Помутнение

Глава 4

Из костюма-болтуньи одно расплывчатое пятно, называющее себя Фредом, смотрело на другое расплывчатое пятно, известное под именем Хэнк.

– Итак, это все о Донне, Чарлзе Фреке и… – Металлическая монотонная речь Хэнка на секунду прервалась. – Так, с Джимом Баррисом тоже все. – Он сделал пометку в лежащем перед ним блокноте. – Дуг Уикс, по вашему мнению, мертв или переместил свою деятельность в другой район.

– Или лег на дно, – добавил Фред.

– Вам говорит что-нибудь имя Граф или Арт де Винтер?

– Нет.

– А женщина по имени Молли? Крупная такая.

– Нет.

– Как насчет пары негров – братья, лет по двадцать, фамилия Хэтфилд или что-то в этом роде? Работают с фунтовыми пакетами героина.

– Фунтовыми? Фунтовыми пакетами героина?

– Именно.

– Нет, такое я бы запомнил.

– Еще есть один швед, высокого роста, фамилия шведская. Отсидел срок, любит прикалываться, странноватый такой. Высокий, худой, имеет при себе много денег – видимо, от крупной сделки в начале месяца.

– Поищу. Да-а, фунтовые пакеты… – Фред покачал головой, и расплывчатое пятно заколыхалось.

Хэнк порылся в досье.

– Так, этот сидит… – Он поднял одну из фотографий, прочитав что-то на обороте. – Нет, мертв, тело у нас здесь, внизу… Как вы думаете, эта девчонка, Джора, работает на панели? – спросил он, покопавшись еще немного.

– Вряд ли.

Джоре Каджас было всего пятнадцать. Она уже сидела на препарате «С» и жила в Бриа, в районе трущоб, на верхнем этаже полуразвалившегося холодного домишки. Единственным источником ее дохода являлась стипендия штата Калифорния, которую она в свое время выиграла. Но на занятиях Джору никто не видел уже полгода.

– Если что, дайте мне знать. Мы привлечем ее родителей.

– Хорошо.

– Боже мой, как же быстро они катятся под гору!.. Была вчера тут одна – выглядит на все пятьдесят. Седые волосы клочьями, выпавшие зубы, глаза ввалились, тело иссохшее… Мы спросили, сколько ей лет, – говорит, девятнадцать. Проверили – точно. «Знаешь, на кого ты похожа? Посмотри в зеркало». Она посмотрела в зеркало и заплакала. Я спросил, давно ли она ширяется.

– Год, – предположил Фред.

– Четыре месяца.

– На улицах сейчас продают такую дрянь… – Фред постарался отогнать образ девятнадцатилетней девчонки с выпавшими волосами. – Смешивают черт знает с чем.

– А рассказать, как она села на препарат? Ее братья, оба толкачи, вошли к ней как-то ночью, заломили руки, сделали укол и изнасиловали. Вдвоем. Так сказать, ввели в новую жизнь.

– Где они сейчас?

– Отбывают по полгода за хранение. У девчонки еще и триппер; она даже не знала, так что и лечить теперь трудно. А братишек это только насмешило.

– Милые ребятки.

– А вот это вас проймет наверняка. Слыхали, в фэрфилдском госпитале есть три младенца, которым надо каждый день вкалывать дозу героина. Они такие маленькие, что не смогли бы пережить ломку. Сестра попробовала…

– Меня проняло, – механическим голосом перебил Фред. – Вполне достаточно, благодарю.

Хэнк продолжал:

– Когда представишь себе новорожденного наркомана…

– Достаточно, спасибо, – повторило расплывчатое пятно по имени Фред.

– Как, по-вашему, наказывать мать, которая прикармливает младенца героином, чтобы он не орал?

– Иногда мне хочется сойти с ума. Но я разучился.

– Это утраченное искусство, – вздохнул Хэнк. – Возможно, со временем выпустят инструкцию.

– Был такой фильм в начале семидесятых, о парочке агентов, – сказал Фред. – Во время рейда один из них свихнулся и всех перестрелял, включая своих боссов. Ему было все равно.

– Выходит, хорошо, что вы не знаете, кто я. Можете достать меня только случайно.

– В конце концов, – усмехнулся Фред, – нас всех так или иначе достанут.

– Ну что ж, в каком-то смысле это будет облегчением. Отмучаемся. – Хэнк вновь углубился в свои бумаги. – Так. Джерри Фабин. Этого можно списать. Упокоился в наркоцентре. Говорят, по пути в клинику он жаловался, что за ним день и ночь таскается наемный киллер – маленький, ростом в метр и безногий. Ездит на тележке. Он, мол, до сих пор никому об этом не рассказывал – боялся, что все сдрейфят и бросят его, так что не с кем будет даже поговорить.

