Полуночная роза

5

Жизлен было очень холодно. Ее бедное тело так дрожало, что ей, казалось, она промерзла насквозь. наверное, за последний год, живя в Энсли-Холле, она снова привыкла к комфорту, изнежилась. Она гордилась тем, что ей не страшны любые трудности, и вот пожалуйста — дрожит.

«Страх тут совершенно не при чем», — убеждала она себя, пытаясь повернуться на слишком мягкой постели. Она не боится ничего на этой земле. Она видела самое страшное, и выжила, хотелось ей того или нет. Судьба не может обойтись с ней еще злее. Блэкторн связал ее, но она уже успела понять, что он просто самонадеянный болван. Она оказалась сильней его, что, впрочем, не так уж и приятно. Она работала, не покладая рук, чтобы выжить, и мышцы ее были крепкими, а Николас Блэкторн просто-напросто бездельник и негодяй, привыкший к праздности, так что нечего удивляться, что женщина почти вполовину меньше его, взяла над ним верх.

Конечно, болезнь, последовавшая после того, как он попробовал крысиного яда, ослабила его.

Жизлен повернулась на бок. Из соседней комнаты до нее доносились их голоса. Она не без любопытства, но спокойно размышляла о том, что они намерены с ней делать. Может, передадут местным властям, но не исключено, что Блэкторн захочет отомстить ей сам. Власти едва ли отнесутся к ней снисходительно, хотя бы из-за того, что она иностранка, а она уже испытала на себе типичное для островитян недоверие к иностранцам. Кроме того, она пыталась убить дворянина, а то, что он самый недостойный человек из всех, что ходят по английской земле, едва ли повлияет на решение суда.

Ей становилось все холоднее. Бренди высохло, и платье спереди задубело, кроме того, она порвала его во время драки.

У нее ломило все тело. Голова трещала, и она вспомнила, как его руки чуть не раздавили ей череп, когда она пыталась выцарапать ему глаза. Надо сказать, что его не мучили свойственные джентльменам раздумья, иначе едва ли он бы остался жив.

Жизлен снова перевернулась на спину и уставилась в потолок.

Дверь широко распахнулась, и она затихла, готовая к новому сражению. Внезапно она услышала знакомое постукивание лап по паркету, и Уголек, жалобно повизгивая, забрался к ней на кровать, и принялся лизать ее своим маленьким шершавым язычком.

Те двое не стали затыкать ей рот. В этом, собственно, не было необходимости, — кто услышит, если она и начнет звать на помощь?

— Бедный малыш, — прошептала она ласково, — со мной ничего не случится, обещаю тебе. — Щенок снова взвизгнул и ткнулся холодным и мокрым носом ей в щеку.

— Вы даже не представляете, как мне приятно это слышать, — донесся до нее ненавистный голос.

Жизлен не повернула головы, она не отрывала глаз от пляшущих по потолку теней, которые отбрасывало пламя очага.

Блэкторн вошел в комнату. Через минуту Уголька уже не было рядом с ней, и она услышала, как он взвизгивает от боли. Она недооценила Блэкторна.

— Твоей хозяйке сейчас не до собачьих ласк, — сказал он, — утешая щенка. — К тому же нам всем ни к чему, чтобы ты слизывал бренди с ее платья, так что лучше иди-ка отсюда. — Отпустив Уголька на пол, он легонько шлепнул его.

Уголек снова запрыгнул на постель, возмущенно огрызаясь, Жизлен взглянула на него, стараясь не обращать внимания на темную, возвышающуюся над ней фигуру.

— Ты такой же упрямый, как твоя хозяйка? — изумился Блэкторн. — Трак! — крикнул он, — будь добр, избавь меня от этого создания.

Возле кровати появился Трактирщик и осторожно взял щенка.

— Что вы хотите, чтобы я с ним сделал? — спросил он. Блэкторн очень пристально всматривался в ее лицо, а она очень старалась не показать волнения.

— Можешь утопить, — произнес Блэкторн задумчиво, или, если хочешь, сверни ему шею.

— Нет! — вырвалось у нее. Ей стало стыдно за свою слабость, но не могла же она позволить им уничтожить несчастное существо.

— Нет? — переспросил Блэкторн, наклоняясь над ней. Вы просите, чтобы я спас вашу маленькую собачку?

Ей захотелось плюнуть ему в лицо, и она пожалела, что не может этого сделать.

— Да, — ответила она, с трудом выдавив из себя это слово.

Тогда он улыбнулся пренебрежительной улыбкой победителя.

— Отнеси собаку экономке и скажи, чтобы присматривала за ней до возвращения Элин. Уверен, моя сестрица с радостью прижмет его к своей груди.

Это было лучшее, на что Жизлен могла надеяться, и, скрепя сердце, она приняла его благодеяние.

— Что мне сказать старухе? — спросил Трактирщик, подходя к двери.

— То, что мы и собирались сказать, — ответил Николас, глядя ей в глаза, и не обращая внимания на ненависть, которой они пылали, — что работа, которой прежде занималась Мамзель, не годится для любовницы английского джентльмена.

— Нет! — возмутилась она, а он улыбнулся и, протянув руку, легонько погладил ее по щеке.

— Я же не говорю, что на самом деле намерен спать с вами, моя крошка, — пояснил он. — Я просто считаю, то слугам Энсли-Холла покажется естественным ваше желание предпочесть мою постель кухне. Как я догадываюсь, вы не рассказывали Элин о своем прошлом. Весьма неосмотрительно с вашей стороны. Если бы она знала, то из кожи вон бы вылезла, лишь бы не допустить моего появления здесь. А теперь она подумает, что ее взбалмошная повариха, как и большинство ваших соотечественниц, не устояла перед соблазном предаться любви за деньги. Вы предпочитаете выйти со мной к карете без скандала, как и подобает приличной женщине, или заставите меня снова применить грубую силу?

— Я бы предпочла, чтобы вы отвели меня к мировому судье.

— Не сомневаюсь, но меня ваши соображения в данном случае не интересуют. Видите ли, я понял, что мне не нравится, когда меня хотят отравить, и где-то в глубине моей души затаилась жажда отмщения. Вам ведь это должно быть понятно, правда, Жизлен? Ведь вы же первая решили убить меня, чтобы отомстить за те несчастья, которые, как вы считаете, свалились на вашу семью по моей вине.

— Так не откладывайте, — гневно произнесла она.

Николас молча покачал головой.

— Предвкушение всегда приятнее самого удовольствия.

— Добровольно я не пойду.

— Сломить сопротивление еще приятнее, — ответил он, и она вдруг заметила, что он держит в руке белоснежный шейный платок. Мгновение — и рот ее был завязан, а на затылке она ощутила тугой узел.

Николас усадил ее, и Жизлен ощутила внезапный приступ слабости. Она ударилась головой, когда боролась с ним, и боль становилась все более отчетливой, но она старалась сидеть спокойно и молча ждала.

Николас был тщательно одет с головы до ног. Блестящие черные сапоги, черный камзол с серебряной отделкой, иссиня-черные панталоны — сущий дьявол, — и Жизлен подумала, что в таком виде он бы вполне мог отправиться прямиком в ад, прихватив с собой и ее.

Блэкторн завернул ее в ярко-зеленую накидку, и она не стала протестовать. Он отлично знал, что накидка принадлежит Элин, но его это не остановило. Он завязал ленты под ее подбородком, касаясь прохладными руками ее кожи, и накинул капюшон ей на голову.

— Чтобы у слуг не появилось лишних подозрений, — пояснил он, задумчиво оглядывая ее. — Мне бы не хотелось, чтобы они считали, что вы уезжаете не по своей воле. Вообще-то они не слишком к вам расположены. Так показалось Траку. Вас здесь считают высокомерной, и будут счастливы узнать, что ради меня вы задрали юбки.

Жизлен бросилась на него, совершенно забыв, что у нее связаны колени, и если бы он не успел ее подхватить, она бы упала.

— Вы нетерпеливы, моя крошка, — произнес он, — впрочем, мы действительно злоупотребили гостеприимством. — Подхватив ее на руки, он плотнее запахнул на ней накидку и опустил капюшон ей на лицо. — Довольно романтично, — сдержанно сообщил он. — Думаю вы не станете попусту тратить время, и сопротивляться, иначе я буду вынужден сделать вам больно, а мне это неприятно. Слуги едва ли придут вам на выручку, если и поймут, что вас увозят против воли. Не упрямьтесь, Жизлен. У вас нет выхода.

Жизлен уговорила себя, что должна смириться с неизбежным, так как он говорил сейчас правду. Никуда не денешься по крайней мере несколько часов, она целиком в его власти. Но рано или поздно у нее появится шанс, и Николас Блэкторн узнает что почем.

Достопочтенный сэр Энтони Уилтон-Грининт поглядывал в окно кареты на плывущие над сельской местностью грозовые облака. Если бы он мог сам решать, то непременно сидел бы в Медоулэндз и ждал пока установится погода. Но Элин твердо решила ехать домой, а он не менее твердо решил ехать с ней, хотя внешне его решительность как всегда не была заметна. Правда, если бы погода была ясной, едва ли у него нашлись бы достаточно веские основания для того, чтобы ехать в карете с отличными рессорами, принадлежащей его однокашнику Кармайклу. Элин знала, что у него новый жеребец, и хотя он не любил ездить верхом без особой необходимости, закрытые экипажи доставляли ему еще меньшее удовольствие. Если бы светило солнце, ему было бы непросто объяснить, почему он готов провести в закрытой карете целых десять часов.

Элин улыбнулась ему, откинув назад светлые локоны. Она принадлежала к немногим женщинам, кого не пугало то, что он так огромен. Кармайкл называл его «Горой», а его последняя любовница, — на редкость живая и изобретательная оперная певичка, чей род был бесконечно талантлив во всех отношениях, употребляла иные, куда более откровенные выражения применительно к его наружности.

Тони со вздохом подумал, что ему будет недоставать Карлотты, недоставать ее зрелых пышных форм, неутомимости в постели, и даже внезапных вспышек гнева. Разумеется, он понимал, что подобными свойствами не должна обладать дама из общества. Он уже свыкся с мыслью, что в его супружеской постели будет совершаться нечто благопристойное, то, что должно происходить в темноте и под одеялом. Однако последнее обстоятельство заставляло его все чаще задумываться о том, чтобы будущая избранница оказалась хотя бы приемлемой.

Элин Фицуотер была весьма приемлемой. Хорошенькая, очень неглупая, и, кроме того, безгранично преданная, подобно хорошо обученному спаниелю. А Энтони, как каждый истинный англичанин, очень любил своих собак. Тони всегда любовался ее мягкими вьющимися волосами и нежно-розовым цветом лица. То, что Элин подойдет ему как ни одна другая, он осознал вскоре после того, как вероломная мисс Стэнли расторгла помолвку. Отчасти его решение было продиктовано и тем, что в данном случае в ближайшие несколько лет он мог ничего не предпринимать. Тони был человек весьма определенный, и всегда точно знал, что ему нравится, а что нет, но старался по возможности быть терпимым. В жизни все у него в общем-то складывалось неплохо — у него было приличное состояние, не слишком высокий, но все же титул, любящие родители, наружность, которую некоторые женщины находили привлекательной, а также весьма недурные успехи в картах и спорте, признанные всеми без исключения. Случалось, что он видел кое-что чересчур отчетливо, но не хотел этого показывать, скрывая свои чувства за любезными манерами.

Элин почти что разрушила все его тщательно продуманные планы. Он был достаточно опытен, чтобы считать, что Элин не совершит необдуманного поступка во время своего первого лондонского сезона. На всякий случай Тони присматривал за ней, готовый вмешаться, если какой-нибудь предприимчивый молодой человек поспешит сделать ей предложение, но, как он и думал, городским юношам не хватало тонкости, чтобы оценить нежную красоту Элин. Близкое знакомство с мисс Стэнли лишний раз убедило его в преимуществах холостяцкой жизни, и он не спешил обменять ее радости на супружескую верность и долг.

Преподобный Элвин Персер возник за его спиной, когда он совершенно этого не ждал. Он был глубоко уверен, что у него еще уйма времени, а Элин надежно укрыта в Энсли-Холле, когда Кармайкл объявил, что его сестра помолвлена. Тогда Тони решил ему признаться. Он клял себя за излишнюю скромность, но Кармайкл уверял, что Элин по уши влюбилась, и клялся, что, заметив с ее стороны хоть какую-то неуверенность в отношении маленького священника, непременно бы вмешался.

Он серьезно отнесся к огорчениям приятеля, и решил подыскать ему невесту. Увы, ни одна не могла сравниться с Элин. А когда этот болван-священник бросил ее, она уехала на континент, прежде чем он успел кинуться следом, к тому же до подписания сомнительного Амьенского мира оставались считанные недели. Вернулась Элин уже не одна, а с подругой, загадочной поварихой, с которой она была неразлучна, и к тому же стала весьма недоверчивой. Тони пришлось немало потрудиться, пока она снова не стала чувствовать себя с ним непринужденно.

Преподобный причинил ей куда больше вреда, чем мог предположить Тони, и, чтобы снова ее приручить, требовалось время.

Впрочем, времени у него было достаточно, так же как и у нее. Элин было еще далеко до тридцати, и даже если бы она еще долго оставалась в девицах, она бы успела нарожать ему целый выводок наследников, среди которых обязательно был бы и мальчик. Так что Тони предполагал подождать еще год-два.

Но не так давно его стало охватывать нетерпение, он начал думать, что совместная жизнь с приятной женщиной не обязательно должна оказаться столь уж непереносимой, как ему представлялось прежде, особенно если этой женщиной будет Элин. К Рождеству он стал беспокоен, опасаясь, что ощущение, которое несет с собой этот семейный праздник, и его собственное нетерпение, толкнут его на необдуманный поступок. С тех пор он старался держаться подальше от Элин, и действовать в соответствии со своими планами, и все же не предпринимать никаких действий становилось все сложнее.

Тони потянулся и переменил позу. Элин взглянула на него.

— Ты терпеть не можешь таких путешествий, напрасно ты настоял на своем. Меня вовсе не надо провожать, я в состоянии самостоятельно преодолеть расстояние между домом брата и своим собственным. Бинни прекрасная компаньонка, а Кармайкл нанимает самых надежных кучеров.

Тони покосился на прекрасную мисс Биннерстоун, которая сейчас сладко посапывала, уронив накрытую чепцом голову, туда, где у представительниц ее пола, как правило, бывает грудь.

— Ну-у, я полагал, что со мной тебе будет веселее, — протянул он.

Нежный румянец окрасил щеки Элин.

— Конечно, Тони, но я не хотела таскать тебя по сельским дорогам в такую мерзкую погоду. Я просто должна была уехать домой, чтобы убедиться, что… что все в порядке.

— Что, с твоей маленькой поварихой ничего не случилось? Жизлен — кажется, так ее зовут? А почему она не поехала с тобой? Думаю, слуги Кармайкла не стали бы ее обижать.

— Вообще-то слуги не очень ей симпатизируют. Она иностранка, и держится от них в стороне. Она не служанка, Тони, она моя подруга.

— Я бы не хотел тебя поучать, дорогая, но ты не должна водить дружбу со служанкой. К тому же слуги обычно и сами этого не любят. Они как никто чувствуют свое место, и дружеские отношения оскорбляют их достоинство.

— Я же говорю тебе, что она не как остальные. Я очень многим обязана Жизлен. Мне трудно тебе это объяснить.

— И не надо. Верю тебе на слово.

Элин изумленно взглянула на него, подумав, что прежде никто не выслушивал ее, не задавая лишних вопросов.

— Спасибо, Тони.

«Из нее получится изумительная жена и мать, — рассеянно думал Тони, наблюдая за Элин, — она ласковая, понимающая, хорошо воспитанная, к тому же, как знать, может, за этими мягкими манерами таится страстная натура».

— Все будет хорошо, — заверил он Элин. — Николас наверняка удрал, лакеи скорее всего решили побаловать себя портвейном, а твоя… подружка, я уверен, жалеет, что не захотела составить тебе компанию.

Он неожиданно замолчал, неприятно пораженный тем, что пришло ему в голову.

— Она ведь просто подруга и все, правда? — не удержавшись спросил он.

Элин, естественно, не поняла намека.

— А кем еще она может мне быть? — удивилась она, — мы же не родственницы, если ты это имеешь в виду.

— Н-не совсем, — буркнул Тони, — единственным, что неизменно раздражало его в Элин, была ее необыкновенная дотошность. Временами из послушного спаниеля она превращалась в яростно вгрызавшегося в кость терьера.

— Нет, я все же не поняла, о чем ты говорил, Тони. Объясни понятнее. Если дело касается Жизлен, то я обязана знать. Достаточно того, что я и так беспокоюсь.

Будь проклят его язык, и зачем только он дал ему волю.

— Это не имеет отношения ни к тебе, ни к ней, — начал он, думая, что успокоит ее. Но упрямое выражение лица Элин свидетельствовало об обратном. Тони вздохнул. В конце концов раз уж он решил жениться на этой женщине, и к тому же рассчитывает, что она родит ему наследников, то стоит заняться ее воспитанием не откладывая.

— Случается, что отношения между женщинами становятся… ну как бы это сказать, слишком близкими, что ли…

Судя по всему, Элин так ничего и не понимала.

— Говори прямо, Тони, что ты темнишь! У нас с Жизлен действительно очень близкие отношения, и я совершенно не понимаю, что здесь дурного.

«О, Господи!», — вздохнув, подумал Тони.

— Бывает, что женщина предпочитает другую женщину, — решительно сказал он.

— Не понимаю, что здесь плохого, я очень часто предпочитаю общество женщин. У нас куда больше общего, к тому же с подругами не приходится обсуждать всякую чепуху, вроде охоты, бокса, политики…

— А я думал, ты интересуешься политикой, — удивился Тони.

— В общем-то да, но не больше, чем всем остальным, — откровенно призналась Элин. — Так все же, Тони, что ты пытаешься мне объяснить?

«Не мытьем, так катаньем», — подумал Тони, мечтая, чтобы мисс Биннерстоун проснулась и тем положила конец этой затянувшейся беседе. Но чертова кукла продолжала храпеть и положение его было абсолютно безвыходным.

— Некоторые женщины, дорогая, предпочитают не просто общение с другими женщинами, но и физическую близость.

Элин сидела очень тихо, вероятно, до нее наконец начал доходить смысл того, о чем они толковали. Щеки ее, прежде только чуть зарозовевшие, теперь залила яркая краска.

— Ты хочешь сказать, они…

Тони кивнул. Разговор начал его забавлять.

— Вот именно, — подтвердил он.

— Но как… нет, не отвечай пожалуйста, — взмолилась Элин.

Тони чувствовал, как его рот расползается в улыбке, но надеялся, что в слабо освещенной карете Элин этого не заметит.

— Я все равно не смог бы тебе объяснить, — ответил он, — так как скорее всего, тебе ничего не известно и о том, что происходит между мужчиной и женщиной. Обычно, английские девушки из хороших семей этого не знают.

— А я знаю, — к его удивлению заявила Элин, — мне рассказывала Жизлен.

Тони решил не тратить времени и не выяснять, откуда это известно Жилли.

— Однако странные разговоры ты ведешь со своей кухаркой, — заметил он.

— Мы с Жилли друг другу доверяем. Ты прав, обычно английские девушки не знают, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они любят друг друга, а я хотела понять и спросила у Жилли.

— Ты могла спросить у меня.

Подняв голову, Элин посмотрела на него с таким изумлением, что ее лицо даже снова побледнело. Но прежде чем она успела заговорить, мисс Биннерстоун, выбрав самый неподходящий момент, все-таки проснулась.

— Боже мой, — произнесла она, поправляя съехавшие на бок парик и чепец, — похоже, я задремала и пропустила что-то очень интересное.

Всегда спокойному и благодушному Тони захотелось ее придушить, но он вместо этого откинулся на сиденье, и, сонно прикрыв глаза, ответил:

— Ровным счетом ничего, мисс Биннерстоун. Мы с леди Элин беседовали о погоде.

Мисс Биннерстоун обладала целым рядом несомненных достоинств, к числу которых, увы, не относились деликатность и неразговорчивость. Она принялась без умолку болтать о весенней сырости и плохих дорогах, и теперь уже Тони оставалось только заснуть. Он больше не мог смотреть на Элин. Иначе, к всеобщему замешательству, он бы наклонился и поцеловал ее прямо в приоткрывшиеся от удивления губы.

Жизлен казалось, что она вот-вот потеряет сознание, когда Николас Блэкторн нес ее вниз по длинной скрипучей лестнице Энсли-Холла. Она недооценила его силы. После их яростной схватки, он без труда подхватил ее на руки и вынес к карете. Он был прав, — сопротивляться было бессмысленно. Никто из здешних обитателей не пришел бы ей на помощь, даже зная, что ее увозят вопреки ее желанию. Она притихла. Они уже были на улице. Холодный дождь густо сеял в предутренней мгле, а шелковая накидка плохо защищала от непогоды. Она боялась задрожать у него в руках и не шелохнулась, пока он не бросил ее в дальний угол кареты, шлепнувшись на сиденье напротив. Капюшон, спускаясь ей на глаза, мешал видеть, и она была этому рада. В Энсли-Холле она обрела покой, на который давно не рассчитывала, и сейчас отчетливо понимала, что едва ли вернется сюда снова. Так что даже лучше, что она не видит, как дом исчезает за горизонтом, не то, не дай Бог, она бы еще расчувствовалась. Излишняя сентиментальность и так привела ее к тому незавидному состоянию, в котором она сейчас оказалась. Если бы она не раздумывала, а схватила нож для разделки мяса, и воткнула его в Блэкторна, то успела бы удрать, пока никто не обнаружил его тела. Кроме того, ее подвел Уголек. Последний раз у нее была собака, когда ей было пятнадцать, и с тех пор она ни разу не позволяла себе привязаться ни к одной живой твари. Но когда Элин подарила ей крохотного черного щенка, она не смогла отказаться. Все вышло из-за щенка. Если бы она смогла как ни в чем не бывало смотреть, как Уголек слизывает яд, Николас точно был бы сейчас на том свете. Не позволять сердцу смягчаться, даже на миг, — этот урок она усвоила твердо, — иначе даже самое невинное создание может стать причиной твоего поражения.

Карета, резко дернувшись, тронулась с места, и Жизлен вдруг подумала, что вездесущий Трактирщик исчез. Тряхнув головой, она сбросила капюшон и в упор посмотрела на Николаса.

Он сидел, вытянув перед собой ноги, слегка распустив шейный платок, и поглядывал на нее с внушающим тревогу интересом.

— Вот мы и поехали, — произнес он, и от этих ничего не значащих слов, у Жизлен появилось дурное предчувствие. — Не знаю, сколько часов мы сегодня будем в пути, но, полагаю, нам предстоит скоротать немало времени. Может, подумаем вместе, как нам его провести? — и, наклонившись, он принялся развязывать стягивающую ей рот повязку.

6

— Ну не могла она уехать! — твердила Элин, глядя в упор на своего вышколенного дворецкого. Уилкинс давно недолюбливал Жилли, — ему не нравилось, что она в доме на особом положении, и сейчас в его карих глазах читалось явное торжество.

— Мистер Блэкторн лично сообщили мне, леди Элин, что Мамзель будет сопровождать его в путешествии в Шотландию, потому что она устала зарабатывать себе на жизнь в кухне, и решила избрать более простой способ.

Страдальческое выражение на лице Уилкинса свидетельствовало о том, что как раз он-то ничего другого от уроженки Франции и не ожидал.

— В Шотландию? — раздался у нее за спиной голос Тони, — в таком случае он определенно не получил известие о кончине Джейсона Харгроува, иначе он бы наверняка поспешил в противоположную сторону.

— В Энсли-Холле не получали никаких известий, — вступила в разговор миссис Рафферти, недовольно поджимая губы. — Разве что, одно письмо, мятое и грязное, для Мамзель, оно пришло уже после их отъезда, и сейчас лежит у вас в комнате, леди Элин. Кроме того, мистеру Блэкторну было не до новостей.

— Он что, был все время пьян? — спросил Тони, подходя, и в знак поддержки беря Элин за предплечье.

— Нет, сэр, болен. Я прямо чуть с ума не сошла, до того растерялась. От мистера Блэкторна чего хочешь можно ожидать, взял бы да помер под крышей у леди Элин, и что бы тогда люди сказали?

— Сказали бы, что Николас Блэкторн до гробовой доски был весьма неосмотрителен, — высказал предположение Тони.

— Тони, они уверяют, что Жилли уехала с Николасом. Что она… согласилась стать его любовницей. — Ведь вы именно это имели в виду? — она вопросительно взглянула на Уилкинса.

У дворецкого хватило ума сообразить, что его радость по поводу отъезда поварихи не совпадает с теми ощущениями, что испытывает его хозяйка, — и он, напустив на себя подобострастное выражение, произнес:

— Но так сказали сам господин Блэкторн и этот его наглый слуга.

— Да не могла она… не стала бы… не написав ни слова… — к своему стыду, Элин почувствовала, как по ее щекам побежали слезы.

Трое ее собеседников беспомощно наблюдали за ней. Злорадство Уилкинса и миссис Рафферти мгновенно испарилось, когда они увидели, как огорчена их хозяйка. Таким образом Тони был вынужден взять все в свои руки. Придерживая Элин за талию, он с безошибочным чутьем повел ее в розовую гостиную. Усадив ее в кресло, он не давал ей говорить, дожидаясь пока явится Уилкинс с бутылкой шерри, и не отходил от нее до тех пор, пока она не опустошила рюмку наполовину и слезы ее не просохли.

— Так уже лучше, — произнес он, тоже беря рюмку и устраиваясь напротив нее, — красивый, спокойный и необычайно величественный на фоне изящного убранства этого помещения. — Ну теперь, я надеюсь, ты объяснишь, что привело тебя в такое волнение? Я понимаю, что тебя утомила дорога, что ты была очень привязана к этой женщине, но ей-богу же Элин, ты становишься слишком чувствительна.

— Тони, я не просто к ней привязана, я обязана Жилли жизнью, и я не имею права отвернуться от нее, если она попала в беду.

Тони помолчал.

— Что заставляет тебя думать, что она попала в беду? — наконец спросил он. Я терпеть не могу высокомерия, но то, что кажется совершенно неприемлемым даме из общества, может вполне устраивать женщину, чье положение менее благополучно.

— Как твою любовницу? — фыркнула Элин в ответ.

Тони и глазом не моргнул.

— У меня нет любовницы.

— Не стоит меня обманывать. Я все знаю о Божественной Карлотте, Кармайкл мне о ней рассказывал, и, судя по всему, она восхитительная женщина, — равнодушно произнесла Элин, стараясь не выказывать волнения.

Ее последние слова раздосадовали Тони.

— Кармайкл совершенно напрасно болтает. Между прочим, эта связь была серьезной.

— Но я думала, вы с ней просто поссорились, — сказала Элин растерявшись.

— Правда? Собственно, я не знаю, зачем тебе затруднять себя размышлениями на эту тему, и что именно заставило тебя прийти к подобному заключению.

Тони был явно рассержен, и, более того, смущен — обстоятельство несомненно развеселившее бы Элин в более благоприятную минуту.

— Что? То, что ты уделяешь слишком много времени мне. Я подумала, что, разозлившись на свою любовницу, ты решил, что вы оба должны немного остыть.

— Зато ты уделяешь слишком много времени своим фантазиям, включая и последнюю, — эту проклятую Жизлен, — так, кажется, ее зовут?

— Не смей так говорить. Она моя подруга. Я не брошу ее в беде.

— Да почему ты вбила себе в голову, что она в беде? Неужели ты не способна понять, что она всего-навсего нашла более легкий способ зарабатывать деньги.

— Я прекрасно знаю, что ей это совершенно ни к чему. Я пригласила ее сюда, как мою компаньонку и друга. Она сама настояла на том, чтобы жить со слугами и работать на кухне, вместо того чтобы наслаждаться жизнью. Мне для нее ничего не жалко, она бы ни в чем не знала отказа.

— В таком случае, может, это любовь с первого взгляда? Блэкторн чертовски привлекательный мужчина.

— Возможно, — с сомнением ответила Элин, — ты и прав, Николас по-своему привлекателен. Я допускаю, что Жизлен могла влюбиться…

Тони отчего-то не понравилось, что она быстро с ним согласилась.

— Даже куда более опытные женщины попадались в его сети. Его романы всегда безрассудны, и не делают ему чести, — добавил он.

— Жилли ни за что бы не убежала, если бы не влюбилась. Только, если Николас был при смерти, я не понимаю, когда они могли успеть полюбить друг друга.

— Милая Элин, даже если уважаемая Жизлен вообразила, что она влюблена в Блэкторна, то уж он-то, я уверен, не страдал подобными романтическими заблуждениями.

Элин только упрямо мотала головой, сжимая в руке рюмку с недопитым шерри.

— Я не могу поверить, Тони. Пускай я глупая. Я, конечно, должна смириться — в конце концов едва ли Жилли похитили против ее воли среди бела дня. Но почему она даже записки мне не оставила на прощание?

Неожиданно оба они насторожились, услышав странный шорох возле двери. Затем их взгляды встретились.

— Крысы, Элин? — деловито поинтересовался Тони.

Дверь приоткрылась, и маленький черный щенок Жизлен, жалобно поскуливая, вбежал в комнату. Следом за ним появилась неповоротливая служанка. Она нагнулась, чтобы подхватить собаку на руки, но шустрый щенок успел запрыгнуть на обтянутые шелком колени Элин. Служанка залилась краской, и запинаясь что-то забормотала.

— Простите, ваша светлость, — обратилась она к Элин, которая с сочувствием подумала, что бедняжке едва ли часто доводилось разговаривать с кем-то более высокопоставленным, чем старшая горничная. — Пес убежал, а я пообещала миссис Рафферти, что глаз с него не спущу. Я его сейчас заберу…

Она протянула к нему свои большие натруженные руки, но неблагодарное создание лишь громко завыло в ответ.

— Как тебя зовут? — обратилась Элин к девушке, стараясь говорить как можно ласковей, чтобы та перестала бояться.

— Глэдис, ваша светлость. Я не хотела ничего дурного, а миссис Рафферти оторвет мне голову, если узнает, что я была здесь и с вами разговаривала, и что песик от меня удрал. Знаете, Мамзель ко мне так хорошо относилась, и, по-моему, они все не правильно поступили, когда разрешили этому господину ее отсюда забрать, потому что она, может, вовсе и не хотела ехать. И почему она оставила здесь Уголька, если он увез ее по-хорошему, скажите на милость?

Последние слова девушка произнесла скороговоркой, видимо, понимая, какую вольность она себе позволяет. У Элин неприятно засосало под ложечкой, ее замутило, и она подумала, что Тони напрасно заставил ее выпить шерри.

— Ты хочешь сказать, Глэдис, что Мамзель уехала не по своей воле? — спросила она, стараясь не выдать волнения.

— Не знаю, ваша светлость. Только после того, как она отнесла мистеру Блэкторну поднос с обедом, она больше не появилась и я слышала, как кто-то наверху дрался. А потом он ходил по дому, а мне не велели заходить в комнату и убирать посуду. А утром, когда я вошла, осколки валялись по всему полу и постель была перевернута.

— Мне неприятно говорить об этом, — наконец подал голос Тони, — но все не так уж трудно объяснить.

— Порыв страсти? — Элин бросила на него полный негодования взгляд, — сомневаюсь. Что еще, Глэдис?

— Я видела, как они уезжали. Он ее нес, мисс.

— А она сопротивлялась? — деловито поинтересовался Тони.

— Не знаю. Мне было не видно, — вынуждена была признаться Глэдис.

— Но как все же она себя вела на руках у мистера Блэкторна? — не отступал Тони.

— Я не могла как следует разглядеть. Она была завернута с головы до ног в зеленую накидку ее светлости. Похоже, она положила голову ему на плечо.

— Ну вот мы и добрались до истины, — заключил Тони. — Она уютно устроилась в руках у своего любовника, прихватив с собой твою накидку. Улетела на крыльях любви, и без малейших раздумий бросила тебя и свою собаку. Доверяй после этого французам. Народ, представители которого с такой легкостью готовы перерезать друг другу глотки, не заслуживает доверия.

— Временами, Тони, мне кажется, что я не получаю особого удовольствия от твоего общества, — гневно сказала Элин. — Это не означает, что я не признательна тебе за то, что ты проводил меня до дому в такую отвратительную погоду, так же как и за твои попытки объяснить исчезновение Жилли некими галльскими причудами, но почему бы тебе теперь не перебраться в гостиницу? Тем более что я не смогу обеспечить тебя надлежащей едой в связи с тем, что моя повариха сбежала.

Тони встал и его мощная фигура сейчас выглядела грозной.

— Отведите собаку на кухню, — распорядился он, стараясь говорить как можно сдержаннее, и Глэдис кинулась выполнять его приказание.

Возле двери девушка задержалась, прижимая к груди непослушного щенка.

— Наверное, я еще должна отдать вам вот это, ваша светлость, — сказала она, запуская руку в карман передника, и вытаскивая оттуда листок бумаги. — Миссис Рафферти велела мне принести письмо ей, но оно ведь было в вашей комнате, и наверное, оно вам.

Элин взяла у нее письмо.

— «Гражданке Жизлен де Лориньи», — прочитала она. — Странно, мне казалось, они уже перестали так обращаться друг к другу. Кроме того, я считала, что фамилия Жизлен — Сау. Но адрес верный.

— Де Лориньи, — задумчиво произнес Тони. — Мне знакома эта фамилия. Почему бы тебе его не прочитать?

— Ни в коем случае! — рассердилась Элин. — Это непорядочно. — Она тепло улыбнулась служанке. — Спасибо, Глэдис. Ты очень мне помогла.

Она закрыла дверь за маленькой толстушкой, положила письмо в карман, и только после этого повернулась и взглянула на Тони. Элин понимала, что ей будет очень непросто переломить его волю и устоять перед обезоруживающим обаянием, но она приготовилась к борьбе.

— А теперь, Элин, — произнес он, надвигаясь на нее, — ты расскажешь мне, какие мысли роятся в твоей хитроумной головке.

Для начала Элин заняла оборонительную позицию.

— Ей-богу никаких, Тони. Ты уверяешь, что Жилли уехала потому, что предпочла предаться пороку и я, пожалуй, склоняюсь к тому, что твое предположение справедливо. Мне будет ее очень не хватать, но ничего не поделаешь, — и, сделав над собой усилие, Элин улыбнулась ему.

Тони и бровью не повел.

— Лгунья, — решительно заявил он. — Я знаю тебя почти с пеленок, Элли. Не надейся обдурить меня. Ты только что окончательно убедила себя в том, что ее похитили…

Элин поняла, что все попытки обвести его вокруг пальца бесполезны. Тони слишком хорошо ее знает.

— Накидка, — призналась она. — Жилли ненавидит эту накидку. Она и вправду какого-то неудачного желто-зеленого оттенка, да к тому же с кирпичной отделкой, и она тысячу раз повторяла, что ее надо сжечь. Она всегда старалась исправить мой вкус, — голос Элин задрожал.

— Она жива, Элин, — попытался утешить ее Тони, — ты не должна думать ничего плохого.

