Полураспад

Роман Солнцев

Полураспад

из жизни А .А. Левушкина-Александрова,

а также анекдоты о нем

Когда судьба по следу шла за нами,

Как сумасшедший с бритвою в руке.

Арсений Тарковский

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГОСТЬ НА ПОРОГЕ

1

Пузатенький курчавый господин в затемненных очках в крупной оправе, с улыбкой киношного японца танцующей походкой - весь само очарование, человек пожилых, но еще не преклонных лет - миновал "границу" в аэропорту "Шереметьево-2" и, дождавшись багажа, продефилировал сквозь "зеленый коридор" к стоянке такси.

Углядев, кто вылупился из стеклянного яйца терминала, к нему сразу же бросились волки-таксисты:

- Куда? За сотню баксов домчу, как вихрь...

- Дураков нет, - ласково отвечал господин. - Я и за десять доеду.

И точно, за десять не за десять, но за пятьсот рублей его согласился отвезти вихрастый парень, которому надоело стоять. И как только старенькая "Волга" помчалась по трассе, заграничный гость, вдыхая запахи, льющиеся в приопущенные стекла по случаю бабьего лета, пропел:

- И дым отечества нам сладок и приятен... - И продолжал, улыбаясь сам себе, бормотать эти слова, превращая их, как ребенок, в радостную бессмыслицу. - И дыт ометества ман смадок и птиярен... - И все заливался тихим, журчащим смехом.

Водитель весело оскалился:

- Давно не были?

- С прошлого века, - кивнул заграничный гость. - И даже тысячелетия. Как Воланд. Уезжал из СССР, а въезжаю в Америку. Ишь! - Он кивнул на проносящиеся мимо огромные рекламные щиты с обольстительными надписями на английском языке.

- Нравится? - вдруг хмуро спросил водитель.

И чуткий гость, подстраиваясь, не ответил - снял очки, построжел круглой физиономией, о чем-то задумался, и стало видно - ему никак не меньше шестидесяти: к вискам выстрелили морщинки, как пучки травы, около рта образовались бабьи скобки...

Шофер тем временем включил радиоприемник, потыкал кнопки - и зазвенела песня советских времен: "Вот кто-то с горочки спустился..."

- Замечательно, - вздохнул иностранец и снова зажурчал радостным смехом...

Минут через десять он уже входил в здание аэропорта "Шереметьево-1" , а через три часа с небольшим летел в далекую Сибирь на вполне приличном лайнере российского производства ИЛ-86.

В самолете знакомых не оказалось - слишком много времени прошло с тех пор, когда гость покинул нашу страну. Но нет, через час или два полета некий молодой человек с розовыми ушами подошел по вибрирующему полу и, подняв стаканчик, закивал заграничному гостю:

- Профессор Белендеев? - И, поскольку был слегка пьян, добавил: Мишка-Солнце, как вас величали в кругах Академии наук?

- Верно, мол чел, - улыбнулся широко, как чеширский кот, заграничный господин. - А вы кто будете? Не тети Песи ли сын Изя?

Запунцовевший от смущения молодой человек пробормотал:

- Я русский... моя мама Анна Ивановна...

- А фамилия? Не бойся, мальчик, я никому не скажу.

- Курляндский... - негромко ответил молодой человек. - Мы польских кровей.

- О пся крев!.. Тоже красиво... - одобрил Белендеев. - Госпожа стюардесса, не дадите ли мне рюмочку водки, я выпью за юного коллегу. Физик?

- Программист.

- О! Паскаль... фортран... Обменяемся визитками, - предложил Белендеев и подал свою, блеснувшую золотистым шрифтом, отпечатанную на роскошной твердой сиреневой бумаге.

Молодой собеседник протянул ему более скромную карточку.

В эту минуту еще один пассажир узнал заграничного гостя.

- Слышу... да чей же это голосок, как волосок? - Тяжело выбравшись из кресел, подошел с крохотной сувенирной бутылочкой коньяка толстый старик, со сбитым галстуком, с сивыми космами, похожий на Бетховена. - Мишка, ты?..

- Я, милый, - отвечал Белендеев, ласково глядя снизу на старика. Николай Николаевич?

- Не забыл? - Старый физик Орлов хмыкнул. - Память у тебя всегда была хорошая. Соскучился по родным местам? Или кого ловить едешь? Красотку какую? Нынче наших русских девок пачками увозят.

Белендеев как бы обиженно пробурчал:

- Я ж таки женат... Николай Николаич!

- Ну и что? - Старик с хрустом отвернул колпачок и хлебнул из горлышка.

- Нет, я по делу, - вдруг деловым тоном ответил Белендеев, и лицо его обрело строгое, даже надменное выражение. - Сейчас глобализация... помогаем друг другу... Может, и пригожусь родному Академгородку.

Старик, цепко глядя на него белесыми глазами, ощерил зубы:

- Хотел бы я знать, Мишка, какую корысть ты извлечешь из своей помощи... - И, увидев, как гость надул губы, словно обиженный ребенок, поспешил добавить: - Хотя тебя многие наши любили. Уходит наше время, Миша. Новые парни лезут, в тридцать лет уже доктора. Не скажу, что туфта вся их наука, но так рано докторские раньше не давали... Вот есть Алешка, или как его, Левушкин-Александров....

- Я его помню, он диплом делал, что-то там по спутникам...

- Или взять Аню Муравьеву... Баба, а тоже доктор. Доктор-трактор ее зовут. Ну зачем бабе наука?!

Белендеев деланно рассмеялся и, отвернувшись, снова помрачнел, спрятал глаза. Аню-то он как раз хорошо знал, эту позднюю любовь покойного своего друга Гриши Бузукина... Очень был талантливый человек. Да и она умница. Этот дед мизинца ее не стоит...

"Ах, время! Откуда ты приходишь и куда течешь?.." Продолжая сидеть с зажмуренными глазами, Белендеев допил рюмочку и откинулся на спинку сиденья. А оба его собеседника, раздраженно поглядев друг на друга (мол, жаль, что ты видел, как я подходил к иностранцу... так знай, мне от него ничего не надо), побрели к своим креслам...

Наконец, нырнув вниз, пробив серые тучи, самолет выпустил шасси и приземлился в аэропорту сибирского города, раскинувшегося средь рыжих и зеленых таежных сопок, на берегу гигантской чистой ледяной реки, катящей свои воды с белоголовых Саян...

- Ах, какая прелесть!..

Свистом подозвав такси, заграничный гость сразу проехал в "Телеком", купил трубку "Nokia", которую ему тут же подсоединили к местной сети, и через час уже многие в Академгородке знали: из США прибыл профессор Михаил Ефимович Белендеев, бывший Мишка-Солнце, богатый коммерсант, хозяин собственной научной фирмы.

2

Упомянутый в самолете Алексей Александрович Левушкин-Александров жил не в самом Академгородке, отнесенном от миллионного города в тайгу, а на старой окраине, именуемой Николаевкой, в унылом крупноблочном доме на шестом этаже. Его балкон сразу бросался в глаза - к деревянным перилам были приколочены две кормушки для птиц, скворечник, на бетоне зеленой и красной краской намалеваны цветы.

Высокий, отрешенный от всего Алексей Александрович обычно ходит на работу пешком, размашистым шагом, всего полчаса через сосново-березовый лес, шурша опавшими листьями. По дороге достает кулек с зерном подкармливает и здесь синиц, а то и белку, иногда удачно - с ладони. У него здесь по деревьям бегает знакомая белка, пока еще по осени рыжая, словно ободранная кошка. Они с Алексеем Александровичем часто перемигиваются и перещелкиваются.

"А может, эта белка и есть я, - иногда весело думает он. - А я, вся моя жизнь - ее сон?"

- Здрасьте, Алексей Александрович, - звонко здороваются студентки университета, обожающие молодого профессора с загадочно-печальным лицом. А вот Чарльз Роберт Дарвин... Он что, действительно был прав? И мы - от африканской обезьяны?

Алексей Александрович долго смотрит на румяных юных красавиц с серьгами, в модных ярких ветровках, в огромных кедах, как на белых кулаках. Потом до него доходит: они кокетливо острят, и Алексей Александрович спрашивает, изображая близорукий гнев:

- Вы что, физики?

- Нет, что вы! Мы ваши! - И Настя Калетникова с пятого курса с нарочито серьезным видом уточняет: - Нет, правда... У них же оба полушария мозга равноправны... И во-вторых, до сих пор прямого мостика между человеком и питекантропом не нашли...

В лесу медленно летит, поблескивая, паутина, увял мутно-розовый иван-чай, дятел долбит старое дерево, осыпая рыжую землю вокруг комля щепкой и белой мукой.

- Видите ли, в чем дело... - Алексей Александрович не златоуст, говорит трудно, особенно на праздные темы (а уж вопрос Насти и вовсе для детей), и, когда все же приходится разъяснять, смущается неточностей в языке, которые неизбежно проскальзывают в разговоре, - краснеет, уточняет, как зануда, каждую мысль, уткнув для чего-то при этом в кулак свой длинноватый нос, чуть смещенный в середке - след от хоккейных баталий в детстве. - Здесь бы следовало выразиться так... Ведь питекантропы, а точнее, неандертальцы... а точнее...

- Да, да, мы поняли! - восклицают студентки. - Спасибо, Алексей Александрович! - И, веселясь, толкая друг дружку в спину, бегут на гору, к белым колоннам университета, теряющимся средь белоствольных берез. И уже издалека, с надеждой: - В органный зал сегодня пойдете?

Он озабоченно мотает головой. Нет, у него сегодня совсем нет времени. Конечно, он любит музыку, может быть, даже чрезмерно, и об этом все знают. Мать до сих пор вспоминает: когда он учился в третьем классе, хоронили соседа по коммуналке. Мальчик вышел на улицу, прямо у подъезда грянул-заревел духовой оркестр, и Алеша упал в обморок... А когда Алексей уже студентом стал ходить в театр оперы... если певица на сцене, волнуясь и бледнея, решалась на высокую ноту (это же всегда видно, нет чтобы сползти октавой вниз!) и все-таки выдавала петуха, он, треща пальцами сцепленных рук, не досиживал до антракта, убегал домой... И вообще музыка его истязает, сладостно, но истязает.

Сегодня, конечно, он не пойдет ни на какой концерт. И вовсе не потому, что нет времени. Он и работать толком не сможет. Глаза не глядят на мир, губы не слушаются... И студентки, возможно, это поняли...

Ссора в его собственном доме случилась ни с того, ни с сего, и была совершенно глупой. Полуслепая, маленькая его мать, Ангелина Прокопьевна, со смутной полуулыбкой проходя по комнате, шаркая ногами в мягких тапочках (Броня в это время ушла на кухню, наливала из-под крана холодную воду в чашечку), нечаянно поддела провод удлинителя, утюг на гладильной доске дернулся и соскользнул на пол - слышно было, как от удара хрустнул паркет.

- Что? Что там?! Ах, что ты наделала?! - возопила невестка, швыряя чашку в раковину и бросаясь к утюгу. - Мой "Филипс"! Ах!

Она прыгала на месте с утюгом, тыча пальцем в верхнюю его часть Алексей Александрович увидел, что пластмассовая пуговка с цифрами слетела, укатилась в угол.

- Да я налажу, - пробормотал он, подбирая головку регулятора, и верно - белая пуговка со щелчком встала на место. Правда, краешек откололся, чернеет, как маленький полумесяц, но разве это столь уж важно?

- Это невозможно наладить! - стонала Броня, а тут еще она заметила, что и на полу беда - рухнув на паркет, утюг расколол одну из дощечек, половинка выскочила из гнезда, встала торчком. - Паркет! - присев, продолжала вопить жена. - Она нарочно!.. Видишь, она усмехается?..

- Да нет же, она, как любой слепой... или почти слепой... невольная улыбка...

- Невольная! Вчера "Шанель" в ванной разбила! А они в самом углу на полочке стояли. Это ж надо было постараться! Она нарочно!

- Почему?!

- Потому!.. Я неровня тебе, я плохая! - У Брони давно копилась неприязнь к свекрови, но до сей поры она сдерживалась, сверкая узкими, глубоко посаженными глазками.

С прошлой зимы старуха стала стремительно слепнуть, и Бронислава единственное, что позволяла себе, - отныне обходила ее театрально за метр, как столб... чтобы, дескать, не задеть...

И вот же, такая мелочь - утюг уронили на ее драгоценный паркет, и Броня словно обезумела. Подняв дощечку, целует, к щеке прижала. В одной руке утюг, в другой - деревяшка. Алексею Александровичу это показалось очень смешным, и он, как и мать, вынужденно улыбнулся.

- Ах, ты тоже? Тоже?!

- Деточка... - раздался тихий голос матери. - Ну зачем столько сердца? Я... я ремонт сделаю...

- А пошла ты!

- Бронислава! - Это уже чересчур. От бессильного гнева Алексей Александрович словно бы сознание потерял на секунду и очнулся. - Не стыдно?! Эх ты!.. - Не бреясь, быстро оделся и пошел прочь, скорее на работу, сутулый, закинув мосластые руки за спину...

3

Он просидел весь день, закрывшись, в своем кабинетике, отгороженном от длинной, как коридор, лаборатории фанерной перегородкой. Слышал, как там, за шкафами с химреактивами, возле сопящего и булькающего биостенда, негромко переговариваются сотрудники, моют под краном, стараясь не звякать, колбы, чашки Петри.

Кто-то закурил, потянуло сладковатым дымком.

Вошел с улицы, громко топая, старый лаборант Кукушкин, выполняющий особые поручения шефа, - кажется, достал все-таки еще один автоклав - тащит по коридору. На него зашипели, он густым баском спросил что-то, в ответ снова зашипели.

И все стихло. В эту секунду Алексей Александрович позавидовал Илье Ивановичу Кукушкину.

Маленький, как горбун, в коротковатых штанах, с вечно мокрыми завитками волос вокруг лысины, как у старого еврея-скрипача, человечек стоит, шмыгая носом, не решаясь заговорить. Илья Иванович обладал необыкновенно зычным голосом. Когда несколько лет назад Институт биофизики и Институт физики проводили митинг в поддержку Ельцина, он перекричал всех коммунистов - заревел, как пароходная сирена, слова не дал сказать. Без передышки орал:

"Хва-атит-нахлеба-ались-красного-киселя-я-ва-ашего... са-ами-соси-ите-из-руки-и-своей-кро-овушку-свою-вампи-иры!.."

И, если надо было где-то что-то достать и не хватало аргументов, Алексей Александрович посылал Кукушкина - тот выбивал...

Правда, эпоха Ильи Ивановича уходит - сегодня голосом не возьмешь, сегодня все решают только деньги.

Но сейчас Алексею Александровичу хотелось бы иметь именно такой голос, как у Кукушкина, и зарыдать, завопить на весь мир. У него и без этой домашней ссоры тяжко на сердце, и нет просвета впереди...

