Полярный круг. Выпуск 2

Полярный круг

Редакционная коллегия: Н. Я. Болотников (сост) - Полярный круг

Второй выпуск художественно-географического сборника "Полярный круг" (первый вышел в 1974 г.) знакомит читателя со своеобразной, суровой природой Арктики и Антарктики, с нашими современниками, исследующими, преобразующими облик Северного и Южного Заполярья, с будущим полярных областей СССР, а также с некоторыми эпизодами из прошлого Севера.

Авторы сборника - "бывалые люди" - русские, национальные и зарубежные ученые, исследователи, полярники, писатели, журналисты.

1978

Москва "Мысль"

1978

91(98)

П 54

РЕДАКЦИИ

ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ

ЛИТЕРАТУРЫ

Редакционная коллегия:

В. И. БАРДИН

Н. Я. БОЛОТНИКОВ (составитель)

B. Ф. БУРХАНОВ Е. С. КОРОТКЕВИЧ И. П. МАЗУРУК

C. Н. МАРКОВ С. Т. МОРОЗОВ Ю. Б. СИМЧЕНКО Е. М. СУЗЮМОВ

С. М. УСПЕНСКИЙ

Издательство "Мысль". 1978

Полярный круг. Ред. коллегия: Н. Я. Болотников (сост.) и др. М., 54 "Мысль", 1978. 262 с. с ил.

П 20901 - 235 182 - 78 004 (01) - 78

ИБ № 620

ПОЛЯРНЫЙ КРУГ

Заведующая редакцией К. О. Добронравова

Редакторы М. И. Макарова, В. В. Леонова

Редактор карт Т. Г. Белова

Младший редактор И. А. Невзорова

Обложка художника В. В. Сурикова

Иллюстрации в тексте художников В. А. Захарченко, В. В. Сурикова, М. И. Худатова

Художественный редактор Е. А. Якубович

Технический редактор Ж. М. Голубева

Корректор Н. С. Приставко

Сдано в набор 13.01.78. Подписано в печать 23.08.78. А-05135. Формат 60х84¹/₁₆. Бумага офсетная. Гарнитура "Тайме". Печать офсетная. Усл. печатных листов 15,34. Учетно-издательских листов 19,72. Тираж 120 000 экз. Заказ № 1175.

Издательство "Мысль". 117071. Москва, В-71, Ленинский проспект, 15

Ордена Трудового Красного Знамени Калининский полиграфический комбинат Союзполиграфпрома при Государственном комитете Совета Министров СССР по делам издательств, поли графии и книжной торговли, г. Калинин, пр. Ленина, 5.

В краю полуночного солнца

Будущее советского Севера (Бурханов Василий Федотович)

Бурханов Василий Федотович

Родился в 1908 г. Доктор экономических наук. Контр-адмирал-инженер запаса. Заведующий лабораторией региональных проблем Севера Совета по изучению производительных сил при Госплане СССР. Член редсовета издательства "Мысль". Член редколлегии сборника "Полярный круг". Участник и руководитель ряда высокоширотных морских и экономико-географических экспедиций. Автор свыше 70 печатных работ. Живет в Москве.

Нельзя начинать разговор о будущем советского Севера, умолчав о прошлом. Пусть это будет один лишь эпизод из героической истории освоения советскими людьми Арктики, но он позволяет лучше понять масштабы нашего движения, размах научно-технического прогресса, захватившего и полярные области СССР.

..Ветер изменил направление. Дрейфующие льды отбросили караван кораблей назад, к островам Скотт-Гансена. Началось сжатие льдов. Острые углы огромных льдин напирали на борта кораблей. Назревала угроза быть раздавленными. Чтобы не допустить повреждений бортов, углы льдин взрывали мелкими зарядами аммонала...

Одиннадцать суток шла борьба со льдами. Наконец 2 сентября 1936 г. ветер переменился, и сжатие ослабло. К вечеру, преодолев льды пролива Вилькицкого, отряд устремился на восток. А 24 сентября, выдержав множество других испытаний, наши корабли "Сталин" и "Войков" прибыли в бухту Провидения.

Мне вспоминается один вечер из тех одиннадцати суток конца августа. Я стоял на мостике, размышляя о том, что нас ожидает. В движении льдов наступила пауза. На какой-то миг ветер развеял туман, и моим глазам открылась морская даль. Правда, называть ее морской было бы не точно: вместо воды до самого горизонта простирались льды, льды, льды. Сознаюсь, мне стало как-то не по себе. Сумеем ли мы одолеть эти льды? Но я тут же отогнал свои мысли. Ведь на борту кораблей испытанные моряки и опытные ледовые капитаны-наставники П. Г. Миловзоров и Н. М. Николаев. Нас сопровождают ледорез "Федор Литке" с капитаном Ю. К. Хлебниковым, транспорт "Анадырь" с капитаном А. П. Бочеком, другие суда, ведомые мореходами, отлично знающими повадки коварной Арктики. В их распоряжении мощная по тем временам техника, авиация, радио, механизмы, созданные за короткий срок советскими учеными, конструкторами, инженерами. Наконец, уже в те годы на трассе действовала довольно обширная сеть полярных станций, регулярно обеспечивавшая судоводителей и летчиков метеосводками. И мы победили. Этот отрезок, как и весь остальной путь, караван кораблей прошел успешно. Важное задание партии и правительства мы выполнили.

Вот уже минуло много лет, а события перехода по арктической трассе живы в памяти. Да разве их забудешь?! Это была первая моя встреча с Арктикой, - встреча, которая изменила мою жизнь, крепко связав ее с Севером.

За истекшие сорок с лишним лет советскими полярниками накапливался опыт, оттачивалось мастерство полярного судовождения и самолетовождения, их ряды пополнялись специалистами высокой квалификации. Несмотря на все испытания войны и тяготы послевоенных лет, наши люди последовательно, планомерно осваивали Арктику: строили за полярным кругом города, шахты, нефтяные промыслы, порты, дороги, развивали авиацию, кораблевождение и ледоколостроение. Гигантскими шагами двигалась наука, раскрывая тайны обоих полюсов планеты, помогая познавать законы мироздания. И события кампании тридцать шестого года, некогда казавшиеся из ряда вон выходящими, на фоне нынешних достижений, увы, блекнут. Такова логика жизни.

Я счастлив, что мне довелось вместе с коллективом полярников решать эти задачи, руководя длительный период времени Государственной комплексной организацией по освоению Севера - Главным управлением Северного морского пути. Именно этот всесторонний опыт работы по освоению Севера позволил нам, ученым-североведам, работающим сейчас в Совете по изучению производительных сил при Госплане СССР под руководством академика Н. Н. Некрасова, разработать перспективы развития хозяйства, использования природных ресурсов, в частности полярных областей Советского Союза, пути вовлечения их в орбиту социалистического строительства.

Координируя работу многих научно-исследовательских и проектных институтов, министерств, ведомств, СОПС разрабатывает, так сказать, экономическую стратегию развития производительных сил Советского Союза в целом, в том числе и его северных и дальневосточных окраин. Программы развития и размещения производительных сил рассматриваются Госпланом Союза и утверждаются на съездах Коммунистической партии и сессиях Верховного Совета СССР. И сейчас, и в ближайшем, и в отдаленном будущем эти программы, проводимые в жизнь, открывают перед нашей страной блестящие перспективы неуклонного роста народного хозяйства. Как же предполагается развивать производительные силы советского Севера?

Бурное развитие народного хозяйства Советского Союза с каждым годом требует все большего количества нефти, природного газа, цветных металлов, ценных минералов и других сырьевых ресурсов. Растущую потребность народного хозяйства в сырье и энергии наше государство покрывает за счет собственных ресурсов. Более того, на взаимовыгодных условиях Советский Союз продает сырье и топливо многим странам мира, и прежде всего социалистическим. Однако природные богатства, да и население в нашей стране распределены неравномерно. Более ⁵/₈ всего населения и основная часть стоимости основных фондов промышленности находятся в экономически развитых районах Европейской части СССР, а основные природные ресурсы расположены на востоке и на севере страны.

Еще в первые годы строительства народного хозяйства страны наша партия, В. И. Ленин ставили задачу равномерного размещения промышленности по территории страны, приближение промышленности к источникам сырья. Почти 40 лет тому назад Коммунистическая партия определила генеральную линию размещения производительных сил - сдвиг их на восток, к наиболее крупным и высокоэкономичным источникам сырья и энергии. За годы послевоенных пятилеток произошли значительные изменения в размещении различных отраслей промышленности - многие из них теперь развиты в Сибири и на Дальнем Востоке. И все же пока эти районы остаются еще малоосвоенными и их ресурсы еще не вовлечены в хозяйственный оборот страны.

В Отчетном докладе ЦК КПСС на XXV съезде партии Л. И. Брежнев, характеризуя дальнейший сдвиг промышленности на восток и север, сказал: "За нефтью, газом, углем, рудой мы идем теперь все дальше на восток и север"^*. Действительно, в районах Востока и Севера находится более 90 процентов прогнозных запасов природного газа, из них 71 процент составляют запасы Севера. Районы Севера занимают также ведущее место в стране по запасам основных видов цветных металлов, леса и других ресурсов. В перспективе основы роста народного хозяйства СССР, кооперации его со странами - членами СЭВ, экономического сотрудничества с капиталистическими странами будут составлять ресурсы Севера.

^* ("Материалы XXV съезда КПСС". М., 1976, с. 37.)

На Западносибирском Севере уже создана крупнейшая народнохозяйственная сырьевая топливно-энергетическая база по добыче нефти и газа, которые передаются по трубам в Европейскую часть страны, на Урал, юг Сибири и Дальний Восток. В десятой пятилетке значительное развитие получит Тимано-Печорская нефтегазовая провинция, начнет развиваться Центрально-Якутская газоносная провинция. Таким образом, в десятой пятилетке на Севере создаются новые и будут развиваться ранее созданные энергетические базы. Эти месторождения будут давать большую часть добываемой нефти и газа Союза и сохранят за собой ведущее значение длительное время. В результате использования природных сырьевых ресурсов Севера будут решены также проблемы возрастающей потребности народного хозяйства страны в цветных металлах, алюминий содержащем сырье, лесе и во многих других видах сырья.

Концентрация природных богатств в крупных месторождениях, комплексность ресурсов и их высокое качество имеют большое значение для повышения эффективности освоения ресурсов Севера. Это относится в первую очередь к месторождениям Кольского полуострова, Тимано-Печорской провинции, севера Западной Сибири, Таймыра, Северо-Востока СССР. Такие месторождения позволяют, во-первых, создавать весьма рентабельные крупные территориально-промышленные комплексы и, во-вторых, снижать затраты на добычу сырья и энергии даже в суровых условиях Севера.

Значительная концентрация запасов и высокое содержание полезного вещества в рудах, повышенный дебит нефти и газа северных скважин дадут возможность, особенно в первое десятилетие эксплуатации, добиться на предприятиях Севера производительности труда, превышающей общесоюзную.

Осуществление программы освоения Севера и развития его производительных сил в десятой пятилетке потребует значительных капитальных вложений. Строительство на Севере обходится значительно дороже, чем в центральных районах. А чтобы эффективно использовать капиталовложения, необходимы коренные перестройки сложившихся методов освоения северных районов и создание мощной индустриальной материально-технической базы как в районах, расположенных южнее,- тыловых базах, так и непосредственно в районах освоения.

Для вооружения Севера новой техникой в ближайшие годы в экономически развитых районах будет создана мощная машиностроительная база производства машин, не только приспособленных для работы в условиях низких температур, но и обладающих высокой производительностью. Уже теперь советской промышленностью создано более 100 видов образцов машин в северном исполнении. Новая техника внесет коренные изменения в технический уровень производства на Севере, обеспечит резкое повышение производительности труда в строительстве, в горной и добывающей промышленности. Создание специальных мощных машин, новых материалов для Севера позволит успешно решать задачи строительства и освоения новых промышленных комплексов с значительно меньшими затратами и в более короткие сроки.

Первое время при создании крупных территориально-производственных комплексов и средних строек большое значение имеют тыловые базы строительства и базы соседних с южной границей Севера центров с радиусом обслуживания до 1,2-1,8 тысячи километров (Вологда, Петрозаводск, Ухта, Свердловск, Сургут, Красноярск, Братск, Хабаровск, Комсомольск-на-Амуре и др.). В этих пунктах затраты на производство сырья, материалов, топлива, электроэнергию, заработную плату значительно меньше, чем на Севере; они лучше обеспечены трудовыми ресурсами. Здесь выгоднее производить легкие и транспортабельные изделия, полносборные строительные конструкции и ремонт строительной техники.

По расчетам Научно-исследовательского института экономики строительства Госстроя СССР, создание в 1980 г. только пяти таких тыловых баз обеспечит экономию около 22 процентов капиталовложений. Кроме того, отпадет необходимость привлечения в районы Севера 90 тысяч строителей, а следовательно, исключит расходы на их обустройство. Однако для освоения крупных промышленных комплексов (типа Западносибирского), а они будут преобладать при освоении новых районов Севера, одними тыловыми базами не обойтись: потребуется создание крупной индустрии стройматериалов и строительства непосредственно на Севере.

Опорные строительные базы уже созданы и продолжают создаваться на Севере, в местах концентрированного строительства,- в Мурманске, Ухте, Норильске, Сургуте, Якутске, Усть-Илимске, Мирном, Магадане и др. В перспективе это даст возможность значительно снизить стоимость строительства, приблизить его к стоимости строительства в центральных районах.?

Большое значение для развития производительных сил Севера приобретает создание баз дешевой электроэнергии. В ближайшие годы предполагается осуществить переход от мелких электростанций к крупным дешевым источникам энергоснабжения. Например, такими источниками для Кольского полуострова наряду с атомными электростанциями могут быть мощные ветроэнергетические системы.

В перспективе использование ветроэнергетики может создать на Кольском полуострове условия избыточности электроэнергии и, следовательно, возможность размещения электроемких производств, а также возможность передачи энергии на юг страны и на экспорт.

На Северо-Востоке Европейской части РСФСР наряду с тепло- и гидростанциями также могут получить широкое распространение станции, работающие на энергии ветра; на севере Западной Сибири, Среднем Енисее и Нижней Ангаре будут сооружаться крупные гидроэлектростанции. Создаются предпосылки для удешевления энергии в Якутской АССР на основе использования природного газа и сжигания чульманских углей.

Совершенствование транспортных связей - один из главных, решающих факторов повышения эффективности в системе материально-технической базы освоения Севера. Транспортные расходы в северных районах, не имеющих регулярной круглогодовой транспортной связи, очень велики. Перспективная программа промышленного освоения ресурсов Севера настоятельно требует опережающего развития транспортной сети. Уже сейчас значительно увеличились массовые потоки грузов, межотраслевой территориальный обмен, и поэтому невозможно ограничиться использованием только сезонных видов транспорта. Промышленное производство Севера требует создания системы железных дорог и трубопроводов при дальнейшем развитии водного и различных видов наземного транспорта, то есть формирования опорной транспортной сети Севера - неотъемлемой части единой транспортной системы страны. В этой сети нашли свое развитие все виды традиционного транспорта (железные дороги, трубопроводы, автомобильные дороги, водный и авиационный), а также новые - вроде аппаратов на воздушной подушке, вертостатов, сухогрузных пневматических трубопроводов, аэростатических аппаратов, подводных транспортных судов и других новейших достижений транспортной техники, еще недавно казавшихся фантастикой.

Особое место приобретает магистральный железнодорожный транспорт, способный обеспечить круглогодовые перевозки по относительно низким тарифам. Формирование крупных грузопотоков между районами Севера, Сибири и Дальнего Востока, южнее расположенными районами и центром страны, а также перевозки, связанные с развитием внешнеторговых связей районов Севера вызовут необходимость сооружения второй трансконтинентальной железной дороги - Северосибирской железной магистрали (Севсиба), начало которой положило строительство БАМа. Северосибирская магистраль, на наш взгляд, стала бы важнейшим перспективным транспортным объектом страны. Ее создание вызвало бы новый этап развития производительных сил Тимано-Печорской провинции, Сибири, Дальнего Востока, и прежде всего их северных районов. Развитие Ближнего Севера Сибири в свою очередь тесно связано с ее среднеширотными и южными районами, которые уже в настоящее время становятся, а в ближайшей перспективе превратятся в систему высокоразвитых индустриальных комплексов. С другой стороны, строительство Севсиба преследовало бы цель создания второго сквозного транссибирского пути в дополнение к существующей главной Транссибирской магистрали. Кроме широтной северной магистрали, возможно, возникнет потребность в нескольких меридиональных соединениях и ответвлениях, необходимых для обеспечения маневренности движения и транспортной привязки районов сосредоточения важных и богатых природных ресурсов.

Такое огромное строительство практически не может быть осуществлено в виде одного объекта, так как это затянуло бы сроки его реализации на десятилетия. Видимо, целесообразно выделить три основные системы: западное плечо Севсиба, в пределах Коми АССР и Западной Сибири; восточное плечо, или Байкало-Амурская магистраль, и центральный участок в пределах восточносибирского ближнего севера. Каждая из систем самостоятельно могла бы замыкаться на Транссиб и наряду с общей транспортно-экономической задачей решила бы задачи обеспечения отдельных, вновь развивающихся районов.

Первоочередное значение уже приобрело восточное плечо - строящаяся в десятой пятилетке Байкало-Амурская магистраль. Она образует самостоятельную систему общей протяженностью около 3,5 тысячи километров, включает линию Лена - Нижнеангарск - Чара - Тында - Зейск - Дуки - Комсомольск-на-Амуре - Советская Гавань и меридиональное соединение Бам - Тында - Беркакит. БАМ очень важен для развития производительных сил Якутской АССР, севера Забайкалья, Дальнего Востока, а также для расширения экспорта в страны Тихоокеанского бассейна.

Строительство БАМа обеспечивает развитие Южно-Якутского угольного бассейна с последующим вводом в эксплуатацию железорудных месторождений Южной Якутии и строительством металлургического завода, а также развитие Удоканского меднорудного и Казачинского лесопромышленного комплексов.

На последующем этапе за пределами десятой пятилетки наличие железной дороги обеспечит возможности использования других минерально-сырьевых ресурсов Северного Забайкалья, в частности молибденового месторождения на Витиме (Баунтовский район Бурятской АССР), Катуганского молибденового месторождения (район Удокино), асбестового месторождения Молодежное (поселок Таксимо, северный склон Южно-Муйского хребта), Барвинского полиметаллического месторождения (Байкальский хребет). Дорога вскроет обширные лесные ресурсы региона и даст возможность открытия новых важных минерально-сырьевых ресурсов.

Создание железной дороги важно для использования природных ресурсов и формирования Нижне-Ангарского и Ангаро-Илимского промышленных комплексов. Развитие этих комплексов опирается в первую очередь на огромные гидроэнергетические ресурсы, реализуемые в виде строительства Усть-Илимской, Богучанской и Енисейской (возможно, Осиновской) ГЭС на обширные лесные и минерально-сырьевые ресурсы.

Для развития новых нефтегазовых районов (Обский Север, Тимано-Печорский территориально-производственный комплекс) потребуется расширение сети трубопроводных магистралей, чтобы дать выход природному газу в центральные районы Европейской части СССР, на Урал, юг Сибири и в страны - члены СЭВ.

Опорной широтной водной магистралью остается Северный морской путь. Блестящие перспективы для арктического судоходства открыл знаменательный поход атомохода "Арктика" к Северному полюсу в 1977 г. Уже при современных мощных ледоколах возможно удлинение сроков навигации в западном секторе до десяти месяцев в году. Строительство специальных судов высокой проходимости, сверхмощных атомных ледоколов, новых, необычных конструкций судов, в том числе подводных транспортных судов, о которых много говорят в зарубежной печати, возможно, позволит вести круглогодичную навигацию по всем северным морям.

Однако проблема освоения районов Севера не может быть успешно решена, если не будет опережающего строительства транспортных средств и путей сообщения, научно-технического прогресса в области создания высокопроизводительных машин, развития социально-бытовой и производственной инфраструктуры. Поэтому большое внимание будет уделяться гражданскому строительству: сооружению благоустроенных комфортабельных городов и поселков, созданию широкой сети учреждений здравоохранения, культуры, просвещения, то есть всему тому, что записано в новой Конституции СССР.

При выполнении этой грандиозной программы освоения Севера не будет забыто сохранение экологического равновесия в арктических и субарктических районах. Международная программа "Человек и биосфера" предусматривает необходимость "сохранить для нынешних и будущих поколений типичные образцы природных экологических систем, эталонные участки биосферы, а также генетический фонд животных и растений",- писали в "Правде"^* академик В. Соколов и член-корреспондент BACXHИЛ Е. Сыроечковский. Для этого ученые предлагают создать сеть заповедников в различных регионах страны, и в частности на Севере.

^* ("Правда", 27 июня 1977 г.)

Велики, трудны задачи, стоящие перед советскими людьми, но опыт 60-летнего существования нашего социалистического государства - залог того, что под руководством Коммунистической партии Советского Союза они будут претворены в жизнь!

Обгоняя мечту (Арманд Алексей Давидович)

Арманд Алексей Давидович

Родился в 1931 г. Кандидат географических наук. Старший научный сотрудник Института географии АН СССР. Участник ряда полярных экспедиций. Автор двух монографий, одной научно-популярной книги, свыше ста научных и научно-популярных статей. Живет в Москве.

Ученый комментирует предсказание писателя

В августе 1933 г. Алексей Толстой с группой советских писателей совершил поездку в Кандалакшу на работы по подъему затонувшего еще до революции ледокольного парохода "Садко". Из Кандалакши писатель проехал на Нивастрой, в новый тогда город Заполярья - Хибиногорск и возвратился в Ленинград по только что открытому Беломорско-Балтийскому каналу.

В результате этой поездки вскоре в газете "Известия" появился очерк "Новый материк". С тех пор очерк не входил ни в один из сборников произведений писателя. Лишь в 1975 г. он был опубликован в книге "Алексей Толстой. Публицистика", выпущенной издательством "Советская Россия".

Очерк "Новый материк" примечателен тем, что талантливый писатель не только отметил первые успехи советских людей в освоении естественных богатств Кольского полуострова, но и пытался заглянуть в будущее.

"Взгляните на карту СССР - пятьдесят процентов всего пространства земли занято вечной мерзлотой, моховыми болотами, таежными лесами. Еще недавно это были края непуганных птиц, кочевья первобытных племен, оленьи тундры, редкие гнезда раскольников, редкие тропы промысловых охотников.

Со времен, когда отсюда отошли ледники, и до наших дней массивы Севера казались пригодными лишь для эксплуатации лесных богатств. Колонизация останавливалась по краям заваленных эрратическими валунами болот. Человека здесь кормили лишь океан и реки, здесь не было земли для произрастания плодов и, казалось, самой природой положен предел культуре между шестидесятой и шестьдесят пятой параллелью.

Все понятия о Севере сегодня опрокинуты и перевернуты. Загадка Севера разгадана. Два фактора - Хибины и Беломорско-Балтийский канал превращают суровый и безлюдный край (от Мурманска до Северного Урала, а впоследствии и весь сибирский Север) в новооткрытый материк для освоения индустриальной и земледельческой культуры...".

И далее писатель набрасывает приметы будущего, описывает, как будут выглядеть посещенные им места через десятилетие - в 1943 г. ...

Чем обусловлено странное свойство человеческой натуры: ко всем предсказаниям, прогнозам, сделанным давно или недавно, какой станет жизнь в наши дни и в будущем, мы относимся с повышенным, даже каким-то болезненным интересом? Ведь и сейчас мы задумываемся, что произойдет через десять, пятьсот лет. А по прогнозам, срок которых истек, можно оценить, насколько прав человек в своем предвидении.

Повод для размышлений на близкие мне темы дал такой выдающийся мастер слова, как Алексей Толстой, попытавшийся заглянуть в будущее "Нового материка", как он называл Русский Север. Конечно, война внесла непредвиденные поправки в намеченные сроки развития народного хозяйства. Верно, что прошло не десять, а более сорока лет с тех пор, как писатель побывал на Кольском полуострове. Поэтому мы были бы не правы, водя пальцем по строчкам очерка Алексея Толстого и сверяя каждое его положение с сегодняшним состоянием дел. Да и не протокол совпадений и несовпадений нас тут больше всего интересует. Важно другое: оттолкнувшись от взгляда, брошенного вперед писателем, ощутить дыхание бегущего времени.

"Электрический поезд мчится вдоль пересохшего русла реки, заваленной черными каменьями",- писал Алексей Толстой в 1933 г., заглядывая на десять лет вперед. Современные электровозы действительно вытеснили на Мурманской железной дороге паровую тягу. Но почему, собственно, мы собрались рассматривать Кольскую землю из окна экспресса? Меньше двух с половиной часов нужно сегодня, чтобы, оторвавшись от земли в Домодедово, достичь Мурмашей - воздушного подъезда Мурманска. Или, если у вас свои "Жигули", вы можете приехать на берег озера Имандра без всяких расписаний и проводников. Когда пишутся эти страницы, последние километры асфальта укладываются на насыпь автомагистрали, соединяющей незамерзающий порт на Баренцевом море с остальной частью Европейской России. Автолюбители не ждут завершения работы и - с небольшим объездом - пробираются в отпуск с севера на юг и обратно своим ходом.

Мурманск за годы пятилеток стал крупнейшим за полярным кругом портом международного значения. Суда с портом приписки "Мурманск" можно встретить на всех долготах и широтах Мирового океана. Отсюда начинается Великий Северный морской путь...

Это не все. Транспорт совершил революцию в сознании северян. Местные линии Гражданского воздушного флота, каботажные рейсы морских теплоходов, растущая сеть автомобильных дорог и железнодорожных веток позволяют жителям самых далеких поселков Кольского полуострова чувствовать свою непрерывную связь со всем экономическим организмом области, свою причастность к прогрессу. Стоит ли говорить, что все города и деревни связаны телефонными проводами, а без радиосвязи не обходятся даже пастухи-оленеводы и геологические партии.

В положенный срок перед войной неукротимая река Нива ушла из своего печально обнажившегося, заваленного валунами русла и весело забурлила на турбинах Нивского каскада электростанций. Это давно уже "старые новости". К Ниве присоединились Тулома, Воронья, Паз, где воздвигнута международная советско-норвежская ГЭС. Осуществляется проект кольского гидроэнергетического кольца, которое соединит высоковольтными линиями все главные реки полуострова: Тулому, Воронью, Иокангу, Поной, Стрельну, Варзугу, Умбу. Уже стали "устаревать" новости международного значения: дают промышленный ток уникальная Кислогубская приливная электростанция и Кольская атомная электростанция. А впереди маячит, может быть, еще более смелый эксперимент с кольцом ветровых электростанций...

Мчится время... Дымят трубы горно-обогатительных комбинатов, снабжающих страну медью, никелем, алюминием, железом, фосфорными удобрениями. Хибинский апатитовый концентрат считается лучшим в мире. За два дня комбинат "Апатит" получает столько руды, сколько было добыто в Хибиногорске в течение всего 1930 года. Ежедневно оленегорские обогатители отправляют Череповецкому металлургическому комбинату тяжеловесные составы с железным концентратом.

Писатель сквозь дымку будущего различал поля овса и пшеницы, гектары своего, северного картофеля, теплицы для овощей, занимающие место прежних болот. Что можно сказать на это? Север и в наши дни остается Севером. Чтобы перехитрить природу, где в любой день короткого лета может ударить заморозок, нужны не только высокое искусство растениеводов, животноводов, но и огромный труд, большие деньги. Жизнь вносит некоторые поправки в мечты энтузиастов. Например, нет смысла выращивать за полярным кругом "золотую" пшеницу - дешевле привезти ее из черноземных областей. Другое дело - овощи или, скажем, кормовые культуры. Больше 80 сортов сельскохозяйственных культур передал совхозам созданный И. Г. Эйхфельдом Полярный отдел Всесоюзного института растениеводства (ПОВИР). При планировании борьбы за урожай разборчивый агроном Севера сегодня имеет возможность выбирать из 30 сортов "своего" картофеля. В течение полярной ночи детские сады и школы аккуратно снабжаются свежими огурцами, редиской, зеленым луком. Взрослые тоже не отказываются от салата "весна" под вой полярной вьюги. Поля сеяных трав, кормовой свеклы, кормовой капусты позволили наладить производство молока и мяса индустриальным способом. Цехи молочного животноводства имеют центральное отопление, оборудованы автопоилками, электрическими доилками.

Сельскохозяйственные отряды Заполярья продолжают наступление. Но линия фронта уже ушла намного дальше. Сегодня ставятся и решаются проблемы, которые в 1933 г. никому и в голову не приходили. Пройдитесь летом по улицам Мурманска, Кировска, Мончегорска. Сколько цветов улыбается прохожим из зелени газонов, с клумб, цветников! Огненные настурции, нежные водосборы. А ведь каждое растение надо вырастить в теплице, высадить в подготовленный грунт, выходить, сберечь. У сегодняшних жителей Кольского полуострова хватает на это энтузиазма и возможностей, а главное, появилась потребность в красоте. Жители Кировска оказались в привилегированном положении: рядом расположен Полярно-альпийский ботанический сад, самый северный в мире. Он и есть главный распространитель зеленых украшений улиц: цветов, экзотических кустарников, деревьев. Поэтому, если кировчанину придет в голову подарить, скажем, на Новый год любимой девушке букет роз, это не проблема.

Цветы, конечно, не главная забота северян. Они только служат индикатором смены ценностей в Заполярье, индикатором тех качественных перемен, которые больше всего ставят в тупик людей, отваживающихся заглянуть в будущее.

Может быть, еще более ярким индикатором таких перемен служит современное отношение к "дикой" природе. "Леса отступили",- писал Алексей Толстой, предсказывая победу над вековой глухоманью. Прогноз оправдался, леса действительно отступили. Но сегодня это уже не воспринимается как победа. Леса отступили больше, чем хотелось бы, больше, чем этого требует хозяйство сурового края. Но в Мурманской области создано два заповедника, наложены серьезные ограничения на охоту и рыбную ловлю, лесничества ведут посадки леса. В защиту зеленого друга выступают Общество охраны природы, общество "Знание", пионерские и комсомольские патрули. Рыбозаводы ставят своей задачей восполнить убыль местной семги и обогатить фауну дальневосточной горбушей. Не только местные научные учреждения, но и многие центральные институты озабочены тем, как вписать бурно растущую промышленность в особенно легко ранимую природу Севера без ущерба для того и другого.

Мчится время, набирая все большую скорость. Сохраняя традицию, установленную академиком А. Е. Ферсманом, о чем упоминал в "Новом материке" Алексей Толстой, Геологический институт Кольского филиала Академии наук СССР - наследник Горной станции - ежегодно собирает приехавших с разных концов полуострова геологов, геохимиков, минералогов, геоморфологов на отчетное заседание. Раскладывают свою добычу и геологи других организаций - их много работает на Мурманской земле сегодня. Что же нового добавлено в ту богатую коллекцию пород и минералов, о которой так вдохновенно писал Алексей Толстой? Список ценных химических элементов, разведанных сейчас на Кольском полуострове, перевалил за 50 названий из таблицы Менделеева; 36 из них уже ряд лет находят применение в промышленности. Подробная геологическая карта составлена на всю Мурманскую область. Удалось обнаружить новые месторождения алюминиевого сырья, минералов, содержащих редкие элементы, декоративных поделочных камней, таких, как амазониты. Одно только "молодое" Ковдорское месторождение содержит семь полезных ископаемых, в том числе железную руду, апатит и ценную разновидность слюды - вермикулит. На большую глубину разведаны хибинские апатиты, Мончегорские и печенгские медно-никелевые руды...

Поистине действительность обгоняет мечту! Разве мог предполагать писатель 40 лет назад, что именно этот захолустный край станет со временем одним из первых двух опытных полигонов, где не дерзкая мысль, а алмазная буровая коронка протянется сквозь земную кору к кровле Верхней Мантии Земли? Не стоит писать, сколько километров уже пройдено с поверхности у древней Печенги в направлении к центру земного шара: пока рукопись движется к печатному станку, не остается на месте и забой скважины. Каждый день зачеркивает старую цифру достигнутой глубины и вписывает новую.

Еще одна тема волновала писателя потому, что была злободневной на Севере в 30-х годах. Северу не хватало не только мяса и овощей - не хватало книг и школ. "Белинского, Гоголя! - кричат из-за полярного круга". Кричат и сейчас. Проблема осталась, хотя звучит она уже далеко не так, как перед войной. Потому что жажда знаний никогда не будет удовлетворена. Но как знать, может быть, новый Гоголь, современный нам Белинский уже родились на Кольском полуострове? Питательная среда для культурных всходов здесь создана, как и везде в нашей стране.

Приезд Алексея Толстого в Хибиногорск совпал с открытием первой школы. Кстати, теперь город носит имя пламенного революционера-большевика Сергея Мироновича Кирова - "крестного отца" Кольского экономического района. Правильней сказать, Кировск - это уже не город, а агломерация - ряд тесно связанных между собой населенных пунктов. Так вот, агломерация располагает сейчас полусотней общеобразовательных школ. Кроме них здесь работают школы рабочей молодежи, Горно-химический техникум, медицинское училище, вечерний факультет Ленинградского горного института, учебно-консультационный пункт Заочного северо-западного политехнического института, детская музыкальная школа...

Перечисление уже становится утомительным, а еще не сказано о Доме культуры горняков, о 27 клубах и таком же количестве библиотек, о научных учреждениях Кировска и отпочковавшегося от него города Апатиты. А в других городах полуострова... впрочем, остановимся. Примет культурной жизни Мурманского Севера так много, что этому можно посвятить десятки страниц. А ведь от первой школы прошло всего четыре десятка лет, да из них на войну и восстановление надо сбросить десяток!

Алексей Толстой не коснулся проблемы, которая в то время и не существовала, - туризма. Будем точны. В год поездки писателя в Хибиногорске был деревянный барак, называвшийся базой ОПТЭ - Общества пролетарского туризма и экскурсий. Директором и единственным служащим базы был тогда по совместительству... городской прокурор. Редкие группы и туристы-одиночки, пользовавшиеся услугами базы, по праву считали себя героями дальних странствий.

Сегодня четыре турбазы, оборудованные как гостиницы высокого класса, с ресторанами, автобусным транспортом, остановочными пунктами на туристских тропах, обслуживают несколько десятков маршрутов всесоюзного значения. Канатно-кресельные подъемники возносят горнолыжников на вершины Хибинских гор и Монче-тундры. Но с вводом в строй каждого нового комплекса сооружений появляются и новые проблемы. Сооружений по-прежнему не хватает. Любители снежных просторов, трудностей, незаходящего солнца, летних комаров, рыбалки самодеятельными группами и одиночками наводняют реки и горы Кольского полуострова. А они по-прежнему коварны. Лавины и пороги, туманы, ураганы - слишком часто ротозеи получают жестокий урок от природы. Доступность в отношении транспорта вводит в заблуждение: Кольская земля кажется усмиренной, "своей". Организована спасательная служба для помощи неудачникам. Но как быть с "дикарями", которые исчезают в тундре, нигде не отметившись, не зарегистрировав свой маршрут? Как внушить им хотя бы элементарные правила этикета, когда они находятся в гостях у природы? Как обучить законам поведения в заповедниках?

Жизнь подбрасывает новые проблемы. С развитием туризма ожидается половодье автотуристов, в том числе иностранных. Область готовится принять их, как полагается принимать гостей.

Все проблемы разрешимы: и главные, и менее важные, и совсем второстепенные. Главными проблемами остались те, на которые в 1933 г. указал Алексей Толстой, - добыча и обогащение полезных ископаемых, организация жизни и быта северян. Они сильно преобразились за это время, к ним добавились новые. Для нас они интересны не сами по себе, а как вехи, маркирующие такой короткий и такой длинный путь. Согласитесь, что для Севера этот путь был - и еще остается - намного более сложным, чем для давно освоенных районов СССР, лежащих южнее.

Ну а что же сказать о том, оправдался ли прогноз Алексея Толстого? Да, конечно! Большой мастер, исследователь жизни, он сумел увидеть черты будущего. Но наша советская жизнь, которую строим мы в соответствии с планами великой Ленинской партии, оказалась сложнее. Наши масштабы, планы созидания с каждым годом увеличиваются, растут, усложняются, а темпы убыстряются, обгоняя мечту.

Коротко о разном

Американский метеоролог Джеффри С. Роджерс из Института арктических и альпийских исследований при университете штата Колорадо сравнил температуры воздуха и ледовитости для северного побережья Аляски и северо-запада Канады и омывающего их моря Бофорта за период, начиная с середины 50-х годов XX в. и по настоящее время.

Сравнение показало, что уменьшение количества летних суток с температурой, близкой к таянию, происходящее с начала 50-х годов, существенно изменило расположение южной границы плавучих льдов.

Начиная с 20-х годов по начало 50-х годов в более чем 80% летних периодов отмечались "легкие ледовые условия" для судоходства между мысом Барроу и заливом Прудхоэ (север Аляски). В последующий отрезок времени такие условия отмечались менее чем в половине случаев.

Изменение ледовитости моря Бофорта Дж. С. Роджерс связывает с понижением среднесуточной летней температуры воздуха в этом районе всего на 0,6°С. Дальнейшее похолодание в летнее время, по его мнению, сделает "легкие ледовые условия" в море Бофорта редкостью. Этот вопрос имеет для США и Канады огромное народнохозяйственное значение в связи с проблемой вывоза нефти с арктических промыслов.

Берданка Нялымтыси (Симченко Юрий Борисович)

Симченко Юрий Борисович

Родился в 1935 г. Кандидат исторических наук. Старший научный сотрудник Института этнографии имени Н. Н. Миклухо-Маклая АН СССР. Член редколлегии сборника "Полярный круг". Участник ряда экспедиций в различные районы Крайнего Севера. Автор трех научно-художественных книг, многих научных, научно-популярных и художественных статей, очерков, рассказов. Живет в Москве.

На нарте Нялымтыси были прикреплены с двух сторон карабин и берданка. Нялымтыси снял берданку. Она была завернута в зимнюю оленью шкуру, пропитанную гусиным жиром, и обмотана ремнем. Старик немного повозился, развязывая узлы, сматывая ремень и разворачивая шкуру. Ружье было совсем новенькое, лишь ничтожные царапины виднелись на ложе. Металл ствола, затвора, спускового крючка, предохранительной скобы тускло блестел, как и в тот день, когда Нялымтыси взял берданку в свои руки первый раз.

- Вот смотри, Моу-нямы (Земля-мать), - зашептал старик, - совсем новое священное Живое тебе отдаю.

Старик называл мысленно эту берданку Живое.

- Почему так это? - спрашивал старик Землю. - Мое тело уже совсем старое, кости только сами себя поднимают. Баба моя тоже умирать время дошла. А священное Живое - век молодое.

Старик открыл наполовину затвор и увидел, как из патронника вылезло желтое тело нестрелянного патрона.

- Почему так? - шептал старик. - Священное Живое столько же живет, сколько я, сколько моя баба, а молодое. Почему мы стареем? Почему сила от нас уходит? Почему?

В горле старика уже жила песня. Он пел ее пока без слов, по пятидесятилетней привычке. По пятидесятилетней привычке перед ним возникло лицо русского Агаппия со светлой бородищей и глазами, которые нганасаны называли "китаракы" - подобные дыму.

...Пятьдесят лет назад Нялымтыси, его мать и отец, брат его матери с женой и ребятишками, мать и отец его матери вышли на низ реки Нямыэ, между горлами больших рек Тари и Энкаху. У них были всего два чума. Дедушка с бабушкой, отец с матерью и Нялымтыси жили в одном чуме. Брат матери с семьей - в другом. У брата матери было пятеро маленьких ребятишек. Только Нялымтыси был один взрослый парень на стойбище. Дел у Нялымтыси хватало. Его отец, брат его матери и он - всего трое мужиков кормили всех.

- Балта (все), - сказал дед, когда аргиш вышел на высокий берег Нямыэ. - Здесь будем.

Сперва на той стороне, пока дикий олень не пройдет, потом обратно сюда вернемся, чтобы снова дикого осенью встретить.

Дикие олени весной уходят на берег Таймыра, к Северному Ледовитому. Олень - основа нганасанской жизни. Два раза в году дикий пересекает людские дороги: весной и осенью. Весной бесчисленные стада идут на север, в тундру; там у них появляется молодняк. Осенью возвращаются они на юг. Два раза в год посылала Моу-нямы (Земля-мать) нганасанам еду. Ее надо было запасти на весь год. От этого зависела вся жизнь нганасан. Мальчишки с пяти лет учились бросать аркан - маут, владеть фонка - копьем, плавать на юркой нгондуй - лодочке. Оленя добывали главным образом на воде. Когда олень плыл по реке, его догоняли на лодке и закалывали копьем. Мужчиной считали лишь того, кто добыл хотя бы одного дикого оленя.

На стойбище дед извел всех. Вечная забота о еде, о благополучии своих людей не давала ему спать. Чумы стояли в низине. С той стороны, откуда должны были прийти дикие олени, их не было видно. На высоком берегу, поросшем тальником, дед сидел и днем и ночью, вглядываясь слезящимися глазами вдаль. Он почти не ел. Мать Нялымтыси ходила к нему, приносила то кусочек вяленого мяса, то свежую рыбу, пойманную парнем. Иногда дед приходил ночью отдохнуть, будил Нялымтыси и посылал его на берег.

- Не спи, не спи, - ворчал старик. - Во сне можно и жизнь прожить. Наяву ничего не останется. Иди, мой маленький!

После таких ласковых слов деда Нялымтыси не хотелось ругаться даже в душе. Он брал копье и шел на берег.

Олени появились днем. Еще утром заволновались собаки, и отец с братом матери привязали их внутри чумов. На стойбище собралось стадо своих ездовых оленей. Все олешки пришли к чумам, но смотрели они не на людей. Смотрели они в сторону берега. Там где-то, через реку, еще невидимые, шли их дикие братья.

- Дямолой (беда), - заворчал дед. - Теперь почуяли. Сами свободы захотели. Теперь их далеко гнать надо.

Брат матери молча встал, ушел в свой чум и вскоре вышел оттуда с маутом и ружьем.

- Гони за дальнюю речку, - посоветовал дед. - Там ее перейди. Мелкая речка - перейти можно. Оленей за сопку веди.

На стойбище остались два добытчика - Нялымтыси и его отец.

- Ты, парень, колоть диких будешь. Твой отец добытых подбирать будет ниже по реке.

- Правильно говорит барба (вождь), - немного иронически произнес, ни к кому не обращаясь, отец. Он взял лодку и потащил ее по мху к излучине ниже по течению.

У нганасан не принято разговаривать зятю с тестем и тещей. Говорят они друг о друге как о людях посторонних.

- Пойдем, нюо (парень), - велел дед и заковылял к берегу.

Первые дикие никак не шли в воду. Они то приближались к воде и нюхали воздух, задрав морды, то снова возвращались в тундру. Почуять людей звери не могли: ветер был от них.

Дед тихонько шептал, обращаясь к камням, торчавшим на оленьей переправе:

- Вы, дети Земли-матери! Вы, Фалакойка (каменные идолы), рождающиеся из ее тела, помогайте нам. Прильните к матери своей, просите ее - пусть посылает оленей к нам. Здесь пусть идут олени. Пусть идут они, как ходили всегда при матерях наших. Мы вам, дети Земли-матери, богатый пай дадим. Вашу долю дадим. Кормить вас будем. Вкусный жир давать будем. Мы глаза- то оленей назад матери-Земле отдадим. Пусть опять оленей рожает...

Наконец первый бык сошел в воду и поплыл, шесть других пошли за ним.

- Са, - тихо выдохнул дед. - Пусть уходят. Пусть другим дорогу откроют.

Прекрасные звери пересекали реку плотной кучкой. Они приплыли точно к тому месту, где сидел со стариком Нялымтыси, вышли на берег и спокойной трусцой пошли в сторону ледяного моря, в сторону устья могучей реки.

- Няга (хорошо), - сказал удовлетворенно дед. - Теперь смотри - другие придут, их добывать будем.

Других пришло много. Четыре раза выскакивал из засады Нялымтыси и кидался в нгондуй. Четыре раза вниз уплывали туши заколотых диких. Олени шли плотными стадами с небольшими перерывами. Нялымтыси приготовился уже в пятый раз бежать к берегу, когда его остановил человеческий окрик, доносившийся с реки. Дед побледнел, обшаривая подслеповатыми глазами все вокруг. С реки опять донесся крик. Плывшие уже посередине реки олени повернули обратно. Из-за низкой косы показался небольшой плот. На нем два человека. Не нганасаны по одежде. Русские.

В тундре принято сначала помочь человеку, а потом уже тешить свое любопытство.

Мать Нялымтыси издалека увидела, что идут чужие люди, и, когда Нялымтыси и старик с пришельцами приблизились к чумам, в котле уже кипел травяной отвар с последней щепотью чая, рыба была разделана на низеньком столике, кусок свежего оленьего мяса лежал на доске возле очага.

- Ешьте, - только и сказала она, увидев запавшие глаза незнакомцев, сожженные солнцем щеки и тощие шеи.

Те не поняли по-нганасански, но за еду принялись остервенело. Все смотрели на них молча. Ребятишки, прижавшись друг к другу, сидели кучкой и шепотом комментировали то, как два русских великана глотают мясо и рыбу и пьют настой травки.

По-русски говорил только дед.

- Меня тебя не знал, - начал он первый, когда мужики поели.

- Меня-то тебя тоже не знал, - отозвался светловолосый детина.

На таком языке говорили русские и нганасаны лет триста. Фразу эту можно перевести следующим образом: "Я тебя что-то не знаю. - Я тебя тоже".

- Откуда пришел?

- Дудинка-место пришел.

- Так, дрова-место ходил?

- Нет. Лодка держал. Порог, камень-место лодка-то ломал. Думал пешком воротить. Сила откуда будет? Дородно-то будет вниз идти. Там, быват, самодин чум держит. Помогать будет.

- Тэти, тэти (правильно, правильно), - закивал головой дед. - Так есть... Теперь, какой лопоть, монатка какой держать есть ли?

- Откуда? - огорченно махнул рукой светловолосый. - Все монатка терял, тонул. Собаки-то тоже тонул. Теперь пешком ходить. Вот только лопоть - одежда, да два топора, берданка. Патронов, однако, только два.

Светловолосый развернул тряпки, и Нялымтыси увидел чудо из дерева и металла. Тускло, зловеще поблескивали ствол, затвор, спусковой крючок и предохранительная скоба. На ложе не было ни царапинки.

- Сало давать надо, - дед кивнул на берданку.

- Дородно, - улыбнулся парнище.

- Тебя дело-то какой искай? - продолжал дед.

- Однако песец добывать.

- Теперя-то как будет?

- Не знаю.

Все помолчали. Дед коротко рассказал по-своему: "В лодке шли. Хотели пасти на песца ставить к зиме. На камнях-порогах разбились. Теперь ничего нет. Вверх по реке без еды не пошли бы. Думают - мы поможем".

Молчавшая все время мать матери Нялымтыси вытащила изо рта трубку и произнесла:

- Пусть живут.

Решение было принято. Гостей оставили в чуме одних - пусть отдохнут.

- Живи, - перевел дед и заулыбался.

Нялымтыси стал учиться говорить по-русски у Агаппия - светловолосого русского. Учился быстро. Второй мужик - Матвей - был молчун. Оба всем нравились. Они были сделаны как из железа. Целыми днями Агаппий и Матвей, а с ними и Нялымтыси таскали бревна по речке - ставили пасти. Они вбивали в землю колья. Получался загон, открытый с одной стороны. Сверху над загоном-коробом прилаживалось бревно на насторожке. Когда песец полезет за привадой, насторожка свалит на него бревно.

- Учись, учись, - говорил Агаппий парню, - сам будешь зверя ло-вить, деньги зарабатывать. Ружье себе купишь...

Ружье представлялось Нялымтыси недосягаемым счастьем. Ружья были только у отца и брата матери. У обоих одинаковые, длинные, высотой почти с Нялымтыси. На конце - восемь граней. Отец когда-то шутя говорил, что каждая грань - отметка небожителей - нгуо. Он так и говорил, когда брал ружье в руки: "Моу-нямы дебе - Земли-матери след, Коу-нямы дебе - Солнца-матери след, Кичеда-нямы дебе - Луны-матери след, Ту-нямы дебе - Огня-матери след, Сырада-нямы дебе - матери Подземного Льда след, Дяйбангуо дебе - Сироты-бога след и мана-дебе - мой след". В это ружье надо было всыпать из костяной мерки вспыхивающую золу - порох, забить крепко шкурку и заложить пулю. Потом на трубочку, приделанную снаружи, надо было класть капсе - капсюль. Нялымтыси думал, что название этот крошечный блестящий рыбий глаз получил от долганского слова "капсе" - вести: медный рыбий глазок говорил золе, когда ей загораться.?

Надо было только оттянуть вверх железку - ее называли палец - и нажать внизу на крюк. Иногда у пальца было мало силы - ружье не стреляло. А иногда палец бил крепко, точно - и тогда ружье рождало смерть.

И отец, и брат матери очень дорожили своими ружьями. Свое оружие в руки чужому никто не давал: талан - удача пропасть может. Нялымтыси своего ножа и копья тоже никогда никому не давал. У него и не просили. Не просил и он.

Русские мужики были крепче камня. Они ладили пасти и ловили рыбу. На стойбище невода не было. Рыбу добывали пущальнями - короткими сетками. Агаппий и Матвей распустили на нитки кули и связали невод. Вязать помогал и дед, и отец, и брат матери.

Рыбы добывали много. Не успевали вешала ставить, чтобы вялить ее. В чумах пахло вкусным рыбьим жиром. Мужики и вялили рыбу, и коптили, и в яму закладывали - квасить для привады. У готовых уже пастей выкладывали рыбу: приучали песцовые выводки возле ловушек держаться.

Нганасаны работали меньше, чем русские, а с ног валились. Молчаливый Мотька распустил между делом плавниковые бревна на доски и играючи сделал лодочки - ветки.

Когда выпал снег, дикий пошел обратно, к лесу. Надо было и людям идти вслед дикому.

- Ну, с богом, - говорил Агаппий, помогая собирать аргиш, усаживая поудобнее в санки бабку с дедом, ребятишек. Чумы были сложены, еда увязана на многих грузовых нартах. Подаренные Матвеем ветки везли на отдельных больших санях. На стойбище остался только новый чум - жилье Матвея и Агаппия. Нюки - покрышки для чума - им сделали женщины. Чум поставили перед самым отъездом. Теперь русские останутся одни. Они будут ловить песца. Оружия у них - два топора да берданка с двумя патронами.

- Вместе поедем, - убеждал дед.

- Нет, родимец, - возражал Агаппий, - дома-то семья ждет. Не промыслю - голодом мои насидятся... Ты не забудь,- в который раз повторял он, - к нам торговых людей пришли. Как зима через середку перейдет, так и посылай. Спроси там у долган, когда, мол, март будет. Тогда и посылай...

Март наступил нескоро. Нялымтыси давно уже договорился с Иннокен-тием Поротовым, торговым долганом, о поездке.

- Ну а если их там не будет? - спросил Иннокентий. - Зря оленей своих гонять буду?

- Я тебе своих оленей отдам, - угрюмо сказал Нялымтыси...

Дым они увидали издалека. Мужики были живы. Первым выбежал Агаппий, за ним - Матвей.

- Нялымка, родимый ты мой,- хлопотал Агаппий в чуме, угощая приезжих мясом и рыбой, - вот удружил! Век помнить будем.

Собрались в один день. Агаппий отсчитал песцов торговому человеку - плату за провоз до станка Дудинка. Дорогой груз промышленников повезли на санях. Песцов добыли много - стоило сидеть всю зиму в тундре. Чум сложили аккуратно, Агаппий велел женщинам спасибо передать.

Вместе ехали до долганского станка Аксеново. Оттуда - каждый к себе: Агаппий с Мотькой - в Дудинку, Нялымтыси - к себе на стойбище, на реку Абаму.

- Спаси тебя Христос, - сказал Агаппий, обнял парня и три раза поцеловал его в щеки. Колючая бородища заставила нганасана поежиться. - Чем тебя благодарить и не знаю. Вот, бери, однако.

Мужик протянул Нялымтыси берданку - длинный сверток в промасленной гусиным жиром шкуре.

Нялымтыси не поверил. Голова парня кружилась. Сердце било изнутри, словно грудь разорвать хотело. Нялымтыси смотрел в серые глаза Агаппия, и ему казалось, что он глядит в небо.

- Ну ты что, дураша, - сказал Агаппий хрипло. - Чего уж тут... Бери вот... Ну бывай, что ли.

- Поспешай, Агашка, будет валандаться, - пробасил Матвей, с нарты наблюдая эту картину.

- Ну бывай,- еще раз сказал Агаппий, потер лицо закостенелой ладонью, шумно сморкнулся и сунул Нялымтыси берданку в руки.

Нялымтыси казалось, что он уже плывет в небе, которому нет конца. Глаза смотрели вверх, в синеву. Песня уже вырвалась из груди. Она еще не имела слов и только заставляла горло парня звенеть переливами. Парень знал - слова придут. Скоро придут. Это будут особенные слова, которые не забудутся, как слова обычной песни. Парень знал, что эти слова будут жить в нем вечно и будут приходить, если ему суждено еще испытать счастье.

И вот пришли первые слова:

- И-и-э-эх, Моу-нями имидима (Земля-мать - мать матери моей)! Смотри на сына вышедших когда-то из оленьей шкуры! Кто я, ходящий по земле? Твоим детям родня, всемогущим небожителям. Разве слабый сломает руками гору? Разве слабый пробьет камень рукой? Разве можно убить взглядом сильного? Сильный не тот, на ком мяса много. Сильный тот, кого не достать. Дямада - медведь сильный мясом своим. Но сильнее дямада орел - лынхы будет. Сильнее дямада кула - ворон будет. Сильнее его ловящий пестрых мышей лунь будет. Все они едят дямада - медведя тело, когда душа из него в Бодырбо-Моу (Земля Мертвых) уходит. Но не может их, крылатых, съесть могучий дямада - медведь. И человек не может поразить их, недоступных. Я теперь равен нгуро (небожителям). Я теперь могу посылать сильных в Бодырбо-Моу (Земля Мертвых). Вот рука моя, вот берданка - койко (идол). Священное Живое - это. Это - сила и чудо, а я повелевающий этим. Имя ему "берданка". Бер-дан-ка - так называет себя священное Живое.

Слушай меня, Земля-мать! Этот палец вверх поднимаю. Слышишь, он говорит: "Бер"? Это слово священное. Этот палец вверх смотрит, прямо в небо смотрит. Слушай теперь, слушай! Слышишь - шорох сначала? Потом будто волк лязгнул зубами? Это тоже слово священное - "дан". Священное Живое само его сказало. Это - середина действия будет. Это - как женщина тебя любит: согласна, "да" говорит, но еще твоя не стала. Это - священное Живое согласно тебя слушать, тебе подчиниться. "Дан" говорит и свое лоно открывает. Вот смотри, какое у священного Живого лоно. Если смотреть сквозь него на солнце - ослепит оно тебя. Слепит оно, в глаза бьет.

Теперь последнее слово скажет священное Живое, себя назовет. Вперед двигай железный палец, пусть в лоно уйдет медное тело. Последнее страшное слово пришло - "ка". Теперь священное Живое себя назвало: "Бер-дан-ка!"

Вот моя рука. Вот берданка. Это - часть моей руки, это - часть сердца моего, часть души моей. Стал я небожителям подобен. Воля моя может сильных недоступных в Землю Мертвых посылать. Слушай, Нямы, рожденный людьми, подобен твоим детям стал...

Нялымтыси еще долго лежал на нарте и прислушивался к тому, как в нем затихают слова песни. Он сел на нарте, поднял хорей, и олени сразу же пустились размашистым бегом...

- Уга! - обрадовался дед, увидев берданку, - четома-няга нганаса (четырежды хороший человек)! Ну-ка, дай посмотреть.

Он долго вертел в руках ружье.

- Ты смотри, - говорил он, отрывая руку от промерзшего ствола, - уже само кусает. Злое. Сильное. Это - идол. Он нам удачу давать будет.

Было все по словам деда. Патронов, правда, к берданке достать не уда-лось: торговые люди из ближних станков подались с пушниной в Дудинку, а у соседей ни у кого не было такой ценности.

- Ничего, - говорил дед. - Мы и копье еще в руках держим. Берданку надо для большого дела хранить. Заяц, куропатка, песец, олень - это все мало для такой сильной берданки. Это мы и так добудем - копьем или петлей.

Но об удаче дед говорил правильно. Берданка принесла удачу. Подаренные ветки обменяли на двадцать стельных важенок. Во время отела не пропал ни один пыжик. Ни один олень не ушел с дикими. В петли на зайцев попали два песца. Дикого весной Нялымтыси добыл столько, сколько ни один охотник на памяти деда не добыл. Неводом, что оставили русские мужики Агашка и Мотька, наловили рыбы на две зимы. Линного гуся тем же неводом поймали столько, что на пять семей хватит. И Соуку из рода Нгамтусуо обещал отдать Нялымтыси свою дочь Сяйбамяку. Вот какой талан принесла берданка...

Нялымтыси въехал на холм перед стойбищем рода Нгамтусуо и долго сидел на нартах, глядя на место, где жила любимая. От стойбища сначала побежали две собачки, залаяли. На собачий лай из чумов вышли люди. Стали смотреть. Узнали. Разошлись по чумам. А вдоль цепочки санок около одного чума металась маленькая фигурка - Сяйбамяку, комся - любимая. Девушка заходила в один чум, выходила, снова заходила. Махнула даже рукой, прежде чем уйти. Затем карапуз выскочил из чума и побежал в сторону Нялымтыси. Сяйбамяку выбежала вслед и перехватила мальчишку. Нялымтыси понял - его любимец, братишка невесты, не выдержал и побежал встречать.

Для приличия Нялымтыси надо было бы подождать еще, но парень не мог более медлить. Он содрал с себя бакари, сокуй и пошел к чуму суженой. Словно какая-то сила остановила Нялымтыси на половине пути. Он бегом вернулся к нарте и вынул из чехла берданку и кинулся вперед. В чуме, видно, ждали Нялымтыси попозже. Он услышал, как будущая его теща растерянно проговорила:

- Вот, пришел уже...

Он услышал сквозь нюки, как женщины спешно отвязали пологи - меховые мешки, отделявшие каждую половину чума. Нялымтыси слышал, как в свой полог залезли его будущий тесть Соуку и мать невесты, как они затащили туда братишку Сяйбамяку.

- Кто пришел, нямы (мать)?.. Кто это пришел, идеа (отец)?.. Кто пришел, коту (сестра)?.. - настойчиво спрашивал мальчишка, пока с него снимали одежду.

По разговору Нялымтыси понял, на какой стороне чума его невеста. Он пошел к ее половине. Шорохи стихли. Парень стал поднимать нюк.

Он не ошибся. С этого края снег был отгребен от нюка. Ему была прорыта в снегу дорога. Это невеста сделала. Парень подлез под нюк, втянул туда берданку, пошарил рукой в темноте и наткнулся на Сяйбамяку!

- Это ты пришел, Нялымтыси? - внезапно закричал с половины родителей мальчишка. - Чего молчишь?.. Коту, если к тебе пришел другой парень, я скажу Нялымтыси!

С половины родителей послышался сдавленный смех. Мать Сяйбамяку была на редкость смешливой.

- Это ты, Нялымтыси? - не унимался малец.

По старинному закону Нялымтыси не мог издать ни звука.

- Это Сиге - людоед пришел, - попытался его напугать отец.

- Сиге! - завопил малый на все стойбище. - Где мой нож?! Я прогоню тебя, Сиге! Уходи! Сестра, сейчас я прогоню Сиге!

- Са, са (тихо, тихо), - всполошилась мать, - это не Сиге.

- Это Нялымтыси?

- Он пришел, - сквозь смех простонала наконец его мать.

Хохотали все, кроме Нялымтыси и Сяйбамяку. Когда отсмеялись, то услышали, как веселятся люди в других чумах. Эти, видно, тоже обо всем знали.

Нялымтыси и Сяйбамяку еще долго пришлось лежать молча. Девушка гладила лицо Нялымтыси. Он положил берданку рядом и думал о том, почему у него только две руки, чтобы обнимать любимую.

- Почему ты так долго не шел? - еле слышно шептала Сяйбамяку.

Нялымтыси стал рассказывать.

- Вот, что у меня есть, - сказал он, когда дошла очередь до берданки.

- Ты любишь ее больше меня. Любишь, как женщину, - смеялась Сяйбамяку.

- Она красивая, - говорил Нялымтыси. - У нее на дереве такие же ямки, как у тебя вот здесь. Она красивая.

Сяйбамяку смеялась и обнимала его...

Всем на стойбище нужно было уже вставать. Однако никто не выходил из чумов. Много-много глаз сквозь дырочки в нюках разглядывали нарты Нялымтыси на холме. Все знали, что парень не оставил своей невесты. Надо было соблюсти старый закон, надо было дать ему уехать незамеченным.

В чуме Соуку творилось нечто невообразимое. Проснулся братишка Сяйбамяку. Он сразу же спросил, едва открыл глаза:

- Нялымтыси ушел?

Было слышно, как поперхнулся его отец, не зная, что ответить.

- Коту! - кричал мальчишка. - Нялымтыси ушел? Давай, просыпайся! Я знаю, что ты не спишь!

- Тише, - урезонивала мальчишку мать. - Твоя сестра еще спит...

- Пусти меня из чума, - требовал малый. - Мне надо.

Парень вылез из полога, вышел нагишом наружу и через минуту ворвался в чум возбужденный:

- Нямы,- орал он,- там санки Нялымтыси стоят! Он здесь! Он прячется! Он у сестры, наверное!

- Надо уходить, - шептал, прижав губы к уху любимой, Нялымтыси.

-- Как я останусь без тебя?

- Я тоже не могу без тебя...Пойдем со мной...

- Я боюсь, родители сердиться будут.

- Ничего, не будут. Пойдем.

- Пойдем, - кротко прошептала Сяйбамяку.

Нялымтыси вылез из-под нюка первый. Вытащил берданку. Следом вылезла Сяйбамяку. Собаки стали с лаем кружить вокруг молодых людей. Те побежали к нартам Нялымтыси. Олени, оставленные без присмотра, перевернули нарту и запутались в постромках. Нялымтыси быстро привел упряжку в порядок, пока невеста завязывала ремни на своих бакерях, приводила в порядок меховой комбинезон и парку.

- Ты ее так и не попробовал, - сказала она ревниво, показав Нялымтыси на берданку... - И жертвы Моу-нямы мы не принесли.

Он открыл затвор, вложил один из двух патронов, закрыл затвор, поднял ствол и нажал на спусковой крючок. Как по команде, из всех чумов выскочили люди и стали смотреть на парня с девушкой.

- Амты, Моу-нямы (это твоя доля, Земля-мать), - сказал парень, кладя стреляную гильзу на землю.

Они сели на нарты. Он поднял хорей, и олени разом рванули с места...

- Я говорил тебе, - радовался дед. - Эта берданка - койка. Видишь, какой талан у тебя. Такую девку без выкупа взял. Даром взял. Теперь ты берданку век жиром корми. Как идолов кормишь - так и ее корми.

...Нялымтыси кормил берданку жиром пятьдесят лет. Стрелять из нее так и не пришлось. Сначала патронов не было. Затем умер дядя, и ружье отдали Нялымтыси. Берданку жалко было пускать в дело. У Нялымтыси потом были и ружья, и карабины, и малокалиберки. Бессменной оставалась одна берданка.

Нялымтыси стал совсем старым. Ему всегда было спокойно, когда рядом находилась берданка, священное Живое, приносящее талан - удачу.

Глоток чистой воды (Минутко Игорь Александрович)

Минутко Игорь Александрович

Родился в 1931 г. Писатель, член Союза писателей СССР. Автор пятнадцати книг - сборников рассказов и повестей. Живет в Москве.

В аэропорту его встретил референт министра, молодой вежливый человек с тихим голосом, в безукоризненном сером костюме, у референта была легкая, стремительная походка; желтые тупоносые ботинки на толстой подошве еле слышно поскрипывали.

- Прошу, Дмитрий Павлович, - сказал референт, распахивая дверцу машины.

- Мы сразу в министерство? - спросил Себастьянов, взглянув в зеркальце: там отражалось спокойное, замкнутое лицо референта.

- Вас примет заместитель министра Тихон Николаевич в одиннадцать тридцать,- ответил референт. - Впереди более двух часов свободного времени. Я думаю, вам надо устроиться. Номер забронирован в гостинице "Россия". Поезд в Мурманск отходит в час ночи. Вечер у вас свободен. Могу предложить билет в театр.

Себастьянов не нашелся, что ответить, и промолчал.

Был июнь, влажно блестело шоссе после утреннего дождя. Подмосковные леса по бокам дороги сверкали молодой листвой; о смотровое стекло ударилась маленькая бабочка с бледно-голубыми крылышками и прилипла, намертво распятая. Шофер включил "дворник" - распятие исчезло...

Начался город. Себастьянов жадно смотрел в окно: пестрые толпы на тротуарах, вереница витрин...

"Как давно я тут не был! - подумал он. - Шесть лет... Или семь?"

- Ведь вы, Дмитрий Павлович, москвич, - нарушил молчание референт. - Приятно приехать в родной город после столь долгого отсутствия.

"Мысли, что ли, он мои читает?"

- Я был москвичом, - сказал Себастьянов резко. И чтобы смягчить резкость, добавил: - Мать умерла, теперь здесь из родных никого нет.

- Я знаю, - тихо сказал референт; сочувствие прозвучало в его голосе...

В гостиничном номере, пока Дмитрий Павлович распаковывал чемодан, раскладывая вещи по кровати и дивану, референт удобно устроился в кресле, закинув ногу на ногу, и наблюдал за всем происходящим.

- Розовая однотонная рубашка очень подойдет к вашему костюму, вот к этому галстуку. - Референт щелкнул замками "дипломата". - Прошу: черный, с крупным белым горохом. И модно, и не кричаще. - Взглянул на часы, продолжал дружественно: - На туалет вам минут пятнадцать-двадцать хватит? А я пока с вашего разрешения... - Он взял розовую рубашку и мятые брюки - пойду к горничной.

"Ну и парень-паренек"... - подумал Дмитрий Павлович, раздеваясь.

Через пятнадцать минут он вышел из ванной. Референт сидел в кресле, закинув ногу на ногу. На спинке другого кресла висела отглаженная розовая рубашка, на диване лежали отглаженные брюки.

- Прекрасно, Дмитрий Павлович, - сказал референт. - В нашем распоряжении полтора часа. И если разрешите, я сам завяжу вам галстук. Сейчас в моде большие узлы. Позавтракаем на двенадцатом этаже.

Они поднялись вверх на быстром, бесшумном лифте, оказались в переполненном, гудящем голосам буфете, прошли к пустому столику у окна, на котором стояла табличка "Служебный", сели. Референт повернул табличку к стене, и сейчас же к ним подошла молоденькая официантка.

Завтрак был вкусен, в меру легок, с налетом пикантности. Допивая черный ароматный кофе, референт сказал:

- Я хочу вам, Дмитрий Павлович, дать два совета. Если не возражаете.

- Ну что вы, что вы! Польщен, Александр... простите (в аэропорту референт представился, но Себастьянов тут же забыл и имя, и отчество, и, тем более, фамилию).

- Александр Степанович Лаженин, - бесстрастно сказал референт. - Так вот. Первый совет. Не отказывайтесь от предложения министерства. Вроде бы нет никакого продвижения вверх. На строительстве Режской ТЭЦ вы работаете главным инженером, на строительстве Иманской вам предлагают ту же должность. Но Иманская - атомная станция! Передний край нашей энергетики. Притом на далеком Севере. - Щеки Лаженина чуть-чуть порозовели. - Стройка под постоянным контролем министерства, все время на виду. Великолепное поле деятельности для вас, Дмитрий Павлович, для таких динамичных натур, как вы. Есть где проявить себя.

- Почему вы решили, что я - динамичная натура? - спросил Дмитрий Павлович, все больше раздражаясь.

- Я знаком с вашим личным делом.

- Ах вот как... Прекрасно. - Себастьянову стало немного не по себе. - Ну а какой же второй совет, Александр Степанович?

- Я рекомендую вам на вопросы нашего зама, Тихона Николаевича, отвечать по возможности кратко: "Да". "Нет". Он не любит длиннот. Таков его стиль. - Референт коротко улыбнулся. - Зам о вас тоже все знает.

Пришла официантка со счетом. Дмитрий Павлович полез было в карман за бумажником, но референт опередил его, подав девушке три рубля и быстро получив сдачи двадцать копеек.

В гостиничном номере референт сказал:

- С вас, Дмитрий Павлович, семь семьдесят. Рубль сорок завтрак, пять тридцать галстук, рубль - глажение рубашки и брюк.

Оторопелый Себастьянов протянул референту две бумажки - пятерку и три рубля.

- Одну минуту. - Референт порылся в кошельке и положил на стол тридцать копеек. - Вот сдача.

- Далеко пойдете, Александр Степанович, - сказал Себастьянов.

- Надеюсь, - жестковато ответил Лаженин.

- Сколько вам лет, Саша?

- Двадцать четыре, - услышал он спокойный ответ референта.

В двадцать девять минут двенадцатого они вошли в приемную заместителя министра. Им навстречу поднялась миловидная пожилая женщина с толстой золотой цепочкой на шее и в седом парике.

- Добрый день, Дмитрий Павлович. Тихон Николаевич ждет вас.

Референт легонько сжал Себастьянову локоть:

- Я подожду вас. Ни пуха!

"К черту", - хотел было в сердцах ответить Себастьянов, но тут секретарша приоткрыла первую дубовую дверь:

- Прошу вас, Дмитрий Павлович!

У заместителя министра Себастьянов пробыл двадцать пять минут. В приемной, как только он вышел из кабинета, его встретил референт. Лаженин быстро поднялся со стула, заспешил навстречу.

- Вы приняли предложение? - спросил он.

- Принял.

- Поздравляю! - Крепкое рукопожатие. - Я не сомневался, что вы согласитесь. Отказываться от такой перспективы? Билет в спальном вагоне я вам закажу... Или вы хотите задержаться в Москве?

- Нет.

- Прекрасно! Значит, поезд в час ночи с Ленинградского вокзала. Я с билетом заезжаю за вами в гостиницу в двенадцать часов.

- Договорились, Саша.

Легкая, стремительная походка. Еле слышное поскрипывание желтых тупоносых ботинок. Что-то железное, твердое в спине. И еще, оказывается, у Лаженина большие оттопыренные уши - торчат в стороны розовыми тарелочками.

"Загадочный мальчик. Что-то ему от меня надо... Итак, целый день в Москве. Побродить что ли по маршрутам детства?" - раздумывал Себастьянов.

Но ничего из этого не вышло. Вместо своего переулка он нашел пустырь, обнесенный забором. Уцелели только две старые липы. Он их узнал: липы росли в их дворе, возле котельной. Котельной уже не существовало, к липам не подойдешь - забор. Здесь умерла мама, а он даже не смог приехать на похороны. Нет, не надо воспоминаний. На душе было неспокойно: то ли от разговора с заместителем министра, то ли от неудавшейся встречи с прошлым.

С заместителем министра они разговаривали через огромный письменный стол.

- Вы знакомы с нашим предложением, Дмитрий Павлович?

- Да.

- Режская ТЭЦ вот-вот полностью войдет в строй, не так ли?

- Да.

- Мы знаем, что на Режской ТЭЦ дела идут неплохо, в значительной мере благодаря вашей деятельности.

- Спасибо, Тихон Николаевич.

- Сколько вам лет, Дмитрий Павлович?

- Тридцать семь.

- Тридцать семь... Пушкинский возраст. Лучшие годы жизни, не так ли? Мы предлагаем вам должность главного инженера на Иманской атомной не случайно. Сейчас там тяжело, почти прорыв. Срываются все сроки пуска первого блока. Какая-то ерунда с отводным каналом. Из-за него все неприятности. И позиция у начальника строительства, товарища Захарова, весьма расплывчатая. В общем надо разобраться на месте. И мы просим вас прежде всего заняться этим локальным участком работ - отводным каналом.

- Если я окончательно приму предложение министерства.

- Естественно. Кстати, Дмитрий Павлович, в вас я почувствовал твердую линию. Там это и требуется. И вообще... С нас спросят выполнение задания, пуск первого блока в установленные сроки. Такова конкретная задача. Все остальное... Цветочки, василечки - для нас с вами больше эмоции.

- Я вас не совсем понимаю, Тихон Николаевич.

- Мне отсюда тоже не все видно. Так вы принимаете наше предложение?

- Дайте неделю-две на ознакомление.

- Очень разумно. Другого ответа от вас не ждал. Поезжайте, осмотритесь...

Себастьянов смотрел на пустырь, образовавшийся на месте переулка. Перед ним открылась хаотическая картина стройки: вырытый котлован, еще не убранные кучи кирпича и обрубков балок старых домов; от котельни, оказывается, осталась одна стена с рваными краями; земля их бывшего двора была вздыблена, разъята; бело, как кости, торчали искалеченные корни деревьев. Молодые рабочие в ярких металлических касках монтировали строительный кран. Кругом грохотало, ухало.

Только две древние липы безмятежно возвышались над стройкой - два нежных зеленых облака, пронизанных солнцем. Но Дмитрий Павлович видел - липы тоже обречены: к ним уже подошли рельсы, по которым будет ходить строительный кран, и рельсы пойдут дальше, вдоль всего котлована будущего огромного дома...

В номере гостиницы Себастьянов разделся, лег в постель и сразу заснул. Проснулся он от стука в дверь.

- Пять минут первого, Дмитрий Павлович, - весело сказал Лаженин, входя в комнату. - Вот билет, а вот... - Щелкнули замки "дипломата", и на столе появился великолепный термос с блестящим покрытием. - Японский, - заворковал Лаженин. - Входит полтора литра. Вам на северах в мотаниях по промплощадке очень даже пригодится. Горячий чай или кофе. Примите, Дмитрий Павлович, как презент в честь нашего знакомства. И не смейте отказываться, - предупредил он протестующий жест Себастьянова.

"Чем я заслужил подарок?" - подумал Себастьянов, спросил:

- А все-таки, сколько я вам должен, Саша?

- Что за счеты, Дмитрий Павлович! Сосчитаемся! - запротестовал референт. - Где ваш чемодан?

Уже в лифте Лаженин продолжил разговор:

- Надеюсь, мы еще увидимся. Ведь я диссертацию пишу на материале Иманской станции. И в разработке проекта принимал участие. Я тогда в НИИ обретался. Я там, на промплощадке, бывал не единожды!.. - Все это было сказано быстро, без особого выражения, на одном дыхании. - Я вам, Дмитрий Павлович, подробно напишу.

Себастьянов не успел ответить: дверцы разошлись в стороны, и лифт исторгнул их в галдящую толпу иностранцев.

Далее все произошло в убыстренном темпе: дорога на Ленинградский вокзал, толпа на перроне, особый, волнующий запах поездов, рельсов, шпал, пропитанных машинным маслом, - запах странствий... Напутственные, ничего не значащие слова референта, дружеское рукопожатие.

В первые дни на новом месте Себастьянов виделся с начальником управления строительства Захаровым мельком. Познакомились, очень кратко поговорили. Захаров на своей машине отвез Себастьянова в гостиницу. Посидели немного в уютном номере, окно которого выходило прямо в сосновый низкорослый лес, где тускло блестело озеро, а еще дальше вздымалась сопка, казавшаяся голубоватой, покурили.

- Давайте так, Дмитрий Павлович, - сказал Захаров. У него был грубый, простуженный голос, обветренное лицо с резкими, тоже грубыми чертами; все было крупно: нос, массивный подбородок, высокий, с двумя глубокими морщинами лоб. "Лет сорок с небольшим",- подумал Себастьянов. - Давайте так: несколько дней - вам на ознакомление, а потом поговорим подробно. И об отводном канале отдельно. Мне уже звонили из министерства. В том смысле, что вы этот участок работы возьмете под свой непосредственный контроль. - Захаров глубоко затянулся табачным дымом, помедлил. - Если останетесь у нас.

Стояли последние дни июня, и погода поразила Себастьянова: он приготовился встретить здесь, за полярным кругом, холод, ветры, чуть ли не снег. А была жара, ослепительное солнце, кругами ходящее по небу. Все вокруг буйно зеленело; в сосновом лесу, который со всех сторон окружал поселок Северный, расстилались большие ковры голубики и черники; из окна своего номера он слышал возбужденные голоса купальщиков и плеск воды. Плыли над землей колдовские белые ночи, и Дмитрий Павлович плохо спал.

Промплощадка, где шло сооружение атомной электростанции, находилась в 20 километрах от поселка энергетиков и строителей. Уже несколько дней Дмитрий Павлович ездил туда мимо прозрачных тихих озер, сопок, покрытых лесом, мимо гигантских валунов, принесенных ледником, мимо плешин пожарищ и вырубок, ярко-лиловых от зарослей иван-чая. Но все эти картины, быстро мелькавшие за окном машины, не вторгались в сознание Себастьянова. Его мысли были сосредоточены на гигантской стройке, в проблемы и сложности которой он вникал все больше. Его захватило это строительство, ему нравились люди, работающие здесь. Каждое утро он с волнением вглядывался в исполинские контуры реакторного цеха - там должно забиться атомное сердце первого блока... Уже шли последние отделочные работы в зале главного щита управления. Все упиралось в сооружение отводного канала - в него будет идти сброс воды, охлаждающей паропроводы турбины и реакторов.

Себастьянов уже понял, как ему казалось, причины того, почему сооружение отводного канала законсервировано. Каждый раз он подъезжал к тому месту, где остановились работы, - над глубоким рвом замерла стрела шагающего экскаватора. Себастьянов смотрел на пронзительно-голубую полосу озера, которое начиналось невдалеке, метрах в пятидесяти от экскаватора, на гряду высоких сосен, поднявшихся на левом берегу, - стволы их тепло, медно светились на солнце.

Дмитрий Павлович с нетерпением ждал разговора с Захаровым об отводном канале. Начальник управления строительства пригласил его к себе в пятницу, в конце рабочего дня.

- Располагайтесь, Дмитрий Павлович.

Они сидели не за массивным письменным столом, а у журнального столика, на котором были разложены чертежи, какие-то папки и документы.

- Итак, отводной канал, - заговорил начальник управления строительства. - Очевидно, вы уже разобрались в положении дел.

Себастьянов промолчал.