– Точно, с Фабином покончено. Я видел его энцефалограмму из клиники.

Всякий раз, сидя напротив Хэнка и докладывая, Фред чувствовал в себе глубокую перемену. Он начинал относиться ко всему рационально, смотрел на происходящее как бы со стороны. О ком бы ни шла речь, что бы ни произошло, ничего не вызывало эмоционального отклика.

Сперва он приписывал это действию костюма-болтуньи – физически они с Хэнком никак не чувствовали друг друга. Потом пришел к выводу, что дело не в костюме, а в самой ситуации. Что толку от вовлеченности, если ты обсуждаешь преступления, совершенные людьми, близкими тебе и, как в случае Донны и Лакмена, дорогими? Надо нейтрализовать себя, и они оба делали это – Фред даже в большей степени, чем Хэнк. Они говорили в нейтральных тонах, они нейтрально выглядели, они стали нейтральными.

Потом чувства возвращались, лились потоком… Возмущение, ужас, горе. Кошмарные образы и сцены прокручивались в мозгу, как кино. Внезапно, без всяких анонсов, и со звуком, который ничем нельзя было заглушить.

А пока, сидя за столом, Фред ничего не ощущал. Он мог описать все увиденное с полным безразличием. И что угодно выслушать от Хэнка. Например, он мог запросто сказать: «Донна умирает от гепатита и старается заразить своей иглой как можно больше приятелей. Надо бы надавать ей как следует по башке, чтобы прекратила этим заниматься». О своей собственной девушке… Или: «Вчера Донна наширялась дешевым суррогатом ЛСД, и половина кровеносных сосудов у нее в мозгу полопалась». Или: «Донна мертва». И Хэнк спокойно запишет сообщение, только, может быть, спросит: «У кого она купила дозу?» или: «Где будут похороны? Надо выяснить номера машин и фамилии присутствующих», – и он будет хладнокровно это обсуждать.

Перемена в Аркторе-Фреде была вызвана необходимостью беречь чувства. Пожарные, врачи и гробовщики ведут себя точно так же. Невозможно каждую секунду восклицать и рыдать – сперва изведешь себя, а потом и окружающих. У человека есть предел сил.

Хэнк не навязывал Фреду своего бесстрастия, он как бы «разрешал» перенимать его. Фред это понимал и ценил.

– А как насчет Арктора? – поинтересовался Хэнк.

Каждый агент, находясь в костюме-болтунье, естественно, докладывал и о себе. Иначе его начальник – и весь полицейский аппарат – знал бы, кто такой Фред, несмотря на костюм. «Крысы» в Отделе не преминули бы донести своим, и очень скоро Боб Арктор, куря травку и закидываясь вместе с дружками, тоже начал бы замечать позади себя какого-нибудь безногого киллера на тележке, причем отнюдь не из галлюцинации, как Джерри Фабин.

– Арктор ведет себя тише воды ниже травы, – сообщил Фред. – Работает у себя на фирме и закидывает пару таблеточек смерти каждый день…

– Сомневаюсь. – Хэнк взял со стола листок. – Мы получили сигнал от информатора, довольно надежного: у Арктора водятся большие деньги. Пришлось поинтересоваться, сколько он получает в своей фирме. Оказывается, совсем немного. А когда спросили почему, то выяснилось, что он вообще работает там неполную неделю.

– Так… – мрачно протянул Фред, понимая, что «большие деньги» – это как раз то, что ему платили в полицейском управлении. Каждую неделю он забирал пачку мелких купюр из специальной машины, замаскированной под автомат для продажи газировки в одном из баров. В основном шло вознаграждение за информацию, которая приводила к арестам и конфискациям товара. Иногда суммы бывали довольно солидными – в случае, если удавалось взять крупную партию героина.

– По данным нашего информатора, – продолжал Хэнк, – Арктор частенько таинственным образом исчезает, особенно по вечерам. Вернувшись домой, он ест, а потом под разными предлогами уходит опять, иногда почти сразу. – Человек в костюме-болтунье поднял глаза на Фреда. – Вы замечали что-нибудь подобное? Можете подтвердить? Что это означает?

– Скорее всего, сидит у своей цыпочки, Донны.

– Хм, «скорее всего»… Вы обязаны знать.

– У Донны, точно. Он трахает ее круглые сутки. – Арктору-Фреду было страшно неловко. – Но я проверю и сообщу. Кто информатор? Может, у него зуб на Арктора?

