех ревнителей строгого подвижничества и безмолвия. Кажется, Феодор мог бы найти здесь давно желанное успокоение; — случилось иначе.

И здесь грех отыскал себе пристанище; и здесь для ссоры нашлась пища; и здесь строгое, может быть даже излишне строгое, наблюдение Отеческих преданий вооружилось противу заповеди евангельской. В Валааме взошли в употребление при церковном служении некоторые поклоны, не предписанные церковным уставом; также поставлялось на трапезе постное масло в некоторые постные дни, в кои в обители Нямецкой предлагался только сок конопляный. Сии упущения и оным подобные строго осуждал Феодор и, стремясь к исправлению таковых упущений, нарушил общий мир и спокойствие. Чем затмилось в его сердце сияние заповедей Христовых? Чем заглушён был глас Спасителя: Мир оставляю вам, мир Мой даю вам1403; О сем разумеют все, яко ученицы Мои есте, аще любовь имате между собою1404? Какой мысленный тать украл из его памяти духовно-мудрое наставление старца Софрония1405, советовавшего и умолявшего предпочитать всякой правде правду евангельскую? — Многие из братий разделили мнение Феодора; весь монастырь объяло смущение, и духовное начальство, дабы прекратить беспорядок, принуждено было вывести схимонаха из Валаамского монастыря в Александро-Свирский. Сие случилось в 1819 году. Феодору сопутствовал верный друг его Леонид; Клеопа за несколько времени до сего окончил свое земное течение.

Оставив строгую обитель, Феодор не оставлял строгого жительства, доколе не изменили ему телесные силы. В 1821 году почувствовал он сильную простуду, которая расслабила все тело и причиняла сильную головную боль. Феодор переносил болезненные припадки с терпением и благодарением, часто произнося сии слова: «Слава Тебе, Боже мой! Благодарю Тебя, Боже мой, что Ты наказуешь меня в сем временном веке!» — Болезнь сия была к смерти, продолжалась полтора года, измождила его тело, умягчила дух. Заметили, что он сделался для учеников своих снисходительнее, и вообще во всех случаях оказывал гораздо более милосердия, нежели прежде. Однажды у окошек его келлии собрались дети играть; Леонид, услышав шум и зная постоянную приверженность Феодора к безмолвию, хотел прогнать детей. Феодор остановил его, сказав: «Их гласы кажутся мне гласами Ангелов».

Феодор скончался тихо в пятницу на Светлой неделе в 9 часов вечера 1822 года, будучи 66 лет от роду, сподобившись Пречистых Христовых Таин и святого Елеосвящения1406. За день до кончины пришел он в некоторый род забывчивости — и видит себя в каком-то большом храме, в котором совершается Богослужение, и на обоих крылосах стоят мужи в светлых белых одеждах. Один из сих мужей сходит с правого крылоса и, приближась к Феодору, говорит: «Феодор! время тебе отдохнуть, приходи к нам». Феодор, узнав в сем муже покойного иеросхимонаха Николая, очнулся.

Благочестивый читатель! В сем жизнеописании беспристрастно обнаружены тебе и доблести и слабости старца: подражай доблестям, не осуждай слабостей. Что свойственнее немощи человеку? Кто может похвалиться безгрешием? Кто прошел весь путь жизни, никогда не поткнувшись? — Однако, видя духовного мужа, укрепленного прочным монашеским воспитанием и долговременными опытами, омрачаемого и колеблемого грехом, не должны ли мы за себя устрашиться? Точно, — страх да будет во всю жизнь нашим спутником, а руководителем упование на Бога. Сии два пестуна могут благополучно привести нас ко вратам Царствия Небесного, которые да отверзет милосердый Господь всякому толкущему прилежными молитвами и смиренным сознанием своих недостатков.

Аминь.

Лютеранизм1407

Вопрос. Что есть лютеранизм?

Ответ. Лютеранизм есть учение Лютера и его последователей по отношению к христианскому вероисповеданию.

Вопрос. С которого времени начался лютеранизм?

Ответ. Лютер начал обнаруживать свои мнения с 1517 года по P. X.

Вопрос. Нужно ли было установление лютеранизма для спасения человеков?

Ответ. Самое время его установления доказывает, что он не нужен. Если Христово учение достаточно было для спасения человеков в продолжение 15 столетий, то к чему лютеранизм? Если же признать лютеранизм учением нужным, то сим самым по необходимости должно признать, что первоначальное учение Христовой Церкви было недостаточным для спасения, что явная нелепость, богохульство.

Вопрос. Но Римская Церковь, к которой принадлежал Лютер, находилась в заблуждении; почему спасение в недрах ее было весьма сомнительным. Что же сделал худого Лютер, отвергнув заблуждения Рима?

Ответ. Точно, в Церковь Римскую вкрались многие заблуждения. Хорошо бы сделал Лютер, если б он, отвергши заблуждения латинян, заменил сии заблуждения истинным учением Святой Христовой Церкви; но он заменил их своими заблуждениями; некоторым заблуждениям Рима, весьма важным, вполне последовал, а некоторые усилил.

Вопрос. Чему, например, он последовал, и что усилил?

Ответ. Последовал учению о слиянии Святой Троицы, как выражается Константинопольский Патриарх Иеремия, удержав в Символе веры учение латинян, принятое Римом в IX веке по P. X. о исхождении Святого Духа от Отца и Сына; между тем как сие лжеучение было главною причиною отторжения Запада от истинной Христовой Церкви, сохранившейся и сохраняющейся во всей чистоте своей на Востоке. Последовал Лютер заблуждению латинян по отношению к совершению таинства Святого Крещения, которое по сознанию самих латинян совершалось на Западе до XII столетия при троекратном погружении, а не обливании. В Евангелии от Матфея, глава 28, ст. 19, где Господь заповедует ученикам Своим научить все народы, крестя их, употреблено в греческом тексте слово βαπτίζοντες, что по-русски значит погружая.

Сие слово употреблено и в прочих местах Нового Завета на греческом тексте, где говорится о крещении.

Усилил Лютер заблуждение латинян относительно Божественного Таинства Евхаристии. Латиняне в XII столетии заменили первоначальную свою Литургию новою, в которой отменили призывание Святого Духа и молитву о пресуществлении хлеба и вина в Тело и Кровь Христову. По сей причине латиняне лишились сего великого Таинства, как отвергшие существеннейшую часть Литургии. Лютер отверг вовсе Литургию, говорит: «Хлеб пресуществляется во рту у причащающегося верою!»

Заменил Лютер заблуждения латинян своими: он, с запальчивостию отвергая беззаконную власть пап, отверг и законную, отверг самый сан епископский, самую хиротонию, несмотря на то, что установление того и другого принадлежит самим Апостолам, без всякого сомнения по завещанию Самого Господа.

Равным образом, отвергши индульгенции, он отверг и Таинство Исповеди, хотя все Священное Писание свидетельствует, что невозможно получить отпущение грехов без исповедания их. Лютер вовсе отверг добрые дела, уверяя, что для спасения достаточна одна вера, хотя б дела ей не соответствовали. Поелику же святой апостол Иаков в соборном Послании своем с особенною ясностию излагает, что для спасения необходима вера, свидетельствуемая делами, то Лютер отверг соборное Послание апостола Иакова.

Лютер в одном из писем своих говорит: «Душа совершенно не участвует в тех сладострастных делах, которым предается тело; она ими нисколько не оскверняется». Лютер спросил однажды свою супругу, если можно назвать супружеством союз расстриженного монаха с расстриженною монахинею, почитает ли она себя святою? Когда Катарина отвечала, что она, будучи грешницею, не может почитать себя святою, Лютер воскликнул: «Вот! каково проклятое влияние папизма! Мы все верою — святы!»

Вопрос. Нет ли еще других заблуждений в учении Лютера?

Ответ. Довольно; но большая часть их принадлежит не Лютеру собственно; они суть повторения ересей древних и новых, бывших прежде Лютера. Например, он отвергает почитание святых икон, святых мощей, призывание святых угодников Божиих и Самой Божией Матери; отвергает все Таинства, кроме Крещения и Причащения, кои им искажены; отвергает все вообще предания, ложно толкует Священное Писание, предоставляя каждому толковать его по собственному разумению и произволению, хотя святой апостол Петр ясно говорит, что «никакого пророчества в Писании нельзя разрешить самому собою, ибо никогда пророчество не было произносимо по произволу человеческому [по воле человеческой. — Ред., но изрекали оное святые Божии человеки, будучи движимы Духом Святым»1408.

Все сии заблуждения, будучи все вместе взяты, не только противны единой истинной Святой Церкви, но и содержат в себе многие тяжкие хуления на Духа Святого.

Вопрос. Можно ли спастись тому, кто содержит учение Лютера?

Ответ. Кроме того, что сие уже ясно из всего вышесказанного, прочитаем в ответ начальные слова Символа, сочиненного святым Афанасием Великим: «Кто хочет спастись, тот должен прежде всего содержать кафолическую веру, коей если кто не соблюдет в целости и непорочности, тот несомненно погибнет навсегда».

Вопрос. Что побудило Лютера предаться столь сильным заблуждениям, и что служило поводом к столь сильному распространению его учения?

Ответ. Лютер был увлечен, с одной стороны, резкими злоупотреблениями папской власти, а с другой — неукротимым своим нравом. Противодействие папе обратилось в непримиримую ненависть, — опровержение латинских догматов в бестолковое и необузданное ругательство. Сочинения Лютера нестерпимы не только для благочестивого, но даже для благопристойного читателя. Они дышат самым грубым развратом и исступленным богохульством. Если учение его имело многих последователей, то причины сего в одних были личные, в других политические, в толпе — невежество.

Если ныне многие образованные люди последуют учению Лютера, то это потому, что они никогда не рассматривали христианской веры, не читали сочинений основателя своей Церкви, или по непреклонному упрямству. Впрочем, лютеранизм доставляет большие удобства человеку, желающему как можно меньше обращаться к Богу и как можно меньше ограничивать себя в плотских своих пожеланиях.

Вопрос. Может ли ученое рассматривание доказать неосновательность лютеранизма и привести к познанию истинной Церкви?

Ответ. Вполне может. Установление Церкви христианской Богочеловеком и распространение ее Апостолами на земле, будучи событием, объясняется фактами. Тот, кто будет беспристрастно рассматривать сии факты, увидит, что все они доказывают непорочность Восточной Церкви, сохранившей и догматы и обряды Церкви Первенствующей во всей целости. Он увидит постепенное заблуждение и отступление Запада; увидит причину сего отступления: с одной стороны, гордость пап, с другой — преобладание варваров и их невежества на Западе, которые с половины девятого столетия воссели на престол Первосвятительский Рима. Он увидит семена реформации в исполинской, уродливой власти пап, в злоупотреблениях его, в грубом невежестве тогдашней Европы; увидит нелепость протестантских верований и между ними лютеранизма, вынужденного жестокостями, рожденного столкновением страстей, образовавшегося под сению политики и невежества; непрестанно изменяющегося, как имеющего основанием зыбкое знание человеческое, наконец, по большей части преобразовавшегося в неологизм.

Некто Зернинкампф, ученый германец, образовавшийся в университетах Лейпцигском и Гетингенском, лютеранин, пожелал узнать истинную Христову Церковь. Большую часть жизни он посвятил на изыскания по сему предмету в лучших библиотеках Германии и Англии; уже в преклонных летах прибыл в Киев, где принял Святое Миропомазание. Он оставил после себя драгоценное собрание фактов, доказывающих, что Церковь Восточная есть единая Христова Церковь.

Понятие о ереси и расколе1409

Воспоминание о Бородинском монастыре1479

На Бородинском поле верные сыны России совершили долг свой: твердо и мужественно противостали врагу многочисленному, водимому полководцем гениальным, усеяли поле трупами иноплеменников и трупами своими. Обширное поле битвы сделалось обширным кладбищем.

Теперь на Бородинском поле верные дщери России совершают свой долг: над прахом жертв любви к Отечеству они принесли себя в жертву Богу, заживо умерши для мира, — приносят непрестанную жертву молитв о себе и о павших на сражении сынах России.

Поэт! Ты прав; твой глаз постиг характер этого поля: ты нарек его «поле-море». Прочитав название новое, я не понял его, но когда пришлось мне взглянуть с высоты на Бородинское поле, — я тотчас увидел, что это поле — море. Оно обширно, как море; оно — всё в переливающихся, отлогих холмах, как в волнах. Были на нем и другие волны: несметные полки воинов. Утекли эти волны; утекли десятки годов после битвы знаменитой; стоит уединенно на поле смиренная обитель инокинь, как пристань на море.

Лились здесь слезы о павших под острием меча; лились здесь слезы о сраженных преждевременно телесною смертию. Лились слезы в уединении; уединение и слезы очистили око ума. Внезапно пред ним — неожиданное, незнакомое доселе зрелище: умерщвленная грехом душа! Тогда печаль земная соединилась с печалию духовною. Маргарита прежде всех пришла на кладбище воинства русского, чтоб плакать над могилой храброго супруга; — принесла туда и прах сына, угасшего не на Бородинском поле, чтоб плакать над двумя могилами вместе. Она дала себе обет печали пожизненной, надела на себя черные одежды с тем, чтоб не снимать их никогда. «Буду плакать над гробами, — помышляла она, — доколе смерть не отрет слез моих, доколе гроб не примет и моего тела».

Бог близок к скорбящим; близок к ним свет Его, близко утешение Его. Маргариту озарило небесное просвещение: она произносит обет иночества, облекается в таинственный образ, принимает новое имя — и уже Мария плачет у гроба Спасителева. Камень скорби земной отвален от сердца: взорам души предстали радостные Ангелы, приносят кроткое утешение веры. По праву, Мария, ты держишь в руках твоих жезл настоятельства на поле Бородинском. Ты приобрела это поле мечом твоим — слезами. Возьми ими и небо.

Постепенно на обширное кладбище, к знамени иноческому Марии, стекались дщери земли русской; постепенно обитель стражей могильных обращалась в обитель молитвенников и служителей Бога. На самом редуте левого фланга, где сеча кипела всего ужаснее, где в знойный день битвы образовалась грязь от смешения крови с землею, где выросли горы трупов, ныне — Святая Церковь. В ней ежедневно приносится Бескровная Жертва о упокоении проливших кровь свою. Девы, умершие миру, воспевают надгробную песнь над витязями, умершими за Россию.

И часто, изможденные бдением и постом, старицы видят в тонком сне на жестких своих ложах: полки воинов вслед за полками возникают неизвестно откуда, идут стройно в уединенную обитель, входят в храм, проходят в святой алтарь, потом скрываются неизвестно куда. Робкие инокини решились приступить к являвшимся с вопросом кто они. — «Мы те, — ответ был воинов, — за которых вы молитесь; приходим разделять с вами молитвы».

Бородинское поле, поле-море, поле великодушного подвига, убийства страшного, — тихое, безмолвное кладбище, оглашаемое лишь звоном монастырского колокола, сзывающим ежедневно в известные часы инокинь на молитвословие, — и голосом поселян, обрабатывающих землю, пресыщенную кровию! Как пристань тут — обитель; как полки — посевы хлебные; вместо киверов — колосья!

Благочестивые дщери России! Да поможет вам Бог совершать невидимый подвиг самоотверженья! Он помог братиям вашим мужественно встать, встать грудью русскою против гордого супостата; Он да поможет и вам: Он — всесильный Бог.

15 сентября 1847 года.

Благополучный день1480 (15 июня 1848 года было молебствие в Ново-Сергиевском — загородном дворце Великой Княгини Марии Николаевны по случаю получения Ее Высочеством части мощей преподобного Сергия)

Много Святых произрастила благословенная земля Русская. Они сияют различными благодатными дарами с неба отечественной Церкви. Из этого блаженного сонма Преподобный Сергий сияет даром помогать стране родной в ее опасностях и бурях, покровительствовать и споспешествовать ее Царственному Дому. Споборал он герою Донскому против несметных полчищ Мамая; споборал он потомкам Донского против хищных, мятежных казанцев. Во время самого тяжкого отечественного бедствия, во время смут, произведенных самозванцами и сарматами, Преподобный Сергий совершил дивное знамение, знамение историческое; подобного знамения не записано на листах истории других народов. Как волны сокрушаются, рассыпаются, ударяясь о скалу гранитную, так все усилия врагов сокрушились под стенами обители Преподобного Сергия, пред его молитвами, пред силою Божиею, призванною и привлеченною его молитвами. На необъятном пространстве опустошенной, мятущейся России стояла Лавра Сергия, стояла камнем краеугольным. Этот камень отразил всепоглощающие волны! Этот камень сделался камнем обновления и величия России. И Цари и народ, видя помощь Небес, ниспосылаемую чрез предстательство Преподобного Сергия, возлюбили его и его обитель. Туда притекают они к нетленным мощам Угодника Божия, — к живым свидетелям на земле, — как угодна Небу пламенная любовь к Богу, соединенная с любовию к Царю и Отечеству. Святой Сергий — русский народный Святой. В соседстве древней столицы почивает Сергий сном воскресения, являя и предначиная свое воскресение нетлением и присутствием благодати Божией при его теле.

Чудное тело!.. Души многих не способны для присутствия при них Божией благодати, — для такого присутствия способно это тело! Обыкновенно тела человеческие, разлучившись с душами, мгновенно заражаются тлением, начинают издавать зловоние; а это тело противустоит тлению многие столетия, проливает из себя благоухание! Это тело — давно почившего, а дышит из него жизнь. И является вечная духовная жизнь этого тела в различных исцелениях, в различных знамениях, которые совершаются над призывающими помощь Преподобного Сергия, над лобызающими с верою и любовию его тело, освященное Святым Духом, — над преклоняющими колена пред Святым Духом, таинственно и существенно живущим в этом священном теле!

Ныне совершилось счастливейшее событие; нынешний день должен носить наименование «дня благополучного». Призванный благочестивою Отраслью Царственного Дома русского Преподобный Сергий пришел частицею своего тела, всем исполнением обильной Божественной благодати, соприсутствующей его телу, — пришел преподобный Сергий в обитель благочестивой и боголюбивой Марии. Давно посеялось в душе ее расположение к Угоднику Божию, заступнику Царей и Отечества. Основывая свою летнюю обитель на берегу Бельта, на живописном холме, среди чащи развесистых вековых деревьев, Мария назвала обитель по имени Преподобного Сергия. Рука её, водимая вдохновением свыше, водимая любовию к Угоднику Божию, начертала изображение храма. По собственному чертежу её устроенный храм стоит на оконечности двух аллей: обе они ведут от чертога Царского к чертогу Божию. Преподобный Сергий воздвиг в обители своей храм Пресвятой Троице; последуя в этом Сергию, Мария посвятила храм Пресвятой Троице. Что ж удивительного, — если и сам Преподобный Сергий пришел в обитель Марии!

До 15 июня стояла в Петербурге погода ненастная, бурная; 15-го Мария назначила молебствие в своем храме Пресвятыя Троицы пред мощами преподобного Сергия. С утра легкий ветер разогнал облака; благоухание лета разлилось в воздухе; на чистом, синем небе сияло солнце во всем блеске. Небо казалось каким-то радостным: оно как бы приятно смотрело на дело благочестивой Дщери Царя русского, споспешествовало ее делу благому. К молитвословию стеклись все жители Царского чертога Марии, разделяя с своею Повелительницею усердие к Святому, утешаясь её усердием святым. Погруженная в глубокое благоговейное внимание, она с старшею дщерию своею предстояла мощам целебным и нетленным Праведника. На берегу Бельта, при шуме волн его, при шуме ветра морского, раздавались молитвенные песнопения священнослужителей, песнопения хвалебные Преподобному Сергию, песнопения хвалебные душе его, ликующею с Ангелами на вечном празднике Неба, песнопения хвалебные святым мощам его, принесенным в обитель благословенной, благочестивой Марии.

По совершении молитвословия, по произнесении прошения благоденственных и многих лет великому Царю и России, богоизбранному и боговенчанному всему Его семейству Мария облобызала святые мощи святого жителя, вновь пришедшего жить в ее обители. Когда она удалилась, ее домочадцы приступили к святыне с тою простою и девственною верою, которая доселе хранится в сердцах Россиян и составляет их духовную, существенную силу. — 15-е июня — день, по справедливости названный благополучным! в этот день сколько родилось в Царственной обители Ново-Сергиевской впечатлений, ощущений, мыслей — святых, благоугодных Небу.

Да снидет благословение Неба на тебя, Виновница этого дня благополучного! да снидет это благословение на супруга твоего, на чад твоих, на весь дом твой, на дела твои, на все дни и часы жизни твоей, и земной и небесной. А новый житель твоей обители да будет хранителем, стражем твоим, как был стражем рая пламенный Херувим. Таинственно да глаголет он уму и сердцу твоему, да сказует им волю Бога, святые уставы вечности, скорую изменяемость всего временного, да научает тебя высоким добродетелям Евангелия, которые очищают и просвещают душу, которые одни с почестию вступят в блаженную и славную вечность. Ты здесь радушно, с любовию приняла Сергия в твою обитель; — он да споспешествует тебе в созидании нетленной обители в селениях святых и вечных горнего Иерусалима! Да умолит Преподобный Сергий Бога вписать имя твое на Небе в книгу живота, а на земле начертать его на скрижалях истории в светлых лучах славы. Эти лучи испущает из себя чистая, святая добродетель.

15 июня 1848 года.

Предисловие к повести «Иосиф»1481

В Онегине Пушкина и Печорине Лермонтова изображен эгоист, современный каждому из двух поэтов. Взглянувшие в это зеркало, узнавшие в нем себя ощутили ли угрызение совести? Заронилась ли в их душу, как благословенное семя, мысль исправиться? сомнительно. Весело было автору Печорина, как он сам говорит, рисовать современного человека: почему же и современному человеку не весело увидеть себя нарисованным? почему современному человеку не дополнить в себе, по рисунку художника, того, чего недоставало?

Самолюбие любуется собой, радуется своим успехам. Когда оно овладеет человеком, — начинает быстро стремиться к совершенству, и стремится к нему, доколе из человека не выработает демона. Разумеется: прочитали Онегина, особенно Печорина, многие молодые люди пред вступлением в свет, или только что вступив в него, прочитали со всем жаром, со всею восприимчивостию юности: этим чтением произведено ли в них отвращение от эгоизма? сомнительно, сомнительно! не такова судьба природы человеческой, и не испорченной еще опытами жизни. Должно быть, большая часть юных читателей заразилась ядом эгоизма! во многих непременно блеснула мысль: «Вот, верный способ успевать в свете!» — и — вперед! по следам Григория Александровича. Мы не долго задумываемся, особенно в лета молодости, при решении судьбы своей: лукавое обещание обольстителя «будете яко бози»1482 сохраняет поныне всю власть свою над человеками. Выше сказанная мысль юношей далеко не основательна: но она непременно должна родиться в душе неопытной при чтении «Героя нашего времени»: ведь — ему все сходит с рук, всякое предприятие удается! чего больше надо? А мастерская рука писателя оставила на изображенном ею образце безнравственного, чуждого религии и правил человека, какую-то мрачную красоту, приманчивую красоту ангела отверженного. Григорий Александрович соблазняет, не только при чтении его подвигов, соблазняет сильным впечатлением, которое остается и долго живет по прочтении романа. Автор Печорина не решил и для самого себя: полезна ли, вредна ли его книга. Печорин умирает во время бестолкового путешествия в Персию. При жизни он был мертв для общества, а в частности для ближних: — мало того! заражал смертным недугом всякого, кому бы ни пришлось быть в соприкосновении с ним. И этого мало! несмотря на свое нравственное одиночество, на свое отчуждение от людей, Печорин оставил по себе многочисленное потомство последователей, которых он ведет туда же, куда достиг сам.

По образцам порока портится человек, по образцам добродетели исправляется. С этою целию предлагается здесь повесть, всеми началами своими противоположная двум вышеупомянутым повестям, противоположная и впечатлением и последствиями. Она — не вымысел — изложение истинного события с сохранением всей исторической точности.

Впечатление от нее должно быть положительно, существенно, верно, сильно, не мечтательное, должно действовать истиною, а не увлечением и обольщением. Неверие — источник эгоизма; вера в Бога — источник правильной любви к себе и ближнему. Действия, истекающие из правой веры в Бога, радикально противоположны действиям, истекающим из веры в себя или в какой-то неопределенный фатализм.

Всякий по необходимости должен убедиться, что в человеке добро смешано со злом; удовлетворять одним порочным стремлениям — значит ли любить себя? скорее значит — ненавидеть. А так-то и любят себя эгоисты. От того они — враги себе и всем. Правильная любовь к себе заключается в подавлении в себе зла, в возможном развитии добра. Здравый разум, по необходимости, должен признать эту любовь истинною. Такою она признается Богом: на нее указывает заповедь Божия как на меру любви к ближнему. Оправдывают ее самые последствия: человек поставляется в согласие с самим собою, с обществом, с обстоятельствами, каковы бы они ни были; все действия его носят на себе печать высокой добродетели; последствия этих действий — постоянно и всегда благоверны. Верующий в Бога живою верою и руководствующийся в поступках Законом Божиим выносит с твердостию и мужеством бедствия земного странствования; не злоупотребляет слабостями ближних; не мстит врагам, — благодетельствует им; владеет сердечными чувствованиями с целию благонамеренною, не с целию преступного исполнения своих глубоких порочных замыслов; устраивает благосостояние государственное и семейное; умеет быть мудро и благодетельно строгим для исправления людей, совратившихся с пути правды; нравственная сила его, сила добродетели, имеет счастливое и продолжительное влияние на его потомство; природлившаяся сердцу его добродетель доставляет ему кроткое и вместе сильное наслаждение: оно слышится в душе его, как слышится благоухание сидра из запечатанного сосуда. Историческим, верным доказательством всего этого служит Иосиф. Желаем, чтоб его потомство было многочисленно, чтоб многие из последователей Печорина обратились в последователей Иосифа: желаем этого для блага общего, для блага частного, для блага истинного и вечного.

Добавление к этюду «Сад во время зимы»1483

Еще, еще несколько слов о воскресении мертвых! скажу поведанное мне нелживыми устами некоторого подвижника, скажу для друзей моих, трудящихся в винограде сердечном. Есть книга, отверзающаяся для человека в его сердце, там, там суждено ему Богом слышать высочайшее учение, как и Господь сказал во Евангелии: веруяй в Мя от чрева его (т. е. чрева души-сердца) истекут источники воды живыя; сие же глаголаше, объясняется святым Иоанном Богословом, глаголаше о Духе, Егоже хотяху приимати верующие в Него. Итак, Дух есть книга того сердца, в которое Он вселится.

Подвижник сей занимался долгое время Иисусовою молитвою в тайне душевной клети и ощущал в себе различные действия. Однажды, стоя в храме и углубляясь в молитву, он ощутил особенное обильное ее действие: все тело и кровь его возрадовались о Боге живе и погрузились в неизреченное наслаждение1484. Тогда получил он опытное знание о воскресении мертвых и будущем блаженстве тела человеческого, о котором прежде знал и которому веровал, просвещенный учением Церкви. Если тело наше в сей жизни может не только избавиться от действия страстей, но и сделаться причастником духовных наслаждений благодати, то, имея в себе семя жизни вечной, не может не ожить и не взойти с душою в Небесное Царствие!

Молитва болящего1485

Славословлю Тебя, Господь Бог мой, за все благодеяния Твои, которые Ты непрестанно изливал на меня в течение всей жизни моей, за которые я платил Тебе одними увлечениями, одними согрешениями моими. В наказующей меня ныне деснице Твоей я признаю десницу благодетельствующую. Ты посылаешь мне временные болезни предвестниками смерти и вечных болезней ада, которым должны подвергнуться подобные мне грешники; временными страданиями Ты отводишь меня от вечных мучений. Ты ущедрил меня земными благами; но, пресыщаясь ими, я забыл о Тебе, Боге моем; я забыл о неизреченных благах, Тобою уготованных для меня в вечности; весь предался в служение суетному миру. Моим идолом сделались мои греховные похотения: этому кумиру я начал приносить в жертву все силы души и тела, ревностно нарабатывая мою погибель. Ты, милосердный Господь мой, благоволил вспомянуть забывшего о Тебе! Ты отверз брением и плюновением очи слепорожденному: так ныне и мне временным, преходящим открыл очи сердца, и они узрели суету и ничтожность всего временного, узрели всю важность служения Тебе. Прости бесчисленные согрешения мои; хотя отныне даруй мне соделаться служителем Твоим. Да престану творить волю мира, волю грехолюбивых сердца и тела моего! да начну творить волю Твою! Научи меня творить всесвятую волю Твою! Врачуй меня, врачуй божественными врачевствами — Твоим святейшим Словом и Твоими цельбоносными язвами; призывай и приводи меня ими в познание Тебя, в любовь к Тебе! Ты бьешь всякого, кого приемлешь, и наказуешь всякого, кого возлюбишь!1486 Отдаюсь всецело в волю Твою: твори с созданием Твоим благоугодное Тебе.

Благодарю, славословлю Тебя, Боже мой, благодарю, славословлю Тебя, всемогущий Врач мой! Изливай на меня милость Твою и даруй исцеление немоществующей душе моей, с благодарением и славословием Тебе, с покорностию и преданностию воле Твоей несущей спасительное бремя временных страданий: Ты возлагаешь это бремя на тех рабов Твоих, которым Ты предназначил в удел спасение, вечные блаженства.

Молитва о умершем1487

В лютой скорби моей покоряю сердце мое и помышления мои Тебе, Господу Богу моему. Ты даровал мне дар, и Ты отъял его. Буди воля Твоя благословенна от ныне и до века: воля Твоя — свята, все действия Твои святы и премудры. Велик Ты в благодеяниях Твоих человеку, велик Ты и в казнях, которыми караешь его: яко не оправдится пред Тобою всяк живый, и Ты всегда побеждаешь, как Всесовершенный, на суде, на котором Ты судишься с совестию человека. Благоговейно преклоняю главу мою пред Тобою, я, недостойное и немощное Твое создание: Твое отдаю Тебе. Прими почившего в Твое вечное блаженство! отъяв у него смертию блага временные, сторично ущедри его благами вечными. Даруй мне остаток земной жизни провести Тебе благоугодно, в вечную пользу душе моей и душе почившего, и горькую разлуку временную вознагради вечным союзом для вечного блаженства.

А ты, душа, драгоценная для моего сердца, стряхнув с себя бремя плоти, лети в высокий и святой Едем. На пути твоем к небу никто да не дерзнет остановить тебя! да отворятся тебе двери рая! да встретят тебя радушно небожители! присоединись к их святому сонму и наслаждайся вечно лицезрением Бога. Но, когда придешь в рай и стяжешь дерзновение у Господа, вспомни о земном друге твоем, неутешно оплакивающем разлуку с тобою: умоли милосердого Бога, чтоб даровал мне, пожив благочестиво, придти к тебе в твое светлое селение, там, в блаженном, святом соединении с тобою, забыть мое страшное горе и утешиться утешением, для которого нет уже измены.

