Польско-советская война 1919-1920 гг. и судьба военнопленных, интернированных, заложников и беженцев

И такое «согласование», а точнее сказать откровенный «торг» по отдельным лицам и по спискам в целом, в числе которых были «желательные» и «нежелательные» для обеих сторон лица, продолжался длительное время с апреля 1921 г. и весь 1922 год. За этот период польские и советские официальные органы обменивались десятками депеш, писем и нот, предъявлялись меморандумы, в т.ч. ультиматумы (в основном с польской стороны), в которых одна сторона обвиняла другую в нарушении как статей Соглашения о репатриации, так и соответствующих статей заключенного в Риге 18 марта 1921 г. Мирного Договора между Россией и Украиной, с одной стороны, и Польшей — с другой¹⁴⁴. При этом следует подчеркнуть, что Польша в процессе обмена делала упор в основном на отправку из России гражданских пленных и заложников и включала в списки наиболее состоятельных польских граждан, интеллигенцию и специалистов. Что касается военнопленных то польские власти торопили советские органы с отправкой польских офицеров из Тульского лагеря и интернированных в Сибири польских частей полковника Чумы. «Обращаю Ваше внимание на то, — писал в очередном послании полковник Гемпель Иорданскому, — что в Бутырках больные и в тяжелом положении находятся следующие лица: полковники Скрыба, Дунин, Бржезинский, Залевский и гражданские лица: Мендзыблоцкий, Шиманский, Елизавета Барольская... Положение пленных поляков в лагере в Туле отчаянное. Снабжения продуктами этого лагеря не хватает даже на поддержание физических сил. Пленные привлекаются к тяжелому труду, — сетует Гемпель, — что при скверном питании окончательно их губит... Прошу г-на Председателя об ускорении всеми способами эвакуации этого лагеря. Согласно Рижского соглашения лагерь в Туле должен быть эвакуирован одним из первых, ибо он находится в так называемой голодной губернии. До сих пор из этого лагеря отправлены 60 офицеров и все рядовые солдаты»¹⁴⁵.

В этом послании полковник Гемпель ведет речь о «нужных» Польше людях, не обращая внимания на то, что на польско-российской границе к тому времени уже скопилось огромное (в несколько десятков тысяч) количество беженцев из России, о чем ему было хорошо известно, поскольку он, как шеф Польделегации в ПРУВСК, отвечал за порядок в нейтральной зоне польско-советской границы.

В ответе Председателя российской делегации ПРУВСК от 15 апреля было заявлено, что письмо шефа Польделегации передано в комиссию по репатриации и указывалось, что информация полковника о тяжелом положении польских военнопленных в российском плену не верная ибо «даже внешний вид прибывающих из РСФСР польских пленных не позволяет допустить, что они в лагерях находятся в отчаянном положении»¹⁴⁶.

23 июля РУД в Москве выразила протест Польделегации о нарушении польской стороной прав российских военнопленных в Польше, приводя 52 конкретных случая по этому поводу. Кроме того РУД выступала против перевода 240 военнопленных в лагере Домбе в категорию интернированных, тем более что эти военнопленные принадлежали к командному составу. В связи с этим РУД приостановила отправку в Польшу контингента Тульского лагеря до перевода означенных 240 чел. в разряд обыкновенных военнопленных и отправки их на родину¹⁴⁷.

В свою очередь польское правительство в депеше от 27 августа также обвиняла российскую сторону в том, что репатриация добросовестно не проводится в жизнь. Советские власти, говорилось в ней, «только для видимости держатся лояльно в отношении договора репатриации». Высылка транспортов с гражданскими лицами, по их мнению, производится согласно спискам, составленным с заведомой целью задержания интеллигенции и специалистов. «Несмотря на существование специально созданного аппарата, — говорилось в депеше, — в дела по репатриации совершенно беззаконно вмешиваются чрезвычайные комиссии и местные власти». Наряду с этим, польское правительство обвиняло советские власти в

преднамеренном создании категории скрытых заложников, списки которых не доводились до сведения польских властей. Поэтому польское правительство требовало, чтобы «русское правительство безотлагательно выдало Польше скрытых заложников, находящихся в наихудших моральных и материальных условиях». Подобные действия России, подчеркивалось далее в депеше, не только задерживают, но и «совершенно уничтожают планомерную репатриацию, над проведением которой успешно работают компетентные органы республики»¹⁴⁸.