– Откуда я знаю? Это был телефонный звонок. Отпечатка голоса нет – звонивший говорил через какую-то электронную штуковину, самодельную. – Костюм Хэнка издал странный металлический смешок. – Но ее вполне хватило.

– Боже! – возмутился Фред. – Так это же Джим Баррис! Этот вконец ошизевший торчок просто-напросто хочет опустить Арктора. Баррис еще в армии занимался всякой электроникой. Как информатору я бы ему ни на грош не верил.

– Мы не знаем, Баррис ли это, и, кроме того, Баррис – не просто вконец ошизевший торчок. Им особо занимаются несколько людей… Но эти данные вам не нужны, во всяком случае – пока.

– Так или иначе, это один из друзей Арктора, – сказал Фред.

– И донес из мести, без всякого сомнения. Ох уж эти торчки – то и дело стучат друг на дружку. Да, Арктора он, по-видимому, знает довольно близко.

– Верный друг, – криво усмехнулся Фред.

– Ладно, нам это на руку. В конце концов, вы сами занимаетесь тем же.

– Я это делаю не из злобы.

– А из каких соображений?

– Будь я проклят, если знаю, – подумав, сказал Фред.

– Теперь так, Уикса отставляем, – распорядился Хэнк. – Пока главный объект вашего наблюдения – Боб Арктор. У него есть второе имя? Он употребляет инициал…

Фред издал сдавленный механический звук.

– Почему Арктор?

– Тайное финансирование, загадочное времяпрепровождение, множество врагов… Какое у него второе имя? – Хэнк в ожидании занес ручку над листом бумаги.

– Послтуэйт.

– Как это пишется?

– Хрен его знает, спросите что полегче.

– Так… Послтуэйт… – пробормотал Хэнк, выписывая буквы. – Что за имя, интересно…

– Валлийское, – ответил Фред. Он едва слышал, перед глазами все плыло. – Вы что, собираетесь поставить его квартиру на прослушивание?

– Установим новую голографическую систему, это еще лучше. Думаю, вам понадобятся записи и распечатки. – Хэнк начал писать.

– Видимо, да, – пробормотал Арктор-Фред. Он чувствовал, что отключается, и мечтал о том, чтобы все скорее закончилось. И еще: закинуться бы парой таблеток…

Напротив него бесформенное пятно что-то писало и писало, заполняя бланки и требования на оборудование, с помощью которого он должен будет установить круглосуточное наблюдение за своим собственным домом, за самим собой.

…Вот уже больше часа Баррис возился с самодельным глушителем, смастеренным из подручных средств стоимостью одиннадцать центов. Он почти добился цели, располагая лишь алюминиевой фольгой и куском пористой резины.

В ночном мраке заднего двора дома Боба Арктора, среди мусорных куч и зарослей кустарника, Баррис готовился произвести пробный выстрел.

– Соседи услышат, – беспокойно проговорил Чарлз Фрек. Он опасливо косился на освещенные окна окрестных домов; должно быть, смотрят себе телик или покуривают травку.

– Здесь сообщают только об убийствах, – сказал Лакмен, держась в стороне.

– Зачем тебе глушитель? – спросил Барриса Фрек. – Глушители запрещены.

– В условиях нашего вырождающегося общества и всеобщей испорченности каждый стоящий человек должен быть постоянно вооружен, – мрачно заявил Баррис. – Для самообороны.

Он прищурил глаза и выстрелил. Раздался дикий грохот, на время оглушивший всех троих. Вдали залаяли собаки.

Баррис с улыбкой стал разворачивать алюминиевую фольгу. Ему, казалось, было забавно.

– Вот так глушитель… – выдавил Чарлз Фрек, ожидая появления полиции. Десятка полицейских машин.

– В данном случае звук скорее усилился, – объяснил Баррис, показывая Лакмену кусок прожженной резины. – Но в принципе я прав.

– Сколько стоит этот пистолет? – спросил Чарлз Фрек. Он никогда не держал пистолета. Несколько раз у него были ножи, но их вечно крали.

– Пустяки, – ответил Баррис. – Подержанный, как этот, – около тридцати долларов. – Он протянул пистолет Фреку, и тот с опаской попятился. – Я продам его тебе, ты обязательно должен иметь оружие, чтобы защищаться от обидчиков.

– Их хоть пруд пруди, – иронично вставил Лакмен. – Видел на днях объявление в «Лос-Анджелес таймс»? Предлагают транзисторный приемник тому, кто удачнее всех обидит Фрека.