Со стены на Алексея Александровича смотрит щекастая, с бравым взглядом Броня - эту цветную фотографию она повесила в прошлом году. И еще штук десять лежат в пакете на тумбочке. Это ее увлечение - фотография. Ее религия. Она фотографирует мужа, подруг, сына Митьку, облака, деревья в окне и просит, чтобы "щелкнули" ее, и снова ее, то в строгой, то развязной позе, то в белом платье, то в розовом... словно желает каждое мгновение своей уходящей жизни запечатлеть... И все мечтает со своей японской "мыльницей" съездить за границу. Жены других местных знаменитостей где только ни побывали, а она...

Наверное, потому она вспылила, что лето пропало. Алексей Александрович, хоть и считался в отпуске, все жаркие месяцы просидел в лаборатории, никуда с женой не ездил... С ним что-то происходило. Тоска грызла душу, как саранча грызет злаки, - с хрустом и быстро... Только пожаром можно остановить...

Нет, все же он пожалел Броню, на три дня свозил в тайгу, на соленое озеро Тайна, где заодно - чтобы не пропадало время - можно поработать с гаммарусами или, как еще называют это прелестное существо, - бокоплавами, мормышами. Правда, для этого пришлось тащить с собой, помимо необходимых вещей и продуктов, стеклянные банки, микроамперметр и тяжеленный аккумулятор.

Жена с ужасом смотрела, как он ловит у мелкого берега усатых тварей длиною сантиметра три, возится с проводами, сидит босой, часами что-то измеряет.

"Не что-то, а активность метаболизма по их дыханию. Сюда в воду запускаем гаммаруса. И в зависимости от того, сколько тот съел кислорода, меняется сила тока... В данном случае уменьшается".

"Господи, и здесь?! Поручил бы студентам, лаборантам..."

"Ну чего ты дуешься? - ухватив в кулак нос, виновато ухмылялся Алексей Александрович. - Или боишься? Это ж маленькая креветка. На него большая рыба ловится. Вершина пищевой пирамиды. - И, отворачиваясь, бормотал, машинально объясняя, как студентке: - Гаммарусы едят диаптомусов, диаптомусы - дафнию, а дафния ест водоросли. А трава синтезирует биомассу, где и происходит чудо фотосинтеза..."

Бронислава слушала его, кривясь. Правда, она здесь все же позагорала и покупалась, вода в озере такая соленая, что можно лежать на ней, не шевеля руками и ногами. Говорят, такое море в Израиле. Но комары, но страх, что ночью к их палатке кто-то подойдет, а Алексей Александрович даже ружья с собой не взял, да и нет у него ружья...

Через три дня вернулись в город, и он снова с утра до ночи в лаборатории.

Ни один эксперимент, еще недавно радовавший его, не казался интересным - ни управляемое культивирование биомассы на огромных скоростях, о чем писал даже западный журнал "Science", ни создание светящейся кишечной палочки (как воскликнул залетный итальянец из Миланского университета: "Мам-ма миа! Скоро и наше дерьмо будет светиться?!"), ни выращивание особых бактерий, питающихся электричеством (для обогащения бедных руд), - ничто...

И все равно он сидел как прикованный под стеклянным деревом биостенда, который, подрагивая прозрачными пальчиками и визжа моторчиками, сопел и гнал в слив, в "урожай", килограммы дрожжей, пожирая бросовые парафины, привезенные с нефтяных скважин...

"Во мне кончилась страсть к работе. Дело даже не в крохотной зарплате. Просто поделками заниматься тошно, а денег на фундаментальные исследования все равно не дают..."

Летом от него ушли сразу трое научных сотрудников: угрюмый Миша Махмутов, с памятью, как у компьютера, - в охрану филиала "Альфа-банка"; другой, Вася Бурлак, со своими старенькими "Жигулями" двинул на извоз; третий, Роальд Разин, взяв туристическую путевку, полетел в Канаду с решением остаться. И вот уже прислал по электронной почте письмо: "Свет в конце туннеля блеснул. А о тебе все знают. Кстати, много бывших наших. Но занимаются чистой биологией. Все помешались на клонировании..."

"Может, не поздно переменить темы? Бросить все - и начать вторую жизнь? Академик Соболев уверял, что я гений. Хо-хо, парниша!"

Нет, его здесь многое держит намертво. И в двух словах не объяснить, что именно. Или все же уехать к чертовой матери?

4

Бронислава действительно все лето промучилась, после работы долгими вечерами куковала дома. Сына Митьку отправили в лагерь (теперь, слава богу, снова открылись детские лагеря, правда, за деньги), и ей не с кем было поговорить: подруги кто в Испании, кто в Сочи. А когда наступил сентябрь, и вовсе расхотелось их видеть - они-то найдут, что рассказать, а она?

Про свекровь-старуху? Которая все время постится: то мяса ей нельзя, то сыру-молока ей нельзя, а то даже яблок! Утром долго не выходит к завтраку - молится, вечером программу "Время" послушает - и снова молится. И чего она молится, вчерашняя коммунистка?! Слышно, шуршит какими-то бумажками, все бубнит и бубнит.

На днях Броня пришла домой, а по полу везде брызги воды... С потолка накапало? Нет, потолок сух. Наконец, увидев у старухи на подоконнике бутылочку из-под "Пепси" с бесцветной жидкостью, догадалась - свекровь принесла из церкви святой воды и окропила жилплощадь... Зачем?! Что, тут черти завелись? Или она, Броня, ей чем-то не угодила? Она насильно подталкивает старухе сливочное масло:

- Мама, ешь.

- Спасибо.

- Что спасибо? Ешь! Хочешь, сама намажу?

- У меня пост.

- Ну с конфетами пей.

- Спасибо. Сладкое тоже нельзя.

- Ты же сахар кладешь? - ярится Бронислава. - Почему?!

- В конфеты сливки кладут...

Бронислава терпела до сегодняшнего дня, но дальше никак! Старуха, наверное, ненавидит ее. Рассказала бы что-нибудь! Говорят, когда-то была боевая женщина. Но теперь молчит целыми днями, шмыг-шмыг, шурк-шурк мимо. Конечно, ненавидит. Не хочет разговаривать...

Не раз, прибежав поздно вечером к мужу в лабораторию, Броня жаловалась:

- Мне одной тяжело. А подруг позову - она осуждает.

- Осуждает? Почему так думаешь?

- Уставится из угла... и молчит... А то всё молится и молится...

- И хорошо, - не отрываясь от мерцающего монитора компьютера, начинал бормотать муж. - Это, конечно, имеет смысл, если точно кто-то слышит наши молитвы... А если ничего этого нет, налицо процесс самовнушения: что нас как бы слышат, и потому нельзя преступить светлые заповеди, завещанные...

Бронислава, гневно смеясь, хлопала его по худой спине:

- Ну хватит! Идем!

Алексей Александрович выключал свет, и они уходили в центр города, слонялись там, как примерные супруги, машинально глядя на красочные витрины новых бутиков. В непогасшем вечернем небе, пролетая, мигали красными лампочками самолеты, с тополей и берез каркали, сердясь на прохожих, вороны - где-то здесь под кустами скверика их толстые и еще неловкие детки...

Но вот явилась осень, а настроение у мужа не стало лучше, и Броня уж подумала: не замешана ли здесь какая-нибудь аспирантка или лаборантка? Однажды специально подкараулила на улице Кукушкина:

- Здрасьте, Илья Иванович. - И стала засыпать его вопросами, какие в другом состоянии духа ни за что бы не задала. - Бледный стал... не спит... не ест... Вот я и подумала...

- Боже упаси! - наотмашь перекрестился Кукушкин, поняв, о чем выпытывает у него супруга завлаба. - Он мыслитель, Бронислава. Ему на всех на прочих, извиняюсь, то самое!.. Он их просто в упор не видит, как напротив света не видать травинку. А тебя видит. Есть на что смотреть! - И, раскинув руки, оглушительно захохотал.

Так что же с мужем?

5

Почти в полночь после этого длинного, проклятого дня ссоры он вернулся домой.

- Ужинать будешь? - негромко спросила жена. Она куталась в голубой с цветочками банный халат, как бы мерзла, но привычно приоткрывала свои белые, пышные прелести.

Дверь в мамину комнату прикрыта, мать, наверное, спит.

Сын Митька в трико и в майке, вскочив и выключив телевизор, кивнул отцу и босиком пошлепал к себе.

Ничего не ответив Брониславе, Алексей Александрович прошел в ванную. Здесь в самом деле крепко пахло французскими духами. "Да куплю я тебе как-нибудь..."

Бронислава ждала на кухне, может быть, хотела извиниться. На столе стояла неоткупоренная бутылка вина. Но разговаривать с женой не было сил. Разделся и лег в постель, завернувшись в одеяло.

В тишине ночи было слышно, как храпит за стенкой мать. Через проем открытой двери Алексей Александрович увидел, как сынок прошел мимо, нарочито громко покашляв, - чуткая старуха, полупроснувшись, затихла. Все же Митька жалеет бабушку.

Бронислава, не дождавшись мужа, также явилась, легла. Они долго лежали рядом, не спали. Жена положила руку ему на плечо, Алексей Александрович не ответил.

Бедная мать! После смерти мужа она многие годы, как сиделка или медсестра, моталась по родным и знакомым: обитала у дочери года три нянчила внучку, потом на год уезжала в родную деревню, жила там, пока болела сноха Нина... И сыну, конечно, в первые трудные годы помогла баюкала Митьку, но, как только Бронислава отдала ребенка в модные ясли с английским языком, старуха снова переехала к дочери Светлане, нянчила теперь правнучку... А сюда вернулась три года назад, когда стала слабеть и слепнуть.

И уже тогда Бронислава встретила ее крикливой шуткой:

"Кто тебя звал? Что же ты дальше-то не катаешься? В Америке вон не была".

Теперь-то Алексей Александрович понимал, что она не шутила. Просто прятала раздражение за улыбкой. И насчет Америки всерьез напомнила - там же старшая дочь Светланы проживает, Лена, которая вышла замуж за американца...

- Ты спишь? - шепотом спросила Броня. - Ну не сердись. Ну сорвалось.

6

Утром услышал, как она шипит на мать:

- Ну что, что? Я сказала тебе - извини. Что же не отвечаешь?

- Бог простит.

- Ну при чем тут Бог? - Голос Брониславы накалялся. - Будешь теперь об меня ноги вытирать, да? Сына против меня настраивать?

- Да разве я настраиваю?.. Мне тут ничего не надо. Я к Светке могу уйти.

- А я что, гоню тебя? Гоню?!

Как же он раньше этого не замечал? Ведь не раз ему жаловалась шепотом матушка, что, когда его нет и она хотела бы подремать, Бронислава то музыку громко включит, то начнет посудой греметь.

"Правда, я уж глухая стала... - горестно посмеивалась она. - Но слышу".

Раздражение в доме нарастало давно - так нарастает темнота перед бураном или грозой, и хватило этакой малости - упавшего утюга, - чтобы злоба, если не сама ненависть, заклокотала в горле его жены...

Алексей Александрович сидел рядом с матерью, обхватив по привычке ладонями уши, в которых сейчас, казалось, гремел гул аэропорта или ледохода...

Вдруг вспомнилось: в давние годы, когда они с мамой, отцом и сестренкой жили в подвале дома на набережной имени партизана Щетинкина, случилась необычайно затяжная весна - под обрывом, внизу, долго, до конца мая, стоял лед на реке. Он трещал, постреливал во все стороны ночью, чернильная вода выступила у берега. Уж и торосы, как зубастые киты или рояли, на берег с треском выползали... а порой и на середине промерзшей реки, в зелено-каменной глубине, что-то с грохотом перемещалось и долго потом стонало... Но нет, недвижно держалась на пространстве от леса до леса громада льда, сладкий весенний ветер носился над долиной реки, а лед все не трогался...

Каждый, кто приходил на берег, чувствовал, как нарастает это гигантское напряжение, при всяком гулком звуке в реке отпрыгивал подальше от заберегов. Ну когда же, когда?

И вот однажды Алексей схватил с земли булыжник размером с кулак и, звонко заверещав: "А вот я щас помогу-у!" - метнул вдаль, на ледовые торосы.

И, о диво!.. Внутренняя судорога пронизала многотонную массу льда, будто некое существо заскрежетало там, в глубине, огромными зубами. И все медленно шевельнулось вправо-влево, задвигалось - и пошел еле заметно, тронулся лед под крики давно прилетевших птиц...

Ах, Бронислава! Не упади проклятый утюг вчера, но забудь мама выключить плиту на кухне и сожги какую-нибудь кастрюлю - точно так же завопила бы на старуху, брызгая слюной, как базарная торговка, ибо напряжение в последние месяцы дошло до края...

- Не плачь, мама. - Он нежно погладил мать по седой голове с белой гребенкой. Господи, совсем горбатая стала! - Все будет хорошо.

- Думаю, что нет... Прости, сынок. - Мать поднялась, сложила в холщовую сумку икону, книжки, тетрадки, стала перебирать на ощупь спинки стульев - искать кофту.

- Ты это куда? Мам?

- К Светлане... У нее маленькая Светка болеет. Ты же знаешь, я умею температуру сбивать... Побуду пару дней, потом прибегу.

Прибегу...

- Никуда ты не пойдешь! - Но он уже знал, что упрямую старуху не переубедить. Да и в самом деле, как можно стерпеть такие обиды? А он тут без нее с Брониславой поговорит начистоту. - Я провожу. Еще ветром тебя уронит.

- Меня, Лешенька, ветер не прихватит, я невысокая. - Говорит этак серьезно, как неразумному ребенку.

В прихожей сунула ноги в боты, Алексей их застегнул, надела плащишко, повязала темный платок, взяла из угла черемуховую палку, которую ей обстругал еще весною сын, и вышла.

Алексей Александрович, торопясь и дергая плечами, облачился в узкую кожаную куртку и, прихватив зонт для матери, выскочил следом.

7

Заграничный гость нажал на одну из кнопок дверного звонка, но не на верхнюю, а на нижнюю, приделанную к стене для ребенка, - в виде ромашки. И когда дверь отворилась безо всяких "кто там", перед изумленной хозяйкой на лестничной площадке предстал некий коротышка в джинсовом костюме на коленях! И на коленях же зашаркал через порог, как карлик в огромных очках, тоненьким голоском причитая:

- В нашем цирке мине сказали, здеся ученая женщина живет... Слонова... нет, не Слонова... Львова... нет, не Львова...

- Мишка! - грудным голосом отозвалась Анна Муравьева, всплескивая руками. - Солнышко! Ты что ли?!

- Ну, я, - отвечал довольный произведенным эффектом Белендеев, хватая ее руку, чмокая и вскакивая. - Вот, к первому человеку - к тебе!

- Ну уж не ври! - как бы рассердилась Анна. - У Ленки Золотовой был? А-а-а, старый ловелас...

