Попаданец (СИ)

========== Переход ==========

Growing up as an inner city brotha

where every other had a pops and a motha

I was tha product of a heated lover

Nobody knew how deep it screwed me

and since my pops never knew me

my family didn’t know what ta do with me

was I somebody they despise

curious look in they eyes

as if they wonder if i’m dead or alive

poor momma can’t control me

quit tryin’ ta save my soul, I wanna roll with my homies

a ticken timebomb

*

Кей Фирс Дог, неполных девятнадцати лет от роду, вмазался и отъехал очень далеко от родной берлоги на Элтон-авеню в Южном Бронксе.

И очень надолго.

Но он же не знал, что всё так паскудно получится!

Бабку надо было слушать, вот что. Чёрная карга вечно пилила Кея за то, что он, мол, связался с какими-то подонками и в прошлом году забросил школу, не закончив выпускной класс. Но оладушки она жарила зашибенские. И при ней Кей хоть как-то держался: нюхал втихаря и травкой баловался, но не ширялся. А бабка вдруг взяла и померла. Старушенции-подружайки, такие же дряхлые, как она, помогли Кею её похоронить, даже поминальное собрание устроили в той методистской церкви, куда бабка ходила каждое воскресенье… так вот, когда вся эта возня закончилась, Кей пошёл вразнос.

Гулянки, тёлки, трава, спиртяга рекой, Тупак гонял свои телеги во всю мощь колонок с сабвуфами, выставленных в окно, чтоб во всём квартале было слышно. И вот однажды белый порох — не самой высшей пробы, но и не шибко отстойный — поплыл у него по вене, взорвавшись в мозгу так, что Кей враз улетел.

Когда он с усилием разлепил припухшие веки, перед ним всё покачивалось, словно он плыл на пароме до Статен-Айленда, а во рту будто кошки насрали. Он пошарил вокруг себя в поисках шоколадной цыпочки, как-бишь-её-там, что гулеванила с ним всю неделю после бабкиных похорон.

Миранда. Вот как её звали. Миранда.

Девки вообще липли к Кею, потому как он был крепким, весёлым и щедрым на бабло и утехи. Вот и Миранда эта пристала к нему так, что не отдерёшь. Но вместо её упругого бедра Кей нащупал рядом с собой чьи-то обтянутые тряпьём кости и рывком вскинул голову, уже не заботясь о том, что она кружится и болит, подлюга.

Он находился уже не в своей берлоге на Элтон-авеню, пусть обшарпанной и загаженной, но с теликом во всю стену и видом из окна на автостоянку с рекламными щитами, заляпанными граффити. Он лежал, опираясь на локти, в каком-то сарае, на груде вонючих лохмотьев, голый, как праотец наш Адам. Собственно, он и отрубился-то голышом, потому что его хер старательно и безуспешно атаковала Миранда, пытаясь раскрутить на трах. Но белый порох к тому времени уже уронил Кею всё, что могло бы встать.

В щели между досками проникал лунный свет, позволявший увидеть, что сарай битком набит народом, спящим вповалку на полу. Кто-то бормотал во сне, кто-то глухо стонал и вскрикивал, кто-то храпел, кто-то — Кей обалдело повернулся — глубоким негромким голосом выводил монотонную мелодию колыбельной. Молодая девка с каким-то тюрбаном на голове прижимала к груди завёрнутого в одеяло ребёнка и заунывно напевала, раскачиваясь из стороны в сторону. Она, очевидно, поймала на себе изумлённый взгляд Кея и вскинула голову — блеснули белки огромных глаз.

— Что за херня?! — выдохнул Кей и медленно, морщась, сел. Придержал рукой явно съехавшую крышу и под взглядом чёрной девчонки с дитём торопливо прикрылся лохмотьями, на которых валялся.

Тощий чувак, похрапывавший рядом с ним, тоже зашевелился и сел. Он и вправду выглядел, как скелетина, обтянутая тёмной кожей. Его всклокоченные волосы торчали курчавой шапкой надо лбом. Пацан пацаном, гораздо младше Кея, и тоже почти голый.

Кей откашлялся и выдавил, облизнув сухие, как наждачка, губы:

— Я спросил, что за херня тут творится, браток? Это мы где вообще, а?

Парень молчал и таращился на него глазами-плошками — в точности как та цыпа с дитём в углу.

— Ты что, кореш, глухой? — раздражённо бросил Кей, и тогда тот разлепил пухлые губы и разразился потоком слов, две трети из которых были Кею непонятны. Да какое там две трети — девять десятых!

Кей махнул рукой на этого недоумка и кое-как поднялся сперва на карачки, а потом на подгибавшиеся, трясущиеся ноги. Ещё раз осмотрелся и длинно присвистнул. Вся орава, храпевшая на полу, набилась в сарай от стены до стены, как сардины в банку.

— Мать твою… — выдохнул Кей, машинально оборачивая вокруг бёдер обрывок одеяла. Почесал одну босую ногу об другую — блохи тут прыгали, что ли? — и собрался было направиться к двери, смутно вырисовывавшейся в углу сарая. Но тут тощий пацан цепко ухватил его за руку своей горячей лапкой. И опять что-то застрекотал, вращая глазищами.

— Чего цапаешь? — отмахнулся Кей и двинулся к двери, переступая через валявшихся на пути, как поленья, людей. Он по-прежнему ни хрена не понимал, но надеялся, что выйдет наружу и сообразит, какая тут за задница приключилась. Может, Большое Яблоко накрыло ураганом, как Новый Орлеан, а он, валяясь в отрубе, всё проспал? И теперь очухался в каком-нибудь говенном лагере для беженцев?

Он дёрнул на себя дверь сарая и офигел вторично: она была заперта снаружи!

— Эй! — возмущённо заорал Кей, пнув её с размаху. — Какого хера?!

Кто-то снова ухватил его за локоть, и Кей свирепо повернулся. Оказалось, чёрный заморыш приволокся за ним — кто его звал, спрашивается? — и теперь пытался оттащить его от двери, продолжая умоляюще что-то лопотать. Вот олух-то!

Кей небрежно оттолкнул его и ещё раз что было силы потряс чёртову дверь. Та неожиданно распахнулась, и он едва не налетел на двух каких-то громил, возникших на пороге. Белых громил в допотопных, похожих на ковбойские, одёжках и шляпах, низко надвинутых на лоб.

Один из них брезгливо поймал Кея за плечо и просверлил насквозь тяжёлым угрюмым взглядом. От него разило потом, ядрёным табачищем и сивухой, а также гнилыми зубами. Он злобно что-то прогавкал — и Кей его даже понял, хоть и долдонил тот на каком-то странном диалекте.

— Ступай на своё место, черномазый, — вот что он сказал.

Едва прикрытое тряпкой бедро Кея вдруг обожгла резкая боль, и он машинально за него схватился, выпучив глаза — совсем как испуганно запричитавший позади него чумазый заморыш.

Вошедший козлина ударил Кея! Ударил хлыстом!

Ни одна сучара на свете не смела безнаказанно бить Кея Фирса Дога. Он не был таким уж накачанным и здоровенным, как некоторые бугаи в их квартале, но зато крепким, как сыромятный ремень, и прошёл хорошую школу уличных драк. Изловчившись, он вырвал хлыст из рук опешившего мудлона, размахнулся и полоснул его этим же хлыстом прямо по бородатой роже. Мудлон взвыл и отскочил. Второй козлина попытался схватить Кея за плечо, но тот, снова извернувшись ужом, двинул его коленом в пах. Когда же громила с воем согнулся пополам, он тем же коленом врезал ему в подбородок, а сложенными в замок руками огрел по толстому загривку. Козлина завалился набок, хрипло вопя что-то невнятное.

Тяжело дыша, Кей победоносно оглянулся… и ахнул, разинув рот.

Кажется, все люди, что находились позади него в сарае, поднялись на ноги. Их там было никак не меньше сотни, все чернокожие, и все пялились на Кея — в полной тишине, широко распахнутыми, блестевшими в темноте глазами.

А костлявый оборвыш, который притащился за ним к двери, теперь вообще стоял на коленях, молитвенно сложив руки перед собой, будто в церкви.

— Ебанулись вы все тут, что ли? — ошарашенно прошептал Кей, но до конца развернуть это резонное предположение не сумел. Козлина, которого он полоснул хлыстом, подобрался сзади и саданул его по башке чем-то вроде полена. За секунду до этого глянув через плечо, Кей ещё успел заметить это полено и рефлекторно дёрнулся в сторону. Но было уже поздно. В глазах у него вспыхнуло как минимум полмиллиона звёзд, и он снова отключился.

И очень надолго.

*

can’t nobody fade me

packin’ a 380

and fiendin’ for my Mercedes

suckers scatter

but it don’t matter i’m a cool shot

punks drop from all tha buckshots tha fools got

i’m tired of being a nice guy

i’ve been poor all my life, but don’t know quite why

so they label me a lunatic

could care less

death or success

is what I quest

cause i’m fearless

now tha streetz R Deathrow

*

Очухавшись вторично, Кей чувствовал себя гораздо хуже, чем в первый раз. По правде говоря, так погано ему было только однажды, когда его подстрелили два года назад засранцы из «Королей Бронкса». Он тогда валялся в больнице Святой Терезы, отходя от наркоза. Вот и сейчас башка у него не просто трещала — ему казалось, что удар поленом расколол её на куски. Но когда Кей вскинул руку, чтобы её ощупать, на его запястье звякнуло железо.

Наручники? Он что, в участке?

Эх, если бы! Кей никогда и вообразить не мог, что возмечтает о родном девяносто шестом полицейском участке! Его запястья и лодыжки плотно охватывали кандалы! Настоящие музейные кандалы, огромные и блестящие, а вовсе не какие-то там пиздилявочные наручники! И вокруг пояса тоже обвивалась толстенная цепь, пришпандоренная к кольцу в стене сарая.

Кей сперва потерял дар речи, потом обрёл и заорал во всю глотку, вскакивая с грязной соломы, устилавшей пол, и потрясая загромыхавшими кандалами:

— Да вы охуели, суки драные! Гондоны штопаные!

Он, впрочем, сам не знал, кому это адресовал, потому что сарай был совершенно пуст. Словно чернокожая толпа, не так давно находившаяся здесь, ему приглючилась. Он торчал на цепи один, как сторожевая шавка, а снаружи, из-за плотно запертой двери, доносился гул и непонятные размеренные выкрики. Да что же это за хрень такая!

Чья-то рука нерешительно потрогала его за плечо, и он мгновенно развернулся, сжав кулаки. Перед ним стоял давешний чёрный заморыш, который под бешеным взглядом Кея отскочил назад и даже заслонил свою замурзанную физию локтем. Одет он был так же, как вчера, то есть раздет, не считая грязной тряпицы на бёдрах.

Кей только сейчас отметил, что стояла уже не ночь, а день: полосы света, попадавшие в сарай, были очень яркими.

— Не ссы, дурак, не трону, — сквозь зубы процедил он и тут же догадался, что этот курёнок опять его не понимает: так растерянно тот захлопал ресницами. — Мы где? Какого… что тут такое вообще? — громко и раздельно спросил он, успокаивающе протянув к заморышу руку, на которой снова брякнули кандалы. Тяжеленные, падлы, забодаешься таскать.

— Туточки торги, — заикаясь, промямлил пацан, продолжая таращиться на Кея, как на привидение. Говорил он так неразборчиво, словно рот у него был набит кашей, да ещё и слова растягивал. — Хозяин Джордж помер, вот нас всех и продают. Новому хозяину только усадьбу надобно, негров у него своих полно. Аукцион туточки. А ты кто? Ты чей?

Глаза его светились любопытством.

— Я сам свой, — отрезал Кей и потряс гудящей головой, отстранённо удивляясь тому, как это она ещё не отвалилась. После объяснений заморыша всё стало совсем запутанным. — Какой ещё аукцион? Где, мать твою? Где помер этот ваш хозяин Джордж, в рот ему дышло?

Парень попятился к стене и пробормотал ещё неразборчивей:

— Усадьба «Розовый куст», округ Чамберс, Алабама.

Срань Господня!

До такого трындеца Кей ещё ни разу не укуривался. Яростно рыкнув, он сгрёб мальчишку за костлявое горячее плечо — тот только пискнул — и впечатал в стену.

— Гонишь! То есть врёшь, сучонок!

Мальчишечьи глаза-плошки стремительно наполнились слезами, и он торопливо зачастил, глотая слова:

— Не-не, не вру я! Ей-богу, не вру! Сейчас всех продадут… всех негров, а меня и тебя отдадут просто так хозяевам, кто захочет взять… потому как я болел болотной хворью, а ты — полоумный и одержим бесами!

