Полведра студёной крови

Глава 5

«Пётр-охотник с братьями», счастливо проживающие на своём «видном дворе»… Моя светлая, почти детская фантазия рисовала пасторальные картины с богатыми избами, аппетитно дымящей коптильней, крепкими сибирскими мужиками – косая сажень в плечах, сисястыми бабами в сарафанах и ребятишками, весело носящимися по двору за жирными курами… Обо всём этом любитель солонины из поповых отпрысков забыл упомянуть… Чудно. Должно быть, я всё же хороший человек, раз нарисовал себе такую сахарную поебень, основываясь на крупицах ни о чём не говорящей информации. Как тут ни крути, а тянется, тянется душа к прекрасному, тоскует по вечным ценностям.

– Тш-ш, – шикнул я на не в меру громко заурчавшего перевариваемым бородачом Красавчика. – Поднимешь шухер – придётся убивать… даром.

Помутневшая от времени оптика старого армейского бинокля приблизила отнюдь не лубочные картины быта сибирских охотников. Грязный, обнесённый частоколом посёлок из четырёх изб и шести бараков расположился на высоком берегу Камы с большим причалом и двумя внушительными подъёмными кранами. Внутренний двор, если можно его так назвать, представлял собой унавоженное скотом грязевое болото. В стойлах фыркали тощие лошади. Двое мужиков в засаленных куртках и с двустволками за спиной стягивали с распряжённой телеги босого человека, наполовину скрытого от глаз мешком, в который он был запрятан и обмотан верёвкой. Человека ли?

Я присмотрелся к отчаянно дрыгающимся связанным ногам. Ах ты ж срань! Либо у несчастного адский артрит, либо он мутант. Да и педикюр гражданину не повредил бы. Такими когтями, неосторожно взбрыкнув, можно прохожему кишки выпустить.

– Охотники, значит…

Грязнули тем временем сволокли неведомую зверушку с телеги и потащили к одному из бараков, при ближайшем рассмотрении оказавшемуся двумя рядами клеток под общей крышей.

– Ты бывал в зверинце?

Мой четвероногий компаньон удивлённо приподнял морду и фыркнул.

– Нет? Тогда пойдем, взглянем, пока это сраное шапито не свернулось.

Мы тихонько спустились с холма, но едва приблизились к частоколу, не дойдя метров семидесяти, как загривок Красавчика ощетинился, а верхняя губа поползла вверх.

– Что встал? Брось, ты же один из них.

Не обращая на меня внимания, Красавчик потянул носом и попятился.

Если бы у моего неизученного наукой напарника был хвост, уверен, он оказался бы плотно прижатым к яйцам. А Красавчика мало что могло напугать. Не считая последствий психотропной атаки в Москве да недавнего демарша на плотине, проявлений трусости я за ним не замечал.

В начале зимы, когда зверёныш был габаритами едва ли вполовину от нынешних, мы по колено в снегу пробирались через нижегородские леса. Места это поганые. Ещё во времена беспечного детства мы с пацанами под шмаль и самогон пересказывали, сидя в коллекторе, байки о здешних вепрях, вспарывающих человека снизу доверху одним ударом, и об огромных волколаках, вырезающих за ночь обоз, не выдавая себя даже шорохом. Ходили слухи о тварях и пострашнее. Но о том, что встретилось нам в то морозное декабрьское утро, я ни от кого прежде не слышал. Можно ли не заметить с двадцати метров в зимнем лесу существо раза в полтора крупнее матёрого лося? Оказалось, можно. Думаю, я подошёл бы и ближе, не учуй Красавчик подвоха. Поначалу я решил, что перед нами попросту коряга, припорошенная снегом. Под такими любят устроить берлогу медведи. И то, что Красавчик забеспокоился, меня ничуть не удивило. В подсумке лежало с десяток двенадцатых «магнумов», снаряжённых точёными стальными болванками, а наши запасы провизии приближались к исходу. Я охочусь на двуногую дичь, её выследить и добыть умею, а что до прочей живности… Никогда не питал тяги к убийству тварей божьих. Но уж растормошить заспанного медведя и пустить ему пулю в сердце сможет даже такой профан. А голодный профан – тем более. Я уже схватил подходящий дрын, когда Красавчик встал между мною и «корягой». Лохматый заморыш, чуть побольше средней собаки, прекрасно осознавая в отличие от меня, что перед ним находится, приготовился дать бой. И тут «коряга», видимо, поняв, что сюрприза не выйдет, ожила. Снег посыпался с твари, открывая грубую безволосую шкуру. Четыре длинных узловатых ноги пришли в движение, поднимая и разворачивая кряжистое туловище с низко расположенной, напоминающей огромный лошадиный череп головой. В провалах глазниц блеснуло отразившееся солнце. Чудовище опустило голову к самой земле, выдохнуло облако пара и, оскалив внушающие уважение клыки, попятилось. Похоже, это был его первый вдох-выдох за те несколько минут, что мы находились рядом. Будучи обнаруженным, мимикрирующий засадный хищник предпочёл убраться. Я не стал возражать. Только потрепал Красавчика по загривку, глядя, как жуткое существо, переставляя ноги-коряги, уходит в чащу. Если бы не этот зубастый, подобранный мною в Москве комок шерсти, кто знает, возможно, мои ошмётки, разбросанные по близлежащим кустам, до сих пор служили бы источником пропитания для синиц и ворон, а в обглоданных, обсосанных костях по весне нашли бы кров мелкие лесные твари.

