Полуночный Прилив

Глава 1

Год Поздних Холодов

Один год до Седьмого Завершения Летера

Восхождение Пустого Оплота

«И здесь таится сказка. Между шипением приливов, когда гиганты склоняют колени и становятся горами. Когда они то там, то тут падают на землю, словно балластные камни неба, но не могут устоять перед грядущей зарей. Между шипением приливов мы поговорим об одном таком гиганте. Потому что в нем самом сказка.

И потому что она развлечет нас.

Итак».

В темноте он закрыл глаза. Он решил открывать их только днем, рассудив таким образом: ночь отвергает видение и потому зачем напрягать взор, если мало что увидишь сквозь сумрак?

Поймите еще вот что. Он пришел на край земли и узрел море, и был восхищен его загадочным течением. Восхищение, ставшее редкой силы одержимостью — на весь тот роковой день. Теперь он мог видеть, как играют волны, движутся вверх и вниз у берега. Бесконечное движение, всегда угрожающее поглотить всю землю, но никогда не делающее этого. Он смотрел на море сквозь сильные ветра полудня, видел, как вихри ударяют по побережью, иногда забираясь далеко, но всегда разгневанно возвращаясь назад.

Когда пришла ночь, он закрыл глаза и лег спать. Завтра, решил он, я снова погляжу на море.

В темноте он закрыл глаза.

А ночью пришел прилив, захлопотал вокруг гиганта. Прилив пришел и утопил его во сне. Вода внедрила в тело минералы, пока оно не стало камнем, кривым прибрежным утесом. И каждую ночь тысячи лет приходили приливы, чтобы его смыть форму. Украсть его величину.

Но не полностью. Чтобы увидеть его, настоящего, нужно смотреть сквозь тьму. Или закрыть глаза, сузить их в щелки, как при ярчайшем свете. Поглядеть искоса, сосредоточиться на чем угодно, кроме самого камня.

«Изо всего, дарованного Отцом Тень детям своим, этот талант выше всех. Смотреть и видеть. Верь в него, и придешь в Тень. Где таятся все истины.

Смотреть и видеть.

Теперь посмотри».

Мыши разбежались, когда плотная тень накрыла посиневший в сумерках снег. Они бежали в слепой панике; но судьба одной уже была предрешена. Мохнатая когтистая лапа ударила, проткнув мех и сломав крошечные кости.

На краю поляны бесшумно сорвалась с ветки сова, пролетела над осевшим, усыпанным семенами настом. В нижней части дуги мгновенно схватила со снега мышь и начала подниматься, тяжело захлопав крыльями. Приземлилась на ближайшее дерево, поджав одну лапу, и сразу же начала есть.

Тот, кто появился на прогалине десять ударов сердца спустя, не увидел ничего неприглядного. Мыши разбежались, снег был достаточно плотным и не сохранил их следов, а сова недвижно замерла в тени еловых веток. Она широко раскрыла глаза, следя за продвижением постороннего по поляне. Едва он прошел, птица возобновила ужин.

Сумрак принадлежит охотникам, и крылатая хищница еще не закончила свой поиск.

Пробираясь по замерзшей почве тропинки, Тралл Сенгар думал совсем об ином месте, совершенно позабыв о наблюдении за лесом и всеми имеющимися в нем знаками и деталями. Он даже не остановился для ритуального приветствия Шелтаты Лор, Дочери Сумерек, самой уважаемой из трех Дочерей Отца Тень — впрочем, он сможет исправить свое небрежение завтрашним вечером. А еще раньше он необдуманно наступил на запятнавшие тропу полосы закатного света, рискуя привлечь внимание переменчивой Сакуль Анкаду, Дочери Обмана, также известной как Пеструха. Лежбища Келеча кишели тюленями. Они приплыли слишком рано, поразив Тралла, намеревавшегося собирать на берегу куски нефрита. Само по себе преждевременное прибытие тюленей уже могло удивить молодого Эдур, но там нашлись и другие гости — бухту заполнили корабли, и сошедшие с них люди начали промысел.

Летерийцы, белокожие с юга.

Он мог вообразить гнев, который поднимется в селении, едва он донесет эту новость. И он сам разделял этот гнев. Открытое и наглое вторжение на территорию Тисте Эдур. Похищение неоспоримо принадлежащих им тюленей станет нарушением древнего перемирия.

Есть дураки среди летерийцев, как есть они и среди Эдур. Тралл был уверен, что нарушение является плодом недомыслия. До Большой Встречи осталось едва два лунных круга, и кровопролитие не было нужно ни одной из сторон. Конечно, Эдур имели право напасть на вторгшиеся суда и уничтожить их; но делегация летерийцев придет в ярость, едва заслышав о гибели сородичей, пусть и браконьеров. Шансы заключить новое соглашение станут мизерными.

Это тревожило Тралла Сенгара. Эдур только что окончили долгую и жестокую войну; трудно будет вынести еще одну.

Он не опозорил братьев во время объединительной войны; на его широком поясе виднелись двадцать и одна красная бляшка, обозначавшие победу, и пять из них были обведены белым, что показывало смерть врага. Среди потомков Томада Сенгара один лишь старший брат Тралла носил больше знаков отличия, и по праву, если учесть вес Фира среди воинов племени Хирот.

Конечно же, битвы против пяти других племен Эдур велись по строгим правилам и ограничениям, и даже после больших и длительных сражений оставалась едва пригоршня убитых по-настоящему. Завоевание все равно далось нелегко. А вот в войне против летерийцев никакие правила не ограничивали воинов Эдур. Не надо считать удары. Просто убивай. Врагу не обязательно иметь оружие — даже раненые и невиновные могли познать укус меча. Такая бойня марает и воина, и его жертву.

Но Тралл понимал: хотя он готов отрицать грядущие убийства, но лишь в глубине души. Он зашагает бок о бок с братьями, чтобы отплатить летерийским захватчикам. Выбора нет. Отвернись от этого преступления — последуют другие, словно нарастающая волна.

Размеренным шагом он миновал опушку леса, прошел он мимо корыт и каменных колодцев сыромятни. Несколько рабов — летерийцев поглядели на него и торопливо склонили головы. В конце расчищенного пространства виднелись высокие кедровые бревна изгороди, над ними поднимались струйки дыма. Зима еще только начинала разжимать свою ледяную хватку, и оставались недели до начала первых полевых работ. К середине лета поля заполнят тридцать видов полезных растений, обеспечивая село пищей, лекарствами, тканями и кормом для скотины. Некоторые из этих тридцати растений зацветут, вскармливая пчел, приносящих мед и воск. Женщины племени будут следить за обрабатывающими урожай рабами. Мужчины небольшими группами отправятся в лес, рубить деревья или охотиться, а другие сядут на ладьи кнарри — собирать урожай с берегов и отмелей.

Или так будет, если племена проживут мирно. За последние двенадцать лет формировались в основном военные отряды, так что жители зачастую испытывали нехватку необходимого. До войны голод никогда не угрожал народу Эдур. Ханнан Мосаг, Король-Ведун Хирота, ныне стал господином всех племен. Из сонмища враждующих родов родился союз, хотя Тралл хорошо понимал, что это всего лишь название. Ханнан Мосаг держит в заложниках старших сыновей подчиненных вождей — это его Отряд К'риснан — и правит как диктатор. Мир на кончике меча, но тем не менее мир.

Из ворот палисада показалась знакомая фигура, приблизилась к развилке троп, на которой остановился Тралл. — Привет тебе, Бинадас, — сказал он.

На спине младшего брата было закреплено копье, с пояса свисали кожаный мешок и длинный меч в обернутых кожей деревянных ножнах. Бинадас выше Тралла на полголовы, с обветренным лицом, в потрепанной одежде. Из трех братьев Тралла он самый замкнутый, уклончивый. Бывало трудно предугадать его поступки, еще труднее понять его стремления. Он появлялся в селе редко, явно предпочитая уединение западных лесов и южных гор. Бинадас не всегда присоединялся к набегам рода, но часто появлялся с трофеями и знаками побед, так что никто не сомневался в его храбрости.

— Ты кого-то выследил, Тралл, — заметил Бинадас. — Я вижу на твоем лице следы тревоги.

— На отмелях Келеча бросили якоря летерийцы.

Бинадас нахмурился: — Тогда не буду тебя задерживать.

— Ты уходишь надолго, братец?

Брат пожал плечами, прошел мимо Тралла, ступив на западную тропу.

Тралл Сенгар вошел в ворота селения.

Внутри обширного вала, вместившего в себя все село, доминировали четыре кузни. Каждая была окружена канавой, соединенной с подземным каналом, выходящим за пределы поселка. Долгие годы кузни безостановочно трудились над изготовлением оружия, и воздух давно заполнился кислым запахом, ближайшие деревья покрылись сизым, черным и белесым налетом. Сейчас, как заметил проходивший мимо Тралл, работали лишь две кузницы: в них виднелись рабы, дюжина или чуть больше, без особой спешки что-то ковавшие.

За кузнями располагались длинные кирпичные склады: ряды похожих на ульи зданий, содержавших зерно, копченую рыбу и вяленую тюленину, китовый жир и волокнистые травы. Подобные строения имелись и в лесах поблизости от села, хотя сейчас, ввиду военного времени, они были пусты.

Когда Тралл прошел за склады, вокруг поднялись дома ткачей, горшечников, резчиков, писцов, оружейников и прочих мастеров селения. Его приветствовали, на что он отвечал самым легким из жестов приветствия, почти на грани невежливости. Мол, он их видит, но поговорить не может.

Сейчас воин — Эдур шагал по улицам королевской части. Летерийские рабы звали подобные селения городами, но никто из местных жителей не видел смысла менять название — это было селом при своем рождении, селом оно и будет, пусть в нем живут сейчас двадцать тысяч Эдур и в три раза больше рабов — летерийцев.

Капища в честь Отца и его Возлюбленных Дочерей возносились над резиденцией — платформы стояли на столбах среди живых деревьев священного Чернолеса, бока каменных дисков покрывали письмена и картины. В круге деревьев непрестанно играл Куральд Эмурланн, нечеткими тенями плясал на пиктограммах — колдовская эманация, пробужденная сопровождавшими наступление сумерек молебнами.

Тралл Сенгар вышел на Улицу Ведуна, святой подход в большой цитадели, и храму и дворцу, престолу Короля — Ведуна Ханнана Мосага. По сторонам высились чернокорые кедры. Тысячелетние древа затеняли весь поселок. На них почти не осталось ветвей, разве только на великой высоте, у верхушек. В каждое годовое кольцо этих стволов вложена магия, сочащаяся наружу, наполняющая сумраком всю улицу.

Вдали палисад меньшей высоты окружал подножие цитадели. Бревна черного дерева были покрыты резьбой охранительных чар. Главный вход — тоннель из живых деревьев. Бессонные тени сторожат перекинутый над каналом пешеходный мост. Внизу несколько быстроходных ладей к'орфан. Мост ведет в открытый двор, окруженный складами и казармами. Дальше — каменные и бревенчатые дома именитых фамилий, кровной родни самого Ханнана Мосага. Их крытые дранкой крыши и рощи Чернолеса почти смыкаются над продолжением улицы, подводящей к другому мосту и собственно цитадели.

Во дворе тренировались воины, и Тралл увидел высокую, широкоплечую фигуру старшего брата, Фира. Стоит, наблюдая за учебными поединками; рядом — несколько помощников. Тралла кольнуло сочувствие к этим юным воинам. Он сам немало выстрадал, все годы учения проведя под неусыпным, строгим взором братца.

Его приветствовал знакомый голос. Тралл оглянулся и увидел младшего из братьев, Рулада, и с ним Мидика Буна. Кажется, они только что сражались, и Тралл сразу заметил причину этого необычайного прилежания — показалась Майен, нареченная Фира. Наверное, она шла на рынок, судя по свите из стайки молодых знатных девушек и дюжины рабынь с корзинами. Им пришлось остановиться и поглядеть на поединок — следовало учитывать все сложные правила этикета. От Майен ожидали одинакового уважения ко всем трем братьям Фира.

Хотя в этой сцене не было ничего неподобающего, Тралл ощутил слабую дрожь неудовольствия. Желание Рулада покрасоваться перед девушкой, готовящейся стать женой старшего брата, почти выходит за рамки приличия. По мнению Тралла, Фир выказывает Руладу слишком много снисхождения.

«Как и все мы». Конечно, для этого были причины.

Рулад, без сомнения, превзошел своего сверстника в этом шутливом состязании, отчего все его миловидное лицо светилось. — Тралл! — Он махнул мечом. — Сегодня я дважды пустил кровь, и жажду третьего раза! Иди, соскребем ржу с твоего клинка!

— Как-нибудь в другой раз, братец, — отвечал Тралл. — Мне нужно немедленно поговорить с отцом.

Улыбка Рулада была достаточно дружеской, но даже с десяти шагов Тралл разглядел торжествующую вспышку в светло — серых глазах. — Ну, в другое время, — сказал он, снова взмахнув мечом и поворачиваясь к женщинам.

Однако Майен уже подала знак своей свите, и вся женская компания уже направилась восвояси.

Рулад открыл рот, чтобы что-то крикнуть ей вслед, но Тралл заговорил первым. — Брат, я приглашаю тебя со мной. Весть, что я несу отцу, очень важна, и я хочу, чтобы и твой голос вплетался в предстоящее обсуждение. — Такое приглашение обыкновенно делалось лишь воинам, прошедшим годы боев, и Тралл увидел внезапный блеск гордости в глазах брата.

— Почту за честь, Тралл, — ответил он, вкладывая меч в ножны.

Оставив одиноко стоящего Мидика завязывать порез на руке, Рулад присоединился к Траллу и вошел в Длинный Дом своей семьи.

Наружную стену покрывали трофейные щиты, некоторые совсем почерневшие от времени. Китовая кость вздымалась до крыши. Украденные у соперничающих родов тотемы хаотически висели по сторонам двери — полоски меха, кожа с жемчугами, ракушки, когти и зубы. Словно гнездо сороки.

Они прошли внутрь.

Воздух был холодным и кислым от копоти. В нишах вдоль стен, между гобеленами и шкурами, стояли масляные лампы. Традиционный очаг в середине комнаты, на котором предки готовили пищу, оставался полным трута, хотя сейчас рабы трудились в кухне позади самого Дома, чтобы не вызывать пожаров. Перегородок в здании не было, комнаты обозначались мебелью из черного дерева. Со вбитых в перекрытия крюков свисали десятки мечей; некоторые дошли из древнейших времен, когда, сразу после исчезновения Отца Тень, было утеряно искусство ковки железа. Бронзовые лезвия этих мечей покрылись патиной и были выщерблены.

Прямо около очага поднимался ствол живого Черного дерева, из которого на уровне головы взрослого Эдур торчала верхняя треть меча: истинное эмурланнское железо, обработанное способом, до сих пор не возрожденным местными кузнецами. Меч линии Сенгаров, знак древности их благородного семейства. Обыкновенно такие мечи привязывали к дереву, когда оно было еще саженцем; за сотни лет лезвие врастало в самую сердцевину, исчезая из вида. Однако какой-то дефект ствола позволил черно — серебристому лезвию выскользнуть и частью остаться на виду. Необычно, но такое бывало и раньше.

Проходя мимо, оба брата подняли руки и коснулись меча.

Они увидели свою мать Уруфь. В окружении рабынь она трудилась над фамильным гобеленом, оканчивая новую сцену: участие Сенгаров в Войне Объединения. Вся уйдя в работу, она не заметила появления сыновей.

Томад Сенгар вместе с тремя другими старейшинами сидел за игральной доской, сделанной из широкого рога. Игральные фигурки были из слоновой кости и нефрита.

Тралл остановился около круга. Положил правую руку на рукоять меча, показывая, что принесенные им вести важны и потенциально опасны. Услышал сзади изумленный выдох брата.

Гости Томада сразу поднялись, хотя и не взглянули на подошедшего юнца. Томад начал собирать игральные фигурки. Трое старейшин молча вышли. Через миг Томад Сенгар отложил в сторону доску и уселся скрестив ноги.

Тралл сел напротив него. — Привет тебе, Отец. Флот летерийцев опустошает бухту Келеча. Стада пришли рано и сейчас уничтожаются. Я увидел это собственными глазами и не замедлил вернуться домой.

Томад кивнул. — Значит, ты бежал три дня и две ночи.

— Да.

— И долго ли продолжается налет летерийцев?

— Отец, этим утром Дочь Менандора узрит их корабли наполненными до отказа. Они поймают ветер, и за каждым судном потянется багряный след.

— И новые суда придут занять их место! — прошипел Рулад.

Томад нахмурился дерзким словам младшего сына и выразил недовольство в словах: — Рулад, донеси эту весть до Ханнана Мосага.

Тралл почувствовал, как вздрогнул его брат. Рулад кивнул: — Как прикажешь, Отец. — Он развернулся и зашагал из Дома.

Томад нахмурился еще больше. — Ты пригласил на этот разговор не омытого кровью?

— Да, Отец.

— Почему?

Тралл предпочел промолчать. Ему не хотелось рассказывать о недостойном внимании брата к нареченной Фира.

Спустя миг Томад вздохнул. Казалось, он с трудом заставляет руки неподвижно лежать на коленях. — Ты стал самодовольным, — пробурчал он.

— Отец, это самодовольство — считать достойными тех, с кем ведешь переговоры?

— Да, учитывая прошлое.

— Тогда почему Король — Ведун согласился на встречу с летерийцами?

Черные глаза Томада впились в лицо Тралла. Среди его сыновей лишь Фир способен был бестрепетно выдерживать взор отца. Тралл невольно почувствовал себя поникшим под этим презрительным взором.

— Я беру назад свой глупый вопрос, — сказал он, маскируя тревогу. «Оценить врага. Это нечестие, ради чего бы оно не предпринималось, станет обоюдоострым лезвием. Ведь ответный удар Эдур неизбежен. Меч, что заденет оба народа». — Не омытые кровью должны радоваться.

— Не омытые кровью однажды воссядут в совете, Тралл.

— Отец, и это награда за нашу приверженность миру?

Томад не ответил. — Ханнан Мосаг созовет совет. Готовься доложить о виденном. Кстати, Король — Ведун обратился ко мне, попросил моих сыновей для выполнения особого задания. Не думаю, что новость изменит его намерения.

Тралл не показал, что удивлен. — Я видел Бинадаса на пути из села…

— Ему уже сообщили. Вернется через лунный круг.

— А Рулад знает?

— Нет, хотя он пойдет с тобой. Не омытый кровью — он и есть не омытый.

— Как скажешь, Отец.

— Постой. Тебя разбудят перед советом.

Белый ворон спрыгнул с кучи выбеленного плавника и начал копаться в куче мусора. Вначале Тралл подумал, что это чайка, задержавшаяся на берегу после прихода ночи… но тут он каркнул и, зажав в бледном клюве устрицу, поскакал боком к линии прибоя.

Спать некогда — совет назначен в полночь. Тралл пошел к берегу, на север от села и устья реки. Его нервы трепетали под уставшими мышцами.

И вот, в темноте, среди рокота сонных волн, он обнаружил себя в обществе белого ворона. Он подскочил к воде и окунул устрицу в море. Шесть раз.

Привередливая тварь, подумал Тралл, смотревший, как ворон взлетел на скалу и начал ковырять раковину.

Конечно, это знак зла. Очевидное всем знание. Блеск кости, ненавистный рассвет Менандоры. Так же белы и паруса летерийцев. Ясно. Чистые воды залива покажут блеск белого, костей тысяч и тысяч убитых тюленей.

Нынешний год должен был оказаться для шести племен прибыльным, должен был начать восполнение запасов после голода. Эта мысль заставила его поглядеть на незаконный лов тюленей с другой стороны. Хорошо подгаданная мера, чтобы ослабить союз; заговор, предназначенный для подрыва позиций Эдур на Встрече. Аргумент неотвратимости. Тот же, который бросили им в лицо при основании города Фент. «Королевство Летер растет, его нужды увеличиваются. Ваши лагеря у Косы были временными, и после войны они обезлюдели».

Неизбежно, что все новые корабли станут приходить и грабить богатые воды северного побережья. За всеми не уследишь.

Эдур стоит присмотреться к другим племенам, жившим подле прежних границ Летера, к богатому вознаграждению за вассальные клятвы королю Эзгаре Дисканару Летерийскому.

«Но мы не таковы, как прочие племена».

Ворон каркнул со своего каменного престола, махнул головой, отбрасывая пустую ракушку, раскрыл темные крылья и скрылся в ночи. Из темноты донесся последний крик. Тралл сделал жест, охраняющий от зла.

Позади застучали камни под чьими-то ногами. Он обернулся, увидел старшего брата.

— Привет тебе, Тралл, — спокойно сказал Фир. — Доставленные тобою вести взбудоражили воинов.

— А что Король — Ведун?

— Ничего не сказал.

Тралл снова поглядел на шипящие у берега темные волны. — Их взоры прикованы к тем судам.

— Ханнан Мосаг знает, как смотреть далеко.

— Он просил к себе сыновей Томада Сенгара. Что тебе известно?

Фир был уже рядом. Тралл смог разглядеть, как он пожимает плечами. — Видения ведут Короля — Ведуна с самого детства, — ответил он, немного помедлив. — Он несет память крови, восходящую к Темным Временам. В любом пути рядом с ним шагает сам Отец Тень.

Разговор о видениях обеспокоил Тралла. Он не сомневался в их силе — скорее наоборот. Темные Времена наступили после раздоров среди Тисте Эдур, столкновений с магией и армиями чужаков, исчезновения самого Отца Тень. Хотя магия Куральд Эмурланна еще доступна племенам, садок для них закрыт. Он разрушен, его фрагментами правят ложные боги и короли. Тралл подозревал, что амбиции Ханнана Мосага простираются гораздо дальше простого объединения шести племен.

— В тебе есть нерешительность, Тралл. Ты успешно прячешь ее, но я вижу недоступное другим. Ты воин, который предпочитает не драться.

— Это не преступление, — буркнул Тралл. И добавил: — Среди Сенгаров лишь у тебя и Отца больше трофеев.

— Я не сомневаюсь в твоей храбрости, братец. Но смелость — наименьшая из наших опор. Мы Эдур. Когда-то мы повелевали Гончими. Мы владели троном Куральд Эмурланна. Владели бы им и посейчас, если бы не предательство. Сначала родичи Скабандари Кровавого Глаза, затем Тисте Анди, пришедшие с этот мир вместе с нами. Наш народ в осаде, Тралл. Летер — лишь один из наших врагов. Король — Ведун это понимает.

Тралл созерцал блеск звездного света на тихой воде залива. — Я не премину сразиться с нашими врагами, Фир.

— Хорошо, брат. И пускай Рулад заткнется.

Тралл застыл. — Он говорит против меня? Этот не омытый кровью… щенок?

— Где он видит слабость…

— Что он видит и что есть на самом деле — большая разница.

— Так покажи это ему, — тихо и спокойно ответил Фир.

Тралл промолчал. Он слишком потакает бесконечным наглостям и вызовам Рулада, и он прав, называя его не омытым кровью. Однако важнее всего, что Тралл строит защитную стену вокруг девицы, готовой стать женою Фира. Но говорить об этом именно сейчас — неправильно. Это вызовет злобу и подозрение между родичами. В конце концов, Майен — возлюбленная Фира, а не Тралла, и опекать ее подобает старшему брату.

Было бы проще, уныло подумал он, если бы ему удалось понять саму Майен. Она не провоцировала Рулада, но и не отворачивалась от него. Она самоуверенно шла по самому краю дозволенного. Так могла бы — и должна была бы — чувствовать любая девица, которой выпало стать нареченной Мастера Оружия племени Хирот. «Это не мое дело», — снова повторил он себе. — Я не покажу Руладу того, что он и так должен видеть, — пробурчал Тралл вслух. — Он ничем не заслужил дар моего уважения.

— Рулад лишен тонкости, потому видит в твоей нерешительности трусость…

— Его ошибка, не моя!

— Ты думаешь, что слепец может перейти брод без помощи? Нет, Тралл, ты ведешь его, пока он наконец не увидит очами ума то, что все давно видят обычными глазами.

— Если все это видят, — ответил Тралл, — тогда слова Рулада лишены силы, и я могу не обращать на них внимания.

— Брат, не один Рулад лишен тонкости.

— Ты хочешь, Фир, чтобы среди сыновей Томада Сенгара родилась вражда?

— Рулад не враг, ни тебе, ни другим Эдур. Он молод и горяч. Ты сам был таким, так что прошу — вспомни себя прежнего. Не время наносить кровоточащие раны. А для не вкусившего крови воина презрение — самая жестокая рана.

Тралл скривился. — Вижу твою правоту. Постараюсь умерить свое неравнодушие.

Брат не ответил на сарказм. — Совет собирается в цитадели, брат мой. Войдем в Зал Короля бок о бок?

Тралл смягчился. — Почту за честь, Фир.

Они отвернулись от черной воды и не заметили смутно различимую крылатую массу, скользящую по ленивым волнам неподалеку от берега.

Тринадцать лет назад Удинаас был юным матросом, служившим купцу Интаросу из Трейта, самого северного города Летера. Третий год по семейному контракту. Он тогда возвращался из вод племени Бенеда на борту китобоя «Ударный». Они убили трех маток под покровом ночи и тянули их тела в нейтральное Корыто, к западу от залива Келеч, когда сзади увязались пять Хиротовых ладей к'орфан.

Жадность капитана накликала неудачу, и его гибель оказалась неизбежной.

Удинаас отлично помнил лица офицеров китобоя, в том числе самого капитана, когда их привязывали к китовой туше, оставляя на корм акулам и дхенраби. Простых матросов забрали на берег, вместе с кусками железа и вообще всем, что привлекло Эдур. Затем на «Ударный» спустили теневых духов, чтобы те сожрали и разрушили остатки летерийского корабля. Две туши потащились вслед за сделанными из черного дерева ладьями к'орфан, а третья досталась глубинным хищникам.

Удинаас остался равнодушен к жестокой участи капитана и его помощников. Он родился должником, как и его отец, и дед. Контракт и рабство — по сути, одно и то же. Жизнь в невольниках у хиротов оказалась не особенно тяжелой. Покорность вознаграждалась, хижины и одежда защищали от дождя и снега, хватало и пищи. До последнего времени.

Среди множества обязанностей Удинааса значилась починка сетей для принадлежащих знатному семейству Сенгар четырех рыболовных ладей кнарри. Он был моряком, поэтому покидать сушу ему не разрешали. Штопать сети и привешивать к ним камни — грузила приходилось на южном берегу реки, в некотором отдалении от морского простора. Хотя он не особенно мечтал бежать от Эдур. В селении было много рабов — все летерийцы, конечно — и компании соотечественников, пусть жалкой, ему хватало. С другой стороны, роскошь городов Летера не стимулировала на невозможно трудный побег — он помнил эту роскошь, но не помнил, чтобы ему дозволялось припадать к ней. И, наконец, Удинаас ненавидел море всеми силами души, с самых первых дней матросской службы.

В наступающем сумраке он разглядел на другом берегу реки двух старших сыновей Сенгара и не удивился, смутно расслышав их спор. Летерийские суда снова напали — новость пронеслась среди рабов раньше, чем юный Рулад вошел в ворота цитадели. Созван совет, как и ожидалось. Удинаас решил, что недолго осталось ждать резни, смертельной и ужасающей схватки стали и магии, всегда отмечавшей столкновения Эдур с южанами. По правде говоря, Удинаас желал им доброй охоты. Украденные летерийцами тюлени означали голод среди Эдур, а от нехватки пищи первыми страдают рабы.

Удинаас хорошо понимал свой народ. Для летерийцев имело значение лишь золото. Золото и обладание им определяли всю их жизнь. Сила, статус, самоуважение — все можно было купить за звонкую монету. Воистину только долги связывали королевство, определяя все отношения между людьми, мотивы поведения, каждое действие и решение. Эта авантюра с тюленями — лишь первый шаг игры, в которую Летер много раз играл с племенами на границах. Для летерийцев Тисте Эдур ничем не отличались от прочих народностей. «Но они другие, о глупцы!»

Следующий ход должен быть сделан на Большой Встрече. Удинаас подозревал, что Король — Ведун и его советники, несмотря на весь свой ум, попадутся в ловушку, как слепые старцы. Что его тревожило — так это последствия.

Народы двух стран готовы были упасть в глубокие и опасные воды. Словно несмышленые черепашки, только что вышедшие из яиц.

Мимо прошагали трое рабов из дома Бун, тащившие связки сухих водорослей. Один крикнул Удинаасу: — Ночью будет вещать Пернатая Ведьма! Сразу после начала хозяйского сборища.

Удинаас начал сворачивать сеть вокруг сушильного шеста. — Я буду там, Халед.

Рабы прошли, и Удинаас снова остался один. Поглядев на север, он увидел, что Фир и Тралл идут к задним воротам селения.

Закончив с сетями, он сложил инструменты в корзину, приладил крышку и встал.

Услышал сверху хлопанье крыльев и задрал голову, удивившись птице, летящей так поздно ночью. Смутная тень пронеслась над водой и пропала.

Удинаас мигнул, стараясь увидеть ее снова, говоря себе: «это совсем не то. Что угодно, кроме этого». Шагнул влево, на ровный клочок песка. Согнулся, левой рукой торопливо нарисовал на песке оберег, правую руку поднял к лицу, двумя пальцами закрыл веки, прошептал молитву: — Вниз Костяшки, Спаситель да узрит меня сей ночью. Странник! Взгляни на всех нас с высоты!

Опустив правую руку, он посмотрел на сделанный им на песке знак.

— Прочь, Ворон!

Вздохи ветра, шепот волн. Затем карканье издалека. Удинаас задрожал, подскочив на месте. Схватил корзину и пустился бежать к воротам.

Королевское Присутствие было просторным круглым залом. Черные балки перекрытий сходились у закопченного центрального просвета. Не омытые кровью из знатных родов расположились по краям зала, составляя внешний круг допущенных на совет. Перед ними сидели на скамьях матери семейств, замужние женщины и вдовицы. Далее располагались девицы и невесты — эти сидели на кожах, скрестив ноги. Пространство в середине понижалось на локоть, и в этом углублении восседали воины. В самом центре было возвышение, шириной в пятнадцать шагов. Там стоял Ханнан Мосаг, Король — Ведун, а кресла вокруг него занимали сидевшие лицами к присутствующим пятеро принцев — заложников.

Тралл и Фир спустились в центральную яму, чтобы занять место среди омывших себя кровью. Тралл взглянул на своего короля. На первый взгляд Ханнан Мосаг, Эдур среднего роста и обычного сложения, казался ничем не примечательным. Его лицо было правильным, более светлым, чем у большинства Эдур; широко расставленные глаза придавали ему вечно удивленное выражение. Значит, его сила была не во внешней красоте. Она целиком принадлежала его голосу. Густой и глубокий, этот голос заставлял себя слушать, какой бы длинной ни была речь.

Когда Ханнан Мосаг стоял вот так, молча, его роль в объединении племен казалась случайным стечением обстоятельств. Словно он по ошибке зашел в этот зал и теперь удивленно оглядывается, гадая, куда попал. Одет он так же, как большинство воинов, отличаясь только отсутствием трофеев — его трофеи, конечно же, сидят вокруг него. Пятеро сыновей пяти подчинившихся вождей.

Более внимательный взгляд на Короля обнаруживал и другие признаки его силы. Тень позади. Широкая, длинная. Закрытые перчатками руки, в каждой смутно видимый, но тем не менее смертельно опасный меч. Голова в шлеме, на плечах пластины лат. Призрачный телохранитель Ханнана Мосага никогда не спит. ВОТ ЭТОТ стоит уверенно и явно ничему не удивляется, подумал Тралл.

Немногие ведуны могли создать такую тварь, вытягивая силу из собственных теней. За молчаливым и бдительным часовым стоял Куральд Эмурланн, грубый и жестокий.

Теперь Тралл поглядел на смотрящих на него заложников. К'риснан ы. Не просто представители своих отцов. Они стали учениками Ханнана Мосага в магии. Их имена отняты у них, а новые держатся в тайне, окружены чарами. Однажды они вернутся в свои племена — вождями. Их верность государю будет абсолютной.

Прямо напротив Тралла сидел заложник из племени Меруде. Это племя было самым большим и сдалось позднее всех. Они всегда считали неколебимой свою роль главных среди Эдур — с их-то сотней тысяч мужчин, из которых не менее сорока тысяч омыты кровью или готовы ей омыться. Больше воинов, больше кораблей, вождь, на чьем поясе больше трофеев, чем видывали отцы и деды. Преимущество принадлежало Меруде.

Принадлежало бы, если бы не чрезвычайное мастерство Ханнана Мосага в обращении с теми остатками Куральд Эмурлана, из которых можно вытягивать силу. Магические умения вождя племени Ханради Халага далеко уступали его воинским доблестям.

Лишь сами Мосаг и Халаг знали условия капитуляции. Меруде стойко держались против Хирота и отрядов из племен Арапай, Соланта, Ден-Рафа и Бенеда. Вскоре ограничения честной войны были позабыты, их место заняла порожденная отчаянием жестокость. Древние законы готовы были пасть.

Но однажды ночью Ханнан Мосаг, как-то ускользнув от всех взоров, явился в селение вождя, в его собственный Длинный Дом. И с первым лучом жестокого пробуждения Менандоры Ханради Халаг сдался.

Тралл не знал, кто первым пустил сказку о Ханради, больше не отбрасывающем тени. Сам он никогда не видел вождя Меруде.

Сейчас перед ним сидел старший сын вождя. Он сбрил волосы в знак сдачи своей кровной линии; линии глубоких и широких шрамов бороздили его лицо, словно тени. Юноша всматривался в собравшихся строгими и бесстрастными глазами, словно ожидал покушения на жизнь Короля в его собственном зале.

Свисающие с потолка масляные светильники одновременно мигнули; все устремили взоры на Ханнана Мосага.

Хотя король говорил негромко, глубокий тембр его голоса раскатился по просторному помещению, так что и крайним не приходилось напрягать слух. — Рулад, не омытый кровью воин, сын Томада Сенгара, принес мне весть от своего брата, Тралла Сенгара. Этот воин дошел до Келеча в поисках нефрита. Он стал свидетелем ужасающего события и бежал к нам три дня и две ночи. — Глаза Ханнана Мосага обратились к Траллу. — Поднимись и встань рядом со мной, Тралл Сенгар. Передай нам свой рассказ.

Воины расступались перед ним. Он вспрыгнул на помост, ухитрившись скрыть свою усталость, из-за которой его ноги чуть было не прогнулись от усилия. Выпрямился, прошел между двумя к'риснан ами и встал одесную от Короля — Ведуна. Поглядев на обращенные к нему лица, Тралл понял, что принесенная им новость уже известна большинству присутствующих. Всюду выражения темного гнева и алчной мстительности. Тут и там люди наморщили лбы в раздумьях и подозрениях.

— Я приношу на совет следующее. Клыкастые тюлени рано пришли на брачные лежбища. За отмелями я видел несчетное множество акул. А среди них девятнадцать летерийских судов…

— Девятнадцать!!!

Полсотни голосов закричали одновременно. Нарушение прав собственности, необычное, но тем не менее понятное. Тралл помедлил и продолжал: — Их трюмы почти полны, ибо суда низко сидели в воде, а вокруг все было красным от крови и требухи. Лодки промысловиков стояли у бортов больших кораблей. За пятьдесят ударов сердца я увидел сотни тюленьих туш, поднимавшихся на крюках и попадавших в руки команды. На самом берегу ждали двадцать лодок, между тюленями я насчитал семьдесят человек…

— Они видели тебя? — спросил один из воинов.

Казалось, Ханнан Мосаг был готов терпеть нарушение обычаев, по крайней мере сейчас.

— Видели и прекратили бойню… не надолго. Я видел, как шевелятся их губы, хотя из-за тюленьих криков не смог различить слова; я видел, как они смеются…

Собрание забурлило от ярости. Воины повскакали с мест. Ханнан Мосаг взмахнул рукой. Внезапная тишина.

— Тралл Сенгар не окончил свой рассказ.

Откашлявшись, Тралл кивнул: — Вы уже знаете меня, воины, вы знаете, что мое любимое оружие — копье. Появлялся ли я где — либо без верного, окованного сталью губителя вражьих душ? Увы, я оставил его… в груди того, что засмеялся первым.

Ответом на его слова стал дружный рев.

Ханнан Мосаг положил руку на плечо Тралла. Молодой воин отошел на шаг. Король — Ведун поглядел на лица воинов и продолжил: — Тралл Сенгар сделал то, что должен был сделать любой воин Эдур. Меня взволновали его деяния. Но сейчас он стоит перед нами без оружия.

Тралл застыл под весом этой руки.

— И если рассудить здраво, как и следует рассуждать Королю, — говорил Ханнан Мосаг, — я должен отринуть гордость и поглядеть дальше. Понять, что сие значит. Брошенное копье. Мертвый летериец. Безоружный Эдур. Сейчас я вижу в глазах моих воинов тысячу брошенных копий, тысячу мертвых летерийцев. Тысячу безоружных Эдур.

Никто не ответил. Никто не стал говорить очевидное: У нас много копий.

— Я вижу, как жаждете вы отмщения. Налетчики — летерийцы должны быть убиты. Даже перед Большой Встречей, потому что такая резня была желанна им. Наш ответ был предсказуем, ибо все это игры летерийцев, ради которых они не щадят собственных жизней. Сделаем ли мы то, чего они хотят? Конечно. На их преступление возможен только один ответ. И тогда мы предсказуемо послужим неведомому замыслу, который, несомненно, будет раскрыт на Встрече.