— Не могу, Тони. Жилли бы ни за что не взяла этой накидки по собственному желанию, ни за что бы не надела ее, пускаясь в романтическое приключение. Она бы наверняка захотела выглядеть как можно лучше, уезжая со своим любовником, а не походить на… на облезлую лягушку.

— Допустим, — согласился Тони. — Давай представим, что Николас похитил ее. Зачем? Твой дворецкий утверждает, что он был все это время тяжело болен. Ты полагаешь, у него в голове помутилось? Конечно, Блэкторны очень неуравновешены. Думаешь, он окончательно рехнулся?

— Понятия не имею, — упрямо твердила Элин, — только Жилли уехала с ним не по своей воле.

Тони не двинулся с места и ничего не сказал. Затем он подошел, протянул к ней свои крупные руки и легонько взял ее за плечи.

— Насколько я понимаю, надежда, что ты оставишь все как есть, и не станешь вмешиваться, ничтожно мала?

— Отсутствует вовсе. Жилли спасла мне жизнь и я ее не брошу в беде.

— Что значит спасла тебе жизнь? — спросил Тони, неожиданно забеспокоившись, — тебе что угрожала опасность..?

Элин покачала головой.

— Это все слишком сложно объяснить. Достаточно сказать, что Жилли для меня очень много значит. Я ее не оставлю.

— Вернувшись в Лондон, я смогу прибегнуть к помощи властей, — предложил Тони, — С тех пор, как беглецы уехали, прошло не меньше двух дней — твоя подруга уже скомпрометирована, если, как ты полагаешь, это похищение. И вот что я тебе скажу, из-за Блэкторна так и так поднимется шум, его будут искать, потому что от его руки погиб Харгроув. Рано или поздно, он будет вынужден явиться в Лондон, а Жилли вернется к тебе.

Элин постаралась ответить ему как можно любезнее.

— Ты очень рассудителен, Тони, — сказала она, стараясь казаться спокойной.

— При чем тут моя рассудительность? Ты ведь не собираешься сидеть здесь и дожидаться новостей, не так ли? Ты решила отправиться следом за ними?

Элин решила, что отпираться бессмысленно. Тони угадал. Он и в самом деле очень хорошо ее знал.

— Прости, Тони. Но это мой долг, — честно призналась она. — А ты можешь сказать Кармайклу, что пытался меня остановить.

— Я не собираюсь ничего объяснять Кармайклу.

— Не собираешься?

— Едва ли я в ближайшее время увижу его, — решительно произнёс он, — если буду гоняться за Блэкторном.

Элин бросилась ему на шею и крепко обняла.

— Благослови тебя Господь, Тони, я всегда знала, что могу на тебя рассчитывать, — воскликнула она. К ее удивлению, его руки тоже обвились вокруг нее и с минуту, показавшуюся ей очень долгой, не разжимались.

— Только не забывай больше никогда об этом, — сказал он, глядя на нее сверху вниз, и ей показалось, что он хочет ее поцеловать.

«Чепуха», — подумала Элин минутой позже, когда он отстранился от нее.

— Насколько я понимаю, уговаривать тебя остаться дома, доверив поиски мне, бессмысленно?

— Совершенно бессмысленно. Только, пожалуйста, не беспокойся о моей репутации. Мы возьмем с собой Бинни и твоего лакея. Николасу не придет в голову, что мы едем за ними, и мы их быстро догоним. Он наверняка полагает, что у бедняжки Жилли нет в целом свете ни одного близкого друга.

— Боюсь, что тебе предстоит убедиться в том, что от сплетен не скроешься, — заметил Тони. Элин охватили сомнения.

— Ой, Тони, я не могу ставить тебя под удар, если ты думаешь, что все узнают, то лучше мне поехать одной. Я не переживу, если… если все получится так, что тебе… что мне…

Будучи настоящим джентльменом, Тони прервал ее беспомощное бормотанье.

— Пусть это не волнует тебя, детка. Я знаю, что делаю.

Элин улыбнулась, и в ее глазах блеснули слезы благодарности. Мысль о том, что она поставит Тони перед вынужденной необходимостью жениться на ней, привела ее в ужас. Но Тони она доверяла во всем.

— А сейчас я, пожалуй, отправляюсь в «Корону и вепря» и сниму комнату на ночь. Я заеду за тобой завтра рано утром, после того, как ты как следует отдохнешь, и мы помчимся за нашими беглецами.

— Благодарю тебя. Тони. Я действительно могу на тебя положиться.

Элин смотрела, как он уходит, и глаза ее все еще туманились от слез. Ей потребуется не меньше часа, чтобы собрать необходимые вещи. Еще час, чтобы обсудить все с Бинни, и посвятить ее в их планы. Так что можно надеяться, что дождь за это время прекратится. Она сама ужасно не любила путешествовать в холод и сырость, а Бинни наверняка будет упрямиться. Но у нее нет выхода. Если она послушно уляжется спать, Тони, сдержав слово, наверняка отправится вслед за ее негодником-братцем, а ей останется лишь бездействовать. А она с этим как раз и не намерена мириться. Она лучше подождет его возле ступенек «Короны и вепря». Ну и, конечно, у нее будет возможность наслаждаться драгоценным обществом Тони еще самое малое сутки. Что поделаешь, если она так испорчена, что •способна извлекать для себя выгоду даже из похищения Жилли.

Жизлен предполагала, что они едут на север. Этот мерзкий слуга-телохранитель выполнял еще и обязанности кучера, так что у нее не было возможности что-то узнать хотя бы из обрывков их разговоров. Зато меняющийся пейзаж и становящийся все более прохладным воздух свидетельствовали о том, что ее догадка верна.

Весна! Что знают об этом времени года хладнокровные англичане? Ледяные ветры да частые дожди продолжаются до разгара лета, и начало апреля можно легко спутать с декабрем. В Париже сейчас цветут деревья. Воздух мягкий и теплый. Только вот улицы до сих пор обагрены кровью тысяч погибших. Жизлен не верила в так называемый Амьенский мир, ненадежное затишье, которое наступило в Европе с прошлого марта. Она не верила в то, что французы способны разумно устроить свою жизнь. Она не верила обещаниям Бонапарта, она жила мгновением, часом, днем.

Лучше уж она останется здесь, пускай и в плену у человека, которого она ненавидит. Само его присутствие будоражило ее, ненависть давала силы жить, ненавидя жизнь и его. Пока она рядом с ним, она способна мстить. А если можно мстить, то жить стоит. Надо сказать, что, очутившись в этом проклятом экипаже, она усомнилась в последнем. Тусклый утренний свет почти не проникал внутрь видавшей виды развалюхи, а руки Блэкторна, развязывавшие шейный платок, который душил ее, показались ей неловкими и горячими.

Ей, конечно, хотелось ударить его. Очевидно, с этого ожидал, и потому не стал откидываться назад, а сидел, наклонясь к ней так, чтобы ей было совсем не сложно до него дотянуться.

— А что будет с моими руками? — спросила она негромко, но со злостью.

— С руками?

— Вы собираетесь развязать их?

— Но разве я могу быть уверен, что вы снова не нападете на меня, если я сделаю подобную глупость? Или, может, вы дадите честное слово?

— Не дам.

Он кивнул, и в его темных глазах промелькнуло удивление.

— Собственно, я на это и не рассчитывал. А поскольку я не желаю снова принимать участие в соревнованиях по боксу, то я не стану вас развязывать. По крайней мере до тех пор, пока вам не захочется узнать, какие у меня планы.

— А какие у вас планы?

— Я думаю, вы должны меня понять. Вы чуть не убили меня, причем дважды. Первый раз отравленным бульоном, и именно вам я обязан самым ужасным из ощущений, которое я испытал за свою и без того полную ужасов жизнь. А второй раз вы хотели убить меня голыми руками. Я весь в синяках.

— Полную ужасов жизнь? — переспросила она, пытаясь сдержать ярость. — И чем же это ваша жизнь так уж ужасна? Вы что, голодали? Вас избивали? Или, может, вы были вынуждены смотреть, как ваших родных терзает кровожадная толпа? Или вы..?

— Голодал? — удивился он, — подвергался побоям? А скажите, как это вам удалось убежать от ненасытной мадам Гильотины? — голос его не выражал ничего, кроме обыкновенного любопытства. — Насколько мне известно, всю вашу семью отправили на плаху. Я был приятно удивлен, когда узнал, что вы спаслись, — на его лице появилась неестественная улыбка, когда он произносил эту откровенную ложь. — Так как же вам это удалось, Жизлен? Где вы провели последние десять лет жизни?

— В монастыре, — ответила она.

Он усмехнулся.

— Не похоже, чтобы вас там приучили к христианскому смирению. Разве не учил Христос подставлять другую щеку? Подобная жажда отмщения напоминает скорее о Ветхом завете. Что же я такое сделал, почему вызываю у вас столь кровожадные желания? Ведь не я же был вдохновителем террора. Если бы я находился на территории Франции, возможно, и меня бы казнили тоже как представителя деградировавшей и распутной знати.

— Если вы забыли, в чем ваша вина, то я не стану попусту тратить время и напоминать вам, — ответила Жизлен, и отвернувшись стала смотреть в окно на начинающие зеленеть деревья.

Николас схватил ее безжалостной рукой за подбородок и заставил повернуть к нему голову.

— Освежите-ка мои воспоминания, — сказал он тихо, но голос его был таким же железным, как хватка. Вопреки здравому смыслу, Жизлен ужасно не хотелось вспоминать мгновения, которые она пережила когда-то в парке имения Сан Дут. Не хотелось вспоминать стыд, который она ощутила, когда ее первое чувство было втоптано в грязь. Напомнить ему — означало напомнить себе о своей слабости, и значит, испытать ее вновь.

— Знаете, — осторожно начала она, — я не чувствительна к боли. Если вам кажется, что вы сможете что-то выпытать у меня, сделав мне больно, то вы ошибаетесь. Если, конечно, вы не из тех извращенцев, кому доставляет удовольствие причинять другим боль.

Мгновение он не двигался. Его рука, сжимавшая ее подбородок, не расслабилась. Он лишь наблюдал за ней из-под слегка опущенных век.

— Я — любитель других удовольствий, — вдруг сказал он, — позвольте вам продемонстрировать. — И, к ее изумлению и ужасу, он наклонился и поцеловал ее.

Жизлен была готова к грубому насилию, к тому, что его губы вопьются в нее, — тогда она исчезла бы в том, никому не известном уголке своего сознания, где никто не мог ее найти. Но обманчивая легкость, с какой он касался ее рта, напоминала ласку. А ласки она не знала почти десять долгих лет.

Если бы у нее были свободны руки, она бы ударила его. Но сейчас ей оставалось только покориться. Его пальцы продолжали впиваться в ее подбородок, заставляя завыть, ощущая сладость его поцелуя.

А потому Блэкторн отпустил ее, откинулся назад, на потертое кожаное сиденье, и глаза его стали задумчивыми.

— Они не многому обучили вас в монастыре, — пробормотал он. — Мне придется заняться вашим образованием.

Он замолчал, и, поудобней устроившись в углу, заснул.

Жизлен оставалось лишь наблюдать за ним в постепенно становящемся более ярким свете, ощущая на губах влажный след его поцелуя, и дрожа от негодования и еще какого-то необъяснимого чувства. Постепенно и она забылась тревожным сном.

Жизлен привыкла к невзгодам. Привыкла промерзать до костей, когда скованные холодом ноги не желают слушаться. Она пережила страх, голод и жестокость, поэтому трястись по дорогам в старой карете было для нее далеко не самым ужасным испытанием. Связанные запястья и колени, правда, мешали ей удерживаться, когда экипаж подпрыгивал и раскачивался на ухабах, однако она убеждала себя, что это путешествие не худшее из того, что ей пришлось перенести. И все же, в глубине души таилось сомнение, — раньше она по крайней мере была избавлена от опасной близости с Николасом Блэкторном. Он спал, и ему не мешали ни неровный ход экипажа, ни пронизывающий холод, ни переживания его пленницы. Сон его был до того глубок, что у Жизлен мелькнула слабая надежда, что попавший в его организм яд все же положит конец его существованию. Увы, он захрапел. Тогда Жизлен лягнула его, вытянув связанные вместе ноги. Николас не проснулся, но хотя бы временно перестал храпеть, потянулся, и что-то пробормотал во сне.

7

Ей необходимо было сосредоточиться, занять чем-то мысли, чтобы не думать о том, что ей становится все трудней сносить неудобства. И она принялась вспоминать, чувствуя, как ненависть закипает в ней с новой силой. В двадцать два Николас Блэкторн был красив.

Светлая, золотистая кожа, темные волосы, синие, цвета полуночного неба, глаза. Через двенадцать, почти тринадцать лет, он больше не был похож на ангела. Глубокие складки прорезали прежде прекрасное лицо. Глаза потухли и казались усталыми, губы кривились в циничной усмешке. Волосы все еще оставались густыми и очень темными, и лишь одна серебристая прядь свидетельствовала о быстротечности времени. Конечно, женщины все равно находили его обольстительным. Он оставался стройным, сильным, белозубым. Несомненно, столь привлекательная наружность легко возбуждала мечты. Жизлен перестала мечтать десять лет назад. Она смотрела на него через разделявшее их пространство и размышляла о том, что разумнее предпринять, — сбежать, или все же убить его?

— Ну что, вы довольны? — спросил Николас любезно, не открывая глаз. Жизлен не ответила, и только плотнее прижалась к спинке сиденья, выжидая. Он открыл глаза, показавшиеся ей сейчас совсем темными, почти черными. — В следующий раз, если вы лягнете меня, я отвечу тем же, — процедил он сквозь зубы.

Жизлен отвернулась от него и стала снова смотреть в окно. Время близилось к полудню, в дороге они были с рассвета, и ей требовалось огромное усилие, чтобы по-прежнему сидеть прямо, к тому же она ощущала ужасную сонливость, и эта непростительная слабость безумно злила ее.

Николас подался вперед, слишком близко к ней, а она пожалела, что у нее не хватает смелости плюнуть ему в лицо.

— Есть ли какие-нибудь пожелания? — поинтересовался он, и в его вкрадчивом голосе слышалось ехидство. — Может, я смогу сделать наше путешествие более приятным?

Жизлен повернула голову и смотрела на него, не скрывая ненависти.

— Можете, если выпрыгнете из кареты.

Николас улыбнулся, но это был скорее дурной знак.

— Разве вам не хотелось бы остановиться? Я полагаю, после стольких часов пути вам это совершенно необходимо.

Жизлен не ответила. Стоит сдаться один раз, как за ним последуют и другие. Лучше она останется сидеть в этой карете, пока ее не разорвет на части, чем попросит его об одолжении.

Николас снова откинулся назад, продолжая наблюдать за ней.

— Пожалуй, тут я все-таки склонен проявить благородство. Все равно в конце концов вы на коленях будете умолять меня, чтобы я остановился, — и, протянув руку, он дважды стукнул в крышу экипажа. Жизлен хотелось отсесть от него подальше, но теснота кареты заставляла ее сохранять неподвижность.

— Разумеется, стоя на коленях, вы могли бы сделать кое-что куда более приятное для меня. Лицо Жизлен осталось неподвижным, и она сдерживалась изо всех сил, чтобы не кинуться на него, сознавая, что в ее положении это бессмысленно. Она сидела очень тихо, пытаясь умерить свой гнев. — Впрочем, воспитанная в монастыре, девушка вроде вас не может понять, о чем я толкую, — пробормотал Николас. — Но это даже лучше, потому что я с удовольствием сам займусь вами.

Карета резко затормозила, связанные руки Жизлен не позволяли ей схватиться за сиденье, чтобы удержаться, и она, не удержав равновесия, упала на него.

Николас поймал ее, и его сильные руки не показались ей сейчас грубыми.

— Вот это нетерпение, — тихо сказал он. — Ну подождали бы хоть до гостиницы.

Жизлен отшатнулась от него, и снова застыла на сиденье напротив.

— Мы что, едем в гостиницу? — спросила она едва слышно. — А не покажется ли там странным, то, что я связана?

— А я вас развяжу, — беспечно ответил он, — я верю, то вы будете послушной.

— Но почему? Мне нечего терять, а если я позову на помощь, может, кто-то и отзовется…

— Сомневаюсь. Но можете попробовать. Правда, вы скоро убедитесь, что ваше положение весьма незавидно. Во-первых, несмотря на превосходное произношение, в вас немедленно узнают француженку, а англичане всегда предпочтут встать на сторону соотечественника. Тем более вы — представительница нации, которая перерезала высшее сословие, и почти десять лет не прекращала с нами воевать. Во-вторых, вы одеты как служанка, а я — как джентльмен. Наше общество полно предрассудков, никто не поднимет руки на джентльмена, чтобы помочь крестьянке.

— Крестьянке? — удивленно переспросила Жизлен.

— Крестьянке, — твердо ответил Николас. — Так что решайте сами. Мой вам совет, хотя я понимаю, что вы едва ли сочтете возможным принять его, — дождитесь более удобного случая. Если вы поднимите шум как только мы остановимся, кто знает, когда вам удастся воспользоваться уборной. А если вы проявите терпение, то наверняка у вас появится возможность убить меня.

Хорошо, что руки ее были крепко связаны, иначе она бы обязательно съездила по его насмешливой физиономии.

— Ошибаетесь, — ответила она тихо, но решительно.

— В чем?

— Я собираюсь воспользоваться вашим восхитительным советом. Если я попрошу помощи, то самое большее, смогу рассчитывать, что мне помогут скрыться от вас, а я бы предпочла все же сначала вас убить.

— Редкостная кровожадность… Я знал, что смогу с вами договориться. Протяните-ка руки.

— Зачем?

Он вздохнул, показывая, что его утомили ее вопросы.

— Вы разве не чувствуете, что карета останавливается? Мы возле гостиницы. Я полагаю, вам хочется войти туда как можно скорее, а я, как джентльмен, готов развязать вам руки, чтобы вы сами освободили свои коленки. Поверьте, я бы с удовольствием залез к вам под юбку, но, боюсь, мне будет трудно задержаться возле коленок, да я и не уверен, что вам это доставит удовольствие.

Жизлен молча протянула ему руки, рассеянно отметив, что они дрожат от усталости. Она ничего не могла с этим поделать. Ей было ненавистна слабость, которую она проявляла перед врагом, но тело перестало подчиняться ей. Придется поберечь силы, чтобы взять над ним верх, когда появится возможность.

Блэкторн ничего не сказал, хотя и заметил, как у нее устали руки. Он связал их не слишком крепко, и все же они затекли, и Жизлен непроизвольно вскрикнула.

Нагнувшись, она попыталась развязать веревку, стягивавшую ей колени, но онемевшие пальцы стали неловкими и запутались в широких складках юбки. Николас, не скрывая удивления, наблюдал, как она возится с узлом.

Когда карета резко остановилась, она ухитрилась кое-как удержать равновесие, хотя ноги ее все еще были связаны.

Николас наклонился, отстранил ее руки, и быстро и ловко развязал веревку.

— Вы, может, и не торопитесь, а мне порядком надоело трястись в этой развалюхе.

Трактирщик уже стоял возле дверцы и успел опустить подножку. Николас, твердо ступая, спустился на землю, а затем протянул ей руку, изобразив на лице подобие любезной улыбки.

Жизлен не собиралась принимать его помощь. Однако, как только она попыталась сделать шаг, у нее подкосились ноги, и она полетела прямо на Николаса Блэкторна. Он подхватил ее и понес к входу в дом без видимых усилий.

— Моей жене нездоровится, — сообщил он с порога, решительно распахнув дверь маленькой гостиницы. — Ежемесячное недомогание.

Жизлен локтем поддала ему под ребра, и, к ее удовольствию, он ойкнул от боли. На мгновение он расслабил руки, и она подумала, что сейчас упадет прямо на деревянный пол, но его мышцы снова напряглись, и она успокоилась. Блэкторн прошел через небольшой круглый плохо освещенный общий зал и, поднявшись по крутой лестнице, внес ее в отдельную комнату. Он кинул Жизлен на стул с такой силой, что у нее хрустнули кости, но она в ответ лишь мило улыбнулась.

— Благодарю, дорогой, — сказала она сладким голосом.

Хозяин гостиницы поднялся за ними, сияя от удовольствия.

— У нас не слишком часто останавливаются знатные гости, — сообщил он. — Мы постараемся вам угодить, ваша честь. Еда у нас отличная — отварная ягнятина, до того нежная, что придется по вкусу даже госпоже, и добрый английский пудинг с густейшими сливками.

При мысли о подобном меню притворная улыбка мигом слетела с ее лица. Она уже успела привязаться к приютившей ее стране, к сочной зелени ее полей и лугов, к людям, относившимся к ней более чем сдержанно, и даже готова была смириться с вечной непогодой и непрекращающимся дождем. Но вот английскую кухню она просто возненавидела. Николас насмешливо взглянул на нее, и у нее появилось неприятное ощущение, что он может читать ее мысли.

— Моя жена не голодна, — сообщил он. — Ей лучше вначале немного отдохнуть, побыть одной, а вы пока приготовьте-ка для меня хороший ромовый пунш… Э-э… в вашем заведении ведь нет черного хода, насколько я понимаю?

Хозяин гостиницы никак не мог прийти в себя оттого, что ему оказали честь столь важные постояльцы, поэтому даже такой необычный вопрос ничуть не удивил его.

— Нет, сэр. Отсюда больше никак не выйти. Тут только одна лестница. Наша гостиница скромная, нас не часто посещают благородные господа, и я боюсь…

Николас, положив руку на плечо невысокого человечка, осторожно подтолкнул его к двери.

— Все в порядке, дружище. Я просто беспокоюсь, как бы моя супруга не заблудилась, если ей наскучит быть здесь одной. Так что мне лучше устроиться так, чтобы хорошо видеть лестницу.

— В общем зале лестница видна отовсюду, — простодушно ответил хозяин.

Николас повернул голову и, лукаво глянув на Жизлен, произнес:

— Отлично. Отдохни как следует, моя милая.

Жизлен подождала, пока за ними закроется дверь, и лишь потом попыталась встать на ноги. Первый же шаг причинил ей невыносимую муку, и она беспомощно упала на колени. Но все же, собрав силы, она поднялась и ей понадобилось минут пять, чтобы отыскать удобства, без которых не в состоянии обойтись ни одно человеческое создание. Вскоре она почувствовала себя значительно бодрее, но тут ее взгляд нечаянно упал на зеркало.

Уродливая зеленая накидка Элин болталась на ее плечах. Платье спереди задубело, впитав пролитый бренди, спутанные волосы висели вдоль бледного лица, как у ведьмы, а в глазах поблескивали злобные огоньки. Едва ли слуги Энсли-Холла узнали бы в ней сейчас тихую и сдержанную Мамзель.

Она плеснула водой себе в лицо, и попробовала кое-как уложить волосы. Хотя в общем-то не это было сейчас важно. Важно было — суметь убежать от Николаса Блэкторна, пока не все потеряно. «А что я могу еще потерять?» — спросила она себя. Семью она уже потеряла — отца, мать и младшего брата. Да и у нее самой все позади, — во всяком случае времена, когда она была наивной и юной, давно миновали. У нее оставалось так немного — ненадежный покой и верная дружба. Но роковой приезд Блэкторна в Энсди-Холл лишил ее и того и другого.

Нет, она убежит только после того, как отправит Николаса туда, где ему следует находиться, но сейчас она на всякий случай оглядывала то, что ее окружало, чтобы иметь стратегический план отступления. Небольшие окошки, видимо, были не слишком плотно прикрыты, и ветер с шумом постукивал рамами. Но, к сожалению, снаружи не за что было зацепиться, так что скорее всего, попробовав вылезти, она бы упала и сломала ногу.

Комната была небольшой и тесной, а камин сильно дымил. Стулья показались ей неудобными, стол не слишком чистым, а ковер на полу пыльным. То, что по соседству находилась спальня, отнюдь не прибавляло ей спокойствия, тем более что там стояла всего одна кровать. Большая и украшенная пологом с кистями, которые скорее всего густо населены блохами. Жизлен, усмехнувшись, подумала о том, что скажет его светлость, когда его покусают блохи. Наверное, он в жизни не видел ни одной блохи. В отличие от нее. Ей-то приходилось встречаться с любыми паразитами — от блох и вшей до мокриц и крыс, и самыми отвратительными из всех, — мужчинами. Она не боится никого и ничего.

Кроме собственной слабости.

В комнату вошла жизнерадостная толстушка с подносом, на котором стояла тарелка с куском жирной баранины. Жизлен едва удержалась от того, чтобы не отослать ее назад. Остановила ее только необходимость набраться сил. Кажется, она не ела уже несколько дней — с тех пор, как Николас явился в Энсли-Холл. Ее и без того не очень хороший аппетит совсем пропал от волнения.

— Ваш муж велел принести вам ужин наверх, миссис, объяснила служанка, поглядывая на Жизлен с любопытством. -Он сказал, вы любите баранину.

Да, похоже, Николас действительно заметил на ее лице отвращение. Жизлен постаралась улыбнуться.

— Очень люблю, — кивнула она, и села за стол.

— Меня зовут Герт, — сообщила девушка, оглядываясь по сторонам. — Вы можете позвать меня, если вам понадобится помощь. Скоро принесут ваши вещи, а потом я могу нагреть вам воды.

— Здесь, наверное, нельзя принять ванну? — поинтересовалась Жизлен, уговаривая себя не слишком огорчаться по этому поводу.

Герт почесала в голове, подтверждая тем худшие подозрения Жизлен.

— Ну отчего же нельзя?

— А чистые простыни у вас есть? Жизлен напрасно боялась обидеть девушку, та, напротив, отнеслась к ее просьбе с уважением.

— Я слышала, что благородные люди не такие, как все мы, остальные, — сказала она и снова почесала в голове… — а может, это потому, что вы француженка. Французы ужасно любят чистоту.

Глядя на ногти Грет, можно было с уверенностью сказать, что она не вычищала из-под них грязь недели две.

У всех свои недостатки, — согласилась Жизлен.

— Ну ладно. Я немного приберу, и согрею для вас воды. Я думаю, спешить некуда, раз вы еще не отдохнули. Ваш супруг, по-моему, надолго устроился в общем зале. Мистер Хоскинс делает самый лучший пунш в этом графстве, а он, похоже, хорошо разбирается в ромовом пунше.

— Наверняка, — сказала Жизден, глядя на застывающий у нее на тарелке жир.

— Он красивый, ваш супруг. Вы давно поженились?

Грет была простодушной болтушкой, но и она отлично знала, где положено находиться обручальному кольцу, а длинные, без колец пальцы Жизлен были на виду.

— Не очень, — ответила Жизлен, берясь за вилку.

— Ну и не везет же мне. Наконец-то к нам в гостиницу заехал красивый и богатый господин, и тот уже занят, — со вздохом заметила девушка.

Жизлен подняла голову и посмотрела на нее взглядом опытной женщины.

— Ты не стесняйся его побеспокоить, — сказала она спокойно. — Я с удовольствием проведу ночь одна.

Подобное предложение, если и удивило Герт, то лишь самую малость.

— Уж больно он красивый, — сладострастно повторила она.

— Красив тот, кто красиво живет, — заключила Жизлен и решительно принялась за жирную баранину.

Вода в ванне была чуть теплой, мутной, а мыло до того грубым, что кожа ее покраснела и стала шершавой. Полотенца оказались жесткими, камин продолжал нещадно дымить, но Жизлен впервые за долгое время ощущала себя счастливой. «Надо испытать отчаяние, чтобы научиться ценить жизнь», — подумала она и погрузилась в воспоминания. Самой лучшей едой, какую ей когда-то однажды пришлось попробовать, была безвкусное жаркое, приготовленное бог знает сколько дней назад, и чашка ячменного кофе на ледяной мостовой Парижа. Она к тому времени не ела уже больше недели, и, накинувшись на жаркое, съела его без остатка, не раздумывая о том, из какого оно мяса, а через несколько минут ее желудок, не выдержав, вышвырнул все обратно. И тогда она расплакалась горькими слезами из-за того, что пища, которой она не пробовала годами, пропала зря.

Ей было тогда семнадцать. Именно в тот день она и решилась продавать свое тело на улицах Парижа. И именно в тот день она плакала в последний раз.

Завернувшись в сравнительно чистую простыню, Жизлен открыла саквояж, который принесла Герт, и в растерянности уставилась на то, что там лежало. Ей были хорошо знакомы эти оттенки. Красновато-коричневый, желто-зеленый и режущий глаза канареечно-желтый. Ее же гардероб, как и подобало служанке, состоял из вещей исключительно черного, серого и коричневого цвета. Все эти совершенно не подходящие для нее туалеты принадлежали Элин, чей вкус был просто ужасающим. Яркие цвета были противопоказаны бледно-розовой английской красоте Элин, а уж она-то будет похожа в них на настоящего попугая.

Но куда хуже, что высокая и полнотелая Элин, пышный английский цветок, была на полфута выше тоненькой хрупкой Жизлен.

Собственно, ей все это было бы безразлично, если бы слишком длинные юбки не мешали ей двигаться. Впрочем, Николас едва ли даст ей быстро удрать, а значит, у нее будет достаточно времени, чтобы подогнуть подол.

Беда в том, что она совершенно не умеет шить.

Она может что угодно испечь, от обычных булочек до требующего немалого искусства пирога с мясной начинкой, но не способна ровно проложить и стежка. Жизлен вспомнила отчаяние матери, когда та пыталась учить ее работать иглой…

Она поспешила опустить заслонку в памяти, испугавшись остроты нахлынувшей боли, того, как чувствительна до сих пор потеря десятилетней давности. Будь он проклят, Николас Блэкторн! Это его приезд возродил в памяти воспоминания, чувства и мысли, которые, как ей казалось, она давно похоронила.

В саквояже она не нашла ночной сорочки. Возможно, это была простая оплошность, но кто бы из них не упаковывал вещи, — чертов Трактирщик, или сам Николас, обоим не пришло в голову, что она может нуждаться в ночном отдыхе.

Чемодан Николаса тоже подняли наверх. Жизлен без всякого смущения открыла его, достала одну из тончайших батистовых рубашек, и надев ее, сбросила простыню на пол. Рубашка доставала ей до колен, рукава доходили до кончиков пальцев, но все же это была самая приятная на ощупь и изящная вещь из тех, что она носила за последние годы. Она хотела уже снять рубашку, но передумала, так как выбор был не велик. Платья Элин, затейливые и пышные, были совсем не пригодными для сна. Ее же собственная одежда так испачкалась и пропиталась бренди, что ей противно было даже думать о том, чтобы снова ее надеть. Нет, пожалуй, следует остановиться на рубашке Николаса. Нижнее белье Элин слишком тонкое и открытое. Если этой ночью ей снова придется защищать-ся, то так будет удобнее.

Тянулись долгие, бессмысленные часы. Вернулась Герт, убрала чан с водой, поднос с недоеденным ужином, и пожелала ей доброй ночи. Жизлен едва удержалась, чтобы в ответ не пожелать ей удачной охоты. Если Николас достаточно пьян, чтобы польститься на пышные прелести Герт, то у нее есть шанс спокойно провести ночь, и, выспавшись, восстановить силы. Сейчас ей едва ли удастся справиться с ним, а она ничуть не сомневалась, что Николас не оставит ее в покое.

Возможно, в конце концов все равно ей придется смириться. Она научилась, выключив слух и зрение, уплывать в туманную даль, пока какой-нибудь мужчина тяжело дыша и обливаясь потом, издевался над ее телом.

Но сейчас ее отчего-то покинула уверенность, что она сумеет так же отделаться от дьявола во плоти, который похитил ее, от человека, который напоминал явившегося из ада ангела.

Николас все больше пьянел. Он хотел остановиться. Хозяйский пунш был хорош, в нем было вдоволь корицы, мускатного ореха и рома, но он никогда не был большим любителем пунша. Девчонка-служанка, пухленькая и явно благоволившая к нему, не упускала случая задеть его своей соблазнительной грудью. Трактирщик уже закрыл глаза, откинулся на спинку скамьи, и, скорее всего, проснется часов через шесть, разбитый, с раскалывающейся головой.

Хозяин, конечно, найдет для него еще одну постель, если он намекнет, что хочет провести ночь с этой девицей. Но ему это совсем не к чему. Та, что находится сейчас наверху, ведьма с наклонностями убийцы, которую Господь одарил изящным телом и змеиным языком, едва ли сохранила девственность. Она, правда, хочет его убить, так что куда разумнее было бы удовлетворить нехитрые притязания служанки. И все же, Николас никак не мог отделаться от мыслей о Жизлен. Ему потребовалось усилие, чтобы заставить себя начать думать о ней как о женщине, а не о девочке, в которую он когда-то чуть не влюбился. Но он чувствовал, что сейчас она изменилась настолько, что он может не опасаться поддаться вновь той же слабости.

Она-то, конечно, ни о чем не подозревает. Просто помнит, как он решительно отверг ее, и убеждена, что именно его отказ стоил жизни ее семье. Откуда ей знать о тоске, что охватила его, после того, как он ею пренебрег, о пустоте, которая разъела ему душу.

Даже самый крепкий ромовый пунш не поможет ему не думать о ней, как не помогали долгие годы ни кларет, ни бренди. Ему понадобились дни, месяцы, годы, чтобы забыть ее, и постепенно она превратилась в зыбкое воспоминание, далекий сон, не имеющий отношения к реальности. Но вот она снова вернулась в его жизнь, как воинственная фурия, преследующая его за истинные и вымышленные прегрешения.

В общем-то Николас понимал, что заставляет ее заблуждаться, обвиняя во всем его. Легче ненавидеть одного человека, чем устройство общества или его правителей, кровожадную чернь, или самонадеянного старика, который так пекся о своем состоянии, что упустил последнюю возможность спастись. Будь Николас великодушнее, он бы принял на себя тяжесть вины, позволил ей ненавидеть себя и презирать, если ей становится от этого легче. Однако нельзя же позволить ей преступить черту и совершить убийство. Конечно, он в любую минуту может подняться наверх и овладеть ею. Тогда у нее не останется и малейшего сомнения в том, что он неисправимое чудовище. Он связал ее, увез, издевался над ней. Так к чему останавливаться? Прежде он никогда не испытывал сомнений, когда дело касалось удовлетворения плотских желаний. Но он и никогда не брал женщин силой, а тем более теперь совершенно не сомневался, что Жизлен добровольно не сдастся. Некое неосознанное благородство не позволяло ему проявлять по отношению к ней грубость. «Во всяком случае не сегодня», — подумал он, стараясь не терять хладнокровия. Еще более нелепая причина мешала ему сегодня позабавиться со служанкой. От нее пахло бараниной, которую она подавала, и хоть он и не сомневался, что ее пылкость пришлась бы ему по вкусу, его совсем не тянуло к ней. Весьма необычное для него состояние, за которое он тоже может сказать спасибо Жизлен де Лориньи. Он встал, удивляясь тому, что так твердо держится на ногах, и забирая с собой наполовину опустошенную бутылку бренди, громко сказал:

— Пора к жене.

Девушка надулась.

— Она, наверное, уже спит, — храбро начала она, — и, кроме того, ведь вы же сами говорили, что она сейчас нездорова.

«Неужели он был глуп настолько, что сказанул такое во всеуслышанье? Возможно». Николас улыбнулся с пьяным благодушием.

