Глава вторая

Глафира

Ночью Глафира проснулась от тихих шагов над головой. А еще от стука, что ли. Ощущение было такое, будто кто-то тихонечко ударял по деревянному перекрытию. Тук-тук, тук-тук, тук-тук-тук. Чем-то этот ритмичный стук напоминал азбуку Морзе, но Глафира ею не владела, поэтому и расшифровать не могла.

«Поместье с призраками…» Слова с картинки, в шутку присланной Валерой, мужчиной ее мечты, всплыли в голове внезапно и стали причиной холодка, пробежавшего по телу и заставившего встать дыбом волоски на голых руках. Черт, кажется, совсем недавно она считала, что ничего не имеет против призраков.

Глафира порывисто села в постели и строго напомнила себе, что ни в каких призраков не верит. И все-таки над головой, где не было ничего, кроме чердака, кто-то ходил и что-то стучало.

«Любопытство кошку сгубило», – так всегда говорила мама, упирая на главный Глафирин недостаток. Она действительно терпеть не могла, когда чего-то не понимала, и совала свой длинный нос везде где могла, чтобы не оставлять ни малейшей недосказанности. Вот и сейчас ужасно хотелось соскочить с кровати, сунуть ноги в тапочки, завернуться в вязаную шаль, которую ей накануне выдала Инесса Леонардовна со словами, что августовские ночи уже прохладные, и попробовать пробраться на чердак, чтобы понять, что происходит. Знать бы еще, где лестница.

Однако Глафира Северцева всегда славилась тем, что к авантюрам была совершенно не склонна. Идти одной ночью на чердак в неизвестном месте считала глупостью. Нет, привидений она действительно не боялась, поскольку в их существование не верила, но зачем-то забравшееся под крышу существо из плоти и крови могло иметь недобрые цели, а потому быть опасным.

Разумеется, благоразумие пересилило. Глафира никуда не пошла, а завернулась в одеяло, босиком подошла к готическому окну, выглянула из него, пытаясь вглядеться в ночную темень. К середине августа белые ночи остались лишь романтическим воспоминанием. Вдалеке серебрилось под светом луны озеро, была в нем какая-то томная манкость, как в загадочной танцовщице, никогда не открывающей лица своим поклонникам. Теперь Глафире остро захотелось выйти из дома и по тропинке, вымощенной ровными кирпичиками, дойти до причала на озере, чтобы увидеть его поближе, а то и искупаться под темным ночным небом. Странные ее посещают желания, ничего не скажешь.

Впрочем, внимание ее снова переключилось, потому что через окно, расположенное на фасаде здания, она увидела, как открылась входная дверь, та самая, расположенная в центральной части, и наружу вышел какой-то человек в темном. Он придержал дверь, чтобы она ненароком не стукнула, сделал пару шагов, обернулся и внимательно осмотрел окна. Нет, этого мужчину она никогда не видела, и это совершенно точно не Осип, муж поварихи Клавы.

Глафира познакомилась с ним после ужина. Усевшись за рабочий стол после неожиданно долгого дневного сна, она прилежно проработала до восьми часов вечера, после чего деликатно постучавшая в ее дверь молодая девушка в накрахмаленном переднике и белоснежной наколке на волосах (Глафира глазам своим не поверила, потому что до этого видела подобные головные уборы только в кино) пригласила спуститься в кухню на ужин.

– В восемь вечера? – удивилась Глафира, потому что никогда не ела в столь позднее время.

– Да, в усадьбе ужин всегда в восемь, – улыбнулась девушка. Лицо у нее было открытое и приветливое. – Меня, кстати, Ксения зовут. Ксюша. Я – горничная. Если вам что-то нужно принести или убрать, то вы меня зовите.

Глафира не совсем поняла, как именно полагается звать Ксюшу, не висевшим же у двери колокольчиком, на самом-то деле, но переспрашивать не стала. Была уверена, что никакая горничная ей не понадобится. На кухне ее уже ждал накрытый стол и восседавшая за ним Инесса Леонардовна, а также улыбающаяся Клава.

– Здешний воздух особенный, – сказала хозяйка, – все мои гости здесь отлично спят, и благодарить за это нужно именно воздух. Теперь вы поняли, Глаша, почему я сказала, что несколько дней вам придется не работать, а потратить на адаптацию? Поверьте, это пойдет вам только на пользу.

На всякий случай Глафира сочла за благоразумие промолчать, что часа полтора все-таки провела за работой. В конце концов, выкраивать время для всех проектов, чтобы ни один не страдал, ее задача, так что кичиться своей дисциплинированностью вовсе не стоит.

– Да, воздух здесь чудесный, – ответила она, ничуть не покривив душой.

– Я цыпленка потушила в яблоках и апельсинах, – сказала Клава, протягивая Глафире тарелку, исходящую ароматным духом. Та непроизвольно сглотнула слюну. – Картошечка жареная на гарнир. И салат из свежей моркови.

– Спасибо, выглядит очень вкусно.

– Клава – непревзойденный повар, – заметила Инесса Леонардовна. – Завтра, когда приедут гости, вы сумеете в этом по-настоящему убедиться. И да, основные продукты мы выращиваем здесь же, в имении. И курятник у нас свой. Если на завтрак захотите яичницу, то поймете, что никогда подобной не ели. Кстати, ее можно сделать из индюшачьих яиц. Так еще вкуснее и необычнее. Или вы предпочитаете кашу?

Глафира торопливо заверила, что неприхотлива в еде и съест то, что дадут, так что завтрак оставался на выбор хозяйки. Инесса Леонардовна пожала плечами.

– Нет никакой проблемы сварить кашу и пожарить яичницу. Творог с медом или со сметаной, а также со свежими ягодами тоже есть всегда. Так что вы никого не напряжете, если просто выскажете свое предпочтение. Вы у меня в гостях, Глафира, и мне хочется, чтобы вам было комфортно.

– Мне комфортно, – улыбнулась та.

Она с аппетитом принялась за курицу, правда очень вкусную, параллельно ведя с хозяйкой беседу о музыке и в глубине души благодаря собственную маму, что может поддерживать разговор на довольно неплохом уровне. После ужина Инесса Леонардовна предложила пройтись до озера.