О хранении сердца1488

1. Может ли кто сказать о себе: я свят, ибо пощуся, живу в пустыне и раздал имения моя? — Неужели свят тот, кто не очистил внутреннего человека. Очищение есть — не простое воздержание от страстей, но искоренение оных из сердца; вот в чем состоит совершенное очищение! Сквозь туман помыслов, непрестанно в тебе возникающих, войди (о человек!) к душе твоей, плененной грехом и рабе оного, рассмотри до дна мысли твои и исследуй глубину помышлений твоих; тогда увидишь ты змия, ползающего и гнездящегося в недрах души твоей, который, отравив ее члены, тебя убил. (Сердце есть неизмеримая бездна.) Если ты умертвишь сего змия, то хвались пред Богом чистотою твоею; если же нет, — смирись, как немощный и грешный, и о тайных твоих умоляй Бога.

2. Во внутренности сердца сокрыта истинная смерть; сею смертию может быть умершим внутренний человек, и при жизни внешнего. Итак, кто перешел от смерти к жизни во внутренности сердца, тот поистине будет жив во веки, и уже никогда не умрет. Хотя его тело и разлучится на некоторое время с душою, однако оно освящено и восстанет со славою. Вот почему смерть святых называем мы сном.

3. Всё старание нашего противника состоит в том, чтобы отвлечь нашу мысль от памяти и любви Божией и от истинных благ к мнимым и несуществующим, употребляя к сему прелести мирские. Лукавый старается растлить и осквернить всякое доброе дело человека, примешать в сердце к заповеди Божией свое семя тщеславия и самонадеянности, дабы делаемое доброе дело не было сделано единственно для Бога, и не из единого доброго расположения.

4. Что ж нам делать, никогда не приступавшим ко испытанию совести? С чего должны мы начать вхождение во внутренность нашего сердца? — Стоя вне, да стучимся постом и молитвою, по заповеди Господней: Толцыте и отверзется вам1489. Если пребудем постоянно в поучении Слова Божия, в нищете, смиренномудрии, во всех добродетелях по его заповедям, стучась день и ночь в духовную дверь Господню, то, без сомнения, возможем найти искомое. Всякий, желающий избежать тьмы, может избежать оной сею дверью: ибо, вступив дверь сию, вступает в свободу души, приемлет помыслы, достойные оной, приемлет в себя Небесного Царя Христа.

К земному страннику1490

15 декабря 1848 года.

Убили сердце1491

Жалоба1492

Совет душе моей1493

Думы затворника1494

Какое значение имеет безмолвник, затворенный в келлии своей и пребывающий в ней неисходно? Это преступник, сознавшийся в преступлениях, приговоренный к смерти. Ежечасно ожидающий, что приговор будет исполнен, по причине этого ожидания, по причине — сознания своей греховности, он погружен в непрерывающуюся печаль. Но Господь его милосерд бесконечно, и он, основываясь на бесконечном милосердии Господа своего, вопиет к Господу о помиловании. Вопиет он непременно, вопиет с плачем, вопиет из глубины сердца, вопиет он одним умом, при молчании уст, умом, упадшим в глубину сердца, уединившимся в этой пустыне, у которой расторгнуты все сношения с миром, утрачено сочувствие ко всему временному и преходящему.

Я заключился в келлии моей, говорит безмолвник, как в тюрьме, чтоб насильно отвлечь себя от развлечения, — чтоб принудить себя к очищению моей греховности, к сознанию в ней, к исповеданию ее; может быть, в душе моей проснется чувство покаяния и умиления. Может быть, умолю я Бога моего о помиловании меня, и избавит Он меня во время земной жизни из темницы греховной; а когда совлекусь тела и уйду в землю, избавит от заключения в темницу адскую, которая узников своих томит и держит в своем страшном и душном мраке вечно. Текут час за часом, день за днем, сменяются стройной чередой недели — месяцы — годы. Настоящее непрестанно делается прошедшим; и то, что стояло пред ним и виднелось в отдаленной будущности, — настоящим; непрестанно приближаюсь к отшествию отсюда. Взгляну иногда из окон моей келлии на ту скромную картину природы, которая видна из них, и ощущаю, что взоры мои — взоры гостя. Здесь все уже чуждо мне, другая страна, недоведомая мне, ожидает меня. Соглядал я ее только верою, но я уже при вратах ее. Внезапно и мгновенно врата эти могут отвориться, отворятся они непременно, отворятся неизвестно когда.

Земная жизнь каждого человека — путешествие, — путешествует от колыбели ко гробу; проходит чрез различные возрасты, чрез различный образ мыслей, чрез различные ощущения, чрез различные обстоятельства. Нагими входим на поприще земной жизни и ложимся в гроб, оставив все вещественное, приобретенное во время земной жизни, лишь прикрытые необходимою одеждою, в которой нуждается не нагота наша, в которой нуждаются взоры созерцающих наше погребение. Что износим мы в вечность? Очевидно, усвоенный образ мыслей, усвоенные ощущения. Вижу себя схваченным и держимым разбойниками. Они связали меня крепкими веревками, оковали тяжелыми цепями, привили ко мне неисцелимые недуги; что странно: я сам помогал им совершать надо мной ужасное злодеяние. От болезненности я пришел в расслабление. Потерял способность к деятельности. Ощущаю, что жизнь едва жива во мне.

Окован я оковами внутри меня, в душе моей; оковы отняли у меня возможность к движению; разбойники приставили ко мне неусыпную и неумолимую стражу. Болезнь моя многообразная — греховность; язвы — мои страсти, железные цепи — это греховные навыки, насильно влекущие к совершению ненавистных мне грехов; разбойники — духи злобы. И сам не имею сил, и они не дают мне возвратиться в Иерусалим. Не дают сосредоточиваться в сердце помыслам, рассеянным и скитающимся по вселенной без нужды, цели; не дают мне там, в храме истинного Бога, поклониться духом и истиною. Нет во мне свидетельства жизни, которая бы всецело заключилась во мне самом; я подвергаюсь совершенному исчезновению жизненной силы в теле моем. Я умираю. Не только бренное тело мое подчинено смерти, но и самая душа моя не имеет в себе условия жизни нерушимой; научает меня этому Священное Предание Церкви Православной. Душе, равно и Ангелам, даровано бессмертие Богом; оно не их собственность, не их естественная принадлежность; тело для поддержания жизни своей нуждается в питании воздухом и произведениями Земли. Душа, чтоб поддержать и сохранить в себе бессмертие свое, нуждается в таинственном действии на себя Божественной десницы.

Кто я? Явление, но чувствую существование мое. Многие годы размышлял некто об ответе удовлетворительном на предложенный вопрос, размышлял и, углубляясь в самовоззрение при свете светильника духа Божия, многолетним размышлением он приведен к следующему относительному определению человека. Человек — отблеск существа, характер существа. Бог, Един Сый, отражается в жизни человека. Так изображает себя солнце в чистой дождевой капле. В дождевой капле мы видим Солнце. Но то, что видим в ней, — не солнце; солнце — там, на высоте недосягаемой. Что душа моя? Что тело мое? Что ум мой? Что чувства сердца? Что чувство тела? Что силы души и тела? Что жизнь? Вопросы неразрешенные.

В течение тысячелетий род человеческий приступал к обсуждению этих вопросов, усиливался разрешить их и отступил от них, убеждаясь в их неразрешимости. Что может быть знакомее нашего тела. Имея чувство, оно подвергается действию всех этих чувств; познание о теле должно быть самым удовлетворительным, как приобретаемое и разумом и чувством. Оно точно таково, в отношении познания о душе, о ее свойствах и силах. О предметах, не подверженных чувствам тела.

Уроки словесности, преподанные Преосвященнейшим епископом Игнатием1495

Христианский пастырь и христианин художник1499

Художник. Прихожу я к тебе за искренним советом. Душа моя с детства объята любовию к изящному. Я чувствовал, как она воспевала какую-то дивную песнь кому-то великому, чему-то высокому, воспевала неопределительно для меня самого. Я предался изучению художеств, посвятил им всю жизнь мою. Как видишь, я уже достиг зрелых лет, но не достиг своей цели. Это высокое, пред которым благоговело мое сердце, кого оно воспевало, еще вдали от меня. Сердце мое продолжает видеть его как бы за прозрачным облаком или прозрачною завесою, продолжает таинственно, таинственно для самого меня, воспевать его: я начинаю понимать, что тогда только удовлетворится мое сердце, когда его предметом соделается Бог.

Пастырь. С того, чем ты кончил твою речь, начну мою. Точно, один Бог — предмет, могущий удовлетворить духовному стремлению человека. Так мы созданы, и для этого созданы. Человеку дано смотреть на Творца своего и видеть Его сквозь всю природу, как бы сквозь стекло, человеку дано смотреть на Него и видеть Его в самом себе, как бы в зеркале. Когда человек смотрит на Бога сквозь природу, то познает Его неизмеримую силу и мудрость. Чем больше человек приучается к такому зрению, тем больше Бог представляется ему величественным, а природа утрачивает пред ним свое великолепие, как проводник — и только — чудного зрения. От зрения Бога в нас самих мы достигаем еще больших результатов. Когда человек увидит в себе Бога, тогда зритель и зримое сливаются воедино. При таком зрении человек, прежде казавшийся самому себе самостоятельным существом, познает, что он создание, что он существо вполне страдательное, что он сосуд, храм для другого Истинно-Существа. Таково наше назначение: его открывает нам христианская вера, а потом и самый опыт единогласным свидетельством ума, сердца, души, тела. Но прежде этого опыта другой опыт свидетельствует о том же: ни созерцание природы, ни созерцание самих себя не может удовлетворить требованию нашего духа, с чем должно быть сопряжено величайшее, постоянное блаженство. Где нет совершенного блаженства, там в сердце еще действует желание; когда ж действует желание, тогда нет удовлетворения. Для полного удовлетворения, следовательно и блаженства, необходимо уму быть без мысли, то есть превыше всякой мысли, и сердцу без желания, то есть превыше всякого желания. Не могут привести человека в это состояние и усвоить ему это состояние ни созерцание природы самой по себе, ни человека самого по себе. Тем более это невозможно, что в обоих предметах очень перемешано добро со злом, а блаженство не терпит ни малейшей примеси зла: оно — наслаждение цельным добром.

Художник. Почему же мы не видим этой теории в применении к практике?

Пастырь. Такое применение всегда трудно найти между человеками, особливо в настоящее время. Но оно и существовало во все времена христианства, и существует ныне, — не примечается толпою, которая, стремясь почти единственно к материальному развитию, не может сочувствовать истинно изящному, увидеть, понять его и оценить. Люди, одаренные по природе талантом, не понимают, для чего им дан дар, и некому объяснить им это. Зло в природе, особливо в человеке, так замаскировано, что болезненное наслаждение им очаровывает юного художника, и он предается лжи, прикрытой личиною истинного, со всею горячностию сердца. Когда уже истощатся силы и души и тела, тогда приходит разочарование, по большей части ощущаемое бессознательно и неопределительно. Большая часть талантов стремились изобразить в роскоши страсти человеческие. Изображено певцами, изображено живописцами, изображено музыкою зло во всевозможном разнообразии. Талант человеческий, во всей своей силе и несчастной красоте, развился в изображении зла; в изображении добра он вообще слаб, бледен, натянут.

Художник. Не могу не согласиться с этим! Искусства возвысились до высшей степени в изображении страстей и зла, но, повторяю твои слова, они вообще бледны и натянуты, когда они пытаются изобразить что-нибудь доброе, тем более Божественное. Мадонна Рафаэлева, это высочайшее произведение живописи, украшена очаровательным характером стыдливости. Когда является в девице стыдливость? Тогда, как она начнет ощущать в себе назначение женщины. Стыдливость — завеса греха, а не сияние святыни. Таков характер «Херувимских» Бортнянского, таковы — характер «Есфири» и «Гофолии» Расина, характер «Подражания» Фомы Кемпийского1500, из них дышит утонченное сладострастие. А толпа пред ними и плачет и молится!.. Но я хочу знать, какое средство может доставить художнику изображать добродетель и святость в их собственном неподдельном характере?

Пастырь. Прекрасно уподоблено Евангелием человеческое сердце сокровищнице, из которой можно вынимать только то, что в ней находится. Истинный талант, познав, что Существенно-Изящное — один Бог, должен извергнуть из сердца все страсти, устранить из ума всякое лжеучение, стяжать для ума евангельский образ мыслей, а для сердца евангельские ощущения. Первое дается изучением евангельских заповедей, а второе — исполнением их на самом деле. Плоды дел, то есть ощущения, последующие за делами, складываются в сердечную сокровищницу человека и составляют его вечное достояние! Когда усвоится таланту евангельский характер, — а это сначала сопряжено с трудом и внутреннею борьбою, — тогда художник озаряется вдохновением свыше, тогда только он может говорить свято, петь свято, живописать свято. О самом теле нашем мы можем тогда только иметь правильное понятие, когда оно очистится от греха и будет проникнуто благодатию. Изменения тела не ограничиваются и не оканчиваются одною земною жизнию. Здесь мы видим, что оно с зачатия своего до разлучения смертию непрестанно изменяется; многие изменения его остаются для многих неизвестными, оно должно еще окончательно измениться воскресением и, посредством его, вступить в неизменяющийся мир или вечного духовного блаженства, если только сделалось к нему способным, или вечной смерти, если оно во время земной жизни подчинилось греху. Чтоб мыслить, чувствовать и выражаться духовно, надо доставить духовность и уму, и сердцу, и самому телу. Недостаточно воображать добро или иметь о добре правильное понятие: должно вселить его в себя, проникнуться им. Тем более это необходимо, что ясное понятие о добре есть вполне практическое; теория показывает только средства, как стяжать понятие о добре. Ясное понятие о добре есть уже самое добро, потому что добро в сущности есть мысль, есть дух, есть Бог. Вкусите и видите1501 говорит Писание. Итак, духовное понятие — от духовного ощущения.

Художник. Какие мысли и соответственные им чувствования могут быть признаны достойными Бога, чтоб художник знал, что возможно ему изобразить искусством? Возьмем для большей ясности частный предмет, например в церковном песнопении.

Пастырь. Первое познание человека в области духовной есть познание своей ограниченности, как твари, своей греховности и своего падения, как твари падшей. Этому познанию гармонирует чувство покаяния и плача. Большая часть людей находятся в состоянии греховности. Самые праведники подвергаются весьма часто тонким согрешениям, и как они очень внимательно наблюдают за собою, то и признают себя грешниками гораздо более, нежели все вообще люди; притом они по чистоте ума гораздо яснее других людей видят свою ничтожность в громадности и истории мира. На этих основаниях они усвояют себе чувство покаяния и плача гораздо более своих собратий, мало внимающих себе. И потому чувство покаяния и плача есть общее всему роду человеческому. Этим чувством преисполнены многие песнопения, начиная с многозначительной молитвы, так часто повторяемой при Богослужении: «Господи, помилуй». В этой молитве все человечество плачет, и с лица земли, где оно разнообразно страждет, и в темницах, и на тронах вопиет к Богу о помиловании. Однако не все церковные песнопения проникнуты плачем. Чувство некоторых из них, как и мысль заимствованы, можно сказать, с Неба. Есть состояние духа, необыкновенно возвышенное, вполне духовное, при котором ум, а с ним и сердце останавливаются в недоумении пред своим невещественным видением. Человек в восторге молчит всем существом, и молчание его превыше и разумнее всякого слова. В такое состояние приходит душа, будучи предочищена и предуготована глубоко благочестивою жизнию. Внезапно пред истинным служителем обнаружится Божество непостижимым образом для плотского ума, образом, которого невозможно объяснить вещественным словом и в стране вещества. В этом состоянии пребывают высшие из Ангелов — пламенные Херувимы и шестокрылатые Серафимы, предстоящие Престолу Божию. Одними крыльями они парят, другими закрывают лица и ноги и вопиют не умолкая: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф». Неумолкающим чрез века повторением одного и того же слова выражается состояние духа, превысшее всякого слова: оно — Глаголющее и вопиющее молчание. И высоко парят чистые и святые умы, и предстоят Престолу Божества, и видят Славу, и закрывают лица, и закрывают все существо свое: величие видения совокупляет воедино действия, противоположные друг другу. В такое состояние приходили иногда и великие угодники Божии во время своего земного странствования. Оно служило для них предвкушением будущего блаженства, в котором они будут участвовать вместе с Ангелами. Они передали о нем, сколько было возможно, всему христианству, назвав такое состояние состоянием удивления, ужаса, исступления. Это состояние высшего благоговения, соединенного со страхом; оно производится живым явлением величия Божия и останавливает все движения ума. О нем сказал святой пророк Давид: Удивися разум Твой от мене, утвердися, не возмогу к нему1502.

Чувством, заимствованным из этого состояния, исполнена Херувимская песнь; она и говорит о нем. Им же исполнены песни, предшествующие освящению Даров: «Милость мира, жертву хваления» и проч. Особенно же дышит им песнь, воспеваемая при самом освящении Даров. Так высоко совершающееся тогда действие, что, по смыслу этой песни, нет слов для этого времени… нет мыслей! — Одно пение изумительным молчанием непостижимого Бога, одно чуждое всякого многословия и велеречия Богословие чистым умом, одно благодарение из всего нашего существа, недоумеющего и благоговеющего пред совершающимся Таинством.

После освящения Даров поется песнь Божией Матери — при ней выходит сердце из напряженного своего состояния, как бы Моисей с горы из среды облаков и из среды громов, где он принимал Закон из рук Бога, выходит, как бы на широкую равнину, в чувство радости святой и чистой, которой преисполнена песнь «Достойно». Она, как и все песни, в это время певаемые Божией Матери, в которых воспевается Посредница вочеловечения Бога Слова, преисполнена духовного веселия и ликования. Бог, облеченный человечеством, уже доступнее для человеков, и, когда возвещается Его вочеловечение, невольно возбуждается в сердце радость. Остановимся на этих объяснениях.

Художник. Согрелось сердце мое, запылал в нем огнь — и песнопения мои отселе я посвящаю Богу. Пастырь! Благослови меня на новый путь.

Пастырь. Вочеловечившийся Господь уже благословил всех приступать к Нему и приносить себя Ему в словесную жертву. Его благословения тебе вполне достаточно; и я только этому свидетель. Престань скитаться, как в дикой пустыне между зверей, в плотском состоянии, среди разнообразных страстей! Войди во Двор Христов вратами — покаянием и плачем. Этот плач родит в свое время радость, хотя и на земле, но не земную. Духовная радость — признак торжества души над грехом. Пой плач твой, да дарует тебе Господь воспеть и радость твою, а мне услышать песни твои, возрадоваться о них и о тебе, о них и о тебе возблагодарить, прославить Бога. Аминь.

Письмо по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями» Н. В. Гоголя1503

С благодарностию возвращаю вам книгу, которую вы мне доставляли1504. Услышьте мое мнение о ней.

Виден человек, обратившийся к Богу с горячностию сердца. Но для религии этого мало. Чтоб она была истинным светом для человека собственно и чтоб издавала из него неподдельный свет для ближних его, необходимо нужна в ней определительность, и определительность сия заключается в точном познании истинны1505, в отделении ее от всего ложного, от всего лишь кажущегося истинным. Это сказал Сам Спаситель: Истина свободит вас1506. В другом месте Писания сказано; слово Твое истина есть1507. Посему желающий стяжать определительность глубоко вникает в Евангелие и по учению Господа выправляет свои мысли и чувствования. Тогда он возможет в себе отделить правильные и добрые мысли и чувствования от поддельно и мнимодобрых и правильных. Тогда человек вступает в чистоту, как и Господь после Тайной вечери сказал ученикам Своим, яко образованным уже учением истинны: вы чисти есте за слово, еже рех [глаголах вам1508.

Но1509 одной чистоты недостаточно для человека: ему нужно оживление, вдохновение. Так, — чтоб светил фонарь, недостаточно часто вымывать стекла, нужно, чтоб внутри его зажжена была свеча.

Сие сделал Господь с учениками Своими. Очистив их истиною, Он оживил их Духом Святым, и они соделались светом для человеков. До приятия Духа Святаго они не были способны научить человечество, хотя уже и были чисты.

Сей ход должен совершиться с каждым христианином, христианином на самом деле, а не по одному имени: сперва очищение истинною, а потом просвещение Духом.

Правда, есть у человека врожденное вдохновение, более или менее развитое, происходящее от движения чувств сердечных. Истинна отвергает сие вдохновение как смешанное, умерщвляет его, чтоб Дух, пришедши, воскресил его обновлением состояния. Если же человек будет руководствоваться прежде очищения истинною своим вдохновением, то он будет издавать для себя и для других не чистый свет, но смешанный, обманчивый: потому что в сердце его лежит не простое добро, но добро, смешанное со злом, более или менее.

Применив сии основания к книге Гоголя, можно сказать, что она издает из1510 себя и свет и тьму.

Религиозные его понятия не определены1511, движутся по направлению сердечного вдохновения, неясного, безотчетливого, душевного, а не духовного.

Поелику он писатель, а в писателе непременно от избытка сердца уста глаголят1512; или: сочинение есть непременная исповедь сочинителя, но по большей части им не понимаемая, и понимаемая только таким христианином, который возведен Евангелием в отвлеченную страну помыслов и чувств, и в ней разложен1513 свет от тьмы; то книга Гоголя1514 не может быть принята целиком и за чистые глаголы истинны. Тут смешано.

Желательно, чтоб этот человек, в котором видно самоотвержение, причалил к пристанищу истинны, где начало всех духовных благ.

По сей причине советую всем друзьям моим, по отношению к религии, заниматься единственно чтением святых Отцев, стяжавших очищение и просвещение, как и Апостолы, и потом написавших свои книги, из коих светит чистая истинна, и кои читателям сообщают вдохновение Святаго Духа. Вне сего пути узкого и прискорбного сначала1515 для ума и сердца, — всюду мрак, всюду стремнины и пропасть! Аминь.

Публикация и комментарии И. А. Виноградова.

№ 1

Преподобнейший отец Антоний!

Сегодня получил я от любезнейшего сына Вашего, Петра Алексеевича, тетрадки Преподобного Нила Сорского. Тут житие и послания Нила и надсловие Иннокентия. Приношу Вам за них искреннейшую благодарность! И содержание тетрадок превосходно, и рука, которою написаны тетрадки, прекрасна. Как бы она была способна переписывать переводы на русский деятельных святых Отцов!

Петр Алексеевич вручил мне от Прокофия Ивановича сто двадцать пять рублей серебром на ризницу. Поблагодарив Прокофия Ивановича за пожертвование, благодарю Вас за ходатайство.

Поручая себя Вашим молитвам и братской любви, имею честь быть навсегда

Вам преданнейший навс<егда> недостойный

Архимандрит <Игнатий>.

1843 года 15 августа.

Покорнейше прошу сказать любезнейшему и почтеннейшему отцу Феофану мой усерднейший поклон. Василий Федорович был на днях у нас.

№ 2

Возлюбленнейший о Господе

отец Антоний!

Приношу Вам сердечную благодарность за воспоминание меня недостойного и за поздравление с Новым Годом, с которым равномерно Вас поздравляю, желая Вам всех истинных благ во времени и в вечности.

Очень рад, что Старо-Ладожский край, нравившийся Вам и прежде, снова привлек к себе Ваши взоры. От души желаю, чтоб Вы обрели в нем покой по душе и по телу. Столько Вы странствовали! столько видели и испытали! Теперь — время рассмотреть виденное и испытанное, извлечь правильные результаты, полезные для Вас, полезные для тех, которые будут просить у Вас слова на пользу.

Поручаю себя Вашей о Господе любви и испрашиваю Ваших святых молитв о недостойном

Архимандрит Игнатий

16 января 1848 года.

№ 3

Преподобнейший отец Антоний!

Письмо Ваше от 24-го августа я имел удовольствие получить. Я вполне сочувствую законоположению Святой Церкви, по которому священник не может принимать на исповедь без соизволения на то Епархиального Архиерея, по которому, следовательно, иеромонах Гавриил без разрешения Высокопреосвященнейшего Митрополита не мог бы принять на дух кого-либо из братии Николаевского монастыря, несмотря на Ваше соизволение и желание некоторых из братии; также если б я вздумал уполномочить Гавриила на духовничество от себя, то это с моей стороны было бы непозволительным и противозаконным самовольством. По этим уважительным причинам я взошел ко Владыке с представлением, что некоторые из Никольской братии желают иметь своим духовником иеромонаха Гавриила; на представлении моем последовала резолюция и на основании оной консисторский указ, дозволяющий желающим желаемое. Что ж касается до немощи о. Гавриила, то Вам известно, что немощь священника как человека, отнюдь не препятствует совершению таинств, совершающихся по причине благодати священства, которою облечен человек, а не по причине собственных его достоинств, хотя и приятно видеть в одном лице соединение достоинств собственных с дарами благодати. Относительно Владимира и других братий, состоящих под моим влиянием, — я, несколько наученный 23-летним настоятельством моим, не спешу увлекаться направлением братий, особливо молодых, как к добру, так и ко злу. То и другое из направлений легко изменяются; чтоб упрочилось то или другое, надо время и время, а потому в человека надо вглядываться и вглядываться, а потом уже составлять о нем решительное мнение. Особливо в наш век, при усилении соблазнов, надо очень поддерживать людей: и без того у нас в монастырях людей несколько способных очень мало; не говорю уже о вполне благонадежных — это величайшая редкость в самых благоустроеннейших монастырях. Наконец относительно Вас самих скажу: Владыке гораздо приятнее будет, если Вы останетесь в его Епархии; если ж Вы захотите перейти, то он отпустит Вас с любовию. Вам известно из Писаний святых Отцов, что и многосочные древа, часто пресаждаемые, теряют от пересадки свою силу, а сидящие в грунте постоянно и переносящие терпеливо ветры глубоко пускают в землю свои корни.

Испрашивающий Ваших святых молитв

недостойный

Арх<имандрит> Игнатий.

28 августа.

№ 4

Преподобнейший о<тец> Антоний!

По получении Вашего письма о. Иустином, я получил вскоре прошение Архимандрита Черноморской Пустыни о увольнении его. Предоставив дело воле Божией, я решился ходатайство мое пред Св. Синодом о увольнении нынешнего Настоятеля Пустыни соединить с ходатайством о назначении Вас на эту открывшуюся вакансию.

Все в руках Божиих: в этих руках и мы. Гораздо вернее положиться на Бога, нежели на человеческие умышления. «Ждый ветров, не имать сеяти», — сказал Преп. Исаак, и проч. (Слово 58). В настоящее время имеется вакансия; когда же ее не будет, то при всем желании сделать что-нибудь, не будет возможности сделать ничего.

И паки вручаю себя, Вас, Кавказскую Епархию и Черноморскую Обитель милости и воле Божией.

Прося Ваших святых молитв, имею честь быть

Вашим покорнейшим слугою

Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский.

3 октября 1860 года.

Честнейшему Иеромонаху о. Антонию.

№ 5 Письмо Иеромонаха Антония (Бочкова) к Митрополиту Новгородскому и Санкт-Петербургскому Исидору1535

Высокопреосвященнейший Владыко,

Милостивейший отец и Архипастырь!

Вашему Высокопреосвященству известно, что я представлен был в настоятели Черноморской Лебяжьей Пустыни. На это не было моего желания, а только покорность воле Преосвященного Игнатия, бывшего моего духовного отца и первого наставника в монашеской жизни. Но мнение мое — о чем спрашивал меня Преосвященный — было таково, что я и стар и болен для нового места и должности. Я осмелился напомнить Его Преосвященству о другом, более меня способном монахе, бывшем казначее Святогорского Харьковского монастыря, отце Вениамине, ныне живущем в Тихвинском нашем монастыре. Он моложе меня 20-ю годами.

Но Его Преосвященство, не взирая на мой полуотказ, представил меня: мне оставалось покориться его воле. Прошло 7 месяцев с первого дня предложения, и в это время здоровье мое сделалось еще слабее. И я узнал, что Его Преосвященство едва ли останется на Кавказе. Потому я безгрешно могу отказаться от настоятельства Лебяжьей Пустыни.

Испрашиваю прощения Вашего Высокопреосвященства, что моим недостоинством утруждаю Ваше внимание и отнимаю хотя минуту времени, посвященного благу Святой Церкви. Простите, Владыко Святый! и не лишите меня Ваших Архипастырских молитв и благословения.

Вашего Высокопреосвященства,

Милостивейшего Архипастыря моего и Отца недостойный послушник, многогрешный

Иеромонах Антоний.

Марта 13-го 1861 года.

Писано в Тихвинском Богородичном монастыре.

№ 6

Возлюбленнейший о Господе

отец Игумен Антоний!

Поздравляю Вас с предстоящею Святою Пасхою, с возведением в сан Игумена, и благодарю Вас за уведомление о себе.

Прося Св. Синод о назначении Вас в настоятеля Черноморской Пустыни, я имел в виду доставить этой Обители такого настоятеля, в каком она нуждалась, а близлежащему женскому монастырю благочинного и старца. Но более того имел в виду ознакомить Вас с новым С.-Петербургским начальством, с тою целию, чтоб оно, узнав Вас как должно, употребило Вас для общей пользы. Исполнилось последнее из моих предположений; и я радуюсь, благодарю Бога, и желаю Вам приносить овцам Христовым душевную пользу. Полагаю, что по нынешнему времени, при управлении братством, в духовно-нравственном отношении, всего полезнее руководствоваться второю половиною книги Великого Варсонофия, начиная с ответов Авве Дорофею. По крайней мере так я понял из моих скудных опытов.

Сердечно радуюсь, что труженицы Августа и Елизавета нашли в Вас единомудренного, сочувствующего им сподвижника. Бог да благословит Ваш духовный союз во славу Святого Имени Своего и в пользу душ, жаждущих услышать слово Божие, и при руководстве Его спасти души свои от нравственной смерти, которая настигнет всех, лишенных истинной пищи — Слова Божия.

Просящий Ваших святых молитв.

Ваш покорнейший слуга.

Игнатий, Епископ Черноморский.

18 апреля 1861 года.

№ 7

Ваше Высокопреподобие,

Достопочтеннейший отец Игумен Антоний!

Спаси Вас Господи за любвеобильное письмо Ваше от 30-го апреля. Повторяю Вам: сердечно радуюсь, что Бог привел меня быть орудием к предоставлению Вам настоятельского сана и служения в месте уединенном, соответствующем Вашему настроению. Господь попечется о Черноморской Пустыне. Если же и Вы желаете быть полезным сей Обители, то примите на себя труд известить меня, кто назначен туда настоятелем; если ж никто не назначен, то снеситесь с о. Архимандритом Иннокентием, живущим на покое в Зеленецком, повестите его, что я желал бы видеть его Настоятелем Черноморской Пустыни, управление которою, при моем содействии, для него будет весьма удобно. Отзыв о. Иннокентия потрудись сообщить мне. В случае его согласия, прошу его написать мне письмо, на основании которого я мог бы ходатайствовать пред Высшим Начальством о его назначении. С о. Иннокентием я очень сошелся; мои отношения к нему остались прежними; уповаю, что таковы и его отношения ко мне. Черноморская Пустыня должна быть общежительным монастырем, но и до сих пор остается на штатном положении. Настоятель получает кружки от 2500 р<ублей> сер<ебром> до 4000 в год. Братию застал я лихую; но, при помощи различных тихих, простых, но сильных мер, они так унялись, что сделались смиреннее овец и тельцов.