- Кстати, ловелас... Вот пришло в голову... love las... last... последний человек любви? Да, я последний, кто любит всех! И вас! - Это уже относилось к молодой женщине, сидевшей в углу, на диване. Только сейчас он ее приметил. - Да, да, хотя я вас не знаю!

Муравьева расхохоталась.

- Каков пират, а? Не вздумай когти забрасывать... Здесь ничего с абордажем не получится.

- Почему-у? - Белендеев сделал вид, что всерьез обиделся. - Я так стар стал? - Он напустил на лицо выражение крайней значительности, приблизился к незнакомке и поклонился. - Михаил Белендеев, профессор, доктор наук, член двух международных академий, в настоящее время проживаю в Америке, но душою наш.

Незнакомка с красивым усталым лицом встала, протянула руку:

- Галина.

Она была невысокая, тоненькая, в деловом костюме серо-голубого цвета, на шее платок, волосы растрепанные и словно бы мокрые - теперь такая мода и в России.

- Я пошла? - обратилась она к Муравьевой.

Та что-то хотела сказать, но вмешался неугомонный гость:

- Нет, нет, она никак не пошла!.. Ведь правда? Она прелестна!

Молодая женщина бесстрастно выслушала ахинею человека, который, как ей стало понятно, всю жизнь острит, кивнула Анне и ушла.

- Мишка! - Муравьева подергала гостя ласково за ухо и кивнула на стул. - Так ты надолго?

Белендеев сел, скромно поджал ноги, надел очки и минуту молчал.

Впрочем, Анна, ожидая очередную хохму или даже розыгрыш с его стороны, только засмеялась.

- Врать не надо! Я сейчас дите отведу в школу, а потом все от твоей Ленки Золотовой узнаю. Так что говори.

- Во-первых, я к ней вечером заходил буквально на полчаса... Тридцать минут, тысяча восемьсот секунд... Хотел потрепаться, как раньше, а она что-то шьет на машинке... Как вдова Версаче!

- Да, она у нас теперь портниха.

- Понимаю, жить надо. Поддерживать форму существования белковых тел. И я ей, собственно, ничего и не сказал... Кроме того, что ее тоже люблю, всегда вспоминал, как мы в нашей компании: мы, ты, Гришка... царство ему небесное... сиживали на полу и песни всякие пели...

Анна слушала его и не слушала. Балабол, не за тем же он сюда прикатил за десять или сколько там тысяч верст, чтобы повспоминать пусть даже благословенные времена.

Хотя он имеет право с наслаждением, театрально об этом порассуждать: когда заваливали первую диссертацию Бузукина, Мишка вел себя достойно и при тайном голосовании, несомненно, был "за".

- А что печалишься? - продолжал болтать гость. - Эта леди огорчила? Вечно ты красотками окружена. Идут за жизненным советом? Не перенаправишь ее на мой адрес? В компьютере это элементарно, есть специальный значок... Я в гостинице Дома ученых, номер два-один...

- Да, да, - закивала Анна, - сейчас же побегу, верну... - Но сквозь шутку у нее уже прорывался гнев - нужно было готовить сына к школе, а Белендеев, кажется, с ночи еще не протрезвел и слишком заигрался.

- Ну честно, кто такая? - настаивал Белендеев. - Она талантлива?

- Очень. Галя Савраскина, была Штейн, теперь свободна... Но не трогай ее ради бога... Травмирована таким же плоским остряком, как ты... - Анна нарочно дерзила гостю, понимая, что сейчас Мишка-Солнце перестанет наконец валять дурака и скажет, что его, собственно, привело в нынешний Академгородок.

И он заговорил, правда, еще улыбаясь и кланяясь, как японец (это у него уже неискоренимая привычка):

- Я понимаю, что ты понимаешь, что я понимаю... Но если прямо, как милиционер, - я богат и хочу помочь, чтобы наша наука не вымерла... Вы же тут, как мамонты, блин. Найдут через сто лет в мерзлоте...

- Богатый - это хорошо... - задумчиво посмотрела на него Анна. - И что, ты прилетел деньги раздавать? Покраснел-то, покраснел!.. До четырехсот ангстрем. - Белендеев, конечно, помнил: это любимая шутка Бузукина. 400 ангстрем - длина волны света, соответствующего красному закату. - Если ты богат, как Гейтс, конечно... Но что-то я не слышала о втором мультимиллиардере...

Белендеев погасил улыбку и рассказал, что у него в Штатах есть лаборатория, фирма, он действительно не беден - что-то изобрел уже там.

"А может быть, и отсюда увез? - подумала Анна. - Всегда был талантлив, особенно в электронике..."

- Еще могу сказать, что некий могучий фонд обещал поддержать, если я создам новый Лос-Аламос или Кавендиш... В мирных целях, конечно... Ну я условно...

- Врешь ведь!

Белендеев, зажмурившись, покачал головой.

Кто знает, может, и не блефовал.

- Ну а ко мне-то зачем? - спокойно спросила Анна. - Ты же знаешь, я никуда не поеду... Ни за какие конфетки.

- И даже если конфетки сладкие? - зажурчал тихим смехом Белендеев. Ребенку твоему бы "пондравилось".

- Нет, Миша, правда, не по адресу. Иди к начальству. Хотя...

Нынче никто никого не спрашивает. Это было ясно обоим. Захочет поехать юноша - скатертью дорога. И ни директор Института физики Марьясов, ни директор Института биофизики Кунцев никого не удержат.

- КПСС нету, - еще ласковее журчал Миша. - КГБ нету. Ты здесь для всех нас, как мать-хранительница очага... Твоя рекомендация...

Ах, вот оно что! Лезет иголкой прямо в нерв. Имеет в виду, разумеется, что вдова гениального Григория Бузукина пользуется непререкаемым авторитетом среди ученых среднего поколения. Во-первых, сама не дура, во-вторых, в партии не состояла, упряма и самостоятельна во всем, что, несомненно, вызывает восхищение у желторотой молодежи.

Это ведь она еще во времена СССР, беременная, располневшая, просидела долгую ледяную осень в тонкой палатке на берегу таежного озера с карстовыми пещерами, ожидая появления оттуда "сибирской Несси", красноглазого ящера, предсказанного безумным старичком академиком Ивановым-Зайончковским. И это она спустила с лестницы очередного товарища из парткома, явившегося увещевать ее за аморальный образ жизни: взялась-де отнимать Газеева у его смуглой красавицы-жены. А тот прятался потом от них обеих в подвалах Института биофизики... Это счастье, что Анечку, брошенную, с ребенком, взял в жены Григорий Бузукин... Только жаль, недолог был счастливый союз - вечно хохочущий, белозубый Григорий умер от инфаркта... Прилег, улыбаясь, и ушел...

В тот год Мишка-Солнце уже работал в Канаде, но ему все подробно описали. Он послал телеграмму с соболезнованием, которая не дошла... Он звонил, а сибирская телефонистка сказала, что АТС Академгородка временно не работает... Но изменились, слава Богу, времена. Свобода. Так чего бы Анне Муравьевой не уехать в Штаты?

- Нет, милый мой. Я уже старуха и этим горжусь.

- В сорок лет?

- В Сибири год идет за полтора. Хочешь кофе?

- Я ничего не пью, - мгновенно ответил Мишка-Солнце и глянул на часы. - До... до половины восьмого... Вот, сейчас как раз половина восьмого. Можно.

- Ты все такой же, Миша.

Анна быстро намешала растворимого кофе в чашки, нарезала сыра и колбасы, открыла баночку маслин. И, вздохнув, сказала:

- Хорошо. Записывай. Вот кого надо спасать. Раз ты у нас такой богатый. - И начала перечислять фамилии молодых физиков и биофизиков, оказавшихся без работы...

А профессор Белендеев, достав блокнот, не чинясь, аккуратным почерком записывал...

Через час он поблагодарит Анну и протянет сотенную американскую бумажку. Анна усмехнется и вернет ее.

С улыбкой японца Мишка-Солнце протянет ей две бумажки по сто долларов. Муравьева вернет и их.

Хохоча, Мишка-Солнце протянет ей пачку банкнот. Анна скажет:

- Русские женщины не продаются.

И, так пошучивая, они расстанутся...

8

- Сынок, ты куда? - окликнула мать сына, механически прошагавшего мимо нужной двери на чужой этаж. - Мы пришли. - И постучала кулачком в дверь она не любила звонки.

И в эту минуту в кармане кожаной куртки у Алексея запиликал сотовый телефончик - единственная уступка от дирекции Института биофизики ему, доктору наук.

- Мам, извини. - Алексей отвернулся. - Внимательно слушаю.

- Алексей Александрович, - звонко произнесла Кира, секретарша директора Института физики академика Марьясова, - тут у нас гости... Про вас спрашивают.

- Кто?

- Профессор... Ой! - Ей не давали говорить. Слышался смех. - Он теперь... руководитель...

- Ну кто, кто?

В трубке зашуршало, и мягкий картавый голосок спел:

- Над Канадой небо синее... Только все же не Россия...

А, это Мишка-Солнце явился со своей новой родины, всегда что-то знающий, чего другие не знают.

- Когда появишься, родной? Уж и на работу пора.

Странно, Алексей никогда не был с этим господином на "ты". В знаменитые годы расцвета Академгородка Левушкин-Александров, в лучшем случае как один из перспективных молодых ученых сиживал у "стариков" на таинственных семинарах, слушая относительно безумные теории, так называемую мозговую атаку корифеев. Всё миновало. Что теперь-то понадобилось заграничному гостю?

- Посидим, погуторим, - ласковой скороговоркой продолжал Белендеев. Я в Доме очень ученых, в гостиничке. Могу и в ресторане внизу подождать. Это раньше у дворян называлось второй завтрак. Давай через полчаса?

Отказать бы совсем, но Левушкин-Александров, запинаясь, ответил:

- А если попозже? У меня всякие обстоятельства...

Черт его знает, может, на ловца и зверь бежит.

Ну где же сестра? Уже на работу убежала? Наконец, с той стороны двери защелкал, завозился ключ в разболтанном замке.

- Батюшки! Мамочка! Братик! - замурлыкала в дверях тоненьким голоском, как девочка, Светлана, остриженная и покрашенная нынче под Мерилин Монро. И указала за спину острым длинным малиновым ногтем. - А тут ваша Броня2 звонит. Что опять эта халда натворила?

- Да ничего, - мягко ответила мать, проходя в квартиру и крестясь. - У нас все хорошо.

- Кричит, чтобы не сердились... У нее изжога, вот и сорвалась... Ждет вас к семи - пельмени сварит.

Алексей Александрович ненавидел пельмени, особенно магазинные, с толстым слоем теста, но все эти годы ел их, чтобы не ссориться с женой.

- Нет, нет, ты сейчас не уйдешь! - Сестра перехватила тоскливый взгляд брата. - Светланка-дубль уже не болеет, вместе чаю попьем. Я торт медовый купила. А на работе подождут.

- Нет, побегу, - сказал Алексей Александрович. - Приехал профессор Белендеев из Америки.

- Дядя Миша, что ли? Первые сутки ему не до мужчин... Если только не поменял на Западе ориентацию... Ну, посиди же с нами, братец!

Алексей Александрович против воли кивнул, молча повесил куртку и прошел в большую комнату, где вся стена пестрела цветными и черно-белыми фотокарточками артистов и рок-певцов мира.

Сестра Светлана как была, так и осталась к своим пятидесяти годам восторженной дурочкой, хотя на работе - в бухгалтерии "Сибэнерго" - ее за аккуратность все хвалили. Лучше бы они свет у людей не выключали, бандиты Чубайса! Три дня назад снова учинили так называемое веерное отключение, и вся хлорелла под погасшим ртутным солнцем, один из компонентов питания предполагаемых космонавтов в дальнем (марсианском) плавании, увяла...

На полке мини-набор интеллигенции: Библия, Булгаков, Солженицын, Вознесенский. О, еще Конфуций! Когда-то читал, ничего не запомнил.

Алексей Александрович открыл наугад томик "Изречений": "Учитель Цзэн сказал: "Если будут чтить умерших, помнить предков, то в народе вновь окрепнет добродетель".

Ну и что тут особенно мудрого? Да, всё так, ну и что с того?

"Учитель говорил: "Кто постигает новое, лелея старое, тот может быть учителем".

Свод банальностей. И сколько их тут, изречений? Боже мой, сотни!

- Я пойду. До вечера.

9

Что есть гений? Почему одного человека чтут веками, а другого - нет? Конфуций был великий знаток семейного и государственного порядка, кладезь всевозможных ритуалов. И что, этого достаточно, чтобы прославиться?

Как рождается великая сила авторитета, магия имени? Один сибирский писатель как-то по телевизору ляпнул: "Если бы нас столько печатали, как Астафьева, то и нас бы знал народ..."

Ой ли? Разве мало печатали еще недавно Маркова и Сартакова?

А взять ученых... Сколько было дипломированных философов в СССР! Алексей Александрович ходил в студенческие времена на семинары по марксистской философии, где, сатанея от тоски, пережидал, пока пустопорожняя болтовня кончится... Где сейчас эти знатоки? Они теперь политологи. Бывший парторг университета ездит на роскошной "Тойоте", стал политтехнологом, имиджмейкером! Верноподданническая морда с усиками преобразилась, теперь он носит баки, на шее розовый платок, как у гея.

Да и братья-физики, биологи. Уж здесь-то бы, казалось, на мякине не проведешь! Ан нет! Можно! Сколько лженаук появилось! Сколько самозванцев! Снова на кону вечные двигатели! Таинственные открытия, которые невозможно повторить только потому, что мы, видите ли, мешаем процессу тем, что не верим! Гениальный лжец академик Лысенко может отдыхать в своем золоченом гробу. "Дайте мне три миллиона долларов - и я докажу, Родина будет гордиться мной!"

Но не до шуток. По правде сказать, человек подошел так близко к самым сокровенным секретам бытия, что ВСЁ ВОЗМОЖНО. И это ощущение сводит с ума и вполне умных людей. Это как во время игры в карты - возбуждение доходит до предела, назад ходу нет! Черт знает, может, действительно вода умеет запоминать и даже думать? Может, и в самом деле нейтрино вовсе не такие, как мы про них думали? И, кроме структуры ДНК-РНК, есть некая невидимая волна поверху, которую иначе как божественным благословением не назовешь?..

Он сидел в лаборатории и пытался понять: что же ему делать дальше? ЗДЕСЬ ему уже скучно. ГЛУБЖЕ копать нет возможности. УЕХАТЬ он не может по определению: мать, сын, ученики... и много чего другого, в чем он до сих пор не может до конца признаться себе.

В филенчатую самодельную дверь тихо постучали.

- Да?

Заглянула уборщица тетя Туся в сиреневом берете.

- Может, что на обед принести? В буфете пирожки с печенкой.

- Спасибо, нет.

