Помоги мне тебя оправдать

VII

Скоро Новый год. Прошло больше трех месяцев с того самого дня. Наши доблестные оперативные службы успокоились? Работают над проблемой? Может, опустили руки? Главное, что, практически, перестали нас дергать. Ко мне не приходят и не звонят. Соседи говорят, что наступила тишина. Вспоминаю, первое время, каждый день по улице мелькала милицейская фуражка. Да, и мы все как-то подуспокоились. Перестали пересказывать догадки, домыслы и предположения.

Странно, я стала думать об этих событиях так, как будто ко мне они не имеют ни малейшего отношения. Сама удивляюсь, но произошло какое-то внутреннее абстрагирование от произошедшего.

Опять работа, опять лекции, опять Лизка со своими проблемами. Все по-прежнему. Хорошо, что они есть. Нужно пофантазировать: можно жить без проблем? Это кому-нибудь удается? Это интересно, хорошо, приятно? Не знаю, но не думаю.

Сейчас лежит снег. Все деревья заснули до весны. Так красиво! Все белое. Мне нравится сад зимой и весной, и летом, и осенью, но только не во время дождя. Почему-то, когда идет дождь, да еще и с ветром, такая жалость поднимается в душе ко всему и всем. Но сейчас снег. А значит покой.

Каждый год, перед наступлением нового года, я хожу в гости к старенькой учительнице русского языка и литературы.

Вера Федоровна старенькая сейчас, а 30 лет тому назад была очень элегантной молодой дамой с манерами учительницы царской школы. Собственно, почему она у меня постоянно ассоциируется со словом «старенькая»? Ведь у нас с ней разница в возрасте лет 15. Когда я впервые увидела ее в седьмом классе, мне было тринадцать, а ей лет двадцать восемь. Вошла очень интересная женщина, от которой веяло холодом. Не равнодушием, а именно холодом. В одежде и осанке видна порода. Тогда мы этого не понимали, но спины выпрямили. С первых же слов — очень грамотная речь, отменные манеры, каждая фраза сформулирована точно. И интеллект. Эта женщина знала себе цену. И о-очень уважала себя. Она представить не могла, чтобы кто-то посмел не уважать ее.

Уроки были не просто интересны. Они формировали литературные привязанности, широту, вкус, уважение к ней и к самим себе. А главное, в них была заложена основа каждого из нас. Очень личная основа.

Я потом узнала, что она одинока. А когда стала взрослой, поняла: такие женские экземпляры, чаще всего, оказываются в жизни невостребованными мужчинами. Все-таки им, бедолагам, нужна больше материнская теплота. Конечно, каждый понимает, что холодность эта внешняя. А что внутри? В сердце? Нужно еще докопаться. На это требуются силы, душевные силы. Может, не встретился ей такой, а может, недооценила? Не поняла, что именно он и был нужен. Мне кажется, такие женщины не идут на компромисс с собственной душой. Лучше одной, чем с кем попало. Но себя ведь все равно нужно кому-то отдавать. Она, видимо, работе, то есть нам, ученикам. Говорят, что еще и племянникам, которые ее обожали. Так что, похоже, холодность, в самом деле, была, защитой. Холодность очень хороша для уважения. Нужно сказать, что уважение к ней каждый из нас нес по жизни. Иного мы даже не представляли.

Вот так с милым подарком и конфетами я вхожу в дом, в котором не раз бывала. Но сейчас мое восприятие этой квартиры и хозяйки явно иное. Не отдавая себе отчет, готовлю наводящие слова, подталкивающие к воспоминаниям о наших вечерах, наших беседах, наших спорах.

Мне на всю жизнь запомнились праздники у нее дома. Даже не помню, чтобы кто-нибудь еще рассказывал, что учительница приглашала детей в дом, на праздники.

К сожалению, это скоро закончилось. Один «умный» папа написал жалобу, в которой упрекал ее в том, что в доме разрешается пить спиртное. Невозможно было перенести такое оскорбление. Мы так жалели, так извинялись, мы не знали, как изменить ситуацию. А чей-то папа был полон уверенности, в правильности выполненного долга.

Прошло столько лет, но теплые чувства уважения и взаимопонимания я смогла пронести по жизни. Поэтому наши встречи были часты и откровенны.

— Вера Федоровна, сейчас, когда позади своя школа и школа дочки, мне все чаще хочется понять: а какие ученики самые тяжелые? К кому невозможно пробиться?

— Те, которые считают, что мама должна любить только его.

— И чем же это чревато?

— Я не могу объяснить. Но эти дети видят только себя. Весь мир существует только для того, чтобы жили они. Удобно жили. С полным комфортом для собственной души.

— И чья тут вина?

— Мамы.

— И много таких детей?

— Много.

— А взрослых людей?

— Много, но меньше, чем детей. Жизнь обламывает.

— Но почему? Почему так происходит?

— У нас считается, что лучшая мать та, которая всю себя, без остатка отдает детям.

— И это плохо?

— Хорошо. Только без слов: «без остатка» и «всю себя». Человеку нужно иметь себя самого. А если ничего не остается, то его нет. Нет личности. Нет работы собственной души для себя.