Глубокие морщины на лбах. Всеобщее замешательство. Ханнан Мосаг завел их на непонятную территорию сложных решений. Он поставил их на самом краю неведомой тропы и сейчас шаг за шагом, осторожно, подтолкнет на нее.

— Налетчики умрут, — подытожил Король — Ведун, — но ни один из вас не прольет их кровь. Мы поступим предсказуемо, но способом, которого они и вообразить не смогут. Будет время для резни летерийцев; но не сейчас. Не сегодня. Налетчики не познают чести умереть от ваших рук. Их судьбу решит Куральд Эмурланн.

Тралл невольно вздрогнул.

В зале снова повисло молчание.

— Полное открытие, — продолжил король среди нарастающего ропота, — совершенное моим К'риснан ом. Летерийцев не спасут оружие и доспехи. Их маги оглохнут и ослепнут, неспособные понять, что случилось. Их налетчики погибнут в муках и ужасе. Меченые страхом, они заплачут как малые дети — и рок отпечатается на их лицах, рок, явный всем, кто найдет их тела.

Сердце Тралла тяжело застучало, во рту пересохло. Полное открытие. На какие давно забытые силы наткнулся Ханнан Мосаг? Последнее полное открытие свершено самим Скабандари Кровавым Глазом, Отцом Тень. Перед разрушением садка. И это разрушение не исцелить. Оно, подозревал Тралл, НИКОГДА не будет исцелено.

Тем не менее, некоторые фрагменты больше и сильнее других. Не нашел ли Король — Ведун еще один?

Перед Пернатой Ведьмой лежали выцветшие, потертые, поцарапанные глиняные плитки. Когда Удинаас вошел в полный мошек сарай, чтобы сообщить о знамении, удержать молодую женщину от исследования Оплотов, разброс был уже сделан. Слишком поздно. «Слишком поздно». Поглазеть на событие пришла сотня рабов — меньше обычного, потому что многие воины — Эдур заставили своих невольников готовиться к вероятной вылазке.

Когда Удинаас вошел в круг, сидевшие повернули к нему головы. Но сам он смотрел только на Ведьму.

Ее душа уже брела по Тропе Оплотов. Голова склонилась, подбородок врезался между торчащими ключицами, копна желтых волос упала на грудь. Все тщедушное, словно бы детское тельце ритмически сотрясалось. Пернатая Ведьма родилась девятнадцать лет назад — редкие роды зимней поры — и дар проявил себя в четыре года. Ее сны ушли в прошлое и заговорили голосами предков. Старые Плитки были выкопаны из могилы последнего летерийца, имевшего талант, и переданы девочке. Некому было передать ей все таинства этих табличек, но, как оказалось, сведения от смертных ей и не были нужны — призраки предков предвидели все.

Она служанка Майен и после брака Майен с Фиром должна войти в хозяйство Сенгаров. Удинаас был в нее влюблен. Конечно, безнадежно. Пернатую Ведьму выдадут за одного из самых знатных рабов — летерийцев, того, чья кровная линия несет титулы и власть. Должник, такой, как Удинаас, не может рассчитывать на брак.

Он встал, уставившись на нее. Друг, Халед, взял его за руку. Мягко усадил среди прочих участников. — Что с тобой, Удинаас?

— Она бросила…

— Да, и мы ждем, пока ее дух странствует.

— Я видел белого ворона.

Халед отпрянул.

— Там, на берегу. Я воззвал к Страннику, но напрасно. Ворон посмеялся моим словам.

Их услышали. Среди рабов поднялся ропот.

Внезапное мычание Пернатой Ведьмы заставило всех замолчать. Свидетели устремили взоры на колдунью, медленно поднимавшую голову.

Глаза стали пустыми — склеры белы, как горный лед, зрачки сократились так, словно их и не было. И сквозь эти бельма мерцала двойная спираль слабого света, расползшаяся над тьмою Бездны.

Ужас исказил прежде прекрасные черты, ужас Начал, души, представшей перед забвением. В месте такого одиночества, что отчаяние кажется единственным ответом. Но это же и место, где сила есть мысль, и мысль проносится через не ведающую Творцов Бездну, мысль, рожденная от еще не существующей плоти — ибо лишь разум может идти в прошлое, лишь его мысли могут жить там. Она во времени до миров, и она должна идти вперед.

Стать свидетельницей подъема Оплотов.

Удинаас, как и все летерийцы, знал последовательности и формы. Первыми должны придти три Фулькра, Точки Опоры, известные также как Кузнецы Владычества. Огонь, беззвучный крик света, сплетение самих звезд. Затем Дольмен, холодный и не знающий корней, бессмысленно плывущий в пустоте. И на пути этих двух сил — Странник. Носитель своих непостижимых законов, он вовлечет Огонь и Дольмен в яростные войны. Великие поля уничтожения, ступень за ступенью взаимного истребления. Но иногда, хоть и редко, между соперниками заключается мир. Тогда Огонь омывает, но не жжет, а Дольмен прекращает блуждания и пускает корни.

Но Странник плетет свою загадочную пряжу, выковывает сами Оплоты. Лед. Элайнт. Азат. Зверь. И между ними являются остальные Фулькры: Секира, Костяшки, Лезвие, Свора, Находящий Форму и Белый Ворон.

Затем, после того как оформятся эти королевства, световая спираль станет ярче, и явится последний Оплот. Оплот, что незримо существовал уже во времена Начал. Пустой Оплот — сердце поклонения Летера — тот, что находится в самом центре широкой спирали королевств. Дом Трона, что не ведает Короля, дом Странствующего Рыцаря и Госпожи, одинокой в своей постели снов. Дом Сторожа, видящего все, и Ходока, блюдущего границы, которые даже он не в силах обойти. Спасителя, чью протянутую руку никто не пожимает. И наконец, Предателя, чьи любящие объятия уничтожают все, что попадает в них.

— Идите со мной к Оплотам.

Слушатели вздохнули, все как один. Они не в силах противостоять этому приглашению, и страстному и вялому.

— Мыстоим на Дольмене. Разрушенная скала, изъязвленная касаниями ее поверженных сородичей. Поверхность кишит жизнью столь малой, что она ускользает от наших глаз. Жизнь, охваченная вечными войнами. Лезвие и Костяшки. Мы среди Зверей. Я могу видеть Костяной Престол, скользкий от крови, покрытый слоями воспоминаний о бесчисленных узурпаторах. Я вижу Старейшего, все еще безликого, все еще слепого. И Каргу, измеряющую цену небрежным движением чудовищ. Провидца, говорящего с равнодушными. Зрю Шамана, искателя истины среди мертвых. Охотника, живущего одним мигом — о, ему не интересны последствия резни. И Ловца, видящего знаки неведомого и шагающего бесконечными тропами трагедии. Оплот Зверя здесь, в этой долине, в одной из трещин на жесткой коже Дольмена. Никого нет на Костяном Престоле. Хаос точит свои орудия, и убийства длятся и длятся. Из мальстрима выходят могучие создания, и резня распространяется без всякой меры.

Должен быть ответ их силам. Возвращается Странник и бросает семена на залитую кровью почву. И вот — восходит Оплот Азата.

Смертельное убежище тиранов. О, как легко их заманить! Так достигается равновесие. Но это мрачное равновесие, о да! Нет конца войнам, хотя число их уменьшается и, наконец, все их жестокие пути сходятся в один.

Ее голос — словно неуправляемое волшебство. Эти грубо слепленные заклинания вводили в транс, поглощали всех, кто внимал, открывая их умам неведомые перспективы. Пернатая Ведьма ушла от ужаса Начал, и в ее словах больше не было страха.

— Но нить времени — сама себе тюрьма. Мы скованы его движением. И потому вновь приходит Странник и возвышает Оплот Льда. Бдительные его служители странствуют сквозь миры, ведя войну против времени. Ходок, Охотница, Делатель, Носитель, Дитя и Семя. И на Троне Льда воссела Смерть, клобуком укрытая, инеем окруженная, и расшатывает она суетливые оковы смертной жизни. Это дар, но сколь холоден он!

Чтобы снова обрести равновесие, рожден Элайнт, и хаос дает ему форму, и форма эта — драконья. Правит Оплотом Королева, та, что должна быть убита каждым новым своим ребенком, убита снова и снова. И ее Консорт, любящий лишь самого себя. Затем Вассал, слуга и страж, обреченный на вечные неудачи. Рыцарь, истинный меч самого хаоса — не стой на пути его! И Врата, что есть Дыхание. Вайвел, отродье драконов, и Леди, Сестра, Кровопийца и Пролагающий Пути. Павшие Драконы.

Один Оплот остается…

Удинаас выдохнул вместе во всеми: — Пустой Оплот.

Пернатая Ведьма внезапно склонила набок голову. Ее лоб перерезали морщины. — Нечто кружит около Пустого Трона. Я не могу его видеть, но… оно кружит. Бледная рука, отделенная от тела… нет, это…

Она замолчала. Потом из ран на плечах брызнули красные струйки, и колдунья была поднята с земли.

Все видевшие это с воплями вскочили, протянули к ней руки, спеша на помощь.

Но слишком поздно. Невидимые когти впились еще крепче, невидимые крылья взмели клубы пыли. Нечто уносило Пернатую Ведьму в тени между балками потолка. Она завопила.

Удинаас — сердце тяжело бухало в его груди — протолкался между мечущимися рабами, взбежал на лестницу, ведущую на сеновал. Он торопливо карабкался по неровным, грубым доскам; ладони усеялись острыми щепками. Вопли Ведьмы заполнили весь сарай. Она дергалась в невидимых когтях. Но у ворона не бывает таких когтей…

Он вылез на сеновал, споткнулся о неровный настил, не сводя взора с Пернатой Ведьмы. И прыгнул с самого края. Вытянув руки, пролетел над толпой.

Его целью был кипящий над женщиной воздух — там скрывалась невидимая тварь. Он долетел до этого места и столкнулся с большим чешуйчатым телом. Кожаные крылья бешено замолотили его, когда Удинаас обхватил липкое, покрытое могучими мышцами туловище. Он услышал дикое шипение, и в левое плечо впились челюсти. Острые как иголки зубы проткнули кожу, вгрызлись в тело.

Удинаас крякнул.

«Вайвел, отродье Элайнтов…»

Левой рукой он сорвал с пояса кривое шило, служившее для латания сетей.

Тварь еще раз вцепилась в плечо. Брызнула кровь.

Он сжал потертую деревянную рукоятку, отвел крючковидное лезвие. Внутренний край был остро заточен — он служит для разрезания узлов. Сжав зубы, стараясь не замечать, как челюсти ящера снова и снова терзают его плечо, оставляя одни ошметки, он согнул руку, ударив туда, где ожидал найти ногу вайвела. Шило встретило сопротивление. Он повел внутренним лезвием по жилам.

Тварь закричала.

Отпустила Пернатую Ведьму.

Женщина плюхнулась в море поднятых рук.

В грудь Удинааса ударили когти. Пробили тело до костей.

Он снова взмахнул оружием, глубоко разрезав ногу. Нога отдернулась. Челюсти теперь ухватили его за шею. Шило выпало из ослабевшей руки. Во рту и носу оказалась кровь. Зрение затуманилось. Он услышал, как вайвел снова закричал, на этот раз от страха и боли. Горячее дыхание вырвалось из ноздрей твари, обжигая спину. Челюсти разжались.

Удинаас начал падать.

И больше ничего не чувствовал.

Когда все стали выходить, Ханнан Мосаг положил руку на плечо Тралла. — Стоять, — прошептал он. — И твоим братьям тоже.

Тралл смотрел, как его собратья — воины выходят, собираясь в небольшие группы. Они тревожились, и не один последний взгляд, брошенный на Короля — Ведуна и его К'риснан, выражал недовольство. Фир подошел ближе, Рулад за ним. Лицо старшего брата было непроницаемо — ничего странного — тогда как Рулад не мог стоять спокойно; он крутил головой туда и сюда, нервно сжав правой рукой рукоять меча. Еще дюжина ударов сердца — и они остались одни.

Ханнан Мосаг заговорил: — Погляди на меня, Тралл Сенгар. Надеюсь, что ты понял — я не намеревался критиковать твои поступки. В ответ на насмешку я тоже вонзил бы копье в того летерийца. Я использовал тебя, и за это должен извиниться…

— Нет нужды, повелитель, — ответил Тралл. — Я польщен, что вы сделали мой поступок точкой опоры, с помощью которой повернули настроение совета.

Король — Ведун дернул головой. — Точкой Опоры. — Он усмехнулся, но деланно. — Тогда больше не будем говорить об этом, Тралл Сенгар. — Владыка перевел взор на Рулада, и его голос отвердел: — Рулад Сенгар, не омытый кровью, ты здесь потому, что ты сын Томада… и мне нужны все его сыновья. Я жду, что ты станешь слушать, а не говорить.

Рулад кивнул, вдруг побледнев.

Ханнан Мосаг встал между двумя к'риснан ами — они лишь сейчас ослабили свое напряженное внимание — и свел троих сыновей рода Сенгар с помоста. — Я так понимаю, что Бинадас снова странствует. У него же нет якоря, а? Но это не стыдно. Вы должны будете пересказать брату все, что я расскажу вам сегодня ночью.

Они вошли в личные покои короля. Там не было ни жены, ни рабов. Ханнан Мосаг жил скромно, и компанию ему составлял лишь призрачный страж. Комната была небольшой и просто обставленной.

— Три месяца назад, — начал Король, смотря им в глаза, — моя душа странствовала во сне и узрела видение. Это была равнина льда и снега. За землями арапаев, к востоку и северу от Голодного озера. Но на равнине этой внезапно нечто поднялось к небу. Яростное рождение, требовательное и строгое присутствие. Ледяной шпиль. Или копье. Я не подходил к нему — но оно воздвиглось над снегами, сверкающее, ослепляющее пойманным светом солнца. А в самом его сердце ждет нечто темное. — Его глаза уставились в пустоту. Тралл содрогнулся, поняв, что король снова стоит в том холодном, всеми забытом месте. — Дар. Дар Эдур. Дар Королю — Ведуну. — И он замолк.

Воцарилось молчание.

Внезапно Ханнан Мосаг схватил Фира за плечо, уставился ему прямо в глаза. — Четверо сыновей Томада Сенгара пойдут в то место. Чтобы забрать дар. Можете пригласить еще двоих — в видении я заметил шесть пар следов, уходящих к ледяному шпилю.

— Зерадас и Мидик Буны, — сказал Фир.

Король кивнул: — Хороший выбор. Фир Сенгар, назначаю тебя вождем экспедиции. Ты — моя воля, и тебе будут подчиняться, как мне. Ни ты и никто из вашего отряда не должны касаться дара. Ваша плоть не должна войти с ним в контакт, понятно? Извлеките его изо льда, заверните в шкуры и доставьте сюда.

Фир кивнул: — Как прикажете, повелитель.

— Хорошо. — Он еще раз оглядел троих братьев. — Многие верят — возможно, и вы сами — что объединение шести племен под лидерством Хирота есть единственная моя цель. Сыны Томада, знайте: это было лишь начало.

Внезапно кто-то вошел в комнату, и его присутствие заставило братьев и короля повернуться к двери.

На пороге стоял к'риснан.

Ханнан Мосаг кивнул. — Рабам, — шепнул он, — выпала трудная ночь. Идемте со мной.

Темные духи собрались вокруг его души, ибо от него осталась только душа. Беззащитная и ранимая, без глаз видящая, без плоти чувствующая, как собираются смутные звероподобные твари, тянутся к ней, кружат, словно псы вокруг черепахи.

Они голодны, эти духи — тени. Но что-то их удерживает, какой-то глубоко укоренившийся запрет. Они подскакивали к нему и тыкались носами, но ничего больше.

Затем они неохотно отошли, когда нечто, некто, какое-то теплое присутствие оказалось возле Удинааса.

Пернатая Ведьма. Невредимая, во плоти. Ее лицо сияло, серые глаза озадаченно смотрели на мужчину. — Сын Долга, — сказала она и вздохнула. — Они говорят, ты сражался и освободил меня. Даже когда вайвел вгрызся в тебя. Ты ничего не пожалел ради этого… — Еще немного поглядев на него, она закончила так: — Твоя любовь жжет мне глаза, Удинаас. Что мне делать с этой истиной?

Он смог заговорить. — Ничего, Пернатая Ведьма. Я знаю, чему никогда не бывать. Но не хотел бы сбросить это бремя.

— Нет. Я вижу.

— Что случилось? Я умираю?

— Умирал. Уруфь, жена Томада Сенгара, пришла ответить на наши… тревоги. Она потянулась к Куральд Эмурланну и отогнала вайвела. Сейчас она старается исцелить нас обоих. Удинаас, мы лежим бок о бок на политой кровью земле. Без сознания. Она удивляется нашему нежеланию возвращаться.

— Нежеланию?

— Ей приходится бороться, чтобы исцелить наши раны. Я сопротивляюсь, за себя и за тебя.

— Почему?

— Потому что я смущена. Уруфь ничего не видит. Сила кажется ей чистой. Но она… запятнана.

— Не понимаю. Ты сказала, Куральд Эмурланн…

— Да. Но он потерял свою чистоту. Не знаю почему, и как, но он изменился. Он у всех Эдур изменился.

— Что же делать?

Она вздохнула: — Сейчас — вернуться. Сдаться ее настоянию. Поблагодарить за вмешательство, за исцеление порванной плоти. Но мы скажем немного в ответ на все ее вопросы. Все смешалось. Битва с неведомым демоном. Хаос. Ничего не рассказывай об этом разговоре, Удинаас. Понимаешь?

— Понимаю.

Она протянула руку, и он ощутил ее ладонь в своей. Он вдруг стал целым, и их соединила теплота. Он сейчас мог слышать стук ее сердца, участившийся в ответ на касание рук. И другое сердце, быстро приближающееся. Оно билось неровно. Это было не её сердце, и Удинаас почувствовал ужас.

Мать отступила. Ее сердито наморщенный лоб начинал разглаживаться.

— Они возвращаются.

Тралл уставился на лежащих рабов. Удинаас из его дома. Другая — одна из служанок Майен, прозванная Пернатой Ведьмой за дар предсказания. Кровь все еще окаймляла дыры в их одеждах, но сами раны закрылись. По груди Удинааса был разбрызган и другой вид крови, золотистой и все еще мерцающей.

— Нужно запретить эти гадания, — пробормотал Ханнан Мосаг. — Летерийская магия в сердцевине нашей страны — опасное попустительство.

— Но в этом есть ценность, Верховный Король, — возразила Уруфь. Тралл видел, что она все еще обеспокоена.

— И какая же, жена Томада?

— Сигнальная труба, Верховный Король, к которой нам следует прислушаться.

Ханнан Мосаг скривил губы: — На груди этого мужчины кровь вайвела. Он заразился?

— Возможно, — согласилась Уруфь. — Многое из происходящего в душах летерийцев сокрыто от моего искусства, Верховный Король.

— Слабость, пятнающая нас всех, Уруфь, — сказал король, оказав ей великую честь упоминанием истинного имени. — Этого следует держать под присмотром, — продолжал он, глядя на Удинааса. — Если в нем кровь вайвела, истина вскоре выяснится. Чей он?

Томад Сенгар прокашлялся: — Мой, Король — Ведун.

Ханнан Мосаг нахмурился. Тралл понял, что он думает о своем сне и о решении вплести в эту историю нить Сенгаров. В мире мало случайных совпадений. Король — Ведун заговорил суровым голосом: — А Пернатая Ведьма принадлежит Майен? Скажи мне, Уруфь, во время исцеления ты ощутила ее силу?

Мать Тралла покачала головой: — Не впечатляет. Или…

— Или что?

Уруфь пожала плечами: — Или она успешно ее скрыла. Но если это так, то она сильнее меня.

«Невозможно. Она летерийка, рабыня, да вдобавок еще девственница».

Ухмылка Ханнана Мосага разоблачила похожие мысли. — На нее напал вайвел, существо явно превосходящее ее способности к сопротивлению. Нет, дитя просто оцепенело. Она плохо обучена, невежественна, не понимает того, с чем имеет дело. Гляди, она едва приходит в себя.

Глаза Пернатой Ведьмы открылись, явив не разум, а одержимость животным ужасом.

Ханнан Мосаг вздохнул: — Пока что от нее не будет толку. Оставим ее на попечение Уруфи и прочих жен. — Он повернулся к Томаду Сенгару. — Когда вернется Бинадас…

Томад кивнул.

Тралл оглянулся на Фира. За ним стояли на коленях рабы, склонив головы в ожидании приказа. Они не поднимали голов с момента прихода Уруфи. Казалось, строгий взор Фира сосредоточен на ком-то, кого больше никто не видит.

«Когда вернется Бинадас… сыновья Томада отправятся в путь. В ледяные пустоши».

Удинаас жалко застонал.

Король — Ведун не обернулся. Он уже выходил из сарая, к'риснан ы по бокам, дух — хранитель на шаг позади. На пороге жуткий призрак помедлил и оглянулся — хотя никто не мог бы сказать, на кого упал взгляд его невидимых глаз.

Удинаас снова застонал. Тралл увидел, что он весь трясется.

Призрак исчез с порога.

Глава 2

Взгляд назад. В тумане далеко внизу мерцал ближний затон уходящего далеко на запад Залива Косы. Бледное отражение неба маскировало черноту его бездонных глубин. Со всех остальных сторон возвышались рваные горы, покрытые снегом пики покрылись позолотой солнечного света. Хотя самого солнца Серен Педак не могла видеть — она стояла в нижней части котловины.

Свистевший вокруг нее ветер пахнул льдом, дыханием задержавшейся зимы, холодным увяданием. Поплотнее подоткнув полы шубы, Серен обернулась, оценивая продвижение поезда по нижней дороге.

Три скрипучих фургона на сплошных колесах. Вокруг копошатся полуголые люди из племени нерек, окружившие каждый фургон — одни тянут веревки, другие переставляют тормозные колодки, не давая неуклюжим фурам покатиться назад.

В каждом фургоне, помимо прочего товара, лежали тридцать железных слитков. Не знаменитая летерийская сталь, конечно же, ведь ее продажа за границу запрещена; но материал почти того же класса, отпущенный в угле и почти лишенный примесей. Каждый слиток длиной в руку Серен и вдвое толще.

Воздух был разреженным и холодным. Однако эти нереки работали полуобнаженными, и пар поднимался с потных спин. Если колодки вывернутся, ближайшие к фуре люди бросят под колеса собственные тела. За это Бурак Преграда платит им два дока в день. Серен Педак была аквитором Бурака, его пропуском в земли Эдур, одной из семерых, кому последний договор разрешал этим зарабатывать. Ни один купец не мог входить на территории Эдур без аквитора. Ставки Серен Педак и других шести проводников всегда высоки. Преграда дал много больше, и теперь она принадлежала купцу. Или, скорее, ему принадлежали ее услуги проводника и следопыта. Различие, в которое она не особенно вникала.

Уже шесть лет контракта. Осталось всего четыре.

«Может быть».

Она отвернулась, оглядела лежащий впереди проход. Осталось не более ста шагов восхождения от линии леса. Кривую дорогу окаймляли столетние дубы и ели, высотой по колено человеку. Мох и лишайники покрывали громадные валуны, вынесенные сюда древними ледяными реками. Виднелись островки снега, льнувшие к затененным местам. Ветер не колыхал ни скрюченных ветвей карликовых дубов, ни даже еловых лап.

Он может лишь выть, встречая такую неколебимую прочность.

Первый фургон заскрежетал, въезжая на ровную дорогу у нее за спиной. Нереки закричали по — своему, когда он быстро проехал мимо Серен Педек и остановился на нужном месте. Туземцы пошли назад, помогать своим товарищам на въезде.

Скрип двери — это Бурак Преграда выкарабкался из головного фургона. Он широко расставил ноги, словно стараясь обрести равновесие, поморщился, отвернулся от ледяного ветра, нахлобучил меховую шапку. Блеснул глазами, увидев Серен Педак.

— Клянусь, я выгравирую это видение прямо на костях своего черепа! Аквитор! Ожидающая сонм ведомых, конечно же. Умбра меховой шубы, стать, первобытная грация. Ах, как вы стоите! Что за обветренный, но благородный профиль, словно вырезанный на диких высотах. Эй! Нерек! Найди главного — мы разобьем лагерь здесь. Готовьте ужин. Снимите дрова с третьего фургона. Огонь разожгите в положенном месте. И будьте там!

Серен Педак положила мешок и прошла по дороге. Ветер быстро унес слова Бурака. Тридцать шагов — и она набрела на остатки первого капища, расширение тропы, где склоны горы были вертикально срублены, а осколки горной породы тщательно разровнены. На обеих боковых площадках выложены из камней контуры кораблей, каждый с вертикальными менгирами вместо носа и кормы. Камни в носовой части кораблей обтесаны в форме эдурского бога, Отца Тень; но ветра стерли все детали. То, что некогда находилось внутри кораблей, давно исчезло, хотя камни все еще хранили странные пятна.

Лишь плоские каменные стены ущелья сохранили нечто от древней силы. Гладкие, черные, они просвечивали, словно тонкий дымчатый обсидиан. И за ними мелькали какие-то очертания. Слово горы внутри полые, и каждый склон — подобие окна, открывающего тайный, вечный внутренний мир. Мир, не ведающий обо всем, что снаружи, за границами нерушимого камня; словно эти склоны слепы или равнодушны.

Мерцающий обсидиан сопротивлялся попыткам Серен разглядеть формы по ту сторону. Как и в дюжину прошлых ее посещений. Впрочем, сама эта тайна стала для нее неотразимым соблазном, притягивала ее снова и снова.

Осторожно обойдя корму каменного корабля, она приблизилась к восточному склону. Сняв меховую перчатку с правой руки, коснулась гладкой панели. Тепло, вытягивающее усталость из пальцев, забирающее ломоту из суставов. Это ее тайна — целительная сила, обнаруженная, когда она в первый раз коснулась скалы.

Жизнь в суровых землях похитила гибкость тела. Кости стали хрупкими, искривленными и постоянно ныли. Бесконечный жесткий камень под ногами — с каждым шагом по позвоночнику проходила стрела боли. Нереки, прежде чем склониться перед королем Летера, обитали в самых восточных ущельях. Они верили, что родились от женщины и змея, и что змей живет в их телах: гибкие обводы спинного хребта, позвонок на позвонке, поддерживающие голову, средоточие мозга. Но горы презирают этого змея, мечтают бросить его на землю, вернуть на брюхо, заставить ползать в трещинах и свиваться между камней. Так что в течение жизни змей вынужден склоняться, гнуться и извиваться.

Нереки хоронили своих мертвых под плоскими камнями.

Или делали это, пока королевский эдикт не повелел им принять веру Оплотов.

Теперь они кидают своих соплеменников там, где те умерли. Даже в самих хижинах. Это было годы назад… но Серен с болезненной ясностью помнила осмотр большого плато, где обитали нереки. Деревни потеряли свои границы, смешались в хаотическом, подавленном однообразии. Каждая третья или четвертая хижина была в руинах — жалкие склепы для умерших от старости, болезней, избытка спиртного, белого нектара и дурханга. Дети бродили без присмотра. За ними крались злобные, без меры расплодившиеся горные крысы.

Народ нерек уничтожен, и из этой ямы не выбраться. Их родина стала разросшимся кладбищем, а летерийские города сулили им лишь долги и растворение. Они не заслуживали сочувствия. Жизнь Летера сурова, но это правильная жизнь, путь цивилизации. Доказательства? Империя процветает, тогда как прочие племена слабеют, гниют в высокомерии и глупости.

Серен Педек стала недоступной для горного ветра. По жилам текло тепло камня. Закрыв глаза, она придала лоб к приветливой глади.

Кто бродит за ней? Это предки Эдур, как говорят хироты? Если так, ясно ли они видят саму Серен? Смутные формы, движущиеся туда и сюда, потерянные, как дети нереков в умирающих деревнях.

Она имела собственное мнение и держалась за него — хотя мысль была неприятной. «Это стражи тщеты. Проводники в абсурд. Отражения самих себя, пойманные в ловушку бессмысленного повторения. Вечная нечеткость. То, что мы видим, пытаясь разглядеть себя, свои жизни. Чувства, воспоминания и опыт, тучная земля, на которой растет наша мысль. Бледные цветы под опустевшим небом».

Если бы она смогла — утонула бы в каменной глади. Чтобы идти в вечности рядом с бесформенными силуэтами, видя, наверное, вовсе не погнутые деревья, мох, лишайник и случайных прохожих. Нет, она видела бы только ветер. Вечно воющий ветер.

Она услышала шаги намного раньше, чем он вышел в трепещущий круг света. Звуки шагов пробудили и нереков, лежавших вокруг костра неровным полукругом. Они быстро поднялись, откинув служившие одеялами рваные шкуры, и скучились перед пришельцем. Серен Педак не отрывала взора от костра — непокорных языков пламени на куче дров, которые щедро набросал опьяневший от смеси вина и белого нектара Бурак Преграда. Смотрела, сражаясь с морщинками в углах рта, с непрошенной и нежеланной иронической улыбкой, выразившей горькую радость от неизбежной встречи двух разбитых сердец.

Бурак вез с собой тайные инструкции, список, достаточно большой, чтобы заполнить целый лист. От других торговцев, перекупщиков и чиновников — там были, подозревала она, приказы от самого Королевского Семейства. Что бы в них не содержалось, эти инструкции убивали купца. Он всегда любил выпить, но раньше не смел подмешивать в вино белый нектар, этот чарующий разрушитель. Для путешествия требовалось новое топливо — оно подстегивало гаснущие огни души Бурака, и оно же должно было утопить его. Так же надежно, как могли бы это сделать глубокие воды Залива.

«Еще четыре года. Может быть».

Нереки обступили пришедшего. Десятки голосов слились в странное бормотание — словно верующие вымаливали милости у порядком смущенного божества. Хотя происходящее скрывала тьма, Серен Педак ясно видела все в воображении. Он пытался (лишь глаза выдавали смущение перед всеми этими объятиями и протянутыми руками) произнести ответ, который не звучал бы благословением. Он хотел бы сказать, что не является человеком, достойным подобного почитания. Он хотел бы сказать, что является скопищем мерзких грехов — как и все они. Что все мы потеряны в этом мире холодного сердца. Он хотел бы сказать… но нет, Халл Беддикт ничего не скажет. Во всяком случае, таких… ранящих слов.

Бурак Преграда дернул головой, слепо замигал. — Кто идет?

— Халл Беддикт, — ответила Серен.

Он облизал губы. — Старый Блюститель?

— Да. Но не советую его так звать. Он уже давно вернул Королевскую Трость.

— И предал летерийцев. Да. — Бурак засмеялся. — Бедный, горделивый глупец. Честь влечет бесчестие, не забавно ли? Вечно высматривает ледяные горы в море. Вечно топчется у соленой пасти прибоя. И все. — Он приложился к бутылке. Серен видела, как вздулся кадык.

— Бесчестие вызывает у вас жажду, Бурак?

Он опустил бутылку, взглянул на нее и слабо улыбнулся: — Печет, аквитор. Словно утопающий вбирает воздух.

— Только это оказывается не воздух, а вода.

Он дернул плечом: — Удивится на миг…

— И ему конец.

— Да. И в эти последние мгновения звезды задрожат в незримых течениях.

Халл Беддикт наконец смог отбиться от нереков и вступил в круг света. Высокий, почти как Эдур. Закутан в шкуру белого волка, и его длинные косы почти так же белы. Ветра и солнце состарили его лицо, приобретшее цвет дубленой кожи. Глаза были бледно — синими; казалось, что душа за ними ушла в совсем другое место. Серен Педак отлично знала, что это место — не его родной дом.

«Нет. Его душа так же потеряна, как и стоящие перед нами плоть и кости». — Согрейся, Халл, — сказала она.

Он изучал ее отсутствующим взглядом — очевидное противоречие, которое умел разрешать лишь он один.

Бурак засмеялся: — К чему? Тепло никогда не проберется сквозь эти шкуры. Голоден, Беддикт? Хочешь пить? Не думаю. Как насчет женщины? Могу одолжить тебе одну из полукровок — эти красотки сидят в моем фургоне. — Он шумно допил бутылку и резко ее опустил. — Хоть чего-то? Поглядите, да он едва сдерживает отвращение.

Не сводя взора со старого Блюстителя, Серен спросила: — Ты прошел через ущелье? Снег сошел?

Халл Беддикт оглянулся на поезд. Заговорил неловко, словно давно не пользовался словами: — Должен был.

— Куда же ты?

Он снова оглянулся. — С вами.

Серен подняла брови.

Бурак Преграда со смехом взмахнул бутылкой — в ней оставались едва несколько капель, с шипением упавших в костер. — О, чудный попутчик! По любому! Нереки будут в восторге. — Он порывисто вскочил, чуть не упав в костер, еще раз пошатнулся и заковылял в свой фургон.

Серн и Халл смотрели ему в спину. Серен заметила, что нереки вернулись на свои места у огня, но не легли спать, а чего-то ждали — глаза их сверкали в свете пламени. Все туземцы глядели на Блюстителя, который медленно подошел к костру, уселся и протянул морщинистые руки к огню.

Они могут быть мягче, чем кажутся, помнила Серен. Однако такие воспоминания лишь ворошат давно угасшие уголья. Она подбросила полено в жадное пламя и стала смотреть на летящие во тьму искры.

— Он хочет гостить у хиротов до Большой Встречи?

Она метнула на него взор и пожала плечами: — Похоже. Поэтому ты решил к нам присоединиться?

— Эта встреча будет не похожа на прежние, — ответил он. — Эдур больше не разделены. Король — Ведун правит без соперников.

— Да, все меняется.

— И вот Дисканар посылает Бурака Преграду.

Она фыркнула, толкнула ногой в костер выпавшее было полено. — Жалкий выбор. Сомневаюсь, что он протрезвеет настолько, чтобы шпионить.

— Семь торговых домов на двадцати восьми судах зашли в бухту Келеча, — сказал Халл, сжимая пальцы.

— Знаю.

— Делегация Дисканара заявит, что охота была незаконной. Осудит бойню. Использует все это, чтобы сказать — старый договор плох, нужно его обновить. Сделает великодушный жест — бросит к ногам Ханнана Мосага золото за убитых тюленей.

Она промолчала. Ведь он прав. Халл Беддикт хорошо знал ум Эзгары Дисканара — или, скорее, Королевского Семейства, что одно и то же. — За этим нечто большее, так?

— То есть?

— Понимаю. Ты не слышал, кто возглавит делегацию.

Он хмыкнул: — Горы промолчали на сей счет.

— Представляет королевские интересы Нифадас.

— Хорошо. Первый Евнух не дурак.

— Нифадас разделяет командование с принцем Квилласом Дисканаром.

Халл Беддикт медленно повернулся к ней. — Она поднялась высоко, вот как.

— Точно. За все эти годы, с тех пор как твои пути пересеклись с ее сыном… ну, Квиллас мало изменился… Королева держит его на коротком поводке, и Канцлер наготове, чтобы ублажать его причуды. Ходят слухи, что первый дольщик в прибылях семи торговых домов, что выступают против договора — ни кто иная, как сама Королева Джаналь.

— И Канцлер не смеет покинуть дворец, — сказал Халл Беддикт. Она услышала его смешок. — Так что послал Квилласа. Ошибка. Принцу недостает тонкости. Зная свои глупость и невежество, он видит их и в остальных, особенно когда они говорят то, чего он не понимает. Нельзя вести переговоры, если несешься на волне эмоций.

— Это не секрет, — ответила Серен. И замолкла, ожидая ответа.

Халл Беддикт сплюнул в огонь. — Им все равно. Королева спускает его с поводка. Позволит ему молотить как попало, чтобы нанести обиду Ханнану Мосагу. Простая наглость? Или они действительно хотят войны?

— Я не знаю.

— А Бурак — какие приказы он везет?

— Не знаю точно. Но он им не рад.

Повисло молчание.

Двенадцать лет назад король Эзгара Дисканар назначил излюбленного Преду своей Гвардии Халла Беддикта на должность Блюстителя Рубежей. Ему предстояло поехать на северную границу, а затем и за нее. Задача — изучать племена, что все еще живут в горах и горных лесах. Халл Беддикт был талантливым воином, но наивным человеком. То, что он принял за путешествие ради поисков знания и налаживания путей к мирному сосуществованию, на самом деле было прелюдией к войне. Подробные доклады о племенах нереков, фараэдов и Тартеналов тщательно анализировались приспешниками канцлера Трайбана Гнола. Из описаний Халла были извлечены сведения о слабостях врага. И вскоре эти сведения были цинично использованы в череде завоевательных операций.

Халл Беддикт, связавший себя узами родства с этими племенами, увидел, к чему привел его энтузиазм. Дары, что были совсем не дарами — за них требовали проценты, их меняли на земли. Гибельный лабиринт торговцев и купцов, соблазнявших туземцев ненужными услугами, распространявших опасные яды. На протест отвечали уничтожением. Разрушением их гордости, чести и самоуважения. В общем — война столь циническая, холодная и бессердечная в своей методичности, что ни одна честная душа не смогла бы ее вынести. Особенно душа, ответственная за многое. «За все это».

Но нереки до сего дня поклонялись Халлу Беддикту. Как и полдюжины обремененных долгами нищих, что остались от племени фараэдов. А разрозненные Тартеналы сидели, неуклюжие, пьяные и сломленные, в притонах южных городов. У каждого на левом плече до сих пор можно было разглядеть татуировки в виде трех полос — такая же украшала и плечо Беддикта.

Сейчас он сидел рядом, уставившись на умирающее пламя костра. Один из его стражников вернулся в столицу, неся с собой Королевскую Трость. Блюститель больше не был Блюстителем. Он не вернулся на юг. Он ушел в горы.