Рослая носатая тетя Туся всегда хвасталась тем, что похожа на актрису Раневскую. Она была такая же нескладная, она и курить стала, чтобы походить на великую артистку-матерщинницу. Алексей Александрович ей доплачивал еще и полставки лаборантки: тетя Туся прекрасно стерилизовала стеклянную посуду лаборатории.

И вновь запиликал сотовый.

- Слушаю.

В трубке смеялись, гоготали. И опять мягкий говорок Мишки-Солнца:

- Не передумал? Я через пространства вижу... Тебе, малыш, одиноко... А тут у нас рассказали историю, будто осетра подцепили на Енисее, размером с весло. Вытащили, а внутри знаешь что? Золотая медаль Героя Соцтруда. Кто-то вместо блесны использовал... Н-ну вы тут дошли, друзья мои!

- Перестаньте! - буркнул Алексей. Господа обедают.

Но тот умный, понял, что перебрал, мигом сменил тон и этак доверительно:

- Я один из номинаторов на премии в Штатах и в Европе. Мне обещают даже нобелевские списки показывать... - Господи, всю жизнь блефует. Еще в советские времена, когда никого из их компании никуда за рубеж не выпускали, у него на лацканах пиджака вечно блестели значки со всякими иностранными аббревиатурами. Таились они у него и за лацканами - иногда Мишка с многозначительным видом отгибал лацканы и показывал. Уверял, что он член многих академий и ассоциаций... Мишка-Солнце любил юмор, брал пример с великих физиков современности. Бузукин его прозвал "многочлен Ласкаля" (переиначив имя великого Паскаля), студенты с восторгом запомнили.

- Кстати... - продолжал ворковать, как голубь, в трубке тенорок Белендеева. - У тебя есть что-нибудь архиважное? Хочется чудес. Все чудесатей и чудесатей.

Да, чудес хочется. Во всем Институте биофизики осталась, дай Бог, половина народу. Не нужны государству, засыпанному пустыми полиэтиленовыми бутылками, новые материалы на производство бутылок, которые после употребления легко и безвредно разрушались бы... Не нужны биолюминесцентные индикаторы здоровья - до сих пор выпускаем опасные ртутные термометры... Не нужна экологическая биотехнология... А ведь столько накопили ядовитых отвалов!

Ах, если бы сейчас с неба в руки Алексею Александровичу упала пачка денег... Что бы он сделал? Если бы много денег - осуществил бы тайную свою мечту, построил "Трубу очищения". Он никому о ней не рассказывал, лишь однажды, будучи в новосибирском Академгородке, разоткровенничался. Коллеги снисходительно поулыбались... Хотя лишь на первый взгляд идея безумна и вполне может себя окупить...

Мы живем в замаранном мире, дышим дымом, потребляем черт знает что (взять хотя бы диоксин, рождающийся в наших чайниках из хлорированной водопроводной воды), уши забиты грохотом, глаза раздражающей мерзостью бытия! И люди в правительстве, на заводах, где угодно, принимающие решение - сокращенно ЛПР, - поголовно больны спешкой, жестоки, не думают о последствиях. Если где-нибудь в лесу, в горах выбрать клочок живой природы, чтобы было здоровое озеро, цветы, птицы, животные, и там читать для ЛПР лекции по экологии, просвещать их, показывая, как работает природная экосистема, живая цепочка в воде и воздухе, и как легко ее прервать... А главное - чтобы они все поспали одну-две ночи в "Трубе очищения"...

Что это и для чего? Если мы представляем собой тончайший механизм природы, куда хитроумней компьютера и куда более ранимый, то, может быть, сны - это каждодневная коррекция мощными силами космоса нашей "электронной" системы? Причем, учитывая, что каждый человек - по задаткам гений, то почему бы, давая человеку возможность выспаться как можно ближе к неискаженным полям космоса (например, в горах), не помочь ему стать хотя бы добрей? А поскольку нет возможности проводить ночи непосредственно на горе Эверест или горе Арарат, почему бы не поднять над человеческим телом некую вертикальную трубу из токопроводящего металла, которая отсекала бы вредные боковые электрические и магнитные помехи?..

Алексей Александрович давно уже отключил сотовый телефон и брел по городу к сестре, за мамой.

А куда еще податься? Что роднее родных?..

10

По длинному темному, при одной горящей лампочке в конце, коридору общежития аспирантов в поздний этот час плелся уже крепко навеселе неугомонный заграничный гость Белендеев все в том же затрапезном, джинсово-молодежном виде, в сопровождении долговязой дамы в короткой юбочке, на шпильках, на плечах ее болталась накидка из песца или волка, сразу не разобрать.

Вид дамы мигом переменился, как только она постучалась и в отворенную дверь хлынул свет: стали видны сквозь косметику все овражки на лице женщины, которой далеко за двадцать.

За порогом переминался рослый юноша в китайском спортивном костюме, в тапочках на босу ногу, чесал затылок. Он явно в этот час никого не ожидал.

- Господин Нехаев здесь живет? - строго спросил Белендеев, делая вид, что заглядывает в приоткрытую ладонь, в которой якобы лежит бумажка с написанной фамилией.

- Д-да... - заикаясь, ответил хозяин комнаты, удивленно всматриваясь в гостей. Узнав, наконец, женщину, он поздоровался еще более удивленно: Елена Васильевна, вы?

- Ну я, я, котик, - прокуренным баском отвечала Елена Золотова. - Мы к тебе, Вова, на минутку. Впустишь?

- Ко-ко-конечно... - посторонился юноша. Лицо у него было доброе, губы трубочкой, словно он все время что-то насвистывал. На левой кисти синие буквы "Катя" и заходящее солнце с лучами.

Спохватившись, он подтолкнул гостям единственный стул. На тахте белела постель, не сядешь.

- По-по-пожалуйста...

- Ты не знаешь его? - спросила Елена, кивая на толстенького гостя. Профессор, член двух академий, один из отцов-основателей нашего Академгородка Михаил Ефимович Белендеев. Ныне живет в Штатах.

- А-а... - протянул Нехаев.

Конечно, он слышал эту фамилию, но для него она казалась уже канувшей в историю.

Белендеев вдруг рассыпался смешком.

- Не пугай его! - И, подмигнув Нехаеву, показал на Елену, на ее юбку. - Анекдот слышал? Приехали шотландцы, все в юбках, а один в брюках. Кто-то спрашивает: а почему он в брюках? Те отвечают: а он гомик.

Нехаев растерянно улыбался, не понимая, зачем к нему пришли.

- Не пугай его, - теперь уже пробасила Елена Золотова и села на стул, забросив ногу на ногу. - Ты у Алеши работаешь, у Левушкина-Александрова?

- Н-ну.

- Как у него сейчас дела? Он доволен жизнью? Говори честно, мы сейчас к нему... Зашли к тебе, чтобы как-то подготовиться... не обидеть...

Нехаев мучительно соображал, чего же от него хотят эти люди.

- Что-нибудь новое делает? Как финансирование? Ты же лаборант, даже старший... Как приборы? Есть ли договора с Минздравом или с кем там у вас, у биофизиков?.. Выделили какие-нибудь ценные штаммы?

Наконец, Нехаев неуверенно и путано заговорил. Договоров никаких нет. Биостенд старый, его изготовили в Орехово-Зуеве на военном заводе еще на королёвские деньги, предполагалось - будет готовить хлореллу для космоса, а потом оказался не нужен. Но ничего, клокочет... Нынче на нем Алексей Александрович эволюционные задачи решает... это если использовать дрожжи...

- Дальше, - морщась, прервала его Золотова.

- Насчет же-железобактерий... Раньше Но-норильск проявлял интерес, а сейчас... на-нашли богатую руду. Зачем им отвалы перерабатывать? Да и до-дорого - электричеством наращивать бактерии...

- Дальше.

- Я больше н-не знаю. Он много думает... к физикам хо-ходит... Мо-может, что-то новое готовит?

Белендеев кивнул.

- Соскучился! Он же начинал, как физик. Один из тех, кто геостационарные спутники спасал от солнечного ветра... Но это вчерашний день. И это всё, как сказала миледи королю?!

Нехаев нерешительно помялся:

- Как-то сказал - хо-хочет что-то такое создать... Влияние космоса на сон, что ли...

Белендеев и Золотова переглянулись.

- По-моему, плешь, - сказала Елена, доставая из сумочки сигарету и закуривая от мгновенно вспыхнувшей в руке Белендеева зажигалки. - Кризис. Он выдохся.

- Ты считаешь, non perspektiva? - промычал гость. - Ну в таком случае куда еще заглянем? - Он поднял руку, чтобы разглядеть часы. - У нас в Нью-Йорке сейчас как раз десять утра.

И вдруг Нехаев заволновался. Честный малый, он решил почему-то, что эти люди недооценивают его руководителя, и заговорил, заикаясь и дергая головой:

- Но знаете, у него це-це...

- Муха цеце? - весело переспросил Белендеев и, немедленно сделав серьезную мину, посмотрел ему в глаза. - Извините, слушаю.

- У него целая тетрадка идей. Он предлагал аспирантам, в подарок отдавал... чтобы только не уходили...

- Да? - Елена рассмеялась. - Я помню, когда он еще аспирантом у Соболева был, свои идеи дарил за конфеты, а конфетами девиц угощал. И что там, в этой тетрадке? Говоришь, про влияние звезд? Нет, нам нужны гениальные идеи, котик.

- У н-него есть!

- Вряд ли, котик. В последнее время ходит бледный, жалкий.

- Он ду-думает... все время думает... Руками уши закроет и ни-ничего не слышит...

- Перегорел! - безжалостно сказала Золотова. - Оно и понятно - к тридцати трем годам уже доктор наук, профессор. Самая первая свежая песенка спета. Ах, если бы что-нибудь новенькое! Михаил Ефимович посодействовал бы тому, чтобы члены нобелевского комитета...

- Тс-с, - остановил ее Белендеев. - Решим в рабочем порядке. Так у нас раньше говорили? Да, кстати, какая у него любимая пословица? Ну, поговорка?

- По-поговорка? - недоумевал Нехаев.

- Ну, для контакта? Как пароль у преферансистов?

- Какая у него... - Вдруг лицо лаборанта просияло. - Не плю-плюй в колодец - вылетит, не поймаешь.

- Неплохо! А такой анекдот слышал? - Он снова подмигнул хозяину комнаты. - Еврей решил бежать за границу. Это еще в те годы... Сунул жену Сару в рюкзак, рюкзак на спину - и пошел. А пограничники: "Стой! Что в рюкзаке?" - "В рюкзаке посуда". Пограничник бабах сапогом по рюкзаку. А оттуда раздалось: тгам-тагагам!.. - Рассмеявшись журчащим смешком, гость протянул кулак: - Прочтете, когда мы уйдем. О кей? - И, переложив что-то измятое из кулака в руку Нехаева, вышел из комнаты. - Тгам-тагагам!..

Когда старший лаборант раскрыл свой кулак, то увидел на ладони пятидесятидолларовую бумажку. Зачем это они? Или у них так принято? Но он же ничего толком и не рассказал... Да и что он может знать про новые идеи своего руководителя?

Но Нехаев заблуждался: он много чего поведал умному и тертому заграничному гостю.

11

Они медленно пошли по вечернему городу - сутулая маленькая старушка и младшее ее дитя. Алексей нес над головами зонт.

Крапал крест-накрест дождь, проблескивая при свете фонарей и витрин.

- Это где мы сейчас? - спросила мать, делая вид, что озирается.

- На улице Воскресенской, - ответил сын. - Ну, бывшей Марата.

- А-а! - Старушка остановилась. - Марат, кстати, был неплохой человек.

- Постой, трамвай идет.

- Это который?

- Третий.

- Поехали на нем.

- Мама, это же по кругу, через весь город!

- Ну как хочешь, - смиренно, как всегда, согласилась мать, и Алексей подумал: "А куда торопиться?" Помог ей подняться в вагон, сели у окна, сын за спиной матери. Трамвай тронулся, в тряске и перестуках разговаривать было трудно, и они долго молчали.

- Где мы сейчас? - Он услышал наконец ее дребезжащий голос.

- Старый цирк проехали...

Мать снова затихла. Минут через десять встрепенулась:

- А памятник сохранился? - Она имела в виду памятник борцам за свободу.

- Конечно, - соврал сын.

На месте бывшего монумента из бетона, изображавшего в стиле кубизма пролетариат, разрывающий двуглавого орла, теперь стояла стеклянная свеча банк "Олимп".

- А сейчас проспект Комсомола?

- Да, мам.

Алексей подумал: "Наверно, мысленно видит весь город..." Но если мать и видела мысленно город, то скорее всего город прежних, военных лет, когда она пришла сюда голоногой бесштанной девчонкой (да, она всегда так и уточняла среди своих: бесштанной) пешком из деревни Красные Петухи. Красными Петухами деревню назвали, говорят, потому, что она постоянно горела - только отстроится, вновь горит. То ли потому, что стоит на холме и молнии ее полюбили, то ли народ такой...

Устроилась на оборонный завод, где два года ворочала тяжеленные снаряды, пока не надорвалась, - была же худющая... Назначили агитатором, так и пошла дальше по жизни - в комсомоле, в партии...

А он? Алексей Александрович вскинул глаза: вон он, на холмах, университет, похожий на горсть беспорядочно брошенных друг на друга костяшек домино. Там когда-то учился он и училась курсом старше Броня Скуратова. Вот и общежитие прилепилось сбоку, где они познакомились в одну из новогодних ночей. Алексей, как и многие студенты, проживавшие в квартирах с родителями, часто бегал туда на танцы - в общежитии кипела веселая жизнь.

Пройти в "общагу" для своих было просто - туда вел прямо со второго этажа физмата стеклянный рукав, как в иностранных аэропортах - к самолетам. Можно было постоять внутри этой горизонтальной сосульки и посмотреть на березовую рощицу внизу, на облысевшую, как Горбачев, Большую сопку вдали над ней грибы телеантенн, а сбоку, вроде гигантских санок, забытых стоймя, макушки искусственных трамплинов. Под одним из них погиб его друг Митя Дураков, именем которого Алексей назовет впоследствии своего единственного сына.

Митю, взлетевшего на лыжах (и не в первый раз!) с самого высокого трамплина, снесло сильным боковым хиусом на пихты... Алексей никогда не забудет, как тело друга, словно кровавый рюкзак, повисло на сучках...

Алексей всегда во всем доверял бесстрашному Мите, который мгновенно отвечал на любой вопрос (Алексею еще подумать надо, обсосать вопрос, как леденец).

"Что же делать?" - бормотал порой Алексей.

"Что делал, то и делай! - рубил Митька. - Начал бриться - брейся. Начал целовать девушку - на курево не отвлекайся..."

Алексей с Митей вместе ходили и в общежитие. Там, в зале на первом этаже, мигал свет, гремела музыка. Сюда из комнат спускались разгоряченные вином, жующие (чтоб не пахло) молодые люди, и отсюда парами торопились наверх, чтобы в уединении, запершись, побыть вместе, а то и "заняться любовью", как это называется теперь. Хотя в ту пору еще немногие девицы решались на подобные подвиги...