Полностью требования Польского правительства были сформулированы 18 сентября 1921 г. в специальной ноте Поверенного в делах Польши в Москве Т.Филиповича. В ноте из 8 пунктов содержались в первую очередь требование «высылки в Польшу всех польских заложников, лиц интернированных и гражданских пленных, бывших и настоящих». Вторым требованием был «возврат всех военнопленных, находящихся на территории Европейской России». Затем «отправка эшелонов с польскими военнопленными из Сибири», а также освобождение лиц польской национальности от службы в Красной Армии, не исключая ком. состава, санитарных и технических частей. Для этого правительство должно было издать специальное распоряжение. Далее требования касались оптации бывших красноармейцев-поляков, прекращения антипольской устной и печатной агитации и пропаганды среди репатриируемых и другие требования¹⁴⁹. Эти требования явились изложением одной из трех частей по-существу ультиматума Польского правительства правительству РСФСР «по выполнению до 1 октября статей Рижского Мирного договора». Две другие части ультиматума касались уплаты до 1 октября взносов за надлежащую по договору реэвакуацию железнодорожного имущества и ускорения создания Реэвакуационных и Специальных комиссий.

Избрав тактику давления на РСФСР в вопросе репатриации, Польское правительство как бы отвлекало внимание от той ситуации, которая фактически сложилась в вопросе обмена к тому времени. Советское правительство, со своей стороны, «убеждало» польскую сторону цифрами и фактами. Председатель Центроэвака РСФСР С.Пилявский еще в мае писал в Варшаву Е.Н.Игнатову для сведения Польделегации в Смешанной комиссии, что за время до 15 мая из России отправлено 7631, а из Украины 2769 военнопленных поляков и 2 эшелона беженцев. Принят план репатриации на июнь до 28000 чел. в месяц вместо 16000, в том числе 6 тыс. военнопленных. Вместе с беженцами это составит более 30 тыс. чел. «Из чего вытекает необходимость, — указывал С.Пилявский, — увеличить до этой цифры число отправляемых из Польши красноармейцев» и открыть дополнительный обменный пункт. Кроме того он просил сообщить точное количество имеющихся в Польше российских военнопленных¹⁵⁰.

16 июля 1921 г. Игнатов сообщил Пилявскому, что пока дать общее число военнопленных затруднительно, поскольку, мол, большинство членов Польделегации в отпуске и указал, что «комиссия условилась разгрузить в первую очередь лагерь в Стржалково ввиду тяжелых там условий». Всего в лагере к тому времени находилось до 7 тыс. пленных, из которых свыше 200 чел. коммунисты и около 100 чел. комсостава. При этом Игнатов подчеркнул, что разгрузку лагеря поляки ставят в тесную связь с отправкой Тульского эшелона с офицерами¹⁵¹.

Неделей раньше Е.Н.Игнатов уже информировал Наркома Г.В.Чичерина о трудностях в работе Смешанной Комиссии, которые возникали часто из-за неуступчивости Председателя Польделегации Ст.Корсака. Однако участие в работе заместителя председателя Польделегации в Смешанной комиссии в Москве А.3елезиньского, который хорошо знал ситуацию в России, привело к тому, что, как писал Игнатов, «сгущенная атмосфера стала рассеиваться» и польская сторона приняла некоторые меры к урегулированию наиболее больных вопросов в жизни красноармейцев. Объезд лагерей показал, что положение российских военнопленных по-прежнему тяжелое. В июне всего отправлено 6885 красноармейцев и 426 чел. остальных категорий, а по плану следовало отправить 10 тыс. С 28 мая по 15 июня не было отправлено ни одного эшелона из Польши, а по спискам обмен вообще не производился. Задержка с отправкой пленных из Польши была вызвана тем, что польская сторона специально ее задержала, поскольку учла то обстоятельство, что в первые три месяца после начала массовой репатриации, обнаружилось превышение количества отправленных из Польши репатриантов, по сравнению с числом полученных из России. Затем положение стабилизировалось. По состоянию на 23 июля из Польши в Россию и Украину было отправлено 38098 военнопленных и 1093 беженца и других категорий. Всего 39191 чел. А из России и Украины в Польшу за это же время было отправлено 21535 чел., а беженцев и других категорий — 46337 чел. Всего — 67872 чел.¹⁵² Превышение на 28 тыс. 681 чел. из России и Украины даже вынудили польскую сторону заявить, что она не справляется с приемом и разгрузкой репатриантов. Превышение происходило главным образом за счет потока беженцев, в том числе и так называемого «самотека». «В общем, — отмечал глава РУД Е.Н.Игнатов в интервью польской газете «Варшавский голос» 29-30 июля, — в настоящее время можно считать, что Россия выслала не менее 80 тыс., получив до 40 тыс. чел. ... Нам обещано, — указывал он, — что будут приняты соответствующие меры к увеличению отправки репатриантов согласно плану, в котором определялась польская норма в 25 тыс., а по 23 июля из этого количества отправлено всего только 7061 чел.». И далее Игнатов подчеркнул, что «если взять количество отправляемых военнопленных от общего числа, что получится, что в Польше русских военнопленных находится еще около половины, тогда как в России польских только около трети»¹⁵³.

