Половина пути

Часть первая. Обочина. Глава 1

— Никак нет.

Вид у служивого был скучающий и где-то даже сочувственный, но Ольша только и могла, что зябко обнять себя руками, облизнуть растрескавшиеся губы и переспросить жалко:

— Нет?

— Никак нет, — повторил он и глянул куда-то за её плечо, будто оценивая.

Сторожка была пуста. Сперва это показалось Ольше странным: по всему выходило, что здесь должна была быть толпа, очередь на тысячи голов. Потом она постаралась поверить в свою удачу. Увы, дело было совсем не в удаче.

Служивый так же молча ткнул пальцем в объявления на доске, и Ольша заставила себя кивнуть.

Рубеж был перекрыт. Перекрыт наглухо, и проехать через него дозволялось только по королевским путевым.

— Ты с баз? — участливо спросил служивый.

Он был уже наполовину седой, усатый и на вид добродушный. И Ольша снова кивнула, не торопясь покидать сторожку. Здесь, по крайней мере, было тепло.

— Вот и иди обратно на базу, девка, — добродушно посоветовал служивый. — Доедут поверенные с воздушной почтой, там и домой напишешь, и документы сделают, и путевой дадут.

— Долго…

— А пешком по дорогам что ли быстрее?

Ольша пожала плечами и снова уставилась на плакат. Образец путевого был раскрашен цветными пометками, но их смысл ускользал от сознания.

Что-то щёлкнуло за спиной: это служивый вышел из своей клетки, а потом взял её под локоток — Ольша только слабо вздрогнула, — да и вывел на улицу.

С неба крапало. Не дождь, но и не снег, так, серединка на половинку. Сила привычно прокатилась под кожей, собралась в лёгких. Вдох через нос, выдох через рот. Тёплое облачко пара, обнимающее тело едва видимой пеленой. Огневичке нечего бояться дырявых штанов.

— Не хочешь на базу, дойди до Серого Дома, — негромко сказал служивый и выпустил наконец-то рукав куртки. Ольша снова шумно выдохнула и отошла ещё на шаг. — Это в Кречете, там нанимают в дорогу. Контрактных мы пропускаем, а там дальше разберёшься.

Ольша снова кивнула, да так и ушла, зябко обняв себя руками и выдыхая тепло.

❖❖❖

Кречет считался городом, хотя в нём было всего три улицы: большая, грязная и корявая, да россыпь раскиданных между ними домов. В центре на месте крепости сейчас чернело присыпанное снегом пепелище, а часть домов стояли брошенными. До Кречета было почти полтора дня пешего пути, за которые Ольша успела стряхнуть с себя чужое прикосновение и найти в кармане пару четвертаков, которые служивый незаметно сунул ей у сторожки.

Первым порывом было вернуться и отдать их обратно. Она стихийница короля, а не побирушка, ей не нужны чужие деньги!

Но она, конечно, не вернулась. Во-первых, служивый наверняка обиделся бы на этот жест: не похоже, чтобы он был из тех, кто пожалеет о порыве благотворительности. Во-вторых, чужие деньги были на самом деле совсем не лишние, потому что своих у Ольши не было ни монеты.

Вообще почти ничего не было своего. Куртка, ботинки на толстой подошве — всё с чужого плеча, всё вымаранное, несвежее, дырявое или прожжённое. Неудивительно, что служивый подумал про неё дурное.

Неудивительно, что король не хочет пускать таких людей внутрь рубежа.

Серый Дом был и правда — серый. Двухэтажная неприветливая постройка и глухие сараи, прилепленные к ней боком. От дома вкусно пахло чем-то съестным, и Ольшу мгновенно замутило. Сразу у входа здесь стоял стол, от него уходила крутая лестница наверх и двери в зал, а за столом скучал сам местный хозяин.

— Нанимать или наниматься? — лениво спросил он, смеряя Ольшу взглядом.

— Наниматься, — хрипло ответила она.

И выпутала из воротника крупный жетон: имя, звание, символ огня и уровень силы. Военные жетоны зачаровывали при королевском институте, они не тускнели со временем, а снять их нельзя было даже с трупа.

Хозяин подслеповато прищурился, вчитываясь в знаки.

— У нас приличное заведение. Койка на сутки, полотенце и мойка — восемнадцать лёвок. Приведи себя в порядок, там поговорим.

Ольша молча выложила на стол четвертак, а потом ссыпала в карман семь мелких монеток сдачи.

В самом Сером Доме на втором этаже были комнаты-одиночки, приличные, с горячей водой и постельным бельём. Те, кто не мог позволить себе этой роскоши, останавливались в сарае-казарме с полками в два ряда и холодным душем.

Впрочем, какая разница, что вода холоднющая и течёт едва-едва? Здесь никто не стоит над душой с часами, а Ольша так привыкла дышать силой, что иногда кажется: она больше не умеет по-другому. Крупный обмылок на верёвочке порядком похудел за то время, что она смывала с себя недельную грязь, вымывала из сосулек волос дорожную пыль и пепел, стирала одежду и просто тёрла, тёрла, тёрла кожу до красноты.

Часть волос пришлось отчекрыжить ножом. Отмытые ботинки на вид почти ничего, на высушенных силой тёмных штанах были слабо заметны подпалины, а массивную куртку царапины и огрехи больше украшали, чем портили. А вот когда-то светлая рубаха была вся в чёрно-буро-красных разводах и только с одним рукавом, и это вряд ли считалось порядком.

Лавка в Кречете была, но самая простая рубашка в ней стоила почти шестьдесят лёвок, а у Ольши осталось только тридцать две. Какое-то время она сидела на ступенях крыльца, тупо глядя перед собой, а потом — как подсказал кто-то: спросила у местного мальчишки про мертвецкую и там выторговала себе рубашку всего-то за десятку.

Кровь на тёмном была почти не видна, только ткань стала плотная, дубовая, и потом её пришлось долго вымачивать в воде. В боку зияла рваная дыра, но в казарме легко было попросить у соседей иголку с ниткой. А что в этой одёжке кто-то умер не своей смертью, и его родня сочла слегка дырявую тряпку недостойной покойника — так у каждого свои стандарты, и у Ольши они не слишком высоки.

Часть 1. Глава 2

— Нанимать или наниматься?

— Комнату и пожрать.

Ольша лениво подняла голову, сморгнула и снова уставилась в стол.

В Сером Доме она сидела шестой день. Приходила с самого утра, отдавала три монеты за кружку сбитня и плошку каши, да так и сидела в углу до самого вечера. Нанимателей в Кречет приходило немало, но никого из них не привлекла болезненная на вид девица, пусть и хорошая огневичка. Нанимали других — крепких, обученных, способных добавить к магии добрый нож или пистолет. Сегодня её и вовсе вежливо попросили пересесть в угол, где она и грелась до сих пор, лишь изредка выплывая из маятной дрёмы.

После единственной ночи в казарме спать она уходила на крышу одного из брошенных домов, где куталась в мешковину и привычно грела себя дыханием, не просыпаясь от магии, но и не засыпая из-за неё до конца. Плескалась над ведром с растопленным снегом, приходила в Серый Дом и сидела за столом, всё ещё непонятно на что надеясь.

Или не надеясь даже. Ольше давно сложно было сказать, что она чувствовала и чувствовала ли вообще хоть что-то. Всё казалось серым, замыленным.

Может быть, она и приходила сюда только потому, что не понимала, что ещё делать.

Стул скрипнул, и за её угловой стол грузно опустился тот странный гость, который пришёл в Серый Дом пожрать. Такие здесь бывали не каждый день: через Кречет проезжали многие, но останавливались чаще в домах, местные охотно продавали крышу над головой и простую еду за весьма умеренные деньги. Но если человек хочет потратиться зазря, то кто ж ему медик?

Ольша украдкой покосилась на соседа. Он оказался не толстый, как показалось сперва, а просто очень большой, широкий и мощный. Около тридцати. Одет он был прилично, в вороте поблёскивала цепочка жетона.

Угрюмая подавальщица ловко составляла на стол тарелки — гость не стеснялся, заказал и кашу, и половину курицы, и тыкву, и маринованные огурчики, и большую круглую лепёшку, и пирог с маком, и сбитня целый кувшин, — когда у дверей кто-то сказал:

— Нанимать.

И Ольша вскинулась.

Новый заказчик был неприятный на вид, сухой и с таким взглядом, будто все ребята в Сером Доме загодя казались ему отбросами, не достойными лишнего внимания. И своё дело он озвучил гадливо, через губу:

— Воздушник до Реневки, транспорт, кров, три четвертака в день. За каждую сорванную палатку на стоянке — минус десять лёвок.

Условия были не слишком щедрые, но здесь и там заскрипели стулья. Сейчас ребята представятся, расскажут каждый, кто что умеет. С кем-то и договорятся.

Ольша снова опустила взгляд в стол и вздрогнула, когда лениво жующий гость спросил:

— А ты чего? Реневка не нравится?

— Реневка?..

Мужчина лениво махнул головой в сторону заказчика, который как раз требовал соискателей продемонстрировать стабилизацию на бумажном листке.

— Я не воздушница.

— Да? — он вроде как удивился, но жевать не перестал. Правда, не чавкал, как-то справлялся. — А на вид как раз, что ветром сдувает.

Ольша обняла себя руками.

— Если верить таким приметам, ты должен быть землянник.

— А я и есть, — пожал плечами тот и оторвал курице крыло.

Она сглотнула и отвела взгляд.

Половинка курицы была золотисто-коричневая, усыпанная какими-то травами, хрусткая, и из-под блестящей корочки выглядывало розоватое сочное нутро. Курицу томили в печи, как полагается. И вот казалось бы, жареная птица — она жареная птица и есть, а курица ничем не напоминала те обожжённые трупики, которые получались у Ольши.

За время пути она приноровилась сбивать добычу огнём так, чтобы в руки уже падало готовое блюдо.

Мужчина, тем временем, лениво отщипывал от курицы куски. А потом сделал вторую попытку:

— Водница?

Ольша молча вытащила жетон, и он сперва хмыкнул, а потом, разглядев насечки, присвистнул.

Природа щедро одарила Ольшу силой, — и спасибо ей за это, иначе её давно не было бы в живых.

— А училась где?

Она повела плечами: любопытный гость вызывал глухое раздражение. Но пока он планомерно расправлялся со своим ужином, Ольша угрюмо прикидывала, что лепёшку он наверняка не доест до конца, да и курицу вряд ли станет обгладывать до голых костей. И когда он уйдёт наверх, можно будет тихо забрать себе остатки этого пира.

— Три года Стовергской школы.

Мужчина глянул на неё уважительно, а потом обтёр вымазанные жиром руки тряпицей и протянул ей раскрытую ладонь:

— Я Брент.

Она кивнула вежливо, но пожимать не стала.

— Ольша.

Брент пожал плечами и вцепился в курицу.

— Нанимать, — громко сказал кто-то от двери. — Шесть человек, огонь и земля, от пятого уровня, в сопровождение до Талиса! Сто двадцать в сутки, но придётся попотеть.

Ольша прикусила губу. Талис — это было совсем в другую сторону, глубже в горы, в северо-западном направлении. Слухи про те места ходили нехорошие, а среди местных тварей, говорят, встречались даже драконы. И поездка в Талис никак не приблизит её к путевому, рубежу… дому.

Но в кармане оставалось четыре лёвки, и, значит, ещё один день в Сером Доме, не больше. А за эту работу по крайней мере заплатят, и можно будет попробовать ещё раз, как-то иначе, придумать что-то новое.

Она потянулась встать и дёрнулась, когда Брент ухватил её за руку.

— Я бы тебя нанял, — сказал он, будто сам был не до конца в этом уверен. — До Светлого Града, через Воложу. Транспорт, кров, что тут ещё обещают… по деньгам договоримся.

Часть 1. Глава 3

— Научные работы, — сказал Брент без всякого выражения, и Ольша сразу поняла: враньё. — Отсюда до Рушки с грузовым, там пару дней кое-с-кем поболтать, потом найму ящерицу и прямым путём до самой Воложи. Дальше в Светлый Град, рассчитаемся в банке на набережной. Дело?

Ольша прикинула в уме: маршрут получался кривой и почти всё время шёл вдоль Стены. Рушка и Воложа как раз и стояли с разных её концов. С другой стороны, эта дорога, пусть и непрямая, вела в столицу, а там можно будет сделать документы. Денег — даже если Брент предложит не слишком много, — хватит, чтобы добраться до предместий.

До дома…

— Что нужно делать? — сухо спросила Ольша, отчаянно прислушиваясь.

К нанимателю, который собрался в Талис, пока подошли только четверо. Мало желающих ехать в Талис, да и губа у него не дура.

Брент охотно загнул палец:

— Не дать никакой твари меня сожрать.

Ольша кивнула. Вдоль Стены почти всю дрянь повыжгли, хотя кто знает, что там стало за время войны. А вот дорога до Рушки и раньше была сложной.

Он сказал: «с грузовым». Что бы там ни везли, но у груза будет сопровождение. Не так и опасно, да и сам он стихийник.

Брент тем временем загнул второй палец:

— Костёр, кашеварство, лежаки, защиты, диагностику подержать и прочее такое.

Ольша снова кивнула. Это понятно.

— Ну и так, по мелочи, не дать мне стухнуть за месяц пути! Поиграем во что-нибудь, попрактикуемся…

Ольша подняла взгляд и впервые за этот вечер посмотрела на него всерьёз, внимательно. Крупный и внушительный, Брент при этом выглядел удивительно добродушным. Русые волосы острижены коротко, а всё равно видно, что кудрявятся. Лицо простоватое, светлые глаза умные, на шее грубый белый след ожога. Тренированное мощное тело, а руки ухоженные, что странно для того, кто путешествует в одиночку. Похоже, работал он и правда больше мозгами и магией.

Не нужно гениальности, чтобы догадаться: Брент что-то не договаривал. Но Ольше было уже почти всё равно. Она устала до отупения, ей не было дела до чужих тайн, и даже если вдруг Брент планировал воспользоваться в дороге её сомнительными прелестями, это, честное слово, будет не так и трудно перетерпеть.

— Восемьдесят в сутки, — наконец, озвучил Брент, что-то мысленно пересчитав.

И Ольша, кивнув, куснула губу и рискнула предложить:

— Я согласна на семьдесят пять, но триста вперёд.

Здесь это не было принято. За эти дни Ольша видела достаточно контрактов, чтобы понимать, что платить заказчики предпочитали в самом конце пути (возможно, отчасти надеясь, что кто-то из нанятых не доживёт до момента расчёта). Но Ольше нужно было купить в дорогу хотя бы бельё, сменную рубашку, полотенце и самые простые хозяйственные мелочи, вроде фляги, нитки с иголкой и зубного порошка. Да и в любой поездке хочется иметь при себе хоть несколько четвертаков собственных денег.

Он мог бы отказаться, и тогда Ольша попробовала бы попросить хотя бы восемьдесят за первые сутки и униженно объяснить, на что именно планирует их потратить. Но Брент, похоже, счёл потенциальную экономию достаточно весомым аргументом — и согласился.

❖❖❖

Хозяин Серого Дома, тщательно проверив документы и путевой самого Брента, прислюнил авторучку и заполнил заготовленный загодя типовой контракт. Аккуратно переписал в него номера жетонов, расписал числа словами, подчеркнул стандартные пункты про ответственность и чрезвычайные обстоятельства. Потом отложил в сторону копировальные листы и дал обеим сторонам перечитать написанное.

Брент подписал первым, закрепив подпись оттиском-печатью собственной силы. Ольша повторила, а затем и сам хозяин. По экземляру нанимателю и наёмнику, третий же лист воздушной почтой отправлялся в королевский архив.

За то время, что они возились с документами, подавальщица успела забрать посуду — а вместе с ней, к сожалению, и остатки курицы, с которой Ольша с удовольствием сняла бы все оставшиеся волокна мяса. Странный человек Брент не уважал хрустящую куриную кожу и не старался обсосать позвонки, зато налегал на тыкву.

— Хочешь чего-то? — спросил он между делом, сперва кивнув на лепёшку, а потом мотнув головой в сторону подавальщицы.

Ольша спряталась в свой стакан сбитня и помотала головой. Работа, а вместе с тем и обязанность Брента её кормить, начиналась только послезавтра. Сегодня же он молча отсчитал ей четыре полтинных монеты и ещё четыре четвертака, и теперь Ольша машинально перебирала их в кармане.

— Карты, кости или домино?

Она моргнула, и Брент, коротко закатив глаза, повторил:

— Карты, кости или домино?

— Зачем?

— Чтобы не поехать от скуки, — пояснил он ласково, как дурочке.

— Карты, — помявшись, решила Ольша.

В домино она не умела, да и где их раскладывать в дороге, а в кости ей катастрофически не везло.

— Клабор знаешь?

— Клабор?..

— А, потом научу.

Ольша рассеянно кивнула: какая глупость, обсуждать карточные игры. Брент лениво щипал лепёшку, похлёбывал сбитень и жмурился. Живот отчаянно крутило, но меньше всего Ольше хотелось спугнуть удачу и всё испортить, когда где-то в беспросветной черноте только-только мелькнул слабый отблеск чего-то хорошего.

И она спросила хрипло:

— До послезавтра?

— В пять утра, — напомнил Брент и похлопал по карману, куда он, небрежно сложив вчетверо, сунул подписанный контракт.

— Да.

Часть 1. Глава 4

Бренту действительно нужен был спутник, но он собирался нанимать его только в Рушке. Да, дорога до Стены небезопасна — если только ты не собираешься ехать с военным грузовым поездом, который сопровождает полная рота из пятидесяти бойцов, двадцати магов и хозблока. В такой компании весь путь до самой Рушки Брент смело мог проспать, и личное сопровождение здесь было совершенно ни к чему.

Тем более, потеря напарника всё ещё была слишком свежа, и видеть рядом с собой кого-то другого было бы… странно.

Но огневичка девятого уровня Стовергской школы, пусть и пришибленная — это почти слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. И Брент очень сомневался, что в Рушке сможет найти даже близко похожего кандидата.

Он потянулся, отщипнул от лепёшки ещё кусок, прихватил с собой сбитень, на стол привычно бросил пару лёвок. А сам накинул куртку, вышел на двор, опёрся на забор, сунул в рот самокрутку и с чувством затянулся.

И почти сразу заметил Ольшу: она как раз хлопнула дверью местной лавки с тряпками.

Ну, понятно, девочка отправилась тратить денежки.

Окна лавки не были закрыты ставнями. В сумерках они казались жёлтыми прямоугольниками, и такие же следы, только длиннее, бросали на снег. Внутри мелькали тёмные силуэты, но подробностей разглядеть было нельзя.

Девчонка, конечно, здорово странная. С ней определённо не всё было в порядке, потому что люди, у которых всё в порядке, не сидят в углу с мёртвым лицом и не вздрагивают как в припадке от случайного вопроса. Ольша обнимала себя руками, странно раскачивалась и крупно дрожала всем телом, на вопросы отвечала с опозданием, да и внешне не светилась благополучием. Несколько раз она выдыхала согретый силой воздух, явно по привычке, а потом одёргивала себя и сама на себя злилась.

Ещё Ольша была болезненно худая, полудохлая, и с криво отрезанными тёмными волосами казалась скорее мальчишкой-подростком. Неудивительно, что в Сером Доме было не слишком много желающих её нанять.

Но девятый уровень. Но три года Стовергской школы. И она не выглядела ни опасной, ни в прямом смысле слова больной.

Да и много ли сейчас на дорогах людей, у которых всё в порядке?

Она огневичка, это значит — она служила. Кто знает, чем это для неё закончилось: триумфальным маршем в Кальпетине, тяжёлым ранением или и вовсе застенками. Здесь и сейчас Брент вдруг ощутил себя очень счастливым, обласканным благосклонной судьбой.

Может быть, стоило нанять эту Ольшу хотя бы для того, чтобы дать ей денег. Потому что просто так она бы, конечно, не взяла. Она и хлеб не взяла, упрямая дура.

Дверь лавки снова хлопнула. В руках Ольши появился холщовый мешок на длинной верёвке, довольно объёмный на вид. По улице девчонка шла сгорбившись, прижав к животу мешок, зябко кутаясь в куртку и отогревая себя силой. При всём при этом у неё как-то получалось шагать быстро, и уж определённо она знала, куда идёт, и это был не Серый Дом и не казармы при нём. Наверное, устроилась у какой-нибудь сердобольной местной старушки.

Брент впечатал бычок в столбик забора, как следует растёр и ушёл в тепло.

❖❖❖

За целый свободный день Брент успел трижды обойти Кречет, полюбовавшись на его неубедительные красоты, попариться в баньке, перекинуться с мужиками в Сером Доме в карты, проиграть пакетик табака и выиграть начатую пачку заводских сигарет, чуть-чуть выпить и окончательно разлениться.

Что делала Ольша, Брент не знал и не особенно хотел знать. Но в назначенный день она явилась вовремя, всё такая же мелкая и бледная. На каждом шаге полупустой мешок бил её по спине.

Во дворе Серого Дома собирались военные: негромко и экономно, но довольно расслабленно. Шумела вода, стучали ложки, плескался табачный дым.

— Отправляемся с ними, — Брент мотнул головой. — Вон там лысый дядька с шрамом на пол-лица, видишь? Это старший Горлем.

Ольша кивнула, выдохнула облачко гретого силой воздуха, обняла себя руками, да так и застыла.

Горлема Брент знал ещё со времён Стены. Уже тогда тот был старшим роты — одним из лучших старших, кого видел Брент, во многом потому он и не пошёл по званиям дальше. Своим Горлем не давал спуску, но и собачился за них с тем же снабжением так, что потом огребал за это. Голодный солдат, говорил Горлем, плохо работает. А замёрзший и промокший стихийник и вовсе ни на что не годится.

Вот и переход до Рушки был организован по-Горлемски: шесть дней вместо возможных четырёх-пяти, зато все ночёвки, кроме одной, в населённых пунктах. Без лишней роскоши, но всё-таки в тепле, под крышей, с душем и едой не из походного котла. Сегодня длинный перегон, с раннего утра и до глубокой темноты, завтра — вполовину короче.

Растянувшийся на всю улицу поезд гомонил, мигал фонарями и устраивался. Всего в нём было больше трёх десятков тяжело гружёных фургонов, в каждом по паре волов. Рота — восемьдесят человек, никак не меньше, — распределялась по местам. Ночные дежурные забирались внутрь, кто-то лез на крыши, кто-то седлал коней.