И судьба распорядилась так, что именно в общежитии Алексей познакомился с Броней. Был канун Нового года. Алексей с Митей взяли в гастрономе за шоссе две бутылки новосибирского "искусственного" шампанского и поднимались по лестнице "своей" общаги.

Они направлялись в гости к Белле Денежкиной, певунье с гитарой, но вдруг им помешало препятствие - в коридоре мыла пол некая девчонка с первого курса, оглядываясь и крутя задом. Решили ей не мешать и подняться на этаж по другой лестнице.

А там нараспашку была открыта дверь в одну из комнат, визжала музыка, царил полумрак, сияла крашеными лампочками елка и голые девичьи руки зазывали прохожих мальчиков:

- Вы мужики или вы голубые?

- Мы мужики розовые, если раздеться на пляже, - быстро ответил Митя, он всегда был решительным, и свернул в сладкую тьму. И Алеша покорно заковылял за ним, хотя не очень хотелось лезть в этот шум, его тянуло на пятый этаж...

Там у Беллы в гостях, возможно, сидит Галя Савраскина, по студенческой кличке Лань. Однажды в университетской библиотеке, оказавшись неподалеку друг от друга за столами, Алексей и Галя уже переглянулись несколько раз до взаимного смущения и покраснения. У него сердце зашлось: неужели такая красивая девушка что-то в нем нашла? И он надеялся увидеть ее не в официальном месте. В новогоднюю ночь действуют магические законы...

Но, увы, Алексею не было суждено провести эту ночь рядом с Галей Савраскиной. Они с Митей загуляли с девицами с истфака. Там, помнится, были две пятикурсницы и две помоложе... Напились до полного свинства, и Алексей, очнувшись средь бела дня, увидел, что лежит припертый к стене на узкой койке под тонким байковым одеялом рядом с раздетой догола незнакомой пышной девицей, которая и была Броня Скуратова. Сам он был, правда, в майке и брюках.

Почувствовав, что Алексей проснулся, девица, смеясь, зашептала:

- Ты чё такой трус? А еще длинный.

Вокруг них спали вповалку на кроватях и даже на полу сопящие пары, пахло винным перегаром, окурками, носками и чем-то еще мерзким, как бы тухлой колбасой и разлитым медом.

- Трус? - хрипло переспросил Алексей, втираясь спиной в стену.

- Уже успел одеться! Давай еще раз...

Что она такое говорит?! Шевеля пальцами обеих рук, как двумя пауками, повела по его телу, попутно ловко расстегнув ремень и "молнию".

- Поспим на том свете. Хороший мой, славный...

12

С Галей Савраскиной, страстно желая этого и страшась, он все же столкнулся через несколько месяцев на кинопоказе в актовом зале - они оказались на соседних стульях. Если это и случайность, то явно подстроенная Митей.

Он уже давно заметил, что его друг при любой случайной встрече с этой девушкой останавливается как спеленатый.

И вот Алексей должен сесть рядом с Галей, она разговаривает с соседкой, глядя куда-то в сторону. В белой блузке и белой юбке, широкая коса на плече, сама маленькая, коленки вместе.

Алексей, неловко крутясь, опустился, пригнул голову, чтобы не мешать сидящим сзади, и шепотом поздоровался:

- Привет. - И, пока не начали кино, быстро добавил: - Жаль, в Новый год я вас не увидел.

- Да... - просто ответила она. Значит, ничего не знает, не рассказали!

А когда свет погас, началось кино, Алексей робко взял руку Гали, и она не отняла ее. А когда совсем стемнело (на экране плыла ночь), поднял ее руку и прижал к губам...

Господи, как дивно они бродили потом по ночному городу, он перед ней дурачился - падал в осенние астры на клумбе рядом с гранитным львом или медведем и лежал, скрестив руки на груди и закрыв глаза, потом резко открывал их и кричал:

- Оживают и камни, когда мимо проходит Савраскина!

Она была такая милая и такая покорная на вид, Лань и есть Лань, но внутренним чутьем Алексей понимал, что она бы не позволила ему ничего лишнего. Да он и в мыслях не держал.

Галя любила стихи и помнила их очень много, и Алексей тоже полюбил стихи, читал ей при встречах с надеждой, что певучие строки скажут Гале больше, чем он своим косным языком...

Они должны были пожениться, это было ясно всем, - может быть, на теперешнем четвертом курсе, а может, и традиционно на пятом, со свадьбой в студенческой столовой.

13

Но случилось так, что Алексей в апреле был вынужден снова зайти в общежитие, - ему передали пожелание коменданта Раисы Васильевны, что надо бы кому-то из друзей забрать вещи погибшего зимой Мити. Родители так и не приехали: отец в бегах, а мать, побывав на похоронах в феврале, теперь, судя по ее телеграмме, тяжело больна. Да и что ценного могло остаться после сына?

В вонючем подвале общежития, где хранилась картошка, Алексею выдали легкий чемодан с запавшими боками, ветхое пальто и шляпу, которую Митя любил надевать, ботинки кто-то уже прибрал. И вот, поднявшись к проходной с этим печальным грузом, Алексей увидел Брониславу - она кому-то звонила от вахтера.

- Слышала, слышала. - Положив трубку, она пасмурно кивнула Алексею, но, как сразу стало ясно, говорила вовсе не о смерти Мити. - Уже комсомольскую свадьбу заказали?

- Заказали! - с вызовом ответил он, поднимая повыше чемодан, как таран, чтобы она дала дорогу.

- Ну и хорошо, - вдруг согласилась Броня и, наконец, догадавшись, зачем приходил в общежитие Алексей, вздохнула. Глубоко посаженные ее карие глазки заблестели... Неужели от слез? - А Митька был мой друг... Ты помянул его? Выпил горькой за помин души?

- Н-нет, - пробормотал Алексей. - Митя не любил водку. - Надо было уходить немедленно.

- Грех! - решительно сказала Броня. - Ты русский или чучмек? Идем вместе с нашими помянем.

- У меня времени нет...

- Как хочешь. Видно, так его любил. - И Бронислава отвернулась, тряхнув шаром золотистых волос.

Не хотел, никак не хотел Алексей идти к ней в комнату и все же нерешительно топтался, пока она снова не повернулась к нему и не повела под руку на третий этаж, шаловливо нахлобучив себе на голову шляпу Мити.

На этот раз в ее комнате было чисто, на подоконнике в стеклянной вазе разбухли трогательные пушистые веточки вербы, окно распахнуто в сторону парка, оттуда доносилась духовая музыка - играли "Прощание славянки".

- А где же подруги? - сердясь на себя, спросил Алексей. Ах черт, а не хотел ли он втайне, чтобы подруг и не было вовсе? И они бы с Броней оказались наедине?

- Придут, - медленно улыбнулась Броня.

Она вынула из тумбочки и подала парню бутылку портвейна, он вынужден был пробить под ее взглядом карандашом пробку вовнутрь, что какими-то далекими ассоциациями еще больше повергло его в смятение. Раздраженно дергая рукой, налил в два стакана, и она, не чокаясь, с очень серьезным видом выпила. Выпил и Алексей.

И они замолчали: он - глядя в окно, а она - на него. "Мне лучше уйти, - снова и снова думал Алексей. - Вот сейчас взять - и уйти. Помянули - что же еще тут сидеть?"

- Хочешь идти - уходи, - сказала Броня. Он неуверенно поднялся. И услышал ее слова: - Но я думаю, у тебя с ней дальше поцелуев не пошло дело? Ведь так? Это нормально. Я тоже замуж собираюсь... А вот сейчас подумала: ты же, милый, опростоволосишься. Ты ж неумеха, а юноша должен быть образованней девушки. Иначе... - она наморщила нос, - такой неприязнью может обернуться... Идем, я тебя немного поучу.

И он понял, что никаких подруг здесь не будет. Броня, позевывая (может быть, нарочно), заперла дверь и задернула окно занавеской. Подошла к Алексею, встала, с вызовом глядя на него. Он шевельнул плечом, как бы защищаясь, Броня засмеялась.

- Нет, я пошел! - окончательно разозлился на себя Алексей. Хватит, однажды он был с ней по глупости. - Где ключ?

- Встанем как один, скажем: не дадим, - шаловливо пропела Броня строчку из знаменитой прежде советской песни, - Землю от пожара уберечь... Да беги, беги! А я ведь могу быть и вредной... Хочешь, фотку покажу... как ты рядом с мной спал?

Блефует...

- Нет, нет! - угадала она его мысли. - Фотка имеется... Моя подружка всю комнату сняла... Даже твоя косоглазая разглядит... Да ладно, не такая уж я бяка. Хочешь - отдам. Потом. - И она обняла его, прижалась животом...

Через неделю ему передали записку: "Забери фотографию в конверте у парней-химиков в комнате No23". К парням можно было пойти.

Но когда после занятий Алексей заглянул в указанную комнату, там сидело человек семь студентов - играли в преферанс, и среди них Бронислава.

- А, гений пришел! - воскликнула она. - Пусть сядет!

У Алексея был талант угадывать карты (или запоминать, он сам этого не знал), хотя играть он не любил.

- Выиграй мне три сотни, что тебе стоит? А я этот конвертик отдам. Она достала из-за пазухи почтовый конверт. - Девушке надо на шампань и цвяты. - Она иногда нарочно ломала язык.

Алексей хмуро подсел к столу, игра затянулась до полуночи. Алексею неслыханно везло - ну не нарочно же парни проигрывали?.. Играли и время от времени попивали крепкое пиво, а потом и вино. И Алексея, с комками рублей и червонцев по карманам, уже пьяного, отвели ночевать в пустую соседнюю комнату. Он рухнул на кровать - и ночью, конечно же, его разбудила нежным поглаживанием Броня, и все повторилось - бездна и невыносимое напряжение, сладкая судорога, которой она не давала прорваться, темный, черный восторг на грани беспамятства, когда губы ищут губы...

- Сладенький мой, не бойся, ты мне не нужен, мне нужен дядька-шкаф, я же бедовая... чтобы я за ним как за каменной стеной... За профессора одного пойду, он на ученый совет сюда приезжает, вдовец... Тоже историк, частушек помнит - хоть год его слушай, а голос как у енерала... - Она прижималась к нему, нагая. - А пока его нет... и пока ты не женат, что нам мешает порадовать друг друга? Пусть это будет нашей тайной...

Но тайной это не стало.

Алексей это понял, когда встретил Галю в буфете и она холодно отвернулась. Он протянул дрожащую неверную руку, тронул ее за локоть словно каменный локоть задел у маленькой скульптуры в музее, даже не оглянулась.

- Галя... - Постоял в очереди и выбежал вон. Думал, что и она выскочит за ним - нет.

Несколько дней тоскливо стоял у колонн университета перед началом занятий и вечером, но Савраскиной нигде не было видно.

...Теплые нежные ладони, пахнущие духами, закрыли сзади его глаза.

- Страдаешь? Идем со мной. Я ее видела со старостой их группы... Кстати, держи фотку... - Броня сунула ему конверт, внутри которого и вправду лежала некая твердая бумажка.

Не оглядываясь, Алексей порвал конверт со всем его содержимым на мелкие клочья и высыпал в урну.

- Ну идем, идем, - тихо сказала Броня. - Через неделю я уже буду занята. Он старенький, но я другому отдана и буду всяко ему верна. Так писал Пушкин?

Впрочем, стихов она не читала. Но любила попеть, особенно за столом, горя маленькими глазками, всякие комсомольские песни.

Она рассказала, что была комсоргом школы, ездила на районные и областные сборы молодежи, имеет кучу грамот, побывала два раза в Артеке сначала как пионерка, а через два года - как вожатая...

Она брала Алексея лестью и вдохновенной ложью (а может, и не врала?), говорила, что ей никогда так не было ни с кем хорошо, как с ним. Что он у нее второй, а первый... Ах, первый был насильник, учитель физкультуры в их деревне. Плавали на остров, он ее догнал, сказал: "Молчи, а то задушу и ракам в камыши брошу..."

А однажды среди ночи вдруг села рядом в постели и заревела, утирая кулаками слезы.

- Ах, что мне делать? Я погибла...

- Что такое? - испугался Алексей.

- Я... я... нет, не могу выговорить этих слов... беременна.. Господи, что теперь со мной будет?! И он не простит, и мама меня убьет... Знаешь, какая у меня суровая мама? Она судья... Ты, конечно, бросишь меня... а я... я встану возле церкви на паперти, буду просить Христа ради на ребенка... Что она плела? Почему непременно просить милостыню? - И все в меня будут камни бросать, как в Марию Мандалину.

- Магдалину, - вдруг озябнув с ног до головы, пробормотал Алексей.

- А я нарочно! - воскликнула она. - Я сама знаю, что Магдалину... Чтобы меня еще больше ты презирал... Ты почему не предохранялся?

Она его поймала на внушенной с детства родителями и русской литературой порядочности: переспал с девушкой - женись, это судьба... И он стал привыкать к этой мысли...

К июню, к ее выпускным экзаменам, Алексей понял: Бронислава все-таки неправду говорила. Или сама обманулась. Ребенок будет еще не скоро.

А вот Галю Савраскину он потерял навсегда.

14

Белендеев и Золотова ужинали в ресторане "Полураспад" Дома ученых, стол был накрыт на троих.

Вдали, на эстрадном возвышении, нарочито согбенные музыканты контрабас, ударник и саксофон - негромко импровизировали на тему бессмертного "Аленького цветка", хита 60-х годов.

- Нет, Алексей сам не явится. Его надо за руку, - пробасила Елена.

- Что он любит?

- Черт его знает! Вроде свойский парень, и все равно... Хочешь анекдот про него? Спутал по рассеянности квартиру, поднялся на другой этаж. И ключ подошел. Заходит: я в ванную. Жена чужая с кухни: хорошо. Вымылся и в чужом халате садится кушать. Женщина удивленно смотрит на него. А тут является муж металлург. Скандал. Спасла Бронька, жена, прибежала снизу, кричит этому: он у меня неопасный... импотент... Так что дело кончилось миром.

- А он что, правда, им-патент? - давясь смехом, спросил Белендеев.

- Откуда я знаю! Да вряд ли. Студентки глазеют на него, как на икону. А когда это... сразу же чувствуется... Но очень странный. Аспиранты рассказывают: в туалете моет руки, перед зеркалом провел по щеке... Стоп, еще раз... "И все же не совсем синхронно". И ушел.

- Да это старая хохма! Я ее в Израиле от Миши Козакова слышал!

- Да? Не думаю, чтобы он решил сострить. Просто он ТАКОЙ. Вот еще анекдот... Это уж, точно, здесь родилось. Марьясов попросил помочь сыну задачку решить. Алексей спрашивает: которую? Студент тычет: вот. Там по квантовой, с несколькими условиями. Говорит, до конца надо, Алексей Александрович. Алешка кивнул, взялся за свой нос, как обычно, и за час с лишним решил все задачи учебника с этого места до конца, нашел ошибку в одном ответе, написал письмо в Минобразования... - Елена зевнула. - Надо было кого-нибудь другого позвать.