На заседаниях Смешанной Комиссии в Москве делегации (председатель РУД С.Пилявский, председатель польской делегации - Э.Залесский) обменивались информацией об отправке эшелонов с репатриантами. Так, на заседании 29 июня констатировалось, что из России и Украины в Польшу было отправлено: в марте - 1565 чел., в апреле — 4092, в мае — 5421 и в июне — 1502 военнопленных. Общий итог на 28 июня составил - 13180 пленных и 13471 беженец, в том числе беженцы «самотека». На август планировалось отправить из Москвы 1500, из Красноярска 3000 и из Ростова - на Дону 1300 военнопленных. К 11 октября 1921 г. только через ст. Негорелое было официально зафиксировано в актах передачи из России в Польшу 20119 чел., а беженцев и заложников — 191258 чел. С учетом «самотека» к тому времени в Польшу проследовало свыше полумиллиона беженцев¹⁵⁴.

Нарком Иностранных Дел РСФСР Г.В.Чичерин в ответной ноте поверенному в делах Польши Т.Филиповичу 22 сентября изложил советскую точку зрения на предъявленный ультиматум. В ней говорилось, что польское правительство, «нарушая вопиющим образом Рижский Договор и подрывая всякую основу добрососедских отношений,... в то же время ответило отказом на предложение Российского Правительства об одновременном выполнении к первому октября обеими сторонами требований, касающихся исполнения Рижского Договора». Подчеркивалось, что польское правительство до сих пор не выполнило своего обязательства, вытекающего из Дополнительного протокола к соглашению о репатриации от 24 февраля с.г. и до сих пор не вернуло Российскому Правительству лиц согласно поименному списку в количестве 300 чел., в следствие чего произошла задержка отправки польских интернированных из России. В ноте констатировалось также, что Польское правительство задерживает прием беженцев из России из-за нежелания усилить пропускную способность приемных пунктов на границе.

Одновременно с этим Российское правительство выдвинуло ряд требований к Польскому правительству в отношении высылки из пределов Польши лиц, «причастных к организации бандитских и контрреволюционных нападений на Россию», ареста и предания суду участников разбойничьих налетов на русскую территорию, перевода лагерей интернированных контрреволюционных армий подальше от российской границы и некоторые другие требования¹⁵⁵.

Правительство РСФСР со своей стороны пошло навстречу требованиям польской стороны и ускорило процесс увольнения из Красной Армии поляков, подлежащих репатриации. Реввоенсовет Республики издал специальный приказ № 2577 об увольнении из армии польских военнослужащих в бессрочный отпуск. В начале ноября 1921 г. было созвано специальное совещание из представителей Центроэвака, НКВД, НКИД, ВЧК и Мобилизационного Управления РККА, которое приняло простейший порядок как в вопросе реэвакуации военнопленных поляков, так и освобождении их из Красной Армии и отправки на родину. Кроме того, Совет Труда и Обороны Республики образовал особую комиссию в составе представителей РВСР, ВЧК под председательством представителя Центроэвака, которой поручалось разрешать на месте все вопросы по репатриации так называемых «военноотпускных». Членам комиссии разрешалось «допускать отступления от установленных правил, руководствуясь соответствующими записями в красноармейских документах и данных личного опроса»¹⁵⁶. Это решение было вызвано тем, что на западных областях России скопилось огромное количество уволенных в бессрочный отпуск бывших военнослужащих поляков.

Добиваясь различными способами отправки из России «желательных» польских репатриантов, Польша вместе с тем затрудняла работу Смешанной комиссии на польской территории по отправке советских военнопленных. Членам РУД ставились препятствия в предоставлении возможности посещать лагеря и тюрьмы, где принимались заявления и жалобы от пленных и заложников. Под различными Польская сторона старалась не допустить членов РУД осуществлять свои функции в этом вопросе. 3 сентября в очередном сообщении в Москву Игнатов отмечал, что «очевидно поляки хотят по возможности скрыть неприглядную и тяжелую картину жизни красноармейцев. Мои протесты, — отмечал он, — против проволочки существенного влияния вероятно не окажут, т.к. поляки в связи с поднятой нами энергичной кампанией против избиений начнут затруднять доступ наших уполномоченных в лагеря к интернированным, как это было с тов. Гольдштейном, делегированным от Смешанной Комиссии в Домбе для врачебно-медицинского осмотра больных и инвалидов»¹⁵⁷.

Все же в начале сентября 1921 г. Российско-Украинская Делегация в Смешанной комиссии добилась очередного посещения лагерей и тюрем. Однако объехать все лагеря уполномоченным не удалось, т.к. польская сторона к концу посещений все больше и больше «придиралась ко всякому пустяку». Перед посещением лагеря в Стржалково поляки заявили, что ни в коем случае не допустят, чтобы члены РУД получали письменные заявления и жалобы непосредственно от пленных и интернированных. Такое же требование они выставляли и при посещении лагеря в Домбе, но после полуторадневного препирательства поляки все же уступили и члены РУД беспрепятственно получили в Домбе все заявления от пленных и интернированных. В лагере же Стржалково требования членов российской делегации в этом вопросе не были удовлетворены и в знак протеста члены РУД вынуждены были вернуться, не осмотрев лагеря¹⁵⁸.