Впервые она его встретила восемь лет назад, невдалеке от Высокого Форта; он был не краше дикого животного, блуждающего в чащобе. И привела его назад. По крайней мере, частично. «Ох, это было не так возвышенно, как могло показаться. Было бы возвышенно, если бы я не воспользовалась им в таких низких целях».

Она поддалась своим самолюбивым нуждам, и в этом не было ничего достойного.

Серен гадали, простит ли он ее. Простит ли она себя.

— Бурак Преграда знает то, что я хочу узнать, — сказал Халл Беддикт.

— Возможно.

— Он скажет мне.

«Если по своей воле — не скажет». — Несмотря на все тайные приказы, он остается в этой игре мелким игроком. Глава торгового дома из Трейта, с некоторым опытом в делах с хиротами и арапаями. «И, как мне думается, у него есть право свободного прохода на земли Эдур».

— Ханнан Мосаг пошлет воинов к нашим судам, — сказал Халл Беддикт. — Торговые интересы королевы, кажется, будут ущемлены.

— Думаю, она предвидит потери.

Сидевший рядом больше не был наивным юнцом. Но он слишком долго оставался в стороне от хитроумных интриг и ужасающей ловкости рук, бывших для большинства летерийцев чем-то, заменяющим кровь. Она могла ощутить, как он пытается совладать со слоями сошедшихся здесь планов и намерений. — Я начинаю видеть ее тропу, — заявил он вскоре, и в голосе прозвучала такая отчаянная горечь, что она заморгала и отвернулась.

— Это же проклятие, — продолжал он, — что мы склонны глядеть вперед и только вперед. Словно тропа впереди совсем другая, чем позади.

«Да, мне стоит воспоминать это каждый раз, когда я оглядываюсь. Пора с этим заканчивать. В самом деле».

— Пять крыльев купят вам почитание, — пробурчал лежавший в постели Теол Беддикт. — Ты не думал, как это все странно? Конечно, каждый бог должен иметь трон; но разве из этого следует, что каждый трон должен быть занят каким-то богом? А если это не так, кто в здравом уме может посчитать, что пустой трон достоин поклонения?

Сидевший рядом с постелью на трехногом табурете Багг прекратил двигать спицами. Скептически прищурив один глаз, внимательно осмотрел рубашку из грубой шерсти.

Теол покосился на слугу. — Убежден, что моя левая рука почти такой же длины, как и правая. Даже совершенно такой же. Зачем ты так упорно создаешь оптический обман? Впрочем, среди твоих талантов не числится талант к вдохновенному самооправданию. За это тебя и люблю, Багг.

— Вполовину меньше, чем себя самого, — ответил старик, возобновляя вязание.

— Не вижу смысла разубеждать. — Он вздохнул, пошевелил пальцами ног под холщовой простыней. Южный ветер становился все сильнее, он был благословенно холодным и почти не содержал привычного «аромата» Вонючих Равнин. Кровать и табурет — вот единственная обстановка крыши Теолова дома. Багг все равно спал внизу, не обращая внимания на удушающую жару. Наверх он приходил, когда вязанье требовало достаточного света, чтобы различать узор. Бережет масло, подумал Теол — масло для ламп стоит весьма дорого при нынешнем скудном улове китобоев.

Он пошарил в поисках блюда, поставленного для него Баггом. Обнаружил на нем шесть сушеных фиг.

— Еще один урок скромности перед ожидающим меня выходом в свет? — Теол начал рассеянно жевать, наблюдая за ловкими как обезьяны рабочими, облепившими купол Вечной Резиденции. Чистая случайность, что ему выпал ничем не загражденный вид на далекий дворец, сердце Летераса, и на окружившие его башни и мосты Третьей Высоты. Прекрасное обрамление королевского самомнения. — Поистине это Вечная Резиденция. Вечно недостроенная.

Купол стал таким вызовом для королевских архитекторов, что за время строительства уже третий зодчий покончил самоубийством, а еще один умер трагически (и довольно загадочно), попав в дренажную трубу.

— Семнадцать лет с добавкою. Кажется, они совсем провалились с пятым крылом. Жду твоего компетентного суждения, Багг.

Компетентности Багга хватало, чтобы переделать печь на кухне. Двадцать три обожженных кирпича, сложенные в форме куба. По меньшей мере три явно были притащены с развалин мавзолея на ближайшем кладбище. Строители склепов держатся особого размера кирпича. Очень уж эти ублюдки благочестивы.

Выполняя требование Теола, Багг глянул вниз, скосив оба глаза.

Дворец из пяти крыльев, купол в середине. Каждое крыло из пяти уступов (выходящее к побережью пока что имело только два). Стройка замерла, когда обнаружилось, что глина ползет из-под фундаментов во все стороны. Словно кулаком надавили на кусок масла. Пятое крыло тонуло.

— Гравий, — произнес Багг и вернулся к спицам.

— Что?

— Гравий, — повторил старик. — Просверлить глубокие колодцы в глине, через каждые пять шагов, и забить их гравием. И бревна вложить. Накройте сверху и ставьте на этом основании фундамент. Не давит на глину — глина не потечет.

Теол уставился на слугу: — Отлично. Откуда ты узнал, во имя Странника? И не рассказывай, что сам догадался, когда укреплял печку.

Багг покачал головой: — Нет, она не такая тяжелая. Но если бы была, так и надо было бы делать.

— Высверлить дыры? Насколько глубоко?

— До скалы, конечно. Иначе не сработает.

— И заполнить гравием.

— Да, хорошенько утрамбованным.

Теол схватил с блюда еще одну фигу, стер с нее пыль. Багг снова совершил налет на рыночные отбросы. Перехитрил крыс и собак. — Хороший очаг бы вышел.

— Точно так.

— Ты мог бы готовить в безопасности, зная, что кладка не поползет. Разве что землетрясение…

— О нет. Это и с землетрясением справится. Гравий изогнется…

— Необычайно. — Он сплюнул косточки. — Багг, как думаешь? Смогу я сегодня встать?

— Не вижу причин… — Слуга запнулся. Склонил голову набок, размышляя. — Знаете, может, и придется.

— Да? Тогда не трать мое время.

— Утром вас посетили три женщины.

— Три женщины. — Теол поглядел на ближайший из мостов Третьей Высоты, на движущиеся по нему повозки. — Я не знаком с тремя женщинами. А если бы был знаком… одновременный приход всех трех стал бы катастрофой. Это тебе не «случайно забежала».

— Да, вы их не знаете. Ни одной из них. Точно. Совершенно новые лица.

— Новые? Никогда их не видел? Даже на рынке или набережной?

— Нет. Наверно, из других городов или деревень. Странные акценты.

— И они называли меня по имени?

— Ну, не совсем. Они спрашивали, не это ли дом человека, спящего на крыше.

— Если они такое спрашивали, значит, поистине пришли из деревни Давижабу. Что они еще спрашивали? Цвет твоих волос? Что ты надеваешь, когда выходишь к ним? Может, свои собственные имена? Скажи, они сестры? У них одинаковые брови?

— Не заметил. Привлекательные женщины. Молодые, пышные. Полагаю, вам не интересно?

— Слуге не следует полагать. Привлекательные, молодые пышечки. Ты уверен, что они женщины?

— О да, совершенно уверен. Даже евнухи не имеют таких пышных грудей, совершенных, вздымающихся столь высоко, что милашки могут класть на них подбородки…

Теол не заметил, как встал с постели. Непонятно когда, но он выздоровел. — Ты закончил рубаху?

Багг снова поглядел на нее. — Только закатаю рукава.

— Наконец-то я смогу показаться на людях. Срежь нитки, или что там с ними надо делать, и неси рубашку сюда.

— Но брюки я еще даже не начал…

— Неважно, — отрезал Теол, дважды и трижды обертывая простыню вокруг бедер. Затем помедлил; на лице появилось странное выражение. — Багг. Во имя Странника, не надо больше фиг, а? Где же твои всхолмленные спереди сестры?

— Красная Аллея. «У Хальдо».

— Номера или двор?

— Двор.

— Хоть что-то. Думаешь, Хальдо мог позабыть?

— Нет. Но он проводит много времени на Топляках.

Теол улыбнулся, потер зубы пальцем. — Выигрывал или проигрывал?

— Второе.

— Ха! — он прочесал волосы пятерней, принял импозантную позу. — Ну как?

Багг протянул рубаху. — Как вам удалось сохранить такие мышцы, если ничего не делаете? Вот чему дивлюсь.

— Фамильная черта Беддиктов, мой милый, грустный приспешник. Видел бы ты Брюса во всем вооружении. Но даже он заморыш в сравнении с Халлом. Как средний сын, я представляю их идеальный баланс. Ум, физическая сила, множество талантов и красота в придачу. Учтем также необычайную способность просаживать все это впустую — и вот перед тобой великолепная кульминация нашего рода.

— Чудесная, прочувствованная речь, — низко поклонился Багг.

— А что, нет? Теперь я встаю на путь. — Теол взмахнул рукой, шествуя к лестнице. — Ах, да, тебе еще нужно связать брюки. Шерсти достаточно?

— Ну, я могу сделать одну штанину полностью или обе до…

— До колен?

— Гораздо выше.

— Вяжи одну штанину.

— Слушаюсь, господин. Затем нужно будет найти какую-нибудь еду. И питье.

Теол упер руки в боки: — Разве мы не продали буквально все, кроме одной кровати и одной табуретки? Что же нам еще выгрести?

Багг глянул искоса. — Нечего, — согласился он. — Чего бы вы желали отведать сегодня ночью?

— Того, что нуждается в приготовлении.

— Предпочитаете то, что при приготовлении улучшается, или то, что просто поддается приготовлению?

— Сойдет и то, и это.

— Как насчет дров?

— Я не ем…

— Для печи.

— О, понятно. Ну, найди что-нибудь. Погляди на свой табурет — ему ведь не нужны все три ноги? Если воровство не окупается, приходит время импровизаций. Я иду навстречу трем судьбам, Багг. Молись, чтобы Странник смотрел в другую сторону.

— Непременно.

Теол спустился по лесенке, с внезапной паникой осознав, что в ней осталась одна ступенька из трех.

Комната внизу была пуста, если не считать нескольких тонких матрацев, свернутых у стены. На печи у единственного окна стоял глиняный кувшин, рядом валялись несколько деревянных ложек и чашек. Во всем элегантность простоты, подумал Теол.

Он отвел рукой драную занавеску, служившую вместо двери, напомнив себе приказать Баггу, чтобы вытащил дверное полотно из — под очага. Немного полировки — и можно получить у Каспа — жестянщика пару доков.

Теол вышел из дома. Он стоял в узком проходе, таком узком, что к улице пришлось идти боком, отталкивая ногами всякий мусор. «Пышечки… хотел бы я, чтобы такие всегда ломились в эту дверь» . Ему было необходимо приглашение на обед. Такой опытный гость, как он, сумеет придать себе достойный вид, сумеет нести радость одним своим появлением. Они клюнут.

На улочке были только трое нереков — мать с двумя детьми — полукровками. Они спали в нише напротив нового дома. Он прошел мимо скрюченных тел, отпихнул подошедшую близко крысу и начал пробираться между гор ящиков, почти заслонивших выход на большую улицу. Склады Бири вечно переполнены, и Бири давно рассматривает эти улочки (рядом с улицей Куль на канале Квилласа) как подсобный двор.

Охранник двора, Чалас, развалился на скамейке на другой стороне улицы, где та открывалась на Площадь Прыща. Он был голым, лишь чресла прикрывала обернутая кожей дубина. — Чудесная рубашка, — сказал стражник, уставившись на Теола покрасневшими глазами.

— Ты меня окрылил, Чалас.

— Счастлив помочь.

Теол остановился, упер руки в бока и поглядел на заполненную народом площадь. — Город процветает.

— А здесь без перемен… разве что в последнее время.

— Ох, да это рывок веслом против мощного течения.

— Не услышал бы Бири. Он все еще хочет видеть твою голову засоленной в бочке и плывущей по морям.

— Бири всегда не того хочет.

Чалас хмыкнул. — Твой первый выход за недели. Особый случай?

— У меня встреча с тремя женщинами.

— Хочешь мою дубину?

Теол глянул на потрепанную вещь. — Не хочу оставить тебя беззащитным.

— Их пугает мое резаное лицо. Всех, кроме нереков. Прошли мимо, не заметив.

— Проблемы?

— Нет. Это же подвальные крысы. Но ты знаешь Бири.

— Лучше, чем он сам себя знает. Напомни ему об этом, Чалас, если он задумает причинить им вред. — Ладно.

Теол вышел на площадь, вклинившись в толпу. По трем сторонам располагались мелочные рынки — самая бесполезная коллекция ненужной дряни, какую видывал Теол. А люди раскупают все без устали, день за днем. «Наша цивилизация процветает на тупости. Немного нужно ума, чтобы проколоть эту вену и сосать из ее богатств. Удобно, хотя и несколько убого. Путь к самым мрачным откровениям».

Он пересек площадь, вошел на Красную Аллею. Тридцать шагов — и он напротив арки входа «У Хальдо». Внутрь, под сень прохода и снова на солнечный свет, во двор. Полдюжины столиков, все заняты. Благодать для недотеп, не имеющих монеты на посещение внутреннего святилища Хальдо — номеров, или «ям», в которых днем и ночью кипела нечистая деятельность, в своем артистизме доведенная до абсурда. Еще один пример того, за что готовы платить люди, дай им возможность.

Три женщины за столиком в дальнем углу выделялись сразу — не только потому, что они были здесь единственными женщинами, но и множеством более тонких деталей. «Привлекательные… это то самое слово» . Сестры они разве только по оружию — учитывая явную склонность к некоей форме солдатской удали и сваленные около стола доспехи и мечи в ножнах.

Сидевшая слева была огненно — рыжей. Буйные, выцветшие на солнце локоны беспорядочно разметались по плечам. Она пила из глиняной бутыли, пренебрегая стоявшими на столе кубками — а может быть, даже не зная их назначения. Ее лицо словно принадлежало венчающей дворец статуе героини — сильное, гладкое, совершенное. Синие глаза взирали с безмятежным равнодушием — тоже свойство каменных статуй. Рядом с ней, облокотившись на стол обеими руками, сидела женщина с явной примесью фараэдской крови в жилах — медовый оттенок кожи, раскосые черные глаза. Волосы ее были темно-каштановыми, почти черными — она туго стянула их заколкой, открывая взорам красивое лицо сердечком. Третья откинулась в кресле; одну ногу она вытянула, другой все время нетерпеливо постукивала. Красивые ноги, подметил Теол, и красивые обтягивающие лосины из почти отбеленной кожи. Она полностью обрила голову; бледная кожа блестела на солнце. Широко расставленные светлые глаза лениво оглядывали гостей Хальдо, в конце концов остановившись на стоявшем у входа Теоле.

Он улыбнулся. Она фыркнула.

Урал, главный официант Хальдо, появился из тени, поманил Теола к себе.

Он подошел так близко, как только осмелился. — Хорошо… выглядишь, Урал. Хальдо здесь?

Неопрятность этого типа вошла в легенды. Гости делали заказы с предельной быстротой и редко подзывали Урала до окончания обеда. Он стоял перед Теолом, блестя потным лбом, теребя масляными пальцами длинный фартук. — Хальдо? Нет, слава Страннику. Он в Нижнем Проходе, у Топляков. Теол, те женщины… они здесь все утро! Они пугают меня, так на меня зыркают — не подойти!

— Предоставь их мне, Урал, — отозвался Теол, рискнув коснуться влажного плеча официанта.

— Тебе?

— Почему бы нет? — Теол одернул рубашку, поправил рукава и пошел между столиками. Остановившись пред тремя женщинами, оглянулся в поисках стула; подтащил ближайшее кресло и со вздохом в него уселся.

— Чего тебе? — спросила бритая.

— Это мой вопрос. Слуга сообщил, что вы утром посетили мою резиденцию. Я Теол Беддикт… тот, кто спит на крыше.

На него уставились три пары глаз.

«От такого поникнет могучий полководец… а я? Только мигну».

— Ты?

Теол состроил бритой гримасу: — Почему все это спрашивают? Да, я. По вашему акценту я понял, что вы с островов. Я никого не знаю на островах. Значит, и вас не знаю. Конечно, я не имел в виду «не хочу знать». По крайней мере, я так думаю.

Рыжая со звоном поставила бутылку на стол. — Мы ошиблись.

— Печально слышать…

— Нет, — прервала ее бритая подруга. — Это притворство. Мы должны были предвидеть некоторую степень… шутовства.

— У него нет штанов.

— И руки кривые, — добавила темноволосая.

— Не совсем точно, — сказал ей Теол. — Это всего лишь неравные рукава.

— Мне он не нравится, — заявила она, скрестив руки на груди.

— Он и не должен нравиться, — возразила бритая. — Видит Странник, нам с ним не в койку ложиться. Ведь так?

— Я раздавлен.

— Еще бы, — с неприятной ухмылкой сказала рыжая.

— С ним? На крыше? Ты сошла с ума, Шенд.

— Почему это он не должен нравиться?

Бритая женщина, чье имя было, очевидно, Шенд, вздохнула и потерла глаза. — Слушай меня, Хеджан. Это дело. В делах не нужны сантименты — я тебе не раз говорила.

Хеджан покачала головой: — Нельзя доверять тому, кто тебе не по нраву.

— Можно! — сказала Шенд, подмигнув.

— Мне его репутация не нравится, — сказала третья женщина, чье имя еще не звучало.

— Риссарх, — сказала с новым вздохом Шенд, — именно эта репутация нас сюда и привела.

Теол хлопнул в ладоши. Один раз, очень громко, так что все три женщины вздрогнули. — Чудно. Риссарх с рыжими волосами. Хеджан с кровью фараэдов. И Шенд, вообще без волос. Ну, — он оперся руками о стол и поднялся, — с меня довольно. Прощайте…

— Сидеть!

Это было столь угрожающее рычание, что Теол непроизвольно шлепнулся в кресло. По спине потекла струйка пота.

— Так-то лучше, — продолжала Шенд более любезным тоном. Она склонилась к нему: — Теол Беддикт. Мы все о тебе знаем.

— О?

— Мы даже знаем, почему случилось то, что случилось.

— Да ну.

— И мы хотим, чтобы ты сделал это снова.

— Хотите?

— Да. Но в этот раз ты наберешься смелости. Пройти весь путь.

— О?

— Потому что мы — я, Риссарх и Хеджан — будем твоей смелостью. В этот раз. А теперь давайте выйдем, пока тот слуга снова не приперся. Мы сняли дом. Там поговорим. Там не воняет.

— Что за облегчение, — отозвался Теол.

Трое поднялись. Но не он.

— Говорила тебе, не сработает, — обратилась Хеджан к Шенд. — Ничего не осталось. Только погляди на него.

— Сработает.

— Хеджан права, очень извиняюсь, — сказал Теол. — Не сработает.

— Мы знаем, куда ушли денежки, — сказала Шенд.

— Не секрет. Я потерял все. Богатство в клочья.

Шенд качала головой. — Нет, не так. Я же сказала, мы ЗНАЕМ ВСЁ. И когда поговорим…

— Вы все твердите, что что-то узнали, — дернул плечом Теол.

— Точно так, — ответила она, улыбаясь. — Мы же с островов.

— Не стех островов.

— Конечно, не с тех. Кто там бывал? Так что учти.

Теол встал. — Как говорят, пять крыльев купят вам почитание.

— Ты это сделаешь, — настаивала Шенд. — Потому что если все выйдет наружу, Халл тебя убьет.

— Халл? — Теол выдавил улыбку. — Мой брат ничего об этом не знает.

Он ощутил вкус удовольствия, увидев, что все три женщины заколебались. «Как вам это?..»

— Халл может стать проблемой.

Брюс Беддикт не мог удержать взгляд на стоявшем перед ним человеке. Эти маленькие спокойные глазки в окружении складок розовой плоти казались не вполне человеческими, столь неподвижными, что финед Королевской Гвардии чувствовал, будто глядит в глаза змеи. «Яркошейка, в сухой день свернувшаяся в середине приречной дороги. Длиной в трех человек, голова над кольцами тела толщиной в руку. Берегись, гужевой скот. Берегись, неосторожный путник. Не подходи».

— Финед?

Брюс с трудом заставил себя снова поглядеть на толстяка. — Первый Евнух, не знаю, что и ответить. Не видел брата многие годы, тем более не беседовал с ним. Я же не еду с делегацией.

Первый Евнух Нифадас отвернулся и неслышно обошел доминирующий в его кабинете тяжелый стол, направляясь к креслу с высокой спинкой. Его движения были медленны и точны. — Спокойно, финад Беддикт. Я питаю к вашему брату Халлу великое уважение. Восхищаюсь стойкостью его убеждений и понимаю всю подоплеку его решений… его выбора прошлых лет.

— Тогда простите меня, Первый Евнух — вы зашли много дальше, чем я. В моем брате — в моих братьях — я совершенно не разбираюсь. Увы. Всегда так было.

Нифадас сонно моргнул и закивал головою: — Семья — странная штука, верно. Конечно, мой личный опыт исключает понимание многих тонкостей этого вопроса. Но, если позволите сказать, он же позволяет мне некоторую объективность. Я часто созерцаю механизмы семейных взаимоотношений незамутненным взором. — Он снова поймал Брюса в прицел внимательных глаз. — Можно добавить пару комментариев?

— Первый Евнух, я…

Нифадас махнул пухлой рукой, призывая его к молчанию. — Не нужно. Я был дерзок. И мне не удалось понятно объясниться. Как вы знаете, приготовления начаты уже давно. Большая Встреча надвигается. Мне известно, что Халл Беддикт присоединился к Бураку и Серен Педак на пути в землю хиротов. Далее. Я заключаю, что Бурак обременен множеством инструкций — не от меня, хочу особо заметить. Иными словами, эти инструкции не только не отражают интересы короля, но фактически противоречат желаниям Его Величества. — Он снова заморгал, медленно и размеренно. — Согласен, все это неустойчиво. И нежелательно. Вот моя забота. Халл может… неправильно понять…

— Подумав, что Бурак Преграда действует от имени Короля.

— Точно так.

— И тогда захочет помешать торговцу.

Нифанас вздохнул, оглашаясь.

— Что, — продолжал Брюс, — не обязательно будет плохо.

— Этот точно. Не обязательно будет плохо.

— Если только вы не намерены, в качестве официального главы нашей делегации, помешать планам купца своим способом. Изменить направление действий Бурака в стране Эдур.

Лицо Первого Евнуха выразило намек на улыбку.

Не более того. Но Брюс понял. Он поглядел в окно за спиной Нифадаса. Смутные облака проплывали за волнистым, нечистым стеклом. — Это не конек Халла.

— Ну, тут мы согласны. Скажите, финед, что вы знаете об аквиторе, этой Серен Педак?

— Только репутацию. Также слышал, что у нее есть резиденция в столице. Хотя ни разу не слышал, чтобы она приезжала.

— Редко. Последний раз шесть лет назад.

— Ее имя не запятнано.

— Точно. Стоит подивиться… ведь она же не слепая. Думаю, и не глупая.

— Полагаю, Первый Евнух, что это не свойственно аквиторам.

— Правильно. Ну, благодарю, что уделили мне время. Скажите, — добавил он, медленно поднимаясь и всем видом показывая, что аудиенция окончена, — вы освоились с ролью Королевского Поборника?

— Гм… достаточно хорошо, Первый Евнух.

— Это бремя легче переносить молодым, как вы?

— Не легче. Но я не жалуюсь.

— Не очень удобно, но терпимо.

— Весьма правильное определение.

— Вы достойный человек, Брюс. Как один из королевских советников, я доволен выбором.

«И чувствуешь, что нужно напомнить. К чему бы?» — Я весьма польщен выбором Короля, и вашим тоже, Первый Евнух.

— Больше вас не задерживаю, финед.

Брюс кивнул, развернулся кругом и вышел из кабинета.

Часть его души печалилась по старым временам, когда он был простым офицером в Гвардии. Нес мало политических забот, а король присутствовал в отдалении, пока Брюс и его сослуживцы стояли вдоль стен на торжественных приемах и пирах. Опять — таки, понял он, едва выйдя от Первого Евнуха, тот вызывал его по причине кровного родства, не как королевского Поборника.

Халл Беддикт. Словно беспокойный призрак, чье присутствие отравляет ему жизнь, куда бы ни пошел он и что бы ни делал. Брюс помнил старшего брата в форме Блюстителя, с Королевской Тростью за поясом. Последнее впечатление юного, чувствительного подростка, каким он был много лет назад. Этот миг остался с ним — блуждал ли он в воспоминаниях или задумывался о прошлом — словно замерзшая во льду картина. Картина. Братья — мужчина и ребенок — потрескавшиеся краски под слоем пыли. Он мог словно со стороны видеть восторженные, широко распахнутые очи подростка, мог проследить его взор и ощутить свои нынешние сомнения и подозрения к этому солдату в чистом мундире.

Невинность. Лезвие славы, слепяще-яркое с обеих сторон.

Он сказал Нифадасу, что не понимает Халла. Но он понимал. Очень хорошо.

Он понимал Теола, хотя и не так четко. Награда за безмерное богатство оказалась холодной; только жадное желание палит огнем. Такова истина мира летерийцев, хрупкий излом в сердцевине золотого меча. Теол насадил себя на золотое лезвие и был рад истечь кровью, медленно и с веселой уверенностью. Какого бы последнего дара не ждал он от смерти, это было напрасно: никто не поглядит на него, когда придет тот день. Никто не осмелится. «Вот почему, думаю я, он и смеется».

Его братья взошли на свои вершины, уж давно — и слишком легко, как оказалось — и ныне скользили вниз, к забвению и смерти. Каждый своей дорогой. «А я? Меня назвали Королевским Поборником. Что означает — лучшим фехтовальщиком королевства. Думаю, сейчас я стою на верхнем своем пределе». Дальше думать не хотелось.

Он свернул направо, в другой коридор. В десятка шагов впереди открытая дверь испускала сноп света. Когда он поравнялся с дверью, голос воззвал: — Финед! Быстрее сюда.

Брюс незаметно усмехнулся и вошел в дверь. Комната с низким потолком полнилась ароматами благовоний. Бесчисленные источники света спорили за право ярче озарить стол, загроможденный аппаратами, склянками и свитками.

— Цеда?

— Вверх. Подойди, посмотри, что я сделал.

Брюс обошел книжный шкаф, стоящий боком к стене, и обнаружил за ним Королевского Волшебника. Он сидел на стуле, наклонный стол с ровной нижней полкой рядом с ним был заставлен дисками из полированного стекла.

— Твоя походка изменилась, финед, — сказал Куру Кан, — едва ты стал Поборником.

— Я и не заметил, Цеда.

Куру Кан дернулся на стуле и поднес к лицу странный предмет. Две стеклянные линзы, связанные между собой проволокой. Увеличивающий эффект линз подчеркивал его резкие черты. Куру Кан приблизил устройство к глазам, подкрутил проволоку и замигал казавшимися огромными глазами на Брюса.

— Таким я тебя и представлял. Превосходно. Муть уменьшала твою импозантность. Восходит ясность, занимая первое место среди прочих значимых вещей. Теперь важнее, что я вижу, а не что слышу. Перспективы меняются. Мир меняется. Важно, финед, очень важно.

— Эти линзы подарили вам зрение? Чудо, о Цеда!

— Ключ был в отыскании решения, противоположного магии. Наблюдение за Пустым Оплотом украло мое зрение. Я не мог совершать изменения, используя прежние пути. Теперь это не так важно. Молюсь, чтобы никогда и не стало.

Цеда Куру Кан вечно вел сразу несколько разговоров. По крайней мере, так он объяснял. Многих это раздражало. А вот Брюс был очарован.

— Вы мне первому показываете свое открытие, Цеда?

— Ты лучше других сможешь оценить его значение. Мечник, танцующий с местом, расстоянием и рассчитывающий время, и все одинаково важно. Нужно кое-что исправить. — Он стащил устройство с носа, склонился над ним, взяв в руки миниатюрные инструменты. — Ты был в приемной Первого Евнуха. Не очень приятный разговор. Но сейчас это неважно.

— Меня вызывают в тронный зал, Цеда.

— Верно. Но не очень срочно. Преда представит тебя, и времени это займет… немного. Первый Евнух спрашивал о брате?

Брюс вздохнул.

— Я так и догадался, — сказал Куру Кан, вскидывая глаза и широко улыбаясь. — Примесь беспокойства в запахе пота. Нифадас очень, очень озабочен. — Он снова приблизил линзы к глазам. Сфокусировал взгляд на финеде — непривычно, раньше такого не случалось. — К чему шпионы, если истина достигается кончиком носа?

— Я надеюсь, Цеда, что с этим изобретением вы не потеряете свой талант.

— А, вижу! Действительно фехтовальщик. Тебе понятна важность всякого чувства! Какой ощутимый восторг — сюда, позволь тебе показать. — Он соскользнул со стула и подошел к столу. Налил чистой жидкости в прозрачный сосуд. Прищурился, отмеряя уровень, и кивнул: — Ощутимо и измеримо, как я и подозревал. — Он снял сосуд со штатива и выпил содержимое. Облизал губы. — Так тебя беспокоят оба брата.

— Я не защищен от сомнений.

— Надеюсь, что нет! Какое важное допущение. Когда Преда закончит с тобою — это не долго — вернись сюда. Для нас двоих есть важная задача.

— Хорошо, Цеда.

— Время кое-что менять. — Колдун снова стащил линзы. — Для нас двоих, — повторил он.

Брюс подумал и кивнул. — До скорого, Цеда.

Он направился к выходу.

«Нифадас и Куру Кан… Они стоят на стороне Короля Дисканара… Не будь другой стороны…»

Тронный зал назывался так не по праву — с тех пор, как починили высокие крыши Вечной Резиденции, король начал переносить свое присутствие туда. Здесь оставалось лишь несколько атрибутов власти — древний ковер, устилающий возвышение трона, и стилизованные врата, возвышающиеся над местом, где недавно стоял сам трон.

Когда прибыл Брюс, зале находилась только его командир, Преда Уннаталь Хебаз. Она всегда привлекала взоры, каким бы роскошным не было окружение. Выше большинства женщин, почти одного роста с Брюсом. Белокожая блондинка с глазами цвета темного миндаля повернулась при его приближении. В сорок лет воительница сохранила необычайную красоту, лишь подчеркнутую мелкими морщинками. — Финед Беддикт, вы опоздали.

— Неожиданные аудиенции у Первого Евнуха и Цеды…

— У нас несколько секунд, — прервала она. — Займите место у стены, как стоит страж. Они могут узнать вас, или могут решить, что это всего лишь один из моих порученцев — особенно сейчас, когда унесли канделябры и освещение плохое. В любом случае стойте смирно и не говорите ничего.

Нахмурившийся Брюс занял привычную нишу охранника, оглядел зал, затем попятился в тень, пока плечи не уткнулись в холодный камень стены. Преда мельком поглядела на него и обратила все внимание на маленькую дверцу в углу за тронным возвышением.

«А! это встреча с другой стороной…»

Дверь распахнулась под облаченной в латную перчатку рукой гвардейца свиты Принца. Воин осторожно шагнул в зал. Меч находился в ножнах, однако Брюс знал, что Мороч Неват способен извлечь его за одно биение сердца. Он знал также, что Мороч был кандидатом Принца на пост Королевского Поборника. «Он это заслужил. Мороч Неват не только мастер меча, но и обладает присутствием духа…» Хотя наглые манеры гвардейца раздражали Брюса, он невольно ему позавидовал.

Страж Принца изучил помещение, заглядывая во все углы и ниши, включая и ту, где стоял Брюс — мгновенное внимание, просто чтобы удостовериться в присутствии одного из охранников Преды. Затем Мороч поглядел на Уннаталь Хебаз. Короткий кивок узнавания, и он отошел в сторону.

Появился Принц Квиллас Дисканар. За ним шел канцлер Трайбан Гнол. Следующие фигуры заставили Брюса вздрогнуть. Королева Джаналь и ее Первый Консорт, Турадал Бризед.

«Клянусь Странником, все их гнусное гнездо».

Квиллас оскалился на Уннаталь Хебаз, словно цепной пес. — Ты отправила финеда Геруна Эберикта в свиту Нифадаса. Я хочу вернуть его. Преда, выбери кого-нибудь другого.

Ответ Уннатали был спокойным: — Компетенция Геруна Эберикта выше всех похвал, Принц Квиллас. Я слышала, что Первый Евнух доволен его появлением.

Канцлер Трайбан Гнол заговорил столь же увещевающим тоном: — Ваш принц думает иначе, Преда. Вам подобает уважать его мнение.

— Мнения принца — это его заботы. В таких вопросах я подчиняюсь лишь его отцу. Что же касается ваших мнений о том, что я уважаю и чего не уважаю — Канцлер, советую вам не бросать мне вызов.

Мороч Неват что-то пробурчал и выступил вперед.

Рука Преды взметнулась, останавливая — не Мороча, а ее стража, Брюса, который успел сделать шаг из ниши. Он уже выхватил меч из ножен, быстро и бесшумно.

Мороч метнул на Брюса взор, показывавший, что гвардеец удивлен его присутствием. Его меч был еще наполовину в ножнах.

Сухое покашливание со стороны королевы. — Ах, решение Преды относительно… одного из гвардейцев разъяснилось. Выйдите вперед, Поборник, если вы не против.

— Это не обязательно, — сказала Уннаталь.

Брюс кивнул и вернулся в нишу, вкладывая меч в ножны.

Брови королевы Джанали поднялись при резком возражении Преды. — Дорогая Уннаталь Хебаз, вы вышли за рамки чина.

— Это не моя вольность, Королева. Королевский Страж подчиняется Королю и никому другому.

— Ну, простите меня за недовольство этим устаревшим обычаем. — Джаналь взмахнула тонкой ручкой. — Сила вечно стоит на грани превращения в слабость. — Она подошла к сыну. — Послушай совет матери, Квиллас. Было глупо рубить по пьедесталу Преды, пока он еще не обратился в пыль. Терпение, любимый мой.

Канцлер вздохнул: — Совет королевы…

— …следует уважать, — скорчил гримасу Квиллас. — Как угодно. Как пожелаете. Мороч!

Принц вышел из зала, сопровождаемый гвардейцем.

Королева нежно улыбнулась, сказав: — Преда Уннаталь Хебаз, просим вашего прощения. Эта встреча состоялась по настоянию сына. С самого начала и я, и Канцлер старались его отговорить.

— Но без результата, — вздохнул канцлер.

Выражение лица Преды не изменилось. — Мы кончили?

Королева Джаналь подняла пальчик в молчаливом предостережении, сделала знак Первому Консорту. Он принял ее руку, и пара удалилась.

Канцлер на миг задержался. — Мои поздравления, Преда. Финед Герун Эберикт — исключительный выбор.

Уннаталь ничего не ответила. Еще пять ударов сердца — и они с Брюсом остались в зале взвоем.

— Ваша скорость заставляет замирать мое сердце, Поборник. Я не слышала вас, но… предчувствовала. Иначе Мороч был бы уже мертв.

— Возможно, Преда. Но только потому, что он не ожидал меня встретить.

— Квилласу пришлось бы винить одного себя.

Брюс промолчал.

— Не нужно было вас останавливать.

Он смотрел ей в спину. «Герун Эберикт, бедный ты ублюдок».

Вспомнив, что его ждет Цеда, Брюс поспешил из зала. Крови за спиной не осталось. Он понимал, что Королевский Волшебник ощутит его облегчение в каждом шаге.

Цеда стоял перед своей дверью, кажется, практикуясь в танцевальных па. — Было нелегко? — спросил он, не поднимая глаз. — Неважно. Пока что. Пойдем.

Пятьдесят шагов вниз по каменной лестнице, затем пыльный коридор. Брюс догадался о цели прогулки. Сердце упало. Он слышал об этом месте, но раньше в нем не бывал. Кажется, королевскому Поборнику дозволено то, что не дозволено всякому там финеду. Сейчас привилегия казалась сомнительной.

Они дошли до двойной, окованной медью двери. Дверь была лишена украшений, покрыта патиной и мхом; замка видно не было. Цеда надавил всем телом — створки с противным скрежетом разошлись.

Открылись узкие ступени, ведущие к мостику, подвешенному на цепях, опущенных с потолка. Круглая комната; пол — светящиеся плитки, выложенные по спирали. Мостик оканчивался платформой на другой стороне комнаты.

— Трепещешь, финед? И правильно. — Куру Кан показал жестом на мостик.

Он подозрительно шатался.

— Являет собой потребность в равновесии, — сказал Цеда, схватившийся руками за перила. — Чтобы идти, нужно отыскать особый ритм. Это важно — и трудно, когда нас двое. Нет, не смотри на плитки — мы еще не готовы. Вначале на платформу. Мы здесь. Стой рядом, финед. Смотри на первую плитку в спирали. Что видишь?

Брюс поглядел на светящуюся плитку. Она была широкой — весь размах рук — и не вполне ровной.

Оплоты. Цедансия. Гадательная комната Куру Кана. Среди летерийцев были гадатели по плиткам, чтецы Оплотов. Конечно же, они пользовались уменьшенными плитками, размером с плоскую кость. Лишь Королевский Волшебник обладал плитками такого размера. С вечно изменчивыми поверхностями. — Вижу курган, огражденный стеной.

— Ах, ты видишь верно. Хорошо. Ум неуравновешенный уже явил бы себя видениями, отягченными страхом и злобой. Курган, третья из плиток Оплота Азат. Скажи, что от нее исходит.

Брюс нахмурился. — Нетерпение.

— Да. Беспокоится, точно?

— Точно.

— Но Курган силен, так ведь? Он не поддается давлению. Теперь подумай. Нечто беспокоится под землей. Каждый раз за весь последний месяц спираль начинается с этой плитки.

