Полька – тройка

1

Нина Павловна заметила его еще в приемной: здоровяк с загорелой шеей и обветренным лицом смотрел на нее внимательными карими глазами. Конечно, заболеть может каждый, но больного выдают глаза, в особенности когда они смотрят на врача: глаза больного человека всегда выражают неуверенность, вопрос, надежду или грусть, а эти глаза не таили ничего, кроме спокойного любопытства.

Войдя в кабинет, Нина Павловна поправила складки своего халата, потом попросила у хирургической сестры зеркальце и погляделась в него. Все оказалось в порядке. "Чего он так смотрел?… Может быть, симулянт, высматривает, удастся ли обмануть врача?" Она пожала плечами, достала из портфеля жестяную баночку с леденцами, положила ее на привычное место позади чернильницы и начала прием.

Тут бы и перестать думать о незнакомце, но, выписывая пациентам рецепты и назначая процедуры, Нина Павловна ждала: вот он войдет. А к концу приема решила: "Вероятно, он к терапевту", – и вдруг с удивлением поняла, что чуть-чуть разочарована.

Незнакомец вошел последним. Его новые высокие сапоги тихонько поскрипывали, из-под полураскрытой "молнии" короткой кожаной тужурки виднелась темная клетчатая рубашка. Глаза смотрели с тем же спокойным любопытством.

– Зоя, – неожиданно строго обратилась Нина Павловна к хирургической сестре, – почему нет карточки больного? Сбегай в регистратуру.

– Я не больной, Нина Павловна, – сказал посетитель и положил на стол конверт.

Нина Павловна посмотрела на почерк, которым был написан адрес; пальцы потянулись вскрыть конверт, но она сдержалась и быстро встала.

– Я вам так благодарна! Почему же вы сразу не вошли? Подумайте, прождать столько времени…

– Мне некуда торопиться. Я утром прибыл из Ленинграда, а улечу отсюда только вечером. Не хотелось задерживать ваших больных, ведь Петр Иванович наказал порасспросить, как вы живете, как справляетесь с самостоятельной работой.

– Садитесь, пожалуйста. Значит, вы знакомы с профессором?

– Мой покойный отец был дружен с ним. – Незнакомец осторожно пожал протянутую руку Нины Павловны и представился: – Белов, Андрей Ильич.

Ладонь у него была жесткая, натруженная. Именно такая и должна быть у человека с ровным дыханием и огромным объемом груди. "Отличные легкие и сердце", – констатировала Нина Павловна. Рядом с ним она особенно ясно ощутила, какого сама маленького роста, и с досадой подумала о своей длинной косе: "Не могла, вокруг головы обернуть. Да еще ленточку вплела, как молодящаяся провинциальная барышня".

Белов сел на скрипнувший белый табурет и, кивнув на конверт, сказал:

– Да вы не церемоньтесь, читайте письмо.

– Если позволите…

Письмо было характерное, в нем был весь Петр Иванович, добрый и ворчливый.

"Вот так разлетаются птенцы! Учил, учил – думал, себе помощницу вырастил, а она и улетела. Вы там смотрите, если будет трудно,- пишите, а в случае чего – можно и по телефону: полагаю, что еще кое-чему смогу научить. И не увлекайтесь всякими скороспелыми теориями. Я ведь знаю, Вы меня в душе консерватором считали – это вся молодежь так. Ну ладно, поживем – увидим. Давай Вам бог…"

В конце письма была приписка: "Извините, что раньше не удосужился ответить. Времени мало, да и к старости забывчив стал. Это письмо передаст Вам бездомный бродяга и путешественник, который едет куда-то в Вашу глушь. Вот я и пользуюсь оказией".

Нина Павловна дочитала письмо и осторожно скосила глаза на Белова. Он сидел, отвернувшись к окну, и смотрел за окраинные дома городка – туда, где над синей полоской лесов белели снежные очертания далеких гор.

"Похож на путешественника. Только почему бездомный?"

– Андрей Ильич, прием больных закончен. Если хотите, пойдемте вместе. Расскажете о Ленинграде и заодно пообедаем.

В этот день утром, когда Нина Павловна шла на работу, дул сильный ветер; он гнал пыль вдоль широкой, замощенной крупным булыжником улицы степного городка, колол щеки, норовил унести с головы косынку. А сейчас было тихо; воздух стал теплый и прозрачный, ярко светило солнце, и Нина Павловна впервые заметила светло-зеленые травинки, пробивающиеся в щели узкого дощатого тротуара.

Прохожие при встрече с Ниной Павловной снимали шапки и уступали дорогу.

– Вас тут многие знают, – заметил Белов.

– Это неудивительно. Здесь не так уж много врачей, – машинально ответила Нина Павловна. Она шла, склонив голову, и рассматривала свои туфли. "Как это я раньше не замечала, что носки совсем сбиты?"

– Вы много работаете? Беготни, вероятно, хватает? – спросил Белов. *

Нина Павловна покраснела: "Наверно, обратил внимание на туфли" – и, словно оправдываясь, подтвердила:

– Да, работы много, основная – в больнице. Там же амбулаторный прием два раза в неделю и еще помощь на дому; вот сегодня вечером, например, три вызова.

– Так что же я вам морочу голову, отнимаю минуты отдыха? Извините…

Он стоял посреди деревянного тротуара, широкоплечий, с шевелящимися на ветру короткими волосами, и мял в руках фуражку с техническим значком.

Нина Павловна взяла его под руку.

– Ну что вы, Андрей Ильич! Я так рада встрече с земляком! Они пошли дальше. Белов о чем-то задумался, потом сказал:

– Клиника Петра Ивановича одна из лучших в Союзе: современный инструментарий, любые медикаменты. Кроме того, родной город, подруги. Вы, наверно, без энтузиазма поехали сюда?

– Направили – и поехала, – просто ответила Нина Павловна. – Сначала очень боялась – одна, на чужбину, в такую даль, – а потом подумала: люди-то там ведь такие же, как в Ленинграде.

– Это верно, – кивнул Белов. – Да я не о людях. Края здесь суровые, знаю их, прошел вдоль и поперек; днем солнце палит, а ночью зуб на зуб не попадает, к тому же мошкара, гнус.

Нина Павловна с любопытством взглянула на своего спутника.

– Я же работаю в стационаре, а не в экспедиции, как, вероятно, вы. Расскажите что-нибудь о своей работе, Андрей Ильич.

Они пообедали в маленьком вокзальном ресторане. Белов рассказывал о тайге подробно и интересно; чувствовалось, что он любит свое дело, живет им. Нина Павловна внимательно слушала и представляла себе людей с ружьями за плечами, в широкополых шляпах, обернутых противомоскитными сетками. Люди осторожно пробираются среди густых зарослей, где, может быть, на каждом шагу подстерегает опасность…

Рассказывая, Белов широко жестикулировал. Нина Павловна смотрела на его сильные руки, крепкие пальцы и казалась себе очень будничной и неинтересной. "Вот человек! Скитается по безлюдным окраинам страны – под солнцем, под дождем; ест у бивачных костров, спит на голой земле".

– Андрей Ильич, а в такие экспедиции ходят и женщины?

Белов засмеялся.

– А почему же нет?

Увлекшись, он уже перечислял богатства бурятских земель – золото, графит, марганец, – называя приметы, по которым их можно найти.

Нина Павловна слушала не перебивая. Он вдруг спохватился и виновато попросил:

– Расскажите теперь вы о себе.

– Мне рассказывать нечего, Андрей Ильич. Самая обыкновенная жизнь – институт, потом три года работы в клинике – и вот теперь здесь.

Поднимаясь вместе е Беловым по лестнице своего дома, Нина Павловна вспомнила: кажется, на спинке стула висят выстиранные накануне чулки и рубашка; на всякий случай извинилась:

– У меня, наверно, беспорядок в комнате.

Белье, конечно, висело на стуле. Нина Павловна вошла первая и, сняв на ходу пальто, бросила его на этот стул.

– Проходите, Андрей Ильич, вон туда, к письменному столу. Мне подарил это кресло местный доктор, Алов. Оно старенькое, как и его бывший хозяин. У нас есть еще полчаса, я сейчас вскипячу чай…

– Не нужно ничего, Нина Павловна. Вы должны хоть немножко отдохнуть. Я категорически отказываюсь от чая.

Белов стоял в центре комнаты, и оранжевая бахрома абажура, легонько раскачиваясь, задевала его волосы; верх абажура был темный от скопившейся пыли, и Нина Павловна с неудовольствием подумала так же, как недавно о туфлях: "Что же это я раньше не замечала?" Она усадила Белова в кресло у письменного стола, спиной к стене, на которой под простыней висели ее платья, взяла вместе с распялкой шерстяной костюм и, извинившись, ушла в комнату к соседке.

Когда она вернулась, Белов стоял у окна и рассматривал групповую фотографию.

– Из всех ваших подруг вы самая маленькая.

