Помпеи

Глава I
ГИБЕЛЬ ПОМПЕЙ

Везувий, погубивший в конце 79 г. несколько кампанских городов, уже давно считался потухшим вулканом. Известный географ Страбон, проехавший по Италии в начале нашей эры, рассказывает, что Везувий до самой вершины своей был покрыт прекрасными полями и только сама вершина, «плоская, пепельного цвета, с расщелинами в обожженных, словно изъеденных огнем скалах, позволяет заключать, что здесь раньше были огненные кратеры и все место пылало в огне». Вершина эта густо заросла диким виноградом; здесь себе нашли приют Спартак[1] и его товарищи, бежавшие из гладиаторской школы; будучи осаждены римским войском, они наплели из виноградных лоз лестниц и по ним спустились с отвесных скал, возле которых не стояло никаких караулов, потому что скалы считались неприступными. О пробуждении Везувия возвестило страшное землетрясение, происшедшее 5 февраля 63 г. Сенека[2] вкратце упоминает о бедствиях, причиненных этим землетрясением: в Геркулануме часть построек рухнула, остальные же расшатались; в Неаполе пострадало очень много частных домов; погибло овечье стадо в 600 голов; были люди, которые сошли с ума. Раскопки в Помпеях показывают, что город в 79 г. был охвачен оживленной строительной деятельностью; разрушения, причиненные землетрясением 63 г., были, по-видимому, очень велики: еще к 79 г., когда Помпеи были уничтожены, многие общественные здания стояли незаконченными; это, правда, объясняется еще и тем, что городским властям хотелось их отстраивать, руководствуясь требованиями современного вкуса — с большой роскошью и большими удобствами.

Об извержении Везувия, погубившем Помпеи и Геркуланум, имеется свидетельство очевидца: два письма Плиния Младшего,[3] адресованные знаменитому историку Тациту. Автору этих писем в 79 г. было 18 лет; вместе с матерью он находился в Мизене (около 25 км от Везувия и около 30 км от Помпей, считая по прямой линии морем), где стоял флотский экипаж, которым командовал его дядя — Плиний Старший, знаменитый своей энциклопедической ученостью (памятником ее остались 37 книг его «Естественной истории») и беззаветной преданностью науке. Он погиб во время катастрофы смертью, достойной воина и ученого: «отправившись на помощь бедствующим, он поспешил туда, откуда другие бежали; направил путь свой прямо на самую опасность, при этом с полным бесстрашием — таким, что отмечал и велел записывать все изменения, происходящие в страшном облаке».

Это облако, которое Плиний сравнивает с высокой и раскидистой пинией («вулканическая пиния» над Везувием столь характерна для периодов его деятельности), представляло собой массу горячего пара «местами белого, местами грязного, как бы смешанного с землей или пеплом». В доме Плиниев первая заметила это страшное облако около часу дня 24 августа мать Плиния Младшего, обратившая на него внимание и других членов семьи. Она вместе с сыном осталась в Мизене и после отъезда брата — Плиния Старшего. Ночью началось такое землетрясение, что «казалось, все не только колеблется, а просто переворачивается». Наступило утро 25 августа; вокруг стояли сумерки, здания тряслись и рушились. Плиний с матерью решили наконец бежать из Мизена. Сделать это, однако, было не так-то просто.