– Вид воды очень умиротворяет, – сказала она. – Мы прогуляемся вместе, совсем недолго, а потом вернемся и будем пить чай. С бренди или коньяком, если захотите.

Алкоголь Глафира пила редко, а вот чаю ей отчего-то хотелось, быть может, потому что пить его в уличной беседке, разумеется тоже выполненной в готическом стиле – со сводчатым потолком и арками, стрельчатыми окнами и стремящимися к небу узкими элементами, украшенными декоративной лепкой с растительными мотивами, казалось необычайно стильным.

С берега в озеро уходил причал. Основательно сделанный, широкий, с мощными надежными перилами и аккуратно уложенным настилом из чуть ребристых досок, покрытых каким-то водоотталкивающим материалом, он, как и все в усадьбе, выражал надежность и хозяйский подход.

Глафира дошла до самого спуска в воду, для чего к причалу была приварена удобная пологая лесенка. Она тоже была сделана с таким расчетом, чтобы обеспечивать безопасность пожилой уже хозяйки. Вид отсюда открывался изумительный, у Глафиры даже дыхание перехватило. Инесса Леонардовна подошла, уселась на верхнюю ступеньку, похлопала по месту рядом с собой, приглашая Глафиру сделать то же самое.

Та вдруг подумала, что, несмотря на некоторую «подвинутость» на родословной семьи, маниакальном стремлении восстановить старинный особняк в полном соответствии с его первоначальной готической архитектурой и игру в уклад настоящего дворянского имения, одежду Инесса Леонардовна носит самую обычную.

Ничего искусственного или стилизованного «под барыню» на ней не было и в помине. Ни длинных шуршащих юбок, ни блузок с жабо, ни камеи под горло. Утром, когда Глафира приехала, Инесса Леонардовна была одета в свободное платье чуть ниже колен, с короткими рукавами, прикрывающими плечи. На ужин она пришла в джинсах и белой рубашке, а отправляясь к озеру, накинула вязаную шаль.

Обычная, современно одетая, не очень молодая женщина, живущая за городом. Не было в ней ни капли искусственности или ненатуральности. А вот стиль был, и создавали его украшения – крупные серебряные кулоны, перстни и серьги, непередаваемо сочетающиеся между собой и придающие всему облику необычайную элегантность.

С дневным нарядом это был причудливой формы кулон на длинном черном шнурке и кольцо с камнем под цвет синего платья. Вечером – огромные серьги, слегка оттягивающие мочки ушей, и другой перстень, без камня, состоящий из пересекающихся прямых, закрывающий чуть ли не две фаланги безымянного пальца.

– Это старинный испанский бренд, – сказала Инесса Леонардовна, перехватив завороженный Глафирин взгляд. Та любила эксклюзивные украшения и знала им цену. – Мне муж дарил на все праздники, когда мы еще за границей жили.

– Вы по нему скучаете? – Глафира задала вопрос и тут же выругала себя за длинный язык.

Обычно она не позволяла себе быть неделикатной. Хозяйка, впрочем, выговаривать ей не стала, да и не обиделась.

– Скучаю? Можно и так сказать, наверное. Хотя это слово в полной мере не описывает ни моих мыслей, ни моих чувств. Понимаете, деточка, хотя нет, конечно, не понимаете, вы еще слишком молоды. Чем ближе человек подходит к определенной черте, той, за которой уже нет ничего, кроме обнаженной истины, тем яснее видит все совершенные ошибки и тем сильнее жаждет гармонии. Не с миром, нет. Гармония с окружающим нас миром невозможна, он для этого слишком несовершенен, а мы слишком слабы. Я говорю о ладе с самим собой. Себе-то мы всегда говорим правду. Лишь глупцы врут самим себе, но до них мне нет никакого дела. Умные люди откровенны с собой, а потому с каждым годом все меньше себе нравятся. И основная задача состоит как раз в том, чтобы на пороге смерти помириться со своим внутренним «Я», постараться исправить то, что можно исправить, и отпустить себе грехи за то, что исправить нельзя.

Для Глафиры это было слишком мудрено. Как писатель она старалась придерживаться точных форм и ясных формулировок. Инесса Леонардовна, словно читая по ее лицу, как по открытой книге, вздохнула.

– Я же сказала, что вы не поймете. Для того чтобы понять, нужно пройти через настоящее страдание, без этого никому не открывается истина. Никому.

С точки зрения Глафиры, весь ее последний год был наполнен страданиями по самую макушечку, но и эту промелькнувшую в голове мысль пожилая женщина считала легко, будто и впрямь умела проникать в мысли.

– О, то, что вы принимаете за страдания, таковыми не являются. Что у вас сейчас? Длительная разлука? Незадавшийся любовный роман? И ваш избранник, разумеется, женат, а вы разрываетесь между нежеланием разрушать чужую семью и мечтой, чтобы он был только ваш. Нет, это не страдания. Простите меня, Глаша, но это жизненная шелуха, которая облетит, как бывает при сушке лука. Уверяю вас, что через год вы про это все будете вспоминать с улыбкой. Вы не против, что я называю вас Глашей?

Глафира чуть сухо заверила, что не против. Рассуждения о ее личной жизни ее задели. Резанова ничего не знала ни о ней, ни о Валере, а потому не имела никакого права с такой легкостью вешать ярлыки. К тому же банальные.

– У вас чудесное имя, – продолжала Инесса Леонардовна, глядя на безмятежную гладь озера. – Очень нежное и в то же время старинное, красивое и достаточно редкое. А еще в нем, к счастью, нет ни капли пошлости.

– Никогда не задумывалась, что имена могут быть пошлыми.

– Разумеется, могут. К примеру, я всегда терпеть не могла имя Анжела. Слишком претенциозно, на мой взгляд. Или Рудольф. Впрочем, когда родившихся двойняшек называют Иван да Марья, в этом тоже есть что-то невыразимо пошлое, как во всем искусственном. Нарочитая простота тоже выглядит вычурно. Впрочем, трудно ожидать иного от фальшивых людей. Вы не находите?

Надо признать, Инесса Леонардовна была интересным собеседником.

– Вас тоже зовут не Анной Степановной, – решилась на некоторую дерзость Глафира.

Сидящая на ступеньке пожилая дама захлопала в ладоши.