И вот теперь матёрая зверюга, которая, будучи щенком, не позволила мне столь близко приобщиться к природе, даёт задний ход, едва не скуля от страха.

– Да что с тобой?

Ответом мне стал кошмарный, вгоняющий в оцепенение рёв. Он был настолько громким, что казалось, источник его находится не дальше десятка метров, даже при моём слухе. И я знал, что это за источник. Медведь. Но – чёрт меня дери! – какого же размера должен быть зверь, чтобы производить на свет божий такие звуки?!

– Дьявол! Хочу на это посмотреть. Держись за мной, ссыкло.

Я в сопровождении боязливо семенящего позади Красавчика приблизился к частоколу со стороны слепой зоны моего предыдущего наблюдательного пункта и, найдя прореху, прильнул к ней глазом. Но и отсюда главная сцена оказалась невидна. Хотя местная примадонна стала гораздо ближе. Тяжёлая звериная вонь шибала так, что чувствовалась даже не носом, а языком. Красавчик от такой близости совсем приуныл и, уже не смущаясь собственной слабости, трясся всем сжавшимся в комок существом. Казалось, он стал в два раза меньше, открыв в себе доселе неизведанный талант перевоплощения. Ещё немного усилий, и шестидесятикилограммовая тварь вполне сошла бы за напуганного барсука, готового броситься наутёк в любую секунду. Наверняка он так бы и сделал, если б не наша недавняя воспитательная беседа.

Не имея возможности насладиться созерцанием звезды здешних подмостков, я стал слушать.

– А ну заткнись! – выхватил потрясённый очередным рёвом слух из тревожного гомона обитателей местного зверинца. – Назад, скотина!

– Легче! Шкуру попортишь.

– Насрать. Пушной зверёк, бля. Заткнись, сказал! Эй! Какого хуя?!

– Дай сюда. Дуров не заплатит сполна, если зверь будет выглядеть больным.

Судя по интонациям, дрессировщик-самоучка только что получил пиздюлей и лишился дрына, которым самозабвенно тыкал несчастное животное.

– У меня башка скоро лопнет от его рёва!

– Он голодный.

– Да он всегда голодный! Уже полкоровы сожрал!

– Так дай ещё.

– А сколько Дуров обещал забашлять? Эта тварь нас по миру пустит с таким аппетитом!

– Не твоего ума дело! – сорвался на крик защитник животных. – Накорми! И не смей больше мне перечить, щенок! – Раздался звук смачной затрещины. – Ты меня понял?!

– Да, пап.

– То-то же.

– Э-э… А с этим что решил? Оставь, а? Мы бы с Ганькой на нём Бурана натаскали.

– От вашего Бурана, окромя говна по углам, никакого толку.

– Так будет толк! Обязательно будет!

– Я и так у вас на поводу пошёл, его не сбагрив. Теперь ещё и добро переводить? Нет уж. Дурову люди для боёв нужны. А этот, по снаряге видать, калач тёртый. Продам, авось по дороге не сдохнет.

– Ну, пап!

– Я всё сказал. И займись уже делом наконец! Игнат! Игнат!!! Где тебя черти носят?!

– Тут я.

– Баржа вот-вот будет! Почему клетки не на причале?!

– Так ведь это… близнецы только вернулись. Мне что ж, с бабами клетки-то тягать?

– Вернулись – пусть впрягаются!

– Дай пожрать хоть! – донеслось из ближней избы. – Замордовал, бля, хуже старика!