Его худая грудь часто-часто вздымалась. Когда Кей медленно разжал пальцы, заморыш сполз по стене, умоляюще уставившись на него снизу вверх и растопырив коленки, словно кузнечик. Но Кею уже стало не до него. Он пытался осознать всё, что только что услышал — с таким трудом, словно жевал недоваренные говяжьи жилы.

Всех продадут?

Чернокожие в сарае были рабами? Их продавали на аукционе? И он, Кей, каким-то грёбаным чудом очутился среди них?!

Он никогда не вникал во всякую болтологию про «чёрных братьев». Чёрный брат в Бронксе мог с такой же лёгкостью всадить ему в печёнку нож, как белый коп — пулю в сердце. И рассуждения чёрных преподов в школе о типа тяжкой доле предков, духовном подвиге Мартина Лютера Кинга и прочей дребедени он пропускал мимо ушей. Верил только Тупаку и его телегам. Тупак знал в жизни толк. Но даже он никогда не примерял на себя рабские цепи, которые сейчас оттягивали руки и ноги Кея. Взаправду оттягивали, по-настоящему, и Кей с болезненно сжавшимся сердцем начинал осознавать, что вся эта поебень — никакой не глюк по обколке, а случившийся с ним, Кеем Фирсом Догом, реальный и полный трындец. Доказательством трындеца могло служить то, что он вторично очухался вовсе не в своей постели, а на охапке грязной соломы в вонючем сарае, да ещё и на цепи. Всё это происходило с ним наяву!

Но Кей всегда умел держать удар в драке, вот и сейчас удержался от стремления немедля расшибить себе башку об стену клятого сарая. Надо было что-то придумать! Надо было срочняк что-то придумать! Но что?!

Алабама, рабский аукцион и усадьба «Розовый куст». Скачок в прошлое, хер знает куда. Подобные штуки он видел только в сериале «Доктора Кто», однако же там была какая-то будка, в которой этот самый доктор шарашился по разным временам и планетам. Но ведь у Кея такой чертовины и в помине не было! Проклятье, он же просто ширнулся и отъехал! Но почему в такую долбаную даль?!

Подумав о ширеве, Кей протяжно застонал и всё-таки с размаху треснулся затылком об стенку сарая. Он вдруг сообразил – если в самое ближайшее время не вмажется, его ждёт весёленькая ломка, которая вывернет его наизнанку, как драный носок. Он уже чувствовал, как его начинает коноёбить.

Шершавые пальцы вновь робко коснулись его локтя, и чумазый заморыш пробормотал, заикаясь:

— У тебя что, тоже болотная хворь?

«Малярия», — догадался Кей и болезненно скривился, сползая на землю рядом с мальчишкой.

— Нет, — угрюмо буркнул он, утыкаясь лбом в колени. От мысли о том, что он, возможно, навсегда застрял в этой вонючей Алабаме, его даже замутило. Или это от ломки? Он снова тоскливо зарычал, и заморыш рядом с ним судорожно подпрыгнул.

— Как тебя звать, Заяц ты несчастный? — кое-как осведомился Кей, сумрачно покосившись на него.

— Айзек, — послушно доложил тот, шмыгнув носом.

— Ай, значит, — едва ворочая языком заключил Кей. — Будешь Ай. Ну или Заяц. А я — Кей Фирс Дог, так и зови, мелочь пузатая.

На него снова накатила дурнотная слабость — такая, что не передать.

— Попить бы, — уныло пробормотал он, стуча зубами, и Ай, видать, сразу его понял, потому что перед носом у Кея вдруг оказалась оплетённая верёвкой баклажка из тыквы, в которой что-то булькало. Он жадно выпил воду в несколько глотков, но легче ему не стало. Всё выпитое немедля подкатило к горлу.

— Тошнит, — еле выговорил Кей, глядя в сочувственные глаза Айзека. — Ломка, сука, накрывает. Ты этого не знаешь, Заяц, и не надо.

Какой-то частью сознания Кей понимал, что ломка сейчас ему даже кстати — чтобы вконец не ополоуметь в открывшихся сраных обстоятельствах. А так… ну, будет он валяться мешком, блевать и ссаться под себя, покуда не переломается, зато мысль о том, что он очутился не понять где и не понять с кем, за сотни миль и лет от родного Нью-Йорка, не вынесет ему последние мозги.

— Поможешь мне, Заяц? — прошептал Кей, откидываясь назад и упираясь затылком в стену, и Айзек быстро-быстро закивал, испуганно воззрившись на него.

Заяц и есть…

Дверь сараюшки со скрипом распахнулась, и до Кея, как сквозь вату, донёсся гвалт, царивший снаружи: гомон толпы и душераздирающие бабьи вопли.

Эти вопли, полные отчаяния, пробили даже окружавший Кея кокон дурноты, и он болезненно сморщился. Баба орала так, будто её резали, ей вторил детский рёв. Кей нехотя разлепил глаза и увидел на пороге давешнего бородатого козлину, которого огрел хлыстом. А рядом с ним — богато разодетую тёлку в длинном голубом платье, в шляпке и с кружевным зонтиком. Белую тёлку, что характерно. Та морщилась, как Кей, и прижимала к носу маленький платочек. Воняло ей тут, понятное дело.

Кей поглядел на Зайца — тот проворно вскочил и теперь неуверенно переминался с ноги на ногу. Сам Кей вставать не собирался — не было ни сил, ни желания. Но тут бородатый мудлон, видимо, желая выслужиться перед тёлкой с зонтиком, подскочил и попытался пнуть Кея сапогом в бок. Однако тот, как бы хреново ему ни было, увернулся и сам захлестнул цепь вокруг сапога верзилы — хоть какая-то с этой паскудной цепи польза оказалась!

Верзила торопливо отскочил и жалостно проблеял, обращаясь к тёлке:

— Я же говорил вам — он одержим самим Сатаной, этот черномазый, он опасен, мисс Лора!

Тёлка, поименованная мисс Лорой, отняла платочек от своего точёного носика и покрутила в обтянутых перчатками пальцах, внимательно разглядывая Кея. Тот нагло оскалился в ответ, памятуя, что из всей одёжи на нём сейчас — только тряпка, намотанная на бёдра, да грёбаные кандалы. Пускай любуется!

Она была немногим старше него, эта расфуфыренная цаца, и смотрелась очень даже годно: высокая, фигуристая, сиськи размера «D», никак не меньше, белокурая, судя по выбившимся из-под шляпки волосам, а глаза — синие-синие. Надменные, изучающие Кея, будто насекомое какое-то. Несмотря на общий аминь, творящийся вокруг, на подступающую ломку и клятые цепи, Кею до смерти захотелось как следует ей засадить.

Чтобы спеси-то поубавить.

— Вздор, — наконец негромко произнесла мисс Лора мелодичным спокойным голосом. — Он достался мне бесплатно, он силён, молод и неплохо пригодится на плантации, Гомер.

— Сперва отсоси у меня, сучка ты белобрысая! — процедил Кей, у которого при её словах всё внутри так и вскипело от ярости. Но по тому, как она недоумённо заморгала своими синими зенками, он сообразил — до неё не дошло. Ладно, сейчас ему всё равно было невмоготу препираться с этой богатейкой: его вновь начал сотрясать озноб. Этой мисс Лоре ещё предстояло понять, что пахать на неё Кей Фирс Дог не собирался ни при каком раскладе. Пускай хоть за ноги прикажет вешать!

Но он всё-таки прохрипел ей вслед, прежде чем провалиться в чёрный обморочный омут:

— Погодите! Какой сейчас год? Леди, мать вашу! Скажите, какой сейчас год! От Рождества Христова, — добавил он, из последних сил удерживаясь на краю омута.

Синие глаза удивлённо моргнули, но она ответила ему — всё тем же спокойным мелодичным голосом:

— Одна тысяча восемьсот пятьдесят седьмой.

И Кей опять провалился в безмолвие и темноту.

*

(cause i’ll beat you down, like it ain’t nothin’)

tha streetz R Deathrow

(cause i’ll beat you down, like it ain’t nothin’)

tha streetz R Deathrow

I just murdered a man, i’m even more stressed

wearin’ a vest

hopein’ that their aimin’ at my chest

much too young to bite tha bullet

hand on tha trigga

I see my life before my eyes each time I pull it

========== Доротея ==========

Lord don’t move the mountain,

But give me strength to climb it

Please don’t move that stumbling block,

But lead me Lord around it

Lord don’t move the mountain,

But give me strength to climb it

Please don’t move that stumbling block,

But lead me Lord around it

The way may not be easy,

You didn’t say that it would be

For when our tribulations get too light,

We tend to stray from Thee.

Halleluja

Умирая, прабабка Лулу больно стиснула своими костлявыми, корявыми и тёмными пальцами руку своей шестнадцатилетней правнучки Доротеи и ликующе прохрипела прямо в её испуганное, залитое слезами лицо — на том наречии, которого никто, кроме Доротеи, здесь не понимал:

— Теперь я свободна!

Прабабка Лулу была ведьмой, по мнению остальных рабов, и в их хижинах, лепившихся, как червивые грибы, к белостенной усадьбе «Розовый куст», и в самой усадьбе так считали все. Сторонились Лулу и опускали глаза перед нею, перед этой сморщенной, как запечённый в костре батат, скрюченной, словно корешок астрагала, старухой. Никто не знал, сколько ей лет, да она и сама, наверное, не знала. Она никогда ни слова не произнесла по-английски. Только презрительно выпячивала сухие губы, когда хозяева, надсмотрщики или кто-то из негров обращался к ней на этом языке. Она говорила только на каком-то африканском наречии, смутно понимаемом Доротеей, и вовсе не принимала святого Крещения, не получив поэтому и добропорядочного христианского имени.

Она так и умерла некрещёной, закосневшей в языческом грехе ведовства. Умирала Лулу долго и трудно, задыхаясь в муках агонии почти сутки, словно чья-то тяжёлая рука безжалостно сжимала её хрупкое горло, лишь иногда позволяя с хрипом втянуть в себя воздух. Выходя по какой-нибудь надобности из хижины, Доротея слышала, как судачат между собой негры: мол, дьявол не подпускает к себе ведьму Лулу, пока старуха не передаст кому-нибудь свои опасные чары. И боязливо косились при этом на Доротею.

Та лишь устало усмехалась. Она верила в Спасителя нашего Иисуса, в то, что Он принял крестные муки за всех людей и, значит, и за неё, Доротею. И ей не нужен был запретный прабабкин дар, она свято верила только в то, что Иисус защитит её от всех бед.

Она была покорна воле Божией и воле господ. В Священном Писании говорилось, что рабы должны повиноваться Богу и хозяевам, только тогда они войдут в Царствие Небесное.

Прабабка Лулу вошла не в Иисусово Царство, а под сень своих языческих кущ, где родилась — бесконечно далеко отсюда, на той земле, о которой она рассказывала Доротее.

«Теперь я свободна…»

Прабабку Лулу похоронили в стороне от общего кладбища, и Доротея стала жить одна — до тех пор, пока к ней не посватался кузнец Сэмюэль.

Доротея была красива строгой красотой, похожей на красоту выточенной из эбенового дерева изящной фигурки: длинная шея, огромные глаза в тени густых ресниц и пухлые губы.

И ещё она любила петь и пела псалмы, восхваляя Спасителя-Иисуса глубоким грудным голосом, сильным и нежным, взлетавшим к самому престолу Господню.

На неё заглядывались многие негры, но она выбрала Сэмюэля, потому что кузнец был не только могуч, но и добр: в его кузне вечно жили какие-то приблудные псы, которых остальные рабы гнали прочь, чтобы не делиться с ними скудной едой. А однажды Доротея увидела, как он, ловко балансируя на ветке старого вяза, кладёт в гнездо лазоревки выпавших оттуда, отчаянно пищавших птенцов.

— Позвал бы мальчишек! — запрокинув голову, с беспокойством крикнула ему снизу Доротея.

— Ещё сорвутся, — застенчиво улыбаясь, ответил ей Сэмюэль, как будто сам не рисковал сорваться и расшибиться оземь.

Поэтому, когда кузнец, глядя на неё с той же застенчивой улыбкой, спросил, согласится ли она жить с ним, Доротея кивнула, почти не раздумывая. И засмеялась, когда он на радостях подхватил её как пушинку и вскинул к небу в своих огромных мозолистых руках.

Они не стали жить в грехе, а поженились, как положено в вере Иисусовой. Хозяин Джордж разрешил их брак, и Сэмюэль перенёс свои пожитки из кузни, где привык спать, в хижину к Доротее. А та ещё пуще расцвела в его больших руках и понесла чуть ли не с первой их ночи вместе. Она работала в усадьбе с задумчивой улыбкой на пухлых губах, словно всё время прислушиваясь к себе и часто опуская ладонь на живот, где росло дитя.

