Половина земного пути

Обострение чувств

— На тебя объявили большую охоту.

— Что?!

— Я говорю, Полуянов: на тебя получен заказ. Быстрее надо соображать при твоей-то профессии.

— Слушай, майор, ты звонишь мне в два часа ночи, будишь… Ты можешь толком рассказать, что происходит? Хотя бы по порядку?

— По порядку? — Майор Савельев хмыкнул. — По порядку не получится, потому что порядка нет, а имеется только один-единственный факт, полученный из оперативного источника… Источник, скажу сразу, весьма надежный, раньше никогда меня не обманывал… И факт этот гласит: тебя заказали. Причем некая криминальная группа уже приступила к отработке заказа. Охраны тебе никто не даст, поэтому советую: бери ноги в руки и немедленно сматывайся из Москвы. Желательно куда-нибудь в другое полушарие.

— Но кто меня заказал? И за что?

— И на первый, и на второй вопрос ответ одинаковый: я не знаю.

— Послушай, майор, а ты меня ни с кем не путаешь? Я ведь не политик, не бизнесмен, не чиновник. Я простой журналист. Работник умственного труда. За что меня-то заказывать?

— Ну, допустим, кому-нибудь ты в своих статьях хвост прищемил или компромат на кого-то накопал…

— Да ни на кого я ничего не копал! — вскричал Полуянов. — Мы сейчас сплошняком о партии и правительстве пишем.

— Н-да? Ну, тебе видней. Да, и еще… Той же организованной группе товарищей заказали еще одного человечка. В связи с тобой или нет, но, по-моему, она — твоя знакомая. Сейчас скажу, как звать… — Майор Савельев на другом конце линии связи пошуршал бумажками. — Вот, нашел. Величать ее Татьяной Садовниковой.

— Господи… — прошептал Дима. — А она-то здесь как?

— То, что я тебе сообщаю об этом, конечно, против правил, но мне легче взыскание за разглашение получить, чем потом двойное заказное убийство расследовать… Поэтому мой тебе настоятельный совет: бери в охапку свою подружку Садовникову, и валите вы как можно скорее и как можно дальше — до тех пор, пока я вам не протрублю отбой…

С первых же слов этого ночного разговора Полуянов выскользнул из постели и удрал на кухню — чтобы не потревожить спящую Надю. Но бесполезно — вскоре она появилась: растрепанная, в пижамке и дико встревоженная.

Когда журналист нажал отбой, она тихо спросила:

— Дима, что случилось?

— Ничего! — отвечал Полуянов неласково. — Иди спи.

— Дима, кто звонил? Что происходит? — настаивала возлюбленная.

— Ничего не происходит. Просто мне надо срочно уехать. По работе, — соврал он и отправился в гостиную собирать свою любимую командировочную сумку. Хотел втихаря взять из сейфа пистолет, но не удалось — Надя пришла в комнату и стояла над душой немым укором.

— Пойди поставь мне чайник, — приказал он.

Но от Нади не так-то легко было отделаться. От любящих женщин вообще отделываться бывает сложнее всего — это журналист за свою жизнь уже хорошо понял. Ну, ей же хуже. Полуянов прямо на глазах подруги сунул за пояс боевой «макаров» — подарок друзей-эфэсбэшников.

Надя настойчиво спросила:

— Скажи мне: что произошло и куда ты едешь?

— В Инту я еду, — буркнул Полуянов. — В Сыктывкар. В Надым. Выбирай что хочешь.

— Что случилось, Дима? — снова, как попугай, повторила Надя.

— Ничего! — проговорил, закипая, молодой человек. — Кроме одного: я, если ты помнишь, работаю спецкором отдела расследований, и меня могут выдернуть в командировку в любую минуту!

Он бросил в сумку пару свитеров и все чистые на данный момент рубашки: предостережение прозвучало серьезно, и бог его знает, сколько времени (и где) ему придется скрываться. Буркнул на Надю, совершенно несправедливо:

— Чем лезть в мои рабочие дела, лучше б рубашки мне стирала. Совершенно нечего надеть!

Девушка немедленно стала оправдываться:

— Но ведь у тебя же три чистые есть и глаженые. Я как раз сегодня хотела постирать…

Дима уже покончил со сборами — журналисту, а в прошлом десантнику не привыкать собираться по тревоге. Напоследок сунул в сумку ноутбук и поспешил в прихожую.

В глазах у Нади закипали слезы. Когда Полуянов уже открывал дверь, она прошептала:

— Дима, скажи… Здесь замешана женщина?

Журналист свирепо глянул на нее и в сердцах выкрикнул:

— Да ты просто дура! — и шваркнул входной дверью, оставив в прихожей плачущую Надю.

Позже он не раз вспомнит свои слова.

Разных, ох разных персонажей можно встретить на московских улицах, в кафе, кинотеатрах и других увеселительных заведениях! Особенно в три часа ночи. Никто уже ничему и не удивляется. Тем более что парочка, засевшая за дальним столиком круглосуточного фастфуда на Ленинградке, внешне особо ничем не выделялась. Ну, едут друзья (или любовники, или сослуживцы) домой после корпоратива (или вечеринки, или аврала на работе) да завернули перекусить. Обоим чуть за тридцать, парень высокий, статный, красивый, и его спутница очень даже ничего — натуральная блондинка с длиннющими ногами и смазливым личиком, на котором выделялись умные глаза. Одеты небрежно, но зато в модные шмотки. Словом, типичные представители зарождающегося российского upper middle class.

Правда, дотошный наблюдатель заметил бы в парочке одну странность: девушка была совсем не накрашена, а молодой человек даже и не причесан, будто оба только-только выпрыгнули из постели и успели лишь наспех одеться. И гораздо более удивительным показался бы стороннему свидетелю разговор, что вели между собой эти двое:

— Дима, а ты думаешь, что нас действительно хотят убить?