О столкновении о. Феодора с Аскоченским я слышал кое-что, но и не любопытствую о подробностях. Все эти столкновения имеют общий характер. В бытность мою в Питере произошло столкновение между М<итрополитом> Филаретом и Павским, потом между им же, Филаретом, и Сидонским, и так далее. От этих столкновений для Церкви не было никаких результатов. Что Вы поняли, то Бог открыл Вам на поприще Богом установленного монашеского подвига, который отъемлется с лица земли по неисповедимым Судьбам Божиим, пред которыми надо нам благоговеть и безмолвствовать. На все свое время. Спасение и разные способы его были даром Божиим человечеству, а отнюдь не собственным изобретением человечества.

Предоставьте сына Вашего Богу, молясь о нем, и в молитве Вашей отдавая его Богу и поручая милости Божией. Богу все возможно. В молодость мою и Вашу было много соблазнов для юности, а ныне соблазны до бесконечности умножились, увлечение ими сделалось почти всеобще, а сопротивления им почти не видно. По этой причине современная юность меньше подвержена осуждению, и заслуживает большее сожаление и снисхождение. Весь мир как бы единодушно устремился на встречу какого-то особенного лица, гения, — на встречу великолепную и торжественную. Это очевидно. Лицо так будет замаскировано, что масса признает его Мессиею: что же дивного, если пророки его явились в образах пророков Мессии. Предуготовляется путь, путь мысленный для входа действу лжи (2 Сол. 2, 11) в умы и сердца.

Прошу Ваших святых молитв. Не оставляйте Ладожских Стариц, находящих в любви Вашей отраду в сиротстве своем и отдающих Вам полную цену.

Вашего Высокопреподобия

покорнейший слуга

Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский.

18-го мая 1861 года.

№ 8

Высокопреосвященнейший Владыко,

Милостивейший отец и Архипастырь!

Письмо Вашего Высокопреосвященства от 18-го мая имел я честь получить. Пишу сегодня отцу Архимандриту Иннокентию о Вашем предложении и выписываю для него слова, до него касающиеся, из письма Вашего. Не знаю, где он теперь находится, хотя и адресую в Зеленецкий монастырь; слухи пронеслись, что отец Архимандрит сбирался ехать на Восток.

Поручение Вашего Высокопреосвященства для меня очень почетно; кроме того, оно доставило мне честь получить ответ Ваш на письмо мое, которое того не заслуживало. Нижайше Вас благодарю и заочно целую руку, которая много трудилась и доныне трудится для блага и утешения меньших нас, нуждающихся в слове укрепления.

Мои наблюдения над монашеством наших времен согласуются с Вашим взглядом, но Вы, поставленные выше на забрала христианских градов, видите далее. Слова Ваши: спасение и разные способы его были даром Божиим человечеству, а отнюдь не собственным изобретением человечества, поразили меня глубиною мысли, которая объяла в одном выражении судьбы прошедшего и будущего.

Но что будет с нами, что будет с Россиею, которая до сего времени видит землю обетованную во Франции и Иерусалим в Париже? Я разумею верхний слой общественного течения; низший все еще близок к своей родимой земле, а средний еще доселе течет неопределенно.

Что будет с Иерусалимом Палестинским, куда влекутся теперь многие и куда открываются нетрудные пути? Где будет развязка непонятных дел человеческих и действий непостижимых Великого Творца? Вавилоном кто назовется? Лондон ли приморский, или наш Петербург, или другой будущий город прибрежный?

Я думаю, что вся блестящая доныне и промышленность и торговля померкнут пред кровавыми сценами, свойственными нашему полузверскому свойству более тихих и обдуманных расчетов. Америка показала уже, до чего доходит человек, когда интересы его затрагиваются!

Европейское христианство утратило апостольский квас, а наше православное — по моему слабому и темному взгляду — по букве обветшало. Но предсказано ли обновление наше? Может ли переформироваться Соборами и веками установленное. Если нет — то времена близки. Невозможно оставаться и римлянам и грекам в настоящем положении. Человечество часть своего Избавителя, мы, православные, — Страшного Судии.

В настоящем положении я желал бы оставаться в виде наблюдателя скорее, нежели деятеля. Но, к сожалению, в 24 года не нашел нигде твердой точки для наблюдений. Уповаю, что схима, которая не напрасно же называется высшим Ангельским образом, доставит мне, чающему избавления, христианскую свободу. А настоятельство доказало мне на опыте, что на нынешней почве не будет, и не может быть плод древнего вкуса и вида. Монашество наше стремится, елико можно и где можно, подражать миру в манерах, словах, обычаях, забывая, что эта внешность часто прикрывает пустоту и бесхарактерность. Это направление я видел повсюду, а там, куда еще не достигло оно, вместо древнего благочестия стоит одна древняя грубость и мертвая буквальность. Едва-едва и кое-где найдется человек, ищущий спасения. Ретроградное же направление скита Гефсиманского, Гуслиц и тому подобных общественных заведений и заманок рано или поздно обратится к общему руслу, куда все течет теперь неудержимо.

Л<адожские> Старицы пишут о Волжском упраздненном монастыре, который желали бы возобновить Воложане. И м. Елизавета указует на волю м. духовницы. Конечно, их обстоятельства тесны, и очень тесны, и они вынуждают искать себе приюта, как и я грешный. Не знаю, что могу я сделать в этом деле, но доколе еще сохранилось ко мне некоторое доверие, то я постараюсь быть им помощником по старому имени моему, которое возвратить желаю.

<Иеромонах Антоний.>

№ 9

Возлюбленнейший о Господе

отец Игумен Антоний!

Благодарю Вас за письмо Ваше от 11-го июля. К сообщенным Вами новостям присовокупляю нижеследующую:

Видя, с одной стороны, что я направлением моим разобщился с общим направлением, а с другой, находя совершенною необходимостию употребить остаток моей земной жизни на тщательное приуготовление к вечности, я подал от 24-го июля прошение об увольнении меня от управления Епархиею и о предоставлении мне в управление Николаевского Бабаевского монастыря Костромской губернии, на Волге. Прошение мое я подкрепил письмами. По ходу обстоятельств можно надеяться, что не откажут.

Полагаю, что избранное мною положение есть наиудобнейшее по характеру нашего времени, в которое надо предпочесть некоторое попечение совершенному беспопечению, столько способствующему внимать себе, чтоб сохранить независимость от лиц иного направления. Когда я послал прошение, то ощутил в душе особенные мир и радость. Потрудитесь передать о начинании моем Старицам. Прошу Ваших святых молитв и их молитв, чтоб начатое дело устроилось в пользу души моей, во славу Божию и по воле Божией.

Вашего Высокопреподобия

покорнейший слуга.

Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский.

31 июля <1861 г.>.

№ 10

Возлюбленнейший о Господе

отец Игумен Антоний!

Благодарю Вас за доброе и умное письмо Ваше от 13-го августа. Вы смотрите на современность точно так, как и я смотрю на нее. К добродетелям и преуспеянию нашего времени очень трудно пристать человеку, сформировавшему свой образ мыслей по учению св. Отцов Православной Церкви.

21 августа я получил уведомление от 6 авг<уста> от Синодального Обер-прокурора, что мое желание удовлетворено. Дело решено в Синоде 5 августа. По частным письмам Указ может быть послан чрез две недели, следовательно, около 20-го августа. Я могу получить его около 1-го сентября: почему надеюсь быть на месте моего покоя около 1 октября. Милостию Божиею мне даруется место самое удобное и по уединению, и по многим другим отношениям. Должен благодарить Бога за неизреченные Его благодеяния, излитые на меня с самого детства моего!

Буду ожидать Вашего отклика на новом моем месте. Адрес: в город Нерехту Костромской губернии.

Милосердый Господь да утешит Вас обращением к Нему добрейшего юноши Петра. Ваш сын по плоти да соделается Вашим сыном по духу: Богу все возможно.

Поручая себя Вашим святым молитвам, с чувствами совершенного почтения и преданности имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

искреннейшим слугою

Епископ Игнатий.

28 августа 1861 года.

№ 11

Возлюбленнейший о Господе

отец Игумен Антоний!

Письмо Ваше от 8-го октября получил я по прибытии в монастырь, куда притащился 14-го, захвативши сильную простуду дорогой. Вы очень справедливо говорите, что настоящее мое положение есть самое благопотребное для меня. Я признаю его даром милосердого Бога, скрывшего меня в тайне лица Своего от мятежа человеческого, покрывшего меня в крове от пререкания язык (Пс. 30. 21)1536. Особенные милости Божии изливаются во граде ограждения. Для мира это не понятно.

О Наполеоне III многие основательные люди рассуждают так, как рассуждаете Вы. Но предопределений Промысла Божия о России не изменит Наполеон III, как не изменил их Наполеон 1-й. Святые Отцы Православной Церкви (например, Св. Андрей Критский в толковании на Апокалипсис, гл. 20) предсказывают России необыкновенное гражданское развитие и могущество. Это чувствуют и иностранцы. Недавно один английский государственный человек, в собрании, в котором рассуждали, что бы предпринять против русских, воскликнул: «оставьте в покое этот народ, над которым особенная рука Судьбы, который после каждого потрясения, способного по видимому погубить его, делается сильнее и сильнее». После Севастопольской катастрофы, стоившей России 250 тысяч народа убитыми, в ней прибыло народонаселения более 6-ти миллионов. Эти миллионы разместились все дома, между тем как Франция и Англия свои избытки должны постоянно выселять. Бедствия наши должны быть более нравственные и духовные. Обуявшая соль предвещает их и ясно обнаруживает, что народ может и должен соделаться орудием гения из гениев, который наконец осуществит мысль о всемирной монархии, о исполнении которой уже многие пытались. Святое Евангелие следующими чертами изображает воззрение Господа на современный Ему народ Иудейский: Видев же народы, милосердова о них, яко бяху смятени и отвержени, яко овцы, не имущия пастыря (Мф. 9. 36).

Если бы услышали это тогдашние духовные Иудейские, напыщенные ученостию своею и самым отчетливым знанием Закона, самым тщательным преподаванием его народу: что сказали бы они? Клевета, клевета! воскликнули бы они в один голос. Так заставила бы их выразиться слепота их. — Если Наполеон III вычистит помойную яму, в которую стягивается все лучшее из страны и извергается за границу, все скверное из-за границы и рассыпается на страну — невелика беда!

Прошу Ваших святых молитв да сосредоточю зрение мое на мертвеце моем. Благословение Божие да почиет над Вами.

Ваш покорнейший слуга

Епископ Игнатий.

26 окт<ября> 1861 года.

P. S. Мой адрес: в Ярославль.

№ 12

Высокопреосвященнейший Владыка,

Милостивейший отец и Архипастырь!

Я не решался скоро писать Вашему Высокопреосвященству после Вашего последнего письма. Вы заключили его значительным словом: пора сосредоточить свое зрение на своем мертвеце. Это было и наставление, и замечание, и пример.

Но в это время последовали некоторые дела, о которых, конечно, уведомили Ваше Высокопреосвященство Ладожские Старицы. В краткое мое пребывание в С.-Петербурге по монастырским делам удостоился я милостивого приема Архипастыря нашего и продолжительной беседы об Успенских несогласиях. Владыко поручил мне заехать к ним и примирить их. Получивши такое трудное приказание, я отправился сначала к о. Благочинному поверить мои мнения его замечаниями. Он и опытнее и практичнее меня, но судит строже: я по слабости душевной не могу жестоко судить ни единого человека. Изволите видеть, что от своего мертвеца должен я был заняться ссорами, не умирающими в Старой Ладоге.

Я писал В. П.1537 Исидору, что единое средство мира — развести несогласных, и указал на Ивановский монастырь, о чем уже предварительно Митрополита просили. Я рекомендовал м<атушку> Августу и сестру Елисавету в самых почетных для них выражениях, не говоря, впрочем, ни единого слова о Вас. Татьяна Борисовна1538 принимает участие в этом деле, потому что ее питомицы главная причина несогласия. Поэтому есть надежда, что Ивановский монастырь послужит убежищем для изгоняемых стариц.

Ваше Высокопреосвященство, конечно, не откажетесь ходатайствовать за Ваших учениц.

Но вот главное мое беспокойство, о котором я могу Вам только сообщить. В сестре Елисавете заметил я какую-то экзальтацию, какую-то жестокость в суждениях об Настоятельнице. Например, сказывала она мне, что видела, не знаю, какими очами, что злой дух вселялся или входил в Игуменью, что она пьет и проч.1539 Все это быть может, но при начале монастыря следовало бы побольше иметь смирения. Оно есть могила или ров для основания здания. На высоту еще не скоро взойти можно. Поэтому я осмеливаюсь просить Ваше Высокопреосвященство напомнить Ваши советы умной Вашей ученице: не верить снам и видениям.

Кроме этого, есть тут и Марья Ивановна1540 с разными пророчествами. Она теперь во смирении: жить ей негде, и потому ищет места, хотя бы для этого пришлось сдвинуть двух настоятельниц. Она готовится в сборщицы и рано или поздно окажется тяжким бременем для м<атушки> Августы.

Этих предчувствий моих я не говорил Старицам. Они так умны, что советы мои для них излишни: иное дело Ваше слово.

О делах политических скажу вкратце. Новостей две: прибавка к сугубой ектении во всей Московской епархии, сделанная Митрополитом Филаретом без сношения со Св. Синодом: о еже милостиву и благоуветливу быти — до праведного прещения и помиловати ны. Вторая — слухи, что московские патриоты и экономисты предлагают объявить банкротство России. В Петербурге идут совещания о финансах и все нет исхода: в виду одни бумаги и более ничего.

Простите, Владыко святый! Испрашиваю Вашего прощения, благословения и святых молитв. Заочно кланяюсь до земли. Вашего Высокопреосвященства недостойный послушник многогрешный

Антоний.

Декабря 6-го 1861.

№ 13

Возлюбленнейший о Господе

отец Игумен Антоний!

Поздравляю Вас с наступившими праздниками и наступающим Новым Годом, и искренно благодарю Вас за участие, которое Вы приняли в Старицах. По сей же почте пишу к Графу, не упоминая Вашего имени, и прося дать Августе настоятельское место с выводом из Ладожского монастыря. Я писал уже давно Потемкиной (в начале декабря), чтоб она приняла участие в положении Ладожского монастыря. Но пред Митрополитом, к сожалению, ходатайство мое не имеет места. — Об всем этом я умолчал в письмах моих к Старицам, опасаясь дамского язычка, которому легко сделать вред и себе и ближним.

Я не виню ни стариц, ни игумению. Обе стороны действуют в своем направлении. Я видел столкновение разнородных направлений монашеских в Валаамском монастыре, куда был сделан Игуменом из Новоезерского монастыря Вениамин, человек, не пивший вина, ходивший к службам и в трапезу неупустительно. Эти достоинства не имели цены пред Валаамцами, которые требовали от Вениамина недостававших ему монашеских познаний и начитанности, которые в нем видели мирянина, а не монаха. В 1829-м году, при жизни старца Феофана, я приехал в Новоезерск, пожив в Оптиной и Площанской: мне показались новоезерские монахи мирянами, несмотря на отличное благоустройство монастыря и порядок богослужения, который однако ниже Площанского и Белобережского. Я спросил монахов: ходят ли они к Старцу для совета и откровения помыслов. Отвечали: «никто не ходит, за исключением Комаровского, а обращаются к Старцу за советом преимущественно Горицкие монахини и в большом количестве миряне». Беседовал я несколько раз со Старцем: он прямо отвергал душевное делание, как очень удобное к переходу в прелесть, и выказал очень малую начитанность. Проводил он жизнь постную; к службам ходил неупустительно; вставал до утрени за час, и вычитывал в келлии правило; сложения был атлетического, росту малого. Сообразно собственному направлению он руководил и других: как новоезерское братство, так и горицкие чужды духовного делания; все их внимание устремлено на благовидность наружного поведения и на телесный подвиг. Известно, что таким житель ством вводится в душу самомнение и развиваются душевные страсти, которых телесный делатель и заметить в себе не может, и даже не подозревает присутствия их. Ему нельзя избежать самомнения: ему нельзя не видеть своего благовидного поведения и своих подвигов и наружных дел. Но мытарь, грешный и не знающий за собою ничего, кроме грехов, заслуживший осуждение человеков, оправдан пред Богом за то, что от сознания говорил в себе: «Боже», — и проч., а фарисей не удостоился такой милости Божией. Эту милость да дарует Бог всем рабам Своим, работающим Ему и телесным и душевным подвигом. Только без душевного подвига к разуму Божию приближиться невозможно, сказал Св. Исаак. Все человеки немощны: почему невозможно не проявляться немощам и в тех, которые занимаются душевным подвигом. Не следует же казнить за эти немощи, как постоянно стремятся к тому праведники, что видим уже и из Евангелия.

Просящий Ваших св. молитв

недостойный

Епископ Игнатий.

28 дек<абря> 1861 года.

Мой адрес: в Ярославль.

№ 14

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший отец Игумен Антоний!

Искреннейше благодарю Вас за письмо Ваше! Вообще Ваши письма принадлежат к тем крайне редким, в которых виден взгляд практический и проницательный.

С некоторого времени я начал часто обращаться воспоминанием к молитве святых трех отроков в пещи Вавилонской: Согрешихом, беззаконновахом и проч. Какое превосходное в этой молитве исповедание своей греховности и частной и общественной! какое оправдание попущения Божия и благоговение пред Ним! какой верный взгляд на современников! Точно: утешение христианина заключается в истинном духовном разуме, находящемся в тесном союзе с верою и смирением, которым плотский и душевный разум противен. Судьбы Божии привели меня быть свидетелем одной из горестных сеятв плевелов, враждебных Церкви. Эта сеятва называлась громким именем Православия, подобно тому, как и другие многие подобные действия уже облекались и прикрывались великолепными наименованиями христианских добродетелей. Тогда сеятва приводила меня в ужас; я предчувствовал, что последствия должны быть ужасны.

Искренне желаю Вам, чтоб новое место послужило для Вас спокойным приютом, удобным в возделанию спасения. Черменецкий монастырь беднее Введенского, но климат в первом гораздо здоровее второго. — Моим приютом я очень доволен, но здоровье мое расстроено в высшей степени. Время — сойти с земного поприща; но неоплаканные грехи приводят к желанию побыть еще в юдоли душеполезных страданий и плача, чтоб избежать плача и страданий бесполезных и вечных. Старицы очень благодарят Вас за участие в их положении, и очень ценят это участие. Дай Бог им обрести мирный приют.

Поручаю себя Вашим Святым молитвам и любви о Господе. Призывая на Вас благословение Божие, с чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

Епископ Игнатий.

27 июня 1862 года.

№ 15

Высокопреосвященнейший Владыка,

Милостивейший отец и Архипастырь!

Ваша христианская ко всем любовь и Ваше монашеское смирение всегда побеждали Ваши немощи телесные: Вы всегда готовы были дать ответ меньшим братиям своим о Христе; так и ныне в переписке со мною Ваше Высокопреосвященство забываете великое расстояние между Вами и мною; с одобрением приемлете мои нескладные письма и отвечаете на них с отеческою снисходительностию. Потому я осмеливаюсь говорить о том, что по живости моего характера меня занимает, — о нынешнем положении Отечества нашего; для Вас же, занятого беседою со святыми Отцами, такие предметы могут быть только отвлечением от единого на потребу.

Достигнув какого-то академического тысячелетия, Россия видит… что видит она? Простой народ почти в язычестве, наполовину в расколе; высшее общество в безверии; пастырей церкви, лишенных доверия стада; повсюду разорение, бедность; на берегах Балтийского и Черного моря никому не нужные сады и дворцы, а между этими морями прежние и древние русские города, постепенно опустевающие; деревни с соломенными кровлями отданы на высос кровопийцам: жидам русским и иностранным, откупщикам, аферистам, фабрикантам, полиции; народ, отданный в жертву слугам сатаны, которые, сами того не зная, приближают царство отца своего с удивительною ревностию, поспешностию, изобретательностию. Друг пред другом стараются все устроить наирадостному для них появлению Антихриста. Бедная Россия!

В полтораста лет Россия что-то делала, куда-то зашла, и сама не знает, что, и куда? Но устала, изнемогла, истощилась во всем: непременно надобно стать теперь, потому что шагу нельзя сделать вперед; надобно отдохнуть, собраться с силами, на что-нибудь опереться; — но где опора? Где цель нашего царства? Кто бы ни был во главе движения — ему следует стать, и, преклонив колени, помолиться тою древнею, святою молитвою Отцов наших, которую Ваше Высокопреосвященство указали. Едва ли не настает для нас царство Валтасара после царства Навуходоносорова?

Со времени Петра, этого русского реформатора, который почти ругался над православием (как открывают теперь новые акты, открытые в архивах), и при всех его полунемецких потомках Церковь только из политики поддерживалась, хотя Господь поддерживал ее иначе: бедами, холерами, чумами, Двенадцатым годом и своими <нрзб.>, нам не явленными. В нынешнее время стали лаять на нее явно; а пастыри, не грозясь на псов, пугающих стадо, сами поют песни, только не Иерусалимские. При Александре I было что-то подобное, но тогда эти припадки безверия были не общими, а ныне своеволие и безверие сделались почти эпидемиею в полуобразованном нашем обществе, и надобно хоть неделю походить по Петербургу, чтоб узнать, что это за город?

К научению нашему, все дрессированное общество, от Англии и Америки, до соседки нашей Пруссии, видит (если только видит!), что все связи и опоры человеческого общества разрываются и падают, не представляя ничего в будущем, чем заменить разрушающееся; надобно с часу на час ждать развязок, разгадок этих человеческих драм, этих длинных историй, которые сочинялись мимо Господа, Творца всяческих. Все политические и финансовые склейки раскалываются в прах; ум человеческий, никогда еще столько не напряженный, утомлен до невозможности, соображая прошедшее и вперяясь во все телескопы во мрак будущего: повсюду тьма для правдивого философа. А между тем опьяненные XIX веком и его открытиями, обманутые ложным прогрессом легкомысленные юноши и старики, еще более презренные, вопиют о всеобщих надеждах и будущих завоеваниях науки! Какое-то бесовское восхищение, какой-то сатанинский праздник повсюду. Есть чему радоваться врагу человеческого рода! В праздники невские мосты стучат от колесниц, скачущих на пьяные сборища по островам; железные дороги недостаточны для царкосельских и павловских гуляк; по городу оставшиеся полунищие ходят артелями, шатаясь и срамословя, а в пустых церквах в это время на почтовой одиночке несется царь Давид.

Когда случалось мне бывать в Петербурге в праздничные дни после полудня, то я с каким-то темным чувством глядел на все окружающее, вовсе не христианское зрелище, и самого себя, свою одежду, с горькою печалию окаявал, яко вовсе не подходящую к этой модной грязи и столичной пыли. Монах на тротуарах Петербурга! Это самое жалкое по наружности существо. Каково было бы Самому Посетителю душ наших, если б Он благоизволил поискать Себе пристойного убежища? Едва ли сыщется и Лот, не только Авраам, в этом Содоме.

А Москва, забывая свою святую историческо-русскую наружность, всячески старается не отстать от Петербурга в модничаньи, даже неохотно слушает похвалы своему вековому Кремлю, а указывает на свои новые домы и лавки и прочие заведения суеты. Ей подражают и все губернские города. Избави, Боже! Можно дожить до такого времени, когда монастыри и церкви будут колоть глаза, напоминая Царство Божие анархистам и безбожникам, а колокола и теперь уже стали беспокоить слух, приученный к цыганским гикам, шарманкам и загородной музыке. И вот видимый всеми торжественный прогресс и его плоды, видимый в праздничный день или вечер праздничного дня, а другой цивилизации еще не видно.

На таких вечерних вакханалиях собираются и дружатся все — от профессора университета до безграмотного бурлака, от купца-раскольника до нынешнего джентельмена. Поэтому, где дается воля страстям — туда стремятся все, как устремятся и некогда на праздники антихристовы. А где прибыток в виду, то к этой цели бегом бегут от старухи-барыни до ее лакея. Это гадкое зрелище видел Петербург при раздаче акций водопроводов, которые возвышали на один процент противу обыкновенного процента капитала. Ужасное и отвратительное позорище представляет наш мир XIX века, когда затронуты его интересы! Америка, восхваляемая, теперь показывает, что она такое в сущности. Калифорния учит, что можно жить без Бога и правительства. И вот цель нашей России! Избави и сохрани нас Господи! Лучше жить под игом татар с русскою и православною, свободною душою, лучше быть греками безотечественными, нежели с нашею мнимою славою доребячиться до нашего жалкого времени.

Оставляю до следующих писем, что, казалось мне, могло бы остановить ход мнимого прогресса, хотя мнение мое наперед выставляю несбыточным. Прошу, Ваше Высокопреосвященство, простить меня и за это длинное письмо, в котором нового ничего нет, кроме разве выражения мыслей особенного, но эта особенность принадлежит всем. Каждый из нас изъявляет по-своему свои чувства.

О монастырьке своем скажу, что начал я исправлять кровли и покрыл почти все толем осмоленным; думаю сделать собор теплым: на все это ухлопал последние свои гроши, а не вижу в будущем поддержки ни внешней, ни внутренней. Если бы мы искали Царствия Божия — все приложилось бы нам, но, видно, худо ищем, когда помощи доселе еще не видно. Жизненное плавание мое близко к концу, и устал я, налегая на весла: все тина и тина, или беспокойное озеро: не выехал еще на тихое приволье, вдоль по реке и по течению. Буди воля Божия!

Испрашивая святых молитв и Архипастырского благословения с моею совершенною преданностию и сыновьим почтением честь имею навсегда остаться

Вашего Высокопреосвященства,

Милостивого Государя и отца,

недостойным послушником

многогрешный

Антоний.

Июля 15.1862.

Куда девались старицы Успенские — не знаю. Писал я им по адресу, но ответа не имею. Горька их участь. Но, видно, с нею и спасение. За чужие радости они не отдадут своей печали.

№ 16

Возлюбленнейший о Господе

отец Игумен Антоний!

Благодарю Вас за письмо Ваше от 15-го июля. На первые строки его скажу Вам в ответ, что постепенно приближаясь к исходу из гостиницы земли, постепенно теряю сочувствие к временной расстановке в ней человеков, и стремлюсь соединиться духом воедино со всею о Христе братиею. Думаю, что ныне я сблизился с Вами более, нежели когда-либо.

Милость Божия даровала мне тихий, весьма удобный приют, соответствующий и потребности душевного настроения и потребности крайне расстроенного здоровья. Бабаевский монастырь гораздо уединеннее и Коневца и Валаама. Безмолвие начинает действовать на меня благотворно, отвлекая очи ума от зрения на деющееся в мире и направляя их к созерцанию своей греховности и предстоящего Суда Божия. Все совершающееся совершается под недремлющими взорами Всеблагого и Всемогущего Бога, одно по воле Божией, другое по попущению Божию. Горе миру от соблазнов сказал Спаситель; но подобает приидти соблазнам, предрек Спаситель. Попущение соблазнов, как логичное следствие употребления произвольного человеками их свободы или воли и как казнь, сама собою вытекающая из злоупотребления воли (так как Богом и дана свобода воли, и вместе дан закон, как употреблять ее), должно созерцать с благоговением, покорностию, исповеданием своей греховности и правосудия Божия. Очень наставительна молитва святых трех отроков в пещи Вавилонской. Да совершается воля Божия! Да дарует милосердый Господь спасение немощным, от них же первый есмь аз, которые имеют какое-либо произволение, хотя и самое немощное, спастись.

Если узнаете что о Церкви, не откажитесь известить: я ни с кем переписки не имею о сем предмете, да и не всему и не всем можно доверять. Может быть, и сами Вы когда-либо (напр. при поездке в Москву) захотите навестить и старинного Вашего знакомого. Я с особенною приятностию увидел бы Вас в Обители Святителя Николая Бабаевской.

Просящий Ваших святых молитв

недостойный

Епископ Игнатий.

22 июля 1862 года.

P. S. По полученному мною сегодня письму от Стариц видно, что они решились приютиться в Тверском Крестовоздвиженском монастыре.

№ 17

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший отец Игумен!

Приношу Вам искреннейшую признательность за воспоминание Ваше о мне, грешном. Письмо Ваше от 20-го дек<абря> имел честь получить 2-го января. Поприще нового года да даруется нам благополучное, по неизреченной милости Божией.

Мнение Ваше о монастырях вполне разделяю. Положение их подобно весеннему снегу в последних числах марта и первых апреля: снаружи снег — как снег, а под низом его повсюду едкая весенняя вода; она съест снег при первой вспомогательной атмосферической перемене. Важная примета кончины монашества: повсеместное оставление внутреннего делания и удовлетворение себя наружностию напоказ. Весьма часто актерскою наружностию маскируется страшная безнравственность. Истинным монахам нет житья в монастырях от монахов актеров. За такое жительство, чуждое внутреннего делания, сего единого средства к общению с Богом, человеки делаются непотребными для Бога, как Бог объявил допотопным прогрессистам. Однако Он даровал им 120 лет на покаяние.

Мною поручено книгопродавцу г-ну Глазунову представить Вашему Высокопреподобию экземпляр моих сочинений, — когда они выйдут из печати. Прошу принять благосклонно, и быть снисходительным к моему скудоумию.

Поручая себя Вашим святым молитвам, с чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

Епископ Игнатий.

3 янв<аря> 1963 года.

№ 18

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший отец Игумен!

Приношу Вам искреннейшую благодарность за воспоминание Ваше о мне. Вам 61 год, и мне 57. Лета [будто бы не большие! Но я уже оканчиваю жизнь мою, потому что зли быша дни мои, по выражению Патриарха Иакова. Здоровье у меня от природы слабое: трудностями жизни оно сокрушено. Величайшая трудность была нравственная: в новоначалии моем я не мог найти монаха, который был бы живым изображением аскетического учения Отцов православной Церкви. Желание последовать этому направлению, по причине сознания правильности его, поставило меня в положение оппозиционное по отношению ко всем и ввело меня в борьбу, из которой перстом Божиим, единственно перстом Божиим, я выведен в Бабаевское уединение, если только выведен. И на отшедшего, как видите, подымают голос; и подымают его по той же причине: по причине уклонения от учения Святой Церкви и принятия понятий противных, даже враждебных этому учению.

Относительно монастырей я полагаю, что время их кончено, что они истлели нравственно и уже уничтожились сами в себе. Вам известен отеческий путь, состоящий в духовном подвиге, основанном на телесном подвиге в разуме. Опять Вам известно монашество русское: укажите на людей, проходящих этот подвиг правильно. Их нет. Существует по некоторым монастырям телесный подвиг, и то более на показ людям. О<тец> Макарий Оптинский решительно отвергал умное делание, называл его причиною прелести, и преподавал одно телесное исполнение заповедей. Но св. Исаак С<ирин> говорит, что телесное делание без душевного — сосцы сухи и ложесна бесплодны: это видно на воспитанниках Оптиной пустыни. Но о. Макарий в наше время был лучшим наставником монашества, действовал по своим понятиям, с целию угождения Богу и пользы ближним, при значительном самоотвержении. Если б, как Вы говорите, и решились восстановить монашество, то нет орудий для восстановления. Нет монахов! а актер ничего не сделает. Дух времени таков, что скорее должно ожидать окончательных ударов, а не восстановления. Спасаяй да спасает свою душу, сказали святые Отцы.

