Полвека на флоте (со страницами)

НАРАЩИВАЕМ УДАРЫ

Обстановка на суше осложнялась. Но мы делали свое дело. Корабли и морская авиация почти каждую ночь минировали вражеские фарватеры в финских шхерах, в Ирбенском проливе и в восточной части Рижского залива. Эти смелые действия проходили успешно, скрытно и без потерь.

Много забот нам стоило обеспечение проводки наших конвоев по трассам Таллин — Кронштадт и Таллин — Моонзурд. Тревожили случаи подрыва кораблей даже тогда, когда они следовали строго в кильватер за тральщиками.

— В чем дело? Почему наши тральщики не уничтожают мины? — возмущенно спрашивал командующий флотом у флагманского минера капитана 3 ранга А. К. Тулинова.

Тот пожимал плечами:

— Все делаем, но почему-то не получается.

Срочно вызвали из Ленинграда лучших специалистов. Приехал с ними и капитан 1 ранга Иван Алексеевич Киреев — большой знаток трального дела, плававший на тральщиках еще в первую мировую войну. Ознакомившись со всеми случаями подрывов кораблей, шедших за тралами, «минные боги» сразу же уверенно заявили: гитлеровцы применяют особые мины — электромагнитные и акустические. Нужны специальные тралы.

— Но позвольте, — спросил командующий, — где же нам взять такие?

Выяснилось, что Морским научно-техническим комитетом давно разработаны отечественные электромагнитный и акустический тралы. Они уже прошли испытания и получили самые высокие оценки.

[155]

— Сейчас оба трала совершенствуются, — спокойно пояснил Киреев.

Эта справка поразила нас всех. Мы, оказывается, имеем хорошие тралы, но хотим сделать их еще лучше, а тем временем подрываются и тонут корабли, гибнут люди!

Командующий флотом связался с Москвой. Через несколько дней в Таллин пришел деревянный (антимагнитный) тральщик с электромагнитным тралом. Мы пустили его в самую минную гущу. Работал он отлично. Новейшие магнитные мины взрывались далеко за его кормой. Вскоре пришел второй такой же корабль. Больше электромагнитных тральщиков пока не было.

Эх, если бы такие деревянные суденышки мы получили до войны! Они сохранили бы десятки кораблей и сотни человеческих жизней.

Мы в штабе прекрасно понимали, что противник постарается широко использовать Ирбенский пролив для своих морских перевозок. Вот почему мы минировали пролив, высылали сюда дозоры подводных лодок, держали в Моонзунде эсминцы, на пристани Мынту — торпедные катера, а на аэродроме Кагул острова Эзель — эскадрилью бомбардировочной авиации. Береговая 180-миллиметровая батарея на полуострове Сворбе тоже была нацелена на пролив. Самолеты 73-го авиаполка вели непрерывную разведку района.

Я не раз присутствовал при разговорах по телефону командующего флотом с комендантом островного района А. Б. Елисеевым.

— Алексей Борисович, — спрашивал комфлот, — как дела в Ирбене? Генерал неизменно отвечал:

— Все в порядке, разведка летала, противника не обнаружила. Наблюдатели нашей батареи тоже в оба следят за проливом.

— Еще раз проверьте готовность торпедных катеров и авиации. Не прозевайте конвой!

Через несколько минут подобный разговор происходил по телефону с новым командующим авиацией флота генералом М. И. Самохиным. Тот обычно отвечал:

— Не прозеваем. Ударим!

И вдруг 12 июля командир нашей тяжелой батареи на

[156]

полуострове Сворбе капитан Стебель донес, что его обстреляли три фашистских эсминца.

— Стреляли фашисты плохо, было много недолетов.

Конечно, артиллерия среднего калибра эсминцев никакого урона башенной батарее принести не могла. Это все равно что слону комариные укусы. Но сам факт встревожил нас. Куда наша разведка смотрела?

Надо же было такому случиться! Оказывается, 11 и 12 июля оперативная воздушная разведка в море не велась, так как весь 73-й авиаполк выполнял боевые задания на сухопутном фронте. Недаром говорит пословица: «Где тонко, там и рвется».