Требования Российско-Украинской Делегации были вполне законными и не противоречили ст. 21 Соглашения о репатриации и постановлениям, принятым на заседаниях Смешанных Комиссий в Варшаве 8 июля и в Москве 7 мая 1921 г., которые давали такие права членам делегаций.

Во время объезда лагерей представители РУД посетили лагеря в Бресте, Ковеле, Львове, Домбе, Щипиорно и Ланцуге. Не были осмотрены лагеря в Стржалково и Тухоли. Это были как раз самые неблагополучные лагеря для российских военнопленных, поэтому была вполне понятна позиция польских властей, стремившихся не допустить их осмотра.

Во время неудавшегося осмотра лагеря в Стржалково членам делегации стало известно, что с последним эшелоном поляки с согласия председателя Польделегации Ст.Корсака, хотя и с большим опозданием, но все же отправили из этого лагеря командный состав и «коммунистический барак» с более чем 200 чел., за исключением 22 пленных, которые были переведены в лагерь в Домбе¹⁵⁹.

Объезд лагерей имел в целом положительную сторону, а именно позволил ускорить отъезд в Россию военнопленных и интернированных. «В настоящее время, — сообщал Игнатов в очередном письме в Москву, — уже отправлено до 70 тыс. чел. и осталось около 10 тыс., которые в сентябре должны быть отправлены в Россию»¹⁶⁰. Что касается интернированных, то только в лагере в Домбе их было свыше тысячи. Среди них большое число составляли крестьяне, частью неграмотные, взятые поляками как представителей местных комитетов власти или за то, что их сыновья служили в Красной Армии, а частично и вовсе без всяких поводов.

Надежды оставшихся в Польше российских и украинских военнопленных и интернированных на отправку на родину в сентябре не оправдались. Процесс продвигался медленно с большим трудом. Польская сторона создавала все новые и новые препятствия на пути обмена. Позиция РСФСР, изложенная в ноте правительства от 22 сентября, получила дальнейшее развитие 22 ноября в письме РУД Польделегации «О препятствиях, чинимых польскими властями в проведении репатриации поляков из РСФСР и УССР» и в Меморандуме Советского правительства от 24 ноября 1921 г. В этих документах советская сторона категорически возражала против заявления польского правительства о том, что Польша сокращает количество принимаемых репатриантов и будет пропускать через Барановичи ежедневно «не более 1000 чел., а через Ровно не более 500 чел.». Это было явным нарушением ст. XXVII Соглашения о репатриации, в которой говорилось, что Россия и Украина обязаны были доставлять к каждому передаточному пункту не менее 4 тыс. чел. Это количество было четко и конкретно зафиксировано в согласованном сторонами документе. При этом, следует отметить, что данная цифра не учитывала той огромной массы беженцев, которая хлынула к западным границам России в голодный 1921 год. В связи с этим Советское правительство считало неправомерным и не гуманным со стороны Польши сокращать прием репатриантов. «Российское правительство, — говорилось в письме РУД, — считало для себя невозможным предоставить несчастных польских беженцев в Поволжье голодной смерти». А польское правительство, подчеркивалось в письме, не только не соглашалось на открытие третьего пункта приема, но и сокращало количество принимаемых лиц, настаивая на «планомерной репатриации»¹⁶¹.

Польская делегация в Смешанной комиссии в Москве искусственно создавала препятствия на пути движения репатриантов. Получая списки, делегация оставляла их без движения, задерживая визирование эшелонов под различными предлогами. В одном случае это могло быть отсутствие в списках одной их граф, в другом — не тем советским сотрудником был доставлен в комиссию список, в третьем случае находили иную причину и т.д. На необоснованность этих задержек обращали внимание не только члены Российско-Украинской Делегации, но и польские официальные лица. Об этих постоянных придирках польской делегации говорилось в докладе делегата Государственного управления по возвращению пленных, беженцев и рабочих Я.Дзюбинского президиуму Совета Министров Польши в ноябре 1921 г. «Польская делегация в Москве и представительства в других городах России, — подчеркивалось в нем, — корпят над документами отъезжающих, создавая тысячи трудностей, если отсутствует хотя бы одна пустяковая бумажка, требуемая для получения визы». Наряду с этим, говорилось далее, польский пункт приема репатриантов в Колосове был совершенно не оборудован. Не было ни одного барака, где приезжающие могли бы укрыться от холода и дождя. Не было колодца, в котором постоянно имелась бы вода и не имелось возможности приготовить горячую пищу. «В таких условиях, — указывалось в докладе, — в дождливые осенние и зимние ночи оставляют в открытом поле на 24 и 48 часов плохо одетых и изголодавшихся людей, детей, в большинстве случаев босых, дрожащих от холода и просящих хлеба, оставляют на произвол судьбы у ворот желанной, ставшей легендой, Польши. А, ведь, нужно так немного, чтобы исправить эту огромную несправедливость. К сожалению, с августа совещаются за письменным столом, вдали от этой ужасной картины гибели человеческих жизней и здоровья»¹⁶².