- И все-таки я уточню эту тяжкую ситуацию. - Захаров провел рукой по хрустящей кальке с темно-фиолетовыми линиями и пунктирами. - Вот, прошу. - Они оба склонились над чертежом. - Первый блок уже, как вам известно, готовый. И отводной канал... Вот здесь мы остановили работы, в 70 метрах от озера Ясное... Небольшая информация. Когда проектанты были здесь, произошло настоящее сражение. Между ними и главным образом местными людьми, причастными к строительству нашей станции. Я, между прочим, местный. Столкнулись две точки зрения. Проектанты предложили...- Захаров помедлил, похоже, подавил в себе что-то - оригинальный, смелый и, безусловно, экономически выгодный вариант. Использовать в качестве участка отводного канала озеро Ясное. Смотрите. От станции до озера Имана три километра триста метров. Такова должна быть длина отводного канала по первоначальному проекту. И это была идея проектантов из московского института. На пути канала, чуть в сторону, - озеро Ясное. Вы его видели?

- Видел, - сказал Себастьянов.

- Озеро имеет форму вытянутой дуги. Длина его два километра сто семь метров, ширина от пятидесяти до четырехсот метров. Проектанты предложили не тянуть канал вдоль озера Ясное, как предполагалось вначале, а возле станции ввести его в озеро... Конечно, грандиозный довод - экономия средств, необходимых почти на два километра прокладки канала. - Захаров внимательно посмотрел на Себастьянова; Дмитрий Павлович опять промолчал...- А затем вывести канал из озера Ясное - всего сто тридцать метров - в озеро Имана. Вот расчеты и доводы проектантов. - Захаров протянул Себастьянову папку.

Себастьянов внимательно просмотрел документацию.

Под многими расчетами и чертежами среди прочих стояла подпись - А. Лаженин.

- Что же, все весьма убедительно, - сказал он, начиная испытывать непонятное беспокойство. - А какие же доводы у противников этого варианта отводного канала?

- Единственное! - Захаров вдруг встал и быстро заходил по кабинету. - Озеро Ясное. Его нельзя губить!

- Губить? - удивился Себастьянов.

- Именно, Дмитрий Павлович. Губить... Озеро Ясное - уникальное. Ведь вся система озер у нас едина, они все между собой сообщаются. А Ясное - замкнутое, его питают только родники. В этом озере редчайшая вода. Вы ее не пробовали?

- Нет.

- Она и целебна, и совершенно удивительна на вкус. Озеро Ясное - это тайна и загадка природы. Гордость наших мест, о нем в народе песни поются... И вот, если мы превратим эту северную жемчужину в отводной канал, разомкнем наше Ясное, вольем его в единую озерную систему, мы своими руками погубим... - Валерий Иванович поискал нужное слово, не нашел его, безнадежно махнул рукой.

- И что же делать? - растерянно спросил Себастьянов. - Ведь это не выход - законсервировать сооружение канала на полпути.

- Да, не выход, - жестко сказал Захаров. - И поэтому вы здесь. Превращайте Ясное в отводной канал. Действительно, с точки зрения экономии средств... немалых средств - это... - Он зло усмехнулся, - гениальное решение. Но я, своими руками, не могу. Вы поймите: я не один. Спасти Ясное пытались многие люди, прежде всего, повторяю, местные. Те, с кем мне здесь жить и работать. А вы, уж простите, Дмитрий Павлович, вы - человек у нас временный: построите Иманскую атомную и уедете из нашего Заполярья. Вам легче. Вот и приступайте... Вернее, завершайте.

Теперь Валерий Иванович Захаров стоял перед Себастьяновым, его обветренное лицо было похоже на застывшую бронзу.

- Только вы меня, Дмитрий Павлович, не упрощайте... Я не какой-нибудь прожектер, и тем более не страус, прячущий от опасности голову в песок. Я законсервировал сооружение отводного канала у самой трагической черты в надежде, что министерство ответит...

- На что? - быстро перебил Себастьянов.

- Прежде чем вы приступите к убийству озера Ясное, - опять жестко, непримиримо сказал Захаров, - познакомьтесь, пожалуйста, и повнимательнее, с проектом нашего прораба Тавриева. Вот он уж истинный фанатик идеи спасения озера. Инженер, умница. Он и его единомышленники разработали свой вариант прокладки отводного канала. Конечно, ничего принципиально нового там нет. Они решали единственную задачу - экономия средств везде, где только можно: на метре грунта, на полтонне железобетона... И по расчетам, расходы удалось сократить на сорок один процент. Вернее, удалось бы... Господи! Они каждую копейку считали, включив сюда бесплатные субботники на сооружение канала. И уверяю вас, на эти субботники вышел бы весь поселок. Проект послали в министерство. Ответа не последовало. Вернее, ответ есть - приехали вы. Потом уже был звонок.

Себастьянов не успел ответить - Захаров нажал рычажок телефонного аппарата:

- Александр Миронович, сейчас Себастьянов будет у тебя. - Захаров повернулся к Дмитрию Павловичу. - Идите, он давно ждет. По коридору вторая дверь направо, шестая комната.

Тавриев встретил Себастьянова в дверях шестой комнаты. Это был плотный мужчина лет пятидесяти, с голубыми глазами на загорелом лице, обрамленном седеющей бородой. Быстрые, резкие движения, что-то нетерпеливое, проступающее во всем облике ("И затравленное", - подумал Себастьянов). В левой руке большой портфель, туго набитый.

- Здравствуйте, Дмитрий Павлович. ("Я уже его видел на промплощадке", - подумал Себастьянов.)

- Все здесь. - Тавриев взглянул на портфель. - Но у меня к вам предложение. Ведь вы не бывали на Ясном?

- Нет.

- Так вот что, давайте-ка махнем туда. У меня машина, палатка. С ночевкой. И спальный мешок для вас найдется. Там я все вам покажу... И растолкую. Наглядно будет.

- Что же... - Дмитрий Павлович несколько опешил от неожиданности. - Но вам такие хлопоты...

- Полноте, - нетерпеливо, радостно перебил Тавриев. - Вы в гостинице живете? - Он взглянул на часы. - Сейчас полседьмого. В восемь я за вами заеду.

И прораб Тавриев быстро, не оглядываясь, зашагал по коридору.

В гостинице Себастьянова ждало письмо.

Александр Степанович Лаженин писал:

"Дорогой Дмитрий Павлович!

Вы, конечно, уже познакомились с так называемым "проектом" Тавриева и иже с ним. Много не надо, чтобы разобраться в невежестве этих, с позволенья сказать, "энтузиастов". Я имею в виду экономическое невежество. Наше предложение дает колоссальный эффект в сбережении народных средств. Плюс фактор времени. Самой природой создан основной участок отводного канала. И вот находятся сомнительные романтики, которые под видом охраны окружающей среды готовы разбазаривать средства, с которыми у нас - не мне вам говорить - весьма и весьма напряженно.

О "проекте" Тавриева и КО я доложил в общих чертах Тихону Никола-евичу еще до вашего вызова в Москву. Тогда и возникла идея рекомендовать Вас в главные инженеры строительства Иманской АЭС вместо отозванного Башкирова (который был, к сожалению, сторонником "проекта" Тавриева или во всяком случае относился к нему благосклонно). Когда Вы были еще в пути, я, по поручению Тихона Николаевича, звонил Захарову по поводу вашего назначения, и, в частности, говорил с ним о том, что Вы займетесь завершением сооружения отводного канала согласно утвержденному проекту. Не скрою, разговор был не из легких и вообще позиция тов. Захарова в этой проблеме вызывает, мягко говоря, недоумение.

Теперь у нас надеются на энергичные действия нового главного инженера, на Вас, Дмитрий Павлович...

От себя скажу, что и я в Вас очень верю. Тем более что тема моей диссертации, над которой я сейчас работаю, - "Сооружение отводного канала на Иманской АЭС с использованием естественного водного бассейна", то есть озера Ясное. Я был бы Вам очень признателен, Дмитрий Павлович, если бы Вы согласились быть моим научным руководителем. А в дальнейшем можно подумать о совместной работе на этом богатейшем материале. В смысле публикации у меня в наших журналах и издательствах есть кой-какие связи.

Как Вы устроились на новом месте? Как Вам Заполярье? Кстати! Не за горами полярная ночь и прочие северные прелести. Вам необходимо подумать о теплой одежде. Есть ли у Вас дубленка? Если нет, могу достать французскую или, в худшем случае, болгарскую по сходной цене. Вы только черкните. И вообще - пишите!

Дружески - Ваш Саша"

""Мой Саша..." - подумал Себастьянов. - "Парень-паренек"..."

Он еще раз прочитал письмо.

"Так, так... Понятно. Собственно, что мне понятно?.."

В дверь постучали.

- Войдите! - вздрогнув, сказал Себастьянов.

В открытую дверь просунулась голова Тавриева.

- Вы готовы? Машина внизу.

У Тавриева был старенький, замызганный "Москвич" вишневого цвета; заднее сиденье было завалено спальными мешками, какими-то свертками, складными удочками.

Распахивая перед Себастьяновым дверцу, Тавриев сказал:

- Прошу! Мы с вами поедем в дальний край Ясного, там у лесника оставим машину и на лодке переплывем на другой берег, в сосновый бор. Знаю я там одно местечко.

...Быстро выехали из поселка Северный; началось бетонное шоссе, рассекающее болото с белыми островками отцветшей пушицы, с уныло торчащими из воды тощими одинокими сосенками.

Скоро свернули на боковую грунтовую дорогу. "Москвич" стало кидать на ухабах. По сторонам теперь был сосновый лес. Иногда близко подходило озеро, и видны были прозрачные волны, набегающие на каменистый берег.

"Странно, - думал Дмитрий Павлович, - девятый час вечера, а деревья освещены солнцем. Странно все. Зачем-то я согласился ехать..."

- Вы еще не успели присмотреться к здешним местам? - нарушил молчание Тавриев

- Не успел. Некогда. Да я, если говорить честно... - он быстро взглянул на суровый, четкий профиль прораба,- не очень-то большой любитель природы.

- Я здесь сразу после института. - Тавриев вроде бы не расслышал последних слов Себастьянова. - Скоро уже тридцать лет. И все не могу привыкнуть.

- К чему?

- К этой красоте. - Тавриев сбавил скорость. - Вы всмотритесь.

Себастьянов снисходительно улыбнулся и стал смотреть в окно.

Все чаще подходили к дороге озера, ртутно блестя сквозь четкую сетку деревьев. Между озерами шли низкорослые сосновые и еловые леса. Иногда леса карабкались на пологие холмы и отчетливо были рассечены гранитными грядами, огромными валунами самых причудливых форм - то были древние маршруты ледника. В окружающем мире преобладали три цвета: голубой - небо и озера; темно-зеленый - леса; серый - гранит, валуны, мхи. Меланхолический розовый цвет еще был разлит кругом, наверно от приближающейся вечерней зари. Впереди покачивалась плавная гряда гор, и они тоже были едва уловимо подкрашены розовым.

Дмитрий Павлович поймал себя на том, что не может оторвать взгляда от картин за окном машины. Он начал вдруг улавливать некую закономерность, замкнутый, как будто кем-то продуманный цикл: озера, леса, суровые каменные глыбы, покрытые мхом... В то же время в этой чередующейся закономерности была пластичная целостность, заключающая в себе гармонию, совершенство...

Он увидел в зеркальце, что Тавриев пристально, напряженно разглядывает его.

- У северной природы есть одно потрясающее свойство, - опять заговорил Тавриев. - Нет, лучше так... - Он остановил машину. - Давайте выйдем.

Как только Себастьянов ступил на влажный грунт дороги, вдохнул сырой лесной воздух, ощутил резкую свежесть, он словно оглох - казалось, плотная тишина поглотила его.

- Я вижу, вы почувствовали, - тихо заговорил Тавриев. - Еще совсем молодым, в первые дни пребывания здесь, я остро, пронзительно ощутил эту тишину, когда однажды отправился на рыбалку к далекому озеру. Теперь я знаю: свойство нашего северного края, может быть, одно из главных его свойств - молчание природы. Молчание лесов, гор, тундры, озер, снегов. Даже молчание рек на каменистых перекатах, молчание пурги и свиста ветра в горах. Все равно - молчание... - Тавриев посмотрел на Себастьянова, показалось тому, с сожалением. - Молчание, пока мы не вторгаемся в него грохотом строек, пока не нарушаем эту божественную тишину нашим индустриальным могуществом.

Себастьянов не знал, что ответить. В душе опять зародилось беспокойство.

- Простите, - сказал Тавриев, очевидно по-своему истолковав его молчание. - Поехали, тут уже близко.

Скоро они остановились у одинокой сторожки, над которой патриархально, древне вился дымок из трубы. С лаем выбежали к машине две пушистые лайки, но тут же узнали Тавриева, яростно закрутили хвостами.

Вышел к ним навстречу лесничий, крепкий старик в ватнике и высоких резиновых сапогах, с непокрытой седой головой, молча за руку поздоровался с приезжими.

- Он немой, - сказал Тавриев.

Взвалили вещи на плечи и по тропинке за лесником, который нес весла, спустились к озеру - оказывается, оно было рядом, метрах в ста от сторожки; у берега к затопленной мореной колоде были привязаны две лодки.

- Вот и наше Ясное,- сказал Тавриев.- Видите станцию? - Над водной гладью за вершинами сосен, далеко впереди, виднелась полосатая труба. Себастьянов узнал контуры реакторного цеха, который расстояние превращало в спичечный коробок, поставленный на ребро.

- Мы с вами на противоположном краю озера. А здесь, совсем рядом, предполагается... - Тавриев помолчал, - по их проекту вывести канал из Ясного в озеро Имана, отрезок всего в сто тридцать метров. Вы знаете.

- Да, знаю, - почему-то резко ответил Дмитрий Павлович.

Погрузили вещи в лодку, Тавриев сел на весла, протянул Себастьянову

ватник. - Накиньте. Будет прохладно.

Лесник оттолкнул лодку, помахал им рукой. Поплыли.

Стал отодвигаться берег, на котором стеной стояли высокие, стройные сосны. Под килем лодки невнятно лопотала вода. Свежий, острый ветерок, летевший в лицо, пахнул рыбой. Стало холодно, и Себастьянов на все пуговицы застегнул ватник. Дышалось ему легко, полной грудью, и вдруг он поймал себя на мысли, что, пожалуй, никогда в его жизни, заполненной работой и сутолокой, не было вот этого: первозданности молчаливого мира природы, одиночества на пустынном озере, розового северного неба над головой. Беспредельность, глубина, несуетность.

"Боже мой, как хорошо! - подумал Себастьянов и почувствовал, что спазм сжимает горло. - Да что это со мной? Что происходит?.."

- Сегодня, Дмитрий Павлович,- заговорил Тавриев,- я скажу вам совсем немного. Вот сейчас скажу... А так мы просто проведем вечер и ночь на Ясном, у костра, будем варить уху, я вас угощу чаем, который получается только из воды Ясного. Сегодня я вам хочу сказать следующее: превращать это уникальное озеро в часть отводного канала безнравственно!

- Почему?

- В результате сообщения с другими озерами оно потеряет свою уникальность, вы понимаете. - И Себастьянов почувствовал дрожь в голосе Тавриева. - Останется только видимость озера. Единственная в своем роде вода навсегда исчезнет, облысеют берега, сосны погибнут, потому что вода опустится до общего уровня. И эти древние сосны тоже уникальны: озеро и сосновый бор - единство. Природа миллионы лет трудилась над созданием этого чуда, а мы с вами в два рабочих месяца покончим... А! - Тавриев закашлялся. - Безнравственность тут двойная. Ведь мы, вторгшись в жизнь Ясного, не только погубим его, но и кощунственно надругаемся над самой идеей строительства атомных электростанций!

- Я вас не понимаю...

- Чего же тут понимать... - В голосе Тавриева была теперь непримиримость. - Ведь впервые мы нашли формулу строительства электростанций, которая не разрушает окружающую природу. Везде мы говорим и пишем: "Атомные электростанции - это ясное небо, чистые воды, нетронутые ландшафты". Это так и есть! Если бы мы по старой привычке не гнались за сиюминутной прибылью, если бы не думали о завтрашней премии, если бы кто-то не пекся о своем продвижении по служебной лестнице...

- Или не помышлял о диссертации, - усмехнулся Себастьянов.

- Простите, не понял.

- Это я так...

- Что же, - гневно продолжал Тавриев, - давайте губить Ясное ради ближайших планов и выгод! Только и на знамени нашем, с которым мы шагаем по лесам и весям, давайте напишем: "После нас хоть потоп!" По крайней мере будет честно.

Себастьянов молчал. Журчала под килем лодки вода. Пара уток пролетела низко над озером, свистя крыльями.

Солнце село, и зыбко, расплывчато все было кругом.

- Простите, - сказал Тавриев. - Сегодня больше не буду. Я вас привез сюда еще вот почему... Чтобы вы почувствовали то, что и другие чувствовали, когда попадали на Ясное. Нам всем строительство атомной станции необходимо, но нам также необходимо хотя бы раз в году побывать на таком озере, побыть один на один с природой, вглядеться в ее молчаливое, но всегда прекрасное лицо, почувствовать свою слитность с землей, с небом, с шумом деревьев под ночным ветром, ощутить себя нерасторжимой частицей природы - праматери всего живого.

Вечер и ночь Дмитрий Павлович Себастьянов провел на берегу Ясного, у костра, в обществе ставшего молчаливым и сосредоточенным Тавриева.

Только в начале их отдыха на озере Тавриев, набрав для чая воду в коте-лок, сказал:

- Раньше в церкви верующие получали святую воду. Вот и я хочу вас причастить глотком свежей воды из Ясного. Наивно, но я надеюсь, что таким образом обращу вас в свою веру. Отпейте! - И он протянул Севастьянову котелок.

Вода была обжигающе холодна, в ней ощущался еле уловимый аромат живицы, чего-то еще такого же удивительно бодрящего. "Вот она, живая вода русских сказок", - подумал Себастьянов.

...Плыла над озером Ясным светлая северная ночь. Солнце, скрытое за грядой сосен, так и не зашло. Над гладью озера возник туман, поплыл рваной пеленой. Еще сильнее запахло землей, хвоей, чем-то первозданным, что не мог точным словом определить Себастьянов, но понял: это запахи того прекрасного мира, который он, человек, может легко разрушить. Уничтожить озеро Ясное, эти свечи-сосны, с таким трудом выросшие на каменистой почве, - разве это не убийство матери-природы? Себастьянов устрашился обнаженной сути своих мыслей.

"Мои прошлые четыре стройки, - думал он. - Могучая техника. Наступление на стихию. Премии и рапорты. Выполнение напряженных планов. Как же! Человек - победитель стихий, гордились мы. ...И это мы, люди. А ведь человек - венец творенья. Да, мы шли через жестокую необходимость, трудности и ошибки, считая, что земные богатства неисчерпаемы. Но теперь-то мы понимаем, что это не так. Мы движемся вперед, мы совершенствуемся, должны совершенствоваться, черт возьми, если мы не хотим себе зла. Должны становиться мудрее, главное, действительно человечнее! Хорошо сказал Тавриев: "Мы нашли формулу строительства электростанций, которая не разрушает окружающую среду". Не разрушает природу... - вот в чем человеч-ность, вот в чем истина!"

Горел костер, постреливали искрами поленья. Бледное пламя угадывалось при нереальном свете северной ночи. Себастьянов чувствовал жар костра на лице, вдыхал запах дыма, свежие ароматы озера, сосен, и никогда до этого он не ощущал такой близости, слитности с природой, с окружающим миром. Ощущения были так явственны, наполнены такой гармонией, что Себастьянов, казалось бы, уже не юноша, инженер, "технарь", начисто отрешенный от лирики, испытывал в эти минуты глубокое счастье.

На поверхности озера лежала голубая бабочка. Но странно, она не показалась Себастьянову распятой, как тогда, в Москве, на смотровом стекле машины. Ее крылья трепетали, вызывая еле заметные колебания упругой поверхности озера.

Никогда, никогда в жизни Себастьянова не было такой чудесной ночи...

- Александр Миронович, поднимайтесь! - позвал он спавшего Тавриева. - Раскрывайте свой портфель, показывайте...

Утром в понедельник Себастьянов вошел в кабинет начальника управления строительства АЭС, поздоровавшись, спросил:

- Валерий Иванович, вам известен такой молодой человек - Александр Степанович Лаженин?

Захаров недобро усмехнулся:

- Еще бы!

- Я познакомился со всеми разработками Тавриева и его коллег. В общем я убежден, что заместитель министра, Тихон Николаевич, мягко говоря, неполно информирован о варианте отводного канала, разработанного Тавриевым. Информирован, насколько я понимаю, Лажениным. Боюсь, что этот энергичный юноша преследует свои интересы.

- Я знаю, - сказал Захаров. - Ну и что же?

- Что? - Себастьянов внимательно взглянул на собеседника. - Я думаю, в генеральном плане нужно сделать поправку. - Он помолчал. Было заметно, что разговор волнует его. - Мы не тронем озера Ясное. Не имеем права. Но надо все обосновать. Уверен - в министерстве нас поймут.

- Может, и поймут. Ясно одно: сорвем все плановые сроки пуска первого блока - выговоров с занесением в личное дело нам с вами, Дмитрий Павлович, не миновать. Но их мы как-нибудь переживем, верно? Лаженин, да и не он один, так просто не сдастся, крови нам еще попортит. За наше дело крови не жалко. Важно, Дмитрий Павлович, другое. Как сказано у поэта, не помню какого: "Если будет Россия, значит, буду и я". Вот что важно.

- Да, вы правы. Надо только поумнее обосновать наше письмо в министерство. Чтоб там поняли: наш вариант - единственный, - сказал Себастьянов.

- Давайте не защищаться, а нападать. Наше-то дело святое. Отстоим озеро! - Захаров улыбнулся, нажал рычажок селектора. - Тавриев? Мироныч, двигай ко мне. И портфель свой знаменитый захвати. Мы ждем.

Коротко о разном

Инфракрасное излучение на службе исследователей

Инфракрасная техника прочно вошла в арсенал исследователей всевозможных специальностей. Любые вещества при температуре выше абсолютного нуля излучают в инфракрасном диапазоне электромагнитного спектра волны, которые зависят от характера поверхности и от ее температуры. Это излучение записывается с помощью прибора - радиометра. Инфракрасное изображение часто фиксирует предметы, которые невозможно сфотографировать обычным путем, например машины, спрятанные самым тщательным образом.

Установление местонахождения изучаемых объектов с использованием инфракрасного излучения успешно осуществляется в полярных и околополярных областях. С помощью инфракрасных лучей ученые распознают и разграничивают различные типы льдов, в том числе морской лед, покрытый снегом. Вода, которая находится подо льдом, передает через лед и через снежный покров часть своего тепла. В зависимости от толщины льда передается различное количество тепла, и по полученному инфракрасному изображению можно определить относительную толщину льда и топографические характеристики, позволяющие классифицировать льды.

Инфракрасные лучи приходят на помощь биологам- охотоведам при определении численности животных. Многие животные ведут себя ночью активнее, чем днем, и поэтому можно вести наблюдения ночью успешнее. Инфракрасное излучение, исходящее от теплого тела животного, улавливается прибором, и полученное изображение позволяет точнее определить численность животных. Так, например, относительно точно можно установить численность крупнейших обитателей Арктики - белых медведей. Положительный опыт такого рода проведен аляскинским биологом Дж. Бруксом.

Жальчиночка (Христофоров Владимир Георгиевич)

Христофоров Владимир Георгиевич

Родился в 1941 г. Журналист, член Союза журналистов СССР. Собственный корреспондент окружной газеты "Советская Чукотка". Автор книги повестей и рассказов "Лагуна Предательская". Работает над повестью об Олеге Куваеве. Живет в пос. Эгвекинот Магаданской обл.

Рассказ

Помыкался Матвей Бабкин по разным организациям да учреждениям, плюнул и пошел на мусоровозку. Работа не ахти какая, зато сразу комнатку дали. Шофер он, правда, был неважный - учился и сдавал на права так, между прочим. Никогда его не тянуло к "железкам". Сызмала Бабкин торчал там, где столярничали да плотничали. По узорам научился различать породы деревьев. Радовался, если в руки попадался крепкий, будто литой, чурбачок. Вертел его и так и этак: прикидывал, соображал, что бы из него сотворить. Шершавая доска могла вдруг привидеться ему в стружечном дыму теплой и глянцевой на ощупь, словно только что вынутый из печи, смазанный яичным желтком каравай хлеба.

А об инструменте- тот, что по дереву,- и говорить нечего! Было у Матвея три топора. Так, без всякой нужды мог он вроде бы равнодушно перекинуть какой-нибудь с руки на руку, тронуть подушечками пальцев лезвие, острое, точно бритва, а потом раздумчиво произнести вслух, словно сдаваясь после долгого спора: "Ухватистый, чего уж там".

В хозяйственный магазин Матвей заруливал чуть ли не каждый день. Перебирал на полках стамески, ножи для рубанков, шпингалеты, всякие задвижки, бруски, молотки... Критиковал дорогие столярные наборы (мол, "жидковаты"), как-то громко похвалил стеклянные дверные ручки. А вообще похвалы дождаться от Бабкина было трудно. По воскресеньям Матвея тянуло в мебельный отдел магазина. Молоденькие продавщицы весь день с содроганием посматривали на дверь, ожидая визита "начальника помоек" - так между собой они прозвали Бабкина. Матвей деловито входил, озабоченно оглядывал весь магазин, а потом, будто вспомнив что-то, шагал туда, где громоздились шифоньеры, столы, серванты. Скоро начинался разговор, в который постепенно втягивались и продавцы, и покупатели, оказавшиеся рядом.

- Во! - тыкал Матвей в деревянную полированную кровать. - Видал, угол аж с-мясом выковыряли. Куда же ты смотрел, подлец, когда грузил? А чего это такое? Ай-ай-ай! - почти обрадованно качал головой Бабкин и приглашал всех в свидетели. - Глядите, гвоздем не иначе шваркнул.

Кого он имел в виду, понять было невозможно. Но в сознании Матвея этот "некто" выплавился во вполне конкретный образ: этакий детина в ватнике на голое тело, кепочке-восьмиклинке, с волосатыми, заплывшими ручищами и обязательной поллитровкой в кармане.

Комнатенка была "четыре на два" в старом, барачного типа доме, на окраине большого северного поселка. И то ладно: какой ни есть, а все же свой угол. На старой работе не обещали по крайней мере в ближайшие полтора-два года. А Матвея нежданно-негаданно угораздило жениться. Жить-то где-то надо, вот он и сел на мусоровозку.

Вообще сбить Бабкина на женитьбу было трудно. Он из тугодумов, не скор на быстрые решения. А тут нашло на него какое-то чудное состояние.

Познакомились они на танцах в Доме культуры. Матвей только сшил себе новый пиджак и потому не отказывался от удовольствия "погарцевать" на виду у местных девчат. С пиджаком этим, правда, вышла небольшая накладочка. Причиной этому был неисправный телевизор в общежитии. Изображение в нем вытягивалось по вертикали, и оттого у всех женщин на экране оказывались непомерно длинными талии, а у мужчин - пиджаки по колено. Приняв это за последний крик моды, Бабкин переругался со всеми в ателье, но настоял на своем фасоне. У многих пиджак вызывал улыбку, а Матвей втайне гордился своим клетчатым "клифтом".

На танцах он всегда слегка навеселе впрямую рассматривал девушек, приглашая их, непременно выделывал левой ногой короткий, энергичный росчерк. Потом смело заводил житейский разговор о работе, погоде, родителях...

И вот как-то задержались глаза Матвея на маленькой девчушке-черноглазке, робко выглядывавшей из-за колонны. Приглянулась она ему. Румянец во всю щеку, челочка словно край вороного крыла, а сквозь густющие ресницы два блестящих уголька. Росточек невелик, а фигурка ладная.

Бабкин взмахнул полами своего "клифта", шаркнул штиблетом:

- Не откажите, дело прошлое...

И нашло на Матвея удивительное затмение - с тех пор, когда у нее среди танца вдруг вырвалось:

- Отдохни, запалился, поди...

Тут надо сказать: если уж Матвей начинал кружиться в вальсе, то кружился до изнеможения - так, он считал, надо танцевать. Другие партнерши загорались, приходили в какое-то исступление, хохотали до слез. А эта пожалела: "Отдохни, запалился, поди..." Так говорили в деревне, где родился Бабкин.

- Откуда будете?

- Местная, - ответила черноглазка.

- Это же как же понять? - удивился Матвей. - Рождение тутышнее, что ли?

Она кивнула:

- Наш род спокон века тут. Поречане мы. Селенье выше по реке стоит.

- Ишь ты!- чему-то восхитился Бабкин.- А звать-величать, извиняйте?

- Марина.

- Глянь-ка ты! - опять удивился Матвей.

Они стали встречаться. Однажды, завидев высоко в небе стаю гусей, она, протянув ладони вверх, нараспев произнесла:

- Гуси, гуси, лебедушки, Молодые молодушки, Уроните мне по перышку...

- Откуда тебе это известно? - в который уже раз удивился Бабкин.

- Одна моя бабушка русаночка, а другая-то чукчаночка... - улыбнулась черноглазка. - Я помню, бабка любила выпевать про Владимира Красное Солнышко, про Добрыню и Марину-чернокнижницу. А еще про княжеску гридню, кирпищатый пол да косящато окно...

Бабкин тогда враз и решил:

- Маринушка, свет мой! Вот что я скажу тебе. Ты только слушай серьезно, вникай. Это не просто вот так, с бухты-барахты. А... сама знаешь, Бабкины - народ не такой, чтоб там чего или как.- Он покрутил пальцем над головой. - Нету у нас такого, нету! В общем... - и он, набрав воздуха в легкие, рубанул рукой, - в общем давай-ка сообща жить. Со мной не пропадешь. Человек я мастеровой...

Она ничего не ответила, а медленно побрела по мокрым камушкам, маленькая, с травинкой в уголочке губ. И привиделась тут она Матвею в цветастом сарафане, с тяжелой косой, возле березоньки...

- Знаешь, как у нас невест зовут? Жальчиночками.

- Это почему?

- Значит, чтоб жалела она своего мужа, обшивала его, гостинцы дарила.

- А ведь надо еще любить того человека, - сказала она робко.

- Ну а... - Матвей хотел было спросить, люб ли он ей, но не посмел и брякнул: - Пока можно и без всякого пожить. Как два хороших человека. А... а там, как говорят, слюбимся...

Недаром в деревне Бабкина прозвали Ухватом. Если уж за что ухватился - цепями не отдерешь. Уговорил. Но расписаться пока не расписывались. Марине не хватало трех месяцев до совершеннолетия. В педучилище, где она училась, сперва не догадывались об их сговоре, пока не стали они жить в комнате "четыре на два".

Все бы ничего, но жальчиночка оказалась на редкость пугливой и диковатой. Когда Бабкин пытался притянуть ее к себе, обнять - вся вдруг замирала, тихо и настойчиво отстраняла его руки. Так они и жили некоторое время. Матвей не сердился: может, думал он, у их него народа так принято...

В восемнадцать тридцать Матвей подруливал к дому. Здесь его уже поджидала она. Перегнувшись, он открывал ей дверцу. Потом начинался объезд поселка. У каждого большого дома по десять минут. Интересно смотреть на людей, выбегавших из подъездов с мусорными ведрами: почему-то у многих был перепуганный вид. Сигнал мусоровозки чаще всего заставал хозяев врасплох. Представьте, отдыхают себе люди после работы: кто ужинает, кто у телевизора, кто гостей принимает, кто собирается в кино - и вдруг: пи-и-и, пи-и-и-и. Начинается легкий переполох: кому выносить, что надеть, как бы успеть...

В ненастные дни, когда не хочется лишний раз выбегать на улицу, она раскрывала учебник, а Матвей - затрепанную вконец книжку рассказов своего земляка Шукшина. Так и сидят они весь вечер, посматривают изредка друг на друга, размышляют, мечтают...

А когда они расписались и у них все окончательно наладилось, вошла в Матвея неизъяснимая тоска. Оттого ли, что теперь больше не поджидала она его возле дома, а готовила еду, прибиралась, листала тетрадки; оттого ли, что чаще вспоминалась ему родная смусовская столярка... А давеча Бабкин говорил с начальником СМУ, Фед Федычем, - мусор он как раз из дому вынес.

- Как работенка? - спросил. - Шофер, я вижу, ты неважный - вон все крыльцо разворотил. Возвращайся. Столяра нам сейчас во как нужны. - Он чиркнул ребром ладони по горлу. - С осени начнем панельное строительство.

Матвей загорелся, но не подал виду, только зачем-то покрутил баранку.

- Дак я, Фед Федыч, с большим, можно сказать, удовольствием. А квартира? У меня ж семья как-никак. Сами понимаете, куда с имя?

- А что, уж и ребенок есть?

- Да пока нет. Но оно ведь дело такое... - туманно намекнул Бабкин на возможное прибавление в семействе.

- Квартиры теперь у нас будут. Потерпеть надо.

"Хм, панельное строительство, - не спеша размышлял Матвей, сворачи-вая мимоходом очередное крыльцо деревянного дома. - Это дело! Это, считай, каждый месяц по домине. Видать, город затеяли образовывать".

И он снова вспомнил столярку, полную теплого стружечного дыма вперемешку с крепким запахом дядисашиных самокруток из присланного домашнего самосада. В нем медленно росла и поднималась к горлу злость на все окружающее-мусоровозку, людей с помойными ведрами, мокрую погоду. Однако, вспомнив жальчиночку, Бабкин сразу приутих и поглядел на часы: скоро ли домой.

"Эх, пережить еще год, а там - отпуск. Поедут к нему в деревню, на Алтай. То-то будет потеха, когда услышит бабка от "басурманки" родные старинные слова. Погоди, как же она намедни сказывала: "Полонили они полоняночку, молоду Настасью Митриевну. Со тым со младенцем со двухмесячным..." Чудно, однако же!

...Ах да, панельное строительство!"

Он вздрагивал от грохота пустых бутылок, вываливаемых с мусором, выходил размяться. А уж если Матвей выходит, то не миновать "базара".

- Опять воды налили. А мне за полив улиц помоями прокол в талоне, штраф!

Но больше всего возмущала его "преступная расточительность граждан северян".

- Во! Зажрались! Хлеб уже выкидывают... Да где это на Руси было видно, чтоб так с хлебушком-то...

Хлеб ты, хлебушек!

...Пока Бабкин жил с матерью, еще куда ни шло - перебивались. А вот уж когда угодила она за полмешка картошки в тюрьму - впрямь невмоготу сделалось.

Дорога от деревни до школы нескорая - через перевал, мимо речки, по лесу. В животе пусто, а все примечалось: нечаянный всплеск рыбины, серебряный узор паутины, неумелый полет птенца, тугие колпачки грибов-боровичков, тянущаяся к солнцу трава осока, жужжание шмеля, дождевая туча над перевалом, солнечные пятна на сыром мху... И ни с того ни с сего брызнут вдруг мальчишеские слезы - красотища-то кругом какая! Так вдруг жалко себя станет. Жить хотелось...

Один только раз Матвей наелся досыта. Это когда вернулась из тюрьмы мать. Вернулась с гостинцем - огромным кульком настоящих глазированных пряников. Наелся до того, что, когда встал, сделал шаг, покачнулся и грохнулся от резкой боли в животе. Заворот кишок получился...

- Сделаю я что-то завтра, - сказал вслух Бабкин, хитро прищурившись и значительно подняв указательный палец. - Сделаю!

С утра он отправился на берег, покопался в завалах плавника, выбрал с десяток досок-коротышей. Напевая, достал топор, пилу, рубанок. Выпрямил старые гвозди. Работал и радовался оттого, что все ему удавалось, все было послушно его мастеровым рукам. На стук приплелся лохматый пес. Постоял, жмурясь от солнца, понюхал стружки и осторожно лег рядом, положив голову на вытянутые теплые лапы. Понравился, стало быть, ему Бабкин.

К обеду Матвей смастерил плотный высокий ящик. Крышку прикрепил на двух шарнирах из старого ремня. Подумал и приколотил с боков две ручки. Потом сбегал домой за сверлом и наделал снизу отверстий - для вентиляции. Затем взял кусок угля и старательно вывел сбоку два слова: "ДЛЯ ХЛЕБА". А немного поразмыслив, поставил в конце три жирных восклицательных знака.

Ящик он установил в коридоре своего дома, у выхода, а с жильцами провел беседу. Через неделю, когда ящик наполнился хлебными кусками, отвез его в соседний совхоз, который имел несколько лошадей, коров, свиней и сотню- другую кур-несушек. Заведующий фермой пожал руку Бабкину:

- Молодец! А ведь это идея, парень. Если со всего поселка, скажем, а?

В последующие дни Матвей смастерил еще шесть хлебных ящиков и развез их по домам. Потом совхоз раздобыл на горторговских складах емкие алюминиевые бачки - и дело пошло.

А Бабкин опять заскучал, затосковал. Вначале он сработал Марине туалетный столик под красное дерево - с овальным зеркалом, четырьмя выдвижными ящиками. Потом замыслил шифоньер, но вовремя сообразил - не войдет. А вот качалку надо соорудить. Сделав качалку, заодно сбил стульчик с отверстием посередине и низенький столик к нему.

- Парнишка появится, недосуг будет, - веско сказал он Марине.;- Соседка сказывала - девочка.

- Парнишка, помяни мое слово, парнишка, - успокоил Матвей.

- Все одно - дитятко.

- Одно, да не одно,- возразил Бабкин.- Ты вот думай, что будет парнишка, он и будет. Поняла? Такое поверье есть.

- Думать-то, однако ж, поздно...

- Будь спокойная, я раньше думал...

- А пошто мне не сказывал? Я б тоже думала.

- Хм! Дак оно вишь, как получается... - Не придумав более ясных слов, Матвей задумчиво поскреб затылок.

- Ладно, побалалайничали языком - будет. Садись исть - простынет.

- Ох-хо-хо!- вздохнул Бабкин.- Как ты только со своим языком ребятишек воспитывать будешь. Так же и будут балалайничать, глядя на тебя.

- А у меня по русскому языку, между прочим, все пятерки, - не обиделась Марина. - Это я только дома, по привычке...

Как задумал Матвей, так и вышло - Марина родила парнишку. Тесно стало втроем. Барахлишком к тому времени кой-каким обросли: ванночки там всякие, колясочка... Север - дело известное. Картошку - ту ладно, в коридоре можно хранить, а кадушки под рыбу да капусту, шмутье-барахло - совсем девать некуда. И задумал Бабкин наискосок от дома соорудить свой домишко. Вообще на том месте сарай уже был. Издавна, видать, стоял. Ни то ни се - будто кто сверху нажал и слегка сдвинул. Пол земляной, оконце махонькое, всюду щели - собака пролезет. Одним словом, развалюха. Глядел на него, глядел Матвей да и сторговался с соседом-владельцем. Стал Бабкин владельцем частной собственности. Поговаривали, правда, что будут сносить все эти строения - под Дом пионеров. Но когда - никто точно не знал.

Когда совсем потеплело и стаял снег, он перво-наперво разобрал строение на части. Доски все оказались трухлявыми. Но все равно уложил их аккуратно в штабель на два поперечных бруса. На берегу выбрал восемь бревен - чтоб два венца вышло вместо фундамента. Но сначала вкопал столбы, скрепил их лиственничными брусьями. Лаги уложил прямо на землю. Непорядок, конечно, но "стакан" делать не стал: для домишка сойдет и так. Теперь чего? Знай обшивай досками до самой крыши, а там клади балку-матку и стели потолок. Тут-то и вышла первая загвоздка: где взять доски? Пошел Бабкин в горторг, а там на складах ящиков разных видимо-невидимо. Отобрал несколько мебельных. Древесина на них тесаная, подогнанная. Сперва хотел приколачивать доски встык, одна к другой, но, подумав, махнул сердито рукой - делать так делать! Особым фуганочком простругал с одного бока канавки, с другого - выступы соответственно. Получился добрый шпунт. Правда, пришлось обшивать сарай в три ряда - доски-то короткие. Намаялся, но вышло ладом. С востока оставил место под окно.

На все это ушла половина короткого северного лета. Бабкин осунулся и почернел. Шутка ли, семь часов на мусоровозке, сколько-то на сон, а остальное - на домишко. Марина, глядя на него, вздыхала, но при случае не отказывалась помочь: где доску подержать, где попилить вдвоем. Парнишка тем временем подрастал. Марина, однако, учебу не бросила, старалась всюду поспевать, оттого маленько тоже с лица сошла, глазищи одни остались.

А тут Федор Федорович опять заладил: иди да иди в столяры. Пошел бы

Матвей, тем более на первый случай вагончик ему обещали. Но заупрямился - видишь ли, домишко жалко бросать. "Как это так! Завсяко-просто - раз и бросил? Не пойдет. Ладно бы еще целый, а то даже и без окна". Мастерил он в ту пору оконную раму. Перед этим, правда, долго размышлял: какую? Подошло бы самое обыкновенное, волоковое окно: квадрат в стене и задвижка, как у них в деревне. Ну а если косящатое, то есть красное, - тут работать надо. Но пока делал косящатое, вспомнил о форточке - летом-то как без проветривание? Нужна форточка. Попотел вечер-другой и устроил настоящую фрамугу. Как в больших современных домах. Подогнал все это ладом, обшил наличником, навесил узкие створки ставней. Но тут же снял их и выпилил в каждой посередине два сердечка.

Лето тем временем катилось к исходу. Подули с моря мокрые ветры. Совсем запарился Матвей. А ведь еще не было пола. Вообще-то возни с ним, считай, никакой - сгодится и черновой: клади доски на лаги, подгоняй, забивай гвозди. Правда, плинтусы еще надо... Так бы и сделал Бабкин, не попадись ему на глаза ящики из-под апельсинов. Сделаны они были из ровных, красноватых, будто полированных плашек. Глянул он и ахнул - словно под паркет! Долго разглядывал узоры на древесине, но так и не мог определить породу - ящики были заграничные. Набрал он дощечек - одна к одной. И за субботу поверх чернового пола уложил паркет. Скрип-скрип! Как в приемной начальника СМУ.

Дверь сделал одностворчатую, с порогом, как полагается. А присев покурить на шершавые приступки, вспомнил о сенях. Как же без сенцев-то? Ведь занесет: зимы здесь, известно, пуржливые. Потом каждый раз корячься, откапывай. Но, сморгнув упавшую каплю дождя, поторопился заняться крышей. Сенцы подождут до следующего лета. Изловчился Матвей и все же сделал крышу: со стропилами, покатую, по чердаку разбросал мешка три опилок - для тепла; снаружи покрыл толем.

Внутри работал с подсветкой - темно стало. Работал, а сам ощущал вместе со строением резкие накаты предзимнего ветра. Мысленно определил место для печи. По диагонали от нее, как принято, - передний угол. Соорудил здесь стол и скамью. Вдоль глухой стены поставил верстак, набил гвозди для инструмента. Многое еще надо бы сделать - полки, табуретки, шкафчик... Но не стал. Потому что по-настоящему устал Матвей от домишка. Другим воскресным утром он приколотил над дверью охлупень - вырезанную из доски голову оленя - и сказал:

- Побег я, мать, в магазин, а ты закусь сваргань. Новоселье будем справлять - хватит!

- Поиграй с Максимкой, я пока все стаскаю в домишко. - Нагрузив сумки едой и посудой, она вышла из комнаты.

Бабкин затарахтел погремушкой перед сынишкиным носом, но вдруг бросился к двери и закричал:

- Погоди, Марина, погоди, говорю!

- Чего ты?

- Пойдем вместе.

- А Максимка?

- Мы мигом.

Прежде чем войти в дом, он так двинул ногой дверь, что та чуть не сорвалась с петель, крякнул и вдруг подхватил на руки супругу свою.

- Ой! - только и успела охнуть Марина.

- Чтоб все честь по чести, - выдохнул Бабкин и внес жену в комнату.

- А и тяжела ты, мать. Может, того, опять?..

- Глупый ты, Матвейка. - Она приложила руку к его губам. - Что я тебе, крольчиха...

Постояли с минуту и разом вспомнили о Максимке. Сходили за ним, завернули в тулуп и уложили на верстак.

Неторопливо выпили всю бутылку красного вина, поели отварной картошки с соленой кетой, закусили маринованными грибами.

- Ну, ладно, однако, на боковую пора, мне завтра рано, - сказал устало Матвей.

- И то правда, бери Максимку, а я со стола приберу.

- Ну, мать, ты тоже скажешь... Дом он и есть дом. Тут и первую ночь надо.

- Не чуди, Матвейка. Сына застудим - ночью, видать, заморозок ляжет.

- Да ему жарко в тулупище-то. А мы в кукуль залезем.

Она немного поспорила, посопротивлялась, но потом согласилась.

- ...А еще обошью снутри досками, под утеплитель, - сонным голосом пробормотал Матвей, - печь сруковожу, сенцы. А комнату верну мусоровоз- ной конторе... Надоело возить помои...

В середине ночи захныкал Максимка. Она проворно вылезла из мешка, прижала сынка к горячей груди, подошла к оконцу и, покачиваясь, тихонько запела:

Чудо-чаделко-о, Спи, мой ласковый. Спи, мой маленький, Мой родной. Родна матушка, Родна батюшка Сберегут тебя, Дорогой.

- Накинь хоть на себя, простынешь ведь... - пробормотал Бабкин.

- Хочешь пить, Матвейка? Погоди, морошки наведу тебе.

- Спи, жальчиночка. Обойдется...

Однако пил долго, медленно, смакуя сладко-кислый привкус тундровой малины. А сам думал о своей жальчиночке, о всей своей жизни.

Воздушный мост Аляска - Сибирь (Мазурук Илья Павлович)

Мазурук Илья Павлович

Родился в 1906 г. Герой Советского Союза. Генерал-майор авиации в отставке, заслуженный полярный летчик. Участник множества арктических и антарктических перелетов, экспедиций. Член редколлегии сборника "Полярный круг". Автор нескольких популярных книг для детей и ряда статей об авиации. Работает над книгой воспоминаний о работе в полярной авиации. Живет в Москве.

Шел второй год Великой Отечественной войны. На фронтах все нарастали ожесточенные сражения с гитлеровскими полчищами. Напряженные, наполненные боевой работой дни были и у нас на Крайнем Севере. Тогда я командовал 2-й авиагруппой военно-воздушных сил Северного флота, укомплектованной большей частью из экипажей полярной авиации Главсевморпути. Районами действий авиагруппы были главным образом Баренцево, Белое и Карское моря. И вот в начале августа 1942 г. в разгар боевых действий меня неожиданно вызвали в Москву.

Как известно, временные успехи гитлеровских войск в начале войны вынудили эвакуировать ряд отечественных авиационных заводов на Восток, и требовалось время для пуска их на новом месте. На фронтах ощущался недостаток в боевых самолетах; враг еще обладал значительным преимуществом в воздухе. Необходима была доставка в СССР военных самолетов от наших союзников по антигитлеровской коалиции - Соединенных Штатов Америки и Англии. Но это дело налаживалось, как говорится, "со скрипом".

Осенью 1941 г. было заключено соглашение, по которому США и Англия обязались поставлять начиная с октября того же года помимо других видов вооружения и техники еще и самолеты. Обязательство на первых порах выполнялось плохо. Реакционные силы Англии и США всячески тормозили выполнение союзнического долга этих стран.

Представители США и Англии попытались обусловить поставку самолетов и другой военной техники получением от нас всеобъемлющей секретной информации, а также уступкой ряда аэродромов в Сибири. У. Черчилль в своем инструктивном письме лорду Бивербруку, направ-ляемому для переговоров в Москву, прямо указал, что поставки Советскому Союзу могут начаться не ранее середины или конца 1942 г., а основные поставки - в 1943 г.^*

^* (В. Л. Исраэлян. Дипломатическая история Великой Отечественной войны. М., 1959, с. 33.)

Советское правительство принимало все меры для активизации союзниками поставок боевой техники. Но как ее доставлять в СССР?

Можно отправлять морем. Один путь пролегал от портов западного побережья Америки через Тихий и Индийский океаны, Аравийское море и Персидский залив в порт Басра. Суда шли по этому пути более двух месяцев. Для перевозок морем самолеты приходилось разбирать и упаковывать в ящики. На судне их размещалось небольшое количество. Из далекой Басры самолеты следовали в СССР через Иран по железной дороге, и только часть их, после сборки в Басре, - воздушным путем, своим ходом.

Второй морской путь от восточного побережья Америки до Мурманска или Архангельска был короче, но сопряжен с большим риском. Он проходил в северных широтах Атлантики, мимо Исландии, затем по Северному, Норвежскому и Баренцевому морям. Гитлеровские морские и воздушные силы, базировавшиеся в Норвегии, активно противодействовали прохождению судов союзников. Например, в июле 1942 г. в крупнейшем караване "РО-17" шедшем с грузами для Красной Армии, из 35 судов было потоплено 23, На дно моря ушло 210 самолетов, 430 танков, 3350 грузовых автомобилей и 100 тысяч тонн военных грузов. И это произошло в чрезвычайно трудное для Красной Армии время, накануне Сталинградской битвы.

Государственный Комитет Обороны СССР принял меры, чтобы ускорить доставку военной техники, в частности самолетов, из США по более безопасному пути и в более короткие сроки. Поэтому требовалось проложить надежный воздушный путь. 17 июня 1942 г. Ф. Рузвельт писал И. В. Сталину: "Посол Литвинов информировал меня, что Вы одобрили переброску американских самолетов через Аляску в Северную Сибирь на Западный фронт..." В письме от 23 июня Рузвельт опять пишет о том же: "Я хочу подчеркнуть, что, если было бы возможно осуществлять поставку самолетов из Соединенных Штатов в Советский Союз через Аляску и Сибирь вместо того, чтобы поставлять их через Африку, как это практикуется теперь, было бы сэкономлено большое количество времени". И далее: "Я готов отдать распоряжение американским экипажам, занятым перегонкой самолетов, доставлять Вам самолеты до озера Байкал".

На это И. В. Сталин ответил, что он полностью разделяет мнение Рузвельта о целесообразности маршрута для переброски самолетов из США через Аляску и Сибирь на Западный фронт. "Учитывая это, - писал И. В. Сталин, - Советское правительство уже дало необходимые указания об окончании в кратчайший срок проводящихся в Сибири работ по подготовке к приему самолетов..."^*

^* ("Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941 -1945 гг.", т. II, с. 24-25.)

"Что касается того, силами чьих летчиков доставлять самолеты из Аляски, то мне кажется, что это дело можно будет поручить... советским летчикам"^*.

^* ("Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941 -1945 гг.", т. II, с. 26.)

Первое решение об организации доставки американских самолетов по воздуху Государственный Комитет Обороны принял в октябре 1941 г., и сразу же тогда начались подготовительные работы.

До войны состоялось только несколько перелетов между Чукоткой и Аляской, они выполнялись на гидросамолетах, а зимой - на самолетах, оборудованных лыжами. Например, в 1934 г. С. Леваневский и М. Слепнев летели с Аляски для спасения челюскинцев на самолетах с лыжами. Авиатрассу для перегонки самолетов из США к фронту надо было создавать заново: изыскивать и доставлять в труднодоступные места строительные материалы, сооружать жилые и служебные помещения, разместить и организовать питание летного и технического персонала, всех работников трассы. Требовалось завезти на вновь создаваемые аэродромы большие количества горючего и смазочного материала, организовать на аэродромах техническую, метеорологическую службу, связь и т. п.

Начальник Аэрофлота, прославленный полярный летчик, Герой Советского Союза В. С. Молоков, получив задание и мандат уполномоченного Государственного Комитета Обороны, возглавил группу видных авиационных специалистов, в которую вошли Д. Чусов, А. Яновский, Б. Иванов, С. Файн и др. Группа вылетела в конце 1941 г. в Сибирь, Якутию и на Чукотку для выбора наилучшего направления авиатрассы и проведения подготовительных работ по созданию аэродромов и необходимых служб. Эта группа подготовила варианты воздушной трассы Аляска - СССР и представила их в Государственный Комитет Обороны.

Первый вариант трассы был предложен вдоль Северного морского пути; второй - с Аляски через Камчатку и Комсомольск-на-Амуре и третий - через Берингов пролив, центральные районы Чукотки, Колымы, Якутии до Красноярска. Государственный Комитет Обороны утвердил третий вариант: Аляска-Красноярск, через Чукотку и Якутию.

Авиатрасса длиной почти 6500 километров проходила над одним из самых суровых районов нашей страны, зато расстояние над морем было сравнительно небольшим. Более 5 тысяч километров этого пути пролегало над тундрами, горными хребтами и непролазными дебрями тайги. Единственными транспортными путями в короткое лето были пересекающие трассу реки Анадырь, Колыма, Яна, Лена, Енисей. Привычных ориентиров для летчиков - дорог, населенных пунктов и тому подобного - не было. Магнитные компасу там работали ненадежно. Точных карт местности также не было. Но лучшего воздушного пути не существовало.

Однако преимуществами этого направления перед другими кроме относительно короткого пути морем были также преобладание устойчивой антициклональной погоды на большей части трассы и наличие таких крупных населенных пунктов, как Анадырь, Магадан, Якутск, Киренск, деливших трассу почти на равные участки. Важно было то, что конечный пункт - Красноярск - лежит на Транссибирской магистрали, откуда самолеты могли следовать к фронту по железной дороге. Кроме того, некоторые участки трассы ранее были изучены и облетаны экипажами полярной авиации и Аэрофлота.

Сложность же этого направления заключалась в том, что самолеты, идущие к фронту по воздуху, должны были проделать путь примерно в 14 тысяч километров: 3 тысячи - от заводов США через Канаду и Аляску до Фэрбенкса, 6,5 тысячи - от Фэрбенкса до Красноярска и далее до фронта примерно еще 4,5 тысячи километров. Кроме того, самолеты должны были отработать на трассе около 60-70 часов и поступать в боевой полк исправными.

Спешно строилась труднейшая воздушная трасса Аляска - Сибирь.

Перегонка самолетов должна была осуществляться только советскими летчиками и специалистами. Начальником трассы и перегоночной авиадивизии назначили меня.

Усилиями Аэрофлота с помощью местных организаций, Наркомата Обороны и других ведомств, под энергичным руководством партийных органов на местах были максимально мобилизованы различные ресурсы. Самоотверженным трудом патриотов в кратчайший срок были созданы основные аэродромы и самые необходимые службы: техническая, связи, метеослужба и др. Мне потребовалось бы долго перечислять многих специалистов, начальников и командиров всех степеней, многих рядовых сотрудников, и все равно я не смог бы назвать имена всех, кто в тяжелое для Родины время вложил огромный труд в дело создания воздушного моста, соединившего два континента.

Вот только два эпизода строительства аэродромов на трассе.

В районе Анадыря пришлось единственным трактором разравнивать на берегу моря галечную косу. Из Владивостока на двух морских судах доставили деревянные рейки и гвозди. Были глубокая осень, морозы, море штормило: С трудом удалось выгрузить гвозди, причем очень много тонн, рейки же пришлось сбросить в море. Расчет был прост: волной их прибьет к берегу. Прибить-то их прибило, но раскидало на несколько километров. Собирать их и таскать на себе - автомашин не было - пришлось строителям.

Решетку, сделанную из реек, уложили на гальку, утрамбовали глинистым (глину нашли на месте) раствором - и взлетно-посадочная полоса была к сроку готова. Много лет исправно служила эта полудеревянная, реечно-грунтовая полоса.

Возле маленького поселка Марково, приютившегося в тундре около реки Анадырь, пришлось вырубить под аэродром кустарник, выкорчевать пни, занять огороды местных жителей. Вместе с небольшой группой строителей все населёние, даже школьники, на носилках таскали на полосу глинистый грунт с реки и утрамбовывали его. Осенью и зимой помог мороз, а летом настелили металлические листы, доставленные по реке. К началу перегонки самолетов этот аэродром вошел в строй и обеспечил перелеты боевых машин.

В мирное время по существовавшим в авиации нормативам потребовалось бы четыре-пять лет на такое строительство, а тогда на трассе основное, первоочередное сделали за десять месяцев.

Управление Военно-Воздушных Сил оперативно организовало подбор летного состава и обучение его сложному делу - перелетам в крайне трудных условиях на американских боевых машинах на большие расстояния.

Под руководством полковника Н. Романова из двадцати полков отобрали наиболее подходящие кадры. Из них и была сформирована перегоночная авиадивизия из пяти полков, которая уже в августе 1942 г. прибыла в Красноярск. Затем транспортными самолетами Аэрофлота авиаполки были доставлены в намеченные пункты авиатрассы. Аэрофлот направил на трассу для постоянной работы отличный авиаполк в составе 28 экипажей под командованием В. Пущинского, он блестяще справился со всеми заданиями командования.

Очень пригодился богатый опыт полярных авиаторов. К началу Отечественной войны полярная авиация располагала высококвалифицированным летным составом.

Военно-Воздушные Силы направили на трассу, скажу без преувеличения, великолепных командиров авиаполков Недосекина, Твердохлебова, Васина, Матюшина, Мельникова, начальника штаба дивизии Прянишникова, инженера дивизии Лучникова, заместителя командира дивизии, выдающегося военного летчика и организатора полетов В. В. Фокина, политработников Орлова и Антонова и еще многих других. Помощь местных партийных и советских органов в разрешении многих вопросов создания и работы трассы способствовала бесперебойной работе трассы до конца войны.

Перегонка боевых самолетов с Аляски началась 29 сентября 1942 г. Одновременно достраивалась трасса и совершенствовалась организация полетов.

Первую группу - двенадцать средних бомбардировщиков типа А-20 - привели из Фэрбенкса летчики нашего первого авиаполка. В его задачу входило перегонять самолеты от Фэрбенкса до Нома и далее через Берингов пролив и горы Чукотки до Анадыря. Протяженность этого отрезка пути составляет 1560 километров. На этой же базе находилась Советская специальная миссия полковника М. Г. Мачина. Миссия оформляла приемку самолетов от американцев и быстро отправляла их на трассу. В Фэрбенкс самолеты доставляли по воздуху американские летчики со своих заводов.

На авиабазе Ладдфильд образовался своего рода учебный центр. Наш летный и технический персонал изучал под руководством американских и наших специалистов передаваемые самолеты: истребители Р-40 - "Киттихаук", Р-39 - "Аэрокобра"; средние бомбардировщики Б-25, А-20 - "Бостон", а также транспортные самолеты СИ-47.

Американский истребитель "Аэрокобра" обладал значительной дальностью полета, хорошим вооружением, оборудованием, надежным мотором. Наши новые истребители конструкции Яковлева - Як-3 и Лавочкина - Ла-5 отличались от "Аэрокобр" своей высокой маневренностью и малой уязвимостью. Они, как правило, благополучно возвращались на аэродром со множеством пробоин, в то время как американский истребитель, плотно начиненный аппаратурой, даже при небольшом числе пробоин выходил из строя. Сведения с фронтов подтверждали значительное преимущество отечественных истребителей в бою с немецкими "Мессершмиттами".

Средние бомбардировщики Б-25 и А-20 ("Бостон") обладали неплохими боевыми качествами. В частности, А-20Ж использовался на фронте и как торпедоносец. Не получали мы от американцев бомбардировщиков дальнего действия и других хороших военных самолетов, хотя у союзников они были.

Много трудностей для нашего летного и технического персонала представлял "языковый барьер", хотя наши парни значительно скорее овладевали английским, чем американцы русским. Все инструкции и надписи были, естественно, на английском языке. Затрудняла также постоянная необходимость пересчитывать, иногда даже в полете, галлоны в литры, футы в метры, мили в километры, то есть в привычные советским летчикам метрические меры.

Движимый желанием максимально помочь фронту, наш летный состав, в большинстве своем молодой и малоопытный, успешно осваивал и технику, и язык. Отличные американские летчики-инструкторы, обучавшие наших людей, удивлялись их способностям. Не только сотрудники авиабазы, но и жители Фэрбенкса восхищались красивыми групповыми полетами советских летчиков на американских машинах. Между нашими авиаторами и американским персоналом вскоре установилась атмосфера взаимопонимания и доброжелательства. С русской душевностью относились наши люди к американцам, особенно к тем, кто активно помогал отправлять больше самолетов фронту. Однако не могу сказать, что все американцы, с которыми мы сталкивались, горели желанием помочь Красной Армии быстрее одолеть фашистов.

На трассе был принят хорошо зарекомендовавший себя эстафетный метод перелетов. Каждый из пяти авиаполков работал только на своем участке трассы, старательно изучал особенности его, привыкал к нему.

Перелеты осуществлялись, как правило, группами. Вел такую группу так называемый лидер, опытный летчик или командир подразделения; на его самолете-бомбардировщике были штурман и радист. За лидером следовали в строю самолеты-истребители, за ними тоже самолет-бомбардировщик - помощник лидера. Он следил за всеми самолетами и при надобности сопровождал отстающих или идущих по каким-либо причинам на вынужденную посадку. Бомбардировщики и транспортные самолеты перелетали по трассе в большинстве случаев в одиночку.

Еще совсем недавно считалось непреложным правилом выполнять в этих северных и приполярных областях большие перелеты только опытными экипажами, при наличии хорошего запаса горючего, продовольствия и соответствующего аварийного снаряжения на борту самолета. О таких отдельных перелетах, например С. Леваневского, M. Водопьянова, В. Молокова и других, много писалось в центральной печати как о значительных достижениях нашей авиации. Однако в трудное военное время советские люди пересмотрели все привычные нормативы. На авиатрассе были умело организованы массовые и систематические перелеты, в основном маленьких самолетов-истребителей, конструктивно не рассчитанных для выполнения больших перелетов. Это были самолеты для кратковременного полета и маневренного воздушного боя.

Первый участок трассы (американский - от Фэрбенкса до Нома и середины Берингова пролива) протяженностью 860 километров проходил над дремучими лесами долины реки Юкон; далее еще 700 километров до аэродрома Анадырь - над постоянно хмурым, холодным Беринговым проливом и горными массивами восточной части Чукотки. Это был сложный участок. Обычно в этом районе стояла плохая погода.

Личный состав 2-го авиаполка базировался в наспех построенном аэродроме на самом берегу Анадырского залива. Летный и остальной состав полка жил в примитивных фанерных домиках. Сложный 1450-километровый участок трассы до аэродрома Сеймчан на реке Колыме пересекал всю центральную, безлюдную часть Чукотки и высокогорный район Омолона и Колымы.

Путь от Сеймчана до Якутска длиной 1200 километров был самым трудным. Он пролегал над обширной высокогорной территорией, пересеченной хребтами Черского и Верхоянским, а также над Оймяконским районом полюса холода. По этому маршруту вели самолеты летчики 3-го полка, базировавшегося в Сеймчане. Им приходилось летать на большой высоте, при очень низких температурах, в кислородных масках. Почти все самолеты не имели отопления, а провести четыре часа в холодной машине с обмерзшими стеклами без автопилота было для летчиков-истребителей серьезным испытанием. Кроме того, большой участок пути истребители проделывали с подвес-ными бензобаками, что сильно усложняло пилотирование, особенно в плохую погоду.

Два участка трассы - от Якутска до Киренска протяженностью 1340 километров и от Киренска до Красноярска - 920 километров - проходили частью вблизи реки Лены, частью над сплошной тайгой. Эти участки обслуживали летчики 4-го полка, базировавшегося в Якутске, и 5-го - в Киренске. Зимой сильные морозы и морозные туманы, летом густой дым от лесных пожаров усложняли перегонку самолетов.

Летчики всех авиаполков, передав самолеты в пункт назначения, возвращались к месту базирования на транспортных самолетах. В Красноярске - конечном пункте авиатрассы Аляска - Сибирь- американские самолеты принимала специально созданная Комендатура Военно-Воздушных Сил Красной Армии. Здесь часть машин шла на формирование боевых авиаполков, а часть переправлялась по воздуху и по железной дороге на пополнение действующей на фронтах боевой авиации.

Долгими зимами в этих краях постоянно стояли лютые морозы, часто доходившие до 60 градусов, а в районе Оймякона - иногда до 70. Машины на аэродромах покрывались ледяной коркой, масло в баках и моторах, а также смазка механизмов становились твердыми, как камень, резина - хрупкой, лопались шланги, выводя из строя тормоза и гидравлику. Ангаров же на трассе не было, все работы выполнялись под открытым небом. Только наши инженеры и техники, эти самоотверженные умельцы, обмерзая сами, умудрялись примитивными средствами ремонтировать, разогревать и отправлять в полет "ледяные американки", как их шутя у нас называли. Подогреватели приходилось часто изготовлять на месте, применяя большие примуса и даже бензиновые бочки. Без инициативы, находчивости нашего персонала, без риска остановилась бы перегонка самолетов на долгий срок.

Вначале американцы поставляли нам самолеты с обычной, не морозо-устойчивой резиной, она не выдерживала наших сибирских морозов, ломались шланги, уплотнения, шины колес и т. п. Задерживалось движение самолетов. Пришлось Наркомату внешней торговли направить в США специалиста с рецептурой нашей морозостойкой резины. Вскоре после этого мы стали получать самолеты с хорошей резиной.

В феврале 1943 г. произошел такой случай. Ведомую мной группу из двенадцати "Аэрокобр" пришлось посадить на замерзшую песчаную косу реки Колымы, у поселка Зырянка: аэродром назначения Сеймчан был закрыт туманом. Мороз - 46 градусов. Ночевка. Подогревателей нет. Тем не менее утром вся группа улетела. Обеспечил вылет бортмеханик лидерного самолета бомбардировщика В-25, испытанный полярник Д. Островенко. Под его наблюдением всю ночь жители Зырянки топили дровами железные печки, установленные под "Аэрокобрами", накрытыми большими брезентами, которые нам предложили местные рыбаки.

Вспоминается эпизод, когда американские авиаторы, не будучи психологически и технически подготовленными к нашим климатическим условиям, оказались на грани катастрофы. Сильно морозным январским днем 1944 г. в небе Якутии появился четырехмоторный американский самолет "Либерейтор". На нем возвращался из Китая в Вашингтон после большого вояжа по многим странам видный политический деятель - сенатор и кандидат в президенты г-н Уилки с сопровождающими лицами.

В Якутске американская миссия была принята местными властями. Несколько дней г-н Уилки знакомился с республикой. В день вылета американского самолета в США экипаж явился на аэродром под заметным хмельком. За время стоянки самолета вся американская техника промерзла. Наш инженер Лучников предложил прогреть моторы и оборудование "нашим", русским способом. Американцы отказались, так как их самолет имел специальное устройство "диайсер", разжижающее бензином холодное масло в моторах. Мне положено быть на аэродроме, проследить и обеспечить надежность полета иностранных гостей. Узнав об отказе от прогрева моторов, я снова предложил нашу помощь. Уговоры были безуспешны.

Вот гости в самолете. Экипаж с трудом запустил холодные моторы. Они чихают, фыркают, но экипаж нетерпелив: не дав моторам прогреться на малых оборотах, включает большие. Вскоре, не запрашивая разрешения на взлет, "Либерейтор" побежал по снежной полосе, взлетел, набрал метров сто высоты. Вижу шасси не убираются, сдает один мотор, потом второй мотор, самолет в крутом развороте плюхается обратно на аэродром и выкатывается за полосу в сугроб. От катастрофы спасло лишь мастерство американского пилота.

Американцы покинули самолет. Г-н Уилки попросил доставить их на Аляску нашим самолетом, что и было на следующий день выполнено. Прежде чем отбыть на нашей машине, ко мне подошел второй пилот "Либерейтора" и заявил, что он желает подарить нам этот самолет. Я принял это за неуместную шутку. Слегка обидевшись, американец заявил, что самолет принадлежит ему, он, мол, не авиатор, а бизнесмен, и этот самолет ему подарила богатая мама для патриотического участия в войне. Тут же был вызван нотариус, который юридически оформил дарственный документ, и я поблагодарил авиатора-бизнесмена. Щедрый гость улетел, а на "Либерейторе" появились вместо опознавательных знаков воздушных сил США красные звезды. Наши кудесники инженеры и механики и их помощники быстро освоили незнакомую американскую машину, отремонтировали моторы. Подарок был отправлен на фронт и передан в хорошие руки: его принял замечательный боевой летчик, Герой Советского Союза и Герой Югославии А. С. Шорников, в свое время спасший И. Б. Тито от фашистского плена.

Летом полетам мешали туманы на аэродромах, облачность, гнус, лесные пожары, заволакивавшие густым дымом огромные пространства. Лететь в дыму можно было только слепым методом, к чему тогда подготовлены были немногие. Первое время на истребителях не было даже радиокомпасов, а на аэродромах отсутствовали радиостанции и хорошая метеослужба.

Вынужденные посадки, случавшиеся на трассе, приводили подчас к печальным последствиям, поскольку парашюты почти не применялись. Так, летчика - старшину Дьякова, севшего на неисправном самолете среди Верхоянских гор, удалось вывезти только через 34 дня на оленьих упряжках. Целый самолет Р-40 и останки замерзшего летчика, потерявшего ориентировку и севшего в горах без бензина, нашли только много лет спустя. Были и другие печальные случаи.

Трудностей было много, очень много, всех, пожалуй, не перечислишь. Несмотря на это, аварийность была весьма небольшой - 0,2 процента от числа перегнанных самолетов. Всего за три года существования межконтинентальной трассы было перегнано несколько тысяч самолетов. Это количество в масштабе снабжения самолетами за время войны было небольшим, особенно если учесть, что в последние годы отечественная промышленность выпускала ежегодно до 40 тысяч боевых самолетов. Однако доставленные нами машины сыграли хотя и небольшую, но положительную роль в деле победы над врагом. Появление американских самолетов в небе нашей страны, а затем и на фронтах свидетельствовало о том, что мы не одни: союзники хоть и не открывали обещанного второго фронта, но все же как-то помогали нам в войне с фашизмом. Однако трудности доставки американских самолетов были значительнее, чем американская помощь самолетами.

Созданный нами воздушный мост между СССР и США быстро завоевал популярность. Новой авиамагистралью стали охотно пользоваться политические деятели и дипломаты. Генри Уоллес, тогдашний вице-президент США, в 1943 г. пролетел по нашей трассе в Китай. Г-н Уоллес интересовался работой трассы, знакомился с народом и экономикой Якутии.

Необходимо упомянуть также и об особом правительственном задании. Осенью 1944 г. мне было поручено организовать перелет из США в СССР четырех американских новых летающих лодок, минуя Тихий океан и Сибирь. Эскадрилья вылетела с авиабазы Элизабет-сити, штат Северная Каролина, на восточном побережье США, через Флориду в Пуэрто-Рико. Мы пересекли Карибское море, Венесуэлу, Гвиану, достигли устья Амазонки в Бразилии, а оттуда перелетели через Атлантический океан в Дакар. Далее наш путь лежал через пустыню Сахару в Марокко, Касабланку, через северную часть Алжирской Сахары и Ливию в Египет, где мы сделали посадку на реке Нил, около Каира. Часть перелета - в районах южного побережья Средиземного моря - проходила в зоне боевых действий. Из Каира мы пролетели через Иерусалим в Багдад и далее через Иран, Баку в Астрахань.

После больших трудностей перелета несколько дней мы вкушали прелести отдыха на Родине, у рыбаков на Волге. А тем временем в ноябрьской морозной Москве искали водоем, свободный ото льда и пригодный для посадки наших морских самолетов.

11 ноября наш трансконтинентальный перелет благополучно завершился на Химкинском водохранилище.

Верховному главнокомандованию мы регулярно докладывали сводку движения самолетов по трассе, и вот 21 января 1944 г. мы получили его высокую оценку нашего труда.

Член Государственного Комитета Обороны и член Политбюро ЦК ВКП(б) А. И. Микоян прислал телеграмму, в которой поздравлял летчиков, инженеров, техников и весь личный состав трассы и дивизии с успешной перегонкой боевых самолетов для фронта.

Перегоночная авиация была награждена орденом Красного Знамени, многие солдаты и офицеры, а также инженеры и техники, работавшие на трассе, были удостоены правительственных наград.

Напряженная деятельность личного состава дивизии и трассы продолжалась и после капитуляции гитлеровской Германии (уже под руководством генерала М. И. Шевелева), когда Советские Вооруженные Силы, верные союзническому долгу, вступили в войну с империалистической Японией.

На этом закончилась еще одна, военная, страница моей жизни. Снова началась пора мирных полетов над льдами Арктики, а затем и Антарктики. В самолете за моей спиной снова сидели ученые - гидрологи, геофизики, геодезисты. Но никогда мне не забыть трескучие морозы Верхоянских хребтов, обмороженные лица и руки моих соратников по дивизии, по трассе, костры на окраинах аэродромов, у которых согревались строители. Они тоже ковали Победу.

Коротко о разном

Безымянный пик в Аляскинском горном хребте недавно получил название вершина Балчена (высота 3350 м). Это имя дано в честь пионера американской полярной авиации Бернта Балчена, ставшего известным в 30-х годах полетами в неосвоенных областях Арктики. Он первый провел самолет над Южным географическим полюсом. В послевоенные годы Балчен был одним из тех, кто прокладывал для пассажирских самолетов путь с Аляски в Европу через Северный полюс.

Ветры тундры (Надточий Юрий Сергеевич)

Надточий Юрий Сергеевич

Родился в 1944 г. Окончил Литературный институт имени М. Горького. Журналист. Руководитель пресс-центра Тобольского нефтехимического комбината. Автор около 15 научных статей, нескольких очерков и рассказов. Живет в Тобольске.

Новелла

Село это по северным нормам мало выделяется среди других сел округа. Несколько двухэтажных домов, огромная, буквой "П", школа-интернат, гостиница и длинные ряды одноэтажных крепких деревянных домиков. Населяют их ненцы и русские - рабочие совхоза, учителя, строители. Недавно в селе появились сейсморазведчики, вечно озабоченные молодые парни.

За селом на белом, сухом, похожем на мелкий песок снеге стоят три чума. В прошлом году чумов было семь, но их хозяева вселились в новые дома, а эти доживают свои последние месяцы. За чумами халмер - ненецкое кладбище и временный аэродром, на котором довольно часто садятся трудяги "Аннушки".

Я прилетел сюда писать о передовой в округе звероферме. Знакомился с ненцами-звероводами, записывал их четкие, на хорошем русском языке рассказы о работе, потом уходил в гостиницу и мучился тем, что очерка не получается, что-то в жизни этих людей от меня было скрыто и не раскрывалось, как не раскрывались аккуратные строчки ненецких песен, томик которых лежал у меня на столе.

Иногда ко мне заходил Гена Явтысый, смотрел на мои мучения и говорил: "Ненецкие песни нельзя читать. Их надо слушать. Тогда поймешь".

Гена самоуверен и деловит. Песни на его стихи передавали по Московскому радио, и он важничает передо мной. Настоящее его имя - Нямбара. Но в интернате его первая молодая русская учительница Галина Ивановна не могла запомнить имя своего ученика, и Нямбара привык к новому. Впрочем, у многих ненцев по два имени: одно - для села, другое - для тундры. Держится Нямбара начальственно. Время от времени как бы невзначай распахивает полы незастегнутой дубленки, открывая лацкан черного пиджака с солидным ромбом Ленинградского университета. Ноги при ходьбе он ставит твердо, в этом он отличается от своих соплеменников с чуть приседающей походкой, потому что им приходится ходить не по деревянным тротуарам поселка, а по мягким, ускользающим из-под ног кочкам тундры.

Он берет у меня из рук записную книжку и жестко определяет:

- Экзотику ищешь.

Категоричность его мне сейчас не нравится, может быть, потому, что в очерке действительно не хватало того малого, что хотелось бы подвести не под экзотику, нет, экзотикой в наших поездках на Север мы и так бываем по горло сыты и уже опасаемся ее, как дурного вкуса. Изюминку я ищу, Гена.

Объяснить все это не удается, потому что решает он быстро.

- Пойдем.

- Куда?

- К Варючи пойдем. К старому оленеводу, старому певцу. Я тебе о нем рассказывал. Идем, юро. Близко. А "юро", кстати, по-нашему - друг. Идем.

Дом Варючи стоит на краю поселка. Часть окон глядит на бесконечную белую плоскость, которую трудно назвать попросту равниной, настолько точно ограничивает ее окружность горизонта, и от этого становится осязаемо ясно, что земля наша действительно имеет форму шара. И для того чтобы убедиться в этом, не обязательно летать в космос, потому что космос на этой верхушке нашего шара ощутим и близок.

Мы проходим мимо невозмутимых ненецких собак. Они свернулись мохнатыми клубками прямо на снегу, засунув под хвосты черные теплые морды. Открываем без стука дверь. Пожилая ненка в расшитой орнаментом ягушке стоит на кухне возле газовой плиты. Посмотрела на нас и отвернулась. Медные украшения, вплетенные в ее длинные жиденькие косицы, звенят при движении.

- Может, неудобно без приглашения?

- В тундре приглашения не спрашивают.

- Мы же не в тундре.

- Мы в тундре.

Для того чтобы еще раз доказать это, он кричит громко, во весь голос: "Варючи!" - и толкает дверь в комнату.

В комнате за столом сидит высокий ненец в малице. Маленькие глазки под припухшими красными веками зорко ощупывают нас. Разговор начинается по-ненецки. В быстром потоке чужой речи я отмечаю знакомые слова: "корреспондент", "Тюмень", "юро". Затем сюда попадает еще одно слово - "котельная"; оно повторяется чаще других. Явтысый объясняет мне, что Варючи жалуется на плохую работу котельной: батареи от этого греют мало и Варючи не может ходить по дому раздетым до пояса, как он привык в чуме. Он говорит, что, если я не напишу об этом в своей газете, петь он не будет.

Я уверяю его, что обязательно напишу. Тогда Варючи улыбается и протягивает мне свою жесткую ладонь и долго мнет мою руку. Так долго, что становится неудобно за то, что она такая белая и мягкая.

- Буду петь, - объявляет он по-русски. - Буду петь хорошие песни. Вытаскивай свою машинку.

Я кладу на стол портативный магнитофон, лента накручивает чужую жизнь, медленную и бесконечную. Поет он, закрыв глаза, и я вспоминаю одного знаменитого артиста, который на лекциях по античной литературе вот так же читал нам в институте Гомера.

- Давным-давно это было, жил на земле охотник. Мало у него было оленей, и часто не горел костер в его чуме, - быстрым шепотом переводил Явтысый. - Зверь уходил из тундры, птица улетала. Плохо было охотнику. И тогда он шел к священным лиственницам, делал из их древесины сядэев. Просил, чтобы глаза их смотрели вместе с его глазами, руки давали силу его рукам.

Песня Варючи идет на одной ноте, почти без интонаций. Я видел в музее этих сядэев, ненецких божков. Маленькие, серые от времени деревяшки с едва намеченными ножом линиями глаз и рук.