– Браво, я так и знала, что вы умеете кусаться. Только выглядите тихоней. Но это временно, пока не освоились. Правильно. В жизни нужно уметь давать отпор. Моя бабушка по отцу назвала своих сыновей Леонард и Менелай. Ни больше ни меньше. Так им и пришлось идти по жизни. Да еще с фамилией Резановы. А мне имя дал папа. Не поверите, деточка, в честь Инессы Арманд. Надо признать, к ее фамилии это имя подходит больше.

– Я до этого встречала только одну Инессу, – призналась Глафира. – Журналистку «Курьера» Инессу Перцеву. Хотя у нее это псевдоним, по паспорту она Инна.

– Муж звал меня Инной. На слух это звучало как Ина. Все тридцать лет, что мы прожили вместе, он только так меня и звал. Вы спросили, скучаю ли я по нему? Пожалуй, больше всего я скучаю именно по звучанию моего имени. Вообще по звуку его голоса. По тому, как он звучал длинными вечерами, которые мы проводили, сидя на террасе нашего дома на Сардинии. Сидели, смотрели на море и разговаривали обо всем на свете. Как жаль, что самое главное я так и не успела ему сказать. Вернее, я просто не хотела к этому возвращаться. Помните… «Пусть мертвое прошлое хоронит своих мертвецов». Я была уверена, что мои мертвецы засыпаны песком времени надежно. И только с возрастом начала понимать, что исправлять ошибки прошлого никогда не поздно. Также как никогда не поздно взять за них ответственность. В прошлом всегда нужно искать ключ к событиям настоящего. Вот что я поняла со всей определенностью. Впрочем, именно поэтому я вас и наняла. Чтобы написать книгу, в которой я обо всем расскажу.

– Я думала, это будет книга о Резановых. От Николая Петровича и до наших дней, – осторожно сказала Глафира.

– И о Резановых тоже, хотя прямая ветвь, идущая от Николая Петровича, прервалась очень давно, – Инесса Леонардовна вдруг рассмеялась. – Глашенька, я вовсе не так безумна, как может показаться на первый взгляд. Я не помешалась на истории рода Резановых. Я хочу написать книгу о себе, своей жизни, своих поступках и мотивах, которые к ним привели. И история Резановых нужна только затем, что она многое в этих мотивах объясняет.

Глафира по-прежнему мало что понимала, но тут их интересный разговор был прерван доносившимися с озера криками. Крики были вполне мирными, хотя и нецензурными. Раздавались они из надувной лодки, которая, отчалив от видневшегося далеко слева края озера, плыла явно к их причалу. В лодке находились двое – парень и девушка, и громкие вопли, обильно перемежаемые отборным матом, были всего лишь дружеским или любовным, трудно разобрать, разговором.

К мату Глафира относилась спокойно. В совершенстве владея русским языком, она была уверена, что применяемый к месту и в определенных дозах мат помогает точнее донести мысль, ставит смысловые точки и, как это ни странно, иногда даже придает разговору изящество. К примеру, одна из подруг ее мамы, известный адвокат и крайне интеллигентная женщина, ругалась матом так утонченно, что это даже ласкало слух.

Разносящаяся сейчас над озером и усиленная легким эхом брань была грязной, площадной, совершенно не изящной, а грубой и примитивной, как топор. Инесса Леонардовна огорченно сморщилась. Не обращая внимания на находящихся на пирсе женщин, старую и молодую, гребец, молодой парень лет шестнадцати-семнадцати, уверенно направлял лодку прямо к нему. Не переставая общаться со своей разбитной подружкой, он дотянулся до одной из свай, обмотал вокруг нее веревку и теперь подтягивал лодку, чтобы выбраться наверх.

– Молодые люди, а могу я поинтересоваться, что вы сейчас делаете? – спокойно спросила Инесса Леонардовна.

– Хотим с пирса понырять, – ответил парень. – Искупаться.

– А разрешения спросить не хотите?

– На то, чтобы искупаться? Озеро общее. Оно вам не принадлежит.

– Озеро – да, – согласилась Резанова. – А пирс – нет. Это моя частная собственность.

– Можно мы искупаемся? – спросила девица.

Глафира с интересом смотрела на нее. В свои шестнадцать-семнадцать лет та имела как минимум десять лишних килограммов веса. Жидкие волосенки, свисающие по сторонам плоского лица, покрытого веснушками. Узкий лоб, близко посаженные маленькие глазки. «Дитя окраин», – так называл подобную породу людей Валера. Необразованная девочка, не прочитавшая в своей жизни ничего, кроме букваря.

– Купайтесь, – кивнула Инесса Леонардовна, и Глафира удивленно воззрилась на нее. Не ожидала она от довольно суровой Резановой, которую, как она знала, местные за глаза называли графиней, подобного гостеприимства.

Парень, подтянул лодку и вылез на пирс, ловко перебравшись через перила. Девочка встала, чтобы последовать его примеру.

– Вы куда? – безмятежно спросила Инесса Леонардовна.

– Так вы же разрешили.

– Я разрешила вам купаться, потому что запретить не могу. Поэтому садитесь в свою лодку, отплывайте и купайтесь на здоровье. А на свою территорию я вас не приглашала.

– Но мы хотим понырять.

– Ваши проблемы, какое мне дело, чего вы хотите. Главное, чего хочу или не хочу я. А я хочу, чтобы вы отсюда убрали свои задницы.

Парень насупился и промолчал. Глафира вдруг испугалась, что он сейчас начнет задираться, чтобы выглядеть героем в глазах своей девушки. Что они будут делать, если он, например, полезет в драку? Она тревожно оглянулась на возвышающийся вдалеке дом. Услышат там или не услышат? Придет кто-нибудь на помощь или нет? Может быть, нужно сбегать и кого-нибудь позвать, но как оставить пожилую женщину одну?

– Игорь, пойдем, в другой раз поныряем, – подала голос девочка из лодки.

– Ладно, Лизка, – неожиданно согласился он.

Видимо, парень просто не знал, как себя вести, когда тебе дают вежливый, но решительный отпор. Привык брать нахрапом, а вот то, что называется «работа с возражениями», явно не его.