— Да, Таня, да. Мой источник служит в органах давно, ко мне относится хорошо, он не станет шутить или дергать меня понапрасну.

— Господи, но ты — и вдруг я. Какая связь? Да мы с тобой, по-моему, уже сто лет вообще не виделись!

— Год и три.

— Что — год и три?

— Мы не виделись один год, три месяца и четыре дня.

— Ты помнишь так точно? — Татьяна округлила глаза.

— Естественно, — хмыкнул парень и пропел: — «Я помню все твои трещинки…»

— А ты все такой же!

— Какой?

— Жуир и бонвиван.

— Кто-кто?

— Не прикидывайся, что не понял. Журналист все-таки.

— Да, я простой российский журналюга, поэтому мой словарный запас — тридцать семь слов, не считая матерных.

— Бабник. Это слово ты знаешь?

— Спорить не буду. Хотя вот уже три года живу с одной-единственной особой. И налево — ни-ни.

— Трудно поверить.

— Чем обсуждать мой моральный облик, давай лучше подумаем, что нам делать. У тебя открыта шенгенская виза?

— Открыта, — кивнула Таня. И добавила с неожиданной жесткостью: — Но бежать из страны я никуда не собираюсь.

Твердость давней подруги оказалась по сердцу Полуянову, и он спросил:

— А что собираешься?

— Как — что? — мило улыбнулась девушка. — Бороться.

Три часа спустя, когда рассвет уже нехотя светлил восток, а весенние птицы пока неуверенно, но начинали свой щебет, Димина «Мазда» въезжала в ворота дачи в Абрамцеве.

Здесь головокружительно пахло пробуждающейся землей. В густом утреннем тумане едва был виден дом. Бетонные дорожки уже высохли, но на влажной земле еще там и сям лежали пласты нерастаявшего снега.

Дача принадлежала полковнику Ходасевичу, Таниному отчиму. «Даже если нас там найдут, — заявила Садовникова, когда друзья размышляли, где им укрыться, — мы всегда сможем отбиться».

По дороге они закупили продуктов в круглосуточном супермаркете, ведь неизвестно, сколько дней придется сидеть в убежище. Пока ехали, обсуждали, кто и почему мог желать им смерти — им обоим. В том, что заказали одновременно и Таню, и Диму, крылась главная странность. У них не было ни общих интересов, ни общего бизнеса. Они не делили друг с другом ни кров, ни постель (единственный раз больше десяти лет назад — не в счет).

— Если мы поймем, за что нас хотят убить, — только тогда и разгадаем, кто этого хочет, — задумчиво произнесла Таня.

— Обратное утверждение также верно, — откликнулся вечный насмешник Дима. — Определим кто — узнаем за что.

Он не отрывал глаз от дороги. На вечно загруженном Ярославском шоссе сейчас, перед рассветом, можно было пронестись с ветерком, и журналист не преминул воспользоваться этой возможностью: стрелка спидометра плясала в районе ста пятидесяти километров в час.

— Ты не гони давай, а то киллеров без работы оставишь, — слегка сварливо заметила Садовникова. Однако ей и самой нравилась быстрая езда, как нравилось все рискованное.

Полуянов хохотнул, показывая, что оценил шутку, и предложил:

— А давай устроим… этот… как его звать по-русски… В общем, «брейн-сторм».

— Мозговой штурм?

— Во-во. Принимаются любые идеи, даже самые фантастические. И критиковать их запрещено.

Тане предложение спутника понравилось.

— О’кей. Начали?

— Насколько я понимаю, — глубокомысленно заметил Дима, — убийства совершаются, во-первых, из-за денег, во-вторых, из ревности и, в-третьих, из чувства мести. Ну, бывают еще, как пишут в протоколах, из личных неприязненных отношений — это когда по пьянке бьют сковородкой по голове. Но последнее явно не наш случай…

— Давай не отвлекаться.

— Давай друг друга не критиковать. Мы ж договорились! Может быть, дело в деньгах? — предположил журналист. — Ты только не обижайся, но… Кто наследует в случае твоей смерти?

— Мама. И еще отчим, Валерий Петрович. Я на него на всякий случай завещание оставила. А то ведь со мной, при моем рисковом характере, всякое может случиться.

— Ну, вот тебе и мотив, — легкомысленно откликнулся Полуянов. — Мама-то точно тут ни при чем, но вот наследство, твой отчим… Кажется, он эфэсбэшник? Значит, у него есть контакты в криминальном мире. Вдруг он решил тебя заказать?

— Ты ври, да не завирайся! — отбрила Татьяна.

— Та-анечка… — укоризненно протянул молодой человек. — Мы ж договорились: никакой критики.

— Хорошо, — дернула плечом девушка. — А кто наследует в случае твоей смерти? — И добавила, в отместку за отчима: — Ты со своей козой, библиотекаршей Надей, уже расписался — или по-прежнему во грехе живете?

Но журналиста пронять такими булавочными уколами было сложно.

— Во грехе, Танечка, во грехе… Да и потом, какое с меня наследство? Я с моих публикаций и рубля не накопил.

— Как не накопил? Квартира-то есть?

— Даже две, моя и бывшая мамина, — кивнул Дима, вглядываясь в дорогу впереди. Он вдруг скинул газ, «Мазда» теперь ползла с совсем уж черепашьей скоростью. Пояснил: — Здесь вечно гаишники с радарами прячутся.

— Две квартиры — это как минимум пол-лимона зеленых, — заметила Таня, продолжая денежную тему. — А если не библиотекарша твоя — кто их тогда наследует?