Пленка кончается, и, пока я меняю кассету, Варючи через голову стаскивает с себя малицу и из огромного мужчины сразу же превращается в тоненького человечка со старым лицом и мудрыми глазами. На черном пиджаке у него прикреплены орден и три медали. Орден он получил недавно за работу, а медали - за войну.

В углу комнаты у Варючи стоит телевизор. Так, на всякий случай. Надеялся, что построят "Орбиту", и купил. Но "Орбиту" еще не выстроили, и телевизор пылится.

От Геннадия я знаю, что отец у Варючи был председателем колхоза, а дед шаманил.

В окно мне видно, как, перебираясь через наносы снега, в длинном, модном пальто идет артистка-циркачка из Москонцерта. Из-за воротника ее чернобурой лисицы выглядывает старое личико дрессированной обезьянки Чучи. Глаза у обезьянки такие же печальные, как у оленей, которые постукивают сейчас рогами на забойном пункте. Цирк здесь второй день, и мне понятно, что артистка идет к сапожной мастерской, чтобы купить себе модные на материке меховые бурки.

Над тундрой летит ветер, который мы так же мало замечаем, как бег времени. Только в иные моменты это время вдруг становится настолько осязаемым, что его можно даже потрогать, как этот телевизор, к которому внук Варючи конструирует какую-то немыслимо сложную антенну, чтобы, как объясняет он, можно было смотреть Москву.

Минус десять на каждого (Мир (Мироедов) Анатолий Владимирович)

Родился в 1936 г. Корреспондент районной газеты Чукотского национального округа. Автор нескольких рассказов и повестей. Работает над романами "Зеленый ежик" - о золотодобытчиках Заполярья и "Виток спирали" - о зарождении цивилизации на Земле. Живет в г. Певеке Магаданской области.

Тетрадь, найденная на зимнике

Ребята поработали хорошо, хоть и остались без инженера - у него двусторонняя пневмония. Но Игнат Запорожец бригадирствует второй десяток лет, для него закончить объект и без инженера не сложно - опытный монтажник. Приемщики довольны, а угодить заказчику не просто. На сдали, еще одна "полярка" выпустит в эфир свои позывные.

Теперь перебираемся на другое место, на новый объект.

До Иичуна шли хорошо - в среднем двадцать в час получалось, а потом десятичасовая остановка из-за низовой метели. Нам повезло в какой-то мере, что метель застала нас возле охотничьей хижины: полудомик, полуземлянка, сложена из гладких камней вроде морской гальки, увеличенной в несколько раз. Стены и потолок, сделанные из плавника, черные от копоти. Ребята называют хижину Егоровой будкой - то ли был такой охотник, то ли до сих пор он жив и здоров, кто знает? А хижиной пользуются все - и охотники, и рыбаки, и землепроходцы вроде нас. Костер разожгли из плавника, припасенного кем-то в темном углу. Уходя, мы оставили, завернув в кусок полиэтиленовой пленки, нераспечатанную пачку соли и несколько коробок спичек, - поделились, чем могли. А после метели дорога пропала, вдобавок ударил мороз под пятьдесят. Всего нас шесть человек. У нас две машины "Урал" с оборудованием и "ЗИЛ". Хотя все распадки забиты снегом глубиной до трех-четырех метров, все же решили идти.

Идем по льду - по нашим прикидкам на гладкой поверхности снега меньше. Но лед в основном торосистый с длинными и широкими снеговыми языками, иногда пускаем в ход лопаты. До берега всего восемь километров, шли шесть часов. Позади нас остался настоящий тоннель.

Снеговые переметы попадаются гораздо чаще, чем обычно бывают на морском льду. Впрочем, осень была холодная, море штормило до самого становления льда, вот и застыло студеное неровно, словно в движении схвачены волны неожиданно павшей стужей.

Продукты кончились: предполагали к вечеру быть дома. В Егоровой будке съели последние консервы и хлеб. И курить у ребят нечего. Мне легче, я как-то к этому равнодушно отношусь: есть - закурю, нет - могу месяц не вспомнить. Как же я мог забыть великую истину: собираешься в тундру на день - готовься на неделю!

Заменил за рулем Антона. Двести-триста метров машина идет нормально, с разгончиком, бывает, и четвертую передачу врубишь, а потом снова снеговой пирог, сбрасываешь давление в шинах, и раз-два, вперед-назад, полсотни качков. А в среднем за час три-четыре километра получается.

Справа появились сопки, очертания их еще не четки, как на проявляемой фотографии в кювете, а краски уже неправдоподобно ярки, словно на картинах Рокуэлла Кента. Пока своими глазами не увидел такие краски, весьма критически смотрел на его картины, теперь Кент - мой любимый художник.

Снова за рулем Антон. Отдохнул, больше не поминает бога и богородицу, но и не поет, как обычно. Впереди маячит темное пятно, но здешние просторы обманчивы: то ли что-то крупное, но далеко, то ли поблизости какая-то мелочь лежит вроде брошенного ската. Ползем еле-еле, никак до него не доберемся. Постепенно пятно увеличивается, вот уже видно, что это яранга. От нее отделилось с десяток темных комков: покатились навстречу собаки, чукотские ездовые собаки. Окружили машины, словно конвоем сопровождают к яранге. Вышел человек в кухлянке, крикнул на мохнатых собак (весьма кстати, а то и дверцу боязно открыть). Поздоровались. Русский парень, светлая курчавая бородка, синие глаза, русые пышные волосы, без шапки, только широкий капюшон кухлянки наброшен на непослушные пряди. А напоминал он собой тех лихих купцов, что пробирались в эти суровые края в поисках собственной выгоды и для славы земли Русской.

Мы отказались от приглашения отдохнуть на шкурах в яранге. Синеглазый принес вяленой оленины, сушеной рыбы, две пачки махорки. Мои, понятно, сразу на нее набросились, закурили, поднесли и мне здоровенную "козью ногу":

- Пожалуйте бронебойно-термоядерную, от одной затяжки под коленками тенькает.

Действительно, и слезы выступили, и колени что-то не того. Охотник протянул мне связку окаменевшей на морозе корюшки. Я спросил:

- Один здесь?

- Да нет, вдвоем: напарник на собачках в совхоз убежал.

- Тоже русак?

- Нет, чукча.

- Значит, по-местному жить научился? Даже без шапки по морозу ходишь.

- Если нравится, нетрудно выучиться, привыкнуть. А я без охоты и не представляю, как жить можно.

- Понравилось здесь?

- А вы посмотрите, разве можно от такого уйти?

Я повернулся, повинуясь взмаху его руки, и чуть не охнул вслух: в распадке между сопок показалось солнце, вернее, выкатилась лишь половина диска, остальную часть склоны еще держали в своем плену. У темно-синих подножий, как солдаты королевской гвардии, встали два радужных столба. У каждого край, обращенный к светилу, ярко-желтый, наружные стороны - багрово-красные. А солнце словно купается в этих цветных воротах, не слепит, а нежно переливает мягкие плавные волны света. И ребята засмотрелись забыли и о самокрутках, и об оленине. Не знаю, какие в тайге туманы, за которыми туда едут, но, если в крепчайший мороз увидишь солнце в обрамлении из радуг, запомнишь такое до последних своих дней.

- Красиво? - спросил голубоглазый.

- Здорово! Словом, все понятно. Сколько от вас до зимника?

- До Западного поселка - сто десять, до зимника напрямки километров девяносто набежит.

- А до совхоза?

- Чуть больше тридцати, но на машинах не пройти - замело.

Я повернулся к Антону:

- Что у нас с горючкой?

- А сколько еще?

- Клади сотню.

- На сто не хватит. Если и дальше будем на пониженных передачах ползти, больше чем семьдесят не намотаем. Гарантия.

Уже с трудом угадываешь в зеркальце размытые расстоянием контуры яранги, сиротливо темнеет возле нее "Урал" - с него слили весь бензин в баки нашей машины. Отстали мохнатые псы. Ярослав (какое имя у парня - редкое и красивое!) присмотрит за машиной, дня через три заберем. А ребята в кузове в будке, слышно, поют. Да и то, поели, перекурили, еще Санек - шофер с "Урала" - добавился, а там, где Санек, не плачут. Корюшка в кабине оттаивает, и запах ее забил бензиновую гарь. Связка висит посредине ветрового стекла, зацепленная за рычажок "дворника", тускло-белые рыбки плавно раскачиваются. Корюшка очень красива, когда рывком вынесешь ее из лунки: серебристо-прозрачная, по спинке бежит теплого коричневого цвета полоса с зубчиками, чуть пониже ее темнеют точечки, словно маленькие иллюминаторы. Через пять минут, застывая на морозе, она тускнеет, теряет яркие краски, словом, превращается в обыкновенную рыбешку. Но сладко- нежный вкус остается при ней.

Появилась "верхняя вода", сначала меленькие разводья, потом целые озера. Она коварная, лезть в нее ох как опасно, особенно когда на машине люди. Вот ведь какая у нее особенность: при самых лютых морозах она выливается на поверхность льда.

Уходим вправо, к сопкам, в обход "верхней воды". Пришлось прижаться к самому берегу, хорошо, что встретился своеобразный ледяной мостик метров шестьдесят шириной. Но все равно объезд оказался немалым, лишний расход бензина, а пополнить запасы уже негде. Солнце зашло, световой день сейчас длится шесть часов, темнеет. Хотя нет: у нас поначалу не темнеет, а синеет, пока не станет все вокруг густо-синим, словно все выкрашено синими, неразбавленными чернилами, а потом уже падает глубокая чернота.

В 22 часа 20 минут кончился бензин: мотор покашлял, пофыркал, потом дико взревел и смолк. Антон шумно выдохнул воздух, убрал ладони с руля:

- Все, амба! Надо слить воду из радиатора.

Я полез к ребятам в будку. Железная "буржуйка" еще ласково светила красными угольками в приоткрытую дверцу.

- Приехали. Все. Бензин кончился.

- Сколько до поселка не добрали?

- Думаю, до Западного километров двадцать. До зимника ближе.

- А что зимник?

- Он сейчас в полную силу работает, машины снуют, как на автостраде Москва - Симферополь.

- Ты на крышу залезь, не видать чего?..

Я полез на крышу будки.

- Ну?

- Да погодите нукать... Все... Засек... Зимник. Точно зимник. Прямо по курсу, чуток по левую руку. Фары помаргивают.

Все выбрались на лед. Через несколько минут всем, и стоящим внизу, стали видны там, за торосами, белые качающиеся лучи.

- А на зимник, получается, снегу не нанесло...

- И там нанесло, не переживай. А только это все же зимник - трасса. Дежурные бульдозеры, скреперы, тягачи в момент все в норму привели. Там, почитай, тысяча машин за сутки проходит: на Билибино, Бараниху, Зеленый Мыс.

- Ну что же, монтажники, дальше пошагаем ножками.

- Мороз.

- Холодновато, согласен. Где-то под шестьдесят есть, но ведь нас шестеро, выходит по минус десять на каждого. По-моему, совсем немного, не так ли? До зимника километров десять - двенадцать, не больше...

- На каждого?

Посмеялись.

- Дровишки есть еще? Подбросьте, пятнадцать минут на перекур и аккумуляцию тепла...

Антон включил плафончик на потолке, все расстегнули телогрейки, шубы, словно и вправду собираясь набрать побольше тепла на дорогу.

Затушили об лед "козьи ножки" и пошли неспешно короткой цепочкой. Больше всего боялся я вновь встретиться с "верхней водой", но недаром в природе все находится в равновесии: на каждый минус есть свой плюс, и вода не попалась нам до самого конца трехчасового пути.

Уже в два часа ночи нас подобрали КрАЗы, бежавшие из Билибино. Монотонно убаюкивает дизель, Антона сморил сон, и он все пытается поуютнее устроить свою голову на моем плече. Завтра он и Санек отдохнут и поедут за своими машинами. К тому времени наст на льду закаменеет - с ветерком добегут. Ребята, наверное, тоже спят в кабинах впереди идущих машин - колонна большая, машин двадцать идет.

А мне почему-то вспомнились бакланы. Они первыми прилетают к нам весной. В этом году они появились ночью - проснулся от рыдающих стонов, идущих с неба. Утром у берега собрался народ. Птицы медленно скользили по воде, некоторые устроились прямо на ноздреватом сером льду; ни шуму, ни гаму, тихонько перебирали клювами перья и кружили, кружили по заливу, словно в медленном вальсе. На другой день картина изменилась: птицы стремительно бегали, распустив крылья, неумолчно крича, слышались удары клювом и хлопанье крыльев. Потом все дружно снялись, затрещали, загомонили и понеслись над льдинами к острову, на пресные озера. За одни сутки, проведенные в родных местах, они восстановили утраченные за долгий путь силы. Так и мы, словно бакланы, после трудного пути скоро придем в свои дома, отдохнем денек и снова будем готовы идти хоть на край света, тем более что он от нас где-то неподалеку. И рейс этот забудется. А впрочем, надо ли его запоминать? Ведь память человеческая не беспредельна. Стоит ли перегружать ее разными подробностями? Сохранится кое-что для жизненного опыта, и достаточно.

Показались огоньки - впереди Западный...

Коротко о разном

Более 16 лет назад в австралийском секторе Антарктиды, на расстоянии примерно 400 км от ее побережья, полярники обнаружили крупную депрессию (впадину) ледникового покрова. Ледник в этом районе необычно сильно был изборожден трещинами. Геофизики выполнили здесь гравиметрические измерения и построили схему высот поверхности, служащей ложем для ледника. Оказалось, что под полуторакилометровым покровом льда находится впадина шириной 250 км л глубиной около 800 метров!

Некоторые специалисты предполагают, что эта долина является в действительности кратером, возникшим при падении гигантского метеорита. На соседнем континенте - в Австралии нередко находят тектиты - мелкие шарообразные обломки стекла, явно подвергавшегося оплавлению при вхождении из космоса в атмосферу Земли. Падение очень большого метеорита в Антарктиде, у ее восточного побережья, могло бы вызвать появление таких "брызг".

Возраст австралийских тектитов составляет около 600-700 тыс. лет. Это позволяет хотя бы приблизительно датировать момент падения гигантского небесного тела. Подсчеты показывают, что его поперечник был приблизительно 4-6 км, а масса - около 13 млрд. т.

Таким образом, это крупнейшее из всех известных до сих пор небесных тел, упавших на нашу планету. Его падение должно было привести к очень серьезным последствиям. Высказывается предположение, что выброшенные им в атмосферу пылевые частицы могли вызвать похолодание климата в глобальных масштабах.

Затесы (Плям Михаил Акимович)

Плям Михаил Акимович

Родился в 1921 г. Журналист, член Союза журналистов СССР. Автор двух повестей и множества журнальных статей, очерков, рассказов. Участвовал в Печорской геодезической экспедиции. Работает над художественно-документальной книгой "Геодезисты". Живет в Сочи Краснодарского края.

Брусника. Ребята валят лес, шкурят бревна, вытесывают шпонки. Мне же поручено самое пустяковое - раскидать снег там, где вбиты пикетажные колышки. Правда, снега навалило много - до полутора метров. Работа не спорится.

В пятый раз прислоняюсь, тяжело дыша, к ледяному брустверу, пятую папиросу выкуриваю. Под коркою наста снег сыпучий, как песок. Наконец докапываюсь до грунта. Подгребаю остатки снега и, пораженный, замираю. На дне зеленеют стебельки с темно-красными ягодами.

Присаживаюсь на корточки, хочу сорвать бруснику. Но ягода держится цепко, и вместе с нею сопротивляется тоненький стебелек. Эти ягоды замело сугробами, их лишили света, воздуха, солнца. Здесь, под полутораметровой толщей снега, продолжает теплиться жизнь. Поспешно отдергиваю руку.

Весна воздуха. Только здесь, в Печорской тайге, по-настоящему осмыслил пришвинскую "Весну воздуха". Земля укутана зимней шубой, реки скованы льдом, по утрам жжет морозец, а воздух весенний! Солнце, сосны, даже снег - все дышит предчувствием весны. Весна воды, весна березового сока придет позже - в середине мая. Но нет в природе ничего чище, прозрачнее "весны воздуха"! Она трогательна, как девочка, которая не сознает еще ни красоты своей, ни пробуждающихся желаний. Еще нет ни изъеденного ноздреватого снега, ни голой неприбранности земли. Только искрящаяся на солнце изморозь да воздух, опьяняющий хвойным настоем...

Заброшенное становище. Бросаю прощальный взгляд на место, которое покидаем. Есть что-то грустное при виде разоренных гнезд, заброшенных становищ. Там, где была наша палатка, - спрессованный лапник. Повалены на бок переносные столики и столбик, на котором горела свеча. Стеарин соскоблен: ребята натирают им лыжи, чтобы лучше скользили. Там, где было в палатке окошечко, - окурки, смятые пачки из-под папирос, обрывки бумаги. Под той сосной, где по утрам умывались, снег почернел от сажи: выбивали печные трубы. А метрах в сорока-геодезический знак. На него оглядываюсь с гордостью. Экую махину отгрохали!

- До встречи в конце мая, ваше двадцатипятиметровое высочество!

Тень на снегу. Ясное морозное утро. Крутой подъем окончательно выматывает. Останавливаюсь на самом гребне увала. Грудью упираюсь в лыжные палки. Рюкзак не сбрасываю. Только бы отдышаться! Воздух недвижим, он заткан серебристыми блестками инея. И в этих блестках покачиваются сосны. Чепуха! Даже верхушки сосен не колышатся. Это я пошатываюсь от усталости.

А рядом, на снегу, силуэт лыжника с рюкзаком за плечами. Я обливаюсь потом, сердце колотится так, словно хочет выскочить через горло. Силуэт же удивительно покоен. Эдакая небрежность в позе, молодцеватость. И почему- то совестно перед ним. За колотье в сердце, за одышку, за изможденный вид. Невольно подтягиваюсь, подкидываю повыше рюкзак, расправляю плечи. Тень укорачивается. Она трусливо съеживается. И кажется, это из укороченной тени в меня переливаются свежие силы.

Отталкиваюсь лыжными палками. "Ширт-ширт",- скрипит подморо-женный наст. Чем дальше от гребня увала, тем круче уклон. Летят навстречу разлапистые ели. Искоса поглядываю на тень. Она неотступно следует за мной, бежит послушной собачкой. И я подмигиваю:

- Что, отстаешь? Телепаешься сзади?

Еще сильнее отталкиваюсь лыжными палками. Попробуй догони!

Оранжевый закат. К половине седьмого вечера солнце соскользнуло за полог леса. Прошло еще с четверть часа, и я как держал топор, так и застыл, зачарованный невиданной доселе красотой: оранжевые отблески на стволах, оранжевый снег между стволами, лица ребят и те словно облиты оранжевым соком!

Перед этой удивительной палитрой меркнет даже "канонизированный" закат на Пицунде. На Черноморском побережье Кавказа - расточительное буйство красок. Настолько расточительное, что пресыщает. Здесь же, на Севере, краски скромнее, приглушеннее. Может, оттого такие вот оранжевые закаты или ягоды брусники под толщей снега волнуют острее?

На зимнике. Километрах в двух от места постройки геодезического знака пролегал зимник. Его, как щупальце, глубоко вонзила в тайгу "Газнефтеразведка". По зимнику изредка прогромыхивали вездеходы. Утром они шли на восток - к далеким буровым, к вечеру возвращались в поселок геологов. Отдаленный скрежет гусениц еще острее напоминал о "большом мире". За два месяца нам только однажды сбросили с самолета продовольствие, письма, газеты. Внезапно одного из нас осенила идея:

- Черт подери! С этими вездеходами можно отправить письма! Дойдут как миленькие.

И ребята при свете огарков до поздней ночи прокорпели над письмами. А на следующий день я стал на лыжи и ушел к зимнику.

Где-то на болоте скулил ветер. Его завывание вводило меня в заблуждение. Мерещилось, что за ближним увалом, одолевая крутизну, надсадно стонет мотор.

Прошел час, другой. Заходящее солнце застряло в кронах сосен. А машин все не было видно. Завтра мы уйдем в глубь тайги, и лежащие за пазухой письма так и останутся неотправленными. Что ж, не судьба! Я стал завязывать крепления на лыжах.

В тот же момент донесся отдаленный вой мотора. Нет, на этот раз я не мог ошибиться. На далекой седловине возникла черная точка. Она превратилась в крохотного жучка. Жучок деловито перевалил через гребень увала. Вездеход!

Минут через десять, кроша обледенелый наст, тяжелая машина резко затормозила. Из кабины высунулся водитель.

- Чего тебе? - настороженно спросил он.

- Вот,- я протянул пачку писем,- будьте добры, опустите их в почтовый ящик.

Это еще больше озадачило водителя.

- Откуда ты взялся? Охотник, что ли?

- Мы геодезисты. Работаем неподалеку, - и я кивнул в ту сторону, где на снежной пелене отпечаталась проложенная лыжня.

Прислушиваясь к разговору, выглянули из закрытого тентом кузова буровики. Один из них протянул пачку "Беломора".

- Бери, браток.

Я взял папиросу. Но мне настойчиво совали всю пачку.

- Бери, чего уж там! Сами знаем, как в тайге без курева.

Без курева мы не сидели. Но парень предлагал от всего сердца, и отказываться было просто неудобно.

Несколько рук потянулось за письмами.

- Заказными отправим. И марки наклеим. Так что не сомневайся.

Взревел мотор. Из-под гусениц брызнул спрессованный снег.

Я долго смотрел вслед удалявшемуся вездеходу. Словно катер на крутой волне, он то и дело нырял в глубокие выбоины, подпрыгивал на ухабах. А я стоял посреди зимника и думал о людях, с которыми повстречался в тайге.

Но вот вездеход перевалил через увал. Из тайги все ближе подступали сумерки. И я, потуже затянув крепления, свернул на проложенную лыжню.

Неопалимая березка. Над костром, будто в прозрачной родниковой струе, колышутся сосны. С безотчетным восхищением слежу за ревущим, постанывающим, присвистывающим пламенем. С тяжелым вздохом оседают обугленные ветви лиственниц, слепящим магнием вспыхивает еловый лапник. Костер полыхает в снежной ямине. У самого края ее замечаю березку. Тоненькую, стройную. К березке жадно тянутся языки пламени. Лижут стволы, пытаются утянуть в ревущий водоворот огня. Но березка стоит над костром несгибаемая, неопалимая. Ее нежная береста даже не обуглилась. Только на ветвях, гибких, как девичьи руки, трепетными светлячками вспыхивают нераскрывшиеся почки. Хочется раскидать костер, уберечь березку - стройную, неопалимую...

Очень хочу, чтобы сын мой стал настоящим человеком. Ученым или инженером, учителем или сталеваром - не в этом суть. Главное - быть человеком: стойким, неопалимым, как вот эта березка, противостоящая безумству всепожирающего огня.

Добрые ладони. По высокому небу лениво плывут почти прозрачные облака. Снег искрится слюдяными блестками. Легкий ветерок освежает вспотевшее лицо. Неподалеку от привала вагончик-балок. Рядом с вагончиком бьется в снегу малиновка. Что-то с нею приключилось. Хочу подобрать, но малиновка, судорожно трепыхнув крылышками, отскакивает к вагончику. Из балка на крылечко выходит пожилой рабочий, видит мои тщетные усилия поймать пичугу, не спеша подходит к ней, осторожно сгребает в большие добрые ладони.

- Ничего, выходим,- улыбается он.- Взрываем. Вот ее, видать, и контузило.

Фары в ночи. Перед ужином выхожу подышать морозным воздухом. По зимнику, прорубленному геофизиками, вереницей идут машины. Они выскакивают из-за крутого поворота и ослепляют спящие сосны пронзительным светом фар. Успеваю разглядеть на впереди идущих машинах какие-то трубы и станины, прикрытые брезентом.

Автоколонна на глухом зимнике напоминает давнее: декабрьскую ночь в горах Кавказа, заснеженный перевал, через который саперы пробили дорогу. И так же, как сейчас над тайгой, черное небо было запорошено изморозью звезд.

Почему именно в эту ночь вспоминается фронт? Случайная ассоциация? Нет. Здесь, в таежных дебрях, не прекращаясь, идут бои: гремят взрывы сейсмологов, разведывающих нефть; самолеты на бреющем сбрасывают продовольствие и снаряжение; пулеметными очередями стрекочут бензопилы. И эти машины, рассекающие ночную темень узкими клинками света, они тоже участвуют в наступлении.

Возвращаюсь в палатку. Ребята похрапывают, как пехотинцы после изнурительного марш-броска. Забираюсь в спальный мешок, кладу под голову полевую сумку и снова, как в далекие годы, чувствую себя солдатом.

Голубое утро. Весна, к которой так долго шли, - вот она, за пологом палатки! Разве усидишь за дневником? Пишу "скороговоркой", спешу поскорее выбраться из прокисшей полутемени, где над печкой сушатся портянки и подвязанные к веревке стоптанные валенки, где на хвойной подстилке белеют окурки, раздавленные коробки спичек, где кучей серой рухляди лежат неприбранные спальные мешки. Палатка, наше единственное прибежище, постарела, поблекла. Но как бы она ни выглядела - нельзя быть неблагодарным. Спасибо тебе, брезентовое жилище, спасибо за все! И пожалуйста, не обессудь. Как ни дороги воспоминания, люди живут настоящим. И я откидываю мешковину, которая заслоняет от меня весну.

Слезинки талого снега повисли на туго натянутом ходовом тросе. А вот и первый комар. Он расставил рахитичные ноги и нежится на пригретом тенте палатки. Тайга гудит, как море.

В бессменном карауле. В завтрак хватились: третий день никто не видал в лагере Орлика. Володя вспомнил, что в последний раз видел пса на болоте, где лежит груз.

- Сам он оттуда не придет, - отозвался Морозов. - У груза осталась мелкокалиберка. Вот Орлик и сторожит.

После завтрака Володя пошел "снимать с поста часового". Бедный пес отощал в бессменном карауле, шерсть на боках свалялась. Он дрожал всем телом больше обычного. Ему дали сырой лосятины. Орлик осторожно взял мясо зубами, уволок в сторону, съел. Затем обнюхал объедки вокруг палатки, деликатно ухватил огромный мосол и улегся с ним поодаль. Хотя Орлик и не "дворянского" происхождения - он умен, воспитан и как охотник не уступит выхоленным лопоухим "аристократам", чьи шеи и грудь увешаны призовыми медалями, как у старой цыганки монистами. Характер у Орлика на редкость спокойный, перед глазами не мельтешит, из лести не выслуживается, подачек не выпрашивает. Днями пропадает в тайге в поисках дичи. Вот и сейчас, передохнув малость, ушел в тайгу, и вскоре оттуда донесся его простуженный лай. Николай Дмитриевич схватил двустволку, побежал на зов Орлика.

Записка в консервной банке. На месте постройки геодезического знака возвышается могучая, в два обхвата, дуплистая сосна. На стволе глубокий, потемневший от времени затес. На затесе химическим карандашом накарябано что-то. С трудом разбираю слова, залитые янтарными натеками смолы: "МПП - Кыдрымью H-25. Поликарпов". Ниже подписи - дата.

Подходит десятник Афанасьев.

- Интересуетесь?

Молча киваю.

- Затес и надпись оставил рекогносцировщик. А вот это, - Геннадий Васильевич вытаскивает из внутреннего кармана телогрейки смятую бумажку, - это описание пункта, которое хранилось вон в той жестянке. - Носком валенка он поддевает валявшуюся в снегу консервную банку.

Бережно разглаживаю скомканную бумажку. Столбцы цифр, обозначение углов... градусы, минуты, секунды... Для непосвященного человека - китайская грамота. Но сам листок, вырванный из обыкновенной ученической тетради, извлеченный из ржавой жестянки, воскрешает в памяти далекое детство. В листке что-то от тех таинственных записок, которые находили герои Жюля Верна. Смотрю на затес, на черное дупло, в котором хранилась консервная банка, и думаю о незнакомом рекогносцировщике. Он продирался таежными дебрями, грелся у одинокого костра, спал на снегу, проходил там, где прежде не ступала нога человека. И там, где проходил, оставлял затесы. Чтоб другим, которые пойдут следом, было легче.

Двойные звезды. Ночное небо походило на ледяную пустыню. Такой же пустынной казалась окружающая нас тайга.

- Хотите взглянуть на двойные звезды? - спросила инженер-астроном Лиля Карловна.

Я прильнул к окуляру астроуниверсала. Сверху вниз скользили две звездочки. Впереди яркая, за нею крохотная, не больше искорки. Казалось, никакая сила не способна разлучить их, обреченных на вечное странствие. Кого-то они напоминали. Кого? И вдруг вспомнил.

...Распутица. Вскрылись ручьи. Вот-вот должен тронуться лед на Кожве. Продовольствие на исходе. А до базы отряда 83 километра. Начальник бригады геодезистов принял решение: не дожидаясь, пока пришлют за нами вертолет, выходить из тайги.

Где-то на полпути побросали лыжи. Местами брели по колено в воде.

Через Кожву переправлялись, перепрыгивая с льдины на льдину. Привал сделали ночью - только чтобы сварить еду. И снова брели, изможденные, вымотанные до предела.

С нами шла Валентина - жена начальника бригады. С виду совсем подросток. Но она не отставала от мужа ни на шаг, словно невидимой нитью с ним связана. И дошли мы до поселка только благодаря Валентине. Потому что, глядя на нее, хрупкую, слабую, мы стыдились собственной слабости...

Двойные звезды продолжали свое извечное странствие по Вселенной. Впереди - крупная, яркая; за нею - совсем крохотная. Может, оттого так ярко и светила крупная, что была не одинока, что за нею всюду следовала трепетно мерцающая звездочка?

Против течения. Плывем вниз по Ижме. Тихо стрекочет подвесной мотор. Тайга опрокинула в спокойные воды вершины сосен, и широкая река словно сжалась, сдавленная ими.

Навстречу, прижимаясь к левому берегу, идет лодка. Узкая, длинная, очень похожая на индейскую пирогу. В лодке две женщины-коми. Они стоя орудуют длинными шестами. Вижу их лица. Скуластые, изборожденные глубокими морщинами. Они молча кивают нам и, упираясь шестами в дно, всем корпусом подаются вперед. Резкий толчок. В руках застывают поднятые шесты. И тут же, на глазах, свершается чудо: пожилые женщины, а кажутся статными, гибкими девушками.

Долго любуюсь ими. Спрашиваю себя: хватит ли во мне упорства, дожив до их лет, вот так же выгребать против течения?

На крутой излучине в последний раз вижу, как взмахивают женщины шестами. И по-хорошему завидую им.

Ландыш на болоте. Впереди, за чахлыми березками, простирается болото. Судя по карте, оно должно быть значительно левее. Но и вправо все та же трясина. Ни деревца, ни клочка тени. Где-то в вышине подернутое маревом солнце. Оно заполняет собой все небо. И кажется - болото до краев наполнено не водой, а все тем же расплавленным солнцем.

Бредем по колено в воде, с трудом вытягиваем то одну, то другую ногу. Сзади слышу учащенное дыхание Игоря. С Игорем у меня свои счеты. В палатке наши места рядом. И на привалах он изводит меня битловскими песенками:

...Шеф отдал нам приказ Лететь в Кейптаун... Ту-дл-ду, туд-ду , ду-дл-ду...

И откуда он нахватался этого? Рабочий парнишка, а ерничает. Никогда не скажет: "Идем спать". Вместо этого: "Пойдем кинем кости в мешок". Рассказывает о девушке, которую, возможно, любит, и тут же: "Эх, и прошвырнуться бы с нею".

Но сейчас Игорь явно не собирается лететь в Кейптаун. Он тащит тяжеленный рюкзак, поверх него скатанная палатка, к палатке приторочены чайник и кастрюля. Всякий раз, когда он спотыкается о кочку, они бренчат. Игорь чертыхается.

Впереди идущие останавливаются. Короткая передышка. Упираюсь рюкзаком в высокую травянистую кочку. Ноги по самые бедра в воде. Споласкиваю лицо. Но от гнетущего зноя пот снова заливает глаза. На отдыхающую неподалеку Алевтину стараюсь не смотреть. Если парням муторно - каково ей?

К Алевтине, хлюпая по трясине, пробирается Игорь.

- Возьмите, - говорит он и протягивает ландыш.

Скромный белый ландыш с едва раскрывшимися лепестками.

Лицо Алевтины, осунувшееся, серое от усталости, слегка розовеет. Игорь возвращается к своему вьюку, ложится на спину, чтобы просунуть руки в лямки рюкзака.

Вот тебе и "ту-дл-ду". Как нелегко понять человека, даже если спишь бок о бок в одной палатке. Ребята поднялись. Надо идти. И снова бредем к темнеющей впереди опушке.

Утята. Скоро полночь. Бредем в сизой полутемени. Процеженная сквозь черную сетку накомарника, она кажется гуще. Полусгнивший валежник одуряет настоем плесени. Пот разъедает глаза, от репудина, которым смазал руки и шею, зудит кожа. Продолжаю прыгать с кочки на кочку, перелезаю через поваленные бурей деревья, обдираю руки о корявые еловые ветки. Сапоги чавкают - угораздил в одну из ямин, доверху наполненных болотной жижей.

Между елями показывается просвет. Впереди ручей. Юрий Васильевич Козлов снимает со спины седло с теодолитом. Привал!

Сбрасываю рюкзак на зыбкую кочку. Первые минуты молчим. Надо отдышаться. Ощущаю солоноватый вкус пота, которым насквозь пропитана волосяная сетка. Иду к ручью, споласкиваю разгоряченное лицо, смачиваю губы. Теперь можно выкурить вторую сигарету.

От невеселых мыслей отвлекает всплеск на ручье. Застываю, как лягавая, делающая стойку. Из-за поворота плывет утка-нырок. Плывет медленно, и в сонном ручье скользит ее отражение. Неподалеку от меня утка взлетает и снова плюхается на воду. Описывает полукруг и застывает в ожидании чего- то. Едва брезжит рассвет, и утка на воде кажется нарисованной.

И тут вижу, как сверху, из-за поворота, спешат семеро утят. Они плывут, суматошно взмахивая крылышками, норовят опередить друг друга. Вот они нагоняют мать и вместе с нею скрываются за крутой излучиной.

Топографы. Встреча с топографами произошла дней пять назад. Они приплелись на геодезический пункт в самый зной. Заросшие, изможденные, обтрепанные. В палатке, кроме меня, все спали. А я при виде этих лесных бродяг подумал недоброе. На всякий случай карабин пододвинул поближе. Потом увидел треногу, рейку и, сконфузясь, незаметно убрал руку с приклада.

Топографы попросили разбудить нашего техника. Из-за болезни рабочего они вынуждены были задержаться в тайге. Продовольствие кончилось, а до базы не меньше трех суток.

У нас с продовольствием тоже негусто. Последний раз часть сброшенных с самолета консервных банок побилась, мешок с пшеном зацепился за сук и распоролся. Подобрали жалкие крохи. Я думал, что техник, выслушав бедолаг, пожмет плечами: сами, дескать, кукуем. Своими папиросами он, к примеру, никогда не делился. Если у кого кончается курево - пренебрежительно отмахивается. "Не к теще на блины идем. Дурнячком, что ли, рассчитывали прожить".

Но техник, хмуро выслушав просьбу топографов, даже плечами не пожал. Выбрался из палатки, расстелил мешковину и стал делить на две кучки скудные припасы. Банку - топографам, банку - нам. Сахар, сушеную картошку, пшено - все поровну.

Гости пообедали, проспали до вечера и, надев тощие рюкзаки, скрылись в тайге.

Мы же после их посещения пятый день хлебаем одну тюрю. Вскипятим ведро воды, кинем горстку крупы, положим сухарей. Никогда такого варева не ел.

И все же табаком техник по-прежнему не делится. Из принципа.

Упрямая. Было время, я с легкой душой говорил приятелям: "А ну вас в болото!" Теперь злейшему врагу того не пожелаю. Проклятое болото словно растет и ширится на глазах. Все чаще останавливаемся. Впереди - травянистая кочка с уродливо искореженной карликовой березкой. Передохнуть бы на ней! Пытаюсь взобраться на кочку, но она уплывает из-под ног, и я плюхаюсь в воду. Рюкзак тянет книзу. Он кажется доверху набитым чугунными болванками. Вода по грудь. Ржавая, затхлая. Цепляюсь за траву. Ага, все же встал! И снова плетусь, с трудом выдирая из трясины пудовые сапоги.

До опушки не больше ста метров. До нее рукой подать. Останавливаемся. Рядом, привалившись к высокой кочке, стоит Алевтина. Лицо блеклое, у губ - складки. Перед болотом у нее хотели взять рюкзак. Не отдала. И это почему-то злит меня. Сама худенькая, узкоплечая, в чем только душа держится.

Последние сто метров. Автоматически переставляю негнущиеся ноги. И вдруг ощущаю твердую почву. Недоверчиво оглядываюсь. Неужели выбрались? Лежим под елями, головы в спасительной тени. Нас густо облепили комары. Они жалят незащищенные руки, насквозь прокалывают спецовки. Нижняя губа вспухла, веко правого глаза заплыло. Пусть! Машинально гляжу на часы. Без десяти три. Сколько мы шли через болото? Не знаю.

Совсем рядом должен находиться геодезический знак. Валерий карабка-ется на сосну. Долго всматривается.

- Ну что? - нетерпеливо окликает Юрий Васильевич.

- Не туда вышли, - раздается откуда-то сверху приглушенный голос.

- Как не туда?

Вскакиваем. От дремотной апатии не остается следа.

Еще через несколько минут Валерий сообщает, что видит геодезический знак. Вышка правее, километрах в пяти. Нужно снова пересечь болото, подняться на гриву увала.

Через болото?!

Юрий Васильевич отказывается верить. Он сам карабкается на сосну, долго не слезает. Затем медленно, слишком медленно спускается. Вид подавленный.

- Не пять, а четыре километра верных.

Через потемневшие стекла очков вопросительно смотрит на нас.

- Что делать будем?

- Конечно, идти! - с упрямым ожесточением говорит Алевтина. Морщины у ее губ становятся еще глубже. Из голенища сапога высовывается кончик насквозь мокрой байковой портянки.

Остальные молчат.

Алевтина пошатываясь идет к рюкзаку. Споткнувшись о кочку, чуть не падает. Опускается рядом с мешком, ложится на спину, с трудом просовывает вначале одну, затем другую руку в лямки рюкзака. Цепляясь за ствол ели, она поднимается на ноги, выжидающе смотрит на нас. Нам ничего не остается, как последовать ее примеру.

...Еще не раз доводилось мне выходить "не туда". И не только в тайге. Но всякий раз, когда сбиваюсь с пути, вспоминаю Алевтину. Как шла она, пошатываясь, к рюкзаку, худенькая, узкоплечая. И меня захлестывает злость. Неужто слабее ее?

Гимн геодезистам. Юрий Васильевич не на шутку обиделся, когда я брякнул, что у геологов было бы куда интереснее. Дескать, ну что делают геодезисты? Таскаются по тайге с теодолитом, торчат, как аисты, на верхотуре геодезических знаков, "крутят углы". И только-то?

У Юрия Васильевича даже стекла очков потемнели. Он порылся в рюкзаке, затем просунул под мой полог тетрадный листок.

- Прочитайте. Одна из геодезисток написала.

Нехотя принялся читать:

Когда геологи земные, Взяв рюкзаки и молотки, Слетятся на Луну впервые, Чтоб вымыть первые шлихи, О, там, на пепле вулканистом (Кто бы поверить в это смог!), Отыщут след геодезистов, Подошву кирзовых сапог...

Юрий Васильевич посрамил меня. И все же в глубине души я жалею, что так и не довелось походить с геологами.

Скитальцы Канадской Тундры (Джон Дж. Тилл-младший)

Джон Дж. Тилл-младший

(Родился в 1921 г. Американский биолог. Научный сотрудник сельскохозяйственного института штата Вермонт, США. Впервые осуществил и активно проводит в жизнь идею известного канадского по-лярного исследователя В. Стефансона о возможности и перспективности одомашнивания овцебыков. Живет в США.)

Очерк американского биолога

Десять градусов южнее полярного круга. Остров Элсмир, Северо-Западная Территория Канады. Наш вертолет снизился над пустынной каменистой равниной. Под нами, метрах в пятидесяти впереди напуганные шумом винта несутся по тундре десятка два лохматых быков с рогами, изогнутыми как кривая турецкая сабля.

Вожак стада выглядит внушительно - грудь шириной почти полтора метра, а весу в нем, пожалуй, три с половиной центнера. Роскошная шерсть делает его еще массивнее.

Рядом с вожаком два теленка. Нам не удастся поймать их, если вожак инстинктивно успеет сбить стадо в круговую оборону. Когда все стадо сгрудится вокруг молодняка, взять телят голыми руками будет невозможно. Мы же приехали на остров за ними.

Выданное нам разрешение на отлов пятнадцати молодых особей - трех бычков и двенадцати телок - для животноводческой фермы в провинции Квебек специально оговаривает: ни одно животное из стада не должно пострадать от наших действий. Поэтому мы не взяли с собой винтовок. Собственно, мои помощники и я так все время и делали с той самой поры, когда в 1954 г. взялись за одомашнивание дикого мускусного быка. Цель нашей селекционной работы, проводимой под руководством Института северных сельскохозяйственных исследований (Хантингтон-центр, Вермонт),- добиться, чтобы разведение мускусного быка стало важным подспорьем в хозяйстве эскимосов. Главную ценность имеет шелковистый подшерсток овцебыка, так называемый гивиот. Ни одно другое жвачное животное в последнее время не подвергалось приручению в таких масштабах, как мускусный бык.

Чтобы отсечь двух телят от стада, бегущего под вертолетом, требуется большая сноровка. Пилот Тим Швенк справляется с этой задачей отлично. Когда стадо разворачивается, чтобы образовать кольцо, телята оказываются с краю. В этот момент Тим снижает вертолет над быком, который бежит рядом с телятами. Тот, как и следовало ожидать, круто поворачивает в сторону стада, малыши же продолжают скакать вперед, спасаясь от нашей грохочущей машины.

- Сажай! - кричу я, и Тим приземляется метрах в пятидесяти от перепуганных телят. Прыгаю на землю и бегу к ним. Рядом - Джим Бакли. Он всегда помогает мне во время отлова. Телятам на вид три-четыре месяца. Значит, в каждом килограммов семьдесят. С ними придется повозиться.

Действительно, только через полчаса удается заарканить одного и изловить руками другого. Зато мы установили рекорд нашего института. Еще ни разу за все сто с лишним вылетов нам не удавалось поймать сразу двух телят за одну охоту. К тому же они оказались телками - большая удача, так как нам на каждого будущего производителя надо четырех самок.

Подтаскиваем наших пленниц к вертолету и окатываем их ведрами воды. У мускусного быка потовые железы только на задних ногах, и поэтому перегревшееся животное надо охладить как можно быстрее. Потом накрываем телят брезентом и крепко привязываем их к понтонам вертолета.

Увозя будущих питомцев квебекской опытной фермы - тринадцатого и четырнадцатого по счету, мы смотрим на стадо. Оно сгрудилось в тесную кучу - ждет возвращения своих малышей. Дело в том, что, если теленок с перепугу отбивается от стада, инстинкт гонит его по кругу, и взрослые терпеливо, несколько часов подряд стоят на месте, пока он на них не наткнется...

Инстинкт, ставший ловушкой. Характерная система коллективной самозащиты у мускусных быков - круг, в центре которого стоят детеныши, - была выработана против их естественного врага-волка. (Интересно, что этот инстинкт сохраняется даже в неволе. Причем совсем маленькие, двухмесячные, телята встают в круг, если в загон входит незнакомый человек.) Эта круговая оборона, усиленная острыми рогами, спасала быков от серых хищников, но оказалась бессильной против человека. Даже первобытные охотники легко расстреливали этих животных с близкого расстояния пиками и стрелами.

Инстинкт защищать до конца даже тело павшего животного позволял охотникам перебить все стадо. В результате мускусные быки были полностью истреблены в Европе еще в доисторические времена и оказались на грани гибели в Северной Америке XIX-XX вв. На Аляске последний мускусный бык был убит к 1850 г. На рубеже нашего столетия сократилось на 10 тысяч поголовье канадских овцебыков: из их шкур, оказывается, получались отличные меховые полости для саней.

Один из отважных исследователей Арктики, Отто Свердруп, так описывал жестокость охоты на этих смиренных, по его словам, животных:

"Это не охота, это настоящая бойня. Она не требует мастерства и не разжигает спортивного азарта. Кто угодно может пустить свору собак по слёду и спокойненько отправиться в путь, прихватив винтовку. Дальше - просто: подходишь к животным и расстреливаешь все стадо..."

К 1926 г. канадское правительство решило наконец, что Свердруп был прав, и взяло мускусного быка под защиту. Мы живем в слишком населенном мире, чтобы не пренебречь способностью этого незлобивого жвачного животного перерабатывать скудную растительность Арктики в полезные для человека продукты. Мясо овцебыка очень вкусно, но его главная ценность - подшерсток, обладающий всеми достоинствами кашемировой пряжи. Более того, при измерении ворсинок гивиота я обнаружил, что они даже длиннее кашемировых и на одну треть тоньше в диаметре. Некоторые исследователи Арктики еще в XVIII в., находя летающие по тундре комки пуха, легкого и тонкого, как паутина, советовали заняться приручением и разведением мускусного быка ради его шерсти.

Однако только с 1954 г. эта мечта стала превращаться в явь. Институт северных сельскохозяйственных исследований, первым директором которого назначили меня, послал тогда и в 1955 г. экспедиции в Канадскую Арктику, что в 500 километрах на северо-восток от Йеллоунайфа, лежащего на берегу Большого Невольничьего озера. Мы изловили семерых телят и доставили их на опытную ферму в Вермонте.

Первый этап нашей программы длился десять лет. Интенсивное изучение наших питомцев привело нас к выводу, что мускусного быка легко сделать домашним животным. Наши подопытные животные давали ценный продукт - высококачественную шерсть, привыкли к человеку, охотно размножались в неволе, вели себя послушно, даже больше того - проявляли привязанность к работникам фермы.

Как самому открыть ворота? Все это время мы, персонал института, не переставали восхищаться веселым нравом наших подопечных.

На всех фермах по разведению мускусного быка после первого снега сено для животных доставляется на санях. Как только мотонарты въезжают в загон, волоча за собой сани, животные окружают сани, тычутся в них носами, трогают копытами и так и эдак. Потом вдруг один из быков прыгает в сани, и начинается потеха. Когда он прокатится метров десять, остальные считают, что этого достаточно, спихивают его, и вот уже едет другой лохматый пассажир. Иной раз глядишь, как директор фермы возит по очереди своих питомцев на санях, и думаешь: а, собственно, кто кого приручает?

Любимая игра овцебыков на ферме - перекатывание мяча. Как только я бросаю в загон мяч, они разделяются на две команды и начинают футболить мяч туда-сюда носами. Потешно наблюдать их поведение, когда один взбирается на пригорок. Тут же остальные считают своим долгом спихнуть его вниз и самим занять место на высоте. Мы прозвали эту игру "король кургана".

Домашние овцебыки просто обожают повторять то, что делает человек. Однажды летом моя жена купалась вместе с детьми в пруду на вермонтской ферме. Как вдруг рядом раздалось громкое сопенье. Миг - и вода вокруг них вскипела. Это пожаловали овцебыки. Фыркая и сопя, они резвились в воде, словно щенята.

Они настолько любознательны, что фотографу с ними иной раз просто беда. Не успеет он нацелить свою камеру, а к объективу уже прилип чей-то любопытный нос. Стоит в загоне появиться новому человеку, как животные подбегают к нему, подставляют загривки, ластятся. И пока он треплет и гладит их густую шерсть, хитрецы, громко пыхтя, шарят носами по его карманам в поисках яблока.

Работая на вермонтской опытной ферме, я быстро убедился, что мускусные быки порой наблюдают за человеком не из столь уж праздного любопытства. Когда я запирал ворота загона, животные всегда внимательно следили за моими действиями. На скобу, вбитую в забор, я накидывал цепочку от ворот, а затем висячий замок. Причем защелкнуть замок мне и в голову не приходило. Как-то раз, когда я проделывал эти манипуляции, к воротам подошел один бык. Дождавшись, пока я закончу, он принялся дергать за цепь, пока не вывалился замок, и открыл ворота настежь. Вскоре этот трюк научились делать и его соплеменники, затрачивая на всю операцию не больше пяти минут.

Но самое незабываемое для меня событие на вермонтской ферме произошло в тот день, когда стадо показало, что принимает меня за своего. Я работал в загоне, когда к забору подошли наши собаки. Не иначе - быки решили, что это волки, которые готовят нападение. Но в тот момент я этого не успел понять - слишком быстро все произошло. Стуча копытами и шумно сопя, стадо вдруг кинулось в мою сторону. Не успел я опомниться, как быки образовали вокруг меня свой оборонительный круг. Они защищали меня от собак, как своего детеныша!

Мы продолжаем эксперименты на вермонтской ферме. Старшее из животных - самка по кличке Барышня. Она и в возрасте шестнадцати лет продолжала телиться. Но одного из первых наших приемышей, быка по кличке Мальчик, мы уже потеряли: он умер в 1962 г. Кстати, он был нашим рекордсменом по весу, нагуляв почти 700 килограммов.

Правда, я совсем не хочу сказать, что коммерческое разведение мускусного быка можно продвинуть на юг до самого Вермонта. Отел происходит в мае - июне, и детеныши в своей теплой шубе и при почти полном отсутствии у них потовых желез очень страдают от жары. К тому же несколько подопытных животных погибло от паразитов, не известных в арктических широтах. К неожиданным последствиям привело и знакомство обитателей тундры с южной фауной: они искололи свои любопытные носы об иглы дикобразов. Пострадавшие потеряли аппетит, у стельных самок произошли выкидыши.

После десятилетних опытов на вермонтской ферме институт приступил к следующей стадии работы - к созданию хозяйств по разведению овцебыков в районах Крайнего Севера. В сотрудничестве с университетом Аляски и при финансовой поддержке Фонда В. К. Келлогга мы основали опытную станцию близ Колледжа, на Аляске. В ходе двух экспедиций мы добыли для нее 33 теленка с острова Нунивак. Мускусные быки были завезены на этот остров из Гренландии в 1930 г., чтобы возродить их поголовье на Аляске.

Стадо в Колледже насчитывает уже десятки голов, включая телят, родившихся в неволе. Полным ходом идет обучение эскимосов-мужчин уходу за мускусным быком, а их женщины пробуют заниматься вязаньем одежды из гивиота. Мы надеемся, что недалеко то время, когда мы сможем приступить к третьей, завершающей стадии нашей работы.- распределению одомашненных мускусных быков по деревням побережья Аляски.

А пока что мы продолжаем разводить это животное на опытных фермах в различных районах Севера. В 1967 г. в ответ на просьбы эскимосов провинции Квебек мы создали ферму возле залива Унгава. Для нее была избрана территория Старого Форта Чимо - бывшей торговой фактории - "Компании Гудзонова залива".

Главной базой операций по отлову животных стала канадско-американская метеостанция Эурека на полуострове Фосхайм (остров Элсмир). 19 августа 1967 г. мы высадились на Фосхайме и отправились пешком на розыски стада, которое работники метеостанции видели тем же утром неподалеку от взлетной полосы.

Глядя на безжизненную каменистую равнину, трудно было представить себе, как она может прокормить этих крупных животных. И тем не менее вот они, перед нами, - десятка три взрослых и молодых бородачей, весело гоняющихся друг за другом. Под их копытами гравий да загустевшая на морозе грязь. Между жалкими пучками травы метры этой бесплодной грязи. И так на всем полуострове Фосхайм, а ведь он заселен мускусными быками довольно плотно.

"Брать только телок!" На следующее утро я вылетел с пилотом Лео Дурочером, чтобы уточнить месторасположение отдельных групп овцебыков. В радиусе пятнадцати километров от станции мы насчитали пятьдесят одного теленка - небывалый "урожай"! Оставалась лишь одна проблема: как различать их пол, чтобы, не тратя лишних усилий, отловить дюжину самок и трех самцов? И проблема эта оказалась не из легких.

Во время экспедиции на остров Нунивак в октябре 1964 г. мы обнаружили, что телок можно легко и безошибочно распознать по красновато-коричневому пятну под хвостом. На острове Элсмире же теперь, в середине августа, этого пятна у самок не было, и мы решили, что оно раньше осени не появится. Так что нам пришлось ловить Молодняк наугад. Нас было девять человек, и все же на отлов дюжины самок мы затратили больше двух недель. "Сверхплановых" самцов нам попалось шестнадцать штук. Отпуская их на волю, мы, чтобы не ошибиться лишний раз, метили их у крестца белой краской. Представьте себе, как у нас вытянулись лица, когда в день поимки последней, нужной нам телочки у всех самок появилось хорошо заметное красноватое пятно под хвостом.

Когда подошла пора возвращаться в Старый Форт Чимо, наши пленники уже умели обращаться с сосками нашей конструкции - резиновой трубкой, вставленной в консервную банку. Дважды в день метеостанцию оглашало энергичное чмоканье: телятам пришлось по вкусу наше угощенье - сухое молоко, разведенное водой. Лучшего способа приручения и не придумать. Если поначалу приходится кормить теленка силой, то уже через день-другой он сам подбегал к человеку за молоком.

Послушные гиганты. Когда мы привезли телят на место их нового постоянного жительства, было забавно наблюдать, как они передвигались - скачками, стараясь перепрыгнуть высокую траву. Конечно, они же никогда не видели у себя, в тундре, такой высокой травы и приняли ее за препятствие вроде забора. Зато проволочное заграждение они пробовали преодолеть лбами. Впрочем, одной попытки оказалось достаточно, чтобы усвоить урок, и впредь для них непререкаемым табу могла служить даже сетка, рассчитанная на цыплят.

Работа на ферме Чимо пошла на редкость хорошо - в первую очередь благодаря стараниям ее директора, Дидерика Беллаар-Спрюта.

Дети Спрюта и его помощника эскимоса Сэнди Гордона запросто взбираются на спину овцебыкам, и те послушно катают их. Когда животные начинают сбрасывать гивиот, дети участвуют наравне со взрослыми в сборе этой мягкой шерсти. Стричь мускусного быка нельзя, так как верхняя, грубая шерсть защищает их от солнца и насекомых. Поэтому гивиот вытягивают из-под нее, а "раздеваемый" в это время преспокойно пожевывает сено.

Питомцы фермы Чимо беспрекословно слушаются человека. Одно время пес Дидерика, похожий на волка, стал было приставать к мохнатым обитателям фермы. Дидерик, решив проучить забияку, ввел его однажды в загон и спустил с поводка. Вместо того чтобы сгрудиться в кружок, быки устроили погоню на пса. При этом они выказали прыть, удивительную для своего веса. Погоня шла по кругу. Несколько кругов ее вел один бык; когда он уставал, вперед вырывался другой. Эта тактика сделала свое дело: пес вскоре выбился из сил, и ему уже грозила нешуточная опасность. Тогда Дидерик, мало надеясь на успех, выскочил перед мчавшимся стадом и закричал: "Стой!" И стадо остановилось, а пес устыженно ретировался. Конфликтов между ним и быками с той поры не возникало.

Сегодня разведение мускусного быка на Крайнем Севере в массовых масштабах уже больше чем только мечта. Применяемые нами методы позволили ускорить размножение этого животного: самки телятся теперь ежегодно, а не раз в два года, как на воле... Мы отнимаем теленка от соска в трехмесячном возрасте. Когда самка перестает кормить, она опять способна к случке и восьмимесячной стельности. На воле она обычно выкармливает детеныша шесть месяцев, а то и дольше, и потому телится раз в два года.

Нормальный "голодный" рацион. Мускусный бык удобен своей неприхотливостью. Он не нуждается в помещении и очень скромно ест - в 6 раз меньше, чем любой другой крупный рогатый скот. Еду он добывает сам. Зимой в поисках травы он отгребает снег своими широкими передними копытами, а если хочет пить - "пьет" снег.

Даже на воле мускусные быки не уходят далеко от привычного места. Наших же, прирученных животных собирать особенно легко. Каждое вприпрыжку мчится к человеку, едва заслышав свою кличку. Они не отзываются на голос только одного человека - ветеринара. Завидев уже вдалеке его автомобиль, они в панике бросаются в дальний угол загона: кому охота подставлять себя под ненавистный шприц!

Мы рассчитываем с помощью селекционного улучшения породы значительно увеличить сбор гивиота с каждого овцебыка. Уже сейчас наши лучшие взрослые быки дают по три и больше килограммов гивиота в год. Для сравнения: кашмирский козел дает в год меньше полукилограмма своего знаменитого подшерстка - пашмы. По нашим предположениям, мускусный бык способен давать гивиот в течение двадцати лет. Из килограмма очищенного гивиота можно свить нить длиной в тридцать километров. 100 граммов этой пряжи достаточно, чтобы связать элегантное дамское платье. Гивиотовые Шарфы, которые вяжут эскимоски, размером 120 X 40 сантиметров весят... по 25 граммов!

Платье из гивиота прекрасно согревает, и при этом оно настолько мягкое и легкое, что почти неощутимо. Эта шерсть не садится при кипячении, легко красится.

Пожалуй, никто так убедительно не "проголосовал" за гивиот, как малиновки и воробьи на вермонтской ферме. Они сразу распознали толк в клочках пуха, приставших к забору, и выстлали ими свои гнезда.

Сейчас мы выясняем экономический эффект от разведения мускусного быка. В нескольких эскимосских деревнях уже созданы производственные кооперативы. В них объединены 150 вязальщиц на Аляске и 23 - возле Форта Чимо. За каждый шарф кооператив выплачивает 25 долларов. Розничные же цены буду значительно выше. Но мы рассчитываем, что рынок предметов роскоши, потребляющий кашемир, викунью, норку и соболя, обратит особое внимание на гивиот. Кооперативы уже получают заказы от отдельных лиц и просьбы от знаменитых универсальных магазинов об исключительных правах на торговлю изделиями из гивиота.

Что касается эскимосов - разведение мускусного быка сулит им большую удачу. Экономически выгодная, эта новая отрасль хозяйства гармонично вписывается и в окружающую среду, и в традиционный уклад жизни эскимосов.

Помимо ферм на Аляске и в Квебеке институт основал ферму в Северной Норвегии и планирует развить деятельность на юго-восточной окраине Гренландии, в Исландии и на канадских Северо-Западных Территориях, у озера Бейкер. В этих местах живут тысячи отчаянно бедных людей, чье существование зависит сейчас от благотворительных подаяний. Мы очень надеемся, что с течением времени у них появится возможность получать твердые постоянные заработки благодаря животным, которых наши предки чуть не истребили окончательно.

Перевод с английского Б. Сенькина

Бородачи возвращаются на родину (Успенский Савва Михайлович)

Успенский Савва Михайлович

Родился в 1920 г. Доктор биологических наук. Заведующий сектором охраны природы Арктики Центральной лаборатории охраны природы Арктики Министерства сельского хозяйства СССР. Участник множества арктических экспедиций. Автор нескольких монографий, научных и научно-популярных книг, многих журнальных статей, очерков. Член редсовета издательства "Мысль" и член редколлегий сборников "Полярный круг" и "На суше и на Море". Живет в Москве.

Заметки биолога

Таймырская речка Бикада ничем особенно не примечательна, таких здесь много. Тем не менее в сентябре 1974 г. о Бикаде заговорили и в Хатанге, и в Норильске; это слово со значением произносилось в московских учреждениях. На Бикаду потянулись "Аннушки" и вертолеты с металлической сеткой, трубами, сеном и, конечно, с людьми. Здесь, в глубине Таймырского полуострова, должно было обосноваться первое в СССР стадо овцебыков. Переселенцы уже летели из Канадской Арктики, с острова Бэнкса. И теперь охотоведы и зоотехники, строители и механики готовились к встрече их: строили вольеры, жилой дом, склад, гараж - все, что необходимо для жизни в тундре и овцебыкам, и людям.

Животное это поистине удивительное. Специалисты долгое время даже не могли найти ему место в ряду парнокопытных млекопитающих. В каком соседстве должен он находиться? Кто его ближайшие родственники?

Внешне он больше похож на быка (или корову). Бывает, что овцебыки присоединяются к стадам домашних коров, и животные, находя что-то родственное между собой, дружно пасутся вместе. Однако во время бега - кроме галопа при таких коротких ногах, конечно, другой аллюр невозможен - животные больше напоминают овец. Новорожденный теленок блеет почти так же, как ягненок. Взрослые быки в брачное время издают низкий утробный рык, похожий на львиный.

На вопрос: "Кто же он?" - зоологи смогли ответить только недавно. Оказалось, что овцебык все-таки стоит ближе к козлам и баранам (или козам и овцам). А его ближайший родственник отыскался, как ни странно, в тропиках. Им оказался ни на кого не похожий такин - и не козел, и не антилопа - обитатель горных лесов Индии, Бирмы и некоторых других стран Юго-Восточной Азии.

Его научное латинское имя Ovibos moschatus - овцебык мускусный. Поэтому и по-русски животное называют то овцебыком, то мускусным быком. Первое название, если не быть формалистом, еще как-то соответствует действительности. Второе же лишь сбивает с толку. Никаких особых мускусных желез у него нет, и ему, следовательно, не свойствен какой-либо специфический запах. По-эскимосски овцебык зовется "умингмак", что значит "бородатый" или "бородач", и это название, наверное, самое удачное.

История овцебыков богата событиями. Когда-то они обитали только в Старом Свете. Вместе с ледниками распространялись до юга Западной Европы - нынешней Франции, Англии, заселяли большую часть территории нашей страны. Перешеек, бывший некогда на месте Берингова пролива, послужил им мостом для перехода в Северную Америку. Здесь они тоже широко распространились - почти до юга современных Соединенных Штатов, они проникли и в Гренландию.

Менялся климат, отступали к северу ледники, оставалось все меньше земель, пригодных для жизни овцебыков. Животные исчезали - тому немало способствовал и человек. Нет сомнений, что наш далекий предок ценил и вкус мяса, и превосходные качества их шкур, тем более что добывать эту дичь было проще простого. Они в состоянии защищаться, увы, только от четвероногих хищников.

В первую очередь стада их исчезли на своей исконной родине - в Евразии. На Таймырском полуострове был найден череп животного, пробитый пулей еще при его жизни (охотник, следовательно, был оснащен огнестрельным оружием). Отсюда можно заключить, что эти спутники и современники мамонта жили на Таймыре всего двести - триста лет назад. Именно к такому выводу пришел известный советский зоолог и палеонтолог Н. К. Верещагин. Еще позже, менее ста лет назад, овцебыки исчезли на Аляске. Известно не только место, где паслось последнее стадо, но и имена истребивших его охотников. Это были двое белых скупщиков пушнины. Никакими другими подвигами они себя не прославили и вряд ли предполагали сами, что таким путем "войдут в историю".

Сильно сократилась численность овцебыков и в Канаде - и не удивительно. Только "Компания Гудзонова залива" с 1862 по 1916 г. скупила больше 15 тысяч шкур этих зверей. К началу нашего столетия овцебыки сохранились лишь на северо-востоке Канады и востоке Гренландии; общая численность их здесь была близка к 20 тысячам.

По поверьям аляскинских эскимосов, животные до последнего времени продолжали жить и здесь - они лишь вознеслись на небо и стали недоступными для нагрешивших охотников. Но теперь овцебыки вернулись на Аляску и, конечно, не с небес. В 1930 г. три десятка телят, пойманных в Гренландии, поселили в вольерах, невдалеке от города Фербенкса. Впрочем, путь их сюда был непростым.

Телят погрузили на пароход и вначале привезли в Норвегию. Затем опять на пароходе переправили в Нью-Йорк. Потом на поезде овцебыки пересекли Северную Америку и приехали в Сиэтл. Дальше переселенцы добирались морем, потом опять по суше и только тогда (но не все - часть погибла в дороге) достигли приготовленных для них помещений.

Вначале их поселили здесь, на поляне, среди настоящего высокоствольного леса. Но, несмотря на столь необычные условия, животные прижились, в стаде каждый год появлялись новорожденные. Численность, однако, не росла, и главным виновником тому были медведи, которые высоко оценили новый вид добычи.

Пять лет спустя три десятка овцебыков - все, что оставалось в вольерах около Фербенкса, - снова были переселены. Теперь на остров Нунивак, расположенный в Беринговом море. Это был период сильного потепления Арктики, трудное для новоселов время. Зимой часто случались гололедицы, выпадали глубокие снега, но все же дела здесь пошли гораздо лучше. В 1939 г. на острове жили уже 50 овцебыков, в 1959 г. - 200, а в 1969 г. - 800. В последние годы животных отсюда стали перевозить обратно на материк, и они здесь успешно приживаются. Впрочем, это не первый опыт переселения овцебыков. Еще в начале текущего столетия их пытались акклиматизировать в Швеции и Исландии, однако животные не смогли приспособиться к тамошнему климату - теплым и сырым зимам - и погибали. Удачнее оказались попытки выпуска овцебыков на севере Скандинавского полуострова (в Норвегии) и особенно на островах Шпицбергена.

В общем бородачи показали себя очень прочными животными. Выяснилось, что им нипочем сильные морозы, но при необходимости они мирятся и с жарой (неплохо живут и даже размножаются во многих зоопарках, в том числе в Берлине и в Москве). Однако влажный климат для них губителен - они часто заболевают воспалением легких. Кроме того, мягкие зимы обычно означают оттепели и гололедицы, глубокие снега. В таких условиях овцебыкам трудно добывать корм, они голодают, перестают размножаться, а то и гибнут от истощения.

Зимой бородачи предпочитают держаться на плато и склонах гор, откуда снег сдувается ветром, обнажая участки со скудной растительностью, или слой снега на которых достаточно тонок для того, чтобы животные могли добывать (копытить) себе корм. Весной, по мере того как стаивает снег, а также летом и осенью они придерживаются участков с наиболее богатой растительностью - речных долин и сравнительно низких участков тундры.

Характерная черта его образа жизни - относительная оседлость. Бывает, что стадо проводит и год, и два в одной и той же долине, на одном и том же склоне. Возможность же овцебыка жить продолжительное время на сравнительно небольшой площади определяется очень интересной экологической особенностью животного - способностью исключительно полно использовать для питания окружающую растительность, как бы скудна она ни была.

Питаются они в основном листьями и побегами многочисленных разновидностей полярных ив, осоками, злаками, арктическим разнотравьем - остролодочником, астрагалами, мытниками. Поедают иногда лишайники и мхи.

Овцебыки живут стадами. Летом обычно преобладают большие группы, состоящие из самок и молодняка, отдельно взрослых быков и быков-одиночек. В период спаривания, в августе-сентябре, формируются гаремы из быка и десяти, а иногда и больше самок. Зимой самцы и самки, взрослые и молодые животные объединяются, и тогда стада их достигают наибольшей величины - иногда 100 и больше голов.

Мужают бородачи сравнительно поздно - чаще лишь на четвертый год. Во время брачного сезона самцы ожесточенно дерутся между собой, разбегаясь и сталкиваясь рогами, как это делают бараны. В апреле или мае самка приносит теленка, как правило, она кормит его молоком больше года и поэтому размножается не ежегодно. Плодовитость бородачей, следовательно, невысока. Интересно, что животные, обитающие в Субарктике и Арктике, сильно различаются своими биологическими показателями. Первые начинают размножаться уже в трехлетнем возрасте, причем коровы нередко телятся ежегодно. Если в Арктике стада могут увеличиваться в год на 10%, то в Субарктике - на 25 %.

Стадо приготовилось к обороне (Аляска. Фото автора)

Опыты переселения овцебыков преследовали прежде всего практические цели. Бородачи, как мы видели, очень неприхотливы к кормам, хорошо переносят невзгоды арктического климата и поэтому в состоянии обитать на самых северных участках полярной суши, даже там, где уже не могут жить северные олени. Их практически оседлые стада могут быть постоянно в поле зрения человека. Не известны случаи массовой гибели животных от каких-либо болезней. Они не конкурируют из-за кормов с северными оленями. Им не страшны даже волки. При нападениях хищников стадо занимает "круговую оборону" - образует круг, внутри которого оказываются телята и коровы, а снаружи взрослые быки, вооруженные мощными и острыми рогами.

Что же может получить человек от овцебыка? Мясо похоже на говядину, но гораздо нежнее и ароматнее. Вес же бородача-быка может достигать полутонны (самка весит вдвое меньше). Шкуры используются как прекрасное кожевенное сырье или как меха. Шерсть, вернее, пух, или подшерсток, исключительно высокого качества, ценится намного выше шерсти тонкорунных овец и даже прославленного пуха южноамериканских викуний или кашмирских коз. С убитого овцебыка собирают до 5 килограммов пуха, с прирученного (одомашненного) вычесывают до 3 килограммов. Цена же одного килограмма достигает в США 100 долларов. Молоко (в принципе не исключено создание овцебычьих ферм молочного направления) приятного вкуса, жирное, как сливки.

Ловят овцебыков сетью (Остров Нунивак. Фото автора)

Планы возвращения овцебыков в Советскую Арктику, или их реакклиматизации здесь, разрабатываются уже давно. Зоологи и охотоведы установили, что переселенцы найдут неплохие условия для жизни, особенно в гористых и малонаселенных участках наших тундр. А таких мест здесь много. Это Новосибирские острова и остров Врангеля, Таймырский полуостров, тундры севера Якутии и Магаданской области.

Разрабатывая эти планы, советские специалисты учитывали, что переселенцы заполнят пустующую "экологическую нишу", станут потребителями скудной арктической растительности, а значит, будут способствовать вовлечению в хозяйственный оборот этих ныне не используемых пастбищ. Учитывалось и другое важное обстоятельство: жизнь в Арктике находится в состоянии неустойчивого равновесия, иначе говоря, здешний органический мир особенно уязвим и терпит большой урон при стечении неблагоприятных климатических причин либо под воздействием человеческой деятельности. Исчезновение здесь какого-либо вида не проходит бесследно, как это бывает в районах, расположенных южнее, а зачастую ведет к глубоким изменениям в растительности и животном населении. Следовательно, с возвращением овцебыков в Советскую Арктику органический мир ее становится как бы более прочным, более стойким. Поэтому-то с таким нетерпением ждали в СССР четвероногих переселенцев.

Итак, осенью 1974 г. начался эксперимент по реакклиматизации овцебы-ков в Советской Арктике: на Таймыре поселилось 10 животных, достав-ленных сюда из Канады. Через полгода в СССР поступила вторая партия, состоящая уже из 40 бородачей. Все они родились на острове Нунивак, и мне довелось участвовать в их отлове, приемке и перевозке из США.

Остров Нунивак почти в прямом смысле слова затерялся у западного побережья Аляски, несмотря на то что он довольно велик - длиной больше 100 км, что расположен совсем близко от материка и находится в очень приметном месте - между устьями крупнейших рек Северной Америки - Юкона и Кускоквима. Здесь с незапамятных времен обитают эскимосы-рыбаки и охотники. Теперь они еще и оленеводы, и все живут в Мекориуке - единственной на острове деревне. В 1929 г. на этом острове был организован заказник.

Однако, пожалуй, самое интересное на Нуниваке - стада размножающихся бородачей.

Вместе с Вадимом Сергеевичем Тарховым - охотоведом из Магадана и признанными в США знатоками овцебыков - доктором Питером Лентом и Джерри Хоутом мы попали сюда в самом конце марта. В нашу компанию входили также переводчица-американка Раиса Скрябина и кинооператоры. В Соединенных Штатах, не говоря уже о самом острове, интерес к переселению животных на сибирскую землю оказался очень большим, и операторам предстояло снять специальный фильм о том, как ловят животных и грузят их в советский самолет.

Мне особенно запомнились первая встреча с пойманными бородачами и один из выездов за ними в глубь острова.

Кандидаты в переселенцы (их поймали день-два тому назад, поэтому еще не было известно, как они проявят себя во время карантина и будут ли приняты нами или нет) - дюжина бурых косматых подростков-овцебычков - сбились в дальнем углу загона и настороженно, исподлобья косились на людей. Загон был устроен в стороне от деревни, но сюда уже пролегли торные дороги, и здесь весь день толпился народ: для некоторых это обязанность - присмотр за животными, кормление их, для других - развлечение, они приходили и приезжали как в клуб - обменяться новостями, посмотреть на новых людей, а эскимоски помоложе - и щегольнуть туалетами.

К счастью, пленники оказались не слишком пугливы. Едва стихал шум, овцебычки спешили к кормушкам, и охапки сена в них на глазах начинали уменьшаться. В общем пленники вели себя солидно, с достоинством, и к ним невольно возникало чувство симпатии.

На острове стояла неустойчивая погода. Кратковременные оттепели сменялись морозами, не раз бывала пурга. Но чаще перепадали те ласковые, тихие и солнечные дни, что случаются только на Севере и лишь ранней весной. Ловцы - к ним относилась большая часть взрослых мужчин Мекориука, и для многих это была единственная возможность заработка - торопились использовать погожее время. Обожженные ветром и солнцем, они появлялись в деревне с очередной партией пленников и тут же вновь отправлялись на промысел.

В очередной раз вместе с ловцами выезжали почти все участники нашей экспедиции. Джерри на правах главнокомандующего отказал в поездке только переводчице: не женское это, мол, дело гоняться за дикими овцебыками. Однако вслух он мотивировал свой отказ деликатнее - "на ее долю не досталось исправных мотонарт" (а они служили сейчас единственным транспортным средством).

Солнце поднялось уже довольно высоко и заметно припекало, когда разномастное ревущее "стадо" мотонарт - некоторые с тяжелыми санями на прицепе - вырвалось из Мекориука. Впереди неизменно маячил красный, круглый, как скафандр космонавта, шлём Генри Иванова. На мой вопрос, почему у него такая фамилия, он лишь недоуменно пожал плечами.

Гонки длились час, другой, третий.

Наконец нашим взорам открылись Близнецы, так называются две стоящие рядом довольно крутые и очень похожие друг на друга горушки. И на верхушках, и на склонах их чернеет земля. Это как раз то, что нужно овцебыкам, их типичные зимние пастбища. Побывавшие здесь разведчики уже все высмотрели. Оказалось, что на Близнецах держится несколько стад бородачей и среди них немало двухлеток, которых особенно не хватает в загонах.

Двухлетние овцебыки весят килограммов по полтораста, и под их рога уже лучше не попадать. Наверное, поэтому на привале, где разрабатывается окончательный план операции, лица охотников посерьезнели, хотя вообще-то эскимосы любят посмеяться и улыбки редко сходят с их лиц. План принимается такой: из двух десятков ловцов на мотонартах (кинооператоры и мы с Вадимом Сергеевичем не в счет) половина объезжает горы, заходит стадам в тыл и сгоняет их в долину. Другие ловцы должны оставаться здесь и быть с сетями наготове. Овцебыки на своих коротких ногах не могут долго бежать по глубокому снегу и сразу остановятся. Наши командиры так хорошо знают эту местность, знают повадки животных, что предвидят дальнейший ход событий и заранее расставляют кинооператоров на самых "бойких" местах. Нам с Вадимом Сергеевичем предоставлена полная самостоятельность, и мы немного поднимаемся по склону, чтобы потом видеть все "поле боя".

- Берегитесь! - послышался отчаянный женский крик. Я обернулся и увидел, что со склона, противоположного тому, откуда мы ждали стадо, прямо на нас галопом мчатся овцебыки. Головы бородачей опущены, рты приоткрыты, изо ртов и ноздрей вырываются облачка пара. Дерева, на которое можно было бы залезть, здесь не найдешь, пытаться убежать бесполезно. Вадим Сергеевич бросился было к мотонартам, но замерзший мотор не заводился.

"Нападение - лучшая защита",- промелькнуло в голове, и с криком "Стой!", размахивая над головой руками, я побежал стаду навстречу. Расчет оказался верным. В нескольких шагах от нашего наблюдательного пункта животные остановились, а затем, развернувшись и тяжело дыша, потрусили в гору.

Транспортировка овцебыков (фото автора)

- А я ведь подумал, что затопчут, - облегченно произнес Вадим Сергеевич, вытирая шапкой потное лицо.

С соседнего пригорка пешком спускалась Раиса. Это ее крик нас насторожил и, быть может, даже спас. Отказ Джерри ее не обескуражил. Проводив нас, Раиса стала искать, кто бы мог довезти ее до Близнецов. Единственным мужчиной, оставшимся в деревне и владевшим исправными мотонартами, был местный священник - патер Чарли. К нему-то и обратила Раиса свои чары и красноречие, конечно, вместе с обещанием неплохо заплатить. Уговоры оказались недолгими, и вот наша переводчица здесь.

Между тем загонщики уже согнали стадо в долину. Утопая по брюхо в снегу, животные было встали, заняв круговую оборону, но тут же вновь пустились галопом, высоко подкидывая зады и теряя на бегу космы длинной темной шерсти. Пробежав еще с сотню метров, загнанное стадо окончательно остановилось.

Существуют разные приемы ловли этих животных; большинство их было разработано влюбленным в бородачей, энтузиастом их одомашнивания американским биологом Джоном Тиллом. Однако нунивакские эскимосы пошли своим, непроторенным путем и достигли очевидного успеха. Поимка овцебыков обходится на острове дешевле, чем где бы то ни было, а гибели их при отлове почти не бывает.

Загнав в глубокий снег стадо, местные ловцы безбоязненно и безнаказанно въезжают в глубь него на мотонартах, расчленяют его и в первую очередь отделяют взрослых быков (их тут же отпускают на волю). Группы, в которых есть молодежь, отделяют одну от другой. Каждую из них затем дробят ("лишних" тоже отпускают) до тех пор, пока не останутся только нужные животные.

Готовы позировать (фото автора)

Все это было проделано в считанные минуты. Убедившись, что товар заказчикам нравится, ловцы приступили к самому главному. В ход пошел бредень, сплетенный из толстого желтого шнура. Ловят им овцебыков в принципе так же, как добывают в наших прудах карасей. Набрасывают сеть двое. Однако, чтобы удержать запутавшегося зверя, требуются усилия многих людей.

На снегу со спутанными ногами уже лежали несколько пленников. Очередной бычок прыгал в сетке, но повалить его никак не удавалось. Я побежал на подмогу, однако меня опередил человек, которого я сразу узнал, хотя и видел только со спины. Он лихо бросился на добычу - и бычок вмиг был повержен на снег. Человек повернулся ко мне лицом и лукаво подмигнул. Это был патер Чарли.

Стада пригонялись с гор постепенно, и у ловцов не было больших перерывов в работе. Люди действовали слаженно и уверенно. Они мельтешили на мотонартах под самыми мордами у старых и действительно опасных быков, управляли стадами так же, как домашним скотом. У каждого была своя специализация - кто набрасывал сеть, кто первым кидался на добычу, кто держал наготове веревочные путы, чтобы сразу связать ими пленнику ноги.