- А кого? - Мишка-Солнце вынул блокнотик. - Вот, Аня диктовала... Здесь, кстати, Алексея нет.

- А ты и не понял, кого она тебе рекомендует? - Золотова насмешливо дунула на него струей дыма. - Ты, Мишка, хитрый, да и ведь и она не божья коровка. Читай, я объясню.

- Антонов, двадцать два года, незаконченная кандидатская по магнитным полям. Гений.

- Не знаю насчет гения, но парень болен, малокровие, ему надо на Запад. Дальше.

- Васильев Сергей, эколог. Ну, экологи у нас свои есть. Нам бы ближе к делу. Гаврилов Саша, гений, ученик Соболева. Ядерный магнитный резонанс. О!

- У него порок сердца... Анька его тоже вписала. Сердобольная тетка у нас Анька. Дальше кто?

- Егорова Нина, теоретик.

- Да, по стохастическим явлениям спец. Вешалась от неудачной любви. Умная, бери!

- С бабами вечные сложности... - пробормотал Белендеев. Сейчас он не улыбался, был серьезен и стар, как изъеденный червями гриб. - Но отметим. А ты-то кого рекомендуешь? Ты знаешь новый народ?

- Я все тут знаю. Только плати. Надоело обшивать Академ.

Он ослепительно улыбнулся ей.

- Я тебе дам тысячу баксов, но мне надо пяток действительно гениальных парней, которые не догадываются, что они гениальные.

- Ну дочитай, там посмотрим.

- Ивкин.

- Мудак и стукач. Она решила его выцарапать из нашей среды. Забери, пригодится... В любую компанию влезет, везде свой...

- Да?.. Кстати, знаешь, как по-украински "Кощей бессмертный"? Чахлык невмэрушший.

Лена покатилась от смеха.

- Всё-то ты знаешь! Кстати, ты в каком году уехал?

- В восемьдесят седьмом.

- Как же ты постарел! А я еще ничего?

Белендеев с готовностью задергал уголками рта:

- Ты нимфетка!

- Зрелая нимфетка - это что-то новое. Но врать умеешь, чем всегда и привлекал нас, бедных девушек. - Елена погасила сигаретку. - А наши старики, академики по должности, они тебе на хрен не нужны.

Белендеев кивнул. И все выжидал, глядя на нее.

- Хорошо. - Елена чокнулась фужером об его фужер. - Пиши.

- Я готов.

- Алексей Александрович Левушкин-Александров. И больше тебе никто не нужен. Это гений. И он действительно этого не знает, потому что самоед.

- Но Аня-то о нем... Ай андестенд.

Елена со смутной улыбкой смотрела на него.

- Мне, старухе, ты, конечно, не предложишь ехать?

Белендеев включил улыбку японца:

- Если согласишься, почему нет? Но ты напрасно думаешь, что всех собираюсь везти туда. Пусть они здесь работают - на меня, на нас.

- А-а! - Она снова закурила. - Возьми еще "бордо". Люблю "бордо". Ясно ежу - здесь работнички дешевле обойдутся... Ой, какой ты! Я тебя боюсь!.. Отчего у тебя такие большие зубы?

Золотова по обыкновению своему неожиданно опьянела, и разговор можно было прекращать... Белендеев попросил у официанта бутылку французского вина с собой, и замечательная парочка выплыла под звуки блюза из ресторана, чтобы подняться в номер к американскому гостю. Белендеев привык отрабатывать до конца свои обязанности...

15

Прошло три дня после скандала, который устроила Бронислава, жизнь дома, кажется, наладилась, но мутно было на сердце. Утром пришел с заявлением увольняться еще один младший научный сотрудник, Жора Пчелин, занимавшийся светящейся кишечной палочкой, - хоть закрывай тему... Сказал, пригласили в рекламное бюро - устанавливать люминесцентные лампы в витринах магазинов...

В лаборатории остались, кроме самого завлаба, шесть человек: легендарная тетя Туся, работающая в Институте биофизики с самого его основания, верные Кукушкин и Нехаев...

Наверное, пока не покинет лабораторию и Ваня Гуртовой, моложавый, как мальчик, с коротким чубом, в рубашке, застегнутой на все пуговки под самое горло, улыбчивый и тихий, себе на уме, кандидат наук, пишет докторскую.

Давно бы должен стать доктором наук и Женя Коровин, облысевший в свои сорок лет, с толстыми губами, как у негра, с черной бородой, с горящими глазами, суетливый и увлеченный делом... Но беда - горький пьяница. Сейчас на больничном... И вряд ли куда соберется.

А вот Артем Живило, возможно, уедет... Быстрый, чернявый, все схватывает на лету, но иной раз замирает, думая о чем-то своем... Какие-то его дальние родственники давно живут на Западе...

Конечно, можно будет попробовать в будущем году перетащить сюда пару аспирантов... Есть и на пятом курсе университета кое-кто. Например, Настя Калетникова... Ну, хорошо, уговорил их, они сюда пришли. И что дальше: вместе с ними пребывать в нищете, выцарапывая у дирекции крохи?..

Дверь в лабораторию вдруг распахнулась, да так, что зазвенели в шкафах стекла, - в гости с шумом ввалился профессор Марданов.

- Можно? Дождь, проклятье! - Прорычав, как старый пират, свою присказку, он остановился, оглаживая мокрые редкие волосы на массивном черепе. Ишь, прибежал, как молодой, без зонта и верхней одежды. Правда, и расстояние от корпуса физиков до корпуса биофизиков всего ничего, метров сто.

Крепко пожав коллеге руку, небрежно бросил Нехаеву:

- Оставьте нас на время, молодой человек. Как это у Мандельштама: "Почему ты все дуешь в трубу, молодой человек? Полежал бы ты лучше в гробу, молодой человек". Вернетесь через десять минут, время дорого.

Нехаев вопросительно глянул на своего руководителя, тот растерянно кивнул, и лаборант, схватив старый черный зонт, ушел. Алексей Александрович с удивлением смотрел на неожиданного гостя.

Марданов был известен тем, что когда-то завалил кандидатскую Гриши Бузукина, кстати сказать, своего ученика. Накануне защиты Марданов позвонил в Новосибирск, в Сибирское отделение Академии наук, и с ужасом узнал, что не прошел в членкоры... А он так надеялся... Кандидатскую Бузукина рецензенты и члены Ученого совета, да и сам Марданов, по предварительной прикидке думали сразу зачесть как докторскую. Она стоила этого... Но из-за провала на выборах в АН СССР зачем Марданову, доктору наук, в лаборатории еще один доктор? И Вадим Владимирович перед самой защитой подготовил нескольких своих мерзавцев с глупейшими вопросами, на которые нет ответа, а в конце и сам еще слезу пустил, сказав, что виноват, поторопил любимого ученика. И Гришу Бузукина прокатили...

Разумеется, очень скоро Марданов понял, какую непоправимую ошибку совершил, да и Бузукина через несколько лет не стало на свете, он превратился в легенду, и отныне с Мардановым мало кто приятельствовал. И Вадим Владимирович избрал для себя стезю яростного патриота. Он по поводу и без повода поносил Запад, уверяя, что уезжают туда только мерзавцы... И то, что он вдруг явился к Левушкину-Александрову, с которым отнюдь не был на короткой ноге, говорило об одном: он ищет союзника для какого-то шумного мероприятия.

Когда дверь за Нехаевым закрылась, Марданов оглянулся и спросил:

- А этот парень наш? Не сионист? - И, сев на табуретку, объявил: - Я на минуту, Александрыч. Знаешь, тут новый Чичиков объявился... Но если тот мертвые души скупал, то этот - живые. На зеленые тридцать сребреников хочет самых путных наших ребят смутить...

Алексей Александрович слушал его и понимал, что тревога Марданова в принципе ему понятна. Очень жаль, если наиболее перспективные ребята смоются из ненастной Сибири в Штаты. Они ведь не вернутся. Вот китайцы уезжают и возвращаются домой с деньгами, с опытом. А из наших еще никто не вернулся.

- Как думаешь, может быть, устроим обструкцию? Ходит, как Рокфеллер, ко всем заглядывает...

- Я за-зайду? - от двери спросил Нехаев. - Льет, будто из б-бочки.

- Конечно, конечно, - кивнул завлаб. - Извините.

- Я пока о-отряхивался, услышал... Вы про Бе-белендеева? - спросил Нехаев и добавил: - Он уже на фи-физмате в университете по-обывал, ему устроили овацию...

- Вот! А надо бы обструкцию, проклятье! - Марданов стукнул кулаком по колену. Нахмурив брови, помрачнев лицом, он сейчас выглядел, как государственный муж, обремененный высшими заботами нации.

- Походит - уедет, - холодно отозвался Левушкин-Александров. - У каждого своя голова.

- Голова-то голова, да ведь и закружиться может. Вот помните, с вами вместе заканчивал Олег Худяков? - Алексей Александрович кивнул. - Он сейчас в Оксфорде. И еще трое наших в Канаде, а одна студентка в Бразилии. На хрен ей Бразилия? Кофе жевать? Нет, гибнет, гибнет Россия, Алексей Александрович, я лично - хоть какие мне деньги предложи - тут останусь. И тут помру. Да, я, может быть, грешен, но пускай именно здесь мои стариковские кости найдут успокоение...

Насчет стариковских костей он, понятно, преувеличивал: в свои шестьдесят выглядел на пятьдесят, внешне гладкий, но жилистый, как шкаф из карельской березы.

- Все, все смотрят туда... на Запад... У вас нет валерьянки или водки? Сердце болит.

- Спирт есть, Вадим Владимирович, - отозвался Нехаев.

- Нет, это крепко... хотя... для сибиряков... Не желаете тоже, Александрович? День уж больно угрюмый.

- А, давайте! - вдруг согласился Левушкин-Александров и протянул деньги Нехаеву. - Пожалуйста, не в службу, а в дружбу... Принесите из буфета пирожков, что ли.

И, о позор! Он пил с Мардановым... И когда явился домой в полночь на слегка заплетающихся ногах, Бронислава к его удивлению не стала ругаться, а только радостно поцеловала. Оказывается, Марданов сообразил позвонить ей и успокоить, что Алексей был с ним: "Мы, как мужики-сибиряки, приняли на грудь по стопарю".

- А завтра мы с тобой примем на грудь, - прошептала Броня. - У меня именины.

Именины так именины. Правда, в прежние годы она никаких именин не отмечала. Но в субботу почему не отметить?

16

С утра Броня сбегала на базар, купила мяса, красной рыбы, села к телефону, пригласила в гости свою подружку по работе в госархиве Эльзу и при Алексее же, невинно сияя глазками, запавшими за румяные яблоки щек, позвонила его сестре Светлане - тоже позвала.

Мать постояла, сгорбясь, в двери своей спаленки, тихо удивилась:

- Почему говоришь, у тебя именины? Нет в православных святцах такого имени - Бронислава...

- Как это нет? - грубо оборвала ее Броня. И более мягко: - Как это нет? Ну, может, в православных нет, а у поляков есть... Они тоже славяне! Мама знала, какое имя давать, дед у нас был шляхтич.

- Может быть, - тут же уступила старушка.

- Ей-богу. Я даже помню... великомученица... как раз сегодня.

- Может быть, может быть, - кивала мать. - Конечно, если канонизировали...

Вечер в кругу семьи катился спокойно. Алексей всласть выпил вина, женщины трепались, сын Митя сидел в соседней комнате, уставясь в экран телевизора, играл в бесконечные погони и взрывы. Мать в конце стола словно бы дремала, сгорбившись, но всех иногда настораживала ее неизменная полуулыбка, притягивала внимание и заставляла время от времени обращаться к ней за согласием.

- Ведь правда, Ангелина Прокопьевна, раньше порядка было больше?

- Ведь правда, мамочка, - это Броня, - химии в колбасах было меньше?

Светлана почти не участвовала в застольном разговоре, говорили наперебой именинница и ее подруга Эльза. И лишь когда Эльза спросила, как на работе у Светланы, правда ли, что "Сибэнерго" образовало свой банк, не обманут ли ее начальники народ, не свалят ли за границу, ограбив всех, Светлана резко ответила:

- У нас другие люди! - И выразительно посмотрела в окно. Она ненавидела Брониславу и всех ее подруг и жалела Алексея...

- Да, да, - вдруг согласилась Бронислава и, потянувшись, миролюбиво обняла Светлану. - Давайте еще выпьем. - И неожиданно повернулась к старухе, ее будто прорвало: - Вот ты, мама, молишься... А знаешь, что там все туфта на постном масле? Христа, например, распяли вовсе не две тысячи лет назад, а в тысяча девяностом пятом году. Фоменко доказал. Понимаешь?..

Мать, насупившись, молчала.

Не дождавшись от нее никакого ответа, Бронислава вскочила и, прихватив бутылку вина, потащила за руку Светлану на балкон. Они там ворковали довольно мирно несколько минут, Алексей Александрович было успокоился, но вскоре до него стали доноситься резкие голоса. Мать, опустив голову на грудь, кажется, дремала. Алексей поднялся и включил музыку.

- Потанцуем? - обрадовалась Эльза.

- Она зажилась! Она не собирается помирать! - вдруг заорала Броня. Мне начхать, что ты обо мне думаешь! Хочешь - забирай опять на хрен... Мажусь или одеваюсь - уставится и молчит, молчит...

Алексей закашлялся, чтобы заглушить слова жены, помог матери, вялой и безучастной, встать и увел ее в спальню.

- Спасибо, сынок... - еле слышно прошептала старуха. - Я лягу.

Неужели все слышала? Когда Алексей, закрыв плотнее за собой дверь, вернулся в большую комнату, с балкона неслись слова одно страшнее другого:

- А меня презирает! Не идет на контакт! Подумаешь, партийная фифа! Я для нее бревно! А это она для меня - гнилое бревно с глазами!

- Как смеешь? - пищала Светлана. - Ты микроцефал!

- Смею! У меня сын! Ему надо расти!.. А она со своими иконами, со своим Лениным!.. Если ты не хочешь, чего ж твоя старшая дочь не заберет? Хорошо ей там, в Америке, в долларах жопой сидит...

Алексей Александрович постоял, бледный, под насмешливым взглядом Эльзы и, наконец, прохрипев:

- Нехорошо, Бронислава! Пошли вы все вон! - схватил куртку и выскочил из дому.

Он долго бродил по улицам, кажется, плакал, вернулся заполночь - сынок сидел перед экраном компьютера, Эльза и Светлана уже ушли, стол остался не убран. Бронислава в белых трусах, широко раскинув колени, пьяная, перед старинным маминым трельяжем разбирала огромную свою сверкающую прическу.