— А ведь и вправду… — задумчиво потер лоб Полуянов. — Есть ли у меня наследники-то? Я же один как перст. Из родственников — никого. Правда, у покойной мамы был двоюродный брат… Живет, кажется, в Калуге… И у него есть дети… Вроде бы двое… Но связь с ними давно потерялась…

— Вот видишь! Значит, могло быть так: дети достигли совершеннолетия, узнали, что в Москве у них богатый троюродный брат, вот и заказали тебя. Чтобы жилье в столице заиметь.

— Версия хорошая, богатая, — похвалил Дима. — Но при чем здесь ты? Разве только предположить, что мои гипотетические троюродные сестры с твоим отчимом в заговор вступили. — Это была маленькая месть Тане за «козу библиотекаршу».

— Да, веселые дела… — протянула Садовникова. — Значит, надо искать, что нас действительно объединяет.

— А нас с тобой не объединяет практически ничего, — проговорил журналист. И через секунду добавил: — К сожалению… — И положил руку Тане на коленку.

— Убью сама, — сквозь зубы бросила Татьяна и скинула его руку. — Мы с тобой просто старые друзья и ничего больше! Ясно?

— Да куда уж яснее, — хмыкнул Полуянов.

По лицу его было видно, что он вряд ли оставит свои попытки, и в голове у Тани мелькнула совсем уж завиральная мысль («брейн-сторм» раскрепостил сознание!). «А вдруг всю эту историю Дима сам придумал, чтобы побыть-пожить со мной вдвоем? Совсем наедине?» Но девушка сразу ее отбросила, как исключительно дурацкую: у Полуянова достанет смелости (вот уж чего у него через край!) начать ухаживать за ней напрямую, без обиняков.

— Хотя нет, я не прав, что нас совсем уж ничего не объединяет. — Дима сделал вид, будто обиделся. — Я тебя регулярно с Новым годом поздравляю. И с Восьмым марта.

— Ага, по электронной почте, — кивнула Татьяна. А про себя мстительно подумала: «И ни одного подарочка или цветочка — за десять лет!»

— Кстати, ты у меня на «френдс-ру» висишь, — продолжил приятель. — То есть в друзьях, между прочим. И фотка твоя у меня там есть — та самая, где мы в обнимку на аэродроме.

— Ну конечно, виртуальная дружба — самая крепкая в мире, — саркастически заметила Садовникова.

— И я тебя, — перечислял Дима, — всегда на наши корпоративы газетные приглашаю. Только ты не пришла ни разу.

— Я тебя тоже на Новый год к нам в агентство звала. Но ты как к стажерше Илоне приклеился, так и не замечал вокруг ничего…

— Ох, грудь у нее была замечательная… — мечтательно протянул журналист. И спохватился: — У тебя тоже, конечно, хороша…

— Слушай, хватит, а? — всерьез обиделась Татьяна. — Ты что, поднял меня в три утра, чтобы я твои скабрезности выслушивала?

На самом деле не Дима в ту ночь разбудил ее. За полчаса до его звонка блямкнула эсэмэска. Писал изгнанный месяц назад исключительно ревнивый возлюбленный Миша Беркут. Сообщение оказалось невнятным и противным — как и все, в последнее время исходящее от Беркута: «Предупреждаю, причем крайний раз: ты на всю жизнь должна быть рядом со мной!!» На это письмо, как и на десяток других Мишиных посланий, Татьяна не ответила. Ей вообще хотелось поскорей и напрочь вычеркнуть из своей памяти все, что было с ним связано.

А ведь как хорошо начиналось! Двухметрового роста каратист, фигура обалденная, сильный, мощный, с таким куда хочешь иди — будешь как за каменной стеной. Плюс к тому (хоть и трудно поверить) интеллектуал, Петрарку наизусть цитирует. Да и человек далеко не бедный: шеф крупнейшего на юге страны охранного агентства.

Роман у них с Татьяной закрутился — аж искры летели. При первой возможности он срывался, летел в Москву. Да и она у него на юге пару раз побывала, Новый год вместе встречали. Беркут окружал ее максимальным комфортом: пятизвездные гостиницы, лимузины, французское шампанское…

Но потом все пошло наперекосяк. Кто знает, что тому стало виной: не изжитой, несмотря ни на что, Мишин провинциализм? Или его грандиозный частнособственнический инстинкт? А может, не случайно они на кладбище познакомились? Все-таки дурная примета… [2]

И тут Полуянов, вырвав девушку из размышлений о личном, выкрикнул:

— Стоп! Всем молчать! Идея! А что, если… что, если это Фомин?

— Фомин? Какой еще Фомин? Ах да, тот самый… Хм, а что, вполне может быть…

На дачу друзья приехали с оформившейся и довольно перспективной версией. Однако каждый из них в уме держал еще как минимум по одному предположению. Только гипотезы были не то что постыдные – но ни тому ни другому как-то не захотелось о них вслух рассуждать…

Петр Федорович Фомин был одним из клиентов рекламного агентства, где работала на должности творческого директора Татьяна. И притом — законченным эгоманом. Нет, до настоящей мании величия он еще не дошел, но любил самого себя безмерно. Рекламные бюджеты выделял небольшие — зато в каждом ролике требовал упоминания о себе, любимом, или даже собственного появления в кадре. Денег у него куры не клевали, хотя он всем говорил, что его фирма под названием «Согас» торгует бытовой техникой и электроникой. Но не могло быть у обычного торговца, продающего товары в основном через Интернет, столько денег! Несколько раз Татьяна пыталась вывести клиента на откровенность, откуда у него такой капитал, однако Фомин с разной степенью изящества уходил от ответа. И посторонние источники (а Садовникова и их задействовала) ничего о тайной деятельности заказчика ей не сообщили. К отчиму, полковнику ФСБ, обращаться по столь пустячному поводу Тане не хотелось.