Позвонили генералу Елисееву. Нового он ничего не добавил, настроен был благодушно: эка невидаль, появились эсминцы, постреляли и скрылись из виду…

Во второй половине дня с аэродрома Кагул посылаем на разведку пролива истребитель — другими самолетами мы в тот день не располагали. Каждые десять минут звоню дежурному по связи и спрашиваю, нет ли донесений от разведчика.

— Нет, пока ничего не слышно.

Смотрим на карту Рижского залива, будто она может что-то рассказать.

Перед самым ужином прибежал дежурный офицер по связи.

— В Ирбене большой конвой!

Вместе с командующим читаем донесение. В 15 часов 35 минут истребитель обнаружил сорок два судна под охраной восьми эсминцев, трех сторожевых кораблей и большого числа торпедных и сторожевых катеров. Какая богатая добыча сама лезет к нам в руки! Летчики доносят, что дежурное подразделение бомбардировщиков вылетело на бомбежку. Батарея полуострова Сворбе ведет огонь.

Это все не то. Надо собрать в кулак все силы и нанести решительный удар по вражескому конвою. Но… торпедные катера на острове Эзель к выходу оказались не готовы. Пять эсминцев в Моонзунде после похода в Ирбенский пролив принимают топливо непосредственно с танкера и смогут выйти в море лишь в полночь.

Командир отряда легких сил контр-адмирал В. П. Дрозд, находившийся в Таллине, нервничает. Он настоятельно просит командующего флотом разрешить

[157]

немедленно выйти в море с двумя эсминцами — «Стерегущий» и «Сердитый». У Кюрессаре он встретится с остальными своими кораблями и поведет их в атаку на конвой. Комфлот дает «добро». Дрозд связывается по радио со всеми своими кораблями и приказывает им в 3 часа 30 минут быть в точке встречи. Оба эсминца на полных парах уходят в море.

Да, кое над чем приходится задуматься. Противник обнаружен в 15.35, мы в штабе узнали об этом через два часа, а эсминцы из Моонзунда выйдут лишь в 4 часа утра, другими словами, через десять часов после обнаружения конвоя… Вот что значит не иметь систематической разведки, обеспеченной стоянки флота, хорошо организованного снабжения. Да и связь сегодня работала неважно.

Командующий флотом приказывает немедленно нанести по конвою удар с воздуха всеми возможными силами. Двадцать четыре бомбардировщика взлетели с аэродрома.

В 20.00 получили донесение от подводной лодки «С-102": у мыса Колкасрагс обнаружен большой конвой. Вражеские корабли идут под самым берегом по мелким местам.

Следя за тем, как оператор капитан-лейтенант Овечкин наносит место конвоя на карту, начальник оперативного отдела Пилиповский произнес с досадой:

— Мыс Колкасрагс — это же конец пролива…

И я сразу понял мысль Григория Ефимовича: противник уже прошел пролив, до Риги ему осталось всего шестьдесят миль, шесть-семь часов ходу…

Почему так быстро движутся часовые стрелки? Никогда так не летело время.

Комфлот то и дело звонит командующему ВВС:

— Самохин, что слышно?

— Пока ничего. Ищут.

— Куда же девался конвой?

Наконец оно пришло — донесение от летчиков. Но такое, какого мы меньше всего ожидали: наши самолеты не нашли противника, бомбы сбросили по запасным целям…

Ахать и охать нет времени. Командующий приказывает летчикам немедленно найти конвой и организовать повторный удар. Теперь в нем будут участвовать не только авиация, но и эсминцы и торпедные катера. Полетели

[158]

указания в море контр-адмиралу Дрозду, генералу Елисееву на Эзель и генералу Самохину на его КП.

Во втором часу ночи вылетел на разведку очередной истребитель. Командующий и все мы не отходим от карты. Ждем вестей от Елисеева.

Почему молчит разведчик? Ведь дорога каждая минута!

Наконец появляется дежурный по связи. В руках у него телеграфная лента. Комфлот берет ее и громко читает донесение генерала Елисеева: «Обнаружен конвой у мыса Мерсрагс. Четыре катера вышли в атаку».

— Сколько миль от этого мыса до Риги? — спрашивает командующий дежурного оператора.

— Тридцать.

Все мысленно прикидывают: успеет ли конвой укрыться в Риге раньше, чем будет атакован нашими силами?