Он перелез обратно через перила пирса, спрыгнул в лодку, которая опасно накренилась под его весом, испуганно ойкнула Лиза, принялся отвязывать свою веревку.

– Я позволю себе высказать тебе одну мысль, милочка, – Инесса Степановна обращалась теперь именно к девушке. – Видишь ли, наша жизнь так устроена, что женщина очень сильно зависима от мужчины. Даже если она состоялась как профессионал, даже если зарабатывает больше и может прокормить себя и своих детей, хотя это точно не твой случай, она все равно зависит от мужчины. В нашей стране так было и так будет. Уровень жизни, ее направление и успех определяются тем, какой именно мужчина рядом с тобой. Так вот никогда за всю твою длинную бессмысленную жизнь рядом не будет настоящего мужчины. Такого, на которого можно смотреть открыв рот, и благодарить судьбу, что она подарила этого человека.

Лодка разворачивалась, медленно отдалялась от пирса, и Инесса Леонардовна повысила голос. Теперь он резкий, сухой, звонкий, безжалостный разносился над озером, как совсем недавно площадная брань.

– Ты никогда не встретишь настоящего, мужественного, гордого, бесстрашного и любящего тебя человека, готового положить к твоим ногам весь мир. Да-да, в твоей жизни не будет мужчин, только многочисленные трахальщики. – Она упомянула более крепкое, нецензурное слово, которое в ее устах было точным и уместным, как метко запущенный камень. Тебя не будут любить и баловать, только иметь и оплодотворять. И жить ты будешь как тупое животное, способное только надсадно работать и размножаться, спариваясь с таким ничтожеством, как этот, в лодке. Жалко тебя, хотя ты так тупа, что этого не заслуживаешь.

Ее слова были злыми, жестокими даже. Но Глафира прекрасно понимала, что именно Резанова имеет в виду. Если в шестнадцать лет ты катаешься по озеру в лодке с мальчиком, который разговаривает с тобой исключительно матом, и тебя это устраивает, то и все остальные мужчины в жизни вряд ли будут читать тебе Шекспира и Шиллера. Similis simili gaudet. Подобное притягивает подобное.

Лодка быстро отдалялась от берега. Мальчик Игорь греб энергично, словно пытался убежать от злых и колких слов, разносимых над водной гладью. И он, и девочка Лиза молчали. Хотя по выражению лица одного и напряженной спине другой было понятно, что ничего хорошего они об оставшихся на пирсе женщинах – старой и молодой – не думают.

– Инесса Леонардовна, помощь нужна, подсобить чего?

Глафира повернулась на голос и с изумлением воззрилась на поспешавшего к пирсу очень крупного мужчину с черной повязкой на одном глазу. Что, мифический великан Балор действительно существует, и именно здесь, в Резанке?

– Нет, Осип, спасибо, мы уже сами разобрались, – ответила Инесса Леонардовна и легко поднялась со ступеньки, отряхивая джинсы. – А теперь идем пить чай. Предупреди, пожалуйста, Клаву.

Значит, это и есть Осип, муж поварихи и домоправительницы. Надо же, как верно Глафира его представила. И правда одноглазый.

Но не Осипа Глафира видела в окно сейчас, ночью, покидавшим особняк. Она прислушалась, но странные шаги над головой стихли, так же как и стук, похожий на азбуку Морзе. Странно и непонятно все это, но вряд ли опасно. Скорее всего, у происходящего есть объяснение, причем совершенно простое. А вот использовать идею с мистическими стуками и шагами в одном из следующих романов вполне можно.

Не откладывая в долгий ящик, Глафира подошла к столу, открыла тетрадь для записей, которые всегда вела во время работы, долистала до последней страницы и написала на ней «Дом с привидениями. Странные шаги и стук над головой». Что ж, теперь она про это не забудет. Все, что писательница Северцева видела или слышала, рано или поздно использовалось. «Все в топку», – так объясняла она знакомым.

Захлопнув тетрадь и положив ее на место, она снова подошла к окну и выглянула наружу. Тихо и пустынно было там. Часы на столе – старинные, очень тяжелые, позолоченные, с пятью ангелочками и вьющейся виноградной лозой – показывали половину второго ночи. Глафира вернулась в постель и тут же уснула.

Светлана

Зеркало на туалетном столике показывало то, что она не хотела видеть. В нем отражалась уставшая и, к сожалению, уже не очень молодая женщина, внешность которой лучше всего описывалась словами «остатки былой красоты». Именно остатки, сколько денег ни трать на косметолога.

Деньги… В них крылась вся проблема. Они были очень нужны, а взять их оказалось негде. Почти негде. Имеющимся единственным выходом Светлана предпочла бы никогда не пользоваться, но что делать, если ничего другого не остается. Как говорится, не мы такие – жизнь такая.

Она отбросила в сторону пушистую кисть, которой прошлась по лицу, нанося пудру. На кровати, раззявив нутро, лежал чемодан, в который надлежало упаковать вещи для поездки. Никогда раньше Светлана не ездила в усадьбу с чемоданом, предпочитая стильные и удобные сумки, но в этот раз чемодан был необходим, и она с отвращением поглядывала на него, оттягивая начало сборов, словно именно он был виноват в том, на что она почти решилась.

Светлана закрыла глаза, то ли для того, чтобы случайно снова не увидеть свое отражение, то ли чтобы вызвать откуда-то изнутри ненависть, способную помочь сделать последний оставшийся шаг и переступить черту, из-за которой уже не будет возврата. Основная проблема заключалась в том, что ненависти не было. Ни тогда, ни, тем более, сейчас.

– Лана, детка, нам нужно кое-что тебе рассказать. – Да, это сказала мама, когда, проснувшись довольно поздно, почти в полдень, она спустилась со второго этажа и, шлепая босыми ногами по плиткам пола, пришла в кухню, чтобы позавтракать. Чмокнула в щеку маму, потом стоящего у подоконника отца. – Ты присядь, детка.

Четырнадцатилетняя Лана обычно фыркала на «детку», потому что считала себя взрослой, но что-то в маминой интонации было такое, что качать права не хотелось. А еще отец, несмотря на разгар рабочего дня, был дома, и это тоже казалось странным и отчего-то тревожным. О чем родители собираются сообщить? О том, что вопреки ее воле все-таки собрались отправить в какую-то закрытую школу для детей партийной элиты в Подмосковье? О том, что кто-то из них болен? Или мама ждет второго ребенка? Или отца уволили и их безбедная жизнь закончилась?