Её не волновало то, что это дитя родится в рабской доле. Иисус и Сэмюэль защищали её… и всё должно было быть хорошо. Господа были добры к ней и рады её счастью. Доротея ощущала это счастье, как тёплую, баюкающую её воду огромной реки. Но иногда, глядя по вечерам в сторону могилы прабабки Лулу, она будто слышала её скрипучий задыхающийся голос.

«Теперь я свободна!»

У Доротеи родился сын, смуглый большеголовый малыш, окрещённый Дэвидом. Он был спокойным, не крикливым, жадно сосал материнскую грудь, упираясь в неё маленькими кулачками. Доротея стала ещё счастливее. Доволен был и хозяин Джордж: его рабы принесли здоровое крепкое потомство. Он разводил на племя породистых собак и лошадей, и знал в этом толк.

Но счастье маленькой семьи Доротеи продлилось ещё лишь полтора года — до те пор, пока в хижины рабов, лепившиеся к усадьбе «Розовый куст», не пришла чёрная лихоманка, которую белые господа называли оспой.

Обтирая влажной тряпицей большое сильное тело своего мужа, метавшегося в огненном жару, который сжигал его изнутри, Доротея не плакала. Она истово молилась Спасителю-Иисусу, который должен был спасти её мужа. Ведь Сэмюэль ни в чём не провинился перед Господом, он всегда был богобоязненным и покорным. Но Спаситель не внял горестным мольбам Доротеи, не спас Сэмюэля, и тот навсегда покинул Доротею с сыном и вошёл в Царствие Небесное.

Когда его безжизненное тело опускали в могилу, Доротея решительно, под корень, срезала острым лезвием ножа свои пышные кудри, которые так любил перебирать Сэмюэль в минуты любви, и бросила их на его широкую грудь.

— Язычество! — укоризненно прошептал преподобный, читавший над Сэмюэлем молитву, но Доротее было всё равно.

Чёрная лихоманка пощадила Доротею и Дэвида, но из шатких хижин рабов перенеслась под белую крышу господского дома и там собрала новую дань. Она унесла жизнь супруги хозяина Джорджа и его пятилетней дочки, а потом и жизнь самого хозяина Джорджа. Кладбище вокруг усадьбы разрослось, а господский белый дом, собаки, лошади и рабы пошли с молотка.

Доротея с Дэвидом на руках вместе с другими рабами отправилась на аукцион, который должен был состояться в специально отведённом для этого месте. Оцепенело глядя в сторону оставшихся позади могил прабабки и Сэмюэля, Доротея судорожно прижимала к себе сына. Он был так мал! Его не могли отнять у неё! Нет-нет!

Но она, как и другие рабы, прекрасно знала, что ребёнок, продающийся вместе с матерью, ничего не стоит, а вот если продать его отдельно, за него ещё можно что-то выручить. Дэвид был здоровым и сильным малышом, он уже начал бодро ковылять на крепких ножках и перестал сосать материнскую грудь. Его вполне могли продать отдельно от Доротеи.

В ночь накануне аукциона Доротея не сомкнула глаз, скорчившись в углу сарая, где разместили рабов из усадьбы «Розовый куст», и укачивая безмятежно спавшего сына. Она уже не в силах была молиться — разве не молилась она до хрипоты, распростёршись крестом на полу возле койки умирающего Сэмюэля?

Что ей было делать теперь? Как поступить?

Рабы иногда осмеливались бежать на Север, переплыв через реку Огайо, служившую границей между северными и южными штатами. Но как Доротее было перебраться через неё с ребёнком на руках? И до Огайо было слишком, слишком далеко. По её следу торговцы непременно пустили бы собак, и она всё равно не сумела бы скрыться от них. И Дэвид — Дэвид мог при этом погибнуть!

Она лихорадочно прижалась губами ко лбу своего мальчика и тихо запела, положившись на волю Иисусову, как полагалась всегда, сколько себя помнила.

Lord don’t move the mountain,

But give me strength to climb it

Please don’t move that stumbling block,

But lead me Lord around it

When my folk would slay me,

And these things they will try to do

Lord, don’t touch him but within his heart,

Make him give his Heart to you.

Lord don’t move the mountain,

But give me strength to climb it

Please don’t move that stumbling block,

But lead me Lord around it

Oooh, oooh, oooh…

*

Наутро Доротею продали отдельно от сына.

========== Плантация ==========

Сквозь дурманную муть Кей слышал скрип колёс и отчётливо понимал, что дурдом не закончился, а продолжается. Его голова бессильно перекатывалась по выщербленным доскам, прикрытым тряпьём. Чьи-то руки заботливо приподнимали её, в запёкшиеся губы тыкался мокрый холодный край баклажки, вода выплёскивалась на шею и грудь. Кей жадно глотал воду и проваливался в забытье… чтобы, очнувшись, снова обнаружить под собою щелястые доски, а над собою — пронзительно-голубой купол неба.

Время от времени над ним возникала чумазая озабоченная физиономия давешнего заморыша, как-его-бишь-там, Ая-Зайца, и тут же пропадала, когда Кея опять накрывало беспамятством — чёрным, глухим и тошнотным.

Но и в этом беспамятстве он цеплялся памятью за одну лишь фразу, произнесённую мягким женским голосом: «Одна тысяча восемьсот пятьдесят седьмой». Он знал, что эта фраза знаменует собой что-то очень важное… что-то такое, что он забыл, но непременно должен вспомнить… что?

Когда Кей прочухался в очередной раз, никакие доски под ним не шатались и не скрипели. Под ним была твёрдая земля, а над головой распростёрлось не голубое, а черно-звёздное небо. Громко и пронзительно трещали цикады, рядом ещё что-то потрескивало, согревая ему голый бок — костёр, догадался Кей. А его голова покоилась на чьих-то упругих коленях, которые точно не были костлявыми коленками Зайца.

Кей озадаченно похлопал глазами, попытался протереть их кулаком и обнаружил, что запястья его по-прежнему скованы злоебучей цепью. Яростно замычав, он всё-таки протёр зудящие зенки и сделал ещё одно открытие: над ним светилась смуглявая мордашка хорошенькой девчонки, печально ему улыбнувшейся. Значит, его разнесчастная башка лежала как раз на её коленях.

— Ты ещё кто? — удивлённо выдохнул Кей и всмотрелся в неё получше, со смутным узнаванием.

Девчонка разлепила пухлые губы и тихо ответила:

— Доротея.

Её чёрные кудри, вьющиеся надо лбом, были неровно острижены.

— А меня Кеем зови, — пробормотал он и с безотчётным удовольствием потёрся затылком об её распрекрасные коленки. А потом уже сознательно опустил ладонь на её бедро, обтянутое грубой дерюжкой. И затаил дыхание, ожидая, не возмутится ли девчонка, не спихнёт ли его.

Не спихнула. Но глазищи её, выразительные, словно у Бемби, вдруг наполнились слезами, и на лоб Кею упала капля, как во время дождя. Он досадливо поморщился и отдёрнул руку.

— Не реви, — сердито проворчал он и попытался сесть, скатившись с её коленок и опёршись на землю локтем. — Обидеть не хотел. Баб давно не щупал, вот и всё.

Девчонка порывисто поднялась, утирая глаза, и отошла от него и от костра — куда-то в темноту. На ней был надет какой-то длиннющий светлый балахон, больше напоминавший мешок. Кей с некоторым смущением проводил её взглядом. Вот чёрт, недотрога! Доротея… Он всё ещё не мог припомнить, где её видел.

— У неё дитё продали, — сказал кто-то рядом с Кеем, и тот, даже не поворачивая головы, понял, кто это. Заяц, кто же ещё, всю дорогу с ним возюкавшийся, как нянька. Его тощие плечи, торчащие ключицы, курчавая башка и глаза-плошки. На сей раз он был хотя бы в домотканых штанах, таких же, что откуда-то взялись на Кее.

— Сучары вонючие, — буркнул Кей, вспомнив наконец, где раньше видел Доротею. Это она распевала в сарае над своим спиногрызом, укачивая его, когда Кей только попал в это паскудное место — в сраный штат Алабама, будь он проклят.

— Она молодая, ещё нарожает, — проворчал он себе под нос и скривился, как от боли. — Могу ей в этом подсобить, если понадобится, она ничего так, ладненькая.

Вымолвив это, он почувствовал угрызения совести. Девчонка-то была сама не своя. Небось она и орала как резаная там, на аукционе, когда в сарай, где Кей сидел на цепи, вошла белобрысая расфуфыренная цаца, мисс Лора.

— Пропади всё пропадом, — с горечью пробормотал Кей и глубоко вздохнул, прислушиваясь к себе. Его мышцы ещё тянуло и выворачивало изнутри, как на дыбе, привкус желчи горел на языке, руки-ноги мелко тряслись, но, в общем и целом, он понял, что переломался, аллилуйя.

«Ты просто ещё не так крепко увяз в этой дури, мальчик, — прозвучал у него в ушах назидательный бабкин голос, — вот тебе и повезло».

«Уж не ты ли мне весь этот трындец и подсуропила, старая карга?» — мысленно огрызнулся Кей, как огрызнулся бы, стой бабка сейчас перед ним — худая, высокая, прямая, как палка, абсолютно седая, в своих любимых роговых очках с толстыми стёклами.

Он будто наяву увидел её увеличенные этими стёклами тёмные глаза, уставившиеся на него тревожно и строго.

— Почему у неё… у Доротеи этой, спиногрыза отняли? — тряхнув головой, хмуро осведомился Кей. — Почему при ней не оставили?

Заяц философски пожал худыми плечами.

— Другой хозяин покупал только малых детей, чтобы растить прислугу. Покупал задёшево, но ведь при матери дети и вовсе ничего не стоят. Просто лишний рот, и только Иисус знает, вырастет дитё или помрёт… а тут — польза. Ну вот, наследники хозяина Джорджа и продали Доротеиного мальца. А саму Доротею купила мисс Лора. Мисс Лора Хендерсон — так хозяйку звать.

— А мужик её где? Ну, Доротеин? — продолжал допытываться Кей. Ему почему-то захотелось узнать всё про эту девчонку, которой не повезло родиться в таком вот паскудном месте, где детей отбирают у мамок. В Алабаме этой сраной!

Подумав об этом, Кей вдруг вспомнил, как он, лёжа на телеге, упорно пытался что-то сообразить и сопоставить — из того, что было сказано или сделано вокруг него за время его собственного мерзотного пребывания в Алабаме. Но что?

Всё-таки у него в башке, видать, ещё не все ролики встали на место.

— Муж у неё от чёрной лихоманки помер, как и хозяин Джордж, — спокойно объяснил Заяц, деловито расковыривая палочкой золу в костре. Спустя минуту он извлёк оттуда несколько чёрных дымящихся кругляшей. Подул на них, разломил один, и Кей сразу узнал картошку. Он взял разломанный, исходящий вкусным паром клубень из рук Зайца и принялся жадно есть, жалея, что тут нету соли.

— А куда мы теперь ползём? — спросил он с набитым ртом, чувствуя, как на зубах хрустят угольки, и стараясь говорить медленно и без тех словечек, которых Ай явно не понимал.

Тот торопливо дожевал свою картофелину, шмыгнул носом и отрапортовал:

— На плантацию хозяйки нас везут. В округ Отога. Туточки же, в Алабаме, только к северу, возле Теннесси. Утречком должны уже добраться.

— Нас — это кого? — уточнил Кей. Невдалеке он видел другие костры и маячившие возле них тёмные тени. Ещё он слышал, как неподалёку фыркают и всхрапывают лошади. Там высились повозки, на которых, видимо, и путешествовали негры. Надсмотрщики, эти уроды, скорее всего, ехали верхом. Кей видел, как они расхаживают от костра к костру — их легко можно было отличить от рабов даже по силуэтам: другая одежда, властные повадки. «Сучары грёбаные!» — с яростью подумал Кей.

— Мисс Лора добрая, она наняла повозки, — поймав его взгляд, пылко заявил Заяц. — А то бы мы пешими шли. А ты ведь болел.

Кей в очередной раз скривился и наконец буркнул, пересилив себя:

— Ясно. Чего ж… спасибо, братан, что возюкался со мною. Больше такой херни не повторится, зуб даю.

И усмехнулся, увидев, как просияли глаза Айзека.

Но тому снова пришлось выхаживать Кея уже на следующий день после того, как обоз с рабами — общим числом в две дюжины голов, — сопровождаемый тремя верховыми надсмотрщиками, прибыл в усадьбу семейства Хендерсон под названием «Ореховая роща».