«Наши повозки, находившиеся на совершенно ровном месте, кидало из стороны в сторону; даже с помощью камней нельзя было удержать их на том же месте. Мы видели, как море отходит от берега; земля, сотрясаясь, как бы отталкивала его от себя. Оно отступало: на песке лежало много морских животных. С другой стороны [т. е. со стороны Везувия] в черной страшной туче там и сям вспыхивали и перебегали огненные зигзаги, и она раскалывалась длинными полосами пламени, похожими на молнии, но большими… ^{1} Туча эта стала опускаться на землю, покрыла море, опоясала Капреи [остров Капри] и скрыла их; унесла из виду Мизенский мыс… Стал падать пепел, пока еще редкий; оглянувшись, я увидел, как на нас надвигается густой мрак — не такой, как в безлунную или облачную ночь, а такой, какой бывает в закрытом помещении, когда огни потушены. Слышны были женские вопли, детский писк и крики мужчин: одни звали родителей, другие детей, третьи жен или мужей, силясь узнать их по раздававшимся зовам; одни оплакивали свою гибель; другие — гибель своих: некоторые в ужасе перед смертью молили о смерти; многие воздевали руки к богам, но большинство утверждало, что богов больше нигде нет и что для мира настала последняя вечная ночь. Не было недостатка в людях, которые увеличивали подлинную опасность страшными выдумками. Рассказывали, что в Мизене одно рухнуло, другое горит: это была неправда, но им верили. Чуть-чуть посветлело; это был, однако, не дневной свет: к нам приближался огонь. Он остановился вдали, вновь настали потемки; пепел посыпался частым тяжелым дождем. Мы все время вставали и стряхивали его — иначе нас раздавило бы под его тяжестью… Наконец мрак стал рассеиваться, превращаясь как бы в дым или туман; скоро настал настоящий день и даже блеснуло солнце, но желтоватое и тусклое, как при затмении. Все представилось изменившимся глазам еще трепетавших людей: все было засыпано, как снегом, глубоким пеплом». Геркуланум вообще исчез с лица земли; на том месте, где стояли Помпеи, кое-где из пепла торчали самые верхушки зданий; под глубоким слоем камешков пемзы и под пеплом лежала долина Сарна (Сарно) и склоны гор, замыкающих ее с юга.

Катастрофа произвела потрясающее впечатление на современников. Марциал[4] запечатлел в коротких и сильных стихах контраст между прежним цветущем краем и теперешней выжженной пустыней, лежащей «под мрачным пеплом». Тацит, начиная свою «Историю» перечислением бедствий, выпавших на долю его современников, упоминает «провалившиеся или засыпанные города на благословенном кампанском берегу», а Стаций[5] меланхолически спрашивает: «Поверят ли грядущие поколения, когда эта пустыня вновь зазеленеет, что под ней скрываются города и люди!» Время шло, рассказ Плиния, которому так удалось передать жестокий и бесстрастный трагизм событий, стал казаться потомкам слишком сухим и бескрасочным. Событие, страшное само по себе, начало обрастать подробностями из страшных сказок: у Диона Кассия[6] перед началом катастрофы вокруг Везувия бродят и летают по воздуху какие-то гигантские фигуры; люди видят их и во время извержения среди мрака и дыма слышат трубные звуки; «словно бычачий рев стоял над землей; подземные звуки напоминали гром; одновременно загудело море и эхом откликнулись небеса». Когда после 18 веков молчания и сна Помпеи стали подниматься из своей могилы, воображение тех, кто присутствовал при этом воскрешении, слышал или читал о нем, было, по-видимому, так поражено судьбой города и в то же время было настолько бессильно представить себе весь ужас произошедшего, что действительность начали дополнять вымыслом, порой высоким, порой сентиментальным: совсем недавно автор одного английского романа вспомнил, вслед за Бульвер-Литтоном, никогда не существовавшего римского часового, которого бушевавший Везувий не смог заставить сойти с поста. История двух влюбленных, погибших в объятиях друг друга, приведенная Брюсовым как документальное доказательство величия и всемогущества любви, сама по себе весьма вероятна, но мы напрасно стали бы искать ее среди подлинных свидетельств о катастрофе. Раскопки сообщили столько страшных и совершенно достоверных подробностей относительно гибели людей при извержении вулкана, что всякие фантазии по этому поводу кажутся сейчас и неуместными и ненужными.