– Хочешь, я дам тебе за него тахометр Борга-Уорнера? – предложил Фрек.

– Который ты спер из гаража того парня напротив, – ехидно заметил Лакмен.

– Ну и что, пистолет небось тоже краденый, – обиделся Фрек. Почти все стоящие вещи были когда-нибудь украдены: это лишь указывало на их ценность. – И кроме того, тот парень первым его спер: эта вещь переходила из рук в руки раз пятнадцать. Наверняка очень клевый тахометр.

– Откуда ты знаешь, что он его спер? – ухмыльнулся Лакмен.

– Ха, да у него их восемь штук в гараже, и из всех торчат отрезанные провода. Откуда бы он их еще взял? Может, пошел и купил? Восемь тахометров?

Лакмен повернулся к Баррису:

– Я думал, ты корпишь над цефаскопом. Уже сделал?

– Я не могу сидеть над ним день и ночь: работа очень сложная, – объяснил Баррис. – Мне нужно отдыхать. – Он отрезал перочинным ножиком еще один кусок пористой резины. – Этот будет совершенно бесшумным.

– Боб думает, что ты работаешь над цефаскопом, – пробормотал Лакмен. – Лежит сейчас в постели и думает, а ты тут лупишь из пистолета. Ты ведь сам соглашался с Бобом, что должен отработать долг за квартиру…

– Ага, сейчас… – надулся Баррис. – Тщательная кропотливая работа по реконструкции поврежденной электронной схемы стоит…

– Ладно-ладно, давай стреляй из своего чуда света за одиннадцать центов, – ухмыльнулся Лакмен и рыгнул.

С меня довольно, думал Боб Арктор.

Он лежал в темной спальне, слепо глядя в потолок. Под подушкой был его полицейский револьвер: он автоматически достал его из-под кровати и положил поближе, когда услышал выстрел в заднем дворе. Чисто машинальное действие, направленное против любой и всяческой опасности.

Но револьвер под подушкой не защитит от такого изощренного коварства, как порча самой дорогой и ценной вещи. Вернувшись домой после доклада Хэнку, Арктор сразу же проверил остальное имущество, особенно машину. В такой ситуации машина – самое главное. Что бы ни происходило, кем бы ни был таинственный враг, следует быть готовым ко всему. Какой-то ополоумевший торчок старается ему нагадить, не попадаясь на глаза. Даже не человек, а скорее ходячий и укрывающийся симптом их образа жизни.

А ведь было время, когда он жил не так. Не надо было прятать под подушкой револьвер, и один псих не стрелял ночью во дворе бог знает с какой целью; а другой псих (впрочем, может, и тот же самый) не ломал невероятно дорогой цефаскоп, который всем приносил радость… В те дни жизнь Роберта Арктора текла иначе: у него была жена как все жены, две маленькие дочурки, приличный дом, чистый и прибранный. Даже газеты всегда подбирали с дорожки и относили в мусорный бак. Иногда их читали… Но однажды, вытаскивая из-под раковины электропечь для попкорна, Арктор ударился головой об угол кухонной полки. Острая боль, такая внезапная и незаслуженная, каким-то образом прочистила ему мозги. Он осознал, что ненавидит не полку – он ненавидит задний дворик с газонокосилкой, гараж, центральное отопление, дорожку перед домом, изгородь, сам проклятый дом и всех, кто в нем живет. Он захотел уйти, он захотел развода. И получил что хотел почти сразу. И вступил постепенно в новую суровую жизнь, где всего этого не было.

Возможно, ему следовало бы пожалеть о своем решении. Однако сожаления он не испытывал. Та жизнь была слишком скучна, слишком предсказуема, слишком безопасна. Все элементы, ее составляющие, находились прямо перед глазами, и ничего неожиданного случиться не могло. Словно пластиковая лодка, которая будет держаться на плаву вечно, пока наконец не затонет, ко всеобщему тайному облегчению.

Зато в том мрачном мире, где он обитал теперь, в кошмарных неожиданностях, и странных неожиданностях, и, крайне редко, приятных неожиданностях недостатка не было. Случиться могло что угодно. Хотя бы вот варварская порча цефалохромоскопа, единственной отдушины в его жизни. Рассуждая здраво, совершенно бессмысленная. Впрочем, очень мало из того, что происходило долгими темными вечерами, можно было бы назвать здравым в точном смысле этого слова. Загадочный акт мог совершить кто угодно и по самой невероятной причине. Любой человек, которого он знал или встречал. Любой из восьми дюжин всевозможных свихнувшихся шизиков. Вообще любой,