*

I hope I live to be a man

must be part of some big plan to keep a brotha in tha state

penn

counting pennys over tha years

I’d done stacked many

proven wrong those

who swore i’d wouldn’t live till twenty

*

В усадьбе обоз оказался ближе к полудню. Солнце, едва поднявшись, жарило вовсю, и Кей сто раз пожалел о том, что на нём нет рубахи. Его плечи и затылок накалились так, что хоть оладьи пеки. Он не привык к этакой жарище, а может, роляло ещё и то, что его собственная кожа была лишь немногим смуглее белой. В своём квартале его вообще дразнили «беложопым», за что Кей нещадно чистил друганам морды. Он с сумрачной завистью косился на прокопчённого солнцем Зайца, который беззаботно болтал босыми ногами, сидя рядом с ним на скрипучей и подпрыгивающей повозке. И так же косился на здоровенного седого негра, чья широкая чёрная спина маячила впереди него на козлах — того кликали дядюшкой Соломоном, и он всю дорогу молчал, как глухонемой.

Доротея, ехавшая на той же телеге, снова навертела на голову тюрбан. Поймав взгляд Кея, она вдруг размотала эту повязку и ловко набросила кусок тканины на его голые плечи, прикрыв их от палящих лучей.

— Ты непривычный, — тихо пояснила она, когда Кей раскрыл рот, чтобы запротестовать, и пригладила свои взъерошенные кудряшки.

Кей проглотил все слова, какие хотел сказать. Доротея была похожа на какую-то статуэтку, вырезанную из чёрного дерева, — с длинной гибкой шеей, точёными плечами и огромными печальными глазами, которые она поспешно отвела под его завороженным взглядом. Кей спохватился и сам отвернулся.

На других повозках вперемешку расселись чернокожие мужики и бабы в разномастных обносках, настороженно косившиеся на Кея, Ая и Доротею. Кей внезапно догадался, почему остальные едут отдельно, битком набившись в две телеги — они попросту боялись его, Кея, всё ещё громыхавшего цепями подобно демону из преисподней.

Цепи эти меж тем адово натирали ему шкуру и вообще мешали передвигаться по-людски. Он от души надеялся, что по прибытии на место его раскуют — вот тогда можно будет и о побеге подумать! Сначала всё как следует разузнав и разведав, само собой.

Мисс Лоры Хендерсон, белой цацы, поблизости не наблюдалось. Ни в какой-нибудь карете, ни верхом. И то, не с обозом же ниггеров ей путешествовать!

Наконец с очередного пригорка показались зеленеющие под солнцем поля. Кей отродясь не видывал хлопковых посадок, но почему-то сразу вкурил, что это именно они. Там работали негры — тёмные потные спины блестели на солнце, когда рабы равномерно взмахивали мотыгами. Оттуда доносилась заунывная ритмичная песня.

Кея прямо передёрнуло. Если мисс Лора считала, что и он отныне будет мотыжить её чёртов хлопок, то у Кея была для неё новость: он и под страхом смерти не собирался этого делать!

Он скрипнул зубами и поймал на себе настороженный взгляд Доротеи — ну чисто лань из-за куста. Айзек тоже на него посмотрел так, словно хотел что-то сказать, но не решился.

Вслед за плантацией открылся господский дом с колоннами, белеющими среди старых деревьев. Телеги, однако, обогнули его и подъехали к кучно торчащим за изгородью хижинам — жилищам рабов, как догадался Кей. Он будто кино какое-то смотрел про унесённых ветром или как там допотопная тягомотина называлась.

Всё это никак не могло происходить с ним наяву, пропади оно пропадом! Но происходило: кандалы всё так же зверски натирали ему руки и ноги, голову пекло солнцем, а в глотке пересохло.

— Кей, — вдруг быстро проговорила Доротея, когда телеги остановились и надсмотрщики, спешившись, вразвалочку направились к ним, бросив поводья проворно подбежавшим туда негритятам. — Не бранись с ними. Они опять изобьют тебя. Могут даже убить!

Её бездонные глаза были полны страха и тревоги. Она боялась за него, Кея! Он даже сглотнул.

— Не ссы… то есть не бойся, — пробурчал он, исподлобья глянув на неё. Спохватившись, сдёрнул с себя тряпицу, укрывавшую плечи. — На, забери.

Подошедший надсмотрщик что-то отрывисто пролаял и подтолкнул Доротею к остальным бабам, сползшим с телег, а Кея и Зайца — к мужикам.

— Чтоб ты обосрался, — от души пожелал ему Кей и подковылял к неграм, громыхая чёртовым железом. — Цепуры бы лучше снял! Задолбался я с вашим металлоломом!

Негры шарахнулись от него в разные стороны, как стайка вспугнутых кур, и Кей угрюмо усмехнулся. Зато Заяц прямо прилип к нему, растерянно озираясь по сторонам.

Цепи с Кея сбил всё тот же огромный, как скала, молчаливый дядюшка Соломон, отведя его в закопчённую, пропахшую железом и дымом кузницу — или как она там называлась. По его сноровке Кей догадался, что Соломон-то и заковал его в кандалы, когда он валялся в отключке. Но обиды на кузнеца Кей не держал, хоть и буркнул, мрачно глядя в его мускулистую спину:

— Терминатор хренов!

Соломон отвёл Кея и Зайца в одну из крытых соломой развалюх вблизи кузницы. Войдя внутрь, Кей вскинул голову и вздохнул с некоторым облегчением: хотя бы небо сквозь солому не просвечивало. Окошко было всего одно — напротив двери. Около стен возвышались лежанки, застеленные тряпьём.

— Блох небось тут до едрени фени, — уныло предрёк Кей и почесал зазудевший бок. После операции по снятию металлолома ему сильно полегчало, но зато люто захотелось есть и пить.

Он шлёпнулся на лежанку, обводя тоскливым взором убожище вокруг. Тут наверняка водились не только блохи, но ещё и москиты, сороконожки, крысы… да хрен знает кто! Он глянул на Айзека, смирно присевшего на другую лежанку, и отрывисто спросил:

— Как смыться отсюда? — и досадливо поморщился, увидев, как тот удивлённо округлил глаза. — Ну, слинять, свалить! Удрать! Как?

Заяц вздрогнул всем своим худым телом, пугливо оглянулся на дверь и выпалил:

— Ты что! Поймают — собаками затравят. Убьют!

Голос его дрожал, глаза лихорадочно светились в полумраке хижины. Кей нетерпеливо дёрнул плечом:

— Я не раб и никогда рабом не буду, понял? Вкалывать на эту мисс Лору? Нахрен! Убегу, и пускай убивают.

— Не надо! — едва вымолвил Заяц трясущимися губами, и Кей только рукой махнул:

— Да не кипешуй ты без толку. Я же не сейчас бежать собираюсь. Сначала надо всё разведать как следует.

Он тоже невольно понизил голос до шёпота. Проклятье, он и в самом деле не представлял, куда двигать, выйдя за пределы плантации. На Север? Насколько ему помнилось из школьных занятий по американской истории, ниггеры тогда бежали через границу южных и северных штатов — и даже, может быть, прямиком в Нью-Йорк! Вот только хрен бы знал, где эта чёртова граница проходила, и как до неё надо было добираться!

У входа снова выросла громадная тёмная фигура Соломона — тот безмолвно поманил их пальцем.

— Обед дадут! — ликующе провозгласил Заяц, высунувшись наружу. — Я же говорил, мисс Лора добрая: у других хозяев только с утра и вечером кормят!

И он резво припустил к длинным столам под тростниковым навесом, где на скамьях проворно рассаживались рабы.

Жидкая маисовая каша, из которой торчали куски цыплёнка, была охрененно вкусной, как и просяная лепёшка. Кей даже вылизал глиняную миску остатком лепёшки и поднял глаза, ища Доротею. Её кудрявая голова, снова обвязанная платком, виднелась у дальнего конца стола, возле необъятных размеров стряпухи и закопчённого котла. На кухню её уже успели пристроить, что ли? Доротея тоже вскинула глаза и несколько мгновений смотрела прямо на Кея.

Он почему-то подумал, что холостые бабы и мужики наверняка живут тут отдельно друг от друга, но не успел спросить об этом у Зайца, так ли это. После того, как миски с кашей и кувшины с родниковой водой опустели, надсмотрщики принялись что-то выкрикивать, подымая всех из-за столов.

«Началось!» — с тоской подумал Кей, внутренне весь ощетинившись от одного только собачьего гавканья этих сраных нацистов.

Собаки их, кстати, тоже сопровождали — огромные лоснящиеся твари.

Мать твою…

Кей соврал бы, если б сказал, что у него не играло очко, когда он сунул надсмотрщику под нос классически выставленный средний палец и заорал:

— А не пойти ли тебе, сука?!

Но дрался он с таким остервенелым удовольствием, с каким не дрался никогда, поливая набросившихся на него мудил отборной бранью и с ликованием видя, как их кровища пятнает горячую пыль под его босыми ногами. Прежде чем его наконец скрутили и повалили в ту же пыль, он успел расквасить носы всем троим козлам и яйца как минимум одному — тому, кого он не так давно огрел хлыстом и кого мисс Лора Хендерсон называла Гомером.

Его бешеную радость омрачало только отчаяние во взглядах Зайца и Доротеи — те оказались в первом ряду вытаращившихся на это побоище рабов, причём Заяц почему-то крепко держал Доротею за локти.

А ещё Кей, конечно, знал, что за полученное удовольствие ему придётся заплатить — и он заплатил сполна и немедленно. Тычки и оплеухи разъярённых надсмотрщиков в счёт не пошли. Вытянутые кверху руки Кея всё тот же Гомер, злорадно скалясь, сноровисто прикрутил к гладко ошкуренному столбу. Кей тяжело дышал, не успев ещё опомниться от схватки, когда на его голую спину со свистом обрушился первый удар тяжёлого кнута.

Первый из тридцати девяти, о чём громогласно объявил надсмотрщик.

Тридцать девять — библейское число.

Кей матерился, пока не охрип, и лишь тогда — на двадцатом по счёту ударе — замолк, стиснув зубы и только дёргаясь всем телом, когда кнут снова и снова беспощадно вспарывал ему спину. О пощаде и думать не приходилось — Кей слишком хорошо успел насолить этим мудилам, чем и гордился. Струйки крови ползли по его бокам, и ему казалось, что сквозь свист кнута и сопение надсмотрщика он слышит тихий плач Доротеи.

Наконец удары прекратились, и Кей бессильно обвис на собственных руках, балансируя между препоганейшей явью и благословенным забытьем. Отвязывать его никто не торопился. Надсмотрщики что-то лаяли — видать, разгоняя толпу. Чему Кей механически удивлялся — так это тому, что до сих пор не вырубился, всё-таки оказавшись крепче, чем сам ожидал.

Минуты тянулись как долбаные часы. Перед зажмуренными глазами Кея расплывались, будто капли бензина в луже, разноцветные круги, ноги слабели, отказываясь поддерживать натянутое струной тело, а милосердный обморок всё не приходил.

Зато пришла мисс Лора Хендерсон, ептыть её через забор.

— Отвяжите его, — прозвучал её мелодичный голос, просто как труба ангела Господня, а козлина Гомер негодующе тявкнул в ответ:

— Но, мисс Лора, он же отказался работать! Надо, чтобы другим черномазым было неповадно…

— Вы, кажется, оспариваете моё приказание, Гомер? — мягкий голос мисс Лоры враз оледенел, и спустя ещё несколько минут, длинных, как сама вечность, Кей почувствовал, что сползает вниз по скользкому столбу, но сознания не потерял. Так и остался стоять на коленях, прижавшись щекой к дереву и бессильно уронив освободившиеся от пут руки, едва не вывернувшиеся из суставов.

Он пытался собраться с силами, чтобы встать, когда чьи-то лапищи бесцеремонно ухватили его поперёк живота, щадя, однако, пострадавшую спину. Кей попробовал было брыкнуться, но кое-как открыл глаза и увидел, что это не надсмотрщик, а кузнец Соломон, который нёс его обратно к хижине. Рядом вприпрыжку бежал подвывающий от горя Заяц, и спешила, тоже всхлипывая, Доротея.

«Не ревите, я в порядке», — хотел успокоить их Кей, но не сумел.

Он снова обрёл дар речи даже не тогда, когда Соломон аккуратно сгрузил его на лежанку. И не тогда, когда Доротея принялась бережно обмывать его израненную спину тряпицей, смоченной в чистой воде, приговаривая при этом что-то ласковое. Было зверски больно, однако Кей уже привык стискивать зубы и молчать. Но он всё-таки заговорил — после того, как в хижине раздался спокойный голос чёртова ангела Господня, то бишь мисс Лоры Хендерсон:

— Ступай, милочка, я лучше знаю, что надо делать.