— Или кончается ею.

Куру Кан склонил голову: — Возможно. Неожиданный выпад фехтовальщика. Важно? Увидим еще. Да? Начинается или кончается? Итак. Если Курган под угрозой сдачи, почему он присутствует постоянно? Может быть, нам придется стать свидетелями обещанного события. Опасно.

— Цеда, вы посетили место Азата?

— Да. Башня и земля вокруг не изменились. Присутствие Оплота остается сильным и постоянным. Теперь переведи взор, финед. Что дальше?

— Ворота в виде распахнутой драконьей пасти.

— Пятая в Оплоте Драконов. Как она связана с Курганом Азата? Врата впереди или позади? За все время моей жизни я первый раз вижу в схеме плитку Драконов. Мы свидетели — или будем свидетелями — важнейшего события.

Брюс глянул на Цеду: — Мы близки к Седьмому Завершению. Это важно. Должна возродиться Первая Империя. Король Дисканар преобразится — он возвысится и примет древний титул Первого Императора.

Куру Кан обхватил себя руками: — Таково популярное толкование. Но настоящее пророчество, финед, гораздо… темнее.

Брюса тревожила реакция Цеды. Он и не знал, что обычное толкование неточно.

— Темное? Почему? «Король, что правит при Седьмом Завершении, преобразится и станет возрожденным Первым Императором».

— Точно. Но есть вопросы. Преобразится — как? Возродится — во плоти? Первый Император был уничтожен вместе с Первой Империей, в далекой стране. Его колонии остались без поддержки. Мы уже долго живем в изоляции, финед. Дольше, чем ты можешь вообразить.

— Семь тысяч лет.

Цеда улыбнулся: — Языки меняются со временем. Искажаются значения слов. Ошибки нарастают при каждом переписывании книг. Даже стойкие поборники точности — числа — могут измениться в один беззаботный миг. Открыть ли тебе мои подозрения, финед? Что ты скажешь, если я считаю: один или несколько нулей выпали в самом начале Седьмой Эпохи.

— Семьдесят тысяч лет? Семьсот тысяч?

— Описывай следующие четыре плитки.

Чувствуя беспокойство, Брюс заставил себя вернуться в полу. — Узнаю вот эту. Предатель из Пустого Оплота. И следующую: Белый Ворон из Точек Опоры. Третью не знаю. Осколки льда, один из которых выпирает вверх и блестит под лучами солнца.

Куру Кан вздохнул и закивал головой: — Семя, последняя в Оплоте Льда. Снова непредвиденное появление. А четвертая?

Брюс покачал головой: — Она пуста.

— Именно так. Гадание закончено. Возможно, его блокировали события, еще не произошедшие, решения, еще не принятые. Или это означает, что данный миг — миг перемены, нового начала. Ведущего к концу, который — Курган. Необычайная тайна. Я теряюсь.

— Кто-то еще видел все это, Цеда? Вы обсуждали свои затруднения с другими?

— Был извещен Первый Евнух, чтобы он не вышел на Большую Встречу слепым и не ведающим о возможных осложнениях. А теперь — ты. Нас трое, финед.

— Почему я?

— Ты Королевский Поборник. Твоя задача — защищать его жизнь.

Брюс вздохнул: — Он меня отсылает.

— Я снова напомню о тебе, — сказал Куру Кан. — Он должен отказаться от любви к одиночеству, привычки не видеть никого рядом. Теперь скажи, к чему королева подстрекала сына, там, в тронном зале?

— Подстрекала? Она говорила нечто совсем иное.

— Неважно. Расскажи, что ты видел, что слышали твои уши. Скажи мне, Брюс Беддикт, что прошептало тебе сердце.

Брюс уставился на пустую плитку. — Халл может стать проблемой, — сказал он уныло.

— Это и шепчет сердце?

— Да.

— На Большой Встрече?

Он кивнул.

— Почему?

— Цеда, я боюсь, что он может убить принца Квилласа.

На первом этаже здания прежде помещалась лавка плотника, на втором, до которого можно было добраться по подвижной лестнице — несколько скромных комнат для сдачи жильцам. Перед фасадом, обращенным на канал Квилласа, находился причал, служивший, вероятно, для снабжения плотника необходимыми материалами.

Теол Беддикт прошелся по просторной мастерской, заметил в полу отверстия, в которых некогда укреплялись станки, а на стенах крючки для инструментов — форма некоторых еще угадывалась по выцветшим силуэтам на штукатурке. Вдоль одной из стен сохранился очень длинный верстак. Воздух пах стружкой и замазкой. Еще он подметил, что вся передняя стена сложена из съемных панелей. — Вы купили все? — спросил он, оглянувшись на троих женщин, стоявших у подъема на второй этаж.

— Дело владельца расширялось, — сказала Шенд, — как и его семейство.

— Выход на канал… дом должен был немало стоить…

— Две тысячи долей. Мы купили и большую часть обстановки в верхних комнатах. Сегодня ночью доставили заказанный нами стол. — Шенд повела рукой. — Это твое место. Советую соорудить комнату — или две — оставив коридор к лестнице. Та глиняная труба — слив кухни. Мы обрезали секцию, ведущую наверх, потому что решили — твой слуга будет готовить на четверых. Туалет во дворе, опорожняется в канал. Есть также холодный подвал с ледником достаточного размера, чтобы уместилась целая семья нереков.

— Богатый был плотник, и жил здесь долго, — заметил Теол.

— У него талант, — дернула плечами Шенд. — Теперь за мной. Контора будет вверху. Надо кое-что обсудить.

— Не нравится мне, как это звучит. Словно вы уже все обсудили и решили. Могу вообразить, насколько Багг обрадуется. Вы любите фиги?

— Можешь занять крышу, — сладко улыбнулась Риссарх.

Теол скрестил руки на груди, покачался на пятках. — Дайте-ка скажу, как мне все видится. Вы угрожаете раскрыть мои ужасные тайны, потом предлагаете соучастие в авантюре, суть которой не потрудились объяснить. Да, такое сотрудничество обречено пустить глубокие корни и принести обильные плоды.

Шенд скривилась. — Давайте отлупим его до бесчувствия, — предложила Хеджан.

— Все просто, — заявила Шенд, проигнорировав предложение Хеджан. — У нас есть тридцать тысяч долей, и с твоей помощью мы хотим сделать десять.

— Десять тысяч долей?

— Десять пиков.

Теол уставился ей в лицо: — Десять пиков. Десять миллионов долей. Ясненько. И что же вы намерены свершить с таким количеством монеты?

— Хотим, чтобы ты купил остальную часть островов.

Теол шагал взад и вперед, схватившись рукой за волосы. — Вы сумасшедшие. Я начинал с сотни доков и чуть не погиб, делая один пик…

— Только потому, что вел себя несерьезно, Теол Беддикт. Ты сделал пик за год, но работал едва день или два в месяц.

— Ну, это были убийственные дни.

— Лжец. Ты ни разу не ошибся. Ты вкладывал и вынимал, и все плелись у тебя в хвосте. Они тебя благословляли за намек.

— Пока ты их не срубил, — усмехнулась Риссарх.

— Рубашка задралась, — сказала Хеджан.

Теол поправил одежду. — Ну не то чтобы срубил. Что за ужасные образы. Всего один пик. Я не первый, кто сделал пик. Разве что быстрее всех.

— Из одной сотни доков. Может, хотя бы из сотни сум? Я зарабатывала сотню доков за три месяца, когда в детстве продавала апельсины и оливки. Никто не начинает с доков. Кроме тебя.

— А сейчас мы даем тридцать тысяч долей, — прибавила Риссарх. — Расчерти табличку. Десять миллионов ПИКОВ? Почему бы нет?

— Если вы считаете, что это так просто, почему самим не заняться?

— Ума нам не хватает, — сказала Шенд. — С другой стороны, мы не склонны расслабляться. Мы напали на твой след, и вот мы здесь.

— Я не оставлял следов.

— Таких, какие может заметить кто угодно — нет. Но я же говорю, мы не расслабляемся.

Теол все ходил взад и вперед. — Палата Торговых Сборов насчитывает во всем летерасском богатстве около двенадцати или пятнадцати пиков. Возможно, еще пять в тени…

— Эти пять включают твой один?

— Помню, меня забыли вписАть.

— Ну, ты же долго кровью пИсал. Десять тысяч кошелей затоплены в нижней части канала, и на каждом твое имя.

Хеджан удивилась: — Да ну, Шенд? Может, проще купить право на водолазные работы?

— Поздно, — сказал Теол. — Бири уже их провел.

— Бири — человек для прикрытия, — сказала Шенд. — ТЫ купил эти права, Теол. Бири даже не знал, что трудится на тебя.

— Ну, плодами того дела я еще не воспользовался.

— Почему?

Он пожал плечами. И вдруг замер на месте: — Вам неоткуда было это узнать.

— Ты прав. Я догадалась.

Его глаза расширились: — С таким чутьем ты сама можешь сделать десять пиков, Шенд.

— Ты обвел всех вокруг пальца, потому что не сделал ни одного неверного хода. Они не думают, что ты зарыл свой пик — уже не думают, ведь ты так долго жил как крыса в трущобах. Ты на самом деле все потерял. Никто не знает как, но потерял. Потому тебе и списали долги?

— Деньги — это ловкость рук, — кивнул Теол. — Вот бриллианты — иное дело. Тогда у тебя в руках не просто символ. Хотите знать, где главное мошенничество всей денежной игры? Оно вот в чем: даже намек на деньги — это сила. Но это не реальная сила. Только обещание силы. Однако оно действует, пока кто-то верит в его реальность. Прекрати делать вид — и все рассыплется.

— Если нет бриллиантов на руках, — сказала Шенд.

— Точно. Тогда это реальная сила.

— Ты догадался об этом, так? Сходил и проверил. И все само пошло в руки — а потом рассыпалось.

Теол засмеялся: — Вообразите мое неудовольствие.

— Ты был доволен, — возразила она. — Но ты понял, какой опасной может стать идея в дурных руках.

— Она всегда в дурных руках, Шенд. Включая сюда и мои руки.

— И ты ушел в сторону.

— Я не вернусь. Делайте все, что сможете. Известите Халла. Донесите. Что списано, может быть вновь начислено. Палата на такое горазда. Начнется бум. Все облегченно вздохнут, поняв, что это лишь игра.

— Не этого мы хотим, — ответила Шенд. — Ты все еще не понял. Когда мы выкупим остаток островов… Теол, мы сделаем то же, что и ты. Десять пиков исчезнут.

— Обрушится вся экономика!

Три женщины согласно кивнули.

— Вы фанатички!

— Хуже, — заявила Риссарх. — Мы мстительницы.

— Вы все полукровки? — Ему не нужно было слышать ответ. Всё очевидно. Не каждая полукровка выглядит как полукровка. — Хеджан из фараэдов. А вы? Тартеналки?

— Тартеналки. Летер нас уничтожил. Теперь мы готовы уничтожить Летер.

Риссарх снова улыбалась: — И ты покажешь, как.

— Ибо ты ненавидишь свой народ, — прибавила Шенд. — Всех этих хладнокровных хищников. Нам нужны острова, Теол Беддикт. Мы знаем о тех остатках племен, что поселились на купленном тобою. Знаем, что они таятся там, стараясь восстановить потерянное. Но этого недостаточно. Пройдись по улицам, и истина станет очевидной. Ты сделал это ради Халла. Я не знала, что он не информирован. Ты меня удивил. Знаешь, лучше ему рассказать.

— Почему?

— Потому что ему нужно исцеление.

— Не смогу.

Шенд подошла ближе и положила руку на плечо Теола. Контакт заставил его колени ослабеть, так неожиданно было сочувствие. — Правильно, не сможешь. Потому что мы с тобой знаем: этого было недостаточно.

— Скажи ему по-нашему, — предложила Хейжан. — Теол Беддикт, сделай все правильно. Вторая попытка.

Он отошел и поглядел на женщин издали. — Проклятие Странника — все время ходить по прежним тропам. Но эти ваши планы — боюсь, они повредят обеим сторонам.

— То есть?

— Я имел в виду, Шенд, что Летер вот-вот упадет — и не по моей вине. Найдите Халла и спросите его — думаю, он где-то там, на севере. Знаете, даже забавно — он яростно сражался за каждый из пожранных Летером народов. А теперь, узнав то, что он узнал, он станет сражаться снова. Однако уже не за какое-то племя, не за Тисте Эдур. На этот раз — за Летер. Друзья мои, он знает, что наши шансы и шансы проклятых ублюдков сравнялись. На этот раз Тисте Эдур станут хищниками.

— Почему ты так думаешь? — спросила Шенд с явным недоверием в голосе.

— Потому что они не играют в игры.

— А что, если ты ошибаешься?

— Может быть. По любому, близится кровопролитие.

— Тогда давай облегчим участь Тисте Эдур.

— Шенд, ты говоришь об измене. — Она плотно сжала губы. Риссарх грубо захохотала: — Идиот. Ты все время совершал такую измену.

«Возьми меня Странник, она права». — Не уверен, что победа варваров — Эдур будет полезна.

— Мы говорим не о пользе, а о мести, — возразила Шенд. — Подумай о Халле. О том, что с ним сотворили. Сделай это снова, Теол.

«Не думаю, что Халл увидит все в том же свете. Не совсем. Не сразу». — Вы же понимаете, что я старательно культивировал в себе апатию. Кажется, она уже принесла вечно свежие плоды.

— Да, эта рубашка не все закрывает.

— Мои инстинкты, наверное, притупились.

— Лжец. Они просто ждут применения. Ты это знаешь. Когда начнем, Теол Беддикт?

Он вздохнул. — Ладно. Для начала мы сдадим этот этаж. Бири нужен склад.

— А ты?

— Мне мое убежище по нраву, и я остаюсь там. Нужно, чтобы все были уверены: я вне игры. Вы трое — инвесторы. Так что уберите свои жуткие мечи; теперь перед нами война много жутче. Около моего дома живет семья нереков. Мать и двое детей. Наймите их как повариху и посыльных. Потом идите в Торговую Палату и зарегистрируйтесь. Вы работаете в недвижимости, строительстве и транспорте. Никаких других сделок. Пока. Сейчас продаются семь объектов около пятого крыла Вечной Резиденции. Пойдут дешево.

— Потому что тонут.

— Верно. И мы готовы решить проблему. А когда мы это сделаем — готовьтесь к визиту Королевского Землемера и сборища обнадеженных архитекторов. Дамы, готовьтесь стать богатыми.

«Ищете прочного грунта? Ваш ответ — конструкция Багга.

Пока не утонет весь мир. Но это к слову».

— Можно купить тебе одежду?

Теол заморгал. — Зачем?

Серен смотрела вниз. Долина тянулась далеко, по ее склонам стояли леса — густая, неподвижная зелень. В нижней части ущелья сверкала струйка горного потока. Кровь Гор, так называют реку Эдур. Тис'форандал. Ее воды красны от примеси железа.

Ожидающая их дорога не раз пересечет реку.

Одинокий Тисте Эдур внизу, казалось, вынырнул из багряного потока. Он поднял голову, смотря на восходящую часть дороги.

«Словно знает, что мы здесь».

Бурак Преграда спешил, поэтому приказал сделать остановку только пополудни. И все равно фургоны одолеют подъем по каменистому грунту лишь к следующему утру. Хоть спеши, хоть беззаботно пей — результат будет тот же.

Халл стоял рядом. Следил, как подбирается Тисте Эдур.

— Серен.

— Что?

— Ты плакала ночью.

— Я думала, ты спишь.

Он помолчал. — Твои рыдания всегда меня будят.

«Ближе не рискнешь, не так ли?» — Если бы я могла сказать то же о себе…

— Если бы я рыдал, Серен, ты проснулась бы. Я уверен.

«Что, моя вина стала бы меньше?» Она кивнула в сторону Эдур. — Ты знаешь его?

— Да.

— Он нам помешает?

— Не думаю. Похоже, он будет нас сопровождать в земли хиротов.

— Знатный?

Халл кивнул. — Бинадас Сенгар.

Она помедлила. — Ты резал кожу для него?

— Да. Как и он для меня.

Серен Педак плотнее застегнула шубу. Ветер не стихал, но он хотя бы разогнал затхлую вонь из нижних болот. — Халл, ты боишься предстоящей Большой Встречи?

— Нужно лишь поглядеть назад — и поймешь, что ждет впереди.

— Ты так уверен?

— Мы купим мир, но для Тисте Эдур это будет гибельный мир.

— И все же мир.

— Аквитор, ты сама все знаешь, и потому меня поймешь. Я намерен сорвать встречу. Я намерен подтолкнуть Эдур к войне с Летером.

Она изумленно уставилась на собеседника.

Халл Беддикт отвернулся. — Теперь ты знаешь… и делай с этим что хочешь.

Глава 3

Густой, непроницаемый для взоров туман казался обителью мертвой тишины. Весла из черного дерева были вытащены из густой, словно кровь, воды, которая стекла с полированной древесины сначала струйками, потом отдельными каплями, оставив патину соли. Холодный, неподвижный воздух. Придется ждать.

Дочь Менандора принесла зловещее знамение. Тело воина из племени Бенеда. Вздутый труп, обугленный магией, ободранный зубами бесчисленных морских падальщиков. Шепотки стали рокотом возмущения, когда пришел тот Эдур, чьи рабы обнаружили тело.

Летерийское колдовство. Воин без оружия и доспехов. Он просто рыбачил.

Сразу после открытия из устья реки вышли четыре ладьи к'орфан. В передней ехали Ханнан Мосаг и его боевые маги — к'риснан ы, а также семьдесят омытых кровью воинов. В других ладьях находились по сто человек.

Отлив быстро вынес их в море. Вскоре стало ясно, что ветра нет; они опустили треугольные паруса и начали грести — по тридцать пять воинов опустили весла с каждого борта. Наконец Король — Ведун приказал остановиться.

Туман охватил четыре ладьи. Видимость составляла не более двенадцати длин весла. Тралл Сенгар сидел на банке сразу за Фиром, опустив весло и сжимая подаренное отцом новое, окованное железом копье.

Он знал, что летерийские суда находились поблизости, дрейфуя, как и к'орфаны Эдур. Они полагались исключительно на паруса и ничего не могли сделать, пока не поднимется ветер. А Ханнан Мосаг позаботился, чтобы ветра не было. Теневые духи мерцали над палубой, на четвереньках носились туда и сюда. Они словно стремились вырваться за пределы судна. Тралл никогда не видел так много призраков сразу, и он сознавал, что на других ладьях их не меньше. Однако не они будут убийцами летерийцев. Для этой задачи Король — Ведун призвал что-то иное.

Он мог чувствовать это. Ожидание в глубинах. Терпеливое, молчаливое.

Стоявший на носу Ханнан Мосаг медленно поднял руку, и за его спиной Тралл увидел выплывающую из тумана громаду летерийского китобоя. Паруса были спущены, вынесенные за борта на длинных шестах фонари сочили тусклый желтый свет.

Второе судно, привязанное к первому толстым канатом. Вокруг показались акульи плавники. И вдруг — все плавники исчезли. То, что ждало внизу, начало подъем. Незримо заскользило под содрогнувшейся водой. Еще миг. Смутные пятна. И потом — вопли.

Тралл уронил копье и закрыл уши ладонями — и не он один, ибо вопли становились все громче, превращаясь в предсмертные взвизги. Краткая вспышка магии в тумане — и тишина.

Теперь летерийские суда виднелись повсюду. Но что на них творится — не разглядеть. Туман вокруг их корпусов сгустился, почернел как дым, и через его непроницаемую мглу проходили лишь крики. Покрывало ужаса, клубы душ.

Звуки царили у Тралла в голове, несмотря на все его попытки защититься. Сотни голосов. Сотни сотен. А потом — тишина. Жесткая, абсолютная. Ханнан Мосаг сделал жест руками.

Серый плащ тумана внезапно исчез.

Спокойное море начинало волноваться под сильным ветром. Солнце яро светило с безоблачного неба. Пропали и темные эманации, окружавшие летерийские суда. Корабли качались, вывешенные фонари дико плясали над бортами.

— На весла.

Голос Ханнана Мосага, казалось, раздавался прямо позади Тралла. Он вздрогнул, схватился за рукоять весла. Как и все вокруг. Тралл напряг плечи, налег на весло. Ладья ринулась вперед.

Через несколько мгновений они уже табанили, поравнявшись с кормой одного из кораблей.

На окрашенных красным бортах клубились темные духи.

Тралл заметил, как изменилась ватерлиния. Теперь трюмы были пусты.

— Фир, — прошипел он, — что случилось? Что все это значит?

Бра обернулся, и Тралл ужаснулся бледности его лица. — Не наше дело, Тралл, — сказал брат и отвел глаза.

«Не наше дело. Что он имел в виду? Что не так?»

Волны носили тела мертвых акул. Трупы были выпотрошены, словно взорвались изнутри. Вода пенилась от кровавых потрохов.

— Возвращаемся, — сказал Ханнан Мосаг. — Ставьте паруса, мои воины. Вы были свидетелями. А теперь пора уходить.

«Свидетелями… чего же, во имя Отца Тень?»

Над летерийскими кораблями захлопали и вздулись паруса.

«Духи доставят их. Клянусь Сумерками, это не просто демонстрация силы. Это — это вызов. Вызов такой наглости, которая навсегда превзойдет глупые выходки китобоев, их самоубийственный набег на наши лежбища». В разум Тралла, смотревшего, как воины ставят паруса, прокралась новая мысль. «Кто среди летерийцев мог осознанно послать на гибель экипажи девятнадцати судов? Были ли моряки добровольцами?»

Говорят, что для летерийца важно только золото. Но кто в здравом уме станет искать выгоды в смерти? Они должны были сознавать, что спасения не будет. «А если бы я не набрел на них? Если бы не стал искать нефрит на берегу Келеча?» Но нет, это слишком. Не он, так другой. Такое преступление не могло остаться незамеченным. Его специально выставляли напоказ.

Он разделял смущение большинства воинов. «Здесь что-то неправильное. И с летерийцами, и с нами. С Ханнаном Мосагом. С нашим Королем. Наши духи танцевали танец с Летером и Эдур. Но я не смог узнать фигур танца. Прости меня, Отец Тень, но я испуган».

Девятнадцать кораблей смерти направились к югу, а четыре к'орфана — на восток. Четыреста воинов Эдур плыли в тяжелом молчании.

На долю рабов выпало подготавливать церемонию. Тело воина Бенеды было принесено с пляжа и положено на каменную плиту около цитадели — подсыхать. Глазницы, ноздри и рот запечатаны мягким воском. Раны на теле замазаны смесью глины и масла.

Под присмотром шести воинов Эдур большие железные носилки были помещены над рвом, который уже заполнили горячим углем. Медные монетки шипели и дребезжали, пока не высохли последние влажные пятна на железе.

Удинаас присел за рвом, удостоверившись, что находится достаточно далеко и его пот не упадет на монеты — святотатство, караемое немедленной смертью. Раб смотрел, как монеты коптятся на огне, становясь почти черными. Когда на кругляшах появлялась красноватая точка каления, он доставал их с железного листа при помощи щипцов и укладывал на ряд глиняных плиток. По одной монете для каждой вдовы.

Стоявшие на коленях перед плитками вдовы подхватывали свои монетки тонкими щипчиками, переворачивали и возлагали на труп мужчины.

Сначала — на левую глазницу. Треск, шипение, струйки дыма, словно червяки, ползущие из-под монеты. Вдовы решительно вдавливали кругляши, припаивая их к плоти, чтобы они потом не выпадали. Затем последовали правая глазница. Нос и лоб. Щеки. Каждая монета должна касаться соседних.

Когда монеты усеяли всю поверхность тела, включая конечности, пришел черед воска. Расплавленный воск тек на защищенную монетами кожу. Когда масса застыла, тело перевернули, и все началось снова. Много монет, чтобы покрыть тело полностью, исключая ладони и ступни; новый слой воска.

Обряд «одевания» занял большую часть дня; лишь на закате Удинаас наконец отошел от рва и встал, позволяя холодному ветерку пройтись по вспотевшей коже. Сплюнул, стараясь убрать дурной привкус изо рта. Жженая, гниющая плоть в тесной и горячей как очаг оболочке. Вонь спаленных волос. Никакое масло, никакие притирания не смогут извлечь следы обряда из его пор. Должны пройти дни, прежде чем Удинаас освободится от мерзкого, ужасного запаха.

Он смотрел на землю под ногами. Плечи все еще болели после поспешного исцеления Уруфи. За все это время ему не удалось оговорить с Пернатой Ведьмой.

Он ничего не объяснил хозяевам. Да они и не напирали слишком настойчиво. Несколько вопросов — и, казалось, их удовлетворили его неловкие, глупые ответы. Удинаас гадал, была ли Уруфь беспристрастна, когда выпытывала про Ведьму. Тисте Эдур редко выказывали интерес с невольникам, плохо понимали их жизнь. Конечно, это привилегия любых захватчиков, и это всеобщая участь пленных — терпеть подобное пренебрежение.

Но все они равны. На уровне личностей. Свобода — немногим более, чем потрепанная сеть, натянутая над множеством крошечных, утлых домишек. Прорви ее — мало что изменишь, разве что приобретешь уютную иллюзию победы. «Разум прикован к душе, душа — к плоти, плоть — к костям. По велению Странника мы представляем собой путаницу клеток, и то, что бьет крыльями внутри них, знает лишь одну свободу. В смерти».

Победители всегда считали, что берут в плен личность. Но истина в том, что личность можно убить только изнутри, хотя даже это химера. У одиночества много детей, и распад — лишь одно из них. Каждый идет в смерть свою собственной тропой, оставляя личность позади.

Из здания донеслись эдурские причитания, погребальная песнь. Унх, унх, унх, унх… Эти звуки всегда пугали Удинааса. «Словно чувство бьется в стену, раз за разом, раз за разом. Голоса запертых, плененных. Голоса, ошеломленные истиной мира». Эдур скорбят скорее о своих потерях, чем о судьбе потерянных.

«Так случается, когда ты проживешь сотню тысяч лет?»

Вдовы выходили из здания, окружив тело, несомое густыми клубами призраков. Фигура из медных монет. Единственное употребление денег среди Эдур. Медь, олово, железо, бронза, серебро и золото — доспехи мертвецов.

«По крайней мере — честно. Летерийцы используют монеты, чтобы купить нечто противоположное. Не совсем. Скорее иллюзию противоположного. Богатство как доспех жизни. Крепость, цитадель, вечно бдительная армия. Но врагу все это нипочем. Он знает, что вы беззащитны».

— Унх, унх, унх, унх…

Был час Дочери Шелтаты Лор, когда все материальное становится нереальным, смазывается уходом света, и воздух теряет прозрачность, показывает пылинки и кристаллы, несовершенство, то, что так ловко скрывают и свет, и тьма во все иные часы. Час, когда видно: трон пуст.

Почему бы не поклоняться деньгам? В конце концов, награда будет немедленной и явной. Но это слишком просто. Культ Летера был более изысканным — его этика поощряла привычки и поступки, служащие приобретению богатства. Прилежание, дисциплина, любовь к тяжкому труду, оптимизм, почитание удачи и славы. И соответствующие пороки: лень, отчаяние и все разновидности бесславных неудач. Мир достаточно жесток, чтобы отсеять одно от другого, не оставив места сомнениям и рыхлой нерешительности. Так почитание стадо прагматизмом, а прагматизм — холодный бог.

«Странник дал нам холодного бога, чтобы мы не ведали ограничений». Расхожая летерийская молитва, хотя никто не смел повторять ее всуе. Пернатая Ведьма говорит, что каждое деяние есть молитва, и таким образом каждый день мы служим множеству богов. Вино, белый нектар и ржавый лист и прочие снадобья — это молитва к смерти, говорила она. Любовь — молитва к жизни. Месть — молитва демонам справедливости. Подпись под деловым документом, сказала она со слабой улыбкой, есть мольба к посылающему иллюзии. Ведь достижение для одного означает потерю для другого… В любую игру играют две руки.

Унх, унх, унх, унх…

Он вздрогнул. Мокрый плащ окутывал тело леденящим холодом.

Крик с моря. Вернулись ладьи к'орфан. Удинаас побрел мимо погребального здания к усадьбе Сенгаров. Заметив Томада Сенгара и его жену Уруфь, упал на колени и вдавливал лоб в песок, пока они не прошли. Потом вскочил и побежал в длинный дом.

Покрытое монетами тело положат в выдолбленное бревно Черного дерева, концы запечатают дисками из кедра. Через шесть дней гроб сожгут в одной из дюжины священных рощиц. До того часа панихида будет продолжаться. Все вдовы по очереди примут участие в монотонном, наводящем ужас пении.

Он пробрался в нишу, где ожидал соломенный тюфяк. Сумрак сгущается. Ладьи войдут в канал, одна за другой. Они не могли проиграть. Никогда. Команды девятнадцати летерийских судов мертвы — на этот раз не будет новых рабов. Стоявшие по берегам канала высокородные мужи и жены молча приветствовали своих бойцов.

«Молча.

Ибо произошло что-то ужасное».

Он улегся на спину, уставился в низкий потолок. В горле чувствовалось странное, беспокоящее жжение. Он мог расслышать второй ритм за стуком своего сердца. Слабое эхо в крови — унх, унх, ху, ху… Унх, унх, ху, ху…

«Кто ты? Чего тебе нужно? Чего ты ждешь от меня?»

Тралл прыгнул на причал, держа холодное копье в правой руке. Окованное железом основание высекло искры из каменных плит, когда он пошагал к краю причала, остановившись за спиной Фира. Перед ними в пяти шагах были Томад и Уруфь. Рулада нигде не видно.

Как и Майен, вдруг сообразил он.

Тралл скосил глаза: Фир обыскивал толпу взглядом. Не меняя выражения лица, пошагал навстречу отцу.

— Сын мой. — Уруфь ступила ему навстречу, пристально смотря в очи. — Что он сделал?

Фир покачал головой.

— Они умерли без чести, — сказал Тралл. — Мы не могли видеть принесшую смерть руку, но она была… чудовищной.

— А урожай? — спросил Томад.

— Собран, Отец. Той же рукой.

В глазах Уруфи блеснул гнев. — Это не было полное открытие. Это было призывание демонов.

Тралл нахмурил лоб: — Не понимаю, Мать. Там были тени…

— И тьма, — отрезал Фир. — Тьма из глубин.

Мать скрестила руки на груди и отвернулась. Тралл никогда не видел ее так встревоженной.

И его собственное беспокойство только нарастало. Почти три пятых из числа Эдур использовали магию множества осколков разорванного садка Куральд Эмурланн. Сила теней имела мириады оттенков. Среди сынов Уруфи только Бинадас шел путями магии. Но слова Фира тем не менее всколыхнули в Тралле понимание. Каждый Тисте Эдур понимает пути своего рода, пользуется он колдовством или нет.

— Мать, магия Ханнана Мосага исходила не от Эмурланна. — По лицам родичей явно читалось, что до этой истины он дошел последним. Тралл скривился. — Простите мне глупые слова…

— Глупость была в произнесении их вслух, — ответила Уруфь. — Фир, возьми Тралла и Рулада. Идите к Каменному Кубку…

— Не время. — Голос Томада был суров, лицо мрачно. — Фир. Тралл. Вернитесь в дом и ждите меня. Уруфь, окажи помощь вдовам. Павшему воину предстоит первая ночь Умиротворения среди родни.

На миг Траллу показалось, что она хочет возразить. Однако мать сжала губы и ушла.

Фир махнул Траллу, и они пошли к длинному дому, оставив отца в одиночестве стоять у канала.

— Неловко все это.

— Есть ли нужда, — спросил Фир, — тебе стоять между Майен и Руладом?

Тралл поперхнулся. Слишком обеспокоен он сейчас был, чтобы выдумать легкую, отвлекающую реплику. Фир принял молчание за ответ. — Когда ты стоишь между ними, что ты видишь?

— Я… прости, Фир. Я не ожидал вопроса. Есть ли нужда? Ну, не знаю.

— Ясно.

— Его напыщенность меня… раздражает.

Фир не ответил.

Они подошли к дверям. Тралл поглядел на брата: — Фир, что такое Каменный Кубок? Никогда не слышал…

— Не важно, — ответил брат и вошел в дом.

Тралл остался на пороге. Он провел пятерней по волосам, оглянулся на двор. Встречавшие воинов разошлись, как и сами воины. Ханнана Мосага и его магического Отряда нигде не было видно. Оставался один Томад Сенгар.

«Мы так отличаемся от всех других?

Да. Ибо Король — Ведун просил сыновей Томада. Чтобы преследовать видение.

Он сделал нас слугами. Но сам… он ли владыка?»

Во сне Удинаас упал на колени посреди пепла. Он был изрублен, истекал кровью. Болели руки. Ноги. Казалось, пепел с живой алчностью вгрызается в раны. Горло пекло так, что он не мог вдохнуть. Он вцепился руками в воздух, встал на ноги и стоял, пошатываясь — а небо ревело и кружилось.

Огонь. Огненная буря.

Он закричал.

И снова обнаружил себя на коленях.

Ни звука, кроме хриплого дыхания. Удинаас поднял голову. Буря прошла.

Фигуры на равнине. Идут, прах вьется за ними по ветру, словно саваны. В телах торчат мечи и стрелы. На костях лишь обрывки мышц и сухожилий. Пустые орбиты, искаженные страхом лица — словно они увидели собственную смерть.

Слепые к присутствию живого человека, они прошли мимо. Вместе с ними двигалось ощущение великой потери. Горе, горький шепот об изменах.

Кто-то заплатит. Кто-то заплатит за это.

Не его слова, не его мысли, но голос, звучавший в сердцевине черепа — голос был его собственным.

Один мертвый воин подошел ближе. Высокий, чернокожий. Меч срубил большую часть лица. Сверкали кости, покрытые сетью красных трещин. След великой битвы.

Быстрое, как молния, движение. Металл руки врезался в висок Удинааса. Поток крови. Он лежал в туче серой пыли. Веки горели огнем.

Пальцы в железной перчатке схватились за левую лодыжку. Нога немилосердно дернулась. Воин потащил его за собой.

— Что ты делаешь?

— Леди жестока.

— Леди?

— Жестока.

— Она ждет в конце пути?

— Она не из тех, кто ждет.

Он извернулся в руке воина, заметил, что смотрит на собственный след в пыли. Борозда тянулась до горизонта. И вся была полна черной кровью. «Как давно он меня тащит? Кого я ранил?»

Грохот копыт.

— Она грядет.

Удинаас снова повернулся, попытался поднять голову.

Пронзительный вопль.

Через тело тащившего Удинааса воина прошел меч. Разрубил напополам. Рука отпустила ногу раба; он перекатился на бок. Копыта простучали мимо.

Она пылала нестерпимо — ярко. В одной руке меч, мерцающий словно молния. В другой — двулезвийный топор, с которого что-то стекает. Конь — одни кости, связанные языками пламени.

Громадный зверь — скелет мотал головой. На сидящей на его спине женщине была плоская золотая маска без всяких деталей. Над головой вздымался, как грива, убор из зазубренных чешуй. Она подняла топор и меч.

Удинаас посмотрел в глаза — прорези в маске. Отпрянул, вскочил на ноги, побежал прочь.

За спиной затопали копыта.

«Дочь Зари, Менандора…»

Под его ногами были воины, которые недавно прошли мимо. Пламя лизало раны, с тел поднимался мутный дымок. Никто не шевелился. «Они привыкли умирать, не так ли? Снова и снова. Привыкли умирать…»

Он бежал.

Удар. Словно усеянная костями стена упала на правое плечо. Он полетел по воздуху. Ударился о почву и покатился, взмахивая руками. Глаза взирали на клубы пыли, на крутящееся небо.

В поле зрения возник силуэт. Тяжелый сапог уперся ему в грудь.

Когда она заговорила, голос прозвучал словно шипение тысячи змей: — Кровь Локви Вайвела… в теле раба. Какое сердце ты выбрал, смертный?

Он не мог вздохнуть. Сапог давил на грудь, ломал ребра. Он царапал его ногтями.

— Дай душе ответить. Прежде чем умрешь.

— Я выбираю… то, что всегда выбирал.

— Ответ труса.

— Да.

— Даю еще миг. Пораскинь умишком.

Вокруг смыкалась тьма. Рот наполнила пена, он ощутил вкус крови. — Вайвел! Выбираю вайвела!

Сапог скользнул в сторону. Рука схватилась за веревку, которой он подпоясывался. Пальцы сжались — он поднялся в воздух, изогнувшись дугой, мотая головой. Мир перевернулся перед глазами. Он поднимался, пока не ощутил себя сидящим между ее бедер.

Почувствовал, что с него сорвали плащ. Рука стащила набедренную повязку, холодные железные пальцы сомкнулись на…

Он зарычал.

И был пронзен. Огонь в крови. Пламя в чреслах и спине, когда она снова и снова втыкала руку, тянула…

Наконец он забился в судорогах.

Рука ослабила хватку; раб с грохотом упал на землю.

Как она ушла, он не слышал. Вообще ничего не слышал. Ничего, кроме ритмов двух своих сердец. Их биение нарастало. Ближе и ближе…

Некоторое время спустя кто-то уселся рядом с Удинаасом.

— Должник.

«Кто-то заплатит». Он чуть не засмеялся.

Рука на плече. — Удинаас. Где это место?

— Не знаю. — Он повернул голову, уставился в испуганные очи Пернатой Ведьмы. — Что тебе сказали плитки?

— У меня их нет.

— Подумай о них. Брось их в уме.

— Что ты знаешь об этом, Удинаас?

Он медленно сел. Боль ушла. Никаких ран и даже царапин, лишь слой пыли. Он потянулся за плащом, чтобы прикрыться. — Ничего.