– Не поминай при мне эту гниду! Бардак, кругом бардак и дегенераты…

Это точно. Надо же, насколько близки могут быть мысли двух совершенно разных людей. Признаться, я проникся симпатией к главе здешнего семейства. Или как тут у них называется? На секунду я даже задумался о возможности договориться, выкупить «таинственного» пленника. Однако учитывая, что нуждающийся в медицинской помощи, да и просто в элементарном человеческом сочувствии бедняжка Ткач вместо этого поимел перспективу стать мясом для неведомой зверушки местной детворы, либо тем же мясом, но для зверушек некоего Дурова, зародившаяся в моей голове мысль о цивилизованном диалоге дольше секунды не прожила, замещённая новой.

– Ну, дружище, – повернулся я к глядящему из-под еловых лап Красавчику, – догадываешься, о чём я размышляю?

Мой четвероногий напарник жалобно пискнул и полностью скрылся за хвоей.

– О да-а. Ты угадал.

Я прокрался к воротам со стороны пристани, те оказались не заперты. Люблю простых деревенских тружеников – открытые, гостеприимные, ни мнительности, ни паранойи. Люди от сохи, душа нараспашку. Жаль, что их осталось совсем мало. А скоро станет ещё меньше…

Ряды клеток вдоль частокола были заполнены от силы на треть, но экспонатам, в них содержащимся, позавидовал бы зверинец любого уважающего себя города. Чего стоила одна только сука, кило под восемьдесят, похожая на миниатюрного быка с пастью от уха до уха – Красавчик бы оценил, будь он посмелее, – не говоря уже о недавно доставленной гуманоидной твари, покрытой словно выдубленной шкурой, хранящей на себе множество отметин от клыков, пуль и даже, как мне показалось, частично обросший плотью обломок клинка в высоком загривке. Прочие обитатели живого уголка тоже не отличались миловидностью и пристрастием к растительной пище, на что указывало обилие обглоданных костей в клетках. Держать таких в доме я бы не посоветовал. А вот на арене им самое место.

О, арены! Я их обожаю! Дикие утехи дикой толпы? Жестокость ради жестокости? Да. Для чопорных обывателей Мурома, Коврова, Сергача и тому подобных «прибежищ человечности». Для того же, кто не кривит рожу, дабы прослыть гуманистом, арена – сама жизнь в миниатюре, её эссенция. Тот путь, что обычно занимает годы, здесь проходится за минуту, а то и быстрее. Придя без гроша на арену, будучи везунчиком, можно уйти богачом. Ну а неудачник рискует пойти зверью на корм. Лотерея? Ни в коем случае. Удача – лишь один из необходимых ингредиентов в рецепте счастья. Без должной ловкости, силы и смекалки удачей станет не победа, а быстрая безболезненная смерть. Зверь против человека. Неукротимая мощь против хитрости. Клыки и когти против кинжала в твёрдой руке. Вот что заводит толпу! Заставляет последнего скупердяя с готовностью отдавать золото в обмен на букмекерские купоны. Ставки, ставки, ставки! И здесь уже не важно, мутант ты или лац, то есть венец творения или грязное животное. Толпа любит победителей. А проигравших… Да кому нахуй нужны эти драные куски мяса?!

Звук корабельного гудка застал меня на подходе ко второму ряду клеток. Выскочивший на крыльцо дородный мужик в видавшем виды костюме-тройке при заправленных в сапоги брюках поскользнулся и едва не нырнул вниз.

– Бля! – с трудом сохранил он равновесие, после чего оправил свой парадный наряд и зашагал к воротам, на ходу отдавая приказы: – Кто-нибудь, в конце концов, оторвёт жопу от деревяшки?! Второго, третьего, седьмого и девятого на пристань! Живее!

– Подождёт твой Дуров, не состарится, – донеслось из открытого окна, откуда сквозь тяжёлую звериную вонь потянуло щами.

– Живо работать, я сказал!!!

– Да ёб твою мать! – В избе заскрипели отодвигаемые от стола табуретки.

Я, прибавив прыти, шмыгнул за угол и столкнулся с девчушкой лет десяти, которая от неожиданности уронила бадью, но крикнуть не успела. Моя ладонь плотно зажала ей нос и рот. Немного брыканий, и милое создание отправилось в страну грёз. Не вечных. Всего лишь лёгкое отравление углекислым газом. Хотя вряд ли она успеет очнуться до начала представления. Пожалуй, гуманнее было бы всадить ей нож в сердце, но… она же ребёнок. Ёбаная мораль. Это дерьмо сидит в мозгу, как клещ. Вроде вырвал, но чёртовы хелицеры остались и распространяют заразу. Нельзя переболеть моралью и полностью излечиться. Метастазы будут мучить всю жизнь. Так что извини, милочка. Тебя сожрут живьём. Ведь дядя Кол не детоубийца.