И вот однажды (случилось сие в середине декабря прошлого года) Фомин попросил Татьяну — нет, даже не попросил, а потребовал! — разместить статью о нем в одной из центральных газет. Лучше в «Коммерсанте», заявил он, но и «Молодежные вести» тоже сойдут. «Да пусть не какая-нибудь шестерка обо мне напишет, а «золотое перо»! — приказал заказчик. — И никаких значков «на правах рекламы». А уж за ценой я не постою».

Садовникова скрепя сердце — чуяла ведь уже тогда, что добром это не закончится! — устроила Фомину встречу со своим давним приятелем, Полуяновым.

Клиент навел справки, и, видимо, имя корреспондента его удовлетворило. Он позвонил Диме и попросил встретиться с ним в самом роскошном в окрестностях «Молодежных вестей» ресторане — «Бруклине». А за обедом, между вторым и десертом, объявил цену: за хвалебную статью о себе на полполосы он заплатит пятьдесят тысяч долларов.

— Естественно, я его послал, — рассказывал потом Полуянов Тане.

— Почему? — удивилась девушка. — Полста тонн баксов — хорошие деньги. Я бы согласилась.

— Моя бессмертная душа стоит гораздо дороже, — с пафосом провозгласил журналист. И поспешил добавить: — Да и мутный он какой-то, этот Фомин. Противно на него работать… К тому же как я эту лабуду про него через секретариат протащу?

— Так и говори. А то «бессмертная душа»… — буркнула Татьяна.

Самое интересное, что после того обеда в «Бруклине» заказчик пропал из поля зрения и Полуянова, и Садовниковой. Оба не слишком печалились: Дима вообще постарался забыть о разговоре с Фоминым, как о мелком, досадном, царапающем эпизоде. А Татьяна свой годовой контракт с ним отработала, на будущее договора не имелось — значит, поводов встречаться не было, и слава богу. Она, конечно, заставила себя — какой ни есть, а все-таки заказчик — поздравить Фомина с Новым годом по электронной почте и даже позвонила ему на мобильный. Ответа на имейл не последовало, а телефон молчал. И Садовникова со вздохом облегчения выбросила мысли о неприятном клиенте из головы — тем паче что начался новый год, а с ним новые заботы: заказчики, дедлайны, суета, круговерть…

И вот теперь, кажется, Фомин весьма неожиданным образом снова напомнил о себе.

Абрамцевская дача полковника Ходасевича оказалась оборудована всем необходимым для жизни. И даже некоторыми излишествами. Татьяна некогда подарила отчиму тостер и кофеварку, а также настояла, чтобы тот подключился к Интернету, пояснив: «Чтобы я могла спокойно работать, когда к тебе в гости приезжаю». Правда, за все прошлое лето навестила старичка, как она сейчас со стыдом вспомнила, лишь дважды.

Друзья наварили себе кофе и, каждый с доброй кружкой, разошлись по комнатам — думать, искать пути выхода из неожиданной ситуации. Дима со своим ноутбуком отправился во Всемирную паутину, а Садовникова принялась звонить отчиму — всем известно, что Ходасевич ранняя пташка и, даже будучи на пенсии, поднимается в семь утра. Вопросом оба задались одним: кто он, господин Фомин, какова его подноготная и куда он исчез?

Результаты их информационных поисков и запросов появились только на следующий день к вечеру. И оказались в высшей степени удивительными.

На самом деле бизнес Фомина заключался в следующем: он организовал (говоря языком протокола) устойчивое преступное сообщество, в которое вовлек представителей правоохранительных структур. Сообщество еще в середине прошлого года попало в оперативную разработку, и выяснилось, что в нем состоит пара полковников милиции и даже один генерал-майор, не говоря уже о всякой там мелочи в чине капитана и ниже. Деньги группировка зарабатывала наглым и подлым путем: милиционеры наезжали на какую-нибудь фирму, промышляющую «серым» и «черным» импортом электроники (компьютеры, мобильники, телевизоры и прочие полезные гаджеты). Наезд проходил по всем правилам, устраивалось настоящее «маски-шоу» — топот бойцов ОМОНа, команды «Всем встать!», «Ноги расставить, лицом к стене!»… Незаконно ввезенные товары правоохранители конфисковывали и затем — практически тут же! — перепродавали конфискат за полцены фирме Фомина. А тот уже реализовывал его в розницу — отсюда и низкие цены, и огромный оборот.

Дело процветало, но потом между подельниками начались разборки. По одним сообщениям, причиной их стала самодеятельность милиционеров, которые вместо того, чтобы наезжать на фирмы, конфисковывать товар и сбывать его Фомину, занялись банальным рэкетом: приходили в компании-жертвы и требовали выкуп за то, чтобы оставить их в покое. Естественно, что при таком раскладе господину Фомину не доставалось ни-че-го.

По другой версии (гораздо более неприятной для Тани с Димой), толчком к раздорам между преступными правоохранителями и Фоминым стала неумеренная рекламная активность последнего. Она ужасно раздражала высокопоставленных ментов, которые справедливо полагали, что чем меньше внимания проявляется к их делишкам, тем лучше. Они попытались урезонить любящего саморекламу Фомина, но тот в грубой форме отказался.

Так или иначе, между милиционерами-рэкетирами и Фоминым началась самая настоящая война. Сразу после Нового года он перешел на нелегальное положение и стал зачищать концы. Чекисты, разрабатывающие дело, полагали, что горе-бизнесмен просто сошел с ума — Фомин выдал преступным группировкам заказ на устранение всех чиновных милиционеров, участвовавших в его бизнесе. Сам-то Петр Федорович уже был объявлен во всероссийский розыск и в розыск по линии Интерпола, однако в борьбе с бывшими подельниками счет покуда оставался два — ноль в его пользу: киллеры успели ликвидировать милицейского генерала и полковника, входивших в организованное им сообщество. Фомина же отыскать пока не удавалось.