— Ее нездоровье обычно нам не помеха, — сообщил он. — Ты ведь знаешь, она француженка. Видимо, его последние слова показались служанке убедительными, и она, понурившись, скользнула в кухню.

Лестница была как назло темной и узкой, но он все же одолел ее, не пролив ни капли из драгоценной бутылки. В первой комнате огонь едва теплился, и Жизлен не подавала признаков жизни. Вероятно, она находилась в спальне. Интересно, ждет ли она его лежа в постели обнаженная, или притаилась за дверью с ножом, чтобы его кастрировать? Николас осторожно приоткрыл дверь. Отсвет пламени упал на ее бледное лицо, и у него не осталось сомнений в том, что она спит глубочайшим сном. Сейчас, когда она лежала посреди широкой постели, натянув одеяло к самому подбородку, ее снова можно было принять за пятнадцатилетнюю девочку. Тогда, давно, он чувствовал себя презренным сатиром, сейчас — похотливым самцом.

Блэкторн попятился и вышел из комнаты. Оставив открытой дверь, он уселся возле огня. Отсюда она была ему хорошо видна, и он убедил себя, что должен следить за ней, чтобы, проснувшись, она не толкнула его в камин, или не совершила чего-то еще не менее зловредного.

Он пил прямо из бутылки, наслаждаясь тем, что крепкая жидкость жжет ему горло, и знал, что лжет сам себе. Он просто хотел посмотреть, как она спит, и представлять себе, что все это происходит тринадцать лет назад, до того, как мир сошел с ума. До того, как он навсегда потерял свою душу.

8

Сэр Энтони Уилтон-Грининг плохо спал. «Корона и вепрь» оказалась совсем недурным пристанищем — кровать была удобной, комната хорошо проветривалась, к тому же здесь имелся очень приличный погреб. В обычное время, проспав всю ночь мертвым сном, он бы проснулся, как всегда, в одиннадцать, чтобы начать новый день.

Но сегодня он не мог позволить себе подобной роскоши. Он должен уехать до рассвета, если не хочет, чтобы Элин отправилась вместе с ним. Нет, разумеется, в том, чтобы взять ее с собой, были неоспоримые преимущества. Надо сказать, что он отнюдь не был уверен, что загадочная Жизлен предпочтет его покровительство чарам Николаса Блэкторна. Допустим, она даже уехала против своей воли, — а он все же был в этом не уверен, — ведь она вполне могла найти общий язык со своим похитителем. Тем более что Николас мог предложить ей тот образ жизни, который мог прельстить ее, а Тони не испытывал ни малейшего интереса к ее загадочной особе. Французские уличные девчонки не в его вкусе, — он окончательно убедился в том, что предпочитает английские розы.

Он был совершенно искренней, убеждая Элин, что никто не узнает, если они уедут вместе. Но уж, взяв ее с собой, он бы позаботился, чтобы все стало известно кому нужно, то есть тому, кто бы вынудил их незамедлительно вступить в брак. Это бы избавило его от множества беспокойств. Элин, несмотря на свой уравновешенный, мягкий характер, была в душе неисправимым романтиком. И, если он хочет жениться на ней, а он все же скорей всего этого хочет, то ему придется пережить период утомительного ухаживания, а вот к этому он совершенно не был готов. Он желал, чтобы его жизнь была приятной и устроенной, преданная и нетребовательная жена, вроде Элин, держала дом в надежных руках, чтобы его владения было кому унаследовать, но чтобы при этом его супружеские обязанности не были чересчур обременительными. Ему было не так легко прийти к выводу, что Элин именно то, что ему требуется, но коль уж решение принято, ничто не должно помешать ему. Однако и излишнее напряжение сил было бы нежелательным.

Да, вынужденная женитьба имеет неоспоримые преимущества, не последним из которых явилось бы чувство вины и благодарности со стороны Элин, которое к тому же удержало бы ее от непомерных требований.

С другой стороны, она ему достаточно мила, чтобы не заставлять ее чувствовать себя виноватой. А кроме того, не исключено, что и ее непомерные притязания могут прийтись ему по вкусу. Нет уж, лучше идти проторенным путем. Отправиться вслед за беглецами, вернуть сюда Жизлен, и, как положено, явиться потом и сделать предложение. Если ж она очень захочет, то он, так и быть, может немного за ней поухаживать. В конце концов у нее такая обворожительная улыбка!

Слуга разбудил Тони в пять утра, час, ужаснее которого не бывает, но принесенный им кувшин портера, а также ломоть ветчины и свежеиспеченный хлеб, немного скрасили это несносное пробуждение. Он закончил свой туалет с неслыханной быстротой, завязал самый скромный галстук и, пока слуга брил его, успел сделать несколько хороших глотков пива, и с тяжким вздохом оглядел начищенные до зеркального блеска гессенские сапоги. Дождь прекратился, но по начинавшему светлеть утреннему небу тянулись облака, из которых в любую минуту снова могло полить. У Тони не было никакого настроения предпринимать увеселительную прогулку в Шотландию. К сожалению, именно туда Николас потащил свою добычу. У него, конечно, не было большого выбора. Если бы Джейсон Харгроув и выздоровел, то на какое-то время дуэлянту все равно было бы лучше исчезнуть из города. Многие относились к Ники терпимо, отдавая должное его обаянию, но в этот раз он зашел слишком далеко, и, скорее всего, у него хватит ума скрыться.

К сожалению, почти все владения Блэкторна ушли за карточные долги. Последним было продано с молотка поместье его дяди Тиздейла, Эмберфилдз, так что осталось только одно небольшое имение в озерном крае, и еще охотничий дом по ту сторону границы, в Шотландии. Судя по тому, что говорили слуги в Энсли-Холле, именно Шотландия и была пунктом назначения беглецов. Скорее всего там чертовски холодно в эту пору, и не с кем провести время. Так что Тони больше всего хотел сейчас добраться туда как можно скорее, забрать Жизлен, независимо от того, хочет она этого или нет, и поспешить назад, в Энсли-Холл.

Разумеется, нельзя не принимать в расчет одного весьма неприятного обстоятельства — с Блэкторна вполне станется вызвать на дуэль и его. Он столько раз дрался, что вполне мог войти во вкус. Правда, Тони надеялся, что ему едва ли захочется убивать второго противника в один и тот месяц.

Экипаж поджидал его у входа. Это была карета Кармайкла, запряженная хорошо откормленными и отдохнувшими лошадьми, а слуга Тони и кучер уже сидели на облучке, поджидая пока он выйдет. Он без удовольствия подумал о том, что ему предстоит трястись по дорогам еще несколько дней, к тому же лишившись общества Элин, но, вздохнув, он смирился и с этим. Если уж заполучить подходящую жену можно только такой ценой, то он готов собой пожертвовать.

Гастингс уже было собрался спуститься на землю и открыть дверцу, но Тони, махнув ему, приказал оставаться на месте.

— Я сам, — сказал он, забрался в экипаж, тяжело опустился на сиденье и закрыл за собой дверь. Внутри было темно, тусклый утренний свет почти не проникал в окно, но он напрасно полагал, что он здесь один. Прямо на него с противоположного сиденья глядели невинные голубые глаза Элин.

— Я решила не затруднять тебя.., не заставлять заезжать за мной.

На секунду Тони лишился дара речи. Мисс Биннерстоун, сидя рядом с Элин, как всегда, дремала, и даже его предполагаемая невеста выглядела несколько утомленной.

— Ты весьма предусмотрительна, — выговорил он наконец, когда карета мягко тронулась с места. — И давно ты здесь ждешь?

Элин зевнула, чувствуя себя слишком усталой, чтобы с ним объясняться.

— Не очень, — коротко ответила она. — Я опасалась, что ты забудешь о своем обещании.

— Обещании?

— Взять нас с собой. Мы нисколько не затрудним тебя, Тони, честное слово. — Она подалась чуть вперед, неожиданно разволновавшись, и он ощутил сладкий цветочный аромат, который так любил. Легкие духи, без мускуса, навевавшие воспоминания о весеннем полдне. И еще об Элин.

— Пожалуйста, не отвози нас назад.

Именно так он и намеревался поступить. Но мольба в ее глазах и запах духов заставили его передумать.

— Я обещал, разве? — пробормотал он. — В таком случае я не могу нарушить слова. Ты будешь хорошо себя вести, Элли? Будешь послушной?

— Ну, конечно, — охотно согласилась Элин. Интересно, чтобы она сказала, если бы он велел ей сейчас обнять и поцеловать его. Конечно, он не станет этого делать. Он принял на себя ответственность, а значит, отверг саму возможность предложить ей что-то неподобающее.

— Ловлю тебя на слове.

— Мы ведь отыщем ее, правда, Тони? — спросила Элин, и на ее бледном лице снова стали заметны признаки беспокойства. — Николас не обидит ее, как ты думаешь?

— Я не могу себе представить, зачем ему это нужно, и зачем он вообще прихватил ее с собой. Ты все же уверена…

— Уверена, — твердо сказала Элин. — Она бы ни за что не уехала с ним добровольно. Я очень верю в тебя, Тони. Мы должны убедиться, что Жилли цела и невредима до наступления ночи.

— Учитывая, что они в дороге уже двое суток, боюсь, ты несколько переоцениваешь наши возможности, — неуверенно протянул Тони. — Но мы найдем их так быстро, как сможем.

— Я знаю, я надеюсь на тебя, Тони, — кивнула Элин, и ее голубые глаза блеснули в неярком свете. — Знаешь, мне кажется, нас ждет увлекательное приключение.

Тони с тоской подумал, что его уютная лондонская постель, и себаритство, которому он так любил предаваться, куда милей ему, чем тряска по дорогам в обществе двух особ женского пола.

— Очень увлекательное, — согласился он послушно, думая о том, каким способом ему лучше избавиться от компаньонки Элин.

Жизлен ощущала терпкие запахи пожарища. Видела, как пламя лижет старое сухое дерево, и слышала голоса слуг, все еще суетившихся в доме, рев озлобленной, жаждущей отмщения толпы, когда уводили ее родителей.

Она стояла на лужайке, крепко держа за руку Шарля-Луи, слишком испуганная, чтобы беспокоиться о том, обнаружат их или нет, когда Сан-Дут, дом принадлежавший роду де Лориньи на протяжении трех столетий, пылал как факел.

Одежда ее матери изодралась в клочья, и тело обнажилось до пояса, пока над ней издевались и толкали ее, а отец, получивший удар в висок, истекая кровью, брел за женой, не в силах ее защитить. Из-за спины слышались крики слуг, запертых внутри дома. Всполохи пламени, запах горящего мяса, ужас, заставили двух детей врасти в землю и не двигаться, и лишь, когда разум вернулся к Жизлен, она утащила братишку в лес, подальше от ужасающего зрелища.

По крайней мере ее родители живы. Их не прирезали, не оставили внутри горящего замка, чтобы уморить медленной смертью. Она слышала, как в толпе кричали что-то про Париж. Если они доживут, то их отправят туда и будут пытать. Едва ли стоило сомневаться в том, какая участь их ожидает. Мадам Гильотина уже приступила к своей страшной работе. Но все же, пока они живы, жива и надежда. А Жизлен была тогда еще достаточно юной, чтобы надеяться.

Путь до Парижа напоминал нескончаемый кошмар. Подошвы ее шелковых расшитых туфелек, годных разве что для того, чтобы порхать по паркетному полу, стерлись на следующий же день. Шарль-Луи упрямился и плакал, не желая понять, какая беда пришла в их жизнь, требовал, чтобы она отвела его к няне Жанне-Мари или к его воспитателю.

Господин Кото остался в горевшем замке, Жизлен видела через окно, как на нем вспыхнула одежда. А добрая, преданная Жанна-Мари шла следом за их матерью, и падала в грязь, когда та спотыкалась.

На следующее утро Жизлен выменяла шелковую одежду на грубое крестьянское платье и получила еще немного несвежего сыра и хлеба впридачу. Шарль-Луи жаловался, что толстая ткань трет ему кожу, деревянные башмаки жмут, а пустой желудок требует пищи. Жизлен была с ним терпелива, обещала конфет, когда они доберутся до дядиного дома в Париже, глазирован-ного печенья, если он будет вести себя тихо, ког-да они прятались от озверевших банд, прочесывавших дороги, и новую красивую рубашку, если он пройдет еще хотя бы несколько шагов.

Чтобы добраться до Парижа, семнадцатилетней девушке и двенадцатилетнему ребенку понадобилась неделя и, пожалуй, никогда прежде улицы города не видели двух столь невинных и беспо-мощных существ. К тому времени, когда они оказались у роскошного дома их дяди, его тело уже болталось на фонаре у входа.

Жизлен, содрогнувшись, отогнала ночные видения прочь. Она ненавидела сны, ненавидела воспоминания о прошлом. Ну почему она никогда не вспоминала счастливые времена, годы, проведенные в Сан Дут, улыбки родителей, любящего и ласкового младшего брата? Ну почему она всегда вспоминала только смерть и отчаянье?

— Дурные сны? — донесся до нее знакомый голос из соседней комнаты. Жизлен растерялась от неожиданности и, поняв, кто это, на короткий, безумный миг отчего-то обрадовалась. А потом она сообразила, где находится, и кто держит ее в этом плену.

Она села на сбившейся постели, и с облегчением вздохнула, увидев, что проспала всю ночь одна. Было же утро, слабый свет проникал в окно, предвещая еще один серый, дождливый день.

— Дурной сон — это то, что сейчас со мной происходит, — ответила она.

Лучше бы она его не злила. С постели ей было хорошо видно, как он сидит у камина, развалясь в кресле, на полу возле которого стоит пустая бутылка. Жизлен следила за тем, как он поднялся и, крадучись, двинулся к распахнутой настежь двери.

Она хотела натянуть на себя одеяло, но остановилась, поборов инстинктивный порыв. Если она хоть чем-то покажет, что боится его, он непременно этим воспользуется. В их неравной борьбе преимущество было и так на его стороне, поэтому ей не стоило давать ему в руки дополнительного оружия.

Николас стоял в дверном проеме, чуть покачиваясь. Ему необходимо было побриться, переодеться в чистую одежду, ему необходимо было как следует выспаться и прийти в себя.

— Чего вы от меня хотите? — спросила она грубо, сознавая, что выбрала не лучшее мгновение, чтобы ссориться с ним, сидя в постели, одетая лишь в его рубашку.

Николас в ответ только холодно улыбнулся.

— А вы как сами думаете? — поинтересовался он. Она усилием воли заставила свои лежавшие на одеяле руки не дрогнуть.

— Думаю, я не ошибусь, если отвечу, что вы хотите меня, — произнесла она спокойно. — Едва ли вы похищаете женщин просто из желания устроить скандал. И еще, я думаю, что с теми, кто сам готов пойти вам навстречу, куда удобнее.

— Как правило, — согласился Николас, не двигаясь с места.

— Значит, остается только месть? Но вам ведь было проще отдать меня местным властям. Они бы несомненно поверили вам, а не мне.

— Возможно. Правда, должен сказать, что моя репутация известна и в окрестностях Энсли-Холла. В общем-то там бы вполне могли поверить и вам. Правда, вам трудно было бы оправдаться. Вы же пытались подсунуть мне яд, не так ли? — как бы между прочим поинтересовался он.

— Да.

Жизлен была почти уверена, что он обрушится на нее в гневе. Вместо этого в его завораживающих глазах промелькнула едва заметная улыбка.

— Я был почти уверен, что вы признаетесь, — сказал он. — И, как мне кажется, это весьма достойно с вашей стороны. Конечно, я бы поступил разумней, передав вас местным властям. Но дело в том, что власти вполне могли подумать, что у того, кто хотел меня отравить, имелись на то причины.

— Если бы у них хватило сообразительности.

— А разве я мог такое допустить? Предположим, вас решили бы освободить и даже счесть героиней, что вполне могло статься с этих разгневанных отцов. Ведь вы бы снова принялись за свое, правда? Вы же не согласитесь смириться с поражением и пообещать больше никогда ко мне не приближаться, и не успокоитесь, пока не всадите мне нож между лопаток.

— О, вот этого я не знаю! Может быть, я смогу вас пристрелить.

— Для этого требуется хотя бы поверхностное знакомство с огнестрельным оружием.

Жизлен не ответила. Она действительно не разбиралась в огнестрельном оружии, но не сомневалась, что сумела бы с двадцати шагов размозжить ему голову, появись у нее хоть малейшая возможность.

— Зато яд можно достать всегда, — наконец ответила она.

— Конечно, — согласился он, неторопливо входя в комнату. — Вот потому-то я и не намерен отпускать вас от себя до тех пор, пока не придумаю, как сделать, чтобы вы перестали быть мне опасны.

— Ответ очевиден, — сказала Жизлен, внимательно за ним наблюдая. — Вы должны меня убить. Тогда я больше не доставлю вам неприятностей.

Он сел на кровать и, приподняв ноги, вытянул их. Она не отодвинулась, хотя ей стоило труда этого не сделать, и ощутила тепло его тела.

— А вам бы этого хотелось? — спросил он лениво. — Насколько я знаю, представителей высшего сословия не казнят через повешение, хотя, возможно, для меня и сделают исключение.

— Вы всегда сможете скрыться.

— Но меня начнет преследовать ваша тень. Нет уж, благодарю. Меня и так преследует множество призраков, у меня в жизни хватает того, о чем приходится сожалеть, поэтому я предпочитаю, чтобы вы остались живы и сгорали от ненависти. Кроме того, вы ведь на самом деле не хотите умирать, правда? — протянув руку, он дотронулся до ее распущенных волос и щеки.

Жизлен смотрела на него, ощущая прикосновение его пальцев. Минуло десять лет с тех пор, как она стояла совершенно одна на мосту в самом сердце города, готовая броситься в покрытые коркой льда темные воды Сены, десять лет с тех пор, как она, отвергнув смерть, предпочла жизнь. Выбрала непроходящую боль взамен сладостного забытья, которое ее манило.

Опустив глаза, Жизлен взглянула на его руку. А может быть, и стоит погибнуть от этих белых, холеных рук, рук, которые хоть и не впрямую, но все же были в ответе за гибель ее семьи. Наверное, будет только справедливо, если на него падет и эта ответственность.

Его рука скользнула к ее обнаженной шее и теперь в его пальцах она ощутила железную силу.

— Я, разумеется, могу и передумать, — пробормотал он. — Мне совсем не трудно сломать вам шею. Такую тоненькую, хрупкую шейку, которой удалось избежать гильотины. Скажите-ка мне, ведь именно это не дает вам покоя? Вы ненавидите меня из-за того, что вы почему-то выжили, а не погибли вместе с родными? Вы не хотите винить в этом себя, и потому упрекаете меня?

Жизлен не поморщилась, не пошевелилась, чувствуя, как все плотнее сжимаются его пальцы.

— Ну давайте же, — сказала она гневно, готовая к смерти.

— Может быть, — ответил он, и, поймав ее губы, поцеловал ее до того напористо и грубо, что ей стало больно, а потом, оставив ее в полной растерянности, стремительно вышел из комнаты. Он закрыл за собой дверь, а Жизлен сидела неподвижно, задохнувшись от непролитых слез.

В тот день и на следующий тоже Николас не ехал с ней в карете. Спальня, которую он снял в следующей на пути гостинице, предназначалась только ей одной. Он даже не стал с ней вместе есть.

Она должна была быть признательна за передышку, но отчего-то ее злость только усилилась. Он просто продлевал ее пытку, откладывая неизбежную расплату. А поскольку она не знала, какой будет эта расплата, нервы ее были напряжены до предела. На третье утро с начала их путешествия Жизлен поняла, что она больше не в состоянии выносить неизвестность. Она устала ждать, когда ей на голову упадет карающий топор, не хотела больше трястись в разбитой карете, сидеть в убогих гостиницах, уставясь на огонь, наедине со своими воспоминаниями. Она решила, что настало время все выяснить.

На рассвете, наспех одевшись в батистовую рубашку и панталоны Элин и накинув сверху самое безобидное из платьев, которые упаковал для нее Трактирщик, она подоткнула его в талии так, чтобы оно было покороче, и отправилась на поиски своего тюремщика. В этот ранний час общая комната была пуста.

Никого не было видно, ни хозяина, ни его любезной жены, ни слуг, ни служанок, ни даже проклятого слуги Блэкторна. Жизлен бесшумно прошла через сумрачную комнату к кухне, где, как ей показалось, кто-то двигался.

— Слушаю, мисс, — молоденькая ловкая служанка повернула к ней красное от напряжения лицо. — Вы чего-нибудь ходите? Я могу приготовить вам завтрак, — у нас есть ветчина, холодная говядина, свежее печенье и портер и…

— У вас, наверное, нет кофе? — спросила Жизлен с тоской, забыв на мгновенье о более важных заботах, которые привели ее сюда. Хозяева английских гостиниц пока не переняли континентального обычая пить кофе, и она не сделала и глотка с тех пор, как Николас увез ее из Энсли-Холла.

— Нет, мисс, но я могу заварить для вас прекрасный чай.

Жизлен отрицательно покачала головой.

— Не сейчас. Я ищу… — она запнулась, подумав о том, как ей назвать человека, который привез ее сюда. Она точно знала, что в первой гостинице, где они остановились, он назвался чужим именем, хотя так и не поняла, почему. Он ведь едва ли боялся, что кто-то будет разыскивать ее. О ней некому волноваться, кроме беспомощной Элин.

— Вашего брата? — удачно подсказала девушка. — Да, брата, — согласилась Жизлен, в тайне ужаснувшись подобной мысли. Конечно, они оба с Блэкторном были темноволосы, но на этом их сходство как внешне, так и внутренне заканчивалось. Если Николас Блэкторн был безнравственным, несущим разрушение дьяволом, то она — ангелом мщения.

«Похоже, ангел далековато зашел», — подумала она и впервые за долгое время чуть не засмеялась. Лицо девушки стало еще краснее, только на этот раз, скорее, от растерянности, а не от жара, исходившего от плиты.

— Я точно не знаю, мисс. Я могу поискать…

— Я сама его найду, — твердо сказала Жизлен. Она решительно пересекла маленькую кухоньку. Она была маленькая, куда меньше крупной, одетой в мешковатое платье служанки, но воля ее была в десятки раз сильнее.

— Где он? — снова повторила она.

— Он в спальне, которая выходит в холл. Вторая дверь, мисс. Но он не один.

— Я в этом не сомневалась, — сухо ответила она, и отправилась туда, куда указала ей девушка.

Жизлен не стала стучать. Она хотела поставить Блэкторна в дурацкое положение, застав его с одной из служанок, и готовясь произнести хорошо отрепетированную речь. Но, распахнув дверь, она застыла на пороге, обуреваемая неожиданно нахлынувшими чувствами.

Он спал, а во взгляде служанки читались одновременно испуг и готовность защищаться. Темная голова Николаса покоилась на полной белой груди девушки, а розовое покрывало из Дамаска, вероятно, взятое в одной из верхних комнат, почти не прикрывало его тела. Жизлен стояла молча, оглядывая линию его спины, изгиб плоских ягодиц и длинные ноги, обвившиеся вокруг коренастых ног девушки. Его пальцы запутались в волосах потаскухи, в комнате пахло как в борделе, — дешевыми духами, потом и плотью. Жизлен постояла еще с минуту, вспоминая эти запахи, а потом, повернувшись на каблуках, ушла, бесшумно закрыв за собой дверь.

Она не знала, где найти уборную, и потому, выскользнув на улицу, на прохладный утренний воздух, упала на колени в маленьком садике, и ее стало выворачивать наизнанку.

Прошла вечность, прежде чем она немного пришла в себя, хотя и не перестала дрожать от тошноты и стыда. Она не думала, что все еще так уязвима. Но запах, стоявший в этой комнате, то, как лежал Николас Блэкторн, столбик монет на столе возле кровати — все это разбудило воспоминания, которые, как ей казалось, она похоронила навсегда. Другие комнаты. Столбики монет. Вот только рядом с ней ни разу не оказалось Николаса Блэкторна, и его длинные пальцы ни разу не запутались в ее волосах.

Жизлен была до того погружена в свои мысли, что не услышала шума, наполнившего двор гостиницы. Звуки голосов, ржанье лошадей, позвякивание уздечек, окрики кучера. Только вернувшись в неожиданно оживившуюся кухню, она поняла, что гостиница проснулась, чтобы принять вновь прибывших постояльцев.

Она сделала несколько шагов в сторону кухни, опасаясь, что сейчас появится Блэкторн, но он, вероятно, продолжал спать, не подозревая о незадачливом соглядатае. В общей комнате человек шесть усталых путников отдавали должное плотному завтраку, перед тем, как отправиться дальше на север в почтовой карете. Жизлен помедлила в дверях, и перед ней забрезжили признаки надежды. В самые черные дни ее жизни у нее всегда появлялся шанс рискнуть. В карете, направлявшейся в Ньюкасл, найдется свободное место — если мисс решила ехать, и если она готова не медля отправиться в путь.

Она здорово боялась, поднимаясь по лестнице, почти уверенная, что наверху ее поджидает Блэкторн. Его нигде не было видно: Увы, нигде не было видно и денег.

Бросив в саквояж несколько платьев, она сбежала вниз по лестнице во двор гостиницы. Заходить снова в комнату служанки и обшаривать карманы валявшихся на стуле штанов Блэкторна в поисках необходимых ей нескольких шиллингов было слишком рискованно. Значит, оставалось разыскать Трактирщика.

Последний, как оказалось, спал в карете, натянув до самого подбородка потертое одеяло. Ей показалось, что он спит глубоко, одурманенный виски и портером, но, приоткрыв дверь кареты, она увидела, что он проснулся, и спросонья удивленно уставился на нее.

Воспользовавшись его минутной растерянностью, она строго сказала:

— Уже половина десятого, его светлость готов ехать.

Трактирщик сделал шаг ей навстречу, не успев сообразить, что для половины десятого на улице темновато, и что едва ли Жизлен поручено передать ему приказ. Но в ту минуту, как он, осознав свою ошибку, повернулся, она уже успела схватить деревянную бадью и с силой обрушила ее ему на голову. Трактирщик рухнул на землю, а ей оставалось только надеяться, что она не убила его. В конце концов хоть он и был ее врагом, он-то всего-навсего выполнял распоряжения хозяина. Ее ненависть и готовность решиться на убийство распространились только на Блэкторна.

Спустя десять минут, она уже устроилась на сиденье переполненной почтовой кареты. Лошади резво тронулись с места, и Жилли затаила дыхание, боясь услышать перепуганные крики тех, кто нашел в кустах тело Трактирщика, или гневные возгласы вставшего со служанкиной постели Блэкторна. Но кроме шума колес до нее не долетело ни звука, разве что позвякивание поводьев, да цокот копыт — экипаж увозил ее, оставляя позади надежду на отмщенье. Откинувшись, она закрыла глаза, сожалея, что не может поблагодарить Бога за свое освобождение.

Но Бог ее детства давно безмолвствовал, признанный вне закона революционным правительством Франции. Как всегда, ей оставалось надеяться лишь на себя. Молиться только о себе. И думать, что этого достаточно.

9

Николас Блэкторн никогда не испытывал неудобств из-за своего поистине нестерпимого характера. Он без раздумий обрушивался на того, кто первым попадался ему под руку, если на него находил приступ ярости, и даже определенное удовольствие, видя, как пасует перед ним сильный противник.

Иногда он мог нагнать страху и на женщину, пускай это еще раз доказывало, что он не джентльмен. Он думал об этом, лежа в постели служанки, глаза которой сейчас заполнял почти животный страх. Возможно, она даже привыкла к тому, что ее били, но он не собирался причинять ей боль. Несмотря на дурной нрав, он не любил применять силу. Он просто разглядывал женщину, в чью постель он попал спьяну, пока она не выскользнула тихо из комнаты, видимо, не надеясь на возобновление бурных ночных утех.

Дверь за ней закрылась. Он окинул взглядом стол. Она ухитрилась прихватить с собой монеты, и, возможно, карманы его штанов стали значительно легче. Он сел на кровати и, стараясь не обращать внимания на шум в голове — верный признак злоупотребления спиртным и угрызений совести, отбросил розовое покрывало.

Неизвестно, почему он чувствовал себя виноватым. Не менее таинственным было и его внезапно вспыхнувшее отвращение к девушке, которая развлекала его прошлой ночью. Николас терпеть не мог копаться в своей душе, но еще больше он не любил глупость. И он отлично знал, что ненавидит не девушку, а самого себя.

Умывальные принадлежности так же, как и покрывало из дамаста, оказались приличней, чем бывало обычно в комнатах у прислуги. Ясно, что она готовилась к его приходу. Ну что ж, он хотя бы имеет возможность как следует смыть следы прошедшей ночи прохладной водой и мылом, пахнущим розами. Николас пожалел, что нельзя с той же легкостью освежить мозги.

В кухне был беспорядок, слуги мыли посуду после завтрака, в котором, видимо, участвовало много постояльцев. К счастью, в общем зале было пусто. Он сел возле камина и, взяв кувшин, с портером из рук хозяина, стал смотреть на огонь.

— Э-ээ, прохладное утро, ваша светлость, — боязливо произнес хозяин.

Николас не ответил. Возможно, этот человек хотел получить что-то за услуги девицы, но он не собирался платить дважды, тем более, что сожалел о случившемся.

— Здесь только что останавливалась почтовая карета, — продолжал хозяин отважно, пока Николас задумчиво отпивал глоток теплого напитка, морщась от того, что это не кофе. — В это время года в каретах часто бывают свободные места, — не унимался хозяин, и наконец Николас, не выдержав, с досадой посмотрел на него, подумав о том, что все владельцы гостиниц удивительно похожи друг на друга, независимо от размеров своих заведений, мест, где они расположены, и числа постояльцев. Он везде встречал одинаковых маленьких человечков, подобострастных и настолько похожих друг на друга, что ему порой трудно было сразу сообра-зить, где он находится.

— Это очень любопытно, — ответил Николас голосом, в котором слышались предгрозовые нотки. — Но, вероятно, у вас имеется повод, чтобы обсудить это со мной именно сейчас?

— Да, милорд.

Николас ждал. Он был слишком утомлен, слишком сердит и все еще не достаточно трезв, чтобы напрягать мысли.

— Почтовая карета, — повторил он безучастно.

— Да, милорд. Когда мисс уехала отсюда примерно полчаса тому назад, свободных мест уже не осталось.

Николас вскочил, и взревев от злости, швырнул в огонь кувшин с недопитым портером. Он летел вверх по лестнице, перескакивая через три ступеньки, хотя знал наверняка, что спальня Жизлен окажется пустой.

Стоя посреди комнаты, он отчаянно ругался, и услыхав чьи-то нетвердые шаги, подумал, что на этот раз ошибся и что хозяин, должно быть, оказался из другой породы, и потому ведет себя неосмотрительно. Николас Блэкторн был сейчас очень опасен.

— Она сбежала, да? — услышал он голос Трактирщика за своей спиной. Николас повернулся в бешенстве, готовый накинуться на него и замер от изумления, охладившего его гнев.

— Никогда не думал, что доживу до того дня, когда тебя перехитрит баба, — произнес он, оглядывая разбитую голову и растерянное лицо своего слуги.

— Я тоже, — мрачно ответил Трак. — Но она не обычная женщина. Она так меня огрела по голове, что я свалился в кусты. Я даже не знаю, сколько я там провалялся. С виду не скажешь, что у такой пигалицы столько силы.

Николас вспомнил о своей отчаянной борьбе в комнате Элин, сразу после того, как он начал приходить в себя после отравления. У него на теле еще до сих пор остались синяки.

— Она сбежала, Трак, ты прав. Полчаса назад. Ты уже запряг лошадей?

— Все готово.

— Тогда расплатись с этим болваном-хозяином и собери вещи. Править я буду сам. Не бывать тому, чтобы я не нагнал почтовой кареты, — он снова окинул взглядом опустевшую комнату. — Будь она проклята, — пробормотал он.

— Может, вам нехорошо? — не слишком любезно поинтересовалась краснолицая особа, от которой пахло гусиным жиром.

Жилли так и подмывало ответить, что воздух в карете был бы куда чище, если бы соседка изредка пользовалась водой и мылом, но она удержалась.

Ей, конечно, стало бы легче, если бы кому-нибудь пришло в голову приоткрыть окно или если бы она смогла поменять место и не сидеть против хода, отчего ей всегда делалось дурно. Но она лишь коротко ответила «нет», тоном, который не располагал к дальнейшим расспросам. Она отдавала себе отчет в том, как странно она выглядит. Маленькая черноволосая женщина, в яркой, не по размеру одежде, путешествующая одна в почтовой карете, не могла не производить странного впечатления на попутчиков. Тем более что она говорила с французским акцентом, что было уже не только странно, но и опасно. Она, как могла, старалась избавиться от этого недостатка, но все же он давал о себе знать, особенно в минуты волнения. А то, что сейчас она волновалась, не подлежало сомнению: Жизлен не знала, насколько ей удастся опередить Блэкторна. Она была уверена, что он пустится в погоню. Он не из тех, кто позволит себя обдурить, и даже если он устал играть в кошки-мышки, то все равно не даст ей улизнуть. Конечно, человек разумный счел бы такой выход наилучшим, но Николас, увы, не был разумным человеком.

Следующую остановку карета должна была сделать в Ньюкасле. Жизлен никогда там не бывала, но полагала, что это достаточно большой город и что ей удастся там затеряться. Ей было хорошо знакома теснота перенаселенных кварталов, а Ньюкасл был к тому же портовым городом. Значит, она сможет покинуть этот остров, и хоть Англия перестанет быть ее домом, Николас Блэкторн ее не настигнет.

Конечно, и она не сможет больше никогда добраться до Николаса. Но, пожалуй, все к лучшему. Чем дольше она оставалась возле него, тем меньше ощущала потребность мстить, которую так долго в себе вынашивала. Нет, она не стала по-другому относиться к этому человеку. Он лишенный совести негодяй, улыбчивый мерзавец, и ее чувства по отношению к нему совсем не смягчились. Она по-прежнему испытывала лютую ненависть. Ее слабость сейчас заключалась в другом. Слишком много ночей проспала она в мягкой постели, много дней вдоволь ела, и не страдала от холода, да к тому же рядом с ней находилась подруга, с которой она могла поговорить. Все это исцелило ее истерзанную душу, и скорее всего она не смогла бы совершить хладнокровного убийства, несмотря на то, что мечтала о справедливости.

Сейчас было бы разумней признать поражение. Отступить добровольно, а не по принуждению. Всего несколько часов осталось до следующей остановки, и он уже никогда не сможет добраться до нее.

Жизлен закрыла глаза, мечтая погрузиться в спасительный сон. В желудке у нее по-прежнему было ужасное неустройство, вызванное волнением и неудобствами, которые причиняла ей дорога. Если бы она смогла на несколько часов заснуть…

— Куда это мы так несемся? — вдруг озабоченно спросил ее сосед. — Карета летит с такой скоростью, будто… — он приоткрыл окно, впустив, наконец, внутрь спасительный свежий воздух и, обращаясь к кучеру, крикнул:

— Эй, дружище, помедленней!

— Какой-то сумасшедший хочет нас догнать, — сообщила особа, пропахшая гусиным жиром. — Несется быстрее самого дьявола! Он сметет нас с дороги, мы перевернемся и погибнем! — воскликнула она, тоже открывая окно, чтобы посмотреть назад.