— Тебе не нужно гадание, — ответила она, — чтобы знать, что случилось с тобой.

Он горько улыбнулся: — Я знаю. Заря. Самая страшная Дочь Тисте Эдур. Менандора. Она была здесь.

— Боги Тисте Эдур не навещают летерийцев…

— А меня да. — Он поглядел вдаль. — Она… гм… использовала меня.

Пернатая Ведьма встала. — Тебя забирает кровь вайвела. Ты отравлен видениями, Должник. Безумие. Мнится, будто видишь то, что недоступно другим.

— Погляди на землю вокруг, Пернатая Ведьма. Она их зарубила.

— Они уже давно мертвы.

— Но они двигались. Видишь эту борозду — один из них тащил меня. Это след моего тела. Вон следы от копыт ее коня.

Но она не смотрела. Ее взор был сфокусирован на Удинаасе. — Это мир твоего собственного воображения. Ум осажден ложными видениями.

— Брось плитки.

— Нет. Это мертвое место.

— Кровь вайвела жива, Пернатая Ведьма. Кровь вайвела — вот что связывает нас с Тисте Эдур.

— Невозможно. Вайвелы — отродье Элайнтов. Они драконья помесь, и даже сами драконы их не контролируют. Они из Оплота, но они дики.

— Я видел белого ворона. На берегу. Вот почему я поспешил к тебе, надеялся предупредить, прежде чем ты бросишь плитки. Я хотел прогнать его, но в ответ услышал смех. Когда на тебя напали — я думал, это Белый Ворон. Но разве не видишь? Белое, лик Менандоры, лик зари. Именно это и показал Фулькр.

— Твое безумие не коснется меня, Должник.

— Ты просила солгать Уруфи и другим Эдур. Я сделал, как ты сказала, Пернатая Ведьма.

— Но теперь тебя забрал вайвел. Скоро ты умрешь, и даже Эдур бессильны помочь. Едва они поймут, что ты заражен, они вырежут сердце из твоей груди.

— Ты страшишься, что я становлюсь вайвелом? Такова моя участь?

Она качала головой. — Это же не поцелуй Солтейкена. Это болезнь, атакующая твой мозг. Яд, замутняющий твои мысли.

— Ты действительно здесь? В моем сне?

После этого вопроса ее силуэт стал прозрачным, заколебался и рассеялся, словно унесенный ветром песок. Он снова был один.

«Я никогда не проснусь?»

Движение в небе заставило его повернуться.

Драконы. Два десятка тварей, несущихся прямо над зыбким горизонтом. Вокруг них скопище вайвелов — словно мушки.

Внезапно Удинаас понял кое-что.

«Они идут на войну».

Труп умершего покрыли листьями морока. В следующие несколько дней листья начнут гнить, пятная янтарный воск синеватыми прожилками, пока усеянное монетами тело не станет смутной формой, словно в ледяной глыбе.

Тени в воске, навсегда обернувшие павшего из племени Бенеда. Гавань для блуждающих духов в выдолбленном стволе.

Тралл стоял подле тела. Ствол Черного дерева все еще выдалбливали в неосвещенном помещении около цитадели. Живое древо сопротивляется попыткам придать ему иную форму; но оно любит смерть, и потому его можно «уговорить».

Далекие крики в деревне — голоса, поднявшиеся в последней молитве к Дочери Сумрака. Несколько мгновений до прихода ночи. Пустые часы, когда даже самая вера должна застыть, просто сохраниться. Ночь принадлежит Предателю. Тому, кто желал убить Отца Тень в момент наивысшего триумфа и почти преуспел.

Серьезные разговоры в это время суток запрещены. Темнотой правит обман, незримое дыхание, которое каждый может втянуть в себя и заразиться. Сейчас не куют мечей, не входят в дом, где живут девушки. Заключить в такой час брак — значит накликать злую судьбу. Рожденный в этот час ребенок подлежит смерти. Любящие не касаются друг друга. День умер.

Вскоре взойдет луна, и тени снова вернутся. Как Скабандари Кровавый Глаз явился из тьмы, так явится и мир. «Предателя ждет провал». Иначе не может быть, или миры падут в хаос.

Он глядел на кучу листьев, среди которых скрылось тело воина. Он сам вызвался стоять на страже первую ночь. Нельзя оставлять тело Эдур в час, когда подкрадывается темнота, ибо ей все равно, просочиться в дыхание горячее или холодное. Труп может вызвать жестокие ссоры так же легко, как любой живой. Ему нет нужды самому говорить или делать оскорбительные жесты. Другие охотно сделают это за него, вытащат мечи или ножи.

Ханнан Мосаг объявил это гнуснейшим пороком Эдур. Старики и мертвецы первыми шепчут слово «месть». Старики и мертвецы — у одной стены, и если мертвецы стоят к ней лицом, старики стоят спинами. За той стеной забвение. Они говорят о прошлом и чувствуют потребность вести юнцов старыми путями, только чтобы придать значение всему, что они узнали и совершили.

Отныне кровная месть запрещена. Месть — преступление, ведущее всю кровную линию к безжалостной казни.

Тралл Сенгар стоял над трупом в тени дерева и видел, как его брат Рулад идет в лес. Незаметно крался он от окраины села в этот темный час, скользя словно призрак.

В лес, на северную дорогу. Ту, что ведет на кладбище, избранное для погребения воина племени Бенеда.

Туда, где стоит в ночном бдении одинокая девушка.

«Это может быть попыткой… обреченной на провал. Или очередной встречей из многих. Ее не предсказать. Все женщины непредсказуемы. Но не он. Он опоздал на войну, потому его пояс пуст. Видно, решил омыться кровью иным путем.

Потому что Рулад должен выигрывать. Во всем. Это вершина его жизни, узкий путь, который он сам себе проложил. Каждый косой взгляд — не важно, настоящий или вымышленный — рождает в нем дикий крик о собственной второсортности.

Рулад. Все, достойное борьбы, достигнуто без борьбы. Всякая борьба — это сражение с собственной мнительностью. Честь не нужно преследовать, как все другие блага жизни; она сама ищет встречи. Миг столкновения — вот миг познания истинного себя».

Попытка. Которую она отвергнет с гневным блеском в очах.

Или… сплетение рук, горячий пот в темноте. Измена.

А он не смеет пошевелиться, не может оставить свой пост над безымянным воином из Бенеды.

По обычаю брат Фир сковал меч. Он встал перед Майен, положив клинок на тыл предплечий. И она на глазах у всех ступила вперед, чтобы принять оружие. Унесла в свой дом.

Обручение.

Через год после этого дня — осталось пять недель — она должна выйти из дома с этим мечом. Затем выкопает клинком канавку у порога, закопает меч в землю. Железо и почва, оружие и дом. Мужчина и женщина.

Брак.

До того дня, как Фир предложил меч Майен, Рулад даже не глядел на нее. Был слишком молод? Нет, ведь Эдур отличаются от летерийцев. Год для Эдур — что день для летерийца. Среди дочерей высокородных семейств было немало красавиц. Однако он положил глаз на нее — только после того, как это сделал старший брат.

И все пошло не так.

Он мог оставить пост. Воин Бенеды — не то, что воин Хирота. Пережеванный морем труп, покрытый медью, не золотом. Он мог бы встать на след, прокрасться под покровом ночи.

Чтобы обнаружить что? Именно этот вопрос вгрызался в его разум, словно острый зуб.

«Стоит ли? В такой темный час…»

Глаза Тралла медленно расширялись. Из леса показалась фигура. Он уставился на нее. Тяжело застучало сердце.

Существо приближалось. На губах его черная кровь. Кожа бледна и слабо отражает лунный свет, испачкана грязью, покрыта какой-то плесенью. У каждого бедра пустые ножны из полированного дерева. На груди обрывки доспехов. Оно было высоким, но сутулым, словно рост стал для него наказанием.

Глаза — как горящие уголья.

— Ах, — пробормотал пришелец, оглядывая груду листьев, — что здесь такое? — Он говорил на языке ночи, близком наречию Эдур.

Дрожащий Тралл заставил себя шагнуть вперед, перехватить копье обеими руками. Железное лезвие нависло над трупом. — Он не для тебя, — проговорил воин; в горле саднило, и оно как будто стало слишком узким.

Бледное привидение глянуло на Тралла, и его глаза на миг вспыхнули еще ярче. — Тисте Эдур, ты меня знаешь?

Тралл кивнул: — Призрак тьмы. Предатель.

Желто — черная улыбка.

Тралл отпрянул, когда пришелец шагнул к нему, а затем склонился над листьями. — Изыди прочь, дух, — сказал Эдур.

— Или что?

— Я подниму тревогу.

— Как? Твой голос сейчас — лишь слабый сип. Горло прихватило? Ты с трудом дышишь. Это не предательство ли делает тебя больным? Ладно. Я забрел далеко и не намерен забирать себе доспехи этого мужа. — Существо выпрямилось. — Отойди, воин, если не хочешь задохнуться.

Трелл остался на месте. Воздух с шипением сочился сквозь перехваченное горло; он чувствовал, как начинают слабеть ноги.

— Ну — ну, среди Эдур никогда не было трусов. Держись, воин. — Пришелец отвернулся и пошагал к лесу.

Благословенный вдох, затем другой. Голова кружилась. Тралл оперся на копье. — Стой!

Предатель снова повернулся к нему лицом.

— Это… такого раньше не бывало. Стража…

— Сталкивалась лишь со злыми духами земли, — кивнул Предатель. — Или, говоря более патетично, с духами лишенных корней деревьев Чернолеса, спаянных с плотью ради… чего же? Ради ничего. Такова жизнь. В мире мириады сил, Тисте Эдур, и большинство из них слабо.

— Отец Тень заключил тебя…

— Да, и там я остаюсь. — Дух снова жутко ухмыльнулся. — Но не во снах. Невольный дар Матери Тьмы, напоминание, что она ничего не забывает. Напоминание, что и я ничего не должен забыть.

— Это не сон, — сказал Трелл.

— Он был разрушен, — произнес Предатель. — Очень давно. Осколки, разбросанные по полю битвы. Почему кто-то желает их? Эти куски никогда не соединить. Каждый из них ныне замкнут в себе. Так что я удивляюсь, что он с ними сделал?

Дух скрылся в лесу. — Это, — прошептал Тралл, — был не сон.

Удинаас открыл глаза. Во рту и в носу оставался густой дух трупа, в горле скопилась мерзкая слизь. Над головой длинный, скошенный потолок хозяйского дома, грубая черная кора, сквозь щели проглядывает желтоватый свет. Он неподвижно лежал на одеяле.

Уже утро? Он ничего не слышал. Ни голоса из соседних комнат. Но это мало о чем говорило. Часы перед подъемом луны молчаливы, ведь это часы сна. Завтра предстоит починка сетей. И надо свить несколько веревок.

«Может быть, это истина безумия: разуму нечем заняться, кроме составления списка мирских забот, хилых доказательств собственного здоровья. Чини сети. Вей канаты. Видишь? Я не потерял смысл жизни».

Кровь вайвела ни горяча, ни холодна. Она не ярится. Удинаас не чувствовал перемен в теле. «Но чистая кровь моих мыслей, о да, она загрязнилась». Он откинул одеяла и сел. «Тогда это тропа, и я стою на ней. Пока не придет миг».

Чини сети. Вей канаты.

«Вырой яму для воина Бенеды, который открыл бы глаза, будь они у него. Увидь не черноту сковавших его монет. Не синий воск, не спаявшиеся с ним листья морока, их мокрые черные пятна. Вместо этого увидь… нечто совсем иное».

Вайвелы вились вокруг драконов. Он это видел. Словно гончие вокруг хозяев, ждущие, когда их спустят с поводков. «Теперь я знаю, зачем был там, где был. И где ответ на вопрос, который только шепчет ночь — нет, это не шепот, это вой. Охотничий клич самой Тьмы».

Удинаас понял, что вокруг враги. Не как летериец, обреченный на пожизненную неволю. Не эту угрозу чуяла новая кровь здесь, среди Эдур, близ Куральд Эмурланна.

«Подозреваю, Пернатая Ведьма подошла бы лучше. Но Мать Тьма действует непостижимо, даже в таких делах».

Он прошел в большую комнату.

И лицом к лицу столкнулся с Уруфью.

— Не время бродить, раб.

Он видел, что она трепещет.

Удинаас упал на пол, уткнул лоб в истертые доски.

— Приготовь плащи для Фира, Рулада и Тралла, они уйдут ночью. Успей до восхода луны. Еда, питье на завтрак.

Раб мигом вскочил на ноги, но она остановила его движением руки. — Удинаас, сделай это сам, никому не говори.

Он кивнул.

Тени уползали из леса. Взошла луна, мир — тюрьма для истинного отца Менандоры. Он заперт внутри. Древние битвы Отца Тень сотворили этот мир, выковали многие его черты. Скабандари Кровавый Глаз, стойкий защитник от фанатичных слуг жестокой веры, рядись та вера в поглощающее черное или в ослепляющее белое. Его победы — а им погребен Брат Тьма и заключен под стражу Брат Свет, там, в далеком, обнесенном решеткой небесном мире — это дары не только Эдур, но всем, кто живет хотя бы один день, чтобы умереть на закате.

Дар свободы, дар воли, не скованной ничем, кроме свободно налагаемых самоограничений. Громадная толпа предложений, и каждое шепотом обещает спасти от неудач, и обертывает обещаниями, словно панцирем.

Тралл Сенгар видел цепи летерийцев. Видел сплошную сеть, что их связала, звенья рассуждений, сплетенные в хаотическую массу — не найти начал и концов. Он понимал, почему они молятся пустому трону. Он знал способы, которыми они оправдывают все свои деяния. Прогресс, необходимость, рост и процветание. Взаимная выгода — удел глупцов; долги — вот связующая сила природы, каждого народа, каждой цивилизации.

У долгов свой язык, каждое слово которого — уговор, оправдание и обещание; закон стал спутанным клубком, заслоняющим очи правосудия.

Пустой трон. На вершине золотой горы.

Отец Тень нашел мир, в котором неопределенность способна вливать свой хитрый яд в избирающих оружием непримиримость, в не слышащих гласа мудрости. Мир, в котором каждая крепость рушится внутрь себя под самим весом цепей, созданных быть нерушимыми.

Он мысленно спорил с тем духом, Предателем. Тем, кто тысячи лет назад пытался убить Отца Тень. Он говорил, что именно определенность и есть пустой трон. Что все, знающие одну тропу, неизбежно придут восхвалять его, хотя трон стоит на шатком уступе. Он подыскивал слова, и в тишине равнодушия того духа к любым его словам осознал, что говорит — яростно и непримиримо — от подножия пустого трона.

Скабандари Кровавый Глаз не сотворил этот мир. Он исчез в нем, потерявшись на тропе, по которой никто больше не смог пройти.

Тралл Сенгар стоял над курганом из гнилых листьев и чувствовал опустошенность своего сердца. Множество путей лежало впереди, и все они были грязны и залиты отчаянием.

По тропе застучали подошвы. Он повернулся.

Приближались Фир и Рулад. В руках они несли плащи. Фир тащил одежду для Тралла, а также небольшой мешок. Лицо Рулада пылало, и Тралл не смог определить, тревога это или торжество.

— Привет тебе, Тралл, — сказал Фир и передал ему вещи.

— Куда мы идем?

— Отец этой ночью был в храме, молился за помощь в пути.

— Каменный Кубок, — сказал, сверкнув глазами, Рулад. — Мать послала нас к Каменному Кубку.

— Зачем?

Рулад пожал плечами. Тралл обратился к Фиру: — Что такое Кубок? Никогда о нем не слышал.

— Старое место. Во Рву Кашенов.

— Ты знаешь это место, Рулад?

Младший брат покачал головой: — Узнал только этой ночью, когда Мать рассказала. Мы ходили до конца Рва. Конечно, внутри его непроницаемая тьма — как можно было угадать, что там сокрыто святое место?

— Святое место? А абсолютной тьме?

— Суть этого станет вскоре понятна, — ответил Фир.

Старший брат двинулся вперед, двое других пошли следом. В лес, на северо-западную тропу. — Фир, — сказал Тралл, — Уруфь раньше говорила тебе о Каменном Кубке?

— Я Мастер Оружия, — ответил брат. — Нужно было соблюдать обычаи.

Тралл припомнил, что среди этих обычаев было памятование обо всех битвах Эдур. Он подивился, почему именно это вспомнилось ему в ответ на слова брата. Какие скрытые связи пытается отыскать его разум, и почему он оказывается бессилен?

Они шли, стараясь избегать освещенных луной, лишенных тени полян. — Томад запретил нам этот поход, — сказал Тралл некоторое время спустя.

— В вопросах магии, — ответил Фир, — Уруфь главнее Отца.

— А это дело магии?

Рулад фыркнул за спиной: — Ты же был с нами в ладье Короля — Ведуна.

— Был, — согласился Тралл. — Фир, одобрит ли Ханнан Мосаг наш поход по желанию Уруфи?

Фир промолчал.

— Ты слишком часто сомневаешься, брат, — отозвался Рулад. — Это тебя связывает…

— Я видел тебя на тропе к кладбищу. После ухода Сумерек и перед восходом луны.

Если Фир и расслышал, то никак этого не показал. Даже не споткнулся.

— И что? — спросил Рулад очень уж спокойным и равнодушным тоном.

— Не надо отвечать на мои слова пустой болтовней, братец.

— Я знал, что Фир слишком занят, возвращая оружие на склад, — сказал Рулад. — Я чувствовал злодейство в приближавшейся Тьме. Так что я встал на тайной страже его нареченной, оставшейся на далеком кладбище. Я хотя и не омыт кровью, братец, но не лишен смелости. Знаю, ты считаешь, что неопытность вскармливает ростки ложной смелости. Но я не фальшив, что бы ты не думал. Для меня неопытность — это целина, еще не проросшая корнями. Я стоял на месте брата.

— Злодейство, Рулад? Чье же?

— Не уверен, но я чувствовал.

— Фир, — сказал Тралл, — у тебя нет вопросов к Руладу?

— Нет, — сухо отвечал брат. — В вопросах нет нужды… когда вы рядом.

Тралл захлопнул рот, благодаря ночь, скрывшую румянец стыда на его щеках.

Долгое время они молчали.

Тропа пошла в гору, извиваясь между поросшими лишайником глыбами гранита. Тут и там приходилось перелезать через упавшие деревья, забираться на крутые склоны. Свет луны стал мутным, и Тралл понял, что к моменту, когда они доберутся до гребня, наступит заря.

Тропа сейчас вела их к востоку — вглубь материка — между рядами сухих деревьев и разломанных валунов. Запертая в углублениях камня вода сформировала непроницаемо — черные пруды, текла ручьями поперек тропы. Небо начинало светлеть.

Затем Фир сошел с тропы к северу, повел братьев по каменной осыпи, между скрюченных деревьев. Немного спустя им открылся Ров Кашенов.

Широкое ущелье, словно ножевая рана в утесах, с крутыми, покрытыми ручьями стенами, оно начиналось с залива Хасен (полдня пути к западу) и извивалось, в конце концов исчезая в сплошной скале более чем в дне пути к востоку. Они стояли у самой широкой — не менее ста шагов — части. Противоположный край был немного выше, но в остальном похож на этот — беспорядочно лежащие, словно вытолкнутые из ущелья наружу глыбы, кривые деревца, будто заболевшие от каких-то глубинных испарений.

Фир расстегнул плащ, положил мешок и взобрался на груду булыжников. Он сбросил с нее наваленные сучья, и Тралл понял, что это нечто вроде гробницы. Фир снял верхний камень и спустился в углубление. Вытащил моток узловатой веревки.

— Снимите плащи и оружие, — сказал он, таща веревку в краю обрыва.

Фир привязал одежду и оружие к концу веревки. Тралл и Рулад подошли ближе со своими вещами, и все тоже было привязано. Фир начал спускать веревку за край.

— Тралл, возьми второй конец и принеси его в тень. Туда, где тени останутся даже после восхода.

Тралл взял веревку и подошел к большому склоненному камню. Он поместил конец в тень за камнем — и почувствовал, как за нее ухватились бесчисленные руки. Отступил. Веревка натянулась.

Вернувшись к краю, он увидел, что Фир уже спускается. Рулад смотрел вниз.

— Ждем, пока он не долезет до низа. Тогда он потрясет веревку. Он сказал, что я должен идти следующим.

— Хорошо.

— У нее такие сладкие губы, — прошептал Рулад. Встретил взгляд Тралла. — Ты хотел, чтобы я сказал так? Подтвердил твои подозрения?

— У меня много подозрений, братец. Есть думы, сожженные солнцем, и есть думы, проглоченные ночной тьмой. А вот думы теней крадутся, как воры, подходят к самому краю этих царств — лишь чтобы поглядеть, что же там творится.

— А если они ничего не увидят?

— Им всегда есть что увидеть, Рулад.

— Тогда это иллюзии? Что, если они видят лишь плоды своего же воображения? Ложные игры света? Сгущения тьмы? Не так ли подозрения становятся ядом? Ядом, похожим на белый нектар — каждый глоток заставляет тебя жаждать все больше.

Тралл надолго замолчал. Затем сказал: — Фир недавно говорил о том, как мы воспринимаем человека, и каков он на самом деле. Как сила первого может превозмочь истину второго. Как восприятие заставляет истину замереть, словно волны в камне.

— Чего тебе нужно, Тралл?

Тралл взглянул брату в глаза: — Прекрати заигрывать с Майен.

Последовала странная улыбка. — Ладно, ладно, братец.

Глаза Тралла слегка расширились. И тут веревка дернулась три раза. — Моя очередь, — сказал Рулад. Он схватил веревку и вскоре исчез из вида.

«Слова со множеством тугих узлов» . Тралл перевел дыхание, заставил себя успокоиться, гадая о смысле той улыбки. Ее необычайности… Улыбка, которая могла быть знаком боли, улыбка, рожденная страданием.

Затем он обратил внутренний взор на себя, проверил свои чувства. Трудно понять, но… «Прости меня Отец Тень. Я чувствую себя… запачканным».

Три рывка заставили его вздрогнуть. Тралл взялся за тугую веревку, почувствовал гладкий воск, втертый в ее волокна, чтобы предотвратить гниение. Без узлов для рук и ног спуск стал бы опасным. Он подошел к обрыву, встал к нему спиной и начал спускаться.

По грубому камню бежали струйки воды. Тут и там поверхность покрывали красноватые кристаллы. Вокруг клубились мелкие мошки. В угасающем свете виднелись борозды, проделанные ногами Фира и Рулада, рваные раны на прилепившемся к скале лишайнике.

Узел за узлом он спускался по веревке, и вокруг сгущалась тьма. Воздух стал прохладным и сырым, потом совсем холодным. Наконец он ощутил под ногами мшистые булыжники. Руки братьев подхватили его.

Глаза не могли различить их силуэты. — Нужно было взять фонари.

— От Каменного Кубка исходит свет, — отозвался голос Фира. — Садок Старших. Кашен.

— Этот садок мертв, — сказал Тралл. — Уничтожен собственными руками Отца Тень.

— Его дети мертвы, но волшебство дремлет. Глаза приноровились? Ты видишь почву под ногами?

Груда валунов, блеск ручейка. — Да, я вижу.

— Иди за мной.

Они отошли от стены. Путь оказался сложным, ноги скользили. Сухие ветки, покрытые грибами и лишайниками. Тралл увидел, как какой-то бледный голый грызун прячется в щель, волоча за собою скользкий хвост. — Это царство Предателя.

Фир хмыкнул: — Больше, чем тебе кажется, брат.

— Там что-то впереди, — прошептал Рулад.

Большие, нависшие над головами камни. Лишенные мха и лишайника, со странной структурой поверхности — сделаны в подражание коре черного дерева, сообразил Тралл, когда подошел ближе. От основания каждого обелиска отходили толстые корни, сплетавшиеся с корнями соседних камней. За ними почва шла под уклон, и оттуда лился свет, словно туман.

Фир провел их между камнями, и все трое встали на краю ямы.

Корни уходили вниз, и между их извивов лежали кости. Тысячи и тысячи. Тралл видел зубастые рыла рептилий — Кашенов, ужасных древних врагов Эдур. И кости, явно принадлежавшие Тисте. Среди них изящно выгнутые крылья вайвелов, а в самой середине массивный череп Элайнта. Толстая и плоская кость лба была проломлена словно ударом гигантской латной перчатки.

Над хаотическим сплетением склонов возвышались лишенные листьев кусты, их серые ветви смыкались между собой. Тут Тралл невольно вздохнул: кусты были каменными, но росли не как кристаллы, а как живые растения.

— Магия Кашенов, — сказал Фир, — рождена из неслышимых звуков, формирующих слова, что ослабляют связи, держащие все материальное вместе, дающие ему почву. Звуков, изгибающих и растягивающих свет, как прилив останавливает и обращает вспять воды реки. При помощи такой магии они сооружали летающие крепости и носились по небу, как облака. При помощи магии они обратили тьму на себя саму, даровав ей голод, от которого не убежать никому подошедшему слишком близко, всепожирающий голод, который питается прежде всего самим собой. — Его голос был странно глухим. — Кашены послали свою магию в садок Матери Тьмы, словно яд. Он запечатал врата из Куральд Галайна во все иные царства. Так Мать Тьма оказалась в самой сердцевине Бездны, стала созерцать бесконечные течения света — все, что она в один ужасный день сможет сожрать, пока последняя долька материи не исчезнет в ней. Уничтожив саму Тьму. Таким образом уже давно мертвые Кашены наслали на Мать Тьму ритуал, который окончится ее гибелью. Когда пропадет весь Свет, когда нечему будет отбрасывать Тень, умрет и Тьма.

Скабандари Кровавый Глаз узнал, что они сотворили, но было слишком поздно. Конец — смерть Бездны — не предотвратить. Путь сущего повторяется на каждом уровне, братья. От миров, слишком маленьких, чтобы их увидеть, до самой Бездны. Кашены привязали всякую тварь к смерти, заставили бесповоротно шагать к уничтожению. Такова их месть. Дело, порожденное отчаянием. Или самым ярым из возможных видов злобы. Видя свое вымирание, они позаботились о том, чтобы все живое разделило их судьбу.

Братья молчали. Глухое эхо слов Фира быстро смолкло вдали.

Затем Рулад заворчал: — Я не вижу знаков этого конечного схождения.

— Да, гибель далека. Дальше, чем мы можем вообразить. Но она придет.

— И при чем тут мы?

— Именно вторжение Тисте заставило Кашенов произвести свой ритуал. Отец Тень вызвал ненависть всех Старших Богов, всех властителей. Из-за кашенского ритуала вечная игра между Тьмой, Светом и Тенью однажды прекратится. И с ней — все существование. — Он оглядел братьев. — Я передал вам тайное знание, чтобы вы смогли лучше разобраться, что тут случилось, что было содеяно. И почему Ханнан Мосаг говорил о врагах далеко за границами смертных Летера.

Ум Тралл озарили первые проблески понимания. Он отвел взор от суровых, одержимых глаз Фира и поглядел вниз. На череп убитого дракона. — Они сразили его.

— Уничтожили физическое тело, да. И заключили душу в узилище.

— Скабандари Кровавый Глаз. — Рулад встряхнул головой, словно желая отвергнуть все, что увидел. — Этот череп не…

— Это он, — ответил Фир. — Они убили нашего бога.

— Кто? — спросил Тралл.

— Все они. Старшие Боги. И Элайнты. Боги отворили кровь своих вен. Драконы породили выводок неописуемого ужаса, чтобы отыскать и выследить Скабандари Кровавого Глаза. Отец Тень был сброшен вниз. Старший Бог по имени Килмандарос разбил его череп. Затем они соорудили для Кровавого Глаза темницу вечной боли, безмерного страдания до той поры, когда Бездна пожрет себя.

— Ханнан Мосаг жаждет отомстить за нашего бога.

Тралл нахмурился: — Старшие Боги ушли, Фир. Как и Элайнты. Ханнан Мосаг повелевает шестью племенами Эдур и куском разбитого садка.

— Четыреста двадцать тысяч Тисте Эдур, — продолжил Рулад. — И, за все годы исследований, мы не нашли родичей во фрагментах Куральд Эмурланна. Фир, Ханнан Мосаг одержим порчеными мыслями. Одно дело — бросать вызов гегемонии Летера, с помощью демонов или с помощью клинков. Другое — вести войну против всех богов этого мира!

Фир медленно кивнул. — Вы здесь, — сказал он, — и вы услышали все. Не для того, чтобы пасть на одно колено и восхвалять имя Короля — Ведуна. Братья, он ищет силу. Ему нужна сила, и его не заботит ее источник и ее оттенок.

— Это слова измены, — ответил Рулад, и Тралл уловил в голосе брата странный восторг.

— Разве? — спросил Фир. — Ханнан Мосаг избрал нас для тяжелого путешествия. Найти его дар. Доставить ему в руки. Дар от кого, братья?

— Мы не можем отказаться, — заявил Тралл. — Он просто выберет других. А нас изгонят или еще хуже.

— Конечно, мы не должны ему отказывать. Но мы и не должны странствовать вслепую.

— А как Бинадас? Что он знает об этом?

— Все, — ответил Руладу Фир. — Может быть, больше самой Уруфи.

Тралл снова уставился на волглый череп в середине ямы. — Почему ты уверен, что это Скабандари Кровавый Глаз?

— Потому что вдовы положили его сюда. Это знание передавалось среди женщин из поколения в поколение.

— А Ханнан Мосаг?

— Уруфь узнала, что он побывал на этом месте. Как он его нашел — остается тайной. Уруфь рассказала все мне и Бинадасу только от отчаяния. Король — Ведун играет с мрачными силами. Его мысли порчены? Сейчас это именно так.

Тралл не отрывал взора от черепа дракона. «Какая жестокая, тупая казнь — удар бронированным кулаком». — Лучше нам надеяться, — прошептал он, — что Старшие Боги действительно ушли.

Глава 4

Нереки верили, что Тисте Эдур — дети демонов. В их крови пепел, как и на их коже. Погляди в глаза Эдур — и увидишь, как сереет мир, размывается лик солнца и бледнеет грубая кожа ночи.

Едва воин — хирот по имени Бинадас вошел в лагерь, нереки подняли вой. Упали на колени, ударяя себя кулаками в грудь и лицо.

Бурак Преграда прошел среди них, выкрикивая проклятия и приказы, но они казались глухими. Наконец купец со смехом повернулся к Серен Педак и Халлу Беддикту.

Халл нахмурился: — Это пройдет, Бурак.

— О, да неужели? Как и сам бренный мир? Как ветер смерти, и наши души взовьются на его струях, словно пыль? И останемся мы лежать на следах его, мертвые, бесчувственные — и наше нынешнее глупое кривляние потеряет всякий смысл? Ха! Будь так, я нанял бы фараэдов!

Серен Педак всматривалась в приближающегося Эдур. Охотник. Убийца. Возможно, еще один, склонный к долгому молчанию. Она могла вообразить, как этот Бинадас сидит у костерка с Халлом, где-то в запустении. За весь вечер, ночь и следующее утро он обменялся со старым солдатом едва десятком слов. Однако Серен подозревала, что так рождается искренняя, бездонная дружба. В мужчинах есть тайны, и это раздражает женщин. Почему молчание становится началом совместного пути. Почему горсть несвязных слов стягивает души неразрывным союзом. Игра сил, которые она могла ощутить, даже увидеть, оставаясь, однако, вне поля игры. Раздражение, недовольство, почти недоверие.

Слова сплетают сеть вокруг и внутри женщин. Язык жестов, выражений лица — все это сращивает ткани, которые, как знает любая хозяйка, можно разорвать, но лишь с большим усилием. Дружба женщин знает лишь одного врага, и этот враг — злоба.

Так что, чем больше слов, тем прочнее плетение.

Серен Педак провела большую часть жизни в мужских компаниях; сейчас, когда она изредка возвращалась в Летерас, знакомые женщины относились к ней с тревогой. Словно ее выбор сделал недоказуемой ее верность, породил поводы для подозрений. И сама она ощущала неловкость и недовольство в их обществе. Они ткали разными нитями, на разных станках, в разных ритмах. Она ощущала себя неуклюжей и грубой, пойманной в ловушку молчаливости.

Это всегда приводило к бегству из города, от прошлого. От женщин.

И все же в первый момент она отступила от двух мужчин с их почти равнодушными приветствиями друг другу, отступила почти шокированная — ее словно бы отбросила физическая сила. Они здесь, на одной с ней почве, у тех же скал и деревьев — и они далеко.

Слишком просто — сказать с презрительным фырканьем, что все мужики просты. Если бы она раньше не знала их, могла бы сказать, что они готовятся встать на четвереньки и обнюхать друг дружку под хвостами. Отмести все мысли о сложности ситуации, заменить их сонмом удобных обобщений. Но она знала этих двоих, этих давних друзей — и это прогоняло возможность абстрактных обобщений, неумолимо вызывая в женщине гнев. И странное, завистливое желание стать между ними.

«На скалистом берегу мужчина смотрит вниз и видит одну скалу, затем другую и третью. А женщина смотрит вниз и видит… скалы. Может быть, это большое упрощение. Мужчины — единственное число, женщины — множественное. Скорее, мы совмещаем и то, и другое, кусочек одного рода есть в другом.

Хотя признавать все это мы не любим».

Он был даже выше Халла — плечи на уровне глаз летерийца. Темные волосы заплетены в косички длиной с палец. Глаза цвета мокрого песка. Кожа — как влажный пепел. Молодое лицо, вытянутое, но с широким ртом.

Серен Педак знала имя Сенгар. Похоже, этот юноша — родич того вождя, с которым она трижды встречалась во время визитов летерийских делегаций к Тисте Эдур.

— Воин племени Хирот, — сказал Бурак Преграда, выкрикивая слова, чтобы превзойти ноющих нереков, — я приветствую тебя как гостя. Я…

— Я знаю твое имя, — прервал его Бинадас.

При звуках его голоса нереки прекратили причитать, и только ветер завывал над дорогой да капала талая вода с верхних уступов.

— Я привез для хиротов, — снова заговорил Бурак, — слитки железа…

— И он хочет исследовать толщину льда, — вмешался Халл Беддикт.

— Весна близко, — ответил Халлу Бинадас. — Лед покрылся трещинами. Произошел нелегальный забой клыкастых тюленей. Ханнан Мосаг должен будет ответить.

Серен Педак повернулась к торговцу, всмотрелась ему в лицо. Алкоголь, белый нектар и холодный ветер приблизили кровеносные сосуды прямо к поверхности кожи на носу и щеках. Глаза были красными и слезились. Он не выказал никакой реакции на слова Эдур.

— Достойно сожаления. Какое невезенье: среди моих братьев — купцов нашлись желающие нарушить договоры. Жажда золота. Прилив, перед которым никто не устоит.

— То же самое можно сказать о мести, — подчеркнул Бинадас.

Бурак кивнул. — Да, нужно платить долги.

— Золото и кровь — не одно и то же, — фыркнул Халл.

— Да ну? — бросил Бурак. — Воин Хирота, представляемые мной интересы всецело и полностью совпадают с договоренностями. Увы, Летер — многоглавый зверь. Полный контроль над хищническими элементами может быть достигнут в союзе между Тисте Эдур и теми летерийцами, что держатся буквы договоров, связавших два наших народа.

Бинадас отвернулся. — Приберегите слова для Короля — Ведуна. Я провожу вас в селение. Пусть все, что следует прояснить, будет прояснено.

Бурак Преграда дернул плечом и поплелся в свой фургон. — На ноги, нереки! Дорога пойдет в гору. Придется потрудиться!

Торговец влез в дверку в задней стороне фургона. Когда он скрылся из вида, нереки засуетились. Серен бросила взгляд на Халла и Бинадаса — они снова глядели друг на друга. Ветер донес их слова. — Я буду обличать ложь Бурака, — говорил Халл. — Он хочет поймать вас в капкан обещаний и уверений, ни одно из которых не стоит и дока.

Бинадас пожал плечами: — Мы видели, какие капканы вы расставили нерекам и Тартеналам. Любое слово — узел незримой сети. Мечи нереков оказались слишком тупыми против нее. А Тартеналы слишком медленно приходят в ярость. Фараэды привыкли смеяться над своими промахами. Мы не такие.

— Знаю, — отозвался Халл. — Друг, мой народ верит в столбики монет. Одна на другой, все выше и выше, к величественной высоте. Подъем означает прогресс, а прогресс — естественное стремление цивилизации. Прогресс, Бинадас, это мировоззрение, из которого вытекает понятие судьбы. Летерийцы верят в судьбу — свою собственную. Они обладают всеми возможными добродетелями и заслужили все, что захотят. Пустой трон — это такой трон, который всегда можно занять.

Бинадас засмеялся словам Халла, но невесело. Внезапно воин повернулся к Серен Педак. — Аквитор, прошу, присоединяйтесь к нам. Не искажают ли старые раны взгляд Халла на Летер?

— Судьба свела нас вместе, — ответила она, — а летерийцы носят шрамы с гордостью. Большинство, — добавила она, бросив взгляд на Халла.

— Одна из ваших добродетелей?

— Да, если можно так назвать. Мы имеем талант прикрывать жадность одеяниями свободы. Что до пороков прошлого, их мы предпочитаем игнорировать. Прогресс означает, что нужно смотреть только вперед, а все ошибки прошлого простить и забыть.

— Тогда прогресс не имеет конца. — Бинадас все еще улыбался.

— А вот наши фургоны катятся вниз с холма, Бинадас. Все быстрее и быстрее.

— Пока не уткнутся в стену.

— Скорее всего, мы ее проломим.

Улыбка угасла. Серен показалось, что во взоре Эдур блеснула грусть. Он отвернулся. — Мы живем в разных мирах.