Конечно, случалось и непредвиденное. Бычок, по какой-то причине забракованный ловцами и отпущенный на все четыре стороны, не стал догонять стадо, а помчался было к кинооператору, возможно уловив в единстве человека, штатива и кинокамеры какое-то сходство с родителями и собратьями.

Переселенцы чувствуют себя неплохо (Таймыр. Фото автора)

Но когда оператор побежал от него, утопая по колено в снегу, бычок одумался и побрел за соплеменниками. Другой со спины подкрался к пешему охотнику (кстати, самому пожилому из ловцов) и поддел его рогом. Человек упал, но отделался легко: удар смягчили несколько слоев теплой одежды. Телка отогнали, а пострадавший поднялся на ноги, отряхнулся и опять включился в работу. Если первое происшествие вызвало у охотников сдержанные смешки, то по поводу второго раздался дружный смех, причем громче всех смеялся сам пострадавший.

Охота подходила к концу. Долина выглядела так, будто здесь и в самом деле шли бои. Снег был истоптан людьми и животными, испещрен следами гусениц, тут и там на снегу или уже на санях чернели неподвижные фигуры связанных бородачей. Усталые и возбужденные, ловцы стягивались к краю долины, собирались в кучки. Появились бензиновые плиты, термосы, коробки с продовольствием и посудой. Как это бывает только на морозе, особенно сильно и вкусно запахло свежесваренным кофе.

Пурга началась, когда мы были еще на пути к деревне. Но пока выпускали в загоны привезенных животных и расходились по домам, дуло еще терпимо. Однако среди ночи ветер достиг ураганной силы. Стены нашего домика, хотя это была капитальная постройка, заметно вздрагивали, что-то гремело и монотонно звякало на крыше.

О том, как овцебыки пережидают пургу, среди зоологов нет единого мнения. Некоторые утверждают, что бородачи и в непогоду остаются верны своим привычкам и как ни в чем не бывало продолжают добывать корм, пережевывать жвачку, отдыхать. По заверениям других, животные якобы стоят, плотно прижавшись друг к другу, и сутки, и двое, пока не стихнет ветер, причем взрослые быки укрывают своими телами от вьюги коров и телят. Третьи говорят, что овцебыки в непогоду лежат по нескольку суток и не кормятся. И вот теперь появилась возможность либо присоединиться к чьей-то точке зрения, либо приобрести свою.

Вместе с Вадимом Сергеевичем и Джерри мы пошли к загону. Пурга неистовствовала. Сырая снежная пыль залепляла глаза, нос, секла кожу. Видимость иногда ограничивалась расстоянием вытянутой руки. Держась друг за друга, часто останавливаясь и отворачиваясь от ветра, чтобы передохнуть, мы брели, кажется, целую вечность, пока не наткнулись на стену знакомого сарая, а за ней и на ограду из металлической сетки.

А вот у решетки и часть наших пленников. Они лежали, сбившись в кучу, на животах, поджав под себя ноги, и все - задом к ветру. У передних перед .головой намело пологие сугробы. Бородачи, похоже, спали, а когда я потормошил ближайших ко мне за косматые загривки, они неохотно встали, повернувшись мордами, сплошь залепленными снегом, - на них виднелись только глаза и кончики рогов. На местах лежек животных не было и следов сырости или льда - настолько хороша теплоизоляция их "одеял" и "матрацев" - длинной шерсти, растущей на животах и боках. К тому же шерсть эта так густа, что снег не проникает глубоко в ее толщу. Стоило бородачам отряхнуться - и от снега ничего не осталось.

Вскоре удалось найти и остальных пленников: овцебычки тоже дремали, собравшись в кучки и отвернувшись от ветра. Сено, с вечера положенное в кормушки, оставалось нетронутым.

Так вот как они переносят пургу! Они и здесь оказываются верными своему главному жизненному принципу: "Как можно больше экономить сил, экономить энергию". Проявляется он различно: это оседлость бородачей - черта, отнюдь не характерная для четвероногих обитателей Арктики; удивительно высокие теплоизолирующие свойства шерсти и слоя подкожного жира, сохраняющегося круглый год; это особенности кровеносной системы. Кровь в ногах овцебыков течет относительно медленно, ноги поэтому могут стынуть, но зато организм теряет мало тепла.

Загоны пополнялись все новыми животными. Рядом с загонами визжали пилы, стучали молотки: строились транспортные клетки. Потом началась перевозка пленников на материк, в город Бэтел - на ближайший аэродром, где могут садиться большие самолеты. Незаметно подошел и день нашего расставания с островом, с друзьями-островитянами.

Затем мы встречали советский авиалайнер, прилетевший сюда впервые в истории. В его чреве удалось разместить все 40 клеток с четвероногими переселенцами и даже небольшой запас сена на непредвиденный случай.

Еще шла погрузка, когда заморосил дождь - впервые в этом году. Ко времени вылета самолета с Аляски разразился настоящий ливень.

- Какая хорошая примета! - воскликнул провожавший нас доктор Лент, хотя его уже промочило насквозь. - Вам везет! Значит, переселение будет удачным!

Из 40 аляскинских бородачей двадцать попали на Таймыр и двадцать - на остров Врангеля. На Таймыре их поместили в обширные загоны; по соседству с ними, тоже за оградой из сетки, жили их соплеменники, на полгода раньше прилетевшие из Канадской Арктики. Первую зиму, конечно гораздо более суровую, чем на острове Нунивак, "американцы" перенесли труднее, чем "канадцы". "Американцев" было необходимо подкармливать сеном, и тем не менее несколько животных погибло зимой от воспаления легких.

На острове Врангеля переселенцев сначала поместили в небольшой загон, но вскоре же им была предоставлена полная свобода. Здесь, хотя тоже не обошлось без потерь, похоже, что эксперимент проходит удачнее. Всего через месяц после выпуска на волю они разбились на несколько групп, каждую из которых возглавил свой вожак, осмотрелись и обосновались в самых кормных местах острова.

Акклиматизация живых организмов - процесс длительный, нелегкий, на первых порах биологов здесь часто ждут огорчения. Не все гладко шло и в эксперименте с овцебыками. Но тем не менее он продолжается, уверенность в успехе крепнет, и наглядное подтверждение тому - стада выросших и возмужавших бородачей, которых можно увидеть сейчас на земле их предков. Доктор Лент, похоже, не ошибся!

Овцебыки с острова Нунивак были переданы Советскому Союзу Соединенными Штатами Америки в соответствии с заключенным Соглашением о сотрудничестве в области, охраны окружающей среды. И конечно, эти совместные усилия советских и американских специалистов не случайны. В мире складывается новый очаг обитания овцебыков, создается как бы "страховой фонд" на случай каких-то катастроф с ними в других частях Арктики.

Еще в 1918 г. канадский исследователь Арктики Вельялмур Стефансон писал (в своей книге "Гостеприимная Арктика", хорошо известной и советским читателям): "Мы привыкли думать, что корова и овца являются наилучшими возможными видами домашнего скота, и нам трудно поверить, что существует животное, которое в случае его приручения окажется более полезным... Я убежден, что в течение ближайшего столетия главным домашним животным в северной половине Канады и северной трети Азии будет овцебык, а не олень". Автор, конечно, преувеличивает. Но ведь есть здесь и рациональное начало! Доказательства тому - фермы одомашненных животных - и экспериментальные, и производственные, уже существующие и в США, и в Канаде, и в Норвегии, фермы, дающие их владельцам иногда неплохой доход.

Не привьется ли эта отрасль животноводства и в нашей стране, в колхозах и совхозах Крайнего Севера? Может быть!

В Северном Ледовитом

Ледяной венец планеты (Маркин Вячеслав Алексеевич)

Северное сияние

Маркин Вячеслав Алексеевич

Родился в 1933 г. Кандидат географических наук, гляциолог. Старший научный сотрудник биологического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова. Участник ряда арктических и высокогорных экспедиций. Автор четырех научно-популярных книг и около 150 газетных и журнальных научно-популярных статей, очерков. Живет в Москве.

Записки гляциолога

Земля Франца-Иосифа - самый северный архипелаг Евразии. Он открыт немногим более столетия назад. Исследовали его представители разных стран Европы, оставившие память о себе в необыкновенно разноязыкой топонимике архипелага. История исследования и освоения Земли Франца-Иосифа содержит немало героических и трагических страниц. Они связаны с именами Фритьофа Нансена, Умберто Каньи, Георгия Седова, Отто Шмидта, Эрнста Кренкеля, Ивана Папанина, Евгения Федорова и многих других.

Планомерное исследование и "обживание" архипелага началось в 1929 г. В бухте Тихой, где когда-то зимовал "Святой Фока" Седова, была построена первая полярная станция. Позже с Земли Франца-Иосифа стартовали на Северный полюс самолеты Водопьянова с папанинской четверкой на борту. Еще позже там были запущены первые геофизические ракеты.

Это уникальный архипелаг, "построенный" природой всего лишь из двух материалов - базальта и льда. Льды покрывают удивительными ледяными шапками-куполами почти 90 процентов территории архипелага.

Земля Франца-Иосифа - своеобразный ледяной венец нашей голубой планеты. К Земле Франца-Иосифа и Шпицбергену подходит уже умирающее на пороге Арктики течение Гольфстрим. Ледники не появились бы, если бы пустынных приполярных островов не коснулось хотя и слабое, но все еще теплое дыхание Гольфстрима.

Более ста лет назад после года дрейфа по Ледовитому океану австро-венгерское судно "Тегетгоф" случайно оказалось возле архипелага. Находившаяся на судне экспедиция Юлиуса Пайера и Карла Вайпрехта окрестила его по праву первооткрывателей именем императора Франца-Иосифа I Габсбурга. Произошло это 30 августа 1873 г. Шел триста семьдесят пятый день, как "Тегетгоф" оказался прочно пленен льдами, которые угрожали раздавить его в любое мгновение. Недоверчиво-тревожный крик "Erde!" раздался в тот момент, когда не оставалось почти никакой надежды на то, что будет найден выход из бескрайнего хаоса торосов.

Однако первым предсказал существование этой земли русский морской офицер Николай Шиллинг. Его идею развил в проекте русской полярной экспедиции Петр Кропоткин, в то время один из активных деятелей Русского географического общества. Проект этот, составленный в 1871 г., не был осуществлен.

Впервые мне пришлось увидеть Землю Франца-Иосифа двадцать лет назад. Экспедиция Института географии Академии наук СССР состояла из четырнадцати человек. Цель экспедиции - исследование оледенения архипелага по программе Международного геофизического года. Именно участие в этой работе сделало всех нас жителями архипелага более чем на два года. Именно оно вылепило из нас гляциологов, потому что никто из нас по-настоящему до этой экспедиции не знал ледников. Теперь имена ее участников известны гляциологам нашей страны и за рубежом. Это начальник экспедиции В. Л. Суходровский - один из ведущих ученых Института мерзлотоведения Якутского филиала Академии наук СССР; кандидаты географических наук А. Н. Кренке - авторитетный специалист в области ледниковой климатологии; М. Г. Гросвальд - известный исследователь по вопросам ледниковой тектоники и истории ледниковых покровов Арктики; О. Н. Виноградов - ледниковый геодезист и составитель грандиозного "Каталога ледников СССР"; Н. Г. Разумейко - исследователь температурного режима ледников; Т. В. Псарева-Виноградова - знаток внутреннего строения льда.

Наша экспедиция завершила большой этап исследований Земли Франца-Иосифа определенного периода в ее истории. Не без нашего участия был выбран остров Хейса, расположенный километрах в ста восточнее и немного севернее острова Гукера, который был намечен как наиболее подходящее место для строительства новой обсерватории.

Бухта Тихая, в течение тридцати лет честно служившая науке, уступила свое место молодой обсерватории, название которой уже было утверждено дирекцией Арктического научно-исследовательского института. Обсерватория Дружная должна была принять эстафету у бухты Тихой.

До 1954 г. на острове Хейса, открытом за семьдесят четыре года до этого шотландцем Бенджаменом Ли Смитом, никаких поселений людей не было. Лишь в апреле 1933 г. побывал на нем комсомолец-магнитолог Евгений Федоров, будущий герой-папанинец, ныне академик. Он пересек на собачьей упряжке архипелаг от бухты Тихой до острова Рудольфа. На вершине ледникового купола острова Хейса он выполнил астрономические определения, вычислил координаты и высоту купола. Его записку, оставленную тогда, нашли первые обитатели острова - геодезисты 10-й гидрографической экспедиции Главного управления Северного морского пути.

Гидрографы, в течение ряда лет производившие специальные измерения на островах и в проливах Земли Франца-Иосифа, избрали остров Хейса в качестве своей базы. Он привлек их внимание своей доступностью и с моря, и с воздуха, а также тем, что расположен примерно в центре архипелага.

Зимовщики острова помогли сгрузить на берег все, что привез "Немирович-Данченко". Среди обычных для полярных станций грузов было множество громадных ящиков с еще не виданным на архипелаге и вообще в Арктике оборудованием.

А спустя четыре месяца мы увидели со своего купола удивительное зрелище - тьму полярной ночи прорезала ракета, первая геофизическая ракета, запущенная с острова Хейса в верхние слои атмосферы.

Тогда же на палубе теплохода "Немирович-Данченко" наш начальник Владимир Леонидович Суходровский, за год до этого побывавший на Земле Франца-Иосифа, человек сосредоточенно-спокойный, рассказывал об архипелаге с восторженностью:

- Там потрясающе красиво! Вы себе представить не можете!

- Почему не можем? - возражал ему, скептически улыбаясь, Михаил Григорьевич Гросвальд. - Мы просто отправляемся в плейстоцен, в ледниковый период, лет на двадцать тысяч назад.

- А разве это просто - оказаться в ледниковом периоде?! - воскликнул Саша Кренке. - На спине Валдайского, например, ледникового щита.

Мы с Таней Псаревой - самые молодые участники экспедиции - молчали, потому что были так взволнованы предстоящей встречей с Землей Франца-Иосифа, что рассуждать не осмеливались.

Я смотрел за борт "Немировича-Данченко" на свинцовые волны, заполнившие все видимое пространство, и вспоминал стихи Ивана Алексеевича Бунина: "Окраина земли, безлюдные пустынные прибрежья, до полюса открытый океан..."

Что же это за "окраина земли"?

...И вот мы входим в широкий Британский канал, прямой "проспект". По обеим сторонам выстроились "здания" удивительной архитектуры: с куполообразными крышами изо льда, с зубчатыми базальтовыми башнями и острыми шпилями; вправо и влево от "проспекта" уходят боковые "улицы" - проливы.

Всюду резкий контраст черного и белого. Черный базальт и белые заснеженные ледники. Еще, правда, слабой синью отдает вода проливов, отражающая голубое небо.

За какие-то два-три часа, пока мы шли по Британскому каналу к острову Хейса, солнце, постоянно розовея, сделалось ярко-красным, а небо, оставаясь голубым в южной половине, постепенно насыщалось багровыми тонами. Ледники, внимая цветовым переменам солнца и неба, к полудню оказались будто бы политыми слабым раствором марганцовки. Появился и еще один важный элемент в цветовой гамме - тени, резкие, глубокие, вобравшие в себя таинственность ночи, которой здесь не было в это время года. Бессонное полярное солнце, слегка воспаленное от усталости, торжествовало победу над ночью, загнанной в тени скал и ледников.

Свет незаходящего солнца непрерывно что-то изменяет, рисуя бесчисленные варианты картин Земли Франца-Иосифа. Но картины, созданные светом, недолговечны. Изменчивость - их главное свойство. Поэтому не только цветная фотография, но и цветная кинолента не передает всех нюансов этой картины. Их пытались запечатлеть импрессионисты, но и в их картинах - неподвижность все-таки сохраняется.

...Первым ледником в жизни для многих из нас стал ледниковый купол Гидрографов. Этот купол возвышается над уровнем моря всего лишь на 200 метров.

Земля Франца-Иосифа. Обсерватория имени Эрнста Кренкеля на острове Хейса (фото П. Владимирова)

Чтобы попасть на него, нужно было пройти вдоль овального озерка по тонкому илистому его берегу, потом перевалить через миниатюрный горный хребетик, именовавшийся Аметистовой дайкой, спуститься по песчаным дюнам, пересечь широкий водный поток под названием ручей Романтиков, снова погрузиться в топкий ил, засасывающий при малейшей остановке, и пройти лабиринтом оврагов и рытвин.

Впечатления от первого знакомства с ледником у каждого были свои. Например, механик Вячеслав Степанович Толмачев сказал, взглянув на купол льда:

- Да-а... Лес тут никогда не вырастет. Это уж точно. А без леса тоскливо на сердце-то русскому человеку.

Я был удивлен тем, что ледник оказался столь гостеприимным: ни метели, ни урагана, солнце на нем грело сильнее, чем на приледниковой равнине, а по его твердой поверхности идти было удивительно удобно. Весь, если можно так выразиться, "облик" ледника так и дышал спокойствием и благодушием.

Михаил Григорьевич Гросвальд воспринимал ледник преимущественно с профессиональной точки зрения. Его заинтересовал больше не сам ледник, а ближние к нему подступы, где он обнаружил серию сухих каналов, обозначавших прежний край купола. Купол отступает - остается канал, каждый год - по каналу.

Природа - лучший архитектор (фото П. Владимирова)

Это было первое наше открытие: ледники на Земле Франца-Иосифа, оказывается, отступают. По крайней мере некоторые из них.

На следующий день на вершину купола нас забросил вездеход, легко поднявшийся по пологому ледяному склону.

Лед таял; вода сочилась, казалось, из каждого кристалла, обращенного к солнцу, к теплу. Ледник "потел" от жары (еще бы - в воздухе плюс пять градусов!), и влага его собиралась в мелких бороздках, исчертивших ледяной склон.

Вода - первое, что приковывает к себе внимание на леднике. Она всюду, но ее обилие не создает болота: здесь хороший дренаж, а материал, подвергающийся действию воды, достаточно к ней устойчив. Вода - главный исполнитель "ледниковой музыки", которая звучит, не переставая, пока продолжается таяние льда. В теплые дни она звучит громче, в холодные - тише, но она всегда наполняет собой пространство над ледником. Маленькие ручьи "играют", как флейты, большие "бьют" в литавры. Во всем "оркестре", вероятно, много тысяч инструментов. Вслушиваться в их звучание - подлинное удовольствие.

Сам же лед, пожалуй, обманул наши ожидания: он оказался скорее черным, чем белым, - слишком много было на нем грязи. Вся пыль, которая оседала в течение многих зим, сосредоточилась теперь на поверхности ледника.

Первооткрыватели увидели только четыре острова на Земле Франца-Иосифа. Впоследствии их количество быстро возросло до 100, до 120, а затем перевалило за 200, но и эти подсчеты были неточны, и нам предстояло разобраться.

- Олег, ты геодезист, картограф, тебе и карты в руки! - говаривал обычно Гросвальд Виноградову, когда речь заходила о трудностях исследования архипелага.

Карты в руки... это хорошо, но прежде нужно было взять в руки нечто более увесистое - теодолит, кипрегель, мензулу - и зафиксировать замерзающими на морозном ветру пальцами на ватмане причудливый рисунок изолиний одинаковых высот.

Я помогал Виноградову в топографической съемке куполов и выводных ледников. Стремительно надвигалась многомесячная ночь, нужно было как можно быстрее закончить работу. Мы не отходили от приборов до тех пор, пока брезжил еще последний свет, отраженный от снега. Рейку еще было видно, но, для того чтобы снять отсчет, в окошечко верньера приходилось светить фонариком.

Только через несколько лет в "Каталоге ледников Земли Франца-Иосифа" был дан ответ на вопрос о количестве островов и ледниковых куполов: островов - 191, а куполов - 350.

Купола - главный элемент в ландшафте архипелага. Они определяют его "лицо", совершенно особенное, нигде больше не повторенное на Земле.

Из года в год края куполов отступают, освобождая из-под тысячелетнего ледяного гнета участки суши. Наш гляциоклиматолог Александр Николаевич Кренке подсчитал, что все ледники Земли Франца-Иосифа исчезнут довольно скоро - приблизительно лет через триста. Конечно, если сохранится тот темп убывания оледенения, который установился в конце 50-х годов нашего столетия.

Но когда попадешь на высокие и большие купола островов Вильчека, Греэм-Белл, Земля Александры, Гукера и Рудольфа, при всей преданности гипотезе убывающего оледенения сомнения закрадываются в душу. Неужели исчезнут и эти купола, вершины которых даже летом утопают в снегах, что вполне естественно при отрицательной температуре воздуха самого теплого месяца?

...Нам предстояло работать и жить на куполе Чюрлениса.

Путь на него пролегал через ледник Седова. История исследования Земли Франца-Иосифа соединила эти два имени удивительным образом.

Микалоюс-Константинас Чюрлёнис - хорошо известный всему миру художник и композитор - никогда не был на Земле Франца-Иосифа. Но именно здесь находится самый величественный и, может быть, наиболее отвечающий духу творчества рано угасшего гения литовской земли памятник Чюрленису, созданный самой природой.

Участник экспедиции Георгия Седова, художник, фотограф и кинооператор Николай Пинегин обнаружил в открывшемся перед экипажем "Святого Фоки" в сентябре 1913 г. пейзаже бухты на севере острова Гукера удивительное сходство с одной фантастической картиной Чюрлениса, виденной им на выставке группы художников "Мир искусства" в Петербурге.

С этой картиной Чюрлениса можно познакомиться в картинной галерее в Каунасе. "Покой" - так назван художником этот пейзаж. В неподвижности глади бухты и отразившихся в ней скал как бы выражено ожидание, подчеркнутое двумя таинственными огнями, застывшими у подножия черной скалы.

Пинегину показалось, что именно с этой натуры писал литовский художник свою картину "Покой". И Пинегин назвал высокое плато над бухтой "горой Чюрлениса" (по старой транскрипции - Чурляниса). А бухта стала Тихой...

Впоследствии "гора" была разделена на плоское ее подножие - плато Чюрлениса и вздымавшийся над ним ледниковый купол Чюрлениса. Так появились эти два на редкость удачных топонима.

Сколько было споров по поводу неудачи Седова! Может быть, он слишком много на себя брал? Не умел трезво оценивать свои силы и возможности? Но ведь все, чем он начинал заниматься, он выполнял, и на самом высоком уровне. А вот экспедиция к Северному полюсу, главное дело жизни, оказалась неудачной. Цель не была достигнута. Жизнь оборвалась на тридцать седьмом году. Однако это была одна из наиболее плодотворных по своим научным результатам полярных экспедиций начала века.

Именно благодаря научным исследованиям седовской экспедиции в районе бухты Тихой стала возможной организация на месте зимовки "Фоки" первой советской полярной станции. Без сомнения, и наша экспедиция, поселившаяся на куполе Чюрлениса, в какой-то мере продолжила дело Седова.

Перед нами была поставлена задача - в кратчайший срок ввести в число действующих ледниковую метеорологическую станцию "Купол Чюрлениса", уже значившуюся в списке станций Международного геофизического года под номером А-009. Раз в списке значится, то наблюдения должны вестись по полной программе. А программу мы составили сами: круглосуточные актинометрические, метеорологические, теплобалансовые, гляциологические наблюдения (соразмерив ее, конечно, с указаниями советского комитета МГГ).

Наблюдения нужно проводить каждый день, точно в положенное время, не пропуская ни одного срока. Затем выполнять всю первичную обработку данных. Кроме этого существовала широкая программа маршрутных исследований, которая также велась неукоснительно. К счастью, на куполе Чюрлёниса был домик, построенный гляциологами Арктического института, работавшими на куполе за восемь лет до нашего прибытия.

Над поверхностью льда возвышался лишь конец крыши. Лед заполнил его почти доверху.

Арктический пейзаж (фото П. Владимирова)

В течение первых двух месяцев мы очищали дом от воды и льда, работали по двенадцать - четырнадцать часов. Иначе нельзя - было очень холодно. Согревала работа ломом, киркой, лопатой. Накопившуюся горку "рубленого" льда вышвыривали наружу совковыми лопатами в два-три приема через специально сделанную дыру в стене. На ночь дыру затыкали брезентом, а в комнате пытались создать "Сухум-Батум", как любил выражаться наш механик Вячеслав Толмачев. Именно он соорудил для нашей "ледовой команды" подобие печки - железный ящик с трубой. Иван Пархоменко сконструировал форсунку. Получилась печь для жидкого топлива, которую можно было топить соляркой. Этим мы и занимались каждый вечер, чтобы согреться перед сном и заснуть покрепче. К утру солярка, конечно, выгорала, печь остывала, покрываясь, как и все в комнате, корочкой льда. Но в начале ночи огонь еще гудел в ней, раскаляя жестяные стенки докрасна.

...Александр Николаевич Кренке в ту пору готов был всех вовлечь в научные исследования. Всем он предлагал темы и идеи: Базанову, и его жене Нине, машинистке, и рассудительному механику Толмачеву, и даже нашему повару. Его энтузиазм передавался другим, его засыпали вопросами и выслушивали чрезвычайно обстоятельные ответы, вступая иной раз и в спор. Но потом каждый возвращался к узкому кругу своих обязанностей. Только Лев Базанов продолжал горячо спорить, но и он уходил к своей технике, как только появлялась его жена Нина, которая не любила, когда муж спорил с кем-нибудь, особенно с Кренке.

Мирные ракеты устремляются в стратосферу (фото П. Владимирова)

Нина Базанова действительно принимала участие в исследованиях, причем самое активное,- она помогала вести метеорологические наблюдения, как, впрочем, и Таня Псарева, геолог по образованию, как и мы с Кренке, потому что в экспедиции был только один профессиональный метеоролог - выпускница Кучинского техникума Люба Воронина. С вопросом "Как погода?" лучше всего было обращаться к ней.

1 ноября 1957 г. начались регулярные наблюдения по полной программе на метеорологической станции "Купол Чюрлениса". В одно и то же время с нами выходили на наблюдения метеорологи 200 станций во всех концах Земли. Ближайшая к нам станция находилась километрах в пятистах к западу - на берегу Мёрчисон-фиорда, в юго-западной части норвежского острова Северо-Восточная Земля. Индекс этой шведско-финско-норвежской станции был А-010.

Когда спустя двенадцать лет в университете Упсалы, в Швеции, я рассказал о наших метеорологах начальнику той станции Йосте Лильеквисту, он воскликнул:

- Теперь понятно, почему наши мальчики так следили за своими бородами: они были не одни, когда выходили на свою метеоплощадку в полярную ночь!

С особым волнением готовились мы к встрече Нового 1958 года. Ведь для каждого из нас момент этот особенный - впервые в жизни встречали Новый год на вершине ледникового купола, на острове Земли Франца-Иосифа, в доме, окруженном по самую крышу льдом. Наш механик Вячеслав Степанович трудился усиленно в эти дни, чтобы выполнить данное однажды обещание:

- На Новый год на куполе будет море света!

Он готовил к включению киловаттный движок 4-2. Именно эта невеликая "Чайка" должна была обеспечить нас светом в полярную ночь, заменить ушедшее солнце. Впрочем, потребности наши на этот счет были скромными штук десять сорокаваттных лампочек в разных домах, в ледяном коридоре вокруг рома, в метеобудке и трехсотваттная лампа на верхушке мачты флюгера.

Когда поднимаешься по склону купола в темноте, очень легко отклониться от истинного направления и угодить в трещины, которые подстерегали путника и справа, и слева; можно было проскочить мимо дома на куполе и совершить бессмысленное и опасное восхождение на купол Юрия. Короче - без ориентира опасно. "Суперлампа" на флюгере (а ее старались зажигать всегда, когда известно было, что кто-то "идет на купол") выручала нас: на едва вырисовывавшейся во тьме, слегка выпуклой границе снега и неба появлялось слабое сияние. Тогда нужно было идти, не сводя глаз с этого светлого пятна. Потом будет видна звездочка - сама лампа флюгера. А там уже и дом близко...

В метели, которыми начался Новый год, эту нашу гордость - "суперлампу" невозможно было разглядеть и в пятидесяти метрах. А свет в полярную ночь - главное.

И еще одного не хватало в нашей ледниковой жизни - это общения, ведь на куполе Чюрлениса оно было ограниченно. На зимовках люди, привыкшие к характерному для нашего времени поверхностному общению, вынуждены иначе строить свои взаимоотношения. Для них сливаются цели производства и цели быта, общая борьба с невзгодами природы и совместный отдых. Тут нет границы между работой и домом, между служебными, бытовыми и личными отношениями. Только в таких условиях познание "ближнего" может быть наиболее полным.

Миновал 1957 год. Он был богат событиями, и главное среди них - запуск 4 октября в нашей стране самого первого искусственного спутника Земли весом 83,6 килограмма, ознаменовавший начало космической эры. Трудно было тогда предвидеть, что от полета человека в космос отделяет нас всего четыре года.

На новогоднем вечере в "ледяном доме" на куполе мы подвели итоги томучто построили, соорудили, установили за минувшие четыре месяца. Теперь

можно было немного ослабить напряженность хозяйственных работ. "Отныне главное внимание будет уделено научным исследованиям",- провозгласил с началом Нового года начальник экспедиции.

"Гвоздем программы" новогоднего ужина были испеченные поваром Карасевым пирожки с ливером, горячие, мягкие, совсем домашние. Уложив с десяток этих изделий в полиэтиленовый пакет, поднялся из-за праздничного стола Михаил Григорьевич. Он уходил проводить ночные наблюдения на леднике Седова, где у него был "свой дом", построенный им вместе с техником Толей Зимниковым. Он был базой наших исследований на леднике Седова, был в полном смысле "приютом" для проходивших мимо и не раз оказывался спасительным.

Гросвальд ушел, когда уже началась, завертела, завыла новогодняя куполянская метель. И не было на протяжении всего января ни одного дня без пурги. За целый месяц мы ни разу не видели луны. Но иногда выпадали и ясные дни, когда небо освобождалось из плена облаков, открывая нам свои сокровища - то алмазную россыпь звезд, то ослепительно яркую луну, то цветные узоры северного сияния.

По большей части сияния если бывали, то слабой интенсивности: желтовато-зеленоватые занавеси из тончайшего материала колыхались по многу часов в северной части небосклона. И только однажды ночное небо одарило нас зрелищем необыкновенным. Оно началось как обычно: появились занавеси, от которых тоже, впрочем, трудно отвести взгляд, потому что это движение света завораживает. Сияние постепенно разгоралось: занавеси становились длиннее, их окраска ярче, переливы цвета проходили все стремительнее, как будто готовился взрыв. И вот он произошел. Все небо вспыхнуло, по нему заструились цветные ленты, а в зените зажглась алая корона. Лучи, ленты, занавеси, какие-то волны - все это беззвучно бушевало на небе.

С конца января около полудня появляется у горизонта на юге темно-багровая полоска. Она с каждым днем становится шире и светлее. Затем над ней начинает проясняться небосклон: в этой части неба тускнеют, а потом и совсем гаснут в свете дня звезды. Противоположная сторона остается темной, Даже когда светлеет чуть не полнеба. Этот свет, какой-то колеблющийся, неуверенный, заглянувший на часок всего, держится в самом низу над снегом, поддерживающим его своей белизной, и быстро, незаметно уходит, вытесняется тьмой.

Эта тьма вернется к 23 февраля, после того как огромный шар солнца уже выкатится из своего глубокого укрытия на самую вершину купола Джексона. Солнце явится в этот день на несколько минут, а потом опять исчезнет - зайдет. Снова солнце возникнет на небе недели через две, когда промчатся один за другим циклоны с метелями, но теперь оно будет настоящим хозяином южного небосклона: взойдет, опишет по небу дугу и, погрузившись в смесь красок заката, на время исчезнет. Теперь с каждым днем оно будет оставаться на небе на четверть часа дольше.

В апреле мы уже привыкнем к круглосуточному свету, к солнечным ночам, к тому, что на протяжении почти пяти месяцев мы не увидим ни одной звезды. Луна, впрочем, будет появляться на голубом небе в виде едва намеченного контура.

Чудесен, праздничен круглосуточный день с солнечной ночью. Но вот беда! За все лето наберется едва ли три-четыре дня полностью ясных. И только весной - а она здесь истинно пришвинская "весна света" или, точнее сказать, "весна солнца" - можно оценить по-настоящему чудо полярного дня. Только холодновато для весны, в апреле, да и в мае - до двадцати градусов мороза. А солнечный, сверкающий март среди зимних месяцев - самый морозный и ветреный.

Ощущение праздника возникает всякий раз, когда в небе над Землей Франца-Иосифа появляется солнце. И даже в самую что ни на есть серую пасмурную погоду цветут в короткое лето цветы Земли Франца-Иосифа. Встреча с ними здесь, среди льдов и снегов, необыкновенно радостна. Удивительны цветы этих островов - бледно-красные маки, лаково-желтые лютики, миниатюрные сиреневые камнеломки... Из 25 тысяч видов цветковых растений нашей Земли только 37 видов встречаются на этих самых северных островах Евразии. На острове Рудольфа - всего лишь 10 видов. Но как заметны немногие цветы в таком окружении!

С космического корабля вся наша планета, на три четверти своей поверхности залитая водой, закутанная облаками, кажется бело-голубой, и, только живя на Земле, мы узнаем бесконечное разнообразие ее красок. Земля Франца-Иосифа с самолета воспринимается бело-черной; нужно спуститься на нее, пожить на ней, потом снова побывать здесь, проверить впечатления второй встречи, чтобы увидеть ее многокрасочность.

С приходом света началась для гляциологов пора маршрутов. Мы исходили вдоль и поперек наш купол и стекающие с него ледники, заглянули в предледниковые зоны, совершили выходы на дальние ледники острова Гукера, некоторым из которых дали свои названия: ледник Авсюка, ледник! Шумского. Продолжались и ежедневные наблюдения. К стационарам на куполе Чюрлениса и леднике Седова добавились временные станции на соседнем куполе Джексона и на леднике Елены.

Быстро прошло лето 1958 г., короткое и прохладное. Настала вторая полярная ночь, завершившаяся необычно снежной весной. Еще в середине июня бушевали метели. Лето запаздывало. Но вот 19 июня на архипелаг обру шился невиданный шквал тепла. На куполе Чюрлениса, где температура воздуха самого теплого месяца обычно нулевая, мы отметили плюс 12 градусов! Таяние ледников было в тот год рекордным.

В сентябре 1959 г. наша экспедиция покинула Землю Франца-Иосифа; мы увезли с собой громадный материал, вошедший впоследствии в монографию об оледенении архипелага, в десятки статей и докладов.

На куполе Чюрлениса остались четыре домика, осталась ушедшая на четырнадцать метров в глубь ледника подледная лаборатория, остались и другие следы нашей двухлетней жизни: снегомерные рейки, трубы в скважинах, провода термисторов, метеоплощадка станции 1-го разряда. Все это вместе с девятиметровой мачтой флюгера наверняка погрузилось теперь в лед.

Обсерватория на острове Хейса существует уже почти два десятилетия. В поселке на берегу Космического озера теперь не меньше двадцати домов. В обсерватории работает более 100 человек. Это специалисты в различных отраслях геофизической науки из Ленинграда, Москвы и из подмосковных городов - Обнинска и Долгопрудного. Обнинский институт экспериментальной метеорологии и Центральная аэрологическая обсерватория в Долгопрудном - вот два научных учреждения, "хозяйничающие" в настоящее время на острове Хейса. Они снабжают обсерваторию новейшими приборами, разрабатывают методику наблюдений, обрабатывают результаты исследований.

А в 1974 г. остров Хейса стал известен далеко от ледяных берегов Земли Франца-Иосифа. Обсерватория была включена в международную сеть станций, зондирующих верхние слои атмосферы, выполняющих единую для всей Земли программу. Первым был проведен эксперимент "Полярное утро", для участия в котором на Землю Франца-Иосифа впервые прилетели французы. Французские ученые установили на наших ракетах свои приборы. Их испытание прошло успешно. Результаты сотрудничества единодушно были признаны плодотворными. Семь французов сохранили, возможно, в памяти воспоминания о днях, проведенных среди советских коллег на острове Хейса.

Специальная экспедиция Арктического и Антарктического института провела на острове свой эксперимент. Здесь была впервые установлена антенна наклонного зондирования ионосферы. Она принимает сигналы, посылаемые из Москвы и отражаемые слоем ионосферы. Эти исследования дадут новые возможности в области изучения распространения коротких радиоволн.

На острове смонтирована (и опять первая в нашей стране) лазерная станция для исследования атмосферы на высотах до 100 километров. Лазерное зондирование дополняет ракетное. Оба метода служат решению труднейших проблем науки о погоде и климате. По сути дела продолжается работа, начатая первыми зимовщиками бухты Тихой. Но научно-технический уровень работ значительно поднялся.

И вот только о гляциологических исследованиях на Земле Франца-Иосифа что-то давно не слышно.

Земля Франца-Иосифа напомнила о себе и в 1973 г., когда отмечалось столетие со дня открытия архипелага. Олег Виноградов представлял нашу экспедицию на торжествах в Австрии, на родине первооткрывателей архипелага. На юбилейном заседании в Актовом зале Национальной библиотеки он рассказал о том, что сделано нами, и преподнес в дар Австрийскому географическому обществу все материалы экспедиции и "Каталог ледников Земли Франца-Иосифа".

Прочие объекты (Водопьянов Борис Павлович)

Водопьянов Борис Павлович

Родился в 1936 г. Инженер-гидрограф Гидрографического предприятия Министерства Морского Флота СССР. Участник ряда полярных экспедиций. Автор двух сборников рассказов, нескольких журнальных очерков. Живет в Ленинграде.

Рассказ лоцмана

Сперва похвастаю: фотоснимки в новых "Наставлениях для плавания Енисейским заливом" - это моих рук дело. Плохие ли, хорошие - пусть мореплаватели судят. Я старался. Чуть костьми не лег, притом в буквальном смысле.

Вообще-то снимки были для нас попутной задачей, а основной - пройти на зверобойной шхуне вдоль берегов от устья Енисея до Диксона и отрегулировать аппаратуру на маячных знаках.

В предписании, полученном нами в Игарке от начальника порта, говорилось так: "Лоцману Погодину обеспечить безопасный выход судна в означенные точки залива, а при возможности - произвести также фотосъемку характерных участков побережья и прочих объектов".

Ох уж эти мне "прочие объекты"!

Перед выходом в рейс вручили мне на складе новенький "Зоркий" со всеми причиндалами, дали морские сапоги выше колен для высадки на берег, бинокль шестикратный. Дальше по списку числилось личное оружие. Сорвал кладовщик пломбу с железного шкафа, распахнул дверцу, а за нею - частокол разномастных винтовок.

- Выбирай по душе.

В убыток своей мужской гордости признаюсь: к оружию ни малейшей страсти не питаю. Временная это штука на земле, вынужденная, плод людского несовершенства.

Делать, однако, нечего: осмотрел я ружейный склад-музей да и ткнул пальцем в маленький карабин, крайний справа. Аккуратненькая игрушка, легче перышка, приклад желтый, потертый сильно. Кладовщик без ведомости наизусть шпарит:

- Карабин драгунский, польский, облегченный, год выпуска 1936-й.

- Вот и ладно, - говорю. - Как раз мне ровесник. Главное - таскать легко и места в каюте мало займет.

- Ну-ну,- согласился кладовщик.- Хозяин - барин. Распишитесь против седьмого номера. А это вам патроны, восемьдесят штук, - сует мне тяжеленький узелок в промасленной тряпице.- Гильзы для отчета собирайте...

От Игарки до залива нашей "Нерпе" было двое суток хода. А могли бы и вовсе не торопиться. Не доходя до Сопочной Карги, разглядел я с мостика небо и понял, что с работой придется нам подождать. Было оно по горизонту белым-пребелым. Ледовое зарево называется. Да и ветерок ничего хорошего не обещал: устойчивый северо-запад, как раз ледовые поля в залив прессует.

Тоскливо стало. Посоветовались с капитаном, решили все же вперед продвигаться. Авось, думаем, разводья подходящие нащупаем. Шли-шли потихоньку, а против Шайтанского мыса в сплошной массив попали. Втиснулись в узкую щель на полмили от кромки, а щель возьми да и сомкнись у нас за кормой. Ни взад, ни вперед. Ловушка, плен.

Стоим мы с капитаном на верхнем мостике, бинокли от глаз не отрываем, стараемся малейшей возможности не упустить. Льды вокруг шуршат, кружатся, ползут понемногу. То в одном, то в другом месте разводья черные проглядывают, да только в стороне, вдалеке от нас.

Внизу, на палубе, матросы толкутся: любопытно ведь, а многим и вообще впервой. Вдруг как загалдят!

- Чего там? - спрашиваем сверху.

- Так медведь же! - отвечают. - Вон, глядите, - и направление указывают руками.

Верно. С правого борта у нас большая ровная льдина, и вдоль ее дальней кромки вышагивает огромный медведище. Из воды, что ли, вылез. Громадный, просто гора горой. Весь грязно-желтый, только нос да глаза чернеют. Несколько шагов пройдет, остановится, посмотрит в нашу сторону и опять шагает. Будто на прогулку вышел. Мало того, дошел до края льдины, повернулся и назад тем же манером.

Тут меня прямо озарило. Вот он, думаю, мой звездный час. Тут не в "Наставления", тут в "Огонек" на первую страницу картина просится: "Хозяин Арктики". Теперь или никогда!

Говорю капитану:

- Вы, если что, от льдины не отходите, а я сейчас, мигом...

И вниз, к себе в каюту; капитан и рта раскрыть не успел.

Через минуту выхожу на палубу, на шее "Зоркий" болтается. Подхожу к матросам, говорю:

- Вы, ребята, в случае полундры руку мне подайте.

А сам уж и ногу над фальшбортом занес. Тут капитан понял мои намерения, кричит с мостика:

- Виктор Петрович, назад!

Я в горячке окрик этот мимо ушей пропустил, а он опять:

- Ни с места! Я приказываю!

А сам уже вниз спускается.

- Вам что, - говорит, - путь свой земной закончить не терпится?

Приказывать он мне вообще-то не имел права. Но за человеческую жизнь

на судне капитан полностью отвечает. А главное - пожилой, умный дядька, закоренелый полярник. Не пускаться же мне было с ним в тяжбу, да еще на глазах у всей команды.

Тогда я вежливо, просительно говорю:

- Афанасий Никитич, случай-то какой! Я осторожно, с дистанции.

- Ладно,- говорит. - Идите. Только благоразумия не теряйте: плохие шутки.

Потом глазами поискал кого-то среди матросов, приказывает:

- Ершов, пойдете с лоцманом. Для страховки. Сейчас я вам свою винтовку принесу.

Ершова я знал. Прошлой осенью его взяли на "Нерпу" в бухте Омулевой, подрядили на отстрел белухи. Было тогда задание белухи на зиму тонн пятнадцать заготовить. Белухи он настрелял да так и остался на судне, понравилось. Небольшой, худенький парнишка, но крепенький корешок, хваткий. Петей зовут, Петром. По разрезу глаз угадывалось в нем долганской крови с четверть, не меньше. Стрелок отменный.

Я капитану говорю:

- Не надо винтовку, Афанасий Никитич. Пусть лучше мой карабин возьмет.

Нырнул быстренько в каюту за карабином, заодно и горсть патронов в карман прихватил.

- Только, - говорю, - без крайней нужды не стрелять.

- Само собой, - отвечает Ершов.

Через минуту были мы с ним уже на льду. Петр на ходу патроны в магазин закладывает, а я глазом к видоискателю через каждые пять шагов припадаю.

Увидел нас медведь, остановился. Морду к нам повернул, нос кверху задрал, нюхает. Ершов карабин наизготовку. Я ему шепотом:

- Еще шагов пятнадцать, ничего?

Молча кивает, соглашается.

Медведь ни с места, только воздух нюхает. И громадный же детина, прямо мамонт!

Метров с тридцати щелкнул я первый кадр. Щелкнул и невольно на судно покосился: далеко ли?

А в голове уже азарт полегоньку рассудок в сторону оттирает.

- Может, - шепчу, - еще немного?

Опять кивает, соглашается.

Второй раз прицелился я метров с двенадцати. Медведь почти всю рамку занял, видно даже, как шерсть у него на брюхе мокрыми сосульками повисла. Ох, богатый был экземпляр!

Тут я совсем очумел. Не глянув на Ершова, единым духом споловинил дистанцию, загнал медвежью морду в кадр и дрожащим пальцем бац на спуск. Быстренько взвел затвор и снова - бац!

И вот когда я затвор взводил, в это самое время медведь глухо, утробно рыкнул и всей тушей подался ко мне. Правда, даже лапами не переступил, а только тушей подался, качнулся в мою сторону. Потом отвернулся от нас и зашагал прочь. Не захотел связываться. Понял, умница, что с меня и этого намека хватит. Я бочком-бочком - ив противоположную сторону.

- Большой зверь, - говорит Ершов. - Такого меньше как тремя пулями не возьмешь.

Идем мы с ним к судну, а мне все не терпится назад оглянуться. Все кажется, будто медведь нас догоняет. А неудобно: Ершова стесняюсь...

Подходим к шхуне. Капитан опять на верхнем мостике торчит. Видно, переживал за нас. Матросы у фальшборта толпятся.

Протягивает мне Ершов карабин:

- Возьми, - говорит. - Только осторожно, заряжен.

- Так разряди, - говорю.

Он было затвор открывать, чтоб патрон из казенника выдернуть, да я остановил:

- Брось возиться. Разряди в воздух. Ствол заодно прочистишь.

Тот и рад стараться. Поднял карабин на вытянутой руке - щелк! Осечка.

Передернул затвор, опять - щелк! Опять осечка.

Тут он, как лицо вполне заинтересованное, остановился, выдернул затвор, стал разглядывать. Нахмурился, патрон из ствола вытащил, затвор на место загнал. Протягивает карабин мне:

- Спрячь его подальше, - говорит. - Или на ковер повесь для украшения. Старое ружье, боек сбился, до капсюля не достает.

Ох как я шустро на борт взобрался!

Вот так, совсем задаром едва не сложил я свою незадачливую голову в Енисейском заливе, в трех милях к северо-западу от Шайтанского мыса.

Именно задаром, потому что после рейса, когда пленку мою в лаборатории проявили, все видовые кадры на ней отлично получились, а вместо медведя - мутные, расплывшиеся пятна. В репортерском азарте я совсем забыл, что всякая оптика фокусировки требует, настройки на резкость.

Кратко о разном

Значительную часть времени пингвины проводят в море, где находят пищу (рыбу и головоногих животных), и часто и подолгу ныряют. Как удается им долго оставаться под водой? Этот вопрос восемь лет изучали полярники-физиологи в Антарктиде.

Исследователи проделывали в шельфовом льду толщиной около 2 м полынью в значительном удалении от всех естественных трещин. Это заставляло подопытную птицу возвращаться к той же полынье, в которую ее "запускали" люди. Зоологи в аквалангах находились в 10 м от полыньи и наблюдали за поведением животного. На тело некоторых подопытных для этого надевали специальные приборы.

Ученые установили их максимальную скорость под водой - 8,3 км/час. Зато "маневренность" птицы поразила исследователей: наблюдались случаи мгновенного обратного поворота птицы на полной скорости.

Первоначальные исследования показали, что максимальное погружение императорского пингвина не превышало всего 40 м. Но потом было установлено, что, ныряя стаями по 20-30 особей, они могут погружаться на 260 м.

Из всех обитателей моря, не обладающих жабрами, пожалуй, только киты и некоторые дельфины еще способны на такие достижения.

Жребий (Зорин Валентин Николаевич)

Зорин Валентин Николаевич

Родился в 1930 г. Писатель, журналист, член Союза писателей СССР и Союза журналистов СССР. В прошлом - моряк, участник ряда дальних плаваний. Автор пяти сборников повестей и рассказов, многих рассказов в периодической печати, преимущественно на морские и историко-географические темы. Живет в Калининграде.

Записки капитан-лейтенанта в отставке Ивана Сергеевича Шумихина, составленные им самим зимой 1800 г. в имении "Листопадиики "

...Пловущим Петр на полночь указал. В спокойном плаванье сии слова вещал: "Какая похвала Российскому народу Судьбой дана, протти покрыту льдами воду. Хотя там кажется поставлен плыть предел; Но бодрость подают примеры славных дел".

М. В. Ломоносов

Слова величайшего сына земли Русской Михайлы Васильевича Ломоносова ставлю во главу повествования своего потому, что мысль, заключенная в чеканных этих строчках, послужила косвенной причиной событий, о которых мне предстоит рассказать. И изменила судьбу мою причудливо и трагически.

Да не увидит читатель в признании этом тщеславия - его я чужд, ибо завтрашний день мой предопределен. Пишу же в соображении, что рассказ мой, возможно, послужит на пользу прочитавшему его. Стремиться к порогу неведомого, непознанного присуще пытливым умам, а таковыми земля Русская, верю, никогда не оскудеет.

Ветхий домишко мой по ставни занесен снегами, которыми нынешняя зима весьма обильна. В полуверсте - губернский тракт, и, когда нет ветра, я слышу перезвон бубенцов, скрип полозьев. Горница моя невелика, в ней тепло и уютно, пахнет укропом и немножко воском. После смерти жены моей и отъезда детей заглядывает сюда сестра соседа, живущего в пяти верстах, добрая душа, и помогает мне немало, и заботой одиночество мое скрашивает. Впрочем, я неприхотлив.

Теплится перед образом Николая-угодника, покровителя людей беспокойной судьбы и мореплавателей, лампадка. И, глядя на слабый огонек ее, я невольно думаю о зыбкости существования человеческого: дунь легонько - и нет человека. Тем более что за стенкой тонко похрапывает и ворочается мой неожиданный гость - бывший поручик по Адмиралтейству Дмитрий Ворохов, по стечению обстоятельств ставший для меня перстом рока. Но об этом после...

Мучает меня одно: в смятенности времен и грядущих великих перемен не затеряется ли рассказ мой? Не покажется ли ничтожным предприятие, участником которого мне довелось быть?

Итак, 15 июля 1764 г. я, помощник навигатора Ревельского порта, с предписанием от имени вице-президента Адмиралтейств-коллегии графа И. Г. Чернышева отбыл на север, в Екатерининскую гавань на Мурмане. Мне предстояло явиться в распоряжение капитан-командора Чичагова, о котором мне довелось слышать как о человеке крутого характера. Предписание требовало сугубой срочности, непонятной мне, и уже три недели спустя я оказался в местах, с первого взгляда вызвавших у меня тоску и предчувствие непоправимого. Правда, ярко светило еще почти незаходящее солнце, сопки казались обтянутыми зеленым бархатом с пестрым шитьем - обилием мхов, ягеля и разноцветья. И Кольская бухта была зеркально-спокойной. И бревенчатые домики гарнизона и складов выглядели вполне пристойно, даже радовали глаз свежестью затесов с каплями смолы...

Комендант гавани - секунд-майор - несколько минут разглядывал меня, а потом хихикнул и сказал:

- Извольте, лейтенант, тотчас же поспешать в Архангельск-город!

А когда я удивился и огорчился, что, вероятно, отразилось на моем лице, секунд-майор попытался меня утешить:

- А-а, лейтенант, ладно! Или служишь недавно, что закавык министерских не знаешь?

Так от коменданта я узнал, какая судьба уготована мне волей Адмиралтейств-коллегии. Высочайшим рескриптом назначено было в это же лето выйти из Архангельска в море и следовать до Шпицбергена и далее, чтобы, приложив все возможные усилия, пройти сквозь льды мимо Гренландии и, отыскав затем свободную воду, достичь островов близ Камчатки. Для этого на Соломбальской верфи достраиваются три корабля. А все предприятие содержится в глубочайшей тайне...

- В прошлую пятницу поручик тут тоже расстраивался,- добавил комендант.

- Какой поручик? - поинтересовался я больше для виду.

- Тоже с предписанием. Димитрием Вороховым звать. Но он, не в пример тебе, сынок, всячески радовался назначению. И уехал тотчас же...

В Архангельск я попал в середине августа. Дивясь на окружавший меня деревянный город, прошагал по торцам главной улицы мимо огромных лабазов, от которых остро пахло кожами, пенькой и рыбой. Всюду слышалась голландская, английская и немецкая речь, вразвалку ходили чужеземные мореходы с просмоленными косичками, торчащими из-под заломленных шляп или вязаных колпаков, в заляпанных смолой широченных холщовых штанах до колен, в толстых полосатых чулках. И я подумал, что мудрено в такой обстановке сохранить тайну намечавшейся экспедиции.

Суда, названные по именам их командиров, "Чичагов", "Панов" и "Бабаев" были уже спущены на воду и вооружались. Двухмачтовые, по девяносто и восемьдесят два фута длиной, они казались небольшими даже здесь, возле причала верфи. Сейчас их команды крепили рангоут, обтягивали стоячий и бегучий такелажи, под свистки и ругань боцманов драили палубы, загружали трюмы.

Не в пример Ревелю, а тем паче столице обычаи здесь были простыми, основанными на общем понимании своего долга. И я был представлен непосредственно капитан-командору. Это произошло возле сухого дока, среди лебедок, тросов, якорей. Я увидел черноволосого, невысокого роста, заметно склонного к полноте человека лет сорока пяти, в поношенном мундире, однако, со всеми регалиями. Впрочем, это придавало ему отнюдь не парадный, а лишь внушительный вид.

- Рад видеть, лейтенант. Однако мы надеялись видеть вас раньше... Нерадивости не терплю и взыскиваю за нее в полной мере! Извольте отвечать!

Но, узнав, что задержка вызвана была трудностью дороги, капитан-командор смягчился. А когда услышал, что я из Ревеля, то даже улыбнулся, пояснив, что этот город всегда был ему по душе.

- Пойдете на мой шлюп, - сказал капитан-командор.

- А что же поручик Ворохов?- напомнил ему кто-то из сопровождавших его офицеров. Капитан-командор на миг нахмурился, словно напоминание было неприятно ему, и снова пристально посмотрел мне в лицо. И трость его коротко и резко стукнула по настилу, как бы ставя точку разговору.

- Необходимости для изменения приказа не вижу! Ожидаю от вас, лейтенант, исполнения долга души! И велений сердца!

Слова эти показались мне не совсем понятными, так как находились за пределами уставных, уже привычных мне представлений. Но было в них нечто, наполнившее мое сознание ощущением какой-то особой важности порученного мне дела. Вероятно, в эту минуту вид у меня был растерянный. Кто-то из стоявших рядом хихикнул:

- Ловец удачи!

Я обернулся. В глаза мне, усмехаясь надменно и презрительно, смотрел высокий молодой человек в зеленом мундире с эполетами поручика от Адмиралтейства. Тонкие губы на смуглом, девичьей нежности лице кривились. Рыжеватая прядь падала из-под шляпы на высокий лоб, придавая всему его облику что-то хищное. Пожалуй, мы были ровесниками. Помня, что нет ничего хуже, чем начинать жизнь на новом месте со ссоры, я пожал плечами.

- Не имея чести знать вас, господин поручик, полагаю разговор наш излишним...

- Уклонение от объяснений не лучший маневр, - сказал поручик, и рука его легла на эфес шпаги.

Но стоявший рядом мичман, низкорослый и коренастый, шагнул меж нас, примирительно коснулся локтя поручика, кивнул на шагавшего уже в обратном направлении Чичагова со свитой, затем улыбнулся мне. Поручик сбросил руку с эфеса, резко повернулся и ушел, отбрасывая носками ботфортов попадавшие под ноги обломки дерева.

- Горяч и прямодушен до крайности,- пояснил мичман, проследив взглядом за неровно шагавшим поручиком. - И все лишь по желанию преуспеть в службе.

- Не понимаю, - пробормотал я. - Я-то причем?

- А при том, господин лейтенант, что, опоздай вы еще на день, быть бы поручику Ворохову штурманом на флагмане. Его за горячность да вольнодумие из гвардейского экипажа списали. А участие в экспедиции при столь благоприятных обстоятельствах ему сулило бы возврат с почетом... Простите, господин лейтенант, разговор веду как бы инкогнито. Мичман Павел Вершин...

Так обрел я первого доброго знакомца, хоть и низшего чином. Так получил врага, который сейчас, спустя тридцать шесть лет, похрапывает в соседней горнице. А может, только делает вид, что спит. И оба мы ожидаем рассвета.

...При ярком свете дня, при барабанном бое и наступившей затем тишине на палубах всех трех судов экспедиции, при командах и офицерах, выстроившихся на шканцах, был прочитан высочайший указ от 14 мая 1764 г. Огласил его сам капитан-командор, державшийся особенно торжественно и строго:

"Для пользы мореплаванья на восток и купечества, за благо изобрели мы учинить поиск морского проходу Северным океаном в Камчатку и далее. Того ради повелеваем, не упуская времени, положить сему предприятию начало нынешним летом, под именем "возобновления китовых и других звериных и рыбных промыслов на Шпицберген", таким образом: начать оный путь от города Архангельского до западных берегов острова Большого Шпицбергена, оттуда идти в открытое море, в вест, склоняясь к норду, до ближних берегов Гренландских, которых достигнув, простираться подле оного на правую руку, к западно-северному мысу Северной Америки, пока удобность времени и обстоятельства допустят!.."

Хрипловатый, словно немного простуженный голос капитан-командора Василия Яковлевича Чичагова звучал раскатисто, и каждое слово указа как бы отпечатывалось на синем полотнище дня.

После молебна и водосвятия продолжалась погрузка, причем только части того, что предстояло взять в дальний вояж. Остальное будет догружено в Екатерининской гавани.

Флагманское судно наше имеет длину 90 футов и вооружено 16 каронадами; команда - 76 человек, среди которых нет ни одного, кто не владел бы двумя и больше ремеслами - плотника, парусника, кузнеца, конопатчика... В штурманской каморе меня поразило обилие навигационных инструментов, по большей части голландского и английского производства, то есть приборов достаточно точных и дорогих.

Знакомец мой, мичман Павел Вершин, определен на другое судно, которым командует Никифор Панов, по слухам не раз ходивший на Шпицберген, еще будучи промысловиком. Ныне, взятый на службу, он ни в чем не отступил от прежних привычек. К соблюдению устава корабельной службы Никифор Панов не привержен, и за это Чичагов ему не раз выговаривал. Но знания дела и смелости Панов требует от подчиненных, не считаясь ни с чем.

Несколько вечеров я провел с полюбившимся мне Павлом Вершиным. Он тоже из поморов, учился в Германии и практику проходил сначала в Гамбурге, а затем на судах Ост-Индской компании. Многое о нашей экспедиции я узнал от него, остальное выяснил у офицеров "Чичагова", а то и из обрывков разговора, услышанного от самого капитан-командора.

В сентябре позапрошлого года Михайло Васильевич Ломоносов подал на высочайшее имя записку, которая называлась "Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможного проходу Сибирским океаном в восточную Индию".

"Северный океан есть пространное поле, где усугубиться может Российская слава, соединенная с беспримерной пользой, чрез изобретение восточно-северного мореплавания в Индию и Америку..." - писал Ломоносов, удивляя всех проникновением и в эту часть знаний человеческих. Проведя немалые исследования, он подробно рассказывал о том, как англичане и другие народы пытались достичь Индии северо-западным путем. Все попытки эти подтвердили, что такой путь невозможен, а если и есть, то тесен и опасен крайне. Но зато с северо-восточной стороны попасть к берегам заповедным вполне вероятно.

"В отдалении от берегов Сибирских на пять и на семьсот верст Сибирский океан в летние месяцы от таких льдов свободен, кои бы препятствовали корабельному ходу, и грозили бы опасностью быть мореплавателям затертым..." - указывал Михайло Васильевич, то есть, если бы суда пошли между Шпицбергеном и Гренландией, то они тем более избежали бы ледяной опасности, ведь такой путь дальше, нежели мимо северной оконечности Новой Земли. А вот обратно, минуя эту Землю, возвращаться вполне удобно.

Великий и беспокойный, пекущийся о новой славе для Отечества, этот ум учел и предвидел многое: и океанское течение от востока к западу, которое поможет кораблям, и типы судов, наиболее пригодных для такого похода, и способы предосторожности, а также для ободрения и содержания людей в повиновении.

Предвидел он и необходимость постройки зимовья на Новой Земле или на Шпицбергене на случай, если кораблям не удастся за одно лето пройти весь путь.

Тогда и стало известно мне, что флотилия мелких судов, которая нагружалась у дальних причалов, и предназначена для доставки на Шпицберген, на берег гавани Клокбэй, всего, что нужно для такого зимовья. Командовать флотилией назначен лейтенант Михаил Немтинов, о котором слышал я как о человеке смелости крайней, но угрюмом и с людьми неласковым.

С сожалением узнал также, что поручик Димитрий Ворохов, как сведущий в астрономии, наряжен в эту флотилию. Мне это было тем более прискорбно, что, играя подсобную роль во всем этом предприятии, не мог он прославиться, как хотел.

За день до снятия нашей маленькой эскадры в Екатерининскую гавань для последующего выхода в открытое море Павел Вершин догнал меня возле верфи и взял за руку.

- Берегитесь, лейтенант! - сказал он. И по его лицу я понял, что мичман встревожен до крайности. - Вас ищет поручик! Он уверен, что вы интригами и хитростью заняли предназначенное ему место! Кипит злобой и готов на все!

- Поручик мог бы осведомиться, что я капитан-командору не родственник, никакими льготами не пользуюсь. Гнев его напрасен и неправеден.

- Лучше поберегитесь, - посоветовал мне добрейший Павел Вершин. - В гвардейском экипаже он был известен как бретер, причем опасный.

Я поблагодарил Вершина и продолжил свою прогулку. Увы, мне очень скоро пришлось убедиться, насколько был прав мичман.?

Уже час с небольшим спустя на тесной, немощеной улочке дорогу мне заступила знакомая высокая фигура. Бледный, но улыбающийся, Димитрий Ворохов смотрел, как, не изменяя шага, я приближался к нему.

Кривить душой и делать вид, что я ничего не знаю, было незачем.

- Итак, вы или я! - сказал он, продолжая улыбаться и бледнея еще больше.

- А что это даст вам, какой профит?

- Капитан-командор не откажет человеку, на которого уже мог рассчитывать!

- Вот и обратитесь к нему,- посоветовал я вполне искренне, хотя понимал в то же время, что все слова эти лишь пустая трата времени.

Димитрий Ворохов нехорошо рассмеялся и посмотрел на меня с презрением.

- Уверен, что вы уже позаботились, чтобы слова мои и просьбы остались втуне! Нет, только так: вы или я!

- Послушайте, - сказал я, начиная внутренне вскипать. - Но с чего выто взяли, что вам следует идти на "Чичагове"? Мы оба в службе, и наш долг подчиняться ее установлениям...

- Вы или хитрец великий, или дурак, - высокомерно произнес поручик (при этих словах кровь бросилась мне в голову, рука сама собой легла на эфес шпаги). - Ага! - продолжал он. - Вот этого-то я и жду! Служба, установления...

Лицо его приняло выражение какой-то внутренней борьбы, и, чуть помедлив, он заговорил почти спокойно, как бы пытаясь вразумить меня.

- Я ведь наводил справки, лейтенант. Блестящая характеристика, ничем не запятнанная репутация, умеренный образ мыслей и жизни, нежелание покидать Ревель... Вам ведь, кажется, там неплохо жилось, лейтенант?

- Что вам до того? - возразил я.

- А то, что экспедиция, подобная нынешней, не для таких людей, как вы! Господи! Да я с младенческих лет мечтал о таком вояже!

- И еще о славе, не так ли? - не удержался я.

Ворохов посмотрел на меня без гнева, даже с грустью.

- Слава есть двигатель для храбрых сердец. Стыдиться ли таких надежд?

- Так что же, и при столь великих помыслах не нашлось для вас места ни на одном из кораблей?

- Имел несчастье или глупость: рассуждал о том, что в планах экспедиции допущен просчет... Ну, словом, плод досужих размышлений и некоторых знаний... Ну донесли, конечно. А если не станет вас, без навигатора на флагмане... Все очень просто, как видите. Подайте рапорт о болезни, лейтенант. И вскорости спокойно вернетесь в Ревель.

- Ну вот что, - сказал я, потеряв терпение. - Спору этому конца не будет. Ну а если что-то изменилось, если нынче я предпочту поход? Вам ли решать мою судьбу? Вы, милостивый государь, заносчивы не по чину! Я к вашим услугам!

- Прекрасно! - кивнул поручик. - Согласно кодексу, мне, как вызванному, принадлежит право выбора оружия.

- Черт с вами, - бросил я. - Мне надоело все это! Идемте куда-нибудь и покончим со всем этим!

- А вы и вправду хитры... Поединки, как вам известно, запрещены! И даже, став победителем, я ничего не выиграю... Решим иначе!

Он пошарил в кармане мундира и подбросил на ладони серебряный рубль. Было мальчишеством, неразумным вызовом судьбе соглашаться на подобное. Но монета взлетела уже вверх и затем звучно шлепнулась на влажную землю. Мы подбежали к ней, наклонились. Я ожидал увидеть надменный профиль императрицы, дородный подбородок, а увидел скрещенные веточки.

- Так что теперь? - спросил я торжествующе.

- Вам везет, - сквозь зубы процедил Ворохов, с ненавистью глядя на меня. - Насмешка случая... Будьте вы прокляты! - Круто повернулся и зашагал прочь. Но отойдя немного, остановился, обернулся, крикнул, махнув рукой:

- Разговор не кончен, погодите еще!

Но я не стал слушать.

5 сентября 1764 г. маленькая эскадра наша из Архангельска отправилась в Колу, где и провела зиму. Пребывание в этих суровых краях было для меня хорошей подготовкой ко всему, что ожидало в будущем и утвердило в правильности сделанного шага.

Весной стало известно, что в столице скончался Михайло Васильевич Ломоносов. Это известие принесло на наше зимовье великую скорбь, ибо потеря эта для России невосполнима. Были приспущены флаги, и я сам видел, как на панихиде, отслуженной в гаванской церкви, капитан-командор, не таясь, плакал.

И еще мне стало известно, что поручик Димитрий Ворохов был назначен во флотилию лейтенанта Михаила Немтинова и отплыл на Шпицберген. Причем считал поручик виновником несчастной судьбы своей меня и всячески грозился свести со мной при встрече счеты. Горячий ли его характер, иное что, только оставлен он был на Шпицбергене с шестнадцатью другими людьми под командой капитан-лейтенанта Моисея Рындина для устройства зимовья.

...Тридцать пять лет прошло с тех пор, но и в последний мой час буду видеть торжественное утро 9 мая 1765 г.: снежные вершины сопок и рыжеватые проталины у подножий, высыпавшее из домишек немногочисленное население Колы, клубы дыма от салюта из всех корабельных орудий и раскатистый крик "Ура!" с палуб судов, метнувшиеся испуганные чайки и первый след, легший позади эскадры... Ветер был несильным, но ровным: заполоскавшие было на повороте паруса наполнились. Рынды отзвонили по четыре склянки - и началась первая из бесчисленных мореходных вахт, которые предстояло отстоять всем нам.

На пеленге Нордкапа эскадра наша попала в шторм. Двое страшных суток скалывали мы лед с бульварков кормы и носа, до изнеможения работая пешнями и топорами. В авралах, которые объявлялись почти непрерывно, участвовали все. И лишь капитан-командор и двое рулевых оставались безучастными свидетелями нашей дьявольской пляски среди сверкающих осколков льда, густых клубков пара от дыхания, приглушенной ругани и стука инструментов.

Впрочем, можно ли назвать безучастным свидетельством, когда двойное колесо штурвала, кажется, сейчас вырвется из рук и шлюп, развернувшись под штормовым единственным парусом, повернется бортом к волне? Рулевые работают в полушубках с отрезанными рукавами, их лица в белых пятнах от ожогов морозного ветра, на ресницах и бровях лохмы инея.

Безучастное ли свидетельствование высокая мера ответственности Васи-лия Яковлевича Чичагова за исход экспедиции, за благополучие судов и их экипажей? Теперь, постоянно почти находясь рядом с этим человеком, облеченным огромной властью, я понимаю, насколько неверными были все сведения о нем, полученные мной прежде. Он крут, но лишь по необходимости.

- С человека больше меры не требуй! Береги человека! - сказал Чичагов боцману из обрусевших немцев, квадратному и рыжему верзиле, не выпускавшему изо рта вонючую трубку.

Из головы у меня не выходят слова, сказанные поручиком Вороховым в тот злополучный день бросания жребия, о каком-то просчете, допущенном кем-то при назначении нашей экспедиции. Что за просчет?

Но поговорить не с кем. Вахта следует за вахтой, и, закончив очередную, я замертво падаю в кормовой тесной каюте на нары, засыпаю тяжелым, без сновидений, сном.

На исходе второй недели плавания в виду Медвежьего острова шторм утих. Однако навстречу нам то и дело попадались огромные льдины.

23 мая мы стояли на палубах судов и с вожделением смотрели, как все выше и отчетливее вырастает, приближается Медвежий - заснеженная, скалистая, но твердая земля. На нем, мы знали, находится несколько зимовий охотников-промысловиков. Пополудни стало ясно, что подойти к острову нам не удастся: сплошные ледяные поля - стамухи - преграждали нам путь. Трехчасовое крейсирование в виду берегов подтвердило, что прохода в полях нет.

Я видел, как на лбу капитан-командора легла глубокая складка, как он ненадолго ушел к себе в каюту. А потом, вернувшись, приказал ложиться курсом на западный Шпицберген.

"Июня 5 дня, под широтой 77 градусов плыли среди сплошного движущегося льда", - записал я в вахтенном журнале.

Мы еле ползли, поминутно ощущая толчки мелких льдин, уклоняясь от удара крупных. Лица экипажа были мрачными и напряженными. Капитан-командор задумчив, сосредоточен, в любую минуту пребывал на мостике или на рострах, поднимая к глазам зрительную, обшитую кожей трубу и подолгу вглядываясь в море по курсу.

10 июня под 77 градусами 34 минутами северной широты мы встретили промысловое голландское судно. Ударил резкий и короткий выстрел сигнальной пушки - и на нашей гротрее затрепетали пестрые флаги. Сочетание их означало: "Подойти к борту!"

Пузатый, просмоленный до черноты голландец вильнул, на нем начали ставить кливера. Похоже было, что промысловик намерен уйти от нас. Но капитан-командор махнул рукой, канониры накатили к полупортику орудие, и под грохот выстрела от борта отлетел клуб порохового дыма. Черный мячик ядра взбил фонтан воды и осколков льда перед самым носом голландца.

Не поставив дополнительных кливеров, промысловый бот описал циркуляцию и подошел к нам с подветренного борта. Вблизи он оказался еще грязнее, чем издали,- закопченная кормовая надстройка, палуба в жирных потеках, вымазанная жиром и кровью крышка трюма. Немногочисленная команда стояла у борта, смотрела угрюмо, молчала. Зато что-то выкрикивал, размахивая руками, шкипер - старик в клеенчатой островерхой шляпе с румяным толстым лицом, окаймленным седой бородой.

Наши матросы приняли швартовы, и шкипер тотчас же начал карабкаться к нам по перекинутому через планшир шторм-трапу. Капитан-командор молча ждал его на шканцах. Старик неловко поклонился и вдруг разразился потоком быстрых слов, произносимых с привизгиваньем.

- Он говорит, что не нарушил закона,- спокойно переводил первый штурман Ландсман. - Он говорит, что никогда не вступал в споры с Российской империей... Он говорит, что здесь международные воды и что у него все равно есть лицензия, подписанная самим президентом Торговой коллегии! Он говорит...

- Подождите,- сделал нетерпеливый жест капитан-командор.- Скажите ему, что мы не собираемся ни препятствовать ему, ни даже угрожать. Спросите только, как далеки отсюда берега Гренландии и есть ли впереди чистая вода?

Голландец выслушал перевод вопроса Чичагова, и на розовом лице его отразилось неподдельное изумление. Он потянул себя за седые пряди возле ушей, оглянулся на меня, как бы ища поддержки тому, что собирался сказать, вздохнул и заговорил.

- Он говорит,- переводил Ландсман, как эхо,- что плавает в этих местах уже пятнадцать лет и никогда не только не видел, но и не слышал о близости берегов Гренландии. Он говорит, что вышел нынче из Кеблавика в Исландии... Он никогда не был севернее, но из рассказов бывалых мореходов знает: северного прохода нет. Там, выше, сплошные ледяные поля!

- Так,- сказал, помолчав, капитан-командор, и молчание это показалось мне тягостным. - Скажите, что приглашение его к нам было вынужденным. Пусть не обессудит. И спросите, не терпит ли нужды какой?

Голландец удивленно выслушал перевод этих слов, некоторое время всматривался в наши лица, словно не верил тому, что услышал. Потом поклонился и пошел к трапу.

Когда голландский бот отвалил от нашего борта, капитан-командор недолго смотрел ему вслед, обернулся. Лицо Чичагова выглядело так, словно он постарел на несколько лет или провел неделю без сна на труднейшей командорской вахте.

- Поднимите сигнал: "Счастливого плавания!" - сказал Василий Яковлевич. И когда матрос кинулся исполнять приказание, добавил, понизив голос: - Мои желание и приказ, господа, чтобы услышанное только что вами осталось тайной!

16 июня мы вошли в гавань Клокбэй и бросили якоря в виду остроко-нечных скал, громоздившихся над почти круглым зеркалом воды.

Перо поскрипывает, и это отвлекает меня от мыслей о прошлом: этот скрип, как голоса уходящих минут. Мне вообще не нравятся гусиные перья: они быстро приходят в негодность, дают большой нажим. И строчки, как бы ровны они ни были, все равно выглядят неряшливыми. Предпочитаю вороньи перья: выведенные ими буквы всегда точны, как полет ласточки... Я присыпаю очередную страницу песком и, откидываясь на спинку кресла, улыбаюсь темноте за окном, огоньку лампады, полузасохшей гераньке на подоконнике... В самом деле, нелепо досадовать на неровные строчки, если то, что ты пишешь, - последнее в твоей жизни.

И мне странно, как может спать в эти минуты отставной капитан Димитрий Ворохов. Или он наверняка знает, это я выстрелю в воздух?

Значит, он тоже не очень-то преуспел в жизни, горячая душа, вольнодумец и бретер Ворохов. Впрочем, что тут особенного в моей догадке? Только неудачник способен на такой шаг: мне эта мысль пришла в голову в первый же миг его появления, когда залаяли собаки, распахнулась дверь и в горницу имеете с клубами морозного пара ввалилась неразличимая от налипшего на нее снега фигура. Фигура отряхнула снег, с кряхтеньем размотала башлык, сбросила полушубок. И я увидел сутулого, худого человека, которого узнал только по манере держаться, по нервной узкой руке, которой он поправил редкие, заметно поседевшие волосы. Вероятно, и Димитрий Ворохов в тот миг подумал обо мне то же самое. Во всяком случае, когда были сказаны первые, приличествующие положению слова, Ворохов с какой-то морщинкой меж бровей огляделся, потом перевел взгляд на меня, на мой вытертый шлафрок и усмехнулся дерзко, высокомерно. Как когда-то в Архангельске.

- А вы, как я вижу, отнюдь не преуспели, милостивый государь!

- Как и вы, - парировал я, не найдя ничего лучшего.

Он помрачнел, опустил голову с заметной уже лысиной на макушке. И в этой его лысине, в этом наклоне головы было что-то такое, что наполнило меня чувством жалости к Ворохову. Еще миг - и я протянул бы руку, коснулся его плеча и сказал бы: "Послушайте, друг мой! Все позади. Старым ли ненужным спором пытаться возвратить чувства молодости? Ведь мы могли бы стать друзьями. И теперь вот так же вспоминали прошедшее. Только, возможно, без горечи. Дайте мне вашу руку!"

Но Ворохов ожег меня взглядом исподлобья, и я тотчас же забыл то, что хотел сказать.

Старые часы отзванивают четверти - эти часы ревельской работы, они немного отстают. Тем хуже. Значит, у меня меньше времени, чем кажется. Сейчас четыре часа утра, скоро начнет светать...

Итак, 16 июня 1765 г. мы вошли в гавань Клокбэй и стали на якоря в виду остроконечных скал, громоздившихся над почти круглым зеркалом воды.

За грядой огромных валунов вился тонкий дымок. Навстречу нашему вельботу по снежному берегу шло несколько человек. Это была команда лейтенанта Моисея Рындина, оставленная немногим меньше года назад на Шпицбергене для устройства зимовья. Я, едва выйдя на берег, узнал сразу и самого лейтенанта - высокого, кудрявого детину с грубым и волевым лицом и еще двух или трех виденных мной в Архангельске, и немного спустя, потому что он стоял позади всех, поручика Ворохова. Как и остальные, он был в самодельной одежде из звериных шкур, в таких же меховых сапогах. Только на голове его красовалась давно пришедшая в ветхость, побелевшая форменная шляпа. Мы кивнули друг другу: я - довольно дружелюбно, он - едва заметно, нехотя. И я подивился столь прочному чувству неприязни, которым, видно, был захвачен поручик Ворохов.

Я тут же перестал думать о нем: слишком горячей, с оттенком какой-то трагичности была эта встреча с нашими земляками на далеком, безжизненном острове. Некоторое время спустя, когда, перебивая друг друга, зимовщики поведали нам о многих приключениях, случившихся с ними, о горестях и бедах, о редких радостях, главной из которых было появление солнца и затем наших парусов на горизонте, лейтенант Рындин собрался на доклад к капитан-командору. Он вышел из избы в хорошо отчищенном мундире, хотя и с потускневшими пуговицами, в надетой по-уставному шляпе, при шпаге и шарфе. И зашагал к вельботу так, словно и не было у него позади зимы на этом острове.

У самого вельбота, который матросы уже подтащили поближе, я едва не столкнулся с поручиком Вороховым. Но отступил на шаг и посмотрел в его обросшее бородой лицо.

- Ну что, довольны, лейтенант? - хрипло спросил он, плотнее запахивая сшитые в подобие одежды шкуры. Я пожал плечами.

- Но ведь жребий был не в вашу пользу, - неловко пошутил я.

- Есть еще справедливость, - упрямо сказал Ворохов.

Ворохов вслед за мной влез в вельбот. Теперь я понял: Ворохов хотел обратиться непосредственно к капитан-командору. Но почему он не сделал этого год назад, еще в Архангельске?

Полчаса спустя я стал свидетелем разговора своего невольного врага с командиром нашей экспедиции.

- Почему являться изволите, не будучи одетым по форме, как и подобает офицеру службы российской? - было первым вопросом Чичагова, увидевшего перед собой эту странную фигуру.

