Полюс

Двенадцать миль всего, — а надо ждать…

Какая буря!.. Рыщет, рвет… Все пишешь,

Хозяин?

Надо же…

Сегодня сорок

четыре дня, как с полюса обратно

идем мы, и сегодня пятый день,

как эта буря держит нас в палатке

без пищи{2}…

Ох…

Проснулся? Как себя

ты чувствуешь?

Да ничего… Занятно…

Я словно на две части разделен:

одна — я сам — сильна, ясна; другая —

цинга — все хочет спать… Такая соня…

Воды тебе не надо?

Нет, — спасибо…

И вот еще: мне как-то в детстве снилось, —

запомнилось — что ноги у меня, —

как посмотрел я, — превратились в ноги

слона.

Теперь мой сон сбылся, пожалуй.

А Кингсли — как?

Плох, кажется… Он бредил,

теперь — затих.

Когда мы все вернемся, —

устроим мы такой, такой обед, —

с индейкою, — а главное, с речами,

речами…

Знаем, — за индейку сам

сойдешь, когда напьешься хорошенько?

А, Джонсон?..

Спит уже…

Но ты подумай —

двенадцать миль до берега, до бухты,

где ждет, склонив седые мачты набок,

корабль наш… между синих льдин! Так ясно

его я вижу!..

Что же делать, Флэминг…

Не повезло нам. Вот и все…

И только

двенадцать миль!..

Хозяин, — я не знаю —

как думаешь — когда б утихла буря,

могли бы мы, таща больных на санках,

дойти?{3}..

Едва ли…

Так. А если б… Если б

их не было?

Оставим это… Мало ль,

что можно допустить…

Друг, посмотри-ка,

который час.

Ты прав, Хозяин… Шесть

минут второго…

Что же, мы до ночи

продержимся… Ты понимаешь, Флэминг,

ведь ищут нас, пошли навстречу с моря, —

и, может быть, наткнутся… А покамест

давай-ка спать… Так будет легче…

Нет, —

спать не хочу.

Тогда меня разбудишь —

так — через час. Не то могу скользнуть…

скользнуть… ну, понимаешь…

Есть, Хозяин.

Все трое спят… Им хорошо… Кому же

я объясню, что крепок я и жаден,

что проглотить я мог бы не двенадцать,

а сотни миль, — так жизнь во мне упорна.

От голода, от ветра ледяного

во мне все силы собрались в одну

горячую тугую точку… Точка

такая может все на свете…

Джонсон,

ты что? Помочь?

Я сам — не беспокойся…

Я, Флэминг, выхожу…

Куда же ты?..

Так, — поглядеть хочу я, не видать ли

чего-нибудь. Я, может быть, пробуду

довольно долго{4}…

Ты — смотри — в метели

не заблудись…

Ушел… Вот чудо: может

еще ходить, хоть ноги у него

гниют…

Какая буря! Вот палатка

дрожит от снегового гула…

Джесси,

моя любовь, — как хорошо… Мы полюс

видали, я привез тебе пингвина.

Ты, Джесси, посмотри, какой он гла…

гла… гладенький… и ковыляет… Джесси,

ты жимолость{5}…

Счастливец… Никого-то

нет у меня, о ком бы мог я бредить…

У капитана в Лондоне жена,

сын маленький{6}. У Кингсли — вот — невеста,

почти вдова… У Джонсона — не знаю,

мать, кажется{7}… Вот глупый, — вздумал тоже

пойти гулять. Смешной он, право, — Джонсон.

Жизнь для него — смесь подвига и шутки,

не знает он сомнений, и пряма

душа его, как тень столба на ровном

снегу… Счастливец… Я же трус, должно быть:

меня влекла опасность, — но ведь так же

и женщин пропасти влекут. Неладно

я прожил жизнь… Юнгой был, водолазом;

метал гарпун в неслыханных морях.

О, эти годы плаваний, скитаний,

томлений!.. Мало жизнь мне подарила

Ночей спокойных, дней благих… И все же…

Поддай! Поддай! Так! Молодец! Скорее!

Бей! Не зевай! По голу!.. Отче наш,

иже еси…

…и все же нестерпимо

жить хочется… Да, — гнаться за мячом,

за женщиной, за солнцем, — или проще —

есть, много есть, — рвать, рвать сардинок жирных

из золотого масла, из жестянки…

Жить хочется до бешенства, до боли —

жить как-нибудь…

Что, что случилось? Кто там?

Что случилось?..

Ничего, Хозяин.

Спокойно все… Вот только Кингсли бредит…

Ох…

Мне снился сон какой-то, светлый, страшный.

Где Джонсон?

Вышел… Посмотреть хотел он,

не видно ли спасенья.

Как давно?

Минут уж двадцать…

Флэминг! — что ж ты, право,

не надо было выпускать его…

Но впрочем…

Помоги мне встать, скорей,

скорей… Мы выйдем…

Я, Хозяин, думал…

Нет, ты не виноват.

Ух, снегу сколько!

Ты не толкай — сам знаю — брось — не нужно

меня толкать…

Хозяин, Флэминг, Джонсон!

Хозяин!..

Никого… А! Понимаю,

втроем ушли. Им, верно, показалось,

что я уж мертв… Оставили меня,

пустились в путь…

Нет, это шутка! Стойте,

вернитесь же… Хочу я вам сказать…

хочу я вам… А! Вот что значит смерть:

стеклянный вход… вода… вода… все ясно…

Вот глупо — не могу ступать.