Таня с Димой обсудили полученную информацию. И получалось, что ситуация с внезапно сбрендившим заказчиком — самая для них неприятная. Они запросто могли попасть под раздачу, что называется, до кучи. Раз Фомин спятил и идет до конца, то вполне мог заказать и Садовникову с Полуяновым.

А если заказ на них обоих действительно существует — как спасаться? Как бороться? Прятаться всю жизнь — или хотя бы до тех пор, покуда не разыщут и не обезвредят Фомина?

Самим пытаться искать его — безумно и бессмысленно, раз уж все полицейские мира не в состоянии преступника схватить. А пассивное ожидание (чего? избавления? смерти?) и для Тани, и для Димы, натур очень деятельных, было самое худшее, что только можно придумать.

Подавленные, друзья разошлись по комнатам спать.

Татьяна никак не могла заснуть. Она ворочалась с боку на бок, то прикрывала ухо подушкой, то заматывалась с головой в одеяло — и понимала всю бесполезность своих действий. Потому что вскоре осознала, что больше всего в деревенском доме ее угнетает тишина. Давящая, мертвенная тишина. Птицы, расщебетавшиеся днем, на закате примолкли. Ни шума проезжающих машин, ни музыки, ни грохота лифта, ни даже крика петухов или гавканья собак — только гулкое, всепроникающее безмолвие. Оно кого хочешь может свести с ума!

«Все-таки я исконный городской житель, — думала девушка. — Сельская идиллия мне явно противопоказана».

К тому же… В этом стыдно было признаться даже самой себе, но все два дня, покуда они делили убежище с Димой, Татьяна подсознательно ждала, когда он возобновит свои попытки сближения. Однако журналист, на первый взгляд совершеннейший плейбой, теперь вдруг стал вести себя предельно корректно. Ни сального взгляда, ни циничного намека, не говоря уже о прикосновениях или поглаживаниях. Конечно, она бы дала ему отпор, если что, — но пока приходилось лишь подтрунивать над ним и над его верностью библиотекарше. Однако… Ухаживать Полуянов за подругой по несчастью так и не начинал.

И если днем мысли о Диме как о кавалере были загнаны куда-то в самый далекий уголок мозга, то в ночной тишине они вырывались наружу. «Что это с ним? — все думала Татьяна. — Совсем, что ли, истаскался, изработался? Или впрямь решил не изменять своей библиотечной крысе? Или… или — что-то не так не с ним, а со мной? Я постарела, подурнела? Но у других-то мужиков, практически у всех, я вызываю иную реакцию — очень даже далекую от безразличия… Или, может, равнодушие Полуянова — очень хитрая, изощренная его тактика?..»

Ответы на эти вопросы нельзя было получить немедленно. Их мог дать только Дима — или время. Но Татьяна все ворочалась и ворочалась и, как дура, все думала и думала…

«Господи, а ведь сейчас весна! Самая пора для любви! Природа готовится к цветению, и у меня внутри тоже — сладко крутит, томит… Так хочется нового чувства, лучше настоящего, но если не получается колоссальной любви, то пусть будут хотя бы ухаживания, флирт… У меня ведь и элементарного секса — просто для здоровья — сколько времени не было… Почитай, больше месяца — с тех пор, как я вытурила сочинского идиота-ревнивца с пушкой в руке наголо, Мишу Беркута…Что ж я за человек-то такой? Почему так сложно схожусь с людьми? И с сильным полом, в частности. То ли дело подружка моя, Марго… Та ведь так и порхает из койки в койку — впечатления коллекционирует… Может быть, грязно — зато у нее цвет лица всегда хороший… Не то что у меня — вся серая к весне стала от работы и авитаминоза… И два прыщика выскочили…»

И когда в гробовой тишине дома — слышно было даже, как наручные часики тикают, — вдруг раздался еле различимый шорох, первой мыслью Тани, к ее собственному стыду, было: «Наконец-то Дима идет ко мне!» Но потом вдруг поняла: чьи-то шаги тихо-тихо прошелестели по гостиной — и сразу стало страшно. Тогда Татьяна вскочила с постели, включила ночник и, прежде чем успела сообразить, что делает и как это будет воспринято приятелем, во весь голос заорала: «Дима!» В гостиной раздался грохот, и девушка — характер такой, привыкла не бежать от опасности, а идти ей навстречу с открытым забралом — бросилась к двери спальни и распахнула ее.

Планировка дома отчима была дурацкой: три спальни, двери которых выходили прямо в огромную гостиную, совмещенную с кухней. И Таня не подумала, что на пороге темной гостиной, на свету, льющемся из ее комнаты, она окажется перед возможным противником как на ладони, — а сама не будет видеть ничего. Замерев, Татьяна услыхала, как рядом, в темноте, растворилась дверь комнаты, которую занимал Дима, и оттуда раздался резкий окрик журналиста:

— Всем лечь на пол! Стреляю на поражение!

В ответ из мрака бабахнул пистолетный выстрел, а потом, совсем близко, ответный. Татьяна зажмурилась, рухнула на пол, прикрыв голову руками. В гостиной раздался сдавленный стон, затем по полу прогрохотали башмаки и зазвенело разбитое стекло, а потом — зажегся свет.

Когда девушка осторожно открыла глаза, мизансцена в гостиной была следующей: выбитое окно, развевающаяся от ветра занавеска. Ее приятель, весь бледный, в одних трусах, с пистолетом в руке, склонился, разглядывает что-то, лежащее на полу. Девушка приподнялась и увидела: у ног Димы — человек, он корчится и стонет от боли, а из его плеча толчками вырывается кровь, заливая ковер. А Полуянов, вместо того чтобы помочь ему, приставляет ко лбу парня лет двадцати пистолет и кричит:

— Кто нас заказал? Быстро! Говори!