– Это мы снимались после выпуска из института. С тех пор я не прибавила и сантиметра, – шутливо вздохнула Нина Павловна.

Она слегка покраснела, потрогала ладонью косу, которая теперь была уложена вокруг головы, и, стараясь отвлечь внимание Белова от своего нового костюма и лакированных туфель, быстро заговорила:

– Мой рост – сплошное огорчение. Помню первый прием здесь и первого пациента с болячкой на лбу; он, как назло, представьте, оказался ростом примерно с вас. Хорошо, что больного можно усадить на стул, а иначе хоть скамейку подставляй, чтоб дотянуться до головы! А когда я вышла из кабинета, то услышала, как он сказал старшему хирургу: "Я не хочу лечиться у этой малявки, много она понимает!" Я чуть не заплакала от обиды, а доктор Алов строго ответил: "Павлова – врач, к тому же ученица известного хирурга". Заступился за меня старик, спасибо!

Нина Павловна посмотрела на часы, взяла с этажерки фонендоскоп и положила его в портфель. Белов поспешно встал.

– У меня еще есть время. Если позволите, я пойду с вами.

По дороге Нина Павловна рассказала о своем больном:

– Он механик, работает тут недалёко, в совхозе. Возился там со своими тракторами и повредил руку. Я оказала ему первую помощь на месте, в совхозном медпункте, а теперь слежу за ним: пожилой человек, ему трудно ходить в больницу.

У дома, где жил механик, она остановилась и протянула руку:

– Ну… вот и все, Андрей Ильич. Спасибо вам за письмо.

На лице Белова появилась какая-то по-мальчишески растерянная улыбка. Он спрятал руку за спину.

– Разрешите мне подождать вас…

Нина Павловна ничего не сказала, кивнула и ушла в подъезд. Лестница, по которой Она поднялась на третий этаж, показалась ей необыкновенно легкой.

Дверь в комнату больного была полуоткрыта. Снимая перчатки, Нина Павловна услышала:

– Да вы о своем здоровье думайте, Егор Егорыч, а у нас все в порядке.,

– Знаю я вас, – ворчливо отозвался механик. – Комбайну давно надо было сделать перетяжку и у молотилки две шестерни заменить…

Нина Павловна вошла в комнату. Паренек в стеганом ватнике быстро встал, освобождая ей стул у кровати.

– Здравствуйте, Егор Егорович. Похоже, дело идет на поправку?

– На поправку – это так, только медленно, – механик вздохнул и покосился на окно. – Вон какая весна, забот по горло. – Он оглядел Нину Павловну. – А вы какая нарядная сегодня, доктор, даже ростом вроде выше стали, чем в прошлые-то разы.

– Да ну вас, Егор Егорович, – смутилась Нина Павловна, – это я просто надела туфли на высоком каблуке. Давайте посмотрим руку, наверно, скоро уже можно будет снять гипс.

– Каблуки-то каблуками, – прищурился механик, – а, глаза веселые. Да посидите вы с нами… Лешка! – обратился он к пареньку в ватнике. – А ну, быстро, скажи Гранюшке, чтобы сообразила чайку.

Леша бросился было к двери, но Нина Павловна остановила его:

– Нет-нет, что вы… У меня еще больной…

Уходя, она задержалась в коридоре у зеркала. "Глаза веселые… Да нет, просто он хотел сказать приятное".

Белов расхаживал у подъезда. Он протянул Нине Павловне эскимо.

– Вы с ума сошли, Андрей Ильич! И почему только мне?

– Свое я уже съел, а ваше начинает таять. – Он отобрал у нее портфель. – Ешьте же…

Вечерело. Отблески заходящего солнца отражались в окнах верхних этажей, из городского сада доносилась музыка; мелодия вальса напомнила Нине Павловне институтские годы. Как пролетело время! Как давно уже никто не ждал ее на улице, вот так, с товарищеской простотой не протягивал обычное студенческое угощение – мороженое или две-три конфеты.

У следующего подъезда Нина Павловна уже не делала попытки прощаться. Вместо этого она сказала:

– Я здесь недолго, – и через две ступеньки взбежала по лестнице. На площадке второго этажа ее догнал Белов:

– Возьмите портфель…

В сумраке она встретила его взгляд, нежный и пристальный. Когда с визитами было покончено, как-то само собой получилось, что Нина Павловна сказала:

– Теперь я пойду вас провожать, Андрей Ильич. Показывайте, где аэродром.

На окраине городка, около шлагбаума, они попросились на попутную машину. Нина Павловна не захотела сесть в кабину, она стояла рядом с Беловым в кузове несущегося по звездной степи грузовика; Белов, наклонившись к ней, что-то говорил, но ветер бил в лицо, уносил слова, а Нина Павловна жмурилась и улыбалась: разве сегодня утром она могла предполагать, что вечером будет мчаться по незнакомой дороге и на сердце будет так хорошо!

Самолет распластался на земле как живой: его освещенная изнутри кабина напоминала голову могучей птицы. Люди, одетые, подобно Белову, в короткие кожанки и высокие сапоги, грузили ящики, тюки, скатанные брезентовые палатки.

Коренастый бородач, заметив Белова, быстро подошел.

– Я уже забеспокоился, Андрей Ильич. Кончаем погрузку. Через десять минут – прощай, любимый город!

– Ладно, Михей, спасибо. Извини, что вам тут пришлось делать мою часть работы. Так получилось… Вот, познакомься, наша землячка.

Михей понимающе улыбнулся. Он взял руку Нины Павловны в такую же, как у Белова, шершавую ладонь и пошутил:

– Айда с нами в небо, землячка?

Парни с тюками на плечах, проходя мимо, замедляли шаг и с любопытством поглядывали на Нину Павловну. Белов отвел ее в сторону.

– Страшно лететь, Андрей Ильич?

– Чего же страшного? Обыкновенное дело. Гораздо страшнее взять да и разрезать живого человека. Вот это действительно подвиг.

Разговаривая, они подошли к самолету. Размах его крыльев казался гигантским. Сейчас он увезет всех этих людей и Андрея Ильича бог знает куда…

Нина Павловна увидела на лице Белова растерянную улыбку и сама улыбнулась так же, понимая, что не хочет, не может прощаться.

Как хорошо было сидеть у кровати очередного пациента, когда на улице ждал этот человек!…

Они больше ничего не сказали друг другу. Как грозовой раскат, ударил гул моторов, ветер метнулся в лицо. Нина Павловна огляделась. Около самолета уже никого не было, товарищи Белова исчезли, остался лишь один человек в комбинезоне, с флажком в руке.

Подбежал Михей, бесцеремонно схватил Белова за рукав и потащил к самолету. Гул нарастал. Нине Павловне пришлось держать волосы, косынку, юбку, – все стремилось оторваться и улететь. Но вот шум ослаб, самолет вздрогнул и, переваливаясь на широко расставленных колесах, как гусак, неторопливо пошел к взлетной дорожке. Зажглись прожекторы, освещая узкую полосу бетона. Самолет на мгновение остановился, будто присел перед прыжком, и вдруг ринулся вперед,

К плечу Нины Павловны кто-то притронулся. Рядом стоял человек в форменной фуражке.

– Простите, доктор Павлова, я начальник аэродрома. Как раз еду в город. Товарищ Белов просил свезти вас домой.

Нина Павловна подняла лицо к небу. В россыпи неподвижных созвездий, мерцая теплым светом, плыла, удаляясь, маленькая красная звездочка.

Это было в первые дни северной весны, которая часто приходит в суровые края с запозданием.

2

Внешне как будто ничего не изменилось: та же белая операционная, привычные бесшумные движения хирургической сестры; так же, склонив набок седую гривастую голову и смахивая табачный пепел с лацканов халата, ласково разговаривал с ней старший хирург Алов; в палатах больные встречали ее, как всегда, кто улыбаясь, кто хмурясь, Все было прежнее, и в то же время все вокруг неуловимо преобразилось. Обыкновенный шприц, попав в полосу солнечного света, начинал так сверкать стеклом и сталью, что Нине Павловне становилось неудержимо весело. Румяная кокетливая Зоя, которая с утра до вечера могла говорить о своем женихе, теперь не вызывала раздражения, наоборот, Нина Павловна охотно слушала ее.

Леса на горизонте и далекие горные вершины сейчас по-новому привлекали внимание, волновали воображение: где-то там, за дымкой дрожащего от зноя тумана, движутся люди с тяжелыми тюками на плечах; горное эхо разносит удары геологического молотка о камень, постепенно меркнет дневной свет, и из пропасти вместе с криками ночных птиц выползает тьма. Усталые путники бросают на землю свою ношу, разбивают палатки; искры костра с треском летят в темное небо, к звездам: "Айда с нами в небо, землячка…"

Заведующий райздравотделом Львов, о котором Зоя говорила: "Хоть на макушке видна лысина, ничего еще дядечка и к тому же абсолютно холостой" – по-прежнему иногда заходил к Нине Павловне. Раньше ее не тяготили эти посещения, а теперь, глядя, как Львов весь вечер мучительно подбирает, подыскивает слова для разговора, Нина Павловна теряла терпение и стучала в стену Зое, чтобы та пришла пить с ними чай. А когда в июле приехал на гастроли Новосибирский театр и Львов принес билеты, Нина Павловна сослалась на головную боль и отказалась. В этот вечер она пошла гулять одна. Постояла у решетки городского сада, послушала духовой оркестр, потом купила эскимо и смотрела в темнеющую степь, где у горизонта один за другим зажигались огоньки аэродрома.