Нарочито медленно наливая себе молоко, чтобы оттянуть неизбежное, Лана прислушивалась к себе, чтобы понять, какого развития событий боится больше? Против братика или сестрички она ничего не имела, уволить отца не могли, потому что был он очень умным, в пансионат она откажется ехать наотрез, а родителям известно, в кого она пошла своим упрямством, так что главное, чтобы все были здоровы.

Убрав пакет с молоком в холодильник, Лана со стаканом в руках села к столу, потянула салфетку, покрывающую горку аппетитных оладий. Мама с утра нажарила.

– Ну, и что именно я должна узнать? – спросила она достаточно спокойно, откусив один ароматный оладушек. – Очень вкусно.

– Мы с мамой разводимся, – отрывисто бросил отец. – И решили, что будет правильно, если мы вдвоем тебе об этом скажем.

– Вы с мамой что? – не поняла Светлана, аккуратно макнула оладушек прямо в стоящую на столе вазочку с брусничным вареньем, сунула в рот и даже зажмурилась от удовольствия.

– Света, не притворяйся, что не услышала или не поняла, – с досадой сказал отец. – Поверь, что маме и так достаточно трудно.

Маме? А ему, получается, легко? Она отложила оладушек, который вдруг показался резиновым.

– Родители, это что, не шутка? Вы действительно разводитесь?

– Да, детка, – мама улыбалась дрожащими губами. Не хотела пугать дочь. – Но на тебе это никак не скажется.

– На вас обеих это не скажется, – отец разговаривал сердито, как делал всегда, когда чувствовал, что виноват. – Светка будет учиться там, где хотела, вы останетесь в этом доме, я положу вам ежемесячное содержание, которого вам обеим точно хватит на безбедную жизнь. Вы никогда не будете ни в чем нуждаться. Обе.

Даже тогда, в четырнадцать лет, Светлана понимала, что дело не только в деньгах. Да и обманул, получается, ее тогда отец, если сейчас, спустя почти сорок лет, она все-таки нуждается, да так отчаянно, что впору идти на преступление.

– Могу я узнать, почему вы разводитесь? – спросила она тогда.

– Спроси отца, – мама повернулась и вышла из кухни.

– Пап?

– Я встретил другую женщину и собираюсь на ней жениться, – хмуро ответил тот. – Я вас обязательно познакомлю. Убежден, что она тебе понравится. Она удивительная.

Больше всего Светлану тогда поразило выражение его лица. Оно было какое-то просветленное. Потом она узнала, что его лицо всегда становилось таким, когда он смотрел на Инессу или просто думал о ней. Инесса ей, кстати, действительно понравилась. На пятнадцать лет моложе отца, она не выглядела совсем уж юной в свои тридцать лет. И вообще дело было не в том, что она выглядела сильно моложе мамы, нет. В ней просто было что-то такое, что цепляло глаз, заставляло не отводить взгляд. Ее хотелось рассматривать снова и снова.

Красивой, в полном смысле этого слова, она не была, но некоторая неправильность черт придавала лицу особую выразительность, а глаза – глубокие, темные, почти черные – словно приглашали на экскурсию в богатый внутренний мир, которым, без сомнения, обладала эта женщина.

Она была очень образованной: говорила на трех языках, разбиралась в музыке, литературе, живописи и архитектуре не на обывательском, а на вполне себе экспертном уровне, прекрасно играла на рояле. Когда Светлана вместе с отцом и его новой женой путешествовала по Европе, то с открытым ртом внимала Инессе на бесконечных экскурсиях, с которыми та блистательно управлялась без всякого экскурсовода.

Она помогала Светлане с математикой и физикой на экзаменах, она написала за нее реферат по французской литературе, когда та поступила в Сорбонну. Благодаря отцу, работавшему во Внешторге, это было возможно. Она быстро и профессионально подбирала образы, безошибочно тыкая пальцем в нужную одежду в эксклюзивных фирменных бутиках, и при этом сама, будучи совершенно равнодушной к нарядам, одевалась у молодых испанских дизайнеров за сущие копейки, собирая такие элегантные коллекции, что ей вслед оборачивались на улице.

Но главным достоинством Инессы было то, что она глубоко и истово любила своего мужа, Алексея Тобольцева, Светланиного отца, превратившегося после развала Союза в крупного бизнесмена. И за эту искреннюю любовь Светлана, для которой отец был главным в жизни человеком, была готова простить Инессе все. Вот только прощать было решительно нечего.

Инесса не лезла в отцовский бизнес, но всегда была готова помочь, если тот с ней советовался, и ее советы, Светлана знала, были уместными и полезными. Она идеально вела дом, гостеприимный и хлебосольный, открытый для друзей, когда это было необходимо, и полностью приватный, только для двоих, когда отцу хотелось тишины и уединения.

У них с отцом не было общих детей, но Инесса прекрасно ладила со Светланой, а потом, когда пришла пора, с ее малышами, которые проводили с Инессой и дедом практически все каникулы. Почему вторая жена отца не родила, Светлана не знала. Один раз она пробовала спросить, но папа, обычно мягкий, отбрил ее так, что она больше не совалась. За Инессу отец был готов убить.

Потом, когда его уже не было в живых, а прошлое поросло быльем, смягчающим любую боль, она однажды рискнула задать этот вопрос самой Инессе, но та только печально улыбнулась, сказав, что каждый расплачивается за свои грехи как может. Светлана тогда решила, что отцовская жена имеет в виду сделанный в молодости аборт, но уточнять не стала.

В целом, Инесса Резанова была вполне себе приличная баба, и за тридцать лет, которые она прожила с ее отцом, не сделала ничего, за что Светлане стоило ее ненавидеть. Пожалуй, исключением могла стать история с наследством, но тоже не стала, поскольку проблемы со здоровьем у отца начались лет за пять до кончины. Он перенес первый инфаркт, после которого привел все свои дела в порядок.