А тут время будто споткнулось и потянулось медленно-медленно. Торпедные катера в море. В воздухе — бомбардировочная авиация. Ждем результатов, а их все нет. Наконец звонок с острова Эзель. Отряд торпедных катеров под командованием старшего лейтенанта Владимира Гуманенко (впоследствии капитан 1 ранга, Герой Советского Союза) два часа искал противника. Все же нашел его и в 4 часа утра, прорвав сильное охранение, атаковал вражеские суда. Атаковал смело, с малых дистанций. Наши катера получили повреждения, но сумели благополучно вернуться в базу. Гуманенко доложил о потоплении в районе мыса Мерсрагс двух немецких транспортов. После ухода катеров конвой атаковала наша бомбардировочная авиация. Летчики наблюдали прямые попадания бомб и гибель транспорта и тральщиков. Удары наносились группами по пять — девять самолетов. Всего было сделано более семидесяти самолето-вылетов. Атаки не прекращались, пока конвой не втянулся в Западную Двину…

Это было в 11 часов 30 минут. А наши эсминцы подошли лишь в 13 часов. Один миноносец проскочил за входной буй, обстрелял хвост конвоя. После этого контр-адмиралу Дрозду ничего другого не оставалось, как вернуться в Моонзунд.

В этот день гитлеровцы впервые понесли на море солидные потери: было пущено ко дну три крупных транспорта, потоплено и сильно повреждено двадцать

[159]

пять разных мелких судов. Наши летчики сбили восемь самолетов противника.

Однако в целом действиями наших сил мы были недовольны. Атака была бы удачнее, если бы бомбардировщики ударили по конвою не позже, а раньше нападения катеров. И вообще у нас не получилось взаимодействия авиации с кораблями. Плохо работала разведка. В результате всех этих промахов часть вражеских кораблей дошла до места назначения. А была полная возможность отправить их на дно все до одного.

Много мы тогда об этом думали. Наши летчики и катерники сражались геройски, и не их вина в том, что дело не было доведено до конца.

После тщательного изучения событий дня мы приняли ряд важных решений. И прежде всего постарались улучшить воздушную разведку Либавы, Виндавы и Ирбенского пролива. Пересмотрели и схему связи, упростили ее. Было очевидно, что донесения о противнике должны передаваться сразу же тому, кто, не дожидаясь особых указаний, может немедленно нанести удар. По нашей прежней схеме донесения шли через множество инстанций, и в результате мы узнавали о противнике последними, хотя организация ударов по конвоям различными силами во многом зависела от штаба флота.

15 июля наша минно-торпедная авиация поставила мины непосредственно на подходах к устью Даугавы. На этих минах через несколько дней подорвался крупный фашистский танкер. Были и еще удачи. Но они не могли успокоить нас. Снова и снова у себя в штабе флота мы обсуждали вопросы боевого взаимодействия. Стало очевидным, что без дружной работы с генералом Елисеевым и его штабом нам положения не выправить. Мне надо было встретиться с Елисеевым и обо всем поговорить.

С этой целью 19 июля я отправился на остров Эзель. На машине доехали до порта Рохикюль. Здесь попали под сильную бомбежку и около часа просидели в какой-то яме — другого укрытия не было. Мы не могли понять, что именно бомбили фашисты. Уже разрушенный порт? Сгоревшие причальные линии? Разбитые жилые дома и взорванные нефтехранилища? Везде торчало обгоревшее скрюченное железо, в воздухе носился запах гари. Ни души кругом. А бомбы продолжали падать и вспахивать черную, жирную от мазута землю. Видимо, в плане гит-

[160]

леровского командования сегодня значилась бомбежка Рохикюля, и вот план слепо выполнялся.

Самолеты улетели. Затих шум моторов. К сожженному пирсу осторожно подошел сторожевой катер. С неменьшей осторожностью и мы пробрались к нему, прыгая с одного обгорелого бревна на другое. Лишь только мы ступили на палубу, катер рванул, мигом вылетел в пролив. Лейтенант Юрий Федорович Азеев отлично управлял кораблем.

Несемся по тихой глади пролива с двадцатиузловой скоростью (тридцать семь километров в час). Подходим к пристани Куйвасту. Швартуемся лихо. Искренне любуюсь сноровистой, четкой работой матросов. Как бывший старпом эсминца, я вполне удовлетворен ею.

— Спасибо, боцман, хорошая у вас швартовая команда, — говорю я, прощаясь с рослым старшиной 1-й статьи.