Все пассажиры забеспокоились, и заговорили наперебой, но их волнение не могло сравниться с безмолвной паникой, охватившей Жизлен. Она-то знала, кто несся следом за почтовой каретой, погоняя как бешеный. На мгновение и ей показалось, что она сходит с ума, прикидывая не выпрыгнуть ли на полном ходу на дорогу, чтобы не позволить Николасу торжествовать. Но дверь была от нее далеко, и к тому же она была зажата двумя увесистыми пассажирами. Однако их кучер, кажется, не имел намерения сдаваться, и у нее оставалась надежда, что он все же не уступит Николасу, или что тот перевернется, не успев их нагнать. Чудеса ведь иногда случаются. Правда, обычно не с ней.

— Догоняет, — сообщила особа, пропахшая гусиным жиром, и, повернувшись, с осуждением посмотрела на Жизлен, — и мы все, я думаю, догадываемся кого. Из-за вас мы погибнем, милая девушка.

— Не понимаю, о чем вы, — попыталась слабо возразить Жизлен, стараясь, чтобы ее голос звучал равнодушнее.

— Она француженка, — завопила особа. — Может, шпионка! Остановите карету, пока нас всех не убили!

Но было уже поздно. Разбитая карета Блэкторна, несмотря на неприглядный вид, сумела набрать хорошую скорость, и поравнялась с их громоздким экипажем именно в тот момент, когда они приближались к повороту. Кучер громко выругал Блэкторна, экипаж подпрыгнул, вильнул, сошел с колеи и перевернулся.

Жизлен успела взглянуть на Николаса за минуту до падения, и подумала, что подобное могло привидеться разве что перед смертью. Больше всего он походил сейчас на дьявола, — с развевающимися на ветру черными волосами, с красивым, но потемневшим от ярости и напряжения лицом, гото-вый до смерти загнать своих лошадей.

Потом она потеряла его из виду. Карета рухнула с ужасающим грохотом, пассажиры попадали кто куда, и Жизлен решила, что ее молитвы были услышаны, и что милосердный Господь все же существует.

Правда, вскоре она снова в этом засомневалась. Мир вокруг нее был темен, тяжел, зловонен и сотрясался от стонов и возмущенных возгласов. Жизлен почти не могла дышать, двигаться и вскоре с ужасом поняла, что толстая леди приземлилась прямо ей на голову.

А потом она чуть не задохнулась и не ослепла от света и воздуха, которые хлынули на нее, когда придавивший ее и издававший отчаянные вопли груз убрали.

Блэкторн не обращал внимания на крики пассажиров. Он не обращал внимания на отчаянные попытки Жизлен оттолкнуть его, он просто грубо схватил ее, и вытащил из опрокинувшегося экипажа. Он кинул ее в свою карету, забрался следом, и через минуту они уже снова мчались вперед.

Перевернувшийся экипаж стремительно исчезал из вида, а заляпанные грязью пассажиры сердито грозили им кулаками.

— Вы не намерены им помочь? — спросила Жизлен. — Кто-то ведь мог пострадать.

— Им повезло, что остались живы, — прорычал Блэкторн. Его глаза напоминали сейчас льдины. — И вам тоже.

Жизлен осмелилась взглянуть на него. Все ее тело болело, она до сих пор ощущала запах гусиного жира, а последний шанс убежать был потерян. Второй раз он ее не упустит.

— Возможно, мне и повезло, — проговорила она, — а, возможно, и нет.

— Я слишком мягко с вами обращаюсь, — сказал Блэкторн. — Не надейтесь, что я совершу еще раз ту же ошибку. Я не люблю, когда из меня делают дурака. К тому же я весьма сочувствую Трактирщику, у него сильно разбита голова. Меня только удивляет, что вы не поискали меня, а напали на него.

— Я искала, — сказала Жизлен, не успев подумать, надо ли об этом ему говорить.

Ярость Блэкторна мгновенно утихла, он молча смотрел на нее.

— Вероятно, я слишком крепко спал, или… был рассеян.

К собственному удивлению, Жизлен почувствовала, что краснеет.

— Вы спали, — решительно ответила она.

— Если вам вдруг стало одиноко, вы могли к нам присоединиться.

То, что он сказал, не было столь уж оскорбительным, но именно эти слова оказались последней каплей. Жизлен бросилась на него, охваченная желанием побольнее его ударить.

Не прошло и минуты, как она уже лежала на спине, и он прижимал ее к сиденью, крепко схватив за запястья и придавив ей ноги своими коленями. Жизлен задохнулась, притихла. Он же, казалось, теперь был доволен, глаза его перестали гореть сумасшедшим огнем, и она неожиданно призналась себе, что его тяжесть ощущать все же приятнее, чем вес пропахшей жиром тетки.

— Ваши силы восстановились, — наконец проговорила она.

— Неужели вы так наивны, что в самом деле надеялись одержать надо мной верх? Просто перед тем, как вы в прошлый раз напали, меня два дня кряду выворачивало наизнанку. Естественно, на время это отнимет силы у кого хотите.

— Жаль, что я не убила вас.

— Послушайте, не будьте так однообразны. Разумеется, вы сожалеете, что не убили меня — и нам обоим это давно известно. Вам это не удалось, и это тоже неоспоримый факт, как и то, что теперь все в моих руках. Вы не сможете от меня убежать, как бы ни старались.

— Отпустите меня, — потребовала Жизлен. Блэкторн не отвечал, раздумывая. А потом он напрягся, теснее прижался к ней бедрами, и она с ужасом осознала, что он возбужден.

Ее охватила паника, и она снова попробовала сопротивляться. Все было напрасно, он был сильнее. Тогда она затихла и спросила:

— Вам оказалось мало того, что у вас было сегодня ночью? Когда вы валялись в постели с девкой, вид у вас был даже пресыщенный.

Он лишь еще сильнее навалился на нее, и по ее телу пробежала судорога, природы которой она не могла себе объяснить.

— Вам еще предстоит узнать, насколько я ненасытен, — ответил он хрипло и накрыл ее рот своими губами.

Ее уже целовали так и прежде. Не часто. Его поцелуй причинял ей боль, заставляя ее рот приоткрыться, и сейчас его язык грубо вторгся внутрь, а она лежала так тихо, как только могла, расслабившись, и стараясь думать о тайном убежище, которое находилось в ее груди, о своем недобром, очерствевшем сердце, где она могла укрыться от него, и оставаться до тех пор, пока все не кончится. Это было хорошо знакомое ей укрытие, не сравнимое ни с чем по своей надежности, полный провал в темноту. Это был ее рай, ее единственная защита.

У нее ничего не получалось. Он зажал ее лицо между своих ладоней, и его кружевные манжеты ласкали ее щеки, пока длился этот полный страсти поцелуй, который зажег и в ней ответную искру, и на короткий, безумный миг она закрыла глаза и покорилась неумолимой силе его желания. Ее руки, зажатые его телом, непроизвольно захотели высвободиться, дотронуться до него, обнять так, как она не обнимала никого уже долгое, долгое время.

А потом она пришла в себя и вновь принялась бороться, отталкивая его, пытаясь сбросить с себя придавившую ее тяжесть, и приходя в еще большее бешенство, теперь уже обращенное и на себя.

Блэкторн приподнял голову, и, задыхаясь, произнес:

— А мне показалось, что вам это начинает нравиться.

— Не обольщайтесь, — ответила Жизлен. Ее губы были влажными, и ей захотелось стереть с них следы его поцелуя, но он так и не освободил ее рук. — Вы мне отвратительны, — добавила она, извиваясь под ним, и продолжая борьбу.

— Если вы не перестанете так двигаться, — сказал он мягко, — у вас появится повод почувствовать ко мне еще большее отвращение.

Жизлен мигом притихла. Ей хотелось кричать на него, но это было так же бессмысленно, как и драться. И она поклялась, что больше не ошибется, и убьет его, как только у нее появится следующая возможность. Теперь ей захотелось плакать. Она думала, что совсем разучилась — так давно она не могла выдавить из себя ни слезинки. Вначале она была рада тому, что избавилась от женских слабостей, подобных этой. В ее жизни не осталось места для слез, вздохов и сетований. Но потом, когда стало немного полегче, Жизлен иногда была не прочь почувствовать облегчение, которое могли бы принести ей слезы. Но ни вновь охватывающий ее ужас, когда она вспомнила, как шли на плаху родители, или видела прозрачное от голода лицо Шарля-Луи с затравленным взглядом темных глаз, не заставляли ее плакать. Даже думая о тех ночах, когда она торговала своим телом, чтобы прокормить брата, и наконец об убитом ею человеке по имени Мальвивэ, исчадии ада, но все же живом человеке, она не проронила ни единой слезы. И вот сейчас, оказавшись во власти этого дьявола, который, если бы пожелал, заполучил бы ее душу, она вдруг захотела расплакаться как пятнадцатилетняя обиженная девочка. Захотела так сильно, что ее глазам стало горячо.

Внезапно Блэкторн отпустил ее, пересел на противоположное сиденье, и принялся поправлять на себе одежду, расправил полы пальто, тщательно перевязал распустившийся узел на шейном платке, как будто это было срочное и совершенно необходимое дело.

Жизлен забилась в угол, чтобы быть как можно дальше от него, и напоминала сейчас попавшее в клетку животное, но он, как ни странно, казалось, потерял к ней всякий интерес. Затем он поднял глаза, и она поняла, что он не намерен оставить ее в покое.

— Мне не удалось сегодня позавтракать, — произнес он, — я уж не говорю об утреннем бритье. Вы лишили меня необходимого, Жизлен, так что вам за это отвечать.

— Буду счастлива побрить вас, — с притворной любезностью сказала Жизлен.

Блэкторн криво улыбнулся.

— Не сомневаюсь, но как раз это, пожалуй, будет разумнее поручить Траку. Пожалуй, не стоит подставлять вам обнаженную шею.

Он откинулся назад, вытягивая перед собой длинные ноги, и она не смогла удержаться, чтобы не поджать поплотнее под пышной юбкой свои.

От него не укрылось ее движенье, я улыбка его стала шире.

— Думаю, если вы разделите со мной постель, мы оба получим весьма свежие ощущения, но ведь вы мастерица и в другом деле.

Жизлен постаралась не показать беспокойства.

— Что вам от меня нужно?

— Чтобы вы приготовили для меня завтрак. Мы остановимся на следующей почтовой станции, и вы придумаете что-нибудь, что способно улучшить мне настроение. Возможно, омлет с ветчиной и грибами. Только без крысиного яда.

— Но, как приправа, он совершенно незаменим.

— Вы будете моим главным дегустатором. И уж поверьте моему опыту, даже ваша ненависть ко мне не стоит того, чтобы травиться. Я не так давно в этом убедился.

Он провел рукой по своей щеке, пристально всмотрелся в Жизлен, потом наклонился вперед и, несмотря на ее попытку увернуться, дотронулся до ее лица.

— Я поцарапал вас, — сказал он задумчиво, — обещаю побриться перед тем, как поцелую вас в следующий раз.

Она резко отдернула голову.

— Обещайте, что больше не станете меня целовать, а я тогда забуду о крысином яде.

— Ну конечно, — легко согласился он, снова откидываясь назад, и Жизлен перевела дыханье. Она не могла поверить в то, что услышала.

— Обещаете? — переспросила она удивленно.

— Разумеется, — не раздумывая ответил Блэкторн. — Только все дело в том, что я никогда не держу своего слова.

— У вас что, совсем нет чести? — поразилась Жизлен.

— Совсем, — ответил он как ни в чем не бывало. — Я-то считал, что вы это давно поняли. Человек чести не оставил бы пятнадцатилетнюю девушку в опасной стране, тем более, если эта девушка без оглядки в него влюбилась. Человек чести, наставив рога мужчине, не стал бы смертельно ранить его на дуэли. И еще, человек чести не стал бы похищать кухарку своей родственницы просто из-за того, что та попыталась его убить. — Николас пожал плечами. — Жить без чести проще, моя крошка. Вам стоит попробовать.

— Вы мне отвратительны.

— Не будьте так назойливы, ma mie. Я знаю, что вы презираете меня, и у вас нет никакой необходимости мне непрерывно об этом напоминать. Если вы готовы сделать мне вкусный омлет и заварить кофе, то можете ненавидеть меня сколько вам угодно.

— Кофе? — переспросила она, и в голосе ее прозвучала надежда, которую ей не удалось скрыть.

Николас был достаточно проницателен, чтобы уловить даже малейший намек.

— Я всегда слежу за тем, чтобы Трактирщик брал в дорогу мой любимый сорт. На гостиницы зачастую нельзя надеяться, а день без чашки кофе можно считать прожитым зря. — Он любезно улыбнулся. — Если вы будете хорошо ко мне относиться, то я, возможно, поделюсь с вами.

— Меня не купишь за чашку кофе, — ответила Жизлен сердито.

— Да что вы? А я-то думал, что нашел ваше слабое место. Кофе, Жизлен, и вы обещаете больше не убегать.

Пожалуй, за чашку кофе она продала бы свое тело, но только не то, что осталось еще от ее души.

— Нет, — ответила она голосом полным отчаянной решимости.

— В таком случае вытяните руки, — потребовал он раздраженно.

— Что?

— Я сказал, вытяните руки, если вы не хотите, чтобы я до вас дотрагивался и…

Жизлен протянула руки.

Платок был мягкий, шелковый и очень прочный. Крепко связав ей запястья, Блэкторн позволил ей снова опустить руки на колени.

— Колени я вам связывать не стану, — пояснил он. — На этот раз Трак скорее всего выстрелит вам в спину, если вы решите убежать. Сомневаюсь, чтобы он простил вам то, что вы сделали сегодня утром.

Жизлен не ответила. Она не станет убегать, она воспользуется тем, что у нее не связаны ноги, чтобы сопротивляться.

— А если вы мне улыбнетесь, — продолжал Блэкторн лениво, — я, может, все же и поделюсь с вами кофе. — Из горла Жизлен вырвался звук, похожий на стон. — Уже лучше, — пробормотал Николас. И, скрестив на груди руки, он игриво подмигнул ей, а карета все неслась и неслась к северу.

10

«Все-таки она удивительная женщина», — думал Николас, когда прошел еще один день, пролетела еще одна ночь, а его тряский экипаж продолжал свой путь. Независимо от того, что она чувствовала, независимо от того, какие неудобства приходилось терпеть, она не роптала, не просила, не унижалась и не молила. Они были в дороге со вчерашнего утра, с тех самых пор, как он вытащил ее из перевернувшейся почтовой кареты. Когда Николас увидел, что на нее свалилась огромная тетка, он засомневался в том, что у нее есть шанс выжить. Но Жизлен все же выкарабкалась, целая, невредимая, и такая же решительная, как всегда.

Они много раз останавливались, меняли лошадей, ели, разминали уставшие тела, но он так ни разу и не развязал ей рук. Она сидела, насупившись, в углу и ни разу не пожаловалась. Он знал наверняка, что ей неудобно — у него самого ныли все суставы, а мышцы болели так, будто их долго растягивали, словно резиновые жгуты. Жизлен должно быть чувствовала себя куда хуже, не имея возможности хотя бы ухватиться за сиденье, когда они преодолевали очередной ухаб. Но она молчала, лишь изредка поглядывая в его сторону. Жизлен ночью почти не спала, так как карету почти постоянно трясло и, когда утром Блэкторн помогал ей спуститься на землю, она чуть не лишилась сознания прямо у него на руках.

Но все же ей удалось очень быстро прийти в себя, и он не мог восхититься ею. Этого, конечно, было недостаточно для того, чтобы развязать его лучший платок на ее опасных руках, но все же побудило его приказать Траку сделать несколько лишних остановок.

Было снова темно, и по тому, как напряженно было ее лицо и бледна кожа, Блэкторн понял, что Жизлен готовит себя к тому, чтобы провести в дороге еще одну ночь. Откуда ей было знать, что они пересекли границу Шотландии уже много часов назад и вот-вот окажутся возле его охотничьего дома, очага, постели и наконец покинут нещадно тряскую карету.

Он не хотел говорить ей об этом. Сказать — означало дать ей надежду на освобождение, и, следовательно, позволить собраться с силами, чтобы снова бороться. Он сделал все, что мог, чтобы лишить ее воли, но она отказывалась покориться. Когда они доберутся до места, он добьется своего, хотя что-то в нем самом противилось этому. На самом деле он не хотел видеть ее жалкой и покорной, хотя и не знал почему. Дело было не в сострадании, милосердии, или каких-то иных чувствах. Он вообще не знал, что это такое. Но он отчего-то не мог представить себе ее унижений, хотя и понимал, как это глупо с его стороны. Не было на свете человека, над которым он бы не смог взять верх, если бы всерьез этого захотел, а уж женщина, пусть и такая решительная и отчаянная, как Жизлен де Лориньи, в его руках — просто детская игрушка. Только сперва, конечно, надо отделаться от нелепых сомнений и нерешительности.

Он, конечно, уложит ее в постель, хотя она и будет царапаться и кусаться, как дикая кошка. Она кидается на него, стоит ему к ней прикоснуться. Но, однако, она и мурлычет. Он заметил странное выражение в ее восхитительных темно-карих глазах, одновременно возбужденных и испуганных, и знал, что сможет ею овладеть, а она будет лежать, задохнувшись от блаженства в его объятиях.

Ему нравилось думать об этом, очень нравилось. Сколько он себя помнил, он никогда еще не был настолько захвачен женщиной, не был захвачен ничем, даже тем, какая выпадет карта в игре. Эта опасная кошка Жизлен возбуждала его мозг, тело, чувства. И он в тайне сожалел о том, что вынужден будет обойтись с ней, как обычно поступал с любым другим существом женского пола.

Тринадцать лет она преследовала его: ее судьба — его вина. Ее неудавшаяся попытка отомстить заставила его перестать ощущать себя виноватым. В конце концов он с ней расквитается, и мысли о ней больше не будут преследовать его, как преследовали долгие годы. Любопытно, станет ли он после этого снова скучать?

С тех пор, как он побывал последний раз в Шотландии, прошло почти двадцать пять лет. Да, действительно, минуло четверть века с тех пор, когда он приезжал сюда будучи еще мечтательным мальчуганом. До сих пор он упорно воздерживался от того, чтобы побывать здесь, — в его жизни не было места для сельских радостей или рыбалки. Но в продолжении их долгого и утомительного продвижения на север, он поймал себя на мысли о том, что не без удовольствия думает о Шотландии, пускай и в такое непредсказуемое время года, как весна. Жизнь в деревне всем на пользу, недаром дядя Тиздейл возвращался к ней с неизменным постоянством. Может, он тут и осядет, останется с непокорной Жизлен и не вернется в город до осени. Ему нравилась природа Озерного края, где когда-то было поместье отца. Кипень цветущих яблоневых садов, вкус свежих сливок и меда, изумрудная зелень холмов и прозрачная голубизна вод. В этот раз он обязательно займется ловлей рыбы — разве не за этим многие приезжие стремятся в Шотландию? Он не держал в руках удочки с того времени, когда был здесь в последний раз, но до сих пор помнит о восторге, который испытал, поймав пятифунтового лосося. А как вкусен был этот лосось, которого они сварили в котелке на костре, вместе со старым Беном, конюхом, опекавшим его — веселым добрым другом, которого увы, уже давно унесла жестокая лихорадка.

— Вы сможете приготовить лосося? — неожиданно спросил он.

Жизлен подняла голову и в глазах ее промелькнуло изумление.

— Конечно. Я умею готовить все, что угодно. Это не было хвастовством, — она была слишком утомлена, чтобы хотя бы чем-то подчеркнуть свое превосходство. Она просто ответила на вопрос.

— Утром я поймаю для нас лосося, — пояснил он. — Если вы дадите слово, что не начините его ядом. Поступать так с шотландским лососем было бы неслыханным кощунством.

— Утром? — устало переспросила Жизлен. Сгущались сумерки, карета явно замедляла ход, и Николас принялся разглядывать в окно знакомую подъездную аллею. Охотничий дом был уже виден, и даже в наступающей темноте было заметно, что пролетевшие годы не пошли ему на пользу. Часть крыши провалилась, и он подумал, что в доме, должно быть, поселились какие-нибудь звери. Оставалось лишь надеяться, что они окажутся съедобными. Трак был отличным охотником, а они все здорово проголодались.

— Если вы этого не заметили, ma petite, — пробормотал он, — то мы приехали. Путешествие окончено.

Блэкторн ожидал увидеть хоть какие-то признаки облегчения на лице Жизлен, но заметил только все возрастающее беспокойство. «В общем-то это вполне объяснимое», — подумал он.

— И что будет дальше? — спросила Жизлен, совершенно бесстрастно, и Николас вновь усомнился, что все эти годы она действительно провела в монастыре. С ней должно быть происходило что-то такое, что научило ее глубоко скрывать свои подлинные чувства, и порой смотреть на окружающий мир невидящими глазами.

— Дальше? — переспросил он. — Дальше, моя милая, вы приготовите мне обед. Что-нибудь основательное, я умираю от голода.

— А как насчет вашего повара?

— Выгляните-ка в окно, Жизлен, и посмотрите куда мы приехали. Мой охотничий дом лишился даже крыши, не говоря уж о слугах. Если мы хотим сегодня поужинать, нам придется что-нибудь придумать. Пожалуй, я предпочту яд кулинарным ухищрениям Трака. Ваша стряпня, по крайней мере, на вкус не кажется отравой.

Жизлен выглянула из окна, и увидела заброшенное строение как раз в тот момент, когда Трактирщик остановил усталых лошадей, но если она и почувствовала разочарование, то, как всегда, не показала виду.

— Интересно, из чего же я должна готовить? — спросила она, и Блэкторн понял, что она готова этим заняться.

— Кое-что у нас с собой есть. Сахар, мука, кофе и бренди. Может быть, Трак сумеет раздобыть что-нибудь свежее. А в остальном я рассчитываю на вас — вы, французы, бесконечно изобретательны.

Он не стал ждать Трактирщика и, устало потянувшись, выпрыгнул из кареты. Воздух было сырой и холодный — густой пар вырывался изо рта при каждом выдохе, и он рассеянно подумал, что за последние несколько часов основательно промерз, и даже этого не заметил.

Он повернулся к Жизлен. Она стояла у дверцы кареты со связанными руками и смотрела поверх него на полуразрушенный дом.

— Я ожидала, что ваше жилище будет выглядеть именно так, — ядовито сказала она.

Николас надеялся, что она споткнется, спускаясь на землю, и он непременно подхватит ее, но ошибся. Он понимал, что и без того может дотронуться до нее — кроме него самого некому было пресечь его желание. Но он хотел подождать. Насладиться предвкушением…

Дом достался ему от отца — остатки промотанного наследства. Никто из Блэкторнов не был большим поклонником Шотландии, пожалуй, Николас представлял собой единственное исключение, и сейчас его по-настоящему опечалило состояние любимого старого дома. Но он отогнал грустные мысли. Трактирщик сделает его пригодным для жилья, он сумеет придать сносный вид даже самой страшной трущобе.

Вутри дом выглядел еще хуже, чем снаружи. Над гостиной провалилась крыша, и пол был завален ветками и мусором. Николас понял, что одной из причин разрушения стал пожар. В глубине дом сохранился лучше: две комнаты уцелели, хотя неизвестно, в каком состоянии был огромный камин. Одну из комнат использовали под кладовку, другая была спальней. Трактирщик и Жизлен, стоя по обе стороны от Блэкторна, наблюдали его замешательство.

— Похоже, нам придется как следует поработать, — бодро сказал он. — Но вначале главное. Трак отыщет для нас что-нибудь съедобное. Кролика, куропатку, в общем что-то, чем можно набить наши пустые желудки. За следующим поворотом дороги ферма — может, там ты добудешь яиц, молока и даже масла. Представляю, какое чудо сумеет сотворить Жизлен, если у нее будут такие продукты.

— Я пошел, — кивнув ответил Трактирщик, — только вот выгружу вещи. Ваши вещи принести сюда?

— Пожалуй, эта комната сохранилась лучше других, — ответил Николас, оглядывая провалившуюся кровать и заваленный мусором очаг.

— А саквояж Мамзель?

— Тоже сюда, — не раздумывая, распорядился Николас.

Его слова встревожили Жизлен, но она постаралась этого не показать.

— Если бы вы развязали мне руки, — спокойно произнесла она, — я бы посмотрела, можно ли пользоваться кухней.

— Кухня была в западном крыле дома, а оно целиком разрушено. Вам придется воспользоваться этим камином, если, конечно, труба не забита птичьими гнездами или чем-нибудь вроде этого.

— Прекрасно, — согласилась она, терпеливо протягивая ему руки.

Трактирщик уже ушел, и они остались вдвоем в плохо освещенном помещении.

— Мне почему-то кажется, что освобождать вас очень опасно, — пробормотал себе под нос Николас, не двигаясь с места.

— Но я не смогу работать со связанными руками, — сказала Жизлен, и в голосе ее послышалось напряжение.

— Но зато и не сможете воткнуть мне нож в спину.

— Ну что ж, — вздохнул она, и снова опустила руки.

Радуясь, что у него появился предлог для того, чтобы дотронуться до нее, Николас схватил их, и почувствовал, как она вздрогнула, как ему показалось не только от страха и ненависти.

— Думаю, бессмысленно просить вас дать честное слово, — сказал он.

— Смотря о чем вы хотите просить.

— Чтобы вы не пытались сегодня меня убить. Не такая уж большая любезность, не так ли? Даже такое кровожадное создание, как вы, тоже нуждается в приличном обеде и спокойном сне.

— А мне что, будет сегодня позволено спокойно спать? — спросила Жизлен, пристально глядя на неширокую постель.

— Разумеется, — ответил он без колебаний. Пускай выспится, он намерен так ее утомить, что она проспит несколько дней подряд.

Жизлен не поверила ему, но в знак согласия кивнула.

— Договорились. Даю честное слово.

Николас все еще держал в своих руках ее стянутые платком запястья.

— А почему я должен вам верить? — спросил он.

— Потому что в отличие от вас, я знаю, что такое честь. Если я даю слово, то никогда не нарушаю его.

Он ей поверил. У большинства женщин, с которыми ему доводилось иметь дело, представления о чести и правдивости были весьма смутными, но Николас успел убедиться в том, что у Жизлен было очень мало общего с шустрыми вдовушками и ветреными барышнями, с которыми он привык водить дружбу. Уже в пятнадцать лет она была не такой, как все. Он должен был тогда догадаться, что она станет удивительной женщиной.

Он развязал шейный платок и засунул его в карман.

— Посмотрите, что вы сможете приготовить, а я разожгу огонь.

Похоже, она не верила своим глазам. Когда Жизлен повернулась в нему спиной, Блэкторн с восхищением отметил, что она движется с какой-то особой природной грацией, несмотря на то, что платье Элин было ей слишком велико. «Наверное, совсем без одежды она выглядит еще изящнее», — мечтательно подумал Николас. Ему не терпелось в этом убедиться. Он и так слишком долго откладывал это удовольствие, а потаскуха в последней гостинице не только не умерила его аппетита, но скорее еще больше разожгла его вожделение.

Но пока что он должен был растопить камин. Если он намерен освободить Жизлен де Лориньи от одежды, а он собирался непременно этим заняться, то здесь должно быть тепло, чтобы он мог доставить ей как можно больше удовольствия. А она ему.

Огонь, разгоревшийся в камине, согревал только половину комнаты, но не больше. Жизлен удивило, что столь бессмысленное создание, как Николас Блэкторн, оказалось способным сделать что-то полезное. Однако он не только умело развел огонь, прочистив дымоход и освободив его от птичьих гнезд и мусора, но и придвинул кровать ближе к середине комнаты, спугнув, правда, семейство полевых мышей, поселившихся в старом матрасе. На кровати не было постельного белья, и он принес из кареты полости и накрыл ими грубое полотно. Жизлен обратила внимание, что он использовал все это для того, чтобы застелить только одну постель, и задумалась о том, кто где будет спать. Едва ли Николас предполагал, что все они втроем могут уместиться на продавленном матрасе. Хотя, пожалуй, так было бы даже теплее и спокойнее. «А впрочем, кто знает», — подумала она, вспомнив кое-что из того, о чем слышала от более опытных женщин в Париже.

Жизлен потребовалось огромное усилие воли, чтобы не сбежать, после того как он ушел, оставив ее наедине с весьма скудным набором продуктов. Но она дала ему слово, и даже если он не ожидал, что она его сдержит, то она должна оставаться честна перед собою.

Блэкторн даже раздобыл метлу где-то в разрушенной части дома, но поднятые им тучи пыли чуть не испортили то, что она готовила на ужин, и Жизлен, забрав у него инструмент, которым он так неловко пользовался, уговорила его посидеть у огня, досадуя на себя за то, что не испытывает сейчас к нему прежней злости.

Трактирщик выполнил поручение лучше, чем можно было ожидать, добыв масла, сливок, яиц и кусок острого, выдержанного сыра. Пока мужчины чем-то занимались в соседней комнате, Жизлен сотворила настоящее чудо — сладкий крем с яблоками, оставшимися от прошлогоднего урожая, крестьянский омлет с картофелем и еще сварила кофе, настоящий, чудесный кофе. Если бы была ее воля, она бы завершила трапезу этим чудесным напитком. Пожалуй, если что-то в жизни и доставляло ей удовольствие, так это был кофе, и она с наслаждением вдыхала его аромат, пока он закипал на огне. У стола было только три ноги, и Жизлен подтащила его к стене. Она аккуратно разложила омлет по тарелкам, разлила кофе в кружки, и, присев, стала ждать. Она не надеялась на благодарность, и не услышала ее. Николас шлепнулся на стул, что само по себе было весьма неразумно, учитывая ветхость всего, что их окружало, протянул руку и, забрав ее тарелку, поменял на свою.

— Вы не возражаете, я надеюсь? — с деланной любезностью спросил он.

— Ничуть, — ответила Жизлен.

Трактирщик внимательно следил за происходящим, и его маленькие хитрые глазки бегали туда-сюда.

— Может, лучше возьмете мою? — спросил он, и взял тарелку своего хозяина. — Мамзель уж очень хитрая.

— Если хотите, я съем все, — предложила Жизлен, — я проголодалась, а еда остынет, пока вы спорите. Выберете себе наконец тарелки и дайте мне спокойно поужинать.

Николас откинулся на спинку стула.

— Насколько я понимаю, это вызов. Нельзя, чтобы она считала нас трусами, Трак. У каждого из нас есть один шанс из трех остаться в живых. Если, конечно, она не решила угрохать разом нас обоих, а заодно и себя, как в трагедии Шекспира.

— Поверьте, — сказала Жизлен, — что я теперь не желаю умирать только ради того, чтобы вы получили по заслугам.

Блэкторн с Трактирщиком уже успели откупорить бутылку бренди, пока были в соседней комнате, и теперь, взяв ее кружку, он плеснул в нее солидную порцию крепкого напитка.

— Обойдемся без мук, я правильно понял? Отлично. Мучиться очень утомительно.

— Вероятно, вы судите по собственному опыту.

— Но я-то был вынужден терпеть. А вообще святые ужасно скучны, я предпочитаю грешников.

— Не сомневаюсь.

Омлет получился нежнейший, несмотря на то, что она не положила в него специй, опасаясь, что Блэкторн, приняв тмин за какой-нибудь неизвестный ему вид мышьяка, выкинет все в огонь.

Когда наконец он приступил к еде, она заметила, что аппетит у него лучше, чем в предыдущие дни. В его глазах зажглись странные огоньки и это насторожило Жизлен. Похоже, что, увезя, ее из Энсли-Холла, он не овладел ею, ожидая подходящего момента, а теперь час настал. Впрочем, она не знала, ощущает она испуг или облегчение. Его слова подтвердили ее подозрения.

— Я хочу, чтобы ты сходил в город, Трак, — сказал он как бы между прочим, берясь за кружку, которую он, покончив с кофе, наполнял бренди. — Мы проезжали мимо гостиницы, до нее миль пять не больше, ты можешь снять там себе комнату. И узнай, нет ли каких-нибудь вестей из Лондона. Думаю, Джейсон Харгроув выздоравливает, иначе бы мы что-нибудь о нем услышали. И еще, спроси, нельзя ли найти мастеров, чтобы починили крышу. Кроме того, присмотрись, нет ли там девушки с такой же фигурой, как у Мамзель. Она, наверное, устала ходить в одежде великанши.

— Элин не великанша, — возмутилась Жизлен.

— Значит, все же есть человек, который вам не безразличен. А я-то думал, вы разучились чувствовать, — сказал Николас. — Только не думайте, что Элин сможет вам помочь. Возможно, она к вам тоже привязана, только едва ли станет гоняться за вами по всей стране. Больше вы ее не увидите, моя крошка. Смиритесь с этим.

— Я смирилась три дня назад, когда вы утащили меня из Энсли-Холла.

— Это было четыре дня назад. Приятно слышать, что время для вас более стремительно промелькнуло. Я понимаю, что был неоправданно жесток, тогда как вы хотели всего-навсего меня убить. Случается, что меня выводят из себя сущие пустяки. — Он сделал еще глоток. Трактирщик встал и направился к двери.

— Когда мне вернуться? — спросил он, и Жизлен впервые заметила, что, обращаясь к хозяину, он почти никогда не употребляет ни имени, ни титула.

Николас даже не взглянул на него, — он улыбался Жизлен мечтательной и сочувствующей улыбкой.

— Завтра к вечеру, — ответил он. — Отдыхай. «Значит, вопрос, где кому спать решен», — думала она, стараясь не выказать беспокойства. Она поднялась, неторопливо убрала со стола, убеждая себя не отчаиваться. Она переживала и худшее. Как-нибудь переживет и Николаса Блэкторна.

Недели после того, как они с Шарлем-Луи добрались до Парижа, превратились в сплошной кошмар. Днем они прятались, опасаясь разъяренной черни — потому что даже грубая одежда не могла скрыть их благородного происхождения. Когда становилось темно, они добывали еду и спасались от тех, кто царствовал по ночам.

Жизлен помнила день, когда это случилось, помнила слишком хорошо. Двадцать третьего термидора по новому французскому календарю. Они голодали уже двое суток, и Шарль-Луи плакал, не переставая. Она оставила его на дорожке позади пивной, считая, что это достаточно безопасное место, а сама пошла искать хоть какой-нибудь еды. Она нашла куда больше, чем предполагала.

Жан-Люк Мальвивэ. Она не могла забыть его лица — маленькие лукавые глазки, длинный острый нос, тонкие губы. Она понимала, что он был тогда молод, но ей, в ее восемнадцать лет, он показался очень взрослым. Скорее всего ему было не больше тридцати, но по его лицу невозможно было определить возраст. Оно было порочным, хотя тогда она этого не поняла.

Он нашел ее, когда она стояла на коленях возле мужчины, только что вышедшего из пивной. Мужчина смог сделать всего несколько шагов — до того он был пьян, а потом свалился прямо на тротуар.

Жизлен наблюдала за ним из-за угла, и, быстро подскочив, принялась опустошать его туго набитый кошелек, когда чья-то сердитая рука, схватив ее за плечо, с силой потянула вверх. Мужчина выругался, когда свет упал на ее лицо.