Черноволосый человек, одетый в мягкие сапоги и подпоясанную ремнем куртку, переложил с колен на скамейку большой мешок, поспешно встал, снял меховую шапку и низко поклонился.

– Здравствуйте, – удивленно сказала Нина Павловна. – Вы кто такой?

– Я Усольцев Аят, к тебе лечиться пришел, подарок принес. – Он взял со скамейки мешок и вынул из него медвежью шкуру – не очень большую, пушистую и с золотым отливом. Увидев, что Нина Павловна хмурится, быстро сказал: – Медведя начальник убил, потом говорит: "Когда пойдешь в отпуск, Аят, зайди в городскую больницу. Там есть хороший доктор, очень хорошо лечит. Шкуру отдай и от меня поклонись". – Он улыбнулся робкой, просительной улыбкой и еще раз поклонился.

– Какой начальник? – тихо спросила Нина Павловна. Она не заметила, как уронила на пол свою голубую косынку.

Усольцев нагнулся и почтительно подал ей косынку.

– Очень умный начальник, сильный начальник. Он землю копает – железо ищет, соль ищет, золото ищет.

Нина Павловна села на скамейку, взяла шкуру и покрыла ею колени; мех был густой и теплый, словно нагретый солнцем, и хотелось долго гладить его.

– Чем вы больны, товарищ Усольцев? – спросила она таким голосом, что удивленной Зое показалось, будто ее подруга вот-вот запоет.

Усольцев поднял правую руку и показал два скрюченных пальца.

– Зверь испортил. Какой теперь Аят охотник? – глаза его с надеждой смотрели на Нину Павловну. – Начальник сказал: "Иди, Аят, доктор товарищ Павлова поможет".

Нина Павловна принялась ощупывать и мять поврежденную кисть Усольцева.

– Так больно? Так?… Так?… А вот так?

Потом она велела Зое приготовить все к операции. Усольцев доверчиво положил руку на белую табуретку. Он был спокоен, только губы его беззвучно шевелились.

– Сейчас сестрица вас немножко уколет, и потом будет совсем не больно. Не смотрите туда, Усольцев, разговаривайте со мной. Далеко отсюда работает ваш начальник?

– Совсем далеко… – ответил Усольцев и вздрогнул, потому что в это время Зоя сделала первый укол.

– . А как туда доехать?

Охотник повертел головой.

– Там тайга. Есть горы, есть болота, зверь есть, дороги нет. Аят знает, как идти.

Нина Павловна вздохнула.

– Ну как, теперь вам не больно?

– Не больно… – испуганно сказал охотник. – Рука как дерево стала.

– Не бойтесь, Усольцев, сейчас я буду лечить вашу руку, а вы думайте о том, что скоро сможете опять хорошо стрелять.

Медвежьей шкурой Нина Павловна застелила специально купленный пружинный матрац, поставленный на четыре кирпича, – получилась великолепная тахта. По вечерам они с Зоей забирались с ногами на теплый мех и подолгу сидели, не зажигая света. Любопытная Зоя настойчиво расспрашивала о Белове.

– Что я могу сказать, кроме того, что он внимательный, приятный человек! Ведь мы виделись всего несколько часов, – задумчиво отвечала Нина Павловна. – Это ни к чему не обязывающая случайная встреча.

– А этот мех? И потом, заметь, все на свете встречи абсолютно случайны! – горячо восклицала Зоя. И немедленно следовал вариант уже не раз слышанного Ниной Павловной рассказа: – Мы с Сашей познакомились, когда я впервые летела сюда из Москвы. Сначала он объяснял мне устройство самолета: показывал на белые стрелочки приборов, которые все время дрожат. На стоянках в аэропортах Саша покупал эскимо и цветы; к концу рейса у меня было столько букетов, что я могла открыть киоск. Ах, какой это был день!…

"Ах, какой это был день!" – думала Нина Павловна и уже не слышала, что дальше говорила подруга.

Однажды, в конце лета, Зоя принесла брошюру.

– Посмотри, что я купила: "Богатства недр Бурятской АССР". Автор – твой А. И. Белов. Я прочла предисловие и узнала, что ему тридцать четыре года. Подумать только, этот парень в кожанке и простых сапогах написал такую абсолютно умную книгу. Я не могла понять в ней ни строчки!

Нина Павловна долго вертела книжку в руках. Вспомнились слова Белова: "Разрезать живого человека – вот настоящий подвиг". Подвиг… В первый же день посещения "анатомички" упала в обморок, и прозектор иронически заметил: "Может, вы ошиблись в выборе профессии?" Да, немало огорчений приносила на первых порах эта профессия, особенно когда началась самостоятельная работа; амбулаторные приемы вызывали отчаяние; казалось, из врача она превращается в автомат для выписки рецептов и бюллетеней. А потом беготня по лужам на квартиры к больным, когда в портфеле вместе с историями болезни и стетоскопом лежат купленные наспех сардельки или коробка пельменей. Пациенты ворчливы и раздражительны, все они почему-то живут в последних этажах.

Нина Павловна протянула руку к тумбочке, включила настольную лампу и раскрыла книжку.

Сумерки за окном сразу сгустились и подступили к стеклам, стало слышно тиканье лежащих на столе ручных часов – ритмичное и спокойное, как пульс здорового человека. За стеной мелодично позванивала гитара, мужской голос что-то напевал:

Скрипнула дверь.

– Нина, иди к нам. Саша привез с Кавказа вино, уверяет, что абсолютно сухое, кислое, как уксус. Идем же.

Не отрывая глаз от книги, Нина Павловна отрицательно покачала головой. Зоя постояла немножко и тихо прикрыла дверь.

Тьма за окном редела. С улицы уже не доносилось никаких звуков; давно умолкла за стеной гитара. А когда на посветлевшем горизонте обозначились розоватые контуры далеких гор, Нина Павловна уснула на медвежьей шкуре с книжкой Белова под головой. Ей снились горные тропы, бивачные костры, слышался шум тайги и рокот моторов…

Нина Павловна открывает глаза и долго не может понять, почему в ее комнате Львов и доктор Алов. В открытую форточку влетает щебетанье птиц, солнечное пятно на стене еще не задевает дверную притолоку; у двери, смущенно теребя шляпу, стоит Львов, старик Алов сидит на краешке тахты.

Нина Павловна поправляет волосы, машинально пробегает пальцами по пуговицам блузки и быстро встает.

– Спать не раздеваясь противопоказано, – с шутливой строгостью говорит доктор Алов. Улыбка у него какая-то натянутая, морщинистые руки неуверенно шарят по лацканам пиджака, словно смахивая табачные крошки.

– Что случилось, Евгений Тимофеевич?

Старый хирург кивает в сторону Львова. – Вот товарищ Львов получил радиограмму. Тяжелое ранение. Требуется наша помощь.

Нина Павловна прогоняет остатки сна. Держа в зубах шпильки, она закручивает косу вокруг головы и уже спокойным, деловым тоном говорит:

– Через пять минут я готова. Где раненый, куда ехать?

Львов опускает глаза и переступает с ноги на ногу. Доктор Алов, кряхтя, встает и тихо говорит:

– Раненый в тайге в ста пятидесяти километрах от жилья. Там нет дорог, нужно на самолете… Простите, я бы сам, но мне это не по возрасту… – Он виновато склоняет голову набок, а Львов смущенно добавляет:

– Аэродрома там тоже нет. Это лагерь изыскательской партии.

Шпильки выскальзывают из губ Нины Павловны, лицо бледнеет.

Она смотрит на Львова остановившимся взглядом. Ему становится не по себе; он поспешно наклоняется, поднимает шпильки, протягивает Нине Павловне.

– Я вас понимаю… Прыжок в сложных условиях, да еще впервые… Но, кроме вас, некому. Вы же знаете, я не хирург.

Нина Павловна отводит руку Львова, снимает с вешалки жакет, берет зачем-то со стола портфель. Откуда-то издалека, едва задевая сознание, доносится голос Львова:

– Обойдется хорошо. Вас будет сопровождать инструктор лесной авиации Пономарев. Отлично знает здешние леса…

Утренний холодок забирается под не застегнутый жакет. Нина Павловна садится в машину между доктором Аловым и незнакомым мужчиной. Хлопает дверка.

Нина Павловна с трудом разжимает губы:

– Как фамилия раненого?