Все, что он считал нужным оставить своей единственной дочери, он переоформил на Светлану и ее детей еще при жизни, предусмотрительно дождавшись очередного ее развода. Замужем она была трижды, и после последней попытки признала, что «это не ее». У нее был свой гостиничный бизнес, не очень крупный, но вполне успешный. Два из четырех отелей в разных городах были оформлены на отца, и он перевел их на нее. Сейчас сетью рулил Светланин старший сын.

Также на дочь Алексей Тобольцев переписал дом в Париже, довольно дорогой, а внукам подарил коллекцию живописи, которую собирал последние десять лет, выписывая картины со всего света. Оценивалась она в баснословную сумму. После этого и Светлане, и ее детям было сообщено, что на наследство они могут не рассчитывать, в завещании их не будет.

Они не рассчитывали, и после смерти выяснилось, что все движимое и недвижимое имущество он действительно оставил только Инессе. Ее решение продать всю заграничную недвижимость и вложиться в покупку и восстановление древней усадьбы в глубинке казалось странным, но протеста у семьи не вызвало. В конце концов, ее деньги, может делать с ними все, что считает нужным.

В последние десять лет Светлана серьезно увлеклась астрологией. Настолько серьезно, что создала свой сайт и практиковала в качестве астролога, астропсихолога и астроколумниста. Отец, когда еще был жив, подсмеивался над этой ее страстью, но считал увлечение безвредным. Светлана окончила Тибетскую школу астрологии и Международную школу хорарной астрологии и на постоянной основе давала консультации, предсказывая жизнь и судьбу по звездным картам.

Хобби приносило не только удовольствие, но и неплохой доход, вот только сейчас никакие звезды не могли помочь Светлане в свалившейся на нее беде. Ей нужны были деньги, довольно много, и если в любой другой ситуации она могла бы попросить их у сына, который, как правило, никогда ей не отказывал, то в нынешнем положении рассказать обо всем детям было совершенно невозможно.

Именно по этой причине она не могла продать квартиру в Париже. Адвокат, занимающийся всеми финансовыми делами, был семейным, скрыть факт выставления недвижимости на продажу ни за что бы не удалось, а быть пойманной с поличным Светлана не хотела. Не могла. Оставался только один путь. Совершенно безумный и, более того, преступный.

Звезды впервые в жизни не давали ясного ответа, стоит ли ей претворять свой план в жизнь. Именно в эти выходные намечался пик метеорного потока Персеиды – лучшее время, чтобы изменить жизнь к лучшему. Более того, именно в этом году данное явление давало отличную синергию с силой планет и звезд. Персеиды, как известно, сильно воздействуют на человеческое сознание, помогают осознавать и принимать свои слабые стороны. Ну и что? О своих слабостях и тайных пороках Светлана знала и так.

С другой стороны, звезды обещали, что поток наполняет силой и уверенностью, помогает избавляться от нерешительности, а также от вредных привычек. Что же тогда? Наполниться уверенностью, что все задуманное получится и никто ни о чем не узнает, или понадеяться, что вредная привычка рассеется как дым и больше не будет мучить ее, заставляя делать то, на что Светлана еще совсем недавно была совершенно неспособна?

– Это судьба, что я еду в поместье именно в эти дни, – пробормотала она, – я сделаю то, что должна, а звезды помогут мне очистить карму и избавят от страстей. Это знак, что все правильно. Как всегда. Как всегда.

У нее зазвонил телефон, вырвав Светлану из тягостных раздумий. Она покопалась на туалетном столике, вытащила аппарат из-под наваленных там журналов по астрологии, мельком глянула на экран, нажала на кнопку ответа.

– Да, Машунька.

Звонила дочь, окончившая Вагановское училище и служащая теперь в балете Мариинского театра. Главных партий ей, конечно, пока не давали, но и кордебалет она давно уже переросла. Девочка талантлива и воли ей не занимать. С двенадцати лет живет одна, добивается поставленной цели. Молодчина, что скажешь.

– Привет, мамочка, – журчал в трубке веселый голос дочери. – Как ты там? Ко мне в Питер не собираешься?

– В поместье собираюсь, – вздохнула в ответ Светлана. – К Инессе.

– А чего так грустно? Ты же ее любишь, Инессу. – Ее девочка всегда различала нюансы материнской интонации, а потому тягостное настроение услышала. Нехорошо это. Неправильно. – Или что-то случилось?

– Да ничего не случилось. Все хорошо. Просто я бы, правда, лучше к тебе в Питер приехала. Засиделась я тут, в глуши.

– Так приезжай.

– У меня пока дела, доченька. – Последнее было чистой правдой. Никак не могла Светлана бросить все и свалить из города. Сначала нужно было найти деньги. А для этого съездить в чертову усадьбу. – Но я обязательно к тебе приеду. Просто чуть позже.

– Я скажу Ваньке, чтобы подготовил твой самый любимый номер.

Ванькой звали сына, и он действительно к ее приезду в город на Неве готовил номер в одной из семейных гостиниц, в котором она останавливалась, чтобы не стеснять своим присутствием дочь.

Им принадлежала целая сеть отелей, к которой сын добавил еще и гостевые дома, когда она, Светлана, уже отошла от дел, сосредоточившись на астрологии и помогая сыну лишь изредка.

– Ладно, мамуль, я побежала. Еще созвонимся. Поедешь в усадьбу – передавай Инессе привет. И Мурзика обними за меня, ладно?

– Я твоего Мурзика терпеть не могу, ты же знаешь, – в сердцах сказала Светлана. – Вообще не понимаю, зачем ты это существо Инессе подсунула.

– Потому что Инесса добрая и никогда не бросит того, с кем случилось несчастье, – рассудительно сообщила дочь.

Светлана, пригорюнившись, соображала, относится ли сказанное к ней, и если да, то, может, удастся обойтись без преступления? Она вспомнила, с каким лицом Инесса выговаривала ей в прошлый раз, когда проступок не удалось скрыть, и поняла, что нет, не обойдется. Милость к павшим тоже имеет свои границы.

– Ладно, Маш, беги по своим делам, – снова вздохнула она. – Приветы передам. И Инессе, и Мурзику. А потом, недели через две приеду. Ты меня жди.

– Я тебя всегда жду, ты же знаешь, – засмеялась дочь и отключилась.