— Н-нет… — шепчет тот, и на губах его пузырится красная пена.

— Сейчас ты сдохнешь! Кто? Имя!

Раненый еле слышно бормочет:

— Ее зовут Надежда… — И отключается.

Потрясенный Полуянов шепчет: «Кто?» — и оседает на пол рядом с наемником. Хватается за голову. Но через пару секунд берет себя в руки и кричит Татьяне:

– Скорее – жгут, бинт, что-нибудь! Надо остановить кровь!

Больше тишины в ту ночь не было.

Довольно быстро прибыла «Скорая». Раненого наспех перевязали и увезли. Затем явилась милиция — и пробыла в доме гораздо дольше, чем хотелось бы.

Эксперты собирали осколки разбитого окна, фотографировали стреляные гильзы и вынимали пули из бревенчатых стен, изучали следы взлома на дверном замке и дорожку двух пар следов, ведущих от калитки. Нападавших было двое: одного ранил Дима, второй ушел, выпрыгнув в окно. Разумеется, милиционеры принялись допрашивать и жертв нападения, каждого по отдельности – да так жестко, словно Полуянов с Садовниковой сами были наемными киллерами. Особенно досталось журналисту. Слава богу, он не забыл прихватить с собой разрешение на оружие, а один из ментов читал его статьи в «Молодежных вестях». Да и фамилия хозяина дачи, полковника ФСБ Ходасевича, внушала уважение. А если б не эти счастливо сошедшиеся обстоятельства – не миновать бы Полуянову ночевки в КПЗ. Хотя пистолет у него как орудие совершения преступления все равно изъяли.

Разумеется, ни Татьяна, ни Дмитрий ни словом не обмолвились о подлинной причине, приведшей их обоих в дом Ходасевича. Говорили: «Старые друзья, решили побыть вместе». На ехидненькие вопросики ментов, почему, мол, старые друзья ночуют в разных комнатах, жестко отвечали: «Не ваше дело».

Уже совсем рассвело, когда местные милиционеры отбыли восвояси, и пришлось еще приводить дом в порядок. Дима отправился в сарай — вырезать кусок фанеры, чтобы хотя бы временно закрыть разбитое окно, откуда немилосердно дуло. Таня отыскала резиновые перчатки и стала отмывать с пола и ковра кровь наемника и следы грязных ментовских ботинок. Наконец с хозяйственными хлопотами было покончено, часы показывали уже десять, и — наступило расслабление и опустошение.

Журналист опустился на табуретку на кухне и обхватил голову руками. Таня без сил присела напротив.

— Пожалуйста, позвони в больницу, — глухо проговорил Полуянов.

Ему не потребовалось объяснять Тане, в какую больницу звонить и по какому поводу. Она набрала номер и после долгих просьб, уговоров и даже угроз все-таки узнала, что человек с огнестрельным ранением, доставленный сегодня ночью, жив и состояние его стабильно тяжелое. Девушка пересказала услышанное журналисту.

— Ф-фу, хоть одна гора с плеч, — вздохнул тот.

— А вторая гора — Надя? — проницательно спросила Садовникова.

Дима ничего не ответил, только горестно кивнул головой. В глазах его разлилось страдание.

— Да ладно тебе, — без особой убежденности проговорила Таня, — этот наркоман с пистолетом просто бредил.

— Да не бредил он, не бредил! — вдруг сорвался Полуянов. — Я, конечно, давно чувствовал, что тихоня библиотекарша для Нади — просто маска, но чтоб такое… Ну да, конечно, она меня ревновала, и жестоко… И признаюсь, я давал ей повод… Но не до такой же степени! И откуда у нее деньги, чтоб нанять киллеров? И при чем здесь ты? Нет! Не понимаю, не понимаю, не понимаю! — Дима в отчаянии забарабанил кулаком по столу.

Вдруг Татьяне стало ужасно его жалко, и она снова поступила так, как подсказывало ей чувство, а не сознание: подошла к журналисту и погладила его по отчаянной и страдающей головушке. И тут он словно с цепи сорвался — обхватил руками, стиснул и стал покрывать ее всю, прямо через одежду, исступленными поцелуями. Потом вскочил и начал целовать шею, плечи, губы… Таня оказалась не в силах сопротивляться и почувствовала, как слабеет… А Дима подхватил ее на руки и понес в свою спальню…

Когда она наконец проснулась, за окном уже сгустились по-мартовски долгие сумерки. Первой ее мыслью было: «Вот она, весна! Все-таки добралась и до меня. Принесла свой нечаянный подарок. Как же мне было хорошо! Какой Димка страстный и милый… Неужели он опять, гад, к своей библиотекарше уйдет? И снова — на десять лет разлука?»

А Полуянов вскочил с кровати и, думая, что она еще спит, босиком пошлепал на кухню. Пока девушка нежилась и потягивалась, чем-то там гремел и шуршал. Вернулся спустя минут десять, держа в руках поднос с тарелками и чашками — исходил паром восхитительный омлет, дымился чай, золотились гренки и была настругана сырокопченая колбаска. Татьяна лежала с прикрытыми глазами, и Дима поставил поднос на пол, ласково погладил девушку по щеке:

— Просыпайся, милая! — А когда она открыла глаза, добавил: — Что-то жрать ужасно хочется…

Они стали завтракать — в шесть часов вечера! — прямо в постели. Для полного комфорта включили стереосистему. Замурлыкал джаз.

Насытившись, Полуянов счастливо откинулся на кровати и проговорил с чувством:

— Гос-споди! Я все чего-то искал, метался… А счастье — оно вот, было совсем рядом!