— Есть лучшие способы зарабатывать на жизнь, красавица, — сказал он, откидывая грязной рукой волосы, закрывавшие ей лицо. Она и сама была не чище после нескольких недель жизни на улицах, но отпрянула в отвращении.

— Как тебя зовут? — спросил он. — Ты, наверное, недавно в городе, раз еще не научилась сводить концы с концами. Я могу отвести тебя туда, где у тебя будет красивая одежда, где ты сможешь принять ванну, если захочешь, и где тебя будет вдоволь еды. Много, очень много еды.

Жизлен смотрела на него, онемев от растерянности. Она все еще была наивна, несмотря на недели, проведенные в Париже, и не поняла, о чем он говорит. А еще она боялась заговорить.

Она попробовала вырваться, но ничего не получилось. Она хотела позвать на помощь, но, не успев открыть рот, уже знала, что навлечет на себя вместо одной беды две. Ей оставалось лишь плестись за ним, спотыкаясь, по улицам, а он оставлял без внимания ее жалкие попытки сопротивляться.

— Тебе понравится у мадам Клод, — заверил ее Мальвивэ. — Надо только быть послушной, и ты заживешь гораздо лучше. Радуйся, что тебе посчастливилось родиться с хорошеньким личиком. Это лучше, чем голодать на улице, девочка.

Дом оказался даже слишком теплым, и был полон девушек с молодыми лицами и глазами старух, с чистыми руками и ухоженным телом. Когда она пробовала драться, ее били, когда отказывалась говорить, ее принуждали. Мадам Клод окинула ее опытным взглядом, и ее угрюмое лицо стало довольным, и она дала Мальвивэ горсть монет. Она обрадовалась еще больше, когда грубая служанка, которая купала Жизлен и бессовестно ее разглядывала, сообщила ей, что к ним попала последняя живая девственница в распутном городе Париже.

— Нам повезло, — согласилась мадам Клод, — мы хорошо на ней заработаем. Пожалуй, надо будет дать Мальвивэ лишнее су, он привел ко мне настоящее сокровище.

Она тогда впервые услышала его имя, имя человека, который продал ее в публичный дом за горсть монет. Прошло время, много времени, и она убила его за то, что он с ней сделал. Вот так убьет она и Николаса Блэкторна.

Трактирщик принес ей воды, прежде чем уйти. Она не была расположена стать служанкой и судомойкой Блэкторна, но мытье посуды оттягивало уже близкую развязку. И, чувствуя на себе взгляд его безжалостных темных глаз, Жизлен впервые за много, много лет струсила.

Она принялась скоблить деревянный стол. Она была француженкой и потому знала, как это делается. Вскоре на трехногом столе не осталось ни единого пятнышка. Николас молча сидел, вытянув ноги, распустив шейный платок и наблюдал, как она хлопочет.

— Может, остановитесь? — лениво поинтересовался он, как раз, когда она решала, не помыть ли ей пол, — или вы все еще надеетесь оттянуть неизбежное?

Жизлен стояла очень тихо и смотрела на него.

Она не собиралась снова с ним бороться, давно поняв, что это бесполезно. Ножа у нее не было — предусмотрительный Трактирщик позаботился об этом — она ничего не могла сделать, разве что толкнуть его в огонь.

— Я не намерена помогать вам меня насиловать.

Николас улыбнулся, и показался ей сейчас особенно красивым в мерцающем свете камина.

Она почему-то вдруг с ужасом подумала, что ей будет трудно устоять перед ним.

— Я очень хорошо умею заставлять людей делать то, что мне хочется, — сказал он мягко, и поднялся с места. Его фигура отбрасывала длинную тень, и он показался ей еще более высоким, чем был на самом деле, и очень опасным. «Воображение тут не при чем», — подумала Жизлен. Ей очень не хотелось признаваться себе в том, что она поняла причину своего страха.

Николас медленно, осторожно ступая, прошел по комнате. Она застыла на месте, ожидая, и уговаривала себя не двигаться, когда он дотронулся до нее, закрыть глаза, и погрузиться в себя, и тогда все скоро кончится. Убеждала себя, что, начав сопротивляться, сделает хуже.

Но, когда он протянул руку и коснулся ее плеча, она, не выдержав, размахнулась и с силой ударила его по красивому высокомерному лицу.

11

Николас отпрянул от неожиданности, но не убрал руки с ее плеча.

— Вы ведете себя неразумно, Жизлен, — тихо сказал он, и в его небрежном тоне зазвенел гнев, которого он не мог скрыть. — Разве вам неизвестно, что обо мне говорят?

— Уберите руки! — она попробовала вырываться, но его пальцы теперь уже больно впились в ее плечо.

— Обо мне говорят, что я сумасшедший. Совсем пропащий человек, без совести и чести. Говорят, что тот, кто попадается на моем пути, рискует жизнью, и большинство старается держаться подальше от меня и моего буйного нрава.

— Это правда?

— Что именно?

— Что вы сумасшедший.

Он молча, довольно долго смотрел на нее, а потом произнес:

— Вероятно да, потому что я, несмотря ни на что, хочу вас. — Он прижал ее к себе и поймал губами ее рот. Жизлен напрасно пыталась вырваться, он был слишком большой, слишком сильный, его руки слишком крепко прижимали ее к его возбужденному телу. Она пыталась отталкивать его, но руки ее были зажаты, пыталась освободиться от его хищного рта, который источал запах бренди, кофе, решительности и желания. А она бы предпочла, чтобы это был запах яда. Она ненадолго затихла, а потом с силой ударила его коленом в пах.

И все же, он оказался слишком ловким, и, успев увернуться, схватил ее и, повалив на кровать, подмял под себя, так и не отпустив ее губ, а ей хотелось кричать.

Все бесполезно. Ее никто не услышит. Она уже не раз переживала насилие. Переживет и теперь. Жизлен закрыла глаза, и перестала его видеть, исчезла, спряталась в тесное маленькое пространство внутри себя, туда, куда не проникнуть ни ему, ни кому-то другому.

Она плохо понимала, что произошло, когда он оторвался от нее. Она лежала спокойно, ожидая, что он начнет срывать с нее одежду. Но, вероятно, он решил вести себя спокойней, просто задрать ей юбку, накрыть с головой, а потом, когда все будет кончено, опустить. Для нее это больше не имело значения. Она сейчас ничего не ощущала.

Его руки скользнули по ее щеке, пальцы запутались в длинных, распущенных волосах, шелк манжет коснулся саднящих губ. Она ждала, ждала жестокости, которая бы помогла ей впасть в забытье, но ничего не было. Ничего, кроме потрескивания дров в камине и его дыхания, тяжелого, но постепенно становившегося более мерным.

И, наконец, неохотно, когда тишина окончательно заполнила комнату, Жизлен открыла глаза. Оседлав ее, он смотрел сверху вниз со странным выражением.

— Вы вернулись, — сказал он.

Она напряглась, ожидая, что он снова примется за свое. Но он не двигался, и лишь зажав ее лицо меж ладоней, продолжал напряженно вглядываться в ее глаза.

— Вернулась? — спросила она почти шепотом. Ее голос стал хриплым, как будто она долго кричала.

— Из того крохотного мира, где вы прячетесь, — сказал он, поглаживая большими пальцами ее мягкие губы.

Когда-то давно, одна женщина, много старше ее, в гостинице, где она работала на кухне, пыталась ей объяснить, в чем состоит радость супружеской жизни. Старая женщина уверяла, что дело не в самом акте любви, значение которого, как она полагала, многие склонны преувеличивать, а в ласках до и после него. Близость — это просто сделка, на которую вынуждена идти женщина.

Тогда Жизлен с недоверием отнеслась к услышанному. Никакие ласки ни до, ни после не могли сделать все это хотя бы приемлемым для нее. Кроме того, другая женщина, мать шестерых жизнерадостных детишек в отличие от старой Мэг утверждала, что с подходящим мужчиной — постель не цена, которую приходится платить, а награда. Последнее поразило Жизлен еще больше и показалось ей вовсе не правдоподобным. Однако, лежа сейчас под Николасом, который гладил ее по голове, она начинала понимать, что прикосновение мужчины способно доставлять удовольствие, и поэтому некоторые женщины готовы платить любую цену.

Ей понадобилась незаурядная сила воли, чтобы не разомлеть от приятного тепла его рук, гладивших ее по лицу.

— Приступайте побыстрее к тому, что вы вознамерились сделать, — зло сказала она, — мне бы хотелось немного поспать.

Она собиралась вывести его из себя, но у нее ничего не вышло. Блэкторн добродушно усмехнулся.

— Понимаете, моя маленькая, ужасно трудно насиловать женщину, если она не сопротивляется, а заниматься с ней любовью, если она впадает в транс, ничуть не легче.

— О, извините меня.

— Мне не кажется, что у меня есть хотя бы ничтожный шанс убедить вас отнестись благосклонно к моим планам. Нет? Ну, в таком случае, нам обоим, наверное, лучше немного поспать.

Как ни странно, Николас оставил ее в покое и улегся рядом. Как только он немного отодвинулся, она попробовала соскочить с кровати, но его рука тут же потянулась к ней и снова схватила за запястье.

— Это совсем не означает, что я отпускаю вас, — сказал он, — приподнимаясь на локте. — Я нуждаюсь в отдыхе не меньше, чем вы, а честно говоря, мое благополучие беспокоит меня куда больше, чем ваше. А выспаться я смогу, лишь зная, что вы под присмотром. Я пытался уговорить вас получить немного удовольствия, но игра явно не стоит свеч, придется прибегнуть к помощи платка.

— Платка? — переспросила Жизлен, и глаза ее расширились от удивления.

— Платка, — подтвердил Блэкторн, вставая с постели.

Она снова попробовала убежать, но он схватил ее за талию и не церемонясь с силой швырнул на кровать.

— На вашем месте я бы не стал больше этого делать. Следующий раз, если мне придется швырять вас на кровать, я не посмотрю на то, что вы так безучастны. Советую вам не дергаться.

— Mersi, — ядовито ответила она.

— Вы никогда не сдаетесь, не так ли? — спросил он, присаживаясь и снова беря ее за запястья, и уже привычным движением доставая шейный платок. Лишь легкое напряжение пальцев выдавало его волнение, когда он связывал ей руки за спиной.

— Это именно то, что меня в вас восхищает, Жизлен. — Наклонившись вперед, он поднял ее юбки, обнажая ноги, и она вскочила.

— Вы обещали… — начала она, вырываясь.

— Я ничего не обещал, — ответил он совершенно безразлично. — Я овладею вами тогда и там, где захочу. И как захочу. А сейчас я всего-навсего на-мерен связать вам коленки. Мне не хочется думать, что вы ползаете где-то рядом, в поисках оружия, вместо того, чтобы как следует выспаться. — Он посмотрел на нее и вздохнул. — У меня такое ощущение, моя радость, что эта ночь окажется очень длинной. — Он вытянулся рядом с ней, а она старалась отодвинуться как можно дальше, но продавленная кровать заставляла ее каждый раз скатываться к нему.

— Остается только решить, как мы поступим с вашим ротиком, дорогая.

— Что вы можете с ним сделать? Разве что тоже завязать платком, — с удивлением сказала она.

— А вот тут вы ошибаетесь, — он скользнул к ней, взялся за ее лицо своими длинными пальцами и нежно прижался губами к ее рту.

— Перестаньте, — сказала она, пытаясь отдернуть голову.

— Позвольте мне хотя бы такую малость, — сказал он. — Раз уж я сегодня послушный. — Он опять поцеловал ее столь же нежно, приник к ее губам, и раздвинул их на этот раз языком, но не грубо, а лишь дразня ее, лаская, и теснее прижимаясь к ней своим длинным стройным телом.

Закрыв глаза, Жизлен думала, как ей устоять против этого самого соблазнительного из нападений. Даже сквозь толщу юбок она чувствовала, что он возбужден, несмотря на то, что решил не овладевать ею. Возможно, он все же надеялся ее соблазнить? Она просто обязана ему показать, что его надежды тщетны.

Однако он ничего не требовал от нее, довольствуясь тем, что очень бережно держит ее в объятиях, и целует ее трепещущие губы, опущенные веки, а потом нежную мочку уха. Внутри у нее бушевал огонь, который она сочла за отвращение.

Жизлен прикрыла веки плотнее, пытаясь успокоить часто забившееся сердце, и, когда он снова коснулся ее губ, сначала верхней, а потом принялся легонько покусывать нижнюю, ее рот непроизвольно раскрылся, чтобы не отпустить его, чтобы поцеловать в ответ. Он удовлетворенно вздохнул, и теплая волна захлестнула Жизлен.

Крин отчаянья вырвался у нее, когда она вдруг поняла, что делает. Она пыталась отстраниться, но, несмотря на всю нежность поцелуя, его руки держали ее по-прежнему безжалостно.

— Что случилось, Жизлен, — пробормотал он, — испугались, что вам это может понравиться?

Она смотрела на него, и ужас охватывал ее оттого, что ей хотелось целовать его еще и еще. Это был наркотик, который лишает здравого смысла, ощущения опасности, чести, прошлого и будущего. Только влажная сладость его поцелуя имела сейчас для нее значение.

— Если вы еще раз меня поцелуете, я убью вас, — с негодованием сказала она. Блэкторн покачал головой.

— Придумайте что-нибудь новое, мой ангел. Вы давно собираетесь вспороть мне живот, лишь только представится случай. Так что пока я могу получить удовольствие.

— Изнасиловав связанную женщину?

— Нет, любовь моя. Соблазнив женщину, ко-торая не знает, ненавидит меня или по-прежнему находится во власти юношеской любви, которую так и не смогла преодолеть.

И потом, словно почувствовав, что нанес ей этими словами последний удар, он быстро отпустил ее, но крепко поцеловав напоследок.

Жизлен снова отодвинулась к краю кровати и снова скатилась к нему.

— Я бы не стал этого делать на вашем месте, — задумчиво произнес из темноты его голос. — Если вы все время будете прыгать по мне, я могу пожалеть о первом благородном поступке, который совершил за последние двадцать лет. Жизлен затихла, опасаясь, что он снова дотронется до нее. Ее сердце, ставшее нечувствительным к злу, грубости и даже насилию, было на редкость неравнодушно к нежности. А Николас, судя по всему, уже в этом убедился. Он был умен, и понял, что ему требуется всего лишь постараться быть с ней нежным, и тогда она станет беззащитной. Ей же оставалось лишь удивляться, почему он остановился на полпути.

Возможно, дай-то Господи, он не так уж ее и желает. Может, это просто игра в кошки-мышки. Но она вспомнила о том, как напряженно было ее тело, когда он прижался к ней, и ее сомнения развеялись.

Жизлен захотелось заплакать. Она убеждала себя, что не должна этого делать. Хорошо, что у нее не получается. Если она заплачет, он сразу услышит, и станет ее утешать. А уж она-то знает, к чему приводит жалость.

Она замрет, затаив дыхание, заставит свое сердце не биться так часто. Она не выдаст своего замешательства, волнения, тем более теперь, когда он догадался о причине.

Николас не был сейчас тем красивым юношей, в которого она влюбилась, будучи беззаботной девочкой. Он не был красивым молодым англичанином с лицом ангела, который улыбался ей, брал ее маленькую руку в свою и заглядывал ей в глаза. Того юноши никогда не было. Был негодяй, который издевался над ней, предал, который бросил ее семью, зная о грядущей опасности. Игрок, пьяница, бабник и убийца, он был виноват во всех ее несчастьях и, только убив его, она восстановит справедливость.

Глупое, глупое упорство с ее стороны. Убийство Николаса Блэкторна не вернет ее родителей, не вернет спокойной, беспечной жизни. Не спасет Шарля-Луи от тех невзгод, что уготованы ему судьбой. Не вернет ей всего того, что она утратила. Месть не заполнит пустоты в ее сердце. Она знает и так, что, добившись справедливости, взвалит новую тяжесть на свои слабые плечи. Николас Блэкторн, как он ни плох, не может сравниться с дьяволом во плоти, каким был Жан-Люк Мальвивэ. А тень убитого ею Мальвивэ будет преследовать ее до гробовой доски.

Жизлен услышала рядом с собой негромкий звук, который испугал ее, но, прислушавшись, поняла, что ее враг заснул, забыв о том, что собирался мучить ее всю ночь. Жизлен хотелось лягнуть его, хотелось скатиться с кровати и убежать, пуская связанные ноги, и заставив их прыгать до самой границы Шотландии.

Она убедила себя, что лучше не рисковать. Придется тихо лежать, прижавшись к его разогревшемуся ото сна телу. Жизлен закрыла глаза, сказав себе, что подремлет только минутку. На кровати не было подушки и ей оставалось положить усталую голову только ему на плечо.

Николас зашевелился во сне, когда она головой уткнулась в его шею, устроил ее поудобнее, откинул с лица упавшие волосы. Потом он не вспомнит об этом, говорила она себе, засыпая. Он привык спать со случайными женщинами, и его движения наверняка бессознательны.

И все же, сквозь замутненное сном сознание, Жизлен подумала, что на его губах, когда он касался ее, промелькнула улыбка, и что эта улыбка впервые была непритворной.

Достопочтенный сэр Энтони Уилтон-Грининг был доволен. За два дня пути они одолели большое расстояние, так что завтра должны нагнать Николаса Блэкторна и его предполагаемую жертву.

По дороге им попадались приличные гостиницы, а на почтовых станциях оказывались неплохие лошади. Любезная мисс Биннерстоун спала как сурок, по меньшей мере двадцать четыре часа в сутки. Его лакей, Хиггинс, тоже не был назойлив, и ему не понадобилось тратить много усилий, чтобы Элин почувствовала себя свободно. К концу первого дня она болтала с ним, почти так же непринужденно, как в те времена, когда была забавным ребенком, и нелепая девичья влюбленность не мешала их приятельским отношениям.

Возможно, тогда он должен был вести себя иначе. Ей было около семнадцати, когда она неожиданно начала краснеть, заикаться, и неотрывно смотреть на него, когда, как ей казалось, он этого не замечает. Она уже тогда была очень хорошенькая — с мягкими кудряшками и робкой улыбкой, и он был не прочь откликнуться на это ее обожание, но она была младшей сестрой его лучшего друга, а с подобным не шутят. Любой жест с его стороны был бы воспринят слишком серьезно, а он совсем еще не был готов к семейной жизни. В Лондоне было столько женщин, столько лошадей, столько возможностей. Разумеется, у него была бы сейчас куда более устроенная жизнь, если бы он предоставил Элин Фицуотер то, чего она бессознательно желала. Они бы уже были женаты лет восемь, имели бы по меньшей мере двоих детей, — награда за тяготы супружеской жизни, — и не мчались бы в Шотлан-дию в обществе ее компаньонки и его лакея в самую сырую из всех весен, памятных старожилам. К тому же ему не пришлось бы в одиночестве ночевать в гостиничных номерах, думая о ней, в то время как Элин мирно почивала за стенкой.

Тони не знал, получил ли Кармайкл его короткое письмо, в котором он сдержанно и просто сообщал, что намерен жениться на его сестре, и предоставлял ему самому решать, помещать ли сообщение в «Тайме». Поскольку в последнее время Тони преследовали неудачи, то не исключено, что его приятель тоже пустился вслед за ними, точно так же, как они за Блэкторном.

Господи, ну и морока! Чем ближе они прибли-жались к цели, тем неувереннее он начинал себя чувствовать. Элин обращалась с ним с поистине сестринской непосредственностью, как было в ту пору, когда она еще не стала по нему вздыхать. А как раз сейчас их отношениям совсем не помешала бы романтическая восторженность. У него зародилось подозрение, что она стала воспринимать его как престарелого дядюшку.

Он был всего на десять лет старше ее, черт возьми! Можно сказать только-только достиг зрелости! Если бы они были в Лондоне, она бы смотрела на него совсем по-другому — он считался весьма сто-ящим женихом — с приличным состоянием, без дурных привычек, к тому же отнюдь не лишенный внешней привлекательности. Так что Тони не мог себе взять в толк, как девушка, столь заинтересованная им прежде, теперь могла быть до того равнодушной.

Он посмотрел настоявший перед ним стакан вина. Элин улеглась в постель вместе со своей проклятой компаньонкой. Везет же некоторым. Интересно, в чем Элин спит? Она ужасно любит яркие цвета и не исключено, что и для ночи выбирает не простые девичьи льняные белые сорочки, а отдает предпочтение чему-нибудь персиково-розовому.

Тони беспокойно заерзал на стуле, подумав, что и тело у Элин скорей всего персиково-розовое. Господи, кажется, на этот раз сходит с ума он. Он слишком давно обходился без женщин. Правда, с тех пор, как Тони поселился в городе, он позволял себе вкушать все радости жизни, достойные настоящего мужчины, а, следовательно, какая-нибудь птичка всегда могла рассчитывать на его покровительство. Он всегда старался быть джентльменом, и когда очередной роман подходил к завершению, проявлял щедрость.

Прежде Тони никогда не оказывался во власти желания. Но отчего-то соседство с Элин в тесноте кареты растревожило его. Она даже стала ему сниться. А ведь он и припомнить не мог, когда ему в последний раз снилась женщина.

Если они будут двигаться с той же скоростью, то вот-вот нагонят Блэкторна. Тогда ему придется действовать, хотя, конечно, совсем не хочется излишне напрягать силы. Но он ведь уже однажды был проучен. Пора, пора проявить большую решительность. Соглядатаев придется устранить.

Элин лежала без сна в теплой, мягкой постели, а Бинни посапывала возле нее. Ей было непонятно, почему на этот раз Бинни буквально прилипла к ней, не отпуская от себя ни на шаг ни днем ни ночью, хотя Элин не ощущала никакой угрозы для своей репутации.

Она даже гордилась тем, как умело ведет себя в этот раз с Тони. Она не позволяла себе ни малейшего кокетства, была дружелюбна, весела, благоразумна, то есть старалась сделать так, чтобы вынужденное общение не оказалось ему в тягость. Она ни разу не позволила себе хоть чем-то выдать возрастающее с каждым часом постыдное влечение, которое испытывала к нему.

Элин убеждала себя, что все давно позади, что она переросла все эти девичьи глупости, и теперь должна просто получать удовольствие от его общества, не краснея, не заикаясь и не предаваясь глупым фантазиям.

Ах, если бы он женился на мисс Стэнли! Они так подходили друг другу. Она вполне смогла бы стать крестной матерью одному из его детишек, и тогда уж романтической чепухе точно пришел бы конец. Но пока он еще не женат, пока он доступен, вопреки здравому смыслу, все же существует вероятность, что ему понадобится именно она.

Каждое утро Элин жестоко ругала себя, корила за нелепые мечты. Каждую ночь она снова думала о том, что его дверь всего в нескольких шагах, и ей становилось жарко. Все же хотя бы раз, всего один раз, она бы не отказалась разделить постель с кем-то, кто только не будет храпеть.

Тони полагает, что они догонят Николаса Блэкторна меньше, чем через два дня. О том, что будет дальше, она не думала, желая лишь спасти Жизлен. А что если Тони прав? Если Жизлен уехала потому, что сама захотела? Этот Николас Блэкторн способен уговорить даже законченную старую деву снять с себя шелковый чепец. Вдруг ему все же удалось убедить Жилли перестать ненавидеть мужчин?

Нет, это маловероятно. Скорее всего Жилли уедет с ними. Вот только один запоздалый вопрос все чаще тревожил, — что если Николас не отпустит ее подругу?

Тони не обратил внимания на ее сомнения. Его даже возмутили ее опасения насчет того, что Николас может вызвать его на дуэль. Но подобный исход событий вовсе не противоречил здравому смыслу. Насколько ей было известно, Тони пока ни разу не дрался на дуэли, Николас же успел убить двух противников.

И почему все так запуталось? Зачем только Николас Блэкторн явился в Энсли-Холл! Элин привыкла к спокойной жизни, привыкла думать о том, что впереди ее ждет будущее, лишенное мужа и детей, но зато богатое дружбой с такими дорогими ей людьми, как Жилли и Тони.

Но отчего-то вдруг дружбы ей стало недостаточно, и она принялась думать о Тони самым нескром-ным и недостойным воспитанной леди образом. И чем больше она старалась, отогнав от себя нелепые фантазии, вести себя с ним как с родственником, тем пуще они ее одолевали.

Иногда она мечтала, чтобы их путешествие скорее завершилось. Мечтала о спокойствии Энсли-Холла и о привычных удобствах. А на другой день ей хотелось, чтобы их путешествие никогда не кончалось. Общество Тони влекло ее, причиняло боль так же, как и глупые грезы, но она так не хотела лишиться их, лишиться его, пускай ей и был отпущен недолгий срок.

Бинни шумно вздохнула во сне, повернулась на бок и стала храпеть потише. Интересно, а Тони храпит? А в чем он спит? Как это все у них было с Карлоттой или с другими его возлюбленными?

Она этого никогда не узнает. А Тони никогда не поймет, что она так и не сумела излечиться от своей первой любви. Только теперь эта любовь перестала быть детской. Элин вовсе не хотелось танцевать с ним на балу, флиртовать, играя в шарады, и даже торжественно и шумно венчаться в соборе святого Павла, чтобы вся семья могла ею гордиться.

Ей хотелось лежать рядом с ним обнаженной. Иметь от него детей. Целовать его в губы. Хотелось, чтобы его серые глаза светились теплотой и желанием, когда он смотрит на нее.

Грезы. Глупые фантазии. Она должна вернуться в Энсли-Холл к своим мирным занятиям. Ей необходим здравый смысл Жизлен, чтобы прийти в себя.

Но, Боже, не дай этому случиться слишком скоро!

Пусть будет еще немного, а потом она снова станет прежней благонравной Элин.

12

Жизлен было тепло, уютно и спокойно. Ей казалось, что она снова в Сан Дут, все еще девочка, что ее маленький братик заснул в своей детской, а родители ушли на свою половину. Ей, должно быть, сейчас никак не больше пятнадцати, потому, что потом ее жизнь превратилась в сплошную череду мрачных событий, и с тех пор она никогда не чувствовала себя счастливой.

Возможно, все это происходило не наяву. Бесконечный кошмар, полный смерти и отчаяния окажется сном и, если она откроет глаза, то увидит бледно-розовые обтянутые шелком стены. Увидит голубое небо и певчих птиц.

Небо в Сан Дут всегда было голубым. Птицы всегда пели. До того дня, когда родителей увели, а они с Шарлем-Луи пошли за ними следом. Наверное, на улице все еще темно, озорной свет не проникает сквозь ее опущенные веки. Только вот по чему-то одеяло кажется не таким воздушным, как всегда, и подушка под головой более жесткая, словно сделана из костей и мышц, а не из пуха.

Но у нее под головой должна быть пуховая подушка, а если это не так, то она не в Сан Дут, и кошмар снова станет явью. Значит, нет ни спокойствия, ни безопасности — есть только страх.

Одной рукой Блэкторн обнимал ее за талию, крепко прижимая к себе, другая запуталась в ее вьющихся каштановых волосах. Жизлен без труда вспомнила картину, представшую перед ней в треклятой гостинице. Может, и она найдет горсть монет возле кровати?

Но она-то не заработала денег. И не заработает. Он не сможет ее купить. Может похитить, сделать своей пленницей, взять силой, даже убить. Но только не купить ее расположения.

Плечо мужчины не может быть удобным. Тем более если этот мужчина худощав и мускулист, как Николас Блэкторн. Однако ей было удобно. Его подбородок упирался в ее лоб, и она приказала себе не шевелиться, иначе он может проснуться и довершит то, от чего отказался вечером. Рисковать Жизлен совсем не хотелось. Единственное, что ей оставалось, — замереть в его объятиях, прижавшись к его горячему, сильному телу.

Он развязал ее ночью, и она этого не заметила, и сама обвила его рукой, прильнула, как беззащитная и слабая женщина. Нелепость. Неожиданно она почувствовала, что он проснулся, и поняла, что выжидать бессмысленно.

— Дайте мне встать, — сказала она негромко, но решительно, понимая, что сможет освободиться от него, лишь если он пожелает ее отпустить. А он, судя по всему, не собирался пока этого делать.

Его рука скользнула по ее подбородку, осторожно, ласково, и эта нежность заставила ее затрепетать. Он повернул ее лицо к себе.

— Вы пережили ночь, Жизлен, — пробормотал он, — ваша честь не пострадала. Не кажется ли вам, что я заслуживаю вознаграждения за мою воздержанность?

Она не успела объяснить ему, чего он заслуживает, как его губы уже накрыли ее рот, не дав говорить. Но только она подняла руку, чтобы оттолкнуть его, как он, скатившись на край постели, сел и откинул со лба длинные, спутанные волосы. Через минуту он повернулся и снова с любопытством взглянул на нее.

— Мой друг не поверит мне, — сказал он.

— У вас есть друзья? Меня это удивляет.

— Мы все еще воюем? Может, все-таки мне надо было вами овладеть? Вы бы тогда не чувствовали себя победительницей.

Он встал, потянулся, и мгновение она смотрела на него, как завороженная. Он был удивительно высок, длинноног, худощав, но при этом мускулист и грациозен. Это необъяснимая, дьявольская несправедливость, что такой злодей столь привлекателен, необычайно затрудняло ее задачу.

— Размечтались о яде, наверное? — поинтересовался он. — Вам придется подождать. Я предполагаю надолго осесть в деревне. Мы станем парочкой из пасторали — вы будете готовить, а я удить рыбу и охотиться, как примерный деревенский джентльмен. А по вечерам, сидя возле камина, и держась за руки, будем беседовать о нашей счастливой жизни.

— Охотиться? — Жизлен с опозданием заметила, что ее юбки задрались выше колен, и поторопилась их опустить, но Блэкторн не обратил на это никакого внимания.

— Я упомянул об охоте? Вот болван. Теперь вы будете знать, что у меня есть ружье. Может быть, мне снова придется вас связать. Не хотелось бы получить пулю в спину.

— Но я могу выстрелить вам в грудь, — сказала она.

— Заманчивое предложение, к тому же я отлично представляю, какой именно участок моего тела вы выберете в качестве мишени. Я все же предпочту спину. — Он посмотрел на нее сверху вниз. — Не собираетесь ли вы валяться в постели целый день? Может, соизволите приготовить мне что-нибудь на завтрак?

— Я ваша пленница, а не служанка, — возмутилась Жизлен.

— Если вы предпочтете все время оставаться в постели, то и у меня может появиться соблазн присоединиться к вам. У меня есть и другие желания, которые вы можете удовлетворить.

Жизлен встала и отошла от него подальше.

— Отлично. Я уверен, что и вы с удовольствием выпьете кофе. И, судя по вчерашнему ужину, вы умеете творить чудеса из яиц. Я страшно голоден.

Блэкторн снова дразнил ее, и, к сожалению, не без успеха. Будь у нее хоть что-нибудь под рукой, она бы швырнула это в него не задумываясь. Он казался сейчас удивительно добродушным в этой мрачной, убогой комнате, будто ночью сбросил с себя циничную и злую оболочку, и Жизлен неожиданно испугалась, что его улыбка снова как когда-то заворожит ее.

Вероятно и он понял, что может заставить ее покориться. Быстро и решительно он пересек комнату, не дав ей убежать. Он не тронул ее, что само по себе было удивительно, — он старался коснуться ее при каждом удобном случае, — пробежать рукой по волосам, потрепать по щеке, взять за руку, напомнив ей, что она в плену. Он стоял совсем близко в расстегнутой рубашке, и она не могла решить, куда безопасней смотреть — на его наглое, но бесконечно привлекательное лицо или на обнаженную грудь, и выбрала наконец левое плечо.

— А почему бы нам не заключить временное перемирие, Жизлен? — неожиданно спросил Николас, и предложение его прозвучало вполне разумно. — Ну зачем вам опять со мной сражаться? Если вы меня выведете из себя, я просто-напросто привяжу вас к кровати. Вам это наверняка совсем не понравится, хотя меня, вероятно, развлечет… Может, нам стоит пожить один день в мире, прежде чем мы начнем снова воевать?

Жизлен подумала, не попросить ли его отпустить ее, но тут же отказалась от этой мысли. Он не тот человек, чтобы проявить милосердие, а гордость — единственное оружие, которое у нее осталось. Если она унизится, то останется совсем беззащитной.

— Чего вы от меня хотите? — спросила она, не желая идти на уступки. Он пожал плечами.

— Честное слово, не знаю, моя крошка. Может, я оставлю вас в покое, а может, и нет. Я еще не решил.

— И вы, значит, хотите, чтобы я вела себя как примерное дитя, пока вы будете думать, убить вам меня или нет?

— Вы не должны обижаться. Ведь вы первая, задумав убийство, испортили наши чудные отношения.

— У нас нет никаких отношений.

— О, вот тут я с вами не согласен. Отношения у нас как раз есть. Я пока только не знаю, какие. Так что вы сами решаете, Жизлен? Что у нас сегодня, день мира, или день войны?

Жизлен понимала, что уступить даже в такой малости, значит, сделать шаг к поражению. Но она тоже смертельно устала. Ее тело впервые за долгое время немного согрелось и отдохнуло, и близость другого человеческого существа заставила ее смягчиться. Если бы на его месте оказался сейчас кто угодно, она бы чувствовала то же самое.

— На один день, — сказала она, — и с одним условием.

Николас вздохнул и откинул со лба волосы.

— Так и думал, что вы поставите условие. Какое?

— Что вы не станете до меня дотрагиваться.

Его рот скривила насмешливая гримаса.

— Совсем?

— Совсем. Мне не нравится, когда меня трогают. Оставьте меня в покое на один день, и я откажусь от удовольствия воткнуть вам нож между ребер.

— У вас нет ножа.

— Но если вы хотите, чтобы я вам готовила, мне он понадобится.

— Решено. Думаю, один день я смогу сдерживать мои животные инстинкты, — ответил он, наблюдая за ней из-под чуть приспущенных век. — Все женщины умеют лежать на спине и задирать юбки, но редкие из них умеют готовить.

— Вы обещаете?

— Обещаю, — он приблизился к ней на шаг, и был сейчас так близко, что она ощущала его тепло, и волнение, которое она испытала, говорило о том, что ему вовсе не обязательно касаться ее. — Мне очень интересно, моя птичка, почему вас совершенно не смущает то, что я намеренно груб с вами. Вы даже не краснеете. Я-то полагал, что годы, проведенные в монастыре, сделали из вас еще большую ханжу, чем моя сестрица Элин.

— Я никогда не была в монастыре.

Жизлен думала, что ее признание разозлит Блэкторна или хотя бы удивит, но он почему-то улыбнулся и ответил:

— Я знаю.

А потом повернулся и ушел, а ей оставалось лишь сожалеть, что в руке у нее не оказалось сейчас ножа. Немного успокоившись, она вспомнила о его обещании. У нее есть целый день, чтобы собраться с силами. Целый день, чтобы заставить его ей поверить. А потом, или она сумеет убежать, или он умрет.

«Господи, ну что за идиотское благородство», — думал Николас несколько часов спустя. — Он, наверное, был не в себе, когда решил увезти с собой Жизлен де Лориньи. Нет, дело, конечно, было не в алкоголе — скорее всего крысиный яд, попав в его организм, лишил его на время здравого смысла.