- Ты чего, где ты был? - невинным голосом пропела она.

У Алексея Александровича затряслись губы.

- Как... как ты можешь так о маме моей? Ты!

- Ну прости... ну погорячилась... - Поднялась и даже хотела его поцеловать открытым ртом. - Ну чего ты? Пусть у Светки поживет. Хоть неделю, блин... Чтоб мы соскучились. Я ее сама на руках на этаж подниму, лифт опять энергетики собираются отключать, Светка сказала.

- У нее там негде, - сквозь зубы выдавил Алексей Александрович.

- Как же негде? Двухкомнатная.

- А у нас трех!

- Но у нас мужчина подрастает. А она одна.

- У нее Вероника с дитем!

- Вероника с дитем? А что же у своего мужа-узбека не живет? Коттедж строят? Сколько он его будет строить? Он его будет строить всегда. А они будут жить у твоей сестры. И еще его туда пропишут...

Спорить с Брониславой - все равно что на ветру от спички прикуривать. В глаз искру вобьешь, а сигарету не зажжешь. К черту!

Алексей Александрович судорожно погладил сына по голове и пошел спать. Когда жена легла рядом, отвернулся. Но она не была бы победоносной Брониславой, если бы не возбудила его, все еще хмельного, на ночные дела, пусть и короткие... А где любовь, там и согласие...

"Как-нибудь само все образуется..." - подумал он, засыпая. Он никогда не любил свар... А возможно, просто-напросто трусом вырос, трусом, думая, что вырос брезгливым...

А еще одна идея Левушкина-Александрова состояла в том, что когда-нибудь на Земле люди, птицы, звери и рыбы начнут понимать друг друга. Уже сейчас сорока запоминает более тридцати слов, собака - десятка полтора. Лошади и свиньи умнее, чем мы про них думаем. А дельфины - и вовсе загадка с их скрипучим языком... И уже сейчас можно было бы попытаться составить будущий язык для Большого общения, учитывающий строение гортани птиц и зверей...

Утром проснулся от хохота. Жена визжит, сын Митя звонко хохочет, словно песик лает, - у них с Броней похожий смех, волнообразный.

- Что? - протирая глаза, спросил Алексей Александрович.

Броня, визжа, показала ему в сторону маминой спальни. Господи, что там? Что-то позорное совершила?..

Алексей Александрович заглянул в полусумрак маминой комнаты и с ужасом увидел: мать вся обвязана нитками и веревочками и притянута к стальным стойкам кровати.

- Как Гулливер! - смеялся мелкозубый сын. - Как Гулливер!..

Алексей Александрович быстро нагнулся и отвесил Митьке тяжелую оплеуху. Мальчик отлетел к двери и сполз на пол, Бронислава бросилась к нему и, оборачиваясь, зарычала:

- Не смей!..

- Это как вы смеете?!

- Ну, подурачился... Ты же сам ему говоришь - читай книги, не смотри телик. Вот он и прочел.

- Да ладно уж...- донесся до них тихий голос старухи. Она, наконец, поняла, почему не может подняться, лежала, кривя черный, беззубый рот. - Я не обижаюсь...

Как в дурном сне, Алексей Александрович принялся рвать нитки, схватил ножницы, освободил мать, обнял.

- Прости, мам.. Я этому щенку еще покажу! Наслушался здесь...

- Не надо, - попросила старуха. - Лучше помоги встать. - Качнувшись, поднялась, сделала два шага, и незамеченная нитка потянула с подоконника вазу - та, упав, покатилась по паркету.

Мальчик неуверенно засмеялся, глядя на свою мать. Алексей Александрович взял сына за уши и, пригнувшись, посмотрел ему в глаза. Тот невинно, как в такие минуты Броня, моргал и скалился.

- Смотри... - только и проскрипел отец и, быстро одевшись, поехал на работу.

17

От всего происшедшего он решился, наконец, на встречу с Белендеевым. Тот звонил уже раз семь, хотя давно мог бы взять и заглянуть в лабораторию к Левушкину-Александрову. Но Мишке-Солнцу, видимо, не хочется говорить при незнакомых людях.

Что ж, если гора не идет к Магомету... Алексей позвонил в обеденное время в Институт физики, в приемную академика Марьясова: может, снова кофе с коньяком пьют?..

Кофе с коньяком у начальства точно пили (так сообщила секретарша Кира), но Мишки-Солнца там не оказалось.

Позвонил Анне Муравьевой - та ответила, что Мишка только что доложил анекдот и отчалил. Алексей набрал номер Дома ученых - сказали, что иностранный гость с некоей дамой спустился в ресторан.

Идти, когда человек настроен развлекаться, не стоит. И Алексей Александрович долго стоял у входа в свой институт, как буриданов осел, не решаясь: в лесу покружить с полчаса (голова болела) или все же зайти в лабораторию, узнать, как там молодые сотрудники.

И в эту минуту запиликал в кармане сотовый. Алексей достал телефон, и голос Мишки в самое ухо произнес:

- Я рад был узнать, что ты спрашивал обо мне. Я уж подумал, боишься бебешников. Да мне ничего от тебя не нужно. Только посмотреть на новое поколение, якие вы нынче, и вспомнить, що в нас було... Приходи! Красавица, которая составит нам компанию, твоя давняя знакомая.

- Кто? - упало сердце у Алексея. Не Галя же Саврасова?

- О-о!.. Угадай! Имя ее носит ваша... наша гениальная поэтесса...

- Белла Денежкина? - пробормотал Алексей. Господи, ведь именно к ней когда-то с покойным Митей он шел в новогодний вечер, а попал... Может быть, сама судьба его сегодня сводит с ней, чтобы еще сильнее помучить угрызениями совести? Да и с Михаилом Ефимовичем можно будет обсудить какой-нибудь проект. Например, создание фильтров алюминиевого завода город гибнет от облаков фтора, сжигающего не то что легкие у людей - стекла домов, превращая их в пчелиные соты...

Белендеев и Белла Денежкина сидели в дальнем тихом углу ресторана, изредка освещаемые разноцветными иглами лазерного света. Оркестр придет позже, а пока что в двухэтажных колонках гитара вкрадчиво мяукает под тихий звук ударных.

- О! Уот из ит? - Мишка-Солнце, сняв с груди салфетку, поднялся, рывком протянул широкую ладошку в перстнях: - Майкл. - Неслышно рассмеялся, обнял Алексея обеими руками, припал, как к столбу. - Теперь меня так зовут... Но для вас я все тот же Миша... "Мишка-Мишка, где твоя улыбка?" И, отстранившись, кивнул в сторону стола. - Уперед!

- Здрасьте, - Алексей Александрович поздоровался с Беллой. Эта мосластая, с бледно-рыжими, завитыми в стружку волосами, в зеленом платье с огромным декольте и сверкающим крестом женщина не сразу напомнила ему ту певунью-девчонку, которую когда-то обожал университет. Но Алексей Александрович всегда жалел женщин и посему изобразил, может быть, неловко, мину восхищения: - Вы все такая же!

- О!.. - Белла переменилась в лице и стала действительно слегка похожа на себя прежнюю - зубы весело оскалила, ресницами заплескала. - А я боялась - узнает, не узнает?

Мишка-Солнце вскинул короткую руку, сверкнув дорогой запонкой, и щелкнул пальцами, подзывая официанта. Он выглядел до смешного самоуверенным, хотя и прежде, говорят, не страдал от скромности. Подошедшему парню-официанту, не глядя, буркнул:

- Месье, как сегодня креветки?

- Креветок нет, - отвечал уныло официант с вислым носом, слегка подыгрывая гостю. - Креветки вышли.

- В таком случае жареного угря, месье.

- Угорь кончился, сэр. - Официант потер ухо и добавил: - Есть палтус... баранина... есть...

- Баранину, баранину! - потер ладони Белендеев. - Наши бараны не болеют коровьим бешенством. И красного вина!

- Грузинского, молдавского? - спросил официант.

Белендеев глянул снизу вверх очень строго:

- Ни в коем случае! Грузинские - подделка, а молдавские... - Он поморщился, поправил тяжелые очки. - И это всё? - как сказала одна дама на рассвете молодому мужчине.

Белла затряслась от смеха.

- Почему? - как бы обиделся официант. - Есть французские... Медок, например... Но они очень дорогие.

- Нам именно такие и надо, - ласково, как отец сыну, объяснил Белендеев официанту. - Несите! - И еще раз щелкнул пальцами.

Алексей Александрович усмехнулся. Видимо, этот диалог Мишки с официантом повторялся уже не раз. Мишка как бы сорил деньгами. Хотя, конечно, для человека с долларами наши провинциальные цены - так, семечки. Еще и еще раз Мишка-Солнце потер растопыренные ладони и сияющими глазами в сияющих очках уставился на коллегу.

- Ну-с, я очень, очень рад! Я ведь скоро уеду... Может быть, потом еще раз приеду. Исключительно из любви к Белле...

- Да ну брось! - зарделась Белла, хотя прекрасно понимала, что его слова не более чем дежурный комплимент.

- Клянусь теоремой Пифа и Гора, как сказал мне один студент в Торонто. Это было еще, когда Гор был вице-президентом Америки... Именно тогда я решил перебраться туда, где этот самый Гор, если, конечно, его не успел застрелить Пиф... - Разливая принесенное вино, он продолжать городить чушь и все посматривал нежными глазищами на молодого ученого. - Ну-с, за нас за усех!

И странно: миновал час, второй, они сидели, улыбались, а разговор был ни о чем. Белендеев как бы тянул время. Лишь когда Белла, глянув на свои часики, ахнула: "Боже, я опаздываю на концерт!" - и ушла, картинно лавируя между столиками, Мишка-Солнце отодвинул фужер с вином, из которого он, кстати, отпил самую малость, и, сделав серьезное лицо, повернулся вместе со стулом к Алексею:

- Говори. Прости, что я на "ты", я старше. У тебя проблемы?

- В смысле?

- В претворении в жизнь идей.

- Всему свое время, - осторожно ответил Алексей Александрович.

- Уже двадцать первый век, мальчик. Извини, что я так. А до двадцать второго ты не дотянешь. Да и я не дотяну. А общечеловеческие ценности должны принадлежать человечеству, прости за тавтологию. У тебя никаких просьб к более старшему дяде?

Алексей Александрович почему-то вспомнил о Белле: верно, не один уже раз здесь разыгрывался ее спешный уход на концерт. Белендеев, беря ее с собой в ресторан, как бы случайно здесь встречался с местными учеными. Наверное, он понимал, что за ним не могут не приглядывать компетентные органы, говоря языком времен СССР.

Но Алексею Александровичу нечего остерегаться. Уже лет десять, как никакими секретными разработками он не занят. Да и вряд ли нужны Мишке-Солнцу его вчерашние идеи о возникновении и развитии биомасс, все это можно прочесть в его монографиях...

Но оказалось, Белендеев куда более осведомлен в его делах.

- Слушай, - почти не двигая губами, пробормотал он. - Я знаю про твой стенд...

- Это уже ерунда!

- Не плюй в колодец - вылетит, не поймаешь... И про твою "Трубу очищения"... Может, бред, а может, нет... В конце концов каждый талант имеет право на безумие... И про твою совсем уж обалденную идею спрогнозировать некий будущий язык для всего живого...

- Откуда? - искренне изумился Левушкин-Александров. "Кажется, я Ленке Золотовой рассказывал". Вот трепачи!

- И я, старик, ее не отметаю с порога. На Западе любят непонятное. Может, она-то как раз и будет твоей визитной карточкой. Но сейчас не об этом. Я хотел бы с тобой говорить как с будущим нобелевским лауреатом. Да, да, я уверен. Я никого более вот так не приглашаю, только тебя. Поехали, старичок. Вначале будет вид на жительство, а потом и гражданство. Упреждая возможное возражение, он поднял мизинец с блеснувшим камушком. Если захочешь. Я, например, не отказывался от российского, меня его лишили. - Белендеев доверительно поморгал за толстыми стеклами очков и отпил от бокала. - Подумай. Если тебя держит всякая чушь, стоит ли губить жизнь?

- У меня сын, мать... - начал говорить Алексей Александрович, морщась из-за мерзкого чувства, что приходится оправдываться. Но этот человек иных слов не поймет. - Поверьте, это не чушь.

- Ах, да, да! Но ты их сможешь потом перетащить. Слушай сюда. - Он понизил голос: - Скоро везде будет сплошная Чечня, я знаю, у меня информированные друзья-политики... - И, как бы спохватившись, как бы изобразив, что сболтнул лишнего, перевел в шутку: - По ночам вызываю на спиритический сеанс Нострадамуса.

Алексей Александрович молча смотрел на раков, которых им подали к пиву.

- А не хочешь - пойдем по пути банальному... Заключим официальный, повторяю, официальный контракт между твоей лабораторией и моей фирмой, причем с этого контракта принятый у вас процент отчислений пойдет в госбюджет, то есть выиграют все... А?

Над этим стоит подумать. Это можно. Но в таком случае Мишке надо было договариваться с директором Кунцевым, пока тот не улетел в Испанию. У лаборатории нет своего расчетного счета.

- Однако лично для тебя - эксклюзивное предложение: уехать. И не расстраивай меня, соглашайся. Ты сколько получаешь в институте?

- Мне хватает, - уже слегка раздражаясь, пробормотал Алексей.

- Да, ты завлаб, профессор... Так сколько?

- Ну, полторы.

- Полторы тысячи... рублей? Пятьдесят баксов?! Милый, ты на меня не злись, я не стоматолог со сверлом... Ты так долго не протянешь! Тебе еще сорока нет, а бледный, весь как струна... Тебе надо отоспаться, отъесться... Я тебе там все условия создам! И не только тебе. Многие согласились ехать... В конце концов наука не знает границ. Мы там будем стенкой. Сибирская стенка... Все ахнут! Твоя фамилия, моя фамилия... Я согласен на вторые роли... - Белендеев замурлыкал.

"Что?! Он предлагает вечное соавторство?! А чего ты ожидал? Но что он понимает в биологии, физик? А ты сам что понимал в ней десять лет назад? Дело не в этом... Откровенен, как на базаре".

Белендеев с улыбкой смотрел на молодого профессора. И, как бы забыв уже о деловой основе своего предложения, восторженно замахал руками в перстнях:

- Ах, жаль, нету на свете Гришки! Мы бы там устроили новый Кавендиш! Не согласен? - Алексей Александрович медленно качал головой. - Почему?! Ведь Капицу даже при Сталине не упрекали, что продал Родину. А Бузукин многих бы затмил! Разве нет?

- Да... Он - да. Я уважал его... но... как бы это выразить...

- А я его любил! - прервал Мишка-Солнце Алексея Александровича, поняв главное: тот на его условия не согласен. Ничего, еще созреет. - О, социализьм и коммунизьм, сиськи-масиськи... Ты, может, и не помнишь, как Брежнев выговаривал "систематически"? - Белендеев закатился в визгливом бисерном смехе, как женщина, поправил очки и вдруг привстал, глядя в сторону выхода: - Ба! Ба-ба! Белла!