Брент уверенно нашёл третий с конца фургон, поздоровался за руку с ближайшим солдатом, расцепил шнуровку сзади и вежливо пропустил вперёд девушку. Внутри пахло затхлостью и сеном, а пустого места едва хватало, чтобы развернуться: большую часть повозки занимали ящики.

Ольша так ничего и не спросила. Ни зачем Бренту при целой роте солдат ещё и собственный огневик, ни что везут, ни даже когда планируются остановки, чтобы отлить. Она устроилась в углу, поджав под себя колени и сгорбившись, и молчала. Брент откинулся на противоположную стену, лениво тронул удерживающую ящики сетку, хмыкнул и тоже затих.

Зычная команда — и поезд тронулся.

Часть 1. Глава 5

— Знаешь, что это?

Ольша дёрнулась, с явным трудом разлепила глаза, непонимающе глянула на ящики, а затем медленно кивнула.

Брент разглядывал её с интересом. За стенками фургона давно рассвело, поезд лениво полз вперёд по дороге. Сам Брент успел подремать, добрав несколько часов ночного сна, перекинуться дежурной болтовнёй с ребятами, выслушать брюзжание Горлема и окончательно заскучать. За годы службы он и приспособился как будто к неизбежному долгому ожиданию, а всё равно внутри всякий раз словно валуны перекатывались.

А девчонке — хоть бы хны. Она сидела, вжавшись в стенку и съёжившись, и ритмично выпускала из себя силу. Короткий вдох через нос — выдох согретым воздухом, распределяющимся вдоль тела. Вдох — выдох. Вдох — выдох. Длинный вдох — выдох толчком, и стихия расходится от неё кольцом, прощупывая местность далеко за пределами военного поезда, а потом стягивается обратно, рассказывая хозяйке, что никакие твари вокруг не обнаружены. Вдох — выдох. Вдох — выдох. Короткий вдох — выдох теплом…

Всё это она проделывала с закрытыми глазами, будто и не просыпаясь. Сперва Брент уважительно отметил и точность исполнения, и то, что сила девочки ощущалась скорее приятной: не остро-искристо-жгучей, как бывало с огневиками, а обманчиво ласковой, согревающей и мягкой, будто дворовая кошка походя тиранулась о ногу и сразу же отошла. Потом вздохнул и велел ей не тратиться почём зря.

В роте и так дежурят два огневика, в голове и в хвосте поезда, вот они пусть и работают.

Тогда Ольша ничего не возразила, но пульсировать силой перестала. Только так и дышала теплом из полузабытья на каждый восьмой счёт.

Самому Бренту и без стихии не было холодно, хотя на ноги он всё-таки накинул какую-то тряпку. Предложил и Ольше, но она то ли не заметила, то ли не поняла.

И вот теперь она только мазнула взглядом по ящикам и кивнула. И ответила нехотя, но чётко, как по учебнику:

— Депрентил пластинчатый, используется для центрования разделённых стихийных конструкций, добыт в южной части Ряжского хребта. Абсолютная твёрдость тысяча восемьсот пятьдесят единиц, для обработки используется белое силовое лезвие типа «игла».

Голос у неё был хрипловатый, как простуженный.

— Садитесь, отлично, — усмехнулся Брент.

Она пожала плечами:

— Я и так сижу.

Помолчали. Брент тоскливо подумал, что нет, к вот этому тягомотному безделью под мерный скрип колёс он так и не привык и не привыкнет, наверное, никогда.

— Хочешь попробовать?

— Что попробовать?

— Потыкать в пластину. Огневики говорят, это забавно, когда крупные срезы.

В глубине глаз мелькнуло какое-то неясное выражение, но Ольша только покачала головой:

— Нет, спасибо.

— Ну, тебе же нравится тратить силу на ерунду, почему бы не на это?

Девчонка приподняла брови, и Брент добродушно пояснил:

— Не так тут и холодно.

— Извините, — сказала она сипло. — Это не повторится.

Брент глянул на неё с недоумением. На вполне безобидное подтрунивание Ольша ответила тем, что сгорбилась и сжалась ещё больше прежнего. Стиснула челюсти, удержав внутри силу, растёрла ладонями икры, обняла себя, замерла. Плечи дрожали, а лицо было бледное, болезненное.

— Да делай что хочешь, — растерянно сказал Брент. — Я пошутил.

Она тут же выдохнула тепло сквозь зубы, унимая дрожь. И Брент, озадаченно почесав в затылке, протянул с намёком:

— При роте есть медичка.

Ольша ничего не ответила, так и сидела, вжавшись спиной в ткань, укрывающую фургон. Скрипели колёса, на облучке гоготали в два голоса: там явно обсуждали какую-то пошлость. Брент заложил руки под голову и лениво подумал, что очень от всего этого устал: от дороги, от серости, от людей и особенно — от дураков-напарников, которым проще тихо и «героически» сдохнуть, чем объяснить, что не так.

Унрус вот так же корчил рожи и ерепенился, а потом подкатил глаза и съехал прямо в осеннюю грязь, истощённый и выгоревший, да так и не встал. И да, сменить его было некем, и да, сам Брент никак не смог бы ему помочь, и да, никакого выбора на самом деле и не было, а Унрус, может быть, просто не хотел тогда добавлять в и так безрадостную обстановку ещё и собственные проблемы. Но его смерть всё равно легла на плечи Бренту горьчащей виной с кислым привкусом предательства.

Если бы он сказал…

Это были дурные мысли, и Брент поспешил выкинуть их из головы. А на ближайшей остановке нашёл Горлема, выпросил из ротных запасов шерстяное одеяло — переждал нотацию про разбазаривание, предложил заплатить, выслушал оскорблённый выговор про товарищество и взаимопомощь, — и, больше не спрашивая и не предлагая, бесцеремонно бросил его на Ольшу сверху.

Она глянула на него вспугнутым зверьком, а потом замоталась в одеяло от пяток до макушки.

❖❖❖

До Чеминга добрались в глубокой темноте, когда даже ко всему привычные волы ощутимо устали. Здесь Брент уже когда-то бывал, хотя и запомнил только оставленную штурмом разруху и крепкий запах горелого мяса. Теперь же Чеминг привели в какой-никакой порядок, и солдаты — те, кто не оставался дежурить первую половину ночи, — ужинали во вполне бойком заведении, откуда как раз расползались местные пьяницы.

Одну наёмную комнату ожидаемо занял Горлем, ещё четыре разыграли между собой стихийники, и вмешиваться в эту делёжку Брент не стал: общий зал в полуподвальном помещении его вполне устраивал. Там в два ряда вытянулись длинные полати, а ночевало на них до прибытия поезда всего человек шесть.

Под печной бок пустили женщин, медичку и хозяйственниц. Наверняка уступили бы и Ольше, всё-таки солдатам не чужда снисходительная бережность к слабому полу, но девчонка ходила за своим нанимателем, как привязанная, и ночевать тоже устроилась рядом с ним. Брент улыбался, глядя, как она тщательно развешивает какую-то охранную конструкцию, а затем хмыкнул, когда девчонка замоталась в кокон из одеяла.

Часть 1. Глава 6

Ольша проснулась от того, как внутри заворочалась непривычная к долгому молчанию сила, — и ещё с минуту лежала неподвижно, утихомиривая огненный смерч внутри.

А ведь хорошо спалось, черно и пусто. Впервые за долгое время она заснула так глубоко: будто закрыла глаза и открыла их обратно через мгновение, а все часы сна были полностью вырезаны из сознания. От этого и голова казалась пустой и посвежевшей.

Ещё ей наконец-то почти не было холодно, только босые ноги немного озябли. Но привычный тугой узел в груди разжался, воздух был тёплым, и даже поясницу не кололо иголочками. Ольша повела плечами, выпутываясь из сонного онемения и пытаясь определиться, не пора ли вставать, и только тогда в полной мере осознала, как именно был устроен этот неожиданный уют.

Одеял было два: в одно она замоталась сама, прямо поверх всей одежды и расправленной на съёжившемся теле куртки, половиной второго с ней великодушно поделился Брент. Казённое одеяло для мужчины было коротковато, спал он на спине, неподвижный, как статуя, только широкая грудь медленно ходила вверх-вниз. Правую руку Брент закинул за голову, а Ольша устроилась у него под боком, носом в подмышку, раскрытые ладони прижаты к его боку, как к грелке.

Пах Брент, кстати, скорее приятно. Потом, табаком, дорогой, мужчиной — но и чем-то спокойным и летним, как разогретый солнцем лес.

Ещё он был тёплый, почти горячий. Обычно это про огневиков говорят, что об их кожу и обжечься можно случайно. Про обжечься — выдумки, но температуру тела медики у огневиков особо не отслеживали, считая бессмысленным показателем. А здесь то ли у Брента разыгрался жар, то ли саму Ольшу разобрала лихорадка, но крупное мужское тело казалось сейчас всё равно что печкой.

Ольша завозилась, села. Дежурные у фургонов уже сменились, откуда-то сверху отчётливо пахло свежим хлебом, сигнальная конструкция почти выдохлась, а тело намекало, что пора бы посетить уборную. Всё вместе это означало, что утро наступило, и как раз сейчас можно прокрасться к умывальне и привести себя в порядок без лишних глаз.

Не то чтобы Ольша чего-то стеснялась — полевая жизнь быстро избавляет от такого нелепого недостатка, как глупая девичья стыдливость, — но оставаться голой рядом с плещущимися мужиками было неприятно. Особенно, когда в глаза лезет едкое мыло.

Она обновила заклинание над Брентом, подоткнула ему одеяло и накинула сверху второе, подтянула к себе мешок с вещами, головой на котором она и спала. И тихонько выскользнула из комнаты.

Вода в умывальной была ледяная, с корочкой, и отлично бодрила. Умывшись и обтеревшись, Ольша привычно высушила постиранное бельё силой, а потом макнула палец в зубной порошок и окончательно ощутила себя человеком. В зале уже орудовали ложками посетители, среди них и старший Горлем, и несколько стихийников, и обалдевший от такого соседства местный. А хлеб был одуряющий, горячий, кисловато-солёный от каких-то трав, с хрусткой смазанной яйцом корочкой, и просили за него всего-то полторы лёвки.

Сперва Ольша всерьёз подумала, что здесь в ходу располовиненные монеты, а потом раскусила хитрый план: можно было отдать три монеты и получить две булки, можно было отдать две взамен на булку и стакан компота, а вот получить только хлеб сам по себе было никак нельзя. Половину лёвки за компот было жалко, и Ольша, сдавшись, решила поделиться лишней булкой с Брентом или просто придержать её до обеда.

Горлем глянул на часы, явно прикидывая, не пришла ли пора объявлять подъём, но пока остался сидеть. Люди выползали в зал и сами, один за другим, вполне бодрые или заспанные. Легко звякнуло и ольшино заклинание: Брент проснулся, а затем, судя по отклику потянувшейся вслед за ним конструкции, занял место в очереди под умывальной.

— А ты хорошенькая, — добродушно уронил Брент, осторожно опускаясь на хлипкий на вид стул и прислушиваясь, не подломились ли ножки. Мебель выдержала испытание с честью. — Когда спишь зубами к стенке! Замужем?

— Нет, — хрипло отозвалась Ольша, резко передумав делиться с ним хлебом.

— Мужчина? Любовник?

— Мир его духу, — мрачно сказала она.

— А. Извини.

Ольша пожала плечами. Брент заказал две тарелки пшённой каши, кусок яблочного пирога, полдюжины варёных яиц, хлеб и здоровенную миску квашеной капусты. С ума сойти, сколько он жрёт, как только корона не разорилась содержать такого вояку!.. Или, может, это он оголодал на солдатском пайке, вот и нагуливает теперь жир за всё время ужасных лишений?

Яйца и капусту Брент поставил на центр стола, явно предлагая присоединиться, а одну из тарелок и пирог поставил прямо перед Ольшей. В пирог она вцепилась поскорее, пока не передумал. Кусок был совсем небольшой, а стоил дороже хлеба. Но разве станет Ольша мешать взрослому человеку тратить его собственные деньги?

Из капусты она украдкой воровала длинные брусочки моркови и клюквины. Если Брент и замечал это, то, по всей видимости, не имел возражений. Он сосредоточенно, тщательно жевал, и только иногда поглядывал на Ольшу.

К сожалению, в этом взгляде прослеживался мужской интерес, и Ольша зябко дёрнула плечами. Надо было лечь подальше от него, чтобы не разглядывал спящую, или по крайней мере держать себя в руках и не подкатываться к нему греться. Тогда, может быть, головной мозг у него взял бы верх над спинным, и он сообразил бы, что криво постриженная осунувшаяся девица, бледная как сама смерть, вряд ли будет страстной в постели.

Хотя, может, он и не любит страстных. Может, в его вкусе как раз полудохлые и вялые, чтобы сопротивлялись, но неубедительно. От этой мысли вкусная вообще-то каша отдала кислым, и Ольша заставила себя отставить зряшные переживания.

Вряд ли он разложит её в фургоне, прямо на ящиках с депрентилом, да и свальный блуд Горлем явно не одобрит. А потом…

Да и какая разница, если чуть больше чем через месяц она будет наконец дома.

Часть 1. Глава 7

— Это не тройка, — в очередной раз повторил Брент, демонстрируя настоящие чудеса терпения. — Это полташ. Если ты объявляешь полташ, а потом я объявляю полташ, я спрашиваю: рост? И ты говоришь, что у тебя от дамы…

Ольша сперва кивнула, а потом помотала головой. Правила Брентового клабора оказались куда сложнее, чем можно было ожидать от карточной игры на двоих. В ней нужно было считать очки, которые Брент записывал в блокнотик какими-то кружочками и палками, собирать комбинации, торговаться, пасовать и очень много думать.

Сам Брент очевидно получал от игры большое удовольствие и хмурил лоб, просчитывая карты и прикидывая, что могло бы быть на руках у самой Ольши. Регулярно ошибался и потом бурчал, что Ольша играла «нерационально».

Пока что по-настоящему хорошо Ольша научилась только объявлять «он» или «она», когда играла короля или королеву из козырной хвали. Правда, иногда она делала это зря, ну да что уж теперь?

В общем, первую партию Ольша проиграла с треском, шестьдесят два против пятисот тридцати четырёх. Сама этому неожиданно развеселилась, а потом напряглась:

— А на что играют?

— А? — Брент собрал карты и принялся тасовать их по-хитрому, на шесть мелких стопочек. — До тысячи иногда играют на деньги, но в целом…

Ольша кивнула. Если играть не на что-то, а просто так, то и не важно, проигрываешь ты или выигрываешь. Спать пока — неожиданное дело — не хотелось, рук Брент не распускал, дорога оказалась однообразной до серости, работы для неучтённого стихийника в поезде не было, и непонятный клабор был не самым плохим способом скоротать время.

— У вас не играли в такое? — спросил Брент, сдавая очередной кон и жирно подводя черту в блокнотике.

— У нас?

— Где ты служила.

— А… нет. У нас в дурака больше, или в пьяницу. Ребята ещё в вист, но я не умею.

Брент только отмахнулся, поморщившись: похоже, дурак и пьяница были для него недостаточно интеллектуальными играми.

— У нас тоже в вист, в обычный деберц, ну и в клабор. Но у нас был постоянный костяк, можно было в долгие партии. Я был приписан к Стене.

На свои карты он не смотрел, и это явно было приглашением к разговору. Чуть помявшись, Ольша всё-таки сказала:

— Сто шестнадцатый пехотный. Это третья ударная армия, увежское направление.

Брент смотрел на неё молча, чуть склонив голову. Наверное, знал, что было на увежском направлении, и что от третьей ударной осталась одна только дурная слава. После многомесячных изматывающих манёвров, когда врага так и не удалось ни выдавить с позиций, ни взять в клещи, война под Увежем перешла в окопную, и обе стороны несли в ней чудовищные потери. А потом был штурм, а за ним беспорядочное отступление, и много всего другого, и тех, кому не повезло выжить, танги сортировали по каким-то своим непонятным критериям: кого-то добивали на месте, а кого-то гнали, как скот, в горы, дохнуть от тяжёлой работы и нечеловеческих условий.

— Да, — не вытерпела Ольша, — я и так умею обрабатывать депрентил, ничего интересного. Показать?

Брент примирительно поднял раскрытые ладони:

— Верю, верю. Зря спросил?

Она пожала плечами. Ничего такого уж он не спрашивал, в душу не лез, разговор как разговор. О чём ещё-то, по правде, разговаривать?

Помолчали немного. Брент снова собрал так и не открытые карты и опять принялся тасовать. Но потом всё-таки бросил без выражения:

— Стальная или Трёхгорная?

— При пике Шимшиарве, не знаю, как он по-нашему. Это маленькая выработка, с неделю пешком от Кречета.

— Ясно.

Хорошо, что он не стал сочувствовать, сыпать какими-нибудь насквозь фальшивыми «мне очень жаль», расспрашивать, пересказывать страшилки, или что ещё делают люди в ответ на подобные признания. Брент так и сидел у противоположной стенки и лениво тасовал колоду. Крупный и спокойный, он распространял вокруг себя какое-то доброе ощущение предсказуемости.

Такому хорошо бы уткнуться лбом в плечо, как в мшистый нагретый солнцем камень, и тихо жаловаться на всё подряд, не заботясь, чтобы получилось разборчиво. К счастью, Ольша не была настолько отчаянной дурой.

Чем выше уровень стихийника, тем большим объёмом своей стихии он может управлять, тем более сложные конструкции может создавать из неё. Тем, кому природа не дала большого дара, приходится разделять заклинания между несколькими магами, когда каждый собирает и держит только свой кусок, и все эти куски собираются вместе и стыкуются один к другому. Для этого нужны аккуратность, сработанность и немножко мозгов, а ещё — якорь, отчётливо резонирующий с силой центр, от которого каждый стихийник и будет работать. От нагрузок этот якорь рассыпался в пыль на второй-третьей, а иногда и на первой запущенной конструкции.

В целом, алмазы тоже годились. Но никаких алмазов не напасёшься на шестилетнюю войну на истощение. А вот депрентила с обеих сторон было достаточно, вот только добывать его можно было либо по-умному и медленно, либо грубой стихийной силой.

По большому счёту, пленному огневику была только одна дорога: на депрентиловую выработку. Что происходило на них в королевстве, Ольша не знала, а танги умели очень доходчиво объяснить всем идеалистам, почему вынужденный труд предельно полезен для них самих и всех окружающих. Излишек силы — во избежание недоразумений — предлагалось стравливать на собственный обогрев, поэтому печи и одежда по погоде считались для пленных на базах излишеством. К тому же люди, которым месяцами не удаётся по-настоящему поспать, значительно хуже соображают. А мозги для такой работы не нужны.

Выработка при пике Шимшиарве — одна из высокогорных. Первое время Ольше всё время казалось, что она задыхается, тонет, падает куда-то под оглушительный шум в ушах…

— Чего поверенного не дождалась? Танги ушли, приехали бы ребята, почта, документы, транспорт…

Ольша ответила то же, что и служивому при рубеже:

— Долго.

И безразлично пожала плечами.

Часть 1. Глава 8

После этого сыграли ещё несколько конов, и один из них Ольша даже неожиданно выиграла, из-за чего немедленно заподозрила Брента в жалости и саботаже.

— Затупил, — скривился он в ответ на недоумение.

И в следующем же коне разнёс её в пух и прах.

Остановки поезд делал раз в два с половиной часа, на десять минут, за которые дежурные обходили все фургоны, а желающие могли посетить один из окрестных кустов. Обедали на ходу: Ольша собиралась употребить припасённую с утра булку, но Брент выставил на пол фургона завёрнутый в бумагу кружок колбасы, яблоки и целую пирожочную бригаду: круглые с печёнкой, длинные с зеленью, треугольные с картошкой. Так, по крайней мере, объявил сам Брент. На деле все пирожки были подозрительно похожи между собой, из-за чего перешли в общую категорию «с сюрпризом».

Первый кружок колбасы Ольша легонько подцепила пальцами, когда Брент выглянул наружу, и сразу же сунула в рот. Второй и третий украла вместе, когда он отвлёкся на недоумённое разглядывание пирожков. Четвёртый втихаря прибрала в ладонь, пока мужчина, прижмурившись, вгрызался в яблоко. Пятый…

На пятом она поймала его взгляд. Дёрнулась, уронила колбасный кружок на бумагу, больно вцепилась ногтями в собственное предплечье, давя в себе то ли вскрик, то ли бессмысленные оправдания. Живот скрутило, сжало, провернуло, до тошноты и рези в глазах. Воздух застрял в горле, в голове будто ударили в колокол, так, что всё затряслось, загудело, и вот-вот ударят ещё раз, и кровь…

Отпустило почти мгновенно, будто неожиданный страх прошёл через неё насквозь, не задерживаясь. Ольша сглотнула и стиснула зубы.

А вообще-то, он обещал! А вообще-то, в контракте написано про питание! А вообще-то, жадничать — стыдно, и уж зажмотить колбасу для женщины, которую хочешь затащить в койку — низко по всем меркам! А вообще-то, он мог бы и сам предложить, и…

Ольша вздёрнула подбородок и, уняв дрожь, подняла упавший кусок и картинно положила его в рот.

Брент откровенно смеялся, хорошо хоть не вслух. Ольша мстительно выбрала самый красивый пирожок, румяный и ровненький, и с удивлением обнаружила у него внутри повидло.

❖❖❖

К неприятным темам Брент вернулся, когда за стенками фургона начал собираться сумрак, а Ольша освоилась с клабором и стала-таки осмысленно торговаться за козыри. Ей даже удалось выиграть два кона подряд, и этот самый момент Брент выбрал, чтобы спросить:

— Ты поэтому хрипишь?

— Поэтому?

— Из-за депрентила.

Она пожала плечами, рассеянно куснула губу. Говорить она предпочитала насколько возможно кратко, а лучше и вовсе отмалчиваться. Голос слушался плохо, и Ольша действительно то сипела, то хрипела, а иногда и вовсе между словами появлялся странный глухой присвист.

Когда это началось, она не помнила. Кажется, уже в плену — но когда конкретно? Ольша провела на выработке десять месяцев, и они слились для неё в одну неясную картинку, дрожащую и неверную, как воздух в полуденный зной. Сон смешивался с явью, боль с тёплым онемением в замерзающих пальцах, страх с фантастичным ожиданием чего-то прекрасного, а реальное — с выдуманным.