========== Лора ==========

Совершенно охренев, Кей вскинул голову и успел увидеть, как мисс Лора в нежно-сиреневом платьице, в фартучке и с какой-то склянкой в руке встречается строгим взглядом ясно-синих глаз с обжигающим взгляд карих глаз Доротеи. Так они и смотрели друг на друга над лежанкой обалдевшего Кея, пока Доротея не опустила голову и не выскользнула прочь из хижины.

Тут язык у него наконец развязался, и он выпалил, растерянно и зло оскалившись:

— Играете в добрую самаритянку, белая мисс Гордячка?

Лора на миг замерла и даже губу прикусила, а потом властно надавила узкой ладонью на затылок Кея, вынуждая его вновь улечься на место, и укоризненно промолвила:

— Необязательно быть грубым, Кей Фирс Дог.

Сказала она это точь-в-точь как его бабка. И назвала его по имени! Кто же ей сказал, неужто Заяц? Кей невольно проглотил слюну и умолк, остро чувствуя, как её пальцы с зажатым в них хлопчатым тампоном смазывают рубцы на его спине какой-то мазью: сначала резкое жжение, а потом боль утекала, как не было её.

Когда Лора выпрямилась, аккуратно свернув испачканные тампоны, Кей тихо, уже безо всякой подъёбки, проговорил:

— Вашим уродам придётся забить меня до смерти. Я на вас пахать нипочём не стану, я не раб.

Он повернул голову и пристально посмотрел в её синие глаза, вспыхнувшие смятением и гневом.

— Ты сумасшедший, — выдохнула она, отступая к порогу. Голос её дрожал.

И тут Кей наконец вспомнил то, что крутилось у него всё это время где-то на задворках сознания.

Гражданская война! Вот что он хотел и не мог вспомнить раньше.

— Я не сумасшедший, я просто родился на полтора века позже вас, — отчеканил он, приподнимаясь на локтях и сверля взглядом побледневшую, как полотно, Лору. — Скоро начнётся война Севера с Югом, в шестьдесят первом году, янки разобьют конфедератов и освободят всех негров, а вашу усадьбу, вашу, как её там, «Ореховую рощу», наверняка спалят дотла. И вас убьют, ежели не поостережётесь. «Мне отмщение, и аз воздам».

По-за шкуре у Кея, как говорила бабка, бежал мороз, а голос невольно вздрагивал. Он чувствовал себя каким-то библейским пророком. Лора же бессильно прислонилась к чахлой стене хижины, словно боясь упасть, и глаза её из синих сделались совершенно чёрными.

— Ты… сумасшедший… — глухо, полушёпотом повторила она. Судорожно вздохнула, повернулась и выбежала прочь.

А Кей тоже длинно выдохнул и уронил голову на лежанку. Его так трясло, будто ломка снова вернулась.

В хижину тихонько прокрался Заяц и шлёпнулся на пол рядом с лежанкой, озабоченно уставившись на Кея.

— Президент Линкольн выиграет Гражданскую войну и освободит всех негров, вот увидишь, Заяц, — как в бреду, забормотал Кей, поджимая колени к животу. — Но это будет ещё нескоро… так что нам надо рвать отсюда когти, непременно надо…

Всё вертелось и плыло перед ним, и он отчаянно надеялся, что, придя в себя, обнаружит — вся эта катавасия закончилась, и он лежит не в соломенной хижине на алабамской плантации, а в их с бабкой квартирке на Элтон-авеню, напротив рекламных щитов, щедро исписанных граффитчиками.

Но одновременно он так же отчаянно этого боялся. Потому что… ну потому что как же он мог оставить Зайца и Доротею?! Никак не мог.

И ещё у него перед глазами стояло бледное смятенное лицо мисс Лоры Хендерсон, белой гордячки, врачевавшей его израненную спину.

«Ты примешь всё, что Господь для тебя изберёт, мальчик», — строго сказала бабка у него в голове.

«Помогла бы лучше, чем нудеть, — так же мысленно огрызнулся Кей. — Ты небось теперь к Господу поближе».

И отчётливо услышал бабкин звонкий смешок. Она всегда хихикала, как девчонка.

«Будь что будет», — решил Кей, закрывая глаза.

И заснул.

*

now they gotta cope

since it’s tha only thing I know

it’s difficult to let it go

i’m startin’ to loose my hair cause I worry

hustlin’ to keep from gettin’ buried

but now I gotta move away now

cause these suckers wanna spray where I lay down

my homie lost his family and snapped

shot up half tha block to bring them back

tha streetz R Deathrow

========== «Знаю, что делаю» ==========

Go down Moses

Way down in Egypt land

Tell old Pharaoh to

Let my people go!

When Israel was in Egypt land…

Let my people go!

Oppressed so hard they could not stand…

Let my people go!

Едва раскрыв глаза, Кей Фирс Дог, неполных девятнадцати лет от роду, уроженец чёрного гетто в Южном Бронксе, Нью-Йорк, услышал равномерное назойливое жужжание и машинально почесал зудевшую ляжку. Впрочем, зудела не только ляжка, искусанная москитами, но и спина, над которой ввечеру потрудился кнут сучары-надсмотрщика, о чём Кей мгновенно и вспомнил. А прямо перед его носом маячила хлипкая стенка тростниковой хижины-развалюхи.

Ну, значит, снова здравствуй, Алабама и чёртова усадьба «Ореховая роща», чтоб ей погореть, уныло подумал Кей. И прости-прощай, родная Элтон-авеню и две тысячи пятнадцатый год с его айфонами, самолётами, интерактивным телевидением и пружинными матрасами!

— Аминь, бля, — пробурчал Кей, со стоном приподыимаясь на скрипучей жёсткой лежанке, и потряс головой. Он готов был поклясться, что явственно расслышал ехидный старушечий смешок, донёсшийся откуда-то сверху.

Бабка-покойница бдила за внучком, не иначе.

Решив не обращать на такие фокусы внимания — хотя на сердце почему-то потеплело — Кей ещё раз ожесточённо прошёлся ногтями по зудевшей спине. Травяная мазь, которой его накануне самолично, не побрезговав, врачевала хозяйка усадьбы, белобрысая фифа мисс Лора Хендерсон, действовала! Иначе до исхлёстанной спины было бы не дотронуться. Кей подобрал ноги и уселся на топчане, озираясь по сторонам.

Солнце настырно лезло во все щели этой убогой халупы. Снаружи доносилось деловитое квохтание кур, весёлый ребячий визг и сердитые окрики — видать, мамашки пытались собрать в кучу своих разыгравшихся отпрысков. Если бы не куры, Кей мог бы легко представить себе, что сидит у окна, выходящего в родной бетонный двор-колодец, исчёрканный похабными граффити.

Но нет! Не хватало слишком многого. Бормотания телика у соседа за стенкой. Гула несущихся по Элтон-авеню тачек и вяканья клаксонов. Воя полицейских сирен. Впрочем, Кей не мог бы с уверенностью сказать, что как раз этого последнего ему и не хватает.

Он мрачно ухмыльнулся, прижавшись исхлёстанными лопатками к зыбкой стенке, и прислушался — на сей раз к себе.

Хотел ли он прямо сейчас очутиться в своей берлоге на Элтон-авеню — с податливой цыпочкой под мышкой и грузом белого кайфа на столике у дивана?

Святое дерьмо, нет! Он не хотел!

После бабкиной смерти у него не осталось там ни одной родной души. Собутыльники да шлюшки не в счёт. А здесь был Заяц. Была Доротея с её огромными печальными глазами, которые глядели ему прямо в душу. И гордячка мисс Лора, белобрысая хозяюшка, которой он так хотел утереть её надменно задранный нос.

Или задрать подол её шикарного платьишка.

Всё, что с ним произошло, было куда круче любого белого кайфа, признал Кей с глубоким вздохом.

Тысяча восемьсот пятьдесят седьмой год, ёлки-моталки, грёбаный Алькатраз! И Кей влетел сюда голым, как хренов праотец Адам, безо всяких крутых приблуд и прибамбасов! Без пушки, мобилы и скутера. Всё, чем он обладал, чтобы выручить из рабства себя, Доротею и Зайца, были его мозги. Память. Знания. Ну и яйца, само собой.

Кей мог честно признать, что похвастаться мог только последним. Хренов долбоёб.

Он уткнулся лбом в свои скрещённые на коленках руки. Хотя про его хорошие мозги долдонили училки в школе, покуда он её не бросил. Что ж, сейчас ему предстояло выяснить, на что они реально годятся.

Раздался какой-то скрип, и Кей рывком вскинул голову.

В хлипкую дверь боком протиснулся Заяц, тощий и нескладный в своей домотканой одежонке, висевшей на нём мешком, и робко заулыбался. В руках у него была глиняная чеплашка, прикрытая сверху куском ячменной лепёхи.

Вот чего Кею точно не хватало тут, так это большого сочного гамбургера! Или пиццы с креветками из соседней пиццерии братьев-итальяшек Джино и Тото.

Он уселся поудобнее и со вздохом взял у Зайца миску.

— Доротея небось дала? — осведомился он с набитым ртом. Маисовая каша с луковой подливкой не стала хуже на вкус со вчерашнего дня! Эта девчонка готовила так же клёво, как его бабка.

Заяц несколько раз энергично кивнул, а потом сказал быстрым полушёпотом, словно невесть какой секрет открывал:

— И ещё мисс Лора меня позвала на господскую половину. Сказала, что я… — он возвёл свои круглые глаза к потолку и задумался, припоминая, — слишком измождённый, и меня надо подкормить. И определила на кухню, благослови её Господь!

Кей едва удержался, чтобы не осведомиться, кого должен благословить Господь — мисс Лору или кухню. А Заяц опять счастливо заулыбался, но тут же посерьёзнел и снова затараторил:

— И ещё она сказала, чтобы я передал тебе слово в слово — прошу тебя, Кей Фирс Дог и надеюсь, что ты мою просьбу уважишь: не упрямься ради себя самого и ради тех, кому ты дорог, смирись со своей участью.

— Ещё чего! — так и взвился с топчана Кей.

— И, если ты не станешь работать на плантации, тогда обихаживай на конюшне моих лошадей, — скороговоркой закончил Заяц и умоляюще уставился на Кея. Его глазищи-плошки стремительно наполнялись слезами. — То есть за её лошадьми. Ох, пожалуйста, Кей, пожалуйста… она просила. Правда, просила, как будто она и не твоя хозяйка.

— Она мне и не хозяйка, — процедил сквозь зубы Кей, досадливо морщась. Святое дерьмо, эта Лора Хендерсон знала, на какие точки надавить, манипуляторша хренова, почище любого шринка. «Ради тех, кому ты дорог»! Ради Зайца и Доротеи, стало быть, он должен безропотно обихаживать её одров?! А вот хрена ей!

Хотя…

Внезапная мысль так и обожгла Кея. Лошади! Верхом уж точно можно было добраться куда дальше, чем пешком! И гораздо быстрее! Обогнав верховых мудил-надсмотрщиков, которые немедля кинутся за ними в погоню!

Это стоило обдумать. И вообще всё хорошенько разведать!

Кей стиснул костлявое плечо ойкнувшего Зайца и проворчал:

— Ладно, не стремайся, бро. Сейчас я оклемаюсь чуток — и всё будет пучком, вот увидишь.

Заяц взирал на него своими круглыми глазами, словно на одного из святых, мать их, апостолов, и кивал курчавой башкой после каждого слова Кея. Хотя наверняка понял всего половину слов из сказанного им.

Кей махнул рукой и сполз с топчана. Пора было вылезти наружу. Отлить. Позырить, как тут живут черномазые. Разузнать, где чёртова конюшня с одрами, которых ему надлежало обихаживать. И вообще надо было уже шевелить задницей, если он намеревался ещё раз увидеть Нью-Йорк. Пусть даже и образца тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года.

*

So the God said: Go down, Moses

Way down in Egypt land

Tell old Pharaoh to

Let my people go!

So Moses went to Egypt land…

Let my people go!

He made old Pharaoh understand…

Let my people go!

К здешней жизни Кей приспособился легко, хотя эта жизнь была достаточно говенной. Особенно доставала его необходимость безусловного подчинения любому беляку в округе, будь то хоть малолетний сопляк: хозяин, и баста! У него просто руки чесались, тоскуя по хорошему стволу, когда он видел эти холёные белые рожи — сучар-надсмотрщиков ли, хозяйских ли гостей, частенько приезжавших в усадьбу. Но он всегда помнил про Зайца и Доротею, которые, чуть только назревал какой-то конфликт, тут же оказывались рядом с Кеем и смотрели на него молящими глазами.