Ворохов попытался по-уставному щелкнуть каблуками, но послышалось только нелепое шарканье его меховых постолов.

- Мундир свой поручик отдал на теплые портянки для трех обмороженных, - выступил вперед лейтенант Рындин. - Поручику Ворохову мной разрешено обратиться к вам...

- Чтобы уйти с экспедицией? Не так ли? - прервал его Чичагов. Рындин только приложил пальцы к шляпе. - Но разве у него больше прав на это, чем, скажем, у вас, лейтенант?

- Не могу знать, - двинув скулами, отозвался Рындин.

- Знания навигатора, душевная склонность, готовность к любым тяготам... Мало ли этого? - довольно дерзко сказал Ворохов, и в глазах его вспыхнули огоньки. Он смотрел на командира экспедиции почти с вызовом.

- Похвально,- склонил голову Чичагов.- Весьма похвально, поручик. И верю, мужество свое вы тут не раз доказали. Но... надеюсь, помните, о чем говорилось вами в июле прошлого года?

Теперь лицо капитан-командора было резко очерчено напряжением, которое как бы заморозило облик командира, ожесточило его и без того пристальный взгляд. Рындин удивлённо покосился на Ворохова. Но тот еще выше вскинул подбородок, обросший рыжеватыми кудерьками.

- Так точно, помню, господин капитан-командор! Но вины в том не вижу, что еще до начала экспедиции предупреждал о возможной неудаче ее.

- Неудаче?- удивленно подхватил это слово Рындин. Голос его перехватило, и он тяжело задышал. Я понял его: значит, напрасными были все неимоверные тяготы зимовки и упорная вера в то, что это необходимо для осуществления великой цели... Несомненно, разговор сейчас и шел по поводу того самого "просчета", о котором Ворохов упомянул тогда, в Архангельске.

- Да! Возможной неудаче! - не Моисею Рындину, а капитан-командору продолжал говорить поручик Димитрий Ворохов. - Расчеты, а также рассказы людей местных позволили мне усомниться в возможности прохода Севером к Камчатке! Пред знаниями и мудростью академика Михайлы Васильевича преклоняюсь, но разве и вы сами не шли встречь льдов от самого Медвежьего острова?

- Не веря в успех экспедиции, вы требовали и требуете участия в ней? - совсем тихо спросил Чичагов. - Не странно ли это?

Наступило долгое и тягостное молчание. Потом Чичагов коротко и решительно стукнул тростью.

- Быть по сему! Нас трое здесь, офицеров флота Российского. Лейтенант Рындин, прошу высказаться!

Странным был этот скоропалительный военный суд, который должен был решить дальнейшую судьбу Ворохова. И он понял это, побледнел, с надеждой обвел нас троих взглядом, томясь, переступил с ноги на ногу.

- Я отпустил бы его с экспедицией... Пусть бы уверился сам, насколько глубоко его заблуждение, - тихо сказал Рындин.

- Нет,- сказал я, твердо зная, что поступаю по справедливости.- Поручику Ворохову делать в экспедиции нечего!

- Спасибо, лейтенант,- кивнул Чичагов и, уже не глядя на поникшего Ворохова, повернулся к Рындину. - Докладывайте! И прошу, подробнее!

Я отсалютовал капитан-командору и вышел из кают-компании. Вслед за мной вышел Ворохов.

- Вы, - произнес он дрожащим голосом, обжигая взглядом сузившихся глаз, в которых стояли слезы.- Вы понимаете, что вы сделали? Разве я не рисковал бы вместе с вами?

- Риск бретера, искателя приключений и благородное стремление принеси пользу отечеству... Это разные понятия, поручик!

- Вы оскорбили меня,- поежился Ворохов. - Берег рядом, два пистолета... Я ненавижу вас, слышите? Я ненавижу вас с того момента, когда впервые увидел! Прямолинейность суждений, узость понятий, мораль в пределах устава... Идемте! Все равно зимовка хуже каторги! Ну!

- Нет, - сказал я. - Сейчас моя жизнь нужна экспедиции...

- Так,- усмехнулся он. - Ладно. Но имейте в виду, я выживу! И мы еще встретимся!

23 июня 1765 г. мы покинули гавань Клокбэй и, согласно предписанию, стали держать на запад. Экспедиция продолжалась.

Мы встретились. Стопка листков, исписанных мной, растет. И вместе с ней растет сомнение: все ли я рассказал? Не упустил ли чего в описании похода, который, будучи первым, знаменателен уже этим?

Десять дней спустя после нашего ухода от скалистых и мрачных берегов Шпицбергена встречные льды заставили суда экспедиции изменить курс и держать строго на норд.- На широте 80 градусов 26 минут мы увидели сплошное ледяное поле. Некоторое время шли вдоль его кромки на восток. А 23 июля капитан-командор приказал ложиться курсом на Нордкап.

Трудно описать уныние, которым были охвачены команды всех трех судов экспедиции. Мы спускались к югу длинными галсами, мы шли домой, но в глазах у каждого была тоска, словно мы уходили в плавание, из которого заведомо не суждено возвратиться.

20 августа мы вошли в гавань Архангельска-города, и Василий Яковлевич Чичагов приказал не отвечать на салют береговых батарей.

Впоследствии мне стало известно, что Адмиралтейств-коллегия выразила Чичагову крайнее неудовольствие и поставила в упрек, что курс от Шпицбергена был проложен недостаточно к западу.

Уже будучи в Севастополе, я узнал, что 19 мая 1766 г. экспедиция была возобновлена в том же составе эскадры. Но 10 сентября корабли снова возвратились в Архангельск не в силах ни преодолеть, ни обойти сплошные льды под 80 градусами 30 минутами северной широты. Ничьи суда так высоко на Север еще не заходили. Кроме того, судами экспедиции сняты были с зимовья в Клокбэе люди лейтенанта Рындина. Половина из них погибла этой последней зимой. Не хотелось думать, что среди погибших мог оказаться и поручик Ворохов. Однако никаких справок мне не удалось навести.

Последующие годы моей жизни были наполнены многими событиями: я участвовал и в средиземноморских плаваниях, и в устроении Севастопольского порта, которому, верю, суждено стать в будущем городом русской морской славы. При осаде Корфу я был ранен картечью в плечо и в голову, после чего долго находился на излечении, а затем вышел в отставку. И, уже находясь в своем дедовском, пришедшем в упадок, но еще крепком имении "Листопадники", от проезжего офицера узнал о подробностях Ревельского сражения, в котором адмирал Василий Яковлевич Чичагов одержал блестящую победу. Это меня от души порадовало. И я снова невольно возвратился памятью к Северной одиссее, участником которой мне посчастливилось быть. В тот день я и начал свои записки.

А три месяца спустя пришел Димитрий Ворохов.

...Лампадка едва теплится. Да и настольная лампа, новомодный кенкет, подаренный мне сестрой соседа, потрескивает и то меркнет, то начинает коптить. Я знаю, что если потушу ее, то за окном станет совсем отчетливым сизый рассвет. А делать это мне не хочется, пока не дописана последняя страница. Все равно этот рассвет настанет, стукнет дверь горницы - и войдет Ворохов, неся под мышкой длинную коробку с пистолетами...

Послесловие автора. Экспедиция капитан-командора В. Я. Чичагова не достигла цели, несмотря на мужество ее участников, на их верность долгу. Но напрасной ли была сама идея инициатора этого беспримерного похода Ломоносова достичь Камчатки северным путем? Противник и враг Ломоносова академик Герхард Миллер утверждал, что напрасной. Мол, незачем России стремиться развивать мореплавание по Ледовитому морю: в Китай ведет отличный сухопутный маршрут, а в Японию и Индию можно пройти из Восточного моря...

В течение последующих десятилетий делалось несколько попыток отыскать северный проход из Европы в Тихий океан, и лишь в 1879 г. А. Э. Норденшельд доказал возможность плавания вдоль берегов Сибири из Европы в Тихий океан. Еще через полвека, в 1932 г., ледокол "Сибиряков" прошел северным путем из Архангельска в Берингово море в одну навигацию. А в 1977 г. атомоход "Арктика" преодолел тяжелые паковые льды и достиг Северного полюса.

Извечная мечта передовых людей нашей Родины осуществилась!

Рассказы капитана Воронина, поведанные им самим (Сузюмов Евгений Матвеевич)

Сузюмов Евгений Матвеевич

Родился в 1908 г. Заместитель начальника отдела морских экспедиций АН СССР. Член бюро секции писателей-маринистов Союза писателей СССР. Член редколлегии сборника "Полярный круг". Участник многих полярных экспедиций и плаваний. Автор семи книг и около ста научных и научно-популярных работ и очерков. Работает над темой "История морских и полярных экспедиций". Живет в Москве.

В "созвездии" полярных мореходов недавнего прошлого имя Владимира Ивановича Воронина подобно звезде первой величины. Редкому капитану дарила судьба такую интересную жизнь. Потомственный помор, прославленный полярный капитан, участник нескольких вошедших в историю освоения Арктики эпопей, Воронин еще при жизни увидел свое имя увековеченным на географической карте. Сын русского народа, он жил всегда интересами народа, и вполне закономерно жизненный путь привел его в ряды Коммунистической партии. Владимир Иванович был большим патриотом Родины, служению ей отдал он больше полувека и умер, как истый моряк, на капитанском мостике.

Его фамилия хотя и упоминается на страницах мемуарной и географической литературы, но как-то больше на втором плане. Мало написано у нас о Воронине, а его жизнь и даже отдельные рейсы могли бы дать богатый материал не для одной увлекательной повести. Знакомство с книгой Евгения Юнга "Капитан Воронин" вызывает разочарование.

Мне хочется рассказать о Владимире Ивановиче, каким я видел его в навигацию 1943 г., когда пришлось плавать в Арктике на ледоколе, которым командовал он.

Тогда ему шел уже шестой десяток.

Владимир Иванович поселил меня в своей каюте и предложил спать на его широкой капитанской кровати, а сам перешел на диван. На мои протесты он махнул рукой и сказал:

- Вот поживете со мной и сами увидите: пока мы плаваем во льдах, койка мне не нужна...

И действительно, в такие дни он бывал редким гостем в каюте. Большую часть суток он проводил на мостике. Буфетчица Марфа носила ему в штурманскую рубку кофейник с крепким кофе и следила, чтобы кофе был горячим, а кофейник не пустовал. Спустится иной раз Владимир Иванович в свою каюту, сбросит с плеч пропитанный морской солью полушубок, уляжется одетым на жесткий кожаный диван, забудется на час-другой тревожным сном - и снова на мостик. А иногда по нескольку дней не отдыхал в каюте, а дремал урывками на узком диване прямо в штурманской.

Капитан В. И. Воронин и О. Ю. Шмидт

Спокойный и уравновешенный, даже медлительный и тяжеловесный на суше, на судне Воронин преображался и проявлял необыкновенную живость и кипучую энергию. Редко он стоял неподвижно. Быстрыми шагами ходил по мостику от борта до борта, проверял курс по компасу, посылал сигнальщика в штурманскую, чтобы узнать у вахтенного помощника показания эхолота, быстро подходил к ручному телеграфу и со звоном поворачивал его ручку, затем поспешно спускался по трапу в штурманскую рубку, проверял по карте правильность курса или прокладывал новый курс, вызывал радиста, поручал ему брать радиопеленги, сверялся опять по карте и снова быстро поднимался на верхний мостик. Когда же все было проверено, нанесено на карту, когда обстановка в море не предвещала судну никаких неприятностей, Владимир Иванович любил поговорить, стоя на мостике. Объяснял он это так:

- Скучно стоять много часов подряд и видеть только льды да туманные очертания белых берегов. Хочется в Арктике вспомнить о странах жарких, тропических. А вот в южных широтах мысли и думы мои неудержимо стремились к северу родному. Помню, когда пришлось идти однажды по Средиземному морю, то смотрел я часами, не отрываясь, на снег, покрывающий горные вершины, а глаза слезы застилали...

Внешне капитан Воронин казался суровым и даже грубоватым, но на самом деле был добрейшим человеком. Он с отеческой заботой относился к своей команде, особенно к молодым членам экипажа. Не раз бывал я свидетелем, с каким трудом, например, удавалось морякам ледокола выпрашивать у своего капитана денежный аванс.

- Ну на что тебе столько денег? - выговаривал он молодому кочегару, который смущенно переминался с ноги на ногу перед капитаном. - Пойдешь на берег, прогуляешь. У тебя мать-старушка в деревне живет. Давно ей ты денег не высылал? Ну вот то-то... Нехорошо старых родителей забывать. Сколько здоровья, сколько бессонных ночей тебе отдала. Видно, совесть есть в тебе - вон как покраснел. Ну давай договоримся так: я разрешу выдать тебе аванс в счет зарплаты, а ты дай мне адрес матери, и я ей эти деньги сам переведу. А на руки не дам - с дружками прогуляешь.

Как-то уже после войны при встрече с Ворониным я поинтересовался у него судьбой некоторых членов экипажа ледокола, и он тут же рассказал коротко, несколько смущаясь, о судьбе буфетчицы Марфы, потомственной поморки. Она заболела, ушла на берег, поселилась в Ленинграде, но беды преследовали ее: Марфу разбил паралич. И вот бывший ее командир, узнав о бедственном положении одинокой старой морячки, посоветовался с женой и поступил, как подсказало ему сердце: перевез больную женщину к себе на квартиру.

Натура его была сложная, и это порождало о нем много самых различных мнений. В одних условиях он бывал спокойным и хладнокровным, в другой обстановке - нервным и вспыльчивым. Под суровой и грубой внешностью не всегда можно было распознать добрую душу: угрюмый и резкий в общении с одними людьми, он бывал приветлив и добродушен с другими. Правдивый и честный, Воронин больше всего в жизни ненавидел ложь, и если кто-нибудь хоть раз его обманул, то уже навсегда терял его уважение. Воронин безжалостно изгонял с корабля членов экипажа, запятнавших себя каким-нибудь неблаговидным поступком. И в то же время он прощал людям недостатки, если видел, что человек честно осознает их.

Многое в жизни видел и испытал Воронин, и память его, казалось, хранила неисчерпаемые запасы различных историй. А когда он бывал в ударе, то его немногочисленные слушатели, затаив дыхание, часами слушали вдохновенные рассказы старого капитана о поморских нравах и обычаях, о детских и юных годах Владимира Ивановича в родном Сумском Посаде (в Сумпосаде, как называл его рассказчик, да и все моряки-беломорцы его всегда так зовут), о некоронованном короле Поморья зверопромышленнике и судовладельце Епимахе Могучем, о похождениях в санкт-петербургском свете писаной красавицы-северянки, прозванной Королевой Лопарской, о жизни соловецких монахов. С большой теплотой вспоминал Воронин о своих земляках-поморах, с кем довелось плавать в первые годы его морской жизни еще до Октябрьской революции, называл имена пароходов и промысловых судов, давно сошедших не только с морских путей, но и со страниц истории. Мы весело смеялись, когда Владимир Иванович рассказывал с юмором о злоключениях своего закадычного друга юности матроса Кольки, прозванного почему-то Наполеоном, и о том, как часто попадал впросак не в меру влюбчивый и доверчивый Колька Наполеон. С ним связан один из веселых рассказов Воронина. Однажды везли они на пароходе в Соловецкий монастырь на богомолье институток из Смольного, и сопровождала их строгая фрейлина графиня Столыпина. Команда разыграла Кольку Наполеона, уверив, что в него влюбилась великая княжна Татьяна, дочь царя Николая II, находившаяся среди смольнянок. И сколько потом тревог и неприятностей причинил в рейсе Колька Наполеон грозной мадам Столыпиной...

Много интересного можно было почерпнуть из рассказов Воронина о Поморской стороне и Мурмане.

- Мальчишкой плавал я на парусниках, - вспоминал Владимир Иванович, - а потом пошел матросом на пароход, что обслуживал пассажирскую линию Архангельск - Кольский залив. Линия была оживленная. От Архангельска до Поста Александровска^* пароход делал 30 остановок. На самой малой из них к приходу парохода у пристани собиралось не менее тысячи человек. Траулеров тогда еще не было, рыбу промышляли больше парусниками. Весь Мурманский берег прямо кишел рыбаками. А еще привлекало сюда промысловиков и рыбаков то, что от Поноя^** на север товары завозились без всякой пошлины. Торговля здесь оживленная была. Чаще всех норвежские купцы приезжали. Не верьте, если вам рассказывать будут, что побережье Кольского полуострова было пустынным и диким; это иные писатели для красного словца пускают. Давно, очень давно Мурманский берег был освоен русскими людьми- моряками, рыбаками, зверопромышленниками. Так вот, на этом самом пароходе и плавал я матросом вместе со своим другом Колькой Наполеоном. А мой старший брат там штурманом служил. Семья наша потомственная моряцкая. Мои деды и прадеды всегда моряками были. Нас шесть братьев Ворониных, и все мы капитаны. Только редко видимся друг с другом. А капитанами нас Советская власть сделала...

^* (Ныне город Полярный в Кольском заливе.)

^** (Поселок в горле Белого моря в устье р. Поной.)

Часто вспоминал в рейсе Воронин о семье своей: о жене Пелагее Ивановне (он ласково называл ее в своих рассказах "моя Пелагеюшка"), с гордостью говорил о трех сыновьях своих, которые тоже стали моряками. Долг морской ценил он превыше всего и однажды с волнением говорил, как пришлось ему покинуть тяжело больную дочь, зная, что никогда уже не увидит он ее больше в живых; но отставить ради этого рейс он не мог - не такие были традиции поморские...

Морское и литературное наследство Воронина лежит еще где-то под спудом. Он регулярно вел дневник - я не раз видел у него толстые папки с листами серой бумаги, исписанной крупным почерком с большими интервалами между строками. В дневник он записывал события каждого дня, заносил туда свои наблюдения о море, льдах, поведении корабля, делал заметки для будущих полярных мореходов о практике плавания во льдах. Дневники В. И. Воронина не найдены. Полярный художник И. П. Рубан, в момент смерти Владимира Ивановича находившийся на борту ледокола, предполагал, что папку с записями капитана взял судовой врач, которого сейчас тоже уже нет в живых. Семье В. И. Воронина также ничего неизвестно о судьбе его Дневников.

Устные же рассказы Владимира Ивановича остались только в памяти его собеседников. В них всегда выделялась одна особенность: рассказывая о далеком или близком событии, он раскрывал свое принципиальное отношение к жизни, свою глубокую человечность. Все меньше остается на свете людей, которым довелось быть слушателями его увлекательных рассказов.

...Мы находились в море Лаптевых. Ледокол стоял в небольшом заливе, что, подобно клину, врезался в огромные ледяные поля, плотно закрывшие подход к проливу Вилькицкого. Из Тикси шли пароходы с сибирским лесом, и ледокол поджидал их у кромки ледяного массива, чтобы проложить каравану дорогу на запад. Владимир Иванович спустился с мостика в капитанскую каюту, повесил полушубок и, потирая озябшие руки, позвал буфетчицу:

- Марфуша, дай-ка нам чаю погорячее да покрепче...

Капитан шагал по просторной каюте, поглаживал часто свои широкие рыжие усы, а хитрые морщинки вокруг серых глаз говорили об отличном настроении. Это предвещало интересный рассказ. И едва мы уселись за стол, Воронин начал...

Обманутый Робинзон. Случай этот произошел в 1925 г. Плавал я тогда на ледокольном пароходе "Георгий Седов", на нем был капитаном десять лет... Ходили мы в Белое море и к Новой Земле на промысел тюленя. В тот год везли мы из Архангельска на Новую Землю много промысловиков. Пассажирами были заполнены каюты, твиндеки, часть их даже на палубе разместилась. Судно было украшено флагами, на Красной пристани играл духовой оркестр. Я находился на верхнем мостике и отдавал последние приказания. И вот, когда был убран трап, отданы концы, оркестр грянул марш и машина дала ход, я заметил вдруг, как по пристани бежал молодой парень и уже на ходу перемахнул с причала на борт. Мало ли отставших пассажиров бывает, решил я, и не придал этому эпизоду никакого значения. Запомнилось мне только, что парень был без шапки, с копной рыжих волос. Пассажирами и грузами занимались мои помощники, так что я потом ни разу не столкнулся с этим парнем.

Прошло два года. Снова отправлялись мы в новоземельский рейс.

Пришли на Новую Землю. Стали ночью на якорь в бухте. Утром будит меня вахтенный:

- Владимир Иванович, к вам гость с берега. Сказал - с капитаном говорить хочет.

Оделся, выхожу. Вижу, сидит в коридоре прямо на полу человек, грязный и обросший...

- Я, - говорит, - промысловик, здесь в бухте живу. Заболел. Прошу оказать медицинскую помощь...

- А что у вас болит? - спрашиваю.

- Зубы болят...

Тут на счастье четвертый помощник подвернулся:

- Дайте я сам больного вылечу...

Я разрешил. А сам смотрю, что он делать будет. Скрутил штурман большую цигарку из газеты, засыпал ее махоркой и зажег. Махорка задымила, цигарка сгорела, а на остатке бумаги скопилась густая смолянистая капля. Ею он и залепил дупло в больном зубе у нашего гостя. Парень повеселел. Тут я предложил ему помыться, побриться, а потом пригласил в свою каюту чайку попить. После бани и бритья совсем вид другой у человека стал. Сидим, чай пьем, беседуем. Стал я расспрашивать у гостя, давно ли он на Новой Земле живет, как попал сюда и почему промысловиком стал. И гость рассказал мне свою историю.

Сам он уроженец Архангельской губернии, я даже его деревню знаю, она на самом берегу Северной Двины. Уже не помню, что у него в деревне стряслось: с отцом и матерью, что ли, не поладил. Только восемнадцати лет ушел он из дому в Архангельск, стал работу искать. Помните, какие тогда годы были? И у нас в Архангельске тоже большая безработица была. Мыкался парень, много горя хлебнул, голодал часто, случайной работой перебивался, никуда не мог пристроиться.

- Дошел я до крайности, - сказал мой гость, - до последней степени отчаяния. Так тошно на душе стало: не знаю куда деваться - хоть головой вниз, в Двину кидайся. И пошел я на Красную пристань. Вижу отчаливает от причала большой пароход, весь флагами разукрашенный, музыка играет... Вот, думаю, какая-то организация на гулянье за город на острова едет. Помереть-то всегда успею, сначала погуляю как следует. Не долго думая, подбежал к причалу и на ходу прыгнул на палубу парохода...

Тут разом возникли в моей памяти события, как мы два года назад в рейс из Архангельска уходили.

- А ведь я запомнил, как ты на "Седова" перемахнул, - подсказываю я ему, - шевелюра твоя рыжая очень на солнце горела.

- Прошло немного времени, - продолжал гость свой рассказ, - смотрю, пароход из Двины в море выходит. Осмотрелся я тут, пассажиры на экскурсантов не похожи. Одеты в теплое, с тюками и ящиками, почти все бородатые. Сел я около них и загрустил: куда меня теперь завезут, голодного и раздетого? Разговорился с соседями. Спрашивает меня старик-ненец: "Куда едешь, зачем едешь?" А я его спрашиваю: "Куда пароход идет?" "На Новую Землю", - отвечает. Ну, думаю, совсем пропал я, и ясный день чернее ночи мне сразу показался. Рассказал я старику-ненцу, как попал сюда. "Ничего, - говорит он мне,- не пропадешь. Иди ко мне работать". Так я попал на Новую Землю. На Новой Земле года полтора проработал. Научился оленей пасти, зверя бить, снасть чинить, в море ходить. Человек он был добрый, относился ко мне хорошо, платил за мой труд по-честному. Смотрю, скопилось у меня немало деньжат. Решил самостоятельным промысловиком стать. Ушел от ненца. Стал сам промышлять. Морского зверя не бил: одному трудно да и катера нет. Промышляю песца. Много шкурок накопил. А живу я вот там, на берегу. Видите, ботик на гальку море выбросило, я в его кубрике и поселился. Так и живу здесь, как Робинзон Крузо.

- Как же дальше жить, Робинзон, думаешь? - спрашиваю я его.

- Понравилось мне здесь, никуда уезжать отсюда не собираюсь. Денег и товара у меня много, да вот беда - купить здесь не все можно.

И передал он мне письмо, но просил его в Госторг переслать (Госторг тогда у промысловиков меха скупал и всем нужным их снабжал). К письму был приложен большой список товаров, которые он просил прислать с очередным пароходом. В этом списке и разные снасти были, и порох, дробь, и упряжка оленья, кое-что из одежды. А в конце списка написал, чтобы Госторг ему прислал жену.

- Порох, дробь и товару всякого тебе, конечно, пришлют, - сказал я ему, - а вот первый раз слышу, чтобы Госторг промысловиков женами снабжал.

- А к кому же мне еще обращаться? - возражает парень. - Я человек молодой, мне жена нужна. Хорошее хозяйство заведем - и мне и государству польза будет.

Сидим мы так в каюте моей, чаек попиваем, беседу не спеша ведем. Варя- буфетчица чай подваривает, стаканы наполняет, сыром и колбасой потчует, разговор наш слушает да улыбается. Гость мой рассказ свой ведет, а сам на Варю все чаще и чаще поглядывает, а потом вдруг и говорит мне:

- Товарищ капитан, отпустите ко мне Варю. Жди, когда Госторг жену пришлет, а может быть, и не пришлет совсем.

Я принял это предложение как шутку и тоже шутя отвечаю:

- А мне что? Спроси сам у Вари: если пойдет за тебя замуж, задерживать не стану.

Посмотрел на нее парень, а она улыбнулась ему и отвечает:

- А что же? Пойду. Разрешите, Владимир Иванович, мне на Новой Земле остаться.

Варя из поморок была. Сильная и ловкая девушка, да и красотой бог не обидел. Работа у нее в руках так и кипела. Ну что мне оставалось делать, раз сам предложил. Пришлось согласиться. Ушли мы с Новой Земли без буфетчицы.

Прошло еще два года. Опять пришли мы на Новую Землю в эту самую бухту. Встретил нас парень рыжеволосый как старых знакомых. Жил он с Варей в том же ботике и женой своей не мог нахвалиться. Вместе зверя били, капканы ставили, в море выходили, рыбу ловили. А нас Варя как родных встретила, благодарить стала: "Спасибо, Владимир Иванович, что отпустили. Муж у меня хороший, заботливый, не лентяй, настоящий промысловик. Живем мы ладно меж собой. Друг друга любим и работу не забываем".

А Варин муж перебивает ее:

- Я к вам, товарищ капитан, опять с просьбой. Задумали мы с Варей свое хозяйство расширить. Купить, что нужно, нам здесь негде, а выписывать - долго ждать. Возьмите Варю до Архангельска. Купит она там, что надо, и с первым же пароходом вернется.

Составил он длинный список, что в Архангельске купить надо. Дал ей много денег, отобрал лучшие песцовые шкурки, чтобы там подороже продать. Простилась с ним Варя и уехала с нами. Высадили мы ее в Архангельске.

Воронин прервал рассказ и нахмурился. Пауза затянулась. Я не выдержал:

- Ну а дальше?

- А дальше ничего... Больше я ни Варю, ни парня того рыжего не встречал. Перешел я на другой пароход, перестал ходить на Новую Землю. Только слышал, что продала Варя в Архангельске шкурки, денег много получила, а на Новую Землю больше не поехала. Так и не дождался парень жены своей...

Воронин опять замолчал и тяжело вздохнул:

- Не могу понять, как люди совесть теряют, что на обман близкого человека идут. Хуже предательства получается. Как-то несколько лет спустя доложил мне старпом, что просится к нам на пароход в экипаж женщина по имени Варвара, говорит, что раньше со мной буфетчицей плавала. Не велел я ее даже на борт допускать: не выношу людей, что самого родного и близкого человека из-за корысти своей обокрасть могут...

А вот другой рассказ, услышанный от Воронина в Чукотском море.

В это раннее утро я застал капитана на мостике: он не ложился спать всю ночь, если можно только назвать ночью белесые прозрачные сумерки, окутывавшие на несколько часов темные воды моря. Ледокол стремительно продвигался на запад, сокрушая редкие ледяные поля. Воронин беспокойно мерил широкими шагами верхний мостик от борта до борта и часто подносил к глазам бинокль. Он приветливо кивнул мне, и снова на лицо его легла тень тревоги.

- Чукотское море, - промолвил он задумчиво, - злое море. Самое южное из арктических морей и самое коварное. Признаться, не люблю его. Ни в одном море не натерпелся я столько бед, как в этом. Не так часто я бывал здесь, и каждый раз встречало меня оно злобой лютой да ловушками хитрыми. А один раз - это было десять лет назад - взяло оно меня мертвой хваткой и положило на обе лопатки...

Капитан снова принялся энергично шагать по мостику, проводя привычным жестом по своим усам.

- Вот он, старый знакомый, появился-то наконец,- облегченно вздохнул Владимир Иванович и протянул мне бинокль.

Впереди горизонт закрывала туманная дымка, и сквозь нее, немного левее курса ледокола, из студеных вод Чукотского моря вырастал небольшой и высокий пустынный островок с крутыми скалистыми склонами.

- Остров Колючин. Запомнился он мне на всю жизнь. К северу от него, вон там,- Воронин показал рукой,- погиб наш "Челюскин". А за год до этого на "Сибирякове" столько бед мы здесь натерпелись...

- Рейсы на "Сибирякове" и "Челюскине" лично вам принесли громкую славу, - заметил я. - Так что Чукотское море не только одни беды вам приносило. Оно и прославило вас...

Воронин невесело усмехнулся:

- Слава... Никогда в жизни не гонялся я за ней. Зачем она мне, полярному моряку? А та слава, что мне "Челюскин" принес, горькой оказалась. Да, горькой... Стоил мне тот рейс добрых десятка лет жизни. Самые сильные потрясения в жизни перенес я здесь, в Чукотском море. Лучше бы не было такой славы, - махнул рукой Воронин и крикнул рулевому матросу: - возьми курс левее десять градусов!

Разговор возобновился у нас через три дня, когда мы отошли от острова Колючин. Скалистый островок отдалялся все дальше и дальше. Только в облике его было уже что-то новое: взметнулась ввысь стройная радиомачта, встал домик, появились штабеля грузов на скалистом выступе. В Арктике теперь стало одной полярной станцией больше. Два дня мы были и грузчиками, и строителями, а теперь с гордостью глядели на дело рук своих. Выгрузкой и доставкой грузов на берег руководил капитан Воронин, а прорабом на берегу был начальник Главсевморпути Папанин...

Ледокол шел, плавно покачиваясь, по чистой воде, вдоль кромки грозных многолетних тяжелых льдов, соблюдая почтительное от них расстояние. Денек выдался на редкость тихий и солнечный. Море расстилалось перед кораблем безмятежное, гладкое. Капитан был спокоен и не вмешивался в команды вахтенного штурмана. Мы стояли на правом крыле мостика, и Воронин сам вернулся к прерванной тогда беседе.

Горькая слава. Почему я согласился на "Челюскине" капитаном пойти? Да как я мог отказать Отто Юльевичу Шмидту, когда только год назад сроднили нас грозные опасности, что испытали мы с ним вот здесь же, в Чукотском море, на "Сибирякове". Он на меня очень рассчитывал. Не скрою, на большой риск пошли мы с ним. Оба мы понимали, особенно я, как моряк, что "Челюскин" - это не "Сибиряков". Да и в рейс вышли с запозданием. Но как говорится в книгах, мы не могли повернуть вспять колесо истории. Не подумайте, что я сдрейфил, отступил, начал рейс без веры в успех. Не в моем характере это. Раз заступил я на капитанский мостик, всего себя отдам, здоровья и жизни не пожалею, чтобы добиться успеха. Хотя и меньше было шансов на успех, чем на "Сибирякове", но, раз они имелись, значит, и вера в успех была; только на трудности я глаза не закрывал. Надежды на нашу экспедицию возлагали немалые. Внимание ей было оказано большое. Средств не пожалели, чтобы снарядить ее. Только слишком много шуму вокруг нее раньше времени подняли. Лучше бы потом пошуметь, когда завершилась бы она успехом. Помню, отходили мы из Ленинграда в июльский день 1933 г., проводы пышные были - речи, оркестр, цветы. Корреспонденты чуть ли не из всех газет Советского Союза нас провожали, кинооператоры, фоторепортеры. Я находился на мостике и подавал команды на отход. Рядом со мной невозмутимый, как всегда, стоял Отто Юльевич Шмидт и не спеша поглаживал свою длинную бороду. У Шмидта, понимаете ли, обращение с бородой - показатель его настроения. Если спокойно бороду свою гладит, значит, все в порядке, настроение прекрасное. А если бороду в кулак начинает зажимать, за концы покусывать зубами, значит, в волнении или гневе наш академик. Только он человек большой выдержки, он и этот гнев в груди своей сдерживал.

- Большие испытания предстоят нам с вами в рейсе, Отто Юльевич,- говорю ему.- "Челюскин" мало приспособлен для плавания во льдах. Посмотрите сами: корпус огромный, ширина какая, шпангоуты редкие, а ледовых подкреплений почти нет.

- Мне обещали, что в тяжелых льдах нас будет сопровождать ледокол "Красин", - успокаивал меня Шмидт.

В рейсе я дневник вел. Помню, в этот вечер записал я такие слова: "Я знаю, что меня ждет, как мне трудно будет вести это суденышко через арктические льды". Сомнениями своими ни с кем, кроме Отто Юльевича, не делился. Всю жизнь держусь твердого правила: капитан никогда не должен подавать вида, что усомнился в чем-либо. Как плавание на "Челюскине" шло, рассказывать не буду. Что в Карском и Восточно-Сибирском морях перенесли - это только цветики оказались, а ягодок сполна нам Чукотское море выдало. Признаться, сначала и не подозревал, в какую скверную историю мы попали: далеко ли с капитанского мостика или из бочки на мачте увидишь вокруг? А как поднялись мы с покойным Бабушкиным на его "Ш-2", полетали да посмотрели на море с высоты двух километров, совсем скучно мне стало. Куда ни глянешь - белые поля, голубые торосы, и не просто торосы, а много валов ледяных один за другим застыли. И редко-редко, где черной змейкой узкое разводье пробежит.

Крепко застрял во льду наш "Челюскин". Носило его сначало вот здесь, к востоку от Колючина. И в припай мы попадали, и в дрейфующие льды. По нескольку суток подряд авралили, старались свой пароход из ледникового плена вырывать. Что только не делали мы! Аммоналом лед рвали, дробили его пешнями, топорами и ломами и отвозили в сторону. Авралами этими я командовал, а Отто Юльевич вместе со всеми работал, молодым пример показывал. С "Красиным" мы простились еще в Карском море. Застряли мы в каком-то проклятом ледяном болоте и никак не могли из него выбраться. Целых два месяца. Таскало нас туда-сюда, потом понесло к Беринговому проливу. 3 ноября продрейфовали мы мимо мыса Дежнева, и нас вынесло в пролив.

Трудно словами передать, какое ликование на "Челюскине" поднялось. Куда у людей усталость девалась. В чистую одежду переодеваться стали, мужики бороды сбрили. Все принарядились, как перед праздником. Песни понеслись над проливом, молодежь в пляс пустилась. Было чему радоваться: нас несло на юг, а до чистой воды оставалось всего полмили. Вот она, совсем рядом желанная свобода. Шутка ли сказать: на обыкновенном пароходе почти без помощи ледокола Северным морским путем прошли. Вот-вот разорвется перед кораблем ледяная перемычка - и "Челюскин" ринется на водные просторы. Стармех по телефону справляется, скоро ли ход машине давать. Кочегары, как черти, в топках шуруют, пар в котлах на самой высокой отметке держат. Я на верхнем мостике стоял и руку на телеграфе держал, чтобы без промедления в машину сигнал послать.

А момента этого все нет и нет. Не уменьшается перемычка ледяная перед пароходом. В сердце тревога стала закрадываться. Взял пеленги на мыс Дежнева, заглянул в журнал, сверил с последними пеленгами. Не поверил себе. Опять запеленговал берега, еще раз с журналом сверил. Сердце в груди упало, и все тело словно холодными обручами сдавило. Читали у писателя Цвейга о роковых мгновениях? Вот такое роковое мгновение пережил и я на мостике "Челюскина", когда понял, как чистая вода, что почти под бортом была, ушла от "Челюскина" навсегда. Подошел я к Шмидту, тихонько отозвал его:

- Беда, Отто Юльевич, нас назад понесло.

Тот в лице переменился, за руку меня схватил:

- А вы уверены в этом, Владимир Иванович?

- Такими вещами не шутят, - отвечаю ему.

Посмотрели мы с ним в глаза друг другу, потом, не сговариваясь, на палубу оглянулись, где пассажиры и команда под баян отплясывали.

Через два дня мы снова оказались в Чукотском море, и последний огонек надежды погас. Люди приуныли, конечно, но панике не поддались. Многие думали, что еще раз вернемся в пролив и со второго захода из ледового плена выберемся. А я уже твердо знал, что надо к зимовке готовиться. Что предстояло нам перенести, даже я предвидеть не мог: пароход со слабым корпусом, весь израненный. Бывалых полярников на борту не так много, народ разный, даже дитя грудное появилось - Карина, что в Карском море у Васильевых родилась. Не о себе я в то время думал и не о громкой славе. Вспомнил я тут проводы в Ленинграде, речи, напутствия. Экспедиция была организована по решению правительства. Выходит, что правительство наше мы подвели, доверия его не оправдали. А это как-то подорвет и престиж народа советского перед всем миром. И все ли я, капитан, сделал, чтобы до этого не допустить?

Вот какие мысли мучили меня в те дни. Видимо, и Отто Юльевич переживал то же самое. Осунулся он, похудел, иной раз целыми часами молча по мостику ходил да конец бороды своей все покусывал. А "Челюскина" продолжало опять носить со льдами по Чукотскому морю. Сердце до боли сжималось, когда слышал я, как трещали от ледовых объятий борта корабля, как лопались шпангоуты и пароход стонал, словно живой. Мы были бессильны перед стихией. Иной раз замечал я, как у некоторых сильных и мужественных людей по щекам слезы катились. Слезы не от страха были, а от сознания своего бессилия. Часто слышал я удары, как пушечные выстрелы, - это лопались ледяные поля и начиналось торошение.

Много часов провели мы на мостике в беседах со Шмидтом.

- Наше плавание, - говорил я ему, - хороший урок для всех. Реши-тельнее ставьте перед правительством вопрос о флоте для Арктики. По Северному морскому пути нужно ведь грузы возить. Что можно сделать здесь без больших ледоколов? У нас сейчас "Ермак" да "Красин". И это на всю трассу от Новой Земли до Берингова моря. Надо также авиационные порты строить, чтобы по всей трассе самолеты летали, для кораблей ледовую разведку вели. Не будет мощных ледоколов, не будет самолетов - будем плавать только в расчете на удачу, как сейчас.

"Челюскин" был обречен. Я это окончательно понял, когда отдрейфовало нас к северу от Колючина. Теплившаяся в груди надежда попасть в неподвижный береговой припай безвозвратно исчезла. Днем 13 февраля ходил я осматривать состояние льда в окрестностях. Когда возвращался к судну, услышал грохот. Начинался последний акт драмы. На "Челюскина" надвигался, словно морская волна, огромный торосистый ледяной вал, высотой метров восемь. Я бросился на судно, поднял людей на аврал. Начали спасать грузы. Два часа пятьдесят минут боролся "Челюскин" с наступающим льдом. А для меня они как пять минут пролетели. Когда нос парохода стал погружаться в пучину, спрыгнул последним на лед. Через две секунды "Челюскин" ушел на дно.

Я выдержал и этот удар. Поставьте себя в положение капитана, когда на его глазах погиб корабль. Но я продолжал оставаться капитаном даже без корабля. Ответственность моя возросла еще больше. Тужить да горевать было некогда. Надо было устраивать людей, думать об их безопасности и здоровье. Так началась жизнь на льду в "лагере Шмидта". Дальнейшее хорошо известно. Правительство нас в беде не оставило. Ни средств, ни техники не пожалела страна, чтобы вызволить нас из беды. Шутка ли сказать, из Хабаровска и с Камчатки на нашу выручку вылетели 16 самолетов - и это в разгар зимы. Леваневского и Слепнева послали в Америку, чтобы самолеты купить и с Аляски к нам прилететь. Корабли тоже были посланы, но на них мы особенно не рассчитывали: быстро снять людей со льда могли только самолеты.

Чтобы всю историю Челюскинской эпопеи рассказать - о жизни в лагере, о людях наших замечательных, что в панику и уныние не впали, а твердый характер советский проявили, о подвигах летчиков, - для этого целого дня не хватит.

На приеме в Кремле Сталин предложил мне написать историю нашего плавания по свежей памяти.

- Нет, товарищ Сталин, - сказал я, - мы, шкипера, писать не мастаки. Мы больше килем по морям пишем. А на воде, сколько ни пиши, следу не останется. Пусть лучше напишут ученые и корреспонденты, что с нами плавали...

- А ваш дневник?

- Я его не для печати вел. Давал его профессору Визе - тот историю челюскинского плавания пишет, - мои записки ему помогут. У нас пример "Челюскина" уроком истории сделали. После гибели "Челюскина" построили несколько кораблей по типу "Ермака". А полярная авиация? Самолеты стали в любое время года летать, в любое время суток и при любой погоде. А люди какие смелые в авиацию пришли, какие машины чудесные им дали! И звание Героев Советского Союза тогда же ввели, а первыми Героями стали летчики, что нас на материк вывозили. И еще многое извлекли мы полезного из нашего рейса. Так разве могу я обижаться, что слава моя горькой оказалась? Это ведь мое, личное. Теперь главное в моем настроении - гордость. Гордость за Арктику нынешнюю. Можете верить мне, старому капитану, потому что я уже пятый десяток по северным морям скитаюсь и своими глазами все перемены вижу. Даже вот и злое Чукотское море теперь со мной мир заключило: видите, каким оно сегодня ласковым стало... - рассмеялся Воронин и направился к другому крылу мостика.

Хараулахская трагедия (Романов Дориан Михайлович)

(Рассказ написан на основе судового журнала бота "Иркутск" 1735-1736 гг., обнаруженного автором в Центральном государственном архиве Военно-Морского Флота СССР (ЦГАВМФ, ф. 913, оп. 1, д. 9), а также других документов Великой Северной экспедиции.)

Романов Дориан Михайлович

Родился в 1926 г. Заслуженный учитель РСФСР. Директор Первомайской средней школы- интерната. Автор книги "Полярные Колумбы" и более 100 очерков и статей на исторические темы. Работает над книгой о полководце Отечественной войны 1812 года Д. С. Дохтурове. Живет в г. Щекино Тульской области.

Исторический рассказ

В феврале 1733 г. из Санкт-Петербурга на восток по санному пути отправлялась секретная экспедиция. Ей предстояло выполнить предсмертный наказ Петра I - найти путь через Ледовитый океан в Японию, нанести на карту северные берега России и разведать, далеко ли от Камчатки лежит "землица" Америка. "Оная экспедиция, - говорилось в указе Сената, - самая дальняя и трудная и никогда прежде небывалая, что в такие неизвестные места отправляются". 980 моряков должны были добраться по суше до Якутска и Охотска, построить там несколько парусных судов и выйти на них в плавание по неведомым морям. Возглавлял экспедицию датчанин на русской службе Витус Беринг, а командное ядро составляли "птенцы гнезда Петрова", выпускники его Навигацкой школы и Морской академии - Алексей Чириков, Василий Прончищев, Семен Челюскин и другие. Молодые офицеры имели уже немалый мореходный опыт, и Адмиралтейств- коллегия решила, что им вполне можно доверить выполнение самых сложных задач.

Долог оказался путь огромного обоза с людьми, провиантом и снаряжением для будущих кораблей. Лишь через двадцать месяцев, в октябре 1734 г., показался впереди Якутский острог: бревенчатые стены, сторожевые башни по углам, колокольня деревянной церкви. Якутск никогда еще не знал такого количества людей. Закипела работа. Из сплавного леса рубили избы для жилья, строили склады, судоверфь. Заложили два судна - бот и дубель-шлюп. Беринг объявил состав команд первых кораблей экспедиции.

Командиром бота был назначен датчанин Питер Ласиниус. В состав экипажа вошли штурман Василий Ртищев, боцман Алексей Толмачев, квартирмейстер Евсей Селиванов, подлекарь Симон Грейен, штурманский ученик Осип Глазов, сорок матросов и солдат - вологодских, смоленских, калужских и тульских мужиков. Несколько позже прибыли веселый геодезист Дмитрий Баскаков ("для сочинения земляных и морских чертежей") и хмурый унтер-офицер датчанин Борис Росселиус. Последним явился "духовный отец" - иеромонах Соловецкого монастыря Дамаскин.

Ласиниус встретил монаха неприветливо: зачем лишний груз и лишний рот на корабле?

- А ты не гляди, что я духовного звания, - низким трубным голосом гудел монах. - Про Куликово поле слыхивал? Пересвет и Ослябя також иноки были. Аз человек благополезный, понеже плотник и каменщик. Камни о десяти пуд на Соловках клал...

- Ви есть человек тромба марина, - рассмеялся Ласиниус, - по-русски сказать- морская труба. У нас в датском флоте есть такой мюзикальный инструмент... Можно глухой быть от вашего голоса, патер!

Так и прилипло к монаху прозвище Морская Труба или для краткости просто Труба. Духовный отец быстро пришелся по нраву всей команде. Вместо проповедей он занялся земными делами: таскал на своих могучих плечах бревна, раскалывал их с помощью клиньев пополам и из каждой половины вытесывал топором по одной толстой доске для обшивки судна.

Дело быстро подвигалось вперед. В конце мая 1735 г. шестнадцативесельный восемнадцатиметровый палубный одномачтовый бот, имеющий шесть пушек, был спущен на воду. Морская Труба отслужил по этому случаю молебен и нарек бот именем "Иркутск". Вскоре рядом с ботом встал другой корабль - дубель-шлюп "Якутск" - под командованием лейтенанта Василия Прончищева.

29 июня 1735 г. оба судна, провожаемые звоном колоколов и напутствен-ными возгласами сотен людей, отправились вниз по Лене. Инструкция, врученная Ласиниусу, предписывала боту идти "из Якуцка Леною рекою до устья, а от устья к востоку подле берега морем до устья Колымы реки и оттуда подле берега к востоку до Анадырского и Камчатского устей", то есть преодолеть самый трудный, восточный сектор Арктики и выйти в Тихий океан.

Корабль Прончищева от устья Лены должен был повернуть на запад и пройти к Енисею вокруг Таймыра.

1800 верст вниз по Лене прошли в течение месяца. Плыли медленно, так как вели инструментальную съемку реки. По ночам становились на якорь. После впадения Алдана Лена достигла ширины нескольких верст. Низкие, поросшие лесом берега были совершенно безлюдны. Лишь изредка виднелись берестяные чумы якутов, иногда встречались их рыбацкие лодки. Ниже Урочища Кумансурка кончился лес, на смену ему пришла тундра - белый ягель, редкие кустики карликовой березы и полярной ивы. Чаще стали попадаться кочевья оленных тунгусов и якутов.

В последний день июля корабли подошли к острову Столб; здесь Лена Распадается на протоки, начинается ее обширная дельта. Вода уже спала, Рукава обмелели, найти проход оказалось нелегко. Наконец восточной Быковской протокой вышли в море. Здесь 8 августа 1735 г. корабли простились друг с другом.

Уже на второй день "Иркутск" попал в тяжелые многолетние льды. Северный ветер гнал льды с моря, выжимал их на сушу, громоздил на отмелях. Работая баграми и веслами, команда пыталась найти дорогу в лабиринте узких разводий, но все усилия людей были тщетны. К тому же ударил мороз, в разводьях появилась шуга. Нависла угроза ледового плена. Потребовалось четверо суток нечеловеческого напряжения сил, чтобы пробиться к материку. 18 августа "Иркутск" вошел в устье реки Хараулах. На берегу обнаружили пять заброшенных якутских юрт. Обилие плавника позволяло построить избу и заготовить в достатке дров. Ласиниус решил остановиться здесь на зимовку.

Однако выбор места зимовки вызвал недовольство среди команды: берега были низкие и сырые. Квартирмейстер Евсей Селиванов и лоцман Иван Кудрин вступили в спор с командиром, но Ласиниус, не терпевший возражений, приказал начать разгрузку.

Через три недели жилье было готово. Иеромонах с плотниками и конопатчиками соорудил просторную избу длиной в одиннадцать сажен, сложил печи, срубил баню, "в которой можно десяти человекам паритца разом". Но вскоре подтвердились опасения Селиванова и Кудрина: 16 сентября на море разыгрался шторм, ураганный северный ветер взломал лед на реке Хараулах, вода поднялась и на несколько дней затопила зимовье. Селиванов и Кудрин предложили перенести избу на сухое место, Ласиниус в ответ на это приказал им убираться в Якутск за "предерзостное поведение". Вместе с ними он отправил Берингу рапорт с жалобами на подчиненных.

Положение на зимовке еще более обострилось, когда Ласиниус издал приказ вдвое уменьшить нормы питания. Свое решение он объяснил тем, что пройти в Тихий океан следующим летом вряд ли удастся, а "Иркутск" имеет запас провианта лишь на два года. Морская Труба и штурман Ртищев убеждали Ласиниуса отменить приказ, но тот был непреклонен и даже назвал монаха бунтовщиком.

Среди команды действительно назревал бунт. Однажды матросы заметили, что два их товарища украдкой едят сухари. Выяснилось, что эти сухари тайком продал им из судовых запасов унтер-офицер Росселиус. В тот день несколько человек были назначены копать яму для смолы, работой руководил Росселиус. Мерзлый грунт не поддавался усилиям людей. Наконец, обессилевшие матросы отказались копать дальше. Разъяренный Росселиус ударил кошкой матроса Александра Коробова. Команда потребовала от капитана немедленного суда над унтер-офицером. "Изгнать торгующих из храма!" - гремел иеромонах. Не осознавая всей серьезности положения, Ласиниус принялся защищать Росселиуса. Терпение людей лопнуло.

- Слово и дело! - объявил Коробов.

- Слово и дело! - поддержали все.

Объявить командиру "слово и дело" означало отстранить его от должности.

Матросы предложили Ртищеву принять командование. Но штурман понимал, что за участие в бунте ему, как помощнику капитана, грозит смертная казнь. Поэтому он предложил оставить Ласиниуса на месте, но арестовать Росселиуса и восстановить обычные нормы питания. Команда нехотя повиновалась. Под караулом двух своих "покупателей" Росселиус был отправлен на ездовых собаках в Якутск^*.

^* (Беринг, по-видимому, не решился "выносить сор из избы". О бунте на "Иркутске" не упоминается ни в одном из его рапортов в Петербург. Росселиус избежал суда. Беринг взял его на свой корабль "Святой Петр".)

К тому времени уже вся команда болела цингой. Первым 19 декабря 1735 г. умер лейтенант Питер Ласиниус.

Командиром "Иркутска" стал Ртищев. Он принял энергичные меры, чтобы спасти положение: вдвое увеличил нормы питания, ввел обязательный для всех труд на воздухе, разными способами стремился поднять настроение людей. Труба помогал ему по-своему. Иеромонах неустанно напоминал своей пастве, что в числе семи смертных грехов значится "уныние", он читал и перечитывал вслух "духовный" стих "Прение живота со смертию", в котором повествуется о гибели Аники-воина единственно из-за страха смерти.

Геодезист Дмитрий Баскаков мечтал спасти своих товарищей музыкой. Он смастерил кувиклы (счетверенную свирель), и мелодии русских песен заглушали теперь вой полярной вьюги. Но все эти средства оказались недостаточны. Почти все матросы были впервые на Севере, и полярная ночь действовала на них подавляюще: исчезновение солнца они приняли за предвестие смерти. Морская Труба, хотя и прожил много лет в Соловках, толком не умел сказать, куда пропало солнце, и лишь твердил: "Тайна сия велика есть..." Ртищев пытался объяснить полярную ночь по-научному, но безграмотные люди не могли постичь такую премудрость.

Состояние команды быстро ухудшалось. С января 1736 г. люди стали умирать один за другим. Василий Ртищев писал в судовом журнале:

"Генварь 1736 году, случаи:

6 - Погода во все сутки облачная, мороз крепкий, светлость луны, ветр малый зюйд-зюйд-вест. Умре боцман Алексей Толмачев. Умре солдат Василий Соловьев...

9 - Умре Герасим Новопашенков...

10 - Умре парусник Антон Полубородов...

19 - Умре солдат Михайла Соломатов...

21 - Умре плотник Егор Яковлев...

28 - Перестали у бота скалывать лед за болезнею. Служители токмо с нуждою возят дрова и уходят за больными..."

И так на каждой странице: "Умре купор Александр Коробов... умре матрос Егор Волынский... умре конопатчик Никифор Чечин..." В декабре умерло 2 человека, в январе - 7, в феврале - 10, в марте - 14, в апреле - 3...

Умирали без ропота. До последнего часа вели с соседями по нарам тихие разговоры о ценах на хлеб и мед в родных местах, вспоминали свои села, спорили, чей край лучше - тульский или смоленский, калужский или вологодский. А в последний час приходил на помощь монах, выслушивал последнюю просьбу, говорил последнее напутствие.

Геодезист Дмитрий Баскаков умер со свирелью в руках. Штурманский ученик Осип Глазов плакал перед смертью, и все понимали, как обидно умирать в семнадцать лет, не успев увидеть в жизни ничего, кроме зубрежки в Навигацкой школе и палки чужеземца-учителя. Подлекарь Симон Грейен молился своему лютеранскому богу и проклинал Россию, страну холода и тьмы. Когда он стих, затеялся в избе разговор:

- А кто его гнал в Расею?

- Деньги.

- Ты не греши словом, добрый был человек наш лекарь, хоть и нехристь...

- Братцы, он помёр за деньги, а мы пошто?

- Солдат есть солдат...

- А видал, как Ртищев с Митей Баскаковым - царствие ему небесное! - карту на бумаге чертили? Так, может, по той карте люди пойдут, города понастроят, села...

- Места здеся больно гиблые...

- Питербурх тоже на болоте строен, а смотреть любо...

Ртищев, худой, обросший, в накинутой на плечи шинели сидел перед светильником и вносил в журнал события дня. Поставив точку, отложил перо, задумался. Может, и его черед скоро. В тридцать-то лет...

Вспомнилась родная сторона - село Кутуково под Каширой. Помещичий дом хоромного строения, яблоневый сад. Гляди - не наглядишься. Теплый летний вечер. Ни один лист не шелохнется. Бабы идут с покоса, песня слышна за версту. Матушка слушает песню и слезу утирает от умиления - благодать какая!

- О чем дума, сын мой? - послышался голос монаха над головой Ртищева.

- Садись, батя, - очнулся штурман. - Разговор будет... Если и мой черед придет, примешь команду...

Дамаскин сел, поднял глаза к черному от копоти потолку и шумно вздох-нул:

- На все воля божья.

- Журнал чтоб вел каждые сутки: больше грамотных нет, - продолжал Ртищев. - Нам бы в Якутск гонца послать, может, и спасли бы нас. Да только собак нет ни одной - с последней упряжкой отправили Росселиуса. А две тысячи верст пешком не одолеешь. Хоть бы якуты поблизости объявились... Что придумать?

Труба жевал бороду и молчал.

Помог случай. 26 марта неожиданно явился на оленях солдат Погодаев. Он доставил из Якутска пакет с инструкцией Беринга на лето 1736 г. Прочитав бумагу, Ртищев угрюмо произнес:

- Передай его высокоблагородию почтенному капитан-командору, что летом плыть на "Иркутске" будет уже некому...

От Погодаева узнали неожиданную новость: его путь лежал дальше - в устье реки Оленек, где зимует отряд Прончищева. Оказалось, что два от ряда разделяют каких-то 500 верст! На другой день Погодаев отправился дальше, увозя с собой рапорт Берингу и письмо Прончищеву с просьбой о помощи.

Прончищев не замедлил откликнуться. 1 мая к месту зимовки "Иркутска" прибыл спасательный отряд во главе с квартирмейстером Афанасием Толмачевым. К тому времени в живых оставались лишь Ртищев, иеромонах и семь матросов, из которых только двое могли передвигаться.

Вручив Ртищеву пакет, Афанасий Толмачев спросил:

- Где брат мой Алексей?

- Помер боцман.

- Похоронили?

- Нет. Все лежат там, за баней, в снегу...

Афанасий перекрестился и тяжело осел на лавку. Долго молчал. Потом произнес:

- Привезли рыбу. Ешьте сырой ее - строганину. Якуты говорят, что в той строганине спасение от цинготной болезни.

- Помогите спасти бот, - как будто не слыша Толмачева, проговорил Ртищев. - Надо доставить бот в Якутск. Нам одним это не под силу...

Из судового журнала:

"2 мая - Стали окалывать бот изо льда".

"11 мая - Выкололи бот изо льда".

"12 мая - Поставили на бот мачту, наладили ванты и баштаги и иштаги".

К 15 мая все было готово. Перенесли на бот больных. Похоронили в общей могиле умерших. Иеромонах отслужил молебен. Оставалось ждать, когда сойдет лед на реке Хараулах и очистится залив.

Тем временем в Якутске тоже принимали меры. Получив в конце апреля рапорт Ртищева, Беринг сформировал новую команду бота во главе с лейтенантом Дмитрием Лаптевым. В начале мая штурман Михаил Щербинин с 14 матросами вышел на оленях к месту зимовки "Иркутска". Лаптев с остальными людьми дождался конца ледохода и 30 мая отправился вниз по Лене на трех дощаниках.

Обо всем этом Ртищев знать не мог. Он ждал погоды.

"29 мая - Во все сутки погода облачная, дождь, туман, ветер малый норд. Разломало лед на речке".

9 июня услышали лай собак - это прибыл Михаил Щербинин. Не верили своим глазам. Плакали. 10 июня Ртищев сделал последнюю запись в журнале и сдал бот Михаилу Щербинину.

"17 июня (рукой Щербинина. - Д. Р.) - Василей Ртищев отправился с бота в Якуцк и с ним служителей два человека".

Морская Труба ехать наотрез отказался - не желал показываться на глаза Берингу. Пять матросов были еще настолько слабы, что взять их с собой Ртищев не решился. Оленей погнал все тот же Погодаев.

А Дмитрий Лаптев тем временем пробивался к Хараулаху на лодках. Тогда в заливе Буорхая путь преградили льды, Лаптев решил тащить дощаники волоком по берегу. По топкой тундре, выбиваясь из сил, люди медленно продвигались вперед. В июле они добрались до корабля. В августе "Иркутск" поднял паруса и вышел в новое плавание...

Несколько месяцев спустя, уже оправившись от болезни, Василий Ртищев явился к Берингу за новым назначением. В этот момент капитан-командору принесли долгожданный рапорт с дубель-шлюпа "Якутск". Штурман Семен Челюскин писал, что зимовка прошла благополучно, никто не умер, что летом дубель-шлюп зашел далеко на север, открыл восточный берег Таймыра и несколько островов, но, встретив "льды великие" и морозы такие, "что человеку едва терпеть можно", повернул назад. На обратном пути умер от цинги лейтенант Василий Прончищев, а вслед за ним и молодая жена его Мария. Супругов Прончищевых похоронили с положенными почестями на высоком берегу в устье реки Оленек. А команда остается на вторую зимовку...

Прочитав рапорт, Беринг закрыл глаза и едва слышно прошептал: "Майн гот..." Потом, очнувшись, взглянул на Ртищева: "Поедешь в Охотск, к капитану Шпанберху... Надо искать дорога в страну Епон..."

Коротко о разном

На полярной станции Амундсен-Скотт завершились продолжавшиеся в течение одной южнополярной зимы испытания автоматической метеорологической станции. Несмотря на исключительно трудные погодные условия, испытания прошли успешно. В период, когда зимовщиков на станции не было, случился пожар: загорелся газ пропан, служащий для робота-метеоролога источником энергии. Однако радиоизотопный генератор продолжал бесперебойно давать энергию, и станция не прерывала работу.

Робот собирает данные об атмосферном давлении, температуре, скорости и направлении ветра. Эти показания не только регистрируются на месте, но и передаются на борт искусственного спутника "Нимбус".?

От острова неподвижного к острову дрейфующему (Склокин Федор Николаевич)

Склокин Федор Николаевич

Родился в 1946 г. Кандидат технических наук. Физик. Младший научный сотрудник Московского института стали и сплавов. Участник Ряда арктических спортивно-научных экспедиций "Комсомольской правды". Автор нескольких журнальных научно-популярных статей, очерков. Живет в Москве.

Очерк

Автору этих строк в течение месяца довелось быть членом замечательного коллектива станции "СП-23" и одновременно заместителем начальника и базовым радистом полярной научно-спортивной экспедиции газеты "Комсомольская правда", шесть членов которой весной 1976 г. сделали небывалое - прошли на лыжах от земли, от острова Врангеля, до станции "Северный полюс-23".

Весь состав дрейфующей станции жил одной жизнью с отважными лыжниками.

Радист экспедиции мастер спорта Герман Щелчков и я на дрейфующей станции.

Знакомимся с заведующим радио "СП-23" Вячеславом Русаковым. Говорим, что нам надо немедленно связаться с поселком Мыс Шмидта и с Москвой. Еще нам надо срочно развернуть свое радиохозяйство, так как от этого будет зависеть время старта ледовой группы.

Со слова "надо" помногу раз ежедневно начинались наши разговоры с Вячеславом. Мы нарушили рабочий ритм его радиостанции, но он не только разделил наши хлопоты, но и стал по существу третьим радистом базовой группы. Два закона доброжелательства слились воедино: закон полярников и закон радиолюбителей.

- Вам придется жить в антарктической палатке: домики все заняты, - сказал начальник "СП-23" Арнольд Будрецкий. Перед нами были два брезентовых дома: в одном хранили продукты, в другом - 150 кассет кинофильмов. Сферическая крыша одного была разорвана от вершины до пола. В зияющей дыре виднелся разломанный ящик, наполовину заполненный кочанами мороженой капусты.

- Проделка белого медведя,- пояснил Будрецкий. - Вчера он после отбоя пришел. Учуял, видимо, запах рыбы. Разорвал палатку, нашел рыбу и съел ее. Потом закусил капустой. Но тут его обнаружили собаки. Они подняли лай, разбудили людей, и медведю пришлось убраться. В общем устраивайтесь, - закончил Будрецкий.

Мы выбрали целую палатку. На пол уложили десяток оленьих шкур, а вокруг возвели стенку из снежных кирпичей, чтобы шкуры не утащили медведи.

Лагерь на припайном льду острова Врангеля (фото В. Рахманова)

Вскоре наша палатка обросла еще одним заслоном. Многочисленные оттяжки лучей антенн составляли щит куда более надежный, чем снежная стенка. Любой зверь запутался бы в них.

11 апреля наши товарищи перебрались на вертолете Ми-8 из поселка Мыс Шмидта на остров Врангеля. На южном берегу острова остались Георгий Иванов - опытный радиолюбитель и его помощник, запасной участник, океанолог Михаил Деев. Это южная базовая группа. С ними в течение всего путешествия возле радиостанции будет работать ученый из Института медико-биологических проблем Министерства здравоохранения СССР Георгий Изосимов. Вместе с врачом перехода, Вадимом Давыдовым, Изосимов выполнит медико-биологические исследования.

И вот шестеро лыжников - Дима Шпаро, Володя Леденев, Юра Хмелевский, Володя Рахманов, Вадим Давыдов и Саша Тенякшев - на северном берегу острова, возле небольшой охотничьей избушки.

В 30-40 километрах к северу лежит часть Великой Сибирской полыньи, так называемая Врангелевская полынья. Во время ледовой разведки на вертолете ребята нашли в ней нужное место - всего 2 километра воды. К западу и востоку от него полынья разливается в настоящее море. Они выбрали азимут. С каждым днем ледовая обстановка портилась - расширялась полоса битого льда и разводий. Вертолет улетел. Теперь им надо было проверить снаряжение, уложить огромные рюкзаки.

Начальник экспедиции Д. Шпаро (фото В. Рахманова)

12 апреля вечером контрольная радиосвязь. Иванов и мы выходим в эфир. Радиомост "СП-23" - остров Врангеля действует. Ждем ребят. И вскоре на коротких волнах звучит позывной Александра Тенякшева: "У Ноль ГЗ". "У Ноль" - специальный префикс, который каждый из радистов экспедиции получил на время перехода.

Слышимость отличная. Переходим на запасной канал радиосвязи- на средние волны. Аппаратура работает надежно. Лыжники могут идти.

13 апреля в 14 часов шестеро смельчаков оставили за спиной красивые горы острова Врангеля. Впереди была белая, бескрайняя равнина Северного Ледовитого океана.

Весной на полярной станции самая жаркая пора - идет заброска всего необходимого для людей на полгода.

Численность населения станции возрастает в несколько раз. Здесь и следующая смена полярников, и научные группы, которые работают весной по всему Северному Ледовитому океану, здесь летчики, аэродромные службы. Из-за такого "столпотворения" наш приезд не привлек внимания. Нам же хотелось как можно скорее войти в жизнь полярной станции, найти контакт со всеми специалистами. Ведь это было необходимо для экспедиции, для обеспечения и поддержки лыжного перехода.

Конечно, хорошо, что взаимопонимание с радистами возникло сразу. Это залог надежной радиосвязи со всей Арктикой. Но нам нужна ежедневная сводка погоды, а это во власти метеорологов, нужны координаты станции - за ними следят гидрографы, и уж, конечно, мы ищем встреч с летчиками. Расспрашиваем их, не видели ли они ледовый лагерь наших друзей. Хорошо было бы, если все службы станции вдруг стали бы, так же как и мы, патриотами этого арктического перехода.

- Федор, завтра ты будешь дежурным по камбузу, - сказал Будрецкий.

- Мы ведь всего третий день здесь и ничего не знаем, - ответил я.

- После дежурства все и всех узнаешь, - было краткое объяснение.

Потом я оценил, насколько был прав Будрецкий. Лучшего способа познакомиться и не придумаешь. Каждый из полярников после еды сам нес свою посуду на камбуз и по заведенной традиции благодарил дежурного (заодно и смотрел, как он управляется).

Этим способом новички сразу приобщались ко всем тонкостям быта: откуда брать пресную воду, где какие продукты, кто на вахте, кто отдыхает, кому нездоровится.

После своего дежурства я уже знал, что у некоторых маститых полярников есть свои определенные места за столом. Обычай этот взят, наверное, из традиций флота, когда места капитана и его помощников в кают-компании для других неприкосновенны. Ведь льдина - это тот же корабль, который бороздит безбрежный океан, и, хотя начальник "СП" не держит руки на штурвале, он так же отвечает за судьбу людей и своего "корабля", как и капитан любого судна.

После еды полярники не спешат покинуть кают-компанию. Покуривая, они просматривают кипы свежих газет и журналов, обсуждают новости. Конечно, новость номер один, что какие-то москвичи - математики, физики, инженеры - идут по дрейфующему льду Арктики.

Наши хозяева заочно знакомы со Шпаро, Леденевым, Хмелевским, знают о достижениях экспедиции: о переходе через пролив Лонга, о поисках следов известного арктического первопроходца В. А. Русанова на Таймыре и Северной Земле, о находке продуктового склада Русской полярной экспедиции Э. В. Толля, заложенного в 1900 г. Многие знакомы с Тенякшевым, который в 1974 г. во время тренировочных сборов экспедиции, организованных ЦК ВЛКСМ, испытывал радиоаппаратуру на "СП-21" и "СП-22".

Знают, знакомы... И все-таки идея нового перехода выглядит дерзкой, неосуществимой. Как преодолеть разводье, затянутое тонким льдом? Как в лабиринте торосов не потерять курс? И как вообще выйти на льдину, приметы которой могут заметить только летчики, да и то в ясную погоду? Последний вопрос смущает больше всего. В 1972 г. сильный дрейф чуть не пронес ребят мимо острова Врангеля, выбрались тогда на его юго-западную точку. Остров - махина. И неподвижная. Лыжники увидели горы острова за 80 километров. А тут - неприметная льдина, которая движется.

- Если они придут к нам, значит, такие переходы возможны, - весьма просто заканчивает дискуссию Арнольд Будрецкий, перемещая красный флажок на географической карте, который обозначает новое местоположение станции. На карте изображен замысловатый путь льдины со дня открытия "СП-23". Генеральное направление дрейфа в этом районе северное, но ледяной остров, на котором мы находимся, словно топчется на месте, точно поджидает наших товарищей.

Они стартовали тринадцатого. Никто не обратил внимания на эту цифру, но спустя несколько дней мы начали было верить в приметы. Расчетная скорость ледовой группы - 17 километров в день. В первый день норма выполнена, зато в последующие восемь пройдено всего 25 километров, то есть 3 километра в день. В день! Кажется, медленнее идти невозможно.

Хмурые входили мы в кают-компанию. Затрачена почти половина запланированного времени, а по существу весь путь впереди.

- Если ваши будут идти так медленно, то им после финиша придется остаться здесь на лето: аэродром-то растает, - шутит наш земляк, москвич, механик Лебедев.

Полярники шутят, но искренне переживают за ребят, стараются помочь нам...

Направленная антенна на Москву требовала высокой мачты. Инициативу взяли на себя наши хозяева. Было весьма поучительно наблюдать, с каким спокойствием и тонким взаимопониманием они возводили мачту, которая изгибалась как червяк, но все же в конце концов послушно заняла вертикальное положение.

Мы сами ничего не могли сделать для ребят, кроме исправной радиосвязи. Вечерний сеанс - с 22 до 23 часов. Утренний - с 8 до 9. Вечером они выходят ежедневно и ничего почти не рассказывают о себе. Такой разговорчивый обычно, Тенякшев как воды в рот набрал. Передают свое местоположение: "Сегодня прошли 2 километра на север и сдвинулись к востоку на полтора". Или что-нибудь в этом духе. Мы даем им прогноз погоды. В него они прямо-таки вгрызаются. Просят давать как можно подробнее. Сводку мы получаем по радио со Шмидтовской радиометеорологической обсерватории. Опытные метеорологи составляют прогноз специально на район ледовой группы. Они используют данные не только наземных метеостанций всей Чукотки, но и информацию, получаемую со спутников.

Ребят, конечно, можно понять. Без сводки погоды рискованно отправляться в многочасовую переправу через разводье, делать глубокие разведки в торосах, когда приходится разделяться на группы. Ведь погода в Арктике капризна, а непогода беспощадна.

Потом они запрашивают наши координаты. В общем-то пока они им не очень нужны, но мы стараемся беспрекословно выполнять распоряжения начальника.

А на четвертый день они потребовали, чтобы время утреннего сеанса было изменено. Теперь мы ждем ребят в эфире от 7 до 8.30. Значит, они раньше встают, увеличили рабочий день. Потом они ввели еще один обязательный радиосеанс - с 15 до 16 часов. И это несмотря на то, что в поселке Мыс Шмидта, на острове Врангеля и у нас на льдине стоят три круглосуточно включенных приемника, настроенных на аварийную частоту экспедиции.

Иногда появлялась мысль, что ребята повернут назад. Дело, конечно, не в том, что они недостаточно подготовлены. Круглогодичные тренировки по специальной методике проводились в течение последних 5 лет. За плечами сложнейшие маршруты по Северной Земле, Новосибирским островам, Таймыру, переход через пролив Лонга. Высока и их профессиональная подготовленность, я имею в виду штурманское дело, радистов, врача. Но...

На маршруте (фото В. Леденева и В. Рахманова)

Ведь бывает, что высококлассные спортсмены, готовые установить мировые рекорды, выиграть соревнования, вдруг проигрывают.

На шестой день ребята прошли на надувных лодках основной рукав Врангелевской полыньи. На восьмой - форсировали второй рукав, меньших размеров. Потом наконец на магнитофоны мы записали первую подробную радиограмму Шпаро: "Непроходимые торосы" - только этими словами можно назвать местность, куда мы попали. Тут нет и метра ровного льда - "каша", "дебри" - любые слова годятся. Льдины громоздятся в немыслимом беспорядке. Нам приходится карабкаться подобно альпинистам на кручи или опускаться в глубокие трещины как спелеологам. Никогда раньше не поверил бы я, что, работая изо всех сил, можно пройти за часовой переход всего 200 метров".

Потом, вспоминая эти дни, Дима будет рассказывать не только о торосах, но и о своем товарище Володе Рахманове. На четвертый день у Рахманова заболели глаза. "Конъюнктивит, или, иначе говоря, "снежная слепота"", - сказал Давыдов. Рахманову дали очки с очень темными фильтрами. Одно стекло Давыдов наглухо заклеил пластырем. "Одноглазый" Рахманов с пятидесятикилограммовым рюкзаком был все время в строю и стал героем сражения с торосами.

Привал у замерзшего разводья (фото В. Рахманова)

В 20 часов местного времени, или в 8 часов по московскому, мы говорим с Центральным радиоклубом ДОСААФ имени Э. Т. Кренкеля, говорим с "УК три А". Добрая "Аннушка" - так между собой Щелчков и я называем позывной клуба - всегда точна.

Наша радиолюбительская станция находится в самом отдаленном уголке страны - к северу от Чукотки. Часто прямой связи с Москвой нет. Тогда, беседуя с "Аннушкой", мы обращаемся за помощью к друзьям по эфиру - радиолюбителям Сибири и Дальнего Востока. Буквально каждый готов участвовать в радиосвязи. Некоторые цепочки "устоялись". Нередко разговор идет через Виктора Мельникова с острова Сахалин и Валерия Бессарабенко из Якутска. Иногда через Виктора Сартисона и Александра Кодякова из поселка Мыс Шмидта и Надежду Мусиенко из Норильска.

Бывает, конечно, "испорченный телефон". Виноват в нем эфир. В таких случаях Щелчков, используя радиолюбительский код, начинает твердить слово "Negative". В конце концов оно добирается до Москвы, и затем вся Радиограмма передается снова.

Много хлопот доставило выражение: "За припаем шли громадные торосы". Смысл фразы заключался в том, что за прибрежным льдом (припаем) острова Врангеля находились громадные торосы. И вот слово "за припаем" никак не давалось на прием. Вместо него было "за грибами" и "запрягаем"...

Наконец дела на маршруте резко улучшились. Вот выдержка из дневника Юрия Хмелевского: "Самый трудный участок пути - зона сплошного торошения и заприпайная полынья - позади. Мы преодолели их уверенно, хотя и не так быстро, как хотелось бы. Пройденные километры сплотили нас. Каждый поверил в себя, а главное, поверил в товарищей. Нет "старичков и новичков", есть дружная, спаянная шестерка. Да и рюкзаки стали полегче, как никак на добрый десяток килограммов".

Мы радовались за ребят, напряжение и волнения первых дней прошли. Стали больше работать с радиолюбителями-коротковолновиками. Значительное количество связей установили со спортсменами США и Канады. За уникальными позывными экспедиции в эфире была своего рода охота. На частоте образовывались длинные очереди, на радиолюбительском жаргоне - "свалки". Наш коротковолновый передатчик - трансивер - работал почти круглые сутки. В эфир выходили по очереди: Щелчков, я и радисты "СП-23" Русаков и Флоридов.

Штурманы экспедиции В. Рахманов и Ю. Хмелевский (фото В. Леденева)

Выяснилось, что Вячеслав Русаков и Герман Флоридов - радиолюбители с большим стажем. Во время зимовок на арктических островах, на антарктических и дрейфующих станциях они работали в эфире в свободное от вахт время. Русаков, два раза зимовавший в Антарктиде на станции Беллинсгаузен, освоил отчасти благодаря радиолюбительским связям испанский язык. Флоридов с первой зимовки ведет журнал, в котором записывает радиолюбительские связи. Почти за 20 лет их набралось немало. Он один из немногих радистов, работавших в эфире с обоих полюсов Земли.

Маршрутная группа живет по врангелевскому времени, наше время опережает его на два часа. В 24 часа по местному времени мы склоняемся у рации. К этому моменту в кают-компании кончается киносеанс, и полярники заходят к нам в палатку, чтобы послушать ледовый лагерь, чтобы "из первых рук" узнать новости с маршрута, координаты лыжников.

Солнечная, морозная погода, которая была весь апрель, к концу месяца сменилась оттепелью. На 18-й день путешествия на лед упала белая мгла. Солнце исчезло в тумане. Сильный рассеянный свет уничтожил тени. Определить координаты с помощью теодолита невозможно, и у нас появилась новая обязанность - ежечасно в течение 15 минут "давать нажатие", то есть посылать в эфир сигналы на определенной частоте. Направление на "СП-23" лыжники находят теперь по радиокомпасу.

Финиш

Радиограмма, которую мы получили от Дмитрия Шпаро, называлась "Четырехбалльные торосы в белой мгле". Что ж, на долю участников перехода выпали новые испытания. Вот как об этом в своем дневнике рассказывает Юрий Хмелевский: "Преодоление напрямик, "в лоб" непроходимых четырехбалльных торосов на старте и белая мгла, окутавшая нас в эти последние дни, - вот с этим мы столкнулись впервые. Все вокруг сливается в молоке, и идти приходится на ощупь в самом прямом смысле этого слова. Собственно, с белой мглой мы встречались и раньше. Но тогда, в зимних походах по арктической тундре, на Северной Земле и даже в проливе Лонга, удавалось как-то приспособиться к ней. Там вырабатывалось особое ощущение "рельефа" местности. Здесь же белая мгла покрыла нас в торосах, и интуиции на "рельеф" нет.

Вся тяжесть движения падает на того, кто идет первым, поскольку следы от его лыж все-таки видны. Головному бесполезно напрягать зрение, только заработаешь "снежную слепоту". Ходьба на ощупь надоедает, хочется идти быстрее, делаешь несколько дерзких, свободных шагов и тут же падаешь, сорвавшись вниз или уткнувшись носками лыж в ледяную стену. Так падает каждый из нас, и так мы двигаемся вперед, окруженные белым туманом, сменяя друг друга и проклиная белую мглу, торосы и Арктику.

Зачем же тратить силы? Не лучше ли подождать, пока мгла рассеется? Ведь если бы было видно "чуть-чуть" лучше, то все, что мы прошли за три таких мучительных перехода, можно было бы проскочить за один...

Отказаться от соблазна дать себе отдых, не дать убедить себя, что послабление оправданно, разумно, - в этом главная пружина нашей ледовой группы".

В этом, наверное, суть успеха всего перехода. Ведь белая мгла держалась около пяти дней. Каждый день уменьшал запасы провианта, бензина, уменьшал шансы ребят дойти до станции без подброски продуктов и горючего с нашей базы. И конечно же, для победы мало было одной силы воли и приказа начальника, тут нужны были опыт и мужество всех участников перехода.