Собственная память казалась Ольше перетёртым супом. Она неясно булькала, подкидывая жалящие кипятком образы, но всякая попытка выловить из неё что-то конкретное оборачивалась пустотой. А иногда круги на поверхности супа складывались в узоры, за которыми не стояло никакой правды.

Ольша помнила, как там, на выработке, она разрезала длинный цилиндр минерала на одинаковые пластинки-таблетки. Вдох — выдох теплом, белое пламя в руках, тонкое режущее лезвие. Нужно нажать как следует, чтобы «игла» вошла в камень, но не передержать, чтобы не повредить поверхность. Чёткое, аккуратное движение. Кто не может удерживать «иглу» достаточно долго, отправляется вниз, в прорубленные в породе ходы, и умирает там очень быстро. Но в Ольше достаточно силы, чтобы пожить ещё чуть-чуть.

Она работает, Лек сидит напротив, и они болтают обо всём подряд: о том, что старший Дош похож на жабу, о том, что вчерашняя овсянка была лучше любого клейстера, о том, как парни в учебке пугали девчонок «привидением». Лек знает тысячу похабных анекдотов, и Ольша краснеет и смеётся, и это греет лучше, чем сила.

Воспоминание очень чёткое, яркое. И, конечно, лживое. Потому что Лек был не огневик, а водник, и умер за несколько месяцев до этого.

— Я слышал, что дышать депрентиловой пылью вредно, — Брент, очевидно, не понимал намёков, как и не считал пожатие плечами ответом. — Как и любой пылью, но этой, вроде бы, особенно.

— Наверное.

— Наверное?

И Ольша — та самая Ольша, которая несколько часов назад затруднялась открыто взять пирожок и собиралась молча потерпеть, когда Брент решит отвлечься от скуки, запихивая в неё свой член, — вдруг взвилась.

— А я не уверена, — она улыбнулась так, будто с зубов капал яд. — Про пыль нам не рассказывали, обычно на выработке, знаешь ли, дохнут раньше, чем это станет важно! Может, пыль, может, не пыль, много разных других причин. Может, меня продуло! Или, думаешь, если ты огневик — то спать в дырявом сарае и работать по колено в снегу охренеть как полезно для здоровья? А может быть, я так много грелась дыханием, что пожгла себе горло. Или, может, просто орала слишком громко!

Голос сорвался, и она закашлялась. А когда смогла продышаться, злое, застящее глаза чувство схлынуло, оставив только леденящий ужас от собственного срыва и его последствий.

— То есть… — Ольша лихорадочно искала оправдания и снова вонзила ногти в предплечье, — я имела в виду…

Но Брент смотрел на неё спокойно. И сказал ровно:

— Я всего лишь хотел напомнить, что при роте есть медичка, она могла бы на тебя посмотреть. А в Рушке будет аптека. Подумай, ладно?

Часть 1. Глава 9

Ольша подумала.

Потом подумала ещё раз, и ещё, и ещё немного. А вечером, после скудного ужина — они доехали до посёлка, когда на него только-только упала ранняя темнота, — поймала Брента, спросила у него разрешения отойти и отыскала медичку.

Она была немолодая, дородная и очень безразличная, что почему-то показалось Ольше успокаивающим. Лечить прибившихся к поезду спутников она вообще-то была не обязана, и сбивчивые Ольшины объяснения слушала безо всякого выражения. Стояла у забора, шумно затягиваясь дымом и пожёвывая самокрутку.

— Давно? — она так и смотрела куда-то вдаль, пока Ольша вгоняла ногти в нежную кожу предплечья.

— Недели две… может, две с половиной. Не помню точно…

Медичка покачала головой, сплюнула и метнула бычок в сугроб.

— Ну пойдём. Зовут тебя как?

— Ольша…

Посёлок был совсем небольшой, и гостевого дома, пусть даже маленького, в нём не было. Зато местные охотно теснились в домах, уступая роте комнаты и чердаки, и кормили со своего стола, просто, но от души. Расплачивался за всех Горлем, с местным старостой он говорил, как со старым знакомым.

Медичку разместили в бане. Протоплена она была не слишком щедро, зато внутри вкусно пахло можжевельником. Женщина шикнула и помахала руками на устраивающихся в комнате людей, изгоняя хозяйственниц и водницу из будущей смотровой, вынула из сумки инструменты, сняла с печи чашу с кипятком.

— А чего стоим? Ты раздевайся.

Ольша прикусила губу и принялась стягивать ботинки.

На вид медичка была грубовата, но действовала аккуратно и причиняла боли не больше нужного. И всё равно Ольша исщипала себе все руки, а в уголках глаз собрались стыдные мутные слёзы.

— Сейчас потерпи… да, неприятненько, а ты что думала? Вот тут почистить надо, а без ниток обойдёмся. В целом ничего страшного, свищей я не вижу, всё мелкое, да и было бы крупное — ты б давно от сепсиса загнулась. Ну, ну, почти всё уже, расслабься. Расслабься, я кому говорю! Здесь сосудик бы прижечь, сама сможешь? Я направлю.

Ольше уже приходилось применять стихию к ранам — больше к чужим, но и к своим тоже. Каждый раз незабываемые впечатления, искры из глаз.

— Ну вот, всё обработали. Заживает плохо, потому что нужны чистота и покой. Питаться получше, витамины, хорошо бы постельный режим, но куда нам с этим, да? Мыться прохладной водой, не тереть, промакивать. Бельё кипятить и менять каждый день, лучше дважды. А так ещё неделька — и зарастёт потихоньку, оно бы и раньше зажило, если бы не гематома вот здесь. Кости все целы? Ушибы, ещё что?

— Поджило уже вроде…

— Ну, ладно. Сбор тебе дам из травок, две столовых ложки на кружку, и на ночь, он укрепляющий, чтобы зараза всякая не пристала…

Медичка говорила и говорила, спокойно, дельно, с необидной усмешкой. Что-то объясняла, что-то советовала, а сама закладывала инструменты в металлическую коробочку и ставила кипятиться, убирала в коробку склянки, тщательно мыла руки. Ольша кивала, как болванчик, хотя давно запуталась в инструкциях. Её всю трясло: не столько от боли или страха, сколько от самой ситуации, от этих прикосновений и от усталости. Тянущее, выматывающее ощущение внизу успокоилось, но так и не ушло до конца и напоминало о себе при каждом движении.

«Ничего страшного», — так она сказала. Это, выходит, Ольша — мнительная неженка, можно было и потерпеть, как терпят женщины, чьи мужчины не умеют или не хотят держать себя в руках. Но противная склизкая боль так и не прошла за много дней, внутри что-то тревожно пульсировало, а каждый поход в кустики сопровождался пронзающей резью.

— …вдруг жар или потечёт странное, сразу к медику. И поберечься. Мужикам не давай!

— Это если он спрашивать будет, — пробурчала Ольша, украдкой вытирая глаза.

— Кто?

— Ну…

Ольша отвела взгляд. Озвучивать это было неловко: пока что Брент не сделал ей ничего плохого, только хорошее, а что смотрит чуть внимательнее, чем надо, — так это и не преступление.

— Не, — медичка отвергла эти подозрения без всяких размышлений, — даже не думай, Брент нормальный мужик. Я его со Стены знаю, он котят не топит.

— Котят?..

Медичка посмотрела на неё с усмешкой. Что бы, мол, ты понимала в котятах!

Кроме травяного сбора она сунула Ольше в руки располовиненную бумажную упаковку с марлевым бинтом. Не такая она и безразличная, вовсе и наоборот. Добрая, даже странно, армейские медики обычно всё равно что из стали сделаны. А здесь видно, что жалеет.

Очень хотелось плакать, но Ольша запихивала в себя зряшные эмоции изо всех сил, пока не прорвались. Если начнёт сейчас рыдать, неизвестно, когда остановится.

— А можно уже посмотреть, не… то есть… от этого ведь тоже дети бывают.

— Я тебе как должна это сейчас понять, наложением рук? Если недели за три женские дни так и не начнутся, обратись к доктору. Только к медику, а не к какому попало коновалу, слышишь меня? И без самодеятельности!

Ольша кивнула. Потом уняла трясущийся подбородок и кивнула ещё раз. Только бы обошлось, ну пожалуйста, не так ведь велики шансы. О других вариантах и думать страшно. Избавиться от собственного ребёнка — невозможно, но как она сможет полюбить его после такого?

— Спасибо, — хрипло сказала Ольша, поправляя одежду и зябко обнимая себя руками. — Сколько я вам должна? Сбор, марля, и вообще…

Медичка хмыкнула.

— Давай горло твоё всё-таки посмотрю. А то зря я, что ли, взятку приняла пирожками!

Часть 1. Глава 10

— Спасибо, — неловко сказала Ольша, расстилаясь на полу чердака.

— М?

Брент передвигался по помещению на четвереньках. Дом был совсем небольшим, а сруб низким, и если Ольша ещё могла ходить, сгорбившись, то Брент мимо печной трубы протиснулся с трудом. Зато здесь было тепло и пахло вкусно: поперёк чердака были натянуты сотни верёвочек с сушащимися грибами, кольцами яблок, ягодами и банными вениками.

— Мне медичка сказала про пирожки.

Брент хмыкнул, по-собачьи тряхнул головой и, наконец, улёгся.

— Ерунда. Тача всё равно бы не отказала, пирожки — это так, чтоб была подобрее.

Ольше понадобилось несколько мгновений, чтобы сообразить: Тача — это и есть медичка. Знакомиться с ней было как-то неловко. А Брент в роте явно знал и её, и Горлема, и нескольких стихийников, с которыми и болтал большую часть вечера о чём-то своём. Но вряд ли он сам с ними служил, слишком отстранённо себя вёл, и во время перегонов скучал в фургоне.

— Помогла хоть?

Ольша пожала плечами, а потом поняла, что он едва ли мог увидеть это в темноте. Пришлось отвечать вслух:

— Написала полоскание и масло, я куплю в Рушке.

Брент буркнул что-то одобрительное и завозился, устраиваясь поудобнее, а Ольша украдкой выдохнула.

Вряд ли ведь Тача станет пересказывать ему подробности? Медичка даже не удивилась как будто, что Ольша пришла с ней не с горлом, а с другим. Не ругалась, не закатывала глаз, почистила воспалившийся разрыв, что-то обработала. Знать, что во въевшихся неприятных ощущениях нет ничего опасного, было неожиданно… освобождающе. Как будто что-то разжалось внутри.

А может быть, пусть и перескажет. Тогда он, наверное, и не полезет, котята там или не котята. Меньше всего Ольше хотелось сейчас ложиться под мужчину.

Она глубже замоталась в одеяло, поджала пальцы ног, согреваясь. Брент лежал на спине, и в темноте можно было различить движение, с которым ходила вверх-вниз широкая грудная клетка. Дышал он ещё часто, так, как не дышат спящие.

Ольша упрямо пялилась в темноту и дождалась, пока Брент расслабился и засопел, и только тогда позволила себе прикусить костяшки пальцев и выдохнуть. Как назло, теперь слёз не было, только гулкое опустошение и муторная тревога.

Вся эта безумная новая жизнь казалась ненастоящей. Не чердак, а ширма из фанеры и картона. Не люди, а стихийные твари, зачаровывающие сознание игрой солнца в толще воды. Всё это понарошку, всё неправда, а на самом деле…

Ольша замоталась в одеяло плотнее. Тяжесть натянутой ткани на плечах. Казалось, это обнимает кто-то родной, привычный, прижался со спины и греет своим теплом. И Ольша шепнула едва слышно:

— Лек… расскажи что-нибудь?

Темнота откликнулась охотно, рассмеялась знакомым голосом, и в ушах само собой зазвучало:

— Зашли как-то наш королевич, канцлер тангов и румский принц в публичный дом и решили поспорить, кто из них за ночь…

Окончание этой истории Ольша не помнила. Лек знал много сотен скабрезных анекдотов, и каждый раз, когда ей казалось, что она больше ничему не будет удивляться, Лек рассказывал что-то особенно ужасное. Наверное, он мог бы ещё долго её шокировать, раз за разом расшатывая границы допустимого, но самые отвратительные шутки Лек унёс с собой в могилу.

На выработке Ольша умела убедить себя, что вот он, Лек, сидит за столом напротив, травит байки, и они болтают обо всём. Она почти видела его — и понимала вроде бы, что это нереальное, но отказывалась придавать этому значение.

Может быть, это было помутнение. Может быть, только так Ольша и смогла не сойти тогда с ума.

Теперь в привычной выдумке поселилась фальшь, а у анекдота не было конца. Лек непременно брякнул бы что-нибудь про концы, но даже это услышать не получалось. Вместо этого тишина сказала голосом Лека:

— Я умер, ты знаешь?

И Ольша вцепилась зубами в палец и заплакала.

❖❖❖

Засыпала Ольша, свернувшись и сжавшись, отчётливо отдельно от Брента, насколько это позволял тесный чердак. А проснулась всё равно у мужчины под боком. Хуже того, в этот раз его рука не лежала под головой, а ненавязчиво приобнимала её за плечи.

В первый момент, пока она ещё не очнулась полностью, было уютно. Тепло, надёжно, мягко. А потом она поняла, дёрнулась, завозилась — и наткнулась на внимательный взгляд серых глаз.

От этого Ольша замерла, окаменела.

— Доброе утро, — усмехнулся Брент.

Её колени упирались ему куда-то в бедро, а раскрытые ладони лежали на боку, и сквозь рубаху можно было оценить твёрдое сильное тело.

— И-извините, — пробормотала Ольша, не в силах разорвать взгляд, и медленно отстранилась. — Я… то есть…

Брент безропотно убрал руку, она вскочила и так и не закончила непридуманное оправдание. Капитулировала в суматохе, даже не свернула своё одеяло, только кое-как скомкала его, схватила мешок и удрала вниз, чуть не навернувшись с лестницы. Сердце колотилось, как бешеное, норовило выпрыгнуть из груди прямо через больное горло и не успокоилось, даже когда Ольша проделывала все прописанные медичкой манипуляции и стирала бельё и рубашку.

Перепуганное сознание подбрасывало прогнозы один другого ужаснее, но ни один из них не сбылся. За завтраком Брент лениво рассуждал о стихийных конструкциях, и Ольша даже смогла поддержать этот разговор. Днём играли в клабор, пока не объявили стоянку — ночевать предстояло под открытым небом, — и тогда Ольше впервые за всё время путешествия нашлось дело, она возилась с защитой вместе с другими стихийниками. Их работа даже пригодилась, когда ближе к рассвету лагерем заинтересовалась какая-то тварь, но её пришибли раньше, чем Ольша проснулась.

И следующие два дня прошли так же, спокойно и пусто. Брентов интерес исчерпывался неуместными ночными объятиями, которые она каждый раз собиралась, но так и не решилась прекратить, и тем, что он откуда-то брал для неё то кусок сладкого пирога, то печенье, а однажды даже мармеладку. Принимать их было неловко, а не принимать значило разговаривать, и на это у Ольши не хватало духу.

Часть 1. Глава 11

Она была забавная.

Глазела из своего угла настороженно, увлечённо выискивала ошибки в его рассуждениях о стихийных конструкциях, потом вдруг принималась отмалчиваться и раздражённо зыркать, ночью подползала греться и отбирала одеяло, а утром делала такое лицо, как будто это Брент бессовестно домогался приличной девочки. Как многие огневички, Ольша, похоже, обладала живым нравом, и сейчас он иногда выплёскивался из-под усталости.

С каждым днём Брент всё больше убеждался, что сделал правильный выбор. Тем более что девчонка оказалась дельной: когда Брент со скуки принялся ковыряться в давно брошенной схеме, переделывая её из двухчастной в трёхчастную, она сперва глазела молча, а потом буркнула:

— В нотации узлов ошибка, и третий канал перегружен.

Напряжённый канал Брент видел и сам, а вот в узлах разобрался только с третьего раза. Для проработки конструкции вывешивали в воздухе ярким сияющим мотком ниток, и узлы в них помечались каждый своим цветом по порядку. Брент хорошо помнил только первые двадцать, дальше для него начинались неназываемые оттенки, которые можно было по необходимости подглядеть в справочнике. А эта — надо же, заметила.

— Ты небось у Цапли была в любимицах, — ворчливо заметил Брент, прищуриваясь и перекрашивая узлы в правильные цвета. В глаза сразу же бросилась дисгармоничная линия недопустимого сочетания, а что с ней делать, так с ходу было не разобраться.

Она нахмурилась:

— Цапля?..

— Профессор Люв Цапкий. Вам не он читал начерталку?

Ольша смешно сморщила нос и вздохнула:

— Он меня терпеть не мог! Говорил, я мало стараюсь…

Брент только хмыкнул. Профессор Цапкий, возведённый в рыцари, кавалер ордена святой Лемены второй степени, автор монографии о геометрических решениях конструкторских задач и обладатель двадцати шести королевских патентов, был легендой Стовергской школы. Эта легенда была страшилкой, которой пугали студентов начиная с поступления. Характер у Цапли был дурной, и всех своих учеников он считал ни к чему не способными идиотами. Но девчонка, которая так легко находила огрехи в оформлении схем, должна была бесить его чуть меньше всех остальных.

— У меня синестезия, — помявшись, призналась Ольша, и Брент присвистнул. Некоторые синестетики считали, что у каждой ноты есть размер, а Ольша, похоже, видела цветными стихии. — Я просто вижу, что неправильно, некрасиво… а с теорией не очень, я свой зачёт выпросила с третьего раза.

Всего-то с третьего раза — это не «выпросила», это «завоевала», тем более что к уговорам и мольбам, равно как и к попыткам взять его измором, Цапля был совершенно глух. Бренту начерталка давалась трудно, но сейчас годы учёбы вспоминались с теплом и ностальгией. Он успел закончить до войны и даже немного поработать в бюро, а попав на Стену — оценить вдобленные в голову знания.

— Будешь восстанавливаться? — Брент подступился к схеме с новой стороны и опять обломал зубы. — В школе.

— Зачем бы?

— Так, доучиться…

Ольша помолчала, а потом сказала глухо:

— Нет. Не буду, наверное… свидетельство же выдали, когда призвали. Зачем теперь?

Эта логика показалась Бренту странной. Но Ольша тогда съёжилась, закрылась, замоталась в одеяло поглубже, и даже на так и не побеждённую схему не смотрела больше. В общем, Брент решил не лезть не в своё дело.

Не хочет — и ладно. Для работы её навыков должно быть достаточно, а что там дальше — его не касалось.

Конструкция так и не разрешилась, и Брент, сдавшись, оставил её до лучших времён. Тем более что вереница фургонов как раз толпилась перед понтонным мостом, преодолевая его медленной растянутой цепочкой, а затем взбираясь на пригорок. Дальше дорога расширялась, обзаводилась отмосткой, а затем и редкими фонарями: поезд приближался к Рушке.

Расположенная недалеко от Стены, Рушка сильно пострадала в войне. Бои шли совсем близко, и некоторые районы уничтожили разломы в земле. Улицы у набережной смыло и снесло, остатки снятых ураганами крыш разбросало по окрестным полям, а пепел лежал здесь когда-то бумажно-серыми сугробами. Но всё это было в новом городе, а до старого центра кровавая рука войны не дотянулась. И пусть восстанавливать Рушку придётся ещё долго, здесь уже была мирная, тихая городская жизнь, с голубями, булочными и дребезжащей конкой.

С ротой они простились у поворота на город: груз везли дальше, и Бренту с ним больше не было по пути. Горлем похлопал его по плечу, с Давом они милосердно простили друг другу карточные проигрыши, а Тача — смешная — велела кушать овощи и соблюдать режим сна. Не отвлекаясь больше на оставленных спутников, поезд полз дальше на восток.

— Пешком или извозчика? Здесь часа полтора до площади.

Ольша безразлично пожала плечами. Погода была, для глубокой-то осени, хорошей, небо стояло чистое, а в низинной Рушке даже снег не лежал, и сперва Брент захотел прогуляться и размять ноги после вынужденной тесноты фургона. Но Ольша уже через несколько кварталов стала идти как-то странно, вроде и не хромала, но чему-то морщилась, и на одном из перекрёстков в пригороде Брент всё-таки предложил дождаться конки. Вид сверху был хорош, разрушенный новый город скрывался за домами и деревьями, и Рушка казалась домашней и простой.

Все три всё ещё существующие гостиницы толпились на старой площади, прилепившись друг к другу боками и отличаясь только цветом ставен. В «Счастливом путнике» не оказалось свободных мест, в «Дальней дороге» нос жгло запахом тараканьей отравы, а в «Приюте странника» удалось снять вполне приличную комнату на две кровати.

— Сейчас на три дня, а там посмотрим.

Хотелось немедленно залезть под душ, но это право Брент уступил девушке. А сам бросил лишние вещи в углу и отправился наносить визиты.

Часть 1. Глава 12

В штаб, поразмыслив, не пошёл. Его непременно приняли бы со всем уважением, которого после предъявления бумаг стало бы ещё больше, но всё, что знают мелкие клерки в рушкинском штабе, становится известно и на Стене. И в чём тогда смысл?

Зато зашёл на почту, получил пачку писем до востребования, и в военный архив, где для Брента сняли несколько копий со схем. Майора Зурета не оказалось ни на службе, ни дома, уехал с женой к родственникам, а банк работал только до обеда — так что в гостиницу он вернулся довольно быстро.

Ольша спала. Влажные волосы вылезали из-под намотанного на голову полотенца, на себя девчонка натянула сразу три одеяла, но выглядела как будто получше. Брент постарался не шуметь, взял с тумбочки оба полотенца и отправился мыться, тихо прикрыв за собой дверь.

Вода из кранов текла тонкой струйкой, зато была горячая, и Брент с наслаждением подставил ей макушку. Это огневичка может при желании мыться снегом, растапливая и нагревая его силой, и стираться и сушиться хоть на каждой остановке. А вот всем остальным приходится обтираться полотенцем, выжидая от бани до душа, между которыми иногда может быть много дней пути, и натягивать на не слишком чистое тело пропотевшее ношеное бельё.

Хорошо ещё, что на дворе не лето, иначе вонять Бренту помойной псиной. Вроде и привык, а всё равно неприятно. Тем более что девчонка пахла мылом, а теперь ещё и какими-то травами, и рядом с ней Брент особенно отчётливо ощущал себя неотёсанным чурбаном.

Мылом и травами, да. Огнём, созданным силой теплом. Ещё кисловато — нездоровьем, кровью и болью. Но больше всего просто собой, и этот запах ему нравился.