И ещё Кей отлично помнил Бронкс. Копы со своим оружием и мигалками могли, конечно, считать себя там хозяевами, но… до поры до времени. Эта мысль помогала, но ненадолго.

Конюх по имени Зеб, сгорбленный, кряжистый старик-негр, только крякнул, впервые увидев, кого мисс Лора определила ему в помощники. А Кей хмуро усмехнулся — хмуро, но с некоторой гордостью: о его норове, выходит, были наслышаны все и каждый в чёртовой «Ореховой роще».

— Про коняг я знаю только то, что спереди они кусаются, а сзади лягаются, — исчерпывающе пояснил он Зебу, и тот снова крякнул, ожесточённо скребя в затылке. Но Кей вообще-то к разным четвероногим тварям относился неплохо. Те, по крайней мере, никого не убивали почём зря и не мучили, в отличие от двуногих тварей, вроде надсмотрщика Гомера и других таких же мудил.

И навоз из стойл он выгребать не чурался, как и чистить одрам их лоснящиеся бока… и так незаметно старикашка Зеб перевалил на него уйму своей работы. А сам сидел себе на пороге конюшни, пялился на то, как Кей со всем управляется, одобрительно кряхтел да жевал табак.

Кей на Зеба не обижался. У несчастного старикана руки были скрючены подагрой. Чёрт его знает, как он тут справлялся раньше в одиночку. Да и не занудный он был, добродушный, и веселил Кея разными побасенками, пока тот махал вилами.

У каждой из лошадей в конюшне тоже был свой норов, на особицу. У гнедого мерина Короля — несмотря на величавую кликуху, самый смирный. У вороного жеребца Цезаря — как раз наоборот, шуганый какой-то, тот вечно при любом стуке на дыбы взвивался. У чалой Аделины — препаскудный, она то пыталась цапнуть Кея за плечо, то на босую ногу кованым копытом наступить. А вот белая кобылка мисс Лоры, Роза, была фифой вроде своей хозяюшки, грациозно гарцевала и на грязную солому под вилами Кея косилась так, словно понятия не имела, что это такое и откуда взялось. И кусочки колотого сахара у него с ладони брала очень осторожно, щекоча мягкими губами.

В обязанности Кея входило и подсаживать в сёдла саму мисс Лору и приехавших к ней в гости дамочек. Впервые проделав это для Лоры и неохотно выпустив из ладони её тонкие пальчики, он только нагло сощурился под её недоумённым и рассерженным взглядом.

Потом щёки её заалели как маков цвет, и она сдавленным полушёпотом выпалила:

— Не смей смотреть на меня так, Кей Фирс Дог!

— Как? — медоточиво поинтересовался Кей, хотя точно знал, как.

Сиськи в вырезе лиловой амазонки у неё торчали как надо. И талия гибкая, и задница — рюмочкой перевёрнутой. Ух! Он едва не облизнулся.

Вместо ответа Лора наградила его новым, пылающим от гнева взором ярко-синих глаз и торопливо направила Розу к дверям конюшни. С тех пор и хозяйку, и всех приезжих бабёнок на лошадей подсаживал Зеб, сопя и укоризненно косясь на Кея.

С белыми мужиками-гостями было тоже хреново. Подсаживать их в сёдла не требовалось. Но они либо смотрели сквозь Кея, словно его тут и не было, либо замечали — но для того, чтобы свистнуть, как собачонке, и приказать: мол, а почисти-ка, парень, хорошенько, мою Долли или Бесси. И швыряли мелкую монетку, дожидаясь, что Кей с подобострастной улыбкой кинется её ловить, как это делали другие рабы. Кей ни разу не нагнулся ни за одним сраным центом — за него это делал старый Зеб.

Но вот как-то один из заезжих расфуфыренных щёголей — не серомундирник-офицер, а просто молокосос немногим старше Кея, в белоснежных панталонах в обтяжку, будто балерун какой, с шёлковым платком вокруг шеи и золотой цепочкой от часов, торчавшей из нагрудного кармана, — велел Кею подобрать монетку. Так и заявил, уничижительно скривив пухлые губы и уставившись на Кея в упор бархатно-карими глазёнками:

— Ты, черномазый! Я дал тебе деньги. Подбери!

Он уже спешился и стоял напротив Кея. Блестящая монетка, которую Кей не стал ловить, валялась на соломе между ними.

— Сам подбирай, если тебе надо, — равнодушно ответил Кей, с удовольствием наблюдая, как сбегает краска с не знавших бритвы щёк этого сопляка. — Я у тебя денег не просил.

Краем глаза он заметил, что Зеб поспешно выскакивает вон из конюшни, проворно ковыляя на своих кривых ногах, и ничуть не удивился этому. Щёголь же, оправившись от своего нечеловеческого изумления, вполне предсказуемо выдернул из-за голенища начищенного сапога короткий хлыст.

Но тут его ждало очередное потрясение: смуглые пальцы Кея клещами сомкнулись вокруг его по-девчачьи тонкого запястья в беленькой кружевной манжеточке.

— Ты… что! — прохрипел он, часто-часто моргая. — Как смеешь… ты, скот! Я тебя… тебя запорют до смерти!

У него даже язык заплетался.

— Прежде я тебе глаз на жопу натяну и моргать заставлю, придурок, — почти ласково сообщил Кей, не выпуская его руки.

Придурок разинул рот так широко, словно сидел в кресле у дантиста, а потом побагровел до самой белобрысой макушки.

— Джошуа! — звонко закричала Лора, стремительно вбегая в конюшню. За её плечом маячил запыхавшийся Зеб, и Кей догадался, что он-то и привёл хозяйку. А за спиной Зеба, конечно же, топтались встревоженные Доротея и Заяц.

— Что тут происходит? — продолжала Лора. Голова её была непокрыта, льняные кудряшки разметались по плечам, обтянутым домашним светло-жёлтым платьем.

Кей разжал пальцы, отпуская сопляка, и презрительно сплюнул на солому, целясь в его сверкающие сапоги. Джошуа затравленно отпрыгнул и забормотал срывающимся голосом:

— Ваш грум, он… Это… это неописуемо! Неслыханно! Вы обязаны его строго наказать… продать! Он опасен!

Лора вскинула подбородок, глядя то на него, то на Кея, медленно отступившего в угол.

Кей поднял из соломы вилы. Он знал, что больше никому не позволит себя пороть. Хватит, натешились. Пусть сразу прикончат, суки!

Встретив отчаянный взгляд Доротеи, он только зубами скрипнул.

— Он болел малярией, — отрывисто сказала Лора, тоже поглядев на Кея, и голос её дрогнул. — С тех пор он немного не в себе.

Кей с трудом сдержался, чтобы не захохотать в голос. Эта беленькая цыпочка и не представляла, насколько была права. Но она хотела его прикрыть — это он оценил.

— Извиняйте, белый маса, — издевательски пробубнил он себе под нос, косясь на перекошенную рожицу побледневшего щёголя. — У меня в башке помутилось, и я глюк словил.

Он осклабился, и Лора поспешно потянула щёголя к выходу из конюшни.

— Что он вам такого сказал? — тихо осведомилась она, но Кей услышал.

— Ни… ничего… — промямлил Джошуа, послушно волочась за нею.

Кей дождался, пока они отойдут достаточно далеко, и наконец захохотал во всё горло, падая в кучу соломы. Это было натуральное укаталово!

Доротея посмотрела-посмотрела на него и тоже прыснула. А за ними и Заяц. Кей дёрнул Зайца за тощую лодыжку и опрокинул его, счастливо визжавшего, в сено рядом с собой. Он с удовольствием проделал бы то же самое с Доротеей, но не решился.

========== «Иди, Моисей!» ==========

Yes, the Lord said: Go down, Moses

Way down in Egypt land

Tell old Pharaoh to

Let my people go!

Кей робел перед Доротеей — это он-то, перевалявший столько баб на своём не таком уж длинном веку! Но в тихой черномазой кухарочке, рабыне, не умевшей даже читать, было столько спокойного гордого достоинства, какое и не снилось Кею.

По ночам в знойной липкой духоте хижины, где рядом с ним без задних ног безмятежно дрых Заяц, Кей гонял в кулаке свой стояк, с удовольствием представляя, как засаживает его по самые помидоры мисс Лоре Хендерсон. Но воображать Доротею вот так же: распалённой, стонущей под ним — было просто каким-то святотатством. Он и не воображал, просто тормозился, и всё. Что тоже его удивляло.

Как-то поздно вечером, сходив отлить к выгребной яме и возвращаясь обратно в хижину, Кей услышал приглушённые голоса в кухонной пристройке, где жила Доротея и другая кухарка, старая Салли. Кей редко туда заглядывал, не хотел лишний раз докучать Доротее. Она была не из тех, с кем можно беззаботно зубоскалить, в её глазах словно навечно застыла усталая печаль. Кей завернул за угол пристройки, напряжённо прислушиваясь.

Доротея стояла у дверного косяка, заложив руки за спину и спокойно глядя на Сэмми, топтавшегося под крыльцом и мявшего в руках соломенную шляпу. Сэмми был подмастерьем кузнеца Соломона, не такой громадный, как этот Терминатор, но тоже здоровенный, жилистый и широкий в плечах.

— Нет, мистер Сэмюэль, — ровным голосом произнесла Доротея, склонив голову, — я не пойду за вас. Я вдова, и у меня есть сын.

Сэмми так расстроенно засопел, что даже Кею, затаившемуся в кустах, стало слышно. «То-то, хер черномазый, раскатал губу», — подумал он злорадно и сжал кулаки. Но подмастерье оказался упрямым.

— Я пойду к мисс Лоре, поговорю с нею за тебя, — прогудел он.

— Ваше право, мистер Сэмюэль, — тихо вымолвила Доротея, легко развернулась и скрылась в пристройке.

А Кей, недолго думая, взял и вышел из кустов, преградив дорогу тяжело ступавшему Сэмми.

— Если она тебя не хочет, — процедило он сквозь зубы, — мисс Доротея… посмей только её принудить! Уебу.

Кулаки у него так и чесались, право слово, требуя драки с этим обалдуем, но он боялся, что перебудит весь дом и огорчит Доротею. Ещё не хватало, чтобы они сцепились у неё под крыльцом, как два охуевших пса из-за сучки!

— Она мне нравится, — пробормотал Сэмми и чуть отпрянул, без негодования, а почти жалобно косясь на Кея, хоть тот и был ниже него почти на голову. Здесь, как и в Бронксе, репутация бежала впереди Кея, и это не могло его не радовать.

— Мне тоже, — исчерпывающе сообщил он. — Но принуждать её я не стану и тебе не советую, бро. Целее будешь.

Он величественно кивнул, как бы отпуская Сэмми на все четыре стороны.

Холостые мужики и бабы тут жили по отдельности и встречались всей толпой по вечерам возле разожжённого на заднем дворе кострища, где обычно пёкся батат и сладкий тростник. Негры там пели и танцевали под банджо или просто так, подхлопывая в ладоши и колотя палкой по полому внутри бревну — чем не барабан. Кей на эти танцульки ходил исправно — хоть какая-то веселуха. И ещё ему хотелось послушать Доротею, которая изредка выходила в круг, чтобы спеть — и как! У Кея продирало морозом спину, когда он слушал её голос — низкий, глубокий, медовый, шоколадный голос, распарывавший сердце напополам.

Он ни на минуту не мог забыть, как она пела тогда в сарае на аукционе — пела своему сыну перед тем, как расстаться с ним навсегда. Она, конечно, тоже помнила это, потому и выходила в круг так редко.

Иногда из господского дома к костру заявлялась хозяйка со своими гостями, чтобы посмотреть на увеселения рабов. Мисс Лора Хендерсон не брезговала стоять рядом с неграми и весело хлопать в такт их пению, потряхивая светлыми кудряшками. Кей так и передёргивался, видя это.

Когда хозяйка не заявлялась к костру, молодые раздолбаи играли в дурную игру, которую Кей с удивлением узнал по Бронксу. На улицах его родного квартала она называлась «Грязные дюжины», и смысл её был в том, чтобы усесться друг напротив друга и оскорблять мамашу противника до тех пор, пока тот не выдерживал и не вцеплялся оскорбителю в рожу. «Так вот откуда пошла эта забава!» — с угрюмой ухмылкой думал Кей, слушая, как мелкие поросята поливают неизвестных им женщин всякой отборной похабщиной. Он мог бы дать сто очков форы каждому из них по этой части, но… здесь же была Доротея!