– Твою мать! – приглушённо донеслось из ближайшей клетки, когда я, уложив обмякшее тело в грязь, двинулся дальше.

А может, девчушке и повезёт.

– Здорово, дружище, – присел я напротив озадаченно глядящего через прутья Ткача.

Эка жизнь-то его потрепала. От былого лоска и следа нет. Щетиной зарос, под глазами круги чёрные, лоб в испарине горячечной, губы потрескались, мудак уделанный весь – чисто нищеброд.

– Ну, – улыбнулся я самой доброй улыбкой, – оно при тебе?

– А, – спохватился Ткач после недолгой паузы, – само собой. – После чего встал, отошёл в дальний угол и вернулся, неся что-то в руках.

– Очень мило, – рассмотрел я выложенное мне под нос собачье дерьмо с соломой. – Жаль, у меня нет времени на гомерический хохот.

– Зато у меня его сколько угодно. Можно начинать?

– Тш-ш! – поднёс я указательный палец к губам, взяв юмориста на прицел. – Не глупи. Я – твоя последняя надежда. Или хочешь стать звездой арены?

– До твоего появления как раз занимался выбором звучного псевдонима.

– Просто скажи, где оно, и я тебя освобожу. Слово чести.

– Че…? Чего?

– Ну, ты знаешь… Вернее, слышал же от кого-нибудь. Такая штука… Короче, не трать моё время. Говори, где эта хуета, что ты спёр из бомбоубежища, и расстанемся друзьями.

– А знаешь, Кол… – Глаза Ткача презрительно сузились.

– Я слушаю.

– Помогите!!!

– Блядь! – Палец на спусковом крючке побелел, движимый жаждой праведной мести, но памятующий о деле мозг отвёл руку с пистолетом в сторону и пустил ноги вскачь.

Вот уёбок! Подлая вероломная мразь! Мудило! – Я бежал между клетками, извлекая из недр памяти всё новые и новые эпитеты для Алексея – горисукаваду – Ткачёва, слыша за спиной суматошные окрики, пока не встретился нос к носу с главной звездой моей едва не переписанной пьесы.

Подошвы заскользили по грязи на повороте, и я чуть было не поцеловал просунутую сквозь толстенные прутья чёрную, блестящую влагой мочку. Разинувшаяся пасть с отвислой губой и громадными жёлтыми клыками изрыгнула мне в лицо, как показалось, не меньше литра слюней, приправленных редкостным зловонием и децибелами ярости, а тяжеленная лапа, с явным намерением разорвать меня надвое, сотрясла клетку страшным ударом.

– Ох ёпт!!! Тише, приятель, тише.

Я оглянулся и, не обнаружив преследования, сменил «АПБ» на «Ремингтон», заряженный «магнумом» с подкалиберными стальными болванками.

Глядя на направленный в замок ствол ружья, медведь сделал шаг назад, словно догадался о моих намерениях. Великолепное животное. Не меньше тонны весом, под два метра в холке. Никогда раньше не видел настолько огромных. Нужно отдать должное, эта семейка знала толк в охотничьем ремесле, раз сумела живьём взять такого монстра. Шатун. Весна только-только вступила в свои права, а он уже нагулял жира. Бурая мягкая шерсть лоснится, переливаясь волнами на могучих плечах. Здоровенная, как хороший бочонок, башка опущена к земле, маленькие круглые уши едва видны над покрывающим её густым мехом. Желтовато-карие глаза смотрят исподлобья. Уже без злости, но с подозрением: «Что надо этому двуногому? Не убивает. Значит, ждёт от меня чего-то». Да, он хорошо знает двуногих. Он – людоед.

Я в последний раз огляделся, выбирая путь отхода, и нажал спуск. Точёная пуля пробила замок навылет, вынеся вон его железные потроха. Что происходило дальше, я уже не видел. Нёсся по скользкой грязи промеж клеток, стараясь вовремя убирать пальцы от щёлкающих по сторонам зубов и лязгающих о прутья когтей. И только слух сообщал мне о происходящем за спиной. А там уже началось представление. Дверь клетки с грохотом раскрылась. Громоподобный рёв отозвался воплями ужаса, хрустом костей и треском раздираемой плоти. Зверинец сошёл с ума, почуяв человеческую кровь. Клетки заходили ходуном, десятки глоток заорали на все лады. Среди этого безумного гомона даже выстрелы звучали не столь громко. Совсем рядом прошлёпали по грязи две пары ног, грохнул дуплет, и стрелки, матерясь на чём свет стоит, повернули обратно, преследуемые тяжёлой поступью. Затрещало дерево, заскрипело корёжимое неистовой силой железо.