— И я предпочел бы ваш, — сказал Беддикт.

Бинадас метнул на него удивленный взгляд. — Точно ли, друг?

Нечто в тоне хирота заставило подняться волоски на шее Серен.

Халл нахмурился. Значит, и он почуял в вопросе нечто странное.

Больше слов не прозвучало. Серен Педак позволила Халлу и Бинадасу идти впереди поезда, на расстоянии, обеспечивающем их уединение. Но все равно не казалось, что они жаждут завести разговор. Она смотрела им в спины — широкие шаги, одинаковое покачивание плеч. И размышляла.

Халл, совершенно очевидно, конченый человек. Он ищет способы сделать земли Эдур ареной личной мести. Он вовлек бы их в войну, если бы смог. Борьба влечет за собой лишь разрушение; попытка этого мужчины найти душевный покой на пепелище резни и кровопролития наполняла душу Серен острой жалостью. Тем не менее она не могла позволить чувствам ослепить себя перед опасностью, которую он представляет.

Серен Педак не питала любви к своему народу. Алчная жадность летерийцев, их неспособность представить себе любую перспективу, которая не влечет немедленной выгоды, приводили к кровавым стычкам с любым иноземным племенем. В один прекрасный день они столкнутся с равными себе. «Фургон разобьется о небывало крепкую стену».

Будут ли это Тисте Эдур? Такое казалось маловероятным. Да, они обладают замечательной магией, и летерийцы еще не встречались со столь яростными воинами. Но объединенные племена не насчитают и четверти миллиона бойцов. Тогда как в одной столице живет более ста тысяч, и в Летере еще шесть городов с подобным населением. Учитывая протектораты Драконова моря и востока, гегемония сможет собрать шестьсот тысяч солдат или больше. При каждом легионе будет маг, обученный лично Цедой Куру Каном. Тисте Эдур сокрушат. Уничтожат.

«А Халл Беддикт…»

Она с усилием прогнала мысли о нем. В конце концов, выбор делать ему. К тому же она подозревала, что он не станет слушать советов.

Серен Педак знала свою нерешительность, склонность к сомнениям. Станет ли она адвокатом мира любой ценой? Каковы будут награды за капитуляцию? Доступ Летера к ресурсам Эдур. И Чернолес…

«Конечно. Именно живого леса мы жаждем, источника кораблей, которые смогут сами себя исцелять, разрезать волны быстрее лучших наших галер, противостоять боевой магии. Вот сердце нашей игры».

Но король Дисканар не дурак. Не он взлелеял такие амбиции. Куру Кан проследил бы за этим. Нет, гамбит разыгран королевой. Нелепый самообман — думать, что летерийцы смогут управлять живым деревом. Что Тисте Эдур так легко сдадут свои секреты, тайные искусства управления волей Чернолеса, слияния его силы со своею собственной.

Забой тюленей был уловкой. Потеря доходов — часть более широкой схемы, инвестиция в расчете на политические дивиденды, которые, в свою очередь, сторицей возместят потерю денег. Лишь некто столь богатый, как королева или канцлер Трайбал Гнол, сможет пережить такие траты. Суда, команды Должников, которым обещано списание всех долгов по факту смерти. Жизни, отданные ради благополучия детей и внуков. В наборе экипажей трудностей явно не возникало. Деньги и кровь. Итак…

Она не могла подтвердить свои подозрения, но все сходилось, и все это было ей до горечи неприятно — как и купцу Бураку. Тисте Эдур не сдадут Чернолес. Не надо быть великим предсказателем — грядет война. «И Халл Беддикт делается ее главным проповедником. Невольный агент королевы. Не удивительно, что Бурак терпит его присутствие».

А ее роль? «Сопровождение науськанных безумцев. Не более того. Держись в сторонке, Серен Педак». Она — аквитор. Сделает то, для чего нанята. Доставит Бурака Преграду.

«Ничего не решится. Нами. Игра отложена до Большой Встречи».

И почему такая мысль ее не удовлетворяет?

Впереди, в двадцати шагах, лес проглатывал Халла Беддикта и Бинадаса Сенгара. Тьма и тени тянулись все ближе к ней, с каждым ее шагом.

Любой преступник, которому удастся переплыть канал с мешком доков на спине, получит свободу. Вес монеты зависит от тяжести прегрешения. Воровство, похищение, неуплата долгов, повреждение собственности и убийство карались пятью сотнями доков. Растрату, беспричинное буйство, публичное поругание имен Пустого Трона, Короля и Королевы требовалось очистить тремя сотнями доков. Самый малый вес — одна сотня — полагался за безделье, неуважение, появление на людях в голом виде.

Это для мужчин. Для женщин вес облегчался вдвое.

Если кто-то мог уплатить штраф, его имя вычеркивали из позорного списка. Канал — для тех, кто не смог уплатить.

Топляки были более чем общественным развлечением. Они были главным из событий, на которые в Летерасе каждый день делались ставки. Мало кому из преступников удавалось одолеть канал с таким весом; дистанция и число взмахов руками определяли размер ставок. Здесь гадали на Прорыв, Молочение, Бульканье и Камень.

К негодяям привязывали веревку, чтобы иметь возможность достать монеты и подтвердить утопление. Труп бросали обратно. «Виновен как грязь».

Брюс Беддикт нашел финеда Геруна Эберикта на Втором Ярусе. Тот смотрел на канал в окружении толпы привилегированных зрителей утреннего утопления. Через давку проталкивались букмекеры, принимая ставки и делая записи на глиняных табличках. Их голоса вздымались над возбужденным гулом собравшихся. Какая-то женщина взвизгнула и захохотала. Ей ответили мужские голоса.

— Финед.

К Брюсу повернулось спокойное, покрытое шрамами лицо, хорошо известное почти всем горожанам. Брови поднялись: — Поборник Короля. Вы как раз вовремя. Аблала Сани готов поплыть. Я поставил на ублюдка восемьсот доков.

Брюс Беддикт склонился над ограждением. Оглядел стражников и чиновников, толпившихся внизу. — Я слышал это имя, но не могу припомнить преступления. Вон тот Аблала? — Он ткнул пальцем в накрытого плащом и капюшоном человека, возвышавшегося над окружающими.

— Он. Полукровка — Тартенал. Поэтому к штрафному весу добавили две сотни доков.

— Что он натворил?

— Чего только не натворил. Три убийства, повреждение собственности, нападение, два похищения, проклятия, мошенничество, неспособность платить долги и хождение в голом виде. И все за один день.

— А, заварушка в квартале ростовщика Урума?

Преступник скинул капюшон. На нем не было ничего, кроме набедренной повязки. Кожа исполосована шрамами от кнута. Бугры впечатляющих мышц.

— Вот это да.

— Сколько же он понесет?

— Сорок три сотни.

Брюс и сам разглядел огромный мешок, привязанный к широкой спине. — Благослови Странник, он и двух гребков не сделает.

— В этом все согласны, — ответил Герун. — Все ставят на Молочение, Бульканье или Камень. Ни ставки на Прорыв.

— А ваша?

— Семьдесят к одному.

Брюс нахмурился. Такие ставки означают лишь одно. — Вы верите, что он прорвется!

При этом выкрике все головы повернулись к ним, шум стал еще громче.

Герун оперся на парапет, протяжно вздохнул, не разжимая зубов, так что раздался неприятный свистящий звук. — Большинство полукровок берут от Тартеналов худшие черты, — тихо пробурчал он. И усмехнулся: — Но не Аблала Сани.

Гул голосов раздался на всех ярусах, донесся и с другой стороны. Стража вела преступника к старту. Аблала сгорбился, сражаясь с весом мешка. У края канала оттолкнул стражников и повернулся.

Сбросил повязку. И пустил тугую струю.

Где-то вскрикнула женщина.

— Это тело подберут внизу, у Водоворотов, — благоговейно прошептал какой-то купец. — Я слышал, хирурги могут…

— Не хочешь заплатить за него пик, Вершок? — вмешался его компаньон.

— Я не нуждаюсь, Хальбат. На свой посмотри! Я к слову…

— А десять тысяч баб просто мечтают…

Внезапное шиканье. Аблала Сани повернулся к каналу. Вошел в воду. По колено. По грудь. По плечи.

Еще миг — и голова скрылась под грязной, вонючей водой.

Ни бульканья, ни молочения руками. Все, кто ставил на Камень, смотрели воронами. Толпа забурлила, люди собрались у букмекеров.

— Брюс Беддикт, каково расстояние?

— Сто шагов.

— Да.

Они все склонялись над парапетом. Еще миг — Брюс метнул на финеда недоумевающий взгляд. Герун кивнул на поверхность канала. — Следи за веревкой, приятель.

Веревка внезапно задергалась. Брюс увидел — как и все остальные, судя по гулу голосов — что она все еще разматывалась. — Он идет по дну!

Брюс понял, что не может оторвать глаз от мотков веревки. Дюжина ударов сердца. Две дюжины. Полсотни. А веревка все змеится, уходя в воду.

Крики и вопли достигли оглушающей громкости. Голуби взлетали с ближайших крыш, впав в панику. Любители ставок дрались с букмекерами, выхватывали таблички. Кто-то упал с Третьего Яруса и, к несчастью, разминулся с каналом на два жалких шага. Его тело недвижимо простерлось на камнях; подбежали очевидцы.

— Вот и все, — вздохнул Герун Эберикт.

На той стороне из воды показалась фигура. Грязь стекала ручьями.

— Четыре легких, приятель.

«Восемьсот доков. Семьдесят к одному». — Финед, вы богач, который стал еще богаче.

— А Сани стал свободным. О, я только что видел вашего братца. Теола. На той стороне канала. Он был в одной рубашке.

— Не стой так близко — нет, поближе, Шенд, чтобы ты смогла меня слышать, но не слишком близко. Мы же не знакомы.

— Ты совсем разум потерял, — ответила та.

— Может быть. Но ты его видела?

— Кого?

— Преступника, конечно. Полукровку, который все разгромил у Урума. Этот вымогатель сам напросился…

— У Тартеналов четыре легких.

— И у этого тоже. Надеюсь, ты не ставила?

— Презираю игру.

— Смешно, подруга.

— Так что с ним?

— Наймите его.

— С удовольствием.

— И купите одежду.

— А зачем?

— Мы нанимаем его не за телесные достоинства… хотя и за них тоже. Вам нужен телохранитель.

— Пусть хранит мое тело днем и ночью.

— Точно, Шенд. И на сегодня беседа окончена.

— Нет, не окончена, Теол. В полночь, в мастерской. Приведи Багга.

— Но все идет как надо. Нет нужды…

— Будьте там.

Четыре года назад финед Герун Эберикт в одиночку сорвал попытку покушения на короля Дисканара. Возвращаясь во дворец очень поздно, он наткнулся на тела двух стражников, охранявших дверь личных покоев короля. Магическая атака заполнила их легкие песком, вызвав асфиксию. Тела были еще теплыми. Дверь стояла нараспашку.

Финед дворцовой стражи выхватил меч. Рванулся в спальню короля и обнаружил над телом спящего Эзгары Дисканара трех человек. Маг и двое убийц. Герун убил волшебника первым — ударил по шее, разрубив позвоночник. Затем отразил нападение ближайшего ассасина, вогнал кончик меча тому в грудь прямо под левую ключицу. Рана оказалась смертельной. Второй убийца ударил кинжалом в лицо Геруну. Возможно, он целил в глаз, но финед отдернул голову, и острие вошло в рот, прорезав обе губы, и остановилось между передними зубами. Выбив зубы, кинжал застрял. Герун рубанул мечом, отсекая протянутую руку ассасина, и добил его тремя бешеными взмахами.

Последний этап схватки созерцали изумленно распахнутые очи короля.

Через две недели финед Герун Эберикт, тихо посвистывая при каждом вздохе сквозь щель на месте передних зубов, опустился на колено перед троном Эзгары Дисканара и посреди толпы зрителей получил Королевскую Вольность. На весь остаток солдатской жизни он наделен иммунитетом против судебного преследования. Иначе говоря, ему позволяется делать что хочется, даже убивать любого человека, кроме членов Высочайшей Семьи.

Личность человека, стоявшего за убийцами, установить не удалось.

И с той поры Герун Эберикт выступил в личный поход. Одинокий и бдительный страж. Известно было, что он собственноручно убил тридцать одного горожанина, включая двух богатых, политически влиятельных и весьма уважаемых купцов. Ему приписывали еще дюжину таинственных убийств. Короче говоря, он стал одним из самых страшных жителей Летераса.

Кроме того, за это время он разбогател.

Все же он оставался членом Королевской Гвардии, несущим должностные обязанности. Брюс Беддикт подозревал, что решение послать Геруна с делегацией вызвало не только недовольство королевы и ее сына, но и всеобщее облегчение подданных. И еще он гадал, не раскаивается ли Эзгара в своем даре.

Двое дворцовых стражей бок о бок шли через Суланский мост, направляясь в Квартал Казначеев. Жаркий день, сверкающее солнце за редкой сеткой облаков. Они вошли в «Рильд», заведение, славное отличной кухней, а также алкогольным напитком, сделанным из меда, апельсиновых корок и семени клыкастого тюленя. Уселись во внутреннем дворике за личный столик Геруна.

Заказав обед, Герун Эберикт откинулся в кресле и с любопытством посмотрел на Брюса. — Сегодня мой гость — Королевский Поборник?

— Учитывая тему беседы, да, — сказал Брюс. — Мой брат Халл сопровождает Бурака Преграду. Считается, что Преграда останется гостем Тисте Эдур до самой Встречи. Я беспокоюсь о Халле.

— О чем именно?

— Ну, вы же давно его знаете.

— Знал. Признаю, достаточно хорошо. После моего повышения мы с ним надрались у Порула и, похоже, зачали дюжину ублюдков с заезжей труппой Танца Цветов из Трейта. В любом случае, та труппа через девять месяцев удвоилась…

— Ладно, ладно. Он уже другой человек.

— Неужели?

Принесли напитки — янтарное вино для Брюса и «Клыкастое молочко» для Эберикта.

— Знаете, я не уверен, — признался Брюс в ответ.

— Халл верит в одно, и это — преданность. Верит, что она единственный дар, достойный сохранения. Конечно, его жестоко использовали, и результатом явился список в голове вашего брата. В нем имена всех предавших его, мужчин и женщин. — Герун выпил смесь и приказал подать еще. — Единственное отличие между ним и мной: я МОГУ вычеркивать имена из СВОЕГО списка.

— А что, если, — спокойно сказал Брюс, — в списке Халла — сам король?

Глаза Геруна остекленели. — Как я только что сказал, лишь мне дозволено вычеркивать.

— Тогда зачем Халл привязался к Бураку Преграде?

— Бурак — не человек короля. Совсем наоборот. И это выяснится при нашей встрече.

По спине Брюса пробежал холодок.

— В любом случае, — продолжал Герун, — меня больше занимает другой ваш брат.

— Теол? Не говорите, что он в вашем списке!

Герун усмехнулся, обнажая прореху в верхнем ряде зубов. — А я сказал бы? Успокойтесь, его там нет. Пока. Но он что-то затевает.

— Трудно поверить. Теол уже давно прекратил делать хоть что-то.

— Так вы думаете.

— У меня нет причин подозревать иное. А у вас есть?

Прибыл второй бокал Геруна. — Вы знали, — сказал финед, помешав пальцем густой, вязкий напиток, — что Теол все еще имеет множество интересов в области собственности, откупов, торговых инвестиций и транспорта? Он поднял достаточно плотную завесу, чтобы быть уверенным — никто не знает о его скрытой активности.

— Похоже, недостаточно плотную.

Герун пожал плечами: — Во многих смыслах Теол получил Королевскую Вольность задолго до меня, причем без формального разрешения.

— Теол никогда никого не убивал…

Улыбка Геруна стала жесткой: — День краха Торговой Палаты, когда дюжина финансистов покончила с собой. Этот крах был инспирирован исключительно рукой Теола. Идеально, поистине ювелирно подгаданное время. У него свой список, хотя он не режет ножом по горлу; вместо этого сделал их торговыми партнерами и в один прекрасный день утопил…

— И сам пошел ко дну.

— Но не совершил самоубийство, не так ли? Вам это ни о чем не говорит? Мне — да.

— Только, что он беззаботен.

— Точно. Брюс, скажите мне, кто главный поклонник Теола?

— Вы?

— Нет. О, я очень впечатлен, клянусь Пяткой Странника. Настолько, чтобы крепко заподозрить, что он снова мутит воду. Нет. Кто-то другой.

Брюс поглядел в сторону, пытаясь решить, нравится ли ему собеседник. Достаточно, чтобы продолжать беседу. Хотя тема ему отвратительна.

Прибыл обед.

Герун Эберикт сосредоточил все внимание на серебряном блюде с жареным филеем и заказал третий бокал «Клыкастого молочка». Брюсу пришло в голову, что он никогда не видел женщин, пьющих такую смесь.

— С Теолом я давно не говорил, — произнес он некоторое время спустя, сосредоточенно отрывая кусок белого мяса. Обнажились ряд ребер и спинных позвонков.

— Вам не нравилась его деятельность?

Брюс скривился, замотал головой. — Нет, мне не нравится то, что он делал потом.

— То есть?

— Ничего.

— Нужно, чтобы вода устоялась. Тогда он осмотрится и разглядит, что осталось на дне.

— Вы подразумеваете чертов гений, финед.

— Да. У Теола есть то, чего недостает Халлу. Знаний недостаточно. Никогда. Важнее способность что-то сделать с этими знаниями. Сделать совершенно, точно рассчитав время. С разрушительными последствиями. Это есть у Теола. Халл не таков, храни его Странник.

Брюс встретился взглядом с бледными глазами Геруна. — Вы хотите намекнуть, что главный поклонник Теола — Халл?

— У Халла свои вдохновения. Вот почему он с Бураком Преградой.

— Вы готовитесь встать на его пути, на Большой Встрече?

— К тому времени может быть поздно, Брюс. Если допустить, что таков мой план.

— А он не таков?

— Еще не решил.

— Вы хотите войны?

Взор Геруна остался невыразителен. — Это течение поднимет самую глубокую грязь. Ослепит всех. Человек, имеющий цель, многое может натворить в мутной водичке. А потом муть осядет.

— И вот, — не скрывая горечи, подхватил Брюс, — изменился весь мир.

— Возможно.

— Война как средство…

— …достижения мира…

— …такого, какой порадует ваш взор.

Герун отодвинул блюдо и откинулся в кресле. — Что за жизнь без амбиций, приятель?

Брюс поднялся. Его порция, хаос мелких кусков, осталась на блюде. — Теол смог бы ответить лучше меня, финед.

Герун улыбнулся. — Сообщите Куру Кану и Нифадасу, что я осведомлен о сложностях предстоящей Большой Встречи. Сознаю и то, что меня решили на время выкинуть из города. Я, конечно, постараюсь компенсировать свое отсутствие после триумфального возвращения.

— Доведу ваши слова в точности, финед.

— Жаль, что вы потеряли аппетит. Мясо было превосходно. В следующий раз побеседуем о посторонних предметах. Я вас уважаю, я восхищаюсь вами, Поборник.

— Ах, так меня тоже нет в списке.

— Еще нет. Шутка, Брюс, — добавил он, видя выражение лица Поборника. — Да вы же меня на куски порубите. Как не восхищаться? Я так скажу: историю последнего десятилетия Летераса лучше всего понять, если пересказать истории трех братьев Беддикт. И они еще не окончены.

«Так кажется». — Спасибо, финед, за компанию и за приглашение.

Герун склонился, нависая над блюдом Поборника. — Пройдите задним ходом, если изволите, — сказал он, подавая блюдо. — На заднем дворе живет голодающий парень. Надо, чтобы он вернул серебро — жестко намекните ему об этом. Скажите, что вы были моим гостем.

— Хорошо, финед.

— Попробуйте эти.

Теол уставился на шерстяные штаны, принял их. — Скажи, Багг, есть ли хоть какой смысл в продолжении?

— Вы имеете в виду вязание брюк или мое скорбное существование?

— Ты нанял команду? — Теол задрал рубаху и стал натягивать штаны.

— Двадцать самых жалких мятежников, каких смог найти.

— Недовольны?

— Каждый, и я уверен — у них есть законные причины. К сожалению, большинство лишены права на торговлю.

— Большинство запретов политически обусловлено, Багг. Просто убедись, что все они компетентны. Все, что нам от них нужно — умение хранить тайну. А стремление нагадить гильдиям — лучшая мотивация.

— Я не убежден. Ведь нам уже поступили угрозы из гильдий.

— Личные визиты?

— Письма. Пока. Ваше колено будет в тепле.

— Тепле? На улице жарко, Багг. Или ревматические кости говорят обратное?

— Ну, у них есть штаны на каждый сезон.

— Вот как? Уверяй гильдии, что мы не хотим сбивать цены. Скорее наоборот. И платить наймитам большое жалование не будем. Никаких прибылей, пока…

— Кроме наших акций.

— Об этом молчи, Багг. Погляди на волоски на моем правом бедре. Они стоят дыбом.

— Им не нравится контраст.

— Что, гильдиям?

— Нет, вашим волосам. Гильдии просто хотели узнать, от какого Странника я выполз. И как смею регистрировать компанию.

— Об этом не тревожься, Багг. Как только они узнают, что ты обещаешь делать, подумают, что ты непременно проиграешь. И будут игнорировать. Пока у тебя дело не выгорит.

— Я вот тут подумал.

— О чем?

— Дайте-ка рубашку назад.

— Я готов согласиться. Найди еще шерсти. Лучше того же цвета, хотя необязательно. В любом случае, сегодня вечер встречи с тремя подружками.

— Риск.

— Мы должны быть осторожными.

— Как всегда. Шерсть я украду.

Теол закатал рукава до локтя. — Я вернусь и заберу тебя. Пока почисти в доме.

— Если времени хватит.

Теол поднялся на крышу.

Солнце стало красноватым, уходя за горизонт, и мягким сиянием омыло окружающие его дом здания. На Третьем Ярусе двое художников установили мольберты, соревнуясь в отображении Теола и его кровати. Он помахал рукой, что вызвало жаркие споры, затем развалился на согретый солнцем матрац. Уставился в темнеющее небо.

Сегодня на Топляках он видел брата. На другой стороне канала, беседующего с Геруном Эбериктом. Прошли слухи, что Герун поедет с делегацией к Тисте Эдур. Король желал удалить буйного подданного из города.

Проблема золота — в том, как оно умеет красться. Туда, куда не проникнет ничто иное. Оно сочится из тайн, заливает то, что казалось безжизненными трещинами. Оно блестит именно тогда, когда должно бы остаться незамеченным. Нагло, как сорняк между камней мостовой; и если кто-то желает, он сможет проследить корни до самых глубин. Неожиданные траты сотоварищей убитых наемников, за которыми вскоре — но не очень скоро — последовали необъяснимые закрытия предприятий. Странные уходы, когда королевским следователям некого стало допрашивать, пытать, выявляя истоки заговора. Попытка покушения — сложное дело, особенно когда объектом становится сам король. Необычный, почти необъяснимый успех — дойти до самой спальни Дисканара, встать над его телом. Один миг до причинения смерти. Тот волшебник никогда прежде не показывал выдающихся умений в магических искусствах. Заговорить песок, заполнить им легкие двух человек — это вершина магии.

Природное любопытство и поиск возможной выгоды — вот что толкало Теола. Он здорово опередил королевских следователей. Обнаружив, что целое состояние было потрачено на конспирацию, сокрытие следов.

Ясно, что только сам Герун Эберикт знал полную схему. Его наемники не могли подумать, что наниматель нападет на них. Убьет их. Они отбивались, и одному почти удалось. Финед все еще носит шрамы — рваные губы, выбитые зубы — чтобы всем показывать близость смерти.

Иммунитет от преследования. Теперь Эберикт может сделать что хочет с кем хочет. Судья и палач для преступлений реальных и вымышленных, для грехов и больших и малых. Теол почти восхищался этим человеком. Его решимостью, но не методами. Изобретение и реализация такой схемы требовало такой дерзости, что дух захватывает.

Нет сомнения, у Брюса было к нему официальное дело. Королевский Поборник.

«Но даже это тревожит. Не хочу видеть младшего брата рядом с Эбериктом».

Ибо если Теол и имел настоящего врага, противника, равного по уму — так казалось — и превосходящего в подлости, это был финед Герун Эберикт, обладатель Королевской Вольности.

А он вынюхивает, простирает руки. Безопаснее считать — Герун знает, что Теол не так беспомощен, как кажется всем остальным. Не совсем… инертен.

Еще одна складка на мятом, запутанном гобелене. Надо обдумать.

Герун неуязвим для закона. Но враги у него есть. К своему счастью, он чертовски хорош с мечом, а сон его охраняют двенадцать тертых охранников, дальних его родственников. Говорили, что особняк финеда неприступен, имеет арсенал, аптеку с опытным алхимиком, составляющим яды и противоядия, а также большие конюшни и собственный источник воды. Судя по всему, Герун спланировал защиту от любых неожиданностей.

«Кроме особого склада ума Теола Беддикта».

Иногда самое лучшее решение — самое простое и очевидное. Увидел сорняк между плит… выдери его.

— Багг!

Снизу отозвался слабый голос: — Чего?

— Кто поддержал ставку Геруна?

Всклокоченная голова слуги показалась из люка. — Вы уже знаете, ведь это ваш человек. Турбл. Если только он еще не умер… от сердечного приступа или самоубийства.

— Турбл? Даже не мечтай. Догадываюсь, он собирает вещички. Срочная поездка на Внешние Острова.

— Он не выйдет за ворота города.

— Ты думаешь, Герун у него на хвосте?

— А разве нет? С таким выигрышем?

Теол нахмурился. — Я все же склонен полагать, что самоубийство покажется Турблу лучшим выходом. Неожиданно, да, но тут такое потрясение. Припоминаю, родни у него нет. Так что долги умрут вместе с ним.

— А у Геруна не будет восьми сотен доков.

— От такого он только раз моргнет. Этот человек стоит пик, а может, больше.

— Вы не знаете?

— Ну, я говорил абстрактно. Конечно, знаю до последнего дока. Нет, до последнего кроша. В любом случае я говорю, или, скорее, предрекаю, что его потрясет не потеря восьми сотен, а бегство. Единственный путь, по которому Герун не поспешит в погоню — по крайней мере, добровольно. Самоубийство. Итак, Турбл убьет себя.

— Сомневаюсь, что он решится.

— Нет, возможно, нет. Мы ему поможем, Багг. Иди к Водоворотам. Найди подходящий труп. Свежий, еще не высосанный. Возьми у Турбла две бутыли крови и поменяй…

— Что это будет? Огонь? Кто же кончает с собой сжиганием?

— Огонь будет неожиданным следствием разлития масла из упавшей лампы. Упавшей при самоубийстве. Тело обгорит до неузнаваемости, но скрайверы вынюхают владельца крови. Ведь так они работают?

— Вены человека не лгут.

— Точно. Значит, они смогут.

— Нет, если вы достаточно безумны, чтобы выкачать из трупа кровь и залить другую.

— Жуткое занятие. Готовься, Багг.

Сухое лицо в люке скривилось. — А Турбл?

— Мы вывезем его обычным путем. Он всегда мечтал съездить на рыбалку. Посади в подкоп кого-нибудь на случай, если он сорвется раньше времени. Стражники Геруна станут нашими лучшими свидетелями. Ах, финед завертится, как на шампуре.

— Думаете, это разумно?

— Выбора нет. Лишь он может меня остановить. Так что я должен сделать это первым.

— Если он почует, откуда…

— Тогда я мертвец.

— А я безработный.

— Чепуха. Подружки тебя поддержат. К тому же ты мой бенефициарий. Негласный.

— Следовало ли мне об этом говорить?

— Почему нет? Да я соврал.

Голова Багга исчезла из вида. Теол снова улегся. «А теперь мне нужен вор. Хороший. И я такого знаю. Бедные девочки…»

— Багг!

Судьба Шерк Элалле показала себя с худшей стороны. В этом не была виновата ее профессия — навыки Шерк в воровском деле стали легендой среди собратьев по классу негодяев. Спор с домохозяином, к сожалению, перешел в попытку убийства (с его стороны), на что она, на вполне резонных основаниях, ответила выбрасыванием хозяина из окна. К еще большему сожалению, его полет прервало столкновение с гулявшим по улице торговцем. Шея домохозяина сломалась. Как и шея торговца.

Неумеренная самооборона, повлекшая смерть невиновного — это состав преступления. Четыреста доков, пополам. Вообще-то Шерк могла бы заплатить штраф и покончить с делом. Увы, суть спора с хозяином была в солидном запасе золота, таинственно пропавшем из комнаты Шерк. Больше ни дока за душой — и она торжественно прошествовала к каналу.

Она женщина крепкая. Двести доков — приемлемый вес… если бы веревка на зацепилась за костистую спину рыбы люп, весившей стоунов сорок. Эта рыбка выскочила на поверхность, только чтобы посмотреть на пловца — и потянула Шерк на дно.

Рыба люп, довольно редкая, питалась только мужчинами. Женщин не ела. Никто не знал причину такой разборчивости.

Шерк Элалле утонула.

Но, как оказалось на деле, бывают мертвецы и мертвецы. Шерк только потом узнала, что одна из ее давних жертв наслала проклятие. Проклятие, сполна оплаченное и освященное Пустым Храмом. Так что хотя легкие заполнила вонючая вода, хотя сердце остановилось, как прекратились и все иные функции тела и разума, вскоре она стояла там, где смогла выбраться из канала. С тела стекала грязь, глаза стали тусклыми, склеры побурели от полопавшихся сосудов. Невыразимо жалкий и озадаченный полутруп.

Теперь ее сторонились даже бездомные и беззаконные. Все живые. Проходили мимо, словно она стала призраком, мертвым воспоминанием.

Плоть не гнила, хотя кожа стала явственно бледной. Сохранились также старые привычки и умения. Она могла говорить. Видеть. Слышать. Думать. Все это не исправляло ее настроения.

Багг нашел ее именно там, где указал Теол. В аллее за борделем. Как и каждую ночь, она слушала доносившиеся из окон звуки удовольствия — истинного и наигранного.

— Шерк Элалле.

Вялый, мрачный взор обратился к нему. — Я не подарю тебе удовольствия, — сказала она.

— Увы, как и я, в мои — то годы. Я здесь, чтобы предложить контракт на неопределенное время.

— И кто твой хозяин?

— Пока не скажу. Воровская работа, Шерк.

— К чему мне ценности?

— Ну, это зависит от их сущности. Я так думаю.

Она вышла из темной ниши, в которой скрывалась. — И что твой хозяин вообразил о моих желаниях?

— Это предмет переговоров.

— Он знает, что я мертва?

— Конечно. Шлет слова сочувствия.

— Да ну?

— Нет, я сам их прибавил.

— Никто меня не нанимает.

— Вот оттого — то он и понял, что ты сейчас свободна.

— Никому не нравится мое общество.

— Ну, ванна тебе не повредила бы… но он готов потерпеть.

— Я поговорю с ним.

— Очень хорошо. Он предугадывает твои желания. Полночь.

— Где?

— На крыше. Где кровать.

— ОН?

— Да.

— В кровати?

— Гм, я не уверен, что он именно это задумал…

— Рада слышать. Я мертвая, но брезгливая. Буду там. В полночь. Ненадолго. Если он сможет убедить за четверть часа — хорошо. Если нет, плохо.

— Четверти будет более чем достаточно.

— Глупо так вот полагаться.

Багг усмехнулся: — А что, я не глуп на вид?

— Где Багг?

— Он встретит нас здесь. — Теол прошел к кровати и сел, вытянув ноги во всю длину. Поглядел на трех женщин. — Ну, что там такого срочного, чтобы я рисковал все раскрыть? К чему безрассудная встреча?

Шенд провела мозолистой рукой по бритому затылку. — Мы желаем знать, что ты задумал, Теол.

— Верно, — добавила Риссарх.

Руки Хеджан были скрещены, на лице ухмылка. — Нам не нужен телохранитель.

— Ой, я и забыл. Он здесь?

— Сказал, что должен собрать вещички, — ответила Шенд — Прибудет очень скоро. Нет, мои подруги его еще не видели.

— А, вот откуда скепсис к твоему энтузиазму.

— Она склонна перевозбуждаться, — объяснила Риссарх.

— И потом, — встряла Хеджан, — что нам делать с телохранителем. Какой бы у него ни был…

Скрипнула дверь мастерской. Они вскинули головы. Круглое лицо Аблалы боязливо выглянуло из-под притолоки.

— Дорогой господин! — позвал Теол. — Прошу, входите!

Полукровка колебался. Бледные глаза оглядели Шенд, Риссарх, Хеджан. — Тут… трое баб, — сказал он.

— Трое кого?

— Женщин.

— Да, точно. И..?

Аблала нахмурился, губы сложились в нечто, напоминающее гримасу недовольства. — Не волнуйтесь, — махнул рукой Теол, — обещаю защищать от них.

— Точно?

— Абсолютно. Входите, Аблала Сани. Привет вам.

Вещички Аблалы, как оказалось, не включали брюк или полотенца. Он был так же гол, как на канале. Хотя любые брюки не скрыли бы особенностей его телосложения, решил Теол миг спустя. «Ладно, не обращай внимания». — Голодны? Жажда? Успокойтесь, друг. Положите мешок… да, как раз туда. Садитесь — нет, не на стул, на скамейку — и вам в конце концов придется одеться… нет, не то чтобы меня это очень стесняло… Аблала, этим женщинам нужен телохранитель. Я полагаю, вы приняли предложение Шенд.

— Я думал, ей одной.

— А в чем разница?

— Сложнее работать.

— Понятно. Но большую часть времени вы будете здесь… — Голос Теола увял, когда он заметил, что с самого появления Аблалы Шенд, Риссарх и Хеджан не шевелились. «Ох, ну нет…»

Низаль уже три года была Первой Наложницей короля. К этому титулу не прилагалось официальной власти, кроме той, которой потребовала бы личность получившей его женщины. История знала значительные вариации, зависящие от силы короля, королевы и канцлера.

Сейчас было всего шесть наложниц. Пять остальных — младшие дочери из влиятельных фамилий. Потенциальные инвестиции в будущее — привлечь внимание короля или принца. Подобно жилищам четырех консортов королевы, их дома расположились в уединенном, изолированном квартале дворца. Лишь Первому Консорту Турадалу Бризеду и Первой Наложнице был позволен контакт с кем-либо, кроме самих монархов.

Брюс Беддикт поклонился Низали и отдал честь Преде Уннатали Хебаз. Он не удивился, застав Наложницу в конторе Преды. Низаль давно решила, кому отдать верность.

— Поборник, — улыбнулась молодая женщина. — Уннаталь и я говорили о вас.

— Точнее, — продолжила Преда, — мы гадали о предметах вашего разговора с финедом Геруном Эбериктом.

— Преда, сожалею, что не успел доложить.

— Это будет отлично подготовленный доклад, — сказала Низаль, — учитывая, что вы должны были уже отчитаться перед Первым Евнухом и Цедой. Так что мы простим вам некоторый недостаток горячности при пересказе.

Брюс нахмурился и взглянул на командира. — Преда, мне пришло на ум, что финед остается вашим подчиненным, несмотря на Королевскую Вольность. Удивлен, что он до сих пор не доложил вам все детали.

— А кто сказал, что не доложил? — ответила Уннаталь. И повела рукой: — Слишком жестоко с моей стороны. Извиняюсь, Брюс. Действительно очень долгий день.

— Не надо извинений, Преда. Кратко говоря…

— Брюс, — прервала его Низаль. — Вы сейчас Поборник Короля. Вам не следует говорить кратко. Ни перед самим Эзгарой, ни перед Предой. Простите ей резкость. Общение с Геруном взволнует любого.

— В нем есть такая надменность.

— Наглость, — бросила Уннаталь. — Он не дал повода для дуэли?

— Нет.

— Как неудачно, — вздохнула Низаль.

— Хотя думаю, что он меня предупреждал.

Взоры женщин скрестились на нем. Брюс пожал плечами: — Напомнил, что его список постоянно расширяется.

— Он имеет в виду убить Бурака Преграду.

— Думаю, так. Первый Евнух извещен о такой возможности…

— Теперь, — заговорила Низаль, начав шагать взад — вперед по комнате, — если король узнает о таком развитии событий, он может отозвать Геруна из делегации. Что канцлер и королева воспримут как победу.

— Восприятия можно сделать основой стратегии, — сказал Брюс.

— Слова дуэлянта, — ответила Низаль. — Но выгоды, получаемые королевой от выезда Геруна, возможно, превосходят все наши догадки. Кстати говоря, Бурак получал инструкции из ее лагеря, так что его смерть нам не повредит.

Брюс обдумал это, приходя в замешательство от столь небрежного обращения с жизнью человека. — Как-то Бурак несет этот вес?

— Конечно, у нас есть рядом шпион, — сказала Преда. — Этого человека мучает совесть. Он прячется в белом нектаре, алкоголе и распутстве.

— Королева…

— Хочет войны, — закончила за него Низаль, резко кивнув. — Безответственная, алчная, близорукая морская корова. Отличная партнерша самому тупому канцлеру за всю историю Летера. И глупый, легко управляемый принц, жаждущий трона.

Брюс беспокойно пошевелился: — Если Бурака так мучает совесть, он может свернуть на другой путь.

— Под ястребиным взором Мороча Невата? Вряд ли.

Глаза смотревшего на Низаль Поборника сузились. Все это к чему-то ведет. Он не понимал, к чему именно.

Преда вздохнула: — Герун хочет добавить в список еще имя.

— Мороч Неват?

— Это будет трудно.

— Да. Это особенный человек. При любом подходе. Неподкупный, что доказано всей его жизнью.