Он, может, и хотел бы чем-то поразить её, но не этаким же непотребством.

«Ты превращаешься в мальчика из церковного хора, Кей Фирс Дог, грязный ты ниггер», — с усмешкой говорил он себе.

И это окончательно случилось, когда однажды вечером он не выдержал и вышел в круг поющих и ритмично хлопающих в ладоши рабов.

Чтобы спеть им одну песню, которую он знал, а они не знали.

У его бабки была целая коллекция спиричуэлов — сперва на допотопном виниле, потом на компактах. Кей, можно сказать, вырос на этой унылоте… пока не обрёл Тупака, Снуп Догга и других рэперов, а случилось это с ним лет в семь. Но теперь, стоя у рассыпающего искры костра под звёздным небом алабамщины, он понял, что именно просто должен спеть тут. Именно тут! Но он боялся, что не вытянет.

Чёрт, это же был Великий Луи!

Кей глянул сперва на Доротею, чьи глаза были огромными и тревожными, а потом на мисс Лору, застывшую тут же. Эта фифа вмиг перестала улыбаться и заметно напряглась, уставившись на Кея. И все остальные тоже пялились на него. Галдёж, стоявший на поляне, стих.

«Ладно же, смотрите и слушайте», — подумал Кей. Поднял голову, несколько раз глубоко вздохнул и запел.

— Иди, Моисей,

Вниз к земле Египетской.

И скажи старому фараону:

«Отпусти мой народ!»

Когда народ Израильский был в Египетской земле…

Отпусти мой народ!

Он был угнетён и унижен…

Отпусти мой народ!

У него временами перехватывало горло, но это было даже лучше — больше похоже на низкий хриплый голос Великого Луи. Кей видел расширившиеся, ставшие совсем круглыми глаза Лоры Хендерсон. И совсем не удивился, когда почувствовал в своей руке маленькую жёсткую ладонь Доротеи, мгновенно подхватившей припев:

— И Господь сказал: Иди, й,

Вниз, к земле Египетской.

И скажи старому фараону:

«Отпусти Мой народ!»

Мороз снова побежал по лопаткам Кея в алабамскую стоградусную жару, когда глубокий голос Доротеи слился с его голосом — так же, как её пальцы крепко, до боли переплелись с его пальцами.

Она не знала слов, просто и ясно ведя мелодию вторым голосом, а потом начав повторять за ним.

— Слова Бога смелый Моисей передал:

«Отпусти мой народ!»

Если мы не уйдём, ваши первенцы погибнут.

Отпусти Мой народ!

Потому что сам Господь сказал: Иди, Моисей,

Вниз к земле Египетской.

И скажи старому фараону:

«Отпусти мой народ!»

Кей охрип и взмок, пока допел до конца. Он глядел на потрясённые лица людей, застывших у костра — на эти чёрные и смуглые лица. Он раньше не понимал, о чём эта песня. О ком. О них.

Нехотя разжав пальцы, сжимавшие руку Доротеи, он повернулся и шагнул прочь от костра, в темноту. К горлу у него подступал комок, и ему не хотелось, чтобы хоть кто-то его увидел таким вот жалким и раскисшим.

Но позади него под чьими-то каблуками захрустел песок, и он, даже не оборачиваясь, сообразил, кто его нагоняет. Заяц и Доротея ходили босиком или в плетёных сандалиях, ступавших почти бесшумно. Кея собственной персоной нагоняла мисс Лора Хендерсон.

— По… подожди, Кей Фирс Дог, — воскликнула она, запыхавшись, и даже протянула руку, словно намереваясь коснуться его плеча, но тут же спохватилась и отдёрнула её.

Голубые глаза её блестели, длинные ресницы трепетали, кудряшки прилипли ко лбу. Луна светила так ярко, что Кей отчётливо это видел.

— Что это была за песня? — прошептала она. — Откуда ты её знаешь?

— Всегда знал, — отозвался Кей и не соврал. Он, можно сказать, родился под этот спиричуэл. А вот откуда её взял Великий Луи, он понятия не имел. — Что, прошибло вашу нежную беленькую шкурку? — добавил он, язвительно осклабившись. — Про первенцев, которых у вас отнимут, как вы отняли ребёнка у Доротеи — прямо в точку! Вы много кого в войну потеряете. Так вам и надо.

— Я тебе не верю, — выдохнула Лора, и губы у неё беспомощно затряслись. — И я не отнимала у неё ребёнка! Я купила Доротеею, но её сына купили раньше!

— Вы могли бы его выкупить для неё, — устало возразил Кей. Стоять тут и спорить с этой белой цацей не имело смысла. Ни малейшего.

Лора, как он и ожидал, надменно выпрямилась и проронила своим чистым певучим голоском:

— Она рабыня и обязана смиренно принимать свою участь. Как и ты. Нельзя потакать желаниям рабов, они должны соглашаться со всем, что решают хозяева. Для их же блага. Сын Доротеи вырастет хорошим лакеем, его купит богатая семья. Это для его же пользы.

Маленькая бестолочь не соображала, как сильно рискует, бросая этакое в лицо Кею!

Мгновенно осмотревшись по сторонам — никого, только цикады заливаются в кустах, да от костра доносится весёлое пение и хлопки в ладоши, — Кей толкнул никак не ожидавшую этого мисс Лору Хендерсон к раскидистой магнолии, шелестевшей над его головой своими жёсткими листьями. Лора так изумилась, что поначалу даже не сопротивлялась, но потом, опомнившись, забилась в его руках. Однако Кей держал её крепко, обхватив одной рукой за гибкую талию, а второй — зажав мягкий влажный рот. Кровь ударила ему в голову — и в пах. Но он лишь потёрся бёдрами об её упругие бёдра, обтянутые бумазеей домашнего платьица, и прошептал в самое ухо, маленькое и горячее:

— Ты увидишь, что я был прав, дурёха, но будет поздно. Прикажи меня забить хоть до смерти или продать, но нихера не изменится. Вы, чёртовы спесивые южане, поплатитесь за всё!

Он наклонился ещё ниже, к её белой шейке, пахнущей розмарином, и впился в эту шейку грубым поцелуем, так крепко, чтобы оставить засос. Поставить своё клеймо на этой нежной коже!

Лора болезненно застонала ему в ладонь, и тогда он разжал руки и отступил на шаг, глядя на неё с усмешкой и тяжело переводя дыхание. В ушах звенело, холщовые штаны натянулись в паху.

Лора попятилась, таращась на него и машинально прижимая пальцы к губам. Она споткнулась и чуть не упала. Потом, без единого слова, она развернулась и стрелой помчалась к господскому дому.

Кей залихватски свистнул ей вслед и снова зашагал к хижине. Ебать-копать, он бы не удивился, если бы сейчас туда же пришёл кузнец Соломон и заковал его в кандалы, чтобы утром увезти на аукцион. Или надсмотрщики заявились бы, чтобы привязать Кея к столбу и запороть плетьми.

Но никто не пришёл, кроме хихикавшего Зайца, явно приложившегося к какой-то местной тростниковой бурде. Кей устало поморщился и поддал ему по тощему заду, закидывая на топчан — почти машинально.

Пора было мотать отсюда, вот что.

*

Thus spoke the Lord, bold Moses said:

Let my people go!

If not I’ll smite, your firstborn’s dead

Let my people go!

Легче было это сказать, чем сделать, само собой. Кей уже достаточно наслушался историй о том, как собаки, специально обученные охоте за беглыми рабами, рвут их на куски — невзирая на то, что рабы, мол, чужая собственность. Это, конечно, могли быть просто байки, придуманные для устрашения подобных Кею шиложопых и языкатых строптивцев, но он всей шкурой чувствовал правдивость таких россказней. В конце концов, всего за двадцать лет до его рождения по всему Югу пылали костры Клана, а во Фриско копы прямо в постелях расстреливали чуваков из «Чёрных пантер».

Кей знал об этом.

Он не знал только, как ему миновать территорию двух штатов — Теннесси и Кентукки — а потом переплыть Огайо, чтобы попасть на Север. В Нью-Йорк. Он не знал, уцелеет ли во время этого пути. Уцелеют ли Заяц и Доротея. Кей не сомневался, что они отправятся с ним, но вот не приведёт ли он их прямиком в могилу?

Спасти положение хоть как-то могли лошади, на которых можно было бы преодолеть по двадцать-тридцать миль за ночь, но где скрываться днём? Тем более, что Кей не сомневался — в погоню за ними ринутся не только надсмотрщики и охотники за беглыми рабами, но и добрые соседи мисс Лоры Хендерсон, и друзья этих соседей.

У Кея ум за разум заходил от таких безнадёжных мыслей, и он всё никак не мог решиться и начать наконец действовать. Пока одним распрекрасным утром старый конюх Зеб не велел ему вычистить конюшню получше, особенно гостевые стойла.

— Кого ещё чёрт принесёт? — ворчливо осведомился Кей, берясь за вилы.

Зеб таинственно ухмыльнулся и откашлялся, а потом торжественно воздел вверх заскорузлый чёрный палец.

— Соседские негры давеча болтали, что их хозяин, маса Хиллтон, вроде как свататься к нашей мисс Лоре собирается. А сегодня с самого утра большой дом чистят и драят, а мне мисс Лора велела за конюшней хорошенько присмотреть… и за тобой, обалдуем бешеным.

Кей пропустил «бешеного обалдуя» мимо ушей, зато живо поинтересовался, нахмурившись:

— Что это ещё за маса Хиллтон, в рот ему дышло?

Сердце у него неприятно замерло в ожидании ответа, и не зря, потому что старый Зеб, ещё более надувшись от собственной значимости, степенно объяснил:

— Маса Джошуа Хиллтон, у которого ты намеднись четвертак поднять не захотел.

— Этот поганый слизняк?! — задохнулся Кей. — Да его плевком перешибить — и то много чести будет!

Зеб в панике замахал на него обеими руками:

— Молчи! Он наш хозяин будет… поместья объединятся… мисс Лора вон сколько сиротеет…

— Лучше б она и дальше сиротела, — буркнул Кей, ожесточённо тыкая вилами в кучу навоза. Навоз вонял ничуть не меньше «масы» Хиллтона. — Да у неё в мизинце больше ума, чем у этого мозгляка в голове! Блядь!

Он с силой вогнал вилы в стену, не обращая внимания на испуганное кудахтанье Зеба.

Всё, пора было завязывать с колебаниями. Мозгляк, став мужем Лоры, ни секунды не потерпит в усадьбе ни самого Кея, ни его друзей — в этом Кей не сомневался. Хрен знает, сколько здесь, на Юге, длилась помолвка, но, пока Джошуа не стал хозяином «Ореховой рощи», им надо было собирать манатки и бежать, положась на волю Господню.

Кей кое-как перетерпел явление в конюшне напыщенного сопляка — его расфуфыренная мамаша прикатила в экипаже — и так же еле-еле дождался вечера и момента, когда стало можно убраться в свою хижину подальше от сторонних глаз и ушей. О помолвке было объявлено даже рабам, в связи с чем за ужином подавали запечённую с бобами свинину, а потом на лужайке у костра начались танцульки.

По мнению Кея, Лора просто выжила из ума, но это всё, чёрт побери, совершенно его не касалось.

Улучив минутку, он заволок ничего не понимающего Зайца в хижину и наконец напрямик спросил:

— Если… когда я сбегу отсюда на Север, ты пойдёшь со мной, Заяц… Айзек?

Даже в зыбком свете полной луны и зарева костра, пробивавшемся в лачугу, стало заметно, как побледнел Заяц. Смуглая кожа его посерела, глаза стали огромными, как у совы, и он бессильно уронил тощие руки.

— Я знал… — пробормотал он, облизнув губы. — Я знал, что однажды так и случится.

— Ты пойдёшь со мной? — тихо, но строго переспросил Кей, и Заяц дважды быстро кивнул своей лопоухой курчавой башкой.

— Ты же как Моисей. Я пойду, куда ты скажешь, пусть нас там даже убьют.

Кею даже пришлось сглотнуть, прежде чем он сипло выдавил:

— Никого не убьют. Я… ну, в общем, я постараюсь вас вывести. Тебя и Доротею. А она… она пойдёт с нами, как думаешь?

— А как же, — без раздумий отозвался Заяц. — Мы ведь вместе с самого начала. И ей совсем нечего терять, у неё никого нету, кроме нас.

От костра доносилось мелодичное пение, заливистый смех и ритмичные хлопки в ладоши. Чему радуются, дурни? Дармовой свинине?! Кей длинно выдохнул и попросил:

— Найди её. Скажи, пусть подойдёт. Я туда не пойду. Тошно.