Спасибо…

Но все равно. Мы Джонсона едва ли

могли б найти… Ты понял, что он сделал?

Конечно… Ослабел, упал; бессильный,

Звал, может быть… Все это очень страшно…

Нет, — он не звал. Ему лишь показалось,

что он — больной — мешает остальным, —

и вот ушел… Так это было просто

и доблестно… Мешок мой словно камень —

не натянуть…

Хозяин! Плохо! Кингсли

скончался… Посмотри…

Мой бедный Эрик!

Зачем я взял его с собой? Средь нас

он младший был… Как он заплакал, — помнишь, —

когда на полюсе нашли мы флаг

норвежский… Тело можно тут оставить, —

не трогай…

Мы одни теперь, Хозяин…

Не надолго, друг мой, не надолго…

Пурга смолкает…

Знаешь ли — я думал —

вот, например, — Колумб… Страдал он, верно, —

зато открыл чудеснейшие страны,

а мы страдали, чтоб открыть одни

губительные белые пустыни…

И, знаешь, — все-таки так надо…

Что же,

Хозяин, — не попробовать ли нам?

Двенадцать миль — и спасены…

Нет, Флэминг,

встать не могу…

Есть санки…

Не дотащишь —

тяжелый я. Здесь лучше мне. Здесь тихо.

Да и душа тиха, — как воскресенье

в шотландском городишке… Только ноги

чуть ноют, — и бывают скучноваты

медлительные воскресенья наши…

Жаль, — шахмат нет. Сыграли бы…

Да, жалко…

Послушай, Флэминг, — ты один отправься…

Тебя оставить здесь? И ты так слаб…

Сам говоришь, что ночь едва ли можешь…

Иди один. Я так хочу.

Но как же…

Я дотяну, я дотяну… Успеешь

прислать за мной, когда достигнешь бухты.

Иди! Быть может, даже по дороге

ты наших встретишь. Я хочу, иди же…

Я требую…

Да, — я пойду, пожалуй…

Иди… Что ты возьмешь с собою?

Санок

не нужно мне, — вот только эти лыжи

да палку…

Нет, постой, — другую пару…

Мне кажется, запяточный ремень

на этой слаб…

Прощай… Дай руку… Если —

нет, — все равно…

Эх, — компас мой разбит…

Вот мой, бери…

Давай…

Что же, я готов…

Итак, — прощай, Хозяин, я вернусь

с подмогой, завтра к вечеру, не позже…

Прощай.

Да, — он дойдет… Двенадцать миль…

К тому же пурга стихает…

Помолиться надо…

Дневник, — вот он, смиренный мой и верный

молитвенник… Начну-ка с середины…

"Пятнадцатое ноября; луна

горит костром; Венера, как японский

фонарик{8}…"

"Кингсли — молодец. Все будто

играет, — крепкий, легкий… Нелады

с собачками: Цыган ослеп, а Рябчик

исчез: в тюленью прорубь, вероятно,

попал{9}…

Сочельник: по небу сегодня

Aurora borealis{10} раздышалась…"

"Февраль, восьмое: полюс. Флаг норвежский

торчит над снегом… Нас опередили{11}.

Обидно мне за спутников моих.

Обратно…"

"Восемнадцатое марта.

Плутаем. Санки вязнут. Кингсли сдал.

Двадцатое: последнее какао

и порошок мясной… Болеют ноги

у Джонсона{12}. Он очень бодр и ясен.

Мы все еще с ним говорим о том,

что будем делать после, возвратившись".

Ну, что ж… Теперь прибавить остается —

Эх, карандаш сломался…

Это лучший

конец, пожалуй{13}…

Господи, готов я.

Вот жизнь моя, как компасная стрелка,

потрепетав, на полюс указала,

и этот полюс — Ты…

На беспредельных

Твоих снегах я лыжный след оставил.

Все. Это все.

А в парке городском,

там, в Лондоне, с какой-нибудь игрушкой, —

весь солнечный, — и голые коленки…

Потом ему расскажут…

Тихо все.

Мне мнится: Флэминг по громадной глади

идет, идет… Передвигая лыжи

так равномерно, — раз, два… Исчезает…

А есть уже не хочется… Струится

такая слабость, тишина по телу…

И, вероятно, это бред… Я слышу…

я слышу… Неужели же возможно?

Нашли, подходят, это наши, наши…

Спокойно, капитан, спокойно… Нет же,

не бред, не ветер. Ясно различаю

скрип по снегу, движенье, снежный шаг.

Спокойно… Надо встать мне… Встретить…

Кто там?

Я, Флэминг…

А!.. Пурга угомонилась,

не правда ли?..

Да, прояснилось. Тихо…

Шатер-то наш сплошь светится снаружи —

опорошен…

Есть ножик у тебя?

Мой карандаш сломался. Так. Спасибо.

Мне нужно записать, что ты вернулся.

Добавь, что Джонсон не вернулся.

Это

одно и то же…

Наш шатер легко

заметить, — так он светится…

Да, — кстати —

про Джонсона: наткнулся я на тело

его. Ничком зарылся в снег, откинув

башлык…

Я к сожаленью замечаю,

что больше не могу писать{14}… Послушай,

скажи мне, — отчего ты воротился…

Да я не мог иначе… Он лежал

так хорошо, — так смерть его была

уютна. Я теперь останусь…

Флэминг,

ты помнишь ли, как в детстве мы читали

о приключеньях, о Синдбаде, — помнишь?

Да, помню.

Люди сказки любят, — правда?

Вот мы с тобой — одни, в снегах, далеко…

Я думаю, что Англия…