Праздник 1 Мая в ледовом лагере отметили совместно с днем рождения Александра Тенякшева, которому исполнилось 30 лет. Саше преподнесли подарок - небольшой пакет сублимированной клубники. Стол был украшен шоколадом и хрустящим картофелем, которые были выданы по случаю праздника. Круто заварили чай, по которому все соскучились. Ведь последние несколько дней из-за экономии бензина воду для питья только подогревали.

Контрастом этой трапезе был праздничный ужин на дрейфующей станции. Повар Павел Волков каждое из многочисленных мясных, рыбных и мучных блюд украсил свежей зеленью, розочками и ромашками, приготовленными из овощей. Поразительно, что всю эту кропотливую, художественную работу он выполнил сам, используя лишь помощь обычного дежурного по камбузу. Гости Паши - более двадцати человек - были единодушны в мнении: "На "СП-23" - лучший повар Центральной Арктики за все времена".

Но было и общее в жизни двух ледовых лагерей в этот праздничный день. Он был обычным рабочим днем. Во время радиосвязи ребята доложили, что прошли в белой мгле 10 километров. А на "СП-23" полярники станции ни на час не прекращали обычных дежурств, вахт; более того, с 1 Мая ровно в два раза увеличился объем научной информации, которую полярники передавали на Большую землю. Станция через полгода после ее открытия вышла, как говорят, на проектную мощность.

Ледяной остров, на котором расположена "СП-23", довольно внушительных размеров: его длина - 7 километров, ширина - 3, толщина льда - 8-10 метров. Родился он, вероятно, на северном побережье Гренландии и вот приплыл к берегам Чукотки, неся на себе небольшие обломки скальных пород. Эти экзотические камушки с "Северного полюса" - лучший сувенир из Арктики...

ТАСС сообщил, что финишировали ребята 5 мая. Это неверно. То ли запутались корреспонденты в разницах времени, то ли сработал "испорченный телефон". Они финишировали днем 6 мая.

5 мая на "СП" прилетел Ил-14. Летчики сказали, что видели лыжников в?

20 километрах от станции, что вид у спортсменов отличный, что идут они точно на станцию и что на пути у них... несколько разводий. "Скоро придут", - подытожили летчики.

На "СП-23" народу прибавилось. Поджидают лыжников начальник высокоширотной экспедиции "Север-28" Михаил Краснопёрое, корреспондент "Комсомольской правды" Владимир Снегирев. Из поселка Черский прилетел секретарь Нижнеколымского райкома комсомола Виктор Губарев...

Последняя радиосвязь.

- Стоим перед разводьем, - говорит Шпаро. - Хотели дойти до вас, но ночью, усталые, побоялись делать переправу. Мы видим ваш остров. Это настоящая страна. У вас горы и долины. Сколько километров от станции до разводья на юге?

Мы ответили:

- Два километра. Вы нас не видите?

- Нет, но слышим ваши сигналы отлично. С восьми утра давайте их по прежнему расписанию. Пойдем к вам по радиокомпасу.

Дрейфующая научно-исследовательская станция "Северный полюс" - это часть советской территории. Посередине городка из желтых домиков и черных палаток на мачте развевается Государственный флаг СССР. Однако в отличие от материка или советского корабля эта территория не имеет границ - кругом ледяные поля, торосы, разводья. И все-таки "вход" на станцию есть.

Рядом со взлетно-посадочной полосой расположена небольшая, расчищенная от сугробов площадка. Этот пятачок полярники отметили транспарантом с надписью: "Северный полюс-23".

Каждый, кому посчастливилось попасть на станцию, первым делом старается запечатлеть себя на фотопленку на фоне этой надписи. Опоры транспаранта - точно ворота. Возможно, это единственные в мире ворота, к которым не примыкает заграждение, но через которые все стремятся пройти...

Шесть человек - шесть черных точек появились на горизонте. Дует сильный ветер, и снежные заряды метели временами скрывают их. Первыми навстречу с диким лаем бросились собаки. Именно так они встречали почти ежедневных гостей "СП-23" - белых медведей, которые обычно появлялись с той же южной стороны льдины, со стороны разводьев, со стороны острова Врангеля.

Лыжники еще далеко, и видно, что направление они держат строго на нашу палатку, откуда ежечасно мы посылали радиосигналы. Что ж, они вышли к Цели с математической точностью.

Полярники и ледовая группа медленно идут навстречу друг другу, спешить теперь некуда, ничто не может помешать близкому финишу.

Это медленное сближение очень торжественно. Радость, улыбки озаряет лица.

Вся процессия двигается в обход домиков, ведь надо войти на дрейфующую станцию через "парадный вход".

Все подходят к символическим воротам "СП-23", рядом с которыми поднялись кумачовые транспаранты: "Молодцы", "Финиш". Начинается пальба из ракетниц, зажигаются фальшфеера, бесконечно щелкают фотоаппараты, жужжат кинокамеры.

Переход завершен!

Лыжников пригласили в кают-компанию. Мы-то знали, какую красивую встречу заготовили москвичам, как давно и тщательно готовились к ней "болельщики".

Сперва был сытный обед. Потом - пресс-конференция.

- Арктика пленила наши сердца точно так же, как ваши, - сказал Дмитрий Шпаро. - СССР освоил Север, как никакая другая держава. Поэтому у нас в стране возможно такое: полярники-любители пришли на лыжах к полярникам-профессионалам на дрейфующую станцию. Вы продолжаете дело героев-папанинцев, вы зимуете, живете и работаете на дрейфующем льду. Вы приковываете к себе внимание всей земли, потому что вы оторваны от нее, далеко от нее. Нам выпала большая честь как бы связать лыжней дрейфующую станцию и материк. Наш переход так же, как ваша работа, опирается на самые последние достижения советской техники и науки. Этот переход мы посвящаем составу "СП-23".

Юрий Хмелевский, научный руководитель экспедиции "Комсомолки", рассказал о научной программе, выполненной на маршруте. Были тут задания' пищевиков, испытания аварийно-сигнальных средств, радиосредств, медико-биологические исследования.

А затем "посыпались" вопросы ко всем участникам перехода.

- Было ли страшно?

- Да, особенно, когда морж напал на надувную лодку.

- Не было ли мысли о возвращении после того, как за первые восемь дней прошли всего 50 км?

- Нет, никто даже и не подумал об этом.

- Что чувствовали в последний день перед финишем?

- Сожалели, что завтра надо финишировать, хотелось идти дальше.

- Есть ли желание остаться на "СП-23"?

- Да, но в Москве ждет очень много дел.

Весь переход лыжники несли с собой красный флаг с серпом и молотом. Его вручил перед стартом экспедиции Юрий Сенкевич. Этот флаг начал эстафету путешествий на борту папирусной лодки "Ра" Хейердала. Теперь Шпаро передал его зимовщикам станции. Флаг пересечет второй океан - Северный Ледовитый.

Арнольд Будрецкий тепло поздравил участников перехода с победой, рассказал о работе дрейфующей научно-исследовательской лаборатории, представил своих товарищей. Символичным был и подарок полярников. Экспедиции газеты "Комсомольская правда" они преподнесли дневник Ивана Дмитриевича Папанина со своими автографами.

Виктор Губарев вручил лыжникам приветственный адрес от молодежи Крайнего Севера. В заключение встречи повар Паша Волков наградил ребят огромным тортом.

Открылся аэропорт Мыс Шмидта, который был закрыт целую неделю из-за непогоды. Спустя всего лишь несколько часов после финиша мы летели над льдами, по которым впервые в истории прошли лыжники.

Участники перехода прильнули к иллюминаторам. Тень от самолета плавно скользит по темным жилкам разводий и трещин, по буграм торосов и застругам, не нарушая величия и вечности льдов. Всматриваюсь и я и ловлю себя на мысли, что ищу лыжню. Лыжню, которая пролегла через сердце Арктики и которую наверняка уже стерла снежная метель.

Ее нет, но у многих людей останется глубокий след в памяти, останется вера: в Арктику приходят люди, приходят и побеждают!

Коротко о разном

Первый национальный парк на территории Гренландии был организован в 1974 г. в северо-восточной части острова, между глетчером Петерманна на северо-западе и фьордом Короля Оскара на юго-востоке. Открытие парка связано с новым законом об охране природы в Гренландии. В парке прекрасные условия для проведения исследований по зоологии, ботанике, археологии и климатологии.

Флора парка разнообразна. Животный мир представлен белыми медведями, овцебыками, арктическими зайцами, песцами, леммингами, многими видами птиц, в особенности черными казарками, короткоклювыми гуменниками, кречетами, белыми совами.

Северо-восточная Гренландия - один из основных районов размножения белых медведей и одно из немногих мест, где можно встретить восточногренландского атлантического моржа.

Август месяц - охота на моржей (Пасенюк Леонид Михайлович)

Пасенюк Леонид Михайлович

Родился в 1926 г. Писатель, член Союза писателей СССР. Автор около 20 книг в жанре беллетристики, историко-биографического и путевого очерка. Много ездит по стране, главным образом по Дальнему Востоку и Северо-Востоку. Живет в Краснодаре.

Заметки писателя

Промысел моржей начался! Правда, добыть их здесь, на острове Врангеля, нужно совсем немного: всего двадцать зверей для чукчей и эскимосов. Мясо нужно и людям, и ездовым собакам, и для приманки песцов. Шкурами моржей обтягивают промысловые байдары, полосы моржовой кожи идут на лини для гарпунов, на обвязку деревянных сочленений в тех же байдарах, в нартах. Поэтому в Арктике без охоты на моржей не обойтись. Хотя вообще бить моржей у нас в стране запрещено. И в последние годы результаты этого запрета уже сказываются: моржовые стада растут, на лежбищах у берегов Чукотки порою становится тесновато, зверь этот заплывает уже и на Камчатку...

У нас есть разрешение добыть два десятка моржей. У нас, говорю я, но я-то здесь человек посторонний, приезжий, хотя и имею определенные журналистские полномочия. Я уже давно уговариваю бригадира охотников чукчу Сергея Чайвына взять меня на промысел. Он вроде бы прямо и не возражает, однако и желанием не горит... поэтому и получается, что я еще сплю, а охотники уже в море. И все же пришел день, когда я подстерег их и они без меня не ушли. На мне семь одежек (если не больше): и мои собственные, и моего квартирного хозяина - кажется, тепло, но море не внушает доверия. Слишком уж оно зябкое и на вид, и на ощупь. Накануне был сильный ветер, но зыби нет. Видимо, ей не дают разгуляться ледовые поля. А если бы ходила волна - плоскодонной байдаре несдобровать. Вообще, если с байдарой что-нибудь произойдет, на суше не скоро хватятся, так как охотники обычно уходят в море надолго - на сутки и больше.

А моржей нет. Напрасно Чайвын и его помощник (еще и друг детства) Ульвелькот обшаривают биноклями горизонт, забитый льдом. Пусто. Ни одного зверя.

Плывут, роятся над льдами радуги. Это так непривычно для меня, будто я не в Арктике, а где-нибудь на Кубани и только что прошел теплый грибной дождь. Арктику принято "расцвечивать" опахалами северного сияния. Но нет, время сияний не пришло. А радуги - вот они!

Возникают химеры из истончившегося льда, немощной кожицей пульсирует днище байдары из хорошо, до прозрачности выделанной моржовой шкуры, и опасно-притягательную идиллию всего этого рвет на клочки и пускает по ветру лишь тарахтенье мотора.

Торчком поднявшись из воды, плотно прижав ласты вдоль груди, словно опущенные в провинности руки, этакими пай-мальчиками смотрят на нас глянцевито-фарфоровые лахтаки. Однако нам не нужны лахтаки. Нам нужны моржи. А моржей нет.

Возвращаемся ни с чем.

Мне почему-то кажется, что эту неудачу чукчи как-то связывают с моим присутствием в байдаре. А что, если они вообще не возьмут меня теперь в море? Конечно, суеверий теперь у них поубавилось, они почти исчезли. Но все же...

Мне зябко не только от стужи, но и от этих мыслей. Поэтому даже прочный, надежный берег меня не радует.

Полярные маки уже вянут, опускают желтые головки. Сиреневые заплатки камнеломок, словно с неба упавшие в тундру, совсем редки. Дело идет к зиме, хотя еще только шестое августа...

Сергей Чайвын явно не настроен вести со мной продолжительные беседы (или мне так кажется?). Мои угощения на него не действуют, да и чем я могу его угостить? Вот свежего чеснока жена прислала, но Чайвын почему-то чеснок не любит. Крепкого чая не пьет. Не падок и на спиртное, разве так, иногда, для настроения...

Приличная погода, море лежит накатанной фольгой, и где-то неподалеку ревут моржи, и я нашел наконец точки соприкосновения с Чайвыном, так на тебе - испортился мотор! Еще день томлюсь и досадую.

Иван Петрович Ульвелькот, единственный наш моторист, от нечего делать сидит под байдарой и наперегонки с детьми бросает по воде камешки - чей дальше пролетит и больше "блинов" выбьет. Есть в нем это вот забавное мальчишество. С Чайвыном они одногодки, обоим где-то под пятьдесят, но Ульвелькот хрупок и сухощав, как подросток. Чайвын куда представительнее, шире в кости. Может, ему так и положено - все же бригадир.

Чуть позже Ульвелькот занялся на берегу устройством сеточки. В воду он не полез, а занес край сетки на длинном шесте и так закрепил. К утру попадутся несколько чахлых черных бычков, а то и треска. На рыбу, впрочем, здесь особенно рассчитывать не приходится.

Хоть я и стремлюсь участвовать в охоте на моржей (мне важно и понаблюдать ее, и всерьез заняться фотосъемкой), нет-нет да и лезут в голову мысли о том, что байдара слишком легка - легка для такого дела. Вельбот, конечно, надежнее. И все же в душе я доволен, что выйду в море именно на байдаре - как эскимосы в старину (про мотор умолчим).

В ночь на девятое наконец стук в дверь.

- Давай, Леонид, собирайся, - говорит Чайвын, и от этих его слов мир Распахивается передо мной как-то сразу и внове в непривычном сочетании линий, звуков и красок. Значит, все в порядке? Значит, живем?

Но в море на нас вдруг наваливается туман. Вокруг сырая и липкая тьма. Ничегошеньки не видно. Не мудрено врезаться в дрейфующую льдину. Мелко трясусь в такт хлопкам кожаного днища байдары по ершистой волне. Переживаю: неужели и сегодня не встретим моржей?

Сзади на буксире новая маленькая байдара, которую можно назвать вспомогательной, для локальных маневров и операций на промысле. На руле там сидит "Сердитый чукча Анкарахтин", как я его называю, бывший милиционер. У него непонятная, не вызывающаяся обстоятельствами суровость на лице, ни следа улыбки или привета... Блестит черная глянцевитая камлейка, сшитая из двух плащей-болоний: вероятно, это удобно, ткань плотная, ветер не берет. Раньше камлейки шили из выделанных моржовых кишок - но сколько мороки!

Пора и почаевать - все равно туман. Да и продрогли уже все. Пристаем к ближайшей льдине, которая помассивнее, и выскакиваем размяться; сидеть в байдаре неудобно - постоянно в чуть согнутом положении. Спина затекает и ноет. Поэтому взбираюсь на торосы с резвостью, на какую в другое время вряд ли решился бы, и даже не прочь покувыркаться.

В байдаре есть и подростки: два сына Чайвына, приучающихся к промыслу, и Гриша Каургин. Грише 17 лет, и, хотя, как он сам сказал, его фамилия в переводе значит "хулиган", он добродушный и любознательный паренек.

Шумит в байдаре примус, и вот, удобно расположившись, глотаем крутой кипяток, предварительно перекусив кусочками сала. Заодно я попробовал отварной моржатины из чьих-то старых запасов - мясо было жестким, несоленым и поэтому показалось невкусным; впрочем, если сравнить с лахтачьим, оно действительно грубовато.

Можно и дальше трогать, пора, тем более что и туман поднялся. Правда, солнца нет, оно где-то за высокой облачностью. Гамма красок приглушена, вода переливается зеркально-оливковыми блестками, изредка в ней отражается зелень проплывающих льдин. И тут мне показали на двух моржей, к которым предстоит подкрасться. Они мирно спят на уютной льдине и не чуют беды. Возможно, им снятся богатые донные угодья, где раз ковырнешь клыком - ив оседающей мути вдруг забелеют несметные залежи вкусных, имеющих свойство таять на языке моллюсков. Нужно только пошелушить их в ластах, чтобы облетел жесткий панцирь. Да и с панцирем ничего, съедобно. Вооруженные тяжелыми клыками, они не боятся хищников, не страшен им и белый медведь... Одни на все море, на весь океан, на всю необъятную арктическую тишь, опрокинувшуюся над миром (мотор мы заглушили, и теперь байдара скользит, подгоняемая лишь осторожными гребками весел)...

Щелканье затвора фотоаппарата отдает чуть ли не громом в ушах.

Моржи нас заметили, но им еще предстоит разобраться в природе внезапно возникших ощущений, оценить непривычную ситуацию. Скорее всего, они впервые видят некоего бесшумно скользящего по воде зверя со многими шевелящимися головами. Самец неспешно привстает на передних ластах, как бы водружая на постаменте льдины свою исполинскую белоклыкастую мощь, усиленную отражением. Его подруга лишь слегка приподымает голову - беспокойство пока не коснулось ее, да и зачем беспокоиться, имея грозного мужа??

От неожиданного выстрела голова моржа рушится, словно ее подсекли. Казавшаяся такой пассивной подруга тут же с шумом падает в воду. Но вскоре выныривает, взволнованно мыча и порыкивая, толкает льдину, а может, и самого моржа. Он скользит по наклонному льду и камнем идет на дно.

Неудача не то что раздосадовала, а как бы даже немного ошеломила нас. Казалось, такая верная добыча - ведь и попадание с первого раза! Правда, я все же успел немного поснимать.

Попадаются еще звери, стадо голов в шесть. Куда-то плывут, от нас держатся на приличном расстоянии. Однако различаю умилительную парочку - моржиху с детенышем на спине. Моржиха ныряет - и малыш с нею вместе, словно приклеенный. Говорят, что ласты моржонка подобны присоскам. Сделает он усилие, сведет мышцы - и на ластах, пришлепнутых к спине или к теплому животу матери, образуется подобие вакуума. Может, и верно это. Во всяком случае на спине матери он держится как искусный наездник, которого не так-то просто вышибить из седла. Но вот когда моржиха забирается на льдину, малыш чаще всего падает в воду: не держит вакуум, не так уж крепки эти "присоски".

Примерно к полудню подходит еще одна байдара - из соседней бригады. Бригадиры сообща высмотрели в бинокли залежку моржей на дальних льдинах. Их темные скуластые лица лоснятся в предвкушении удачи.

Куда приятнее охотиться вместе. В случае несчастья всегда можно прийти на помощь друг другу. Да и совместные чаи вкуснее.

Я не сразу даже в бинокль вижу моржей, столь явственных для охотников-чукчей, и лишь за грядой торосистых нагромождений в глаза мне бьют синее- синее море, бирюзовый и зеленый лед, белый-белый снег, а на нем сплошь темно-бурые, иногда с краснотой пятна моржовых залежек. Вот такая брошена пестрая палитра посреди Чукотского моря...

В байдаре соседей, слегка подпрыгивая, запел что-то такое озорной чукча - дядя Коля Шампанский.

- Почему Шампанский? - спрашиваю у Гриши Каургина.

- А вы послушайте, какую он песенку поет, всегда почти одну и ту же, - смеется Гриша. - "Гоп, гоп, пароход идет, шампанское везет, гоп, гоп, гоп!" Вот и зовем мы его теперь "дядей Колей Шампанским".

Занятная подобралась в той байдаре публика. Особенно интересен бригадир Василий Рольтыргин - худощавый черный парень с усиками. Он доводится сыном знатному здешнему оленеводу Тымклину, да и сам еще недавно пас оленей. В старших пастухах ходил. Оленей здесь пасут лишь в разгар гнездовой поры белых гусей, чтобы гнезда не топтали. Да и гусиные яйца, как оказалось, олени едят за милую душу. Но в последних числах июля их отпускают на все четыре стороны - до осени, до выборочного убоя на мясо. А осенью разыскивают по всему острову и сгоняют в кораль близ единственного здесь села Ушаковского.

Пока же оленевод Рольтыргин охотится на моржей. В отличие от материковых чукчей, которые делятся на береговых, предпочтительно занимающихся промыслом морского зверя, и оленных, пасущих стада, здешние чукчи, островные, можно сказать, универсалы. Они одинаково уверенно управляются в тундре с оленями и промышляют лахтака, нерпу или моржа среди студеных льдин.

Ой-ой-ой, сколько лежит на льдинах моржей! Где парочка, а где сразу сотня. Многие спят, хотя над льдинами, особенно после первых выстрелов, повисает прерывистый нескончаемый рык: гар-гар-гар-гар-гар!

Стрельба со смежных льдин, с довольно близкого расстояния. Звери недоумевают, они застигнуты врасплох, потом скопом бросаются в воду. В воздухе пахнет азартом удачи и тревогой.

Вовсю рассиялось солнце. Краски моря яростно плещутся, в глазах от них резь.

Большая группа моржей подплыла к нашей льдине, причем вынырнули они у ее края внезапно, сразу выплеснулись из воды их морщинистоглазые, усатые и клыкастые морды. Льдина не очень устойчива, и они могли бы ее, поднатужась, перевернуть, как это делают иногда косатки, и мы понимаем это, кричим, пугаем, отбиваемся крепкими снежками. Моржи отступают, погружаются в воду, чтобы снова и снова повторить атаку. А затем все враз уплывают к другой льдине. Не могу разобраться, было ли это с их стороны безобидное любопытство или самая прямая угроза.

Видно, мне во всем здесь, на острове, суждено постичь полный комплекс разнообразных острых ощущений (месяцем раньше я повстречался с белым медведем и, увы, улепетывал от него во все лопатки, тогда как он улепетывал от меня; пожалуй, друг друга немножко не поняли). Так вот, кажется, все уже позади, отстрелялись, два или три зверя лежат на льдине, остается только их разделать. Прыгаем в байдару, куда-то плывем - и тут глохнет мотор. Не проходит и минуты, как я замечайте светло-оливковой толще воды тупую морду, затем другую помельче и размазанные по цвету, голубовато-табачные тела моржей: самки и детеныша. Сразу я ничего не могу понять, легкий шок, а потом кричу - наверное, дурным голосом: "Моржи! Моржи!!" Тотчас они с шумом выныривают совсем впритык к борту: огромная моржиха и рядом с ней годовалый отпрыск - впрочем, изрядный уже детинушка.

Мое беспокойство вполне объяснимо: не думаю, что моржиха настроена миролюбиво. Да и с чего бы? Но все же не успеваю как следует испугаться - возможно, потому, что свято верю в эти мгновения в ловкость и сметливость промысловиков-чукчей.

Между тем усатая морда несколько секунд торчит настолько близко от меня, что я могу тронуть ее рукой, схватить, так сказать, за усы (сам не решился, да и другим не советую). Отпихиваемся веслами, гарпунами, прикладами карабинов - стрелять уже нельзя, не позволяет расстояние, тут остается лишь "врукопашную"...

Я так и не уразумел, что моржиху отпугнуло: то ли наша сумбурная реакция, то ли вдруг заработавший мотор. Не успела байдара проскользнуть чуть дальше, как мотор глохнет, и снова, на этот раз еще более неожиданно, всплывает моржиха. Сцена повторяется в том же составе действующих лиц, с той же режиссурой его величества случая и с теми же беспорядочными шумовыми эффектами. Право же, не могу сказать, чем бы все это кончилось, не затарахти наш чертов мотор. На нервы этой парочки (считая детеныша, демонстрирующего завидную синхронность со всеми движениями матери) треск мотора и, по-видимому, вращение винта действуют неотразимо. Звери исчезают в пучине, будто их и не было.

Перевожу дыхание.

Рольтыргин спрашивает не без ехидцы:

- Испугались маленько?

Лучше в подобных случаях соглашаться: да, мол, конечно, как тут не испугаться, тем самым свидетельствуя простоту натуры и скромность. Но я и впрямь переволновался больше других, чукчам все же привычнее: им не впервой.

- Хотя чего вам пугаться,- сам себе возражает Рольтыргин с той же ехидцей, - жизнь небось застрахована.

- Нет, не застрахована, - опрометчиво говорю я, тут же вспомнив, что как раз незадолго перед отъездом сюда пришли ко мне агенты Госстраха и объединенными усилиями уговорили подписать какую-то бумагу. Они так проникновенно убеждали меня в особо опасном характере моих путешествий, словно я по меньшей мере каждый день плаваю между Сциллой и Харибдой.

Впоследствии, впрочем, сам Ульвелькот, наш опытный моторист, признался мне, что и у него сердце екнуло. И рассказал несколько случаев, когда моржи цеплялись клыками за борт, норовя опрокинуть байдару; как однажды пробили днище вельбота - пришлось спасаться на льдине и чинить тот вельбот. Да многоё я уже и от других слышал об этом. В том числе и от П. Г. Никулина, автора оригинальной работы "Чукотский морж", опубликованной еще в 1940 году.

С Петром Георгиевичем (ныне покойным) я часто общался на Командо-рах, где он изучал ластоногих. Помню его рассказ о том, как в Беринговом проливе моржи напали на ветхий вельбот с охотниками и разбили его. Люди, правда, были спасены. Да и сам Петр Георгиевич попал в изрядную переделку. На моторный бот, в котором он находился, напало два стада моржей, насчитывающих до тысячи голов! Моржи плотно окружили маленькое суденышко, так что оно почти не двигалось с места - винт задевал за тела животных. Суденышко дрожало и подпрыгивало от толчков в днище. По образному выражению Петра Георгиевича, промысловики ощущали бот как щепку, брошенную в кипящую кашу. Можно понять их состояние! Бот получил пробоину в дубовой обшивке, образовалась течь. По счастью, удалось все же прорваться из окружения разъяренных и любопытствующих моржей к ближайшей льдине и тем спастись. Здесь уместно будет сказать, что в недавно переведенной у нас книге "Мир моржа" автор ее, английский натуралист Ричард Перри, довольно часто и с большим доверием ссылается именно на работу П. Г. Никулина "Чукотский морж". Советские ученые К. К. Чапский и П. Г. Никулин еще в 1936-1940 годах первые подняли голос в защиту моржей, предложив запретить их промысел. И частично он был запрещен уже тогда.

Тем временем бригада Рольтыргин а подбила моржа на воде. Взять такого Зверя труднее. Если убить его сразу, он тотчас утонет. Подранок обязательно вынырнет, чтобы набрать воздуха, и тут нужно быстро подплыть к нему и метнуть гарпун. Он насажен на легкое древко, к которому длинным узким ремешком привязан надутый мешок "пых-пых". Этот мешок сделан из цельной, нигде не порезанной нерпичьей шкуры - уж не знаю, каким образом изнутри убиралось то, что было собственно нерпой во плоти. Видимо, через горловое отверстие, которое, так же как и культяпки ластов, крепко-накрепко перехвачено ремешком. Надуешь - вот и готов "пых-пых"!

Теперь, сколько бы морж ни нырял, "пых-пых" обозначит, в каком именно месте он приблизительно вынырнет. Тут-то его и ждут, чтобы выстрелить еще раз в упор. И так до тех пор, пока он не утонет. Однако полностью затонуть моржу не даст "пых-пых". Зверя на ремешке буксируют к ближайшей льдине, втаскивают на нее и разделывают.

Точно так все и происходит с тем моржом, которого загарпунили охотники Рольтыргина.

Мы тоже помогаем разделывать чужую добычу: ведь добыто несколько моржей и нужно успеть всех их разделать. Вышли на охоту часа в три утра, а сейчас уже больше пяти вечера. Неровен час - поднимется ветер, волна начнет заплескивать в низко осевшие, груженные мясом байдары. И я, и Сема Чайвын, и Гриша Каургин - все мы таскаем юзом по льду огромные моржовые окорока, грудинки, филейные части и бросаем их тем, кто стоит в байдаре на подхвате. Картина слишком кроваво-красочна, чтобы у меня возникло желание живописать ее во всех подробностях и с оттенками. А вот о том, как Сема на ходу уминает тут же отхваченный ножом шмат свежего сала (по привычке - без хлеба), почему не сказать? Лакомятся свежим салом и другие.

На обратном пути наш мотор окончательно выходит из строя, а запасного нет. Хорошо, что в паре с нами возвращается байдара Рольтыргина: она берет нас на буксир. Иначе куковать бы нам в открытом море неизвестно сколько времени, добираясь по-черепашьи на веслах. На моторе и то идем к берегу несколько часов. Уже телу невмоготу. Лавки в байдаре с наклоном, оттого что задран нос. И под каждую плотно навалено мясо, так что некуда девать ноги. Как избавления ждешь, когда же байдара пристанет к льдине, чтобы можно было расправить спину.

Но вот уже она, долгожданная бухта Сомнительная; спешат на берег жены охотников, зябко запахнув полы длинноватых пальто, пыхая на ходу дымом сигарет; бегут вприпрыжку дети. А ведь ночь, хоть и белая... Возвращение мужей с промысла - всегда праздник, тем более когда все живы и здоровы, а в байдарах доверху мяса...

Испытываю огромное удовлетворение: вписал еще одну интересную страницу в свою жизнь. Но что-то случилось с обратимой пленкой, поэтому снимал только на черно-белую.

Прикидываю, что в следующий раз надо будет побольше взять продуктов. Конечно, если будет необходимость, буду есть и сырое моржовое сало. Но лишняя пачка галет не помешает.

В последующие два дня сильный ветер, и охота откладывается. На третий день штормит уже вовсю, туманно, сыро. Ульвелькот говорил, что летом даже в такие вот дни (середина августа!) иногда снега насыпает до колен. Перелетные гуси волей-неволей садятся и жмутся к домам, где могут заодно подкрепиться на мусорных свалках.

Навещает меня раза два чукча Яков из бригады Рольтыргина. В байдаре он выглядел очень молодцевато: на мне столько амуниции было, а он в свитере и пиджаке, голова, стриженная ежиком, непокрыта, в глазах удаль и веселье.

Он любопытствует, знаком ли я с Юрием Рытхэу. Говорю, что почти незнаком - так, случайная встреча, беглый разговор...

- Я все его книги прочитал, - сообщает Яков. - Ничего так пишет. Мне вот что еще хотелось бы узнать: почему писатели, как только доведут до самого интересного места, пишут "конец". Почему конец?

- Да потому конец, - смеюсь я, - что нельзя же писать до бесконечности. Писатель берет из жизни своих героев какой-то узловой, характерный момент и кладет его в основу романа, повести или рассказа. И если уж он чего-нибудь не досказал, то, видимо, и без слов все понятно.

Может, кому и понятно, но Яков все же требует от писателя полной и недвусмысленной ясности.

Поскольку разговор о Рытхэу был продолжен, я вспомнил заодно, что лучше знаком с другим чукотским литератором - безвременно ушедшим из жизни молодым поэтом Виктором Кеулькутом. Вместе с Виктором я был участником Всесоюзного совещания молодых писателей в 1956 году. В те дни в "Огоньке" появилась фотография: Николай Тихонов, Сергей Михалков, Юрий Лаптев, а с ними и мы, тогдашняя молодежь, в том числе и Кеулькут.

Но Яков даже не слыхал о нем. И впрямь летит время: сколько лет уже минуло с той поры!

Идем на берег. Ульвелькот меняет в моторе кольца, чтобы не пришлось опять идти на буксире (в лучшем случае).

Как всегда, пустое ожидание томит. Впрочем, так ли уж меня жжет желание опять очутиться среди льдин и моржей Чукотского моря? Пожалуй, самое сильное мое желание - просто ходить по твердой земле, даже если рюкзак и тяжеловат. Чем тяжелее он, тем меньше страшат неожиданности. И все же предыдущий выход на промысел оставил в душе, как принято говорить, неизгладимое впечатление. Прежде всего эстетическое. Незабываема вычурная архитектура льдин: и готика, и ампир, и чуть ли не барокко. А встреча с первыми двумя моржами и недоумевающий рык осиротевшей моржихи - разве это не потрясло меня? Не добавило капельку грусти и сожаления в мое восприятие мира? Я, правда, только фотографировал, но не осуждаю ханжески и тех, кто стрелял. Все дело в том, во имя чего, с какой Целью стрелять. Ради собственного удовольствия здесь никто этим не занимается. А риск, опасность? Ведь она сидит в байдаре локоть в локоть с охотником. Вспомним хотя бы свидетельства П. Г. Никулина.

А вот слова известного исследователя Севера, первого "советского губернатора" острова Врангеля Г. А. Ушакова: "Человек, живущий охотой, должен иметь железный организм, верный глаз и сильную, твердую руку. Кроме привычки к тяжелому физическому труду, он должен иметь силу воли, часто идти на опасность. Наблюдательность, опыт и знание природных условий уменьшают опасность, но не уничтожают ее. Приходится бороться и с природой, и со зверем. Все это в одинаковой степени относится к жителю Чукотки или острова Врангеля, выходящему в открытое море на кожаной байдарке на самую опасную охоту в Арктике - на моржа". И заодно высказывание шведского путешественника Свена Йильсетера, автора переведенных у нас книг "Волна за волной" и "Остров за островом": "...моржа считают самым опасным из обитателей Ледовитого океана. Он, несомненно, убил гораздо больше людей, чем белый медведь".

Как видите, даже встреча с белым медведем, по мнению знатоков, не сулит охотнику столько опасности, как охота на моржа. Судите сами: когда вас отделяет от ледяной воды Чукотского моря только непрочная на вид выделанная кожа моржа (а живому моржу ничего не стоит боднуть ее клыками), - кожа, под которой с режущим шорохом скользят белые льдинки... и вы не умеете плавать... или даже если вы умеете плавать, вы даже олимпийский чемпион, но вы в трусах, затем в кальсонах, затем в одних брюках "дудочкой", в других с манжетами, затем в ватных замусоленных штанах, не говоря уже о свитерах, куртках и прочем, не говоря о плотно натянутых резиновых сапогах, - боюсь, что вам все равно далеко не проплыть. Вы пойдете на дно подобно моржу, которому пуля попала в шею.

Теперь мы знаем, что говорят относительно сугубой опасности охоты на моржей признанные авторитеты. То же самое подтверждаю и я на основании незначительного моего опыта. Но что скажет вон тот старый чукча, отец Гриши Каургина, которому осталось лишь сидеть на берегу, завистливо провожая взглядом уходящие на охоту байдары?

- Да ничего, если не растеряться, - спокойно ответил он.

Вот этой незамысловатой формуле в общем и следует верить. Что же касается непредвиденных случайностей, то мало ли чего не случается в нашей жизни! Да и потом охота на морского зверя с байдар теперь уже редкость, для этого снаряжаются ныне специальные зверобойные суда, они-то и ведут строго лимитированный промысел.

Вот понаблюдать бы моржей на берегу! Никаких тебе переживаний. Правда, и на берегу моржи не зевают: один всегда бодрствует. Если решит, что кончилось его время, ударит клыками соседа, а сам тут же головой бряк и спит; продежурив, сколько положено, поступает точно так же и сосед. Таким вот образом и поставлена караульная служба на лежбище. Правда, тот же Никулин утверждает, что никаких "дежурств" лично он в скоплениях моржей не замечал, так как те достаточно уверены в своей силе, чтобы остерегаться чего-либо. Мнения здесь разные: сколько наблюдателей - почти столько же и мнений.

Есть погодка, исправен наконец и мотор. Опять мы в море. На этот раз одни.

Моржей находим нескоро, где-то уже в полдень натыкаемся на несколько льдин, сплошь усыпанных рыжими тушами. Стрельба их распугивает, льдины пустеют, и только на одной лежит неподвижный зверь. Подходим к ней впритык и по очереди прыгаем. Очень здесь скользко от моржовой мочи, все заледенело, поскользнуться и упасть в воду - дело мгновения. Потому-то так легко соскальзывают и убитые, расслабившиеся моржи.

Итак, пока еще морж лежит, мы поспешно прыгаем на изъеденно-рыхлые края льдины, и тут Гриша Каургин провалился! Он сразу погружается в подсвеченную бирюзой воду. У него испуганно-недоумевающие глаза: еще бы - неиспытанное ощущение! Бригадир Чайвын, ругаясь, хватается за ствол карабина, которого Гриша к счастью не выпустил, и мы сообща вытаскиваем паренька на льдину. Он мог окунуться быстрее и воистину с необратимыми последствиями, не окажись в воде зеленая закраина. Она-то и поддержала Гришу на секунду-другую.

Бригадир остается разделывать тушу, а меня тем временем приглашают прыгать в меньшую байдару, чтобы идти к следующей льдине: на ней и вокруг нее кишмя-кишат моржи, причем, похоже, чересчур воинственно настроенные.

- Да нет, - говорю я, поеживаясь, - уж лучше я вас поснимаю с этой вот точки, издали. У меня ведь телевик.

Короче говоря, впервые я спасовал - и недвусмысленно. Ибо я отнюдь не тот поэт, который, провалившись в Ледовитом океане в полынью и видя, как на него прыгают моржихи с моржатами, патетически воскликнул в своем стихотворном романе:

Но я человек от природы не робкий. К тому же бабы! Какой тут страх? Я даже по-дружески хлопнул по попке Одну меховую наяду в усах.

Возвращаемся с добычей. Поздно. Час ночи. Печку растапливать не имею ни малейшего желания. Зажигаю парочку таблеток сухого спирта и бросаю в кружку кипятка мясной бульонный кубик. Пью бульон не просто как живительную влагу, а как тонкое вино - мелкими глотками, замирая от наслаждения.

Падаю в постель и сплю без сновидений часов десять кряду.

Просыпаюсь с сознанием полной удачи и успешного завершения всех моих дел на острове. Главное - поснимал моржей вволю и на самую разную пленку. Но не только! Несколько раз был на величественно простирающемся в котловине между рыжими и голубыми горами гнездовье белых гусей. В обществе сов, казарок и канадских журавлей коротал на реке Мамонтовой волшебные мглисто-серебристые ночи. Пешком прошел от мыса Уэринга до мыса Блоссом - из конца в конец острова,- и на ночевках меня посреди июля дважды засыпало снегом. Общался с интересными, кое-что пережившими на своем веку людьми, и в их числе со смелыми охотниками на морского зверя - чукчами и эскимосами. Вовек не забыть мне теперь легкий, почти крылатый ход их байдар среди мерцающих зеленью и синевой льдин Чукотского моря!

Этот удивительный белый медведь (Евгений Арбузов)

Фотоочерк

Удивительно уже то, что крупнейший из современных хищников (вес его может достигать тонны) постоянно обитает в ледяной пустыне Арктики, что он сумел приспособиться к жизни в этих, казалось бы, невероятно тяжелых условиях, где климат так суров и где так трудно добыть корм.

Белый медведь

Белый медведь привлекает к себе большое внимание. О нем пишутся статьи и книги, ему посвящаются научные конференции и даже международные совещания, издаются специальные законы об его охране.

Биологов он привлекает как интересная "живая модель", как один из редких и нуждающихся в охране видов мировой фауны. По приближенным подсчетам, общая численность белых медведей в мире не превышает 20 тысяч. Это означает, что на одного белого медведя в среднем приходится около 700 квадратных километров льдов и, следовательно, одного зверя от другого отделяют сотни, а то и тысячи километров. Вероятно, уже по этой причине затруднительны встречи самцов и самок, и это сказывается на продолжении медвежьего рода.

Знакомьтесь! Владыка Арктики - ветеран острова Врангеля

Белый медведь одним из первых был включен в международную "Красную книгу". Он значится и в "Красной книге" СССР (в нашей стране он полностью охраняется с 1956 г.).

По инициативе Советского Союза в 1975 г. все страны, имеющие владения в Арктике (США, СССР, Канада, Дания и Норвегия), заключили Международное соглашение по охране белых медведей.

Его подруга жизни

Мать его детей

А это их дети

С мамой в берлоге

'Ой, как страшно!'

'А всё-таки интересно!'

Первый выход 'в свет'

'Кто посмел помешать мне обедать?'

Во всем должен быть порядок

Заповедные владения белых медведей на острове Врангеля

Под южным крестом

Ценность Антарктиды (Мягков Сергей Михайлович)

Мягков Сергей Михайлович

Родился в 1933 г. Кандидат географических наук. Заведующий проблемной лабораторией снежных лавин и селей географического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова. Участник нескольких арктических и антарктических экспедиций. Автор около 40 научных работ, двух научно-популярных очерков. Живет в Москве.

Заметки "обменного ученого"

В один прекрасный осенний день 1968 г. меня спросили, не хочу ли я поработать годик на американской научной станции в Антарктиде. И вот с тех пор я не помню дня, когда я не делал бы чего-либо, связанного с Антарктидой, или хотя бы не намеревался делать.

Я оказался тринадцатым по счету советским специалистом, участвовавшим в Антарктической экспедиции США на основе международного научного обмена. В 1969-1971 гг. я работал в Трансантарктических горах, в основном в районе станции Мак-Мердо, изучая историю оледенения и современное развитие ледников и горного рельефа, в частности выполнил фототеодолитную съемку. Повторяя время от времени такую съемку, можно с высокой точностью измерить все изменения, происходящие в поле зрения камеры, в нашем случае - изменения ледников и окружающих их склонов.

В 1975-1976 гг. я повторил эту съемку, побывав в Антарктиде, на сей раз по особому приглашению Антарктической экспедиции США, сверх программы советско-американского научного обмена. "Обменным ученым" в это время был Нарцисс Барков, гляциолог из Арктического и Антарктического научно-исследовательского института. Результаты фототеодолитных работ оказались достаточно интересными, чтобы стала ясна польза их продолжения. Поэтому я надеюсь вновь увидеть Трансантарктические горы в 1979-1980 гг.

Вообще же я нахожусь в положении того московского школьника, который написал в газету: "Что мне делать? Я люблю Лолиту Торрес!" Трансантарктические горы прекрасны и притягательны. Они достойны и ждут своих Рериха и Кента. Там случается обнаружить загадочные удивительные свойства ледников и горного рельефа, не встречающиеся нигде севернее 60° южной широты. Я влюбился в этот край, влюбился в Антарктиду, где - увы! - не получается бывать так часто, как хотелось бы.

Я отчетливо сознаю, что в этом чувстве я, мягко говоря, не одинок. В Антарктиде побывали уже несколько десятков тысяч человек. На станции Мак-Мердо я познакомился с автомехаником, который уже около 10 лет проводил северное лето в Гренландии, на базе Туле, а вторую половину года - в Антарктиде. И если я решился уведомить читателя о своем более чем деловом интересе к Антарктиде, то лишь в надежде на лучшее понимание.

Станция Мак-Мердо - главная база американской антарктической экспедиции. Залив Мак-Мердо скован льдом (фото автора)

Первоначально я хотел поделиться некоторыми чисто повседневными впечатлениями, полученными в Антарктиде при работе среди американцев и вместе с ними. Но все это оказалось малозначащим без рассказа о целях и духе международной кооперации в антарктических исследованиях. Но тогда обнаружилась необходимость выяснить, какой прок ожидает получить озабоченное человечество от Антарктиды. Сумма опубликованных мнений по этом) поводу сводится к следующему.

Минеральные ресурсы Антарктиды - разведанные и ожидаемые - должны быть велики и включают такие ценные для современной индустрии виды, как алмазы и радиоактивные вещества. В начале 70-х годов в Австралии, родственной Антарктиде по геологической истории, обнаружено крупнейшее в мире месторождение урана, что повышает вероятность таких месторождений в Антарктиде. На антарктическом шельфе обнаружены признаки нефтеносности.

Однако разработка антарктических месторождений едва ли будет рентабельной в ближайшем будущем. По данным американской исследовательской организации "Ресурсы для Будущего", стоимость морской транспортировки грузов между побережьем Антарктиды и внеантарктическими районами редко равна, а чаще десятикратно превышает нормальную. Затраты на содержание одного человека на прибрежной станции достигают примерно 20 тысяч долларов в год, а на внутриконтинентальной станции - в 4-5 раз больше. При этих условиях никакая горнодобывающая деятельность в Антарктиде не будет экономически оправданна, за исключением разработки достаточно богатых прибрежных месторождений золота и алмазов. Существенно также, что геологически слабо исследованные, но потенциально богатые полезными ископаемыми районы других континентов по своей общей площади намного больше Антарктиды. В целом перспективы развития здесь горнодобывающей промышленности в обозримом будущем невелики.

Американские и новозеландские гидробиологи используют этот тримаран для исследования прибрежных вод (фото автора)

Биологические ресурсы ледяного континента ничтожны. Они сосредото-чены в прибрежной полосе шириной обычно в несколько десятков (реже - сотен) метров - лежбища тюленей, колонии пингвинов и других птиц.

Климатические ресурсы - это холод и замороженная пресная вода. Антарктиду можно было бы использовать как мировой холодильник для хранения резервов продовольствия. Однако, как известно, подобной проблемы у человечества нет и в будущем пока не предвидится.

Пресная вода - очень ценный ресурс. В ледниковом покрове Антарктиды сосредоточено около 80 процентов ее мирового количества - бесценный и мудро природой созданный резерв. Еще в середине 60-х годов крупный айсберг, подогнанный к берегу Австралии или США, стоил бы несколько миллионов долларов. За прошедшее десятилетие водяной кризис в основных капиталистических странах усилился. Летом 1976 г. ограничение на использование воды в промышленных, сельскохозяйственных и даже бытовых целях вводилось в некоторых районах Великобиртании, Франции, США и других странах. Но доставить айсберг к потенциальному потребителю пока еще никто не брался из-за сложности этой задачи. Развитие технологии опреснени я морской воды, видимо, определит оуксировку аисоергов. Хотя, напри-мер, Саудовская Аравия готова выделить огромные средства для буксировки антарктического айсберга к ее берегам.

В торжественные и просто приятные солнечные дни станция Мак-Мердо украшается флагами стран - участниц Антарктического договора (фото автора)

К этой категории ресурсов можно также отнести привлекательность Антарктиды как туристического объекта. Коммерческие туристические круизы совершаются к Антарктическому полуострову из Аргентины с 1966 г. и в море Росса из Новой Зеландии с 1970 г. По данным организации "Ресурсы для Будущего", стоимость одного места на корабле - несколько тысяч долларов. Количество желающих многократно превосходит вместимость кораблей.

Результаты научных исследований, по единодушному мнению, представляют наиболее важный продукт Антарктиды ныне и в будущем. Ценность научных результатов со временем возрастает быстрее, чем любые чисто экономические ценности. Разработка методики рационального использования природной среды - принципиально новая и важнейшая научная проблема ближайшего столетия - не может быть решена без подробных и всесторонних знаний об Антарктике и ее взаимодействии с океаном и атмосферой остальной части планеты. Более близкие и частные выгоды следуют из геофизических, радиофизических, некоторых биологических и других отраслевых исследований.

Результаты изучения Антарктики порой приводят к довольно сильным изменениям ранее сложившихся научных концепций. Для примера возьмем знания по истории оледенения Земли. Еще в конце 60-х годов господствовали представления, полученные при изучении следов и остатков ледниковых покровов Европы и Северной Америки. Ледниковый период считался сравнительно коротким (последний миллион лет или около этого). Причины его наступления отыскивались в космосе. Развитие ледников северного и южного приполярных районов считалось синхронным, из чего делался вывод о текущем быстром сокращении оледенения Антарктиды и о грядущем повышении уровня Мирового океана по этой причине. Возможность возобновления оледенения Европы и Северной Америки была не ясна. Данные новейших исследований Антарктиды существенно изменили эту картину, которая теперь представляется следующей.

Трансантарктические горы. Хребет Королевского общества (фото автора)

Существовал некогда огромный континент Гондвана, включавший Южную Америку, Африку, Австралию, Антарктиду и более мелкие участки современной суши. 100-150 миллионов лет назад Гондвана начала раскалываться. Участок, включавший Австралию и Антарктиду, 50-60 миллионов лет назад сдвинулся своим антарктическим краем из средних широт к Южному полюсу. По климатическим законам материк, оказавшийся на полюсе, обречен на оледенение. Однако климат Австрало-Антарктиды еще долгое время оставался теплым из-за обогревающего действия мощных океанических течений, переносивших воды тропического пояса к полярным берегам. На побережьях Антарктиды росли буковые леса, хотя в центральных ее районах, возможно, установился уже "якутский" климат.

Тем временем продолжалось дробление Гондваны. Около 50 миллионов лет назад Австралия начала отдаляться от Антарктиды, а 25 миллионов лет назад разорвалась перемычка, связывавшая Антарктиду с Южной Америкой. Тем самым вокруг Антарктиды образовалось непрерывное океаническое кольцо, определившее новое полярное направление течений. "Водяное отопление" прежними меридиональными течениями остановилось. Полярный континент быстро остыл, началось его оледенение. Это случилось около 25 миллионов лет назад, задолго до появления на Земле первых предков человека, в начале формирования современного мира млекопитающих, когда на территории современных островов Северного Ледовитого океана климат был, как теперь на Украине, и вся поверхность Земли была намного теплее, чем сейчас.

При прочих равных условиях размер ледникового покрова зависит от климата, а его границы изменяются вслед за изменениями климата. Климат Антарктиды таков, что соответствующий ему ледниковый покров мог бы быть значительно больше существующего. Но его разрастанию препятствуют ограниченные размеры континента. Если на обычных ледниках почти весь расход льда идет путем таяния, то расход льда антарктического покрова происходит в основном путем сброса льда в океан. За все 25 миллионов лет его непрерывного существования колебания размеров ледникового покрова определялись не климатическими изменениями, а изменениями границ моря и суши, которые в свою очередь были в основном следствием внутриземных процессов. Нет оснований предполагать, что будущие колебания климата существенно повлияют на размеры оледенения Антарктиды. Ему суждено длиться, пока континент не утонет (что маловероятно) либо не сместится в теплые края (что вероятно, но на это потребуется много миллионов лет).

Оледенение Антарктиды возникло на теплой Земле в результате смещения континента и изоляции его от теплых океанических течений. Начавшись, оно само стало изменять климат Земли. Охлаждающаяся вблизи берегов ледяного континента вода опускалась ко дну и постепенно заполнила глубокие участки всех океанов. Сейчас придонные океанические воды даже у экватора имеют температуру лишь 2° С, на 8° ниже, чем перед оледенением Антарктиды.

Охлаждение океана привело к охлаждению всей планеты. Медленно, но неуклонно сокращались тропические леса, возникала тундра, установилась современная природная зональность. 1-3 миллиона лет назад стало достаточно холодно для образования ледников и на других континентах, в особенности вокруг Северного Ледовитого океана. Однако в средних широтах климат не был и не может стать достаточно холодным, чтобы обеспечить непрерывное существование оледенения, как это есть в Антарктиде и как было бы в Арктике, если бы место океана здесь заняла суша. Ледниковые покровы Евразии и Северной Америки возникали лишь во время холодных фаз колебаний климата и сильно сокращались или исчезали во время теплых фаз. Последний раз ледниковые покровы здесь существовали в интервале примерно от 25 до 10 тысяч лет назад. Поскольку сохраняются причины оледенения (общее антарктическое охлаждение планеты плюс независимые от него циклические колебания климата), следует ждать в будущем возобновления ледниковых покровов Евразии и Северной Америки.

Такова вкратце история оледенения Антарктиды и его влияния на природу остальной части планеты. Изображенная картина, как видно, принципиально отличается от представлений, бытовавших еще 5-10 лет назад. Она позволяет предвидеть такое существенное изменение природной среды, как наступление нового оледенения в Евразии и Северной Америке. Ясно, что о таком событии полезно знать заранее, чтобы иметь время выяснить, когда именно оно произойдет, и решить, что же следует по этому поводу предпринять. (По имеющимся оценкам, оно произойдет не раньше, чем через несколько столетий.)

Интересно, что все прошлые изменения климата от теплого к ледниковому (обычно это похолодания на несколько градусов) в научной литературе называются "ухудшениями климата". Видно, уж очень зябким был тот неведомый ученый, который придумал этот явно несправедливый термин. Дело в том, что появление антарктического ледникового покрова вызвало цепь важных природных изменений: увеличение температурных контрастов на Земле, обострение и обогащение природной зональности, увеличение разнообразия условий обитания живых организмов, ускорение биологической эволюции, в частности эволюции человека, увеличение разнообразия форм растительного и животного мира. "Ухудшение" ли это?

Что же касается будущего вероятного похолодания климата и возобновления покровных оледенений Европы и Северной Америки, тут, конечно, радоваться нечему. Само по себе похолодание будет скорее всего медленным, практически не заметным на фоне кратковременных климатических изменений. Существенную проблему, разумеется, представит сокращение (оледенение) площади, пригодной для обитания, особенно если вспомнить, что имеющиеся футурологические прогнозы и без того угрожают человечеству недостатком территории и природных ресурсов в ближайшие 100-200 лет.

Что предпочтет человек - войну или мирное сосуществование с оледенением? Любые рассуждения об этом сейчас безосновательны. Мы пока слишком мало знаем, когда и сколь большие природные силы будут противостоять человеку и какими энергетическими возможностями он будет обладать к тому времени. Мы пока не знаем даже, не приведет ли невольное техногенное воздействие на атмосферу к изменениям климата, более глубоким и быстрым, чем естественные. Разумеется, все это было бы неплохо знать заблаговременно. И без дальнейших исследований в Антарктиде здесь не обойтись.

Вернемся, однако, к вопросу общей ценности знаний, получаемых в Антарктиде. В советской и американской оценках по этому поводу есть одно характерное различие, касающееся опыта планирования и организации работ. Руководители советских антарктических исследований не выделяют особо эту сторону дела из ряда других, что естественно, поскольку детальное планирование и четко согласованное выполнение задач самого разного характера и степени сложности - одна из давно сложившихся норм ведения народного хозяйства нашей страны. Опыт Антарктиды в этом отношении интересен.

В то же время для США этот опыт незаменим. В частности, он со всей тщательностью анализировался в начальный период планирования американских исследований Луны. Ведущие деятели из Национальной администрации по космическим исследованиям (НАСА) специально побывали в Антарктиде. Они нашли, что космическим и антарктическим исследованиям присущи важные общие черты: научные цели; сложность и высокая стоимость материально-технического обеспечения; огромная ценность научных результатов, не выражаемая в денежном исчислении; самостоятельная ценность требующегося развития техники, а также получаемого опыта планирования и управления; воспитание групп высококвалифицированных ученых и менеджеров.

Теплый летний вечер после рабочего дня. Ноэл Поттер (слева) из Пенсильвании и ленинградец Нарцисс Барков считают, что горячие научные дискуссии не мешают дружбе (фото автора)

Известно, что хороший план - это половина успеха. Мне было очень интересно узнать, как планируются антарктические исследования США. Все дело находится в руках Отделения полярных исследований Национального научного фонда. ННФ - это правительственное учреждение, вкладывающее денежные средства (госбюджетные и частные, пожертвованные) в развитие фундаментальных научных исследований. ННФ старается не выходить за рамки административных функций. Для определения наилучшего способа траты имеющихся средств ННФ испрашивает советы ученых. Так, при Отделении полярных программ существует своего рода консультативная группа, на условиях выборности и периодического обновления состава включающая ведущих ученых и специалистов по проблемам, имеющим отношение к полярным районам. Эта группа дает оценку текущим и выполненным исследованиям и вырабатывает рекомендации на будущее: стратегические цели, основные проблемы, желательные сроки исполнения, основные меры материально-технического обеспечения антарктических исследований.

Основные цели указываются на обозримое будущее. Так, в начале 60-х годов была поставлена задача - за пять-десять лет выполнить все исследования рекогносцировочного, съемочного характера, чтобы затем, после тщательного анализа собранных данных, определить дальнейшие стратегические цели.

Частные задачи указываются на ближайшие пять лет и ежегодно уточняются, то есть существует своего рода скользящий пятилетний план актуальных научных задач. План доводится до сведения заинтересованных исследовательских учреждений. По своему желанию эти учреждения - университеты и колледжи, исследовательские центры государственной и реже частной принадлежности - берутся за выполнение той или иной задачи, конкурируя при этом друг с другом - иногда открыто, чаще скрытно.

Предлагаемые планы и сметы работ рассматриваются Отделением полярных программ с участием консультативной группы. Предпочтение отдается наиболее комплексным, наиболее передовым по научным идеям и методам, а при прочих равных условиях наиболее дешевым проектам. Наилучшие планы принимаются и получают "грант", то есть финансирование от ННФ. Бюджет ННФ нестабилен и может резко меняться год от года. Поэтому "грант" дается не на весь срок выполнения программы (обычно три-пять лет), но возобновляется ежегодно. Процедура возобновления "гранта" предваряется критической оценкой хода работ и полученных результатов. Если они не были достаточно успешны, "грант" могут и не продлить.

Обобщенный образ "такспэйера" - налогоплательщика, финансирующего ваши исследования и желающего получить реальную пользу за свои доллары,- постоянно присутствует в речах лидеров Отделения полярных программ. "Контроль рублем" организован хорошо и обеспечивает быструю гибель затянутых, второстепенных, бестолковых исследований. Однако тут не все так ясно и полезно, как хотелось бы. Во-первых, за идеализированным образом "такспэйера" скрывается конгресс, решения которого по бюджету, мягко говоря, не всегда представляются обоснованными (величина ежегодного прироста военного бюджета США в десятки раз больше ежегодных расходов на антарктические исследования, результаты которых сами американцы, в том числе конгрессмены, признают бесценными). Во-вторых, желание выиграть конкурс за получение, а затем продление гранта приводит во многих случаях к таким вредным для науки последствиям, как претензии на глобальное значение получаемых выводов, явный привкус сенсационности, игнорирование приоритета, сдержанность научных и чисто человеческих контактов между потенциально конкурирующими группами, даже в условиях экспедиции. Впрочем, как говорится, "сказанное не умаляет...". Многие американские ученые всегда были среди передовых исследователей Антарктиды, особенно в деле технической разработки новых идей.

Распределив гранты, Отделение полярных программ (ОПП) ННФ организует и непосредственно руководит ходом Антарктической экспедиции США. За пределом этих обязанностей роль ОПП наиболее заметна в развитии общей технологии исследований (обоснование и реализация идеи транспортабельных станций, специальных видов наземного транспорта, "летающей лаборатории", автоматизации разного рода наблюдений и т. п.). Сотрудникам ОПП принадлежит также большой вклад в развитие международной кооперации в Антарктиде.

Международная кооперация, ее установление и накопленный опыт, несомненно, являются одной из главных ценностей антарктических исследований. Все или почти все знают, что Антарктида - самое холодное место. Но мало кто осознает, что это также место, где раньше всего кончилась "холодная война". В 1959 г. был составлен и в 1961 г. ратифицирован Антарктический договор, провозгласивший южнополярную область демилитаризованной и открытой для мирных научных исследований. Когда военный ледокол США приходит в море Росса, на его палубе можно видеть большое незакрашенное пятно и четыре дыры от болтов - след снятой пушки. Юхан Смуул в "Ледовой книге" упоминает эпизод салюта из охотничьих ружей на станции Мирный в начале 1958 г. После заключения Антарктического договора для салютов используются ракетницы. Всеобщее и полное разоружение при свободном и сколь угодно широком взаимном контроле - идеал для остальной части планеты.

Необратима ли разрядка в Антарктике? Каким путем ее можно укрепить? Для ответов нужно знать историю.

"Если вы достигнете магнитного полюса, то должны водрузить на нем флаг Соединенного королевства и от имени экспедиции объявить эту местность частью Британской империи". "В 15 часов 30 минут мы обнажили головы и подняли английский флаг. Согласно инструкции, я громко произнес: "Эта область, охватывающая магнитный полюс, принимается мною во владение Британской империи". Затем мы трижды прокричали "ура" в честь Его Величества короля". Это отрывки из инструкции и дневника профессора Т. Дэвида, участника Британской антарктической экспедиции 1908-1910 гг. Коллеги профессора Дэвида, участники антарктических экспедиций других стран совершали аналогичные ритуалы в других районах Антарктики вплоть до конца 40-х годов. До международного ли сотрудничества им было? Добрых две трети континента "захватила" Британия со своими доминионами, остальное - Аргентина, Чили, Норвегия, Франция.

Но вот имперский ажиотаж закончился. Со временем выяснилось, что "принятые во владение" территории - далеко не Эльдорадо, а тюлений и китовый промысел в приантарктических водах изрядно оскудел. С другой стороны, для научно-технической революции решительно потребовались многочисленные научные сведения, в том числе из южнополярной области, где достаточно быстрый успех мог быть достигнут только объединенными усилиями. Тут и установилась международная кооперация научных исследований, поскольку каждый участник пришел к убеждению: это выгоднее всего, что он мог бы делать в Антарктике. Надо подчеркнуть, что свою положительную роль в скорейшем достижении сотрудничества сыграли сходные позитивные позиции США и СССР - стран с наиболее высоким научно-техническим потенциалом, не имеющих своих и не поддерживающих чужих территориальных притязаний в Антарктике.

Из этого ясно, что разрядка и международное сотрудничество в Антар-ктике будут тем прочнее, чем более кооперированными будут ведущиеся научные исследования и более ценными их результаты. Имея это в виду, руководители национальных экспедиций, в числе первых - советские полярники, постоянно стремятся к прогрессу в этом деле. Во время Международного геофизического года, в конце 50-х годов, кооперация выражалась в обмене учеными на годичный срок и в обмене получаемыми фактическими сведениями (через Советский и Американский международные центры данных). В 60-х годах стало эпизодически практиковаться непосредственное совместное выполнение тех или иных исследований (например, советско-французские гляциологические работы в Восточной Антарктиде с 1963-1964 гг.). Ас начала 70-х годов уже выполняются многолетние крупные международные исследовательские программы (например, Международный гляциологический проект изучения Восточной Антарктиды с участием групп ученых СССР, США, Франции, Австралии, Великобритании).

Есть все основания надеяться, что и впредь в Антарктике разрядка международной напряженности будет насыщаться все новым реальным содержанием. Всем советским полярникам приятно сознавать, что их пионерный опыт широкого международного научного сотрудничества послужил моделью для развития многочисленных ныне интернациональных проектов исследования океана и атмосферы.

Если главная проблема современного человечества - достигнуть взаимопонимания и навсегда исключить войны, то антарктический опыт бесценен.

В мире есть около 40 человек, которые за этой фразой увидят по крайней мере год своей жизни. Это советские и американские "обменные ученые", каждый из них зимовал на станции другой страны. Вот если бы всем нам однажды собраться вместе и написать книжку! Думаю, получилось бы нечто среднее между "Робинзоном Крузо" и "Звездными дневниками Иона Тихого"... Пока же вниманию читателя предлагаются некоторые индивидуальные впечатления, за все возможные ошибки которых несет ответственность один автор.

Чем, ближе день, когда вы окажетесь среди чужестранцев, своих будущих коллег и друзей, тем больше волнений: как все сложится? Вы ощущаете себя такой странной фигурой, которой не бывали еще никогда. Вы и реальный человек со всеми недостатками (ах, зачем я ленился их искоренить!), вы и абстракция, поскольку "представитель страны". Ваша научная программа заранее одобрена принимающей стороной. Но вообще-то эта сторона без вашей деятельности как-то обходилась и может обходиться и далее. Вы знаете (от предшественников), что вам уготовано особое почетное внимание американского начальства, но у него и без вас забот выше головы. Но все налаживается. Главное - быть самим собой и не стараться выглядеть лучше. Я получил этот совет накануне отлета к американцам в Антарктику и лучшего совета для "обменного ученого" я не знаю. Да только ли для "обменного ученого"?

Постепенно все налаживается. Через неделю после прибытия на антарктическую станцию вы начинаете различать лица - сначала соседей по Дому, затем соседей по лаборатории. Все американцы на станции оказываются на редкость спокойными и терпеливыми людьми. В этом вы убеждаетесь при попытках говорить с ними на английском - своем английском! Потом и это налаживается.

И вот уже работа пошла, пошла, идет полным ходом. Так она будет идти Почти год. А остаток срока она будет идти еще вдвое быстрее, потому что вдруг объявилось множество страшно интересных вопросов и задач, а времени остается - щепотка! Весело и досадно, что нельзя задержаться еще на пару недель: ведь и оборудование отлажено, и район работ освоен, и начальство знакомо, и вертолетчики - друзья. Но задерживаться действительно нельзя. Так что лучше уж вы найдите часок-другой, чтобы посидеть в сторонке от людей на берегу, посмотреть на камни, воду, плывущие льдины, горы за заливом и небо над ними. Чтобы запомнить навсегда. "В дальних краях оставляем мы сердца частицы..."

На север вы улетаете уже не как абстракция от абстрактных американцев, а как живой человек от живых людей. Год назад вас встречало на аэродроме начальство. Теперь вас провожают друзья, и их больше, чем встречавших. Становится приятно, когда вы вдруг это осознаете. И грустно, потому что это не повторится.

Конечно, трогательность момента не лишает вас трезвости оценок. Едва ли вы сможете забыть, как в разгар зимовки вдруг обнаружили, что ни один из опрошенных вами американцев даже не подозревает о фашистском прошлом Вернера фон Брауна, столпа американской космической техники. И что, по мнению многих, Россия почти ничего не дала для победы над Гитлером, только потребляла "Студебеккеры" и американскую свиную тушенку. Что из тех, кому знакомо название "Бабий Яр", ни один не уверен, не русские ли расстреляли там евреев... Ну да что говорить! Ваши коллеги по зимовке - это поколение "холодной войны". Лучше помнить, что они не слишком доверяют пропаганде и хотели бы приехать к вам в гости, чтобы на все взглянуть своими глазами. Или как Первого мая вам преподнесли роскошный торт с самодельным флажком на макушке и вы неуклюже резали этот торт, неожиданно оказавшись хозяином праздничной вечеринки. Или как вертолетчики сделали крюк, чтобы завезти вам в полевой лагерь местную малотиражку с сенсационными заголовками: "Советская Армия - в США! Американская оборона повержена красными!" - речь шла о хоккеистах ЦСКА. Ну а если уж запоминать всерьез. Что в первую очередь? Лица и имена тех шестерых парней, которые в разное время были вашими добровольными помощниками в полевых работах. Вы объяснялись на кошмарном английском, не могли разобраться в этикетках консервов, чтобы приготовить нормальный ужин, были просто нулем в смысле радиосвязи с базой и т. д. и т. п. Парни все это снесли, не моргнув глазом. Раз их было шестеро, а вы один, им и принадлежит главная заслуга в том, что из вашей работы получилось что-то путное.

"Когда вы возвращаетесь на родную землю и начинаете вспоминать испытанное, вы осознаете, что видели и открыли такой край на этой планете, где люди Земли могут жить и работать в полном примирении и братстве" - это написал Лерой Шерон, геофизик, бывший американский "обменный ученый в Советской антарктической экспедиции.

В возможности подобных открытий не главная ли ценность Антарктиды?

Бродяга Гаррисон (Дубровин Владимир Николаевич)

Дубровин Владимир Николаевич

Родился в 1915 г. Радиотележурна-лист, член Союза журналистов СССР, редактор отдела промышленности, транспорта и строительства Ростовского и областного комитета по телевидению и радиовещанию. Участник нескольких антарктических плаваний. Автор киносценария, множества очерков и рассказов. Живет в Ростове-на-Дону.

Интервью с интересным человеком

Сегодня мы покидаем Фолклендские острова. День чудесный, какого давно не было. Солнечно, тепло. Мы щеголяем в костюмах, совершенно позабыв, что еще два дня назад с гор дул пронизывающий ветер. Он принес холод и обильно засыпал снегом чистенькие улицы Стэнли.

За час до отхода моторный бот доставил нашу группу на борт "Академика Книповича".

Заработал брашпиль. "Академик Книпович" разворачивается и самым малым ходом проходит мимо английского парохода "Джон Биско", недавно возвратившегося с Южных Оркнейских островов. Он доставил в Стэнли научную группу британской антарктической службы. Идем мимо датского судна, зашедшего в бухту накануне, мимо местных рыбацких судов.

Трижды звучит прощальный сигнал. Мощный голос советского научного судна стелется над бухтой, проносится над разноцветными крышами поселка, теряется среди гор и холмов. Мы всегда подаем этот сигнал, покидая порт.

По традиции стоящие в порту суда отвечают на прощальный сигнал уходящего корабля. По традиции. А в жизни? Мы чутко прислушиваемся. С берега - ни звука. Молчат суда, будто там все вымерли. Пауза затягивается, становится невыносимой.

Вдруг сквозь шум волн и рокот мотора к нам с берега доносятся три ответных гудка. Это прощальный привет старика "Джона Биско". Через небольшую паузу мощно звучат гудки датчанина. Все, кто был на палубе, заулыбались, заговорили. Все стало на свое место: традиция была соблюдена.

Я повел биноклем в сторону причалов. В стороне от "Джона Биско", прикрытая стенкой пакгауза, стояла крошечная яхточка австралийца Роберта Гаррисона. Раньше ее не было видно. А сейчас ее мачта с зачехленным парусом была снова видна на фоне неба. Рядом стоял и ее владелец, недавний пастух и батрак, а теперь отважный моряк-одиночка, шесть лет назад покинувший родину ради неуемного любопытства к жизни других народов.

С Гаррисоном мы познакомились случайно. В первый день нашей стоянки в Стэнли группа наших моряков вместе с капитаном ожидала на берегу моторный бот, чтобы добраться до судна. Моросил дождь, по небу неслись лохматые тучи. Моряки с "Джона Биско" в одиночку и группами спешили на берег. Нам же на берегу делать было нечего. Все, что можно было осмотреть, мы осмотрели. Осмотрели этот небольшой английский поселок, едва насчитывающий полторы тысячи человек. Побывали даже на стадионе, на котором тренировались местные футболисты - будущие соперники нашей футбольной команды. Словом, дома, то есть на судне, нам было лучше всего.

Капитан слушал впечатления матросов об этом поселке, потом спросил:

- А вы на яхте Гаррисона были?

- Что за яхта? Какой Гаррисон? - послышались вопросы.

Капитан повернулся к пирсу.

- Вон, правее американского судна виднеется мачта. Видите? Прямо под стенкой пакгауза. Так это и есть яхта, о которой я говорю, - ответил капитан

Мы все посмотрели в направлении, указанном капитаном. Метрах в двухстах от нас скрытая деревянным настилом пирса стояла небольшая яхта. Впрочем, мы видели только половину мачты и ванты. Казалось, мачта укреплена прямо на пирсе.

- Эта яхта принадлежит австралийцу Гаррисону, - продолжал капитан. - Это очень интересный человек. Он бывший батрак, пастух. Без денег, в одиночку уже шесть лет плавает по морям и океанам южного полушария, стараясь обойти вокруг света.

- А по-русски он говорит?

- Нет. Не говорит. Пригласите Николаича,- капитан кивнул в мою сторону, - и поговорите с моряком. Не пожалеете.

Подошел бот. Все заспешили на посадку. Мы со старшим механиком Володей Фоменко переглянулись и зашагали в сторону яхты. Наших ребят еще много было на берегу, и бот за нами придет еще раз. Капитан увидал, куда мы направились, и крикнул вслед:

- Пригласите его от моего имени к нам на ужин.

- А он согласится?

- Согласится. Я буду ждать.

Мы с Володей подошли к тому месту, откуда возвышалась мачта, наклонились и удивленно посмотрели друг на друга. То, что мы увидали с пирса, можно было назвать чем угодно, только не яхтой. Это небольшое судно, довольно короткое, широкое и обжитое, словно старый охотничий домик. Над палубой возвышалась дымовая труба от печки-времянки. Из нее уютно курился дымок. Возле бушприта стоял ящик для мусора.

Не верилось, что эта скорлупка начала свой путь на Тихом океане, пересекла Индийский океан, обошла вокруг Мадагаскара, трижды пересекла Атлантику и ныне вот стоит в порту Стэнли, набираясь сил для перехода самого опасного на планете места - пролива Дрейка. Да еще в то время, когда в Антарктике начинаются зимние шторма.

Хозяин яхты сидел на корме и что-то мастерил. Я окликнул его. Он направился к нам. Австралиец невысокого роста, сухой, жилистый, с тонким лицом, внимательными светлыми глазами и удивительно сильными руками. В этом мы сразу убедились, как только он пожал наши руки.

Я рассказал яхтсмену, кто мы такие, с какого судна. Он слушал, улыбался, но молчал. Затем я передал приглашение капитана. Австралиец сразу стал серьезным:

- Хорошо. Спасибо. Ровно в семь я буду у вас на борту.

Мы возвратились на корабль. Я рассказал капитану, что его предложение принято. Капитан задумчиво смотрел в иллюминатор.

- Почему вы были уверены, что он примет ваше предложение? - спросил я.

- Очень просто. Ему, который всю жизнь проработал батраком, предложение капитана - большая честь. И не просто капитана, а капитана флагмана советской рыбопромысловой науки. Это произвело на него, конечно, огромное впечатление. Его авторитет еще больше поднимется в глазах островитян.

Я с нетерпением ждал наступления вечера. Подготовил магнитофон, достал бутылку старого шотландского виски (нашей "Столичной" к тому времени уже не было), поднялся на палубу. Было почти семь, но бот с берега еще не возвращался.

В восемь сорок пять подошел наш бот. По парадному трапу поднимались наши хлопцы. Среди них был начальник экспедиции, капитан и Гаррисон. На палубе капитан сказал мне шутя:

- Забирайте к себе гостя и выжимайте из него все интересное о плавании. Потом подниметесь ко мне. Буду ждать.

Гаррисон улыбался, глядя на меня. Потом мы спустились ко мне в каюту. Я поставил виски, налил в оба стакана:

- За наше знакомство!

Мы выпили по небольшому глотку, поставили стаканы. Поговорили о пустяках. Потом я попросил его рассказать о своем плавании и спросил разрешения записать его рассказ на пленку.

- Пожалуйста! Видимо, журналисты всюду одинаковы. - Он улыбнулся, закурил. Я включил магнитофон.

- Меня зовут Томас Роберт Гаррисон, - начал он свой рассказ. - Еще в детстве я мечтал о подобном плавании вокруг света. Но я был простым рабочим и не мог позволить себе такой роскоши. Я жил, как все люди моего положения: пас в буше Южной Австралии чужой скот и мечтал о кораблях, дальних странах, красивых тропических островах. Большего я себе позволить не мог. Так проходили годы... Только лет десять назад я подумал, что мог бы совершить плавание, если бы у меня была своя лодка. Путешествие в одиночку меня не страшило. Ведь я привык в буше к одиночеству. Меня окружали коровы, овцы, лошади. Людей я видел крайне редко. Потом мне пришла мысль построить самому небольшую лодку. И я построил ее. Когда спустил на воду, то немножко плавал возле берега. Затем освоился и стал совершать путешествия вдоль побережья Куинлэнда на довольно солидные расстояния. Эти плавания были для меня неплохой тренировкой.

Затем произошло событие, которое приблизило меня к осуществлению заветной мечты. Совершенно случайно я узнал, что можно поехать работать на Новую Гвинею. Я разузнал подробности и вскоре подписал контракт. На Новой Гвинее мне хоть и пришлось довольно трудновато, но зато платили больше, чем в Австралии. Я отработал срок контракта, заработал кое-какую сумму и, когда возвратился в Австралию, смог купить лодку, которую вы видели. Она была довольно старой. Но я сам отремонтировал ее, переоборудовал по своему вкусу и спустил на воду. Я ее назвал "Сандаунер". Раньше она носила другое название.

Понемногу я стал готовиться к плаванию. Но это было не так просто сделать. Ведь я был пастух. Имел дело только со скотом и совершенно не знал моря. Стал изучать самостоятельно штурманское дело, читать литературу, которую удавалось доставать по случаю. Полученные из книг знания я старался применять на практике и несколько раз посетил близлежащие острова. Так проходили дни.

Скоро мои сбережения иссякли, и мне пришлось подумать о работе. Я приплыл в Дарвин, это на севере Австралии, и устроился в порту грузчиком. Восемь месяцев грузил и разгружал суда, но времени не терял. В свободное от работы время я готовил свою лодку к плаванию вокруг света. Время от времени на ней выходил в море.

Постепенно я загрузил лодку необходимым провиантом для плавания на длительный срок, залил все емкости пресной водой. И вот однажды я осмелился выйти подальше в море. Мне сразу не повезло. Я попал в циклон. У меня был выбор. Я еще мог вернуться на берег, но не сделал этого. Решил идти дальше и испытать, на что я годен.

Шторм усилился. Я закрепил руль и забрался в кубрик. Трое суток я находился в кубрике. Ветер и волны были настолько сильны, что буквально нельзя было и носа высунуть наружу. К исходу третьих суток волнение немного улеглось, я поднялся на палубу, чтобы определить свое местонахождение. Ведь надо же было обучаться навигации!

Здесь я обнаружил, что зеркало секстана повреждено и прибор дает неверные показания. Отклонение от истинного местоположения достигало почти 70 миль, и я чуть не налетел на рифы. Только чудо спасло меня от верной гибели.

Короче, я решил плыть дальше. Пятьдесять шесть суток я не видел земли и за это время прошел четыре тысячи миль. Начал свое плавание из порта Дарвин, а первую швартовку совершил на острове Реюньон в Индийском океане. Вот так началось мое плавание...

Гаррисон замолчал. Он закурил сигарету, обвел взглядом мою каюту. Посмотрел на фотографии, висевшие над столом, скользнул глазами по книгам, плотно стоявшим на полке, на сувениры, но по всему угадывалось, что он ничего не замечал. Его мысли были далеко. Я старался ни одним движением не отвлечь моряка от его мыслей. Такие встречи выпадают не часто, и мне нужно было проявить максимум выдержки.

Я протянул руку к бутылке виски, налил понемногу в стаканы. Гаррисон все так же задумчиво смотрел в пространство. Я поднял стакан.

- Скол! - произнес я тост по-норвежски.

- Скол! - машинально ответил Гаррисон и поднял стакан.

Мы выпили по глотку, поставили стаканы.

- И как потом продолжалось ваше плавание?

- Как обычно, - улыбнулся он. - В Родригесе я узнал, что мои фунты не имеют хождения. Там в ходу индийские рупии. А у меня их не было. И обменного пункта не было тоже. Тогда я решил плыть дальше и обойти Мадагаскар. Продукты у меня еще были, а воды пресной смог достать за небольшую плату. Только в местечке Мурундава, это на западном берегу Мадагаскара, я смог обменять свои фунты на местные деньги. Их хоть и было у меня немного, но на первый случай пока хватало. Я докупил продуктов, подыскал работу. Мне удалось устроиться строительным мастером у французов. Я плотничал, подзаработал небольшую сумму и смог продолжать плавание.

- Куда же вы направились?