Брент с силой, с ногтями, помыл голову и выполоскал волосы, а потом взялся за жёсткую мочалку и принялся тереть подмышки.

❖❖❖

— Так вот, про науку, — объявил Брент, привычно заказав ужин на двоих (Ольша почему-то стеснялась выбирать сама) и выискивая в неразборчиво написанном списке блюд что-нибудь сладкое. — В Рушке мне нужно встретиться кое-с-кем из знакомых, а ещё забрать депрентил. Как у тебя с диагностическими конструкциями?

— Терпимо, — осторожно сказала Ольша.

На прилавок выставили графин, стаканы и корзинку с хлебом, и они, разделив ношу по-товарищески, ушли за дальний стол. Брент сел в угол, чтобы видеть весь зал, а Ольша устроилась напротив и скомпенсировала отсутствие обзора вывешенным над столом «зорким глазом».

— Схему Боровского держала когда-нибудь?

— Нет.

— А щуп Каси Данки?

— Нет, но я про него слышала. Это двухстихийная схема, да? Мы с Леком поднимали Мапельтого как огонь-вода, искали подарочки на подходе к Фарко.

Эту схему Брент не знал, но, похоже, она действительно была того же типа: придуманная для того, чтобы находить чужие конструкции и делать их видимыми. Танги не стеснялись оставлять на отходе по-настоящему разрушительные заклинания, после которых иногда оставались глубокие воронки выжженной до камня земли. Пока враг надеялся сделать эту землю своей, такие вещи почти не шли в ход, а вот под конец войны люди чаще гибли от них, а не в самих сражениях.

Лучше всего поиск работал на родственную стихию: водники чуяли знакомую силу, а воздушники могли отследить нити воздушной почты. Именно поэтому Бренту и нужен был огневик.

Подавальщица выставила на стол кастрюльку с рагу, одну на двоих, миску с салатом, тарелку с подпалённым баклажаном, блюдце с орешками и — Брент наблюдал, прищурившись, — крошечное воздушное безе, белое-белое и нежное. Женщина составляла всё на центр стола без разбора, в конце шлёпнув две пустые тарелки: разбирайтесь, мол, сами.

Как будто это безе можно было разделить на двоих!

Брент сам себе усмехнулся, зачерпнул ложкой рагу, щедро шлёпнул его в тарелку и поставил перед Ольшей. На безе девчонка старательно не смотрела, как будто её это совершенно не касалось. А вчерашнюю мармеладку рассасывала хорошо если не час, с таким лицом, словно Брент в любой момент мог залезть к ней в рот щипцами и отобрать.

— Сколько тебе лет?

Ольша нахохлилась и спросила с вызовом:

— А на сколько выгляжу?

Брент не дрогнул:

— На восемнадцать.

Она фыркнула, неловко рассмеялась. Куснула губу, глянула на него лукаво. Но всё-таки призналась:

— Двадцать четыре.

Брент кивнул. Двадцать четыре. По правде говоря, она казалась старше, но война быстро старит, удивляться здесь нечему. Стовергская школа — высшая, в неё поступают после училища или двенадцатого класса гимназии, в восемнадцать-девятнадцать лет. Если она закончила полных три года, её призвали не раньше шестьдесят восьмого… Контрнаступление на увежском направлении было разбито чуть меньше года назад, в самом начале прошлой зимы. Получается, служила она не больше двух лет — и истории со Стеной, наверное, не застала.

Самому Бренту было двадцать восемь, но меньше тридцати ему давали редко.

— Дальше поедем к Воложе, наймём ящерицу. По пути будем прощупывать Стену, провисшие каналы, перегруженные узлы, ошибки, недочёты. У меня есть схема, составленная специально для этого, но её нужно будет пересмотреть, поправить под себя. Подумай, сколько ты можешь взять в свою часть, чтобы держать хотя бы шесть-восемь часов в день. Дело?

— Да.

Она, кажется, расслабилась. А потом спохватилась:

— А это разве законно?

— А почему нет?

— Так… военная тайна…

— И много тайны в том, что может увидеть любой стихийник?

Она пожала плечами и принялась задумчиво ковыряться в рагу.

— Если кто-то спросит, я разберусь с этим. Могу показать бумаги, хочешь, печати сверишь. Но болтать об этой работе не надо.

— Хорошо… конечно.

Часть 1. Глава 13

— …да вот, почитай, и всё.

Брент оглядел бумаги, потом архивариуса, а потом выразительно поднял брови. На собеседников это обычно производило глубокое впечатление: Бренту говорили, что что-то он этими бровями делает не так, и лицо у него становится «зверское». А когда напротив тебя стоит здоровенный стихийник со зверским лицом — не так-то просто сохранять самообладание.

Но совесть архивариуса либо была совершенно чиста, либо давно уснула мёртвым сном, потому что он только развёл руками:

— Что есть, то есть.

Конечно, Рушка — не Воложа. И сам город меньше, и относится к другому штабу, но когда-то рушкинские укрепления были частью Стены, и даже здешний военный гарнизон подчинялся форту. Связи города и Стены всегда были сильны.

Началась война не здесь и не так. Началась она — буднично и рутинно, с очередного мелкого сражения на спорной территории. Широкая полоска земель между предгорьями и Стеной переходила из рук в руки не меньше десятка раз, а граница на ней перемещалась порой несколько раз за год. Постоянный вялотекущий конфликт, в котором королевство Марель и республика Танг делили, делили, но всё никак не могли разделить территории.

Марельцы напирали на историческую справедливость: земли вдоль старого русла реки Жицы уже тысячу лет назад населяли марцы, землепашцы и лодочники. Это они одомашнили ящериц, выкопали здесь каналы для ирригации по марской технологии, подняли валы и сотнями лет выращивали рис на заливных полях, поставляя его в сам Светлый Град. С давних времён это земля короля!

Танги возражали, что живущие здесь люди называли себя вовсе не марцами, а тан-жаве, что язык их родственен тангскому, а капища золотому буйволу позволяют считать, что и вера местных сильно отличалась от марельской. Ещё говорили, что король уничтожил самобытную местную культуру, озабочен исключительно собственной экономикой и должен оставить поля в покое.

Периодические боевые действия не мешали странам сохранять натянутые дипломатические отношения. Во внутренней части королевства, за Непроницаемой Стеной, они даже становились поводом для неловких шуток. И большая война началась так же, с ерунды, в какую-то совершенно обыкновенную среду.

А три года спустя Стена пала, при прорыве погиб один из королевичей, и всё как-то вдруг стало всерьёз. И в Рушке должны были храниться записи, свидетельства, документы, а нашлась только подшивка газет и пачка приказов.

— Видите? — архивариус лениво обвёл рукой помещение.

Брент честно проследил за его жестом, но не заметил ничего особенного. Архив располагался в кирпичном здании с витражами, лепниной и балясинами, довольно обшарпанном, но всё ещё по-своему красивом. Правда, мебель в приёмной стояла самая простая, с облупившимся лаком, и это странно сочеталось с роскошной люстрой с расписными плафонами.

— Это новое здание, — скучающе пояснил сотрудник архива.

Брент нахмурился: новым здание не выглядело.

— Нам его отдали полтора года тому. Здесь был фабричный магазин керамики и стекла, но они съехали-с. А раньше архив был в новом городе, и он того… тю-тю.

— Ясно, — тяжело сказал Брент. — Я возьму, что есть.

Он вытащил из-под рубашки жетон, и архивариус переписал цифры с него в свой журнал. Журнал был совсем тонкий; судя по часто сменяющимся почеркам и цветам чернил, посетителей было немного.

— Присаживайтесь, — безразлично сказал сотрудник, придвинул подшивку поближе к Бренту и кивнул на единственный стол у окна, который назывался здесь читальным залом.

❖❖❖

От газет ожидаемо было немного толку: лозунги, обещания и пышные некрологи. Приказы и вовсе были только публичные и касались самой Рушки, среди них обнаружились введение комендантского часа, схема оборонительных сооружений и призыв к горожанам-стихийникам записываться в добровольную дружину. В общем, проведя в архиве целый день и заработав сухость в глазах и головную боль, Брент только уточнил кое-какие моменты по датам и географии. На этом открытия и заканчивались.

Чуть поразмыслив, Брент заглянул на почту и написал несколько писем в Светлый Град, доплатив за то, чтобы сотрудник выдал ему красный листок для срочных отправлений и прямо при Бренте опустил письма в шкатулочку.

Больше сделать было ничего нельзя, и в гостиницу Брент вернулся в угрюмом настроении. И то, что комната встретила его заблокированной дверью, не добавило ему радости.

Он подёргал ручку. Нет, не заперто, в щель между дверью и косяком можно запихнуть ладонь. Скорее подпёрто чем-то изнутри?

— Сейчас-сейчас, — хрипловато крикнула Ольша. Что-то грохнуло. — Секундочку!

Брент прислонился к косяку. В комнате загадочно шелестело, потом шлёпнуло, девчонка ойкнула и едва слышно выругалась, затем трагически заскрипели полы, и дверь, наконец, открылась.

У Ольши был встрёпанный вид: волосы в беспорядке, щёки раскраснелись, одеяло накинуто прямо на плечи, а ноги почему-то босые. Одна из кроватей была сдвинута к шкафу, на тумбочке и полу были раскиданы какие-то листы, а в освобождённом квадрате угла висела огромная и яркая схема стихийной конструкции.

У Брента не хватило бы рук, чтобы обнять хотя бы её половину. Часть узлов мерцали серым, нити связей Ольша подсвечивала по каким-то одной ей понятным принципам, а сам путаный шар из сил дышал теплом.

Брент предпочитал строгие, сухие схемы, а это было неожиданно красиво.

— Извини, — Ольша даже немного покраснела. — Я не думала… не уследила за… то есть…

Он втиснулся в комнату, вынул из-под кровати лист, встряхнул, расправил. На нём были художественно изображены какие-то цветные пятна, перетекающие друг в друга оттенки зелёного и красного.

Девчонка окончательно смутилась:

— Это помогает мне думать.

— Я тебе не помешаю? Хотел дремануть, но могу посидеть внизу до ужина.

— Нет-нет! Я… ты… ложись, я тихонько…

Она стояла, старательно прикрывая спиной подоконник, но Брент разглядел на нём коробочку детской акварели и кисточку. Вот уж интересные методы!

Часть 1. Глава 14

Чернота.

Густая, тягучая чернота. Тяжёлая, давящая.

Ольша трогает глаза пальцами и убеждается: открыты. Глаза открыты, просто они ничего не видят, потому что всё, что можно видеть, пожрала чернота.

Вдох — выдох. Вдох — выдох. Собрать в теле силу, помочь ей свернуться клубком в груди, выпустить…

Чернота. Вместо всегда отзывчивой силы, уютной и мягкой, колкий снег. В лёгких пустота, и Ольша задыхается, задыхается, задыхается.

Щёлкает пальцами, высекая искры, но получается только неловкий глухой звук. Чернота сгущается, становится руками, хватает за шею. Воздух застревает в горле, она хрипит и царапается, пинает пустоту, падает. Руки бродят по телу, раздирают одежду, жадно пригвождают к полу.

Она кричит, отбивается, но руки только смеются. И тогда она собирает внутри себя стихию, зачёрпывает её из воздуха, комкает и…

❖❖❖

Ольша очнулась за мгновение до того, как растревоженная сила выплеснулась наружу пламенем. Удержала её в себе, запихала внутрь, едва не подавившись жаром, стравила в сторону мелкими искрами.

Сердце колотилось, как бешеное. В горле ком, руки тряслись. И огонь — огонь клубился в лёгких, обжигал, рвался, выл оскорблённым зверем, уже почуявшим добычу.

Вдох — выдох. Вдох — выдох. Всё в порядке, всё в порядке, всё хорошо. Вдох — выдох.

И сила наконец успокоилась, а Ольша устало прикрыла глаза.

Она давненько не теряла контроля. Это подростку обычное дело проснуться от бушующей силы, непроизвольно вспыхнуть или жечь всё, чего он касается, — к счастью, длится это недолго, от силы несколько месяцев, за которые учителя успевают привить юному стихийнику азы обращения с даром.

Но Ольша давно не подросток. Стихия покорилась её воле почти десять лет назад, и за это время у Ольши не было ни одного срыва. Сила слушалась и в самых страшных из боёв, и в госпитале, где мучительно умирал Лек, и у промёрзшего до грунтовых вод городского парка, в котором копали братскую могилу, и в скотном фургоне, и на выработке, и…

Только однажды сила подвела, не ответив на зов. А теперь подводила снова, возвращая тот липкий ужас и ощущение рушащегося мира.

Ольша села, с силой растёрла лицо. За шторами ярко светило солнце, а одеял на ней лежало сразу три: гостиничное, её дорожное и Брентово. Самого Брента в комнате не было, а его кровать была заправлена чётко, по линеечке.

Сердце всё никак не утихало. В горле стоял мерзкий горький привкус близкой тошноты.

Почему, ну почему нельзя просто оставить её в покое?

Если бы кто-то спросил, отчего именно сейчас Ольше особенно сильно захотелось лечь на пол и просочиться в доски водой, уйти в грунт и раствориться в нём навсегда, она не смогла бы ответить. Это не было отголоском кошмара: острый страх схлынул, оставив после себя только мучительную пульсацию где-то в груди. Это не было виной или тревогой за то, что однажды она может и не удержать стихию, и это закончится очень, очень плохо, воющим пламенем, разрушениями и смертями. Это не было даже отвращением к собственной слабости.

Скорее, было просто… чересчур. Слишком много всего, слишком много, слишком сложно. А она устала.

Она просто устала. Она устала и хочет домой.

Туда, где пахнет хлебом, где грушевый сад, где родные люди, где…

Ольша потёрла лицо ладонями, убеждаясь, что пламя улеглось внутри. Вдох — выдох. Щелчок. Послушный огонёк на кончиках пальцев. Вдох — выдох — тонкая струйка дыма.

Всё в порядке. Всё в порядке, как и всегда. Просто встань и займись делом. Просто доживи до вечера, это совсем немного, с этим ты справишься. Просто позволь времени течь мимо, как это было вчера, и позавчера, и за день до этого, и все эти нестерпимо долгие недели.

Всё в порядке.

Ольша спустила ноги на пол и упёрлась взглядом в сложенные на тумбочке листы. Розовое и салатовое пятна, фиолетово-коричневый перелив, россыпь кругов чистых цветов, штрихи и пометки. Вчера после ужина Брент попробовал поучаствовать в разборе конструкции, но быстро сдался. Задача была непростой: сама схема оказалась сложная, головоломная, и создатели хотя и понимали, что никто не сможет поднять её в одиночку, не потрудились заранее разделить своё чудовище на несколько частей. Делать это теперь приходилось Ольше. Обычно в том, чтобы распределить конструкцию между двумя стихийниками, нет такой уж большой сложности, но здесь каждая попытка приводила к вываливанию узлов или разрывам связей.

В какой-то момент, рассердившись, Ольша даже посчитала, что это в принципе невозможно. Но Брент утверждал, что этим заклинанием пользовались. В этом был вызов, в самой схеме — чарующая красота, и вчера Ольша неожиданно увлеклась кружением цветистых искр и тем, как легко они превращаются в магию.

Ей даже показалось, что она что-то нащупала, но довести идею до ума вчера не удалось. Может быть, получится сегодня.

Брент сказал не торопиться: мол, его загадочные дела займут ещё пару дней. Чем именно он занимался, она не знала, а интересоваться было неудобно. И вместо этого Ольша, чуть помявшись, спросила:

— Я могу тогда отлучиться? Кое-что купить, и в аптеку, и…

На самом деле она уже выходила: пуганым зайцем выскочила из гостиницы, чтобы купить в ближайшем газетном ларьке цветных карандашей, но не устояла перед акварелью. А сейчас Брент лениво кивнул, как будто можно было и не спрашивать.

Листы серели в полумраке комнаты, а цветные пятна были просто цветными пятнами. Сила слушалась, но мысли о магии после кошмара вызывали одну только головную боль. Хотелось лечь и забыться; или, наоборот, бежать далеко-далеко, бежать отсюда без оглядки, раствориться в ветре, быть нигде и никем; или выйти за дверь, а за ней вдруг грушевый сад…

Какие глупости.

— Это займёт совсем немного времени, — пробормотала Ольша.

И, пообещав себе управиться побыстрее, торопливо помылась и отправилась на улицу.

Часть 1. Глава 15

Рушка оказалась тихой и сонной.

Деревья облетели наполовину: где-то растопырили в небо голые ветви, а где-то ещё жизнерадостно блестели листвой. Пахло конским навозом, дымом и свежей краской, на площади перед гостиницей гомонили голуби, на тумбе с объявлениями — новые листки поверх выцветших военных плакатов.

Какое-то время Ольша просто стояла у крыльца, размеренно дыша и разглядывая вывески. Покачала головой, когда лихач призывно махнул в сторону своей коляски. Сжала в кармане деньги, пытаясь заставить себя думать.

Думать было тяжело, голова была пустая и гулкая, а тело — тяжёлое, ленивое. Хотелось сесть на крылечко и закрыть глаза, подставив лицо солнцу.

Увы, в том, чтобы ничего не делать, не было никакого выхода. Ничего не наладится само; никто не станет решать её проблемы; не на кого надеяться, некому жаловаться, и остаётся только барахтаться и держаться — хотя бы из чистого упрямства. И делать самые необходимые шаги, пусть маленькие и из последних сил. Взять себя в руки, набраться духу, снова заглянуть в газетный ларёк, купить себе за пятак плохонькую карту королевских дорог.

Ольша перебрала монеты наощупь, пересчитывая их и напоминая себе список дел. Поулыбалась торговке, выспрашивая про окрестности, а потом побрела дальше.

Если идти достаточно медленно, получится почти прогулка. Голуби, солнце, конка. Не торопиться, чтобы не растревожить тело, но и не тащиться ползком, чтобы управиться до обеда. Всё очень просто, видишь? Ничего страшного. Всё в порядке.

Раньше, до Кречета, было легко. Шагай себе по дорогам, как умеешь, а на каждом перекрёстке выбирай ту, что ведёт вниз. Подбей птицу огнём и жри, разорвав обугленную тушку руками. Заночуй на обочине, вытопив себе силой гнездо и согреваясь дыханием. А теперь были даже какие-то деньги, условия, и Ольша отошла как будто, оправилась.

Но почему-то стало только сложнее. Теперь нельзя было совсем не думать, плавая в пустоте. Теперь нужно было планировать, принимать решения, считать деньги, размышлять о том, что будет дальше. Теперь оно было, это «дальше», и на него нужно было смотреть. А Ольша устала, Ольша смертельно устала держаться.

Скособоченная вывеска над бывшим ателье висела на одном гвозде, грозя рухнуть на прохожих, и Ольша вдруг почувствовала с этими поблёкшими буквами неожиданное родство.

Прогремела конка, едва не окатив девушку из лужи.

Когда-то довольно крупный город, сейчас Рушка — с закрытыми магазинами и заколоченными окнами — производила провинциальное впечатление, не хватало разве что мечущихся под ногами кур. Зато цены в местных лавках были вполне столичные. От идеи присмотреть новые ботинки — эти, взятые наугад, были Ольше велики, да к тому же просили каши, — пришлось отказаться: даже за ношеную обувь на рынке просили больше, чем у неё было в кармане.

Зато башмачник на углу, поворчав, прибил подошву и щедро проклеил стык. Ещё Ольша купила большой отрез плотной ткани, чтобы сделать из него новых портянок, толстые носки для ночёвок в домах и тёплый платок на голову. Даже здесь, в низине, уже пахло близкой зимой, а ящерные повозки часто открытые, и свистящий в ушах ветер быстро превратится в простуду.

Поглазела на посуду, иконки и пряничный развал, перебирая монетки в кармане и прижимая к себе мешок с покупками. Встряхнулась, сбрасывая с себя неуместную зависть ко всем тем, кто мог эти пряники не только понюхать. Доковыляла до аптеки, снова пересчитала деньги. Попросила полоскание и масло, которые прописала Тача, и в последний момент всё-таки решилась:

— Мне бы ещё что-нибудь для сна.

— Бессонница-с?

Ольша неловко пожала плечами.

— Кошмары.

Пожилой аптекарь с выдающейся бородой цокнул и покачал головой. Вся аптека кисловато пропахла порошками, а в шкафу за спиной хозяина были выставлены книги: фармакогнозика, фармакопея, справочник лекарственных названий и что-то иностранное.

— Милая барышня, — строго сказал аптекарь, — от кошмаров недурно помогают вечерние прогулки, гигиена сна и саше с лавандой под подушку, а лекарств-с они не требуют.

— Чтобы спать крепче, — настаивала Ольша. — Лучше бы без снов. Ничего не бывает?

Пожевав губу, аптекарь посоветовал ей всё-таки поменьше нервничать, но продал какую-то вонючую настойку, пять капель на ночь. Она обошлась Ольше в девятнадцать лёвок.

Ещё двенадцать Ольша отдала на воздушной почте за короткий лист тонкой бумаги, и это была самая сложная из всех трат.

Думай о будущем, велела себе Ольша. Это нужно уже сейчас.

И, забравшись на высокий стул перед почтамтской стойкой, написала:

Здравствуй, мама. Это Ольша. У меня всё в порядке, я уже в Марели и буду в Светлом Граде примерно через полтора месяца. Я надеялась остановиться у вас на какое-то время. Это возможно? Пожалуйста, напиши ответ в отделение Воложи №3079 на моё имя до востребования.

Она перечитала письмо несколько раз, потрясла им, чтобы просушить чернила, печатными буквами написала на самом краешке на обороте адресата. Затем свернула лист в трубочку чуть длиннее папиросы, аккуратно подклеила и бросила подписанное отправление в большой ящик рядом с кассой. Пройдёт немного времени, их разберут по шкатулкам, и бумага, подхваченная натянутыми линиями воздушной стихии, полетит между отделениями почты.

Внутри было очень пусто.

В гостинице Ольша снова сражалась со схемой, после ужина проиграла Бренту в клабор, а перед сном, спрятавшись в умывальной, выпила капли, надеясь на этот раз провалиться в безмолвную пустоту до самого утра. А утром будет легче.

Утром обязательно будет легче.

Часть 1. Глава 16

Снилось ей что-то отвратительное, тягостное, но кошмар был далёким и мутным и виделся словно сквозь толщу воды. Проснувшись утром, Ольша не смогла вспомнить из него ни единой картинки, зато тело отозвалось на дурной сон муторной тяжестью.