– Валите его!!! – орал кто-то, срываясь на визг, у ворот. – Разнесёт всё к хуям!!!

Грохот ружейных выстрелов потонул в леденящем кровь рёве.

– Бля!!! Стреляй! Стреляй!!!

В стену ближней ко мне избы ударилось тело. Ударилось так, будто это был не рослый мужик под сто кило весом, а кошка, которую ухватили за хвост и швырнули, предварительно как следует раскрутив. Оно с хрустом втемяшилось спиной в бревно и, зависнув на мгновение, рухнуло бесформенной грудой окровавленного тряпья. Из окон жахнул залп. Медведь взвыл и бросился за угол. А я метнулся к крыльцу, надеясь застать обороняющихся врасплох и, если повезёт, отыскать пожитки Ткача. Но не тут-то было. Врасплох оказался захвачен я сам и – вот уж от кого не ожидал такой подлости – не кем-нибудь, а братом-мутантом, за свободу которого так отчаянно боролся в тот самый момент. Горбатая колченогая тварина с «дублёной» шкурой, откуда ни возьмись, появилась на крыше амбара и, в один прыжок махнув не меньше пяти метров, преградила мне путь.

– А ну свали, – поднял я ружьё. – Не до тебя.

Но неблагодарная скотина только пригнулась к земле и сместилась левее, явно улучая момент для атаки. Воспитания ей, конечно, недоставало, да и с этическими нормами наблюдались проблемы, однако в реакции было никак не отказать. Едва спусковой крючок выбрал ход, тварь метнулась вправо, да так резко, будто и не двигалась только что в противоположном направлении. Вместо фонтана крови из пробитого мяса пуля извлекла лишь струю грязи из продырявленной земли. В тот же миг тварь бросилась на меня. Накативший раж погрузил мир в вязкую патоку. Дымящаяся гильза вылетела из окна ствольной коробки, когда между мной и находящейся в прыжке тварью оставалось не больше двух метров. Цевьё пошло вперёд, увлекая за собой затвор, толкающий в патронник новый «магнум» со смертоносной цельностальной пулей. Но тварь была быстрее. Она сама казалась выпущенным из пушки снарядом. Закраина гильзы ещё не коснулась патронника, а чёрные когти уже дотянулись до меня, оскаленная пасть раскрылась, готовая сомкнуться в следующий миг на моём горле. И тут тварь швырнуло в сторону, будто ударом молота. Явно не ожидая такого поворота, она ухнулась о землю в облаке чёрных брызг и, едва вскочив на ноги, снова завалилась, не удержав на себе вцепившегося в мясистый загривок Красавчика. Я прицелился и нажал спуск. Перед самым выстрелом лежащая на боку тварь повернула голову и заглянула мне в глаза, а потом пуля начисто снесла ей черепную коробку вместе с тем немногим, что было внутри.

– Молодец, – похвалил я Красавчика, разжавшего наконец челюсти. – И сам бы справился, но всё равно…

Дьявол! Как же тяжело это говорить. Одно простое слово, а язык костенеет. «Спасибо» – уже и не помню, когда в последний раз произносил такое. Да и с чего бы? Те блага, что мне выпадали, я получал в виде платы за работу, в качестве товара или трофеев. За это благодарить не стоит. А вот бескорыстная помощь… Не знаю, у кого как, но у меня в мозгу эти понятия плохо стыкуются. Людьми движет корысть. Так было и будет. Даже условно благородные поступки совершаются в корыстных целях. Вот герой спасает ребёнка из горящего дома. Бескорыстно? Да, на первый взгляд. Но стоит присмотреться повнимательнее, и что же мы видим? Наш насквозь моральный герой стоит перед горящим домом, смотрит на вопящего из окна милого, но чужого карапуза и решает непростую дилемму: «Рискнуть жизнью и броситься на помощь или пройти мимо и мучаться потом угрызениями совести?» Думает ли герой в тот момент, кем вырастет этот несчастный малыш, какую пользу сможет принести обществу? Нет. Он думает: «Как Я буду жить дальше, если пройду мимо? Смогу ли простить СЕБЯ?» Так что же получается? А получается, что наш герой и не герой вовсе, а махровый эгоист, движет которым всё та же корысть, хоть и взращённая на морали.