Нельзя, конечно, сказать, что прежде он жил, всегда руководствуясь лишь здравым смыслом. Джейсон Харгроув и его женушка — неопровержимое тому доказательство. Он должен был держаться подальше от Мелиссы с самого начала, зная, что за грубая скотина ее муж, и чувствуя, что она намеренно его провоцирует. Он же поддался минутному желанию, и будет теперь еще долго пожинать плоды своего легкомыслия.

Дальше он совершил еще две ошибки — увез свою мстительную пленницу с собой, да к тому же в Шотландию. Причем природа двух этих ошибок была одинакова. И то и другое показалось ему соблазнительным, хотя и не в привычном смысле этого слова. Он не лукавил, когда сказал Жизлен, что любая женщина способна удовлетворить его желания — ему было не столь уж важно, кто окажется с ним в постели, — лишь бы была здорова, и мало-мальски привлекательна.

К Жизлен его влекло так же, как влекло бы к любой красивой женщине. Но ее пылкость и отвага тронули его душу. Она стала ему не безразлична, и он нарушил правило, которому следовал неукоснительно — никогда и ни о ком, кроме себя, не заботиться.

То же относилось и к Шотландии. Он забыл, что любил эту страну с ее прозрачным воздухом, солнечным светом, запахом мокрой земли, не похожую на суетливый Лондон с его переполненным и салонами, где используют крепкие духи, чтобы перебить дух, исходящий от не слишком чистого тела. Он давно привык к людным сборищам, свыкся с этой жизнью.

Но Шотландия напоминала ему о детстве, все же не совсем лишенном радостей. И ему захотелось вернуться туда, чтобы обрести способность снова дышать легко и свободно, улыбаться и быть счастливым. Но проклятый рассудок подсказывал, что все уже давно позади, и что у последнего из безумных Блэкторнов не может быть надежды на свет и радость.

Он, конечно, не мог ожидать, что Жизлен все изменит. Странно, что она вынудила его дать обещание. Он не был намерен его сдержать, но решил, что лучше усыпить ее подозрительность, чтобы добиться от нее еще более бурной реакции.

Он понял, что Жизлен очень чувствительна к его прикосновениям, и именно это убедило его, что прошедшие годы она провела отнюдь не в монастыре. Она и сама не замечает, что с ней творится, когда он до нее дотрагивается. Если он касался ее маленькой, красивой груди, ее соски становились упругими, если он целовал ее в губы, ей хотелось ответить ему, хотя она и противилась собственному желанию. Сердце ее колотилось, кожа становилась горячей. Он переспал с достаточным числом женщин, чтобы знать, как проявляется у них возбуждение, но не встречал ни одной, которая бы этому сопротивлялась, а Жизлен сопротивлялась своим собственным ощущениям с тем же упорством, с каким противостояла ему.

Возможно, именно так он и отомстит ей — подчинит себе ее тело. Он знает толк в любви. Знает, как доставить наслаждение женщине, и употребит свое умение, для того чтобы лишить невинности, а заодно и избавить от непомерной гордости маленькую Жизлен де Лориньи. Правда, вопреки обыкновению, его немного смущало то, что он не решил, что будет делать с ней после. Лучше не думать об этом. Забыть, что однажды он уже оставил ее, и разрушил ей жизнь. Он в ответе только за самого себя, хотя и собственную судьбу не склонен воспринимать слишком серьезно.

Взошло солнце, согрело землю, и бесконечный дождь прекратился. Странно, что Шотландию считают холодной страной, погода здесь куда более ласковая и теплая, чем в Англии.

Трактирщик, конечно, поступил разумно, спрятав ружье, вот только жаль, что не сказал куда. Придется им обойтись без дичи, а, впрочем, это и к лучшему. Почему-то сегодня ему не хочется убивать.

Форель — совсем другое дело. Очевидно, Трак решил, что с помощью рыболовного крючка Жизлен не сможет причинить никому вреда. Рано утром Николас отправился к быстрому ручью, на который впервые набрел, когда ему было десять. Жизлен долго смотрела ему вслед.

Она выглядела нелепо в ярком платье его сестры, которое было ей велико. Он не подумал о том, какие они разные, приказав Трактирщику упаковать для нее вещи Элин.

Она высоко закатала рукава и подвязала юбку на тонкой талии, чтобы не споткнуться. Надо сказать, что цвет платья был ей к лицу больше, чем ее хозяйке. Может, он и возьмет Жизлен с собой в Лондон. Нарядит так, как она и должна быть одета, — в дорогие шелка, и еще в бриллианты. «Эта женщина создана для того, чтобы носить бриллианты», — подумал он, пробираясь сквозь густой кустарник.

Увы, этого он никак не сможет ей обеспечить.

Даже если бы у него и были деньги, он бы не стал тратить их на женщину. Быть может, он найдет способ устроить ее будущее. Например, обучив плотским радостям, отвезет в Лондон, а там отдаст тому, кто сможет содержать ее в роскоши. Пожалуй, это весьма разумный выход.

Конечно, если он сделает из единственной дочери графа де Лориньи даму полусвета, кому-то это может и не понравиться. Но ее отец умер, имущество разграблено, а подобная участь все же лучше, чем жизнь служанки.

Отчего-то ему не хотелось сейчас думать об этом. Не хотелось даже гадать, сдержит ли она слово, дождавшись его в развалившемся охотничьем доме. Подобные мысли навевали тоску, мешали насладиться красотой этого дня. А Николас не любил подолгу грустить.

В конце концов форель или лосось сейчас куда важнее, чем будущее маленькой французской злоумышленницы. С ней он разберется попозже.

Берег небольшой речки сильно зарос за последние двадцать с лишним лет, с тех пор как он рыбачил тут в последний раз. Он не сразу нашел подходящее место, но вскоре, наладив старые рыболовные снасти, найденные Трактирщиком в доме, уже стоял по пояс в воде, ожидая первой добычи. Сейчас надо выкинуть все из головы и сосредоточиться. Остальное потом.

Николас задремал, разомлев на солнце. Прошло несколько часов, и Жизлен сама пришла к нему. Она не старалась приблизиться неслышно. Он услыхал, что она идет, потому что ветки похрустывали у нее под ногами. Она пробралась сквозь густой кустарник к воде и улыбнулась. Он не двигался, лениво лежа на траве и размышляя о том, что привело ее сюда. Может, она решила нарушить уговор? Он и прежде не встречал ни одной женщины, которая была бы способна сдерживать данное слово, и было бы странно, если бы эта, с ее воинственными наклонностями, отличалась от всех остальных. Кроме того, он честно предупредил ее, что непременно нарушит свои обещания. Почему же она должна считать связанной себя?

Он оставил ей нож. На всякий случай не очень острый, но у нее было достаточно времени, чтобы его наточить. Он ушел несколько часов назад, и его пустой желудок подсказывал, что пришло время поесть. А вдруг ей повезло больше, чем ему, и она нашла ружье?

Эта мысль озадачила его. Он не сомневался, что сумеет отразить удар ножа, тем более, если на него нападет женщина. Ружье — совсем другое дело. Она может снести ему голову с двадцати шагов. Однако и это едва ли возможно. Сомнительно, что ей удалось разобраться, как его заряжать.

Жизлен ступала медленно и, судя по тому, что она немного задыхалась, несла что-то тяжелое. К реке подойти было действительно трудно, он протоптал тропку, а она была сильной и ловкой. Наверное, все же она нашла ружье.

Она уже приближалась к нему с весьма решительным видом. Ну и дурак же он, что оставил такой заметный след. А еще глупее, что он ей поверил.

Жизлен подошла к нему уже так близко, что он не мог спрятаться. И вообще, не хватало только залезть в кусты. «Дело, собственно, даже и не в достоинстве, — вздыхая подумал он, — просто его жизнь не стоит того, чтобы ею дорожить».

Солнечные лучи, проникавшие сквозь его неплотно прикрытые веки, стали вдруг менее яркими и Николас понял, что она стоит над ним. Он ощутил запах цветов и мыла, и замер в ожидании ружейного выстрела.

— Николас, — произнесла она после долгого молчания.

Он открыл глаза, полагая, что увидит ружейное дуло, а увидел Жизлен с корзиной в руках, больше всего напоминавшую сейчас пастушку.

Он сел и уставился на нее. Она ухитрилась искупаться. Ее каштановые волосы еще не просохли, и мокрыми тяжелыми прядями свисали на шее, лишь на концах начиная завиваться. Кроме того, она сумела как-то подогнать на себя одежду. На ней по-прежнему было одно из платьев, которые они прихватили с собой, но она укоротила рукава и подол, возможно с помощью ножа, который он ей оставил. Две верхние пуговицы были расстегнуты, и ничего соблазнительней тех нескольких дюймов влажной и розоватой кожи, которая виднелась оттуда, он еще не видел никогда прежде.

— Вы испытываете мое терпение, красавица, — медленно произнес он, — если уж мне не дозволено дотрагиваться до вас, то вы бы хоть постарались не выглядеть столь восхитительно.

Она вспыхнула, и это удивило его. Он не думал, что она может смутиться. Но краска мгновенно сошла с ее лица, и на нем снова появилось упрямое выражение, которое делало ее только миловиднее.

— Я принесла вам поесть.

— Неужели? Как вы предусмотрительны. Что склонило вашу оледеневшую душу к милосердию? — он протянул руку, чтобы взять у нее корзину.

— Я бы на вашем месте не торопилась судить о моей душе, в то время как ваша собственная отнюдь небезгрешна.

— Справедливо. Вы ведь на самом-то деле никого не убили, в то время как я в этом весьма преуспел. Правда, моя последняя жертва кажется выздоравливает.

Ему надоело ждать, пока она протянет ему корзину, и, забрав ее, он заглянул внутрь.

— Здесь слишком много еды для одного человека. Неужели я могу надеяться, что вы разделите со мной трапезу?

— Я не знала, позволите ли вы мне отказаться. Разве вы мне доверяете? — сказала она неуверенно.

— Ничуть, — ответил он. — Вы так и будете надо мной стоять, или все же сядете?

Жизлен села.

— У меня не было большого выбора, — предупредила она, пока он доставал из корзины еще теплый хлеб, масло и сыр. Жизлен прихватила и бутылку вина, достав ее из сундука, что взял с собой Трактирщик, и Блэкторн подумал, что она, быть может, надеется, что он опьянеет, хотя чтобы напиться до бесчувствия, ему требуется куда больше одной бутылки.

Она принесла с собой нож, который, как он и предполагал, стал куда острее. Они принялись молча есть, прислушиваясь к журчанию воды в ручье и шелесту листвы. Эта идиллия казалась странной Николасу, который неторопливо поглощал показавшуюся ему самой вкусной за последние двадцать лет еду, исподтишка поглядывая на Жизлен. Они были смертельными врагами, она ненавидела и боялась его, но трудно было представить себе более мирную картину. А потом он же нарушил этот мир, не умышленно, но нарушил.

— Почему бы вам не рассказать мне, как вы попали в служанки к моей милой сестрице Элин? Раз вы признались, что вашим прибежищем не был монастырь, то мне было бы интересно узнать, как вам удалось пережить террор.

Жизлен побледнела. Он, разумеется, предполагал, что такое может быть, но видел впервые. Ее чуть розоватая, фарфоровая кожа стала белой как полотно.

— Перемирие не означает, что я должна развлекать вас, — еле выговорила она.

Конечно же, Жизлен еще предстоит развлекать его, только сейчас ему не хотелось ей об этом напоминать.

— Хотите вина? — спросил он вместо этого, — вы забыли стаканы, так что нам придется пить из бутылки.

Он сделал большой глоток. Святотатство, конечно, так обращаться с превосходным кларетом, и все же вине показалось ему сейчас гораздо вкуснее, чем то, которое подавали в ирландском хрустале лондонских гостиных.

— Нет, спасибо, — Жизлен хотела встать, во он поймал ее руку.

— Выпейте вина, — попросил он ласково. Жизлен замерла.

— Вы обещали, что не станете дотрагиваться до меня.

— Выполните мою просьбу, и я отпущу вас. Она взяла бутылку свободной рукой, поднесла ко рту и сделала большой глоток. Он наблюдал за ней со смешанными чувствами. Николас надеялся в глубине души, что Жизлен станет упорствовать, и тогда он сможет продолжать настаивать на своем. Блэкторн отпустил ее запястье, хотя больше всего ему хотелось притянуть ее к себе, и улыбнулся холодной, любезной улыбкой.

— Не так уж это трудно, не правда ли? Ведь жить гораздо легче, если умеешь договориться с людьми.

Жизлен вскочила на ноги, опрокинув бутылку. Блэкторн лишь с легким сожалением смотрел, как уходит в землю темная жидкость.

— Мы никогда не договоримся, — сказала она, — я никогда не уступлю.

— Почему же вы тогда согласились на перемирие?

С решимостью, которая поразила бы любого, будь он на его месте, она сказала:

— Чтобы отвлечь мою будущую жертву, — а потом повернулась и, не произнеся больше ни слова, ушла.

Он смотрел ей вслед с молчаливым восхищением.

Если все французы столь же решительны, то слава Богу, что Наполеон согласился на Амьенский мир. В противном случае Англия бы попала в хорошую переделку.

13

У Жизлен дрожали руки, когда она пробиралась сквозь густые прибрежные заросли. Подальше от реки, подальше от ее безжалостного похитителя. Просто поразительно, как ему всегда так просто удается разозлить ее, и заставить волноваться. У нее и прежде бывали враги — злые, жестокие, непримиримые. Но она научилась уходить в себя, смирять свои чувства и мысли и смотреть на этих людей трезво. Так почему Николас Блэкторн заставляет ее терять самообладание?

Лес был старый и красивый, солнечный свет, проникая сквозь кроны деревьев, дробился и пятнами падал на землю. Она вспомнила леса вокруг Сан Дут, вековые дубы и стройные каштаны, запах сырой весенней земли, писк требующих еды птенцов. Если бы только она могла вернуться в те счастливые времена. Почему тогда она не умела ценить все это, а принимала как должное?

Деревья поредели, и Жизлен очутилась на опушке, зеленеющей молодой, нежной травой. Она опустилась на колени, потом легла навзничь и глубоко вздохнула, словно хотела вобрать в себя свежесть и тепло земли. Она не ощущала такую близость природы ни разу с тех пор, как начался террор. Может, она снова сумеет обрести силы?

Лежа на спине, она наслаждалась солнечными лучами, любовалась восхитительным днем. Ах, если бы ее мысли и сердце стали снова свободны, впитав великую силу природы.

Но воспоминания не отступали, те самые воспоминания, которые все эти годы она с таким упорством гнала от себя. Они особенно мучили ее по ночам, во сне, когда мозг был ей не подвластен. Днем у нее хватало воли, чтобы не поддаваться, не воскрешать в памяти отчаяние, горе и ужас.

Но сегодня все иначе. Сегодня, лежа на мягкой траве в напоенном ароматами лесу, она позволит себе добровольно предаться воспомина-ниям. Иначе ее решимость ослабеет, и, если Николас снова обнимет ее, прильнет к ее губам, она может совершить глупую ошибку, и тогда все пропало.

Ее теперешнюю слабость не так уж трудно объяснить. Жизнь у нее стала куда проще в последние времена. Годы, которые она провела в «Красном петухе», учась готовить, тоже были сравнительно мирными, на нее нашли тогда своего рода глухота и немота, благодаря которым девять лет промелькнули так стремительно, что она их почти не заметила. Старенькая гостиница стала для нее чем-то вроде дома, несмотря на то, что она ненавидела окраины Парижа. Если бы ей и хотелось, Жизлен ни за что не смогла забыть той ужасной ночи, когда она приплелась туда впервые, изможденная, потерявшая последнюю надежду, не в силах даже плакать. Жизлен простояла много часов на мосту под проливным дождем, глядя в грязные, быстрые воды Сены. Она ждала. Ждала, пока у нее появится решимость, чтобы броситься вниз, и свести счеты с жизнью.

Дождь смыл кровь с ее рук, кровь Мальвивэ. Одежда давно промокла насквозь, по спине стекали ледяные струи. Она дошла до края, преступила черту, стала такой, как они, и эта мысль смертельно ранила ее душу.

Позади было столько ночей. Столько чудо-вищных ночей. Ночь, когда они с Шарлем-Луи наконец добрели до Парижа, и увидели, что труп их дяди болтается над улицей на веревке. Ночь, когда Мальвивэ продал ее мадам Клод, а та, в свою очередь, уступила самому знатному просителю, пьяному английскому дворянину, с могучим телом и вкусом к жестокости.

Вначале Жизлен была до того подавлена, что смотрела на все как бы со стороны, так, будто это происходит не с ней. В то время она была счастлива, счастлива оттого, что обладает подобным свойством. Пока не увидела его.

Ее вели по лестнице наверх к тому самому англичанину, когда она заглянула в одну из комнат. Две самые молоденькие девушки развлекали там элегантно одетого мужчину, и все трое смеялись весело и беспечно. Их смех нарушил ее оцепенение, и у нее вырвался стон.

Те трое, вероятно, услышали. Мужчина обернулся, и она узнала в нем юношу неземной красоты, Николаса Блэкторна. Он был пьян, и не узнавая смотрел, как ее тащат по лестнице. Не в силах вырваться из грубых рук, она выкрикнула его имя. А он только пожал плечами, повернулся к девушкам, и она опять услышала смех.

Знатный английский извращенец не просто обожал девственниц, но еще и предпочитал, чтобы они оказывали ему сопротивление.

Жизлен лежала, привязанная к кровати, ждала, прислушиваясь, и до нее еще долго доносился смех и стоны, и еще какие-то незнакомые ей ритмичные звуки, а боль в ее сердце постепенно становилась невыносимой, превращаясь в ненависть, столь отчаянную, что сжигала ее изнутри. Ненависть ее была обращена не на задыхающееся чудовище, несколько часов спустя лишившее ее девственности, а на Николаса Блэкторна, развлекавшегося в парижском борделе, пока ее насиловали.

Она хоть и не забыла о нем окончательно, но старалась не думать. Его предательство глубоко задело ее, но необходимость заботиться о Шарле-Луи, попытки узнать что-то о родителях, отнимали у нее столько сил, что ей было некогда копаться в собственных чувствах. Она не имела права позволить себе подобную роскошь. Однако, лежа сейчас в этой мягкой постели, униженная и истекающая кровью, она ощущала жалость к себе и еще раз обвинила Николаса Блэкторна во всех своих бедах.

Мадам Клод, как выяснилось, недооценила ее.

— Граф остался очень доволен тобой вчера, chиrie, — ворковала она. — Хотя ты уже больше не девочка, он не утратил к тебе интереса. Он может быть очень щедр, chиrie, к нам обеим. Жизнь у нас наверняка покажется тебе привлекательней, чем ты себе представляла.

Жизлен не отвечала, а только с глубоко затаенной яростью смотрела на старую ведьму. Мадам Клод это было безразлично.

— Ты, разумеется, не должна успокаиваться. Больше всего графу понравилось, как ты сопротивлялась. Сомневаюсь, что ему придется по вкусу покорность, если не он сам ее добьется. Не бойся, что тебе придется работать только с мужчинами вроде графа. Среди наших гостей много таких, как он, но мы развлекаем людей разного возраста, разного пола. Если ты отдаешь предпочтение женщинам, то я знаю жену одного высокопоставленного правительственного чиновника, которая наверняка придет от тебя в восторг. Вчера о тебе спрашивал один молодой человек.

Последние слова мадам заставили Жизлен потерять самообладание.

— Какой молодой человек? — спросила она, и это были первые внятные слова, которые она произнесла с тех пор, как Мальвивэ ее сюда притащил.

Мадам Клод уставилась на нее с искренним изумлением.

— Ты говоришь, как аристократка, — сказала она. — Если бы я знала, то повысила бы цену, — она заметно огорчилась, — ну ничего не поделаешь. Впрочем, ты заработало недурно. И не забивай себе голову этим молодым человеком. Пока ты будешь находиться в распоряжении графа столько, сколько он пожелает. Ему все быстро надоедает, так что скорее всего несколько недель у тебя будут другие партнеры, но к тому времени молодой англичанин уедет из Парижа. Он не очень огорчился, когда я сказала, что ты занята. Не волнуйся — найдутся и другие красавцы, чтобы ты могла отдохнуть от таких, как граф.

Короткая вспышка надежды погасла в душе Жизлен. Он не узнал ее, это она поняла, хотя что-то в ней привлекло его. Но, вероятно, это было не дремавшее в нем воспоминание, или внезапное сочувствие к беспомощной жертве, а мимолетный интерес, который быстро угас. Жизлен села на кровати, и мысль ее лихорадочно заработала. Самое главное, как можно скорее выбраться отсюда и найти Шарля-Луи. А для этого требуются смекалка и ловкость.

— Мне кажется, — медленно начала она, — что с тем молодым красавчиком мне было бы приятнее. — Она говорила чуть развязно, боясь переборщить. Чутье подсказывало ей, что надо действовать осмотрительно. Мадам Клод просияла.

— Я была уверена, что ты окажешься умницей. Тебе придется по вкусу эта работа. Что может быть лучше для женщины? Тебе платят за то, что мужчины обычно получают от нас бесплатно. Кроме того, ты научишься заставлять их вести себя так, как хочется тебе. Научишься получать удовольствие, и жить легко и праздно. Поработать несколько часов ночью, лежа на спине, куда проще, чем целыми днями гнуть спину в швейной мастерской.

— Я не умею шить.

— Вот видишь! Ты сделала разумный выбор, моя милая. Ты далеко пойдешь в нашем деле, увидишь, что я права.

Жизлен промолчала. Сделала правильный выбор? Она? При чем здесь выбор, если ее притащили силком в это проклятое место. Но она еще сумеет сделать выбор — никогда больше не будет она бессловесной жертвой.

Чтобы подготовиться к побегу, ей понадобилось два дня. Два дня терпеть новые посещения графа, два дня сносить изощренную жестокость, с которой он измывался над ее телом. Два дня выслушивать его лживые похвалы и восторженные вздохи. Два дня страдать от боли и унижения, считавшихся проявлениями любви.

Отпустив ее, граф сладострастно улыбнулся.

— Будь я проклят, если не увезу тебя с собой в Англию, — сказал он. — Ты покорила мое сердце, девочка, — протянув руку, он ущипнул ее за грудь, так что она едва удержалась, чтобы не вскрикнуть. — У меня есть друзья, которым наверняка понравится такая чудесная мышка, как ты. А я всегда ужасно любил подсматривать.

Он сел, чуть задыхаясь, к ней спиной, а она с отвращением смотрела на его гладкую белую дряблую кожу. Потом оглядела свое оскверненное тело, и ее решимость окрепла.

— Тебе ведь понравилось, правда? — не унимался он, беря свою одежду. — Ты пока еще немного сопротивляешься, но именно это мне всегда нравилось в проститутках. Я очень хорошо умею учить послушанию. Даже не вспомню, когда последний раз я был так доволен девкой.

Большая ваза была сделана из тяжелого, дешевого фаянса. Едва ли Жизлен удалось бы утихомирить его, если бы она воспользовалась изящным китайским фарфором из Сан Дут. Кошмарный звук, послышавшийся, когда она обрушила эту вазу на его голову, говорил о том, что она раскроила ему череп, и он беззвучно соскользнул на пол.

Жизлен не была уверена, что убила его. Выбравшись из постели, она оглядела его. Несмотря на чуть изумленное выражение лица, казалось, что он глубоко спит.

Жаль, она-то хотела его убить. Если бы у нее был нож, она бы с ним разделалась. Но сейчас ей оставалось только оставить на полу его обнаженное тело. Она задержалась лишь на секунду, чтобы выплеснуть ему на живот содержимое ночного горшка.

Ей нечего было надеть, кроме белоснежной ночной сорочки, которую граф с таким наслаждением недавно с нее содрал. Тогда, прихватив с собой его широченные штаны и рубашку, она залезла на подоконник. Она, которая смертельно боялась высоты, даже не заметила, что ей предстоит прыгать со второго этажа.

Упав, она подвернула ногу, но даже не вскрикнула. Не прошло и минуты, как, торопясь отыскать брата, Жизлен, прихрамывая, скрылась в темноте. В те недели, когда им с Шарлем-Луи пришлось проводить на улицах, они сторонились людей, опасаясь кому-то довериться. Единственным исключением был старьевщик, которого все называли Старым Скелетом. Он бродил по Парижу и таскал за собой тележку, покупая у одних и продавая другим ненужные вещи. Он был человеком без возраста. Говорили, что он принадлежит к гонимой расе иудеев и что его слезящиеся старческие глаза куда более зорки, чем глаза молодых. Он был добр к Шарлю-Луи, делился с ним куском хлеба, который не был лишним у него самого, предупреждал Жизлен, когда поблизости оказывалась толпа пьяных мародеров.

Жизлен в свою очередь приносила ему вещицы, которые, как ей казалось, он смог бы продать, ничего не прося взамен. Загадочная дружба установилась между ними. Если кто-то и знал, где Шарль-Луи, то только он один.

Ей удалось отыскать их лишь к концу второго дня в самом ужасном из всех мест в городе.

Жизлен сознательно избегала пляс де ла Революсьон все то время, что они были в Париже. Каждый день она узнавала новые имена людей, которые были там обезглавлены. Она рыдала, когда умер король, а вслед за ним маленькая, глупая королева. Но в тот день она не могла туда не прийти. В тот день среди приговоренных к смерти оказались ее родители.

Она и сама не знала, что заставило ее приблизиться к этому пропитанному кровью месту. Возможно, родители предпочли бы встретить свою неминуемую смерть, думая, что она в безопасности, вдалеке от того кошмара, в который превратился Париж.

Но у нее не было выбора. Она просто должна была там находиться. Она не могла позволить им умереть в окружении свирепой черни, думая, что их некому даже оплакать.

Они не заметили ее, когда их везли в телеге под возгласы обезумевших от вида крови зевак. Они не заметили ее, поднимаясь на эшафот, и она была этому рада. У нее перехватило дыхание, когда опустился нож, но она не заплакала. Она разучилась плакать.

Она услышала крик, короткий, надрывный, внезапно оборвавшийся, и в заполнившей площадь толпе разглядела фигурку брата, вырывающегося из рук Старого Скелета.

Следующая жертва поднялась на эшафот, и никто не обратил внимания на этот крик. Ей не сразу удалось пробраться к ним, но, когда она обняла Шарля-Луи, он уже затих. С тех пор она ни разу не слышала, чтобы он произнес хоть слово.

Оба они, и она, и Старый Скелет, следили, чтобы мальчик был сыт и не мерз. Он ушел в себя, словно вновь вернувшись в младенчество, и с трудом сознавал даже насущные потребности организма. Жизлен ухитрилась выкроить несколько су, чтобы заплатить доктору, но тот только покачал головой, бессильный помочь ее брату. Испуг, сказал он, мог повлиять на мозг. Ребенку кажется, что он нашел безопасное место, где никто не причинит ему зла. И лишь Бог ведает, сбросит ли он с себя им же

Свитый кокон. Жизлен делала все, что было в ее силах, чтобы уберечь брата, — не отпускала от себя, пыталась хоть чем-то накормить, хотя это становилось все труднее и труднее, потому что приближалась зима. Однажды Старый Скелет явился к ней с предложением.

— Еды больше нет, — сказал он.

Жизлен горько усмехнулась.

— Что тут нового? Мы голодаем уже много дней.

— Были хоть крохи, которые ты скормила своему братцу. Сейчас уже ноябрь. Мальчик замерзнет на улице. Он часто забывает надеть пальто. Ему нужны башмаки, одеяло, нормальная пища. Как и тебе.

Жизлен притихла, начав догадываться о том, что он придумал. Она не рассказывала старику, где пробыла два дня в июле, но он был стар и мудр, как сама вечность, и не мог не понять.

Она стала злой и холодной в последние несколько месяцев. В сердце ее осталось место разве что для Шарля-Луи. Даже Старого Скелета она терпела с трудом. Но поскольку и ему были безразличны те, кто его окружал, они находили общий язык.

— Ты рассказываешь мне то, что я прекрасно знаю и без тебя. Что ты можешь мне посовето-вать? — спросила она спокойно.

— То, что само собой разумеется. У тебя есть возможность кое-что продать. Не многие богачи с улиц Парижа могут позволить себе не продавать того, что имеют.

— Заткнись, — прошипела она, бросив беспокойный взгляд на брата. Несмотря на тяжелую жизнь и плохую еду, он вырос. Его одежда стала ему мала и превратилась в лохмотья. Ему было уже тринадцать, но взгляд его оставался младенческим.

— Не бойся, Жизлен. Его уши слышат, но рассудок ничего не воспринимает. Он не узнает, если ты решишь продать себя, чтобы накормить и одеть его.

Наконец все было произнесено вслух. Вдруг она представила себе, что задыхающийся, потный англичанин снова измывается над ее телом.

— Нет! — закричала Жизлен, не в силах сдержать возмущения. Скелет лишь пожал плечами.

— Я забыл. У аристократов свои правила.

— Я стану убивать, — ответила она голосом, полным отчаянья, — стану сбивать с ног людей и отбирать у них кошельки. Я готова ограбить могилы своих близких. Но я не могу торговать собой на улицах. Я сойду с ума.

— Карманнику трудно прокормить и себя, не то что троих, — заметил старик. Жизлен не смогла сдержать усмешки.

— Ты хочешь прожить на то, что я заработаю проституцией?

— Но это естественно. Я буду находить клиентов и следить, чтобы тебе ничего не угрожало.

— Ты сможешь меня защитить? — она горько усмехнулась.

— Никто не сможет тебя защитить. Никто не сможет защитить никого из нас. Но я могу помочь. Однажды ты такое пережила — и не пытайся отпираться. Я слишком давно обитаю на улицах Парижа, чтобы не понять, где ты пропадала этим летом. Ты выжила, но не разбогатела. Теперь можешь попробовать еще раз за хорошую плату.

— Иди ты к черту, я не могу… — ее возмущенные крики внезапно прервал кашель Шарля-Луи.

— Он нуждается в теплом одеяле, — безжалостно повторял Скелет своим надтреснутым голосом. — Он нуждается в горячем супе и лекарстве. Иначе он умрет, умрет раньше тебя, он же много слабее. Ты что, хочешь это увидеть?

Жизлен задрожала. Было холодно, очень холод-но. Она вспомнила мадам Клод, вспомнила ее отвратительное, наглое лицо, тонкие простыни в ее заведении и ее грубых клиентов. Вспомнила о безумном старом графе, любителе наслаждаться страданиями. Вспомнила о Николасе Блэкторне, принявшем ее за одну из бесчисленных девок.

— Я не вернусь туда, — сердито сказала она.

— Тебе и не надо никуда возвращаться. Месье Поркэн, мясник, спрашивал у меня, не хочешь ли ты заработать немного денег. Ты сходишь к нему домой, а он тебе заплатит. — Если бы он говорил с ней сочувственно, по-доброму, она бы отказалась. Он же говорил об этом как о чем-то само собой разумеющемся. — Часок, а может, и меньше, Жизлен. Полежишь на спине, и подумаешь, как тебе лучше потратить несколько лишних франков. Ну неужели ты откажешься?

Она и сама не знала. А потом поняла, что не станет, не может отказаться. Если уж она выжила после того, как ее привязали и изнасиловали, то уж как-нибудь сумеет удовлетворить нехитрые потребности господина Поркэна. Он был не злой человек, — раз или два он давал ей мясные обрезки для брата, и глаза у него были грустные, а не жестокие. Она возьмет у него деньги и сумеет выжить.

Кончилось тем, что она пошла на это трижды. Два раза с господином Поркэном, когда голод хватал за горло, и у Шарля-Луи сквозь бледную кожу стали просвечивать кости. Она благословляла младенческую немоту, которая сковала его уста. Он не знал, чем она занимается ради него. Он не должен никогда узнать о позоре, который выбрала его сестра.

Третий раз стал последним, и она так и не узнала, считать ли и его грехом, легшим на ее душу, так как дело не дошло до конца. Собственно, это было не так уж и важно. Душу она давным-давно потеряла. Бога она потеряла немногим позже.

— Я не пойду, — сказала она Старому Скелету, когда он сказал ей, что кто-то еще нуждается в ее услугах, — господин Поркэн одно — он добрый, ничего не требует от меня и никогда не задерживает. Я не пойду к незнакомому…

— Поркэна сегодня забрали, — объяснил ей старик, слишком усталый, чтобы выказывать сочув-ствие. — Его выдал член районного комитета. С такими, как Поркэн, они долго не церемонятся. Мадам Гильотине нужна работа.

Жизлен выслушала его историю без особого сожаления, хотя и потеряла человека, который по-своему был к ней добр.

— Значит, ты уже нашел замену? — спросила она. Старый Скелет покачал головой.

— Я не при чем. Это человек, который выдал Поркэна. У него свои причины.

Жизлен почувствовала, как ее начинает понемногу охватывать страх.

— Какие?

— Магазин Поркэна приносит хороший доход… Он хотел его получить. А еще он хотел получить тебя.

Жизлен пожала плечами.

— Мне кажется, прибыльное дело куда заманчивее, — сказала она равнодушно. — Я не намерена брать на себя ответственность…

— Глупая аристократка! — сплюнул старик. — Это не шутки. Этот человек опасен. Он спрашивал о тебе. Ты не можешь отказаться.

— Могу! Я могу выбирать!

— Он найдет тебя. Он влиятельный человек, и становится влиятельней с каждым днем. Он — один из вождей нового общества. Умеет нанести удар в спину, найти слабое место. Он сумел занять высокое положение в революционном правительстве. Его не остановишь.

— Я не…

— Пойдешь. Ты пойдешь к нему и будешь делать все, что он прикажет. Если ты откажешься, Шарль-Луи умрет.

— Откуда он мог узнать о нас, обо мне, о Шарле-Луи?

— Ты заметна, Жизлен. Хоть ты и прячешься в тень, люди знают об аристократке и ее брате. Ты слишком красива даже в лохмотьях, чтобы оставаться незамеченной. А цель этого человека — знать все. Не думай, что ты сможешь защитить Шарля-Луи. От него нельзя никого защитить. Самое большее, на что ты можешь надеяться, это удовлетворить его желание.

Она еще раз взглянула на Шарля-Луи. Его глаза были закрыты, спутанные волосы падали на истощенное лицо, худая грудь с усилием приподнималась. Он слышал каждое слово. Ей оставалось лишь надеяться, что Старый Скелет прав и что он ничего не понимает.

— Когда? — спросила она, понимая, что у нее нет выбора. — Где?

— В доме Поркэна. Он уже стал хозяином. Не верь, если он притворится великодушным. Это волк, который ради своего удовольствия, готов перегрызть горло любому. Будь осторожна.

— И кто же этот волк? — спросила она устало.

— Его зовут Жан-Люк Мальвивэ.

Жизлен не сразу поняла, где она находится. Она лежала на шотландском лугу, над ее головой светило солнце, сладкий запах цветов щекотал ей ноздри. Земля под ней была твердой, но не тверже мостовых Парижа, солнце теплым, а небо удивительно голубым. Темные, зловонные городские улицы давно исчезли. Ноги ее больше никогда не будет во Франции.

Кажется, впервые она обрадовалась тому, что они с Николасом заключили перемирие. Если бы ей не была дорога ее честь, она бы уже сбежала, была бы далеко от него. Но она дала слово и намеревалась сдержать его. Кроме того, этот день мира, покоя, и солнечного света возвратил ей то, что она давным-давно утратила.