На переднем сиденье Львов бесконечно долго шуршит какой-то бумажкой.

– Климов. Геодезист Климов. Ранение в область поясницы у позвоночника.

– Климов?

Нина Павловна приходит в себя. Она видит спину шофера, его руку, подрагивающую на руле, коричневую обивку сиденья.

Солнце ярко горит на хромированных дверных ручках, в ноздри ударяет запах бензина. Нина Павловна терпеть не может этого запаха, но сейчас ей безразлично. Она не обращает внимания на удивленное лицо Львова, на его слова: "В буфете аэродрома вас ждет чай и бутерброды…"

– Евгений Тимофеевич, пенициллин, противостолбнячная… Шприцы, инструмент прокипятили?

Доктор Алов показывает на саквояж под ногами. За стеклами несется утренняя степь, бурый ковыль уходит волнами к далекой полоске лесов.

Нине Павловне становится неудержимо весело; это неуместно, но она ничего не может поделать с собой и говорит первые попавшиеся слова:

– Господи, какая сегодня погода!

Автомобиль сильно встряхивает на ухабе, Нину Павловну бросает в сторону, на колени к сидящему справа незнакомому мужчине. Он смеется:

– Погодка самая наша. Будьте уверены, товарищ доктор, опустимся, как на лифте.

Только теперь Нина Павловна по-настоящему осознает, что придется прыгать с парашютом. Сразу становится страшно. Но разве это страх в сравнении с тем, что она только что пережила!

3

Под крылом самолета расстилалось зеленое море, волнистое и однообразное – тайга. У горизонта лес отливал синевой, но эта полоса не приближалась и не удалялась: казалось, что самолет неподвижно висит в пространстве.

В начале полета моторы ревели так, что думалось – должны лопнуть барабанные перепонки, но постепенно рокот стал глухим и ровным, он даже успокаивал. Вообще Нина Павловна была разочарована: ей всегда представлялось, что полет – нечто совсем особенное и страшное. На деле оказалось – ничего подобного! Она даже не заметила, как самолет оторвался от взлетной дорожки, и если не считать внезапной пустоты, иногда возникающей под сердцем, точно на качелях, когда они падают вниз, – то полет почти не отличался от быстрой езды на автомобиле по холмистой дороге.

Пономарев спал, привалившись к переборке пилотской кабины; над его головой белая стрелка альтиметра неподвижно лежала в горизонтальном положении – высота три тысячи метров. Лицо парашютиста было спокойно. "Еще бы, у него больше трехсот прыжков", – с уважением подумала Нина Павловна. Легкое прикосновение заставило ее повернуть голову. Второй пилот протягивал маленький листок бумаги. Она взяла записку.

"Вы бы тоже вздремнули, доктор. Еще полных два часа лету".

Вздремнуть. Легко сказать! Один этот костюм чего стоит. Нина Павловна ощупывает шлем на голове и плотную ткань комбинезона. Подобрать по размеру комбинезон, конечно, не удалось, в нем могла бы уместиться вместе с ней и Зоя. "Вот бы он увидел меня такой".

Мысль о Белове подбадривает, ослабляет страх перед предстоящим прыжком.

Где-то далеко внизу, под этим тонким вздрагивающим полом, на неподвижной земле трудятся Андрей Ильич и его товарищи. Теперь тайга представляется Нине Павловне не такой уж огромной, а Белов – лесным хозяином, которому подчиняются люди, звери, птицы. Конечно же, в изыскательской партии, куда она летит, знают Белова, расскажут ей о нем…

Гул моторов отодвигается все дальше, корпус самолета перестает вибрировать. Нине Павловне спокойно и удобно, будто она на тахте, на теплой медвежьей шкуре, а под головой – книга, которую написал Андрей…

Она просыпается. Рядом стоят второй пилот и Пономарев, что-то говорят, но Нина Павловна не слышит: уши словно заложены ватой.'

Нина Павловна начинает растирать себе лоб, виски.

– Глотайте, глотайте, – наклоняясь к ней, говорит летчик и, отвернувшись, что-то кричит в раскрытую дверь пилотской кабины. Нина Павловна судорожно глотает воздух.

Белая стрелка альтиметра на переборке перестает падать. Теперь зеленое море за окном совсем близко, на нем появились темно-бурые голые островки.

– Лагерь экспедиции в этих горах! – говорит Пономарев. – Здесь есть большая прогалина, нужно угадать на нее, – и, мельком взглянув в испуганное лицо Нины Павловны, поспешно добавляет: – Угадывать будут летчики, наше дело – прыгать.

Лес и горы вдруг оказываются сбоку: самолет заходит в вираж.

– Сначала прыгнете вы, – продолжает Пономарев. – Не забывайте моих наставлений и не бойтесь. На планете встретимся.

У Нины Павловны такой беспомощный вид, что парашютист считает нужным пошутить:

– Опускаться будете медленно; вы такая маленькая, могли бы прыгнуть с обыкновенным зонтиком. Верьте мне, на первых же секундах спуска вы запоете на всю вселенную.

Нина Павловна молчит. Очень уж безмятежна улыбка Пономарева: "Успокаивает, как я больных, – может быть, перед смертельной операцией…"

Внезапно наступает тишина. На переборке вспыхивает красная лампочка, раздается звонок. Пономарев ведет Нину Павловну в хвост самолета; за ней тянется прикрепленная сзади фала – тонкий канат, он должен сам раскрыть парашют.

Нина Павловна стоит около дверки. В голове пусто, в груди холодно. Все кажется далеким, зачеркнутым, не имеющим значения. Есть только эта металлическая дверка.

Дверка раскрывается. Ветер со свистом врывается в самолет, становится слышнее шум моторов, виден конец крыла – изжелта-серебристый, усеянный частыми заклепками.

– Мой саквояж? – каким-то слабым, чужим голосом спрашивает Нина Павловна и пятится назад.

– Будет доставлен. – Пономарев хлопает по саквояжу, привязанному к его поясу, и берет Нину Павловну обеими руками за плечи.

– Ну!

Звенит звонок, крыло плавно уходит вниз.

– Ну!

Нина Павловна плотно сжимает веки. Пробует сжать и зубы, но они дрожат, ляскают. Неожиданно для себя она пронзительно вскрикивает и делает шаг вперед…

Гудящий ветер охватывает ее со всех сторон. Ужас падения останавливает сердце. Нина Павловна не успевает ни о чем подумать – ее сильно встряхивает, и сразу же наступает необыкновенная, удивительная тишина.

Еще не веря, что она жива и невредима, Нина Павловна приоткрывает сначала один глаз, потом другой. В море воздуха и света полупрозрачный купол над головой раскинулся, как белый свод сказочного дворца. Впереди раскачиваются лес и горы. Солнце бьет прямо в лицо. Во всем теле – от пяток до волос – счастливая легкость и глубокий покой. Нина Павловна набирает полную грудь воздуха и вдруг начинает петь.

Земля приближается быстро и бесшумно, ее края у горизонта выгибаются, образуя исполинскую зеленую чашу. Парашют опускается в центре долины. "Угадал",- с благодарностью вспоминает Нина Павловна о человеке за штурвалом, лица которого как следует не рассмотрела, и тут же падает в траву.

Она лежит, как утопающий, выброшенный волной на песок, и дышит с жадным упоением. Нагретый воздух обнимает ее; в нем крепкие земные запахи – травы, смолы и прели. Нина Павловна не торопится вставать. Рядом с ее лицом по травинке ползет муравей. Его раздвоенное тельце виляет, тонкие лапки цепко перебирают по гладкому стебельку; на конце травинки копошатся зеленые блошки.

Гул мотора возвращает Нину Павловну к действительности. Над долиной появляется самолет, он идет по кругу, потом замирает на месте. От самолета отделяется черная точка и летит вниз – стремительно, как камень. "Раз, два, три, четыре…" – машинально считает Нина Павловна. Жутко смотреть на черный комочек, падающий из глубины неба. Подумать только, она несколько минут назад сама была такой черной точкой… Словно струя пены, над черным комочком взрывается, закипает белое облачко и превращается в зонт, под которым, раскачиваясь, висит человек; сейчас его уже можно рассмотреть, он машет рукой.

Нина Павловна вскакивает, хочет бежать к месту, куда опускается Пономарев, но лямки парашюта опрокидывают ее на спину. Она видит небо и в нем покачивающий крыльями маленький уходящий самолет.

"Качну серебряным тебе крылом", – вспоминает Нина Павловна и смеется, легко и чуть-чуть неестественно.

Темно-бурые пятна, выглядевшие сверху маленькими плоскими островками, оказались высокими, густо заросшими по склонам горами. Они тесно обступали долину, где приземлились Нина Павловна и Пономарев. Кусты ольшаника купами, как стога сена, были разбросаны по, дну долины. У опушки леса они переходили в извилистую линию, – очевидно, там протекал ручей. Сквозь полегшую желтую траву просвечивали земляные бугорки, кротовых норок, кое-где торчали, резко выделяясь свежей зеленью, молоденькие растопыренные сосенки.