Потянулась, взяла полотенце, собирая себя в человека. А потом обнаружила на марле кровавые пятна.

Она сползла на пол умывальной и так сидела, уткнувшись лицом в запястья. Вот уже несколько дней почти ничего не болело, только иногда неприятно тянуло внизу, и она поверила: Тача была права. Ничего страшного, заживёт, и можно будет забыть об этом всём, просто выкинуть из головы.

А кровь была тёмная, бурая, с отдельными чёрными сгустками, и внутри опять всё ныло и скручивало. Нужен медик, снова объясняться, снова чужие руки и бесцеремонные прикосновения, снова холодные инструменты, снова боль — режущая, жгущая, вскрывающая… и никто не обещает, что на этом всё закончится. Это может длиться, и длиться, и длиться.

Медику придётся заплатить. Своих денег у Ольши после вчерашнего осталось чуть больше пятидесяти лёвок, и этого наверняка не хватит. Можно одолжить у Брента, но он если и может помочь — не обязательно захочет; ему нужно будет рассказать, что происходит; а сможет ли она ехать дальше? А если он разорвёт контракт, Ольша останется в Рушке, без документов и крыши над головой, без денег и возможности их заработать, зато с долгом, измученным телом и кошмарами.

Но медик всё равно нужен. Хотя бы понять, насколько всё серьёзно, чтобы решить…

А может быть, ну его. Повезёт — пройдёт само. А нет — так и ладно; от заражения крови люди проваливаются в горячку и сгорают надёжно и быстро. Может, это и к лучшему. Несколько дней в бреду, и всё. Наконец-то всё.

Плохо только, что она успела написать домой. Её станут ждать, мама будет плакать. Лучше бы не было письма и глупой ложной надежды, пусть бы они ничего и не знали. А так попробуют искать… не найдут, конечно, безымянную-то могилу где-то под Стеной.

Наверное, можно попросить Брента сообщить родителям. Да, это будет правильно.

Живот опять скрутило. Ольша устало потёрла сухие глаза и откинулась головой на стену. От принятого решения не было ни грустно, ни больно, ни горько. Только как-то пусто.

Схему нужно доделать…

Так и сидела, плавая в бессвязных мыслях. От стихийных конструкций к мрачной громаде Стовергской школы, в которой она не могла почувствовать себя дома. От неуютной комнаты в гимназии к домашней мансарде, вышитым цветам и летящим занавескам. Платья с кружевом, которые Ольша носила подростком. Пруд в городском парке, по которому летом скользили лодки. Ветер трепал косы, украл голубую ленту, и она возвращалась домой распустёхой, кралась мимо кухни, чтобы мама не ругалась. Девчачьи секретики: конфетные фантики, закопанные под бутылочным стёклышком у старой груши в школьном дворе, а потом — шёпот, красные щёки, горящие глаза, когда первую из подружек поцеловал мальчик.

Там было хорошо, в этих глупых воспоминаниях. Ольша перебирала их, как перебирают в шкатулке письма дорогого человека, который умер слишком давно, чтобы по нему плакать. Не по чему уже горевать, не на что обижаться. Кричать, злиться, размазывать слёзы по лицу — всё это поздно и зря. Только немного жаль, что всё кончилось вот так.

В детстве Ольша, как многие девочки, любила представлять собственную свадьбу. Теперь думать о похоронах было даже как-то проще, да и видела она их куда больше, чем свадеб. Чернота, уютная яма в земле, вот и всё. Никакого будущего, никаких белых голубей, ни дома, ни семьи, ни детей…

И только тогда Ольша сообразила, что так разбившая её кровь была куда больше похожа не на причину срочно искать медика, а на ежемесячную неприятность, которая бывает с каждой женщиной старше лет тринадцати.

Распахнула глаза. Тупо уставилась в окровавленную марлю. Тронула пальцами сгусток, вся перемазалась. Прислушалась к телу: спазмы внизу живота, а не горячая тупая пульсация и резь между ног, как было сразу после. Стукнулась головой о стену.

Ждала облегчения, но его почему-то не было, только внутри так и проворачивалась медленно тошнотворная пустота. Вместо как бы плохой новости — вероятной близкой смерти — как бы хорошая: в ней не растёт ребёнка от насилия.

Обрадоваться не получалось, руки дрожали. Вообще всё дрожало, и, хотя сидеть на полу было холодно, Ольша опасалась вставать, чтобы не рухнуть и не разбить голову. Подтащила к себе ведро. Стирала, пока кожа на руках не отозвалась ссадинами. Вскипятила воду силой, кинула в неё бельё и марлю. Всё-таки встала, придерживаясь за стену, облилась под душем, взялась за мыло и тёрла, тёрла, тёрла, пытаясь смыть въевшуюся грязь и эхо чужой грубости. Ольша вся как будто пропиталась ею насквозь, и она не уходила ни с водой, ни с дыханием, ни с вычерпанной до потери контроля силой, как будто отравила собой всё её существо.

Больше всего хотелось забыться. Снять с себя эту мерзость вместе с кожей и перестать быть. Вместо этого Ольша втянула в себя лишнее тепло из ведра, выполоскала тряпки, высушила потоком нагретого воздуха. Обтёрлась полотенцем, покачнулась и чуть не упала, но удержалась за дверной косяк.

Смерть не пугала, но что-то внутри ещё сопротивлялось ей. Пустота в голове сгущалась в комковатое, мерзкое, шепчущее на тысячу отвратительных голосов и не желающее молчать.

«А разве тебе не понравилось? — удивился этот комок. — С Леком-то ты не возражала… или из тебя даже шлюха не вышла?»

Заткнись, велела Ольша. Заткнись, заткнись!

Она вывалилась из душа, напугав ждущую у двери постоялицу безумным взглядом. Брент снова ушёл рано, и Ольша честно попробовала поработать над конструкцией, но все линии и узлы путались у неё перед глазами, слипались, как разваренные макароны, навсегда принявшие форму тарелки.

В конце концов она сдалась. После обеда, или вечером, или завтра, или… не важно, всё это не важно, но не сейчас, когда трясёт, а голоса в голове размазывают её по полу тонким слоем!

Часть 1. Глава 17

Загостившийся у родни майор Зурет наконец-то вернулся на службу, и за обедом Брент задал ему все свои неприятные вопросы, а майор обстоятельно, неторопливо на них ответил, получив за это горячую благодарность и пыльную бутылку хорошего виски. Разошлись они вполне довольные друг другом, и в гостиницу Брент возвращался в благодушном настроении. Может быть, Ольша наконец-то победила схему, и тогда завтра можно будет выписать со склада депрентил и отправиться в путь.

Рушка шумела вокруг, а торговка на углу громко зазывала немногочисленных прохожих побаловать себя леденцом на палочке. Леденцы были красивые, изящные, и Брент почти решил приобрести карамельного петуха, но вовремя заметил газетные кулёчки с орехами в меду. Цена слегка кусалась, зато само угощение было блестящим от мёда, щедрым, без обмана. А впереди долгая дорога, ближайший город — в нескольких днях пути, и почему бы не порадовать себя немного?

Или не себя. Брент был довольно равнодушен к сладкому, а вот девчонка…

В гостиницу он зашёл, всё ещё довольно жмурясь от солнца. И уже ступил на лестницу, но замер, поймав боковым зрением какую-то странность, и медленно шагнул назад.

Он не ошибся. Ольша сидела за стойкой в обеденном зале и была возмутительно, сногсшибательно пьяна.

Больше того, пить она явно совершенно не умела, потому что перед ней стояла коцнутая рюмка и внушительный пивной бокал, а сама Ольша уже полулежала на столешнице и разве что не пускала на неё слюни.

Брент вздохнул. Качнулся с носка на пятку, сомневаясь. Он не любил пьяных, уж по крайней мере пьяных до беспамятства, и особенно не любил тех, кто бухал на работе. Но Ольша на днях спрашивала, можно ли ей «отлучиться», и Брент дал согласие. Правда, не предполагал, что отлучаться она планирует в алкогольный делирий.

Девчонка тем временем подняла голову, поёрзала, чуть не упав со стула, и сделала из бокала крупный шумный глоток.

Иногда Брент чувствовал себя очень, очень старым. Например, когда учил молодёжь наматывать портянки, или исправлял корявые чертежи, или вот так подсаживался к пьянчужке и говорил ласково:

— Тебя мама не учила не мешать напитки?

— Нет, — с вызовом отозвалась Ольша, икнула и с трудом сфокусировала на нём взгляд. — Мама меня учила, что девочки пьют только розовое игристое на день рождения, поворот года и годовщину свадьбы!

Она залпом допила пиво, грохнула бокалом о столешницу и махнула подавальщице: мол, повтори. Та только буркнула неприветливо:

— Четыре лёвки.

Ольша покопалась в кармане, отсчитала монетки и выложила их на стол сперва квадратом, а потом, подумав, в линию. И снова припала к пиву.

Брент вздохнул.

— По какому хоть поводу выпивка?

— Я — не беременна, — гордо сообщила Ольша.

Получилось у неё это звонко и излишне громко, так, что гость за ближайшим столиком хмыкнул, а подавальщица смерила девчонку надменным взглядом.

— Э-э-э, — Брент хекнул и продолжил без уверенности: — Поздравляю?..

Ольша размашисто мотнула головой и прильнула к пиву, посадив на губу пышные пенные усы.

— Мне кажется, тебе хватит, — твёрдо сказал Брент. — Давай ты что-нибудь съешь, умоешься и ляжешь поспать?

— Но я не хочу спать! — она надулась, как ребёнок, у которого отбирают конфету. — Мне не нравится спать. Спать плохо, а вот пить…

— Пить хорошо?

— А пить хорошо!

Девчонка так тряхнула головой, что Брент сам почти почувствовал, как в ней всколыхнулось пиво. Потом поморщилась, о чём задумалась, сосредоточенно облизала губы. Наконец-то подняла на ней взгляд…

Краска схлынула с румяного лица, выбледнив его до мертвенной серости. Она вдруг засуетилась, пригладила волосы, расправила рубашку, вся зажалась, разом став ещё мельче и ниже. Вцепилась в столешницу так, что пальцы побелели, а у костяшек появились красные пятна.

— Брент, ты… вы… то есть…

Язык у неё немного заплетался, а говорила Ольша хрипло, срываясь.

— Вы не подумайте, — торопливо объяснялась она, — я на самом деле… я вообще можно считать никогда… у меня нет проблем с алкоголем, совсем никаких, честное слово, я почти не пью, только несколько раз после боёв, ну, когда всё плохо и командиры сами наливают, и даже тогда не надираюсь и не буяню, только засыпаю и всё, и ничего не снится. Я, конечно, не должна была… сейчас… но я поработаю ночью и закончу со схемой к утру, это ни на что не повлияет, и я прошу вас… то есть… это больше не повторится.

Брент нахмурился. Протянул руку, расцепил её пальцы по одному. Ольша зажмурилась и вся напряглась, будто ожидала, что он станет возить её лицом по столу.

— У вас есть какой-нибудь суп?

Подавальщица смерила его недовольным взглядом и буркнула:

— Кислые щи и грибная похлёбка.

— Налейте щей, пожалуйста, — Брент вздохнул. — И заберите пиво.

— У нас на стойке только выпивка и сухари.

— Мы пересядем.

Сказать было проще, чем сделать: со стула Ольша не столько встала, сколько свалилась, и Бренту пришлось придерживать её под локоть. От этого девчонка то дёргалась, то замирала, то принималась суетливо оправдываться прямо на ходу. А потом вжалась в угол, залезла на скамью с ногами, спрятала лицо в коленях и закрыла локтями бока.

Брент хорошо знал эту позу. Так ведут себя люди, когда знают, что их сейчас будут бить.

Часть 1. Глава 18

— Ольша, — позвал Брент, когда пауза совсем неприлично затянулась. — Эй, ты меня слышишь?

Она слышала: смотрела на него из-под встрёпанных волос, провожала взглядом каждое движение, и в расширенных глазах плескался животный ужас.

— Я не кусаюсь, — напомнил он и поднял раскрытые ладони: мол, видишь, я безопасен. — Сейчас принесут щи. Тебе так удобно?

Она моргнула и ничего не ответила.

Брент снова вздохнул и рассеянно почесал в затылке. Он успел наглядеться на людей, у которых сдавали нервы: и тех, кто топился в водке после боя и отплясывал на разбитой стихиями земле, и тех, кто трагически блевал в кустах, рыдал и звал мамочку, и тех, кто впадал в кататонию, замирал перед лицом врага и дрожал и раскачивался, пока смерть летела им в лицо.

Для себя Брент объяснял это тем, что человек не должен убивать человека. Сама природа сопротивляется этому, мы не должны этого уметь, мы не для этого созданы. Есть люди, которым убийство даётся легко, и на войне от них есть толк, а в жизни многие — безразличные ублюдки.

Брентова старшая сестра, Налида, работала с психами. Теперь она ворчала, что в их больницу нужно сдавать каждого четвёртого, да вот только коек на всех не хватит.

А Ольша с самого начала была странненькая, чего уж там. Пришибленная, болезненная, ну так депрентиловая выработка — не курорт. Что с ней там было, что теперь она дёргается от каждого движения? И с чего её перекрыло сейчас?

Может быть, стоило разозлиться на глупую девку, решившую надраться средь бела дня. Вместо этого Брент вдруг вспомнил, как она колдовала. Свободно, красиво, ярко, и цветные пятна кружили вокруг, покорные каждому мелкому жесту, руки танцевали, а она сама — улыбалась. В ней было много силы, прекрасной, восхитительной силы, и даже сейчас, вздумай Брент действительно поднять на неё руку, Ольша могла бы размазать его по полу и превратить в обугленный фарш. Вместо этого она вжалась в угол, закрылась руками и едва-едва шевелила губами — неслышно бормотала что-то виноватое.

На стол опустилась миска с супом, но Брент даже не успел поблагодарить: недружелюбная подавальщица уже ушла обратно, гневно зыркать из-за стойки. С гостеприимством здесь были проблемы, но кормили вкусно. И щи были густые, наваристые. Над миской поднимался аппетитный дымок.

— Поешь, пожалуйста, — устало попросил Брент и на всякий случай отодвинулся чуть подальше. — А то когда ещё из тебя выветрится…

— Я не пьяная, — хрипло возразила девчонка.

И икнула.

Брент выразительно поднял брови, и Ольша, вспыхнув, всё-таки спустила ноги на пол и взялась за суп. Её покачивало, и с ложкой она управлялась не слишком ловко: хмурилась и по многу раз пыталась выловить упиравшийся кусочек картошки.

Не пьяная, да-да.

— Извини, — снова сказала она, к счастью, отбросив своё перепуганное «вы», но не поднимая головы от тарелки. — Я… непозволительно забылась… это больше не повторится. Будет честно, если ты вычтешь этот день из контракта, и если положен какой-то штраф…

— Что у тебя случилось?

Она молчала.

— Ольша?

Брент много чего ожидал: и того, что она окрысится и откажется отвечать, и того, что вывалит на голову чудовищные подробности про тангские пытки. Но она только сказала тихо:

— Я просто… я так устала.

— Мы можем задержаться в Рушке ещё на несколько дней. Время позволяет.

— Нет, нет. Я и так уже столько времени… вместо того, чтобы…

Ольша опустила ложку в миску и силой потёрла глаза. Она раскачивалась и говорила всё ещё нечётко и с большими паузами, а потом вдруг утопила лицо в ладонях и рассмеялась.

Это был плохой смех, хриплый, надрывный. Больной.

— Меня знаешь как учили? Меня учили, что девочке надо выйти за-а-амуж! И чтобы раз — и как за каменной стеной! А вот это вот всё — вот этому меня не учили! А теперь я здесь одна, и у меня никого нет, и нельзя не справляться, потому что если я не справлюсь, то и всё, понимаешь, всё, никто не поможет, никто не хватится. А мне так холодно, и я так устала, и мне надо… мне надо… столько всего надо, а я не могу больше, понимаешь, я не могу, я хочу забыться, чтобы хотя бы на пару часов, хотя бы сегодня, в голове была пус-то-та, без нужных дел, без кошмаров, без проблем, без всего, и вот чем это это тебе помешало, вот чем?! Я бы всё доделала потом! И эту грёбаную схему, и ещё что скажешь, хочешь, рубашки тебе постираю, хочешь, отсосу, но только завтра, можно, пожалуйста, завтра, я не могу больше, я не могу, я не могу…

Почему-то страшнее всего было то, что она не плакала. Она сидела над миской щей, раскачиваясь, с мёртвым лицом, с совершенно сухими глазами, и то скручивала пальцы, то вцеплялась ногтями в предплечья до ярких бело-красных следов. А потом выдохлась, сгорбилась над столом.

— Обними меня, — тихо попросила Ольша. — Пожалуйста…

Брент перебрался на её сторону стола, и она ткнулась ему в плечо, так, как раньше делала это по ночам: носом куда-то в подмышку, раскрытые ладони легли на бок. Брент аккуратно высвободил руку, приобнял её за плечи. Узкая спина крупно дрожала, как будто Ольша задыхалась или билась в лихорадке.

Вот она всхлипнула, и Брент повернулся к ней так, чтобы девушка спряталась у него на груди. Маленькая, хрупкая, изломанная, она цеплялась за его рубашку и давилась рыданиями. А он гладил её по плечам и шептал:

— Тш-ш, котёнок… всё хорошо, слышишь? Всё будет хорошо.

Часть 1. Глава 19

Милостивая память умеет выдирать из себя самые отвратительные моменты, но в этот раз Ольше не повезло: к собственному мучительному стыду, она прекрасно запомнила, чем закончился тот день.

Сперва она некрасиво рыдала, едва ли не сморкаясь в рубашку своего нанимателя. Потом путано оправдывалась, что это всё вообще ничего не значит, и она вовсе не какая-то там шалава, которая только и знает, что виснуть на мужиках, и если Брент только попробует залезть под юбку, то… то…

На этом месте она опять разревелась, к счастью, уже самостоятельно, скрючившись в углу и размазывая слёзы по лицу. Захлёбываясь и всхлипывая, запихнула в себя щи, приняла гордый вид и вспомнила, что, может, и не шалава, но взрослая раскрепощённая огневичка, а не девица из приличной семьи, предложила Бренту отправиться в койку немедленно и даже начала снимать штаны.

К счастью, по крайней мере его лицо в ответ на эту потрясающую идею Ольша не запомнила. Перед глазами тогда всё мутилось, и Брент был для неё большим тёмным пятном.

После этого Ольша много смеялась и пересказала с десяток самых мерзких анекдотов Лека, в том числе про труп на необитаемом острове, десять этажей борделя и подзалупную кашицу. Ещё спела несколько матерных частушек, скрутила из пальцев четверную фигу и пообещала Бренту показать такое (сама не смогла бы объяснить, что именно). Где-то на этом она и выдохлась. Растянулась на столе, лениво ковыряя ногтями щербатый скол на краю, и вознамерилась то ли уснуть, то ли меланхолично рассуждать о судьбах вселенной.

Злобный Брент плана не оценил, заставил встать и уволок наверх — Ольша висла на нём куколкой и рассказывала о том, сколько вокруг стихии и как она потрясающе прекрасна. На лестнице её укачало, в уборной — вывернуло, а в окна комнаты било яркое предзакатное солнце, и от этого что-то взрывалось в голове. В одеяла она завернулась вся целиком, как в кокон, да так и уснула. И снилось ей, как и мечталось, совершенно ничего, только кровать раскачивалась, будто палуба корабля. А потом корабль захлестнуло волной и потащило вниз, в блаженную ласковую черноту, без звуков, без страхов, без образов, и не было на свете места лучше, чем это пустое безвременье.

❖❖❖

А проснулась Ольша, конечно, от головной боли, иголочек в скрюченном теле и отвратительного вкуса во рту.

— О стихия, — пробормотала она и зажмурилась.

Увы, это не помогло. События вечера уже кружились в сознании картинками-вспышками, одна другой стыднее, и от этого хотелось то ли провалиться под землю, то ли немедленно совершить ритуальное самосожжение.

Ольша тихонько выпуталась из одеяла, выглянула наружу. В комнате было совсем темно, хотя ставни не были закрыты: видимо, наступила ночь такая глубокая, что даже фонари на площади погасили. Брент спал на соседней кровати, как обычно, на спине и заложив обе руки за голову.

Вид у него был мирный и совсем не сердитый. Ну, это пока он спал. А вот утром… утром ему будет, что сказать и про недоделанную схему, и про пьянство, и про субординацию.

Ольша снова закрыла глаза, пережидая, пока мучительное онемение от осознания собственной тупости добежит до пяток и отпустит. Она держалась так долго, и испортила всё так глупо. И теперь, теперь…

А может быть, он будет не так и ругаться? Ну выпила, ну с кем не бывает! За всё время пути Ольша ни разу не видела, чтобы Брент всерьёз сердился, как будто бы вообще этого не умел. Зато отдал одеяло, и ненавязчиво угощал сладким, и вообще… Здоровенный и могучий — Ольша едва доставала ему до плеча, а в огромной ладони могла бы поместиться её голова, — он был почему-то совсем не страшный. С ним было спокойно и тепло, и в гостинице она даже немного скучала по возможности уткнуться носом в твёрдое плечо…

От этого стало ещё стыднее, и Ольша поспешила запихнуть внутреннюю девочку куда-то очень, очень глубоко, где она тихо сдохнет в серости и несбыточности собственных идиотских фантазий. Быстро же забыла, каких синяков ей понаставили в прошлый раз! И даже Лек, хоть и звал замуж, всегда всё понимал правильно. А эта девичья романтика, кружавчики, поцелуйчики — это из другого мира, Ольша. Мира, которого больше нет, уж по крайней мере для тебя.

Она потёрла лицо, сама на себя разозлилась и выбралась из одеяла. Тихонько встала, вслушиваясь, чтобы не скрипнул матрац. Наощупь вытащила жестянку с зубным порошком и полотенце, прокралась к двери, прикрыла её за собой неслышно.

Гостиница спала, безразличная к пьяницам и терзаниям их очнувшейся совести. Даже в коридоре горела только одна лампа, у лестницы, а в умывальной кто-то оставил открытым окно, и комнату здорово выхолодило ночным воздухом.

Зато бодрит, решила Ольша и макнула голову в ледяную воду. А потом с силой отхлестала себя по щекам.

Нельзя терять этот контракт. И подводить Брента тоже нельзя, и думать о глупостях вместо работы. А вот о деле думать нужно. Вот им и займись, тупица, пока тебя не погнали дохнуть под ближайшим забором!