— И кому он присягнул?

— Ну, принцу, конечно. Ведь Вольность не разрешает убийство королевских особ.

— А история его жизни вовсе не так ясна.

Низаль добавила: — Герун не сможет действовать прямо против принца. Ему придется провести косвенную атаку.

— Первая Наложница, я мало понимаю мотивы Геруна Эберикта. Не представляю причин этих событий.

— А я представляю, — отозвалась Преда. — Точно знаю, на что он замахнулся. Думаю, мы увидим, как удлиняется его список.

— Проблема в том, — сказала Низаль, — какую роль он позволит играть старому финеду Халлу Беддикту.

Брюс отвернулся. Он начинал чувствовать, что оказался под обстрелом. Не один брат, так другой. — Я уделю этому место в своих размышлениях.

— Не очень затягивайте, финед, — ответила Уннаталь Хебаз.

— День, два.

— Да. До встречи, Брюс.

— Доброй ночи, Преда. Прощайте, Первая Наложница.

В пяти шагах от охраняемой двумя стражами двери он резко остановился. Не обращая внимания на любопытствующие глаза за спиной, Поборник Короля задумался.

В умах стражников мелькнули три титула. Мастер Меча, Финед и Королевский Поборник — всё повод для восторга или зависти. В данный момент они восхищались. Тем, как он стоял, словно был совсем один в громадном, ошеломляющем мире. Взор, ясное дело, обращен к пейзажам важных размышлений. Усталость в плечах. Они сочувствовали ему — мгновенное чувство, быстро уступившее чувствам более жестоким — восхищению и зависти. И пошлому допущению, что особые способности даруют многое, в том числе уединение. И что этому мужчине живется чертовски хорошо.

— Тут не место чувствам, — сказал Теол. — Как ни грустно. Летерас ничего не прощает. Мы не можем позволить себе ошибки. Ради Странника, расслабься, Аблала. Ты позеленел. Шенд, я уже говорил, что безрассудство есть безрассудство. То есть мы не можем встречаться вот так.

— Ты упражняешься? — спросила Риссарх.

— Над чем?

Багг прокашлялся: — Завтра встреча с королевскими строителями.

— Наконец! — Шенд шумно вздохнула и протерла глаза тылом ладони. — Пока что мы могли бы сказать, что всецело заняты ничем.

— Да, — ответил Теол, — именно такое впечатление мы хотим производить.

— Прекрасно. Но это впечатление внешнее. Сами мы должны чувствовать себя иначе, идиот. Если мы не в схеме, то кто в ней?

— Приготовление. Закладка фундамента. Спешить не нужно. А теперь мне пора.

— Что?

— Поздно. Кроватка зовет. Найдите комнату для Аблалы. Дайте ему одежку. Может быть, и оружие, каким он умеет пользоваться.

— Не оставляйте меня здесь! — заныл Аблала.

— Работа, — утешил его Теол. — Тебе здесь безопаснее. Разве нет, Шенд?

— Конечно, — процедила та.

— Кончай ныть, Сани. Или придется нанять телохранителя для телохранителя?

— Может, у него есть брат.

Теол вышел, сделав Баггу приглашающий жест. — Подозреваю, подобные встречи полезны. Именно сейчас.

— Не сомневаюсь.

Они вышли на улицу. Даже ночью там суетилась толпа. Летом давки закрывались поздно, чтобы собрать урожай с сезонной лихорадки. Жара побуждала к беспокойству, становившемуся ненасытной жаждой. Позже, когда спадет зной, последует утомление. И подсчет долгов.

Теол и его слуга покинули широкую улицу у канала и углубились в паутину аллей, постепенно оставляя шум и суету за спиной. Они шли теперь по городскому «дну». Из теней взывали голоса. За путниками увязались растрепанные дети, некоторые хватали Теола за рубаху и со смехом убегали. Вскоре и они остались позади. Переулок опустел.

— Ах, приветственное молчание наших окрестностей, — сказал Теол, когда они повернули к дому. — Эти прогулки меня утомляют. Как будто настоящее время растянулось до бесконечности.

— Это ваш способ созерцания?

— Был. Теперь все кончено. И хорошо.

Они вошли в дом. Теол прямиком направился к лесенке. — Очисти место для завтрашней встречи.

— Помните, что у вас посетительница сегодня ночью.

— Не только во сне?

Теол забрался на крышу. Закрыл люк, остановился и смотрел на звезды, пока она не появилась из темноты. — Ты опоздала.

— Нет. Полночь. Еще четверть часа.

— Ну? Ох…

— Как жизнь, Шерк? Извини, с языка соскочило.

— Никогда не слышала столь остроумной шутки. Что за жалкое существование. День за днем, ночь за ночью. Шаг за шагом, а идти некуда.

— А до смерти все было иначе?

— Не смеши, Теол Беддикт. Я давлюсь водой, когда хохочу. Ты хотел предложить контракт. Какой?

— Ну, с предварительной оплатой.

— Временная работа. Я отказывалась от такой, когда была жива; почему сейчас делать иначе?

— Страховка, вот почему. Ты же уже не молода. — Он уселся на кровать, лицом к ней. — Ладно. Обдумай, что я предлагаю. У меня на уме цель, какую не достал до сих пор ни один вор на свете. Ведь лишь верховный маг или мертвец сможет проникнуть за охранные чары и не оставить следов. Магам не доверяю, остаешься ты.

— Есть и другие.

— Две других, если точнее. Ни одна не вор — профессионал.

— Откуда знаешь, что их двое?

— Я много чего знаю, Шерк. Одна — женщина, обманывавшая мужа, который в свой через истратил все состояние на проклятие. Другая — дитя, живет в подземелье старой башни за дворцом. Причина проклятия неизвестна.

— Да. Я иногда ее навещаю. Она не знает, кто ее проклял. Вообще дитя не сохранило воспоминаний о прошлом.

— Может быть, довесок к проклятию, — подумал вслух Теол. — Это действительно интересно.

— Да уж. За такое берут половину пика. А сколько за похищение памяти?

— Думаю, вторую половину. Слишком для десятилетней девочки. Почему просто не убить и закопать, или швырнуть в канал? — Он сел поудобнее. — Тогда скажу тебе, Шерк, что мы включим разгадку тайны в контракт. Думаю, личный интерес тебе важнее, чем что-либо иное.

— Я не преминула бы воткнуть нож в глаз тому, кто проклинает детей. Но нет зацепки.

— А, так ты не совсем лишилась страстей.

— Никогда не говорила иного, Теол. Но, совсем не найдя следов, я утратила пыл.

— Увидим, что смогу я.

Мертвая женщина склонила голову набок и молча изучала его. — Ты прежде был гением.

— Совершенно верно.

— И все потерял.

— Правильно.

— И, думаю, вместе с деньгами потерял и уверенность.

— О, вряд ли, Шерк Элалле.

— Все — часть дьявольского плана?

— Любой стоящий план пахнет дьяволом.

— Не смеши меня.

— Стараюсь, Шерк. Сделка заключена?

— Тайна проклятия не была заранее заготовленной оплатой. Что еще?

— Предлагай. Хочешь снять проклятие? Стремишься к вечной ночи? К финальному уходу скользкой душонки? Или к полному возрождению? Хочешь повторной жизни, отмщения тем, кто наложил заклятие?

— Я уже отомстила.

— Отлично. Я даже не удивлен. Кого в этом обвинили?

— Геруна Эберикта.

— Как умно. Кстати о нем…

— Он одна из твоих целей?

— Очень может быть.

— Не люблю убийств. Кроме того, он зарубил не одного ловкача…

— Не нужно его убивать, Шерк. Стащи его состояние.

— Герун Эберикт становится все наглее, это правда.

— Какая связь?

— Поддержание статуса вседозволенности требует расходов.

— Не делай допущений, Шерк. Важнее вопрос, кто же может обеспечить разрушение этого статус кво. Финед потерял контроль над своими аппетитами.

— Ты одна из его целей, Теол?

— Не то чтобы я был уверен… Надеюсь, что нет.

— Это вызов — побороть защиту его поместья.

— Уверен, что так и будет.

— Что до гонорара — я не хочу оживать. И не хочу умирать совсем. Нет, я хочу быть вознагражденной подобием жизни.

Брови Теола поднялись.

— Хочу, чтобы моя кожа светилась ощутимым здоровьем. Хочу, чтобы глаза сверкали темным огнем. Уложить волосы. Новую одежду, цветочный аромат, распространяющийся по моем проходе. Хочу снова ощущать удовольствия.

— Удовольствия?

— Сексуальные.

— Может так быть, что ты попала куда надо.

— Не смеши меня.

— Да, ты начнешь давиться мокротой.

— Тебе лучше этого не видеть, Теол Беддикт. Может быть, и с этим можно что-то сделать. Речной воде уже три года.

— Интересно. Как ты ухитряешься говорить не дыша?

— Не знаю. Я могу вдыхать воздух в горло. Через некоторое время оно пересыхает.

— Я заметил. Ладно, ладно, некоторые из этих вещей обеспечить довольно легко, хотя нам надо соблюдать осторожность. Другие, очевидно, станут проблемой, особенно возвращение сексуальных удовольствий. Но думаю, что-то сделать можно и тут…

— Я не торгуюсь.

— Уверен, Герун Эберикт будет счастлив расплатиться по твоим счетам.

— Что, если потребуется все его богатство?

— Теол пожал плечами: — Дорогая, деньги не главная трудность. Вообще-то я намерен топить их в реке.

Она долго смотрела ему в глаза. — Могу захватить с собой.

— Не смеши МЕНЯ, Шерк. Я серьезно.

— Почему?

— Потому что мой смех заразен.

— А. Просекла.

— А предоплата?

— Принимаю. Думаю, тебе не нужно, чтобы я ошивалась рядом.

— Подойдут встречи в полночь. Приходи завтра, и мы сделаем из тебя другую женщину.

— Хочу пахнуть по-новому.

— Не тревожься. У меня под рукой есть кандидатура и для такой работы.

Воровка спустилась по внешней стене здания. Теол наблюдал с крыши ее продвижение. Когда она достигла улочки, он позволил себе отвести глаза. Повернулся и пошел к постели. Но услышал голоса снизу. Багг говорил удивленно, но не испуганно. И достаточно долго, чтобы позволить Теолу выпроводить Шерк.

Он вздохнул. Всего неделю назад жизнь была лучше, проще. Без всяких планов, схем и целей. Короче, без смысла. Чуть пошевелился, и вот, все горят желанием его видеть.

Лестница затрещала. В поле его зрения появилась темная фигура.

Через миг Теол узнал пришельца. Его брови взлетели вверх. — Ну, тебя не ожидал.

— Твой лакей сказал, что ты проснулся. Как это он узнал?

— Дорогой брат, таланты Багга просто сверхъестественны.

Брюс подошел к кровати и стал оглядываться. — А что, если пойдет дождь?

— Увы, мне придется скрываться в нижней комнате. И терпеть бесконечное нытье Багга.

— Это и заставляет тебя спать на крыше?

Теол улыбнулся, но понял, что Брюс не разглядит улыбку в потемках. И решил, что это к лучшему. — Поборник Короля. Забыл тебя поздравить. Так что поздравляю.

Брюс не пошевелился. — Как часто ты посещаешь крипту? Вообще посещаешь?

Теол скрестил руки на груди и отвернулся, устремив взор на канал. Жирный блеск отраженных звезд, крадущиеся по городу тени. — Прошли годы, Брюс.

— С последнего твоего визита?

— Со дня смерти. У нас разные способы чтить их память. Семейный склеп? — Он пожал плечами. — Утонувшая в земле комната, каменные стены, не содержащие ничего важного.

— Понятно. Интересно, Теол, как именно ты почтил их память в эти дни?

— Ты не представляешь.

— Нет.

Теол потер глаза и только сейчас понял, как устал. Мышление жадно пожирало его энергию, заставляя признать, что он давно его не практиковал. Конечно, не простое мышление. Его мозг делал и другие вещи, еще более утомительные. Посещение брата, связи с которым давно угасли, заставляло надевать старые, потускневшие латы, снова готовить оружие, вспоминать боевые стойки. Все это мнилось утраченным — но оно просто спало в уголке. — Сегодня радостный праздник, Брюс? Я что-то запамятовал? Будь у нас кузины, дяди и тети, племянники и племянницы, мы могли бы объединиться и пройти по семейным колеям. Снова и снова вокруг пустых кресел, в которых некогда восседали отец и мать. Мы могли бы освоить язык жестов, подражая другой истине — что мертвые говорят тишиной и поэтому никогда не оставляют нас в покое…

— Мне нужна помощь, Теол.

Он метнул взор на брата, но не смог разглядеть в темноте выражение его лица.

— Это Халл, — продолжал Брюс. — Он идет к собственной смерти. Его убьют.

— Скажи, — ответил Теол, — ты не удивлялся, почему ни у одного из нас нет жены?

— Я говорю о…

— Это же просто. Виновата мама. Она была слишком умной. Возьми нас Странник, это еще преуменьшение. Не отец же делал инвестиции.

— И ты ее сын, Теол. Больше, чем я или Халл. Каждый раз я смотрю на тебя, слушаю и пытаюсь уследить за ходом твоей мысли. Но не понимаю, как…

— Наши надежды на облаках писаны, Брюс. О, мы пытаемся. Каждый ведь пытался, а?

— Проклятие, о чем ты?

— О Халле, конечно. Ведь об этом ты и пришел говорить? Он встретил женщину. Такую же умную, как наша мать — в некотором смысле. Или скорее она его нашла. Величайший подарок Халлу… но он даже не понял, что это дар, хотя тот был уже в руках.

Брюс ступил к нему, взмахнул руками, словно собирался ухватить брата за горло. — Ты не понимаешь, — захрипел он, клокоча от эмоций. Но руки отвел. — Принц хочет его смерти. Если не Принц, то Первый Евнух — как только Халл посмеет заговорить против короля. Ой, погоди! — Он безрадостно рассмеялся. — Еще и Герун Эберикт! Целая очередь! Я всех упомянул? Не уверен. Это важно? Халл будет на переговорах. Единственный, чьи мотивы неясны для всех. Ты не можешь играть свою игру, если вмешивается посторонний. Так ведь?

— Успокойся, брат. Я собираюсь объяснить.

— Ну, давай же!

— Тихо, пожалуйста. Халл ее нашел. Потом потерял. Но она все еще там — это же ясно. Серен Педак, Брюс. Она защитит его…

Брюс фыркнул и отвернулся. — Как мама защитила папу?

Теол моргнул и вздохнул. — Непреодолимые обстоятельства…

— Халл — сын нашего отца!

— Ты спросил миг назад, как я почитаю память родителей. Я тебе скажу. Когда я вижу тебя — как ты стоишь, эту смертельную грацию, умение, созданное тобою самим — мне не надо почитать память. Он сейчас стоит передо мной. Скорее в тебе, не в Халле. Намного больше. А я, согласен, более похож на нее. Итак, — он беспомощно взмахнул руками, — Ты просишь помощи, но не слышишь, что я тебе отвечаю. Стоит ли напоминать судьбу родителей? Ты сам все помнишь, Брюс. Мы стоим здесь и снова разыгрываем старую семейную пытку.

Ты описал наш рок, — продолжал он, вдруг охрипнув. — Она могла спасти его. Если бы не мы. Ее страх за нас. Вся эта игра с долгами, так искусно проведенная ради уловления отца — она могла бы порвать эти сети, но она не видела, что же сможет подняться из пепла. И, ничего не видя, она боялась… Не будь нас, она спасла бы его — уберегла от мига наивысшей трусости?

Брюс взирал на него с горящими глазами.

— Я в это верю, — ответил сам себе Теол. — И из этого следует жизненный урок. Ты выбрал защиту Королевской Гвардии, и теперь ты Поборник. Там тебя долги никогда не отыщут. А Халл ушел — от золота, от смертельных ловушек — и искал чести в спасении людей. Даже когда он провалился… ты действительно уверен, что Халл сможет помыслить о самоубийстве? Трусость отца была предательством. Худшего сорта.

— А как насчет тебя, Теол? Какие уроки ты повторяешь сейчас?

— Разница между мною и матерью в том, что я не отягощен. У меня нет детей. Так что, братец, я думаю, что смогу достигнуть того, чего не смогла она. Хотя и любила отца…

— Для этого ты носишь рванье и спишь на крыше?

— Видимость подтверждает ожидания, Брюс. — Ему показалось, что брат сухо усмехнулся.

— Даже сейчас Герун Эберикт не так обманывается, как обманывался я.

— До сегодняшней ночи?

— Думаю, да.

— Иди домой, Брюс. Серен Педак защищает спину Халла и будет это делать, даже не соглашаясь с его планами. Она не сможет переломить себя. Даже у гениев есть слабости.

Еще одна гримаса. — Даже у тебя, Теол?

— Ну, я обобщал, чтобы тебя успокоить. Себя я никогда не включаю в обобщения. Я вечное исключение из правил.

— И как ты этого достиг?

— Как? Определяя правила, конечно. Это моя любимая игра.

— Клянусь Странником, иногда я тебя ненавижу. Слушай. Не надо недооценивать Геруна Эберикта…

— Я позабочусь о Геруне. Кстати, наверное, за тобой следили?

— Я об этом не подумал. Да, возможно. Ты думаешь, наши голоса были слышны?

— Не через чары, которые каждую ночь выставляет Багг.

— Багг?

Теол шлепнул брата по плечу и повел к люку. — Он не всегда бесполезен. Мы оба отыскиваем скрытые таланты, и это упражнение приносит множество сюрпризов. Мне — точно.

— Не он ли бальзамировал родителей? Это имя…

— Это был Багг. Тогда я первый раз его встретил, и сразу заметил упущенные возможности. За входом можно следить лишь из одного тайного места. Обычно сюда нельзя приблизиться, не будучи замеченным. Тебе предстоит погоня, и в конце ты, похоже, провалишь дело. Тебе надо убить этого человека — он, очевидно, от Геруна. И не в поединке. Простая ликвидация, Брюс. Ты готов?

— Конечно. Но ты сказал, что все входы и выходы…

— Ах да, я забыл по тоннель.

Брюс задержался у лестницы. — У тебя есть тоннель.

— Надо же было чем-то занять Багга.

В пяти шагах от темной стены склада — единственного пункта возможной тайной слежки за домом брата — Брюс Беддикт остановился. Глаза уже привыкли к тьме, и он не видел в тени никого.

Но ощущал кровь. Металлический, густой запах.

Вытянув меч, он приблизился.

Человек не мог выжить от такой кровопотери. Камни мостовой залила темная жидкость, сочившаяся во все щели. Горло было перерезано размашистым ударом; прежде чем тащить тело, убийца подождал, пока не вытечет кровь. След пяток тянулся вдоль стены склада, исчезая за углом.

Финед поразмыслил. Увидел еще один отпечаток в сухой пыли. И переменил решение.

Отпечаток детской ноги. Мертвеца тащил ребенок.

В каждом городе есть своя тьма, люди, выползающие лишь ночами ради охоты и хищничества. Брюс знал, что это не его мир, и не желал вникать в его тайны. Эти часы принадлежат белому ворону, и да будет так.

Он пошел другим путем, направляясь к дворцу.

Казалось, что удивительный ум брата не заржавел. Его равнодушие — лишь уловка. Это делает Теола очень опасным. «Слава Страннику, что он на моей стороне…

Он на моей стороне, разве нет?»

Старый дворец, который вскоре ожидало полное опустошение в пользу Вечной Резиденции, громоздился на приземистом холме, расположенном всего в ста шагах от нестабильного русла реки. Участки высоких стен показывали, что между берегом и дворцом было огороженное пространство, позволявшее надежно скрывать своих обитателей от остального города.

Никто не мог предъявить права на эту территорию, ибо строения превосходили возрастом даже Первую Империю. Возможно первые строители почитали за этими стенами нечто священное; но само место, конечно же, не было свято для колонизаторов. А может быть, первые летерийцы обладали большими познаниями в мистериях, в давно потерянных тайнах. Но что-то заставило их отдать должное постройкам Джагутов и странному сооружению посреди их селения.

Истина раскрошилась у стен, и нельзя получить ответов, сидя в пыли разломанных камней и перебирая чешуйки древнего сланца. Это место давно не было закрыто, но посещать его не любили. Земля ничего не стоила — шесть столетий назад король запретил снос древних зданий и новое строительство. Любая просьба или судебный иск отклонялись немедленно — сутяг даже не вызывали на аудиенцию придворных чинов.

И к счастью. Опытные практики гадания по Оплотам знали значение этой приземистой квадратной башни и ее смятых земляных фундаментов. Как и ценность строений Джагутов, представляющих Оплот Льда. Многие полагали, что эта башня Азата является первой истинной структурой Азата в целом мире.

Новое положение сделало Шерк Элалле менее скептической особой. Окружающие полуразрушенные каменные стены башни земляные насыпи неодолимо тянули к себе мертвую воровку. Здесь обитала родня, хотя и не по духу. Нет, это была семья неупокоенных, неспособных или нежелающих сдаться забвению. Для этих закопанных под неровной глинистой почвой могилы стали тюрьмами. Азат не отпускает своих детей.

Она ясно ощущала, что под землей есть живые существа, и большинство из них сошло с ума за столетия, проведенные между цепких корней. Другие зловеще молчали и сохраняли неподвижность, словно дожидаясь конца вечности.

Воровка приблизилась к запретной территории за дворцом. Она уже видела башню Азата — ее верхний, третий этаж немного возвышался над закругленными стенами джагутских построек. Все строения давно, на разный фасон покосились: то ли подземные ручьи вымыли большие линзы песка под фундаментами, то ли глина просела под тяжким весом. Лианы хаотической паутиной оплели стены. Впрочем, те, что достигали Азата, гибли и свисали жухлыми плетями на желтую траву у подножия.

Ей не нужно было видеть кровавый след, чтобы идти по нему. Запах долго висел в тяжелом, душном воздухе ночи, невидимые струйки текли по легкому ветерку. Она шла по следу, пока не достигла низкого кривого вала, окружающего башню Азата.

Прямо под ним, у основания скрюченного дерева, сидела девочка по прозвищу Чашка. Девяти или десяти лет от роду… и навеки. Нагая, бледная, кожа испачкана, волосы слиплись от крови. Лежащее перед ней тело уже наполовину скрылось под землей, затянутое во тьму.

Кормит Азат? Или некоторых его прожорливых жильцов? Шерк не знала. И не хотела узнать. Земля глотала трупы, и это было полезно.

Чашка подняла голову, блеснув черными глазами. Их покрывала толстая пленка, в углах завелась плесень, которую необходимо стереть, иначе она может вызвать слепоту. Девочка медленно встала и пошла навстречу.

— Почему ты не можешь быть моей матерью?

— Я уже говорила, Чашка. Я никому не мать.

— Я шла за тобой сегодня.

— Ты всегда за мной ходишь.

— Как только ты покинула крышу, пришел другой человек, солдат. И за ним следили.

— И кого из этих двоих ты убила?

— Ну, того, кто следил, конечно же. Я хорошая девочка. Забочусь о тебе. Как ты обо мне…

— Я ни о ком не забочусь, Чашка. Ты была мертва задолго до того, как я стала топтать эту землю. Я привыкла приносить тебе трупы.

— Их всегда не хватает.

— Не люблю убивать. Только когда нет выбора. И я же не единственная твоя помощница.

— Единственная.

Шерк удивленно воззрилась на девочку: — Да ну?

— Да. И ты хотела услышать мою историю. Все другие бегут от меня, как теперь от тебя. Кроме того, на крыше. Он тоже не такой, как все?

— Чашка, я не знаю. Но сейчас на него работаю.

— Я рада. Взрослые должны работать. Это помогает занять ум. Пустой ум — плохо. Опасно. Он заполняется дурными вещами. Никому не хорошо.

Шерк склонила набок голову: — Кому не хорошо?

Чашка махнула грязной рукой в сторону изрытого двора. — Беспокойным. Всем им. Не знаю, почему так. Башня теперь все время потеет.

— Я принесу тебе соленой воды, — сказала Шерк. — Для глаз. Пора их промыть.

— Я очень хорошо вижу. Уже не только глазами. Кожей. Чувствами. И снами света.

— Что, что?

Чашка отвела окровавленные волосы ото лба. Открылось лицо сердечком. — Пятеро пытаются выйти наружу. Я их не люблю — почти никого из них не люблю, но особенно этих. Корни умирают. Не знаю, что делать. Они шепчут, что разорвут меня на кусочки. Скоро. Не хочу, чтобы меня рвали на кусочки. Что же делать?

Шерк промолчала. Потом: — Как именно ты чувствуешь Похороненных, дитя?

— Большинство со мной не говорят. Они сошли с ума. Остальные ненавидят, потому что я им не помогаю. Другие просят и жалуются. Говорят через корни.

— А есть такие, что ничего не просят?

— Некоторые вечно молчат.

— Поговори с ними. Найди кого — то нового для бесед, Чашка. Кого-то, кто сможет тебе помочь. Кого-то другого, способного стать тебе матерью… или отцом. Спроси их мнения или еще что. Если найдется такой, что не старается уговорить тебя, не пытается исказить твои желания и заставить себя освободить, такой, что не хранит верность остальным — расскажи мне о нем. Все, что узнаешь. И я помогу чем смогу — не как мать, а как советница.

— Хорошо.

— Отлично. Но я пришла сюда по другой причине. Хочу узнать, как ты убила шпиона.

— Перерезала горло. Это самое быстрое. И еще я люблю кровь.

— А почему любишь?

— Чтобы мазать волосы и лицо. Она пахнет жизнью. Разве нет? Люблю этот запах.

— Скольких ты убила?

— Много. Земля жаждет.

— Почему?

— Она умирает.

— Умирает? И что будет, если она умрет, Чашка?

— Все выйдут наружу.

— Ох.

— Лучше, когда они здесь.

— Чашка, отныне я буду говорить тебе, кого убивать. Не тревожься, таких будет много.

— Согласна. Очень мило с твоей стороны.

Среди сотен населяющих Азат тварей только одна была способна слышать разговор двух неупокоенных. Азат ослаблял хватку на этом пленнике, не от слабости, но по необходимости. Страж явно не готов. Правду говоря, она может никогда не вступить в должность. Первичный выбор был ошибочен — еще один признак тающей силы, наступления времени, желающего заявить права на самое старое строение королевства.

Азат действительно умирал. Отчаяние заставило его искать непроторенные пути. Был выбран один из узников. Уже шли приготовления, медленные, как рост корней сквозь камень, но столь же неумолимые. А времени осталось мало.

Спешка — вот тот беззвучный крик, что точил кровь из башни Азата. Пять родичей, плененных еще во времена К'чайн Че'малле, почти достигли поверхности.

Не к добру это было, ведь они — Тоблакаи.

Глава 5

Смех тени был тихим, и звук его сулил безумие всем услышавшим. Удинаас выронил сеть из ослабевших пальцев и склонился на согретый солнцем камень. Покосился на яркое небо. Он был один на берегу; перед глазами расстилались невысокие волны реки. Один — не считая духа, который ныне досаждал ему в каждый миг пробуждения.

— Скованный магией и забытый. Блуждающий, вечное бегство от солнца, ведь всегда есть где спрятаться.

— Прекрати, — сказал Удинаас, смыкая веки.

— Почему бы? Я чую твою кровь, раб. Она холодеет. Некогда я видел мир льда. А потом был убит, да, потом. Даже у тьмы есть слабые места, и потому меня украли. Но я сохранил мечты.

— Ты вечно твердишь одно и то же. Иди за мечтами, призрак, и оставь меня.

— Я грежу, а ты ничего не понял, раб. Нравилось ли мне служить? Никогда. Никогда всегда и снова никогда. Я буду идти за тобой.

Удинаас открыл глаза и уставился на темную трещину между камнями. Голос исходил оттуда. Камень облепили мошки, но самого духа видно не было. — Почему?

— А почему всё? Меня манит то, что ты отбрасываешь, раб. Ты — обещание славного странствия. Тебе снятся сады, смертный? Знаю, снятся — я чую это. Полумертвые, заросшие, почему бы? Выхода нет. Так что мечты служат моему служению. Служат служению. Не был ли я Тисте Анди? Думаю, да. Убитый и брошенный в грязь, пока не пришел лед. Потом вырванный, много — много веков спустя, служить убийцам. Моим убийцам, вскоре потерявшим бдительность. Поговорить ли о предательстве, раб?

— Тебе будет приятно?

— Зови меня отныне Тлен. Попал я грезам в плен. Дай мне то, что ты отбрасываешь. Дай мне свою тень, и я стану твоим. Очами буду позади очей, которые никто не сможет видеть. Хотя они догадливы и сильны, но как им догадаться? Ты слабый раб. Ты вещь. Казаться пробуй вещью, раб, ползи как краб до самого измены мига. Сбросив иго…

— Я думал, Тисте Анди были жалкими и злыми. И пожалуйста, Тлен, не надо говорить в рифму.

— Прекращу, когда дашь свою тень.

— Другие духи видят тебя? У Ханнана Мосага…

— Этот болван? Я сокроюсь в твоей природной тени. Никто не отыщет. Смотри, никаких стихов. В те дни мы были смелыми, раб. Солдаты на войне, захватчики. Вымокнув в крови К'чайн Че'малле, мы шли за самым молодым из сыновей Матери Тьмы. И мы увидели.

— Что?

— Предательство. Кровавый Глаз предал нашего вождя. Вогнал ему кинжал в спину. Я сам пал от лезвия Тисте Эдур. Неожиданно. Внезапная резня. Не было шансов. Никаких шансов.

Удинаас потер лицо руками, поглядел на шипящие волны залива, сражавшиеся с течением реки. — Эдур толкуют все наоборот, Тлен.

— Тогда почему я мертв, а они живы? Если мы тогда сидели в засаде?

— Я откуда знаю? Если ты желаешь таиться в моей тени, Тлен, ты должен научиться молчанию. Пока я не заговорю с тобой. Молчание и бдительность, ничего более.

— Во-первых, раб, ты мне кое-что должен отдать.

Удинаас вздохнул. Большинство высокородных Эдур были на погребении убитого рыбака, и с ними полдюжины гостей из племени Бенеда (личность павшего наконец была установлена). В здании, у которого он сидел, оставались несколько воинов. Теневые духи в такие моменты становились дерзкими и ползали по земле между домами и вдоль палисада.

Он часто удивлялся этому. Но теперь он узнал ответ… если Тлен не соврал. Эти духи — древняя родня смертных Эдур. Они Тисте Анди, связанные души убитых. А ему отчаянно нужны союзники… — Ладно. Что от меня требуется, Тлен?

— Прежде чем море пришло в это место, раб, залив Хасен был озером. К югу и западу простиралась земля до самой западной оконечности Косы. Обширная равнина, на которой были зарезаны последние из моего народа. Пройди по линии прибоя, раб. К югу. Там есть нечто мое — ты должен отыскать.

Удинаас встал и отряхнул песок с мятых шерстяных штанов. Огляделся. Вдалеке три рабыни из цитадели Короля — Ведуна стирали одежды. В море виднелся одинокий рыбак, довольно далеко. — Далеко мне идти?

— Это близко.

— Если меня заметят слишком далеко от Дома, я буду убит.

— Недалеко, раб…

— Меня звать Удинаас. Так и обращайся.

— Ты претендуешь на гордость?

— Я не простой раб, Тлен. Ты сам знаешь.

— Но ты должен себя вести как простой раб. Я зову тебя так, чтобы напоминать. Провались твой обман, и тебя ждет невыносимая боль. Они будут искать все, что ты пытался скрыть…

— Хватит. — Он пошел вдоль линии прибоя. Солнце светило сзади, отбрасывая длинную, чудовищную тень.

Волны сложили у берега вал песка и камней, на котором лежали рваные водоросли и всяческие обломки. За валом была борозда, полная мокрой гальки. — Что я ищу?

— Среди камней. Дальше. Там. Два шага. Да. Вот.

Удинаас вгляделся в грунт. — Ничего не вижу.

— Копай. Нет, слева — сдвинь тот камень. И тот. Глубже. Вот. Тяни.

Бесформенный кусок оказался необычно тяжелым. Длиной в палец, суженный к одному краю. Металл, покрытый толстым слоем извести. — И что это?

— Наконечник стрелы, раб. Сотни тысячелетий он полз по берегу. Прохождение веков измеряется случайностью. Глубокие борозды приливов и отливов, следы яростных бурь. Так движется сам мир…

— Сотни тысяч лет? Ничего не могло остаться…

— Да, простое лезвие без магических чар могло исчезнуть. А наконечник остался, раб, потому что он не сдается. Скалывай все, что на нем наросло. Восстанови его.

— Зачем?

— Есть причины, раб.

Ничего приятного в этом не было. Удинаас выпрямился и спрятал обломок в карман на поясе. И вернулся к сетям. — Я не стану орудием твоей мести, — пробормотал он.

В хрусте гальки под ногами ему слышался смех Тлена.

Над прибрежными землями висел дым, словно тучи сели слишком низко и порвали подбрюшья о вершины деревьев.

— Похороны, — сказал Бинадас.

Серен Педак кивнула. Грозовых туч в последнее время не было, а лес сейчас слишком влажен, чтобы гореть. Обычаи Тисте Эдур включали постройку кургана, на который клали бревна, формируя погребальный костер. Сильный жар обжигал покрытое монетами тело до консистенции глины, докрасна раскалял камни могилы. Между языками пламени плясали теневые духи, взвивались с дымом к небу и оставались вокруг погребения после ухода плакальщиков.

Выпрямившись, она протерла лезвие кинжала пальцами и вложила его в ножны.

Настроение присутствующих было неважным. Бурак Преграда не показывался из фургона уже два дня, как и три его нерекские наложницы. Однако поезду наконец удалось спуститься, и впереди лежал широкий, почти ровный тракт к селу Ханнана Мосага.

Бинадас стоял, нетерпеливо ожидая, когда все фургоны въедут на ровное пространство. Она понимала его: ведь кто-то умер в родном селении! От Халла Беддикта не исходило ничего. Он ушел глубоко в себя, словно отыскивая резервы силы перед предстоящими встречами. А может быть, старался вернуть утраченную решимость. Казалось, она утратила свою способность видеть его насквозь. Сама эта постоянная и привычная боль могла стать лишь маской.

— Бинадас, — сказала Серен, — нерекам нужен отдых. Дорога впереди прямая, и тебе не надо оставаться с нами. Иди к своему народу.

Воин подозрительно прищурил глаза. Она замолчала. Пусть думает что думает, неважно, ведь ее порыв был подлинным.

— Она правильно сказала, — отозвался Халл. — Мы не должны тебе мешать, Бинадас.

— Хорошо. Я сообщу Ханнану Мосагу о предстоящем визите.

Тисте Эдур отправился к селу. Несколько мгновений — и его скрыли деревья.

— Видела?

— Я вижу лишь конфликт желаний и обязательств, — ответила Серен и отвернулась.

— Вопрос — что выберешь ты.

Она устало пожала плечами: — О, Халл, это вопрос ко всем нам.

Он подошел ближе. — Но так и должно быть, аквитор.

Удивившись, она отыскала его взор и поразилась неожиданно вспыхнувшей в нем искре. — И как мне нужно ответить? Мы все как солдаты — прячемся за нами же выкопанными валами и рвами. Ты будешь делать то, что считаешь нужным, Халл.

— А ты, Серен Педак? Каков твой курс?

«Всегда один и тот же». — Тисте Эдур не твои игрушки. Они могут выслушать, но не склониться к твоим просьбам.

Он отвернулся. — У меня нет надежд, Серен, только страхи. Пора продолжить путь.

Аквитор оглянулась на нереков. Они сидели или лежали около колес. Со спин поднимался пар. Выглядели они подавленными, но странно равнодушными к судьбе недавно умершего товарища, чья неглубокая могила осталась позади, в мутной грязи, среди корней и камней. Сколько пренебрежения нужно выказать людям, чтобы они сами начали пренебрегать собой? Падение начинается с одного неверного шага, а дальше — нарастающая скорость, вниз по склону, к гибели.

Летерийцы верили в хладнокровные истины. Толчок порождает лавину, и никто не наделен привилегией отойти в сторону. Грань между жизнью и смертью определяется умением находить себе место в потоке всепоглощающего прогресса. Никто не заслуживает сочувствия. И, соответственно, не ждет его от окружающих.

«Мы живем во времена враждебности. Но время всегда враждебно нам».

Снова пошел дождь.

Далеко на юге, за горами, которые они только что перешли, падение Эдур стало предметом тщательного планирования. Она подозревала, что жизнь Халла Беддикта уже принесена в жертву. Там не могли смириться с риском, который он несет, с угрозой измены. Он же сам болтает о ней. Что за ирония — их желания совпали. Все ищут войны. Различие лишь в образе будущего победителя.

У Халла недостанет практической сметки, чтобы провести такую игру и выжить. Она начинала гадать, стоит ли пытаться защищать его…

Крик от фургона Бурака. Нереки устало поднимались. Серен подоткнула плащ, осмотрела лежащую впереди дорогу. Ощутила, что Халл подошел к ней, но не повернула головы.

— В каком храме ты училась?

Она фыркнула. — Храм Турлас, Сокрытые Сестры Пустого Трона.

— Напротив Малого канала. Помню его. Какой ученицей ты была, Серен?

Украдкой глянув в его сторону, она сказала: — Старательной. Даже чрезмерно. Жадной до знаний.

Есть ведомости, в которых отмечают необычных воспитанников. Ты мог бы найти меня в них, и не раз. Например, я держала рекорд по числу наказаний в год. Двести семьдесят одно. Мне была более знакома Темная Комната, чем собственная келья. Меня также обвиняли в соблазнении странствующего жреца. Не спрашивай — да, я была в этом виновна. Но жрец поклялся в противоположном, чтобы защитить меня. Его отлучили. Позже я слышала, что он лишил себя жизни. Но свою невинность я потеряла задолго до этого случая.