Жизлен села и с наслаждением огляделась вокруг. Она не слишком часто задумывалась о будущем — жизнь это просто путь, по которому надо двигаться день за днем, и роптать столь же бессмысленно, как и надеяться. И все же, если ветры судьбы будут к ней благосклонны, она бы хотела жить в деревне. Где-нибудь вдали от городского зловония и людей, там, где растут деревья и цветы, поют птицы, пахнет мокрой землей и бегут быстрые ручьи.

Ей нравилось это место. Голубовато-багряные горы вдали, вековые деревья, каменистая почва. Она никогда прежде не бывала в таком краю — уединенном и мирном. Пожалуй, здесь она могла бы чувствовать себя счастливой.

Жизлен сомневалась, что найдет сейчас какие-нибудь ягоды, но неторопливо поднялась. Волосы ее высохли и спутались, и ей захотелось обрезать их только что наточенным ножом, который дал ей Николас. Она не смогла этого сделать. Жертвам мадам Гильотины волосы обрезали заранее, чтобы они не мешали работе ножа. Каждый раз, когда ей хотелось подстричь свои локоны, она начинала ощущать холод металла на шее.

Ягод не было, зато были цветы. Она нагнулась, вдохнула аромат и только собиралась сорвать нежное растение, как услышала знакомый, выводящий ее из терпения голос.

— Самая настоящая пастораль, Жизлен, — произнес Блэкторн. — Мария-Антуанетта в роли пастушки. Если бы я знал, что вы столь падки до деревенских радостей, мы бы сделали остановку раньше.

Жизлен замерла, но запах цветов был слишком раздражающим, и она, медленно выпрямившись, взглянула на него и спросила:

— Как ваш улов?

Это был вежливый вопрос, но он не ответил, а покачал головой и приблизился к ней.

— Пока никак, — ответил он.

Она отскочила, когда он подошел к ней совсем близко.

— Вы дали слово, что не будете до меня дотрагиваться, — сказала она, не замечая, что голос выдает ее испуг. На его лице снова появилась коварная ухмылка.

— Ну что вам ответить, моя милая, я, как всегда, солгал.

14

Жизлен смотрела на него, как перепуганная серна, своими огромными темными глазами. Она редко выглядела испуганной, но сейчас явно боялась.

— Я хочу всего лишь вас поцеловать, ma petite, — тихо и вкрадчиво произнес Николас голосом, которым обычно усмирял норовистых лошадей и встревоженных женщин. Он знал, что ни одна не может устоять перед этим ласкающим слух мурлыканьем.

Жизлен, конечно, крепкий орешек. Она не из тех, кого легко приручить — женщину, которая не раздумывая прибегает к помощи яда, не так-то просто выбить из колеи. Но все же что-то заставило ее трепетать, когда он близко, и это ему очень нравилось.

— Вы обещали, — повторила она, отступая.

— У меня ведь нет совести, я предупреждал, — уверенно сказал он. — Кроме того, сегодня чудесный день — ласковый ветерок, и рядом прелестная женщина. От подобного соблазна не устоять даже самой святой душе.

— А вы, конечно же… — она оступилась, попятившись, а он, не дав ей упасть, притянул к себе. Жизлен оттолкнула его, но не так решительно, как могла бы.

— Всего один поцелуй, любовь моя, — произнес он, взял ее за подбородок и, приподняв ей голову кверху, поцеловал в губы. Жизлен затихла, ощущая пробежавшую по телу легкую дрожь, и не понимая, чем она вызвана — ненавистью или желанием.

Николас посмотрел на нее. Она закрыла глаза и побледнела.

— Откройте ваш ротик, — пробормотал он. — Чем скорее вы сдадитесь, тем быстрее все кончится. Это ведь только обычный поцелуй, и ничего больше.

Легким нажатием пальцев он заставил Жизлен приоткрыть рот, и принялся целовать ее, медленно, чуть лениво, используя все известные ему ухищрения. Застыв в его руках, она на этот раз не сопротивлялась. Ее напряженное тело становилось все податливей. Николас слышал, как жужжат невдалеке пчелы, поют птицы, шумит над их головами листва, и ему просто отчаянно захотелось кинуть Жизлен на сладко пахнущую траву и, содрав одежду с нее и с себя, упиваться ее телом.

Он и сам не знал, что остановило его. Разумеется, не отсутствие желания. Он чувствовал сейчас себя как несдержанный мальчишка, готовый потерять голову от одного ее прикосновения. Возможно, когда ее руки в беспомощной мольбе сжали его плечи, он впервые в жизни захотел повести себя благородно.

Он осторожно отпустил ее, провел губами по ее щеке, убедился, что она твердо стоит на ногах, и отпустил.

— Вот видите, — сказал он совершенно как ни в чем не бывало, — обычный поцелуй, и ничего больше.

— Если это был обычный поцелуй, — ответила она, — то мне трудно представить себе необычный.

— Я продемонстрирую его вам, как только вы захотите, — ответил Николас, и снова потянулся к ней, но на этот раз она проворно отскочила. — Куда вы идете? — спросил он.

— Домой. Если вам не удалось наловить рыбы, то придется мне что-нибудь придумать. Этого древнего петуха, которого притащил Трактирщик, придется варить целый день, чтобы он стал съедобным.

— Вы, вероятно, хотите, чтобы я свернул ему шею? — он страдальчески закатил глаза.

— Вовсе нет, — ответила Жизлен с усмешкой, — я сама отлично умею резать… петухов.

Не удержавшись, Николас расхохотался, и она впервые убедилась, что он может беззаботно смеяться.

— Слава Богу, что вы еще не отравили несчастное создание.

Жизлен смотрела на него так, будто не видела никогда прежде, расширившимися от волнения огромными глазами, чуть приоткрыв от удивления рот, будто перед ней сейчас оказалось привидение.

— Что вас так потрясло? — спросил Николас добродушно, — я что, разгадал ваши тайные намерения?

Жизлен даже не улыбнулась его шутке. Она смотрела на него, бледная как полотно. А потом повернулась и побежала.

Николас чуть было не бросился за ней вслед, но удержался и, застыв на месте, смотрел, как она стремительно летит через луг, а ее каштановые волосы и длинная юбка развеваются на ветру. Она сейчас напоминала Блэкторну лесную фею, невинную и загадочную, и хотя он знал, что ничего не стоит ее догнать, ему отчего-то вдруг расхотелось, и его внезапная веселость быстро погасла.

Блэкторн оставил рыболовные снасти возле реки, когда пошел искать Жизлен, и сейчас решил за ними вернуться. Его недавняя умиротворенность угасла вместе с уходящими лучами солнца, когда он подходил к развалюхе, которая была когда-то элегантным охотничьим домом. Густой дым валил из трубы, и это означало, что внутри стало опять сыро. Остановившись, он осмотрел старый дом, думая о том, смог ли еще спасти его, если бы жизнь сложилась иначе. Разрушение началось давно, сказалось пренебрежение, с которым его предки и он десятилетиями относились к этому месту, а пожар лишь довершил дело. Его суровый отец не увлекался легкомысленными развлечениями вроде охоты, а безумные Блэкторны были известны своим презрением к собственности. Возможно, здесь все стало приходить в запустение еще при деде.

Дед был убит в кровати у своей замужней любовницы. Один из дядьев умер от раны, полученной на дуэли, другой покончил жизнь самоубийством. Неудивительно, что и дом в Шотландии почти что лежал в руинах. Блэкторны были слишком увлечены саморазрушением, чтобы обращать внимание на то, как приходит в негодность их деревенский дом.

Сколько надо денег, чтобы все привести здесь в порядок? Николас не сомневался, что гораздо больше, чем сейчас имеется у него в наличии. Он и сам не знал, почему цепляется за все это, — пятьсот акров охотничьих угодий, окружавших дом, можно было давным-давно продать, чтобы расплатиться хоть частично с бесчисленными долгами. Но он не сделал этого до сих пор, причем, вероятнее всего, лишь под воздействием сентиментальных Чувств.

В его жизни не было места чувствам, теплу, слабости. Красота природы сбивала его с толку, заставляя думать иначе, хотя он давно знал, что может рассчитывать только на себя. И еще ему вдруг стало очевидно, что недавняя идея взять Жизлен с собой в Лондон, неисполнима. Ее присутствие лишает его уверенности в себе. Она становилась ему не безразлична, а этого он не мог допустить.

Присутствия Трактирщика нигде не было видно, и это обстоятельство одновременно обрадовало и обеспокоило его. Он лишь слегка поморщился, увидев останки петуха, которого зарезала и выпотрошила Жизлен. «Видимо, все кухарки не брезгливы», — подумал он.

Петух, возможно, и был старым, и жестким, но запах в комнате стоял восхитительный. Жизлен с беспокойством взглянула на него из дальнего угла, и он с сожалением отметил, что она забрала в узел свои шелковистые длинные волосы.

Николас устал ждать. Она здесь, в его власти, и он хочет ею овладеть. Так почему же он должен колебаться? Блэкторн всегда гордился своей несдержанностью — его потребности и желания должны удовлетворяться, и не важно какой ценой. Он не намерен сейчас снова проявлять нерешительность. Если он покажет Жизлен свою слабость, то в конце концов она перережет ему глотку или заставит наглотаться яда. Даже ее неподатливые губы так соблазнительны! А сгорающая от нетерпения служанка лишь испортила ему аппетит несколько дней назад. Нет, другая ее не заменит. Он хочет, чтобы именно тело Жизлен содрогалось под ним в истоме, и он этого добьется.

Поняв, что ее время истекло, Жизлен приняла это как нечто неотвратимое. Он овладеет ее телом. Ничего другого и нельзя было ждать. Пожалуй, она должна быть этому даже рада, потому что он даст ей повод возненавидеть его еще сильней. Сейчас, когда ее ненависть немного утихла, ей даже полезно снова разъяриться.

Если бы он сегодня не улыбался! Все словно нарочно складывалось так, чтобы поколебать ее ре-шимость. Злой сатир исчез, а вместо него явился усталый деревенский джентльмен, остроумный, добродушный и способный растопить своей улыбкой сердце горгоны. Она, как могла, старалась сделать свою душу нечувствительной, но все же порой становилась уязвимой, а его улыбка сегодня напоминала солнечный свет посреди зимы.

Правда, сейчас его лицо снова стало угрюмым. Она бы, пожалуй, решила, что последние несколько часов он провел наедине с бутылкой бренди, если бы не знала, что это не так.

— Я устал от ожидания, — сказал он, и в его тоне слышалось легкое пренебрежение.

Жизлен замерла. Вода, покрывавшая куриную тушку, еще не достаточно нагрелась, чтобы ее можно было использовать для защиты, и кроме того, она не была уверена, что у нее это получится. Как далеко сможет она бросить тяжелый чугунок? Конечно, если бы ей удалось обрушить его прямо на голову Николаса, то она бы вполне могла его убить. Но он значительно выше, и едва ли согласится нагнуться, чтобы стать более удобной мишенью.

У нее еще есть нож, которым она прирезала несчастную птицу. Несмотря на свои кровожадные речи, Жизлен совсем не любила орудовать ножом, даже если ей предстояло расправиться с таким жалким и глупым созданием, как курица. Ее до сих пор немного подташнивало, когда она вспоминала, как вонзился нож в живую плоть, и она искренне сомневалась, что способна совершить подобное действие еще раз, хоть ей и необходимо расправиться с мужчиной, который, глядя на нее одновременно с издевкой и сладострастием, доводит до бешенства.

Но она не беззащитна. Она никогда не была беззащитна. Пока у нее целы голова и язык, она сумеет с ним справиться.

— Стойте, — сказала она. — Не приближайтесь ко мне,

— Стойте? — переспросил он. — Но мне кажется, вы сейчас не можете диктовать мне условия.

— Насилие тоже относится к одному из ваших многочисленных увлечений? Я знала, что вы чудовище, но думала и у вас есть какие-то правила.

— Я еще никогда в жизни не насиловал ни одной женщины, — произнес он, медленно двигаясь к ней. — Но на этот раз, пожалуй, стоит испытать свежее ощущение. Если, конечно, до этого дойдет. Впрочем, мне так не кажется.

Жизлен просто чуть не лопнула от злости.

— Думаете, я сдамся? Думаете, я так вами очарована, что стоит вам до меня дотронуться, как я растаю?

— Нет. Я просто думаю, что вы весьма разумная француженка, и понимаете, что я гораздо сильнее. Вы потеряете время, если будете сопротивляться. Тем более, я начинаю приходить к заключению, что ваша невинность тут совершенно ни при чем.

Она сумела перенять его тон.

— Неужели вы усомнились в моей непорочности? Помилуйте, сэр, какое оскорбление!

— Вы не могли долго жить в Париже и остаться девственницей.

— Я счастлива, что вы тем не менее находите меня достойной вашего внимания, — сказала она ехидно, заглядывая в чугунок, где вот-вот должна была закипеть вода. — Но если вы рассчитываете найти во мне искушенную в любовных утехах партнершу, то вас ожидает глубокое разочарование.

— Не рассчитываю, — ответил он и подошел совсем близко. — Как видно, ваш опыт совсем не привил вам охоты к этому занятию. Вы подавляете свои порывы каждый раз, когда я вас касаюсь.

— Я убью вас!

Блэкторн пожал плечами и мрачно улыбнулся.

— Как угодно. Убеждайте себя как хотите, если вам от этого сделается легче; что стоны, которые вы издаете — выражают протест; что то, как извивается подо мной ваше тело свидетельствует об отвращении; что вы целуете меня потому, что я вас к этому вынуждаю. Для меня все это не имеет значения.

Вода почти закипела. Жизлен подошла ближе к очагу, надеясь, что это покажется ему естественным, — кухарка всегда озабоченно следит за тем, как поспевает обед.

— Если вы дотронетесь до меня, то я вас ударю, — прошипела она, осторожно приподнимая чугунок и прикидывая, сколько он весит. Он оказался чертовски тяжелым.

— Если я дотронусь до вас, вы подчинитесь. Показать? — Николас протянул руку. Кровать находилась как раз у него за спиной, и Жизлен понимала, что ему ничего не стоит кинуть ее туда, и овладеть ею с той же легкостью, с какой это проделывал мясник в Париже.

— Троньте меня, и я убью вас, — она в конце концов может толкнуть чугунок, и плеснуть кипятком ему на ноги. Заодно и на свои, но она перетерпит боль, а потом убежит.

— Вы уже повторяли это тысячу раз, — терпеливо сказал он, — но знаете ли, моя милая убийца, я готов на это пойти.

Стремительно наклонившись к очагу, она хотела толкнуть чугунок, но цепкие руки Николаса уже успели сковать ее запястья.

— Вот вы и попались, любовь моя, — сказал он.

— Это называется насилием.

— Нет, — ответил Николас, — не называется. Она пережила его пылкий поцелуй, пережила то, как он с силой потащил ее за собой и, швырнув на кровать, прижал своим коленом ей ноги, которыми она пыталась брыкаться. Пережила прикосновение его рук и то, как он прижимался к ней своим воз-бужденным телом, но вот нежности, ощущения внезапного тепла внизу живота и в груди, и еще проклятой тоски, которая охватила ее душу, она вынести не могла. Подняв голову, Блэкторн взглянул на нее и его глаза блеснули в полутьме.

— Вот видите, Жизлен, насилие здесь не при чем. Он снова хотел поцеловать ее, но она знала, что стоит его губам снова коснуться ее-и она пропала. Отворачиваясь, она с трудом выговорила:

— Я не стану вас убивать.

— Я так и думал, — ответил он, усмехнувшись.

— Я убью себя.

Эти слова заставили его остановиться. То, что она сказала, прозвучало коротко и убедительно, и она сама себе поверила. Николас был достаточно умен, чтобы это сразу почувствовать.

— Не надо трагедий, — произнес он беспечно. — Мы ведь уже выяснили, что вам не в первой. И потом, что скажет ваш католический Бог?

— Мой католический Бог умер на гильотине. Я — настоящее дитя революции, у меня нет веры. Если загробная жизнь существует, то она должна быть лучше, чем эта. Если вы будете продолжать, я это непременно выясню.

— Я вам не позволю.

Она медленно покачала головой.

— Вы можете не позволить мне убить вас, но вам куда трудней не позволить мне убить себя. Вокруг столько скал, рек, морей. Я могу выпрыгнуть на ходу из кареты, могу убить себя ножом, а вы и оглянуться не успеете. Вы не сможете мне помешать.

— А что заставляет вас думать, что мне есть до этого дело?

Жизлен выиграла первый раунд схватки и почувствовала это. Горько улыбнувшись, она ответила,

— Вам нет дела до меня, но не исключено, что вам не дают покоя жалкие остатки вашей собственной совести. Я буду преследовать вас по ночам. Я сведу вас с ума.

— Милая моя Жизлен, — устало ответил он, — это все чепуха по сравнению с тем, что вы уже со мной сделали. И я думаю, мне повезло.

Он снова прильнул к ней в долгом поцелуе. Жизлен хотелось кричать от возмущения, ей хотелось оттолкнуть его плечи, но вместо этого ру-ки ее обвились вокруг его шеи, она прижала его ближе к себе и впервые в своей жизни ответила на поцелуй.

Это было настоящее чудо, ей казалось, что она плывет, тонет, растворяется в соблазнительной сладости этого мига. Ей захотелось, чтобы он длился вечно.

— Гм… — знакомый голос Трактирщика проник сквозь похожий на сон туман, который обволакивал Жизлен. — Блэкторн…

— Убирайся к черту, Трак! — свирепо сказал Николас, не оглянувшись на своего бесцеремонно-го слугу, — сейчас же!

— Простите, сэр, но этого я как раз никак не могу сделать. У нас неприятности, и медлить нельзя.

На мгновение Николас оторвался от Жизлен, зарылся лицом в ее волосы, и она услыхала, как тяжело он дышит, пытаясь справиться с собой. Потом он вскочил с кровати, быстро отпустив ее, и ей захотелось сжаться от стыда и огорчения.

— Лучше бы новости оказались хорошими, — прорычал он, — и Жизлен почувствовала, что его охватило сейчас почти такое же бешенство, как когда он гнался за почтовой каретой.

На Трактирщика его слова не произвели никакого впечатления.

— Новости хуже некуда! — без обиняков сказал он. — Дейсон Харгроув с неделю как умер. Это и так нехорошо, а притом его женушка, чтобы ей посочувствовали, рассказывает на каждом углу историю, из которой получается, что вы отпетый негодяй.

Жизлен села, потянулась за своей одеждой, и вдруг с удивлением осознала, что ее платье даже не расстегнуто. Она только ощущала себя обнаженной в его руках.

— Николас Блэкторн негодяй? — спросила она, стараясь, чтобы ее голос звучал беспечно. — Кто может в это поверить?

Блэкторн искоса взглянул на нее.

— Вы быстро приходите в себя, ma petite, — пробормотал он, и Жизлен пожалела о своей несдержанности.

— Она уверяет, что вы ее изнасиловали, — отважно продолжал Трактирщик, — и что вместо того, чтобы честно драться на дуэли, вы выстрелили в спину ее мужу.

— Никогда в жизни не изнасиловал ни одной женщины, — пробурчал Николас, ничуть не смутившись от перечня предъявленных ему обвинений, — пока, — добавил он, многозначительно взглянув на Жизлен, которая соскользнула с постели и подошла к огню. — Мы с тобой оба знаем правду о моем поединке с ее мужем, не говоря уж о секундантах. Но, разумеется, никому и в голову не пришло вступиться за меня?

— Я не слыхал. За вами гонятся, вот это факт. Обвинение выдвинуто, а мировой судья только и ждал случая показать себя героем. И это еще не все.

— И так достаточно, — вздохнул Николас.

— Ее хозяйка разыскивает вас, — Трактирщик кивнул в сторону Жизлен.

— Элин? — испуганно переспросила Жизлен.

— Не могу поверить! Моя чинная сестрица не позволит себе отправиться вслед за служанкой. Впрочем, Мамзель не просто служанка, не так ли? И все же не могу себе представить. Ее братец Кармайкл этого не допустит.

— Он скорей всего не знает. Она не одна. Она едет с мужчиной по имени Уилтон-Грининг, и чтобы явиться сюда, им потребуется не более дня.

— Боже, помоги нам, — пробормотал Николас, и потянулся за бутылкой бренди. — Жизлен с изумлением увидела, как он льет его себе прямо в глотку. — А откуда ты все это знаешь?

— Этот господин послал вперед записку, чтобы заказать комнаты в гостинице. А хозяйка, веселая вдовушка, ужасно любит поболтать.

— Я знал, что могу на тебя положиться, — сказал Николас, подходя к камину. Жизлен отступила, чтобы он не смог до нее дотянуться, и Николас улыбнулся ей чуть насмешливо, но с пониманием. — Что ты предлагаешь? — спросил он Трактирщика.

— Два корабля отплывают из Данстера. Один во Францию, более новый и удобный. Второй в Голландию, старый и не быстроходный. Зачем вам нужно в Голландию? Я заказал места на французском корабле.

— Для нас троих, надеюсь? — вкрадчиво спросил Николас.

— Да.

Утвердительный ответ Трактирщика заставил Жизлен вскрикнуть от ужаса.

— Нет! — не выдержав, воскликнула она. Николас посмотрел на нее.

— Вы не любите морских путешествий, моя крошка? Страдаете морской болезнью? Не волнуйтесь, я буду поддерживать вам голову.

— Я не вернусь во Францию.

— Голландией сейчас все равно владеют французы, так что я не пойму, какая вам разница.

— Не могу, — сказала она, чувствуя, что в голосе ее слышится отчаяние, и ненавидя себя за это. Умоляю, куда угодно, но только не во Францию!

— Умоляю, Жизлен? Неужели я действительно слышу, что вы умоляете? Вы угрожали, просили, но чтобы вы умоляли, такого еще не бывало. Дайте-ка мне насладиться этим.

— Французский корабль лучше, — вмешался Трактирщик. — Он отплывает на день раньше, а значит, вы и рискуете на день меньше.

Николас снова, как бы между прочим, взглянул на нее. Она позволила ему получить неограниченную власть над собой, и теперь бессмысленно было притворяться, что это не так. Теперь, когда он знает, чего она больше всего боится, он сможет ей отомстить шутя, и она с этим ничего не может сделать.

— Мы сядем на второй корабль, — сказал Блэкторн отворачиваясь. Он мог больше не спешить, чтобы унизить ее. — Я мечтаю увидеть Голландию. Ты же знаешь, что я обожаю… сыр. И кроме того, оттуда мы можем поехать в Венецию. Не думаю, что Жизлен видела когда-нибудь Канале Гранде. Что скажете, моя радость?

Жизлен почувствовала такое облегчение, что у нее даже не было сил ответить, — молча кивнув, она отвернулась и стала смотреть на чугунок. У нее защипало глаза, и она стала убеждать себя, что это от пара.

— Как пожелаете, — ответил Трактирщик. — На вашем месте я не стал бы задерживаться здесь столь долго. Все знают, что этот дом принадлежит вам — так что скорее всего вас и будут искать здесь.

— Тони Уилтон-Грининг, конечно, знает, — сказал Николас, — хотя должен сказать, мне трудно поверить, что он проявил подобную резвость. Он, наверное, влюбился в мою скромную сестрицу Элин. — На мгновение лицо его помрачнело. — Или в вас, ma mia. Может, Тони промышлял в людской?

— Не говорите гадостей, — возмутилась Жизлен, и от злости у нее даже перестало щипать глаза.

— Я его не осуждаю, — сказал Николас. — Но ради нашего общего блага я должен согласиться с Трактирщиком. Как только мы покончим с вашим изысканнейшим обедом, мы снова пустимся в дорогу. Мне вовсе не светит убивать кого-нибудь еще, а если Тони не изменился с тех пор, каким я знал его в Кембридже, то от него просто так не отвяжешься. Кроме того, я не хочу лишиться моей добычи.

— Нам потребуется почти целый день, чтобы добраться до Данстера, — согласился Трактирщик. — В карете не доедешь так быстро, как верхом.

— Не вешайте носа, — сказал Николас, обращаясь к Жизлен, и чуть поглаживая ее по щеке, — скоро мы найдем новую постель.

Жизлен опять получила передышку. Как-нибудь по пути из этого уединенного места в порт она найдет способ убежать. Ей надо всего-навсего ускользнуть и затаиться, дождаться, пока приедет Элин. Если уж ей удалось спрятаться от всего этого кошмара в Париже, она сумеет как-нибудь скрыться от этого человека, пусть он и сумел ее раскусить.

Жизлен даже показалось, что Николас пожалел ее, когда сказал Траку, что они поплывут в Голландию. Она напрасно выдала свое волнение. Он мог плыть во Францию, если ему хотелось, потому что она ни за что не ступит на борт корабля, никогда не ступит и на французскую землю. Она поклялась в этом себе, и эта клятва еще более верная, чем обещание отомстить за себя.

Но почему Блэкторн решил продемонстрировать столь благородный жест? То, что она боится вернуться на родину, должно было лишь усилить его решимость отвезти ее именно туда. Почему она стала так часто забывать, что Николас ее враг, виновник ее трагедии, тот, кто ее погубил?

«Боже, помоги мне, ну зачем же я ответила на его поцелуй?»

15

Сэр Энтони Уилтон-Грининг никогда не считал себя человеком слишком жестоким. Он всегда твердо знал, чего ему хочется, и умел добиваться этого без лишнего шума, а не идти на пролом. Таким образом идея вывести из строя почтенную мисс Биннерстоун немного пугала его, но в то же время казалась очень заманчивой.

Она, как могла, старалась оберегать от него свою бессловесную маленькую овечку, хотя за три дня дороги выяснилось, что Элин отнюдь не беспомощна, и куда более решительна, чем могло показаться на первый взгляд. Но мисс Биннерстоун знала, что ее благополучие продлится до тех пор, пока Элин будет оставаться в девицах, а потому в меру своих сил старалась не допустить здесь ни малейших изменений и даже делила с Элин постель, хотя в этом не было ровно никакой необходимости.

Вероятно, ему должно было льстить, что Бинни считает его непорядочным и наглым человеком, который способен вломиться в девственно-непорочную спальню Элин, но Тони не мог скрыть досады. Интересно, за кого она его принимает, за Николаса Блэкторна? Энтони Уилтон-Грининг никогда в жизни не совершил ни одного низкого, бесчестного поступка. Правда, до сегодняшнего дня.

— Где Бинни? — спросила Элин, садясь утром в карету. Лицо Тони стало озабоченным.

— Уехала, — коротко ответил он, думая о женщине, которую запер наверху и которая сейчас, отчаянно причитая, колотила в дверь спальни.

— Не валяй дурака, Тони, я только что видела ее, — сказала Элин без тени беспокойства.

— Я обещал ей, что сам сообщу тебе ужасную новость. — Тони говорил серьезно, сам удивляясь открывшемуся в нем актерскому дару. — Ей сообщили, что ее сестра при смерти.

— Сестра? Бинни никогда не говорила, что у нее есть сестра. Я считала, что она — единственный ребенок в семье.

— Сводная сестра.

— Но она никогда…

— Она не хотела об этом говорить, — продолжал Тони, все больше увлекаясь. — Они почти никогда не встречались, потому что ее мать была глубоко оскорблена этой историей, но сейчас, когда сестра, возможно, уже на смертном одре, Бинни ничего не оставалось, кроме того, как к ней помчаться. Я дал ей денег, чтобы она смогла нанять отдельную карету, а Хиггинс проводит ее.

— Просто невероятно! — сказала Элин.

— Ужасно, — скорбно ответил Тони.

— Значит, твой лакей тоже не едет дальше с нами?

— Хиггинс меня попросил. Бинни страшно огорчило, что она вынуждена покинуть тебя именно тот момент, когда она так тебе необходима, но кровь — не водица, сама понимаешь. И потом, дело идет о жизни и смерти, — старался говорить он как можно серьезней.

Элин удивленно пожала плечами.

— Невероятно, — снова повторила она, — ну что ж, по крайней мере хорошо, что она тебе доверяет.

Тони не знал, что на это ответить, но поскольку карета уже тронулась с места, чтобы преодолеть последний отрезок пути до Шотландии, он решил рискнуть.

— А разве кто-то во мне сомневался?

— Не я, конечно, — простодушно объяснила Элин. — На ней была сегодня накидка не слишком радующего глаз желтого цвета, и кроме того, Бинни, до того как Хиггинс ее изолировал, успела затянуть ее волосы в тугой узел. И все же она выглядела весьма привлекательно. — Я-то знаю не хуже тебя, что с твоей стороны мне ничего не грозит, — продолжала Элин, не чувствуя, какими опасными становятся намерения Тони.

— Не понимаю, о чем ты? — спросил он, размышляя о том, сколь туго она затянута под своим чересчур пышным платьем, и как будет выглядеть в чем-нибудь менее замысловатом, с мягкими линиями, облегающими ее округлые формы, или вообще без всего.

— В обществе все знают, что репутация сэра Энтони Уилтон-Грининга безупречна. Никому даже в голову не придет, что ты способен на непорядочный поступок. Да что говорить, ты для меня все равно, что родной дядя.

Тони уставился на нее, не в силах вымолвить ни слова от возмущения.

— Дядя? — наконец выговорил он.

— Ну или старший брат, — успокоила его Элин, — мне кажется, ты просто по природе своей не способен не только совершить, но и задумать что-нибудь недостойное. Ты совсем не похож на распутника.

Каждый мужчина в душе считает себя хоть немного распутником. Услышав как неделикатно отказывает ему в этом женщина, на которую пал его выбор, Тони ощутил, что в нем начинают пробуждаться самые низменные инстинкты.

— Я, конечно, не Николас Блэкторн, это уж точно, — сказал он, недовольно пыхтя. Элин рассмеялась.

— Ну, разумеется! И меня это как раз очень устраивает, мне с тобой так спокойно, Тони. Мы можем общаться, совершенно не думая о всяких там условностях. А Николас, Николас уж очень… непредсказуемый. Хоть мы с ним и дальние родственники, никогда не знаешь, что взбредет ему в голову.

Тони заскрипел зубами. Он бы совсем не возражал, если бы Элин чувствовала себя с ним чуть менее спокойно.

— Может, мне стоит выработать в себе некоторую непредсказуемость, как у Блэкторна. Мне не очень нравится, когда меня считают таким уж степенным и предсказуемым, — сказал он, надеясь, что она с ним не согласится.

— Степенным и предсказуемым? — переспросила Элин, сопроводив свои слова легким смешком, который еще больше раздосадовал ее спутника. — Честно говоря, я не так уж сожалею, что Бинни отправилась к своей сестре, хотя, конечно, я ей сочувствую.

Это уже звучало немного более обнадеживающе.

— И почему же ты не сожалеешь?

— Она стала слишком подозрительна. С одной стороны, я это понимаю — она считает, что ее будущее целиком зависит от меня. Она непрерывно предостерегала меня на твой счет. Думаю, она опасалась, что ты не сможешь сдержать тех животных инстинктов, которые есть у каждого мужчины, и нанесешь мне оскорбление. Ну слышал ли ты что-нибудь смешнее?

— Очень смешно, — прорычал Тони.

— Ей не часто приходится общаться с мужчинами, и она считает, что они просто дикие звери, которым достаточно взглянуть на женщину, чтобы начать вести себя грубо. Я пробовала объяснить ей, насколько ты безобиден, но она и слушать не желает.

— Безобиден? — переспросил Тони мрачно. Красивые брови Элин неожиданно поползли кверху.

— Ты хорошо себя чувствуешь, Тони? Ты сегодня какой-то удрученный.

«Обезумевший», — подумал он, все еще стараясь не показывать виду, — жадный, возбужденный и растерянный. Интересно, что бы сделала его любезная Элин, если бы он заключил ее в объятия и показал ей, до чего он на самом деле не безобиден». Его почти совсем пропавшее чувство юмора вернулось к нему, и он беззаботно улыбнулся.

— Должен признаться тебе, Элин, ангел мой, что даже самым флегматичным мужчинам не очень нравится, если их находят слишком надежными, предсказуемыми и совершенно безобидными.

Устроившись поудобнее, Элин одарила его очаровательной улыбкой и сказала:

— Но, Тони, ты ведь не хотел бы, чтобы я вдруг стала питать к тебе романтические чувства? Только подумай, как это было бы неудобно!

Он уже думал об этом. Думал всего несколько дней назад, что хочет иметь преданную, заботливую жену, с покладистым, мягким характером и без всяких там претензий, относящихся к области чувств.

И вот теперь, как ни нелепо это выглядит, захотел именно этих претензий. Захотел, чтобы Элин вздыхала, краснела и трепетала. Захотел того безумного обожания, которое принимал как должное, когда ей было семнадцать. Провались он пропадом, этот покой!

Откинувшись, он вытянул перед собой свои длинные ноги и заставил себя улыбнуться.

— Разумеется, неудобно, особенно учитывая ненормальность положения, в котором мы с тобой оказались.

— А ты как раз самый нормальный из всех мужчин.

Это уже была последняя капля. Тони чуть не вскочил с сиденья, чтобы схватить ее, но тут незадачливый кучер попал в очередную ухабину, которые в изобилии встречаются на королевских дорогах, и он, потеряв равновесие, шлепнулся назад. Выругавшись себе под нос, он немного успокоился и взял себя в руки.

— Нормальнее не бывает, — согласился Тони, думая о пламенной миссис Биннерстоун и решил, что разумнее переменить предмет разговора, пока он ее не задушил.

— Мы приближаемся к границе, — сказал он, — и если нам повезет, то к ночи мы их нагоним. Вы с Жилли будете присматривать друг за другом, и все станет на свои места.

— Я же говорила тебе…

— Прошу тебя, не надо повторять, — попросил Тони, — мое мужское достоинство страдает каждый раз, когда я слышу, насколько я безобиден. Позволь мне сохранить хоть какие-то иллюзии. Мы поедем прямо в охотничий дом Блэкторна, заберем твою повариху и остановимся в маленькой гостинице, расположенной всего в нескольких милях оттуда, я уже заказал комнаты. День будет нелегким, но стоит потерпеть.

— А что, если он ее не отпустит? — спросила Элин.

— А что, если она не захочет уезжать? — в свою очередь поинтересовался Тони.

— Я же говорила тебе, она ненавидит мужчин.

— Николас вполне способен избавить ее от подобного предубеждения. За те пять дней, что они провели вместе, он вполне мог научить ее их любить, и даже очень.

— Не могу себе это представить, — честно призналась Элин.

Тони улыбнулся, неожиданно почувствовав себя более уверенно. Просто удивительно, как действует редкая наивность Элин на его мужское тщеславие. Он с радостью убедит ее в том, что она заблуждается на его счет, и объяснит, сколь привлекательной может быть физическая любовь.

— Мы решим все эти проблемы по мере их возникновения, — сказал он. — Я не собираюсь позволять Николасу Блэкторну держать в плену женщину, если она этого не хочет. Кроме того, он наверняка не знает, что его разыскивают, из-за того, что Харгроув умер. Думаю, когда он об этом услышит, то поторопится на континент, забыв о любовных утехах.

— Я надеюсь, — с сомнением сказала Элин, — только я боюсь за тебя. Тони. Тони снова сжал зубы.