- В Южную Африку, порт Дурбан. Но там мне крепко не повезло, - продолжал Гаррисон свой рассказ. - Снова оказался без средств. Нужно было искать работу, а это в Дурбане не так-то просто. На мое счастье я встретился с приветливыми, добрыми людьми и вскоре устроился плотником на строительстве жилья. Ко мне хорошо относились, и можно было пожить там подольше. Но меня тянуло в океан. Как только я заработал на то, чтобы продолжить плавание, я покинул Дурбан, чтобы обойти Африку...

В динамике громкой связи что-то щелкнуло, и до нас донесся голос вахтенного штурмана:

- Команде ужинать!

Гаррисон вопросительно посмотрел на меня, но ничего не спросил. У меня в запасе еще было полчаса. Я снова включил магнитофон и попросил моряка продолжать рассказ.

Гаррисон благополучно обошел мыс Доброй Надежды и прибыл в Кейптаун. Там остаток денег быстро закончился, и, чтобы заработать на дальнейшее плавание, ему несколько месяцев пришлось грузить фрукты на суда разных стран. Потом был плотником, подметальщиком улиц, снова грузчиком.

На острове Святой Елены, куда он зашел после длительного перехода, он обрабатывал землю и снова подметал улицы. В Бразилии строил лодки, а в Уругвае потерял все, что с таким трудом заработал: его обокрали. Найти работу он там не смог, и это заставило его идти на Фолклендские острова.

- Я знал,- рассказывал Гаррисон,- что там занимаются овцеводством. Я хороший стригаль и мог не только хорошо заработать, но и обучить Других этой профессии. Ведь я из Австралии, из страны овцеводства.

- И долго вы прожили на Фолклендах?

- Шесть месяцев. Я жил скромно и теперь могу смело продолжать плавание.

- Куда же вы теперь пойдете?

- В Чили. Но не могу точно назвать порта, потому что ничего не знаю о погоде и об условиях, при которых будет проходить рейс. Мое намерение - обойти мыс Горн. Это дань традиции. До меня такой переход совершил французский яхтсмен. Но он проскочил пролив Дрейка в хорошую погоду, а это не считается большим подвигом. Другой человек, который совершил подобный Переход, был норвежец. Но он погиб. Его разбитую лодку нашли на чилийском берегу. Теперь в это время года мне первому предстоит пройти с востока на запад и остаться живым.

- Но ведь наступает зима. Время штормов и ураганов. Не страшно ли вам?

- Как вам сказать. Плавание в одиночку, так же как и предстоящий переход, связано, конечно, с известным риском. Но с другой стороны, я верю в свое судно. Для своих размеров оно великолепно построено. Даже если оно перевернется, оно снова станет на ровный киль. Ведь вам хорошо известно, - добавил он, - когда гибнут большие суда, люди спасаются на малых лодках вроде моей.

- Какая же цель вашего плавания?

- Я хочу обойти весь мир. Но это не цель. Что касается цели, то она проста: узнать как можно больше о жизни людей по всему свету. Самая большая для меня радость - это плавать из одной страны в другую, встречаться с людьми, наблюдать чужую жизнь. Думаю, что ради этого стоит жить.

- Сколько вам лет? Ведь чтобы совершить задуманное, нужны годы.

- Мне 51 год. У меня на родине двое сыновей. Оба в Австралии. Одному 21 год, другому - 20. Они работают...

Я слушаю рассказ Гаррисона, украдкой смотрю на часы. В кают-компании нас уже ждут. А мне так хочется еще поговорить, продолжить запись интересного рассказа. Но не пришлось: по громкой связи сообщили, что моему гостю и мне пора подниматься к ужину.

В кают-компании я представил Гаррисона, рассказал о нем все, что только сам узнал. Рассказ произвел на всех огромное впечатление. Валентина Петровна, наш судовой врач, женщина довольно впечатлительная, подошла к нам и сказала мне:

- Я вас очень прошу, переведите ему, что я от всей души желаю ему крепкого здоровья, счастья и благополучного возвращения на родину.

Я перевел.

Гаррисон сидел, наклонившись над тарелкой. Он молча выслушал Валентину Петровну, на какое-то время приподнял голову, посмотрел на врача.

- Спасибо. Скажите даме, что на родину я никогда не возвращусь. Я ею сыт по горло. За свою жизнь в Австралии я столько там хватил, что на две жизни хватит. Да и делать мне там нечего.

Мы все буквально остолбенели. Каждый из нас стремился домой. Всем нам хотелось поскорее попасть на Родину, к своим близким и дорогим. Мы высчитали не только день, но и час нашего прибытия в Севастополь. А тут человек уже шесть лет бродит по океанским просторам, живет вдали от родных мест, от всего, что окружало его долгие годы, от родных, сыновей, жены и не мечтает о возвращении. Видимо, недоброй мачехой была ему родная страна.

- Ну а если заболеете? - не унималась Валентина Петровна.- Или захотите повидать своих ребят? Как же тогда? Да и жена вас ждет не дождется...

- Сынам я не нужен. Они оба устроены, и им не до меня. С женой я развелся, она вторично вышла замуж. Новой семьи я заводить не собираюсь. Если заболею, то лучшее лекарство - это работа.?

- И потом, - Гаррисон повернулся ко мне, и лицо его сразу стало суровым,- скажите вашему врачу, что свои последние дни я хочу провести в океане.

Больше он не стал разговаривать. Молча управился с ужином, посидел покурил и после десяти вечера покинул наше судно. У трапа он сказал мне, пожимая руку:

- До завтра. В десять тридцать я вас жду у себя на судне. Приезжайте один, с товарищами, с капитаном, я его пригласил еще на берегу, с кем угодно. Мне очень хочется показать вам мой "Сандаунер". Пока!

Со вторым механиком, Германом Захаровым, собираемся в гости к Гаррисону. Уж очень любопытно побывать на этой скорлупке, посмотреть все вблизи, потрогать руками. Гаррисон уже ждал нас. Мы его сразу увидели, как только наш бот пришвартовался к пирсу. Он был в толстом, грубой вязки, темно-синем свитере, новых джинсах и сапогах. На голове берет. Вид такого лихого моряка, что хоть на картину. Завидев нас, он улыбнулся и произнес традиционное:

- Хэллоу! Прекрасная погода сегодня. Не правда ли?

- Погода отличная, - ответил я, пожимая ему руку, - просто не верится, что скоро зима.

Мы медленно шли, болтая о пустяках. На нас с удивлением смотрели портовые рабочие, приветливо улыбались. Гаррисон был их человеком, таким же рабочим, как и они сами. Им было очень приятно видеть наше уважение к моряку-одиночке.

На пирсе, прямо против яхты, мы остановились. Гаррисон подошел к краю деревянного настила, сделал широкий жест:

- Прошу вас на мой ковчег.

Он первым прыгнул на палубу, помог нам спуститься и сразу провел в кубрик. Мы осторожно спустились по ступенькам узкого трапа и очутились внутри помещения, в котором уже столько лет живет этот неугомонный человек.

Кубрик довольно тесен. У левого борта одна койка. Напротив, у правого борта, небольшой стол, заставленный посудой. Возле трапа печка-времянка. Возле нее стопка наколотых дров. На столе вплотную к борту приткнут транзисторный приемник; в плавании он служит для приема береговых сигналов и сигналов точного времени. Невдалеке от радиоприемника приютилась пишущая машинка. Приемник и машинка - единственные современные вещи.

Над койкой укреплены барометр, часы, напоминающие старый будильник, древний секстан. В носовой части, в нише, полка. На ней в беспорядке набросана одежда, различные вещи. Возле стола тоже полка. На ней плотно, одна к другой, втиснуты навигационные книги. Рядом с ними, в специальном гнезде, в простом металлическом подстаканнике стоит стакан.

Гаррисон подождал, пока мы с Германом осмотрелись, улыбнулся:

- Вот так я и живу. Как вы находите мой дворец?

- Нормально. Поставить бы у входа гвардейцев в медвежьих шапках - и прямо Букингэмский дворец, - пошутил я.

- Гвардейцев подобрать можно. С шапками труднее: медведей нет,- расхохотался Гаррисон.

Он открыл ящик стола, достал штурманские карты.

- Здесь весь мой путь за шесть лет плавания,- сказал он, бережно расправил карты и разложил их на столе.

Мы с Захаровым склонились над ними. Это были карты Индийского и Атлантического океанов. Их когда-то довольно крепко смочило соленой водой. Они были покороблены, местами вспучены. Но зато курс яхты был тщательно, со знанием дела начерчен на обоих полотнищах.

- Это и все ваше оборудование? - спросил я.

- Все. Больше ничего нет. Ни автопилота, ни гальюна, ни электрического света. Освещение газовое, отличительные огни керосиновые. В море отапливаюсь торфом, а здесь, на берегу, когда торфом, когда дровами. Мне немного нужно: сытно поесть, в тепле поспать. Все остальное приложится.

- Скажите, как понять название вашего судна? Что означает это слово "Сандаунер"? Бродяга?

- Вы правы, - сказал Гаррисон, - но тут необходимо разъяснение. С американской точки зрения - это бродяга. В Австралии - это аристократ среди бродяг. Но чтобы быть еще более точным - так это независимый человек, ни перед кем не снимающий шапку. У него такое же чувство собственного достоинства, как и у хозяина. Хотя никакого имущества у него нет. Это как раз то, что я есть. Я считаю себя равным с любым человеком в мире. Но и не считаю себя лучше, чем кто-нибудь другой. И то, что я всю жизнь был бродягой, - это как раз по мне. Другого мне не нужно.

- Вы довольны своей жизнью? - спросил я Гаррисона.

- Очень. У меня много профессий. В любой стране я всегда найду работу. Деньги меня не волнуют. Лишь бы прожить. Случается, я живу среди миллионеров. В другой раз - среди бедняков. Но всюду я чувствую себя хорошо. Самое любопытное, что среди миллионеров встречаются такие, которые завидуют мне. Я спрашивал их: почему бы им не последовать моему примеру? Они отвечали, что это невозможно: у них слишком много денег.

- У меня денег нет,- улыбается Гаррисон,- терять мне нечего, и потому я счастлив.

- Когда вы думаете покинуть Стэнли? - спросил я.

- Через неделю. Видимо, в следующую пятницу. А вы?

- Сегодня. В четырнадцать часов. Идем в Монтевидео. Потом - домой.

- Жаль. Только познакомились, и уже нужно расставаться. Ну что ж, давайте простимся. Я от души желаю вам счастливого плавания.

Гаррисон достал начатую бутылку виски, налил понемногу в стаканы.

- Всего вам доброго, - сказал я. - Удачи вам! Удачи и здоровья!

Мы выпили. Затем поднялись на палубу. Над Стэнли светило солнце. Было тепло, и никак не верилось, что в этих широтах наступала зима и что она буквально на следующий день всем нам крепко даст это понять.

Я оглянулся на пирс. В сторону яхты шли гости. Среди них штурман с "Джона Биско", наш общий друг ирландец Денни - главный метеоролог острова и двое из местного берегового начальства.

Пора и честь знать. Я несколько раз щелкнул затвором фотоаппарата. Потом Герман Захаров сфотографировал нас вместе с Гаррисоном. Потом я его одного и уже с пирса, сверху, его яхту "Сандаунер".

Мы простились. Но Гаррисон долго стоял на палубе и все смотрел нам вслед, пока мы не скрылись за стенкой пакгауза.

В тот же день мы покинули Стэнли.

В Монтевидео нас ждал сюрприз. После трехдневной стоянки, когда "Академик Книпович" вышел в море, чтобы взять курс на Родину, мы получили новый приказ. Нам предлагалось возвратиться в Антарктику и провести ряд дополнительных исследований в водах от пролива Дрейка до Южных Оркнейских островов.

Погода стояла отвратительная. Штормовые ветры сменялись ураганными. Часто шел снег. Палуба покрывалась коркой льда. Зима прочно вступала в свои права.

Я часто вспоминал Гаррисона. Судя по срокам, он должен был находиться где-то здесь, в этих водах. Я смотрю на огромные волны, слушаю вой ветра в снастях, и сердце невольно сжимается при воспоминании о моряке-одиночке и его крошечной яхте, которая всего-то длиной 24,5 фута (7,5 метра), шириной 8 футов и 4,5 фута в осадке. Каково ему сейчас? Что с ним?

Вечером прошу радистов связаться с каким-нибудь судном или береговой станцией и навести справки о прохождении яхты. Радисты, злые от того, что никак не могут установить связь с Москвой, посылают меня ко всем чертям. Но я не отстаю и каждый вечер прошу их об одном и том же и все с тем же успехом.

Только через неделю, когда мы шли от Огненной Земли к Гвинейскому заливу, пересекая Атлантику в самой широкой части, ко мне подошел начальник радиостанции Ким Луцай и спросил:

- Хотите знать о судьбе австралийца? Только сегодня удалось связаться с одним из судов, проходившим пролив Дрейка.

- Ну конечно, что с ним?

- Яхта под австралийским флагом обогнула мыс Горн и сейчас она находится на выходе из пролива в Тихий океан. Довольны?

- Спасибо за добрые вести...

...Прошло два с половиной года. Я думал, что мне никогда не придется побывать снова на Фолклендских островах, а тем более пройти зимой по пути, который в это время года прошел Роберт Гаррисон. Но все случилось по-другому. У меня так сложилась судьба, что я снова побывал в порту Стэнли. Потом наше судно прошло проливом Дрейка на пути в Чили. Был я и в других странах.

В Стэнли мы пришли под вечер. А утром бродили по знакомым улицам и удивлялись тому, что все здесь оставалось без изменений, как ничего не изменилось и за последние два десятка лет. Когда мы шли по набережной, рядом остановилась машина вроде нашего "газика". Молодой, симпатичный англичанин с редкой бородкой и такими же усами приоткрыл дверцу автомобиля и по-русски спросил:

- Не хотите ли выпить по чашечке кофе?

- С удовольствием, - ответил за всех наш судовой врач.

- О, я больше не знай по-русски, - с огорчением сказал англичанин. - Могу только английски.

Мы воспользовались приглашением этого молодого ученого, как это потом выяснилось, и зашли к нему в дом. Его супруга тепло нас встретила, угостила кофе и кексом, и мы с удовольствием болтали о разных пустяках. На улице шел дождь, дул холодный ветер, а в квартире было так тепло и уютно, как у нас дома, который мы оставили много месяцев назад. Когда миссис Кеннеди, так звали хозяйку, узнала, что мы не впервые в Стэнли, она спросила:

- И у вас, наверное, есть здесь знакомые?

- Конечно, есть, - ответил я. - Я очень хорошо знаю Денни, метеоролога. Мы с ним познакомились еще в бытность его на острове Южная Георгия.

- О, так это и наш друг, - воскликнула хозяйка. - Хотите я ему позвоню и скажу, что вы здесь?

- Спасибо. Буду очень рад.

Минут через пятнадцать мы сидели в крошечной гостиной Денни, пили виски и ждали, когда он закончит приготовление своего любимого блюда - бифштексов с кровью. Ими, несмотря на наши протесты, он собирался нас угостить.

Потом мы вспоминали наших общих знакомых, их судьбы.

- Послушай, Денни, - спросил я, - а ты ничего не слыхал о Гаррисоне? Помнишь того австралийца, моряка-одиночку, что долгое время жил у вас в порту?

- Слыхал, - ответил Денни и грустно посмотрел на меня. - Гаррисон погиб при выходе из пролива Дрейка. Он попал в ураган. Обломки его яхты нашли на чилийском берегу. А его самого так и не нашли. Об этом у нас в газете писали. Да и по радио я слышал... Нет больше Гаррисона...

Больше я о Гаррисоне ничего не слыхал. У меня остались фотографии его лодки, его самого и лента с магнитофонной записью его рассказа о шестилетнем плавании вокруг света...

База дружная: 78 градусов южной широты (Бардин Владимир Игоревич)

Из записок исследователя

Бардин Владимир Игоревич

Родился в 1934 г. Кандидат географических наук. Старший научный сотрудник Института географии АН СССР. Член редколлегий сборников "Полярный круг" и "На суше и на море". Участник шести антарктических экспедиций. Автор нескольких книг, многих научных и научно-популярных статей, очерков и рассказов. Живет в Москве.

У ледяного барьера

В два часа пополудни 15 декабря 1976 г. корабли 22-й Советской антарктической экспедиции - дизель-электроходы "Пенжина" и "Капитан Готский" - подошли к ледяному побережью моря Уэдделла - самого труднодоступного моря Антарктики. Здесь, на краю гигантского шельфового ледника, всего в 1300 километрах от Южного полюса, год назад была создана сезонная база Дружная.

Полуторамесячное плавание закончилось. Нас ожидала работа на закованном в лед континенте. За короткий летний сезон геологам, географам и геофизикам предстояло провести исследования в наименее изученном районе Антарктиды. Поэтому одной из основных задач экспедиции было составление географической карты этой территории. А карта - основа для всех дальнейших изысканий.

Как сложится полевой сезон? В каком состоянии мы найдем базу? Зимой на Дружной никого не было. За долгую полярную ночь домики, конечно, занесло снегом. Это обычно случается со всеми постройками на прибрежных ледниках. Но у строителей Дружной не было выбора: в этом районе на сотни километров не отыщешь ни единого скального выхода - только снег и лед. К тому же ледяной берег не опирается здесь на грунт, а лежит на водной поверхности.

Такие ледники называются шельфовыми. Они широко распространены в Антарктиде. Шельфовый ледник Фильхнера-Ронне, на краю которого расположилась Дружная, - один из самых крупных. Чтобы оценить его размеры по привычным европейским масштабам, достаточно сказать, что территория этого ледника в полтора раза превышает площадь Италии.

Береговая линия шельфовых ледников весьма изменчива. Края постепенно выдвигаются в море и в конце концов обламываются, порождая айсберги. Порой размеры их достигают сотни и тысячи квадратных километров. Предугадать, когда и в каком месте родится новый айсберг, трудно. А если это случится как раз там, где расположена наша база? Такие мысли не раз приходили в голову во время рейса.

Дизель-электроход 'Пенжина' у ледового причала Дружной (фото автора)

И вот сейчас все высыпали на палубу, с волнением ожидая встречи с Дружной. Домиков базы даже с верхнего мостика разглядеть не удавалось. У края невысокого, 4-5 метров, ледяного барьера чернело несколько бочек, обозначавших место, где в прошлом году швартовались корабли. Дальше от моря берег полого возвышался, и там на склоне виднелась полузанесенная снегом цистерна, а около нее - уже целое скопище бочек. За этими приметными ориентирами и должна находиться Дружная.

Но швартоваться к барьеру на этот раз было невозможно. Морской лед - неровный, торосистый, с большими снежными сугробами - преграждал путь к берегу. Всего-то полоса припая шириной метров триста, но кораблю не пробиться: лед толстый, вязкий. Попробовали было дизель-электроходы скалывать лед корпусом, но дело шло медленно. Капитаны нервничали - большой расход топлива, да и риск немалый: суда хотя и ледового класса, но не ледоколы, корпус может не выдержать. Поискали другое место, но ледяной барьер или слишком высок, или неровен, а то и вовсе смялся, вздыбился вверх: не иначе плавучая ледяная гора наскочила здесь на берег. Такие вмятины называют в шутку "поцелуем айсберга".

Вернулись обратно. На лед высадилась бригада с ломами и лопатами, начала сбивать торосы, готовить дорогу к барьеру. Было решено приступить к разгрузке. Дизель-электроходы пришвартовались к припаю один вблизи другого.

Разгрузка кораблей в Антарктиде, пожалуй, одна из самых напряженных и ответственных операций. И в ней принимают участие все без исключения. Бригады трудятся по 12 часов, сменяя друг друга. И работы всем хватает.

Без всякой портовой техники необходимо выгрузить на лед тысячи тонн самых разнообразных грузов, от бочек с горючим до самолетов Ил-14. И все нужно сделать в самые сжатые сроки: того и гляди - испортится погода, задует пурга. Но пока в небе ни облачка, тихо, температура в полдень плюс 1,5 градуса! Да и в полночь, когда на лед спустилась наша смена, ненамного холоднее: солнце не уходит за горизонт. Картографы переживают: "Какую погоду упускаем, сейчас самое время проводить аэрофотосъемку!" Но до того момента, когда начнется работа, далеко. Самолеты - "рабочие лошадки" нашей экспедиции - еще на палубе судна. Их нужно выгрузить, собрать, технически подготовить и лишь потом думать о полетах.

База Дружная - поселок в снежной пустыне (фото автора)

Капитан "Пенжины" Михаил Петров закончил свою смену совсем осипшим - сорвал голос. Его сменяет дублер Виктор Кузин. Он значительно моложе, спокойнее, и у него другая тактика: посвистывает с мостика, следя за работой крановщика. Отдаст команду и знай себе посвистывает. Прекратит свистеть - крановщик тут же стопорит лебедку, ждет новой команды.

Разгрузка на "Пенжине" спорится. Сгружать Илы помогают все. С берега страхуют оттяжками зависший в воздухе бескрылый фюзеляж машины. Главное - не дать ему вращаться, не зацепить краем за борт. А потом под общую команду: "Раз, два - взяли!" - опускают самолет на лед.

Все самолеты у нас на лыжах. Отбуксировать машину на барьер трактором уже не составляет большого труда. Затем на сани сгружают громоздкие упаковки с плоскостями самолетов. И вскоре авиамеханики, облюбовав себе место на краю барьера, приступают к сборке.

А мы работаем у кораблей. Принимаем на лед с судовых стрел металлические контейнеры с продовольствием и снаряжением, деревянные ящики с приборами, панели сборных домиков, а чаще всего сетки с бочками.

Бочек этих в трюмах нескончаемое количество: больше пяти с половиной тысяч. В них бензин разных марок для самолетов и вездеходов, керосин для вертолетов, дизельное топливо для электростанции. На Дружной много техники: два Ил-14, два Ан-2 (Аннушки), два вертолета Ми-8. И еще тракторы, вездеходы. Без горючего шагу не ступишь.

По льду у кораблей носится маленькая, серая, с темными подпалинами Дворняжка - Макар. Прыгает, ластится к полярникам. Три года назад крохотным щенком неизвестно как оказалась она на "Капитане Готском" и с тех пор плавает на судне, стала любимицей команды, заправским моряком, а теперь вот еще и полярником.

Разгрузка набирает темп. Через каждые 5-7 минут над нами зависает вертолет. Под брюхом у него болтается металлический крюк - гак, как принято называть у моряков. За него нужно зацепить металлическую сеть с бочками либо контейнер, а то и жилой домик в сборе.

Вертолеты - незаменимые помощники, без них разгрузка шла бы куда медленнее. А тут только успевай поворачиваться. Расправляем на деревянном настиле колючую, непослушную сетку, закатываем на нее бочки по 12- 15 штук. Еще не успеваем перевести дух, как над головой свистит вертолет.

Самый ответственный момент - застропить груз, зацепить края сетки за гак. Эта операция особенно ловко получается у молодого белобрысого паренька, радиотехника Дружной - Гриши Клемяционка. Он бесстрашно лезет под брюхо трепыхающегося в метре-двух надо льдом вертолета. Остальная часть погрузочной бригады укрывается в этот момент кто где может от ураганного ветра, поднятого вращающимися лопастями. Ветрило норовит сорвать шапку, продувает ватный костюм до костей. Снежная крупа сечет лицо, залепляет защитные очки. Грохот царит невообразимый: объясняться друг с другом можно только знаками.

Механик вертолета в шлемофоне с радионаушниками лежит на полу кабины, наполовину высунувшись в дверцу, заглядывает вниз, следит, как Гриша цепляет сетку, и сообщает по радио пилотам. Вертолетчики Виктор Гуськов и Владимир Ледков - пилоты экстракласса. Иначе тут нельзя. Гриша, хотя и первый раз в Антарктиде, все делает споро. А опыт тут же приобретается: известно, что на ошибках быстрее учатся. Один раз чуть колесом его вертолет не придавил. Другой - сгоряча схватился Гриша за гак голой рукой - током дернуло: сильнейший заряд статического электричества накопился на конце металлического троса. Сидел потом с полчаса Гриша в стороне на бочках, себя корил: "А еще радиотехник!", пришел немного в себя - и снова за работу.

Не уступает Грише в умении стропить грузы и наш иностранный коллега, геолог из ГДР Ганс Пейх. Он тоже впервые в Антарктиде, но сразу освоился. В яркой непродуваемой пуховой куртке, в шерстяной шапочке с помпоном, с пунцовыми щеками, он похож на сказочного тролля с рождественской открытки.

С Гансом мы плыли в Антарктиду в одной каюте и подружились. Он хорошо знает русский язык, не раз бывал в нашей стране. Характер у него легкий. Ганс общителен, на редкость сообразителен. Все схватывает буквально на лету.

И еще один иностранный коллега - американский геолог Эдвард Грю трудится в нашей бригаде. И ему нельзя отказать в трудолюбии. Огромные трехсоткилограммовые бочки он катает по настилу из досок с редкостным упрямством, что называется, не разгибая спины. И при этом совсем не обращает внимания на то, что делается вокруг. Несколько раз его приходилось оттаскивать в сторону, оберегая от накатывавшихся сзади бочек. И все-таки его слегка придавливало. В таком случае Эдвард недоуменно оглядывался, словно не сразу понимая, что случилось, потирал ушибленное место и снова с прежним рвением принимался за работу.

По характеру Эдвард медлителен, флегматичен. Зато упорства, целеустремленности ему не занимать. И русский он освоил не хуже Ганса. У Эдварда в арсенале такие поговорки: "Первый блин комом", "Поспешишь - людей насмешишь". Только манера говорить у него другая, неторопливая. Эдварда многие знают в экспедиции. Он не новичок в Антарктиде. Однажды уже зимовал у нас на Молодежной. Только вот собачонка Макар никак не признает его за своего. Как увидит американца, заливается бешеным лаем. Внешне Эдвард мало походит на геолога. Высокий, худощавый, с гривой черных как смоль волос, длинным носом, зависающим над верхней губой, артистичными руками с тонкими пальцами. Его можно скорее принять за музыканта.

Пока не все ладится на разгрузке, порой возникает неразбериха. Вот бригадир, он же глава нашего геологического отряда, посылает меня с одним из геологов на Дружную принять там бочки. Мы послушно заползаем в приземлившийся по этому случаю вертолет. Но на Дружной нас встречает начальник базы. Он считает, что здесь людей и так достаточно, и отправляет нас обратно. В течение двадцати минут нас трижды перебрасывают с одной точки на другую. Руководители впали в амбицию, не хотят уступать друг другу. У вертолетчиков глаза на лоб лезут: они не могут взять в толк, почему нас надо возить через рейс то туда, то обратно. В конце концов начальник базы одолел нашего бригадира, и мы вернулись на прежнее место.

Погода портился. Перед самым концом смены с борта судна крикнул старый знакомый по антарктическим экспедициям, геофизик Виктор: "Слышь, Володь, тебе тут какая-то чудная радиограмма из Якутска". Радиограмма была действительно необычная.

"Прошу сообщить сохранилось ли острове Кергелен стадо северных оленей завезенных туда 50 лет назад. Профессор Андреев".

Кто такой профессор Андреев, я понятия не имел. На Кергелен мы заходили по пути в Антарктиду, но про северных оленей ничего не слышали. Впрочем, кажется, одной из корабельных буфетчиц галантные французы, хозяева острова, преподнесли на память какие-то рога. Раз этот вопрос так беспокоит профессора, нужно помочь. "Пенжина" по пути в Австралию зайдет на Кергелен. Может быть, первый помощник капитана сумеет разузнать об оленях.

Пошел снег, видимость ухудшилась, и вскоре разгрузка прекратилась. Сваливаем в кузов вездехода личные вещи и отправляемся на Дружную устраиваться. С судовой жизнью покончено. Как только разгрузка завершится, корабли покинут базу. Вернется же за нами одна "Пенжина".

Новоселье

Против ожидания Дружная оказалась не слишком занесена. Снег засыпал Домики на треть или наполовину, лишь кают-компания была погребена почти п° крышу. Но бригада, проводящая расконсервацию базы, сумела откопать вход, и повар уже хлопотал у плиты.

Наш аэродром. Слева за бензозаправщиком виднеется 'емкость' летного командования (фото автора)

Наш домик стандартный, собранный из панелей, пригнанных друг к другу и стянутых болтами. Такие дома уже давно используются в Арктике. Название их мудреное - ПДКО, что означает "полярный дом Канаки-Овчинникова". Дом простой, незатейливый. Коробка пять метров в длину, два с половиной в ширину. Стоя во весь рост, до потолка можно достать рукой. Вход через обычную дверь, без тамбура. Окна маленькие, квадратные. Толщина стен невелика, но сквозь них не продувает. У входа установлена венгерская печь, работающая на солярке или керосине. В отличие от газовых плит, которыми мы отапливались в полевых лагерях в прошлом, она удобнее и безопаснее.

Домов ПДКО на Дружной несколько десятков. Четырьмя рядами выстроились они на расстоянии 40-50 метров друг от друга, образовав подобие улиц. И ни одного пустующего помещения. Идет сборка новых зданий: база должна принять 135 человек.

Летчики привезли с собой жилище собственной конструкции - огромный металлический цилиндр, своего рода цистерну на колесах. Очень гордятся этим сооружением. В нем весу тонн тридцать. Внутри три отсека: кухня, столовая и спальня. Пока чудо-дом сгружали с корабля и доставляли на Дружную, немало крепких слов было сказано в адрес того человека, которому взбрело в голову везти в Антарктиду это громоздкое металлическое сооружение. Поселились в цистерне начальник авиаотряда и его заместитель.

В нашем домике мы устраиваемся вчетвером: начальник отряда, он же наш бригадир на разгрузке, Ганс, Эдвард и я. Словом, интернациональный домик. Бригадир еще не отошел после схватки с начальником базы и компенсирует сейчас свое поражение тем, что безоговорочно занимает своими вещами все ящики единственного письменного стола. Я пытаюсь отвоевать один из них, но терплю поражение. Начальник держит круговую оборону. Недаром знающие его геологи говорят: "Его ничем не возьмешь, он как в кольчуге, бронированный".

Затаскиваем в помещение все, что боится мороза. Остальное снаряжение складываем вблизи дома на фанеру и закрываем брезентом. Потом приколачиваем гвозди для вешалок, сооружаем полочки. Работы не так уж много: дом обжит прошлой экспедицией.

В этом доме мы жили. Справа Ганс Пейх (фото автора)

На противоположной от двери стороне - нары. Как в железнодорожном купе - два верхних места, два нижних. Наш начальник, заняв нижнее место с правой стороны, предлагает устраиваться нам. Мы с Гансом размещаемся наверху: я - над начальником, Ганс - над американцем.

Пришло время идти на обед. На улице пуржит, но холода мы не ощущаем. В столовой влажно, как в бане. Снег на крыше тает, струйки воды просачиваются внутрь, заливают пол, капают на столы и лавки. Кают-компания составлена из нескольких домиков ПДКО, но места все равно не так уж много, а в часы пик не протолкнуться.

Поварам на кухне работать и вовсе нелегко: помещение тесное, не развернешься. К тому же электрические приборы пока бездействуют из-за нехватки электроэнергии. Все готовится на газе, а конфорок не хватает. Повар - молодой парень, почти упирающийся головой в потолок, суетится, то и дело высовывается с камбуза, уговаривает обедающих: "Ничего, мальчишки, скоро запустят новый дизель: кровь из носа - наладим электропечь, задержки не будет! Угощайтесь пока холодной закуской. Колбаса, консервы, хлеб, масло - все на столах. Щи сейчас поспеют".

Обросшие "мальчишки" хмуро жуют, на монолог повара никак не реагируют.

- Давайте, мальчишки, разливайте первое,- снова появляется повар, внося с помощником бачок с дымящимися щами. Чувствуется, он волнуется, переживает. Первые шаги самые трудные.

А на улице пуржит пуще прежнего. За обжитым нами оазисом из желтых Домиков все погружено в молочную пелену. Ни моря, ни мачт кораблей не видно. Если сейчас расколется ледник и мы окажемся на айсберге, то и не заметим. Наша база как одинокий мир, затерявшийся в снежной пустыне.

Ганс, Эдвард и я отправляемся на послеобеденную прогулку. Подходим к цепи бочек, которыми оконтурены границы станции. За бочки ходить строго- настрого заказано: под снегом могут быть трещины. Шельфовые ледники, на первый взгляд ровные и безопасные, полны коварных ловушек, укрытых с поверхности снежными мостами. Их ровная поверхность только усыпляет бдительность. К тому же при плохой видимости, потеряв ориентировку, можно оказаться на барьере и свалиться в море. Не так далеко от нас, на побережье Земли Королевы Мод, однажды разыгралась такая трагедия. Трое участников международной Норвежско-Британско-Шведской экспедиции упали в ледяную воду. Ценой неимоверных усилий спасти удалось лишь одного.

Все это я рассказываю в основном Гансу с назидательной целью. Он новичок, чрезвычайно любознателен. Обожает дальние прогулки, особенно на берег океана.

- Какова толщина нашего ледника? - обращается Эдвард ко мне.

- Геофизики говорили, в районе базы около 400 метров, к берегу - меньше.

- А подо льдом океан?

- Да, еще около 300 метров до дна.

- А известно, с какой скоростью движется ледник?

- Геодезисты уже сделали прикидку. За год Дружная сместилась почти на два километра к северу.

Эдвард задумывается.

- Шесть метров в сутки делаем по направлению к дому, - подводит итог нашему разговору быстрый Ганс.

Надышавшись свежим воздухом, возвращаемся на базу.

Первый блин комом

Наконец погода, как выразился Эдвард, "разгуливается". Оба наших иностранных коллеги щеголяют русскими выражениями и пословицами. Эд без улыбки, серьезно. Ганс весело, непринужденно, с какой-то, можно сказать, французской легкостью. Излюбленное его выражение на данный момент - "вкривь и вкось". Увы, часто оно весьма метко бьет в цель.

Наша бригада снова идет грузить бочки. Только на этот раз не к борту корабля, а на базовый склад. Вертолеты один за другим доставляют сетки с бочками, опускают их на снег. Машина уходит с пустой сетью за новой порцией, мы же разбираем кучу, ставим бочки на попа, тесно друг к другу. Оставишь их лежать - первая же пурга занесет, не отыщешь.

Несколько в стороне от нас, вблизи своего металлического чуда-дома, летчики разметили взлетно-посадочную полосу. Начальник авиаотряда ходил по полосе, остался доволен, даже отказался от ее укатки. Говорят, он решил сегодня сделать пробный взлет на Ил-14. С самого утра у самолета копошатся техники, который час уже гоняют моторы.

Короткая передышка между рейсами вертолетов. Можно взобраться на бочки, осмотреться. Ряды их выстроились широкой полосой. Большая часть бочек выкрашена в зеленый цвет. На ослепительно белом снеге россыпь зеленых предметов ласкает глаз. Естественной зелени в Антарктиде практически нет, и мы уже начинаем ощущать цветовой голод.

Вертолет ушел. Слышим, моторы Ил-14 взревели на полную мощность. И вот самолет стронулся с места, заскользил по снегу, набирая скорость. I - Пробует полосу, - авторитетно заметил бригадир.

Движется Ил неровно, рывками, покачивая носом. Но пилот, а за штурвалом сам начальник авиаотряда, не снижает скорости, скорее наоборот - скорость возрастает. За хвостом вздымается облако снежной пыли. Неожиданно самолет словно спотыкается, хвост его вздергивается вверх. Ил-14 клюет носом и замирает.

Почти одновременно каждый из нас издает какой-то нечленораздельный возглас. По полосе вслед за самолетом уже бегут летчики. Летевший к нам вертолет сбросил сетку с бочками где-то в стороне и тоже пошел к месту аварии. И мы, не раздумывая, побежали туда.

Зрелище это тревожное - нос самолета помят, винты изогнулись колесом. Я впервые свидетель такого происшествия в Антарктиде. Раньше только в документальном фильме видел, как капотировал при посадке американский легкий аэроплан. Американским авиаторам в Антарктиде не везло: они разбили здесь не одну машину. Были при этом и трагические исходы. Наших же летчиков бог миловал. Можно сказать, повезло и сейчас - все уцелели. И самолет не загорелся. Только вот сможет ли он когда-нибудь подняться в воздух? Для наших геофизиков это вопрос немаловажный. Ведь машина оборудована как летающая геофизическая лаборатория, на нее возлагались большие надежды. Вот уж поистине "первый блин комом", как любит выражаться Эд. Но в полярных экспедициях никто не застрахован от случайностей. Главное - не падать духом.

После первого замешательства все возвращаются по своим местам. Мы продолжаем разгружать бочки, то и дело поглядывая на потерпевший аварию самолет, около которого хлопочут техники наземной авиационной службы. Им теперь предстоит дать заключение о судьбе машины. Хотя не трудно предположить, что без мастерской и специального ремонтного оборудования на продуваемом ветрами леднике сложный ремонт сделать будет невозможно. Не успеешь оглянуться - полевой сезон закончится. Правда, о начальнике наземной авиационной службы инженере Аркадии Колбе идет Добрая слава. Хорошо знают его и в Арктике, и в Антарктиде. У него и богатый опыт, и золотые руки. Но все равно чудес не бывает, хотя пилоты еще на что-то надеются, ходят за Колбом как провинившиеся школьники.

А Колб хмурый, с бронзовым от работы на солнце и ветре лицом, в комбинезоне, пропитанном машинным маслом, молчит. Наскоро перекусит и идет обратно к своим ребятам.

И вскоре базу облетает известие: бригада Колба берется восстановить Машину еще в этом сезоне. Правда, для этого нужен целый ряд запасных Частей, которых на Дружной нет. Раздобыть необходимые запчасти можно только на Молодежной. Там стоит на приколе отлетавший свое Ил, кое-что можно содрать с него. Но как все это доставить к нам? И дело не только в расстоянии более трех тысяч километров, разделяющих наши станции. В Молодежной сейчас нет авиации. Самолеты, способные выполнить эту задачу, находятся в Мирном. Это еще почти на две тысячи километров дальше от нас. Но и это не главное. Главное, что авиация Мирного занята снабжением внутриконтинентальной станции Восток - нашей самой труднодоступной и знаменитой зимовки на полюсе холода. Пока эта работа не завершится, вряд ли можно рассчитывать на помощь оттуда.

Правда, на Дружной есть еще один Ил-14, который скоро будет готов к полетам, но он оборудован специально под аэрофотосъемку. Если направить его за запчастями, значит, поставить под угрозу картографические работы. Кто может гарантировать, что рейс пройдет быстро и удачно? На южнополярном континенте погода изменчива, почти каждый дальний полет - уравнение со многими неизвестными.

Есть и иные трудности. В Антарктиде теперь ведут работы несколько крупных авторитетных ведомств: за снабжение станции Восток отвечает одно; геофизические исследования курирует другое; картографирование проводит третье. У каждого ведомства свое плановое задание. Можно понять их руководителей. Порой и хотелось бы рискнуть, помочь незадачливому товарищу, а если из-за этого свои работы сорвешь?

В общем ясно, что, пока запчасти прибудут на Дружную, многие начальники, и не только у нас в Антарктиде, немало переломают копьев. Но главное все же, что Аркадий Колб взялся восстановить машину. Не было бы этого решения - и копья ломать было бы не из-за чего.

Станционные будни...

Пока вопрос о восстановлении самолета рассматривается в высших сферах, разгрузочные работы завершаются. "Пенжина" первая покинула Дружную и взяла курс на остров Кергелен. "Капитан Готский" тоже торопится нас оставить. Северный ветер нагнал к берегу льды, прибарьерная полынья сузилась. Возникла опасность быть затертым во льдах. Звучит прощальный гудок. От нас с берега взмывают ракеты. И скоро силуэт дизель-электрохода, сделавшись до смешного маленьким, игрушечным, теряется среди льдов и айсбергов на горизонте.

С разгрузкой покончено, но теперь перед нами новая задача - подготовиться к полевым работам в горах. Всеми хозяйственными работами на Дружной ведает комендант базы Анатолий Банщиков. Хозяйственников мы привыкли видеть чаще всего в годах, солидными, с богатым трудовым опытом, нередко из бывших отставных военных. Анатолий же молод, симпатичный блондин, и его никак нельзя назвать солидным.

С утра Банщиков распределяет наряды: кому дежурить на кухне в помощь повару, кому работать по благоустройству поселка, кому идти на дизельную, кому на склад продуктов и вещевого довольствия. Каждый со своими бедами идет к Анатолию: за сапогами, за ватником, за спальным мешком. Да мало ли что понадобится, о чем раньше не подумал, дома забыл, не предусмотрел и во? теперь перед отлетом в горы спохватился. В полярной экспедиции мелочей нет.

Каждый день из каждого отряда выделяется по человеку в "комендантский взвод". Приходит и мой черед. Комендант определяет двух геофизиков и меня в наряд на электростанцию. Там сейчас идет строительство помещения для новых дизелей. На ДЭС хозяйничает наш главный механик Петр Федорович Большаков. Он немногословен. Показывает, где брать доски, где лежат гвозди, молоток и топоры. У него по горло дел - электростанция должна работать бесперебойно. Ведь она обеспечивает питание радиопередатчика. С Петром Федоровичем работать приятно. Он не понукает, прощает невольные промахи, порой помогает ненавязчивым советом, а сам копается со своими дизелями. Петр Федорович уже не первый раз в Антарктиде. Механик знающий, трудолюбивый. А по характеру человек мягкий, деликатный. Только вот взгляд у него какой-то тихий, печальный, даже когда он, улыбаясь, одобряет проделанную нами работу.

После обеда весь наш отряд занимается сборами в полевой горный лагерь. Горы Шеклтона, где нам предстоит работать, в 300 километрах от Дружной. Это еще дальше на юг, ближе к полюсу. Там должны быть созданы два самостоятельных лагеря. Но вся организация начинается здесь, на Дружной.

У коменданта нужно получить палатки, собрать их, проверить, все ли детали в порядке. Если сейчас что-либо не учтешь, проглядишь, в горах спохватишься - локти кусать будешь. А хозяйство мы берем с собой большое: газовые плиты с баллонами, печи жидкого топлива, раскладушки, спальные мешки, геологическое снаряжение, уйму всяких мелочей и продукты на два месяца.

Мясные продукты хранятся в специальном холодном складе. Его еще прошлая экспедиция организовала. И разумно поступила. Хотя Антарктида - ледяной континент, под палящим круглые сутки солнцем брикеты с мороженым мясом, ящики с курами моментально оттаивают.

Вход в склад через люк. Внизу, под снегом, просторное помещение. По углам толстенные бревна, стены обшиты досками, в крыше отверстие для вентиляции, потолок в гирляндах сверкающих снежных кристаллов. На полу сложены припасы: упаковки с бифштексами, эскалопами, шницелями, ромштексами, свиными котлетами, филе трески, судака, зубатки, ящики с курами, брикеты сливочного масла, говяжьи туши, свиные окорока.

Продукты получаем согласно утвержденным нормам. Укладываем на брезент около домиков. Предстоит еще поделить все строго на две части по числу лагерей, кое-что дополучить. Не забыть самое главное - хлеб! Без хлеба, известно, русский человек жить не может. Но как сохранить хлеб от зачерствения? В прошлых экспедициях, знаю по своему опыту, приходилось заскорузлые, мерзлые буханки распиливать пилой-ножовкой, а куски потом размачивать. Теперь же хлебная проблема решена. Буханки ржаного хлеба, предназначенные специально для нас, подготовлены еще в Ленинграде. Облиты спиртом, упакованы в целлофан и заморожены. Раскроешь такую упаковку - хлеб мягкий, влажный и к тому же спиртиком попахивает. Есть - одно Удовольствие.

Вечером осваиваем снегоходы. Два новеньких "Бурана" - двухместные открытые машины, похожие на мотоциклы, только на гусеничном ходу, будут помогать в маршрутах. Это тоже новшество. В прошлых экспедициях в полевых геологических лагерях мы полагались только на собственные ноги. За "Бураном" удобно буксировать сани с образцами, а уцепившись за капроновый фал, сзади могут скользить два-три лыжника.

Сначала я самостоятельно отрабатываю вождение снегохода. Машина проста в управлении, тем не менее ухитряюсь чуть не свернуть деревянный короб, через который влезают в холодный склад. Затем по указанию нашего начальника (он, к счастью, отсутствовал в тот момент, когда я торпедировал склад) отрабатываем коллективную буксировку. Я снова усаживаюсь в седло. Начальник и Ганс, как всегда улыбающийся, приготовились к буксировке. Завожу машину, вопросительно оборачиваюсь. Начальник радушно кивает. Нажимаю на газ - и снегоход, подпрыгнув как норовистый конь, срывается с места. Мы выкатываемся на снежную целину на окраине станции. Здесь я прибавляю скорости. "Буран" лихо несется по застругам, словно по стиральной доске. Теперь я уже освоил машину и чувствую себя в седле как лихой наездник. Слегка привстаю, словно в стременах, и еще сильнее жму газ. Сзади раздается истошный вопль. Оглядываюсь. Ганс, вцепившись в натянутый шнур, катится в одиночестве, начальник валяется на снегу. Делаю крутой вираж, возвращаюсь назад. Глушу мотор точно у ног начальника, жду, как он оценит мое мастерство. Но начальник молчит, снег забился ему за ворот, одна лыжа соскочила. Он сопит, отряхивается.

Оставив "Буран", иду к нашему доктору. Он хранитель станционной печати. У меня кипа конвертов, многие просили погасить марки на Дружной. Над докторским домом белый флажок с красным крестом. Вокруг намело большие сугробы. Чтобы войти, надо нырнуть на несколько метров вниз по крутым обледенелым ступеням. В прихожей в углу внушительная коллекция разнообразных костылей. К счастью, они пока простаивают без дела. Небольшая приемная заполнена летчиками. После несчастного случая с самолетом они зачастили к доктору. И сам начальник авиаотряда серьезно недомогает. Что поделаешь - нервы.

...и праздники

Заканчиваются приготовления к вылету в горы. Но вечер 24 декабря мы освобождаем от работы. Зарубежные коллеги Ганс и Эдвард приглашают нас на рождество!

Отец Ганса по профессии плотник. Многие приемы плотницкого мастерства освоил сын. Из листа фанеры выпилил аккуратную елочку, позеленил ее фломастером, украсил звездочками из серебряной и золотой конфетной бумаги. Рядом подвесил на нитках три апельсина, красный пластмассовый свисточек, гирлянду сушеных яблок. Под елкой укрепил несколько свечек. Получилось очень нарядно.

Повар подготовил по такому случаю две отлично подрумяненные, нафаршированные рисом курицы. Рождественский стол получился на славу! И напитками стол не обделен: виски, водка, бутылочное и баночное пиво, соки. Геологи довольны. Даже самый экспансивный из них, курчавый, похожий на фавна палеонтолог Игорь, улыбается.

- Маловато, Ганс, - кивает он на бутылки, - но ничего, сойдет!

- Рождество - семейный праздник, - смущается Ганс. - На рождество немного пьют. Больше на Новый год.

Начальник зачитывает поздравительные открытки нашим иностранным друзьям. Мы постарались написать их как можно теплее, не забыв о женах и детях.

Ганс и Эдвард сидят серьезные, растроганные. Им далеко не просто у нас в экспедиции. Если нам порой взгрустнется, затоскуешь по дому, то среди своих как-то легче переносишь разлуку. Они же не только в Антарктиде, но еще и на иностранной станции. Конечно, мы стараемся быть гостеприимными хозяевами, но тем не менее... Недаром говорится: "В гостях хорошо, а дома лучше".

Ганс включает свой портативный магнитофон. Звучит торжественный колокольный перезвон, потом песенка о зеленой елочке в исполнении жены и двух детей Ганса. И наверно, каждый из нас вспомнил в этот момент своих родных и близких.

Рождественский вечер удался. Он получился, как и хотел Ганс, светлым семейным праздником.

В канун нового года

Начальник авиаотряда выздоровел. Сегодня на диспетчерской он доложил, что второй Ил-14, предназначенный для аэрофотосъемки, готов к полетам. Как только начнется аэрофотосъемка, добрая половина базы будет втянута в работу. В разных концах района начнут действовать выносные радиодальномерные станции.

И наш геологический отряд готов к вылету в горы. Всем уже не терпится приступить к маршрутам. Особенно Гансу: почти две недели в Антарктиде, а антарктической земли не нюхал, образца горной породы в руках не держал - все снег да лед. Вслед за картографами и геологами, глядишь, и геофизики развернутся. Летчики уверены: инженер Колб сдержит слово. А переговоры о доставке запасных частей из Молодежной близки к завершению.

Слов нет - трудное было начало. В пору растеряться. Но сейчас дело налаживается. Появилась уверенность - все работы будут выполнены. К Новому году намечено приурочить официальное открытие базы, торжественно поднять флаг. Но мы к тому времени уже должны улететь в горы.

Пока же я попадаю в "комендантский взвод". На этот раз задание особое: установить мачты для флагов. Кроме флага СССР на станции будут подняты флаги ГДР и США. И еще нужно предусмотреть свободные флагштоки на случаи визитов иностранных ученых. Поблизости от нас находятся базы англичан и аргентинцев, а в море Уэдделла сейчас ведет исследования норвежская океанологическая экспедиция. Вдруг кто-либо захочет пожаловать в гости? Антарктические станции открыты для всех, и тут свято соблюдаются законы гостеприимства. Советские станции в этом отношении пользуются у иностранных полярников особой популярностью.

Устанавливаем флагштоки втроем. Я помогаю двум геофизикам. Это опытные полярники, мастера на все руки. С одним из них - с Виктором Лебедевым я уже не в первый раз в Антарктиде. Виктор чуть постарше меня, но поменьше ростом и пополнее, животик у него выдается вперед, брюки с него вечно соскакивают. Это, однако, не мешает ему оставаться подвижным, легким на подъем. В прошлом он выполнял работу радиста, теперь переквалифицировался на взрывника. При геофизических исследованиях нередко приходится применять взрывчатку. Кстати, именно с помощью взрывов сейсмики определили толщину нашего ледника - 400 метров. Да и не только для науки может пригодиться в Антарктиде взрывчатка. Зажало во льдах корпус судна - взрывник поможет освободить его. Даже для того чтобы порожнюю бочку приспособить под урну для мусора, обращаются к взрывнику. Он опускает в бочку через отверстие для пробки небольшой заряд. Бах! Дно бочки вышибается - и тара для мусора готова.

После обеда, редкий случай, выдается свободное время, и все в нашем домике, кроме Эдварда, устраиваются на отдых. Эд сегодня дежурит на кухне. Сам пошел, добровольцем.

Первым на нарах зачмокал во сне как младенец Ганс. Начальник плотно прикрыл дверь, запустил печь на полную мощность и прилег с книгой в руках. Он обожает тепло. Конструкторы ПДКО недаром вдвоем думали, постарались на совесть: соорудили дом крепким, непродуваемым, вот только вентиляцию не предусмотрели. Хоть бы какое отверстие в крыше сделали. Стоит закрыть дверь, в домике становится невмоготу. Внизу еще ничего, а под потолком, где мы спим с Гансом, духота. По ночам нам с Гансом снятся кошмары. Просыпаешься с тяжелой головой, весь в поту. Мирные переговоры с начальником о том, чтобы на ночь выключить печь, окончились безрезультатно. Я пытаюсь вести борьбу за свежий воздух партизанскими методами. Как бы невзначай оставлю дверь приоткрытой или незаметно убавлю отопление. Ганс - мой союзник и идейный вдохновитель. Эдвард держит нейтралитет. Он спит внизу, да и к тому же кажется вовсе не чувствителен ни к жаре, ни к холоду.

Однако начальник бдительно следит за нашими действиями. Только когда он засыпает, нам предоставляется некоторая свобода. Вот и сейчас я упорно сижу, делаю вид, что пишу дневник, выжидаю, когда начальник задремлет, чтобы выключить проклятую печь.

К вечеру благополучно взлетел Ил-14. Делает круг над базой, потом набирает высоту. Аэрофотосъемщики торжествуют: завтра можно приступать к работе! За ужином вижу преобразившегося командира авиаотряда. Лицо его помолодело. Казалось, он снова обрел уверенность в себе.

Уже на Дружной начались приготовления к праздничному вечеру, и, глядя на них, невольно заколеблешься: а что, если задержаться, отпраздновать Новый год на базе? Ведь организация лагеря в горах потребует стольких хлопот! Загружать, разгружать самолеты, перетаскивать грузы, ставить палатки. Там уж не до застолья. А тут еще расслабляюще действуют поздравительные радиограммы. Поток их уже поступает на рацию. Радисты едва справляются. Каждый из нас ждет вестей с Родины. Нет для полярника лучшего подарка, чем добрые вести из дома! Но все понимают, что нельзя терять времени: антарктическое лето скоротечно, каждый погожий день дорог. Будет завтра погода, - значит, судьба встречать Новый год в горах!

Тяжелая низкая облачность отступает. Небо посветлело. Легкие перистые облака сияют высоко в небе. Преобразилась Дружная. Сейчас, перед скорым расставанием, словно видишь ее другими глазами. Так стремились в горы, а теперь вроде бы жаль расставаться. Все здесь стало свое, родное. Привычно тарахтит движок электростанции; судя по дымку из трубы над крайним домом, летчики раскочегарили баню. Перед Новым годом как приятно помыться!

Вот Витя-взрывник вышел с камбуза. Ему в горы не лететь: он нужен на базе.

- Слышь, Володь, - обращается он ко мне. - Тебе на рации лежит телеграмма.

- Да ну?! - подскакиваю я. - Вот обрадовал, давно жду вестей из дома.

Бегу на рацию. Перед домом радистов приступочка, порожек из пустого

ящика, чтобы удобнее было входить. С разбега вскакиваю на него. Ох! Перед глазами все летит кувырком - и я лежу, уткнувшись носом в снег. Ящик под ногой опрокинулся, я рухнул как подкошенный, острый угол с железякой угодил мне прямо под дых. Охаю, не могу подняться.

- Что же ты так? Сильно зашибся? - причитает надо мной Виктор.

Кряхтя, поднимаюсь. Корю себя: "А еще бывалый полярник! Забыл жизненно важное правило: в экспедиции нельзя суетиться!"

Вхожу к радистам. Радиограмма оказывается не из дома. Первый помощник капитана "Пенжины" сообщает, что, по заверению губернатора острова Кергелен, там благополучно живет стадо северных оленей в 150 голов. Это ответ на запрос любознательного профессора Андреева из Якутска. Вот ничего себе, новогодний подарок!

Иду в свой домик. Там обстановка не изменилась. Начальник, запустив печь на полную мощность, лежит внизу на постели в одной майке, наслаждается.

- Завтра с утра летим в горы, - предупреждает он меня, - не засиживайся, надо хорошо выспаться.

Наверху Ганс, сбросив с себя не только одеяло, но и простыню, не подает никаких признаков жизни. "Надо спасать товарища, пока не поздно, - решаю я. - Только как? В открытую к печке не подступиться".

- В умывальнике кончилась вода, - как бы между прочим сообщаю я пребывающему в неге начальнику.

Точно по моему расчету следует немедленное распоряжение:

- Натопить снега!

Этого мне только и надо. Наполняю из ближайшего сугроба большой бак Доверху, ставлю его на печь. Днище бака широкое, оно скрывает регулятор Подачи топлива в горелку. Само собой, прежде чем поставить бак, я незаметно отключил печь. Начальника разморило в тепле - он потерял бдительность.

Довольный удачно завершенной операцией, я лезу к себе наверх.

Но, увы, и во сне я не нахожу покоя. Вижу из окошка нашего домика, как на площадку перед кают-компанией выезжает верхом на "Буране" начальник.?

Но в каком виде! В рыцарских доспехах, весь в броне с головы до пят. Я узнаю его только потому, что в одной руке он держит бутылку немецкого пива из запасов Ганса, а в другой - геологический молоток.

Навстречу ему тоже на "Буране" выезжает начальник базы. Он в белой рубахе, безоружен. Лишь капроновое лассо с петлей-удавкой на конце болтается в его руке. Раскланявшись перед собравшимися, начальник базы делает несколько пробных бросков - ловко набрасывает петлю на стоящие невдалеке бочки.

На площадке столпилось много полярников. Впереди всех и точно посредине между двумя начальниками комендант. Он держит в руках стартовый флажок, вот-вот даст отмашку. Невдалеке от коменданта доктор радостно потирает руки. Рядом с ним связка его любимых костылей.

На пороге кают-компании повар сложил руки рупором, кричит, подбадривает: "Давайте, мальчишки, чтоб кровь из носу!"

Я не выдерживаю, спрыгиваю с нар, выскакиваю из дома, бегу к собравшимся, хочу остановить. Но тут меня окликает Витя-взрывник. Он стоит сытый, довольный, придерживает рукой сползающие брюки.

- Слышь, Володь, - говорит он, - тебе на рации телеграмма. Оленей с Кергелена решили к нам на Дружную перевозить. По просьбе профессора Андреева.

- Так они же погибнут! Что они тут есть будут? - удрученно кричу я и просыпаюсь.

Хватаю ртом воздух. Духота неимоверная. Голова раскалывается. Свешиваюсь вниз. Бак стоит на полу, печь жарит на полную мощность. Приходится признать, что на данном этапе мы с Гансом потерпели поражение.

В дверь стучат, потом заглядывает штурман Ан-2.

- Эй, геологи! - окликает он. - Кончай ночевать, грузиться пора, через час летим в горы.

...Домики нашей базы сверху как спичечные коробки. Вот наш дом (теперь там пусто), вот рация, кают-компания, баня, дом начальника базы (конечно, он стоит на пороге, смотрит, как мы улетаем), комендантский склад, новое помещение электростанции, несуразная "емкость" летного командования, Ил со смятым носом. Дальше сгрудились темные бочки - точь-в-точь колония пингвинов. И совсем рядом стынет море - темное, неуютное. Самолет делает крутой вираж и ложится на курс.

До свиданья, Дружная! Всего две недели прошло с момента нашей высадки на твой ледяной берег. А сколько всяких событий, важных и второстепенных, серьезных и забавных, грустных и радостных, они вместили. У всех наших сейчас отличное настроение. Еще бы, организационный период позади - мы приступаем к полевым исследованиям!

Под крылом проплывает великая, таящая еще столько загадочного белая пустыня. Самолет идет на юг на крейсерской скорости. Летчики торопятся. Пока держится погода, нужно выполнить максимум рейсов, полностью обеспечить горные лагеря. В Антарктиде ничего нельзя откладывать на завтра. Да к тому же завтра будет не до того.

Завтра встреча Нового года!?

Вести высоких широт

Загадка древних поселений на медвежьих островах (Иванов Юрий Андреевич, Чикачев Алексей Гаврилович)

Иванов Юрий Андреевич

Родился в 1930 г. Начальник Колымской гидрографической базы Гидрографического предприятия Министерства Морского Флота СССР. Участник ряда морских арктических экспедиций. Работает над темами "Из истории работ гидрографических экспедиций на Колыме и Чукотке" и "Влияние хозяйственной деятельности человека на природу Арктики". Живет в пос. Черский Якутской АССР.

Чикачев Алексей Гаврилович

Родился в 1930 г. Историк. Первый секретарь Нижнеколымского райкома КПСС Якутской АССР. Автор нескольких статей по истории северо-востока Якутии. Живет в пос. Черский Нижнеколымского района Якутской АССР.

К северу от устья реки Колымы, в Восточно-Сибирском море, расположен архипелаг Медвежьи острова. Он состоит из шести островов: Крестовского, Лысова, Леонтьева, Пушкарева, Андреева и Четырехстолбового. Обитаемым является лишь последний, площадь его 16 квадратных километров. Здесь живут работники полярной станции.

Большое впечатление производят на острове гранитные столбы-кекуры, которые обусловили его название. Но из четырех столбов один разрушило всесильное время. Столб, достигающий высоты 16,8 метра, напоминает фигуру человека. Сходство особенно заметно зимой, когда он одевается в толстый слой снега, как в белую шубу. Кто-то из полярников назвал этот кекур "монахом".

Несколько лет назад во время полевого сезона Колымской гидрографической базы один из авторов данной статьи - Ю. А. Иванов обнаружил на острове Четырехстолбовом 12 холмиков правильной формы. Расположились они в три ряда. Ясно, что холмики не случайного образования, а это остатки жилищ, некогда сооруженных рукой человека. Этот древний "поселок" находится на западном склоне холма, недалеко от того места, где узкий галечный перешеек соединяет западную и восточную части острова.

Жилище древних обитателей представляет собой насыпь из земли и камней, имевшую в диаметре около 6 метров и высоту 1,5-2 метра с круглым углублением посередине. У одной из землянок можно было различить удлиненное углубление, идущее от середины стены по направлению к морю. Возможно, это остаток входного коридора.

В 1925 г. участниками плавания судна "Мод" были обнаружены шесть холмиков с провалом посередине: по три на западной и южной стороне этого же острова. Около холмиков были разбросаны тюленьи кости, черепки глиняной посуды; там же было найдено несколько обломков каменных ножей, два наконечника из камня и два гарпуна из моржовой кости^*.

^* (См. Материалы комиссии по изучению Якутской АССР. Л., 1930, вып. 30.)

Работник полярной станции А. М. Сырчин обнаружил в 1948 г. на северном берегу острова остатки трех землянок, столько же он встретил и на западном мысе Грибок. А. М. Сырчин произвел раскопки одного из холмиков, где нашел костяные наконечники гарпунов, амулет, игольник, наконечники стрел и др. Вся коллекция находок им была передана археологам.

Таким образом, общее количество древних жилищ, обнаруженных на острове, достигает 20-22. Если предположить, что все жилища существовали одновременно, то только на Четырехстолбовом могло проживать 100 и более жителей. Есть основания полагать, что остатки древних поселений должны быть и на других островах, в частности на Крестовском.

Пока раскопана только одна землянка, при этом обнаружены предметы, принадлежавшие древнему прибрежному населению. Раскопками этих жилищ никто из археологов не занимался.

Как известно, Медвежьи острова были открыты ленским мореходом Яковом Вяткой в 1655 г. В его караване было девять кочей, из которых три, не доходя до Колымы, отнесло к северу, очевидно к острову Крестовскому. Спустив на воду карбас, мореходы осмотрели найденный остров, на берегу они заметили следы "какого-то скота и зверя, а людей не видели".

Кекур. Медвежьи острова (фото Ю. А. Иванова)

В 1720 г. промысловик Иван Вилегин на нартах отправился по льду к северо-востоку от реки Чукочьей, доехал до острова Крестовского, где обнаружил следы давнего пребывания людей - старые юрты и места стоянок. Через четыре года там побывал боярский сын Федор Аммосов, который достиг "Капаева жилища" и видел "старые земляные юрты; а паки в них люди жили и куда сошли, не известно"^*.

^* (М. И. Белов. История открытия и освоения Северного морского пути. Т. I. M., 1956, с. 247.)

В 1763 г. для обследования Медвежьих островов был послан сержант геодезии Степан Андреев (его именем впоследствии был назван один из островов архипелага). На первом острове он нашел полуразвалившуюся хижину, а "на третьем видимом острове была юрта из наносного лесу, который оставлен был стойком, коя вся развалилась. Подле той же юрты два погреба в длину и поперечно два сажени печатных: в них спущены в землю стены досчаты, а поверх обложены были срубы. Заугольники рублены також не железным топором", а, как он говорит в другом месте, "каменным или костяным топором, подобно как зубами грызено"^*.

^* (М. И. Белов. История открытия и освоения Северного морского пути. Т. I, с. 247.)

Академик А. П. Окладников, руководивший Колымской экспедицией в 1946 г., в своем предварительном описании древних сооружений у Баранова Камня, аналогичных землянкам на острове Четырехстолбовом, пишет: "Нижние концы столбов обработаны совсем не так, как столбы нашего времени. Древние строители оставили следы не острого металлического, а тупого каменного топора". О том, как Медвежьи острова были когда-то заселены, говорят местные предания. Об одном из них есть упоминание в отчете ф. П. Врангеля^*. Он, например, пишет, что за 200 лет до его путешествия к устью Колымы весь азиатский берег от Шелагского мыса до Берингова пролива занимало племя онкилонов, т. е. приморских жителей. Это известие подтверждалось тем, что на всем протяжении берега он видел следы хижин, совершенно отличных от тех, в которых обитают чукчи.

^* (См. Ф. П. Врангель. Путешествие по северным берегам Сибири и Ледовитому морю, совершенное в 1820-1824 годах. M., 1948.)

Во время путешествия Ф. П. Врангеля среди чукчей еще было свежо предание о вражде онкилонского старшины Крехая с главой оленных чукчей. Крехай был разбит и бежал вместе со своим народом на мыс Рыркапий (Шмидта), где укрепился, но и отсюда был изгнан. Затем он поселился на острове Шалаурова, туда собрались все его родичи, и вскоре они удалились на байдарах на незнакомую землю. Чукчи утверждали, что Крехай и его племя онкилонов (анкалов) ушло на Медвежьи острова.

Мнения о том, что жители с мыса Шелагского переселились на Медвежьи острова, придерживался и Г. Майдель^*. Он упоминает о том, что среди русских поселенцев на Колыме сохранились предания о вымершем племени шелагов, по имени которого и называется мыс (Шелагский). Он слышал от чукчей, что вокруг этого мыса жили в старину их единомышленники, которые, однако, говорили на ином языке. Они были вытеснены оттуда на запад. Г. Майдель отмечает, что сами чукчи называли племя, жившее вокруг Шелагского мыса и говорившее отличным от них языком, не шелагами, а анкалами, что означает "прибрежные жители".

^* (См. Г. Майдель. Путешествие по Северо-Восточной части Якутской области в 1868-1870 годах. Т. I. СПб., 1894.)

По сведениям Г. Майделя, название "шелаги" стало известно из донесений промысловика И. Вилегина, который, как упомянуто, посетил Медвежьи острова в 1720 г. И. Вилегин якобы знал некоего чукчу Копая, жившего, по его словам, в 200 верстах от Нижнеколымска (что соответствует расстоянию До острова Четырехстолбового), который сообщил ему, что "шелаги" - чукотское слово.

Карта

Известно также, что в 1726 г. казачий голова майор А. Шестаков Доставил в Петербург карту северо-востока Сибири, на которой к северу от устья Колымы изображен остров (по всей вероятности, один из Медвежьих), "населенный шелагами, подвластными князю именем Копай". Из приведенной выдержки видно, что информацией для Афанасия Шестакова служили сведения Ивана Вилегина.

Остров Четырехстолбовой. 1 - Остатки жилищ; 2 - Кекуры; 3 - Полярная станция

Все эти сведения дают основание предполагать, что Медвежьи острова были заселены изгнанниками приморского племени, которое когда-то жило по арктическому побережью к востоку от устья Колымы. Может быть, это были предки современных эскимосов. Племя вынужденно покинуло обжитые места на побережье и поселилось на этих неуютных клочках земли.

В популярном научно-фантастическом кинофильме "Земля Санникова" рассказывается о таинственных онкилонах, основой для фильма, видимо, и послужил этот реальный исторический факт.

Кекуры

Но сколько десятилетий или веков люди прожили там? Какая трагедия произошла с ними? Не могло же бесследно исчезнуть целое племя. Советский историк И. С. Вдовин высказал предположение, что чукчи переселились на Медвежьи острова с востока и лишь потом перешли в алазейскую тундру^*.

^* (См. И. С. Вдовин. Расселение народностей Северо-Востока Азии во второй половине 17 - в начале 18 века. - "Известия ВГО", т. 76, вып. 6.)

Но что заставило покинуть обжитое место и совершить обратный переход с архипелага на материк? Для этого должны быть веские причины. Может быть, голод в результате неудачного морского промысла? Возможно, была и Другая причина, заставившая шелагов (онкилонов) покинуть острова.

В их памяти должны были сохраниться предания о родине - Большой земле, где море было только с одной стороны, а с другой - бесконечная земля. Каждую весну с той стороны, откуда пришли их предки, прилетали птицы, ветер приносил тепло. Память прошлого могла заставить решиться на рискованный шаг - на байдарах отправиться в Страну предков.

Однако островитяне, отправляясь на юг на своих байдарах, могли не попасть в устье Колымы: летом преобладают в этом районе восточные и юго-восточные ветры. Вынесенные морским течением, они могли оказаться намного западнее, то есть между Колымой и Индигиркой - на участке, мало пригодном для жизни морских охотников. Из-за мелководья в этом районе припайная полоса льда далеко уходит в море, а следовательно, и увеличивается время, необходимое для того, чтобы добраться до того места, где припай отделяется от дрейфующего льда. Трудно выжить в таких условиях, не сменив не пригодный здесь вид промысла на другой.

Выжили ли шелаги в новых, непривычных для них условиях?

Углубленное археологическое изучение древних поселений приморских зверобоев по арктическому побережью Северо-Восточной Азии до реки Индигирки могло бы, на наш взгляд, пролить свет на загадку исчезновения племени шелагов, что, несомненно, представляет интерес не только для специалистов-историков, но и для более широких читательских кругов.

Коротко о разном

Около ста пингвинов породы Адели и сорок представителей крупнейшего их вида - императорских пингвинов недавно прилетели в Калифорнию. Прилетели они, конечно, на самолете. Причем для необычных пассажиров лайнер пришлось специально переоборудовать. Как известно, у себя дома - в Антарктиде - пингвины даже при нулевой температуре уже мучаются от "жары". Что же говорить о тропиках, которые лежат по дороге из южного полушария в северное? Поэтому пассажирский отсек самолета превратили по сути дела в огромный холодильник. Важных птиц сопровождал эскорт из шестнадцати человек (биологи, орнитологи, специалисты по холодильному оборудованию, электрики).

За год перед этой операцией рефрижераторная система в самолете отказала, и около ста пингвинов, совершавших такое же путешествие, погибли от теплового удара. На этот раз все обошлось благополучно.

Теперь Морской аквариум города Сан-Диего имеет единственную в мире колонию пингвинов, наслаждающуюся искусственным морозом среди субтропиков.

Тайна Русских островов (Белов Михаил Иванович)

Белов Михаил Иванович

Родился в 1916 г. Доктор исторических наук, профессор. Старший научный сотрудник Арктического и Антарктического научно-исследовательского института Гидрометслужбы СССР. Участник нескольких арктических экспедиций. Автор многих монографий, научно-популярных и научно-художественных книг, статей, очерков. Живет в Ленинграде.

В северной части архипелага Шпицберген есть два небольших галечных островка, называемых Русскими. Неизвестно, кто и когда дал им такое название, но место это глухое и малодоступное. Современные рыболовные и зверобойные норвежские суда показываются там редко. Стаи птиц, которые обычно гнездятся на Крайнем Севере, и стада нарвалов, появление которых отмечено даже в районе полюса, - более частые их гости.

Остров Шпицберген Русские острова

В 1955 г. на небольшом парусно-моторном судне на Шпицберген направилась археологическая экспедиция скандинавских ученых, решивших отыскать на архипелаге следы древней цивилизации, так как сложилось мнение, что будто бы на Шпицбергене, некогда соединенном с материком, могли обитать разумные существа, позднее, перед наступающим ледником, перебравшиеся в пределы Скандинавии.

Следов древнего человека экспедиция не обнаружила, но зато на одном из островов архипелага, в заливе Русекейла, была найдена стоянка русских поморов XVIII в. Экспедицией руководил доктор Поул Симонсен, который во время посещения Ленинграда познакомил советских ученых с новыми интересными подробностями археологических раскопок норвежцев. Симонсен сообщил, что под основным полом русского жилища, которое археологи датируют по сохранившейся надписи на одной из потолочных досок концом XVIII в., обнаружились следы еще более раннего поселения. Вызвало интерес и то, что среди многочисленных русских вещей нашлись поделки лопарского или ненецкого народного производства. Это подтвердило высказанную ранее мысль об участии аборигенного населения Севера в далеких арктических походах русских промышленников.

Подаренные Музею Арктики и Антарктики в Ленинграде фотографии находок на одном из Русских островов дали возможность сопоставить их с русскими старинными промысловыми предметами, обнаруженными в 1940-1945 и 1968-1970 гг. в Советской Арктике - на островах Фаддея и заливе Симса и на городище Мангазеи. Сопоставление показало, что предметы с Русских островов более раннего происхождения, чем предполагают норвежские исследователи; их можно отнести к началу XVII в., хотя само поселение в перестроенном и обновленном виде могло относиться к более позднему времени. Следовательно, следы более древнего русского зимовья, обнаруженные под полом жилища, еще более раннего происхождения - XVI в. В состав зимовья кроме основного жилища входили кузница, баня и другие хозяйственные пристройки. Недалеко от основного здания располагалось строение несколько меньшего размера, ближе к береговому обрыву - кладбище, от которого сохранились лишь деревянные кресты. В числе находок рыболовные и зверобойные орудия: деревянные поплавки от сетей, крючки, наконечники стрел, топоры; различные поделки - кувшины, бронзовые светильники, шахматные фигуры, лапти и др.

Лагуна на Северном Русском острове (фото У. Блейка, 1957 г.)

На этом находки русских поселений скандинавскими учеными не закончились. В 1957 г. на архипелаге работала шведская гляциологическая экспедиция. Во время посещения архипелага Шпицберген гляциолог Блейк обнаружил новое русское зимовье на островах, названных Русскими. Их всего три. Сначала находка была ошибочно принята за обычный в тех местах домубежище. Но вскоре пришлось убедиться, что гляциологи нашли развалины старого поселения и остатки русского креста. Но когда и кто построил это жилище, без раскопок установить не удалось. Судно ушло на юг и больше не возвращалось туда.

Старый русский крест на Северном Русском острове (фото У. Блейка, 1957 г.)

Находки скандинавских ученых поставили в иную плоскость вопросы, которые никак нельзя назвать новыми, так как долгие годы они занимали умы исследователей: кто и когда открыл Шпицберген? кто и когда начал там зверобойные и горные промыслы? когда впервые появились на Шпицбергене русские? каков их вклад в освоение его суровой природы?

Приблизительно ко времени замечательной находки скандинавских ученых советские и западноевропейские историки-документалисты обнаружили в архивах и библиотеках Западной Европы ранее неизвестные письменные свидетельства о русских поселениях на архипелаге. До этого признавалось " то, что жители прибрежных районов Белого, Баренцева, Печорского морей - поморы - издавна ходили на Шпицберген, называемый ими Грумантом. В конце XVII в. и в последующее время поморы были единственными круглогодичными обитателями архипелага. Сравнительно недавно в архивах отыскались документы, говорящие о довольно частых поездках русских на Шпицберген в XVII в. Так, при разборе архивных дел бывшего высшего военно-морского учреждения России - Адмиралтейств-коллегии автору этих строк удалось обнаружить список 700 поморов - грумаланов и новоземельцев, призванных на военно-морскую службу в 1714 г. Из дела видно, что набор в военно-морской флот России производился по личному указу Петра I. Молодые люди от 17 до 20 лет, плававшие "на кочах на Грумант и на Новую Землю", составили костяк балтийских моряков, нанесших поражение хваленому шведскому флоту в битвах при Гангуте и Гренгаме.

Среди этих новобранцев были представители старинных поморских семей, которые издавна вели промыслы на Груманте и Новой Земле: Старостиных, Откупщиковых (на средства Еремея Откупщикова в 1743 г. снаряжалась артель), Инковых (даже на современной карте сохраняется Инков Нос, что означает "полуостров Инкова"), Кармакуловых (два залива - губы - на Новой Земле носят их имена - Малые и Большие Кармакулы) и др.

В самом начале XX в. русский исследователь А. Филиппов издал русский перевод найденного в датском архиве интересного документа. Это письмо датского короля Фридриха II своему приказчику в Вардэ Людовику Мунку, составленное в 1576 г., до плавания голландской экспедиции В. Баренца, за которой признается право на первооткрытие архипелага. Из содержания этого письма-инструкции явствует, что при датском дворе в те годы имелись сведения о плавании русских на Грумант и что промышленники, лучше других знавшие пути туда, проживали в русском поселке Кола (впоследствии город Кола, ныне в районе Мурманска). На основании имевшихся у него сведений датский король приказал Мунку нанять на свою службу некого Павла Никича (искажено Никитича, что означает "сына Никиты"), с тем чтобы он взялся совершить плавание в Гренландию - Грумант.

Я не случайно употребил это двойное название, которого в те годы не существовало. В географических сочинениях и картах того времени к северу и северо-западу от Скандинавского полуострова изображалась единая суша, гигантский остров - Гренландия, причем северные границы неисследованной земли известны тогда не были. Это порождало гипотезы и давало право картографам изображать Гренландию в больших, чем на самом деле, размерах, включая сюда Шпицберген, то есть Грумант. О существовании Шпицбергена - Груманта, отделенного от Гренландии и образующего самостоятельный архипелаг, просто не подозревали. Эта географическая ошибка приводила к недоразумениям между государствами. В Дании считали, как это видно из письма Фридриха II Мунку, что русские плавали в Гренландию, в их владения, тогда как на самом деле русские ходили на Шпицберген - Грумант, который датчанам не принадлежал и о существовании которого они не подозревали. Сами русские поморы утверждали, что они ходили на "Грумант", "Груланд", "Грунт", "Груландию", "Груландскую землю". Кстати говоря, на западных картах и в географических сочинениях того времени Гренландия также называлась по-разному. Но всякий раз в эти понятия вкладывался свой смысл: русские имели в виду Шпицберген, датчане - Гренландию.

В последней четверти XV в. в силу ряда политических и внутридинастических причин датский королевский двор прервал свои связи с Гренландией, установленные еще в XI в. Вслед за этим наступил почти полуторавековой период, когда, можно сказать, Гренландия была потеряна датчанами. Вот как раз на этот период и падает открытие русскими Шпицбергена, названного по аналогии с Гренландией Грумантом или Грунлайдом. По вполне понятной причине (в XIII-XIV вв. Дания вела войны сначала с Новгородом Великим, а затем с Московским государством за обладание территориями на северо-западе Европы) открыватели не собирались об этом широко оповещать. Скорее, наоборот, они стремились скрыть свои успехи в освоении арктических островов, где сразу же занялись прибыльным морским боем моржей и китов и промыслом - ловлей горностаев и песцов. В такой сложной обстановке датский король и обратился к Людовику Мунку с предложением склонить одного из русских кормщиков к показу датчанам дороги в Гренландию.

Обнаруженный А. Филипповым источник, подтвердивший, что русские плавали на Шпицберген до 1576 г., однако, не отвечал на вопрос, как рано начались эти походы. Он лишь посеял сомнения в правоте тех, кто утверждал, что открыли Шпицберген в 1596 г. голландцы, экспедиция В. Баренца.