Помпеи не были залиты раскаленной лавой, как это иногда думают, и не были охвачены огнем. Случайные пожары, возникшие в некоторых местах от разожженного очага или забытой лампы, в счет не идут. Такие предметы, как дерево, хлеб, зерно сохранились в Помпеях обугленными, а не превратились в кучи золы, как это было бы неизбежно при общем пожаре. Свинец найден не расплавившимся, кости и мрамор не кальцинировались. В некоторых домах желтая охра, которой были окрашены стены, изменила свой цвет в красный: такое явление происходит действительно под влиянием жара, но опыты показали, что медленное воздействие воды приводит к такому же результату. Город был погребен под двойным слоем вулканических пород: сначала слоем в среднем до 7 м выпали «камешки» (мелкие кусочки пемзы, величиной от горошины до грецкого ореха; камни диаметром в 30 см и больше попадаются очень редко), а затем их прикрыло пеплом на 1–2 м в высоту. В некоторых местах Помпей (например, в конце улицы Изобилия, на «Новых раскопках») эти два слоя очень легко различимы.

Население города не было застигнуто катастрофой врасплох; из письма Плиния это совершенно ясно ^{2}. У людей было время бежать: вулкан пробудился от своей спячки поутру, но каменный дождь пошел только после полудня. Большинство действительно убежало. Исходя из числа найденных скелетов, полагают, что в городе погибло около 2 тысяч человек, между тем как все население Помпей исчислялось тысяч в 20–30. Погибли те, кто рассчитывал пересидеть опасность, забившись куда-нибудь в укромный уголок дома, например в глухой коридор или в погреб, или даже те, кто вышел слишком поздно — после того, как прошел каменный дождь. С трудом пробиваясь по грудам мелких камешков, в которых вязли ноги, они были застигнуты дождем пепла и, выбившись из сил, задохнулись под ним. Большинство трупов найдено именно в этом верхнем слое пепла.

Одновременно с пеплом или сейчас же после него хлынул горячий ливень; вода, смешавшись с пеплом, образовала массу, которая плотно облепила тела погибших, проникнув во все складки одежды, во все углубления на теле, во все морщины. Масса эта засохла и окрепла, сохранив точный отпечаток лежащего в ней тела. После его разложения и распада в ней осталось пустое место, где лежал скелет погибшего. Один из руководителей раскопок, Фиорелли, придумал заливать эти пустоты раствором гипса: отвердевший гипс представлял собой точный слепок с погибшего и с абсолютной верностью передавал его позу и даже выражение лица в момент смерти ^{3}. Эти вытянутые руки со сведенными пальцами, эти искаженные черты красноречивее всяких слов говорят о безнадежной борьбе и мучительной агонии. Вот мужчина огромного роста, — выбившись из сил, он упал на спину, судорожным движением приподняв кверху зажатый в руке край одежды; вот женщина, задохнувшаяся в страшных страданиях, о которых говорят запрокинутое лицо, сведенные ноги и конвульсивно сжатая в кулак рука. В коридоре одного дома нашли скелет собаки и растащенные человеческие кости: человек, не будучи в силах выбраться из засыпанного помещения, умер голодной смертью, а собака некоторое время питалась трупом своего хозяина. В доме богатого помпейца, Везония Прима, хозяева, убегая, забыли отвязать цепную собаку, и бедный пес карабкался по нарастающей груде пепла, пока позволяла длина цепи; выбившись из сил, он упал и погиб в жестоких мучениях, о которых свидетельствует сделанный слепок (ил. 2) ^{4}.

Страшная трагедия разыгралась в одном загородном доме — так называемой «вилле Диомеда». Человек с золотым кольцом на пальце, несомненно хозяин дома, в сопровождении раба, который нес фонарь и полотняный мешок с семейным серебром и деньгами, решил искать спасение в бегстве; с ключом в руке он направлялся к садовой калитке, выходившей в поле. Ни ему, ни его спутнику не удалось даже выйти за пределы усадьбы: вблизи от калитки найдено было два скелета. Вся семья — восемнадцать взрослых женщин и двое детей — укрылись в подвальном сводчатом помещении, служившем винным погребом. Все они погибли под пеплом, засыпавшим подвал сквозь маленькие окна-отдушины. Ждалось сделать слепок с верхней половины туловища одной жертвы; судя по слепку, это была совсем молодая девушка редкой красоты, одетая в тончайшие ткани. Возле нее находилась женщина с ребенком на руках и другим, постарше, который сидел рядом. Защищаясь от горячего пепла, они накинули себе на головы покрывала. В погребе вперемешку с костями нашли кольца, ожерелья и золотые вещи.