О моем уклонении от общественного служения не жалейте и не думайте, что я мог бы в нем принести какую-либо пользу. По духу моему я решительно чужд духа времени, и был бы в тягость другим. И теперь терпят меня милостиво единственно потому, что нахожусь в дали и глуши.

В «Домашней Беседе» помещен отзыв на критику Матвеевского единственно с целию огласить учение Отцов православной Церкви для остающихся чад ее.

Спаси Вас Господи за любовь и внимание, которое Вы оказываете монахине Марии Шаховой. И на ней можно видеть, как направление по учению святых Отцов в наше время нетерпимо. Не терпят его от того, что чужды ему, не знают его, не изучали его, нисколько не занялись им. Говорят, что ныне в книжных лавках обеих столиц вовсе прекратился расход на духовные книги, или он так мал, что можно признать его прекратившимся. Всему, что сказано в Писании, подобает быть.

Поручая себя Вашим святым молитвам, с чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть

Вашего Высокопреподобия покорнейшим слугою

Е<пископ> Игнатий.

21 февраля.

Очень верно изобразил первомученик Стефан болезнь своих современников (Деян. 7. 51). Ненависть к Святому Духу является от принятия противного духа, который может вкрасться неприметно при действии свойственного себе слова.

№ 19

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший отец Антоний!

Вы угадали: письмо Ваше пришло ко мне на Страстной неделе. Благодарю Вас за воспоминание, и приветствую с Светлым Праздником. Когда увижу вас лицом к лицу?

О монашестве я писал Вам, что оно доживает в России, да и повсюду, данный ему срок. Отживает оно век свой вместе с христианством. Восстановления не ожидаю. Восстановить некому. Для этого нужны мужи духоносные, а ныне, даже водящихся отчасти писаниями Отцов, при объяснении их душевным разумом, каков был о. Макарий Оптинский, и[х нет.

Правда: и ныне некоторые разгоряченные верхогляды, даже из оптинских, берутся за поддержание монашества, не понимая, что оно — великая Божия тайна. Попытки таких людей лишь смешны и жалки: они обличают их глубокое неведение и судеб Божиих и дела Божия. Такие умницы и ревнители, что ни сделают, все ко вреду. Заметно, что древний змий употребляет их в орудия умножения в монастырях житейской многопопечительности и подьяческого характера, чем решительно уничтожается дух монашества, исполненный святой простоты. — Надо покориться самим попущениям Божиим, как это прекрасно изложено в молитве святых трех отроков, ввергнутых в пещь Вавилонскую.

В современном монашеском обществе потеряно правильное понятие о умном делании. Даже наружное благочинное поведение, какое введено было в Опт. Пустыне о. Леонидом и Макарием, почти всюду оставлено. Вы правду говорите, что и в юности моей не нашел старца, который бы удовлетворил меня; но это можно еще приписать и тому, что я не искал как должно, не умел искать, не имел достаточных средств на то. Удовлетворительнейшее лицо, с котором пришлось встретиться, был монах Никандр, просфорник Бабаевского монастыря, муж благодатный. С ним беседовал и в 1847 году. Он достиг высшего преуспеяния в умной молитве, проходил этот подвиг очень просто, естественно, не был в славе у человеков. Прежде умное делание было очень распространено и между народом, еще не подвергшимся влиянию Запада. Теперь все искоренилось, осталась личина благочестия; сила иссякла. Может быть, кроется где-либо, как величайшая редкость, какой-либо остаток прежнего. Без истинного умного делания монашество есть тело без души. Наступила весна: не замедлит наступить лето и жатва. О монашестве о. Никандр понимал так же, как понимаю и я. Называл он монастыри пристанями, по назначению, данному им от Бога; говорил, что эти пристани обратились в пучины, в которых вредятся и гибнут душами многие такие люди, которые посреди мира проводили весьма хорошую жизнь. Некоторым, вопрошавшим его, советовал остеречься от вступления в монастырь. Надо знать существенно нынешнее положение монастырей, которые могут еще показаться для верхоглядов местами спасения. По крайней мере, в избрании монастыря должно быть чрезвычайно осторожным и осмотрительным.

Если вздумаете посетить меня, то привезите с собою стихотворения Ваши. Из них читал я одно. В ожидании этого приятнейшего времени, прошу памятствования Вашего о мне в святых молитвах Ваших. С чувствами совершенного почтения и искреннейшей преданности имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

Епископ Игнатий.

21 апреля 1864 года.

№ 20

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший отец Игумен Антоний!

Искренне благодарю Вас за посещение меня, грешного: этим посещением доставлено мне сердечное утешение. Особенно признателен Вам за то, что Вы захотели познакомить меня со стихотворениями Вашими, с Вашим прекрасным талантом, которому даю всю справедливую цену. Мать Мария, по отъезде Вашем, еще прочитала мне некоторые сочинения Ваши. Все дары Бога человеку достойны уважения. Дар слова несомненно принадлежит к величайшим дарам. Им уподобляется человек Богу, имеющему Свое Слово. Слово человеческое, подобно Слову Божию, постоянно пребывает при отце своем и в отце своем — уме, будучи с ним едино и вместе отделяясь от него неотдельно. Слово человеческое ведомо одному уму, из которого оно постоянно рождается и тем выражает существование ума. Существование ума без слова и слова без ума мы не можем представить себе. Когда ум захочет сообщиться уму ближних, он употребляет для этого свое слово. Слово, чтоб приобрести способность общения, облекается в звуки или буквы. Тогда невещественное слово делается как бы вещественным, пребывая в сущности своей неизменным. И Слово Божие, чтобы вступить в общение с человеками и спасти их, вочеловечилось.

При основательном взгляде на слово человеческое делается понятною причина строгого приговора Господня, которым определено и возвещено, что человеки дадут отчет в каждом праздном слове. Божественная цель слова в писателях, во всех учителях, а паче в пастырях — наставление и спасение человеков: какой же страшный ответ дадут те, которые обратили средство назидания и спасения в средство развращения и погубления! — Святой Григорий Богослов писал стихами с возвышенною, глубоко благочестивою целию: доставить христианскому юношеству чтение и образцы в поэзии, сделать для них ненужным изучение языческих поэтов, дышащих сладострастием и прочими страстями, дышащих богохульством. Искренне желаю и для Вас цели Богослова, находя Вас способным в известной степени удовлетворить этой цели, — и мзда Ваша будет многа на земле и на небе. Возложите на себя иго этой цели, как обязанный в свое время представить отчет в данном Вам таланте Подателю его. Возложите на себя труд достигнуть этой цели. Займитесь постоянно и смиренно, устранив от себя всякое разгорячение, молитвою покаяния, которою Вы занимаетесь; из нее почерпайте вдохновение для писаний Ваших. Затем подвергните собственной строгой критике писания Ваши, и, при свете совести Вашей, просвещенной молитвою покаяния, извергните беспощадно из Ваших сочинений все, что принадлежит к духу мира, что чуждо духу Христову. Горе смеющимся ныне! Это — слова Христовы! это — определение, исшедшее от Бога! Невозможно устранить их никаким словоизвинением. Судя себя и рассматривая себя, Вы увидите, что каждое слово, сказанное и написанное в духе мира сего, кладет на душу печать свою, которою запечатлевается усвоение души миродержцу. Необходимо в таких словах, исторгнутых увлечением и неведением, покаяние. Необходимо установить в сердце залог верности Христу, а отпадения сердца от верности, по немощи нашей, врачевать немедленно покаянием и устранением от себя действий, внушенных неверностию, соделанных под влиянием духа и духов, нам льстящих и вместе жаждущих погибели нашей.

В воображении моем уже рисуется книга стихотворений Ваших, Ваших песнопений, достойно именуемых и священными, и изящными. О! да увижу событие ожидания моего, да возрадуюсь о нем радостию духовною! — О себе не говорю Вам ничего: Вы увидели больше, нежели сколько могу сказать. И паки благодаря за труд, принятый Вами для посещения меня, призывая на Вас благословение Божие и прося Ваших святых молитв, с чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть

Вашего Высокопреподобия покорнейшим слугою.

Е<пископ> Игнатий.

11 августа 1864 года.

№ 21

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший отец Игумен!

Примите мое усерднейшее поздравление с наступающими праздниками и Новым Годом. Вместе с тем прошу у Вас прощения в продолжительном молчании, причиною которого то, что я от болезненности сам не свой.

Несомненно то, что в стихотворениях Ваших встречается то чувство, которого нет ни в одном писателе светском, писавшем о духовных предметах, несмотря на отчетливость стиха их. Они постоянно ниспадают в свое чувственное, и святое духовное переделывают в свое чувственное. Душа не находит в них удовлетворения, пищи. Как прекрасен стих в «Аббадоне» Жуковского! и как натянуто чувство! очевидно: в душе писателя не было ни правильного понимания описываемого предмета, ни истинного сочувствия ему. По причине неимения истины он сочинил ее и для ума и для сердца, — написал ложную мечту, не могущую найти сочувствия в душе разумного и истинно образованного, тем более благочестивого читателя.

Мне очень нравился метод Пушкина по отношению к его сочинениям. Он подвергал их самой строгой собственной критике, пользуясь охотно и замечаниями других литераторов. Затем он беспощадно вымарывал в своих сочинениях излишние слова и выражения, также слова и выражения сколько-нибудь натянутые, тяжелые, неестественные. От такой вычистки и выработки его сочинения получали необыкновенную чистоту слога и ясность смысла. Как они читаются легко! в них нет слова лишнего! Отчего? от беспощадной вычистки. Почитав Ваши стихотворения и дав в себе сформироваться впечатлению от них, нахожу, что и Вам необходим этот труд. Как ваши сочинения легко читаются! сказал Пушкину его знакомый. От того, отвечал Пушкин, что пишутся и вырабатываются с великим трудом. Смею сказать, что и я стараюсь держаться этого правила.

Мой сборщик, умный монах, лет 50-ти, возвратился с Кавказа и с приволжских губерний. На Кавказе принят был очень радушно, но насбирал мало по причине оскудения страны от неурожаев, а паче по причине общего и быстрого охлаждения народа к Церкви. Ему говорили мои знакомые: только три года Владыка от нас, а ему не узнать бы теперь народа, так он переменился. В Саратове Преосвященный подписал книгу для сбора на месяц; после этого сборщик был принят только в два дома; в каждом дали ему по 15-ти коп<еек> сер<ебром>. Между тем строится в городе огромный театр, как бы некий Кафедральный Собор. Приезжающие сюда богомольцы из других губерний сказывают, что монастыри, содержащиеся подаяниями, приходят в крайний упадок, по причине изменения, последовавшего в направлении всего народа. Живем в век быстрейшего прогресса.

Прося Ваших святых молитв и призывая на Вас благословение Неба, с чувствами совершенного почтения и искреннейшей преданности имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

Епископ Игнатий.

16 декабря 1864 года.

№ 22

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший отец Игумен!

Приношу Вам искреннейшую благодарность за письмо Ваше от 1-го февраля. Удивило меня поздравление Ваше с поправлением моего здоровья, тем более, что получено мною такое поздравление от многих. О, когда бы это было справедливо, хотя в некоторой степени, и мне дана была хотя некоторая деятельность келейная, — келейная, не более того. Дело в том, что с половины сентября принимаю лекарство, которое очень гонит золотушные и ревматические мокроты, но вместе с тем производит крайнее изнеможение и отнимает все способности и всю возможность заниматься. Судя по обилию отделяющихся мокрот, можно заключать, что естественно последовать облегчению от болезни, хотя некоторому, по окончании курса лечения.

Удивило меня и то, что Вы помните день моего рождения! Спаси Вас Господи!

Воля Божия да совершается над нами. На земле нет прочного мира: такой мир на небе. Европейские народы всегда завидовали России, и старались делать ей зло. Естественно, что и на будущее время они будут следовать той же системе. Но велик Российский Бог. Молить должно Великого Бога, чтоб Он сохранил духовно-нравственную силу нашего народа — православную веру. По крайней мере мне, при страшной немощи моей, желалось бы в покаянии закрыть глаза, доколе не умолкло в храмах Божиих славословие Бога.

Прошу и Ваших святых молитв о мне, грешном, и о всем православном народе нашем. Благословение Божие да почиет над Вами и над вверенным Вам братством. С чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою.

Е<пископ> Игнатий. 13 февраля 1865 года.

P. S. В С.-Петербурге оканчивается печатанием моя книга в 2-х томах под названием «Аскетические Опыты». Из нее читан был Вам разговор старца с учеником о Иисусовой молитве. Напечатание должно окончиться в последних числах февраля или первых марта. Потрудитесь поручить кому-либо принятие экземпляра, назначенного для Вас, от Петра Александровича, квартирующего у Знамения на Лиговке в доме Фридерикса, в меблированных нумерах Щербакова.

№ 23

Высокопреосвященнейший Владыко

Милостивейший отец и Архипастырь!

Нижайше благодарю Ваше Высокопреосвященство за ответ, которым Вы меня удостоили и за доверенность к моему взгляду на Ваши сочинения, взгляду помраченному и страстями и сопребыванием с миром, который уничтожает нашу духовную зоркость своею пестротою. Только чистая и тихая вода отражает небо. Обозреть здание, весьма высокое, надобна лествица; основание здания глубокое, твердое и со многими тайниками нельзя поверить без светильника и путеводной нити. Страшно взглянуть вниз с безмерной высоты, и нелегко чувствуется во глубине.

Не сознаю в себе достаточных сил для обозрения и оценки Ваших творений, потому именно, что никто из моих современников — писателей духовных по профессии и аскетов по жизни — не достигал столько той высоты отеческих писаний и ее глубины, как Ваше Высокопреосвященство. Об этом я говорил однажды бывшему обер-прокурору графу Толстому. Он был несколько удивлен моими словами: тогда Ваши сочинения были менее известны и то немногим и не все в совокупности. Теперь Его Сиятельство может поверить мои слова на самом деле, если только он читает духовные книги. Сознавая всегда великость Ваших духовных знаний и Ваших трудов, я всегда сознавал и в себе неспособность следовать Вашему примеру, и по причине моей жизни, протекшей до знакомства с Вами в мирской суете, и по моему несколько расстроенному воображению, которое всегда своими красками расцвечивало духовные очерки, требующие не яркости, а правильности и точности. Всегда в мир определенный круг православия вносил свои произвольные прибавки, и многого труда стоило покорить ум в простоту верования.

Зная духовную жизнь только из опытов над самим собою, я должен признаться в крайней незрелости, в бессилии управлять самим собою, в незнании управления другими, в неимении той проницательности в различении добра и зла, которая в наши годы некогда давалась яко дар для пользы вверенных нам душ. И в духовной слепоте.

Посему, если осмелюсь сделать мои замечания, то предварительно прошу принимать их по мере моего незнания. Дозвольте начать.

На странице 649 1-го тома Вы говорите о Ваших скорбях и о человеке, которого называете врагом. Едва ли нам дозволено опытностию выставлять наши душевные страдания: мир радуется нашим скорбям и сознает нас уже побежденными, если мы испустили хоть единый болезненный вопль. Он забывает Иова, оправданного при дерзновении и друзей его, обвиненных Небом, хотя они и являлись благорассудительными. Недавно попались мне стихотворения Некрасова, в которых есть стихи, близкие к моим мыслям. Это говорится о больном, забытом солдатике, умирающем в отпуску у матери: «Не любил, сударь, рассказывать он про жизнь свою военную; грех мирянам-то показывать душу Богу обреченную; говорить — гневить Всевышнего; окаянных бесов радовать; чтоб не молвить слова лишнего; на врагов не подосадовать». Немота пред кончиною подобает христианину. В<аше> В<ысокопреосвященств>о, в отпуску и в родном доме Матери-Церкви, избитые испытаниями: покройте молчанием все претерпенное Вами. При 2-м издании можно выпустить с оговоркою, что это делается не из ложной осторожности, а [по некотором размышлении.

№ 24

Христос воскресе!

Высокопреосвященнейший Владыко,

Милостивейший отец и Архипастырь!

Приношу мою убогую благодарность за богатое дарование Ваше: за два тома Ваших сочинений. Некоторые мне известны, остальные читаю со вниманием, учась из них многому, позабытому: нам так свойственно забывать душеполезное и помнить прежнее, малоназидательное, но оставившее в крови нашей свои αιμα-графические отпечатки! Простите, что написал греческое слово, связав его с греко-русским: иначе не могу выразить свою мысль. Кровяная наша душа, т. е. вся жизнь, движущая наше тело и получившая с детства внешние, здешние впечатления, образы мира сего преходящего, часто вовсе забывает о своем тонком, чистом духе, высшем ее, забывает или не знает о тайне сердца своего, забывает благодатные, при крещении вдунутые в него Божии дарования, забывает часто до того, что человека делает всего душевным, а не духовным, и кровию своею, как густым непроницаемым туманом, окружает ум и предносит пред него свои образы и часто фантазии. Увы! как трудно облегчиться от этой кровавой густой плевы, как трудно сделаться кристаллом духовным, пропускающим лучи света!

В сочинениях Вашего Высокопреосвященства столь много сокровищ, утаенных от мира, столько недоступного для душевных, подобно мне людей, что немногие отдадут им истинную дань удивления. А между тем — это все приобретение Ваше и опытом и любовию к отеческим писаниям. В эти-то зерцала, отражающие Божественный свет, Вы часто смотрели: потому и на Ваших творениях он отражается.

Простите мою ненужную похвалу: чтобы сказать ее, надобно было слабый ум мой принуждать ко благому: он все носится по внешним предметам. Потому скажу для отдыха себе о внешнем. Печальная кончина Наследника1541, этого стебля царского древа, завявшего в иностранной теплице, не отогревшегося от чужого солнца, горько меня поразила тем, что он поник главою на чужой земле, на земле, всегда нам недоброжелательной, избранной Богом для казни нашей! Союзы царей Иудейских с царями Израильскими-Самарянскими никогда не благословлялись Богом. Не благословлялись никогда наши союзы с Франциею. Лечиться следовало бы или при своих святых мощах, или на Кавказе, а умирать на своей земле. Смерть его в Ницце, рано или поздно, в будущее, может быть, царствование, может дать повод к самозванцам.

В дни известия о Его кончине здесь была сильная снеговая буря, покрывшая на 1/4 аршина землю снегом: что-то грозное предвещается с его лишением.

Моя скудная полуразвалившаяся обитель до сего времени едва-едва принимает некоторый, и то малоприличный, вид. Едва ли нам полезно восстановлять обреченное на близкое, быть может, разорение. Но воля Божия да будет.

Испрашиваю обители своей и себе, недостойному, Ваших святых Архипастырских молитв и благословения, с моею глубочайшею признательностию за Ваши милости и совершенным почтением честь имею быть

Вашего Высокопреосвященства

покорнейшим слугою

многогрешный

И<гумен> Антоний.

Апреля 26/1865.

№ 25

Ваше Высокопреподобие,

Возлюбленнейший о Господе отец, Игумен Антоний!

Приношу Вам искреннейшую благодарность за письмо Ваше от 25-го мая и за отзыв Ваш об «Аскетических Опытах». К благодарности присовокупляю и просьбу. Постепенно читая «Опыты», не откажитесь записывать Ваши замечания. Укажите, что найдете неясным, неполным, неправильным, — и, в свое время, сообщите мне. Стараюсь воспользоваться замечаниями, чтобы сделать в книге пополнения и исправления, признавая эту книгу никак не моею собственностию, а достоянием христианского, православного общества.

Жаль Петербурга, не в первый раз страждущего от своего неглубокого моря. Прописываемое Вами о раскольниках напечатано не только в «Духе Христианина», но и в «Христианском Чтении» 1864 года, в декабрьской книжке. Обстоятельство это — величайшей важности.

Мое здоровье в обычном положении, а истощание, кажется, что умножается и умножается. О<тец> Игумен и Петр Александрович приносят Вам искреннейшую благодарность за воспоминание о них, заботятся о приведении монастыря в порядок и о упокоении меня. И здесь погода очень холодная. Только однажды я мог выйти в рощу.

Поручая себя Вашим святым молитвам и призывая на Вас благословение Божие, с чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

Е<пископ> Игнатий.

30 мая 1865 года.

№ 26

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший отец Игумен Антоний!

Приношу Вам искреннейшую благодарность за сделанное Вами замечание относительно некоторых выражений на странице 649 первого тома «Опытов». С тою же искреннею благодарностию приму и дальнейшие замечания Ваши: книгу считаю не моею собственностию, а собственностию всего христианского общества, и, по этой причине, признаю за особенное одолжение — труд благонамеренных и знающих лиц, заключающийся в тщательном пересмотре «Опытов» и в сообщении мне замечаний, которыми постараюсь воспользоваться соответственно возможности моей.

В упомянутом Вами месте не говорится ни о каком лице именно: изложена теория святых аскетов, поверенная практикою. Теория эта необыкновенной важности, именно тогда, когда проверяется опытом. Это — поприще деятельной веры. Человек образуется этим положением: по этой причине на всем пространстве «Опытов» высказывается действие положения. Статья написана в 1847 году. Лица — деятели того времени — все вымерли; совершившееся приписано повсюду1542 в «Опытах» устроению Промысла Божия, и потому не относится ни к какой личности. Промысл Божий повсюду оправдан, а подвергавшийся скорбям повсюду обвинен. Смею думать, что подобное высказано многими Отцами, — даже апостолом Павлом в его посланиях, и совершенно в том же духе и смысле. Факты остаются фактами. Действия, оправдываемые по отношению к Промыслу Божию, не престают иметь свое значение в отношении к действующим людям, и зло нельзя назвать добром. Я переживал в Сергиевой Пустыне ту эпоху, во время которой неверие и наглое насилие, назвавшись православием, сокрушали нашу изветшавшую церковную иерархию, насмехались и издевались над всем священным. Результаты этих действий поныне ощущаются очень сильно. По милости Божией желаю всем простить все — более — никого не считать провинившимся предо мною; но действия врагов Церкви и Христа желаю понимать и признавать тем, что они есть. Ведь и антихрист назовет себя Христом. Ведь и явление его должно признавать справедливым попущением Божиим; но самому лицу и его действиям цена — своя.

Положение, в которое приведена Церковь, ясно изложено в декабрьской книжке «Христианского Чтения», в статье: «Новые издания по расколу», страница 440.

О<тец> Иустин и Петр Александрович благодарят Вас за воспоминание о них. Вы говорите справедливо об о. Иустине. Я питаю к нему и чувство уважения и чувство благодарности.

Поручая себя Вашим святым молитвам и призывая на Вас благословение Божие, с чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою.

Е<пископ> Игнатий.

18 июня 1865 года.

№ 27

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший отец Игумен Антоний!

Приношу Вам искреннейшую благодарность за воспоминание Ваше о мне; равным образом благодарят Вас о. Иустин и Петр Александрович. Вы не забыли и меньшую братию! спасет Вас Господь.

Замечаниями на «Аскетические Опыты» Вы сделаете мне истинное одолжение: потому что я признаю эту книгу не моею собственностию, а собственностию всех современных подвижников православной Церкви. По этой причине желаю пополнить и исправить ее по возможности моей, таким образом приготовить ее в более удовлетворительном виде ко второму изданию. По всей вероятности второе издание состоится не скоро, а может быть, дух времени сделает это издание и вовсе излишним: по крайней мере, я должен исполнить долг мой пред ближними. О статье «Дня» мне сказывали, что она есть памфлет протестантский, в котором повторены возгласы Лютера и братии. Мы так немощны, что не можем противостать никакому нападению: одна надежда на Господа Бога, обетовавшего пощадить Содом и Гоморру ради десяти праведников, если б они нашлись в этих городах. Здоровье мое почти в таком же положении, в каком Вы видели его; преуспеяние в болезненности заключается в крайнем изнеможении и в оставлении по причине этого изнеможения всех кабинетных занятий.

Прося Ваших молитв и призывая на Вас благословение Божие, с чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою.

Епископ Игнатий.

P. S. В январе Петр Александрович полагает быть в Петербурге.

24 декабря 1865 года.

№ 28

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший о. Игумен Антоний!

Приношу Вам искреннейшую благодарность за воспоминание Ваше о мне. Письмо Ваше тем особенно утешило меня, что сюда долетели очень преувеличенные слухи о пожаре в Вашем монастыре, и я опасался за здоровье Ваше. Если же сгорела одна, известная мне, гостиница, то потеря ничтожна. Заметно, что отовсюду подвигается буря на монастыри, которые, по своему существенному значению, пришли в состояние не лучшее Вашей сгоревшей гостиницы. Религия вообще в народе падает. Нигилизм проникает в мещанское общество, откуда недалеко и до крестьян. Во множестве крестьян явилось решительное равнодушие к Церкви, явилось страшное нравственное расстройство. Подрядчики, соседи здешнего монастыря, единогласно жалуются на утрату совести в мастеровых. Преуспеяние во всем этом идет с необыкновенною быстротою.

Архимандрит Епифаний известен мне по Кавказу: почему со всею решительностию могу сказать, что он не есть сочинитель статьи «Дня», подписанной буквами ZZZ. Или сваливают на него, или же он сам принимает на себя, находя это выгодным для себя.

Мы живем очень тихо, возложившись на Господа, Который и в самые времена антихриста будет руководить рабов Своих и уготовлять им места и средства к спасению, как это засвидетельствовано в Апокалипсисе.

О<тец> Иустин и прочие братия, воспоминаемые Вами, благодарят Вас за воспоминание и просят Ваших молитв. П<етр> А<лександрови>ч находится в Петербурге: ждем скоро сюда.

Поручая себя Вашим святым молитвам и призывая на Вас благословение Божие, с чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою.

Е<пископ> Игнатий.

18 февраля 1866 года.

№ 29

Возлюбленнейший о Господе

отец Игумен Антоний!

Приношу Вам искреннейшую благодарность за воспоминание Ваше о мне и за благие Ваши желания. Благодарят Вас за воспоминание о. Иустин и послушник Василий. Петр Александрович находится в С.-Петербурге для наблюдения за печатанием 3-го и 4-го тома моих сочинений. Прошедшая осень и нынешняя зима, доселе, были очень трудными для меня; особливо боль в нижней части груди и изнеможение не давали заниматься ни письмом, ниже чтением.

Утешаюсь вестию, что уединенная, скромная и живописная обитель Черменецкая восстановляется при попечительном и просвещенном управлении Вашем. Дух времени, подобно вихрю, завывает сильно, и рвет, ломает многое. Это предсказано Священным Писанием, которое в поведении и образе мыслей трех отроков, описанных Даниилом пророком, дало нам указание и пример для нашего образа мыслей и поведения.

Прося Ваших св. молитв и призывая на Вас благословение Божие, с чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою.

Епископ Игнатий.

24 декабря 1866 года.

№ 30

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший отец Игумен Антоний!

Письмо Ваше пришло к самому дню моего рождения, которым заканчивается шестое десятилетие жизни и начинается седьмое. Благодарю Вас за постоянное памятование о мне! благодарю за поздравление!

Попущения Божии и отступление языческих народов от христианства, ради их язычества, предвозвещено Писанием. Богу угодно, чтоб мы жили в эти времена: почему подобает смириться под крепкую руку Божию и смиренномудрствовать, подражая смиренномудрию трех отроков, которых религиозное положение очень схоже на положение религии современное. О<тец> Иустин и Вася благодарят Вас за воспоминание о них. Петр Александрович находится в Петербурге, где оканчивают печатанием 4-й том моих сочинений, назначенный собственно для монашествующих.

Поручая себя Вашим молитвам и призывая на Вас благословение Божие, с чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою.

Епископ Игнатий.

6 февраля 1867 года.

Игумен Антоний (Алексей Поликарпович Бочков) 1803–1872

Сергей Исаков1543 Алексей Поликарпович Бочков Биографический очерк

Если значение Оптиной Пустыни для русской духовной жизни XIX века более или менее прояснено и если выявлены связи с нею крупнейших русских писателей прошлого столетия (Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого)1544, то этого совсем нельзя сказать о русских литераторах «второго эшелона». Их личные и творческие контакты с Оптиной Пустынью еще почти совершенно не изучены, влияние Оптинских старцев и их учения на творчество этих писателей еще не стало предметом исследования. В силу этого глубинное воздействие Оптиной Пустыни на русский историко-литературный процесс еще далеко не определено, да и исследование воздействия Оптиной, например, на творчество Ф. М. Достоевского или К. Н. Леонтьева в значительной мере оказывается лишенным столь необходимого в данном случае историко-культурного и историко-литературного фона.

Этот очерк посвящен Алексею Поликарповичу Бочкову, забытому, но весьма любопытному литератору 1820–1860-х годов, личности интересной, человеку с необычной судьбой. Биография его до сих пор изобилует «белыми пятнами», полна загадок1545. В какой-то мере мною были исследованы1546 ранние произведения Бочкова, середины 1820-х годов, но оставалось не затронутым его позднее творчество, 1850–1860 годов, по большей части и не опубликованное. К тому же оно дошло до нас далеко не полностью; известно, к примеру, что «Записки» и дневники Бочкова то ли затерялись после его смерти, то ли они были уничтожены1547. Многие стихи его известны нам только по упоминаниям в его переписке1548. И все же довольно много его произведений 1850–60-х годов сохранились в архивах1549, и по ним можно судить о позднем творчестве Бочкова. Особый интерес представляют связи Бочкова с Оптиной Пустынью, которые отразились и в его творчестве.

А. П. Бочков родился 14 марта 1803 года в Петербурге1550 в семье богатого купца, владельца знаменитых Бочковских бань, приносивших семье большой доход. Отец Алексея Поликарповича рано умер, и воспитанием его занимался дед, который постарался дать внуку хорошее образование. Он учился в одном из лучших иностранных пансионов в столице, где основательно выучил французский и немного научился немецкому и английскому языкам. Бочков уже в юные годы был прекрасно начитан, «превосходно рисовал… и имел дар весьма легко сочинять стихи»1551. Талант художника, любовь к рисованию он сохранил до конца жизни: в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН и в Центральном Государственном Историческом Архиве в Санкт-Петербурге хранятся папки с его рисунками1552; рисунки пером или карандашом часто встречаются и в письмах Бочкова. Пробуждению же литературных интересов юноши способствовало и то, что в их доме проживала поэтесса Анна Петровна Бунина, с которой Бочков был знаком1553.

В 1822 или 1823 году Бочков женился на дочери известного петербургского сахарозаводчика П. И. Пономарева, Анне Прокопьевне (1805–1827). Родственные связи способствовали тому, что живо интересовавшийся словесностью молодой человек вошел в круг столичных литераторов, близких к А. Е. Измайлову, издателю журнала «Благонамеренный» (А. Е. Измайлов входил в кружок С. Д. Пономаревой1554). Впрочем, литературные симпатии и антипатии Бочкова середины 1820-х годов не во всем совпадают с воззрениями круга Измайлова. Бочков в эти годы идейно близок к декабристам, он в восторге от произведений Рылеева и раннего Пушкина, хранит у себя их запрещенные стихи1555. Уже после бунта 14 декабря 1825 года он через своего друга А. А. Ивановского, чиновника «Следственной комиссии» по делу декабристов, которому удалось изъять из бумаг комиссии художественные произведения и письма арестованных участников восстания, знакомится с ними1556. Известно пять писем Бочкова к А. А. Ивановскому1557, который позже, в 1828 году, познакомил его с Пушкиным1558. Эти письма поражают великолепным знанием их автором тогдашней русской словесности, тонкими и умными наблюдениями над ее явлениями, и не в меньшей мере духом либерализма. «Письма Бестужева, мой любезный друг, — писал Бочков, — я читал почти со слезами. Мысль, что он погиб навсегда для нас и что эта потеря не скоро вознаградится, убивала меня. Его заслуги важны для нашей словесности… Бестужев первый привел их (молодых писателей. — С. И.) к одному алтарю, показал им благороднейшую цель: славу России, и средство — пламенную любовь к родине и знание старины. Но «Полярная звезда» скоро закатилась. Бестужевы, Рылеев, Корнилович, Кюхельбекер — сколько надежд погибло!.. Бедные наши писатели! Как немилосердно клюет вас цензура»1559.