От столь ласковых и от души сказанных слов, которые показались Татьяне зеркальным отображением ее собственных мыслей, у девушки аж горло перехватило. Не в силах ничего ответить, она только благодарно погладила Диму по руке. И тот поцеловал ее — не страстным, ожесточенным утренним поцелуем, а ласковым, умудренным — вечерним…

И тут случился кошмар.

За поцелуями и объятиями они забыли обо всем на свете. А потом… потом Тане вдруг показалось, что на них кто-то смотрит, и внутри у нее все заледенело. Она дернулась и приподнялась в кровати — и у нее возникло ощущение, что ожил и воплотился наяву ужасный сон: у входа в комнату в кожаной куртке и с пистолетом в руке безмолвной статуей командора стоял Миша Беркут и глядел на нее и Диму с нехорошей ухмылкой. Глаза его горели безумным огнем. Боже мой, Миша Беркут! Ее непреходящая радость — в первые четыре месяца их знакомства — и ее страдание в последние два…

Боже, Беркут! При виде его Таня все поняла — все-все, до самого донышка, в одно мгновение. Как же бешено он ее ревновал! Он был настоящим маньяком! Мишка читал ее эсэмэски, пробивал по базам данных телефонные звонки и влезал в электронный почтовый ящик. Он устраивал скандал, даже когда она осмеливалась поглядеть на другого мужчину, не то что заговорить с ним. А когда Беркут однажды поднял на нее руку — всего лишь после скромного девичника, — тогда уж она выгнала его (а надо было еще раньше!). Выгнала окончательно и бесповоротно, велела забыть ее адрес и телефоны, больше не показываться на глаза. Но он… Он, такой сильный внешне мужчина, все писал ей покаянные письма, и пытался объясниться по телефону, и подкарауливал возле работы… Наконец, две недели назад, исчез, кажется насовсем, и Татьяна вздохнула свободно. А Беркут, оказывается, вот что надумал… Угрожающая эсэмэска, которую Мишка прислал ночью три дня назад, была неспроста. У него, выходит, началось натуральное маниакальное весеннее обострение. На почве ревности крыша съехала окончательно…

Таня с ужасом смотрела на вечернего гостя. Дима тоже рывком приподнялся в кровати.

— Вот вы и попались, голубчики! — с мазохистской улыбочкой проговорил Беркут. — Я так и знал, так и знал… Хана вам, ребятки… любовнички… — Он вытянул в направлении кровати руку с пистолетом и громко произнес: — Пуф! Пуф!

Таня с Димой непроизвольно дернулись, и Михаил рассмеялся тяжелым, безрадостным смехом.

«Ох, а ведь и правда Беркут сейчас выглядит совершенно безумным! — пронеслось в мозгу у Татьяны. — Но что же делать? Что делать? Оправдываться? Бесполезно. Объяснять, что он сам, своими руками, толкнул нас с Димой другу к другу в объятия? Тоже бессмысленно… Э-эх, и пистолет у Полуянова забрали…»

— Слушай, мне просто интересно, а сколько сейчас стоит убить человека? — вдруг спросила девушка, обращаясь к бывшему своему возлюбленному, и голос ее звучал, к собственному Таниному удивлению, спокойно. А в мозгу неслись обрывки мыслей: «Надо говорить с ним… надо тянуть время, постараться войти в контакт, успокаивать своей интонацией… умиротворять… Не зря же я на психфаке училась… Хоть никогда не практиковала, но должны же были меня там чему-то научить?»

Беркут опять криво усмехнулся. Но, слава богу, отозвался, а не выстрелил:

— Сколько стоит убить? Недорого, моя лапочка. Должен тебя огорчить, ты стоишь совсем недорого — даже в компании со своим любовничком…

И тут Таня неожиданно спросила совершенно обыденным тоном:

— А что, на улице дождь?

— Что? — в первый момент не понял вопроса Беркут.

— Ты весь промок — куртка вся, и волосы… Пешком от станции шел?

«Он даже, похоже, не взял машину напрокат — как всегда делал, когда в Москву прилетал. Не знаю почему, но, кажется, это плохой признак».

Краем глаза Таня глянула на Диму. Тот весь напружинился, готовился к броску. Девушка еле заметно дернула головой: мол, пока не вздумай.

«Если они сойдутся врукопашную, еще неизвестно, кто победит: шеф провинциальной охраны Миша или бывший десантник Дима… Но у Беркута — пистолет, а что сможет Полуянов с голыми руками против ствола? Значит, остается одно: заговаривать психопату зубы… Но, боюсь, надолго меня не хватит… Проклятой бабской натуре так и хочется завизжать, заметаться, броситься перед ним на колени… А надо держать себя в руках и говорить спокойно и уверенно…»

На ласковый Танин вопрос Беркут рыкнул:

— Не твое собачье дело!

Однако агрессии в нем явно поубавилось.

Таня — бешеный выброс адреналина обострил восприятие — будто воочию видела, как в Беркуте борются два начала: одно — безумное нетерпение маньяка спустить курок и со всем поскорее развязаться, в том числе и с самим собой, потому что ничего уж ему не останется больше делать, когда он убьет Таню с Димой обоих, кроме как застрелиться самому. Но вторая его половина, еще оставшаяся человеческой, тянула и медлила, цеплялась за жизнь — и тем давала жертвам шанс на спасение.

— Слушай, а сказать про Надю ты хорошо придумал, — проговорила Таня будничным тоном, словно хвалила своего возлюбленного, что тот в магазин сходил.