Нет-нет. Жизнь остается, как фон. Внешняя жизнь, вообще, это фон нашей душевной жизни. Так вот фон остается.

— А вам не кажется, что очень многие живут на фоне собственной жизни?

— Не кажется. Я просто в этом уверена, я вижу это ежедневно.

Понимаешь, каждая очень любящая мама, отдавая всю себя дитяти, ждет в будущем дивидендов. В виде особого внимания лично к себе. Она, возможно, не отдает себе отчет в этом. Но, как показывает долгая жизнь, ждет. А когда не дожидается, происходит то, что чаще всего бывает между взрослыми детьми и обиженными мамами.

— Но ведь не все знают границу любви.

— Я думаю, что очень мало. И не знают, а скорее чувствуют.

— Вот так и живем: то в борьбе с собой, то в борьбе с близкими.

— Но знаешь, мадам, это не худший вариант матерей.

— Неужели, и вы помните «мадам»?

— А что, кто-то забыл?

— Нет-нет. Меня удивляет, что до сих пор помнят. А какой худший вариант?

— Это матери-энергофаги. Их любовь и привязанность не знает границ. Они топят ребенка в своей любви, они привязывают его намертво. Сколько людей остаются одинокими из-за родителей, из-за любви, замешанной на эгоизме. Женщины, то есть дочери, остаются не просто одинокими. Многие, до пенсии, остаются девицами. Не дает им жить другая любовь. Не дает ни возможности, ни времени, ни души для расцвета собственной любви. А с мальчиками дело еще хуже. Там все девочки, как потенциальные невесты, заранее плохи. И вырастает озлобленный, надменный, не понимающий свою настоящую цену, мужчина. Чаще всего, эта цена невелика.

— Но природа ведь все равно в мальчике берет свое?

— Так как мама с детства разрушает в нем женский образ, он начинает обращать свои мысли в другую сторону.

— О, господи!

— Это не закономерность, но уж очень часто.

— А среди нас были мальчики с такими мамами?

— Были.

— Интересно, кто?

— Да, я уж и не помню. После вас столько ребят было в моей жизни.

— Но, мне кажется, такие человеческие экспонаты помнятся?

— Конечно. Но время прошло. Они выросли. Мамы постарели и, наверно, энергия поугасла. Бог знает, как сложилась их жизнь.

Я начинаю быстро думать, как вытащить из Веры Федоровны фамилию Митин, Дима Митин. Неужели Живой соврал?

— Вера Федоровна, сейчас очень многие становятся верующими. А вы?

— Нет, не стала. Правда, я перестала быть ярой атеисткой, но Бога, то есть Иисуса, воспринимаю только как историческую личность. Понимаешь, именно сейчас во мне разделились три понятия: религия, церковь и Бог. К церкви у меня много вопросов.

— Каких?

— Она призывает каждый жест, каждое слово, каждую мысль и каждый поступок сопоставлять с карою божьей. Но почему в жизни самых больших высот достигают воры и убийцы?

— Вам интересны пророки?

— В те времена в них была необходимость.

— А сейчас?

— С тех пор, как придумали фразу: нет пророков в своем отечестве, — им перестали верить, даже, если они говорили правду. А вот в бога в душе, как нравственный и моральный стержень, я верю. Без этого, неуемное животное, под названием человек, наверно, жить не сможет. Не сможет сам себя обуздать.

— А пророк Моисей?

— Тебе интересен он, как историческая личность, или возможность выхода из рабства?

— Я не знаю, как вам объяснить. Меня, скорее, интересуют люди с претензиями на пророка. Мне кажется, что они сами объявляют себя пророками. Их никто об этом не просит. И еще. А многие ли, находясь в рабстве, хотят стать свободными? Ведь консерватизм — очень распространенное человеческое качество. Даже в дискомфорте можно найти комфортность. Интересно, евреи просили Моисея об исходе? Может быть, таково было его внутреннее убеждение? Он считал это своим предназначением?

— Ты начала сталкиваться с людьми такого сорта?

— Да. Мне хочется их понять.

— Для чего?

— Не знаю. Может быть, это понимание даст возможность лучше найти общий язык. И еще. Мне кажется, что у претендующих на эти исторические должности, есть комплексы неполноценности или какие-то грехи.

— О чем ты задумалась, Лена?

— Понимаете, пророку, в отличие от Христа, не нужно идти на Голгофу.

Вера Федоровна очень внимательно рассматривала меня. Складывалось впечатление, что мы не задаем друг другу, интересующие нас вопросы, и не отвечаем на них. Какая-то странная игра в кошки-мышки.

Мои наводящие вопросы иссякли, а учительница мне так ни о чем не рассказала.

Может попросить посмотреть фотографии? Но ни Живой, ни Митин со мной в одном классе не учились. Это точно.

— Леночка, а помнишь, как вечно спорили над твоей фамилией? Спасова — это от слова «спас» или «спасать»? А может, это, вообще, одно и тоже слово? О тебе всегда говорили: ей, как никому, подходит эта фамилия. Ты и сейчас всех спасаешь?

— Уже не всех. Но не топлю. Это точно. Вера Федоровна, мы с вами сегодня ни о ком не посудачили, не рассказали новостей обо всех. Весь вечер профилософствовали.

— Ну, почему же?