Такую же удручающую картину на пунктах приема и разгрузки на польской стороне рисует уполномоченный Смешанной Комиссии в Барановичах Лапин, который также говорит о выгрузке в чистое поле, в болото и лес прибывающих из России репатриантов и ожидающих день-два прихода железнодорожных составов из Столбцов¹⁶³.

Периодические посещения лагерей и тюрем с польскими военнопленными в России проводила и Польская делегация Смешанной комиссии в Москве. Однако этих посещений было меньше и не в том объеме как это происходило в Польше. Одним из таких посещений, а именно Ивановского лагеря, где находились 150 польских пленных и интернированных, состоялось 24 декабря накануне Рождества. Проверку проводил Поверенный в делах Польши в России Т.Филипович вместе с заместителем председателя Польделегации в Москве А.3елезинским и доктором Жоховичем. С советской стороны присутствовали два представителя, один из которых был от Управления Главпринудработ НКВД Доменштейн. Комиссия осматривала помещения, опрашивала находящихся там пленных, принимала жалобы на плохое питание и просьбу посетить костел. Посол пообещал вскоре отправить всех на родину и поинтересовался состоянием здоровья объявившего голодовку польского пленного Киндлера. Филипович был удовлетворен сообщением о том, что тот переведен в местную больницу¹⁶⁴.

Чем ближе к завершению процесса обмена военнопленными тем острее и труднее он проходил. Во второй половине декабря в польском лагере Стржалково произошли трагические события. В ночь с 18 на 19 декабря дело дошло до стрельбы по баракам, в результате чего был ранен красноармеец Калита Корней. Дело в том, что заключенным запретили выходить из бараков после 6 часов вечера, а туалетов в бараках не было. Выходящих пленных избивали специально следившие за этим польские солдаты. «До настоящего времени, — говорилось в ноте полномочного представителя РСФСР в Варшаве Л.Карахана правительству Польши 5 января 1922 г., — в лагере происходят ежедневные надругательства над личностью пленных. Избиения военнопленных составляют постоянное явление и нет возможности регистрировать все эти случаи. РУД в целом ряде отношений приводила длинные списки избитых пленных. Все эти избиения [не только] остаются безнаказанными, но до настоящего времени не распубликован, вопреки постановлению Смешанной Репатриационной Комиссии, приказ от 6 августа 1921 г., запрещающий бить пленных и т.о. тормозится борьба с этим преступным отношением к военнопленным»¹⁶⁵.

Только через месяц МИД Польши, реагируя на эту ноту, высказало сожаление об инциденте в лагере Стржалково. Однако по их мнению этот случай был вызван поведением военнопленных, «которые проявляли в последнее время тенденцию к явному неподчинению действующим правилам и распоряжениям администрации лагеря», а повторяющиеся случаи побегов военнопленных под покровом ночи, «вынудили администрацию к запрещению пленным выходить из бараков после 6 часов вечера»¹⁶⁶.

Можно было бы согласиться с мотивировкой польской стороны, но содержание письма начальника II Отдела Генштаба польской армии И.Матушевского генералу К.Соснковскому от 1 февраля 1922 г. не разделяет этих доводов министерства. «Из имеющихся в распоряжении II Отдела материалов... следует сделать вывод, - говорилось в докладе, — эти факты побегов из лагерей не ограничиваются только Стржалковом, а происходят также во всех других лагерях как для коммунистов, так и для интернированных белых. Эти побеги вызваны условиями, в которых находятся коммунисты и интернированные (отсутствие топлива, белья и одежды, плохое питание, а также долгое ожидание выезда в Россию). Особенно прославился лагерь в Тухоли, который интернированные называют «лагерем смерти» (в этом лагере умерло около 22000 пленных красноармейцев)»¹⁶⁷.

В целом к концу 1921 г. процесс обмена хотя и замедлился, но не останавливался. Общее количество остававшихся военнопленных и интернированных в обеих странах было примерно равным. Польские власти очень внимательно следили за отправкой эшелонов из Сибири и арестованных поляков, находившихся в основном в тюрьмах из европейской России. Советская сторона также стремилась получить оставшихся в концентрационных лагерях военнопленных и освободить многих арестованных политических деятелей. По имеющимся к тому времени в РУД данным к ноябрю 1921 г. в Польше оставалось 1602 военнопленных. Из этого количества 12 ноября было отправлено 472 чел. и были готовы к отправке 257 чел. из лагеря Тухоля, в том числе 161 чел. комсостава. В лагере Стржалково в то время находилось 649 чел., из которых 386 чел. были военнопленные, 200 интернированные, 49 женщин (16 из них фактически военнопленные - бывшие медсестры, санитарки) и 11 детей в большинстве с родителями. Кроме того 224 пленных находились в Ровно. Таким образом по состоянию на 12 ноября

1921 г. в лагере Стржалково находилось 873 чел. В лагере в Домбе военнопленных не было¹⁶⁸. Отправку оставшихся пленных из Стржалково и Тухоля поляки связывали только с прибытием сибирских эшелонов с интернированными. (По их подсчетам там могло находиться около 12 тыс. чел. с семьями, что было явно завышенным количеством). В течение нескольких дней в Польшу были отправлены три сибирских эшелона с интернированными, за что в качестве компенсации в Россию выехали 472 военнопленных. 22 ноября в Москву из Сибири для следования в Польшу прибыли еще 4 эшелона, в составе которых было более 2 тыс. интернированных поляков¹⁶⁹.