Всё тело ломило, а в голове ещё плавала муть, и, может быть, лечь спать было бы лучше и правильнее. Но это значило бы встретить новое утро без единого хорошего оправдания, только с одутловатым лицом и пятном стыда на нём. Поэтому Ольша, освежившись и стиснув зубы, тихонько забрала из комнаты схему и свои цветастые листы, да так и устроилась с ними в торце коридора.

Не получалось три дня? А теперь получится, пусть только попробует не получиться.

Часть 1. Глава 20

— Я разделила конструкцию, — сухо сказала Ольша, не поднимая глаз от кружки.

— И тебе доброе утро, — добродушно ответил Брент.

И вытянул ноги под столом, потягиваясь и расслабляясь. Ольша скосила взгляд: мужчина с довольным лицом наблюдал, как подавальщица тащит к столу поднос с его завтраком, а потом выставляет тарелки. Глазунья, какие-то тушёные овощи, две колбаски, нарезанная грудинка, миска с отварной фасолью, овсяная каша, хлеб, томатная намазка, румяный завиток с сахаром… саму Ольшу ещё слегка мутило, но её и раньше поражало, как в него всё это лезет.

Брент тем временем невозмутимо придвинул к девушке булочку и принялся мастерить на куске хлеба башню из мяса и овощей.

— Это нестандартное решение, — продолжила Ольша, чуть дрогнув. А потом выложила на стол схему: теперь Брент делил своё внимание между ней и своим бутербродом. — Обычно для разделённых схем используется один центр, это экономичнее. Но здесь специфическая напряжённость линий, продиктованная особенностями диагностируемой…

Брент взялся за свой бутерброд поудобнее и откусил разом половину, а Ольша замялась.

Может быть, не нужно лезть? Пусть бы поел сперва, от этого добреют. Потом извиниться…

Брент старательно прожевал бутерброд и поторопил её:

— Так что там?

И Ольша, вцепившись ногтями в предплечье, принялась объяснять.

Первое, чему учится любой одарённый, — это покорять чистую стихию. Заставить огонёк свечи взметнуться выше или потухнуть, прогнать пал с одного края поля на другой, утихомирить пожар или, наоборот, превратить искру в свирепый столп пламени. Это называлось навыками контроля, и подвластный тебе объём стихии можно было измерить. Именно он и превращался затем в уровень дара.

Огневики и водники, помимо прочего, учились создавать свою стихию из ничего, выпускать её наружу. Этот навык был куда сложнее и многим давался лишь на самом элементарном уровне.

Но, так или иначе, если бы стихийники только и могли, что швыряться огнём — с них было бы в современном мире не так уж много толку. Пока неодарённые создавали технологические чудеса, маги учили свою силу думать, и, на удивление, это дало свои плоды.

Так появились конструкции, сложные переплетения связей, в которых каждый новый узел был условием, и сила бежала раз за разом по кругу, пока однажды не получала сигнал быть выпущенной вовне. Самые простые схемы были щитами-охранками: в нас летит чужой огонь? Поднять купол из пламени!

Более сложные конструкции могли ответить и на другие стихии, и на приблудных тварей, и даже на приблизившихся людей, и ответить на них по-разному. Чем больше узлов, чем сильнее ответ, тем больше внутри заклинания спрессованной силы. И однажды одному стихийнику, даже могущественному, становится сложно удерживать своё творение под контролем.

Тогда-то схемы и приходится делить: между двумя, тремя, а иногда и двадцатью магами. Каждый держит только свою часть, а какой-то один узел становится центральным, и в нём одном сила разных стихийников смешивается. Для удобства этот центр привязывают к чем-то материальному, твёрдому, тому же кусочку депрентила.

Ольша ковырялась в схеме, которую притащил ей Брент, несколько дней, пытаясь распутать её так или эдак, упростить, перебросить связи через тот или другой узел, но ничего внятного не получалось. Схема была страшная и сложная, что и неудивительно, ведь ей предстояло прощупать сотояние конструкций, наверченных на Непроницаемую Стену. А Стена — сложнейшее стихийное сооружение во всей Марели, настоящее маго-инженерное чудо, в котором — это Ольша помнила из экскурсии, на которую их водили на первом году Стовергской школы, — депрентила был не кусочек или даже валун, а целый сплошной рельс.

Конструкции Стены сходились не в одной точке, а по меньшей мере в двух: на этом рельсе и ключе, которым был самолично служащий на Стене королевич. Два центра, два критических узла. И как только Ольша об этом вспомнила, всё сразу стало понятно и просто.

— На каждый подъём нужно будет две пластины депрентила, мы разместим их статично относительно друг друга, можно выбрать палку подлиннее и примотать к разным концам. И тогда…

Брент рассматривал её пометки с интересом, но жевать не переставал.

— Думаю, так и предполагалось изначально. Так можно, в школе упоминали что-то такое, но в обычной жизни этим никто не пользуется, чтобы не тратить материал, но здесь…

— Хорошее решение, — согласился Брент, и Ольша украдкой выдохнула.

Он не будет ругаться. И нанимать стороннего конструктора, как грозился позавчера, тоже не будет. И, наверное, всё-таки не разорвёт контракт.

— Можно на разные уровни переделать, но я думаю, вот так… — Ольша обвела карандашом часть узлов. — Здесь нужен огонь, здесь земля, а вот это всё можно перекидывать, как нам будет удобнее. У тебя ведь седьмой? Я бы предложила тебе взять…

Брент не возражал, хотя Ольша в своём плане не особенно стеснялась использовать таланты нанимателя.

— Я могу поднять больше, — неловко объяснялась она, — но ещё ведь прощупывать местность и обогрев, и держать несколько часов…

— Годится, — прервал её Брент.

— А?

— Не меняй, так нормально.

Ольша кивнула. Объяснения закончились, и снова стало неловко, стыдно. Она спряталась в кружку с остывшем чаем, украдкой отщипнула кусочек булочки. Сладкая…

— Прости, пожалуйста, — всё-таки выдавила она, ещё больше сгорбившись над столом. — Я не… больше никакой выпивки до Светлого Града. Обещаю.

Брент пожал плечами, а потом кликнул подавальщицу и попросил ещё каши.

Часть вторая. Поворот. Глава 1

В основной части Королевства Марель в ходу были запряжённые волами грузовые фургоны, конные экипажи, железная дорога и даже — редкая новая игрушка — паровые автомашины, которые, правда, больше использовались для того, чтобы впечатлить иностранных гостей. А вот в районе Жицы, на тех самых спорных территориях, с которых и началась война, всё это не было распространено.

Расположенные в низине и славящиеся мягким климатом — даже зимой здесь не всегда облетали деревья, — эти земли испещряли реки: сама Жица и сотни её притоков, а ещё вырытые людьми ирригационные каналы. На заливных полях выращивали рис, а лодки местные использовали чаще, чем телеги. Дороги часто подтапливало, кое-где они ушли под воду десятки лет назад, а где-то предлагалось путешествовать по каналам.

Поэтому и транспорт тут был местный, на взгляд обычного марельца странный: плоскодонные глубокие лодки на невысоких колёсах, в которые запрягали ящериц шитаки. Они одинаково хорошо чувствовали себя в разливе и на суше и могли брести по брюхо в воде или плыть, выставив на поверхность только ноздри и глаза.

На увежском направлении ящериц не использовали, а до войны Ольша никогда не бывала за Стеной, поэтому чешуйчатые создания были для неё в новинку. А вот Брент шёл по станции уверенно, со знанием дела разглядывал цветастые морды, цокнул на слишком молодую для ездовой работы самку и в итоге остановился на поджаром, довольно мелком относительно других ящере, тёмно-зелёном с синеватыми пятнами на морде.

Вид у шитаки был смирный, но Ольша всё равно поёжилась: такая тварь могла бы заглотить Брента целиком и не подавиться, а сама Ольша и вовсе сошла бы ему за закусь. В то, что ящерицы предпочитают в пищу не людей, а траву и ряску, поверить было сложновато. Зачем бы травоядному такие зубы!

Брент тем временем оглядел выставленные в гараже повозки, вздохнул, но всё-таки выбрал одну: к радости Ольши, хотя бы с навесом. Большинство были и вовсе совершенно открытыми, а над этой был натянут тканевый козырёк.

Управляющий станции посчитал что-то, Брент подписал контракт, получил взамен памятку и карту с отмеченными на ней станциями и довольно потёр ладони, подступаясь к животному.

— Я сам вырос в Воложе, — охотно рассказывал он Ольше, запрягая ящерицу в странно устроенную упряжь. — А вот бабушка с дедушкой жили в Зиде, это посёлок на разливе Жицы, меня ссылали туда каждое лето до двенадцати! У них была парочка таких красавцев, они страх какие умные на самом деле. Наёмные — совсем не то же самое… да ты погладь его, что стоишь? Он не кусается.

Ольша робко присела у морды шитаки. Ящер прикрыл глаза белой плёночкой третьего века и всем своим видом демонстрировал, что робость человеческой женщины интересует его ещё меньше, чем внутренняя политика Румы.

Всё-таки решившись, Ольша робко тронула надбровные дуги ящера. Шитаки отреагировал на это с достоинством, то есть никак, и Ольша, осмелев, погладила жёсткую чешуйчатую голову. Брент, глядя на неё, посмеивался, а потом сунул в зубастую пасть металлическую пластину от поводьев.

— Запрыгивай, — добродушно сказал он, а потом без предупреждения подсадил её в повозку, просто подняв за талию: ни дверцы, ни лесенки здесь не было.

Сам Брент упёрся руками в борт и легко перекинул себя внутрь.

Пока Ольша отмирала, довольный собой Брент проверил, как закреплён навес, пересчитал сумку и мешки, намотал поводья на шест в центре «лодки» и, коротко его дёрнув, велел:

— Ну, пошёл!

И меланхоличный ящер покорно двинулся вперёд, неслышно и довольно бодро, даже неожиданно для такого крупного и неграциозного на вид существа. Повозку здорово трясло, пригород Рушки тонул в осенней листве, день был погожий, а поднимать конструкцию нужно было только на следующий день пути — и Брент излучал такое довольство, что сопротивляться ему было невозможно.

И Ольша, поймав его взгляд, робко улыбнулась.

❖❖❖

За городом мостовая сменилась грунтовкой, и трясти стало поменьше. Шитаки ровно бежал по дороге, ни на что не отвлекаясь и не вредничая, и внимания возницы не требовал, но Брент всё равно держался за рычаг и охотно объяснял Ольше, как управлять этой штуковиной.

— Если резко дёрнуть на себя… нет, не трогай… это на крайний случай, тогда поводья натянутся, и ящер остановится. Шитаки чувствительны, и достаточно потянуть совсем чуть-чуть…

Ольша держалась за рычаг обеими руками, а Брентова ладонь лежала поверх, и он как раз направлял, показывая, как это: чуть-чуть.

Ладони у него были сухие и горячие. И хотя Брент не делал совершенно ничего смутительного, Ольше всё равно было отчаянно неловко. Успокаивало только ровное дыхание под счёт, на каждые восемь — раскинуть силу по округе и собрать её снова, проверяя, нет ли по близости какой-нибудь твари.

— А ты, получается, тан-жаве? — спросила Ольша, когда урок вождения, наконец, подошёл к концу.

— Не, — Брент потряс головой и улыбнулся. Ему очень шла такая улыбка, широкая, домашняя. Даже странно, что сурового и надёжного Брента так воодушевила какая-то ящерица! — Только на половину. Мама тан-жаве, в Зиде — это её родители. А папа столичный медик, уехал в Воложу по распределению, да и остался.

Ольша прикусила губу. Брент легко говорил о доме и семье, и можно было бы спросить что-нибудь ещё: про детство, про тан-жаве, да хоть бы и про байки про золотого буйвола. И ей, пожалуй, даже было интересно, да и чем ещё скрасить дорогу, кроме болтовни?

Но такие вопросы как будто требовали ответной откровенности, а говорить о себе — после вчерашней-то попойки! — было неловко.

Брент, правда, и не требовал вопросов. Отпустив рычаг, от откинулся на сиденье, заложил руки за голову и принялся рассказывать сам.

Часть 2. Глава 2

— Не все тан-жаве — одинаково тан-жаве, — Брент глубокомысленно почесал нос, а Ольша снова выдохнула силу и, чуть подумав, скинула ботинки, устраиваясь на сидении с ногами. — Вот мой дедушка — настоящий тан-жаве, за всю жизнь не уезжал дальше Воложи и даже в марской школе не учился. А бабушка пусть и родилась в Зиде, а окончила восемь классов, мечтала стать медсестрой. Но в училище её не взяли, так что она вернулась, вышла замуж…

Ольша кивнула, завозилась, пытаясь устроиться поудобнее. Спинка была жёсткой, а борт поднимался над сидушкой невысоко, и усесться в углу, как она любила, было нельзя.

— Они дома говорили на местном, а в посёлке уже — кто как. Дедушка так до старости и не научился падежам, а бабушка хорошо болтала, переводила ему, если надо. Но дома только на местном, такой порядок. И мама моя с ними, с братьями тоже на местном, но сама говорит, что уже забывает язык, что думает по-марски.

— А ты?

— Я? Ну, я так… привет, спасибо, сколько стоит. Что-то знаю. Ещё песни мама пела, пока был маленький. Сказки были… Оттуда ещё что-то.

— Это правда, что язык тан-жаве — как тангский?

Вопрос — после войны-то — был неловкий, но Брент только засмеялся:

— Ну, скажешь! Это пусть языкознанцы разбираются, что там похожего, а я учил тангский на курсах, ничего общего. Ну вот даже «мама» — по-тангски будет «баджи», по-нашему «ома». Хотя… «сестра» немного похоже, «ча» и «чама». Но так можно и с марским что-нибудь похожее найти.

Ольша прищурилась, поглядела на Брента по-новому. Если бы он сам не сказал про детство и не управлялся так ловко с ящером, она ни за что не подумала бы, что он тан-жаве, пусть даже и наполовину. С другой стороны, не то чтобы Ольша видела много тан-жаве. Казалось, что они все блондины, ну так и марцы бывают светлые, чего в этом такого? А вот форма лица, грубоватые носы, низкие брови — это всё Ольша знала как-то теоретически и на Брента примерить не могла.

Лицо у него было простое, округлое, нос как нос, брови как брови. Обычное лицо. Но, может быть, Ольша просто видела мало тан-жаве.

Брент тем временем рассказывал про капища, куда носят хлеб после похорон, и про то, что фигурки буйвола вырезают из дерева, как обереги. Золотой буйвол, по поверьям, мог ходить по воде, как по суше, а сияние его глаз было подобно солнцу. Кажется, ему молились, но про это Брент уже толком ничего сказать не мог.

Настроение у него явно было хорошее, а Ольшу теперь грызли совсем некрасивые вопросы. Но Брент сказал сам, всё так же расслабленно следя за дорогой:

— Эта земля — это Марель. Давно уже Марель, все знают. У тангов в горах просто не растёт толком ничего, вот они и болтают всякую ерунду про культуру и родственные связи.

И Ольша украдкой выдохнула. Нехорошо вышло бы, если бы её нанял какой-нибудь предатель.

Брент тем временем охотно рассказывал про семью. Его мама исполнила бабушкину мечту и стала медсестрой, так и познакомилась с приезжим медиком. Старшая сестра Брента тоже работала в больнице, но занималась всякими психами, из тех, у кого голоса в голове и кто думает, что он — потерянный королевич. Её даже в войну не призвали: на фронте, конечно, довольно психов, но нужды там другие, всё больше пришивать и отрезать, а не с голосами разговаривать.

Брент и его младший брат получились стихийниками, оба отучились в столице, оба служили.

— Таль потерял ногу, — сказал Брент после небольшой паузы. — Полтора года тому. Вернулся домой, работает где-то в городских службах. Он водник. Седьмой уровень, как у меня.

И Ольша вдруг — сама себе удивилась — сказала:

— А я одна в семье одарённая. У меня два старших брата… не знаю, что с ними сейчас, и с папой…

Брент легонько пожал ей руку.

— Ты не писала домой?

— Я написала маме. Из Рушки, но она если и ответит, то в Воложу.

— А с чего ей не ответить?

Ольша пожала плечами. Наверное, и правда ответит. Чего ей не ответить.

— У нас не очень отношения, — тихо призналась Ольша, отведя взгляд. — Я была любимая дочка, пока не проснулась сила, а потом…

— А потом что, стала нелюбимая?

— Не то чтобы… просто я уехала в гимназию, потом в Стоверг, потом на фронт, а огневичка — это не совсем дочка.

У Брента было такое лицо, как будто ему предложили на ходу разделить конструкцию на пятнадцать частей.

— А кто?..

Ольша замешкалась, не понимая, как ему объяснить, потому что добродушный Брент явно представил себе что-то ужасное и ужасно неправильное, вроде семейного насилия за закрытыми дверями и отлучения от дома. Но ничего такого, конечно, не было. Ольшины родители были хорошими людьми и желали своим детям добра.

— Они… немножко старомодные, — наконец, сформулировала Ольша. — Они живут в предместье Садовом, это приличный район, очень достойный. Папа работал в снабжении, он инспектор второго ранга, мама занимается детьми и домом, у неё книжный клуб. Очень уважаемая семья.

— Это из тех, где женихов выбирают из десятилетних соседских мальчиков?

Ольша густо покраснела.

— Ну не в десять! И не прям выбирают! Никто никого не заставляет, это просто возможность присмотреться, познакомиться…

Лицо у Брента сделалось особенно сложное. А она вот над оберегом в виде буйвола не смеялась!

— В общем, — продолжила Ольша суховато, — стихийница — это ужасно неприлично. А огневичка — это неприлично вдвойне, ты знаешь, как про нас болтают! И когда у меня проснулась сила, мама не понимала, что со мной делать, и мы как-то охладели. Я им писала раз в несколько месяцев, а потом плен, и теперь… не знаю.

Часть 2. Глава 3

— Я уверен, — Брент твёрдо сжал её ладонь, — они будут рады знать, что ты в порядке. И счастливы тебя видеть. Война всё переоценивает, и остаются только по-настоящему важные вещи. Мы с братом ужасно ругались всю школу, а теперь смешно.

— Наверное…

Мимо плыл редкий ельник, рассечённый жжёнными просеками-шрамами. Рушка скрылась за холмами, а Стена из-за них ещё не появилась, и выплеснутая в округу сила каждый раз возвращалась ни с чем. Солнце почти докатилось до зенита, и у Брента всё было легко и радостно, и он был почти дома, где его ждали, у него ничего не болело, он не просыпался от кошмаров, у него была работа и лишние деньги на то, чтобы купить орехи в меду и даже не съесть их потом. От этого хотелось наговорить ему гадостей, каких-нибудь таких, чтобы подавился этим своим хорошим настроением, чтобы оно у него в желудке колом встало.

Хватит уже. Достаточно и того, что она натворила вчера.

И Ольша только сказала сухо:

— У меня приличная семья. Им сложно, только и всего.

— С чем именно сложно? С тем, что ты огневичка? И огневички что, страстные, а твоей матери нестерпима мысль, что её доченька не бесчувственное бревно?

Ольша вспыхнула и скрежетнула зубами.

— У нас так не принято! А стихийницы, все знают, и до брака… некоторые и вместо, ты знаешь, что по статистике у магичек втрое меньше детей, чем у обычных женщин? Ни дома, ни семьи, теперь ещё война, мужская работа, грязь, крысы, антисанитария… пепел… смерти…

Она прикусила губу и шумно выдохнула, снова отпустив силу кольцом и притянув её к себе. Зачем она вообще взялась объяснять, он просто по-другому воспитан, да ещё и мужчина, какое ему дело до всех этих проблем?

И Ольша, оборвав себя на полуслове, закончила кратко:

— Что огневичка — это ещё ладно. Они, наверное, уже привыкли. Но я уже не девушка, и это примут плохо.

Может быть, не стоило говорить. Брент обращался с ней бережно, и это было немножко приятно, немножко страшно, а ещё — как-то глубинно нечестно, как будто бы она его обманула, представилась чужим именем.

Он и рук не распускал… теперь начнёт или наоборот — разочаруется?

Хотя он ведь, наверное, и так понимал. Огневичка… и что за ерунду она несла вчера по пьяни?

Было тоскливо. Даже солнце не радовало, а ведь Ольша в кои-то веки не мёрзла на улице, хотя кинула только одеяло на ноги и платок на плечи.

— Ну это же бред, — озадаченно сказал Брент вместо того, чтобы полезть к ней в штаны или брезгливо поморщиться. — Они в курсе вообще у тебя, какой сейчас год? Ну объясни, что…

— Никакой это не бред, — горячечно сказала Ольша. — Это важно! Чтобы один мужчина, без упрёков, без неудобных вопросов! Чтобы супружество, верность, чтобы семья… Это важно. А теперь им придётся думать, чтобы никто не узнал, и искать, кто согласился бы прикрыть…

— Вообще-то, ты можешь им не сказать.

— Обманывать?

Брент пожал плечами. Кажется, он пожалел, что затеял этот разговор, да и Ольша уже пожалела. Болтать про тан-жаве и ящериц было куда интереснее.

Дура, вот дура. Мало тебе вчерашнего…

❖❖❖

Обедали на ходу и в молчании. Брент ловко порезал копчёную курицу прямо на колене, в баночке было припасено лечо, и оно отлично легло на суховатую лепёшку. Ящер всё так же спокойно скользил по дороге, безразличный и к людям, и к пейзажам.

— Слушай, — Брент покосился на Ольшу с сомнением. — Ты не хочешь — не отвечай, но я чего-то не понимаю. Ты если такая правильная, как спать-то с кем-то стала? Без брака?

«Огневички — страстные, бесстыдные и распущенные, — напомнила себе Ольша. — Могут говорить о чём угодно и даже предложить мужикам выйти померяться».

Ольша мало чувствовала себя огневичкой, и сперва сказала только:

— Так вышло.

Брент не давил и не спрашивал больше, и смотрел как-то… сочувственно. Без осуждения. И Ольша решилась.

— В полку, там… там женщин мало, и они почти всегда чьи-то. С кем-то. Ну или со всеми сразу, но это, ну, не каждой подойдёт. Я когда приехала, после учебки, сразу были парни, кто… и я вроде как отшучивалась, ничего такого, Лек мне анекдоты рассказывал, дразнился, вроде как целоваться лез. А потом, как бои… Я в первом держала щит на фланге, а во втором мы шли в атаку, и всё так горело, и… я потом надралась до беспамятства. А утром проснулась с ним, вот и всё.