— Я сумею за себя постоять, если дело дойдет даже до дуэли, радость моя.

— Но Николас бывает безжалостным. Тони посмотрел, как вздымается ее грудь под желтой материей.

— Я тоже, — решительно ответил он.

Леди Элин Фицуотер почувствовала себя неуверенно. Нельзя сказать, чтобы подобное состояние было для нее не характерно. Она всегда восхищалась решительностью Жилли, поскольку сама всегда была склонна взвешивать все за и против, опасаясь сделать неверный шаг. Если она решалась на что-то, не обдумав предварительно своего поступка, а также его возможных последствий, результат, как правило, бывал ужасен.

Например, предложение преподобного мистера Элвина Персера она приняла мгновенно — просто из благодарности, и еще потому, что ей очень хотелось иметь детей. Она знала, что Тони отныне для нее недоступен, и потому решила повести себя разумно, и быть счастливой настолько, насколько позволяли обстоятельства.

Хотя она и не любила вспоминать об этом, но ее согласие вступить в неравный брак, давало ей определенные преимущества. Элвин происходил из весьма скромной семьи, к тому же был младшим сыном, а следовательно, ему было не на что рассчитывать, кроме церковной карьеры. Женитьба на представительнице знатного рода была с его стороны весьма продуманным ходом, а самолюбию Элин подсознательно льстило ее превосходство, задетое в связи с этим только сильнее, когда он вскоре бросил ее. Если бы она не ощущала своего очевидного превосходства, разрыв не ранил бы ее так жестоко. Она не испытала бы столь горького стыда оттого, что какой-то, ничем не выдающийся и не имеющий перспектив священнослужитель не счел ее достойной себя.

Удар по самолюбию оказался почти непереносимым. Сочувственные взгляды, снисходительные замечания, всего этого она хлебнула сверх меры и потому вначале, как говорится, бежала куда глаза глядят.

Она поехала в Париж, как только был заключен мир, надеясь спрятаться там от всех знакомых. С неделю она была относительно спокойна и почти убедила себя, что все забудется, так как то, что в ее жизни появился и исчез преподобный Элвин Персер, не более чем минутная ошибка. А потом она случайно встретилась со старой приятельницей, одной из бывших поклонниц Тони, которая не стала скрывать от Элин, что она стала предметом насмешек лондонского света и что милый Тони от этого в ужасе.

Необходимость положить конец своему существованию стала в тот миг для нее очевидной, в этом городе роковой любви и неразделенной страсти.

Элин никогда не считала себя склонной к трагедиям, но перспектива вернуться в Лондон и подвергнуться осмеянию приводила ее в отчаяние.

Покинув преданную Бинни, она шла куда глаза глядят по улицам Парижа, не думая об опасности, которые могли ее подстерегать, и лишь надеясь, что у нее хватит смелости совершить то, на что она решилась. Она очутилась на мосту, в одной из самых убогих частей города, и глядя на быстрое течение мутных вод Сены, прикидывала, сколько пройдет времени, пока она утонет.

Элин уже вскарабкалась на каменный парапет, как вдруг из ночного тумана послышался голос, и на мгновение ей показалось, что она видит перед собой ангела, который, правда, отчего-то очень грубо к ней обратился.

— Нет ничего глупее, — произнес голос, на правильном, с чуть заметным французским акцентом английском, — чем убивать себя из-за мужчины.

Элин застыла, неловко опершись о каменный парапет, и заподозрила, что к ней обращается ее внутренний голос. А потом из густой мглы выступила завернутая в плащ женщина, и сердито на нее посмотрела.

— Сейчас же прекратите заниматься ерундой, — приказала она, и Элин разглядела маленькую миловидную француженку с невинным личиком, и огромными карими глазами. Она была в простой одежде, такой, какую носят люди из низов, но ее голос, и знание английского выдавали ее знатное происхождение.

— Я не пойму, какое вам до меня дело? — заставила выговорить себя Элин.

— У вас дурацкий вид, — как говорится, ни дать, ни взять. Недаром французы считают, что англичане ничего не могут толком сделать. Если уж вы решили умереть, так сделайте это так, чтобы никто этого не заметил.

— Я не знала, что тут кто-то есть.

— Улицы Парижа никогда не бывают пустыми, даже в полпятого утра.

Элин еще больше удивилась.

— Но сейчас же не полпятого утра? — спросила она простодушно.

На лице девушки появилось сочувствие, но почему-то оно совсем не было обидным.

— Pauvre petite*, — сказала она. — И давно вы бродите здесь, всеми покинутая? Сейчас только десять часов. Но вам давно пора спать. Слезайте оттуда и пойдемте со мной. Меня зовут Жизлен. * Бедная малышка (фр.).

Элин бросила последний, тоскливый взгляд на реку. От воды шел отвратительный запах. Почему-то именно это окончательно решило дело. Ей не хотелось умереть так бесславно. Все должно было быть романтично, ее бедное бледное тело накрыто белым, утопает в розах, а все вокруг чувствуют себя ужасно виноватыми из-за того, что так дурно с ней обошлись.

— Уже лучше, — сказала женщина, которая представилась как Жизлен, когда она слезла с парапета. — Ни один мужчина этого не стоит. Она подошла ближе, и Элин рассеянно отметила, что женщина очень тоненькая, гораздо меньше ее ростом и с маленькими, красивой формы, очень чистыми ручками. Чуть привстав, она поплотнее запахнула на Элин ее обшитую мехом накидку.

— Бродить по парижским улицам в пальто, которое может кормить семью целых полгода, ужасно глупо. Когда вы в последний раз ели?

— Я… не помню, — промямлила Элин.

— Я отведу вас в гостиницу, где я работаю. Я повариха, отличная повариха. Вы не сможете отказаться от моего рагу. Я вас накормлю, выслушаю и поговорю с вами так, как должна поговорить ваша мама.

— Моя мама умерла.

Жизлен пожала плечами.

— Моя тоже, но это вовсе не означает, что и вы должны поспешить вслед за ней. Пойдемте со мной, мадемуазель, и я научу вас, как быть сильной.

И чудо свершилось. Она послушалась. С помощью жареного мяса, свежего хлеба, уговоров и сочувствия, Жизлен помогла Элин снова обрести уверенность в себе взамен обезоруживающей жалости. Было около пяти утра, когда она, наняв карету, отправила Элин домой. И даже в этот час улицы Парижа не были пустынны.

Элин снова приехала к ней, удивив Жизлен, и удивляясь сама. Она вернулась к рагу из говядины и белому хлебу, к здравому смыслу и дружбе, подобной которой у нее прежде никогда не бывало. А когда пришло время возвращаться в Англию, она умолила Жилли поехать с ней.

Это было просто счастье, что она согласилась, хотя и с оттенком разочарования, так как настояла, что поедет лишь в качестве служанки. За последний год Элин не раз пыталась ликвидировать это препятствие, но Жилли всегда говорила с ней открыто, честно и заставляла ее смотреть на все прямо. Она была обязана ей жизнью. Мысль, что она была готова уничтожить себя из-за столь ничтожной личности, как Элвин Персер, приводила ее теперь в замешательство. Никогда больше она не позволит себе оказаться во власти чувств.

Наконец у нее появилась возможность отдать неоплатный долг. Она понятия не имела, зачем Николасу понадобилось похищать Жилли, но была уверена, что он вынудил ее уехать. Жилли была удивительно последовательна в том, что касалось недоверия к мужскому полу, и даже такой опасный повеса, как Николас Блэкторн, не мог изменить ее взглядов.

Ей несказанно повезло, что необходимость отдать долг Жилли совпала с возможностью провести время в компании Тони. Последние несколько дней стали настоящим раем, правда, по-своему мучительным. Рано или поздно, Тони найдет какую-нибудь хорошенькую юную мисс, только что закончившую школу и женится на ней. А она приедет на свадьбу с Кармайклом и Лиззи и будет улыбаться.

Конечно же, она так и поступит, ни за что не покажет, что ее сердце разбито. Ни взглядом, ни вздохом не выдаст она печальной правды, которую только что узнала. Она любила Тони ничуть не меньше, чем прежде.

Конечно же, трястись день за днем в карете брата было не слишком приятно. Но присутствие Тони все меняло. Выйдя из этой кареты, она останется без него, и это недолгое сумасшедшее время больше никогда не вернется. Просто удивительно, что Господь оказался столь милостив, что лишил их назойливого общества Бинни. Сегодня, сейчас, Тони принадлежит только ей. И она была намерена воспользоваться этим сполна.

Странно, но отчего-то он был не очень доволен, когда она призналась ему, что не испытывает романтических чувств. Она полагала, что ему придутся по душе столь разумные речи, хотя они, конечно, и были насквозь лживы. А он вместо этого почти что обиделся.

Она ему не нужна — не может же он быть столь самонадеян, чтобы ожидать, что она будет сохнуть по нему, тогда как он не собирается отвечать взаимностью. Правда Жилли предупреждала, что большинство мужчин именно таковы. Но она всегда считала Тони другим. Теперь она не была уверена, потому что его странная реакция могла объясняться только одним — а такое объяснение как раз и казалось ей самым не правдоподобным.

Она постаралась больше не думать об этом. Тони сидел напротив и смотрел в окно. Молчать вдвоем им всегда было легко, и с тех пор, как они покинули дом Кармайкла, ничего не изменилось, Тони оставался Тони. Высокий, длинноногий, элегантный и иногда чуть заносчивый. Он мог заполучить любую невесту, стоило ему только захотеть. Ему надо только улыбнуться, взглянуть на женщину своими красивыми серыми глазами, и любая готова навеки отдать ему свое сердце. Как и сама Элин десять лет назад.

— Тони, — произнесла она неуверенно.

— Да, любовь моя, — отозвался он, чуть более встревоженно, чем обычно.

— Последние несколько дней доставили мне огромное удовольствие, — она отважилась произнести эти слова, пока у нее еще оставалось какое-то время.

Его большой, подвижный рот расползся в обворожительной улыбке, и ей почему-то вдруг стало любопытно, что она почувствует, если он прижмет ее к себе и поцелует. Поцелуи Элвина Персера были почтительными и осторожными. Ее еще никто не целовал пылко.

— Не понимаю, что заставляет тебя так говорить? — притворно удивился Тони. — Трястись в карете с утра до ночи, спать во второразрядных гостиницах вместе с мисс Биннерстоун… Удивительно, как тебе еще не захотелось выть от скуки.

Элин неожиданно забеспокоилась.

— А тебе скучно, Тони? — спросила она простодушно.

— Пока ничуть.

Она ему поверила. Глупая самонадеянность, конечно, но ей очень хотелось, чтобы ее общество доставляло ему удовольствие. Раз уж они друзья, то она имеет право хоть на какую-то часть его жизни.

— Как же ты намерен обходиться без своего слуги? — поинтересовалась она.

— Не сомневаюсь, что я отлично сумею одеться и побриться без посторонней помощи. А вот как ты обойдешься без мисс Биннерстоун, если, конечно, мы не отыщем Жизлен, пока не наступит ночь?

— А разве у тебя есть сомнения?

— Все наше предприятие в целом весьма сомнительно. Когда имеешь дело с личностью, вроде Николаса Блэкторна, ничего нельзя знать наверняка. Я надеюсь, то к вечеру все будет ясно, но обещать не могу.

Элин кивнула, просто потому, что больше ей ничего не оставалось.

— В гостинице наверняка найдется какая-нибудь служанка, которая сможет мне помочь.

— Я тоже могу тебе помочь, — как бы между прочим предложил Тони.

Элин покосилась на него, желая понять, что скрывается за безмятежным взглядом этих серых глаз. Если он и впрямь воспринимает ее как сестру, возможно, его предложение не так неприлично, как ей могло сперва показаться?

— Спасибо, но я все-таки надеюсь справиться сама, — сказала наконец она. Тони пожал плечами.

— Как угодно. Но если ты передумаешь, то имей в виду, что мне не раз приходилось помогать дамам раздеваться, так что у меня имеется некоторый опыт, — Тони снова откинулся на сиденье, и, взгля-нув на нее, добавил, — закрой рот, Элин.

Элин закрыла рот.

Начавшиийся вскоре после полудня частый и ровный дождь превратил дороги в море грязи. Даже отличный экипаж Кармайкла с трудом продвигался вперед, и хорошо продуманные планы Тони растворялись в потоках дождевой воды.

Кучер у него был надежный, Тони не сомневался, что они выбрались бы на сушу, если бы даже над ними разверзлись небеса. Медленный ход был неизбежным злом. Элин начинала дремать под шум стучавших по крыше капель, и он накрыл ее поплотнее пологом, борясь с недостойным, но очень сильным желанием разгладить материю на ее округлой груди. Они попадут во владения Блэкторна поздно. Возможно, Элин будет настаивать, чтобы Жизлен ночевала с ней в одной комнате. Блэкторн может начать возражать. В общем вскоре все выяснится, а значит, Тони было необходимо проявить решительность. Если кто-то и будет ночевать сегодня вместе с Элин, то только он.

Тони представил себе обшитую деревянными панелями спальню, мерцающий в камине огонь, широкую кровать с белоснежными простынями. Благодарение Богу, что у Блэкторна здесь собственный дом. Тони был сыт по горло гостиницами.

Он снова посмотрел на Элин. Непослушные золотистые пряди выбились из туго затя-нутого узла и упали на бледное лицо. Время для раздумий кончилось. Завтра в этот час они, возможно, уже будут возвращаться в Лондон. Он должен дать понять Элин, что она уедет туда с ним.

Конечно же, она уже забыла о тех нежных чувствах, что когда-то питала к нему. Конечно, он должен ей напомнить. Легкий флирт сейчас не годится. Пора переходить в наступление.

16

Тони никак не мог понять, которое сейчас время суток. Стемнело, дождь так и не прекратился, и, когда карета неожиданно и резко остановилась, он не успел испугаться, потому что сильный толчок бросил нему на колени восхитительную, благоухающую тяжесть. Поддавшись порыву, он схватил и крепко прижал к себе Элин, убеждая себя, что обязан ее защитить в случае возможной аварии. Он слышал удары ее сердца, и даже сквозь множество слоев одежды ощущал пленительную упругость груди. Она смотрела на него полными страха глазами, рот ее приоткрылся в молчаливом изумлении, и все это заставило Тони засомневаться в том, что она и на самом деле видит в нем только доброго дядюшку. Выяснить это было не так уж сложно. Оставалось лишь поцеловать ее и посмотреть, как она этому отнесется. Если она не отпрянет в ужасе, можно будет действовать порешительней. Элин, застыв, смотрела, как сокращается расстояние между их губами, но тут дверца кареты внезапно распахнулась и момент был упущен.

Кучер Тони, Дэнверс, человек исключительной скромности, если и видел, что леди Элин Фицуотер распростерлась поверх его хозяина в ожидании поцелуя, сделал вид, что ничего не заметил.

— У нас неприятности, сэр Энтони, — сообщил он.

Тони, не выказав ни малейшего смущения, отпустил Элин.

— Так я и думал, — сказал он бодро, — что случилось?

— Левый коренной захромал. Сейчас слишком темно, не разглядишь, что с ним, но сегодня он дальше не пойдет, это наверняка. Мы только что проехали ферму. Я могу узнать, не дадут ли они нам лошадь, только не думаю, что у них есть приу-ченная бегать в четверке. Но они могут приютить нас на ночь или одолжить повозку, чтобы мы могли добраться до владения Блэкторнов. По моим расчетам дотуда осталось не больше мили.

— Не повезло, — мрачно сказал Тони, выглядывая наружу. Дождь лил как из ведра, и дорога казалась непроходимой.

— Мы дождемся тебя здесь. Постарайся добыть теплое одеяло для ее светлости, чтобы леди Элин могла накрыться, если мы повезем ее на ферму в повозке.

Дэнверс кивнул, но как только он закрыл за собой дверцу, Элин сказала спокойно и очень решительно:

— Я не поеду на ферму.

— Что-что, прости?

— Ты слышал, что сказал твой кучер. Жизлен всего в миле отсюда. Если ты полагаешь, что я соглашусь провести ночь в фермерском доме, зная, что она совсем рядом и страдает…

— Совершенно не известно, страдает ли она. Вообще говоря, наше вторжение в столь поздний час может оказаться совсем неуместным. Будет куда разумней, если мы воспользуемся гостеприимством фермеров, и двинемся дальше утром, отдохнув и переждав этот ужасный ливень.

— Нет, Тони, — ответила Элин, плотнее запахиваясь в накидку и надевая на голову капор.

Тони до того удивился, что с минуту молча наблюдал, как она, взявшись за ручку, пробует открыть дверцу кареты, но быстро придя в себя, схватил ее за локоть и, позабыв об обходительности, втащил назад.

— Мы не можем блуждать под дождем в такой одежде, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — Кончится тем, что мы провалимся в болото или попадем в еще худшую переделку.

— Я иду искать ее, Тони, сейчас же, — уперлась Элин.

— И как же ты собираешься ее найти?

— Пойду по дороге, которая наверняка идет к дому Николаса.

— Или к трясине. Будь благоразумна, Элин.

— Я иду.

Тони выругался, причем так выразительно, что Элин покраснела. Не говоря больше ни слова, он застегнул пальто, повязал голову поверх шляпы шарфом и, толкнув ногой дверцу кареты, опустил подножку. Сойдя вниз, он подал Элин руку.

— Пошли, — сказал он, вынужденный почти кричать, чтобы голоса его не заглушали вой ветра и шум дождя.

Элин спустилась следом за ним, и обрушившийся на нее шквал чуть не сбил ее с ног. Тони не стал ей помогать, и молча наблюдал, как она быстро промокла на дожде, как и он сам.

— Я не пойду на ферму, — еще раз предупредила она.

Он подумал, что мог бы поднять ее и перекинуть через плечо. Ему бы это удалось — Элин была женщина крупная, но и он был не из мелюзги, и вполне смог бы ее унести. В общем-то у него было две возможности: пройти полмили, таща на себе сердитую сопротивляющуюся женщину, или пройти милю вместе с решительной, но послушной женщиной. Поскольку, как он полагал, постель и еда в доме Блэкторна должны были быть значительно лучше, чем на простой ферме, то он предпочел выбрать вторую.

— Дэнверс, — страдальчески обратился он к кучеру, — отведи лошадей на ферму и оставайся там сам. А мы с ее светлостью идем к Блэкторну, — он взглянул на Элин. — Ты опасная женщина, тебе это известно? — спросил он ее, стараясь не обращать внимания на затекавшие за ворот капли дождя, — надеюсь, твоя повариха оправдает мои ожидания, и как следует накормит меня, когда мы доберемся.

Он подал Элин руку, ожидая, что она возьмется за нее.

Она этого не сделала. Она кинулась к нему, обвила руками его шею, и поцеловала, крепко, неловко и с удовольствием, прямо в губы.

— Благодарю тебя, Тони. Я знала, что могу на тебя рассчитывать.

Элин отпустила его, прежде чем он успел ответить.

— Я просто святой, — проворчал он, беря ее под руку.

И они двинулись вдвоем в темноту. Они определенно прошли уже больше мили. Нет, Элин, конечно, не смогла точно определить расстояние, но непрекращающийся дождь, грязь, в которой вязли ее ноги, пронизывающий насквозь ветер заставляли ее думать, что они были в пути уже не менее двенадцати часов. Рука Тони, сильная и уверенная, поддерживала ее, когда она спотыкалась и скользила, он почти что тащил ее сквозь этот ледянящий тело ад. Ну почему Николас не мог увезти Жилли в Корнуэлл, где всегда светит солнце? Почему не утащил ее куда-нибудь в Португалию, в любое солнечное и теплое место?

Элин чихнула раз, потом другой, но Тони не замедлил шаги, и ей оставалось только поспевать за ним. Она думала о чашке горячего шоколада или кофе, черного, крепкого и сладкого, какой умеет варить одна Жизлен. Если она и в самом деле стала подругой Николаса, она, может быть, и не захочет больше готовить. Подобный исход событий нанес бы непоправимый ущерб как желудку Элин, так и душе Жизлен.

— Мы уже должны были бы уже добраться, — пробормотал Тони себе под нос, — не понимаю, куда провалился этот чертов дом?

Элин беспокойно взглянула на него. Он так низко надвинул шляпу, что она почти не могла видеть его лица, но зато без труда представила себе сердитый блеск его обычно таких спокойных и добрых глаз. Он возненавидел ее, и был прав.

— Думаешь, мы не туда повернули? — едва слышно спросила она.

— Я великолепно ориентируюсь, — ответил Тони, — и полагаю, что пришли мы именно туда, куда надо, только здесь ничего нет, кроме заросшей подъездной дороги и нескольких заброшенных построек. Вокруг никаких признаков жизни.

Элин снова чихнула.

— Не знаю, как ты, Тони, а я чувствую, что мне необходимо спрятаться от дождя и если здесь есть хоть какая-то крыша, то я хочу ею воспользоваться.

Она ждала, что он напомнит ей о том, кому принадлежала глупая идея отправиться на поиски охотничьего дома Блэкторна. Но Тони промолчал, и она немного успокоилась.

— Пойдем скорей, — сказал он, и через несколько секунд они уже были под крышей ветхого строения.

Элин ничего не видела в темноте, но, к счастью, Тони чувствовал себя увереннее и, взяв ее за холодную, мокрую руку, уверенно провел через помещение с зияющими пустотой окнами и дырявой, пропускающей воду крышей в маленькую комнатку в глубине дома, где можно было кое-как укрыться от непогоды.

— Сядь, — приказал он ей голосом, который казался неестественно громким в царившей вокруг них тишине.

— Куда? — решилась она спросить, потирая замерзшие руки.

— За тобой кровать. Сядь и накройся покрывалом, а я пока посмотрю, можно ли развести огонь в камине.

— Возможно, труба засорена, — сказала Элин, присаживаясь на край матраса, который нашла на ощупь.

— Не думаю, тут остались угли.

— Ты хочешь сказать, что кто-то здесь был?

— Думаю, да. Боюсь, сегодня нас покинула удача, Элин, — он произнес это как ни в чем не бывало, и через несколько мгновений в камине загорелся огонь. — Очень любезно с их стороны, что они оставили нам немного дров, — добавил он, подбрасывая еще несколько поленьев и поднимаясь с колен. Посмотрев на каминную полку, он покачал головой. — Да, удача определенно покинула нас, — повторил он, снимая мокрое пальто и шляпу.

Элин дрожала, несмотря на то, что огонь быстро согревал помещение.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, дорогая, что это и есть охотничий дом Блэкторнов. Здесь нет ни уютных комнат, ни чистых постелей, ни горячей еды, и, хуже того, — нет Николаса Блэкторна и его жертвы.

— Ты уверен? — спросила Элин. Конечно, она ему поверила, но мысль о том, что они проделали весь этот путь напрасно, была непереносима.

— Посмотри, что написано над камином. Ты не забыла латынь? Девиз Блэкторнов очень прост, — Я преуспеваю. Нельзя сказать, что Николас и его предки свято следовали ему.

Элин не могла даже плакать. Она промокла до нитки, умирала от голода, замерзла так, что не могла двинуться. Но она сама притащила сюда Тони, и слезами ей за свои грехи не расплатиться.

Тони подошел к ней, присел рядом, и взял ее онемевшие руки в свои.

— Не огорчайся так, ягненочек, — сказал он так ласково, как только мог. — Мы их отыщем. Они не могли уехать далеко.

— Ты думаешь, они были здесь?

— Похоже, что так. Кто еще мог быть тут и оставить угли? Дай-ка я поищу, не осталось ли свечных огарков. Кто знает, может, мы найдем и чего-нибудь поесть… А ты пока сняла бы накидку и развесила ее возле огня. Ты должна ее высушить, прежде, чем снова наденешь.

— Если ты отыщешь хоть что-нибудь съедобное, — сказала Элин заискивающе, — я — твоя должница до самой смерти.

— Я не забуду этого обещания.

Тони исчез в соседней комнате, а Элин тем временем сняла накидку и осмотрелась вокруг. Обстановка в комнате была убогой — трехногий стол, два стула и провалившаяся кровать. Слава Богу, на кровати лежала старая полость из кареты. Она сейчас даже не думала, что там может оказаться полно блох, лишь бы хоть как-то согреться.

— Удача не покинула нас окончательно, — произнес Тони с порога, — у нас есть остатки тушеного цыпленка и кусок сыра. Но главное, я нашел вот это, — он протянул ей флягу.

— Вино? — спросила она.

— Даже лучше. Бренди. Снимай свои мокрые ботинки, Элин. Мы пробудем здесь несколько часов. — Тони упал на стул, на котором висело его начавшее дымиться пальто, и принялся снимать сапоги.

— Я надеюсь, ты не хочешь предложить мне переночевать здесь? — поинтересовалась Элин, стараясь не показывать, насколько смущает ее подобная перспектива.

— Я готов предложить тебе что угодно, лишь бы не возвращаться снова под дождь, и не идти назад, разыскивая собственные следы, а потом топать полмили до фермы. Здесь вполне удобно. Придется подчиниться обстоятельствам.

— Тони, здесь всего одна кровать, — решилась сказать Элин.

— Ты права, любовь моя, — весело ответил Тони, — но я тебе доверяю.

Элин была вынуждена рассмеяться.

— Во всяком случае никто об этом не узнает, — сказала она, расшнуровывая мокрые ботинки и подвигая их к огню.

— А даже если и узнают, то никто не поверит, что подобное могло произойти с двумя столь здравомыслящими созданиями, как мы с тобой.

Он искоса взглянул на нее.

— У меня начинают появляться сомнения насчет твоего здравомыслия, Элин Фицуотер. Откровенно говоря, мне кажется, что ты действуешь разлагающе на мою добродетельную натуру. Стоит мне побыть в твоем обществе, и я начинаю терять голову. Выпей немного бренди.

Элин взглянула на серебряную фляжку.

— Мне, наверное, не стоит пить, — произнесла она с сомнением.

— Нет ничего лучше, чтобы согреться как следует. Не бойся, если ты выпьешь слишком много, то просто заснешь. Ничего страшного.

Элин помнила, что ее предыдущее знакомство со спиртным окончилось хихиканьем и легкой дурнотой. Так что, если она сделает глоток-другой, ничего страшного действительно не произойдет. Тони не раз слышал, как она хихикает.

Ей обожгло горло, но тепло, сосредоточившись сперва в животе, вскоре разлилось по всему телу.

— Очень приятно, — вежливо заметила она, и снова поднеся фляжку к горлу, сделала глоток побольше. Она бросила подозрительный взгляд на Тони, прикидывая, не намерен ли он предупредить ее относительно опасности злоупотребления бренди. Тони не шелохнулся, и только изредка посматривал на нее, сидя поодаль с непроницаемым лицом.

«Будь что будет», — подумала она и сделала третий глоток.

— А ты разве не хочешь немного? — поинтересовалась она.

— Неужели ты собираешься выпить все одна? — лениво спросил Тони.

— Я пока не решила, — гордо ответила Элин. Ей показалось, что немного гордости ей сейчас не повредит. Она сидела на кровати, поджав под себя ноги в одних чулках, прическа ее растрепалась, а рядом с ней не было ни одного достойного уважения человека, кроме, разумеется, весьма достойного сэра Энтони Уилтона-Грининга. Она ему так и сказала.

— Не могу понять, что заставляет тебя ежеминутно напоминать мне о том, какой я достойный и надежный, — произнес Тони, снова начиная чувствовать себя уязвленным, — у тебя просто навязчивая идея. Почему?

Элин стало совсем тепло. Ее тонкое шелковое платье было скромное, с пуговичками, застегивающимися под самой шеей. Расстегнув две верхние, она вытянула ноги на постели и спросила:

— А разве это не так?

— Не совсем. Я позволяю себе кое-какие пустяки, правда, они касаются только меня. Делаю то, что мне приятно, — он откинулся на спинку стула и поглядывал на нее из-под чуть приспущенных век.

— Я бы тоже так хотела, — заявила Элин, сделав еще глоток восхитительного бренди, она коснулась рукой своих волос. Часть шпилек давно выскочила, так что ей показалось, что лучше уж совсем их распустить. Никто, кроме Тони, все равно не увидит, а ему наверняка это безразлично.

— Ты не против? — спросила она.

— Не против чего?

— Если я распущу волосы? — она уже собралась осуществить свое намерение, хотя задача и оказа-лась непростой, так как в одной руке она все еще держала фляжку с бренди. Бинни использовала сегодня куда больше шпилек, чем требовалось, и заставила Элин целый день терпеть головную боль. Еще одна, последняя шпилька, и волосы накрыли ей плечи шелковой волной.

— Вовсе нет, — поторопился сказать Тони, — а куда ты положила шпильки?

— В кровать.

— Этого я как раз и боялся. Боюсь, мисс Биннерстоун их заколдовала. Если ночью я забудусь и попытаюсь скомпрометировать тебя, они, возможно, оживут и вопьются в меня.

Элин хихикнула.

— Сомневаюсь, — сказала она.

— Сомневаешься в чем?

— И в том и в другом. Что ты нанесешь мне оскорбление и что шпильки вопьются в тебя. Мне с тобой так спокойно, — с умиротворением заключила она, сползая на провалившуюся постель, и по-прежнему не выпуская из руки фляжки.

Тони встал и подошел к кровати, Элин плохо видела его лицо в полутьме. Она только могла себе представить, как он смотрит на нее, — снисходительно, ласково, по-отечески.

— По-моему, тебе достаточно пить, — произнес он, отнимая у нее фляжку. — Первый раз вижу, чтобы человек так быстро напился.

Элин хихикнула.

— Очень стыдно, — согласилась она.

— Пожалуй, — пробормотал Тони, становясь на колени возле кровати, и Элин теперь разглядела его как следует. — Ты ужасная, ужасная бесстыдница.

«Все дело, наверное, в бренди», — решила она. Но Тони почему-то смотрел на нее не снисходительно, и не по-отечески. Его глаза горели каким-то странным хищным огнем, и, надо сказать, что для такого респектабельного господина, как он, вид у него был весьма необычный.

— Я хочу поспать, — сообщила, чуть запинаясь, Элин, — смотри, не разбуди меня, когда будешь ложиться.

Тони смотрел на нее сверху вниз. Смежив веки и шумно дыша чуть приоткрытым ртом, она крепко заснула. У нее были такие восхитительные, веером лежавшие на белых щеках ресницы, что глядя на них Тони подумал, что этих ресниц в отличие от ресниц Божественной Карлотты никогда не касалась краска. Она была пьяна, его милая Элин, пьяна до бесчувствия, и совсем не страшилась опасности, грозившей ей со стороны уравновешенного и почтенного человека, который стоял возле нее на коленях.

Он встал, одним глотком прикончил бренди, не жалея о том, что ему досталось так мало. Его устраивала покорная Элин. Он предпочитал ощутить ее вкус, а не вкус бренди.

Он не спешил, наслаждаясь предвкушением. Раздув посильнее огонь, чтобы комната равномер-нее нагрелась, он снял камзол и развязал шейный платок. Когда он скользнул в постель, Элин почти не шелохнулась. Он лежал на боку, чувствуя себя как голодный человек, который, попав на пир, не знает, какое кушанье сперва попробовать. Решив, что неплохо начать с шелковистых волос, он взял одну прядь и намотал ее на палец, наслаждаясь тем, какая она мягкая и восхитительная. Потом поднес локон к своему лицу и, вдыхая цветочный аромат, провел им по своей щеке. Элин, может, и не знает, какие у нее красивые волосы. Иначе она не стала бы их так туго затягивать.

Отпустив локон, он провел пальцем по ее чуть приоткрытым губам. Они показались ему удивительно мягкими. Ему хотелось упиваться ее дыханием, ее сладостью. Хотелось заключить ее в объятия, прижать к своему сердцу, хотелось слиться с ней во всех смыслах, которые имеет это слово.

Он коснулся ее губ своими, и она, легко и свободно вздохнув, прижалась к нему плотнее. Тогда он поцеловал ее, и когда он отпустил ее на этот раз, она сонно запротестовала.

Тони на мгновение замер. У мужчины должны быть правила, кодекс чести, которого он обязан придерживаться на протяжении всей жизни. Кажется, сейчас кодекс его чести подвергается серьезному испытанию.

«Вероятно, сказывается влияние Блэкторна, — решил он. — Николас скорее всего упражнялся с подружкой Элин на этой самой постели, над ней до сих пор витает дух порока».

И все же он знал, что его нарастающее вожделение никак не связано с Николасом Блэкторном, а имеет отношение только к его внезапно усилившемуся и не поддающемуся рациональному объяснению влечению к лежащей рядом с ним женщине. Почему-то она вдруг стала значить для него больше, чем весь мир. И если это и объяснялось тем, что желание, которое он испытывал, буквально съедало его изнутри, то только отчасти.

Он бы сумел раздеть Элин и овладеть ею, не дав ей осознать, что надежный старина Тони ее скомпрометировал. Это бы решило множество проблем, но и повлекло бы за собой новые осложнения.

Еще один поцелуй, просто чтобы быть уверенным, что это возможно. Одно прикосновение, чтобы убедиться, что он может выжить. Он снова приник к ее губам, заставив их разомкнуться, и рука его легла ей на грудь.

На этот раз застонал он. Ее грудь под его рукой была такой упругой и округлой, сосок напрягся под его ищущими пальцами. Рот ее приоткрылся шире, и он поцеловал ее так, как еще ни разу не целовал ни одной женщины из общества, так как вообще ни разу не целовал ни одной женщины.

Прервав поцелуй, он задохнулся, тело его содрогалось от вынужденного воздержания. Глаза Элин вдруг приоткрылись, она взглянула на него с сонным удивлением, а потом улыбнулась зазывной, чуть пьяной улыбкой, и потянувшись, коснулась его губ, все еще влажных от поцелуя.

А потом она уронила руку на матрас, снова закрыла глаза и захрапела.

Тони вдруг стало смешно от того, что у него такая невозвышенная возлюбленная, от того, что он невоздержан, л от того, в какую переделку они оба попали. Если они найдут завтра Жизлен, а он в этом почти не сомневался, им придется сразу отправиться в Энсли-Холл. А он все же опасно медлил.

Он провалился в углубление рядом с Элин и уставился в потолок, стараясь усмирить свою бунтующую плоть. Он повел себя совершенно непозволительно, но не он один в этом виноват. Если бы все зависело только от него, он бы оставил Элин в Энсли-Холле, обратился бы, как это принято, к Кармайклу и, попросив ее руки, принялся бы ухаживать за ней. Пылкости он бы обучил ее позднее.

А вообще-то это она обучила его пылкости. Обучала тому, чего он прежде не ведал, просто находясь с ним рядом. Одно он, однако, знал наверняка, — если он не женится на ней в ближайшее время, его дрогнувшее благородство потерпит полное фиаско.

Он повернул голову и стал наблюдать за Элин.

Ее длинные светлые волосы разметались по постели, и ему захотелось в них порыться. Спать с ней рядом и не заниматься любовью было адской мукой. Не лежать возле нее было бы еще хуже.

Она легко и изящно подвинулась, когда он чуть потянул ее к себе, и вздохнув, поудобнее устроилась на его руке. Ее тело было теплым, упругим и восхитительным. Сдерживая отчаянное желание крепко прижать ее к себе, он, едва касаясь, погладил ее по руке.

Ночь, судя по всему, обещала быть очень длинной.