Прощаюсь и с командиром, благодарю за отличную швартовку, он широко улыбается.

На берегу меня встречает начальник штаба подполковник А. И. Охтинский, крепко сбитый, подтянутый. Садимся в машину. Прошу ехать медленно, внимательно осматриваю местность. По обе стороны шоссе кипит работа: моряки, красноармейцы и местные жители строят доты, дзоты, роют рвы, устанавливают надолбы. Ближе к береговой черте возводятся противодесантные препятствия и срочно достраивается батарея.

Штаб генерала Елисеева правильно нацелил свои усилия. Вскоре именно в этих бухтах гитлеровцы попытаются высадить свои десанты и с позором уберутся прочь.

За весь день я не видел ни одного человека, который не занимался бы делами, связанными с обороной острова. Местные жители объединились в строительные отряды. Матросы и солдаты подносили и подвозили материалы и инженерные детали. Не утихал лязг железа, фырчание грузовиков, удары лопат и топоров, а иногда глухие взрывы — саперы с помощью тола вгрызались в скальные породы.

Командир береговой обороны Балтийского района, он же комендант всех островов, или, как мы его величали в телеграммах, «К-р БОБР», генерал-майор А. Б. Елисеев — старый балтийский матрос-большевик вместе с бригадным комиссаром Г. Ф. Зайцевым вложили много энергии, чтобы подготовить достойный отпор врагу. Их

[161]

труд не пропал даром — каждый остров превратился в могучую крепость. Большую помощь оказывал им начальник политотдела полковой комиссар Л. Е. Концов.

Штаб построил себе хороший командный пункт полевого типа с надежной защитой от авиационных бомб. Генерал Елисеев встретил меня, проводил в свою землянку, где стояли небольшой столик и две скамейки.

Многие строевые начальники не очень ясно представляли себе штабную работу и ее специфику. Все неудачи и трудности они объясняли нераспорядительностью своего или вышестоящего штаба. Я уже к этому привык. Не успели мы усесться поудобнее за столик, как генерал начал выкладывать свои претензии. Я едва успевал записывать, понимая, что, пока он не выскажет все накопившееся у него на душе, никакие наши разговоры о взаимодействии, управлении боем и о разведке успеха иметь не будут.

— Передайте Военному совету, что у меня очень мало полевых войск. Совершенно недостаточно зенитных орудий. Мало мелкокалиберной артиллерии для отражения десантов… Записали? — спрашивал он.

— Записал, записал, — отвечаю.

Но вот все претензии предъявлены. Закрываю блокнот и говорю:

— А теперь у меня к вам, товарищ генерал, есть несколько вопросов. — И сразу перехожу в наступление: — Скажите, Алексей Борисович, а почему самолет, будучи в готовности, вылетел на доразведку с большим опозданием, только после нашего вторичного звонка из штаба? Почему торпедные катера не смогли выйти сразу же по сигналу?

Мы подошли к цели моего приезда. Начался бурный разговор об организации и управлении боем, о взаимодействии сил, о связи. Военком бригадный комиссар Гавриил Федорович Зайцев старался смягчить дебаты, сблизить наши точки зрения. Вскоре мы все же нашли общий язык. В итоге было решено: боем, нанесением ударов по конвою противника будет отныне командовать один человек — комендант островов. Все силы, выделенные для удара по противнику, оперативно будут подчиняться только ему — генералу Елисееву.

Мы тут же разработали основные схемы воздушной разведки, прямой связи с кораблями, стоящими в Моон-

[162]

зунде, с подводными лодками, которые несли дозорную службу в Ирбене.

Зайцев был доволен и, угощая меня чаем, отметил:

— Вижу, конференция на высшем уровне пришла к своему благополучному завершению!..

Да, он был прав!

Претензии А. Б. Елисеева по телефону передаю в Таллин. Начальник тыла Москаленко уже через час телеграфировал: большинство просьб будет удовлетворено.

Мы с Елисеевым объехали некоторые участки побережья. В противодесантной обороне еще встречались изъяны. Генерал согласился с нашими замечаниями и тут же отдал своему штабу необходимые распоряжения. Побывали на батареях и строительных площадках. На ходу решали неотложные вопросы.

Вечером я вернулся в Таллин. Сразу — к оперативной карте.