— А этого Лека не смутило, что девушка в говно?

— Ну, я сомневаюсь, что он сам был прям трезв.

Брент почесал в затылке, а потом сказал задумчиво:

— Вообще-то, за такое лицо бить надо.

— С чего бы?

— С того, что он мужик, и должен уже уметь пить и думать башкой, а не писькой. Анекдоты травить, ухаживать — это ладно. Но тащить в койку девчонку, которая ничего не соображает…

Ольша нахмурилась. День был такой или что, но Брент сегодня всё воспринимал как-то катастрофически неправильно.

— Ты зря это. Лек был хороший, мне очень повезло с ним. Мы потом так и… он меня замуж звал летом, можно было у командира расписаться. А я отказалась, он обижался ещё…

— А чего отказалась?

— Дура была, — честно сказала Ольша. — Решила, что не хочу так. Что хочу платье, гостей… по любви. Но Лек был замечательный, и да, сперва было трудно, но потом…

— Женилка выросла, а мозги запоздали, — пробурчал Брент.

Он явно остался при своём мнении. Ольша вздохнула и закончила тихо.

— Когда мы брали Фарко, ему оторвало обе ноги. Он ещё прожил в госпитале несколько дней, а потом… всё.

Брент молчал. Только смотрел на неё так, как будто это она была ранена и мучилась.

Да что бы он понимал!..

Часть 2. Глава 4

Ночевать планировали в деревье Радоньки, и Брент — по старой памяти — рассказывал даже, что здесь, совсем близко к Стене, не так много жилых домов, зато порядком лавок и большой трактир с недорогой выпивкой. Ольша насупилась, а Брент рассмеялся, довольный своей шуткой.

Вот только никакой выпивки не было, и трактира, да и самих Радонек не было тоже. Вместо них на обочине дороги чернела огромная кривая воронка, присыпанная пеплом, каменными осколками и сгоревшими до углей брёвнами.

— Шар Така Лазого, — сказала Ольша, оценив эту картину и не успев толком задуматься. — Четвёртого порядка. Хорошо рвануло…

Брент помрачнел. Ольша сверилась с картой: на той, что она купила в Рушке, Радоньки отмечены не были, но создатели карты были в целом не очень щедры на населённые пункты и куда больше внимания уделяли дорогам.

— Здесь есть что-то другое поблизости?

Брент мотнул головой. По прямой от Рушки до начала Стены было от силы пара часов по пути, но дорога петляла между десятками горшкообразных холмов, и людских поселений здесь было немного.

— Остановимся на обочине, — наконец, решил Брент. — Только отъедем отсюда подальше, а то…

Ольша кивнула. Она видела много разрушений и много уничтоженных деревень, но ночевать рядом с Радоньками у неё тоже не было никакого желания.

К неловкому разговору они больше не возвращались. Брент следил за дорогой, и играть в клабор было не с руки, поэтому они вспомнили старую школьную забаву с абсурдными стихийными конструкциями, когда игроки по очереди пытались навесить новые узлы так, чтобы не оставить противнику возможности нового хода. К собственному удивлению, Ольша выиграла шесть раз подряд: то ли Брент поддавался, то ли и правда был не слишком в этом хорош.

Темнело быстро, но они всё-таки уехали по дороге дальше, так, чтобы Радоньки скрылись за поворотом. Присмотрели неплохое место, сухое и со старым костровищем. Ольша порывалась заняться стоянкой, всё-таки по контракту это была её обязанность, но Брент только буркнул и ушёл за лапником сам. А вернулся, волоча за собой целую небольшую ёлочку, и споро разобрал её на будущий широкий лежак.

Еловый ствол в итоге и вовсе достался ящеру, который грыз его, как крупная собака грызёт мосол: на первый взгляд без особого результата, но с аппетитом.

Ольша разожгла костёр, повесила несколько охранных конструкций и тепловой купол, натаскала от реки воды и, пока Брент не видел, сполоснулась и постиралась.

Из припасов оставались крупы, сухари, немного копчёностей и некрупная репа, из которых они в четыре руки соорудили вполне приятную похлёбку. Работать с Брентом было легко, он не мешал ей, а она не мешала ему. Они кружили по стоянке, будто путешествовали вместе несколько лет.

Чай Ольша заварила прямо в кружках, силой, а Брент одним рывком поднял из земли каменный столик. Так они и устроились, и ужинали в молчании.

— Что за шар? — спросил Брент, дуя на чай. — Така Залого, или как ты сказала…

— Шар Така Лазого. Фугасная конструкция, формируется вокруг центра из трёх или четырёх частей, из них не менее двух огненных, подходит для пушечного залпа. Она специфически раскрывается, легко узнать по траектории разлёта.

— Наша или тангская?

Ольша помялась, но ответила честно:

— Скорее наша.

Конечно, сами силы у марцев и тангов были одинаковые. Но вот конструкторские школы — разные, и даже для самых простых целей они использовали немного разные схемы.

Танги очень умело совмещали разные стихии, в их армии была даже отдельная структурная единица, «квадрат» из четырёх разнонаправленных магов. Иногда эти квадраты творили такие вещи, что волосы на голове шевелились то ли от ужаса, то ли от восторга. Зато такая сложность требовала высокой сработанности, и часто было достаточно снять только одного из стихийников, чтобы остальные уже не представляли большой угрозы.

Схемы марцев были нацелены на куда большую вариативность, что в условиях боёв было бесспорно удобнее. Зато выходили по сравнению топорными, громоздкими, как армейский ботинок рядом с девичьей танцевальной туфелькой.

— Давно, получается, — мрачно заметил Брент. — Не меньше двух лет, если при контрнаступлении…

— Получается, так. У тебя здесь был кто-то?

— У меня? Да нет. Так, бухали на стажировке.

Ольша вздохнула. Утром Брент был воодушевлён и счастлив от возвращения домой, в знакомые места и к родной земле. Увы, теперь это возвращение могло принести куда больше плохого, чем хорошего.

Он смотрел в огонь с неподвижным лицом, между бровей — глубокая тень. И Ольша, отставив чай, мягко взяла его за ладонь.

Большая рука, широкая и мощная. Сухая, тёплая. Ухоженные ногти, явно знакомые по меньшей мере с ножницами. Гибкие, привычные к сплетению сил пальцы. А ладони грубые, в мозолях, как от тяжёлой работы…

— От чего это? — Ольша перевернула его руку ладонью вверх и провела пальцами по надтреснутой коже.

Брент усмехнулся.

— От лопаты.

— Лопаты?.. Но ты же… Это как если бы я сказала, что у меня мозоли от спичек!..

Он пожал плечами и рассмеялся. Сплёл её пальцы своими, сжал, провёл подушечкой по костяшкам. От этого по спине пробежала дрожь.

— Бывает, что поднимаешь какую-нибудь большую дуру, и больше ни на что сил не остаётся. Тогда и копаешь лопатой, по-старинке. И хоронить если… да и просто хорошо бывает помахать, разгружает голову.

Ольша прикусила губу и кивнула. Она была огневичка из ударной группы, и копать ей приходилось не слишком много. В её полку стихийников вообще старались поменьше занимать физической работой, для этого было достаточно неодарённых, которым не приходилось по много суток сидеть без сна, выплёскивая из себя силу. А где-то, выходит, бывали и другие порядки.

Она снова провела пальцами по мозолям. Твёрдые, толстые, светлее и желтее, чем здоровая кожа. Их бы размягчить чем-нибудь, снять самый верхний грубый слой. А у указательного пальца и вовсе трещина, подзажившая, но всё равно видно. Отправил её к медичке с горлом, а сам-то!..

Часть 2. Глава 5

Было совсем темно, и, может быть, поэтому глаза Брента казались почти совершенно чёрными. Только в глубине плескался отблеск костра.

А лицо у него — серьёзное. С каким-то неясным, сложным выражением. Он смотрел на Ольшу очень внимательно, пристально, будто пытался разглядеть в ней что-то или разгадать какую-то загадку.

Ольша улыбнулась робко. Сжала его ладонь двумя руками. Сплелись пальцы, он перехватил их, как-то очень медленно поднял…

Коснулся губами её запястья.

Ольша вспыхнула. Всё было какое-то тягучее, ненастоящее, и не пошевелиться, не дёрнуться, не сбежать, потому что она сама — как заколдованная. Замерла, а в голове — пустота, и только в животе что-то меленько дрожит, волнуется и переворачивается, и от этого горячо и немножко любопытно.

Её ладонь казалась в его руках очень маленькой. Тонкие пальцы, выпирающая костяшка запястья. Рваные царапины от ногтей на предплечье, там, где Ольша, не сдержавшись, разодрала руки до крови. Брент потёрся кончиком носа о тыльную сторону ладони, снова коснулся губами…

Ольша тихонько выдохнула, и он, прервавшись, заглянул ей в лицо. Заправил криво обрезанную прядку за ухо, ласково провёл пальцами от виска до подбородка. Ольша сглотнула и облизнула губы.

Несколько долгих мгновений они смотрели друг другу в глаза. Касание носов, тёплое чужое дыхание. Рука на спине — объятие, совсем мягкое, надёжное. Ласковое прикосновение к шее.

Ольша зажмурилась, и Брент поцеловал её.

Странно, но у него были мягкие губы. Суховатые, тёплые. И целовался он медленно, не слишком нагло, давая ей освоиться и осмелеть. Вот она немного расслабилась, пустила его глубже, горячее касания языка, он прижал её ближе…

Они столкнулись носами. Ольша распахнула глаза. Брент остранился.

Она покраснела так, что на лице, кажется, можно было жарить яичницу. Глянула на него с непониманием, покраснела ещё сильнее, прижала пальцы к губам.

Брент улыбался.

— Извини?

Ольша помотала головой и вцепилась зубами в костяшку.

Это было… приятно. Мягко, уютно. Брент немного пах дорогой и табаком, слегка — рекой, чуть-чуть — ёлкой, а сильнее всего — самим собой, и этот запах ей нравился. И целовался он уверенно, но нежно, не торопил и не давил. В поцелуе было куда больше медленной ласки, чем желания удобно пристроить свой член.

Ольша куснула губу и посмотрела на него с сомнением.

Брент всё ещё наблюдал за ней. Расслабленное, незлое лицо. Они здесь вдвоём, чернота вокруг, дорога, костёр, обе луны совсем узкие, тонкие, шумят ёлки, где-то ухнула сова. Даже ящер — и тот уснул, а от ствола остались только пахучие щепки. Над стоянкой висят защитные конструкции, силы в них хватит до утра. Ничто не мешает ему прямо сейчас бросить на лапник ещё одно одеяло, и…

Ольша вцепилась ногтями в предплечье, мучительно пытаясь высчитать, сколько дней прошло от осмотра у Тачи. Как она говорила, неделя или две? Или она не про то вообще говорила? И это было на второй день в поезде… или на третий, или четвёртый, и это ещё сколько дней до Рушки? И в Рушке они были три дня или четыре? Никак не меньше недели прошло, но Тача-то говорила про одну или две?

Сейчас ничего не тревожило, даже ноющая ежемесячная боль прошла, и крови было уже немного. Но Ольша всё-таки выдавила:

— Только у меня сейчас… ну… эти дни.

Брент пожал плечами и снова улыбнулся, как будто его это совершенно не волновало.

Приобнял её за плечи, придвинулся ближе. Коротко поцеловал в висок. Пихнул в руки кружку, и Ольша сперва привычно нагрела подостывший чай и протянула её обратно, и только потом сообразила: это ведь была её кружка, жёлтая с красным цветком. Она купила её в Кречете.

Ольша смешалась, поскорее хлебнула чай и обожгла нёбо.

Брент так и сидел рядом. Его ладонь как-то естественно стекла ей на талию и теперь лежала там, тёплая и неподвижная. Он прикладывался к своей кружке и смотрел в огонь, и отблески плясали по лицу.

Большой, твёрдый. Надёжный. Просыпаться рядом с ним было не страшно, только очень неловко, он не был груб и принёс ей целый кулёк орехов в меду, сам взял от силы несколько штук. Он гладил её по голове, когда она рыдала пьяная, и даже не читал потом нотаций.

Бояться его было нечестно, и отталкивать — тоже.

Его и не хотелось отталкивать, по крайней мере — ещё не сейчас. И Ольша, чуть поёрзав, устроила голову у него на плече. Прикрыла глаза.

Брент сплёл их пальцы.

Ну и пусть, лениво крутила в мыслях Ольша, говоря себе, что «настраивается» (а, по правде, больше нагоняя лишнего ужаса). Одним больше, одним меньше! Какая, вообще говоря, разница! Вряд ли будет так и плохо, может быть, ей ещё и понравится, развратная огневичка она или где?

Вон какие у него руки огромные. Член, наверное, жуть… и от лапника колени потом ломить будет…

— О чём задумалась?

— А?

Ольша дёрнулась и чуть не уронила чай. Брент разглядывал её всё с той же мягкой улыбкой.

— У тебя очень серьёзное лицо.

— А-а-а… о схеме. Мы же ещё до полудня доберёмся до Стены, это её поднимать будет надо, а я ни разу пробовала с двумя центрами, это как бы то же самое, но…

Он коротко чмокнул её в нос:

— Да ладно тебе, разберёмся. Раскинь дозорное пошире, тут нет лёжек? Вообще, места всегда были тихие, для тварей тут пустовато, теперь тем более. Твоей охранки хватит, или будем дежурить ночью?

Ольша честно выпустила силу на длинный выдох, собрала и покачала головой:

— Ничего. Но я бы посмотрела всё-таки, мало ли что… охранок от всего не бывает.

— Ложись тогда. Я посижу первый, разбужу тебя.

Ольша даже открыла рот, чтобы поспорить, но потом закрыла его. И, свернувшись в клубок у тёплого Брентова бока, натянула одеяло на голову.

Часть 2. Глава 6

Брент схитрил: разбудил её позже, чем было бы честно, если делить ночь на два дежурства. И сперва Ольша хотела расфырчаться, возмутиться, что она здесь по контракту, что она стихийница, огневичка, и это он тут сидел и пырился в темноту, а она может дежурить и дремать, только выдыхать силу под счёт, что она служила, а не хвостом крутить приехала, и…

Но Брент невозмутимо улёгся на лапник, разгладил одеяло на груди, заложил руку за голову и почти мгновенно уснул. И Ольша, смешавшись, решила отложить все свои соображения на утро.

Огневичка или нет, а было приятно.

Во всём, что касалось дела, Брент относился к ней, как к партнёру. Не унижал, не пытался утвердиться на фоне, не мешал с грязью: никаких тебе «что бы девицы понимали в блиндаже», «заткнись и делай, что я сказал» и прочего закатывания глаз. Он выслушал её со схемой, взял на склад, где Ольша смертельно надоела кладовщику перебиранием пластин депрентила, и даже править ящером учил не как девчонку, а всерьёз.

Вместе с тем он, конечно, видел в ней девушку, и это проявлялось и в касаниях, и в бесконечных — каждый раз неожиданных — сладостях, и в том, как он поправлял на ней одеяло. Ольша была рядом с ним — в чём-то слабее, хрупче, но всё равно — человеком с собственным мнением.

Ольша ни за что не смогла бы сформулировать внятно, где симпатия к равному превращается в снисходительность. Но ведь и она, когда делила схему, учла, что у него седьмой уровень, и не гнобила его за неловкость с конструкциями, и не смеялась над тем, сколько он ест!

А что трахнуть хочет… ну, ладно.

Сила прокатилась по округе и снова вернулась ни с чем. Признаться честно, Ольша была уверена, что никакие твари не выйдут к стоянке до самого утра. Да и есть ли здесь вообще хоть какие-нибудь твари? Кольцо силы не ловило поблизости ничего крупнее лесных птиц и белок, а большинство действительно опасных тварей нуждается в пище посерьёзнее.

Но они договорились, и порядок есть порядок. Поэтому Ольша только подняла платок повыше, чтобы прикрыть уши, и провалилась в привычную полудрёму, в которой тело само отсчитывало вдохи.

Светлеть начало, когда брентовы часы — он оставил их на каменном столике, прямо между кружками, — показывали без двадцати восемь. Сперва грязно-жёлтый мрачный сумрак, потом выцветшее в сероватую белизну небо. За холмами разлилась кровавая краснота, будто там кого-то убили и выпотрошили, а потом встало солнце, злое и раскидывающее яркие длинные тени. Ольша выждала ещё немного, а потом тронула Брента за плечо:

— Доброе утро.

Он прищурился, прикрыл глаза ладонью и хмыкнул: могла бы разбудить за полчаса до восхода, как договаривались с вечера! Но Ольша уже встала, взяла котелок и миски и сказала ровно:

— Всё тихо. Я дойду до реки.

И стратегически отступила с поляны, робко надеясь, что это не слишком похоже на побег.

Река здесь была не столько река, сколько речушка, довольно бодрая, но неглубокая — в самом центре русла от силы по пояс. Вечером Ольша нашла удачный спуск, по каменной насыпи. С большого валуна было удобно черпать воду.

Умылась, почистила зубы, прочесала волосы влажным гребнем, помыла ноги. Раскинула силу — никого вокруг, Брент всё ещё на стоянке, — сняла рубашку и обтёрлась влажным полотенцем. Кожа мгновенно покрылась мурашками, и пришлось торопливо выдохнуть из себя тепло. Надела чистое.

Раскинула силу — никого — стянула штаны и бельё. Кровь почти перестала, за всю ночь на марле появилось только несколько розоватых пятен. Выполоскать, постирать как следует, выполоскать снова, прокипятить, высушить. По правде говоря, Лек уже не считал бы такую ерунду поводом отложить близость: Лек был горячий парень и страстная натура, и Ольша много винила себя, что была с ним недостаточно ласковой. Но Брент-то не может сейчас знать… не полезет проверять… может быть, он и вовсе захочет пока чего-то другого, он наверное тоже любит, когда ртом…

И что же всё-таки говорила Тача?

Тогда, у медички, Ольша ещё была здорово не в себе, и все её душевные силы уходили на то, чтобы не рыдать и не устраивать некрасивых сцен. Рекомендации она запомнила как-то частями и неточно, зато хорошо помнила голос: низкий, чуть насмешливый, деловой и потому успокаивающий. «Ну, а ты как хотела? Ничего страшного…»

Ольша раскинула силу дальше, ещё и ещё, чуть не до самой Рушки, и только тогда решилась. В конце концов, она ведь огневичка, бесстыдная и как там дальше, и может делать совершенно неприличные вещи! В том числе потрогать себя, прислушиваясь, и вставить внутрь пару пальцев. Неприятно, но не больно, и там, где был разрыв, не ощущается даже следа. Тача говорила, кажется, что слизистые заживают быстро.

Ольша вспыхнула и принялась мыть руки.

Вот сейчас она вернётся на стоянку, сварит кашу, а потом, если Бренту придёт в голову её поцеловать, скажет, что уже, наверное, можно и… Так и скажет. И ничего не медленно она идёт, вполне обычно.

Брент отжимался. Забавно так, на кулаках, а над его спиной висела совершенно неподвижно здоровенная каменюка. По спине перекатывались мышцы, вот он на несколько мгновений замер в нижней точке, и камень медленно отплыл к краю стоянки и развалился на множество мелких камешков, а сам Брент, наконец, встал.

Из одежды на нём были только штаны, по лицу скатывалась капля пота, а дышал Брент хрипловато. Махнул Ольше рукой, подхватил свой мешок и ушёл к реке тоже. А Ольша куснула губу и взялась промывать крупу.

Завтракали в тишине, вслушиваясь в лесной шум. Ленивый ящер за ночь как-то незаметно сожрал свой фураж, а ещё объел край поляны и теперь бессовестно дрых. Пустая каша, несмотря на Ольшины ухищрения с травками и хвостиком копчёной колбасы, была всего лишь пустой кашей. Брент сам заварил чай, принюхиваясь к содержимому шести разных свёртков, поставил на стол обе кружки, а потом притянул Ольшу к себе, погладил пальцами подбородок, поцеловал.

Целоваться было хорошо. В этот раз вышло дольше и увереннее, чем вчера, но так же тепло и мягко. Брент был вкусный, его приятно было трогать, и обнимал он надёжно и бережно, и…

Часть 2. Глава 7

Стена выросла из-за холмов, прекрасная и чудовищная в своём величии. Песчано-серая, поднятая силой стихийников, она казалась почти невозможной, сюрреалистичной, и тянулась совершенно прямой линией через небо, насколько только хватало взгляда.

— Сколько в ней росту здесь? — хрипловато спросила Ольша, в который раз поражаясь при виде Стены.

— Здесь-то? — Брент прикинул что-то и остановил ящера. — Этажей пять-шесть, я думаю, немного. В низинах — до двадцати.

Ольша кивнула и облизнула губы.

Как-то вышло, что ехали они теперь почти в обнимку: сидели рядом, а Брентова левая рука лежала на спинке сидения за Ольшиной спиной. Первое время это немного нервировало, но она быстро привыкла и поняла, что так, по правде, теплее и уютнее. И придвинулась ближе, прижалась к мужскому боку, уложила голову ему на плечо.

Ящер скользил по дороге ровно, и, хотя Брент явно следил за дорогой, браться за рычаг ему пришлось от силы несколько раз. Так что он позволял себе отвлекаться: то переплетал их пальцы, то гладил её плечо, то склонялся к ней и целовал. Внутри у Ольши каждый раз что-то замирало, а потом она сама на себя рассердилась.

Если ему и в лесу не нравится, вряд ли ведь он станет раскладывать её прямо в движущейся повозке? Он вообще сказал: «ничего такого»… ну, конечно, будто взрослый мужик целует тебя у костра, «ничего такого» не имея в виду. И Ольша не против, нет, она совсем не против. Поцелуй случился как-то вдруг, они оба, кажется, этого не ожидали. И это было приятно, а Брент и раньше щедро дарил ей тепло и заботу. Вернуть их будет всего лишь честно.

Он приличный вроде бы человек. Те пару дней, про которые Ольша бессовестно наврала, у них наверняка и правда ничего не будет. Сейчас можно просто расслабиться, впитывать ласку и греться.

Да и вряд ли ведь у неё получится пропустить переход к активным действиям! Уж если он снимет с неё штаны, она как-нибудь заметит!