В карцере гладиаторской казармы лежало два скелета: наказанные не смогли убежать, хотя и были только заперты, а не закованы. В маленькой улочке, недалеко от форума, найдено было несколько скелетов (ее так и назвали «Переулок скелетов»): молоденькая девушка, в вышитых сандалиях, вместе с матерью; беременная женщина со связкой ключей, запасливо захваченных из дома, и двумя серебряными вазами; солдат — все они, решив сначала переждать катастрофу у себя дома, слишком поздно спохватились и, выбравшись через окна (узкая улочка была уже засыпана на несколько метров — дверей было не раскрыть), погибли, как и остальные, под дождем пепла.

Часть бежавшего населения направилась к гавани, лежавшей в некотором отдалении от города, рассчитывая спастись морем. В 1880–1881 гг. метрах в 500–600 от Стабиевых ворот найден был ряд строений и в них очень много скелетов, при которых оказалось большое количество золотых вещей. Предполагают — и предположение это очень вероятно, — что в то время гавань была именно здесь и сюда в момент катастрофы собралось много людей, тщетно искавших спасения; если в гавани и стояли суда, то они были засыпаны извержениями Везувия.

Когда Везувий затих, все успокоились и страх улегся, пострадавшие начали возвращаться на старые места. Ориентируясь по торчавшим крышам и верхушкам зданий, они искали свои дома, чтобы извлечь оттуда оставшиеся ценности и вообще всякую утварь, которая могла пригодиться и облегчить жизнь на новом месте. Были здесь и хозяева, были, конечно, и воры. Эти первые раскопки засыпанного города, которые велись самими помпейцами, по результатам своим были, надо думать, очень богатыми. Проникнуть в дом не представляло труда. Если крыша сохранилась, ее проламывали и попадали в комнаты; если она рухнула под тяжестью камней, то искатель оказывался стоящим на уже отвердевшем пепле. Пробить слой этого пепла было нетрудно, так же как и перебросать из помещения в другое место легкие кусочки пемзы. Археологи в Помпеях нашли сравнительно мало денег и мало домашней утвари: очевидно, удача сопровождала первых искателей. Забирали не только вещи и деньги, уносили строительные материалы: мраморные плиты, глыбы, иногда даже целые колонны. На форуме, например, от ряда мраморных сооружений на месте уцелели только жалкие остатки. Никаких реальных мер, чтобы помочь пострадавшим, со стороны правительства принято не было. Император Тит назначил комиссию из числа сенаторов «для восстановления Кампании»; «имущество погибших, если у них не имелось наследников, он назначил для восстановления пострадавших городов» (Светоний[7]). Ничего, однако, восстановлено не было; уцелевшее население нашло себе приют в других городах; с течением времени разведки и раскопки в Помпеях, естественно, прекратились: было взято и унесено все, что можно было взять и унести. Теперь единственной хозяйкой и распорядительницей разрушенного города осталась «равнодушная природа», вновь засиявшая «красою вечною» на опустелом и покинутом месте. Над бывшим городом раскинулся роскошный зеленый покров; вулканический пепел, докончивший разрушение Помпей, сообщил почве неиссякаемое плодородие; роскошные виноградники и фруктовые сады протянулись над старыми улицами и площадями. О Помпеях вовсе забыли, и только какое-то безотчетное воспоминание о том, что здесь стоял некогда город, жило в названии этого урочища «La Citta» («Город») — названии, смысл которого для ряда веков и поколений оставался непонятным.