Письма Бочкова показывают, насколько вошли в сознание людей той эпохи литературные воззрения декабристов, нашедшие выражение в статьях А. А. Бестужева, В. К. Кюхельбекера и К. Ф. Рылеева. Бочков вслед за декабристами упрекает Карамзина, Жуковского и даже Пушкина в подражательности, в следовании иноземным образцам; величайшей заслугой писателей-декабристов он считает утверждение ими самобытной оригинальной русской литературы. Бочков выражает опасение, как бы после гибели декабристов литература не вернулась на путь подражательности. В соответствии со взглядами декабристов на комедию Грибоедова он не соглашается с известным замечанием Пушкина в адрес «Горя от ума», хотя в то же время целиком солидарен с Пушкиным и опять же с декабристами в высокой оценке Крылова, которого пытается принизить Вяземский, превыше всего ставящий И. И. Дмитриева1560. Кстати, высокую оценку «Горя от ума» и восторженное отношение к личности Грибоедова Бочков сохранил до конца своей жизни1561.

И проза Бочкова 1820-х годов, в которой он обращается к популярной в русской литературе тех лет ливонской теме, в сущности представляет собой подражание произведениям декабриста А. А. Бестужева-Марлинского. Это романтические повести «Монастырь святой Бригитты» и «Красный яхонт», опубликованные под криптонимом Л. С. в альманахе А. Е. Измайлова и П. Л. Яковлева «Календарь муз на 1827-й год», путевые очерки «Письма из Ревеля» («Благонамеренный», 1826, ч. 33) и «Екатеринентальский сад и церковь св. Николая в Ревеле» («Календарь муз на 1826-й год»), напечатанные анонимно. Эти произведения и принесли Бочкову известность в литературных кругах1562.

Бочков явно следует за повестью А. А. Бестужева-Марлинского «Вечер на бивуаке» (1823) и в своей сентиментально-романтической повести «Нарвская станция» (1827), оставшейся в рукописи1563. Она относится к другой разновидности тогдашней русской повествовательной прозы — к жанру светской галантной повести. Можно говорить о формирующемся романтическом психологизме в повестях Бестужева и Бочкова, причем на их произведениях лежит столь характерный для романтизма налет лиризма, особого «настроения». Их повести утверждают свободу чувства, величие любви и исполнены у Бестужева несколько более сильной, у Бочкова менее заметной критикой большого света, надменности, бессердечности, а иногда и аморальности его представителей. Никакими особенными художественными достоинствами эта повесть Бочкова не обладает, вместе с тем она и не опускается ниже среднего уровня образцов русской повествовательной прозы тех лет.

Хотя Бочков печатался мало, да и то, что он напечатал, появилось анонимно или же под криптонимами А. Б., Л. С. и Л. Л., тем не менее в памяти современников он запечатлелся как удивительно талантливый и интересный человек. А. А. Ивановский, характеризуя примечательного молодого человека, писал: «Лучшая образованность и все возможные таланты: музыка, живопись, глубокий и многосторонний взгляд, увлекательный дар слова, редкая способность легко владеть возвышенным пером и в прозе, и в стихах; добрая, строго честная и высокая душа, лучший друг и родной, прекрасная наружность, умное, кроткое и привлекательное выражение глаз и лица; изящный тон и манеры и вместе с тем всегда щегольская одежда, радушное гостеприимство, независимое состояние — всё, что так щедро было соединено в нем природою и фортуною»1564. Ивановскому вторит Е. В. Аладьин, характеризуя Бочкова как человека, «пользовавшегося любовью и уважением своих сограждан, достойного любви и уважения добросовестных русских литераторов»1565. В том же очерке «Знакомый незнакомец» (1824), рассказывая историю знакомства автора с А. А. Ивановским, Бочков шутливо заявлял о себе: «Я, который сам писал в стихах и прозе и которого сочинения, в особенности письма, были читаны с восторгом; я, которого некоторые благомыслящие писатели сравнивали с Дельвигом, не последним стихотворцем своего времени»1566. Более критически и сурово оценивал Бочкова А. А. Чумиков1567.

И вот наступило николаевское царствование, и для людей типа Бочкова оказались закрытыми пути к общественной да в какой-то мере и к литературной деятельности, всех их постигли тяжелые переживания. К тому же Бочкову пришлось перенести удар и в личной жизни — в 1827 году умирает его жена. Он долго грустил, был душевно болен и перенес и телесную тяжелую болезнь… «Мне казалось, — рассказывал он впоследствии одному из своих знакомых, — что мои ноги вытягиваются как эластик и могут обвиваться, подобно веревке, около ножки стола». Тогда он дал себе обет, что ежели совершенно выздоровеет, то пойдет в монашество1568. Но Бочков, судя по всему, не сразу принялся осуществлять этот обет.

Служба его не устраивала, и он, как пишет А. А. Чумиков, «дабы не быть привлеченным к службе в столице, приписался к ревельскому купечеству, русская часть которого в то время не участвовала в городском управлении»1569. Сначала Бочков погрузился в изучение философии, но «прочитав все, что можно прочитать на французском языке, он охладел ко многим системам и умствованиям человеческим»1570. Наступил период разочарования во всем. А. А. Чумиков, настроенный не слишком благожелательно к Бочкову, замечает, что тот в Ревеле начала 1830-х годов казался «скучающим, не знающим, куда девать свою особу»1571. Тогда, как многие люди той поры, не находившие разрешения мучившим их вопросам жизни и бытия, Бочков делает крутой поворот к христианству. Позже он так характеризовал сложный процесс своего духовного развития: «Борьба с врагом мыслительным почти с самого раннего развития мысли; потом своевольство этой мысли и отступление ее от христианства; страшные скорби, возвращение всею душою в лоно Церкви»1572.

Бочков, оставив малолетнего сына тестю1573, решает удалиться в монастырь. Однако его представления об истинном монашестве находились в явном противоречии с реальной практикой тогдашней монастырской жизни в России. «Ему, вследствие его слишком идеальных понятий о монашеской жизни, никак не удавалось открыть для постоянного пребывания такой монастырь, который вполне бы удовлетворял его желаниям, <…> по этой причине он перебывал в нескольких (вернее было бы сказать — во многих. — С. И.) монастырях», — писал А. А. Чумиков1574. На это указывают и другие современники. «Долго присматривался он к монашеской жизни и к монастырскому строю, живя то в той, то в другой обители, но никуда еще не вступая, а пребывая везде как гость и богомолец. Он искренно любил монашество и составил себе о нем понятие по сказанию древних подвижников, а потому и не находил нигде осуществления созданного его мыслию первообраза»1575.

Эти обстоятельства нашли выражение в дневнике Бочкова: «Восстановление монашества, благолепия церковного и внутренних светильников — вот что бы видеть хотел я до кончины моей: мантиями покрытых Ангелов и таинства неба в дольних храмах! Утреню тихую, молитвенную и полудень светлый, Святую Литургию и вечер церковный, покаянный, умиленный, не грешный. И паки исшествие на глас Жениха, и паки уготовление ко гробу. Как вещественные занятия и попечения о теле отторгают человека от храмов Божиих! Нельзя ли и самое малое дело освятить молитвою, молчанием, умным деланием? Об этом пеклись преподобные Отцы наши. За молитвы их, Господи, помилуй, вразуми, исправи и спаси мя, грешного!»1576

Нет ничего удивительного, что странствия Бочкова по монастырям продолжались и после того, как он уже встал на стезю монашества. Когда же Бочков встал на эту стезю? Первый его биограф утверждал, что такие «хождения» по монастырям начались с 1828 года1577. Эта дата вызывает некоторые сомнения. Ведь сам Бочков обычно ссылался на середину 1830-х годов, когда он порвал с мирской жизнью, перестал писать стихи и даже читать журналы1578. Но, возможно, и до этого он посещал какие-то монастыри в поисках душевного успокоения.

Окончательно же Бочков вступил на монастырскую стезю в 1837 году, когда стал послушником Троице-Сергиевой пустыни, где наместником был архимандрит Игнатий (Брянчанинов)1579. Именно архимандрита Игнатия Бочков считал своим «духовным отцом и первым наставником в монашеской жизни»1580. Рассказав в одном письме о блужданиях своего духа, Бочков отмечал: «И потом как конфирмация после кроваво-сердечного крещения, как помазание Святого Духа — знакомство с Преосвященным Игнатием и святыми Отцами, до того мне вовсе не известными»1581. История взаимоотношений Бочкова с Преосвященным Игнатием, с которым он долго находился в переписке, — это увлекательнейшая история многолетнего общения двух оригинальных личностей. Бочков чрезвычайно высоко ценил богословские труды Игнатия, считая его лучшим духовным писателем современности, вместе с тем и упрекал его, как ему казалось, за неумение навести порядок в управляемом монастыре1582.

Важно и другое: владыка Игнатий начинал свой монашеский путь как ученик первого знаменитого оптинского старца Леонида, и проходил этот путь под его наставничеством в Александро-Свирском монастыре, в Площанской и Оптиной Пустынях1583. Преосвященный Игнатий в своих богословских трудах, в частности в знаменитых «Аскетических опытах», весьма высоко отзывался об оптинских старцах Леониде и Макарии, ставя их в пример истинного монашеского жития1584. Надо сказать, что богословские труды святителя Игнатия по духу близки к тому, чему учили оптинские старцы. Система воззрений Владыки и оптинских подвижников на Церковь и монашество в основных чертах совпадают: их объединяет убежденность, что спастись можно и без отшельничества, что необходимо внутреннее совершенствование с помощью Иисусовой молитвы и что надо постоянно опираться на труды святых угодников Божиих — Нила Сорского и Паисия Величковского, а также на творения Восточных Отцов Церкви.

Возможно, что именно архимандрит Игнатий поначалу привлек внимание Бочкова к Оптиной Пустыни и к ее старцам. В монастырской «Летописи» под 1838 годом сказано: «В июне месяце, 14-го числа, проездом из Киева прибыл в Скит из Санкт-Петербургской Сергиевой первоклассной пустыни рясофорный монах Алексей Поликарпович Бочков <…> Расположился духом к скитской жизни и, съездивши в Санкт-Петербург, жил в Скиту при келлии скитского начальника иеромонаха Антония. Весною 1839-го года перешел по своему желанию в обитель и трудился в послушаниях обще с братиею; а в июне того же года поехал в Калужскую Тихонову пустынь с старцем иеросхимонахом Львом1585, в ней и остался на жительство; но вскоре и оттуда выбыл в другую обитель в Северной России»1586.

В Оптиной Бочков стал учеником о. Леонида. В какую именно северорусскую обитель отправился Бочков из Тихоновой пустыни, о которой он всегда отзывался высоко, ставя ее не ниже Оптиной1587, неизвестно. По крайней мере, с 5 сентября 1840 по 27 февраля 1841 года Бочков вновь проживал в Троице-Сергиевой пустыни1588. Имеется косвенное свидетельство о том, что зимой 1841 года он опять побывал в Оптиной. Однако это посещение «Скитской летописью» не отмечено. Вообще же в эти годы Бочков посещал многие монастыри, но особенно благотворным для него было пребывание у батюшки Леонида в Оптиной Пустыни.

Иеромонах Леонид1589, как и его наставник и соратник о. Феодор и другой его собрат по монашеству о. Клеопа, остались на всю жизнь для Бочкова образцами и примерами; он называл их великими старцами своего времени1590. Возможно, что Бочков являлся одним из близких учеников о. Леонида. Он участвовал в утренних (фактически ночных) чтениях Евангелия в Скиту у о. Леонида1591. Старец ответил на 14 вопросов Бочкова; позже как вопросы, так и ответы на них о. Леонида были напечатаны1592. Оптинский подвижник шутя называл Бочкова «последним римлянином», ведь он иногда высказывался в том духе, что монашество переживает последние времена и что оно падает от тех же причин, из-за которых доведена была до падения и Римская империя — из-за роскоши, изнеженности и человекоугодия1593. (К этим утверждениям Бочков неоднократно возвратится и позже.)

После смерти о. Леонида Бочков взялся составить его жизнеописание. Не полагаясь на память, он тщательно собирал материалы об о. Леониде и, в частности, записал в Петербурге весьма интересные воспоминания архимандрита Иосифа о пребывании монахов Леонида и Феодора на Валааме и в Александро-Свирском монастыре1594. Эти сведения затем повторялись во всех биографических очерках о старце Леониде. Однако Бочков не довел свой труд до конца, хотя дважды принимался за него. Его записками позже воспользовался биограф старца Леонида Климент Зедергольм и автор «Описания Иоанно-Предтеченского скита Оптиной Пустыни» ученый монах Леонид Кавелин. В их книгах приведены обширные отрывки из этих записок — описание скитских келлий и рассказ об окружении старца в Скиту1595. Записки Бочкова — своеобразный очерк личности и деяний оптинского подвижника. Судя по сохранившимся отрывкам, о. Леонид, его образ жизни, его речи произвели сильное впечатление на Бочкова и, вероятно, сыграли важнейшую роль в дальнейшей его судьбе. «Я скажу еще об одном особенном свойстве о. Леонида, — писал Бочков, — в его присутствии многие ощущали внутренний мир, успокоение сердечное и радость. Те помыслы, которые казались страшными, неодолимыми и непрестанно тревожили, — исчезали при нем, как будто их никогда и не было. Это всего лучше известно монашествующим, страдавшим своими духовными болезнями, мало известными миру.

Отец Леонид для многих был живой книгой: учил делом — что более всего действует на наши чувства и нас убеждает; учил и словом — как понимать евангельское поучение, как приводить его в исполнение и как врачевать им наши немощи»1596. Во всем этом чувствуется нечто личное, пережитое и испытанное самим Бочковым.

О старце Леониде Бочков впоследствии вспоминал и в своих письмах1597, и в сочинениях на духовные темы1598. «Подобным о. Леониду быть — было бы великою милостию Господа Бога нашего», — признавался он Е. Н. Шаховой в письме от 8 апреля 1864 года1599. Бочков посвятил оптинскому подвижнику стихотворение «Памяти отца Леонида» (другое название — «Плач на гробе отца»), в котором создает яркий образ старца, рисует вполне достоверную картину его жизненной судьбы, его злоключений и преследований.

Бочков и после кончины старца Леонида не раз бывал в Оптиной. Целых четыре месяца, с 11 июня по 11 октября, он прожил здесь в 1845 году, причем, как указывается в «Летописи скита Оптиной Пустыни», «нарочито отложил выезд», несмотря на требование архиепископа Полтавского Гедеона1601. Бочков вновь прибыл в скит Оптиной Пустыни 30 августа 1847 году, возвращаясь из Иерусалима. В начале сентября он вместе со старцем Макарием и монахом Петром Григоровым навещает И. В. Киреевского в его имении близ Белева. И только 19 сентября, опять же вместе с о. Макарием, Бочков через Тихонову пустынь отправляется в Малоярославецкий монастырь1602, где в ту пору игуменом был о. Антоний, тесно связанный с Оптиной, и с которым иногда путали Бочкова, также нареченного в монашестве Антонием1603. В Оптинском монастыре Бочков встретился с сосланным сюда за резкое обличение властей валаамским игуменом Варлаамом1604.

К великим старцам своего времени Бочков относил и ученика о. Леонида будущего великого оптинского подвижника Макария, с которым познакомился и близко сошелся в свои приезды в Оптину Пустынь. Именно ему Бочков прислал в 1852 году только что цитированное стихотворение, посвященное о. Леониду1605. Впоследствии он переписывался со старцем. Единственное опубликованное письмо старца Макария Антонию Бочкову от 7 ноября 1859 года свидетельствует о том, что последний все время поддерживал связи с Оптиной Пустынью и у него был широкий круг знакомств среди оптинских монахов, в этот круг входил и архимандрит Макарий, и отец игумен Антоний1606. Бочков высоко ценил не только личность и образ жизни старца Макария, но и его письма, как образец прекрасной духовной литературы1607. В письме к Сергию Святогорцу (в миру Семен Авдиевич Веснин, 1814–1853), с которым Бочков находился в оживленной переписке, он утверждал, что «после отца Макария не останется старцев»1608. Заметим, что Бочков написал предисловие к публикации писем Сергия Святогорца1609.

Вообще Оптина в представлении Бочкова олицетворяла собою истинную обитель1610. И все же столь свойственный ему дух критицизма, вернее — сверхкритицизма, и вечной неудовлетворенности существующим, реальным приводили его (как, впрочем, и других) в 1850–1860-х годах к убеждению, что и Оптина Пустынь тоже далека от идеала, что и в ней есть много «внешнего», что Пустынь начинает «сдавать, красоваться». «Желал бы я видеть где-либо настоящее скитское устройство, хотя эта христианская практическая философия: познание своей греховности и исцеление своей души, — не прививается к нам, русским, — писал Бочков в работе, относящейся к 1860-м годам. — К тому же монастыри с прославленною святостью: с иконами, с мощами, — привлекают мирских; обитель безмолвия делается сначала молебным местом, потом ярмонкою. Цель скита совсем другая, но и в Оптиной Пустыни — барыни, цветочки, нотное пение — придали ему какой-то особенный вид. Он стал некоею выставкою оленей за забором <…> Если туда забралась суета, то где искать идеального скита?»1611 Эти критические высказывания, конечно, объясняются особенностями натуры Антония Бочкова, о которых у нас еще пойдет речь.

Но вернемся к монашеской стезе Бочкова. Если верить его первому биографу, то до 1844 года он в основном проживал в Сергиевой пустыни1612, хотя часто и в других монастырях, а также и в Петербурге у сына и тестя. В мае 1844 года Бочкова по собственному желанию перевели в Троицкий Густынский монастырь Полтавской епархии, близ города Прилуки, но и там он только числился, в действительности же находился при епископе Полтавском Гедеоне (Георгии Вишневском), к нему весьма благоволившем. В конце 1844 года Бочков пострижен Преосвященным Гедеоном в монахи и наречен Антонием. Вскоре после этого он стал иеродиаконом и сразу же вслед за тем иеромонахом. С 5 ноября того же года Бочков начал вести дневник. И, как пишет биограф, многое о. Антонию не нравилось «в среде, его окружавшей, где столько разнородных личностей приходит в общение, правильнее сказать, в столкновение друг с другом <…> Отец Антоний и по пострижении своем, как и прежде, все еще не мог найти для себя желаемого и переходил из монастыря в монастырь»1613. По-видимому, в 1845 или 1846 году Бочков переходит в небольшой заштатный Староладожский Николаевский монастырь1614, расположенный в Старой Ладоге на левом берегу Волхова и, согласно преданию, основанный еще в XIII веке в честь победы Александра Невского над шведами1615. В 1851 году в Старой Ладоге после 15-летнего перерыва Бочков вновь начинает писать стихи1616. В декабре 1852 года он становится духовником Староладожского монастыря1617. Вскоре после этого о. Антоний переходит в Тихвинский Богородице-Успенский Большой монастырь1618, но в 1857 году возвращается в Староладожскую обитель1619.

В эти же годы Бочков совершает паломничества в Палестину, на Святую Землю, и посещает Афон. Датировка этих путешествий не совсем ясна. Осип Бодянский датировал их 1847–1848, 1852 и 1857 годами1620. «Летопись Оптиной Пустыни» уточняет: Бочков был в Палестине и в Иерусалиме в 1846–1847 годах1621. Вероятно, именно этими годами надо датировать первое путешествие о. Антония к Святой Земле. Не бесспорна и вторая, как, впрочем, и третья дата. Из письма Сергия Святогорца к Бочкову от 20 декабря 1851 года как будто явствует, что он по пути из Палестины домой посетил Афон в 1851 году1622. С другой стороны, сохранилось свидетельство о том, что летом 1852 года о. Антоний отправился на Афон1623. В июне 1857 года он ходатайствовал о разрешении поехать на год в Святую Землю и на Афон и просил выдать ему и его спутникам «паспорта в Иерусалим чрез Одессу и обратно чрез Италию и Австрию для удобнейшего возвращения по европейским путям»1624. Из его стихов и поэм следует, что Бочков действительно побывал в Италии. Но если это так, то его путешествие надо датировать 1857–1858 годами.

Впечатления от путешествия в Палестину дали Бочкову материал для единственной напечатанной его книги — «Русские поклонники в Иерусалиме», написанной еще в 1850-е годы, но опубликованной уже посмертно — сначала в «Чтениях в Императорском Обществе истории и древностей Российских при Московском университете» (1874, кн. 4), а затем, в 1875 году, и отдельно в издании того же Общества. «Простота и прелесть рассказа, теплота чувств и искреннее благочестивое настроение духа очаровывают читателя его повествований как о случившемся на море, так и о виденном им на материке Святой Земли, — писал о книге Бочкова Осип Бодянский. — Внимая его рассказу, кажется, как бы сам присутствуешь при том, видишь своими глазами, слышишь своими ушами, идешь с ним же и его спутниками. Такова-то сила всякой естественности, прямоты и правды, чарующая сила простоты сердца, духа и слова! <…>»1625. Книга интересна еще и многочисленными этнографическими картинами и бытовыми подробностями жизни простых русских паломников, причем Бочков не скрывает и ее темных сторон. Книга Бочкова «Русские поклонники в Иерусалиме», наряду с книгами А. Н. Муравьева и А. С. Норова, достойна занять заметное место в обзорах русских путешествий на Святую Землю.

В эти годы, кроме Афона, который произвел сильное впечатление на Бочкова и где у него установились дружеские связи с иноком Сергием, прозванным Святогорцем, он посещает и другие монастыри. В 1850 году о. Антоний побывал на Валааме, где встретился со знаменитым юродивым Антоном Ивановичем Зиновьевым1626, которому позже посвятил целую поэму. Все эти путешествия объясняются прежде всего неудовлетворенностью Бочкова существующим укладом монастырской жизни и поисками «идеальной» обители. Как правило, эти поиски кончались новыми разочарованиями и предубеждением, что «в России нет нигде места монаху»1627. В одном более позднем письме к Е. Н. Шаховой Бочков писал: «Если б я знал, что меня ожидает, то 40 лет тому назад пошел бы иною дорогою. Но теперь уже невозможно обратиться совершенно на путь Христа»1628. Он приходит к выводу, что монастыри и монашество в их современном виде исчерпали себя и движутся к неминуемой гибели. И в этом убеждении он не был одинок — приблизительно к такому же выводу одно время пришел и архимандрит Игнатий Брянчанинов1629.

Эти пессимистические выводы обусловливались прежде всего действительностью тогдашней российской монастырской жизни. Известную роль тут сыграли и особенности натуры о. Антония, человека болезненно-впечатлительного, мягкого, мечтательного, все близко принимавшего к сердцу. Архимандрит Пимен, тоже связанный с Оптиной Пустынью, так характеризовал Бочкова: «Отец игумен — человек весьма тихого и кроткого характера, и с ним было бы жить весьма легко, ежели бы он сам имел поболее силы воли и не так легко смущался, иногда весьма ничтожными обстоятельствами». Человек от природы весьма умный, начитанный, о. Антоний обладал обширной памятью, был приятным собеседником, человеком воздержанным и любившим монашество (но мечтавшим о невозможном, то есть о совершенной независимости монашества, как в первые века своего существования), и потому провел все время своего иноческого жития в отыскивании несуществующего, в стремлении к недостигаемому. Один из покойных владык новгородских о нем выразился так: «Игумен Антоний — сосуд драгоценный, но, к сожалению, совершенно разбитый. Он желал невозможного и иногда не умел пользоваться существующим в действительности, и потому не мог нигде найти постоянного места для своего жительства, ни свыкнуться с одними и теми же людьми»1630. Это удачная характеристика инока-романтика, каким был о. Антоний; из нее видно, как относилась к Бочкову высшая церковная иерархия.

В 1859 году о. Антония назначили настоятелем Введенского Островского монастыря, основанного еще в XVI веке и расположенного в Новоладожском уезде Петербургской губернии на реке Ояти. При вступлении в должность отец Антоний обнаружил массу пропаж в имуществе монастыря, о чем и сообщил начальству1631. В 1861 году Бочкова возвели в сан игумена, а в 1862 году перевели настоятелем в заштатный Череменецкий Иоанно-Богословский монастырь, где он был в этой должности до января 1868 года1632. До апреля 1871 года отец игумен оставался в Череменецкой обители на покое, но из-за конфликтов со своим преемником покинул ее1633.

Большая часть дошедших до нас произведений Бочкова относится именно к череменецкому периоду его жизни. По-видимому, именно здесь условия благоприятствовали его творческой деятельности, почему этот период и оказался столь продуктивным.

Череменецкий монастырь находился в Лужском уезде Петербургской губернии, в 20 верстах от города Луги, на острове Череменецкого озера. Точная дата основания монастыря неизвестна, но в XV веке он уже существовал. Основание его связано с чудесным явлением иконы Иоанна Богослова, которая находилась в соборном храме монастыря. Обитель располагалась среди красивой природы. Бочков в своем очерке, посвященном Череменецкому монастырю (опубликован в журнале «Домашняя беседа») так его описывал: «Как нарочно для храма святого евангелиста Иоанна Богослова кинут небольшой островок на самую середину озера, осененный великолепными дубами, липами, вязами, кленами и неизбежными нашими березами. Из густоты деревьев белеется только тоненькая, осмигранная колокольня и чуть-чуть видны главы собора; стены, келлии — все потонуло в зелени… Сероватые стенки булыжного камня; крыши низменных деревянных зданий; келлии, притаившиеся у подошвы холма, — всё сливается с роскошною, густою зеленью. Один только храм святого Апостола господствует над всем, белея на высоком холме, природном своем пьедестале, и привлекая к себе внимание благочестивого поклонника…

Череменецкий монастырь доселе богат одними видами… Содержимый в порядке, имеющий около сорока человек живущих (правда, среди них было только 8 монахов1634. — С. И.), — есть самый бедный и последний во всей Петербургской епархии»1635.

Обитель в 1862 году, по словам Пимена, «была в крайнем упадке»1636. Отец Антоний обновил и благоустроил монастырь: при нем был поновлен собор, построены каменный братский корпус и гостиница, а также ряд хозяйственных строений, добавлена часть каменной ограды1637. «Но главного, внутреннего порядка, — пишет Пимен, — он не мог вполне достигнуть по своей чрезмерной доброте и доверчивости; он не имел людей, которые бы ему были преданы, а те, на которых он полагался, во зло употребляли его благорасположение. Чувствуя свою несостоятельность в деле правления, он тяготился должностью и по прошествии небольшого времени попросился на покой»1638. К тому же Бочков стал сдавать физически. 1 марта 1865 года он писал Е. Н. Шаховой: «Здоровье мое плохо, лучше сказать состав мой постепенно разрушается: ноги не могут выстаивать долго, зубы начали покачиваться… При первой неприятности все силы исчезают»1639.

В Череменецком монастыре Бочков вел оживленную переписку с матерью Марией (Е. Н. Шаховой), с архимандритом Игнатием Брянчаниновым, с Н. П. Киреевской, общался с писателем А. П. Башуцким, читал журналы и газеты, следил за современной литературой, кое-что печатал в «Домашней беседе» В. И. Аскоченского, с которым поддерживал личные связи, хотя его и не любил1640. Сохранились свидетельства современников, посещавших Череменецкий монастырь: о. Антоний и в эти годы поражал людей своим умом, образованностью, эрудицией, красивой внешностью, «любезным обхождением» и своими «идеальными понятиями об истинном иночестве»1641.

В апреле 1871 года Бочков переходит в Николаевский Угрешский монастырь под начало архимандрита Пимена (Мясникова). Этот старинный монастырь, основанный во второй половине XIV века Димитрием Донским на месте, где ему явилась перед походом на Мамая икона святителя Николая, расположен невдалеке от Москвы1642 и тесно связан с Оптиной Пустынью. Отец Антоний поселился в скиту. Сохранилось выразительное описание внешнего облика Бочкова в период его жительства в Угрешском монастыре, сделанное его биографом, собратом по скиту1643: «Не правда ли, что эта голова чисто античной красоты, как говорят художники, и могла бы служить типом для изображения Апостола? Вглядитесь в это высокое чело: сколько величия, спокойствия и богомыслия прочитаете вы на нем! Какая глубина и кротость во взгляде! Как прекрасен профиль! Как в целом все черты одна другой соответствуют! Весьма немного, редко случается встречать такие идеально-прекрасные и художественно-правильные старческие обличия!»1644.

Мы подошли к трагическому финалу жизненной судьбы о. Антония и, вместе с тем, к ее самой героической странице, запечатлевшейся в памяти многих современников. В 1871 году московское епархиальное начальство предложило монастырям направлять в московские больницы монахов для отправления треб. Некоторые из монастырей уклонились от этого дела1645, тем более, что как раз в это время в Москве вспыхнула эпидемия тифа. Отец Антоний одним из первых горячо откликнулся на призыв и в январе 1872 года добровольно отправился в отделение для чернорабочих Старой Екатерининской больницы, хотя настоятель всячески отговаривал его от этого шага, уверяя, что «идти на призыв в Москву — значит идти почти на смерть». Но игумен Антоний «с мужеством и твердостью настоял на своем решении… Едва прибыв в Екатерининскую больницу, он сразу же приступил к исправлению духовных треб для всех больных и умиравших от тифа, исправлял их ежедневно, еженощно, почти ежечасно, не имея при этом почти ни минуты покоя, отчего, конечно, истомился, ослабел, получил расположение к заразе, заразился и слег в постель»1646. Отец Антоний, не ограничиваясь лишь совершением треб, читал больным чернорабочим книги, наставлял их на путь истины1647. О себе говорил, что во всю свою жизнь никогда не пользовался таким здоровьем и не был так покоен духом, как в это время»1648. Однако болезнь взяла свое. Архимандрит Пимен хотел увезти больного обратно в монастырь, но тот отказался и лишь просил похоронить его в скиту Николо-Угрешского монастыря.

Антоний Бочков скончался в больнице 5 апреля 1872 года, пожертвовав «собою и своею жизнию на благо страдавшей и умиравшей меньшой братии своей»1649. Похоронили его в скиту Николо-Угрешского монастыря, как он и хотел.

Охарактеризуем кратко мироощущение, литературные воззрения и творчество позднего Бочкова.