Пока Пономарев складывал парашюты, Нина Павловна с интересом осматривалась.

– Смотрите, смотрите! – вдруг закричала она.

Над лесом показалась большая черная птица, она быстро уходила вверх, сильно взмахивая крыльями; в ее когтях билось какое-то маленькое существо. Птица уже достигла вершины отвесной скалы, когда неожиданно ударил выстрел. Хищник беспорядочно захлопал крыльями, выпустил свою жертву и вслед за ней, кувыркаясь, исчез за деревьями.

Из кустов, над которыми взлетело и развеялось легкое облачко дыма, вышел широкоскулый человек с ружьем в руке. Он снял меховую шапку и низко поклонился.

– Здравствуй, хороший доктор, товарищ Павлова. Теперь Аят опять настоящий охотник. Спасибо тебе… Видала?

– Усольцев! – воскликнула Нина Павловна. – Вы здесь? Значит… А ваш начальник, где он?

Охотник не успел ответить.

В кустах зашуршало так сильно, словно сквозь них пробирался медведь; оттуда вышел Белов, в клетчатой рубашке и брюках, заправленных в высокие сапоги. Ветер развевал обернутую вокруг его широкополой шляпы противомоскитную сетку с приставшими к ней сухими листочками и сосновыми иглами.

– Нина Павловна! Нина Павловна! Вот неожиданность, прямо как с неба упали!

– Так оно и было: на манер ангела, – усмехнулся Пономарев. Нина Павловна всплеснула руками, не скрывая радости.

– Андрей Ильич, честное слово, я почему-то чувствовала, что встречу вас здесь! А вам разве не было известно, что прилетит врач?

– Что врач – да, но что им окажетесь именно вы… – Он смутился и замолчал.

Они стояли друг против друга и, как тогда, на аэродроме, не находили слов. Наконец Нина Павловна спохватилась.

– Как ваш Климов, Андрей Ильич?

– Совсем плох. Если можно, тронемся немедленно. Идти недалеко, километра два. По дороге я расскажу. Давайте ваш саквояж.

Он нагнулся, взял в одну руку саквояж, а другой легко бросил на спину сложенный парашют. Пономарев забрал второй парашют. Усольцев вскинул на плечо ружье и пошел вперед, раздвигая кусты перед Ниной Павловной.

В зарослях ольшаника действительно прятался ручей; затененная, подернутая болотной плесенью вода казалась глубокой и неподвижной, как в омуте. Усольцев остановился и нерешительно посмотрел на Нину Павловну. Белов поспешно сунул ему саквояж и сбросил на землю парашют.

– Извините…

Он взял Нину Павловну на руки и, разбрызгивая сапогами воду, понес через ручей; его лицо, худое, обожженное до черноты, было совсем рядом, и Нина Павловна едва удержалась, чтобы не провести ладонью по впалой небритой щеке. Смуглая кожа виднелась сквозь порванную на плече полинялую рубашку. "Зашью. В первую же удобную минуту зашью", – решила она. Ей хотелось, чтобы Белов нес ее подольше, но она пересилила себя и почему-то шепотом сказала:

– Андрей Ильич, спасибо, отпустите…

Белов остановился, оглянулся на оставшийся позади ручей и, помедлив, поставил Нину Павловну на землю.

Лес раскинулся у подножия и по склону горы. Сразу стало сумрачно и прохладно; солнце дробилось в зеленых кистях пихт, в голубовато-серых лишайниках, причудливо свисающих с протянутых еловых лап, вспыхивало желтым огнем в янтарных сгустках смолы. Под ногами мягко оседал мох, засыпанный иглами и шишками. Дорогу преграждали трухлявые стволы упавших деревьев.

Нина Павловна чувствовала себя празднично, как на прогулке. Она поминутно наклонялась, чтобы сорвать то перистый лист папоротника, то веточку брусники.

– Совсем как у нас на Карельском перешейке, только эти папоротники огромные, даже листья на концах закручиваются. Здесь, наверно, много грибов!

– Смотрите хорошенько вокруг, – предупредил шедший сзади Белов, – а то еще, не дай бог, получится, как с Климовым.

– Не получится, – обернулся Усольцев, – здесь Аят смотрит.

– Что с ним произошло, Андрей Ильич?

– Да совершенно нелепый случай. Тут есть такая дрянная речонка Органь – вы ее сейчас увидите, – там дорога трудная; партия растянулась, лошади часто падали. Я и Усольцев шли впереди. Вдруг – хлоп! – выстрел. И сразу же крик. "Ну, мы, конечно, туда. Оказалось, Климов свернул на звериную тропку, а там кто-то, чтоб ему провалиться, насторожил охотничье ружье. Климов не заметил и задел волосяную нить. Похоже, что пуля застряла в позвоночнике.

– Что вы предприняли?

– Залили рану йодом и перевязали. Что мы могли еще сделать? Климов потерял много крови, двигаться не может, стонет.

Нина Павловна бросила листья папоротника и ускорила шаги.

Подъем становился все круче. Мох заменила твердая, проросшая переплетенными корнями земля. Лес измельчал, появился кустарник и какие-то кривоствольные, не знакомые Нине Павловне деревья. Постепенно светлело. Потом тропинка уперлась в голую коричневую скалу, круто свернула влево и вывела к обрыву. Глубоко внизу блеснула извилистая река; было видно, как закипает вода, ударяясь о камни, но шума слышно не было.

– Органь, – протянув руку, сказал Усольцев. Нина Павловна прижалась к скале.

– Какая высота!

– Так себе, – снисходительно заметил Пономарев. Он стоял на самом краю обрыва и скручивал козью ножку.

Тропинка обогнула скалу и запетляла вниз. Идти стало легко. Нина Павловна сняла шлем и поправила волосы. "Наверно, я очень смешная в этом комбинезоне", – подумала она. Как все удивительно! Каких-нибудь четыре часа назад она пила чай в комнатке диспетчера на аэродроме – наверно, и вода в чайнике еще не успела остыть,- а сейчас очутилась бог знает где и идет по краю дикого обрыва, а в глубине пропасти бьется горная река. Но разве можно чего-нибудь бояться, если за каждым ее шагом следят внимательные, заботливые глаза?

Белов, будто подслушав мысли Нины Павловны, пошел с ней рядом, с ближнего к обрыву края тропинки.

Опять начался лес. Стал слышен отдаленный шум реки.

– Неужели здесь поблизости нет населенных пунктов, Андрей Ильич? Ведь мы летели всего три часа.

– Есть, – кивнул Белов. – По обе стороны перевалов – большой леспромхоз и пушной питомник; врача можно было бы вызвать и оттуда, но если пробираться сюда из питомника, пришлось бы переходить вброд одну и ту же реку одиннадцать раз; а тут, как назло, последнее время шли дожди и вода поднялась так, что лошадей сбивает с ног; такая дорога могла затянуться на неделю. Путь же из леспромхоза проходит по вершинам гор, загроможденных камнями. На эту дорогу тоже нужно потратить не меньше трех дней. А Климов был совсем плох. Мы подумали и решили вызвать самолет.

Шум постепенно усиливался, он нарастал, заглушая слова Белова. В воздухе посвежело. Огромные сосны стояли на самом берегу, свесив причудливо изогнутые корни над водой. Мутный неширокий поток летел по каменистому руслу, в нем крутились и вздыбливались ободранные стволы бурелома. Водяные брызги влажной пылью ударяли в лицо, слепили глаза. У подножия горы стояло несколько палаток, в стороне паслись лошади. Под брезентовым навесом на раскладной алюминиевой кровати лежал лицом вниз человек.

Не глядя по сторонам, Нина Павловна подошла прямо к нему и взяла вытянутую вдоль тела руку. Человек со стоном приподнял голову. У него было бледное лицо и затуманенные болью глаза.

Люди окружили Нину Павловну. Среди них она сразу же узнала коренастого бородача Михея.

– Отойдите, товарищи. Раненому нужен воздух.

Все послушно отступили. Только Михей остался на месте.

– Товарищ доктор, мы, как только увидели самолет, развели костер и на всякий случай вскипятили воду. Костер там, в ямке. – Он говорил сдержанно и деловито, но под конец улыбнулся одними глазами и тихо добавил: – Здравствуйте, землячка.

– Здравствуйте, Михей! Спасибо, кипяток нужен. Андрей Ильич, давайте саквояж.

Молоденький паренек быстро сунул под саквояж пустой ящик.

– Что еще, доктор? Вы только скажите… – Лицо его было испуганным, ветер трепал светлые волосы и перекинутое через плечо полотенце. Он достал из кармана мыльницу. – Можно, я полью вам на руки, товарищ доктор? Там у меня приготовлено, в чайнике.

– Несите сюда.

Паренек убежал, а Михей спросил:

– Прокипятить ничего не нужно?

– Нет, у меня все стерильное. Потом.