Вижу, что линия фронта несколько отодвинулась от города. Г. Е. Пилиповский поясняет:

— Части восьмой армии укрепились и удерживают позиции на линии Пярну Тарту. За день отогнали фашистов километров на двадцать к югу.

— Совсем хорошо. А как дела на море? Начальник оперативного отдела берет журнал.

— Да будто тоже неплохо… Торпедные катера капитанов второго ранга Черокова и Соломатина совершили удачный набег и вновь поставили мины на фарватерах у финской базы Порво…

Смотрю на карту.

— А это что за крестики? — спрашиваю оперативного дежурного капитан-лейтенанта Овечкина.

Обычно розовощекий, свежий, как огурчик, Овечкин сегодня что-то посерел, видно, устал сильно. Но по-прежнему улыбается.

— Это наши катера, уже возвращаясь, у острова Кэри встретили четыре вражеских сторожевых катера, два из них потопили. Крестиками отмечены их могилы…

— Комфлот приказал пройти это место контрольным тралением, — добавляет Пилиповский. — Возможно, противник поставил там мины. Необходимые распоряжения уже отданы.

[163]

Во время нашего разговора началась бешеная трескотня зениток. Стреляли корабли и батареи на берегу. Голубое небо усеяли белые тюльпанчики. С визгом носились истребители. Минут через десять все стихло, чтобы вскоре начаться вновь. В точно определенное время, утром и вечером, над Таллином появлялся воздушный разведчик. Как раз в этот вечер его и сбили не то летчики, не то зенитчики. Но это не так и важно. Важно, что сбили. Летчика, опустившегося на парашюте, схватили и привезли к нам в штаб. Матросам из охраны стоило немалых трудов в целости доставить гитлеровца — по пути было много желающих угостить его тумаком. На допросе он вел себя жалко и трусливо. Ничего путного рассказать не смог.

Результаты принятых нами мер сказались. Все конвои в Ирбене обнаруживались теперь вовремя, и по ним наносились сокрушительные удары.

Рано утром 26 июля оперативный дежурный по штабу доложил мне:

— Опять конвой, но очень странный: всего два транспорта, а кораблей охранения восемнадцать…

— Значит, транспорты везут какой-то особенно ценный груз.

Командующий флотом, выслушав донесение, задумался над картой. Дело осложнялось тем, что в это время в Ирбенском проливе группа наших кораблей ставила минные заграждения. Но нет худа без добра. Наученные горьким опытом, мы на этот раз кроме воздушной разведки минные постановки прикрывали еще и эскадренным миноносцем. Его тоже можно было использовать для удара по врагу.

Авиационная разведка прислала донесение своевременно. Конвой обнаружен был в море еще на подходе к Ирбенскому проливу. Комфлот решил послать для удара бомбардировщики и торпедные катера под прикрытием истребителей.

Полетели срочные депеши на эскадренный миноносец в море, в штаб авиации и в штаб на остров Эзель. На нашем КП производились расчеты, уточнялось, кому, когда и куда направиться.

Эскадренный миноносец послали к мысу Колка на

[164]

перехват конвоя и для непрерывного наблюдения за ним. Эта же задача была поставлена и воздушной разведке. Именно беспрерывного слежения за обнаруженным противником не хватало нам раньше, и мы теряли его из виду. Теперь этого не случилось.

В 13 часов 23 минуты отряд торпедных катеров капитан-лейтенанта С. А. Осипова под прикрытием истребителей покинул пристань Мынту на полуострове Сворбе. И так как конвой все время был под нашим наблюдением, через час катера без труда разыскали его в районе Овизи — Микельбек: два транспорта под охраной двух миноносцев, восьми сторожевых кораблей и восьми торпедных катеров. Вблизи были наши минные заграждения, поэтому конвой прижимался к берегу.

Наши бомбардировщики тоже быстро нашли противника и нанесли удар еще до подхода торпедных катеров. Одно фашистское судно загорелось. Это оказался танкер. Он запылал огромным костром. Вражеские корабли нарушили строй, сбавили ход, а это только и нужно было нашим катерникам. Фашисты, отбиваясь от самолетов, увидели катера, когда те* уже были совсем близко. Поспешно перенесли на них огонь. Осипов, используя дым горящего танкера, а затем и свои дымовые завесы, смог подвести катера на дистанцию торпедного залпа.