В 1860-е годы эта личность еще в высшей степени сложная, даже противоречивая и в то же время весьма любопытная. В это время для мироощущения Бочкова характерна глубокая неудовлетворенность современной цивилизацией в целом — в ней он видит сплошной хаос, новый Вавилон. Его в равной мере не устраивает и современная западная цивилизация, и положение России. Оценки Бочковым тогдашнего состояния мира и картин современной цивилизации окрашиваются у него в апокалиптические тона. Вот строки о России: «Со времен Романовых она, как тело, росла, ширилась, боролась с болезнями внутренними и наружными, а в наше время все соки уже истощены, всё пришло в брожение, близкое к гноению и разложению», — пишет Бочков. Он находит, что в России «зло не пресекается: появились партии, множится число нигилистов, дворянство и купечество разлагается, крестьяне пьянствуют. Все напряжено так, что котел уже кипит, а между тем подбрасывается непрестанно к нему горючих материалов». Подобное, по мнению Бочкова, уже было в Европе перед 1848 годом. Со всем этим связано и удаление общества от веры отцов. Опыта Западной Европы и Америки Бочков не приемлет. «Поэтому я так полагаю — конец близок», — писал он в середине 1860-х годов1650. «Для России я не предвижу ничего доброго от общего ослабления нравов. От обеднения крестьян, от вырубки лесов, от расстройства финансов, от огромных окладов высших сановников… Народ еще многого не знает, что делается в высших сферах: когда узнает — будет худо», — рассуждал Бочков в письмах к Е. Н. Шаховой1651.

В систему всеобщего разложения, казалось, органически входят монастыри и монашество. Игумен Антоний Бочков, как и архимандрит Игнатий Брянчанинов, взгляды которого он полностью разделял, порой исключительно резко и сурово критиковали современные им монастырские порядки и монашеские нравы1652.

«Окидывая умом и глазами Восток и Россию, приходишь к тому убеждению, что правильное монашество сошло с лица земли», — писал Бочков1653. «Монашество в последние 150 лет вследствие разных обстоятельств сделалось чиновничеством, не более; цель чисто мирская; возвышение, обогащение, position sociale», — отмечал он в другом месте1654. Эта чрезмерная критика переносилась им и на все современное ему православие: «Наше православие, по моему слабому и темному взгляду, по букве — обветшало. Но предсказано ли обновление наше? Может ли переформироваться соборами и веками установленное здание? Если нет, то времена близки… Человечество чает своего Избавителя; мы, православные, — Страшного Судию»1655.

При всей резкости критики Бочковым современных монастырей и современного ему монашества важно отметить, что он не выступал против монастырей и монашества вообще. Бочков лишь считал, что надо очистить монастыри от всего им чуждого, освободить от навязчивой опеки свыше, от ненужной регламентации всех сторон их жизни; надо вернуться к древним отеческим традициям монашеской жизни. Правда, зачастую о. Антоний сомневался в том, возможно ли это, но все же иногда мелькает и иная мысль: «Россия глубоко в тайниках земли своей хранит источники благочестия и любви к монашеству; при первом ее потрясении они пробиваются и бьют столбом, как вода артезианского колодца или кавказские потоки… Рано или поздно при потрясении царства мы вспомним нам врожденное Православие и, конечно, не около воскресных школ и академий соберется народ русский»1656.

Критика Бочковым современных порядков, в том числе монашества и православия, ведется, конечно, с консервативных позиций. Он не приемлет технический прогресс, недоволен отменой предварительной цензуры1657, не в восторге и от отмены крепостного права, верноподданнически восхваляет Николая I. И в вопросах религиозных о. Антоний ориентируется на прошлое, на древнее как исконное и истинное — требует следовать старинным монашеским порядкам, древнему иконописанию, древнему церковному пению, которому он придавал важное значение: Бочков считал, что момент эстетический, момент красоты в церкви способствует духовному воспитанию человека1658.

Однако при всем том позиция Бочкова не лишена и своеобразного демократизма. Для него характерна защита низов, униженных и оскорбленных, точно так же, как и острое ощущение социальных противоречий. Критика социальных пороков в современном обществе в трудах Бочкова неизменно направлена прежде всего против «сильных мира сего», барства, тех, кто у власти, и уже во вторую очередь против «испорченности» низов. «Что это за мир, где мы живем? Это полуад, — писал Бочков Е. Н. Шаховой 25 января 1872 года, незадолго до смерти. — Люди богатые живут в сумасшествии, если сравнить их прихоти с нуждами братии меньшой; а бедные погрязают во мраке неведения, дурных привычек и в грязи домашней. Выйти невозможно из этого состояния»1659. Прочитав в реакционной газете «Весть», что во всех народных бедах виновато пьянство, Бочков пишет: «Вина падает не столько на народ, как на правителей народных. «Весть» указывает где-то, как самый сильный аргумент, что народ мог бы и заплатить подать и сохранить остатки, если бы не пропил, не знаю сколько миллионов по статистическим указаниям. А чтобы ей указать, сколько пропито дворянством на шампанских и на других винах, в том числе и на простой водке, сколько миллионов вывезено за границу?.. И ныне, несмотря на крики «Вести», не демократия у нас правит и вершит дела, а родство, связи, покровительство, поблажки своему роду и племени, начиная от Сената до последнего земского дела. Включим туда же и Синод, во всем поблажающий своей всепоедающей касте»1660.

Вот Бочков размышляет о расколе, и неожиданно ход его мыслей меняется: «А наше барство ничего не знает и знать не хочет. Их тянет в Париж магнитом, и туда уносятся все потовые и трудовые рубли простого народа»1661. Такого же рода демократизм заметен и в высказываниях Бочкова по вопросам литературы и в его художественных произведениях.

Как человек искренне и глубоко религиозный, Бочков видит единственный путь спасения в религии, в верности христианству, но вся беда в том, что «семян к возрождению христианского общества нет уже в нашей крови, в умах наших и в обычаях»1662. И конечные выводы Бочкова чаще всего смыкаются с уже отмеченными апокалиптическими мотивами: конец мира — близок!

Столь же сложны и противоречивы воззрения Бочкова 1850–1860-х годов на литературу. В словесности он ощущал себя архаистом, «старомодным» автором, представителем того поколения, к которому принадлежали Федор Глинка и Петр Вяземский1663. Его литературные симпатии и вкусы во многом определились еще в молодости, в 1820-е годы, при этом надо учесть, что эпоха та, с одновременным развитием романтизма и реализма, не отличалась внутренней цельностью. То же самое можно сказать и о литературных взглядах Бочкова. С одной стороны, многие его поэтические декларации 1860-х годов носят откровенно романтический характер1664, с другой — он чрезвычайно высоко оценивает Грибоедова и его комедию «Горе от ума», отдавая ему предпочтение даже перед Пушкиным1665. Бочкову внутренне близка сатирическая линия: Фонвизин — Грибоедов — Гоголь. «Вот пророки времен наших; и напрасно Гоголь устыдился своей ядовитой правды!»1666 — писал он, явно намекая на «Выбранные места из переписки с друзьями». Позиция для монаха-аскета уникальная и по-своему парадоксальная!

И все же Бочков не застыл на позициях своей молодости. С 1850-х годов он внимательно следил за новейшей русской литературой, и его суждения о произведениях отличаются нестандартностью, свежестью и… сочетанием трудно сочетаемого. Бочков высоко ставит духовные стихи старика Федора Глинки1667, ему импонируют обработки христианских легенд Аполлона Майкова1668, круг его литературных знакомств 1860-х годов ограничивается в основном религиозными писателями — Игнатием Брянчаниновым, А. П. Бащуцким и монашествующей поэтессой Марией (Е. Н. Шаховой). В то же время он горячий и неизменный поклонник поэзии Николая Некрасова. «Рад, что вы прочли Некрасова, — писал он Е. Н. Шаховой. — Это поэт современный: много правды, много теплого, неподдельного чувства в его прекрасных живых стихах. Он глубже проникнут народным русским горем, нежели бывшие великие поэты, не знавшие народного быта и не слыхавшие этого великого стона, которым еще и доныне полна Россия. Освобожденный от невольничества и продажи крестьянин никогда не освободится от беззаконного суда; горе и стон не умолкнут до Страшного пришествия Христа»1669. Одно из христианско-догматических положений «Аскетических опытов» святителя Игнатия Бочков оспаривал ссылкою… на «Арину, мать солдатскую» Н. А. Некрасова!1670

Бочков высоко ставит Ивана Никитина и в то же время не приемлет Владимира Бенедиктова: «Он редко извлекал слезы, пленяясь собою, своею блестящею, рассыпною музыкою: это не Глинка поэзии. Но богатство и блеск его созвездий в свое время изумляли многих. Никитин своею эпитафиею («Вырыта заступом яма глубокая…» — С. И.) превзошел все литературное — модное и салонное; плач его над своею могилою чистыми, верными звуками большого сердца — не литература и не сочинение, а истинная поэзия природы. Конечно, и у Никитина нет христианского вышеестественного чувства: верующий не сказал бы его бесподобных стихов; но как сын степей он запел над собою жалобным голосом горюющей птицы. Но христианство доселе не имело поэта»1671.

Для Бочкова идеал — возвышенная религиозная поэзия, утверждающая великие христианские истины, однако в современной литературе ему ближе всего Некрасов и Никитин. Бочков высоко ставил романы Ф. М. Достоевского о петербургских трущобах — это «верная картина модного Петербурга, который, как и утроба наша, исполнен нечистотами, хотя и покрывают их кринолинами»1672. Во всех этих утверждениях проявляется и глубокий стихийный демократизм Бочкова, не противоречивший его глубокой религиозности; и в то же время его симпатии склонялись к реализму, принципам которого Бочков часто следовал в своих собственных произведениях.

Эти литературные симпатии и антипатии Бочкова, без сомнения, оказали влияние на его собственное творчество. Оно весьма обширно и многообразно. В 1850–1860-е годы Бочков писал труды из истории Русской Церкви, главным образом, по проблемам монашества и монастырской жизни. Он создает всевозможные записки о своей жизни, а также литературные портреты деятелей Церкви1673. Из-под пера Бочкова выходят публицистические статьи с критикой внутренних порядков Российской Империи1674. Создает он и рассказы о монашеской жизни. Наилучший из них — «Сон болящей монахини Мелании»; в основу рассказа положено описание двух видений героини, построенных на контрасте: первый сон — об идеальном прекрасном монастыре, второй — о некоей страшной неволе1675. Наиболее ценную часть творческого наследия Бочкова составляют поэтические свершения.

Поэзия Бочкова дошла до нас далеко не полностью и в свое время не попала в печать — осталась в рукописях1676. Сам о. Антоний утверждал, что своих стихов «никогда не назначал для печати»1677, в чем можно и усомниться: в одном из писем к Е. Н. Шаховой имеется указание на то, что Бочков все же посылал свои стихи в «Странник» и другие журналы, но там их отвергали1678. Действительно, стихи Бочкова, как он сам признавался, «не в духе нашего времени» и относятся к «исключительному роду» в поэзии тех дней1679, то есть никак не вписываются в общее русло поэзии 1860-х годов, даже в картину тогдашней духовной поэзии в той мере, в какой мы можем о ней судить по публикациям в «Домашней беседе» и в других подобных изданиях. Но тем интереснее такая литература для нас.

Бочков писал стихи и в молодости, но тогда это были либо альбомные мелочи, либо переводы с французского. Если верить его собственным признаниям, с середины 1830-х годов Бочков замолчал и лишь с 1851 года вернулся к поэзии, написал несколько переложений из Четий-Миней1680; к 1852 году относится его стихотворение, посвященное старцу Леониду1681. Основной же корпус дошедших до нас стихотворений Бочкова относится к 1860-м годам. Сохранились две большие подборки его стихов, в значительной мере повторяющие друг друга. Подборка, хранящаяся в Центральном Государственном Историческом архиве, содержит 59 произведений, а подборка из Рукописного отдела Института русской литературы (Пушкинского Дома) — 47, включая и отдельные отрывки из более крупных вещей.

Свою поэзию Бочков воспринимал как поэзию христианскую и монашескую, которая еще отсутствует в России. «Начиная со стихов Димитрия Ростовского и его современников и до сего дня, и до меня грешного, монашеская поэзия ничего не произвела полного, соответственного духу своему… Все рифмованные переложения псалмов разных священников, разных архимандритов, нотные и ненотные — всё это… слабо и непоэтично до крайности»1682. Вместе с тем Бочков признавался, что людям очень трудно уйти на всю жизнь в монашескую келлию, особенно трудно в наше время.

При всем том у Бочкова почти нет философско-религиозных стихов. «Христианскую философию и Богословие откровенно редко можно вылить в стихи, — признавался Бочков, и тут же добавлял: — Я в себе чувствую способность более к юродству, нежели к премудрости»1683. В другом письме 1860-х годов Бочков заметил: «…B последние годы моей жизни я отказался от попыток писать что-либо духовное, церковное, а перехожу в детство, хотя и не в евангельское: люблю шутки, смех и пустяки. К последнему роду принадлежат и письма мои»1684. Поэтому монашеская поэзия Бочкова носит достаточно специфический и совершенно не укладывающийся в традиционные рамки характер.

Конечно, кое-что тут объясняется особенностями дарования Бочкова. Он явно тяготел к описательной поэзии, к жанру эпического стихотворения. У Бочкова почти нет чистой лирики (как и лирики философской), в немногочисленных его коротких стихотворениях всегда присутствует эпический элемент. Он и сам осознавал эту особенность своего таланта: «Для меня картины легче лиризма. Истинный поэт соединяет те и другие»1685.

Многое в произведениях Бочкова навеяно его впечатлениями от тогдашней монашеской жизни, отражая и тот дух критики, которым отмечены его письма. Оттого-то так и сильна сатирическая струя в поэзии Бочкова. Причем поэт даже тяготился своим сатирическим даром: «Страшно становится за себя и за ответственность пред Судиею, а удержаться не могу: сатира так и каплет с пера, и я премножество отгонял и уничтожил своих стихов в этом желчном роде. Разумеется, оправдаться могу лишь тем, что жизнь представляет несравненно более картин унижения, нежели возвышения. Петербургские трущобы и романы Достоевского чрезвычайно полезны не только праздным умам, но и самому правительству»1686. Далее следует уже приведенный выше отзыв о романах Достоевского. Отвечая на призыв матери Марии (Е. Н. Шаховой) писать в стиле плачей библейских пророков, Бочков заметил, что, увы, жизнь дает материал не для плачей, а для сатиры: «Теперь перенеситесь в комедию наших времен: курение дыма, пары, телеграфы, стук, треск; суета, болтовня, торопливость, пресса; журналы, всемирные названные опекуны и печальники человечества — всё стремится с шумом <…> Где и как будет говорить пророк? <…> О чем ему говорить, о чем плакать? Не о Петербурге ли, где, решительно скажу, нет места Христу голову подклонить <…> Поэтому и появляются наши Фонвизины, Грибоедовы, Гоголи. Вот пророки времен наших»1687. «Я не могу по слабости истощенного ума писать ничего возвышенного»1688. Последнее утверждение, конечно, не совсем справедливо: Бочков умел писать и «возвышенно», когда обращался к высоким темам, к описанию природы, но, пожалуй, действительно наибольшие удачи его ожидали на другом пути.

Всё поэтическое наследие Бочкова можно разделить на эпические произведения, рисующие положительные начала в жизни, близкие авторскому идеалу. Эти начала автор ищет почти исключительно в прошлом. Сюда относятся поэмы и стихотворения на библейские и евангельские притчи («Гефсимания», «Новая жертва» и др.), на исторические сюжеты (сохранившаяся лишь в отрывках большая поэма о восстании афонских монахов против турецкого ига в 1821 году; «Тивериада»; «Мститель» и др.) и в особенности многочисленные обработки преданий о святых, частью заимствованных из Пролога, Четий-Миней и других древнехристианских источников, частью же из устных сказаний, слышанных самим автором в его многолетних хождениях по монастырям («Живой плач», «Тихфинский пещерник», «Вонифатий и Аглаида», «Старинные гусли», «Пустынник и Ангел», «Пролог», «Чудо святителя Николая о ковре», «Примирение по смерти» и др.). В последнем цикле произведений весьма ощутимо влияние оптинского старчества, реального образа жизни оптинских подвижников. Идеал христианского жития, который утверждается в этих произведениях, достаточно близок их образу жизни. Не случайно старец Леонид стал героем одного из стихотворений Бочкова. Героем одной из лучших своих поэм «Живой плач» (1864) Бочков вывел валаамского юродивого Антона Ивановича Зиновьева, хорошо знакомого о. Феодору и о. Леониду1689. Именно в этих людях поэт находит воплощение истинной святости, столь редкой в те дни.

Сюда же в известной мере можно отнести описательные поэмы и стихотворения, рисующие картины природы, церковно-исторические и архитектурные достопримечательности (поэмы «Зеленецкий лес», «Севастия», «Успенский монастырь», стихотворения «Череменец» и др.), хотя в них уже порою встречаются и сатирические нотки. Весь дух поэзии Бочкова, в сущности, лишен философского аскетизма, его стихи отличаются душевной веселостью, своеобразным приятием природы, стремлением увидеть в ней красоту Божественного мира. В этом, возможно, также сказывается влияние Оптинского старчества. Таково большинство стихотворений афонского цикла, навеянного неоднократными посещениями Святой Горы (среди стихов этого цикла один из шедевров лироэпики Бочкова — «Источник Богородицы»1690). К этой же части творчества Бочкова относятся переложения псалмов и стихотворения, написанные в стиле этих переложений1691.

Другую часть поэтического наследия Бочкова составляют сатирические и юмористические произведения, рисующие отрицательные стороны современной жизни, в том числе монашеской. Этот ряд сочинений — как бы противоположный полюс поэзии Бочкова.

Если в произведениях первой группы присутствует романтическое начало и элементы архаики, то в поэмах и стихотворениях второй группы сильнее ощущается реалистическое начало. Стиль и поэтическая образность произведений первой группы в большинстве случаев традиционны и в значительной степени ориентированы на поэзию 1820-х годов, на творчество Пушкина и Рылеева (встречаются прямые переклички с их поэзией)1692. Есть отдельные и чисто романтические произведения («Евнух безжизненный, безбрадый…»). Особой архаичностью и старомодностью отличаются стихотворения аллегорического характера и притчи («Орлы и петухи», «Две птицы», «Искры света»), а также примыкающие к ним немногочисленные философско-моралистические опусы типа стихотворения «Слезы и желчь». В них особенно дает о себе знать устарелость вкусов Бочкова. Хотя в стиле и образности сатирических произведений Бочкова мы тоже иногда находим элементы архаики, нечто характерное для поры молодости поэта, все же тут больше точек соприкосновения с современной реалистической поэзией.

К числу лучших сатирических произведений Бочкова относятся поэмы «Ангел-странник»1693 и «Ангел-сборщик»1694, — последнее автор называл «любимым моим чадом»1695, — а также стихотворения «Ответ г. А. П. Б-му, будто бы видевшему меня в Петербурге»1696 и «Кавалер-архимандрит»1697.

Первые две поэмы весьма близки сюжетно и композиционно. В них Ангел получает от Бога наказ посетить Петербург и видит в столице многочисленные картины неправедной, пьяной, сытой и развратной жизни столичного высшего света и богатого купечества; их жизнь очень далека от норм и законов истинного христианства — Православия. В поэме «Ангел-сборщик» Ангел Рафаил принимает облик сборщика-монаха. Ни в столичном храме, ни в обществе столичных богачей он не встречает сочувствия и помощи, и лишь среди бедняков, обитателей петербургских трущоб, кстати описанных весьма реалистично и красочно, Ангел находит понимание и получает приношения на монастырь. В поэму включено очень характерное для Бочкова «пророческое» размышление о будущем России1698.

В стихотворении «Кавалер-архимандрит» выведен «тип чисто российский и нигде кроме России невозможный»1699 — явно списанный с натуры образ архимандрита «из хохлов», гордого, чванливого, корыстолюбивого. С обличением монашества, современной монастырской жизни, нравов белого духовенства встретимся и в других произведениях Бочкова1700.

Бочков любил и жанр «фельетонного» обозрения в стихах, состоящего из отдельных, сюжетно не связанных друг с другом частей, среди которых есть и описательные картины современной жизни, и сатира, и отступления на исторические темы, и общие рассуждения. Таково, например, произведение под названием «Л. И. М.»1701 (как расшифровывается, мы не знаем). В этих «обозрениях» особенно заметен основной недостаток всей поэзии Бочкова — многословие, обилие прозаизмов. Впрочем, он и сам сознавался в этом недостатке: «Стихи хоть и гладки, но не живы, иногда сбиваются на прозу»1702.

К сожалению, многие произведения Бочкова до нас не дошли, и знаем мы о них лишь по упоминаниям в письмах. Так, можно составить себе представление о содержании шутливой поэмы об отце Герасиме, валаамском иеромонахе (по пересказу содержания в письме к Е. Н. Шаховой от 8 апреля 1864 г.)1703. Не дошла и стихотворная драма, действие которой происходило в Крымскую кампанию. Из пересказа в письме известен сюжет пьесы1704.

Технический уровень поэзии Бочкова достаточно высок, не ниже большинства духовных поэтов той поры. Его стих отличается «гладкостью», в нем почти нет нарушений ритма или рифмы. Правда, стих Бочкова характеризуется известной старомодностью, что ощущалось и самим автором, хотя он старался учитывать достижения новейшей русской поэзии. В письме к Е. Н. Шаховой от 8 апреля 1864 года, упомянув о годах, когда он вовсе не писал стихов, Бочков заметил: «В эти 12 лет стихосложение уже так пошло вперед, что за ним мне следовать едва ли легко. Потом, когда начал читать новейшие журналы, то ужаснулся слабости своих трудов; не говорю о мыслях, но о конструкции. После Фета, Бенедиктова, Мея, Майкова, Некрасова все усечения сделались уже смешными: преклонении, воспламенении почти изгнаны из поэзии. Глаголы уступили место новым словам»1705.

Действительно, словесно-образная структура стихов Бочкова несет на себе отпечаток архаичности, как, впрочем, и русская духовная поэзия вообще. Но нельзя не отметить исключительно разнообразный ритмический репертуар Бочкова: у него встречаются самые разные двух- и трехсложные размеры, вольные ямбы, образцы народного стиха и — что совершенно уникально в поэзии середины XIX века — подражания русской силлабике XVII — начала XVIII века. Это, конечно, не силлабический виршевой стих в чистом виде. Это тонкая и, как правило, удачная, неожиданно свежо звучащая стилизация под этот стих, которая иногда нужна автору для создания колорита древности, а иногда, наоборот, для создания комического эффекта, возникающего из противоречия между содержанием — современным и сатирическим — и формой его выражения (именно таков эффект употребления силлабики в шутливо-иронической поэме о злоключениях хромого монаха Панкратия в столице). Думается, что силлабика Бочкова должна привлечь внимание стиховедов.

Сам Бочков характеризовал свою поэзию как «анахронизм для нынешнего блестящего века». И все же его поэзия, на наш взгляд, любопытна и заслуживает специального анализа.

Конечно, фигура этого литератора второразрядная, если не третьеразрядная в истории русской поэзии, но то, что он совершенно забыт, несправедливо.

<Письмо Архимандрита Игнатия к Обер-прокурору Святейшего Синода графу Н. А. Протасову1707>

№ 7528 1 августа

Секретно

Милостивейший Государь,

Граф Николай Александрович!

Извините, что с приезда моего в Устюжну до сих пор я ничего не писал к Вашему Сиятельству. Занятия членов Комиссии и мои были кабинетные, приуготовительные, состоявшие в многотрудной письменной деятельности и лишенные деятельности наружной: возложенная на нас обязанность «переследовать» делала необходимыми тщательный пересмотр всех, в течение пяти лет составившихся, делопроизводств, и выписку из оных, которая, чтоб быть ясною, должна иметь достоинство полноты и отчетливости.

Положительные сведения, приобретаемые разведыванием и собираемые формальным следствием, доказывают, что жалобы крестьян г-на Страхова имеют свою причину в его поведении. Он не умел воспользоваться снисхождением к нему двух Комиссий и привел ныне крестьян своих в такое состояние горя и отчаяния, в каковом они доселе еще никогда не находились. Кажется, само Провидение внушило Правительству нарядить новую Комиссию для отвращения трагической развязки, которою должна бы кончиться эта печальная и продолжительная драма. Теперь крестьяне с нетерпением ожидают прибытия Комиссии в их деревни, чтоб пред нею излить свои жалобы, а между тем взялись за способ действия самый умный. Проученные первою Комиссиею, которая хватала и садила в острог всякого дерзавшего отворить рот о ужасных действиях Страхова, они теперь держат себя чрезвычайно спокойно, работы исправляют с особенною тщательностию и послушанием, чтоб не дать места никакой придирке. Но из среды этой тишины вырываются от времени до времени отзывы, выражающие их душевное расстройство. Генерал Игнатьев видит это состояние их и решается, как он мне говорил, писать к Новгородскому губернатору о взятии имения г-на Страхова в опеку. Если эта мера не будет принята, то очень может быть, что крестьяне, выведенные из терпения поведением г-на Страхова и потеряв всю надежду на защиту и правосудие Правительства, решатся на самоуправство. Эти сведения имею из верных источников. Даже здешний исправник, посетивший дня два тому назад деревни, под предлогом другого дела, вывел из своих наблюдений и сообщил мне такое заключение о духе и настроении крестьян. Разврат Страхова — какой-то неестественный! например: он растлил три пары родных сестер, и попеременно, а может быть и в одно время, имел с ними связь.

Сколько можно заключать по ходу дела, то оно кончится не ранее как в исходе августа. Около этого времени надеюсь увидеть Вас; а между тем с чувствами искреннейшей преданности и отличного уважения имею честь быть

Вашего Сиятельства покорнейшим слугою и богомольцем

Архимандрит Игнатий.

1852 года, июля 26 дня

Устюжна-Железнопольская.

III-е отделение Собственной ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Канцелярии

Экспедиция 4

С<анкт>-Петербург 2 августа 1852

№ 2975

Секретно

Его Сиятельству графу Н. А. Протасову

Милостивый государь,

Граф Николай Александрович.

Из Новгорода получено мною, совершенно частным образом, — сведение, будто бы командированный в Устюжский уезд, в качестве депутата при переследовании дела о крестьянах помещика Страхова, Архимандрит Игнатий, по приезде на место следствия — прежде других членов комиссии, посещал некоторых жителей и открыто говорил, при посторонних лицах, что он прислан переделать это следствие в пользу крестьян — и на этом настоит.

Между тем известно, что в соседних с Устюжским уездах возникают частые беспорядки — между помещичьими крестьянами, и что губернское начальство, узнав о помянутых отзывах Архимандрита Игнатия, опасается, дабы они, распространяясь между жителями, — не дали повода крестьянам к большему проявлению своеволия.

Считая долгом таковые сведения сообщить Вашему Сиятельству, покорнейше прошу принять уверение в совершенном моем к Вам, Милостивый Государь, — почтении и преданности.

Л. Дубельт.

Отд. 2 Ст. 1

8 августа 1852

№ 5630

Его Превос<ходительст>ву Л. В. Дубельту1708.

Милостивый Государь, Леонтий Васильевич.

В последствие отношения Вашего Превосходительства от 2 сего августа № 2975 о полученном из Новгорода частном сведении, будто бы командированный в Устюжский уезд в качестве депутата при переследовании дела о крестьянах помещика Страхова Архимандрит Игнатий, посещая некоторых жителей Устюжны, открыто говорил, при посторонних лицах, что он прислан переделать следствие в пользу крестьян и на этом настоит, — долгом считаю покорнейше просить Вас, Милостивый Государь, сообщить мне, не известно ли, кому именно, при ком и в каких домах он говорил сие, дабы я мог отнестись по сему предмету к кому следует для получения от упомянутого Архимандрита надлежащего объяснения.

Примите, милостивый государь, уверение в совершенном моем почтении и преданности

Граф Протасов.

ІІІ-е отделение Собственной ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Канцелярии

Экспедиция 4

С<анкт>-Петербург 26 ноября 1852

№ 4419

Секретно

Господину Обер-Прокурору Святейшего Синода

По отношению Вашего Сиятельства, от 8 августа № 5630, сделано было распоряжение к секретному дознанию об отзывах Архимандрита Игнатия по делу о крестьянах помещика Страхова.

Ныне получено сведение, что Архимандрит Игнатий убеждал Устюжского предводителя дворянства Ефимьева содействовать, при следствии, к оправданию виновных священников, намекая на принимаемое в этом деле участие Ее Высочеством Великою Княгинею Мариею Николаевною, — подобным же образом выражался в доме судьи Ушакова и в разговоре с полковником Коковцевым; потом убеждал одного из священников, показавших при прежних исследованиях о подстрекательстве крестьян и впоследствии заключенных в монастырь, дабы отказался от своих показаний, с обещанием за то свободы; — наконец, пред выездом в С<анкт>-Петербург собрал прочих священников и объявил, что никто из них наказан не будет.

Имею честь сообщить это сведение в ответ на помянутое отношение Вашего Сиятельства.

Генерал-адъютант Граф Орлов.

№ 8360

30 ноября 1852

Его Высокопреос<вященс>тву Никанору, Митрополиту Новгородскому и С<анкт>-Петербургскому

Высокопреосвященнейший Владыко,

Милостивый Государь и Архипастырь.

В минувшем августе сего года г-н Генерал-лейтенант Дубельт сообщил мне о полученном им совершенно частном сведении, будто бы командированный в Устюжский уезд по делу о крестьянах помещика Страхова Архимандрит Игнатий по приезде на место следствия говорил открыто при посторонних лицах, что он прислан переделать следствие в пользу крестьян и на этом настоит.

Как упомянутое отношение г-на генерал-лейтенанта Дубельта, так и мой отзыв ему, и ныне полученное от г-на шефа жандармов Генерал-адъютанта Графа Орлова1709 отношение по сему же предмету долгом считаю сообщить Вашему Высокопреосвященству в списках на благоусмотрение.

С совершенным почтением и преданностию имею честь быть

Вашего Высокопреосвященства Милостивого Государя и Архипастыря покорнейшим Слугою

Граф Протасов.

№ 3885

24 декабря 1852

Его Сиятельству

Г<осподи>ну Обер-Прокурору Св<ятейшего> Синода

Графу Николаю Александровичу

Протасову

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь!

Вследствие отношения Вашего Сиятельства ко мне от 30 минувшего ноября за № 8360 относительно действий Настоятеля Сергиевой Пустыни Архимандрита Игнатия во время пребывания его в г. Устюжне при производстве следствия по делу о помещике Страхове, имею честь препроводить при сем на усмотрение Вашего Сиятельства секретно истребованное мною от архимандрита Игнатия объяснение по обстоятельствам, изложенным в приложенных при означенном отношении Вашем двух списках.

С совершенным почтением и преданностию имею честь быть

Вашего Сиятельства покорнейший слуга

Никанор М. Новгородский и С — Петербургский.