Пока Нина Павловна мыла руки, Белов и Михей накрыли чистой сеткой накомарника ящик, на котором стоял саквояж, и придвинули его к изголовью кровати.

Осмотр подтвердил худшие опасения: пуля, по-видимому, застряла в позвоночнике. Нина Павловна ввела раненому пенициллин и отдала шприц Михею.

– Опустите в кипяток.

Климов лежал тихо, уткнувшись лицом в подушку. Нина Павловна взяла его руку и с трудом нашла пульс. Было ясно: через несколько часов этот человек может умереть. "Что делать?… Кровь ему нужна, кровь!"

Наверно, она сказала это вслух, потому что Сергей быстро поставил чайник на траву и протянул вперед руку:

– Возьмите мою, товарищ доктор.

– Нет, это лишнее. Я привезла с собой.

– Зачем пускать в ход консервы, товарищ доктор? – умоляюще настаивал юноша. – Дайте ему настоящую живую кровь, и он скорей поправится!

– Нельзя. Ваша кровь может не подойти,

– Как это так?…

Лицо Сергея покраснело, а голос звенел такой обидой, что Нина Павловна не смогла сдержать улыбки.

– Потом объясню, Сережа. Сейчас некогда. Помогайте.

Она достала из саквояжа тщательно упакованный аппарат для переливания крови и тонкую резиновую трубку-жгут. Ампулу с кровью приказала держать Михею, а сама быстро вставила иглу в канюлю и крепко перетянула руку Климова выше локтя.

– Держите так, Сережа.

Вена набухала медленно. Прошло несколько томительных минут, прежде чем Нина Павловна ввела иглу и скомандовала Сергею:

– Отпускайте жгут.

Уровень крови в ампуле начал понижаться. Люди вокруг вздохнули с облегчением.

Нина Павловна подняла голову. Белов стоял поодаль, прислонившись к шесту навеса. Пока длилось переливание, он ни разу не подошел, но она знала, что он все время смотрел на нее.

"Вот освобожусь и сразу же поблагодарю его за медвежью шкуру… И вообще за все…"

– Где шприц, Михей? Нужно впрыснуть Климову пантопон. И пройдет боль, – улыбаясь одновременно и Белову и раненому, сказала Нина Павловна.

С помощью не отходившего ни на шаг Сергея она уложила Климова так, чтобы он мог свободно дышать.

– Поверните голову, Антон. Вот так. Сейчас вы уснете. Ночью-то ведь не спали? Отвечайте.

– Какой там сон… Спасибо вам, доктор…

– Хорошо, засыпайте, слышите, не то рассержусь, Я посижу с вами.

Никто не уходил. Сергей машинально крутил верхнюю пуговицу рубашки. Веткой ивняка Усольцев бесшумно отгонял от постели мошкару. Остальные стояли, опустив сильные руки, и вопросительно смотрели на Нину Павловну. Сухой лист, покружив в воздухе, медленно опустился на одеяло. Дыхание Климова становилось все ровнее. Он вяло зевнул, облизнул губы и закрыл глаза.

Поодаль, на берегу реки, Белов и Пономарев вполголоса о чем-то разговаривали. Слова их не долетали до Нины Павловны, но по кивкам парашютиста можно было понять, что он внимательно слушает и соглашается с чем-то.

Нина Павловна осторожно отпустила руку раненого, встала и подошла к ним. Полуденный зной навис над долиной; вздыхая и урча, шевелилась река. Какая-то мошка тонко звенела в воздухе.

– Андрей Ильич, ну что же делать?… Подумать только, ведь Климова можно спасти! Но нужен рентген, условия для операции… Андрей Ильич, нельзя терять ни одного часа.

Белов медлил с ответом. Из-за несчастья с Климовым партия уже целые сутки стояла на месте, а идти нужно было еще много километров до соединения с другой группой; там люди не могут продолжать работу без оборудования, инструмента, продуктов.

Постепенно на берегу собрались остальные геологи. Они молча смотрели на Белова и Нину Павловну. Белов заговорил спокойно, уверенно, как человек, уже принявший решение.

– Часть груза, без которого первое время можно обойтись, оставим здесь. Остальное распределим между собою и остающимися лошадьми. Двух лошадей дадим Усольцеву, сделаем конные носилки. Он немедленно отправится с Климовым.

– А на Горный Щит кто нас поведет? Мы же дороги не знаем.

– Поведет товарищ Пономарев. Я с ним уже договорился. Он знает те места.

– Как не знать! – откликнулся парашютист. – Мы прошлой осенью там на две недели приземлялись, тушили пожары.

– Конные носилки в горах не годятся, Андрей Ильич. Там есть места, где двум лошадям в ряд не пройти, – сказал Михей.

Белов задумался. Усольцев поманил Сергея к навесу, посадил его возле раненого, а сам быстрыми мягкими шагами пришел на берег.

– Носилки – плохо, начальник. Аят сплетет большую корзину.

Люди были готовы на все ради спасения товарища: отдать лошадей, нести на себе груз…

– Андрей Ильич, мы возьмем лошадь только для Климова. Я могу идти пешком, – быстро сказала Нина Павловна.

Усольцев отрицательно замотал головой.

– Аят прав, – подтвердил Белов, – вы на первой же сотне шагов выбьетесь из сил. Дорога к Мэрдыгейскому леспромхозу очень трудная, но зато она короче, а главное, не надо много раз переходить вброд реку. – Он помолчал – Выдержит Климов три дня, Нина Павловна?

– Я буду все время возле него, – тихо ответила она.

– Каких лошадей готовить, Андрей Ильич? – спросил Михей.

– Самых сильных – Орлянку и Астру. На одну – вьючное седло, на другую – ездовое. Усольцев и Сергей пусть плетут корзину. Остальным собирать партию в дорогу.

Михей увел товарищей, на ходу отдавая короткие распоряжения. Нина Павловна и Белов остались на берегу. В двух шагах от них неслась вода, завихряясь вокруг острых камней.

Носком своего порыжелого сапога Белов усердно выковыривал застрявшую в гальке шишку; наконец это ему удалось. Он столкнул шишку в воду и проводил ее взглядом. Из ближних зарослей ивняка донеслись удары топоров.

– Нина Павловна, Усольцев – надежный проводник. Кроме того, он так вам предан… Вы не должны бояться. – Белов виновато улыбнулся. – Я бы сам отправился с вами, если бы была хоть какая-нибудь возможность.

В зарослях показались Усольцев и Сергей. Они несли охапку длинных прутьев.

– Андрей Ильич, спасибо за подарок. Чудесный медведь. И книга ваша у меня есть.

Нина Павловна смущенно засмеялась. Белов смотрел на нее, как всегда, растерянно; казалось, он что-то хотел сказать, но она почему-то заторопилась:

– Я боюсь только за Климова, Андрей Ильич. Как он перенесет такую дорогу! Пойдемте, я сделаю ему перевязку помягче.

Они медленно пошли к навесу. Вокруг работали люди: скатывали палатки, паковали походную утварь.

Климов спал. Дышал он неровно и часто.

– Андрей Ильич, я вас, наверно, задерживаю. Я посижу с Климовым, а когда все будет готово, вы мне скажите, и мы его разбудим.

К удивлению и огорчению Нины Павловны, Белов сразу же ушел. Но через минуту он вернулся, неся термос и солдатский котелок.

– Ну что вы возитесь со мной, Андрей Ильич? – шепотом сказала Нина Павловна. Она заглянула в котелок. – Настоящая утка, подумать только!

Утка была жестковатой, а кофе чуть теплый, но Нине Павловне и то и другое показалось очень вкусным.

Белов достал из кармана зеленую марлевую сетку.

– Дайте-ка сюда ваш шлем. Без этого накомарника вы пропадете.

Он прилаживал сетку к шлему, а сам глядел на Нину Павловну.

Она перестала есть и потрогала сбившуюся прическу.

– Я, наверно, ужасная растрепка… А как вам нравится этот комбинезон?

– Очень нравится! Очень. – Лицо Белова было удивительно серьезно. Он отвел руку Нины Павловны и сам надел на ее голову шлем. – Ну вот… Теперь вам не страшен серый волк.

Климов лежал на дне большой корзины, надежно привязанной ремнями к седлу. Тяжело навьюченные лошади переступали с ноги на ногу. Берег реки, где только что стояли палатки и трещал костер, сразу принял неуютный, пустынный вид. Люди с рюкзаками за спинами молча стояли, готовые к дороге.

– Ну, Усольцев, надеюсь на тебя. Не жалей сил, иди как можно быстрее. – Белов помолчал, погладил лошадь, на которой, держась обеими руками за луку седла, сидела Нина Павловна.- Доктор Павлова будет беречь Антона, а ты береги ее… Как следует. Понял?

Сергей вынул из-за пазухи толстый конверт.

– Товарищ доктор, у Антона нет родителей, мы с ним из детдома вышли,… Отдаю вам его комсомольский билет, и письма одной девушки, и фотокарточки… – Он хотел еще что-то сказать, но неожиданно повернулся, встряхнул рюкзаком и зашагал прочь.