Положив телефон на место, Светлана снова невидяще уставилась в зеркало. Да, если она хочет, чтобы дети ни о чем не узнали, ей придется сделать то, что она задумала. Тем более что звезды обещают, что получится обставить все как надо и не попасться.

Она снова с ненавистью покосилась на чемодан, словно это он был виноват в том, что Светлана Тобольцева пала так низко. Чемодан вел себя как ни в чем не бывало. Тяжело вздохнув, Светлана поднялась с кресла и начала складывать вещи, которые предстояло взять с собой в поместье.

Кирилл

Итак, ему предстоит поехать в усадьбу. Впервые за долгое время. В последний раз он был там, ну да, в прошлом декабре, когда устанавливал дополнительные камеры. Что поделать, если Инесса на них просто помешалась. С другой стороны, это действительно удобно – иметь возможность в любое время видеть, что происходит на всей территории усадьбы. А она немаленькая.

Кроме того, паранойей тетя Инесса не страдает и извращениями тоже не балуется, так что в спальнях камер, конечно, нет. А вот территория «простреливается» вся, и это довольно удобно. И деревенских мальчишек, повадившихся воровать клубнику, вычислили, и попавшую в медвежий капкан собаку спасли, и за строителями, ремонтирующими дом, присмотр есть постоянный. Те, как поняли про камеры, так и филонить стали гораздо меньше.

Монтажом систем видеонаблюдения Кирилл занимался профессионально, так что сделал все на совесть и без наценки. Инесса ему родня все-таки. Тогда она еще с ним разговаривала. В декабре, когда он приезжал кое-что обновить и поставить несколько новых камер, они так душевно пили чай с вареньем, его любимым, из райских яблок. А в новогодние каникулы, которые он провел в Италии, все и случилось.

Напели Инессе про то, какой он, Кирюша, подлец. Настроили против него, да так сильно, что вот уже больше полугода старуха его видеть не хочет. И спрашивается, что он такого сделал? Можно подумать, он первый в мире мужик, который так поступил. Да и сама Инесса разве без греха? Она же в молодости женатого мужика из семьи увела. Да и до этого была в ее жизни какая-то мутная история, о которой в семье не принято говорить.

Они с теткой по телефону тогда знатно поругались. Инесса – языкатая. Да и он, Кирилл, тоже за словом в карман не лезет. И не родился еще тот человек, который может заставить его сделать то, что он не хочет, не считает нужным. В общем, тетка тогда сказала, что, если он не может себя вести как мужик, значит, она сама за него все сделает. И запретила показываться ей на глаза. То есть приезжать в усадьбу. Да он в свете открывшихся обстоятельств и сам туда не рвался.

До того, как все это случилось, Кирилл даже не представлял, что может так злиться. Он, конечно, знал, что слишком эмоционален. Водился за ним такой грех. Но чтобы ярость заливала мозг вязкой черной субстанцией, которая консервирует все мысли и чувства, кроме пожирающего изнутри гнева, такого он раньше не помнил.

Когда он только думал о том, что случилось, так сразу впадал в какое-то странное состояние, словно душа у него отделялась от тела. В первый раз, когда это произошло, он очнулся от боли и обнаружил, что вдребезги разнес зеркало в ванной. Кулаки были сжаты так судорожно, что он не сразу смог их разжать, а по побелевшим костяшкам текла ярко-алая кровь.

Он, оказывается, порезался, и боль, приведшая его в чувство, была именно от порезов, а он и не помнил, как ударил по зеркалу, представляя, что бьет в лицо. Красивое, чуть надменное, женское лицо. Ужас какой. Никогда до этого Кирилл не думал, что способен ударить женщину. То, что на месте женщины было всего лишь зеркало, никак не умаляло глубины его падения.

Он не ездил в усадьбу, чтобы не впасть в неконтролируемую ярость и не переступить черту, из-за которой уже не будет возврата. Кирилл знал, что тетка рано или поздно его простит, потому что она вообще была отходчивой, легко относясь к чужим недостаткам. Он был самым младшим в семье, и на нем она во многом реализовывала свой материнский инстинкт, охотно возилась с ним в выходные, брала на каникулы и даже иногда на море.

Он словно видел ее, сидящей в пляжном шезлонге в широкополой шляпе из соломки. Шляпа была дурацкая, ее то и дело уносило ветром, и Кирюша, тогда подросток, бегал за ней по всему пляжу, а один раз даже выловил из моря. Шляпу они тогда сушили, натянув на трехлитровую банку, с которой ходили за квасом, но она все равно скособочилась от соленой морской воды, и тетка выбросила ее без всякой жалости, хотя дядя Леша притащил эту шляпу из Италии, в которую ездил по делам бизнеса.

Тетя Инесса вообще всегда легко относилась к вещам. Еще легче, чем к чужим недостаткам. Именно о них они тогда и говорили на пляже. Он тогда узнал, совершенно случайно, что мама изменяет отцу, и не знал, куда деваться с этим знанием, свидетелем которого стал, просто оказавшись дома у случайного друга и увидев в окно, как мама вышла из соседнего подъезда с каким-то незнакомым мужчиной и целовалась с ним перед тем, как сесть в такси.

Кирилл мучился, не зная, рассказать отцу или нет, дать понять матери, что знает, или промолчать. И промаялся недели две, пока тетя Инесса не увезла его на море, в Сочи. И там в один из дней он взял и все ей выложил, потому что эта постыдная тайна разъедала его изнутри.

– Тебя пугает, что твои родители могут развестись? – проницательно спросила тогда тетка.

И он вдруг понял, что именно этот вопрос и волнует его больше всего, хотя, казалось, он про возможный развод даже не думал. Понял и кивнул головой, мучительно стесняясь того, что глаза его наполняются слезами. Кирилл нагнулся и стал разгребать крупную гальку под шезлонгом, чтобы Инесса не увидела его стыдных детских слез.

– Не бойся, Кир. Они совершенно точно не разведутся, – сказала она просто, и было в ее словах столько уверенности, что он забыл про слезы и уставился ей в лицо, прекрасное в своей безмятежности.

– Почему? Откуда ты знаешь?

– Твоя мать – очень умная женщина. И поверь, она крайне ценит тот уровень достатка и комфорта, который ей обеспечивает мой брат, твой отец.

– Но зачем тогда этот козел, с которым она целовалась?