Вследствие предъявленного мне, последовавшего на меня в четырех пунктах, доноса от неизвестного лица по пребыванию моему в Устюжне в сем 1852 году, имею честь представить следующее объяснение:

По первому пункту. По прибытии моем в Устюжну, когда из следователей там находились только генералы Игнатьев и Строев, уездный предводитель дворянства г-н Ефимьев почтил меня своим визитом. Я, между прочим разговором, счел обязанностию своею выразить ему мои мнение и желание, чтоб никто из посторонних лиц не вмешивался в имеющее производиться следствие, а положились бы на следователей, которые — люди благонамеренные. Существенная причина этих слов, которой, впрочем, я не объяснил г-ну предводителю, состояла в том, что в делопроизводстве первой комиссии (том 1-й) имеется протест духовного депутата, в котором сей жалуется, что во время допросов в соседней комнате, при отворенных дверях в присутствие, стояли некоторые дворяне и подслушивали производившееся исследование; в числе прочих фамилий в протесте поименована и фамилия г-на Ефимьева. Надеюсь, что в словах моих г-ну Ефимьеву могут быть найдены и некоторая основательность и некоторая благонамеренность. Г-н Ефимьев беседовал со мною без свидетелей, глаз на глаз. Выраженная мною мысль диаметрально противоположна мысли, которую мне приписывает доноситель. Эту последнюю мысль я, в свою очередь, признаю лишенною логического смысла. Если б следственная комиссия состояла из местных членов, то я имел бы еще повод просить предводителя отрекомендовать меня не знакомым мне членам. Но какой повод искать содействия в предводителе, когда члены ему вовсе не известны, когда я, как депутат, имел право относиться прямо к членам и на словах и письменно (что мною и было исполняемо, даже с отягощением для господ следователей), когда, наконец, постороннее вмешательство строго воспрещено законом, а самое дело должно быть тайною для всех, кроме следователей и депутата?

По второму пункту. По приведенной мною причине я не мог просить о том же и судью г-на Ушакова; он еще менее предводителя мог действовать на следователей: ибо следователи лично выразили мне свое особенное недоверие к сему лицу, наиболее же г-н полковник Станкевич.

Беседа в доме г-на Ушакова была исключительно о духовных предметах. — Что ж касается до статьи доноса, якобы я в разговоре с полковником Коковцевым просил и его содействовать к оправданию виновных, как их называет доноситель, священников, то я недоумеваю пред сею статьею и не знаю, как и чем объяснить её. Можно объяснить её разве тем, что доноситель хотел позабавиться надо мною и над теми, которые бы на слово поверили ему. Полковник Коковцев женат на дочери г-на Страхова, питает всю привязанность к своему тестю. Искать, чтоб г-н Коковцев действовал в пользу обвиненных священников, следовательно, против своего тестя, было бы противным уже не только логическому смыслу, но и смыслу здравому и естественному порядку. Когда комиссия окончила свои занятия в деревнях и, на обратном пути в Устюжну, остановилась на несколько часов в усадьбе Страхова-сына для снятия немногих дополнительных показаний, тогда в первый раз в жизни я встретился с г-ном Коковцевым. После некоторого времени, в общей зале, где находилось несколько и других лиц, полковник Коковцев, заметя, что я стою одинокий у окна, подошел ко мне с приветливостию образованного человека и, в течение пяти-десяти минут, излагал мне тягость положения, в которое приведены настоящим делом и тесть его и все они — ближние г-на Страхова; при сем он выразил свою мысль, что причиною доноса, поданного священником Ивановским, было корыстолюбие сего священника. Признавая себя не вправе говорить о деле с г-ном Коковцевым, я наиболее отвечал ему молчанием. — Тогда был бы основан на неопровержимых фактах донос доносителя, когда бы он написал, что я просил следователей о точном определении прикосновенности к делу обвиняемых священников, что утруждал комиссию неоднократно по сему предмету моими мнениями, что, несмотря на почти постоянный отказ комиссии, я подписал под окончательным журналом, что остаюсь при всех поданных в комиссию мнениях: это всё совершенная правда.

По третьему пункту почтенный доноситель, во-первых, уличает сам себя в крайне недостаточном знании самого дела. Высочайше учрежденная Комиссия в 1851 году, обозрев всю переписку, нашла в ней совокупленными два разнородных дела, исследование которых производилось первою Комиссиею лишь в одно время, и потому отделила их одно от другого, назвав первое делом по неповиновению крестьян деревень Денисова и Ярцева, а второе делом по жалобам крестьян деревни Избищ на обременение их помещиком налогами и на насилие им девиц их. Этому разделению последовала и настоящая комиссия в 1852 году. По первому из этих дел г-н Страхов есть доноситель, а священник Ивановский есть обвиненный; по второму же священник Ивановский есть доноситель, а г-н Страхов есть обвиненный. Отношения упоминаемых доносителем двух священников к священнику Ивановскому принадлежат к второму делу. В нем (и нигде в деле) упоминаемого доносителем показания одного из священников на Ивановского в подстрекательстве крестьян вовсе не имеется. Имеется ли показание сих священников на Ивановского в том, что он их уговаривал присоединиться к его доносу, объявив о изнасилованных г-ном Страховым девицах в их приходах? а Ивановский утверждал, что эти священники сами объявили ему о изнасилованных девицах в их приходах; исследование впоследствии открыло таких девиц. Священник Ивановский нигде в деле не обвиняется за сделанный им донос, напротив того, его донос подтвердился, а обвиняется единственно в подстрекательстве крестьян деревень Денисова и Ярцева к неповиновению. Будучи несколько знаком с делом, мог ли я склонять одного из священников, чтоб он отказался от прежнего своего показания о подстрекательстве крестьян Ивановским, какового показания, повторяю, в деле нет. Если ж Ивановский подстрекал двух священников заодно с ним донести на г-на Страхова, то неужели это есть подстрекательство крестьян? неужели эти два священника суть крестьяне г-на Страхова? Справедлив ли оговор священников на Ивановского или Ивановского на священников, ни то ни другое нисколько не изменяет вопроса о прикосновенности Ивановского к возбуждению крестьян к неповиновению помещику, почему забота о изменении сих показаний лишена разумной причины. Последние слова третьего пункта не только не подкрепляют извета доносителя, но, напротив того, окончательно уничтожают его. Помещение этих двух священников в монастырь последовало так: Устюжское Духовное Правление получило указ Новгородской Духовной Консистории, в котором именно сказано, что сии священники устраняются из своих приходов на время переследования, для объявления чего послан был к этим священникам нарочный; вместе с тем Правление уведомило и меня отношением (копия с него при сем прилагается). Следовательно, священники знали срок прежде свидания со мною, на который они помещаются в монастырь, равно и я знал его, также священники знают ход духовных дел, равно как и я несколько знаком с ним, и знаю, что никто не может ни сократить, ни увеличить срока, назначенного Указом епархиального начальства, кроме его самого. Таинственный доноситель мой поставляет в затруднительное положение, чем объяснить его донос, потому что я доселе подвергался обвинениям во многом, но не в решительном отсутствии разума. Уж не дошел ли до него слух, разумеется в искаженном виде, о случае, который я считал известным только трем лицам, и он захотел приписать мне поступок, принадлежащий другому лицу. Этот случай состоит в следующем. Был приглашен в комиссию для свидетельства священник Евсигней Яковлев. Когда он дал свое показание сперва словесно, потом написал его начерно, выправил и стал переписывать набело, то два члена, господа Игнатьев и Строев, занялись беседою между собою о деле, а г-н полковник Станкевич встал близ столика, при котором писал священник. Когда священник достиг перепискою до того места в показании своем, где говорилось нечто о поведении г-на Страхова, то г-н Станкевич дал ему совет, чтоб он не вписывал этой статьи. Священник знаменательно поглядел на полковника и на меня; затем последовала минута молчания и размышления, после которой, однако, священник вписал статью в свое показание, вопреки желанию г-на Станкевича. — Как доноситель называет помещение священников в монастырь заключением, то я считаю обязанностию своею объяснить, что это выражение вполне неверно. Они не только не были заключены, но ниже посланы1710 под начало, а помещены на правах всей братии, пользовались даром трапезою, жалованье по приходу им не было прекращено, даже отлучки из монастыря в город Устюжну им дозволялись. До начатия сего дела один из священников штрафован за неправильное употребление церковных денег, а другой за пьянство содержался срочное время в монастыре. В течение этого дела они выказали себя неблаговидно в духовном отношении, особливо один даже обязался принять очистительную присягу, между тем как показания прочих лиц уличали его во лжи. Это, может быть, кажется доносителю маловажным; но в духовном отношении от сего обстоятельства рождается вопрос: может ли такой священник продолжать священнослужение? Посему духовное начальство приняло благодетельную меру на время переследования устранить их от постороннего влияния. Когда они явились ко мне, то я, по наставлению моего начальства, объяснил им, что принимаемая относительно их мера служит собственно к их пользе и охранению, что помещение их в монастырь отнюдь не есть вид наказания, а только гощение, и дал им наставление, чтоб они показали, в случае если их спросит комиссия1711, всю истину. Управляющий Моденским монастырем Архимандрит отнесся мне о сих двух гостях своих не с выгодной стороны, особливо сказал об одном, которого действия и по делу неблаговидные, что он — человек с потерянной совестию и очень подвержен пьянственной страсти. Но в комиссию он явился в должном виде. Таким образом самый ответ подтвердил благоразумие меры духовного начальства. Во время моего пребывания в Устюжне полковник Станкевич не раз просил меня с особенным участием о освобождении сих священников из монастыря; я ему отвечал, что они помещены указом Новгородской Консистории на время переследования и что я отнюдь не вправе изменять это распоряжение. Сознаюсь, мне показалась странною такая критика г-на полковника распоряжений постороннего ведомства и такое его участие в лицах сомнительного поведения.

По четвертому пункту. 1) Перед отъездом моим в С<анкт>-Петербург обвиненных (называемых доносителем виновными) священников, коих числом три, я к себе не приглашал, а приехал проститься со мною начальник Устюжского духовенства старший священник Никитин, потом приходил священник Яковцевский, приходил ли Абрютин — не помню, а Ивановский вовсе не приходил, по болезни. 2) Я не объявлял священникам, что никто из них наказан не будет по весьма простой причине, а именно: священник Яковцевский признан Высочайше учрежденною Комиссиею неприкосновенным к делу неповиновения крестьян, о чем тайный советник Переверзев писал Новгородскому Преосвященному Викарию: вследствие сего священник Яковцевский указом Новгородской Консистории еще в прошлом 1851 году от наказания освобожден и водворен в прежнем своем приходе. Желал бы я получить наставление от доносителя: каким образом объявить Яковцевскому, с избежанием решительной бессмыслицы, что он наказан не будет, когда уже год тому назад он оправдан и освобожден от наказания? Равным образом Абрютину уже определено наказание Святейшим Синодом по совещанию с г-ном Министром внутренних дел, состоящее в отнятии у него его прихода и в удалении его из Устюжны в другой отдаленный уезд, о чем до прибытия моего в Устюжну был получен указ. Как же мне уверять Абрютина, что он не будет наказан, когда он уже получил указ о своем наказании? Священник Ивановский был наказан заключением в острог и теперь наказуется содержанием в монастыре под началом: уже наказанного и ныне наказуемого уверять, что он не будет наказан кажется мне чуждо здравого смысла. По окончании последнего заседания, что было около трех часов по полудни, я немедленно известил отношением Устюжское Духовное Правление о закрытии следственной Комиссии, чтоб оно распорядилось отправлением вышеупомянутых двух священников к их приходам, а священника Ивановского — в назначенный для пребывания его монастырь, что было сряду же и исполнено. Сим заключив мои действия, я того же дня в 7 часов вечера выехал из Устюжны.

Архимандрит Игнатий.

Ведомство Православного исповедания Новгородской епархии

Устюжское Духовное Правление

5 июля 1852 года № 441

Копия

Его Высокопреподобию,

Отцу Архимандриту Сергиевой

Пустыни Игнатию и Кавалеру.

По указу Новгородской Духовной Консистории от 26 июня за № 4544, сие Правление честь имеет уведомить: 1) что от сего Правления предписано чрез благочинных здешнему окольнему духовенству, чтобы как благочинные, так и приходские причты оказывали Вам всё зависящее от Вас содействие и исполняли все Ваши законные требования; 2) по делу о поступках помещика Страхова, для устранения на время переследования священников села Пери Василья Кедрова и Большаго Военаго Алексия Яковлева из их приходов, нарочный за сими священниками сего дня послан, к отправлению их в Моденский монастырь.

(Подлинное отношение подписали:) Член Правления старший священник Василий Никитин, столоначальник Малиновский.

С подлинным верно: Архимандрит Игнатий.

В сем деле нумерованных листов пятнадцать.

Начальник отделения (подпись)

Столоначалник (подпись)

Помощ<ник> стол<оначальника> (подпись)

К сему делу присоединена Записка старшего депутата

Архимандрита Игнатия с приложениями.

Коллежский асессор

Богословский.

Записка старшего депутата архимандрита Игнатия, с приложениями

В марте сего 1851 года г-н Министр внутренних дел объявил, что — «по всеподданейшему докладу Государю Императору об упущениях и неправильных действиях местного начальства по производству в Устюжском уезде Новгородской губернии следствий по жалобам крестьян тамошнего помещика подполковника Страхова на непомерное обременение их работами и налогами и на прелюбодейные связи его с их женами и несовершеннолетними дочерьми, — Его Величеству благоугодно было Высочайше повелеть: переследовать это дело посредством особой Комиссии из чиновников от Корпуса жандармов и Министерств юстиции и внутренних дел» (ч. 1. л. 1-й)1712.

В состав означенной Комиссии вошли: член Совета Министерства внутренних дел тайный советник Переверзев (председательствовавший в оной), генерал-майор Корпуса жандармов Ахвердов и состоящий в Межевом департаменте Сената статский советник Афанасенко, при депутате с духовной стороны Боровицком протоиерее, магистре Кострове. — Святейший Синод назначил (7 июля, 1851 года) архимандрита Сергиевой Пустыни Игнатия присутствовать в Комиссии сей в качестве старшего депутата со стороны духовного начальства. Он прибыл в Устюжну 15 июля, когда следственная Комиссия признала порученное ей дело уже совершенно законченным и занималась составлением заключительного журнала, прочитанного на последнем заседании Комиссии 28 июля.

Старший депутат, по несогласию с членами Комиссии, подал на основании 1031 ст. XV т. мнение следующего содержания:

«Как Высочайше утвержденная Комиссия объявила мне письменно, от 17 сего июля, что она (в заседании своем от 12 июля) признала порученное ей исследование законченным и что самое следственное дело первой Комиссии, — пересмотр и пополнение которого были целью ее действий, препроводила в С<анкт>-Петербург, а сего числа, по прочтении окончательного журнала, закрыла свои действия и положила, чтоб члены, ее составляющие, обратились к местам своих обязанностей, то я считаю уже неуместным предлагать ей какие-либо пополнения или изменения. Таковые изменения тем более невозможны, что самый общий план Комиссии, в котором по исследованию по доносу священника Ивановского дано второе место, я — на основании мнения Святейшего Синода — признаю неправильным; — обвинение Комиссиею старшего священника магистра Никитина в прикосновенности к делу признаю чуждым всякого законного основания; — самое обвинение священника Ивановского в возмущении крестьян помещика Страхова я нахожу голословным и средства, которыми Комиссия приводилась к такому обвинению, недостаточными, лишенными юридического достоинства, следовательно, неправильными и незаконными. Не имея возможности сии положения мои здесь изложить подробно, за неимением документов, то есть делопроизводства первой Комиссии, на действиях которой вторая Комиссия часто утверждает свои заключения, а равно и копии с ее окончательного журнала, я обязуюсь, по приезде моем в Санкт-Петербург, представить (в доказательство вышесказанных мною положений) подробную записку моему начальству, которое, по благоусмотрению своему, передаст оную или членам ныне закрывшейся следственной Комиссии или г-ну Министру внутренних дел, так как ему Комиссия положила представить свое делопроизводство».

Возвратясь в Санкт-Петербург, старший депутат рассмотрел, с возможною осторожностию и в совершенной подробности, доставленные ему по его просьбе: все делопроизводство Комиссии, разделенное ею на две части (ч. 1. — «О неповиновении крестьян Денисова и Ярцева»; ч. 2. — «О изнасиловании помещиком Страховым крестьянских девок»), — и основания самого дела, заключающиеся в начальном и последовательном делопроизводстве Новгородской Духовной Консистории («О предосудительных поступках Устюжского помещика подполковника Страхова с своими крестьянами»).

Выведенные им из такого рассмотрения юридические факты и заключения, составляя пояснения, оправдания и доказательства первоначальных положений, заключающихся в приведенном выше мнении его, в Комиссию поданном, — представляются в прилагаемой к сему записке. —

Деревня Избищи, Новгородской губернии Устюжского уезда в 25-ти верстах от города Устюжны-Железнопольской, в приходе Перетерье или Крутец (где священником был Александр Ивановский в продолжение 18 лет), куплена подполковником Страховым в 1837 году у помещика Долгрейна (ч. 1, л. 65). Слух о развратной жизни Страхова и его жестокости ходил по стране давно: указания об этом рассеяны по делопроизводству Комиссии (ч. 1, листы 106 на обороте, 109, НО, 121 на обороте, 122, 125, 131 на обороте, 217 и 425 и проч.). В 1847 году, в последних числах июня, после Иванова дня в первое воскресенье, шесть девиц, объявив священнику в церкви после утрени, что помещик изнасиловал их, просили защиты. К такой жалобе присоединились, по разным временам, что будет видно из делопроизводства, многие другие девицы, родители их и родственники. Священник донес о сем сперва словесно, в сентябре того же 1847 года, Преосвященному Леониду, викарию Новгородскому, в бытность свою в Новгороде, а потом, по приказанию Преосвященного, и письменно, от 19 октября 1847 года. Вследствие сего, по распоряжению Новгородского Военного губернатора, было произведено первоначально предварительное чрез Устюжского уездного предводителя дворянства дознание «О справедливости ропота крестьян на насильное растление помещиком Страховым дочерей их» (отношение военного губернатора к Преосвященному Леониду, 26 ноября 1847 года № 14691 в делопроизводстве Новгородской Духовной Консистории), а после — формальное следствие о том же именно предмете чрез Комиссию, составленную из уездного предводителя, офицера Корпуса жандармов и непременного члена земского суда (отношение того же, к тому же, 16 декабря 1847 года № 15646, там же).

Деревни Денисово и Ярцево находятся по соседству от деревни Избищи, первая в 6, а вторая в 4 верстах, и до 1847 года принадлежали помещику Долгрейну, которому и Избищи принадлежала, как сказано, до 1837 года. Подполковник Страхов купил их в 1847 году с публичного торга. Когда временное отделение уездного суда вводило крестьян деревень Денисово и Ярцево во владение помещика Страхова (19 ноября 1847 года), они объявили, что не желают принадлежать ему (ч. 1, л. 125). — Вот существенный источник жалобы Страхова на непокорство крестьян Денисова и Ярцева, в прикосновенность к чему он желал вовлечь и крестьян Избищских; отсюда же и изветы его и его партии на священника Ивановского. Страхов донес сперва, что священник взволновал крестьян Избищских; донос сей, учиненный после доноса священника на Страхова, оказался ложным. По прошествии почти года Страхов снова донес, что священник волнует против него вновь купленных им крестьян Денисова и Ярцева (ч. 1, л. 440 на об.).

Святейший Синод не упустил из внимания важное обстоятельство сие и, согласно с законом, признав жалобу Страхова «встречною», находил необходимым произвести исследование сперва по доносу священника, а потом уже по встречному доносу помещика, основываясь на точном смысле ст. 933 т. XV Св. Зак.1713 (издан. 1842 года).

Первая Комиссия была учреждена «для исследования поступков помещика Страхова, по жалобе крестьян его», — так она и именовала себя во всех бумагах. Вторую Его Величеству благоугодно было Высочайше повелеть учредить для «переследования» этого самого дела, то есть дела «по жалобам крестьян помещика Страхова на непомерное обременение их работами и налогами и на прелюбодейные связи его с их женами и несовершеннолетними дочерьми» (ч. 1, л. 1). — Но первая Комиссия, воспользовавшись всегдашним нахождением деревни Избищи и деревень Денисово и Ярцево в одном приходе, а с 1847 года и в одном владении помещика Страхова, слила, под этим предлогом, два дела в одно, и, как бы стороною лишь касаясь главного — поступков Страхова, взнеся на священника вину в возмущении крестьян, поступила с ним, как будто бы с возмутителем, уличенным уже формально в уголовном преступлении.

Независимо от сего самое делопроизводство Комиссии этой было таково, что Устюжский уездный суд, препровождая 7 томов оного во вторую следственную Комиссию, приложил к описи объяснение оказавшихся в сем деле, как он выразился, «неверностей и неправильностей», между которыми особенно примечательны следующие: — «Во втором томе:

1) По описи показано листов неписанных двести семь, а по поверке оказались в числе писанных листы 135 и 188-й — неписанные.

2) Напротив того, три листа писанные пропущены.

3) Последующий из нумерованных лист, 215-й, пропущен и вовсе по описи не показан.

4) Показанного по описи Комиссии под № 38 отношения г-на подполковника Буцковского, от 20 февраля за № 20, в деле не оказалось» (ч. 1, л. 19). — Устюжский уездный суд, относясь во вторую следственную Комиссию (от 30 апреля 1851 года за № 231), говорит, между прочим, что он слушал объяснение бывшего уездного Устюжского предводителя дворянства князя Ухтомского (председателя первой Комиссии), в котором Ухтомский на 3 пункт отношения суда отвечал, что присланные к нему, князю Ухтомскому, при отношении г-на начальника губернии так называемые вопросные пункты «написаны на серой, довольно твердой бумаге, кажется фабрики г-на Страхова (близ Устюжны), подклеенные другим листом бумаги другой фабрики; для чего же и кем эта подклейка сделана, Комиссия в разыскание не входила. В одном углу, помнится ему в нижнем, было расклеено, и там видна рука другая, а не та, которою писаны вопросные пункты» (ч. 1, л. 44). — Суд приложил к сему подлинное объяснение князя Ухтомского за его подписом, где повторено все вышесказанное (л. 50 на об.).

Уже одни эти обстоятельства, принимающие вид особенной важности от существа сего дела, сами по себе должны были обратить полнейшее внимание второй Комиссии, которая назначена была Высочайшею волею, определившею достоинство производства первой, именно для переследования «упущений и неправильных действий местного начальства Устюжны», по производству следствий по жалобам крестьян помещика Страхова на непомерное обременение их работами и налогами и на прелюбодейные связи его с их женами и несовершеннолетними дочерьми.

Но вторая Комиссия, «по прочтении следственного дела первой и делопроизводства губернского правления, нашла, — как она выразилась, — что хотя производившемуся по сему предмету следствию дано одно общее наименование о неповиновении крестьян помещика Страхова1714, однако же, вникнув в сущность всех обстоятельств, составлявших предмет обследований и переписок, оказывается, что в нем заключаются два дела: одно — о неповиновении крестьян, купленных помещиком Страховым в 1847 году деревень Денисова и Ярцева, и другое — об изнасиловании Страховым крестьянских девок в принадлежащей ему с 1837 года деревне Избищи, смежной с упомянутыми двумя деревнями и состоящей в одном с ними приходе» (ч. 1, л. 100).

Мне не предлежит определять, в какой мере необходимо было (и в чем заключались неуказанные причины) подобное раздробление одного дела на два дела, именно так, как выше приведено, поименованных Комиссией), которой было Высочайше повелено «переследовать» предшествовавшие производства, — по «упущениям в них и неправильным действиям», а они, очевидно, могли заключаться не в наименовании данном делу, но в существе и направлении действий; не менее того эта исходная точка не могла не определить характера и всего последовавшего движения работ Комиссии, из которых вовсе не выводится положительно, чтоб его [дела. — Ред. произведено было собственно «переследование», по ясно определенному предмету предписанное. Из сего же, вероятно, произошло и то, что его [дела. — Ред. даже не показано, в чем именно состояли «упущения и неправильные действия местного начальства», и не представлено никакого определительного заключения именно о таком пересмотре и надлежащем разборе их, по коему можно бы было обвинить или оправдать первые исследования. Две выписки из делопроизводства первой Комиссии, второю приводимые, относятся, каждая специально, лишь к одному из двух наименованных ею дел; — помещаются в начале их, и не дают о делопроизводстве первой Комиссии достаточно ясного понятия.

Эта исходная точка повела, по мнению моему, и к тому еще, что при принятом разделении дела на два, вероятно, ускользнуло из внимания, что жалоба Страхова на священника была встречная доносу священника, как заметил Святейший Синод в определении своем 24 января — 5 февраля 1851 года (ч. 1, л. 82 на об. и далее), и что посему первое место должно бы было занимать исследование по доносу священника, то есть — «о действиях помещика Страхова», от которых произошло неповиновение крестьян деревень Денисова и Ярцева, и уже в встречность чему Страхов жаловался на священника. Понятно, что при сем произвольном направлении чрезвычайно важные вопросы о взаимном отношении этих двух дел, изложенные в определении Святейшего Синода и на разрешение которых обращено внимание Комиссии г-ом Министром внутренних дел (ч. 1, л. 67 и 68), остались не только не разрешенными, но, так сказать, не тронутыми.

Затем нельзя не остановить внимания и на том, что как выписка из дела прежней Комиссии, так и основной журнал второй, представляющий план действий ее, не имеют подписи духовного депутата, а подписаны одними членами Комиссии1715. На выписке не означены год и число (ч. 1, л. 160 на об.). Журнал же, о котором упомянуто, помечен рукою г-на председателя Комиссии 29 июня 1851 года (ч. 1, л. 216 на об.). Пометка сия, 29 числом июня, представляет то весьма странное обстоятельство, что этот план всех действий Комиссии составлен уже после начатия и окончания его [плана некоторых [дел, и что в нем излагается о совершившихся обстоятельствах как бы только о предполагаемых еще к исполнению. — Так, на листе 167 (стр. 5 сверху) говорится: «Как при обследовании жалобы, принесенной на Страхова Избищенскими крестьянами, должна будет открыться справедливость сего показания, а потому иметь его в виду только при производстве следствия по жалобе сих крестьян». — Это сказано 29 июня о действиях, которые приводились в исполнение от 17 по 28 того же месяца. — На листе 181 (стр. 5 сверху) говорится: «Подобные обвинения сделаны на Страхова со стороны Избищенских крестьян. По обвинениям сим, как ниже видно, предположено Комиссиею подробное расследование». — Но это предположенное расследование тогда было уже сделано. — На листе 189 на обороте (стр. 3 сверху) говорится: «Те из них, которые относятся к делу об Избищенских крестьянах, вошли в состав сего последнего и предположены к подробному обследованию». — Но предположенное (29 июня) к подробному обследованию было обследовано уже между 17 и 28 числами июня. — Листа 191-го на обороте (стр. 11 сверху) сказано: «О блудных связях Страхова с девками и женщинами деревни Избищ положено произвести самое подробное исследование». Но исследование сие произведено тоже между 17 и 28 числами того же июня.

Дело по жалобе крестьян деревни Избищ и по доносу священника Ивановского развито во второй части делопроизводства Комиссии, начиная от 2 листа по 387 (от 17 по 25 июня). Трудно сообразить и объяснить, по каким причинам дело это отнесено туда после журнала 29 июня? и наоборот, как в журнал 29 июня могли войти предположения действий, которые уже приведены были в исполнение прежде, именно между 17 и 25-м июня? — Если бы первоначальный план был иной, то обстоятельства и соображения, побудившие к какому-либо изменению его, казалось, не могли бы не быть изложены в особенном журнале о сем, как о предмете весьма важном и долженствовавшем иметь решительное влияние на ход всего делопроизводства.

Изложив очерк направления главных действий, я обязан приступить к более подробным указаниям частностей, по необходимости следя делопроизводство нередко и в том порядке, в каком оно совершалось, дабы фактами, из него почерпнутыми, объяснить причины несогласия моего с Комиссиею. Из сего у смотрится вместе и то, в какой мере достигнута Комиссиею цель предначертанного ей Высочайшим повелением назначения.

Приступая к подробнейшему рассмотрению переследования дела «о противозаконных действиях помещика Страхова», — переследования, возникшего из доклада об «упущениях и неправильных действиях в производстве первых следствий», — должно ожидать тем более внимательности и правильности от «переследования» сего, что оно производилось по Высочайшей воле. В начале каждого исследования, как обнаруживающем основной план предначинаемых действий, надлежит искать и истинного разума их направления, а потому и здесь не останавливаюсь собственно на объяснении: — с того ли начала Комиссия, что должно составлять первый предмет ее исследований? — так ли действовала она, как повелевают предначертанные для того в законах правила? — на ту ли именно грань дела, на те ли лица устремила внимание? — проникла ли в соотношения, в влияние обстоятельств на лица, и обратно? — точно ли разъяснила причины главного события, дух фактов? — не оставила ли без надлежащего изведания обстоятельств, бросающих свет на дело? — Важные вопросы сии не могут не выясниться сами собою из рассмотрения, которое надлежит начать прежде всего с основного журнала второй Комиссии, 29 июня.

Первый пункт, которым Комиссия начинает журнал сей, содержит в себе прямое, без узаконенного ей переследования, без надлежащей поверки, принятие ею обвинения делопроизводством первой Комиссии священника Ивановского: в возмущении крестьян Денисова и Ярцева правильным, а дело об этом предмете совершенно исследованным. Понятно, что после сего решительного определения в самом начале Комиссии уже трудно, если не невозможно, говорить о священнике постоянно иначе как о преступнике уличенном.

На мне, как депутате от духовного ведомства, лежит обязанность до крайней точности убедиться в степени виновности обвиненного и, для сего, с полною осмотрительностию вникнуть в разъяснение всех положений этого обвинительного пункта, чтобы вывести юридическое достоинство их. Затем, собрав все обстоятельства, изложенные в целом делопроизводстве, в подкрепление сего обвинения, изыскать истину сих подкреплений, — сблизить группами однородные факты и показать соотношения разнородных, чтоб дать делу, так сказать, возможность говорить за себя самому. На сем основании, следя делопроизводство по основному журналу, начертавшему план всех его действий, и только лишь отголоском которого (а не новым актом, вследствие открывшихся в течение производства обстоятельств) может быть признан заключительный журнал Комиссии, представилось необходимым, для удобнейшего уразумения связи частей, разбросанных в деле, разделить записку сию на следующие главные отделы:

I. Обвинения священника Ивановского и других лиц духовного звания; — преследования и поступки против них.

II. Настоящие причины нежелания крестьян принадлежать Страхову, неповиновения и непокорности их; — обременение их помещиком, жестокое обращение с ними; — насилия им крестьянских девиц; — характер действий исследования по сему предмету.

III. Беглый очерк дополнительных, из производства второй Комиссии извлеченных свидетельств о том, было ли точно возмущение, и как вели о сем дело местное начальство и следователи.

Каждый отдел представляет в совокупности все главное, что по предмету, рассмотрению которого он посвящен, рассеяно в делопроизводстве. Частности, хотя по себе менее значительные, но заслуживающие всякого внимания, внесены в особые приложения, к Записке сей присоединенные.

1. Вторая Комиссия, с первых слов своего основного журнала 1 части, в котором изложен весь план ее действий, вопреки заключению, изображенному в высочайшем повелении о действиях первой Комиссии, высочайше признанных «неправильными и исполненными упущений», признала, притом без всякого «переследования», эти самые действия «правильными» и дело о неповиновении крестьян «вполне обследованным».

2. Таким образом, с первого шага вторая Комиссия уклонилась от исполнения Высочайшего повеления о «переследовании».

3. Но как, по разуму самого ее назначения («для переследования»), закон требовал полных и тщательных передопросов крестьян, что исходная точка ее действий (признание делопроизводства первой Комиссии «правильным») уже препятствовала ей приводить в исполнение, то вторая Комиссия, по необходимости, должна была уклониться и от исполнения законов.