Пономарев затоптал и расшвырял остатки костра, посмотрел на Белова, который никак не мог справиться с ремнями своего тюка:

– Пошли, братцы.

Белов напрягся, вскинул тюк себе на спину; рубашка на плече разорвалась еще больше.

"Так и не зашила", – тоскливо подумала Нина Павловна.

Он ушел последним, все время оборачиваясь и растерянно улыбаясь.

Нина Павловна смотрела вслед, пока зеленый накомарник его шляпы не слился с листвой противоположного склона.

Потом она услышала:

– Солнце высоко, дорога далеко. Нужно идти, доктор.

4

Несчастье случилось вечером второго дня, когда уже прошли большую часть пути. На узкой каменистой тропинке лошадь Нины Павловны попала задней ногой в глубокую трещину.

Усольцев шел впереди, ведя на поводу Орлянку, но он вовремя почувствовал неладное, двумя мягкими прыжками очутился рядом с Ниной Павловной и успел снять ее с седла. Астра отчаянно била передними копытами и жалобно ржала.

– Иди, иди, доктор, там Климов один. Аят здесь сам посмотрит.

Он провел испуганную Нину Павловну вперед и вложил в ее руку повод Орлянки, которая прядала ушами и тревожно вытягивала шею, прислушиваясь к ржанию своей подруги.

Темнело. С одной стороны тропы нависла уходящая к близким облакам скала; хилая сосна, каким-то чудом выросшая на ее отвесной, покрытой лиловатым лишайником слоистой поверхности, одиноко торчала в высоте. Другой край тропы, зубчатый от осыпей, вился над пропастью; дно ее скрывалось в клубящемся, как пар, тумане. Налетел порыв сухого ветра. В лицо ударили острые мелкие песчинки, облачная пелена поредела, над кромкой далекого леса повисло багровое солнце.

Где-то неподалеку грохнул выстрел. Нина Павловна вздрогнула. Гулко, откликнулось и долго повторялось, затихая в горах, тревожное эхо. Орлянка тряхнула головой и тоскливо заржала.

Нина Павловна поднялась на носки и с трудом дотянулась рукой до края корзины.

– Как вы себя чувствуете, Антон?

– Жарко очень… – донесся слабый голос. – Вы не расшиблись, доктор?

– Нет, нет, Антон, все хорошо. Потерпите немного, сейчас будем устраиваться на ночь.

Вернулся Усольцев. Бросив на землю седло Астры, он взял за повод Орлянку и, ласково похлопывая ее по шее, заставил опуститься на передние колени. Повернув голову, лошадь большим умным глазом смотрела, как проводник развязывает ремни вьючного седла.

Корзину с Климовым поставили к самой скале, и Усольцев разбил над ней палатку.

Костер пришлось развести прямо на тропе; Усольцев наломал для него сухого кедровника, свесившись над краем обрыва. Ветер усилился, и Нина Павловна встревожилась, удастся ли разжечь огонь. Охотник наскреб ножом с поверхности скалы рыхлого лишайника, достал из кармана розовый щербатый камушек и обломок напильника; сталь звякнула о камень, словно из-под кремня зажигалки посыпались искры. Лишайник затлел, задымился и вдруг вспыхнул на ветру веселым язычком пламени.

Усольцев засыпал Орлянке полную торбу овса.

– Кушай, Орлянка. За себя кушай и за Астру кушай.

Потом он возился у костра, стараясь предупредить каждое движение Нины Павловны; короткими сильными ударами ножа вскрыл консервную банку, налил из бидончика воды в котелок, приладил над огнем кофейник и стерилизатор.

Нина Павловна невольно залюбовалась его ловкими, точными движениями.

– Вы настоящая хозяйка, Усольцев. Подумать только, уже закипает вода! Опускайте концентрат. Пока я буду кормить Антона, пусть кипятится шприц.

Раненый ел нехотя. Нине Павловне приходилось уговаривать его, как маленького:

– Ну, еще ложку, ну вот, эта последняя… Ну куда это годится, половина бульона осталась! Вот я пожалуюсь Андрею Ильичу, он вам задаст, когда вернетесь на работу.

– А я вернусь, доктор?

Юноша напряженно смотрел на Нину Павловну, и она заставила себя улыбнуться.

– Если будете есть бульон.

Климов сосредоточенно свел брови.

– Давайте, я его доем.

Он, пересиливая себя, проглотил еще несколько ложек бульона, послушно подставил руку для укола и потом долго лежал, закрыв глаза.

Нина Павловна подумала, что Климов уснул, но он вдруг заговорил:

– А наши, наверно, отошли километров полсотни от того места. Сидят сейчас у костра, и Серега ест один из манерки. Она у нас вся покарябанная… Доктор, а у вас есть косынка – голубая, с белыми цветами вроде ромашек?

Нина Павловна быстро склонилась над Климовым, стараясь в сумраке палатки рассмотреть его лицо. Неужели бредит? Но тут же сообразила, что у нее действительно есть такая косынка.

– Откуда вы знаете, Антон?

– Аят. Андрей Ильич все заставлял его про встречу с вами да про операцию рассказывать – что вы говорили да как были одеты, – а Усольцев только одну эту косынку и запомнил.

Юноша вздохнул и болезненно поморщился.

Нине Павловне очень хотелось, чтобы Климов продолжал говорить, но проходили минуты, а он молчал, видимо, уснул. Осторожно закрыв его до подбородка одеялом, Нина Павловна выбралась из палатки.

– Как он? – шепотом спросил сидящий у костра Усольцев.

– Очень слаб. Потерял много крови. Боюсь, что у него начинается воспалительный процесс. Ах, скорее бы дойти…

Наступило молчание. Только слышно было, как потрескивал костер да хрустко жевала овес Орлянка.

Усольцев встал, и его тень заметалась по поверхности скалы. Он подбросил веток в костер, потом распаковал тючок с одеялами и отнес их в палатку.

Мрак с каждой минутой подступал ближе к костру, из пропасти доносились неясные звуки – вероятно, там протекала река, – но Нине Павловне эти звуки казались таинственными и враждебными.

– Усольцев, а звери здесь есть?

Проводник усмехнулся.

– Аят не спит, – он нежно погладил приклад ружья. – Иди отдыхай, Павловна.

– Спасибо вам за заботу, Аят.

Усольцев встал с места, приложил руку к груди и поклонился.

Тусклый свет вместе с утренней свежестью проник в палатку и разбудил Нину Павловну.

Раненый спал, но по неровному дыханию и по румянцу на лице Нина Павловна безошибочно поняла, что у него поднимается температура. Что же делать?

Она выглянула из палатки. Не было видно ни вершины скалы, ни далеких лесов. Туман окутывал все вокруг. Он поднимался из пропасти плотными седыми слоями.

Орлянка мирно жевала овес. Усольцев храпел у потухшего костра, подложив, под голову седло; его ноги в мягких кожаных сапогах раскинулись на матово поблескивающих влажных камнях. Услышав шорох, он вскочил, поднял с земли ружье, поправил шапку и подошел к Нине Павловне, свежий и ловкий; не верилось, что минуту назад он крепко спал.

Туман долго не рассеивался, и Нина Павловна шла, держась за ремень седла. Тропинка все время петляла и бежала то вверх, то вниз; камни выскальзывали из-под ног. Было по-утреннему прохладно, но Нине Павловне скоро стало, жарко, во рту пересохло.

Наконец сквозь белесую пелену проглянуло солнце. Дымчатые клочья тумана таяли на глазах и уносились вверх. Впереди, насколько хватал глаз, ни кустика, ни деревца, только бурые камни и огромные глыбы самых причудливых форм тянулись до горизонта. Раньше Нина Павловна ждала, что вот-вот из тумана покажется какое-нибудь жилье и мучительное путешествие кончится, а сейчас унылая беспредельность дороги отнимала последние силы.

Нина Павловна брела, опустив плечи и тревожно прислушиваясь к тихим стонам Климова; казалось, будто каждая неровность почвы отдается толчком в ее собственном позвоночнике.

"Мэрдыгейский леспромхоз… Андрей уверял, что там есть больница, рентген… А вдруг он ошибается? Сам же говорил, что всего раз был в больнице, да и то чтобы передать мне письмо… А вдруг там только медпункт? Когда же кончится эта дорога? Что делать?"

В отчаянии Нина Павловна подумала, не остановиться ли в тени, не сделать ли операцию прямо здесь, среди камней. Но она сразу же отбросила эту нелепую мысль.

В полдень они наскоро закусили. Климов отказался есть. Он облизывал потрескавшиеся губы и все время просил пить, называя Нину Павловну Машенькой. После того как напоили Орлянку, воды осталось всего два литра.

Опять потянулась изнурительная дорога. Теперь Нина Павловна не шла, она тащилась, втянув голову в плечи, и видела перед собой только мерно переступающие копыта Орлянки.