К 10 января 1922 г. в польском лагере Тухоль еще оставались российские военнопленные. Однако к апрелю 1922 г. уже ни одного военнопленного красноармейца в польских лагерях не было. Смешанная Комиссия по репатриации могла бы закончить свою миссию, однако работа продолжалась в основном по персональному обмену, а затем и по репатриации изъявивших желание вернуться на родину солдат бывшей царской армии и амнистированных военнослужащих частей белой армии. 3 ноября 1921 г. Президиум ВЦИК РСФСР принял Постановление об амнистии отдельным категориям военнослужащих, находящихся за границей и желающих вернуться на родину. Постановление касалось полной амнистии лицам, участвовавшим в военных организациях Колчака, Деникина, Врангеля, Савинкова, Петлюры, Булак-Балаховича, Перемыкина и Юденича «в качестве рядовых солдат путем обмана или насильственно втянутых в борьбу против Советской власти» и находящихся в Польше, Румынии, Эстонии, Литве и Латвии. Амнистированным предоставлялась возможность вернуться в Россию на общих основаниях с возвращающимися на родину военнопленными¹⁷⁰.

Затем 10 февраля 1922 г. Председатель ВЧК издал приказ о порядке применения амнистии ВЦИК к бывшим белым офицерам, по которому отдельные категории военнослужащих офицеров также подлежали амнистии¹⁷¹.

По данным польского историка З.Карпуса в 19 лагерях Польши по состоянию на 4 февраля 1921 г. находилось 24688 интернированных военнослужащих белых армий¹⁷². По сведениям РУД в Польше к моменту заключения перемирия численность белых армий достигала приблизительно 40 тыс. чел., причем самой значительной была армия Петлюры, состоявшая из 6 дивизий — 15 тыс. чел., армия Балаховича — 7-8 тыс., столько же перемикинцев, бредовцев до 1,5 тыс., яковлевцев около тысячи и др. При этом РУД отмечала, что состав белых армий в значительной части состоял из бывших красноармейцев попавших в плен¹⁷³.

Процесс персонального обмена, зафиксированный в Дополнительном протоколе к Соглашению о репатриации практически не продвигался из-за противодействия польской стороны. Еще 30 мая 1921 г. Советское правительство обратилось к Министерству Иностранных Дел Польши с требованием выдачи 300 чел., большинство из которых были польские граждане, находившиеся в заключении за деятельность в пользу Советской России. В течение 1921 г. Польша выдала из этого списка 298 лиц. Однако встречного списка на такое же количество Польша не представила, несмотря на то, что Советское правительство готово было его удовлетворить на основании подписанного Дополнительного протокола к Соглашению. 6 февраля 1922 г. в Варшаве РУД обратилась к Польделегации с новым списком, включавшим 317 фа-мидий для обмена на нужных Польше лиц, находившихся в России. Ответ на данное предложение затянулся до ноября 1922 г. 3 ноября на заседании Совета Министров Польши был принят законопроект о персональном обмене, который был утвержден Сеймом 16 марта 1923 г. 18 марта 1923 г. Советская Россия получила 23 польских коммуниста, которых польский суд обвинил в государственной измене и осудил всех вместе в целом на 150 лет каторжной тюрьмы¹⁷⁴.

31 января 1923 г. в ноте НКИД поверенному в делах Польши в РСФСР Р.Кноллю констатировалось, что в деле репатриации произошли значительные изменения, число репатриантов быстро сокращается. В связи с этим Российское правительство, говорилось в ноте «отзывает российскую делегацию Российско-Украинско-Польской Смешанной Комиссии по репатриации в Москве и в Варшаве». В ответе Р.Кнолля 1 февраля выражалось согласие на скорейшее окончание выполнения задач Репатриационной комиссии. Однако, несмотря на согласие сторон, фактически работа комиссии продолжалась, при этом Советская Россия стремилась ускорить этот процесс. Польша же, формально не возражая против завершения персонального обмена, его затягивала ее делегация в Комиссии занимала «позицию пассивного выжидания», а не активного сотрудничества. В связи с этим 4 июня 1923 г. НКВД РСФСР разослал своим учреждениям циркуляр, устанавливавший окончательный срок подачи заявлений де 1 июня и выезд до 1 августа 1923 г. Но, затем, по просьбе польского правительства отъезд зарегистрированных лиц был продлен до 1 октября 1923 г.¹⁷⁵