Долгое время казалось, что спор о том, кто первый пришел на Шпицберген, русские или скандинавы, так и останется нерешенным. Но вот в 50-60-х годах нашего столетия в разных концах Европы одна задругой последовали еще три важные документальные, находки. Одна из них благодаря советской публикации и дешифровке стала широко известна, другие две еще ждут своего обнародования. Так или иначе, они подтверждают возникновение русских поселений на Шпицбергене.

Сообщение о первой документальной находке появилось в печати в 1957 г. в советском ежегоднике "Летопись Севера". В нем рассказывалось о письме Иеронима Мюнцера знаменитому португальскому королю Жуану II, известному тем, что он "благословил" Колумба на открытие Америки. Письмо датировано 14 июля 1493 г., восьмью месяцами позже открытия Америки, и излагает проект снаряжения морской экспедиции для открытия путей в Китай. Известный советский геолог С. В. Обручев, побывавший на Шпицбергене еще в 20-х годах нашего столетия, потратил немало труда, чтобы восстановить ту историческую обстановку, в которой один из выдающихся немецких гуманистов эпохи Возрождения, Иероним Мюнцер, писал свое сочинение. Обручев нарисовал убедительную картину возникновения и распространения географических знаний конца XV в., охарактеризовав самого нюрнбергского врача Мюнцера как человека выдающихся способностей, путешественника, географа и картографа, друга и соратника знамени-того создателя глобуса мира Мартина Бехайма.

Письмо, о котором идет речь, заинтересовало С. В. Обручева потому, что в нем имеются как бы сказанные мимоходом строчки, прямо относящиеся к открытию русскими Груманта. Следующая фраза изложена. Мюнцером в форме обращения к Жуану II:

"О, какой славы ты достигнешь, если сделаешь известными твоему Западу обитаемый Восток: тебя уже восхваляют, как великого государя немцы, итальянцы, руссы, поляки, скифы и те, кто живут под суровой звездой арктического полюса, так же как (восхваляют. - М. Б.) и великого князя Московии, ибо немного лет тому назад под суровостью сказанной звезды недавно открыл небольшой остров Груланда, берег которого тянется на 300 легуа и на котором находится величайшее поселение людей под сказанным господством сказанного сеньора князя".

Вопрос, который возникает сразу же по прочтении этого сообщения, естествен: откуда и какими путями получил нюрнбергский врач Иероним Мюнцер столь важные и точные сведения об открытии русскими Груманта, сделанном незадолго до написания письма? Историкам ответить на этот вопрос нетрудно.

В последней четверти XV в. Русь имела прямые и непосредственные торговые, политические и дипломатические связи с немецкими городами, в частности с родиной И. Мюнцера - Нюрнбергом. Известно, что в Москве с дипломатической миссией побывал германский посол Николай Попель. Он прибыл в Россию в 1486 г. и через три года уехал назад, не добившись заключения династического брака и подписания союзного договора против турок и поляков, на котором настаивал император Фридрих III. И, несмотря на неудачу миссии, между империей Габсбургов и великим князем Московским Иваном III установились постоянные дипломатические сношения: с 1489 г. стороны ежегодно обменивались посольствами. В эти же годы в Москву прибыло несколько немецких мастеров горного дела и русские стали частыми гостями Нюрнберга. В 1491 г. римский император Максимилиан I торжественно принимал в Нюрнберге русского посла дьяка Василия Кулешина. Знатный гражданин Нюрнберга Иероним Мюнцер и его друг Мартин Бехайм были знакомы с русскими послами и могли получить из первых рук сведения о русских открытиях в Арктике.

В письме Мюнцера сообщалось не только об открытии Шпицбергена, но и об основании там первого русского поселения. А это многое означает, так как два крупнейших географа Западной Европы - Иероним Мюнцер и Мартин Бехайм, связанные с дипломатическими и политическими кругами Европы того времени, засвидетельствовали на самом высоком уровне одно из величайших открытий того времени - открытие русскими Шпицбергена - Груманта.

Вторая библиотечная находка также связана с Данией, точнее, с датским королевским двором, который в начале XVI в. возобновил, хотя и безуспешно, поиски морских путей в Гренландию. Это два письма датского адмирала Северина Норби из города Вильда (Литва) в Вену, где при дворе римского императора Фердинанда проживал изгнанный из Дании король Христиан И. Одно письмо написано 20 июня 1528 г., другое - через четыре дня. Они были опубликованы в Дании еще в XIX в., но по вопросу о Гренландии исследователи привлекли их совсем недавно. Возможно, причиной этого стала сложная форма письма, составленного на нижнесреднесаксонском наречии и подчас в довольно туманной форме. Прочесть их удалось только после привлечения крупных специалистов древненемецкого языка при содействии Академии наук Германской Демократической Республики.

Автор писем - Северин Норби - известный в XVI в. датский флотово-дец, ярый сторонник свергнутого короля Христиана II. Известно, что в 1515 г. он командовал датским флотом в Исландии, а с 1520 г. по приказу короля приступил к подготовке экспедиции в Гренландию. В 1526 г. он направился в Россию на яхтах и судах, желая подыскать опытного кормщика из русских и получить точные сведения о Гренландии. Однако все предприятие Норби закончилось неудачей. Уличенный в каких-то недозволенных торговых махинациях, связанных со Швецией и Любеком, он потерял свой флот, конфискованный по распоряжению русских властей, стоимостью, по его же оценке, в одну тысячу гульденов. Затем за явный шпионаж он был препровожден через литовско-русскую границу, откуда прибыл, потеряв все свое имущество, в Вильду. Что касается его экспедиции, с которой он посетил Россию, то она, по всей вероятности, маскировалась под торговую, возможно пиратскую, одну из тех, которые были часты в те годы, когда Дания вела торговлю с Русью.

В первом своем письме Норби сообщает о Гренландии следующее: "Русские захватили датские владения на Севере, о чем я узнал во время посещения пограничных районов, где беседовал с русскими... Богу будет угодно, - продолжал Норби, - когда прибуду к Вашей милости, то расскажу Вашей милости, что великий князь (Василий III.- М. 25.) владеет куском норвежской земли на Грум и Ланде, принадлежащим двум монастырям епископского подчинения, который я, с божьей помощью и по мере моих сил, постараюсь возвратить Вам и Вашей милости детям, ибо я говорил в России с людьми из тех мест, потому и знаю все об этом деле досконально".

Во втором письме Норби останавливается на вопросе о способах вернуть Гренландию датской короне и пишет: "Гренландия и другие земли зависимы от великого князя. Это я знаю также, ибо я разговаривал с людьми из тех мест".

Во всех этих письмах интерес представляет не то, что пытался доказать Норби, - якобы захват русскими датской Гренландии. Это, конечно, была явная ошибка, порожденная путаницей в географических названиях. Следует подчеркнуть то место в письмах Норби, где утверждается, что русские имели два поселения на Шпицбергене. Следовательно, с того времени, когда писал Мюнцер о Гренландии, то есть с 1498 г., русские не только не потеряли, но, наоборот, смогли упрочить свое положение на Шпицбергене. Неясным остается одно: какие русские монастыри владели этими землями на Груманте, хотя, конечно, одним из них был Соловецкий.

Третья документальная находка, хронологически продолжая две предыдущие, повествует как бы о дальнейшем развитии событий вокруг Шпицбергена. Речь идет об обнаруженных в датском архиве еще в 1909 г., но для историков Севера впервые вводимых в научный оборот документах - о письме начальника Бергенской крепости Кристофера Фолькенсдорфа датскому королю Христиану III. Письмо направлено в Копенгаген и датировано 25 июля 1557 г. К нему приложены немецкая и латинская копии договора, заключенного между жителем Бергена Антониасом Нилаусоном и англичанином Эмундом Робертусом о совместной торговле с Россией через Белое море. Договор посылался на утверждение короля, но был им отклонен. Впрочем, этот договор не представляет для нас большой ценности с точки зрения рассматриваемого вопроса. В письме Христиану III Фолькенсдорф характеризует лиц, подписавших договор, и сообщает такие сведения, которые-то и представляют известный интерес для нас.

Английский купец Робертус, по сведениям, собранным Фолькенсдорфом, не новичок в торговле с Россией. Он начал водить свои корабли в устье Северной Двины вслед за английской экспедицией Ченслера (1553 г.). Он ездил в Москву, часто встречался с русскими, в том числе и с жителями Севера. В 1557 г. он посетил Берген, где и заключил упомянутый торговый договор с одним из крупнейших и знатнейших торговцев города - Тониусом Клаусоном, по известной причине пожелавшим остаться в договоре под именем Антониаса Нилаусона. В дни пребывания в Бергене Фолькенсдорф встречался с Робертусом, имел с ним долгую и интересную беседу о России и Гренландии, содержание которой поведал королю Христиану III и в упомянутом письме.

Хорошо осведомленный о живейшем интересе датского двора к Гренландии, Фолькенсдорф уделил особое внимание этому вопросу и сообщил королю: "Англичанин доверительно рассказал мне, что "он ел и пил с людьми, которые родились в Гренландии и которые каждый год совершают поездки на Русь и обратно. Эти люди привозят великому князю дань по льду". Они познакомили его (англичанина.- М. Б.) с их начальником, рассказавшим, что меледу Гренландией и Русью зимой и летом лежит лед, так что можно ездить на санях. Поездка продолжается месяц. Во льдах бывают полыньи, и тогда ходят не дольше месяца".

Реакция Христиана III на это сообщение неизвестна, да это не так уж и важно. Важно другое - через 29 лет после писем Норби Дания все еще не прекратила всякими путями собирать сведения о Гренландии - Груманте и, как видно, на этот раз имела некоторый успех. Источником стал рассказ осведомленного английского купца, лично встречавшегося с некоторыми русскими груманланами. Не все вызывает доверие в рассказе Робертуса, возможно, не все было понято правильно им самим и Фолькенсдорфом. Например, поморы не могли ходить на Шпицберген на санях. Вероятнее всего, при разговоре с русскими англичанин не понял, что в данном случае речь шла о судах-санях типа раншин, которые широко использовались в беломорских промыслах в условиях разреженных льдов, разводьев. Непонятно его сообщение о ежегодной дани, собираемой великим князем Руси с груманланов. Надо полагать, что речь шла о торговой пошлине. Но одно бесспорно - русские груманланы часто ходили на Шпицберген и за первые полстолетия своего пребывания там превратили груманланские промыслы в важную отрасль народного поморского производства.

Европейские источники, в частности голландские географические карты XVI-XVII вв., отвечают и на вопрос о местах русских поселений. На карте Герарда Меркатора 1569 г. севернее Скандинавского полуострова показана группа островов, названная им "Святые русские". Возможно, что изображалась южная часть архипелага Шпицберген или остров Медвежий, ставшие первыми объектами деятельности поморов. На голландской карте "Шпицберген 1614 г.", составленной неоднократно в конце XVI в. плававшим к архипелагу капитаном Иорисом Каролисом, к востоку от Западного Шпицбергена показана "неизвестная земля", что, по всей вероятности, означало остров Эдж, по-русски - Малый Берун. Еще восточнее Беруна указан Марфин остров на широте современной Земли Короля Карла либо острова Северо-Восточная Земля. Это уже и есть район русских островов, на одном из которых скандинавские ученые обнаружили старинное зимовье. Таким образом, тайна Русских островов по сути дела перестает быть таковой. Сейчас на основании новых документов с более или менее твердой уверенностью можно говорить, что с конца XV и начала XVI в. русские селились на архипелаге Шпицберген и что некоторые из русских промышленников располагали зимовья в его северо-восточной части.

Известный интерес представляет изучение путей поморов на Шпицберген. Поскольку русские промышленники еще в XVI в. имели свои становища в Кольском заливе, то большинство считает, что именно отсюда совершались эти далекие морские плавания. Тем более что между Колой и Шпицбергеном море замерзает сравнительно на незначительный период, так как сюда выходит теплое течение Гольфстрим. Бесспорно, такие плавания имели место. Однако изучение русских архивных документов показало, что главный путь на Шпицберген проходил значительно восточнее и севернее пути из Колы на Грумант. Путь этот можно назвать Новоземельским, так как все те русские промышленники, которые ходили на Шпицберген, обязательно посещали Новую Землю, другой крупнейший архипелаг Арктики. От Новой Земли, приблизительно от мыса Черного (северный остров Новой Земли - 75°08' с. ш.), поморы двигались на запад, держась многолетней осенней и весенней кромки льда Баренцева моря, приближались к острову Медвежьему и уже оттуда достигали Груманта. Существование этого пути подтверждает голландская карта Баренцева моря, составленная в 1619 г. Новоземельская дорога к Шпицбергену считалась наиболее надежной и менее опасной, чем путь от Колы на Грумант, где поморы всегда могли встретить сильные ветры и волнения, к которым не были приспособлены их суда - кочи и ладьи.

Окончательное решение проблемы открытия Шпицбергена возможно принесет археологическое обследование архипелага.

Имена корабельные... (Попов Сергей Владимирович)

Попов Сергей Владимирович

Родился в 1930 г. Старший инженер-гидрограф Гидрографического предприятия Министерства Морского Флота СССР. Участник многих арктических плаваний и экспедиций. Автор одной книги и более 250 научно-популярных газетно-журнальных статей. Работает над сборником "Полярные гидрографы". Живет в Ленинграде.

Трудно сказать, как давно человек начал плавать в Арктике. Первыми судами в Поморье были новгородские ушкуи. Позже на поморских и сибирских плотбищах строились кочи, карбасы, шняки, паузки, ладьи, которые уже в XVI в. поражали своими мореходными и скоростными качествами первых иностранцев, проникших в русскую Арктику. История не сохранила названий старинных поморских судов - они, видимо, были безымянными. Зато хорошо известны те немногие иностранные корабли, проникшие в Баренцево море во второй половине XVI в., названия которых говорят сами за себя, как, например, "Ищи наживы" Стефана Барроу (1556 г.).

У мореходов существовал древний обычай искать покровительства над необузданными силами природы у богов, для чего устанавливали их скульптуры на носу и корме, расписывали паруса их изображениями, молитвами и изречениями. Самые древние корабельные названия свидетельствуют о том, что они давались не столько для того, чтобы отличить одно судно от другого, сколько с целью получить помощь и защиту святого.

С давних времен бродили "святые" по Арктике. В 1710 г. гукор "Св. Иоанн Златоуст" плавал на Грумант; беринговские бот "Св. Гавриил", гукор "Св. Михаил", пакетботы "Св. Петр" и "Св. Павел" вновь открывали открытый Семеном Дежневым и прочно забытый Берингов пролив; на судне шлюпочного манира "Вера, Надежда, Любовь" устюжский купец Никита Шалауров много лет пробивался во льдах из реки Лены на восток. Замыкали это "святое семейство" уже в нашем веке седовский "Св. мученик Фока", русановский парусно-моторный куттер "Дмитрий Солунский" (тоже "св. мученик"), в 1910 г. обогнувший Новую Землю, и бесследно исчезнувшая в околополюсных дрейфующих льдах брусиловская шхуна "Св. Анна".

Но не только со "святыми" шли русские мореходы на край света, в студеный океан. Эти отчаянно смелые люди, одержимые страстным желанием постичь неизведанное, чаще всего полагались на свои собственные силы. Они знали, на что шли, знали, чего добивались.

Большинство кораблей Великой северной экспедиции, описавшей в 1734-1743 гг. большую часть побережья Северного Ледовитого океана, носили названия географических пунктов Сибири: коч Малыгина - "Обь", дубель-шлюпки "Тобол" (Овцына и Минина), "Якутск" (Прончищева и X. Лаптева), "Иркутск" (Ласиниуса и Д. Лаптева), боты "Оби - Почтальон" и "Охотск". В 1787 г. выдающийся русский гидрограф Г. А. Сарычев начал свою летнюю экспедицию по исследованию Чукотки на судне "Ясашна", названном так по имени реки, на которой оно строилось.

С поразительной настойчивостью в начале XIX в. "Новая Земля" пробивалась к труднодоступной Новой Земле. В 1819 г. туда отправился А. Л. Лазарев на старом английском бриге "Кетти", который был переименован в "Новую Землю". Полная неудача этой экспедиции не помешала Ф. П. Литке вновь построенный бриг назвать также "Новая Земля". Его выдающиеся плавания 1821-1824 гг. позволили нанести на карту все западное побережье. В 1832-1834 гг. П. К. Пахтусов наносит на карты восточное побережье южного острова с построенного перед экспедицией карбаса и названного им "Новая Земля". В 1838 г. молодой прапорщик А. К. Циволько на шхуне "Новая Земля" отправляется в третью и последнюю свою экспедицию на Новую Землю, ставшую его могилой и принесшую ему бессмертие. Руководство экспедицией после смерти Циволько принял С. А. Моисеев, командовавший до этого шхуной "Шпицберген".

Много лет исследовал Белое и Баренцево моря бриг "Лапоминка", названный так по бухте в дельте Северной Двины, у Архангельска. В 1832 г. пыталась пройти на реку Енисей шхуна "Енисей" под командованием лейтенанта Кротова и погибла при невыясненных обстоятельствах у берегов Новой Земли. Первое паровое судно на реку Лену пришло с норденшельдовской "Вегой" в 1878 г., и называлось оно "Лена". Долгая и заслуженная жизнь была у этого парохода. Без его участия, пожалуй, не происходило ни одного значимого события на Лене. Имя другой великой сибирской реки заслуженно носил пароход "Колыма", с названием которого связана славная летопись первых Колымских рейсов с 1911 г. Был у этого парохода достойный соперник, правда носивший далеко не арктическое название, - пароход "Ставрополь", также много сделавший для организации регулярных рейсов из Владивостока на Колыму.

В 1909 г. на стапелях Невского завода в Петербурге родились два арктических брата - ледокольные пароходы "Таймыр" и "Вайгач". На их долю выпала высокая честь совершить самое большое географическое открытие XX в. - в 1913 г. открыть архипелаг Северная Земля. Кроме того, это были первые суда, которые прошли в 1914-1915 гг. Северный морской путь с востока на запад. В 1918 г. в устье Енисея погиб "Вайгач". "Таймыр" же еще долго служил советской гидрографии.

Впервые назвали суда именами арктических исследователей, видимо, в 1765 г., когда кораблям секретной чичаговской экспедиции были даны имена их командиров - "Чичагов", "Панов", "Бабаев". Поставленной задачи - пройти в Тихий океан через Северный Ледовитый - экспедиция не выполнила, и имена командиров известны теперь лишь специалистам.

В 1787 г. судно экспедиции Биллингса-Сарычева "Паллас" было названо по имени русского географа академика П. С. Палласа, участника сибирских экспедиций Академии наук. Именами лейтенанта В. А. Кротова и подпоручика И. Ф. Казакова, погибших в 1832 г. у берегов Новой Земли, были названы шхуна и карбас в экспедициях Циволько.

В конце XIX в. практика называть арктические суда именами арктических деятелей становится обычной. Появляются сибиряковские пароходы "Норденшельд" и "Оскар Диксон". В 1893 г. совершают рейсы на Енисей пароходы "Лейтенант Овцын", "Лейтенант Малыгин" и стальная парусная баржа "Лейтенант Скуратов". Громадные по объему гидрографические работы выполняет в это же время пароход "Пахтусов".

Обычные, модные для той или иной эпохи корабельные названия, названия без арктической специфики среди судов, плавающих в водах Арктики, до недавнего времени были крайне редки. К числу таковых следует отнести, например, бот "Лев" и транспорт "Фортуна" экспедиции Беринга, шлюпы "Благонамеренный" и "Открытие" Г. С. Шишмарева и М. Н. Васильева в экспедиции 1819-1822 гг. в Русскую Америку, судно "Пчела" Г. Поспелова, ходившее в 1807 г. на Новую Землю. Обычно это случайно попавшие в Арктику суда. К их числу относится большая группа русских кораблей, несших охрану русских промыслов на Севере во второй половине XIX в.: винтовые клиперы "Всадник", "Гайдамак", "Жемчуг", "Стрелок", "Разбойник", корвет "Варяг", крейсеры "Вестник", "Джигит", "Наездник", транспорт "Бакан".

Исключительное место среди иностранных судов занимают по результативности плаваний "Вега" Норденшельда, которая впервые в 1878-1879 гг. прошла Северный морской путь с запада на восток, "Фрам" (в переводе с норвежского - "Вперед") Нансена, совершивший блистательный дрейф во льдах Центрального полярного бассейна, и шхуна "Мод" Амундсена (названа по имени норвежской королевы), которая в 1918-1920 гг. прошла Северным морским путем с двумя зимовками.

До недавнего времени несколько иронически воспринималось название последнего судна В. А. Русанова, крошечного (водоизмещение - 63,4 тонны) парусно-моторного куттера "Геркулес", хотя слава этого судна, без вести пропавшего в ледяных просторах Арктики, действительно грандиозна.

Кто не знает звучное русское имя Ермак! Но трудно сказать, что популярнее для современного поколения: имя покорителя Сибири Ермака Тимофеевича или название легендарного ледокола "Ермак" - дедушки русского ледокольного флота? Велики заслуги этого корабля-первопроходца в покорении Советской Арктики и в жизни нашей страны. Не случайно буквально пестрит именем "Ермак" карта Арктики: бухты на Новой Земле и на востоке Таймыра, остров в архипелаге Норденшельда, пролив в архипелаге Земли Франца-Иосифа, открытые собственным корпусом банки в Карских Воротах и у островов Мона. Еще задолго до рождения легендарного ледокола, в 1862 г., у берегов Ямала затерло льдом шхуну "Ермак", которая под командованием П. П. Крузенштерна пыталась пройти на Енисей. Еще раньше был в сибирской флотилии транспорт "Ермак". Другая шхуна "Ермак" была зато плена в Порт-Артуре в 1905 г. Теперь плавает новый мощный ледокол "Ермак". С "Ермака" родилась традиция называть ледоколы именами былинных богатырей и героев земли Русской. Так появились еще до революции ледоколы "Илья Муромец", "Добрыня Никитич", "Микула Селянинович", "Святогор", "Александр Невский", "Козьма Минин", "Князь Пожарский" и ледокольные пароходы "Соловей Будимирович", "Трувор", "Садко".

Октябрьская революция с ее всенародным подъемом и пафосом внесла свои коррективы в эти названия: ледокол "Александр Невский" получил имя вождя Коммунистической партии и народа - "Ленин" (позднее, после строительства атомохода "Ленин", - "Владимир Ильич"), "Святогор" переименован в "Красина", "Князь Пожарский" - в "Лейтенанта Шмидта", а позднее в "Макарова"...

Ледокольные пароходы, эти труженики Арктики, не только ломавшие лед, но и сами возившие грузы еще в 1916 г., сменили свои иноземные названия "Айсленд", "Адвенчур", "Беллавенчур", "Беотик" на имена русских исследователей Севера - "Семен Челюскин", "Семен Дежнев", "Александр Сибиряков", "Георгий Седов", "Владимир Русанов". Уже после революции к ним присоединился "Малыгин", переименованный из "Соловья Будимировича". Разными были судьбы этих судов, но неизменно высокочтимы эти корабельные названия, достойные их земных предшественников. На долю "А. Сибирякова" выпало своим легендарным переходом по Северному морскому пути в одну навигацию начать славную эру комплексного и стремительного наступления советского народа на тайны Арктики, а в суровом 1942 г. грудью встретить врага в Арктике и героически погибнуть в неравном бою. "Семен Челюскин" прожил маленькую и бесславную жизнь: он погиб при взрыве в начале 1917 г. в Архангельском аванпорту.

Его тезка, пароход "Челюскин" (первое время назывался "Лена") в 1934 г. дал имя челюскинской эпопее, действительным творцом которой были советские люди. Безвестно на переходе в Англию погиб в 1918 г. "Семен Дежнев", но построенный в Ленинграде ледокольный пароход "С. Дежнев" много десятков лет героически трудился и воевал в Арктике. Большой и славной была жизнь "Г. Седова". 812 - дневный дрейф во льдах Северного Ледовитого океана заслуженно принесли 15 седовцам звание Героя Советского Союза, а пароходу высшую награду Родины - орден Ленина.

Кстати, помимо "Г. Седова" удостоены правительственных наград ледорез "Ф. Литке" - ордена Трудового Красного Знамени за выдающийся рейс из Владивостока на остров Врангеля в 1929 г., ледокол "Красин" был награжден также орденом Трудового Красного Знамени за участие в спасении итальянской экспедиции У. Нобиле в 1928 г., теплоход "Старый большевик" был награжден орденом Ленина за героизм и стойкость экипажа, отстоявшего судно в шестидневном сражении с огнем под непрерывными атаками вражеских подводных лодок и самолетов в мае 1942 г.

Гидрографические и экспедиционные суда составляют теперь незначительную часть арктического тоннажа. А ведь до второй половины XIX в. все плававшие в Арктике суда по существу выполняли эти функции. И тем не менее первым в мире экспедиционным судном, построенным по инициативе Н. М. Книповича в 1899 г. специально для научных работ в океане, был "Андрей Первозванный" (после революции - "Мурман").

Первое советское экспедиционное судно "Персей", построенное в 1922 г., до своей гибели в 1941 г. при бомбардировке Мурманского порта, выполнило 84 плавания (преимущественно в Баренцевом море), пройдя путь, равный пяти земным экваторам. Не случайно после войны появился "Персей-2".

Ничтожно малы, разнотипны, со слабой машиной и нередко с парусным оснащением были экспедиционные и гидрографические суда 20-х годов XX в. Но какие славные дела они успели совершить! Бот "Арктур" и гидрографические суда "Купава" и "Азимут", небольшая шхуна "Шарлотта", еще меньший бот "Грумант", купленный у Норвегии "Эльдинг" (в переводе - "Зарница") выполнили комплексное обследование Новой Земли. Парусно-моторные шхуны "Полярная звезда" и "Темп", бот "Пионер" заложили основы каботажных плаваний на востоке Северного морского пути. То же на западе Севморпути выполнили парусно-моторные боты "Белуха" и "Зверобой". В 1932 г. "Николай Книпович" впервые обошел с севера Землю Франца-Иосифа.

С рождением в 1933 г. полярной гидрографии вошло в обычай называть гидрографические суда названиями штурманских и гидрографических приборов - "Секстан", "Компас", "Лаг", "Лот", "Штатив", "Хронометр", навигационными терминами - "Азимут", "Вест", "Норд", "Меридиан", "Горизонт", "Зенит", "Широта", "Фарватер", гидрометеорологическими терминами - "Айсберг", "Вихрь", "Иней", "Метель", "Прибой", "Торос", "Шквал". Эти скромные пахари моря, работая в необследованных районах, первыми принимали на себя удары от встречи с неизвестными опасностями и открывали пути для транспортных судов.

С первых лет Советской власти, не дожидаясь полного навигационного освоения Севморпути, особое внимание уделяется развитию коммерческого мореплавания. Одна за другой следуют Карские и Ленские экспедиции, Колымские рейсы. В морях Северного Ледовитого океана все больше появляется неарктических, фрахтованных судов, а поэтому и неарктических названий: пароходы "Внешторг", "Аркос" (по названию акционерного общества - контрагента Карских экспедиций), "Я. Свердлов", "Володарский", "Сакко".

В числе первых коммерческих "сквозняков", пароходов, прошедших в 1935 г. Северный морской путь в одну навигацию, например, пароход "Анадырь". Построенный в 1931 г. на стапелях Балтийского завода, он ко времени перехода в 1935 г. успел уже дважды перезимовать в Арктике. Название свое он перенял от транспорта "Анадырь", входившего в Тихоокеанскую эскадру Рожественского, участника ледового похода 1918 г. и первого советского рейса с Балтики на Дальний Восток, известного своими ратными делами в Великую Отечественную войну уже под названием "Декабрист". Один из ветеранов массовых перевозок в Арктике, отечественный лесовоз "Моссовет" только случайно не смог в 1937 г. совершить двойной сквозной рейс по Северному морскому пути. Он до конца остался верен Арктике, где и погиб в борьбе со льдами в 1949 г.

Многие промысловые и торговые суда, как и люди, надевшие военные шинели, были призваны в состав военного флота, вооружены и сменили свои названия на короткие военные номера. Сторожевой корабль СКР-29 (бывший траулер "Бриллиант") погиб 23 сентября 1944 г. в Карском море, защищая караван транспортных судов. Ледокольный пароход "С. Дежнев" под названием СКР-19 участвовал в бою с немецким крейсером "Адмирал Шеер" в порту Диксон 27 августа 1942 г.

Транспортный флот Арктики продолжал свою работу в тяжелых условиях военного времени. Жертвами подводных пиратов стали гидрографические суда "Академик Шокальский" и "Норд", транспортные суда "Архангельск", "Диксон", "С. Киров" в 1943 г., пароход "В. Куйбышев" в 1942 г., теплоход "Марина Раскова" в 1944 г. Однако их место в строю действующего танспортного флота не осталось пустым. Так, уже в 1944 г. плавали в Арктике пароходы "Архангельск" и "Диксон", названные в честь погибших.

Кончилась война. Прошли десятилетия мирного созидательного труда. Северный морской путь стал нормально действующей транспортной магистралью. Сказочно вырос флот Арктики, как и весь советский транспортный флот. Впрочем, и само понятие "арктический флот" заметно изменилось. Теперь здесь плавают практически суда всех бассейнов, всех пароходств. Бывает и наоборот, что традиционные арктические суда, например ледоколы, несут ледовую вахту в Одессе, Ленинграде или Владивостоке, так и не увидев Арктики. Все это, естественно, отразилось в названиях судов. Например, основные линейные ледоколы, за исключением "Мурманска", вообще носят не арктические названия городов: "Москва", "Ленинград", "Киев", "Владивосток". Широко известны много поработавшие в Арктике "ГЭСы": "Днепрогэс", "Волховгэс", "Куйбышевгэс", "Рионгэс", "Цимлянскгэс".

Славная серия ледоколов, названных именами советских ледовых капитанов: "Капитан Белоусов", "Капитан Воронин", "Капитан Мелехов", получила продолжение в названиях сухогрузов: "Капитан Готский" и "Павел Пономарев", промысловых судов: CPT-4231 "Капитан Храмцов" и CPT-4227 "Капитан Бурке".

Новые гидрографические суда Арктики названы именами исследователей, непосредственно создававших карту Арктики: "Дмитрий Овцын", "Степан Малыгин", "Дмитрий Стерлегов", "Эдуард Толль", "Валериан Альбанов", "Николай Коломейцев", "Владимир Сухоцкий", "Сергей Кравков", "Федор Матисен", "Георгий Максимов", "Иван Киреев". Имена исследователей Арктики носят также сухогрузы "Беринг" и "Отто Шмидт", углевоз "Адмирал Сарычев", буксир "Никифор Бегичев", учебное судно "Иван Месяцев", промысловые суда CPT-4220 "Анжу", CPT-4225 "Профессор Сомов", портовые ледоколы "Петр Ширшов" и "Василий Прончищев", исследовательские суда "Эрнст Кренкель", "Георгий Ушаков".

Постоянную прописку в Арктике имеют ледоколы "Петр Пахтусов" и "Георгий Седов", сухогрузы "Муостах", "Кигилях", "Булункан" (названы по географическим объектам моря Лаптевых) и некоторые другие.

Многочисленна группа судов, получивших название от географических объектов Арктики. Среди них дизель-электроходы "Амгуэма" и "Индигирка", лесовозы "Колымалес" и "Нордвик", танкеры "Айон" и "Амбарчик", теплоходы "Диксон" и "Тикси". Серия транспортных рефрижераторов носит названия арктических островов: "Остров Ушакова", "Остров Русский", "Остров Шокальского", "Остров Шмидта", "Остров Литке", "Остров Сибирякова".

Советский арктический флот растет, совершенствуется. Даже первый в мире атомный ледокол "Ленин" передал лидерство более мощному атомоходу "Арктика", достигшему в 1977 г. Северного полюса. Вне сомнений, будут увековечены в названиях арктических судов достойные имена исследователей Арктики Н. Дауркина, А. А. Бунге, Г. Л. Брусилова, Р. Л. Самойловича, советских ледовых капитанов И. П. Ануфриева, К. А. Дублицкого, П. Г. Миловзорова, Д. Н. Сергиевского, В. А. Радзеевского. Уже плавают ледоколы "Капитан Сорокин", "Капитан Николаев". Многие географические названия Арктики могут быть достойными именами-названиями будущих арктических кораблей: Анабар, Кармакулы, Наукан, остров Белый, остров Столбовой, Ярок, Явай. И уж безусловно, не будут забыты заслуженные арктические корабельные названия. Они должны возродиться в названиях новых судов, а люди, которые будут на них плавать, преумножат их славу.

Голос родной земли (Горинов Александр Васильевич)

Горинов Александр Васильевич

Родился в 1923 г. Журналист, член Союза журналистов СССР. Заместитель заведующего отделом корреспондентской сети Госкомитета Совета Министров СССР по телевидению и радиовещанию. Автор множества газетно-журнальных очерков, статей, репортажей о полярниках и моряках. Живет в Москве.

Американский исследователь Э. Кэн, зимовавший на пути к полюсу в 1853-1855 годах на северо-западном побережье Гренландии, писал: "Полярная ночь и полярный день старят человека скорее и неумолимее, чем год, проведенный в каком-нибудь другом месте этого мира скорби... Эта длинная ночь, в продолжение которой мы были объяты мраком, в полном смысле слова непроницаемым, гибельно подействовала на всех и на все".

И хотя со времен Э. Кэна прошло более ста лет и полярники научились бороться с цингой и благоустроили свой быт, все же то общее, что угнетало человека в суровом молчании холодной Арктики, - огромная, физически ощутимая тоска - иногда встречается и теперь.

Чтобы скрасить трудовые будни полярных исследователей, помочь им работать спокойно и уверенно, редакция "Последних известий" Всесоюзного радио организовала для них радиопередачи с участием их родных и друзей. Передачи сопровождались концертами. Первые такие радиопередачи состоялись сорок с лишним лет назад, в 1933 г., когда начался "большевистский штурм" Арктики. В то время еще не было магнитофонов, и родственники полярников, артисты московских театров выступали у микрофона Центрального радио "живьем", без предварительной записи на пленку.

В 1937 г. в высоких широтах Арктического бассейна на дрейфующий лед была высажена советская научно-исследовательская станция "Северный полюс - 1" во главе с И. Д. Папаниным. В течение девятимесячного дрейфа у микрофона редакции "Последних известий" иногда выступали жены и дети папанинцев.

"Заранее предупрежденные об этом, мы волновались: как будет слышно? - вспоминал впоследствии Герой Советского Союза Э. Т. Кренкель. - Не смотрели друг на друга, чтобы не помешать полностью прочувствовать эти радостные и грустные одновременно мгновения".

В сентябре 1934 г. были введены радиопередачи из Москвы для зимовщиков Арктики - "Арктический выпуск" "Последних известий", прерванные начавшейся Великой Отечественной войной советского народа против немецко-фашистских захватчиков. С 1955 г., когда к берегам Антарктиды отправилась Первая комплексная Советская антарктическая экспедиция, стали регулярными радиопередачи для исследователей обоих полюсов планеты. Спустя четыре года, в день открытия внеочередного XXI съезда КПСС, 27 января 1959 г., редакция "Последних известий" Всесоюзного радио вновь вышла в эфир со специальной получасовой программой "Арктический выпуск". Она была адресована тем, кто работал на Крайнем Севере, на береговых и островных полярных станциях, и передавалась два раза в неделю по специально направленным коротким волнам. С учетом поясного времени передача в тот же день повторялась: днем ее слушали полярники восточного, а вечером - западного района Арктики.

С развитием радиотехнических средств помимо основной первой широковещательной радиопрограммы была введена первая программа "А", рассчитанная на жителей северо-восточных и дальневосточных районов страны. По ней и передавался днем "Арктический выпуск" "Последних известий". Этот выпуск открывался обычно обзором новостей в стране и за рубежом или комментарием на темы дня. Далее шла информация о жизни и работе полярных станций, о ходе арктической навигации или о подготовке к ней. Заканчивался выпуск спортивными новостями и сообщением синоптиков о погоде в Арктике.

Так примерно строится выпуск и в настоящее время, только теперь он называется не "арктический", а "полярный", так как с началом советских научных исследований в Антарктиде этот выпуск с помощью направленных радиопередатчиков слушают и в южном полушарии.

Семья советских полярников огромная - только в Арктике живут и работают десятки тысяч человек (это ученые-исследователи, моряки, летчики, строители, горняки, геологи, оленеводы, охотники, рыбаки...); до трехсот человек ежегодно зимуют в Антарктиде. Во время арктической навигации аудитория радиослушателей в Заполярье намного возрастает, в перевозках народнохозяйственных грузов по Северному морскому пути участвуют десятки транспортных судов, ледоколы. Сотни моряков бывают заняты в антарктических экспедициях на кораблях науки и судах, доставляющих на закованный в лед материк новую смену зимовщиков, научное снаряжение, строительные материалы, продовольствие и топливо. Для экипажей ледоколов и экспедиционных кораблей, которые на три и более месяца отрываются от своих баз, также организуются радиопередачи с выступлениями родных моряков. И конечно же, такие передачи доставляют полярникам большую радость.

Эти передачи звучат час, иногда полтора. Родные рассказывают своим полярникам о семейных новостях, о знакомых, друзьях, о всем новом, что произошло в родном городе, селе за их отсутствие. По просьбам родных исполняются любимые полярниками музыкальные произведения. В передачах участвуют видные ученые, артисты, композиторы, поэты, моряки, летчики, руководители Госкомитета гидрометеорологии и контроля природной среды СССР, Арктического и Антарктического института, администрации Северного морского пути.

Первыми организаторами передач для полярников Арктики были журналисты Всесоюзного радио - почетный полярник Леонид Мусатов, Борис Скориков, Юрий Арди, Виктор Покровский... Долгое время такие радиопередачи готовили Татьяна Астахова, Маргарита Володина, Нэлли Фурина. И хотя в силу производственной необходимости журналистки перестали редактировать эти передачи, старая дружба со многими полярниками и их семьями у них сохраняется и поныне.

Сейчас подготовкой полярных передач в редакции занимаются журналисты Леонид Мусатов, Рената Сафронова (старший редактор), Светлана Мелкумян, Татьяна Тельнова, Оксана Коптельцева (она же редактор "Полярного выпуска" "Последних известий"), Вера Козлова, Людмила Швецова, Анастасия Иванченко, Светлана Пастухова и автор этих строк. Более двадцати лет возглавляет эти передачи ветеран радио и большой друг полярников, первый заместитель главного редактора главной редакции информации ("Последние известия" - "Маяк"), заслуженный работник культуры РСФСР Леонид Вернерович Гюне.

Сказать, что мы любим свое дело, - мало: мы дорожим им, ибо полярники - самые благодарные и, пожалуй, самые доброжелательные и отзывчивые слушатели, живущие в особых условиях. Они ждут наши радиопередачи. А когда знаешь наверняка, что тебя слушают, хочется, чтобы передача во всех отношениях была хорошей, доставила людям радость.

Родные полярников живут не только в Москве, Ленинграде и других областных центрах, где есть корреспондентские пункты Гостелерадиокомитета, но и в районных городках, поселках и деревнях. И здесь нам помогают наши внештатные корреспонденты, сотрудники местных радиоузлов. Они приглашают родственников полярников на запись звуковых писем или сами едут к ним домой с магнитофоном. А потом магнитофонную запись высылают в Москву, в редакцию "Последних известий".

В процессе подготовки радиопередач кроме журналистов "Последних известий" участвуют операторы звукозаписи, дикторы, музыкальные редакторы, режиссеры. Тридцать лет работает в Государственном доме радиовещания и звукозаписи при Гостелерадио СССР оператор магнитной записи Татьяна Белова. Через ее руки прошла добрая половина всех радиопередач для полярников Арктики и Антарктики. Она записывает в студии на пленку приходящих к ней родных полярников-москвичей, монтирует и собирает в передачу присылаемые из разных концов страны звуковые письма.

Важную роль при организации передач играют работники производственно-технического управления Госкомитета Совета Министров СССР по телевидению и радиовещанию, а также Министерства связи СССР. Они всегда стараются делать все возможное, чтобы обеспечить эти передачи наилучшими техническими средствами. Специально подбирают для них коротковолновые радиостанции, направленные антенны и наиболее подходящие радиочастоты. Дело в том, что условия прохождения частот непостоянны: они зависят от времени года и суток. И в выборе радиочастот нам помогают сами радиослушатели-полярники, сообщающие после каждой передачи ее слышимость на каждой объявленной волне.

У полярников давняя и крепкая дружба с журналистами "Последних известий". По окончании зимовок они не редкие гости редакции. Часто бывают журналисты в командировках на судах арктического флота, полярных станциях, в том числе и на дрейфующих.

Однажды на острове Диксон мне довелось слушать "Полярный выпуск" "Последних известий" в кают-компании ледокола "Капитан Мелехов". Перед этим экипаж выполнил ответственное задание - в штормовых условиях блестяще провел на буксире громадный плавучий кран. Об этом я дал по радио информацию в Москву. И вот сейчас она вернулась на Диксон, прозвучав в "Полярном выпуске".

- Только что, можно сказать, закончили дело, а Москва уже знает!.. - воскликнул один из моряков. По удивленным лицам слушателей пробежала довольная улыбка. Было видно, что каждый из них, сидевших в этот момент возле радиоприемника, с особой остротой ощутил близость Большой земли и то непосредственное внимание незнакомых им людей к их почетному и нелегкому труду.

"Ваши передачи вносят в нашу жизнь много радости и приятных волне-ний, - пишут в радиограмме начальник 15-й зимовочной советской антарктической экспедиции Гербович и начальник отряда связи и электронавигации Журко. - Они украшают нашу трудную и суровую действительность... Большое вам спасибо, дорогие товарищи!"

"Сердечно благодарим за минуты счастья, подаренные вами в канун Нового года. Искренне признательны за теплую душевность ваших передач, согревающих нас на холодном континенте. Примите большое антарктическое спасибо, согретое нашими сердцами. По поручению коллектива станции Ленинградская ее начальник Будрецкий".

Согласитесь, что ради таких строчек, пришедших из далекой Антарктиды, стоит "трое суток не спать, трое суток шагать...".

Во время 15-й советской антарктической экспедиции наш ученый Сергей Мягков в порядке взаимного обмена зимовал на американской станции Мак-Мердо. В одной из радиопередач для южнополярной обсерватории Мирный выступала его жена. Но из-за непрохождения в тот день коротких волн на станцию Мак-Мердо услышать передачу Мягков не смог. Однако эту радиопередачу в Мирном целиком записали на магнитную пленку и в период хорошего прохождения волн продублировали ее с помощью своих радиосредств на станцию Мак-Мердо.

"Передача очень растрогала Мягкова, - сообщили нам в редакцию из Мирного. - Это можно понять, если представить, что весь год он работает один среди почти двухсот американцев. После этого мы записали голос Мягкова и передали в Москву - пусть послушает жена".

В составе 14-й советской антарктической экспедиции на шестом континенте зимовало несколько зарубежных ученых, в том числе из Германской Демократической Республики. Наш берлинский корреспондент Георгий Смелянчук по заданию редакции побывал с магнитофоном на квартирах у этих ученых в Берлине и Потсдаме, записал звуковые письма родных и близких полярникам людей.

Эта запись прозвучала в эфире в очередной радиопередаче. И вот ответ, который редакция получила из Антарктиды:

"От имени немецкой группы, находящейся на советской станции Мирный, хочу выразить вам сердечную благодарность за передачу. Услышать по московскому радио также подробные сообщения от наших семей было для нас приятной неожиданностью. Эти приветы нас особенно обрадовали потому, что мы имеем возможность получать от своих родных только короткие телеграммы. Слышали мы хорошо. Всем тем, кто помог организовать эту передачу, мы еще раз выражаем благодарность. Передача явилась выражением искренней немецко-советской дружбы. Большой привет вам из вечных льдов континента. Доктор Дришер".

Трудным, беспокойным был дрейф комсомольско-молодежного коллектива научно-исследовательской станции "Северный полюс-19". Полярной ночью льдина, на которой размещался лагерь, начала разламываться, пошли трещины, образовались разводья, через них приходилось быстро перетаскивать имущество станции, спасая его от гибели... Но даже в эти драматические моменты у комсомольцев не было ни тени растерянности, ни того гнетущего душу ощущения одиночества, оторванности от Большой земли. Радио надежно связывало коллектив "Северный полюс-19" с Москвой, Ленинградом, откуда ветераны полярных зимовок, ученые давали консультации и практические советы, как действовать в складывающейся неблагоприятной обстановке. В любой момент на помощь полярникам готовы были прийти летчики полярной авиации. Бодрость и уверенность вселяли голоса родных, звучавшие в те дни в радиопередачах.

И мне хочется вспомнить слова, сказанные И. Д. Папаниным на Северном полюсе 18 июня 1937 г., в день вылета В. П. Чкалова в Америку:

- Радио - наша жизнь. Мы очень дорожим им!

С полным основанием каждый из нас, журналистов "Последних известий" Всесоюзного радио, может повторить эти слова и поставить под ними свою подпись.

Тикси и айхал - откуда эти названия? (Сюлбэ Багдарыын (Иванов Михаил Спиридонович))

Сюлбэ Багдарыын (Иванов Михаил Спиридонович)

Родился в 1928 г. Педагог. Сотрудник Якутского республиканского института усовершенствования учителей. Работает над книгой "Топонимика Якутии". Живет в Якутске.

Из якутской топонимики

На севере Якутии широко известен морской порт Тикси. Недалеко от столицы якутских алмазников - Мирного расположен поселок Айхал. Откуда эти и другие названия на карте Якутии?

С каждым годом повышается интерес к изучению Якутии. Это связано с интенсивным освоением ее природных богатств. В конце 50-х - начале 60-х годов весь мир был взбудоражен открытием кимберлитовых трубок в Западной Якутии. А 70-е годы ознаменованы "строительством века", как назвал наш народ Байкало-Амурскую магистраль.

Кто знает, какие до сих пор неизвестные якутские названия завтра будут греметь на всю страну?

Отсюда-то и понятен рост интереса к якутской топонимике. Изучение ее поможет более глубокому познанию не только природы края, но и некоторых загадок прошлого и настоящего народов, населяющих северо-восток Азии.

На суд читателя выносится несколько примеров из опыта наших изысканий.

Абалах. Самый крупный курорт Якутской АССР. Расположен на правом берегу реки Лены в Мегино-Кангаласском районе, на расстоянии около 100 километров от Якутска. Курорт расположен на берегу озера с тем же названием. Грязи и рапа озера содержат большое количество углекислой и двууглекислой соды, хлористого натрия, а также некоторые соединения серы и железа. По мнению специалистов, целебными свойствами своих грязей Абалах не уступает другим аналогичным курортам Советского Союза. Здесь успешно излечиваются ревматизм, невриты, гинекологические и другие болезни.

Абалах - якутское слово. "Аба" означает "водяная ядовитая репа", "лаах" - суффикс обладания каким-либо предметом.

Якуты, как скотоводческий народ, издревле приметили это растение. По свидетельству известного революционера-каракозовца, автора не-скольких трудов по этнографии и фольклору якутов И. А. Худякова, якуты "при легком отравлении рогатого скота корнем травы "аба" дают пить парное молоко, при запущенном отравлении протыкают живот шилом или длинной иголкой, чтобы "пары вылетели изнутри", однако ж малоудачно" (Краткое описание Верхоянского округа. Л., 1969, с. 240-241).

Айхал. В 1960 г. якутский геолог В. Т. Изаров открыл в 500 километрах от Мирного, у самого полярного круга, кимберлиговую трубку. Трубка была названа "Айхал".

Уже с 1961 г. трубка начала поставлять стране ценные минералы. В наши дни Айхал - рабочий поселок, центр поселкового Совета.

Слово "айхал" также якутское. Автор трехтомного "Словаря якутского языка" Э. К. Пекарский объясняет его как возглас, восклицание для выражения радости по какому-либо случаю, приветствия, благопожелания ("о, какая радость!"). Таким образом, радость открытия алмазной трубки получила образное отражение в этом красивом, звучном якутском слове "айхал".

Амга. Река, левый приток Алдана. Длина 1465 километров. Судоходна на 440 километров. По среднему течению реки расположен Амгинский район Якутской АССР. Районный центр - селение Амга.

До революции селение Амга,называлось Амгинской слободой. Слобода возникла во второй половине XVII в., когда здесь поселили первых русских крестьян, чтобы они разбили пашни и занялись земледелием.

Село Амга вошло в историю и тем, что там отбывал трехлетнюю ссылку писатель В. Г. Короленко. Находясь в Амге, он написал несколько рассказов из жизни якутов и приленских крестьян ("Сон Макара", "Убивец", "Соколинец") и повесть "В дурном обществе". После возвращения в Россию он с удовольствием писал, вспоминая Амгу: "В Амге я прожил три года. Не скажу, чтобы это был самый счастливый период моей жизни... Но что это был самый здоровый период жизни, когда мы с товарищами занимались земледельческим трудом, - это верно".

Знатоки тунгусо-маньчжурских языков считают, что слово "амга" этимологизируется от эвенкийского "амнга", которое имеет значения "рот", "уста", "отверстие", "вход в нору", "устье реки" (Сравнительный словарь тунгусо-маньчжурских языков. Л., 1975, с. 38).

Булунг. Топонимов с таким названием по всей Якутии великое множе-ство, в том числе так называется населенный пункт в низовьях реки Лены в Булунгском районе (центр района - морской порт Тикси).

Слово "булунг" примечательно тем, что берет начало еще с древнетюркского языка и в настоящее время распространено как географический термин на огромной территории от Малой до Северо-Восточной Азии.

В древнетюркском слово "булунг" означало "угол", "страна света, направление горизонта", а в современных тюркских языках - "округлый залив реки, излучина реки".

В современном якутском языке слово "булунг" является поистине всеобъемлющим термином. По свидетельству Э. К. Пекарского, "булунг" есть "вообще отделенная, обособленная часть леса, реки, озера, возвышенности, отдельно стоящий пригорок, мыс, долина, речной залив, бочаг".

Таким образом, на примере этого термина можно наглядно продемонстрировать трансформацию географического термина в сторону большей детализации.

Жиганск (по-якутски - Эджигээн). Населенный пункт в низовьях Лены, центр Жиганского района. Слово тунгусо-маньчжурского происхождения. В эвенкийском языке "эдигэн" означает "житель низовья реки", а в эвенском "эдиг" - "нижний, близкий к устью реки". С подобным же значением слово перенято северными якутами. Известный якутский историк-этнограф Г. В. Ксенофонтов писал:

""Жиганск, жиганский" происходит от другого якутского названия - "Эджигээн". Так верхоянские ламуты и якуты именуют всю ту страну, которая с водораздела Яны и Лены имеет покатость к последней. Среди якутов Якутского округа вообще вся область понизовий Лены называется "Эджигээн"" (Ураангхай-сахалар. Т. I. Иркутск, 1937, с. 182).

Оймякон (по-якутски - Еймёкёён). Оймяконское плоскогорье расположено в бассейне верхнего течения реки Индигирки, между хребтами Верхоянским и Тас Кыстабыт. Вдоль Индигирки расположена наиболее пониженная часть плоскогорья - Оймяконская впадина. Здесь в зимнее время накапливаются холодные массы воздуха с температурами иногда до 70 градусов. По этой впадине течет река Оймякон, там же расположено село Оймякон, считающееся в наши дни полюсом холода.

Слово "ёймёкёён" тунгусо-маньчжурского происхождения. Слова "эйим", "ёймю", "ёйёмё", "ёйюмю", "ёйёмю" означают "открытое ото льда место в реке, где постоянно зимой находится рыба". Такие места охотничьими племенами, живущими одними дарами природы, разумеется, очень ценились, и потому топонимов с такими названиями много.

"Кан" ("кон", "кён", "кэн") - суффикс уменьшительности, ласкательности.

Тикси. Морской порт в устье реки Лены - "северные ворота" Якутии. Строительство его началось в 1934 г. в связи с освоением Северного морского пути. Назван по бухте моря Лаптевых, в которой находится. "Тикси" по-якутски означает "пристань", "место собрания".

Тит Ары. "Тит Ары" в переводе с якутского означает "лиственничный остров" ("тит" - лиственница, "ары" - остров). Расположен он на реке Лене почти у ее дельты, далеко за полярным кругом (72-я параллель).

Остров поражает неповторимым своеобразием. Он возвышается над уровнем реки почти на 30 метров. На нем встречаются все разновидности тундры - каменистые, моховые, заболоченные и участки с цветущими растениями (около 270 видов) и лиственницами. Соответственно разнообразна и фауна Тит Ары. Здесь встречаются чубук (снежный баран), тарбаганы, кроме того, есть и обычные северные олени, песец и др.

В начале XX в. здесь росли лиственничные деревья высотой четыре - шесть метров. Таким остров оставался до 1943 г., когда сюда пришли рыбопромысловики, и из-за крайней нужды в топливе и стройматериалах лес был вырублен. В наши дни ученые заинтересовались возможностью восстановления самого северного на Лене участка леса и в ходе изысканий определили, что в древостое было два поколения лиственницы, имевшие ко времени рубки возраст 270 и 350 лет, а самые старые - 423 года.

После рубки на острове остались все же мелкие деревца, которые в, настоящее время образуют низкорослый лес. Летом 1974 г. ученые Якутского филиала Сибирского отделения АН СССР определили, что молодой подрост в возрасте 6-15 лет и высотой 40-50 сантиметров может служить основой возобновления леса.

"Тит" - слово тюркского происхождения. Многие тюркские народы лиственницу называют "тит", "тыт". Также тюркского происхождения слово "ары". На некоторых тюркских языках остров на реке называется "арыг".

Чокурдах (по-якутски - Чокуурдаах). Село Чокурдах - центр прибрежного Аллаиховского района. Местное аллаиховское население "акает", и потому что выговаривает это слово "чакыырдаах". "Чокуур" в переводе на русский означает "кремень", а суффикс "даах" (вариант суффикса "лаах") означает обладание каким-либо предметом. Таким образом, "Чокурдах" - имеющий кремень.

Лев Успенский в своих "Загадках топонимики" пишет: "Первым существенным для людей ископаемым был, конечно, камень - кремень, нефрит, из которого древний человек изготовлял себе орудия. Но нет шансов обнаружить следы древнейшей индустриальной эпохи в географических именах: за десятки и сотни тысячелетий, прошедших с разных периодов каменного века, вряд ли что из таких имен (если бы они уже и тогда давались местам людьми) могло дожить до нашего времени" (М., 1969, с. 139). Нет шансов обнаружить? У нас в Якутии топонимов на "чокуур" и "чокуурдаах" много! По словам бурятского топонимиста М. Н. Мельхеева, "сахюр", "сахюур" - кремень (камень для высекания огня), кремневый. "Сахюурта, Сасюурта, Хахюурта - места, где добывали раньше кремень; распространенные топонимы в Бурятии" (Топонимика Бурятии. Улан-Удэ, 1969, с. 96).

Знатоки якутского языка слово "чокуур" производят от монгольского. Так, "кремень" на монгольском языке XIII в. - чахигур, на современном монгольском - цахиур.

Таким образом, топоним "Чокурдах" может служить примером для иллюстрации тезиса о смешанном характере лексического состава якутского языка. По данным академика В. В. Радлова, слова, имеющие монгольские параллели, составляют Около одной трети основного лексического фонда якутского языка.

Чулъман. Рабочий поселок, богатый ископаемыми, расположен в Южной Якутии. Стоит на реке того же названия.

Слово "чульман" образовано от эвенкийских слов "чулба", "чулма", "чулман", "чулбан", которые переводятся как "кремень", "кварц", "нефрит", "изумруд".

Якутск. Столица Якутской АССР. Основан как казацкий острог в 1632 г. В XVII - первой половине XVIII в. был опорным пунктом русской колонизации на Дальнем Востоке. С 1861 г. - центр Якутской области, с 1922 г. - столица Якутской АССР.

Якуты называют себя саха или haxa, а ближайшие соседи их - эвенки произносят это слово как "екэ". Суффикс "т" в эвенкийском языке означает множественное число. Таким образом, "екэ + т" = якуты.

Первые сведения о якутах русские служилые люди получили от эвенков нынешнего Красноярского края. Про Якутию узнали, например, что "Якольская земля людна и скотна, и скот всякой есть, и кони, и коровы, и овцы, а живут-де они на край Лены реки".

В первых донесениях казаки, как правило, писали, сохраняя форму "яко". Например, "Якольские землицы", "шапка якольская" и т. д. "Да от острошку вниз по Лене реке взято государева ясаку вновь с первых улусов Якольские землицы 27 соболей с пупки, а 10 из них соболей с хвосты", - писал в 1631-1632 гг. атаман Иван Галкин.

Через некоторое время казаки стали писать "якуцкий", "якутцкий".

Таким образом, "Якутия", "Якутск" - названия, производные от самоназвания якутов. Саха (haxa) - "екэ", "екэт" - "яко", "якут".

Яна (по-якутски - Джаангы). Река, берущая начало с Верхоянского хребта. Впадает в Янский залив моря Лаптевых. Длина - 872 километра, площадь бассейна - 238 тысяч кв. километров. Судоходна от Верхоянска до устья.

Г. В. Ксенофонтов писал: "Река Яна у якутов тоже оставалась безыменной, ибо "Джаангы" - название не реки, а всей страны за Верхоянским хребтом" ("Джаангы" в якутском языке является пережитком из тунгусских наречий и прежде всего значит - горный хребет, голец)".

Да, Г. В. Ксенофонтов, конечно, прав. Эвенкийское происхождение якутского "джаангы" очевидно. Эвенкийское "янг" означает "сопка", "голец".?

Как была найдена могила Георгия Седова (Сторожко Виктор Степанович)

Сторожко Виктор Степанович

Родился в 1910 г. Старший механик лаборатории Института экспериментальной метеорологии. Участник нескольких арктических зимовок. Живет в г. Обнинске Калужской обл.

Из воспоминаний полярника

В августе 1977 г. атомный ледокол "Арктика" достиг Северного полюса. Советские исследователи и моряки водрузили на "макушке" планеты алое знамя Страны Советов. Вместе со знаменем на полюс был доставлен и остаток древка русского флага, который собирался воздвигнуть в заветной точке старший лейтенант Георгий Яковлевич Седов. Исследователь не дошел до полюса: в феврале 1914 г. он умер в пути. Его спутники - матросы Г. В. Линник и А. М. Пустошный - захоронили тело Седова на одном из мысов острова Рудольфа и на могильном холмике поставили флаг. Остатки этого флага были найдены нами. Вот как это произошло.

...Шел 1938 год - второй год нашей зимовки на острове Рудольфа. Остались позади напряженные дни обслуживания полюсной воздушной экспедиции Отто Юльевича Шмидта, высадившей на дрейфующий лед четверку папанинцев, трансарктические перелеты Валерия Чкалова и Михаила Громова, дни, полные тревоги за судьбы экипажа самолета Леваневского.

К маю 1938 г. мы подготовили к сдаче новой смене полярников станцию, и у нас появилось свободное время.

Во время полюсной экспедиции О. Ю. Шмидт прочитал нам ряд лекций о Земле Франца-Иосифа. Рассказал он и о Г. Я. Седове, его жизни, устремлениях и трагической гибели. Мы тогда пообещали Отто Юльевичу разыскать могилу Седова...

И вот 2 мая мы отправились на мыс Бророк, где, по свидетельству Линника и Пустошного, они похоронили своего начальника.

Мы не первые, кто пытался найти могилу Седова. В 1929 г., когда строилась первая советская полярная станция на Земле Франца-Иосифа в бухте Тихой (той самой бухте, где зимовало судно "Св. мученик Фока" Седова и откуда Седов со спутниками отправились к полюсу), О. Ю. Шмидт на ледокольном пароходе "Георгий Седов" достиг широты 82 градуса и обследовал берег мыса Бророк. Но тогда никаких следов захоронения Седова не было обнаружено.

Встав на лыжи, мы пересекли бухту Теплитц и, пробираясь между торосами вдоль высокого обрыва ледника, через час были уже у подножия угрюмых скал мыса Бророк. Вся береговая полоса была засыпана снежными обвалами, сорвавшимися с высокого мыса. Мы направились к одному из юго-западных мысов острова Рудольфа, где, предположительно, была могила Седова...

Мыс Бророк, пожалуй, одно из примечательных мест острова. Он высок, обращен к югу своими темными обрывистыми скалами и является излюбленным местом гнездовий великого множества птиц. Несмотря на раннее время года, здесь уже сновали стаи пернатых, наполнявших воздух веселым гамом. В расщелинах между камнями зеленели мхи, а на солнечном пригреве, под тоненьким ледяным покровом, как в миниатюрном парничке, оживали растения. Но нам было не до них: нас интересовала береговая полоса, а она была завалена снежными лавинами. Все наши поиски оказались безуспешными.

Вторая наша попытка найти могилу Седова была летом, благо в эту пору солнце светит круглые сутки. 30 июля к 9 часам вечера на берегу бухты Теплитц собрались любители гребного спорта. Свободная ото льда бухта Теплитц - явление довольно редкое, и мы воспользовались им. Быстро спустили шлюпку, налегли на весла. Стоял полный штиль, было солнечно и тепло. В бухте плавали громадные айсберги причудливых форм. В береговом леднике виднелись голубые гроты и пещеры. Каскады талой воды падали с высоты с музыкальным звоном. Как бы хорошо запечатлеть эти картины! Но мы так неожиданно собрались на эту прогулку, что даже не захватили с собой фотоаппарата.

Скоро показались скалы мыса Аук. Привлеченные зеленью травы, столь неожиданной для острова Рудольфа, мы высадились на берег. Здесь было по- летнему оживленно: чистики, люрики и другие птицы стайками проносились мимо, занятые своими делами. Мы разбрелись по берегу, собирая цветы и приглянувшиеся камни. Плотник Федор Никифорович Зуев - мы зовем его попросту дядя Федя - шагал вдоль берега с ружьем. Несколько выше его по каменистым осыпям шел строитель Иван Семенович Лебедев. Он-то и наткнулся на одном косогоре на обломки лыж, ржавые консервные банки - предметы явно посторонние для этой арктической пустыни.

Привлеченные их криками, мы собрались у места находки. Стали осторожно разбирать камни. Обнаружили истлевшие куски брезента, веревок и меховой одежды. Рядом нашли небольшой топорик-молоток, точеный флагшток из двух частей. На нем уцелели крохотные лоскутки истлевшего русского трехцветного флага. На втором куске флагштока была медная соединительная втулка с надписью: "Polar Expedit. Sedow 1914".

Принадлежность этих предметов экспедиции Седова была бесспорной. Стало также очевидным, что спутники Седова на этом каменистом берегу, да еще в феврале, не смогли поглубже захоронить тело начальника. А позже могильный холмик, сложенный ими из камней, мог быть разрыт бродягой-медведем; песцы и чайки растащили останки отважного исследователя, а море поглотило то немногое, что осталось.

Мы стояли вокруг этого места, обнажив головы, с тяжелым чувством. Горечь усугублялась еще от сознания того, что Седов умер в нескольких километрах от домика экспедиции Фиала, в котором находились большие запасы продуктов, одежды, топлива. В домике были условия, несравнимые с теми, что могла дать палатка и промерзшие, сырые спальные мешки.

Из камней, собранных вокруг места находки, мы сложили небольшой гурий. Предметы, найденные нами, были собраны и впоследствии переданы в Музей Арктики и Антарктики в Ленинграде.

На станции мы решили позже вернуться сюда снова, чтобы устроить памятник Седову. Но льды загромоздили бухту Теплитц, мыс Аук стал для нас недоступным.

В этой поездке на шлюпке участвовали: начальник зимовки Я. С. Либин, упоминавшиеся выше строители Ф. Зуев и И. Лебедев, врач Р. Райхман, сотрудники полярной станции и авиабазы - радиотехник В. Бобков, М. Нестерович, И. Мельников, Н. Мартынов, С. Войнов и я - тогдашний комсорг авиабазы острова Рудольфа.

О нашей жизни, работе, находках на острове Рудольфа рассказано в коллективной книге зимовщиков полярной станции острова Рудольфа "На подступах к полюсу", выпущенной в 1941 г. Но вот через тридцать с лишним лет мне довелось прочитать дневники Седова, Линника и Пустотного в брошюре "Втроем на полюс", изданной "Известиями" в 1964 г., и я смог по-иному представить себе дни похода на полюс в феврале 1914 г.

Оказывается, все трое знали о зимовке Фиала и Абруццкого, стремились к ней. В одном месте читаем в дневниках:

"Пошли посмотреть путь дальше. Но пройдя не более версты, пришли в полное уныние, так как перед нами оказались открытая вода и берег вокруг обрывистый, материковый лед (глетчер) до 20 и более сажен высоты, впереди никаких признаков постройки экспедиции герцога Абруццкого".

Действительно, следуя через бухту Теплитц, справа увидишь высокий ледниковый обрыв. Со стороны моря заснеженные постройки Абруццкого и Фиала за торосами можно пройти и не заметить и выйти к обрывистому высокому берегу.

В бухте Теплитц сохранились остатки двух экспедиций, относящихся к началу нашего столетия. Постройка итальянской экспедиции Абруццкого представляла собой деревянный каркас, когда-то покрытый брезентом. К 1937 г. от брезента остались одни лохмотья. Экспедиция Циглер - Фиала построила на берегу щитовой сборный дом, из которого американцы шагу не сделали в направлении Северного полюса.

Осматривая эти остатки в 1937 г., О. Ю. Шмидт посоветовал нам очистить домик Фиала, собрать уцелевшее и создать здесь нечто вроде музея для сравнения с нашей зимовкой, построенной руками советских людей через три десятка лет.

Мы выполнили свои обещания. Передавая зимовку новой смене, мы были уверены, что найденное нами место захоронения Г. Я. Седова не останется забытым советскими людьми.

Сопоставляя движение группы Седова, невольно удивляешься тому, как довольно точно измерялась ими длина пройденного пути. Чем? Шагомером? Одометром?

Место для могилы они выбрали "на косогоре высотою до 6-ти сажен от уровня моря". Обнаруженное нами место действительно находилось на расстоянии 5-6 сажен, то есть 10-12 метров от береговой черты, а не над уровнем моря.

На берегу бухты Теплитц, в 1,5-2 километрах от домика Фиала и каркаса палатки Абруццкого, мы обнаружили еще одну могилу, обложенную камнями, без каких-либо предметов, по которым можно было опознать, кто здесь похоронен. Нашли лишь стреляную гильзу от револьвера системы "наган". Вскрывать могилу мы не стали, так как врач Р. Райхман не советовал это делать без специального разрешения прокурора. Чья еще жизнь оборвалась здесь? Наверно, сейчас уже не установишь...

Коротко о разном

Всемирная метеорологическая организация приступила к подготовке международной программы "Система дрейфующих буев южного полушария". Сеть таких буев, как заякоренных, так и дрейфующих, должна с помощью спутников поставлять метеоданные, которые могут быть применимы как для оперативного использования при прогнозировании погоды и состояния моря, так и для накопления информации для исследовательской деятельности.

Устройство дрейфующих буев сравнительно простое; высота от 2 до 4 м, вес не более 100 кг. Места их установки определяются с расчетом, что хотя бы часть буев, дрейфуя под влиянием господствующих ветров и течений, попала в районы, не посещаемые судами. Для равномерного распределения буев в южном полушарии к югу от 20° ю. ш. на расстоянии в среднем около 1000 км друг от друга потребуется около 300 штук. Развертывание буйковой сети начнется осенью 1978 г. и завершится в июне 1979 г., так как средняя продолжительность "жизни" буя немногим более полугода.

Буи будут измерять барометрическое давление, температуру водной поверхности в диапазоне от -5 до + 35°С.

Местонахождение каждого буя будет определяться с помощью спутника, получающего информацию от передатчика, установленного на буе. Точность определения достигает примерно 3 км. В полосе географических широт между 20 и 65° ю. ш. с каждого буя в сутки можно получать от 6 до 12 метеодонесений.

Научно-организационное руководство данным мероприятием осуществляет отдел Программы исследования глобальных атмосферных процессов Всемирной метеорологической организации в Женеве (Швейцария). Технические вопросы расстановки буев и обучения персонала приняла на себя Метеослужба Канады. Буи предоставляют Австралия, Канада, Франция, Новая Зеландия, Норвегия и США. Определенное количество буев также поставят СССР, Аргентина, Бразилия и ФРГ. В установке буев будут участвовать торговые, военные, научно-исследовательские суда и суда, осуществляющие смену персонала антарктических экспедиций ряда стран.

Над чем работают ученые Аляски (Фейгин Юрий Михайлович)

Фейгин Юрий Михайлович

Родился в 1945 г. Лингвист. Сотрудник сектора охраны природы Арктики Центральной лаборатории охраны природы Министерства сельского хозяйства СССР. Живет в Москве.

Изучение тундры Аляски - важная составная часть Международной биологической программы. Исследования в тундре тесным образом связаны с изучением воздействия нефтедобычи на окружающую природную среду. Нефтедобыча и связанные с ней движение транспорта, приток большого числа людей и машин, а также постоянная опасность разлива нефти - все это вызывает изменения в экологических системах Севера.

Животный и растительный мир тундры сравнительно не богат и очень уязвим. Следы на поверхности тундры, оставленные транспортом, сохраняются много лет. Установлено, что колея, образовавшаяся в результате прохождения транспорта, бывает двоякого рода. Если транспорт тяжелый и поверхностный слой почвы оказывается срезанным или сильно поврежденным, то образуется настоящий шрам, впоследствии наступает эрозия. Такие шрамы увеличиваются и практически не заживают. Однако в настоящее время использование тяжелого транспорта в тундре ограниченно. Основное средство передвижения - это транспорт, оказывающий слабое давление на поверхность тундры, в результате чего растения оказываются прижатыми. Они вступают во взаимодействие с почвенными микробами, которые разлагающим образом действуют на растения. Очень интересные эксперименты проводились на мысе Барроу, США (самая северная точка Американского материка). В ходе этих экспериментов ученые установили, что нежелательные последствия, связанные с прохождением транспорта в тундре, можно свести к минимуму путем использования транспорта с воздушной подушкой, оказывающего очень небольшое давление на поверхность тундры.

На мысе Барроу ученые сделали попытку определить последствия загрязнения нефтью тундры. Выяснилось, что как на воде, так и на суше эти последствия для различных животных и растений неодинаковы. Например, в водоемах загрязнение нефтью задержало рост водорослей, но стимулировало развитие бактерий. В общем продуктивность растений на суше и в водоемах уменьшилась. Следует отметить, что очень многие экологические последствия загрязнения нефтью проявляются не сразу, а спустя много лет.

В связи с сооружением промышленных объектов возникает опасность воздействия теплового излучения на тундру. На мысе Барроу проводился эксперимент, с помощью которого установлены возможные последствия этого явления. Под землей установили решетку, состоящую из тонких труб. В одной части решетки циркулировала горячая вода в течение года, а в другой части - только в течение лета. Во втором случае воздействие на поверхность тундры оказалось незначительным. Циркуляция горячей воды в решетке в течение целого года привела к таянию поверхностного слоя почвы зимой и к появлению воды под снегом. В результате уменьшилось поступление кислорода, погибли все растения и обнажилась почва.

Интересные исследования по изучению вечной мерзлоты проводятся в Научно-исследовательской лаборатории по изучению северных районов, в Ганновере, штат Нью-Хэмпшир, США. Руководит исследованиями ученый - почвовед и ботаник Джерри Браун.

Охрана природной среды - своеобразный регулятор промышленной деятельности. Практически на Аляске промышленная деятельность находится под контролем федерального правительства и правительства штата Аляска. Так, в заливе Прудхо - районе наиболее интенсивной нефтедобычи - запрещается использование гусеничного транспорта в тундре в период таяния снега и в период замерзания. Требуются особые разрешения на эксплуатацию транспорта в летний период. Существуют правительственные постановления, касающиеся строительства в условиях вечной мерзлоты, в частности постановления о проведении трубопровода на Аляске.

При сооружении трубопровода встал вопрос: будет трубопровод проходить под землей или он будет над землей? Постановление отмечает, что проведение трубопровода под землей невозможно на протяжении более половины предполагаемого (1300 километров) маршрута. Сооружение трубопровода над землей удовлетворяет инженерным требованиям, но затрудняет миграцию животных, в частности карибу. Поэтому необходимо сооружение переходов для животных.

При строительстве трубопровода нельзя избежать нарушений природной среды. В связи с этим возникает необходимость проведения работ восстановительного характера. Однако нет необходимости восстанавливать природную среду до ее первоначального состояния. Часто вполне приемлемым бывает достижение устойчивого состояния, при котором невозможна дальнейшая деградация.

Оценка и предсказание последствий деятельности человека в условиях вечной мерзлоты в ближайшем и отдаленном будущем - главная задача проекта "Биомы тундры США", осуществляемого в рамках Международной биологической программы. Задача в том, чтобы заблаговременно установить виды и масштабы изменений в вечной мерзлоте. Разграничение допустимых и недопустимых форм использования вечной мерзлоты явится предметом обсуждения и исследования учеными Северной Америки, СССР и других стран.

Никита Яковлевич Болотников (1905-1977)

Никита Яковлевич Болотников

Умер Никита Яковлевич Болотников - талантливый журналист, литератор, автор нескольких книг, многих сотен статей и публикаций в центральной советской печати.

Н. Я. Болотников был членом редсовета главной редакции географической литературы издательства "Мысль", членом редколлегии ежегодника "На суше и на море", а несколько лет (1968-1971 гг.) и его составителем. В последнее время по его инициативе был организован другой литературно-географический сборник - "Полярный круг". Над очередным, вторым по счету выпуском этого молодого, но уже успевшего завоевать читательскую популярность альманаха он трудился до последнего дня своей жизни, отдавая ему свою кипучую творческую энергию, свой талант и недюжинные знания.

Работа над "Полярным кругом" не была для него чем-то случайным, преходящим. Н. Я. Болотников, начав свою трудовую биографию в системе Главсевморпути и в молодые годы впервые попав в Арктику, где он зимовал и бывал не однажды, на всю жизнь полюбил Север, его природу, тех сильных, мужественных людей, которые осваивали и продолжают осваивать этот суровый, но благодатный край.

Литератора Н. Я. Болотникова всегда занимали и волновали сильные духом характеры полярных путешественников и первопроходцев: Никифор Бегичев, замечательный русский самородок, бесстрашный следопыт северных широт, выдающиеся английские исследователи Антарктиды Роберт Скотт и Эрнест Шеклтон, чьи дневники, прокомментированные Н. Я. Болотнико вым, изданы в русском переводе, Рокуэлл Кент, великолепный американский писатель и художник, чьи книги вышли у нас также под его редакцией, - вот далеко не полный перечень любимых героев автора.

Н. Я. Болотников начал свой творческий путь в грозную военную годину армейским журналистом, он участник Великой Отечественной войны. В послевоенный период долгое время работал в "Литературной газете", но при этом всегда оставался верен теме Севера.

Занимаясь северной тематикой в своей журналистской и литературной деятельности, он сохранял при этом удивительную последовательность и постоянство в постижении избранных однажды событий и конкретных исторических образов. Так, заинтересовавшись в начале творческого пути яркой фигурой Никифора Бегичева, Н. Я. Болотников долгие годы продолжал уточнять и обогащать биографию своего любимого героя, соответственно расширяя и дополняя от издания к изданию и книгу о нем. Недавняя, третья по счету редакция ее - "Последний одиночка" - по существу новая книга о Бегичеве.

Свой большой и разносторонний журналистский, редакторский опыт Н. Я. Болотников умело сочетал с активной организационной деятельно-стью, что столь успешно проявилось в его работе над сборником "Полярный круг", к участию в котором он сумел привлечь и представителей "старой гвардии" полярников, и новые творческие силы из числа людей, исследующих и обживающих полярные широты сегодня.

Несколько лет назад Н. Я. Болотников опубликовал в ежегоднике "На суше и на море" рассказ "Остров Филоктимона" - о простом русском крестьянине старой России, всю жизнь тщетно промечтавшем о далеких странствиях. Н. Я. Болотников в отличие от своего героя немало путешествовал на своем веку, недаром основным направлением в его творчестве была пропаганда географических открытий, полярных исследований. Однако слова, какими он характеризовал своего Филоктимона, вполне применимы к нему самому: "убежденность в правоте своего дела, душевная щедрость и поразительная скромность".

Для всех, кто близко знал Н. Я. Болотникова, кто работал с ним рядом, именно эти черты его характера запомнятся особенно надолго.

О книге

Второй выпуск художественно-географического сборника "Полярный круг" (первый вышел в 1974 г.) знакомит читателя со своеобразной, суровой природой Арктики и Антарктики, с нашими современниками, исследующими, преобразующими облик Северного и Южного Заполярья, с будущим полярных областей СССР, а также с некоторыми эпизодами из прошлого Севера.

Авторы сборника - "бывалые люди" - русские, национальные и зарубежные ученые, исследователи, полярники, писатели, журналисты.

1978

Москва "Мысль"

1978

91(98)

П 54

РЕДАКЦИИ

ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ

ЛИТЕРАТУРЫ

Редакционная коллегия:

В. И. БАРДИН

Н. Я. БОЛОТНИКОВ (составитель)

B. Ф. БУРХАНОВ Е. С. КОРОТКЕВИЧ И. П. МАЗУРУК

C. Н. МАРКОВ С. Т. МОРОЗОВ Ю. Б. СИМЧЕНКО Е. М. СУЗЮМОВ

С. М. УСПЕНСКИЙ

Издательство "Мысль". 1978

Полярный круг. Ред. коллегия: Н. Я. Болотников (сост.) и др. М., 54 "Мысль", 1978. 262 с. с ил.

П 20901 - 235 182 - 78 004 (01) - 78

ИБ № 620

ПОЛЯРНЫЙ КРУГ

Заведующая редакцией К. О. Добронравова

Редакторы М. И. Макарова, В. В. Леонова

Редактор карт Т. Г. Белова

Младший редактор И. А. Невзорова

Обложка художника В. В. Сурикова

Иллюстрации в тексте художников В. А. Захарченко, В. В. Сурикова, М. И. Худатова

Художественный редактор Е. А. Якубович

Технический редактор Ж. М. Голубева

Корректор Н. С. Приставко

Сдано в набор 13.01.78. Подписано в печать 23.08.78. А-05135. Формат 60х84¹/₁₆. Бумага офсетная. Гарнитура "Тайме". Печать офсетная. Усл. печатных листов 15,34. Учетно-издательских листов 19,72. Тираж 120 000 экз. Заказ № 1175.

Издательство "Мысль". 117071. Москва, В-71, Ленинский проспект, 15

Ордена Трудового Красного Знамени Калининский полиграфический комбинат Союзполиграфпрома при Государственном комитете Совета Министров СССР по делам издательств, поли графии и книжной торговли, г. Калинин, пр. Ленина, 5.