Далеко впереди показалась невысокая зубчатая гряда. Мелькнула мысль: может быть, там конец пути? Но когда добрались до этой гряды, оказалось, что дорога опускается вниз, потом снова поднимается вверх, а вдали точно такая же гряда.

– Еще немного терпи, Павловна. Сейчас начнется тайга. Леспромхоз теперь уже близко.

Усольцев протягивал ей фляжку и улыбался, словно сам он совсем не устал.

Орлянка свернула в какую-то расселину, и впереди открылась узкая тропинка, круто уходящая вниз, к лесу. Но там ждала новая беда: появились комары. Они носились тучами над густой травой. Пришлось опустить рукава комбинезона и надеть противомоскитную сетку. Орлянка забила хвостом и остановилась.

Нина Павловна погладила потный бок лошади и, подбадривая себя, сказала:

– Ничего, Орлянка, теперь уже близко. Правда, Аят?

Никто не ответил: Усольцев стоял, прислонившись к сосне, и спал, не выпуская из руки повода Орлянки.

– Маша, Машенька… Пить…

Нина Павловна стала ногой на ремни и, взявшись за край корзины, с трудом подтянулась.

Климов был в забытьи. Не открывая глаз, он стонал и просил пить. Лицо его горело. Нина Павловна приложила фляжку к губам раненого. Потом спрыгнула на мягкую траву.

Усольцев не шевелился. Лучи закатного солнца освещали его скуластое лицо.

И вдруг где-то совсем рядом раздался тяжелый рокот. Он ворвался в гнетущую тишину вечернего леса как взрыв.

Усольцев мгновенно проснулся и схватился за ружье, но тут же радостно хлопнул себя по бедрам и скрылся в чаще.

Он вернулся с чумазым человеком в замасленной спецовке. Тот взял Орлянку за повод и повел. Усольцев и Нина Павловна пошли за ним.

На узкой просеке стоял трактор. Сзади него возвышался большой волок сосновых стволов. Усольцев перерубил ремни вьючного седла. Потом он и человек в спецовке осторожно сняли с Орлянки тяжелую корзину, поставили ее прямо на капот над мотором и привязали к стойкам. Нина Павловна хотела помочь, но чумазый отстранил ее. Она кое-как забралась в кабину трактора и откинула голову на жестяную спинку сиденья.

А потом она услышала:

– Проша, отцепляй!

– А как же бревна, Дмитрий Лукич? – откликнулся кто-то из лесу.

– Бревна потом. Человек помирает.

– Какой человек?

– Да не все одно – какой? Отцепляй, балда, тебе говорят!

Тракторист прыгнул в кабину. Он рывком сбил на затылок грязную кепку и схватился за ручки длинных рычагов. Под ногами что-то заскребло, завизжало – трактор двинулся вперед.

Сквозь наваливающийся сон Нина Павловна услышала голос тракториста:

– Иди к леспромхозу, Проша. Объясни, что я прямо на поселок подался. А ты, товарищ, скачи на лошади до больницы, пусть встречают.

Нина Павловна с трудом открыла глаза. Фары трактора заливали светом длинную просеку и удаляющуюся на фоне темной зелени рыжую Орлянку с пригнувшимся к ее лохматой гриве Усольцевым.

5

– Нет, нет, голубушка, никуда я вас в таком виде не пущу. Вы едва стоите на ногах. А руки? Разве такими дрожащими пальцами можно удержать скальпель?

Седая женщина в белом халате обняла Нину Павловну за плечи и силой усадила на кушетку.

– Пока подготовят больного, пройдет полчаса. Вы обязаны хоть немного отдохнуть и прийти в себя. А ну-ка, снимем этот ваш наряд.- И она без участия Нины Павловны расстегнула пуговицы комбинезона. – Вот так. Теперь прилягте. Лиза, подай подушку. Что доктор Колыш? Ты послала за ним?

Нина Павловна послушно легла и со вздохом вытянула ноги.

– Кто это доктор Колыш?

– Наш главврач. Вместе посмотрите рентгенограмму. Так-то лучше будет. Вы когда последний раз ели?

– Кажется, в полдень. Я прошу вас, доктор, ассистировать мне.

– Да я же терапевт, голубушка. Вот видите, в полдень, а сейчас ночь. Отдыхайте, я принесу вам поесть. И не беспокойтесь, ассистент найдется.

Женщина вышла и плотно прикрыла за собой дверь. В углу на столе горела лампа под зеленым абажуром, где-то рядом тикали ходики.

Нина Павловна закрыла глаза.

"Конечно, надо поесть. И вообще не раскисать. Как только дадут снимок – Климова на стол… Где сейчас Андрей? Наверно, сидит у костра в этих кошмарных горах… Костер горит, Сергей ест один из манерки. "Она у нас вся покарябанная…" Климов должен вернуться. Я должна его вернуть. Должна! Какая чудесная кушетка!…"

Под окном зашелестело, расплывчатое пятно света проползло по потолку и погасло. В тишине хлопнула дверка автомобиля.

Это был последний звук, услышанный Ниной Павловной.

Кто-то берет ее за руку, сначала легонько, а потом начинает тормошить. Нина Павловна открывает глаза и видит склоненное над нею лицо Усольцева. Но он почему-то в белом халате. Она протирает глаза, сбрасывает байковое одеяло и быстро встает с кушетки. Да нет, это совсем не Аят. Просто у человека такое же скуластое лицо и черные блестящие волосы, но он гораздо старше Аята.

Солнце свободно проникает в белую комнату. Оно большим светлым квадратом падает на гладкую, выкрашенную масляной краской стену, отражается в пластмассовой чернильнице на письменном столе.

– Я решил разбудить вас, – говорит человек в белом халате. – Уже десятый час.

Нина Павловна мгновенно вспоминает все. Она оторопело смотрит на ходики, тикающие на белой стене, и бросается вон из комнаты.

– Климов! Что с Климовым?!

В коридоре мужчина берет ее под руку и ведет в палату.

Климов спит, обложенный подушками. Нина Павловна одним взглядом охватывает его спокойное бледное лицо, естественное положение тела, улавливает правильное глубокое дыхание; на табличке, прикрепленной к спинке кровати, кривая температуры резко прочерчена вниз: "6 ч. у. – 36,9".

Мужчина опять берет Нину Павловну под руку и ведет обратно в кабинет. По дороге он говорит:

– Пуля была в двух миллиметрах от позвоночного канала. Вы правильно решили не оперировать на месте: в лучшем случае Климов потерял бы способность двигаться.

Нина Павловна облегченно вздыхает.

– Слава богу! А я-то хороша – проспала. Ах, как я вам благодарна, доктор!

Мужчина улыбается и еще больше становится похожим на Усольцева.

– Я доктор Колыш, местный хирург. Очень рад познакомиться с вами, доктор Павлова. Будить вас я не стал. Жаль было, да и не к чему: вы спали, как моя дочка после студенческого бала. Кроме того, мы вас ждали, у нас все было подготовлено. Еще вчера пришла радиограмма из тайги.

Нина Павловна тихо спрашивает:

– А больше ничего не передавали?

~ Передавали. Товарищ Белов просил вас учесть, что из тех мест не ходят никакие письма.

Доктор Колыш говорит это серьезно, но в морщинках вокруг его глаз дрожит улыбка. Нине Павловне очень хочется расспросить его подробней о радиограмме, но вместо этого она смущенно говорит:

– А где Усольцев?

– Он отправился догонять экспедицию. – Хирург смотрит на часы. – Я должен отлучиться, а потом поведу вас к моей жене; у нее уже, наверно, готов завтрак. Чувствуйте себя здесь как дома.

Нина Павловна подходит к окну и раскрывает обе створки. Сегодня солнце совсем не такое, как вчера в горах: оно по-сентябрьски неяркое и ласковое. Больница стоит на сосновой вырубке. Между потемневшими пнями растет молодняк – елочки и рябинки теснятся так плотно, что кажется, будто в иглистой зелени горят красные фонари. Дальше среди толстых коричневых стволов сосен виднеются легкие шапки березок, их листочки уже тронуты желтизной. "Скоро зима", – думает Нина Павловна и счастливо улыбается. Как она боялась первой зимы на чужбине! Как странно звучит – "чужбина". Это понятие так не вяжется со.светлым добрым утром, с лесом, таким же могучим и стройным, как на перешейке под Ленинградом, с лицами и поступками людей, которых она встретила и узнала за этот год.

"Скоро зима! – радостно думает Нина Павловна и смотрит на желтые листья березок. – Скоро зима. Ну какие же зимой изыскательные работы!"

Теплый ветерок залетает на вырубку. По верхушкам деревьев он убегает туда, откуда не приходят никакие письма. Но ни лесная глушь, ни трудные горные тропы – ничто не может остановить радость, которая, пусть с запозданием, но все же приходит в сердце неотвратимо, как весна в суровые северные края.