Он повернулся к ней лицом. Нереки тронули с места первый фургон. Серен нехотя взглянула Халлу в глаза, выдавила сухую улыбку. — Я шокировала тебя, Беддикт?

— Подо мною треснул лед.

Вспышка гнева… но она осознала, что в его признании кроется насмешка над самим собой. — Мы рождены не невинными, а лишь не знающими меры.

— Полагаю, нас и не удастся измерить.

— По крайней мере в ближайшие годы. Пока внешнее не вторгнется во внутреннее, начав жестокую войну. Мы не рождены для сочувствия — широко открытые глаза и вместе с тем сладкие манеры.

— И ты слишком рано осознала свою войну.

Серен пожала плечами: — Моим врагом был не авторитет, хотя иногда так казалось. Им было само детство. Снисходительность взрослых, стремление все простить. Меня это бесило…

— Потому что это несправедливо.

— Детское чувство справедливости всегда самолюбиво. Я гневалась, но не могла одурачить саму себя. Но к чему все это?

— Вопросы, которые я забыл задать… тогда. Думаю, в те дни я сам был большим ребенком. Весь внутри.

Она промолчала, лишь подняла брови.

Халл все же понял: — Ты, может, и права. В некоторых вещах. Но не в делах, касающихся Эдур.

Мимо протащился второй фургон. Серен не сводила глаз с мужчины. — Почему ты так уверен? Я вижу, что тебя толкают собственные побуждения. Тисте — меч, но он в руке человека по имени Халл. Где же тут сострадание?

— Ты ошибаешься. Я хочу быть МЕЧОМ.

Ее кости словно мгновенно промерзли. — Как это?

Но он покачал головой: — Я не могу тебе верить, Серен. Как и всем, тебе придется подождать. Еще одно. Не стой на моем пути. Пожалуйста.

«Не могу тебе верить». Слова, ударяющие как нож. Но ведь суть доверия — взаимность, не так ли?

Третий фургон встал рядом с ними. Занавеска на дверце откинулась, явив мертвенно — бледную физиономию Бурака. — И это проводник? Кто указует путь? Нам суждено заблудиться? Не говорите, что вы снова влюбились друг в дружку! Серен, вы выглядите взятой в плен. Таково проклятие любви. О, мое сердце рыдает о вашей участи!

— Хватит, Бурак, — ответила Серен. Стерла капли с лица, двинулась, обходя Халла. Нереки расступились, давая ей пройти к началу поезда.

Лесная дорога была окружена стволами Черного дерева, посаженными, чтобы указать права Эдур на эти земли. Грубая черная кора, покрытая ужасными рисунками и причудливыми письменами, темные духи, кишащие в каждой трещине и впадине. Эти духи стали видимыми, чтобы сопровождать Серен и ее спутников.

Казалось, их больше, чем обычно. Они беспокойно сновали между великанами — деревьями. Десятки, сотни привидений толпились на каждой стороне дороги. Серен замедлила шаг. Сзади она слышала бормотание нереков. Фургоны поехали тише и со скрипом встали.

Халл встал рядом. — Они подняли армию, — прошептал он.

В голосе звучало мрачное удовлетворение.

— Действительно ли это предки Эдур?

Горящий взор уперся в ее глаза: — Конечно. Кем же им еще быть?

Аквитор вздрогнула. — Прикажи нерекам идти. Тебя они послушаются. Осталось два дня, и… — Тут она замолчала.

На пути появилась фигура. Высокая как Эдур, кожа цвета отбеленного льна, лицо покрыто темными полосками, словно измазано окровавленными пальцами. В глубинах мертвых орбит светились красные как угли глаза. С гнилых доспехов свисали клочья мха. У бедер пустые ножны.

Духи столпились у ног привидения, словно поклонялись ему.

Щелкнула дверца фургона, появился кутавшийся в шубу Бурак. Полы волочились по грязной земле. — Курган и Корень! — прошипел он. — Плитки не солгали!

Серен сделала шаг вперед. Халл схватил ее за руку. — Не…

— Ты встал здесь навечно? — бросила она, сбрасывая руку. Несмотря на смелые слова, сердце ее охватил ужас. Духи присутствовали в детских сказках и легендах, в темных слухах, иногда проносившихся по столице. Она не очень верила в привидения, хотя идея засела глубоко. Шепот истории, сказы о вестнике, о молчаливом предупреждении. Сейчас символ стал реальностью.

Все же она ожидала увидеть нечто более… эфемерное. Смутный абрис, лицо из бледных намеков, пятно, лишенное определенных черт. Один миг в полутьме, и вот, призрак исчезает в воздушных токах.

Но представшее им зачарованное создание было вполне различимым. Почти физическое присутствие. Высокий рост, изъеденная кожа вытянутого, бесцветного лица, покрытые пленками глаза, видящие ее и светящиеся пробужденным разумом.

«Он словно сейчас выкарабкался из одного из лесных курганов. Но это не… Тисте Эдур».

— Дракон, — сказало привидение на эдурском языке, — однажды прополз этим путем. Тогда не было леса. Только запустение. Кровь на пустой земле. Смертная, этот путь ПРОЛОЖИЛ дракон. Ты чуешь? Под тобой рассеянная память, оттолкнувшая корни, склонившая деревья по сторонам. Дракон. — Призрак повернулся, поглядел на дорогу за спиной. — Эдур. Он бежал, невидимый, забытый. Родич того, кто предал меня. Но… невиновный. — Он снова глядел на нее. — А ты, смертная, вовсе не невинна. Ведь так?

Серен в замешательстве промолчала.

Заговорил Халл Беддикт. — В чем ты обвиняешь ее, дух?

— Тысяча обвинений. Тысячи тысяч злодейств. Твоих. Ее. Вашего рода. Боги — ничто. Демоны — что дети. Любой Властитель — бормочущий придурок в сравнении с вами. Интересно, всегда ли бывает так? Порок тайно размножается в лепестках цветка, когда приходит пора цветения. Тайные семена упадка под бутонами величия. Все мы ничто перед вами.

— Чего ты хочешь? — вопросил Халл.

Духи разлетелись под сень деревьев. Однако новая волна начала пресмыкаться у порванных сапог привидения. На дороге кишели мыши. Лодыжки Серен исчезли под бурой массой, приливом бездумного бегства. «Сонм маленьких личностей, захваченных непостижимым и непреодолимым порывом. Отсюда — туда».

В них было что-то пугающее, даже ужасающее. Тысячи, десятки тысяч — весь видимый тракт был покрыт мышами.

— Земля разверзлась, — продолжал дух. — Ни одно дерево не устояло. Везде трупы. И мелкие твари, пирующие на них. Легион самого Худа. Гнойный прилив смерти, смертный, покрытый мехом. Вздымающийся. Казалось, так просто… — Неупокоенный словно одернул себя. — От вас я ничего не хочу. Все странствия в самом начале. Вы думали, дорога под вашими ногами еще не ведала стука сапог?

— Мы не так слепы, как ты вообразил, — сказала Серен, сражаясь с желанием сбить мышей, вцепившихся в ноги, боясь впасть в истерику. — Если ты не хочешь или не можешь освободить путь, нам придется…

Привидение склонило голову. — Вы уничтожите бесчисленное множество жизней? Хотя и мелких. Во имя чего? Удобства?

— Твоим тварям не видно конца.

— Моим? Они не мои, смертная. Они принадлежат моему времени. Эпохе их господства над этой землей. Сонм тиранов, правивших прахом и пеплом, что оставили мы. В моем духе им мнится обещание.

— А мы, — пробурчал Халл, — должны увидеть тот же знак?

Призрак начал исчезать, как бы выцветая в воздухе. — Если хотите, — пришел плохо различимый ответ. — Может быть, они видели не мой дух, а ваши?

И привидение растаяло.

Мыши бросились в лес по обе стороны дороги, словно ослепнув, смешавшись, потеряв ту силу, что сплачивала их. Они закапывались в перегной, в тень гнилых стволов и опавших листьев. Еще миг — и их не стало.

Серен повернулась к Бураку Преграде. — Что вы имели в иду, говоря «Плитки не лгали»? Курган и Корень, это плитки Оплота Азат. Вы видели разброс, прежде чем отправиться в путь. В Трейте. Станете отрицать?

Он не посмел встретить ее взгляд. Лицо стало еще бледнее: — Аквитор, Оплоты пробудились. Все.

— Кто же он? — спросил Халл.

— Не знаю. — Бурак состроил гримасу и отвернулся. — Какое мне дело? Грязь шевелится, и сокрытое в ней появляется. Вот и все. Седьмое Завершение близко — а я боюсь, что оно будет не тем, чего все мы ждали. Рождение империи, да. Но кто станет ею править? Пророчество зловеще смутно. Путь свободен — пора ехать.

Он залез в фургон.

— И что мы поняли из всего этого? — спросил Халл.

Серен пожала плечами: — Пророчества похожи на плитки, Халл. Увидишь все, чего тебе самому хочется. — От перенесенного страха саднило в горле, ноги и руки тряслись. Чувствуя утомление, она отстегнула шлем, сняла его. Мелкий дождь обжег лицо, словно лед. Глаза закрылись.

«Я не смогу спасти его. Никого из нас».

Халл Беддикт заговорил с нереками. Серен заморгала, мысленно одернув себя. Привязала шлем к мешку.

Путешествие продолжилось. Стонущие, стучащие фургоны, резкое дыхание нереков. Неподвижный воздух, туман, сочащийся сквозь него, будто дыхание утомленного бога.

«Два дня. И все кончится».

В тридцати футах сверху невидимая ими сова пролетела над дорогой, неслышно взмахивая широкими черными крыльями. На клюве, на острых когтях была кровь.

Она не задавала вопросов про неожиданное изобилие. Экстравагантность не стоит восхищения. Охотница знала лишь охоту и была равнодушна к воплям жертв. Равнодушна и к летевшему вслед за ней белому ворону.

Случайные порывы ветра заносили клубы погребального костра в село. Костер пылал день и ночь. Тралл Сенгар, вышедший из Длинного Дома на следующее утро, обнаружил, что ползущий по улице туман горчит от пепла.

Он не принимал нового мира, в котором очутился. Откровений не отменишь. Теперь он разделял тайны и истины, от которых с радостью избавился бы. Привычные с детства лица изменились. Что они знали? Как широко распространены обман и лицемерие? Скольких воинов Ханнан Мосаг вовлек в свои амбициозные планы? До какой степени женщины готовы ему сопротивляться?

С момента разговора в яме братья не перекинулись и словом; сухой драконий череп остался единственным свидетелем того, что вполне можно было считать изменой. Подготовка к скорому путешествию продолжалась. Ведь их не будут сопровождать рабы. Ханнан Мосаг послал духов в села, лежащие между их селением и северными льдами, так что провизию им подготовят, облегчая вес клади. По крайней мере, до последнего отрезка пути.

Посередине моста в окружении полудюжины рабов стоял фургон, содержавший новое оружие. В нем стояли связками стальные копья, с древками, до половины окованными медью. Виднелись также мечи с широкими перекрестьями эфесов и рукоятями в полторы ладони. Их облегали обшитые кожей ножны. Крючья для всадников, ездящих без стремян, колчаны с длинными стрелами; метательные секиры, какие любят арапаи. Широкие сабли в стиле Меруде.

Кузни снова вызванивали набат войны.

Тралл увидел Фира и Рулада, влезающих в фургон. Старший брат немедленно начал осматривать оружие, отдавать указания рабам.

Рулад оглянулся на подходящего Тралла. — Тебе нужны еще копья, брат?

— Нет, Рулад. Я вижу оружие арапаев и меруде — и племен Бенеда, Ден-Рафа…

— Да, от каждого рода. Так делается сейчас в каждой кузнице, в каждом селе. Обмен навыками.

Тралл оглянулся на Фира. — Ты думал об этом? Ты обучаешь воинов Хирота новым вооружениям?

— Я учил, как от них защищаться, Тралл. Намерение Короля — Ведуна — создать настоящую армию, как у Летера. Это потребует создания специальных отрядов. — Фир чуть помедлил. — Я Мастер Оружия племени Хирот, а теперь и всех племен. По приказу Ханнана Мосага.

— Ты поведешь эту армию?

— Если время придет, да, я поведу их в бой.

— Такой почет оказан Сенгарам, — сказал Рулад. Лицо его было непроницаемым, голос бесцветным. — Так мы НАГРАЖДЕНЫ.

— Бинадас вернулся ранним утром, — добавил Фир. — Ему нужен день отдыха. Завтра отправимся.

Тралл кивнул.

— Прибывает караван летерийцев, — сказал Рулад. — Бинадас встретил их на пути. Аквитор — Серен Педак. С ними Халл Беддикт.

Халл Беддикт, Блюститель Рубежей, что предал нереков, фараэдов и Тартеналов. Чего он хочет? Не все летерийцы одинаковы, знал Тралл. Различие мнений выражается лязгом мечей. Предательство процветает в алчных многонаселенных городах и в самом дворце короля, если молва не обманывает. Купец должен донести слова того, кто его купил. А Серен Педак, как истинный аквитор, станет скрывать свои мысли и не вмешиваться в дела торговца. Он не был в селе во время их прошлых визитов, так что не мог судить о большем.

Но Халл, бывший Блюститель — говорят, этот однажды преданный человек недоступен подкупу.

Тралл смотрел, как толпа рабов вынимает оружие из повозки и переносит в арсенал.

Даже его браться выглядели… какими-то другими. Словно между ними пролегла никому не видимая тень, словно воздух гудел от напряженного трепетания. Тьма в крови братьев. Все это не на пользу готовящемуся путешествию. Все это.

«Стоило бы беспокоиться еще сильнее. Я вижу немногое, и это плохо. Так что вина за ошибку во мне самом. Нужно не забывать об этом. Как и о подозрениях насчет Рулада и Майен. Дурные дела, дурные мысли… лишь они, кажется, неутомимы».

— Бинадас сказал, Бурак привез летерийское железо, — прервал Рулад размышления Тралла. — Это будет на пользу. Видит Пеструха, летерийцы полные дураки…

— Не так, — ответил Фир. — Они равнодушны к этому. Для них нет противоречия в продаже нам оружия накануне войны.

— Как и в охоте на клыкастых тюленей, — отозвался, кивая, Тралл. — Это нация десяти тысяч загребущих рук, и никто вам не скажет, какая рука сильнее, какая принадлежит власти.

— Король Эзгара Дисканар не похож на Ханнана Мосага, — ответил Фир. — Он не абсолютный владыка…

Тралл оглянулся, потому что голос брата угас. Фир не глядел ему в глаза. — Сегодня ночью придет в гости Майен. Мать может пригласить вас на ужин.

— И мы придем, — ответил Рулад, на миг встретив взгляд Тралла и тут же отвернувшись в сторону рабов.

«Абсолютная власть… нет, мы избавились от нее, не так ли? А может, ее никогда и не было. Женщины…»

Рабы были заняты в доме, стремглав проносясь туда и сюда по циновкам. Удинаас прокрался в свой закуток. Он должен прислуживать ночью, так что имеет право на короткий отдых. Увидел Уруфь, стоявшую около очага, но смог миновать ее незамеченным — еще один раб в полумраке.

Советы Пернатой Ведьмы звучали в нем, сдавливали грудь. Если Тисте Эдур узнают истину о том, что течет в его крови, они убьют его. Он знал, что нужно скрыться, только вот как — не знал.

Уселся на матрац. Вокруг плыли звуки и запахи внутренних комнат дома. Он лег на спину, сомкнул глаза.

Этой ночью он должен работать рядом с Пернатой Ведьмой. Она однажды навестила его сон. Больше случаев поговорить не было. Он подозревал, что она и не захочет обмениваться словами. Даже не учитывая разницу в сословном положении, она видела в нем кровь вайвела — так она сказала во сне. «Если это была она. А может, лишь вымысел моего разума, форма из праха…» Он заговорит с ней, с дозволения или нет.

Ковры из чулана унесли, чтобы выбить. Стук рабьих колотушек отдавался далеким громом.

Ускользающая мысль, смутное удивление, куда пропал теневой дух. Им овладел сон.

Он не имел формы — невещественная связка чувств. Во льду. Синий, мрачный мир, полосы зеленого, земли и грязи, запах инея. Вдалеке ворчание и стоны, словно отвердевшие реки трутся друг о дружку. Солнце согревало глубины сквозь ледяные линзы… и вдруг весь мир сотрясся от грохочущего треска.

Удинаас плыл сквозь ледяные просторы, всему свету казавшиеся прочными и недвижными. Не было видно ни давления, ни действия разнонаправленных сил, пока не наступил последний миг — миг разрушения пространства.

Во льду появились формы, тела. Они всплывали снизу и застывали в нелепых позах. Во плоти, с полуоткрытыми глазами. Над ранами неподвижно застыли кровавые цветки. Всюду потеки желчи и кала. Удинаас оказался прохожим на бойне. Темнокожие родичи Эдур. Громадные рептилии, у некоторых вместо рук лезвия. Их число не поддавалось подсчету.

Он приблизился к месту, где тела рептилий образовали целый курган. И внезапно завертелся. Из — подо льда поднималась вертикальная струя теплой воды, расталкивала наваленные тела. Вода была розовой и грязной, она пульсировала, словно исходила из незримого подземного сердца. Он понесся вверх, все выше, и тьма поглотила его.

Большие создания в коричневой шерсти. Пойманные в стоячем положении, с травой во ртах. Стадо, застывшее на поверхности земли. Бивни, блестящие глаза. Кочки, объеденная трава. Длинные силуэты — волки, сутулые и серые — пойманные в момент прыжка на гигантских рогатых зверей. Еще одна бойня, жизни, украденные за мгновение катастрофической перемены — мир перекосился, полились потоки морской воды, пронизывающий холод сразу проморозил их до костей.

«Мир… сам мир предает нас. О Странник, как такое может быть?»

Удинаас знал многих, не ведавших сомнений в существовании бога (хотя им самим не доводилось видеть его лик). Он понимал, что такая вера делает мир проще, позволяет кромсать все сущее острым лезвием морального суждения, после которого не остается возможности исправлений. Он видел их уверенность, но никогда ее не разделял.

Однако всегда верил, что мир… несомненен. Не статичен, да, изменчив — но вполне познаваем. По временам предвидение бывает страшным и холодным, но… ты всегда знаешь, что будет. Твари, вмороженные в лед. На ходу, с травой, свисающей изо ртов. Это за пределами понимания. Магия. Должно быть, она. Но ее сила виделась неимоверной, ведь всеобщее убеждение заключается в том, что мир и все его части способны сопротивляться магии. Это самоочевидно. Иначе маги и боги давно перекроили бы мир и расшатали равновесие. Так что мир ДОЛЖЕН сопротивляться. Потоки воздуха, ручейки, растущие травы и насекомые — все должно сопротивляться.

«Но им не удалось».

Еще форма в глубине. Прилепившаяся к скале каменная башня. Узкий проем в стене был входом, и Удинаас обнаружил, что его несет туда через сплошной лед.

В черный портал.

Что-то изменилось. Внезапно обретя вещественность, он рухнул на колени. Камень так холоден, что сорвал кожу с ладоней и подошв. Он встал, толкнув плечом нечто, отпрянувшее от толчка.

Холод сделал воздух жестоким, сжигающим легкие. Сквозь замерзающие слезы он увидел высокую, окруженную дымкой фигуру. Кожа как мелованный пергамент, конечности, слишком длинные и снабженные лишними суставами. Черные, мерзлые глаза, выражение слабого удивления на узком, треугольном лице. Вся его одежда — кожаные повязки. Никакого оружия. Мужчина, но явно не человек.

А потом Удинаас увидел на полу вокруг существа изувеченные смертью тела. Темно — зеленая кожа, клыки. Мужчина, женщина, два ребенка. Их тела были изломаны, из рваной плоти торчали сломанные кости. Положение трупов указывало, что белый мужчина был их убийцей.

Удинааса трясло. Руки онемели, покрылись потом. — Тлен? Теневой дух? Ты со мной?

Молчание.

Сердце застучало молотом. Это уже не сон. Слишком все реально. Он не чувствовал смешения, успокаивающего шепота тела, лежащего на подстилке в длинном доме Эдур.

Он здесь, и он замерзает. Умирает.

Здесь. В глубинах льда, тайном мире остановленного времени.

Он повернулся к двери. И только тут заметил следы на покрытых инеем камнях. Они вели наружу. Следы босых детских ног.

За входом льда не было видно. Лишь опаловое серебро, будто поперек входа натянули завесу.

Удинаас чувствовал, что конечности перестают его ослушаться. Он проследил путь детских ног. Из-за стоящего. Крайне поразившись, увидел, что затылок существа вскрыт. Волосы и кожа все еще держались на разбитых, свисавших на шею костях черепа. В голову мужчины ударило нечто вроде кулака, раздавив серое вещество мозга.

Рана казалась непостижимо свежей.

Маленькие следы показывали, что ребенок стоял позади нелюдя — нет, он ПОЯВИЛСЯ за ним, потому что ведущих к телу следов не было. «Появился… чтобы сделать что? Залезть в развороченный череп?» Но мужчина был ростом с Эдур. Ребенку пришлось бы карабкаться.

Его мысли текли все медленнее. Размышления об этой ужасной тайне вводили разум в приятное оцепенение. Он засыпал. Забавляясь. «Сон, делающий меня сонным. Сон, который убьет меня. Найдут ли замерзшее тело на соломенном матраце? Примут ли это за знак?

Ох, ладно… пройду — ка я за следами, в тот серебряный мир. А что еще делать?»

Бросив последний взгляд на сцену давнего убийства и недавнего осквернения трупа, Удинаас не спеша пошагал к дверной щели.

Серебро окутало его, со всех сторон обрушились звуки. Битва. Вопли, лязг оружия. Но он ничего не видел. Слева донеслась волна жара, принесшая с собой какофонию нечеловеческих взвизгов.

Прервался контакт с землей под онемевшими ногами, а звуки стихли, уносясь куда-то вдаль. Взвыли ветра, и Удинаас понял, что летит, держится за воздух кожистыми крыльями. Другие из его рода одолевали мятежные течения ветров — он видел их, показавшихся из облака. Серочешуйчатые туши с быка величиной, мускулистые шеи, когти на ногах и лапах. Длинные скошенные головы, челюсти — два ряда кинжалов, бледные десны, держащие эти устрашающие зубы. Глаза цвета глины, с вертикальными зрачками.

«Локви Вайвелы. Таково наше имя. Отродье Старвальд Демелайна, неуклюжие дети, которых никто не спешит признавать своими. Мы как мухи вокруг пиршества гнили, поражающей одно королевство за другим. Д'исталы, эн'каралы, тролы, мы проклятие демонов в тысяче пантеонов».

Дикарское возбуждение. Для процветания есть пути помимо любви.

Поток воздуха снес в сторону и его, и его сородичей. Твари разразились дикими криками, когда нечто появилось в поле зрения Удинааса.

«Элайнт — Солтейкен… но, о, как много в нем драконьей крови. Из самой Тиам».

Чешуйки оттенка слоновой кости, покрытые брызгами крови, словно смутным рисунком. Непостижимо громадный дракон, за которым решили следовать вайвелы, летел неподалеку.

И Удинаас знал его имя.

«Сильхас Руин. Тисте Анди, рожденный сразу после брата — он питался кровью Тиам, и выпил ее много. Больше, чем Аномандер Рейк. Тьма и хаос. Он принял бы бремя божественности… если бы выпал шанс».

Теперь Удинас понял, свидетелем чего ему предстоит стать. Встреча на холме из трупов. Предательство. Гордыня, удар Тени, разрыв всех клятв. Нож в спину, крики вайвелов, кружащих над полем брани. Теневой дух не соврал. Владычество Тисте Эдур над духами Анди — наследие совершенного тогда деяния. Вера оказалась ложью, в незнании обнаружилась слабость. Система ценностей Эдур опирается на зыбучий песок.

Сильхас Руин. Оружие тех времен обладало ужасающей силой, но его мечи сломались. После предсмертного вопля Матроны К'чайн Че'малле.

Серебряный свет замигал. Его дернуло, и внезапно он обнаружил себя лежащим на полу каморки Длинного Дома Сенгаров. С ладоней и подошв содрана кожа. Одежды мокры, на них до сих пор тает иней.

Из тени раздался голос: — Я хотел следовать за тобой, но не смог. Далекое путешествие.

«Тлен». Удинаас перекатился на бок. — Место вашего истребления, — прошептал раб. — Я был там. Чего ты от меня хочешь?

— Чего хотят все, раб? Бегства. От прошлого, ИХ прошлого. Я поставлю тебя на тропу. Кровь вайвела защитит тебя…

— От Эдур?

— Оставь угрозу Эдур на меня. А теперь готовься. Этой ночью тебе предстоят дела.

Сон, сделавший его истощенным и израненным. Скривившись, он поднялся на ноги.

Майен в сопровождении двух любимых рабынь переступила порог дома и встала, сделав еще два шага. Тоненькая как ива, с очень темной для Эдур кожей. Зеленые глаза в обрамлении янтарных волос с нитками жемчуга. Традиционная туника из серебристой тюленьей кожи и пояс, украшенный перламутром. Браслеты из китовой кости.

Тралл Сенгар различил в ее взоре крайнюю уверенность в собственной красоте; и была в этих больших глазах некая темнота, словно Майен с удовольствием готова использовать свою красоту для достижения господства и обретения свободы исполнения самых жарких своих желаний.

Много есть таких, потенциально опасных желаний, и жадное стремление к ним говорит не о добродетели, но о порочности. Тралл снова терзался сомнениями, наблюдая, как мать радушно подходит к девушке, приветствуя ее в семейном доме. Возможно, все это тени, отбрасываемые им самим…

Опершись спиной о стену, он отыскал глазами Фира. Неуверенная гордость. Во взоре старшего брата было еще что-то неотчетливое — хотя это могло быть просто беспокойство за завтрашнее путешествие или тревога о судьбах Эдур. За его спиной стоял Рулад, пожирающий Майен глазами, словно само ее присутствие удовлетворяло жесточайшие желания брата.

Сама Майен не сводила взора с Уруфи.

«Поглощает. Все эти трепещущие волны внимания, она их притягивает и поглощает. Храните меня Сумерки, неужели я сошел с ума? Неужели эти думы сочатся из темных тайников моей души?»

Положенное приветствие окончилось. Уруфь отступила, и Майен скользнула к столу из черного дерева, на котором уже стояла первая перемена блюд. Она должна занять ближайшее место, напротив Томада. Слева от нее сядет Фир, справа Уруфь. Бинадас за Уруфью, Тралл — за Фиром. Рулад сядет справа от Бинадаса.

— Майен, — заговорил Томад, когда все расселись, — приветствую тебя у очага Сенгаров. Горько, что эта ночь станет также последней ночью присутствия дома моих сыновей. Они совершат путешествие по приказу Короля — Ведуна, и я молюсь за их счастливое возвращение.

— Я полагаю, что северные ледяные поля не представят большой угрозы для воинов Эдур, — ответила Майен. — Но в ваших глазах тревога и огорчение, Томад Сенгар.

— Беспокойство старого отца, ничего более.

Заговорил Рулад: — Арапаи редко выходят в ледяные поля, страшась злобных духов. Кроме того, лед может ослепить, а мороз крадет жизнь, словно ты сочишься кровью из незримой раны. Как говорят, там есть и звери…

Фир прервал его: — Мой брат ищет в неведомом громкой славы, Майен, так что можешь взирать на нас с восторгом и восхищением.

— Боюсь, его слова породили во мне только страх, — ответила она. — Мне придется беспокоиться о ваших судьбах.

— Мы все равны перед грозящими бедами, — торопливо вставил Рулад.

«Не считая болтливого языка одного не омытого кровью идиота». Все наполнили кубки вином, и через некоторое время заговорила Уруфь: — Если не заешь, чего искать, лучшей броней послужит осторожность. — Она поглядела на Бинадаса. — Среди вас ты один странствовал за восточные границы арапаев. Каковы опасности ледяных полей?

Бинадас нахмурил брови: — Древнее волшебство, о Мать. Но оно, кажется, дремлет. — Он помолчал, размышляя. — Племена охотников, что живут во льдах — я видел только следы. Арапаи говорят, они охотятся ночью.

— На кого? — спросил Фир. Брат пожал плечами.

— Нас будет шестеро, — сказал Рулад. — Зерадас и Мидик Буны. Ведь всем известно мастерство Зерадаса. Хотя Мидик не омыт кровью, он почти равен мне в искусстве боя на мечах. Ханнан Мосаг верно выбрал, послав воинственных сыновей Томада Сенгара.

Его заявление, перенасыщенное скрытыми значениями, повисло в воздухе, словно каждый старался уразуметь его на свой лад. Таков яд подозрительности. Тралл прекрасно знал, что у женщин есть свои верования, и теперь они явно смотрят на шестерых перечисленных с сомнением, гадая, почему Король выбрал именно их. «А Фир, в свою очередь, думает о своем, зная то, что знаем и мы. Все сыновья Томада Сенгара».

Тралл уловил общее замешательство и начал размышлять о себе. Ведь Фир стал Мастером Оружия всего Союза и должен заботиться о переделке военной структуры Эдур. От Мастера Оружия — к Владыке Войны. Рисковать Фиром — это кажется капризом. А Бинадас считается одним из способнейших колдунов всех племен. Они двое станут основой успеха завоевательной кампании. Зерадас — непревзойденный вожак морских набегов. «Пожертвовать в нашей экспедиции можно лишь мною, Руладом и Мидиком. Стало быть, дело в недоверии?

Что же за дар мы должны раздобыть?»

— В последнее время произошли зловещие события. — Майен метнула взгляд на Уруфь.

Тралл заметил, как поморщился отец, но Майен, должно быть, уловила одобрение во взоре Уруфи, ибо продолжила: — В ночь бдения во тьме бродили духи, недобрые по сути своей. Они вторглись в святые места, и наши призраки бежали.

— Я в первый раз об этом слышу, — отозвался Томад.

Уруфь взяла кубок и подала рабу, чтобы тот наполнил его. — Тем не менее о них слышали, муж. Ханнан Мосаг и его Отряд К'риснан растревожили темные глубины. Вздымается прилив перемен. Боюсь, вскоре он смоет всех нас.

— Нет, это мы взнесемся на приливной волне, — потемнев лицом, сказал Томад. — Одно дело — тревожиться о поражении; но сейчас, жена, ты сомневаешься в победе.

— Я говорю о грядущей Большой Встрече. Не наши ли сыновья рассказали о призывании из глубин и похищении душ летерийских моряков? Когда те суда придут в гавань Трейта, как ты думаешь, чем ответит Летер? Мы начали танец войны.

— Если так, — резко отозвался Томад, — мало будет толка в переговорах.

— Может, мы только хотели оценить их, — сказал Тралл, припомнив слова отца, сказанные в день его возвращения из залива Келеч.

— Мы уже давно оценили их, — ответил Фир. — Летерийцы станут делать с нами то же, что сотворили с нереками и Тартеналами. Большинство из них не помнят о своих ошибках и грехах. А те, что помнят, не могут или не желают обсуждать принципы, только методы их исполнения, и потому осуждены повторять ужасы прошлого. Любой неудачный результат для них — лишь подтверждение необходимости твердо держаться незыблемых основ. Если вокруг прольются реки крови, они будут исследовать детали. Поколебать основные убеждения такого народа нельзя, потому что они не слушают вас.

— Тогда будет война, — прошептал Тралл.

— Она идет вечно, — ответил брат. — Веры, слова и мечи. История полнится их бесконечным звоном.

— И хрустом костей, — сказал Рулад, улыбнувшись, словно хранил некую тайну.

Глупая ошибка с его стороны. Томад все заметил и склонился к младшему сыну: — Рулад Сенгар, ты говоришь, как слепой старик с вязанкой злых духов. Я чувствую побуждение протащить тебя по столу и сбить ухмылку с лица!

Тралл ощутил, что по спине течет пот. Кровь отхлынула от лица Рулада. «Ох, Отец, ты нанес рану более глубокую, чем можешь представить!» Оглянувшись на Майен, он с удивлением заметил в ее взоре какую-то алчность, злобу, едва прикрытый восторг.

— Я уже не малыш, Отец, — прошипел Рулад, — да и ты не так стар, чтобы бездумно швырять слова…

Томад ударил кулаком по столу так, что зазвенели тарелки и кубки. — Тогда говори как взрослый, Рулад! Раскрой нам всем те тайные знания, которые уже недели заставляют тебя извиваться при каждом шаге! Или ты думаешь, что эти бабьи манеры раздвинут перед тобой хотя одни славные ножки? Думаешь, ты первый воин, погнавшийся за женской юбкой? Сынок, жалость — плохой путь к ублажению похоти…

Рулад в ярости вскочил на ноги. — А что за шлюху ты приготовил мне, Отец? Ту, которой я обещан? Во чье имя? Приковал к селу и смеешься над всеми моими потугами сбросить цепи! — Он сверкнул глазами на сотрапезников, напоследок остановив взор на Тралле. — Когда начнется война, Ханнан Мосаг принесет жертву. Он должен сделать это. Нужно пролить кровь на нос главной ладьи. Не меня ли он выберет?

— Рулад, — сказал Тралл, — я о таком не слышал…

— Он сделает это! Я разделю постель с тремя дочерьми! Шелтатой Лор, Сакуль Анкаду и Менандорой!

Из рук одного из рабов вылетела тарелка, разбилась о стол, обрызгав гостей мидиями. Когда невольник рванулся убирать следы ошибки, Уруфь схватила его за руку и вывернула ладонь. С нее была сорвана кожа. Красная, потрескавшаяся плоть сочилась сукровицей.

— Что это, Удинаас? — спросила Уруфь. Встала и подтянула его поближе.

— Я упал… — задохнулся словами летериец.

— Пачкаешь кровью ран нашу пищу? Ты сошел с ума?

— Госпожа! — вскрикнул другой раб, выступая из тени. — Я видел его сегодня утром — этих ран не было, клянусь!

— Это сражавшийся с вайвелом! — завопил другой, отпрянув во внезапном ужасе.

— Удинаас одержим! — закричал третий раб.

— Молчать! — Уруфь положила ладонь на лоб Удинааса, сильно толкнув его. Он застонал от боли. Вокруг раба заклубилась магия. Он судорожно задрожал и осел к ногам Уруфи.

— В нем ничего нет, — сказала она, отстранив дрожащую руку.

Заговорила Майен. — Пернатая Ведьма, позаботься о рабе Уруфи.

Рабыня рванулась вперед. Другой раб помог ей вытащить бесчувственное тело из комнаты.

— Не вижу оскорбления в поступке раба, — продолжила Майен. — Раны действительно сочились, но он замотал их тряпками. — Она протянула руку, подняла тарелку, показывая кусок льна, который использовал Удинаас.

Уруфь что-то буркнула и медленно села. — Тем не менее он должен был сказать мне. За небрежение следует наказать.

— Вы только что изнасиловали его разум, — ответила Майен. — Недостаточно?

Молчание.

«Возьмите нас Дочери, предстоящий год будет интересным». Еще год, как требует традиция, и Фир с Майен смогут поселиться в собственном доме.

Уруфь поглядела на девушку и, к удивлению Тралла, кивнула. — Хорошо, Майен. Ты сегодня гостья, и я удовлетворю твои желания.

Все еще стоявший Рулад медленно сел.

Томад сказал: — Рулад, я не знаю о планах восстановить старые обычаи жертвоприношений. Ханнан Мосаг бережет жизни воинов, даже не омытых кровью. Не могу вообразить, как ты придумал себе такую судьбину. Может быть, предстоящее странствие предоставит тебе возможность омыть себя кровью в битве и гордо встать рядом с братьями. Молюсь об этом.

Это пожелание славы было очевидной попыткой примирения, и Рулад показал нехарактерную мудрость, простым кивком приняв ее.

Даже без Удинааса и Ведьмы рабов для обслуживания последней части ужина хватило.

Тралл никак не мог понять, что представляет из себя Майен, нареченная Фира.

Шлепок по щеке. Он открыл глаза.

Увидел над собой лицо Пернатой Ведьмы. Лицо, полное ярости. — Проклятый дурак!

Удинаас моргал, стараясь оглядеться. Они оказались в его нише. За развешенными тряпками слышались голоса и звон посуды.

Удинаас улыбнулся. Ведьма скривилась: — Она…

— Знаю, — бросил он. — И ничего не нашла.

Ее прекрасные глаза распахнулись. — Так это правда?

— Должно быть.

— Лжешь, Удинаас. Вайвел скрылся. Как-то и где-то, скрылся от Уруфи.

— Почему ты так уверена?

Она резко отодвинулась. — Неважно…

— У тебя были сны?

Она вздрогнула и отвернулась: — Ты сын Должника. Для меня ты никто.

— А ты для меня все, Пернатая Ведьма.

— Не будь идиотом, Удинаас! Мне легче выйти замуж за крысу! А теперь тихо. Я думаю.

Он осторожно сел, и лица их снова сблизились. — Не надо. Я верю тебе, и объясню, почему. Она действительно заглянула в меня, но вайвел ушел. Все оказалось бы иначе, осмотри Уруфь мою тень.

Она заморгала, внезапно все поняв. — Не может быть. Ты летериец. Призраки служат Эдур…

— Призраки склоняют колени, потому что им приходится. Они такие же рабы, как и мы, Пернатая Ведьма. Я нашел союзника…

— Для чего, Удинаас?

Он снова улыбнулся, но теперь это была темная улыбка. — Я кое-что понял, и понял очень хорошо. Долги надо выплатить. Полностью.