С каждой минутой за окном становилось все темнее. Еще немного, и бывшее недавно совсем прозрачным стекло окончательно превратится в зеркало. Вернее, в его подобие. Нечеткое, расплывчатое, смазанное. Такое же, как и ее жизнь.
Господи, сколько в голове вопросов. Почему так все вышло? Почему именно с ней? Когда? Когда все это началось? Столько безответных вопросов. Что же получается, она ничего о себе самой не знает? Хотя, нет, кое-что известно. Известно, когда все стало именно таким, как сейчас. Началось-то все гораздо раньше, но тогда все было не так. Вернее, не так все стало сейчас. Вот не прям сейчас, в эту минуту, не сегодня с утра, но совсем недавно. Или давно? Сколько уже прошло? Сто восемьдесят восемь… Нет! Уже сто восемьдесят девять дней!
Она стояла, отрешенно глядя в свое собственное отражение, над которым парили в воздухе мутновато-желтые огоньки люстры. Ее двойник в темном стекле, и без того слабо различимый, вдруг начал терять форму, таять, растворяться в темноте, словно потерявшее силу ночное видение. Вытерев запястьем набежавшие слезы, она закрыла глаза, не желая ни видеть, ни слышать ничего вокруг. На какое-то время ей удалось замкнуться в созданном ею самой невидимом непроницаемом коконе, и от этого вдруг стало легче. Не видеть. Не слышать. Не чувствовать! Не видеть, как над крышей противоположного дома появилась, раздувая щеки от важности, набравшая, наконец, полную силу луна. Не слышать, как щелкнул, открываясь, дверной замок. Не чувствовать, как побелели от напряжения пальцы, сжимающие рукоятку кухонного ножа.