В 14 часов 48 минут катерники ринулись в атаку. И второе вражеское судно пошло ко дну. Большие повреждения получили два эсминца и сторожевой корабль. К тому же наши истребители сбили два немецких самолета. Теперь можно было сказать: вражеский конвой потерпел полный разгром. Вот что значит четкое взаимодействие авиации и кораблей!

Умелое тактическое взаимодействие показали балтийцы и 1 августа. Воздушная разведка в тот день своевременно засекла отряд из пяти фашистских кораблей. Авиация быстро навела на противника наши торпедные катера. Капитан-лейтенант С. А. Осипов и старший лейтенант В. П. Гуманенко с девяти-одиннадцати кабельтовых (напомню: кабельтов — одна десятая мили 185,2 метра) атаковали противника. Два тральщика были потоплены, а один миноносец сильно поврежден и на буксире еле-еле дополз до Риги.

Столь же удачным был бой 21 августа. Своевременно заметив вражеский конвой, воздушный разведчик четко

[165]

донес о его месте, составе, курсе и скорости. Получив эти сведения, наши эсминцы «Артем» и «Суровый» под командой капитана 2 ранга С. Д. Солоухина немедленно снялись с якоря. В районе мыса Мерсрагс они настигли конвой и, несмотря на стрельбу вражеских береговых батарей и налеты «юнкерсов», кабельтовых с пятидесяти открыли меткий огонь, подожгли два сторожевых корабля. Большая самоходная баржа, двигавшаяся в составе конвоя, сама выбросилась на прибрежные камни. Через несколько дней ее разбило штормом. При отходе наших кораблей на них было сброшено более ста бомб. Беспрерывно маневрируя, эсминцы сумели увернуться от них и благополучно вернулись в Моонзунд.

Таким образом, хотя большая часть побережья Рижского залива и находилась в руках противника, залив был наш! Врагу не удавалось использовать морской путь для регулярных перевозок и снабжения своих армий в Прибалтике.

Между тем наша 8-я армия продолжала отходить на северо-восток. Противник 8 июля был на расстоянии шестидесяти километров от Таллина, его задержали у Марь-яма части 16-й стрелковой дивизии, 1-й бригады морской пехоты, отряды пограничников и рабочие батальоны. Создав большой перевес в силах, фашисты все же прорвали фронт и 7 августа вышли у губы Кунда на берег Финского залива. 8-я армия оказалась расколотой. Ее 11-й стрелковый корпус отходил на восток, к Нарве, а 10-й стрелковый корпус — на запад, к Таллину. Связь с Ленинградом мы теперь могли поддерживать только морским путем.

Еще в середине июля Военный совет флота возглавил оборону Таллина. По решению Ставки отступавший к Таллину 10-й стрелковый корпус, насчитывавший всего 11 тысяч бойцов, вошел в подчинение командованию флота, а его командир генерал-майор И. Ф. Николаев стал заместителем комфлота по сухопутной обороне. Закипела работа по созданию оборонительных рубежей. Руководил ею полковник А. Н. Кузьмин, хороший инженер и организатор. Центральный Комитет Компартии и Совет Народных Комиссаров Эстонии мобилизовали на строительство 25 тысяч граждан, все строительные организации с их тех-

[166]

никой и материалами, а также городской транспорт. Предприятия Таллина переключились на выпуск оборонной продукции. Из рабочих-добровольцев был сформирован эстонский полк. Рабочие судоремонтных мастерских построили железнодорожную батарею, а эстонское пароходство — три бронепоезда. На заводе «Копли» наладилось производство 55-миллиметровых минометов и мин к ним.

ЦК Компартии Эстонии, политуправление флота и все флотские политорганы и партийные организации развернули широкую пропагандистскую работу. «Ни шагу назад!» — этим девизом заканчивались листовки, выпущенные на русском и эстонском языках. Моряков-добровольцев, пожелавших сражаться на сухопутном фронте, в формировавшихся отрядах было более чем достаточно, и нам в штабе приходилось сдерживать этот патриотический порыв, чтобы не снизить боеспособность кораблей. Всего на фронт под Таллин флот послал более 16 тысяч моряков. Общая численность гарнизона Таллина достигла, таким образом, 30 тысяч. Артиллерия флота активно поддерживала нашу пехоту. Стреляло 200 орудий калибром от 76 до 305 миллиметров, но они не могли заменить в сухопутном бою танки, а их не было, и совсем мало было полевой артиллерии: один-три ствола на километр фронта, общая протяженность которого в это время составляла 90 километров.