Инесса рассмеялась и поворошила волосы у него на голове. Кирилл не любил этот жест, но сейчас стерпел, потому что ему было важно понять.

– Для приключения. Любой женщине хочется быть желанной. Хочется, чтобы за ней ухаживали, ее добивались. Ей хочется романтики, а еще привкуса риска. Совсем небольшого, чтобы не стало по-настоящему страшно. Твоя мама засиделась дома, ей скучно, вот она и устроила себе маленькое приключение. Поверь, ничего серьезного.

– То есть ты об этом знаешь, – догадался Кирилл. – Ты в курсе про этого мужика, поэтому-то и уверена, что мама не уйдет к нему от папы.

– Не уйдет, потому что твой отец – директор крупного завода, а этот человек – тренер, фактически учитель физкультуры. Это не любовь, а интрижка, которая скоро закончится. Правда, скорее всего, ей на смену придет какая-нибудь другая.

– А у тебя тоже есть интрижка? – догадливо спросил Кирилл. – Тем более что мама и папа ровесники, а дядя Леша намного старше тебя. Тебе, получается, тоже нужен риск и приключения?

Тетка рассмеялась и снова потрепала его по голове.

– Мне – нет, – сказала она, вдруг став серьезной. – Во-первых, потому, что таких мужчин, как Алексей, больше нет. Мне и в голову не придет ему изменять, потому что рядом с ним все мужчины кажутся мне лилипутами, мельтешащими под ногами у Гулливера. Читал?

Кирилл машинально кивнул.

– А во-вторых, все свои приключения на задницу я в этой жизни уже получила. Наигралась досыта, – в ее голосе вдруг появилась непонятная Кириллу горечь. Он снова посмотрел тетке в лицо, но она отвернулась, и оно оказалось закрыто полями ее невозможной шляпы. – Так что мне больше не надо ни риска, ни острых ощущений. Мне ничего и никого не надо, кроме моего мужа.

– Тетя Инесса, но это же подло. То, что делает мама. Подло по отношению к папе.

Она повернулась и теперь смотрела Кириллу прямо в лицо, не отводя глаз.

– Не знаю, поймешь ли ты то, что я сейчас скажу. Но если нет, то просто постарайся запомнить. Видишь ли, мой мальчик. Любой человек неидеален. Все мы делаем в этой жизни ошибки. Все принимаем непростые решения, способные кого-то задеть или обидеть. Все! А потому не имеем никакого права судить за них других людей. А уж казнить – тем более.

– Так уж и все, – позволил себе усомниться двенадцатилетний Кирилл. – И ты? И дядя Леша?

– И я. Никто не может меня осудить за мои ошибки больше, чем я сама себя казню. И дядя Леша. Он, чтобы жениться на мне, ушел из своей первой семьи. В результате, он счастлив, и я тоже. Но это счастье построено на чужом, украденном. Я хотела быть счастливой и разрушила чужую семью. Твоя мать тоже просто хочет быть счастливой, при этом ничего не разрушая. Так что я не могу ее судить. И ты не суди. Хорошо?

Кирилл тогда пообещал, что не будет. И мама до сих пор не знала, что он в курсе той давней истории, а потом еще парочки, которые, права была тетка, действительно случились. И к недостаткам других людей он, исполняя завет Инессы, всегда относился легко. И, признаться, не очень понял, почему же это она так сильно разгневалась на него, что фактически отказала от дома.

Его толерантная тетка осудила и казнила, и в этом крылась какая-то тайна, которую ему против воли хотелось разгадать. Вот только возможности не было, потому что Инесса отказывалась с Кириллом разговаривать. Не брала трубку, когда он звонил, чтобы поздравить с праздниками, не отвечала на сообщения. Он плюнул и перестал писать, потому что унижаться не собирался даже перед ней. И вот, спустя семь с половиной месяцев, Инесса позвонила ему сама и попросила приехать в усадьбу.

– Мне надо с тобой поговорить, – сказала она каким-то странно-напряженным голосом.

И Кирилл вдруг испугался, что она смертельно больна и хочет сообщить об этом.

– Что-то случилось? – спросил он хрипло. – Ты здорова, тетя?

– Абсолютно, – она фыркнула, как делала всегда, когда ей казалось, что она слышит глупости. И у него сразу отлегло от сердца. – Со мной все в абсолютном порядке, не считая того, что я, кажется, выжила из ума.

Он засмеялся, потому что не было на свете более вменяемого человека, чем его тетка. Об этом он ей и сказал.

– Разумеется, выжила, – добавила она мрачно. – Если позволила обвести себя вокруг пальца. И это притом что я всегда считала, что вижу людей насквозь. Но это не телефонный разговор. Ты приезжай, пожалуйста, в эти выходные. Я объявила большой сбор, так что со всеми повидаешься. Заодно и поговорим. Кирилл, я тебе честно скажу, что мне не нравится то, что происходит. С камерами что-то странное.

То есть она решила с ним помириться, чтобы он проверил камеры? Он не верил своим ушам, потому что на тетку это было совсем не похоже.

– Если бы я верила в мистику и потусторонний мир, то я бы сказала, что в доме завелось привидение. Но я – убежденный материалист, поэтому происходящему есть какое-то другое объяснение.

Кирилл снова начал тревожиться. Может быть, Инесса все же больна? Какие еще, к чертям собачьим, привидения? Этот вопрос он, не сдержавшись, задал вслух. Тетка засмеялась. Ее смех звучал звонко, как всегда. Нет, она не может впасть в старческий маразм. Кто угодно, но не она.

– А вот приедешь, и я тебе покажу, – сказала она. – На одной записи видно фигуру в белом, которая идет по дому, в котором в тот момент никого не было. Зато в тот момент, когда мы точно там были, камера показывает пустое помещение. Я бы сказала, что в доме живут привидения. Если бы в них верила.

В сказанном не было смысла. Вот просто ни капли.

– Я приеду и разберусь, – пообещал Кирилл. – Только пообещай, что ты меня выслушаешь.

– Обещаю, – твердо сказала тетка. – Кирилл, тебе о многом придется мне рассказать. И этот разговор вряд ли будет для тебя приятным, но ты прав. Нам давно надо было поговорить.

Загрузка...