Может быть, это были не самые разумные размышления, но Ольше они неожиданно помогли. Хорошо целоваться, когда поцелуи — это просто поцелуи. Можно прикрыть глаза и позволить ему делать, что хочет, и вжиматься в твёрдое тело, пока совсем не закружится голова. Можно отвечать, шаловливо лизнуть его в щёку или куснуть губу, потереться носом о нос. Можно запустить пальцы в короткие волосы и умилённо убедиться: они и правда кудрявятся. Можно бессовестно отвлекать его от дороги и нащупать часто бьющуюся жилку на шее, совсем близко к шраму…

Можно даже выдохнуть тепло, но не так, чтобы наполнить им всю повозку, а так, чтобы нагретый воздух растёкся по телу. Он, в конце концов, сам говорил не слишком тратиться!..

Глаза у Брента от этого потемнели, и Ольша, кусая губы, признала всё-таки эту затею перебором.

В общем, это было очень хорошее утро, приятное во всех отношениях. Теперь же из-за холмов выросла Стена. Дорога, подстраиваясь к ней, вильнула в сторону, и пришла пора работать.

— Займёшься депрентилом?

— Конечно.

Пластины везли в жестяном коробе, переложенные вощёной бумагой. Ровные плоские квадраты в полпальца длиной. Депрентил бывает в самых разных размерах и формах, и у многих стихийников были личные предпочтения; сама Ольша раньше лучше всего обращалась с гладкими шарами-бусинами и фырчала, когда кто-то из коллег настаивал на другом центре.

Но здесь задача была своеобразной, и Ольша долго примерялась к разным ящикам на складе, выбирая что-то подходящее. Остановилась на квадратах, а теперь зажгла в пальцах «иглу» и двумя ровными росчерками оставила на пластинках разметку-ось.

Приклеить пластины Ольша решила прямо к бортам повозки с разных сторон: для этого прекрасно подошла хирургическая лента, которой Брент купил в аптеке сразу четыре рулона. Она прикрыла глаза и убедилась, что депрентил прекрасно ощущается.

Брент тем временем копался в своих сумках. В отличие от Ольши, чей багаж ограничивался одним полупустым мешком, он вёз с собой немало вещей. Среди них была даже книга — какой-то физический справочник — тубус с чертежами и несколько толстых тетрадей. Теперь Брент вынул лист с картой, какие-то записи, карандаш…

Ольша ощущала его силу, как перекатывающуюся внутри дрожь. Немного странно, но не неприятно, как будто весь мир вокруг немного сдвигается и встаёт по-новому. Что именно Брент прощупывал, она понять не могла, только вздрагивала и немного плыла. А он уверенно расставлял в бумагах какие-то пометки.

Совать нос в чужие дела было нехорошо, но Ольша не удержалась и вытянула шею лишь для того, чтобы разочароваться: на карте она опознала только реку, да и ту без уверенности.

Брент закончил, убрал чертежи и, нахмурившись, уткнулся в схему конструкции. День был довольно тёплый, Ольша выдыхала в повозку обогрев не чаще чем раз в четверть часа, и потому решила взять себе чуть больше узлов — но всё равно собрала свою часть втрое быстрее Брента.

Наконец всколыхнулась сила, центральных узлов коснулась чужая воля — всё равно, как если бы она держала в руке котёнка, а Брент накрыл его своей ладонью и погладил. Конструкция поднялась и развернулась едва видимым бледным шаром, тонкие нити-щупы выстрелили в Стену, и почти сразу же перед людьми золотистыми огненными линиями вычертилась схема стихийных конструкций Стены, прекрасная и сложная.

Брент разглядывал её какое-то время, а потом кивнул и взялся за рычаг. Повозка медленно покатила по дороге дальше.

— Записать что-нибудь? — предложила Ольша, всматриваясь в схему.

На её взгляд, придраться здесь было решительно не к чему: хорошо сбалансированные, умеренно нагруженные узлы, гладкие, насыщенные линии. Но Брент смотрел хмуро и что-то не глядя чёркал в тетради.

Часть 2. Глава 8

За день депрентил пришлось сменить ещё дважды, а работа оказалась хоть и несложной на первый взгляд, но выматывающей. У Ольши немного дрожали руки, а Брент ощутимо побледнел, и всё это безо всякого толку: исследуемая конструкция была в идеальном состоянии.

В итоге остановились до заката, в деревеньке на десяток дворов, которую, к счастью, почти не тронули шрамы войны. Большинство путешественников предпочитали ночевать в городке дальше по дороге, и гостиницы здесь не было, но Брент довольно быстро договорился о постое с одним из местных. Ящера забрали в сарай к сородичам, где в широком корыте лежали рисовые побеги и листья — куда лучше ёлки для любого порядочного шитаки! — а люди устроились на полупустой летней кухне.

Суетливая хозяйка обещала ужин попозже, почему-то всё время извиняясь, а Брент откинулся на печь, вытянул ноги и, кажется, уснул.

Зря он всё-таки сидел полночи, кольнуло Ольшу. Нехорошо вышло.

— Эй, — она тронула его за плечо. — Тебе надо постирать что-нибудь? Я бы сходила пока…

Раньше Брент всегда стирался сам и сейчас глянул на неё из-под ресниц с недоумением. Но эти его надтреснутые мозоли… и он ведь даже воду нагреть не может.

— У меня в контракте что-то там написано про хозяйство, — насупилась Ольша. — Ладно, не портки, хоть рубашки-то!

Брент хмыкнул, но согласился.

Рубашки у него были огроменные, Ольшу в такую можно было бы завернуть раза три. Зато из мягкой хорошей ткани и не затасканные, стирать легко. На фронте одну и ту же одежду могли носить неделями, пока она не начинала стоять колом и рассекречивать место дислокации войск пронзительной вонью, но сейчас условия были лучше, да и запас рубашек у Брента был приличный.

Ольша растёрла ладони друг о друга и провела по мокрой ткани так, что от неё хлынул пар. Иногда всё-таки хорошо быть огневичкой. Как бы она марли себе кипятила без силы? И сушила как — прямо на ёлке? Вот уж конечно высокий уровень санитарии!

Стихия охотно отзывалась на простые, привычные действия. После долгого удержания тяжёлой конструкции это казалось отдыхом, так что на кухню Ольша вернулась в хорошем настроении: пихнула Бренту стопку рубашек, торжественно водрузила на стол миску и потребовала аптечку.

Он выразительно поднял брови. Ольша расфырчалась, а потом упёрла руки в боки. Брент бессовестно заржал, и это так его увлекло, что опомнился мужчина уже тогда, когда Ольша вдумчиво обрабатывала мозоль на его правой руке.

— Да ерунда же…

И попытался отобрать руку, но Ольша держала крепко.

— Отвык совсем, — неловко буркнул он и улыбнулся.

— От лопаты?

— От конструкций. Здоровенная такая… мышцы гудят, и в сон тянет.

Ольша посомневалась немного, но всё-таки предложила:

— Размять тебе что-нибудь?

— Не, не…

Он притянул её к себе свободной рукой и коротко поцеловал в губы. А потом послушно терпел, пока девушка аккуратно расшивала глубокую трещину, щедро закладывала в неё заживляющую мазь и обматывала бинтом.

— А есть я как по-твоему буду?

— Ложкой!

Брент рассмеялся и поцеловал её снова, дольше и глубже.

Готовила хозяйка, к слову, хорошо, и её кисловатый творожник с ягодами был выше всяких похвал. Главенствовал за столом, конечно, рис в масле с травами, вокруг в мисочках стояли маринованные овощи, и Брент снова повеселел, узнав знакомую еду. А потом ушёл секретничать с хозяйкой и вернулся с десятком свёртков со всяким пахучим сеном, из которого наколдовал крепкий до черноты чай.

Щедро сыпанул соли, а потом долил до верха кружки молоком.

Пробовала Ольша с осторожностью. Оказалось странно, но всё-таки скорее приятно, а вот Брент поморщился: погоня за вкусами детства, похоже, пока не принесла успехов.

— Дай-ка схему, — сказал он, наконец. — Хоть выучу её, что ли…

Ольша вынула свой набросок и послушно дорисовала всё то, что оказалось нечитаемым из-за чёрканий. Брент сосредоточенно разглядывал линии и шевелил губами и пальцами.

— Завтра в два подхода попробуем, — решил он. — С утра часа три-четыре, потом подремать, потом ещё часа три-четыре. Ладно?

— Ладно…

— Я освоюсь потом, — пообещал Брент. — Вопрос привычки… давно такого не делал. У огневиков сила подвижная, приходит и уходит, ты отправляешь её и получаешь отклик, много раз, на ровный счёт. Это как если бы ты всё время повторяла внутри себя один и тот же стишок, да? А земле нет начала и конца, она всегда одна и та же. Статичная и неизменная. Я когда держу — это как если бы я всё время внутри себя тянул одну и ту же «а». Несколько часов подряд. Не столько устаю даже, сколько дурею…

— Бр-р.

— Ну, не очень. Землю в такую дрянь поэтому редко и ставят… Я зажрался, да?

Она пожала плечами, хотя ей перебирать работой никогда не доводилось, удобная задача или неудобная, и насколько бы Ольша там ни одурела.

— А чем ты занимался? Ну… раньше.

— Ты же читала мои бумаги.

— Я дальше печатей особо не смотрела…

— А зря, — он хмыкнул. — Возьми потом. Я фортификатор. Можно силой поднять башню из песка в пять этажей высотой, но что с неё толку, если стоит отпустить — и она развалится? Вот я считаю, как сделать так, чтобы поднятое не рухнуло.

Ольша медленно кивнула. При их роте было несколько землянников, и большинство из них, если требовалось сделать мост, могли его сделать и потом держать, дрожа от натуги. А один был в звании повыше и сперва считал что-то, прощупывал, а потом одним рывком создавал переправу, которая оставалась стоять.

— Это ведь не силой, да? Это вроде как физика?

— Сопромат в основном.

Ольша глянула на него с уважением. В Стоверге огневикам читали теорию горения и зачем-то алгебру, но Ольша преступно мало вынесла из этих наук.

— Так что Стена — это профессиональный интерес. И приказ королевича.

Ольша кивнула и робко улыбнулась. А Брент охотно притянул её к себе и поцеловал снова.

Часть 2. Глава 9

Вечером, устраиваясь на настиле при летней кухне, они снова долго целовались: сперва совсем легко и нежно, потом глубже и горячее, а потом, когда Ольша почти настроилась на продолжение, снова медленно и мягко. Она обвила руками его шею и запустила пальцы в волосы, он гладил её по спине, вжимал в себя и шептал на ухо что-то глупое, но приятное — про то, какая она красивая, и что он любуется ей, и что её сила кажется ему пушистой и шёлковой.

Уснули тоже вместе, и Брент в кои-то веки спал на боку, а не на спине, а Ольша устроилась у него в объятиях, чувствуя себя особенно маленькой и защищённой рядом с ним. И ночью ей что-то снилось — что-то хорошее, тёплое, свежее. В том сне был грушевый сад, и лодка, и розовые облака, и почему-то её первый командир в клоунском костюме, а с ним — одноклассница Велька, разодетая, как королевична.

И просыпалась Ольша тоже хорошо, в тёплом уюте двух одеял и горячего мужского тела. От неподвижности здорово затёк бок, а Брентова рука за ночь сместилась с живота на грудь, и это было чуть смущающе и скорее приятно.

Интересно, какие ему нравятся сиськи? Ольша не могла похвастаться формами: она пошла фигурой в тонкую и звонкую маму, хрупкую, как статуэточка. С годами и детьми мама слегка округлилась, а Ольша только ещё сильнее похудела за войну. И грудь у неё была — ну, конечно, совсем не такая, чтобы наполнить здоровенную ладонь Брента.

Хотя ему-то долго пришлось бы искать даму с подходящими буферами!..

Ольша улыбнулась и куснула губу, чтобы не рассмеяться, а потом кое-как высвободила руку и нащупала рядом часы. Семь с небольшим, спать дальше нет никакого смысла. Вон и хозяева на дворе уже гоняют скотину.

Она завозилась, примеряясь, как бы выбраться из хватких объятий, не разбудив Брента. И только тогда сообразила, что в бедро ей упирается внушительный стояк.

Примета с размером рук не обманула: стесняться Бренту явно было нечего. Ольша сглотнула, а внутри сперва прокатилось что-то горячее, а потом всё сжалось. Надо бы хоть крема купить. Может, хозяйка согласится продать, если у неё есть, или в ближайшем посёлке немного побольше зайти в лавку… привозят ведь, наверное, всякие бабские глупости, найдётся и крем, для рук или для лица, и пожирнее, поплотнее.

Попойка в Рушке сильно подкосила Ольшины финансы, и без того весьма скудные. Из тех денег, что она выпросила у Брента в Кречете, у неё остался четвертак и ещё три или четыре лёвки. На чужую начатую банку, может, и хватит, а на новую?

Брента можно бы попросить… только это ведь не ему надо. Лек и вовсе обижался, мол, не слишком-то ты меня хочешь…

Ольша всё-таки вывернулась из объятий и спустилась вниз.

Крем у хозяйки был, но продавать она его отказалась: мужнин подарок, выписанный по объявлению из самой Воложи. Ольша спросила ещё у соседской девицы, но та и вовсе предложила барсучий жир. Средство бесспорно эффективное, но с таким запахом, что Брент с его тягой к чистым простыням вряд ли оценит.

Просить у него денег тоже было отчаянно неловко, тем более что Брент наверняка прекрасно помнил Ольшину расточительность в Рушке. А она ещё бумагу купила, краски… безмозглая девка.

За завтраком говорили о ящерах. Хозяин как раз выводил своего шитаки за задний двор и впрягал в жёсткую конструкцию при округлом камне, закреплённом в большой чаше. Меланхоличный ящер наматывал круги по двору, камень катался, а хозяйский сын досыпал в яму рис и выгребал в мешок белую пыль муки.

Лепёшки из неё выходили нежные, необычные, совсем непохожие на пшеничные или ржаные.

Потом двинулись в путь, и там было не до разговоров. Свою часть конструкции Брент в этот раз поднял быстрее, но за четыре часа до обеденного привала так выдохся, что даже не стал есть: соорудил себе из земли что-то вроде каменного кресла, замотался в одеяло и почти мгновенно уснул. Ольше спать не хотелось, так что она повесила над повозкой особенно симпатичную охранку, вдоволь нагладила шитаки, скорбно пересчитала свои деньги, а потом ещё раз, как будто их от этого могло стать больше. Посидела над схемой. Взяла единственную книгу и листала справочник, делая вид, что что-то понимает в таблицах.

К вечеру Брент совсем вымотался и сделался раздражённым. Ольша уже сообразила, что он привык к совсем другой работе: одним мощным рывком воздвигнуть гору, а не держать в руке камушек целый день. Теперь Брент бесился на собственную слабость, а ещё — на полное отсутствие результатов.

Его бумаги Ольша так и не прочла, но примерно поняла, что Брентова поездка была чем-то вроде инспекции инкогнито. Они проедут вдоль всей Стены, оценивая состояние её самой и наверченных на Стену стихийных конструкций, а потом Брент предоставит кому-нибудь — говорил, кажется, самому королевичу? — толстый и важный отчёт. Ещё Брент прощупывал местность, делал на карте какие-то одному ему понятные пометки и неразборчиво ворчал про грунтовые воды.

Хорошая работа. По-своему сложная, но спокойная. Вечером Ольше пришлось шугануть огнём тварь размером с телёнка, но та была совсем молодая, глупая, и испугалась людей куда больше, чем они её: мгновенно нырнула в землю и смылась подальше от такой неприветливой добычи. Стоило бы догнать и добить, чтобы не сожрала никого из местных.

— Далеко ушла, — покачал головой Брент.

И Ольша не стала выпрыгивать из повозки и нестись за ней следом. Не такая она и опасная, здесь и пара мужиков с вилами справится.

Брент мрачно кивнул и снова сверился с картой. Похоже, они продвигались куда медленнее, чем он планировал, и ночевали снова под открытым небом. Брент злобно плескался в озере, а потом пересчитывал что-то, чёркая в тетради.

Ольша косилась на него нервно и считала тоже. Четвертак и три лёвки, три лёвки и четвертак, итого двадцать восемь. В Воложе она, может быть, получит письмо от мамы. И тогда нужно написать ответ, самый маленький рулончик — двенадцать лёвок. Двадцать восемь минус двенадцать — это всего-то шестнадцать. Можно ли купить крем за шестнадцать лёвок? И не обернётся ли это большими проблемами, когда Ольша останется совсем без денег? Так-то и потерпеть можно… шестнадцать лёвок…

Часть 2. Глава 10

Следующий и послеследующий дни прошли примерно так же, только останавливались в крошечной деревеньке и на хуторе, где хозяева смогли предложить гостям только загон для шитаки. Не очень-то романтичная обстановка, но Брент сбросил с себя раздражение первых дней работы и снова стал расслабленным и добродушным. Посадил Ольшу на колени, целовал, гладил, ласкал через одежду. А девушка отвечала ему, дышала хрипло и нежно потёрлась носом за ухом. Губы горели от Брентовой щетины, внутри сворачивался тёплый узел. Надёжные руки на спине — и можно прикрыть глаза, спрятаться на крепкой груди…

— Эй, котёнок, — Брент целовал её волосы, — будем спать?

Ольша муркнула в ответ и свернулась клубочком у него в объятиях.

Дорога с каждым днём забирала всё ниже и ниже, и кое-где её теперь заливало водой — человеку то по лодыжку, а то и по колено. Шитаки плескал хвостом, принюхивался, хватал что-то зубами на ходу и был очевидно доволен, хотя колёса то и дело вязли на занесённой илом дороге. Несколько раз их обгоняли другие путешественники, а однажды навстречу прополз целый военный поезд на несколько десятков фургонов, безжалостно прижав одинокую повозку к обочине.

После полудня проезжали посёлок, и Ольша отпросилась заглянуть в лавку. Крем в продаже был, но торговец просил тридцать пять лёвок за самую маленькую баночку — «заводская, не самопал, кожа будет ну чистый шёлк!» — и Ольша покинула лавку. Ей начинало казаться, что крем не так и обязателен, но мучительная тревога не позволила бы ей отказаться от покупки, если бы та была ей по карману.

Брент был заботлив и ласков. С ним было хорошо целоваться, его было приятно трогать, и сам он касался её так, что Ольша смущалась и немного плыла. От его нежности расступались кошмары, и можно было — впервые за много, очень много дней, — чувствовать себя обычной живой девушкой, ловить прикосновения и дразниться, расслабляться в чужих объятиях, смеяться и тонуть в ощущении тепла.

Иногда Ольша чувствовала его возбуждение, но своему нежеланию трахаться в лесу Брент был верен и каждый раз замедлялся раньше, чем Ольша успевала себя накрутить.

Конечно, в постели мужчины меняются. Но если Брент будет хотя бы на четверть так же бережен… по крайней мере, не должно быть совсем уж плохо.

Шитаки довольно рыкнул и плюхнулся в воду, а вслед за ним и повозка, покачнувшись, заскользила по разливу. С обеих сторон дороги расходились поля, унылые по поздней осени, а справа далеко за ними вставала громада Стены. Ящер плыл, выписывая ровные дуги телом, а торчащий над поверхностью кончик носа двигался ровно-ровно, как по линейке, и оставлял за собой расходящийся по воде клин.

Ольша рискнула отвлечься от конструкции и перегнулась через борт, тронула рукой воду. Холодная, но не ледяная. Мутная, дна не видно, ладонь касается каких-то растений. Вон и шитаки плывёт с распахнутой пастью, сбривая всё, что попадается ему на пути.

Брент притормозил повозку, давая ей вдоволь налюбоваться.

Когда разлив закончился, и дорога снова забрала чуть вверх, в сухость и твёрдость, ящер ощутимо расстроился, а вот Ольша вздохнула с облегчением. От воды тянуло холодом, греть повозку приходилось чаще, и она порядком устала. Невидимая мышца, управляющая силой, ныла и грозилась перенапряжением.

Брент почти сразу же присмотрел место для обеденного привала и нарисовал на своих картах очередную россыпь пометок, а Ольша нарезала хлеб.

— Будешь в клабор?

— А… ты же дремать обычно…

— Попривык вроде.

Ольша улыбнулась, вгрызлась в хлеб и кивнула. Брент вытер пальцы и раздал карты одной рукой, другой сооружая себе высокий бутерброд. И, наверное, уж очень расслабился, уверенный в своём превосходстве, потому что проиграл четыре раза подряд.

— Тройка, — сказал Брент на пятом кону, отстукивая пальцами по колену.

Ольша объявила очередной полташ.

— Да ну быть не может, — ворчал Брент. — Тебе везёт, как утопленнице!

Ольша мило похлопала ресницами, а Брент вдруг прищурился и отложил карты:

— Ты мухлюешь.

— Я?!

— Ты. Не знаю, как, но ты мухлюешь. Ну-ка дай сюда…

Ольша оскорблённо прижала карты к груди, настороженно наблюдая за ним и готовясь драпать, но Брент не стал настаивать и вместо этого взял оставшуюся колоду. Пересчитал, пересчитал ещё раз. Приподнял брови.

— Ты таскаешь лишние карты, — постановил он сурово. — Поэтому у тебя такие комбинации.

— Да я бы никогда!..

— Ну и что с тобой делать, врушка?

Ольша показала ему язык, а потом как-то вдруг оказалась у него на коленях. Брент грозно шевелил бровями, и это почему-то было очень смешно — может быть, потому, что она хорошо понимала: он совершенно не сердится. И Ольша поцеловала его, запустила ладошки под рубашку, прижалась, ощущая, как в широкой груди ровно бьётся его сердце.

А к вечеру добрались до Бади — первого с начала Стены настоящего города и старейшего из всех городов региона. Бади переходил из рук в руки не меньше трёх десятков раз, потому здесь встречались и незамысловатые глиняные кубики, какие с незапамятных времён строили тан-жаве, и изящные колонные постройки тангов, и привычные марельские дома со скруглёнными проёмами. Вид у Бади был забавный.

На въезде в город гомонила ящерная станция. А ещё здесь была вполне приличная гостиница, с яркой вывеской и широкой верандой. И на крыльце Брент остановился так резко, что Ольша впилилась носом ему в спину.

Он обернулся, ласково завёл непослушные прядки ей за ухо. И спросил хрипловато:

— Комнату с одной кроватью брать или с двумя?

Ольша вспыхнула. Внутри всё перевернулось, завязалось в узел, она впилась ногтями в предплечье и даже пальцы на ногах, кажется, поджала.

— С одной…