В конце апреля 1924 г. на основе соглашения, заключенного между советской и польской делегациями в Репатриационной комиссии был произведен очередной обмен политическими заключенными между СССР и Польшей. 25 июня 1924 г. в резолюции Смешанной Российско-Украинско-Польской Репатриационной Комиссии в Москве констатировалось о завершении массовой репатриации из СССР. Согласно сообщению РОСТА от 21 мая 1924 г. общее число репатриантов, возвратившихся в Польшу из СССР в период с апреля 1921 г. по апрель 1924 г. составило 1100000 чел. Поляки составили 15-20% от общего количества, около 65% составили украинцы и белорусы. По польским источникам на территории СССР к тому времени осталось около 1,5 млн. поляков¹⁷⁶.

Что касается российских и украинских военнопленных, то из общего их числа более чем 150 тыс. на родину вернулось около 80 тыс. Около 60 тыс. умерли в лагерях и тюрьмах из-за болезней и нечеловеческих условий существования. В ноте Наркома Иностранных Дел РСФСР Г.В.Чичерина от 9 сентября 1921 г. уже приводилась цифра в 60 тыс. умерших и в очередной ноте от 24 ноября того же года поверенному в делах Польши в РСФСР подчеркивалось, что «перед подобными цифрами и описанные выше факты (имелись ввиду условия содержания военнопленных) все упреки и претензии польского правительства по данному вопросу отпадают без дальнейших доказательств»¹⁷⁷.

В одном из сообщений в Москву и.о. Председателя РУД в Смешанной Комиссии по репатриации в Польши Е.Пашуканис отмечал 22 сентября 1921 г., что польское правительство отвергало цифру в 60 тыс. умерших красноармейцев в польских лагерях, считая, что она основана на неверных данных. «Действительно, — подчеркивал он, — мы не можем указать точной цифры, потому что польское правительство... не дало списков умерших, к чему обязывала его статья IX Мирного Договора»¹⁷⁸. К этому обязывала также Гаагская Конвенция «О законах и обычаях сухопутной войны», но о признании которой ни Польша, ни Советская Россия в то время официально не заявляли. Однако, что касается Красного Креста, то СНК РСФСР еще 30 мая 1918 г. принял Постановление о признании Женевской и других международных конвенций, касающихся Общества Красного Креста. В Постановлении указывалось, что эта конвенция, «как в ее первоначальной, так и во всех ее позднейших редакциях, а также и все другие международные конвенции и соглашения, касающиеся Красного Креста, признанные Россией до октября 1917 г., признаются и будут соблюдены Российским Советским правительством, которое сохраняет все права и прерогативы, основанные на этих конвенциях и соглашениях»¹⁷⁹. Женевская конвенция 1864 г., определяющая деятельность Общества Красного Креста была ратифицирована Польшей в конце 1918 г.¹⁸⁰

Относительно ясную картину в отношении гибели российских военнопленных можно наблюдать по «лагерю смерти» в Тухоли, в котором имелась официальная статистика, но и то только в отдельные периоды пребывания там пленных. Согласно этой, хотя и не полной статистике, с момента открытия лазарета в феврале 1921 г. (а самые трудные для военнопленных были зимние месяцы 1920—21 гг.) и до 11 мая этого же года эпидемических заболеваний в лагере было 6491, неэпидемических — 17294. Всего — 23785 заболеваний. Число пленных в лагере за этот период не превышало 10-11 тыс., поэтому более половины находящихся там пленных переболело эпидемическими болезнями, при этом каждый из пленных за 3 месяца должен был болеть не менее двух раз. Официально за этот период было зарегистрировано 2561 смертный случай, т.е. за 3 месяца погибло не менее 25% от общего числа военнопленных¹⁸¹. А ведь в это время в лагере уже начал действовать лазарет. Поэтому прав был начальник П-го Отдела Генштаба польской армии И.Матушевский, когда приводил данные о смерти 22 тыс. пленных красноармейцев в этом лагере.

Существует и более высокая цифра погибших военнопленных в лагерях Польши. В 1998 г. в письме Генпрокуратуры Российской Федерации в адрес польской прокуратуры обращалось внимание на гибель в начале 20-х гг. более восьмидесяти тысяч пленных красноармейцев «в польских концентрационных лагерях от жестокого обращения и бесчеловеческих условий содержания»¹⁸². К этой цифре практически присоединяется и А.Колпаков, который определяет количество невернувшихся из польского плена в 89 тыс. 851 чел. в статье «На личном фронте. Польская Катынь для 90 тыс. русских», опубликованной в газете «Московский комсомолец» за 27 января 1999 г.¹⁸³ Конечно, факт важный и может быть заслуживает выделения в статье особым шрифтом, но автор статьи упоминает отчет Американского союза христианской молодежи, представители которого посетили Польшу в октябре 1920 г. (а не в 1921 г. как указано в статье), которая свидетельствовала о вербовке большого числа красноармейцев в отряды белого движения - более 50 тыс. чел. (Цифра, также завышенная). В связи с этим с цифрой более 80-ти тыс. погибших в польском плену красноармейцев вряд ли можно согласиться.