– …э-э… за мной.

Я выглянул из-за угла во двор и остался доволен – хозяин тайги отыграл свою роль на совесть, перед тем как покинуть сцену. Трудно подсчитать, сколько трупов он после себя оставил – слишком уж сильно некоторые фрагментированы, – но никак не меньше пяти. Практичный зверь успел даже перекусить по ходу представления, хорошенько объев местного конферансье. Тот, судя по размотанным на весь двор кишкам, ещё пожил некоторое время, лишившись жира на брюхе и боках. Постояльцы клеток тоже не остались сторонними наблюдателями – кого приобщила к процессу шальная пуля, кого тяжёлая лапа, ну а кто-то сумел улучить момент и выбраться из застенков невредимым.

– Не время расслабляться, – обратил я внимание на пустую клетку, в которой проживала примеченная мной ранее собака-бык.

Но не только это меня насторожило. С реки доносился рокот мотора, а в избах… в избах стояла мертвенная тишина. Где же стрелки, отогнавшие медведя ружейными залпами? Почему затаились? Что-то здесь не так…

– Красавчик, – кивнул я на дверь, а сам, стараясь не шуметь, взобрался на высокую завалинку под окном, – давай.

Но и на стук никто не ответил.

Я приподнялся и заглянул в окно – чисто. Встал в полный рост – ах ты ж бля! На полу в лужах крови две бабы и пацанёнок лет пятнадцати. Возле баб по ружью, а приклад третьего торчит из чулана. Вокруг следы рифлёных подошв. Хорошо знакомые следы.

– К причалу! Перехвати его!

Красавчик бросился из ворот вниз по берегу, а я вдогонку. Но поздно. На отчалившей барже застучала автоматная очередь, несколько пистолетных выстрелов, снова автомат, и всё стихло. Неуклюжая ржавая махина порожняком разворачивалась восвояси. Впрочем, одного зверя она всё же приняла на борт.

– Блядь!!! – саданул я в сердцах кулаком о землю, но ничего, кроме грязи, брызнувшей в глаза, мне это не принесло. – Как?! В руках же был! Вот! Вот тут прямо! Ка-а-ак?!

Красавчик сидел, склонив набок голову, и с интересом наблюдал за моим полным экспрессии монологом.

– Всё, – поднялся я, скрипя зубами, и пошёл обратно, к посёлку, – в пизду дипломатию, нахуй переговоры. Заебал, сука. Красавчик, ищи живых.

Забежав в центральный дом, мой бескорыстный товарищ покружил по сеням и, остановившись в углу, принялся скрести половик. Я отодвинул тот в сторону и, осмотрев крышку на предмет сюрпризов, открыл подпол.

– Через три секунды после того, как я закончу говорить, вниз полетит граната, так что настоятельно рекомендую вылезать с поднятыми руками.

Внизу зашебуршились.

– Не надо, – раздался из дыры в полу девичий голосок, – мы выходим.

Первой вылезла дрожащая, словно осиновый лист, девчушка лет восьми, несущая на одной руке замотанного в тряпки младенца, а вторую – держа поднятой. Следом, шмыгая носами и старательно задрав ручонки над головой, выползла целая гурьба детворы, ещё младше своей предводительницы, и построилась в рядок, боязливо зыркая то на меня, то на Красавчика.

– Дьявол, – смерил я взглядом потенциальные источники информации. – Это всё?

– Угу, – кивнула старшая.

– Так, – открыл я дверь в избу, чем ожидаемо вызвал плач и распускание соплей у тех, что успели обзавестись мозгами. – Да, очень печально. А теперь заткнулись и слушаем меня. Это сделал дядька, которого посадили в клетку ваши ныне почившие предки. Сделал и сбежал. Уплыл на барже, пришедшей, чтобы забрать зверей. Ясно? Я на этого дядьку очень зол и очень хочу сделать ему больно. Но прежде мне нужно его найти. А для этого я должен узнать, откуда пришла баржа. Кто-нибудь из вас, сопляков, может дать внятный ответ?

– Бе… Березники, – поборола старшая очередной всхлип.

– Как добраться туда знаешь?

– Ездила с отцом.

– Дорогу помнишь?

– Угу.

– Славная девочка. Передавай дела, ты идёшь со мной.