Действительно, виляя бедрами между столами, возвращалась к ним она, бывшая университетская богиня, потускневшая за десять с лишним лет, как потускнела серебряная школьная медаль Алексея Александровича - недавно попалась на глаза: черная, словно ногами топтали.

Конечно, так и есть: Мишка и Белла договариваются каждый вечер - она уходит и возвращается. Но Алексей Александрович согласия не дал. Хотя впрямую и не сказал: нет.

Может быть, поэтому Мишка-Солнце смотрел теперь только на Беллу, очарованно сияя. И с Левушкиным-Александровым простился небрежно:

- Ну, гуд бай, старик! Оревуар!..

18

Жизнь как маятник - только Левушкин-Александров отказал Белендееву, как вдруг из Москвы пришел факс: "Приглашаетесь в Комитет по науке при Госдуме для доработки закона о ввозе отработанных радиоактивных материалов на территорию Российской Федерации. Транспортные расходы и гостиницу Комитет берет на себя. С уважением, Богомолов".

Кто такой Богомолов? Черт его знает! Но почему бы не съездить? Сейчас билет до Москвы стоит больше пяти тысяч рублей. Когда он еще там побывает...

Бронислава гордо задышала, как гармонь:

- Я горжусь тобой. - И поцеловала при маме.

И мать едва ли не тем же слогом:

- С Богом, сыночек.

И остались они у порога плечом к плечу, две женщины, как истинно родные. Может быть, уж не станет больше жена обижать старую...

Москва поразила Алексея Александровича новыми, сказочной красоты корпусами из металла и черного стекла, из зеленого и алого камня, бесчисленным количеством иностранных вывесок и рекламных щитов. Но Москва и оскорбила телефонными звонками всю ночь с более чем настойчивыми предложениями "девочек".

Однако еще более его задело, даже привело в бешенство само заседание в Комитете Госдумы на Охотном ряду: никто здесь его мнением не интересовался. Говорили два лысых словоохотливых москвича, похожих, как Добчинский и Бобчинский из Гоголя, которые друг друга перебивали, любезно поправляли, и еще выступала некая мужеподобная дама, излагавшая тягучим голосом детские истины, что народ достоин лучшей жизни, то есть без радиации. Когда Алексей Александрович, побледнев от бессилия, все же попытался вклиниться в их разговор, заместитель председателя или кто он там, косоглазый бородач, шепнул:

- После перерыва... вам первому слово.

Но после перерыва вдруг выяснилось, что заседания более не будет, оно переносится на неделю в связи с тем, что в Думу приехал представитель Президента и сейчас будет встреча с ним, однако эта встреча закрытая. Впрочем, если уважаемый Левушкин-Александров желает, то может остаться на неделю, а если у него сложности со временем, то он может в письменном виде передать свои соображения в Комитет Госдумы, где они буду самым тщательным образом изучены.

Алексей Александрович молча повернулся и пошел прочь. Затем, злясь на себя, вернулся, узнал, где бухгалтерия, получил деньги и поехал в Домодедово, чтобы улететь ближайшим рейсом домой, в Сибирь.

И вот тут-то судьба, словно сжалившись над измученным человеком, подарила ему встречу в самолете...

Этот грузный, грудастый господин в желтом кожаном пиджаке и желтых кожаных брюках случайно оказался рядом, в соседнем кресле. Левушкин-Александров и Севастьянов (такая была фамилия у нового знакомого) выпили красного вина и слово за слово разговорились. И что-то Алексея Александровича потянуло пооткровенничать о своих изысканиях... У Севастьянова губы бантиком, как у ребенка, словно он всему удивляется, это и подкупило.

- Как, как? Труба очищения? - И вот малознакомый человек просит любую из идей Левушкина-Александрова, хотя бы самую маленькую, обозначить его именем... Пусть даже так: использовать его фамилию через черточку после и без того двойной фамилии ученого.

- Еще солиднее будет! Нет?! - И хрипло, задыхаясь, хохочет. Он, как боров, но веселый боров с круглыми желтоватыми глазами. - А я денег дам! Сколько хотите! Я простой бизнесмен, не шибко грамотный, можно сказать, купец, но науку поддержу!

Алексея Александровича это предложение развеселило, и он подумал, почему бы не переназвать индекс Левушкина-Александрова в какой-нибудь из новых статей индексом Левушкина-Александрова-Севастьянова? Объяснять соседу подробно, что это означает, не имело смысла, но ученый все же сказал, что речь идет о скорости роста биомассы в голодном режиме...

- А мы будем бороться с голодом! Денег дам - сколько хочешь! - хрипел богатый человек, весь упакованный в поскрипывающую кожу. - Вот клянусь в небесах, пока не сели... Да разрази меня Господь!..

Алексей Александрович улыбнулся:

- Боюсь, не получится... Надо мно-ого... - Он и на секунду не поверил, что случайный знакомый может вложить серьезные средства в малопонятное дело.

- А я и дам много, - продолжал толстяк, ерзая в кресле, словно у него снизу чесалось. - Нечего перед иностранцами гнуться. Хер им в ухо!

Самое удивительное, как только самолет приземлился, Севастьянов повез своего друга-ученого на черной длинной машине в свою фирму, расположенную в одном здании с известным банком "Лилия". Молодые охранники откозыряли коротконогому хозяину, внимательно оглядев его гостя. В лифте "Для служебного пользования" (красными буквами!) Севастьянов и Левушкин-Александров поднялись на седьмой, верхний этаж, где бизнесмен, едва ли не обнимая за талию молодого ученого, провел его к главному бухгалтеру, полной женщине, которая вся, можно сказать, фосфоресцировала от кремов и украшений, где Алексею Александровичу мгновенно выдали безо всякой расписки сто тысяч долларов.

- Занесешь в третий список! - буркнул хозяин, и женщина тонко улыбнулась. - Это так пока, на разживу. Позже еще догоним и еще дадим. - И захохотал.

У Алексея Александровича голова закружилась, все казалось похожим на сон. Как хорошо, что он не унизился перед Мишкой-Солнцем. Есть и в России богатые добрые люди. Патриоты. Да, да.

Вложив пачки денег в полиэтиленовый пакет с портретом Аллы Пугачевой, богач отправил биофизика на "Мерседесе" домой. А через два часа вдруг позвонил:

- У тебя, Алексей, как вечер, свободен?.. Хотел познакомить с женой, если не против...

Услышав растерянное "да", Севастьянов вскоре заехал за профессором и его женой все на той же длинной машине и повез за город.

Алексей Александрович когда-то читал про японский сад камней. Так вот, у купца (или кто он?) имелся свой сад камней, по кругу возлежали диоритовые и сиенитовые валуны, торчали метровые обломки с кварцевыми прослойками. И бил фонтан с подсветкой - к ночи красота неописуемая. И еще у Севастьяновых под окнами журчал свой ручей, который протекал по искусственному, нарочито искривленному так и сяк каменному ложу, склеенному из разноцветных камушков. И росли осенние цветы по периметру сада, волнами разного цвета от синего до алого...

А в самом коттедже Севастьянов показал молодой чете гостевые комнаты с зеркальными шкафами и туалетными комнатами, с джакузи, бар с музыкальной установкой...

- Но мое главное сокровище... вот! - Бизнесмен включил свет в зале с роялем, и гости увидели полудевочку-полуженщину, сидевшую с ногами на диване: маленькую, гибкую, как выяснилось, балерину из местного театра, всю с макушки до кончиков пальцев украшенную в золотые нити и голубые стекляшки.

Тихо засмеявшись, она грациозно сошла на ковер, нет, не ковер - на полу была распластана белая шкура полярного волка с голубыми стеклянными глазами - и, сделав книксен, спросила, что гости любят выпить. Алексей Александрович хотел попросить мартини, но, чтобы хозяева не подумали, будто заказывает он то, о чем постоянно слышит из телевизора, буркнул, что пьет коньяк.

- Коньяка нет, - загугукал Севастьянов, подтягивая живот при жене и делая сокрушенную физиономию. - Но есть виски... Жена, нам скотч.

Лиля, так звали жену богача, подкатила к столу некую пушку на колесиках, и Алексей Александрович, приглядевшись, понял - это огромная бутыль виски на поперечной оси: если наклонить горлышком вниз, оттуда льется.

Нервы отпустили, он выпил с Севастьяновым, и тот торопясь стал объяснять своей жене, какая у него с Алексеем грандиозная идея, что Алексей под своей "Трубой" будет учить людей, принимающих решение, экологической безопасности. И правильно, и пора!.. В городе дышать невозможно!.. И какая на этой ниве их ждет с Алексеем слава.

Бронислава изумленно смотрела на него и на мужа: прежде Алексей ни с кем из "новых русских" не общался. Севастьянов же хвалил свой коттедж и уверял, что придет час, такой же будет и у Левушкиных-Александровых. Бронислава вспыхнула, иными уже глазами озиралась. Ее поразила арабская мебель в завитушках, похожая на окаменевших пуделей, и тайные комнаты за дверями, замаскированными яркой мазней местных модернистов, и винтовая лестница с перилами из красного дерева, и волнистые голубые стены, и дорогая электроника... А уж сауна в подвале. И, конечно, гараж, и телеглазки везде, и двое охранников с автоматами Калашникова за окнами... О! О!

- Но все это временное! - жуя и ерзая, объяснял меценат. - Я нашел человека, кому продам этот домишко... Перейду дальше вниз по реке, к бывшим обкомовским дачам...

- Зачем? - ахнула Лиля. - Там казенные унылые дворцы.

Все же у нее был вкус.

- Хорошо, эту не продам... Но там возьму, что положено. Только вот стану депутатом... Стану, Лиля?

- Конечно, Михаил Федорович, - тихо улыбалась балерина.

- Ведь что важно: если рядом, можно вырвать заказ хороший... Ну, например, европейскую гуманитарную помощь... - И, видимо, осознав, что говорит лишнее, захохотал и замигал профессору желтыми глазами. - Никуда отсюда не двинусь. Здесь кислород, тишина.

На следующий же день Алексей Александрович разослал кучу факсов и электронных писем знакомым ученым от Москвы до Владивостока, и к концу недели через новосибирского академика Кобякова была заказана необходимая аппаратура из Японии. Кобяков поручился за него.

Контейнеры прикатили из Владивостока буквально через месяц! Какая радость! Бывает, что и в России везет. В местной прессе уже пошли толки о загадочной "Трубе очищения". А Левушкин-Александров направился в мэрию просить участок земли под будущую лабораторию. Вдруг продадут по недорогой цене? Тогда больше денег уйдет на оборудование...

19

Алексей Александрович шел и не верил, что ему удастся попасть на прием к мэру. А именно к нему посоветовала пробиться встретившаяся в буфете Анна Муравьева.

- Остальные тебя будут футболить... Ты же без взятки идешь?

- Ну.

- Тогда только к мэру.

Он оделся построже, в лучший свой костюм, нацепил галстук и явился в приемную.

С юной улыбкой, но довольно пожилая, вся залакированная секретарша в белом кружевном воротничке, вежливо расспросила, по какому вопросу профессор пришел беспокоить высшее руководство, явно ища в его словах зацепку, которая позволила бы ей перенаправить посетителя к начальству помельче. Но услышав аббревиатуру ЛПР (Алексей Александрович пытался объяснить, что и для чего он собирается строить), почему-то решила, что гость из партии ЛДПР, а это довольно скандальная партия, и, доложив мэру, открыла дверь.

Иван Иванович Прошкин встретил посетителя среди кабинета на красной ковровой дорожке, пожал руку, усадил перед собой и, выслушав первые слова ученого, повернул голову в сторону и расхохотался.

- А она-то мне доложила... Ну, ладно, это куда лучше. - И, улыбнувшись профессору, сказал, что, конечно, слышал о нем, у него дочь учится на физмате, и там все студенты, особенно студентки, влюблены в молодого ученого. - У вас какие-то проблемы?

Поначалу невнятно, но затем четче Алексей Александрович рассказал, какая для "зеленой лаборатории" нужна земля, что он обязуется сохранить все деревья вокруг, если таковые там будут, чистоту озера... Строительство будет вестись аккуратно...

Прошкин кивнул, вызвал по телефону какого-то молодого мужчину с вытаращенными глазами, тот выслушал мэра, суетливо подал свою визитную карточку гостю и убежал.

- Все будет сделано. Выберете с ним место... Есть варианты: бывшая охотничья база обкома партии... Полуразрушенная дача, тоже для гостей. Там и озеро, и сосны... Но захотите - возьмите и вовсе новый участок. Цену назначим условную.

Как выяснилось, Иван Иванович - бывший заводчанин, сам, кстати, кандидат технических наук, он прекрасно понимает: город гибнет от промышленного насилия. А вдруг молодой талантливый парень что-то вправду сделает для здоровья горожан?

- Как вы сказали: для экологического просвещения людей, принимающих решение?

- Да.

Мэр кивнул и долго сидел, устало глядя в окно. Играя желваком левой скулы, хотел, кажется, о чем-то спросить и все тянул время. Секретарша пару раз просовывала голову в дверь - он отмахивался. И, наконец, повернувшись к гостю, тихо произнес:

- Я вот чего боюсь. Наши директора - мужики разные... Захотят они платить за свое собственное просвещение? Если ж "для галочки" пошлют каких-то своих помощничков, могут и копейками расплатиться... На что же вы будете существовать?

Глядя, как озабоченно нахмурился ученый, мэр добавил:

- Ладно. Если что, я помогу. Вывезу всю мэрию на ваши лекции и оплачу. И вообще, будут трудности, звоните. Вот мой прямой телефон.

Мэр проводил Левушкина-Александрова до двери и крепко пожал руку.

Как в сказке. Есть же еще люди на свете!..

Однако Алексей Александрович рано радовался. Придя в лабораторию, узнал: с железнодорожного вокзала только что звонил Нехаев - местная таможенная служба не отдает груз, "подвесила" всю электронику на крючок, вымогая налог в десять тысяч долларов...

Непостижимо! Так много?! И за что? Этот же груз идет по линии экологии, можно сказать, гуманитарный груз!

А часы тикают... 27 октября... 28 октября... Надо где-то срочно занимать деньги... Ах, если бы Севастьянов был в городе! Но как на зло оказалось, он в Америке, улетел по своим торговым делам...

Однако в городе все знают, что Севастьянов покровительствует стройке. И, стало быть, Левушкин-Александров не безнадежный должник. Он почесал затылок и побежал к директору Института физики Марьясову.

- Поздравляю! - воскликнул, выбираясь из-за стола навстречу и улыбаясь, как бритый кот, Марьясов. - Был у мэра? Землю дают?

Надо же, Юрию Юрьевичу всё известно!

- Да, да... - запыхавшись, пробормотал Алексей Александрович. - Но тут такое дело... таможня... я отдам...