— Тебе понравилось, да? — опять осклабился Беркут. — Я тем наркошам так и велел, чтобы сказали. Для того чтобы твой любовничек тоже помучился…

«Ну и дурак же он… Толкнул Димку в мои объятия! Дважды толкнул! Да откуда он вообще взял, что между мной и Полуяновым что-то есть? Боже мой, неужели сайт френдс-ру ему «нашептал»? Та наша фотка на аэродроме в обнимку? Правильно мне, значит, советовали знающие люди: не надо на «френдах» своих следов оставлять — можешь получить большие неприятности. Вот и получила — идиот Беркут на ровном месте такую кашу заварил… Спросить бы его, как он от одной фотографии с дружеским объятием дошел до мысли, что мы с Димой любовники? Но… И так все ясно. А его сейчас не надо бередить. Вопрос будет для Беркута слишком горячим. Не буду наступать ему на больную мозоль. Надо о чем-то близком ему… родном… чтобы заставило его остаться, а не уйти, прихватив с собой на тот свет нас…»

— А на юге, наверное, уже совсем тепло… — мечтательно проговорила Таня. — Персики зацвели?

— Персики! — пренебрежительно воскликнул Беркут.

«Конечно, что значат какие-то там персики по сравнению с его бешеной страстью ко мне — в сравнении с величием того, что сейчас произойдет? Ну, еще одна попытка».

— Как сестренка?

И в этот момент Миша по-настоящему откликнулся — человеческое внутри его впервые за весь разговор вышло на передний план, отодвинув безумие. Он засветился теплой улыбкой:

— Взрослая уже. Скоро в школу пойдет.

В тот же миг вдруг раздался выстрел…

Таня непроизвольно дернулась, но боли не было. И Дима рядом тоже лежал весь бледный, но живой и не раненый. А вот Беркут… Он заорал — дикий, звериный его вопль, вопль неудачника, разнесся по комнатам старого дома… Правая его рука, державшая пистолет, вдруг бессильно повисла, а оружие грохнулось на пол. И неожиданно комнату заполнили люди — крепкие парни в черном, в масках и бронежилетах. Они мгновенно уложили Беркута на пол, заломили ему за спину обе руки — и здоровую, и окровавленную, застегнули наручники, куда-то увели…

И только тогда Таня разрыдалась.

— Ну вот, — удовлетворенно проговорил майор Савельев, — а вы, журналисты, пишете, что милиция у нас ничего не умеет, только взятки берет, приезжих трусит да наезды устраивает…

— Я напишу об этом деле! — с чувством воскликнул Полуянов. — Прямо сегодня! Только наши с Таней имена, конечно, поменяю. А твое, майор, — золотыми буквами попрошу набрать.

— Не, про меня не надо, — стал отнекиваться довольный Савельев. — Просто напиши: благодаря усилиям всего коллектива Центрального УВД города Москвы и лично его руководителя генерала милиции…

— Да ты мне не диктуй, что писать, сам соображу, — остановил его Полуянов. Он явно пребывал в эйфории от своего нежданного спасения.

— Да? А вы-то, журналисты, нам, милиции, диктуете, как нам бандитов ловить, а? — мстительно откликнулся майор.

И журналист не нашелся что ответить.

Майор Савельев этим вечером и ночью был сама любезность (насколько может быть любезным милиционер). Сейчас, снова под утро, он вез Татьяну и Дмитрия по Ярославскому шоссе назад в Москву — рулил Диминой «Маздой».

Когда наконец закончились все утомительные формальности, были подписаны все протоколы, Садовникова с Полуяновым ни минуты не хотели оставаться на даче, где им столько пришлось пережить. А Савельев еще накатил им, и себе плеснул коньячку из погребов Ходасевича — чтоб расслабились… Потому и сел сам за руль. Дима поместился рядом, на переднем сиденье, и все выспрашивал, выспрашивал своего приятеля о деталях дела Беркута.

— Как вам удалось его выследить-то — до самой дачи?

— Я ж тебе говорю, — отвечал благостный Савельев, — мы в милиции тоже иногда мышей ловим… Ты че думаешь, я сводки происшествий по области не читаю? Да я как твою фамилию в последней увидел, так сразу ребятам на здешней «земле» позвонил: мол, колите давайте по-быстрому раненого киллера… Вот они и раскололи… Узнали, что заказчик некто Беркут, охранник с югов…

— Как же они его раскололи? Мне он под дулом пистолета чушь нес.

— Как, как… Трубочку у капельницы пережали… Шучу, конечно. А то ты и вправду напишешь…

— На Беркута-то вы как вышли?

— А че на него выходить? Сегодня он значился в списке пассажиров, прилетевших в Белокаменную из Сочи, ну а после происшествия у вас на даче и бритому ежику стало бы ясно, зачем да к кому он в столицу подался. Я группу захвата там и развернул.

Дальше Татьяна слушала разговор мужчин вполуха. Они толковали о том, как ловко да скрытно сумела занять позиции группа захвата… Из какого оружия, с каким прицелом в темноте стрелял снайпер… И почему метил Беркуту в руку, а не бил наверняка, в голову…

Девушка сидела на заднем сиденье и клевала носом. После всего случившегося (плюс пятьдесят граммов коньяку) наступила чудовищная слабость. И ее сейчас совершенно не интересовали детали прошедшей спецоперации — пусть даже они непосредственно касались ее собственной жизни. И Беркут сейчас Таню не интересовал, и его дальнейшая судьба тоже. Будут ли его судить или признают невменяемым? Ах, какая разница!

Совсем другие вопросы волновали сейчас Садовникову. Что у них будет дальше с Димой? И вообще — что между ними было? Случайная встреча — или, быть может, это навсегда? Вернется ли он к своей библиотекарше? Достанет ли у него сил от нее уйти?

Но на все ее вопросы сейчас, наверное, не мог ответить никто: ни сама Таня, ни Дима, ни кто-нибудь другой на всем белом свете…

Наконец Татьяна задремала.

Ей ничего не снилось, но сон почему-то был сладким.