Бои развернулись неравные. Противник сосредоточил под Таллином пять пехотных дивизий, усиленных большим количеством танков, артиллерии и авиацией. Нас выручал беспредельный героизм бойцов и эстонских рабочих. Фашисты несли потери, а это означало, что мы, задерживая их под Таллином, перемалываем вражеские силы и тем самым помогаем войскам, обороняющим Ленинград.

В эти весьма напряженные дни меня вызвал командующий флотом. Он улыбался.

— Ну, начальник штаба, будем бомбить Берлин!

— Берлин?

— Да, да, не удивляйтесь.

Мы приступили к разработке операции. Все проводилось с соблюдением строжайшей секретности. Наши бомбардировщики «ДБ-3» имели такой радиус действия, что могли долететь до Берлина только с острова Эзель. И вот

[167]

туда мы скрытно перебазировали 15 самолетов 1-го минно-торпедного полка. А как доставить на остров бомбы и бензин? Решили использовать тральщики. Но было опасение, что противник перехватит их по пути. Кто-то высказал дерзкую мысль: посылать корабли без всякой охраны, как обычно они ходят, проверяя фарватеры. Вся ответственность за скрытную погрузку бочек с бензином и авиабомб возлагалась на начальника штаба Кронштадтской базы капитана 2 ранга Ф. В. Зозулю. О том, что находится на борту тральщиков, знало лишь считанное число людей. Даже дежурная служба штабов в Кронштадте и Таллине в эту тайну не посвящалась. Операторы следили за переходом тральщиков, даже не подозревая, какое ответственное задание выполняют эти маленькие корабли.

Время тянется медленно. Мы, конечно, не спим. Ночью зашел ко мне оперативный дежурный капитан 3 ранга В. И. Андреев и говорит:

— Ничего не понимаю. Командующий флотом уже два раза вызывал меня с картой и интересовался этими двумя тральщиками. Теперь вы спрашиваете. В чем дело, товарищ начальник штаба? Ведь тральщики у нас каждый день ходят.

Не помню точно, что я ответил Андрееву и был ли он удовлетворен, но вопросы о месте тральщиков ему задавали ночью еще не раз комфлот, я и начальник тыла — три человека, которые знали, в чем дело. И когда я, наконец, утром читал донесение командира тральщика старшего лейтенанта Н. С. Дебелова: «В 8.00 отдал якорь…», мне показалось, что я даже услышал грохот якорной цепи в далекой бухте острова Эзель, и грохот этот был для меня слаще любой музыки. Второй тральщик «Патрон» тоже благополучно привел командир старший лейтенант М. П. Ефимов. Все было сделано скрытно и вовремя.

И вот в ночь на 8 августа 15 тяжелых самолетов поднялись в воздух. Командовал ими командир полка искусный летчик полковник Е. Н. Преображенский, штурманом у него был капитан П. И. Хохлов, командирами групп капитаны В. А. Гречишников, А. Я. Ефремов и М. Н. Плоткин. Летели в очень сложных метеоусловиях — сперва над морем, затем над территорией врага. Летчики минута в минуту — точно по плану появились

[168]

над Берлином, светившимся мириадами огней, и сбросили бомбы на военные объекты. Они выполнили свою задачу и благополучно вернулись на аэродром. Налет был совершенно неожиданным для фашистов.

Налеты продолжались и в сентябре. За девять первых бомбардировок наши летчики сбросили триста одиннадцать бомб. Это был наш ответ на попытки гитлеровцев бомбить Москву. Это был ответ и геббельсовской пропаганде, давно уже возвестившей, будто вся советская авиация уничтожена. Удары по Берлину имели огромное значение. Фашисты настойчиво лезли к Ленинграду и Москве, а в это время балтийские летчики бомбили само фашистское логово. «Пока мы добираемся до Берлина по воздуху, но будет время, мы придем туда и по суше!» — радостно говорили наши люди. Удары по Берлину придали новые силы для долгой и трудной борьбы.

Мы горячо поздравляли летчиков с присвоением им звания Героя Советского Союза.

[169]