Существуют и заниженные оценки количества погибших российских военнопленных как в целом, так и по отдельным лагерям, в частности по самому крупному лагерю Стржалково. В начале 90-х годов между СССР и Польшей происходил обмен архивными документами, раскрывавшими так называемые «белые пятна» в истории взаимоотношений двух стран. В обмен на «особую папку» с документами о Катыни и копиями с 59 документов о советско-польских отношениях в 1939-61 гг., СССР получил «партию документов» из Польши, касающихся польско-советской войны 1919-20 гг. Полученные от СССР документы, по выражению начальника дирекции Государственных Архивов Польши М.Войчеховского, были не класса «люкс» и даже не «первой категории». Такого же класса оказались полученные документы из Польши, хотя они и дают определенную, но далеко не полную, картину в отношении погибших военнопленных в лагере Стржалково. Общее число погибших в этих документах определялось в 5340 чел. Это за три года в одном только лагере, подчеркивал корреспондент газеты «Известия» Н.Ермолович, «цифра, согласитесь, — писал он, — огромная»¹⁸⁴. Огромная, но не полная. В этом лагере от болезней и жестокого обращения погибло 9 тыс. чел., с чем почти согласен и польский исследователь Збигнев Карпус, определяя число умерших в этом лагере в 8 тыс. чел.¹⁸⁵

Месяцем раньше тот же корреспондент газеты «Известия» Н.Ермолович приводил слова директора Центрального военного архива в Варшаве полковника Анджея Бартника о том, что в архиве хранятся документы, интересующие советскую сторону. «Они находятся в разделе «Польско-русская война 1919—1920 гг.» и до сих пор спрятаны глубже других. Так было сделано потому, чтобы не напоминать советским друзьям об агрессии против Польши и понесенном поражении»¹⁸⁶.

В 1994 г. обозреватель «Независимой газеты» П.Аптекарь в статье «Ненужная Контркатынь» считает количество погибших в польских лагерях в 60 тыс. чел. значительно завышенной оценкой. Он ссылается на польские данные из Центрального Военного Архива, архивов воеводств и кладбищенских архивов, по которым в 1919— 1921 гг. в Польше умерло около 18 тыс. пленных красноармейцев и командиров. Автор считает эту цифру «гораздо более правдоподобной». И хотелось бы согласиться с мнением автора о том, что «умершие от болезней и холода в чужой стране заслуживают того, чтобы о них помнили, но это вовсе не значит, что можно позволять греть руки на их пепле вполне определенным политическим группировкам»¹⁸⁷. Какие имел ввиду автор политические группировки не ясно, но ясно то, что какой бы горькой правда не была в исторических исследованиях она должна быть максимально полной.

Найти объяснения тем трагическим результатам, которые постигли российских военнопленных в польских лагерях, довольно трудно. Пребывание в польском плену было настолько унизительным, что говорить о соблюдении каких-либо международных норм не приходится. Советская делегация в Риге пыталась обратить внимание польской мирной делегации на несоответствие условий содержания военнопленных Гаагской Конвенции 1907 г. «О законах и обычаях сухопутной войны», в частности на деление военнопленных на различные категории. Однако положительного результата в этом направлении достигнуто не было¹⁸⁸.

В процессе переговоров делегаций Обществ Красного Креста России и Польши в Микашевичах была предпринята попытка рассмотреть вопросы ведения и обычаев войны, а на переговорах в Берлине представителей этих обществ в сентябре 1919 г. даже было подписано соглашение, касающееся облегчения участи жертв войны, но какое-либо положительное воздействие на судьбу военнопленных оно не повлияло. И, вероятно, не только игнорирование международно-правовых норм, законов и обычаев войны, в которых регламентировались правила воюющих сторон определяли такие нечеловеческие отношения к военнопленным, а, возможно, политикопсихологическая атмосфера в то время в Польше не способствовала соблюдению элементарных гуманитарных норм в этом отношении. И, пожалуй, можно согласиться с мнением Председателя Российско-Украинской Делегации в Смешанной Комиссии по репатариации Е.Аболтина, высказанным им в феврале 1923 г. о том, что «может быть ввиду исторической ненависти поляков к русским или по другим экономическим или политическим причинам военнопленные в Польше рассматривались поляками не как безоружные солдаты противника, а как бесправные рабы».

И, если прошло не одно десятилетие с 1940 г. до признания советской стороной ответственности за гибель польских офицеров в Катыни, а также интеллигенции, государственных, общественных и политических деятелей и служащих в других местах, то мы вправе ожидать этого же и от польской стороны, тем более, что со времени гибели российских военнопленных в польских лагерях прошло гораздо больше времени.