4. Сделав свое делопроизводство противоречащим Высочайшему повелению и законам, она лишила его существенно необходимого достоинства — Правды.

5. По сим причинам делопроизводство второй Комиссии, на всем обширном пространстве своем, представляет единство характера и направления. Характер состоит в постоянном уклонении от Высочайшего повеления о «переследовании», в постоянном уклонении от исполнения законов, требовавших «переспроса и пересмотра» по непрестанно открывавшимся «неправильностям и упущениям» первой Комиссии, признанным Высшим Правительством, хотя и прикрываемым заботливо второю Комиссиею. Постоянное же направление, истекающее естественно из характера, состояло в непрерывном стремлении оправдать виновных и обвинить невинных: итак, это направление можно назвать постоянным стремлением к нарушению Правды, к заменению ее Неправдою, облекая сию, при помощи подьяческих1716 ухваток и приемов, в личину будто-правды. Неправда столько усвоилась делопроизводству второй Комиссии, что она первую часть его назвала и выставила второю, а вторую первою. Неправда есть качество сего дела с первого, оберточного листа и так далее, до последнего его листа.

6. Священник Ивановский обвинен второю Комиссиею в возмущении крестьян г-на Страхова следующими средствами: А) показаниями крестьян первой Комиссии, без переследования их, и несмотря на то, что некоторые дали вторые показания, радикально противные своим прежним показаниям первой Комиссии; В) искаженною выпискою из письма Ивановского к Баранову и неправильным толкованием сего письма, с умолчанием и без пересмотра письма в цельном его составе; С) различными, более или менее важными, придирками, подробно изложенными в записке старшего депутата. Обвинение священника Андрея Абрютина еще голословнее; а обвинение магистра Никитина нелепо, смешно, слишком мелочно и низко.

7. Настоящая причина жалоб Избищских крестьян и непокорства Денисовских и Ярцевских — сам помещик их, г-н Страхов — прикрыт следующими средствами: А) непереспросом сих последних крестьян о причине их нежелания поступить во владение г-на Страхова; В) непереследованием, почему сии крестьяне 19 ноября 1847 года, при вводе г-на Страхова во владение, отказались повиноваться ему; С) непереследованием, почему крестьяне сии, по объявлении им 3 мая 1848 года указа губернского правления о покупке их Страховым, отказались повиноваться ему, хотя вторая Комиссия и видела в актах первой, что в причину отказа повиноваться ему они приводили жестокое его обращение с Избищскими крестьянами, растление им их родственниц, девиц Избищских, назначение на них самих оброка в 60 рублей ассигнациями, при двух днях еженедельной барщины и многодневных сгонах; D) оставление, и повсюду, без переследования многочисленных сведений и показаний, обнаруживавших вышеупомянутую причину; Е) исследованием по Избищам налогов, в настоящем их виде, а не в том, в каком они были при принесении жалоб Избищскими крестьянами (впрочем, и настоящий налог крайне отяготителен и разорителен для крестьян); F) недостаточным исследованием количества изнасилованных г-ном Страховым крестьянок, несмотря на очевидные указания дела, чем ослабляется пред Правительством страшная картина его разврата, находящаяся пред взорами крестьян, потрясающая их совесть, ужасающая их понятия, возмущающая чувства; J) уклонением от повального обыска о поведении Страхова во всем имении его и в соседних деревнях, хотя этот обыск и настойчиво требовался как законом, так и самим делом.

8. Неправильные действия местного начальства прикрыты второю Комиссиею уклонением от переследования, или же переследованием крайне недостаточным, по каковой причине находится в тени, необъясненным, лишь могущим быть усмотренным при особенном тщании, что местное начальство невниманием своим к жалобам как Избищских, так потом и Денисовских крестьян — первых на совершенные над ними жестокости, а вторых на назначенные и объявленные г-ном Страховым — внушило им недоверие к себе. Благоразумное, своевременное и законное ограничение г-на Страхова местным начальством потушило бы жалобы Избищских и предотвратило непокорство Денисовских крестьян. Те и другие были движимы в своих действиях горем, перешедшим в отчаяние. Действия Страхова способны привести в такое положение каких угодно крестьян.

9. Все, до одного, мнения духовного депутата, ходатайствовавшего пред второю Комиссиею, принявшею на себя какие-то странные права и власть, о исполнении Высочайшего повеления переследованием, о исполнении законов переспросом и пересмотром, о открытии истины и сохранении святой Правды точным определением виновности подсудимых, ходатайствовавшего о всем этом, как о милости — жестко и с презрением ею отвергнуты.

Вывод Высочайше учрежденной (второй) Комиссии из ее делопроизводства, естественно, не мог иметь иного характера и направления. Этот вывод изображается в ее Заключительном журнале, помещенном в конце второй части. Вывод старшего депутата, основанный на том же делопроизводстве, имеет результатом своим диаметрально-противоположные заключения. Какая тому причина? Как одно и то же дело могло породить два разные, совершенно противоположные друг другу заключения? Ответ короток, прост и ясен. Разноречащие заключения Комиссии и депутата произошли от следующего: Комиссия для обвинения священника Ивановского и для оправдания г-на Страхова уклонилась от исполнения Высочайшего повеления, от исполнения Государственных законов, от исполнения нравственного закона правды и сообразно с своею целью вывела свой Заключительный журнал; но депутат в Записке своей указал на все эти уклонения от исполнения Высочайшего повеления, от исполнения законов, от исполнения требований добросовестности — Правды, и, выставив факты — свидетели Истины, которых вторая Комиссия не могла задушить, умертвить, несмотря на все ее к тому усилия, составил иной вывод, иной, так сказать, Заключительный журнал, совершенно противоречащий результатом своим Заключительному журналу Высочайше учрежденной Комиссии для переследования, но на самом деле занимавшейся как бы доказанием (тщетным!) неосновательности данного ей поручения, несмотря и то, что оно изображено ей в Высочайшем повелении. — Если говорить точно и без всякого погрешения пред Правдою, то должно сказать следующее: Заключительный журнал, составляя одно целое по духу и направлению с делопроизводством второй Комиссии, несколько и отличается от нее: делопроизводство содержит в себе крупные неправильности и погрешности, а заключительный, вмещая в себя эти крупные погрешности, подкрепляет их мелкими, уже чисто подьяческими погрешностями и увертками, внушающими презрение и омерзение к составителям таких гнусностей. Так, Заключительный журнал говорит, что при насильственном венчании Евдокии Абрамовой солдаты говорили ей «Дуня!» вместо «Дуняшка» (как явствует из подлинного показания); «тебя задерем», — но все умолчано. О Христине Елистратовой сказано, что она изнасилована Страховым за шесть лет тому назад, и это повторено дважды, но из показания явствует, что она изнасилована за четыре года, в 1847 году, на Ивановской неделе, и в первое воскресенье объявила о сем в церкви священнику Ивановскому, с чего вспыхнули жалобы всех крестьянок и крестьян. Показания братьев Христины, данные второй Комиссии, ею умолчаны, а выставлены прежние, данные ими первой Комиссии. Очень смягчено показание Архипа Минина, который в подлиннике показал: «Хотя в показании, отобранном (первою Комиссиею) от меня 13 апреля 1850 года, написано, что будто жена моя, Федосья, объявляла мне, что на барина сделала ложное показание, но этого ни она мне не сказывала, ни я в Комиссии не показывал, и с чего оно написано не знаю» (ч. 2, л. 315). Умолчано о Федосии Алексеевой, что она при передопросе первою Комиссиею принуждена была показать противно первому показанию по угрозам жандарма, который сказал ей: «Если покажешь на помещика, то будешь заключена в острог». Также умолчано, что Страхов, уговаривая ее на блуд, торкал в грудь дубинкою (ч. 2, л. 315, 316). Умолчано показание мужа Матроны Андреяновой, Федора Алексеева, что он объявлял прежней Комиссии о рождении женою его, через три недели после свадьбы, младенца, прижитого, по сознанию ее, со Страховым, но что члены первой Комиссии приказали показать, что он женился на нерастленной девице, каковое приказание он и исполнил; Страхов же стращал его острогом. Умолчано показание Матроны Андреяновой, что жандарм угрожал ей, что ее сгноят в остроге, если она покажет на помещика (ч. 2, л. 313, 314). Умолчано о Савелии Андреянове, что когда сестра его Матрона Андреянова, по изнасиловании ее Страховым в деревне его Залужье, была возвращена в свою деревню Избищи, то Савелий был вытребован в Залужье, где барин сказал ему: «Отчего сестра твоя пряталась от меня?» и за то, в спальне, бил Савелия по щекам, а после свел в мастерскую за руку и там, в присутствии Страхова, высекли его двумя крестьянскими кнутами так, что он полторы недели был болен (ч. 2, л. 179–191 — сличить 530). Умолчано, что Избищские оброчные крестьяне, при первоначальной их просьбе, внося 60 рублей ассигнациями оброку с тягла, обязаны были отбывать два дня барщины, независимо от многодневных дней сгонных. Умолчано при настоящем их положении еженедельный один день. Умолчано важное показание Балясникова, данное им второй Комиссии и решающее вопрос о прикосновенности Ивановского, а выставлено показание его первой Комиссии, вполне противоречащее сему второму. Умолчано, смягчено, изменено и прочее, и прочее, и прочее (см. в записке старшего депутата).

Старший депутат, при первом взгляде на делопроизводство второй Комиссии, признал оное лишенным юридического достоинства, неправильным и незаконным, но при подробном рассмотрении этого делопроизводства он признает его непрерывною цепью неправды, временем более тонкой, временем более грубой, приметной для всех и каждого. По сердечному ощущению, оно — глубокая пропасть зла, в которой потоплены совесть и честь следователей, невинность и благосостояние невинных и уголовные преступления закоренелого в преступлениях преступника.

К сожалению, действия членов Комиссии, недостойно носившей именование Высочайше учрежденной, соделались явными и ясными не только кругу образованному Устюжны, но и простому народу, который не всегда сразу понимает неправду, над ним совершенную, но почти всегда чувствует ее, уразумевает ее впоследствии по плодам и заражается страшным недугом недоверия к Правительству; а этот недуг укрепляется от самого терпения неправды, особенно когда она пребывает неизобличенною высшими властями, каковыми неоспоримо были в Устюжне члены второй Комиссии. Вот слабый очерк подвига, ими совершенного.

Краткое сведение по делу Устюжского помещика Страхова

Цифры цитат указывают здесь на Записку депутата, долженствующую войти в состав делопроизводства Высочайше учрежденной Комиссии1717.

Его Сиятельству

Графу Николаю Александровичу Протасову

В сентябре 1847 года прихода Перетерье или Крутец (Новгородской губернии в Устюжском уезде) священник Ивановский донес Преосвященному Леониду, викарию Новгородскому, словесно (а 19 октября и письменно), — что помещик того же уезда, Страхов, растлевает крестьянок принадлежащей ему деревни Избищ. — Изнасилованные сами объявили о сем ему, священнику, в церкви.

Предварительное исследование, а после и формальное следствие — «О поступках помещика Страхова, по жалобам крестьян его», — были произведены по распоряжению Новгородского военного губернатора.

Между тем Страхов купил, с публичного торга, деревни Денисово и Ярцево, принадлежавшие помещику Долгрейну1718, числившиеся в том же приходе, где упомянутый священник находился 18 лет. — При вводе Страхова во владение, в ноябре того же 1847 года, крестьяне Денисова и Ярцева объявили, что не желают принадлежать ему. Причиною тому они выставляли: жестокое обращение Страхова с крестьянами Избищ, — отягчение их оброком, — стеснение работою и насилование их жен и несовершеннолетних дочерей, что новокупленным крестьянам было известно как по слухам, давно ходившим в стране, так и не только по соседству их (в 4 и 6 верстах) с Избищами, прежде состоявшими с ними в одном владении Долгрейна, но и по родственным связям людей сих деревень между собою.

Крестьяне Избищ были столь глубоко оскорблены поведением помещика, не изменявшимся от их долготерпения и покорности, что не только побуждали священника донести о противозаконных поступках, которых он и без сего не мог бы укрыть, но вынудили его, для их успокоения и предварения мятежа, грозившего вспыхнуть, выдать им записку, свидетельствовавшую уже о доведении им жалоб их до высшего начальства. Беззаботный, пока не нарушалось молчаливое терпение его жертв, Страхов понял, чем грозило ему такое обнаружение многолетних многочисленных уголовных преступлений его. Прибегнув к довольно обыкновенному в таких случаях способу, он подал встречный донос на священника, будто бы взволновавшего его Избищских крестьян. Но как не было возможности юридически доказать мятежа в Избищах, то, по прошествии около года, пользуясь неповиновением вновь купленных им крестьян деревень Денисова и Ярцева, Страхов, другим изворотом, в новом доносе обвинял того же священника Ивановского в взволновании им крестьян и сих деревень. Это послужило основною точкой действий первого исследования.

При постановлявшем в затруднение, решительном несуществовании бунта в Избищах, существование неповиновения в новых деревнях являлось обстоятельством весьма удобным; оно представляло возможность, отстраняя, затеняя единую, истинную причину ничем не удержимых, громких жалоб (как крестьян Избищских, уже 10 лет находившихся во владении Страхова, так и Денисовских и Ярцевских, не желавших поступать в оное, по тем же самым опасениям, — именно по жестокости обращения его, отягощению им людей налогами и работами и растлению крестьянских девиц), оставив в стороне поведение Страхова, привязать все действия и движения следопроизводства к одному непокорству крестьян, и, вменяя жалобы те в неповиновение, удаляя, совращая розыск от законного изыскания их основательности, вместо видимо существовавшей причины сей, которую розыск необходимо открыл бы с юридическою ясностию, создать усиленными средствами призрак другой причины в лице священника Ивановского, ложно направленным исследованием опрокидывая на это лицо всю ответственность не только за развитие и последствие, но даже и за самое начало дела, возникшего из объявления ему крестьянками о растлении их помещиком.

Подобный оборот должен показаться, по справедливости, не только странным, но удивительным; близкое же рассмотрение средств, какими это достигнуто, убеждает, что они требовали от исследователей немалого труда и смелости. Главный начальник губернии, очевидно пораженный сведениями о них, уже в начале исследования писал к председательствовавшему в первой Комиссии1719 3 января 1848 года за № 15612, «что он предлагает ему, согласно первому предложению своему, вести дело только о противозаконных действиях помещика Страхова и опекуна Батюшкова, не отступая от данных законом форм судопроизводства, открывая при сем случае о действии Ивановского. Что он усмотрел, что доноситель (Ивановский) следственною Комиссиею был вызван в Присутствие ее как обвиняемый без предварительного сношения о сем с духовным начальством, и даже без депутата отбирались от него ответы, по извету против него помещика Страхова; а когда священник Ивановский отказался продолжать ответы, по неимению при себе черновых записок, то его сопроводили в дом и требовали там, чтобы он взял все бумаги свои в Комиссию».

Главный начальник губернии объявлял, «что эти действия Комиссии он находит противными ст. 933 и 993, следовательно 996 и следовательно 1093, 1023 и 1024 Законов Уголовных». Это строгое напоминание, к сожалению, не остановило действий, которые впоследствии были выведены из границ всякого права и законности. Высшее Правительство, не имевшее возможности знать подробностей делопроизводства сего, и по главным чертам оного признало в нем такие «упущения и неправильности», которые побудили всеподданнейший доклад и назначение по ВЫСОЧАЙШЕЙ воле особой Комиссии1720 для «переследования этого дела».

В эту вторую Комиссию Святейший правительствующий Синод назначил архимандрита Сергиевой Пустыни Игнатия старшим депутатом с духовной стороны. Прибыв в Устюжну 15 июля, он застал Комиссию уже закончившею порученное ей дело и, не согласясь с положениями ее заключительного журнала, выразил в особом мнении, «что общий план действий Комиссии, в котором исследованию по доносу священника Ивановского дано второе место, — он, на основании мнения Святейшего Синода, — признает неправильным; обвинение Комиссиею старшего священника магистра Никитина в прикосновенности к делу — признает чуждым всякого законного основания; самое обвинение священника Ивановского в возмущении крестьян Страхова, — признает голословным, и средства, которыми Комиссия приводилась к такому обвинению, недостаточными, лишенными юридического достоинства, — следовательно, неправильными и незаконными».

Если первый взгляд на дело побудил депутата, не имевшего еще под рукою важной части производства (которая была уже отослана в Санкт-Петербург), столь резко выразить решительное несогласие свое с Комиссиею, то внимательное обозрение всех подробностей доставленного ему впоследствии делопроизводства убедило его, что выражение им несогласия его далеко не соответствовало в своей силе чрезвычайному несогласию с законом и истиною как общего характера, так и частностей этого второго исследования, вполне на первом основанного.

Подробная, хотя по возможности сжатая Записка, старшим депутатом представленная, останавливаясь на каждом, кроме самых мелочных действий обеих Комиссий, и фактами выясняя их разум, а следовательно и сообразность их с требованием законов и обстоятельств, излагает с достаточною, для безошибочной оценки, полнотою общность и частности как первого исследования, так и «переследования», по Высочайшей воле произведенного.

Здесь же приводятся главные, так сказать, узлы этого замечательного во всех отношениях дела, по коим в упомянутой выше Записке, а за нею и в самом делопроизводстве, с удобностью распутывается сбивчивая сеть, сплетенная сперва исследованием, в котором Высшее Правительство признало «упущения и неправильности», а потом переследованием, которое вместо ревизии, указания, пополнения упущений тех и возмещения и исправления тех неправильностей, — то есть вместо предписанного «переследования», как разумеет его закон, — вовлеклась в ту же черту действий, совершая их с уклонениями еще более важными, так как и обязанность, на нее возложенная Высочайшею волею, была гораздо важнее.

С первого шага своего вторая Комиссия приняла обвинение, «неправильным» производством первой постановленное, — правильным, а дело, по сознанию Высшего Правительства исполненное «упущений», — совершенно исследованным. Вменяя себе как бы в закон это основное постановление свое, она, естественно, не допускала уже себя до поведенного ей «переследования» того, что сама предварительно сознала совершенно исследованным. Уклоняя ее от всякого пояснения и точного рассмотрения обстоятельств, которые повели бы к доказанию несовершенства, неверности, неправильности первого исследования, это положение дозволяло Комиссии скользить по самым резким фактам, — оставлять без всякого внимания и уважения события, показания и свидетельства, так сказать, усильно влагавшие в ее руки ключ к открытию истины, — отражать эту истину, делая заключения, несообразные с значением фактов, и, вместо выводов законных, испещрять извилистый ход своего делопроизводства умозрениями собственными.

Комиссия решилась изменить самую хронологическую последовательность действий, в противность истине она наименовала первую половину своего труда второю, а вторую первою. Между тем такою перестановкой совершенно изменено и извращено ею относительное значение частей; основно[е важное укрыто от внимания, а истекшему из первых причин, второстепенному, дан вид особенной важности. По сему-то для внимательно рассматривающего дело два бесспорно значительнейшие акта второй Комиссии, журналы ее вступительный и заключительный, представляются вместе и двумя сильнейшими ее обвинителями. Первый в том, во-первых, что он предначертывает не только общий план, но и частности не тех (как надлежало бы) действий, какие оказались бы необходимыми по мере имевших открываться обстоятельств и по требованиям предписанного «переследования», но лишь тех, какие заранее сочтены были нужными при упомянутом заблаговременном признании постановленного первою Комиссиею обвинения правильным, а дело — совершенно исследованным. Во-вторых, в том, что противно истине, но в согласность с тою же целию, журнал сей излагает в числе предположенных, будто бы имеющих еще совершиться действий, такие, которые в существе были уже совершены Комиссиею прежде подписания сего журнала. Журнал же заключительный в том, — 1, что он вовсе не составляет вывода из действий и сведений, какие могли быть (и частью были) вызваны ходом «переследования», но есть лишь более развитый отголосок упомянутого журнала вступительного, так что если б между двумя журналами сими и не вмещалась целая часть делопроизводства, то сие нисколько не воспрепятствовало бы по журналу вступительному составить заключительный точно в таком же духе и направлении; и 2, что в частных заключениях своих, на основании принятого плана изложенных, он нередко вовсе не согласуется с фактами, вместившимися в самое дело, и из которых, — несмотря даже на неразъяснение, неразвитие и уклонение оных, — должно бы было вывести заключения совершенно иные, — что доказано в упомянутой Записке старшего депутата.

Столь странный во всех отношениях, так сказать, извращенный ход, мог быть вынужден лишь желанием достичь предположенной цели, к которой все было направлено, цели укрыть главную причину зла, Страхова.

Вот почему взамен горьких, после многолетнего терпения наконец вспыхнувших жалоб, которые обнаруживали жестокость обращения помещика с прежними его крестьянами, — отягощение им физического и нравственного состояния их, глубокое оскорбление и взволнование их чувств неудержимым распутством, вошедшим как бы в закон жизни Страхова, прелюбодейными связями его с их женами и многочисленными растлениями им несовершеннолетних их дочерей; — взамен не только нежелания, но, по всем сим причинам, самого решительного отвращения вновь купленных крестьян принадлежать «беззаконнику»1721, как они именовали Страхова, — найдено было удобнейшим, — за невозможностью совершенно заглушить означенные жалобы и замять показания, — извратить их значение, изобразить их порождением руководства и подстрекательства священника, 18 лет мирно жившего в этом приходе, и внезапно будто бы взволновавшего, по прихоти своей, ничем иным не вызванной, три деревни крестьян, очевидно выказавших столько же смысла, воли и решимости в настойчивости жалоб сих, сколько они прежде имели терпения; взволновать их до обнаружения ими обесчещения своих дочерей и до навлечения на себя строжайших наказаний. Исследование силилось утвердить будто истину, столь не естественное дело, потому лишь, что бедный священник этот был доносителем, которому Провидение назначило наконец обнаружить долговременно таившиеся уголовные преступления богатого помещика.

Плодом таких действий следопроизводства являются: с одной стороны, свободная жизнь этого помещика и спокойное управление им имением даже в продолжение самого производства следствия, в котором он представляется лицом, едва-едва прикосновенным, отстраненным от всякого законного ограничения и взыскания, продолжающим отягощать состояние и насиловать волю (в браках) крестьян своих, в чем содействуют ему местные власти и воинская, находящаяся в деревнях, команда. С другой же стороны, извращение вызванных угнетениями и оскорблениями жалоб в непокорство, в бунт навлекли воинскую экзекуцию, жестокие наказания многих и смерть других; проявление пристрастных допросов, неправильных действий, чрезвычайного злоупотребления власти, противного всем законам, кощунства; посрамление духовного сана, поругание, угнетение священника, преследование его семейства и обвинение других духовных лиц.

Особенно важно здесь и то, что действиями сего рода народ, очень ясно уразумевающий их значение, убеждается, что правда, которой Правительство во всем ищет, и в этом деле не могла восторжествовать в течение трех с половиной лет, и что орудия, законом для защиты справедливости употребляемые, открыто прибегая к подобным средствам, формами закона и принадлежащею им властью, только заглушают жалобы слабых, пресекают им все пути к защите и, попирая истину, ввергают людей сперва в тоску, потом в недоверие, в непокорность и наконец в отчаяние.

Вот характер этого, заслуживающего особенного внимания, дела и значение исследования и, к сожалению, «переследования», по Высочайшей воле назначенного. В Записке старшего депутата они подробно объяснены по следам самого делопроизводства. Приводимые ниже указания на главные факты могут, облегчив отыскание их, как в упомянутой записке, так и в самом делопроизводстве, выяснить чрезвычайную неправильность его и проистекшие из нее противные истине заключения.

Из прямого розыска о причинах, побудивших донос священника Ивановского, необходимо выяснилась бы тотчас вся истина о поведении Страхова. Она не могла укрыться и от поверхностного исследования, собственно к сей цели направленного, потому что известность о ней (молва, слухи), была столь же обща в стране, сколько оскорбления были живы, продолжительны и беспрерывны, порожденное же ими чувство глубокой, вкоренившейся многолетием, нелюбви к беззаконнику, обнаружась после долгого терпения, не могло уже быть скрыто. Самые яркие о сем свидетельства рассеяны по делопроизводству почти при каждом показании и сведении, их можно найти едва ли не на всяком листе записки (особенно же на л. 41–43; 128–135).

Чтоб застенить Страхова, надлежало совершенно отвлечь от него внимание и для того перестановить предметы и извратить значение событий. Недостаточно было воспользоваться встречным доносом его о взволновании будто бы его Избищских крестьян священником, еще надлежало, противно духу обстоятельств и закону, направить все делопроизводство к исследованию не поведения настоящего виновного, но поступков мнимого и, в этом усильном наклонении всех частностей дела, стараться оставлять всегда в стороне главное лицо. Несмотря на трудность такого предприятия, на него решились, вероятно, надеясь достигнуть цели быстротою и строгостью, вынужденными будто бы важностью события.

Первая попытка осталась безуспешною. Никак не могли доказать существования бунта в Избищах; несмотря на усилия, там не услышали ничего, кроме тех же горьких, но уже не умолкавших ни перед чем жалоб (все допросы, показания и особенно л. 168 зап<иски>), при совершенном повиновении крестьян и исполнении ими обязанностей. Жалобы эти хотя и были оставляемы без внимания, не выслушиваемы, скрываемы исправником и предводителем при первых разведаниях, — извращаемы неправильностью действий и угрозами первой Комиссии (л. 52 на об., 53; 174 на об., 175; и в мног. друг, в Записке), и не переследываемы второю, вопреки Высочайшему повелению, (почти все заключения статей ее журналов), — все же оставили в делопроизводстве факты яркие, достаточно полные и ничем не отраженные, кроме голословных, лишенных юридического достоинства собственных заключений о них следователей.

Родственники Страхова в первой Комиссии, председатель ее (тот же уездный предводитель князь Ухтомский) и член (Андреянов, пристав 1-го стана) соорудили громаду обвинений на Ивановского и, вертя все производство дела исключительно на этом пункте, как на оси, приводя к нему все, не допускали ни допрашиваемых отвечать, показывать о чем-либо ином, ни себя разведывать, разъяснять и видеть что-либо, кроме этой виновности. Все делопроизводство (а, следовательно, и вся записка лист за листом) служат сему доказательством.

Не только отклонение от прямого пути, но, в противность закону, сокрытие истины и превышение власти, отбирание показаний от запуганных угрозами людей (во многих мест<ах>, особенно л. 110–118 Запис<ки>), кощунство, публичное унижение духовного сана, насилие над особою священника, преследование его семейства (л. 114; 85; 86; 93–110 Зап<иски>), — все было употреблено для достижения цели. Исследование начато, не ожидая депутата с духовной стороны, с экстренностью, ничем не оправдываемою и не вынужденною, в самый день Рождества Христова, с приказанием взять священника силою, если он не явится тотчас (л. 52 и друг. — Зап<иски>); он был удержан на ночь в нетопленой комнате и, будто от виновного, от него отбирали ответы, — быстротою мер хотели решить все; в то же время по жалобе Страхова, указавшего зачинщиков будто бы бунта, который грозил опасностью, зачинщиков этих допрашивали 20 месяцев спустя и когда уже из них самые важные по тем показаниям, какие они могли бы сделать, померли! (л. 145–178 Запис<иски>). — Всякое обстоятельство, даже ничтожные предлоги были обращаемы Ивановскому в обвинение, без внимания к событиям, к объяснениям, отвергая представления духовного депутата, не разбирая существа, извращая или укрывая все противное цели, чтоб задушить, так сказать, количеством обвинений их качество и подавить священника Ивановского (л. 16–44 Записки, почти весь первый отдел). Но как вопреки всему истина, выказываясь все в тех же жалобах, волновала страсть следователей, то сан Ивановского подвергли по пустому поводу публичному поруганию, а его самого — оскорблению (л. 76–86 Запис<ки>), — вопреки закона заперли его самого в острог, в секретную, где томили столько же без нужды, сколько без права (л. 86–93 Запис<ки>); семейство его преследовали и угнетали (л. 93–101 Запис<ки>); и коснулись обвинением или стеснили других духовных лиц, которые заслуживали признательность (л. 101–111 Запис<ки>).

Во всем этом действия следователей постановляли Страхова в положение лица почти неприкосновенного к делу.

И вот какое следствие вторая Комиссия, назначенная для «переследования» оного по Высочайшему повелению, — по предварении ее «о неправильности и упущениях», вызвавших самое переследование, — признала, как сказано выше, правильным, а дело обвинения, им, как показано, созданное, совершенно исследованным. — Ринувшись в путь, первою Комиссиею проложенный, после столь решительного признания, вторая Комиссия уже не могла ничего собственно переследовать, разъяснять фактами; она старалась только усиливать ими действия первой, прибегая для сего к выводам, противным разуму фактов сих, к неправильному применению законов, к уклонению себя от предписываемых ими повальных обысков, передопросов, очных ставок и пр<очего> в каждом случае, где они могли бы вывести настоящего виновного на определенное ему в деле его действиями место.

Едва ли не в каждой статье записки являются точные о сем свидетельства. Независимо от сего Комиссия, не уважая мнений духовного депутата (л. 91 и др<угие> Зап<иски>), допускала себя до неправильностей, неверности в изложении, в показаниях смягчала или вовсе исключала то, что считала нужным для большего согласования своих заключений, для ослабления виновности Страхова (л. 163–169 Запис<ки>): о самых важных показаниях, дававших делу совершенно иной вид, она молчала, будто о несуществовавших (л. 23–26. — 186 Запис<ки>); а взамен отстраняемого ею повсюду «переследования», вызываемого и обстоятельствами и объяснениями обвиняемого священника, закрывала ему последние пути к доказанию несправедливости обвинений странною полемикою председательствовавшего (л. 70–76 Зап<иски>). — С другой стороны, все, что относилось в деле до Страхова, было рассматриваемо и обсуждаемо как непреложное свидетельство его невинности и безукоризненности его поступков. В этом убедит прочтение любопытных сведений (и вывода из них Комиссии) об обращении его с крестьянами, к которым, — по ее заключению, решительно противоречащему фактам, — он был более слаб, нежели строг (л. 143–147. — Запис<ки>); — об обременении их работами и оброками, где выводы ее столь же поверхностны, сколь неверны (л. 135–143. Запис<ки>); о насильных браках, которым, в угождение Страхову, содействовала воинская команда и начальник ее, находившиеся в его имении (л. 147–157. Запис<ки>); о блудных его связях и о насиловании им девок, где розыск ее так же странен, как странно принятие его голословия и упорного запирательства, будто бы за формальное опровержение многочисленных улик (л. 157–163 Запис<ки>).

Нужно прочитать вполне второй и третий отделы Записки, на некоторые статьи которой здесь представлены только летучие указания.

Таков характер этих необыкновенных исследований. — Сколько ни затемнялись факты, не вполне в них собранные, сколько ни были они односторонне рассматриваемы, изменяемы в значении, — все же они остались в делопроизводстве как факты и, несмотря на неразъяснение их, сами собою разъясняют дело с такою очевидностию, что, отстраняя необходимость всякого переследования, ведут к заключениям, как в общем, так и в частностях, решительно противоположным тем, которые выводятся из личных мнений о них Комиссий.

Коллежский асессор Богословский

— 643 — автографы страниц сочинений о. Игнатия}