Заяц сверкнул белками глаз и молниеносно скрылся в кустах, топоча пятками. Кей задрал голову, вглядываясь в бархатную глубину неба с россыпью звёзд на нём. Как идти-то до Огайо? По этим самым звёздам? Ни компаса, ни навигатора. Он криво усмехнулся, сползая вдоль стены хижины и усаживаясь на корточки. Но тут же снова подорвался с места — к нему, бесшумно ступая босыми ногами, шла Дороетея. Её белое домотканое платье словно светилось в темноте, стриженая голова была непокрыта, огромные глаза смотрели тревожно и вопрошающе — прямо в душу Кею.

«Чёрт!» — отчаянно подумал Кей и выпалил как есть, без обиняков:

— Мне нельзя больше здесь оставаться. Надо уходить к Огайо. Заяц пойдёт со мной. А ты?

Тёмные глаза Доротеи ещё больше расширились, но она сказала очень тихо и просто:

— Если вы уйдёте, я не останусь. Я пойду с вами.

— Это опасно, — хрипло вымолвил Кей, не сводя с неё взгляда. О Господи, она была так красива, что ему захотелось плакать. А он собирался повести её на смерть!

— Мне всё равно, — спокойно ответила Доротея своим мягким певучим голосом.

— Ты умеешь ездить верхом? — быстро спросил Кей. Он уже знал, что Заяц не умеет, значит, придётся ехать с ним на одной лошади. За что он был признателен мисс Гордячке Хендерсон, так это за то, что она приставила его к лошадям, и теперь он мог справиться с любой брыкающейся четвероногой скотиной.

— Нет, но я сумею. Я не боюсь лошадей, я их люблю, — подумав, отозвалась Доротея, и Кей сразу ей поверил — всякие твари Божьи — кошки, псы, еноты и даже опоссумы — вились вокруг неё, как мошкара. — Когда ты хочешь бежать?

— В полнолуние, — коротко ответил Кей и пояснил: — Мы будем передвигаться ночью и отсиживаться днём в каких-нибудь заброшенных амбарах. Мы на севере этой вонючей Алабамы, но нам надо будет пересечь Теннесси, Кентукки и выйти к Огайо как можно скорее… но за нами помчится каждый пёс и каждый надсмотрщик. Я не знаю, получится ли у нас.

Он махнул рукой и замолчал. Сердце его гулко билось.

Доротея вдруг шагнула к нему, и Кей чуть ли не попятился. Её громадные глаза глянули в его ошеломлённое лицо, а шершавые тонкие пальцы, загрубевшие от вечной кухонной работы, крепко сжали его ладонь.

— В руки твои предаю дух свой, — просто сказала Доротея. А потом выпустила ладонь Кея и скользнула в темноту.

…Вечером перед побегом Кей напоил конюха Зеба кукурузным виски, принесённым Доротеей с кухни. Она потихоньку натаскала в конюшню и разных съестных припасов — Кей набил ими целый мешок, мрачно размышляя о том, доведётся ли им вообще всё это съесть. Лично ему уже сейчас кусок не лез в горло, и он почти не спал ночами, всё размышляя о том, как им лучше обтяпать свой побег. Заяц же преспокойно дрых на соседнем топчане. Его ничто не волновало, он полностью доверился Кею, как какому-то грёбаному Моисею, пока тот устало ворочался с боку на бок. По правде говоря, Моисей из него выходил ещё тот, но куда было деваться?!

========== «В руки твои предаю дух свой» ==========

Когда старина Зеб принялся выводить широко разинутым ртом рулады громкого храпа, а вся усадьба совершенно затихла, Доротея и Заяц, словно тени, возникли из ночной тьмы, просочившись в чуть приоткрытую дверь конюшни. Кей вообще наружу не выходил. Он боялся ненароком нарваться на какого-нибудь мудилу вроде Гомера-надсмотрщика или Джошуа Хиллтона, который — на правах жениха Лоры — разгуливал по усадьбе гоголем и указывал, что не так да не эдак. В конюшню, правда, он свою смазливую мордочку не совал, боялся Кея, это уж как пить дать.

Когда вошли Заяц и Доротея, Кей как раз седлал двух лошадей — смирного мерина Короля для Доротеи и вороного Цезаря — для себя и Зайца. Обе животины были самыми резвыми на конюшне. Немного поразмыслив, Кей вывел из стойла и беленькую длинноногую Розу, любимицу мисс Лоры, справедливо рассудив, что терять всё равно нечего, а лишняя лошадь не помешает. Ей на спину он закинул перемётные сумы с припасами и одеялами.

Проклятье, Кею просто необходимо было ружьё! Любой ствол — чтобы не чувствовать себя дичью, за которой гонятся охотники! Но оружия не было — только остро наточенный сапожный нож.

Кей подошёл к Доротее и только сейчас разглядел, что на ней надето вовсе не обычное домотканое платье, а грубые штаны и рубаха, как на топтавшемся рядом с ней Зайце.

— Так сподручней будет верхом ехать, — спокойно объяснила она, встретив удивлённый взгляд Кея.

Тот кивнул и вновь, неожиданно для самого себя, спросил почти умоляюще:

— Доротея, ты хорошо подумала? Нас всех могут убить… а тут тебя никто не обижает, ты могла бы…

Пухлые губы Доротеи вдруг искривились в горькой усмешке, такой же, как у самого Кея.

— Я уже умерла, когда меня разлучили с Дэвидом. Так что…

Она пожала плечами.

Кей прикусил губу. Внезапная мысль, которая почему-то раньше ему, дураку, не приходила в голову, теперь просто взорвалась у него в мозгу. Он схватил Доротею за локоть и выдохнул:

— Ты знаешь, где сейчас твой сын? Ну… куда его продали? Мы сперва поедем туда и заберём его.

Доротея покачнулась, словно от толчка, и, наверное, упала бы, если бы Кей её не держал. Глаза у неё снова стали похожи на громадные чёрные озёра, глубокие, как пропасть, а пальцы больно вцепились в руку Кея.

— Но разве мы можем? — задыхаясь, прошептала она. — Боже мой, Господи всемилостивый, я не знаю, где мой Дэвид сейчас! Тогда его продали в усадьбу «Два дуба», мистеру Квику, это в двух милях к югу отсюда, и с тех пор я ничего о нём не слышала! Я даже не знаю, жив ли он!

Она прижала ладонь к губам, немо глядя на Кея.

— Но ты хочешь забрать его? — отрывисто спросил он. Сейчас было не до сюсей-пусей, ей следовало объяснить всё как есть. — Его могут убить вместе с нами… или же он увидит, как умираешь ты, его мать!

Доротея отняла руки от лица и выпрямилась.

— Я хочу, чтобы он стал свободным, — так же отрывисто, как Кей, проговорила она своим глубоким голосом. — И пусть на всё будет воля Божья… и твоя, Кей Фирс Дог. Это моя бабка послала мне тебя, я знаю. Она умерла свободной, не чета мне, она никому не подчинялась и никого не боялась.

— Небось моя собственная бабка здесь тоже поработала, — буркнул Кей, выдавив усмешку. — Тоже бойкая была старушенция.

Он вздрогнул, словно корявые бабкины пальцы поймали его за ухо.

Помоги ему Господь, он намеревался совершить несусветную глупость! Доротеин малец будет замедлять им переход, будет пищать… и, может, даже заболеет! И как, не подняв кипежа на всю округу, выдрать его из чужой усадьбы, которая к тому же находилась на две мили южнее, то есть ещё дальше от границы с Теннесси?!

Кей даже застонал, а Доротея вдруг схватила его за руку и прильнула к ней горячими губами.

— Спасибо! — пылко шепнула она. — Спасибо, спасибо тебе!

Кей даже отскочил, словно кипятком ошпаренный.

— Дурью-то не майся, — кое-как выдавил он. — Давайте лучше… — он огляделся по сторонам, — вон лошадиные попоны. Рвите их на лоскуты, завязывайте одрам морды и копыта, чтоб нам без шума выйти из этой чёртовой усадьбы. Я сейчас вернусь… только кой у кого про твоего сынка точно узнаю.

Кей клял себя ещё и за то, что мысль о Доротеином Дэвиде пришла к нему так поздно. Можно было бы, конечно, отложить побег до следующего полнолуния и тем временем всё как следует разузнать и подготовить. Но именно сейчас обстоятельства складывались удачнее некуда! Даже сраные охотнички за рабами, по слухам, отправились из здешних краёв куда-то в Джорджию. И мало ли что могло случиться за месяц!

Двум смертям не бывать, хмуро думал Кей, подтягиваясь на руках, чтобы усесться на ветку огромного дуба, очень удачно раскинувшуюся прямо под открытыми окнами господских спален. В Бронксе эти грёбаные господа точно не жили: окна у них нараспашку, под ними всякие фикусы растут…

Машинально размышляя о такой вот ерунде, Кей бесшумно соскользнул с широкого подоконника внутрь комнаты, отодвинув белую кисейную занавеску. Его босые ноги утонули в густом ворсе ковра. Полог над высокой кроватью в углу спальни был задёрнут — от москитов и прочей мошкары. Кей прислушался и различил слабое ровное дыхание.

Он, конечно, мог промахнуться спальней и невзначай угодить прямиком к мистеру Джошуа Хиллтону. Однако на ковре валялись маленькие домашние туфли с загнутыми кверху носами, на стуле — какая-то бабская хламида вроде халатика, а в воздухе сладко пахло розмарином и лавандой.

Кей осторожно подошёл к постели, отдёрнул полог и сначала полюбовался рассыпавшими по подушке светлыми кудрями и ангельским личиком спящей Лоры Хендерсон. Потом он мгновенным рывком дёрнул её на себя, усаживая в кровати. Одна его ладонь запечатала ей рот, как давеча под магнолией, второй рукой он посильнее прижал к себе её хрупкое тело, отчаянно забившееся в его крепкой хватке. На Лоре была надета лишь тонкая беленькая ночнушка в цветочек, вмиг задравшаяся выше колен. Ножки у этой цацы были что надо, машинально отметил Кей.

Он понял, что Лора его узнала: её глаза округлились от гнева и испуга. Наклонившись ещё ближе, он с удовольствием зарылся носом в её пушистые кудряшки и вполголоса объявил, заглушая её протестующее мычание:

— Ты меня сильно заводишь, когда вот так вот трепыхаешься, крошка, так что лучше завязывай с этим.

Кей не сомневался, что мисс Гордячка поймёт, о чём он толкует, и не ошибся. Лора и вправду замерла, как кролик под кустом, и только часто-часто дышала. Она была горячей и упругой, а её сердце громко стучало прямо у его сердца. Кей длинно выдохнул, беззвучно ругнулся и угрюмо сообщил:

— Я сейчас освобожу твой красивый ротик, чтобы услышать ответ на один вопрос. Заорёшь — придушу, мне терять нечего. Понятно?

Лора упрямо молчала, тогда Кей слегка её встряхнул и угрожающе повторил:

— Понятно?

Подействовало — она неохотно кивнула.

Он отнял ладонь от её судорожно раскрывшихся губ, но остался настороже, всё так же крепко держа её за плечи.

— Сын Доротеи всё ещё в усадьбе «Два дуба», так? Его никуда не перепродали? — хмуро спросил Кей. — Только не ври.

Лора отдышалась и предсказуемо зашипела, пытаясь вырваться:

— Как ты посмел?! Я тебе ни слова не скажу!

— Ты уже сказала целый десяток слов, — парировал Кей, насмешливо глядя в её синие яростные глаза. — Скажи ещё несколько — причём правду, это в твоих же интересах. Оставлю тебя твоему обсоску-женишку нетронутой. А будешь рыпаться — отымею, как сучку, я и так еле терплю, чтобы тебя тут же не разложить.

Он блефовал, конечно, но последняя фраза была чистой правдой — он едва терпел. Видимо, почувствовав это, Лора задрожала и вся сжалась в его жестокой хватке. Её горячие слёзы закапали Кею на руки, и сердце у него невольно дрогнуло. Но он не дал себе размякнуть и ещё раз немилосердно её встряхнул:

— Ну?! Я спросил!

— Да, — надорванно прошептала Лора, закрывая глаза. — Да, мальчик был в «Двух дубах», мистер Квик обучает негритят прислуживать по дому, пока им не сравняется пять лет, и только потом продаёт задорого. Маленькие лакеи в цене, они… забавные.

Забавные, значит. Как дрессированные обезьянки.

— Что ещё ты знаешь? — устало спросил Кей, не выпуская её. — Где их держат?

— Там же, в доме, — с запинкой отозвалась Лора. — Господи, но это же безумие — то, что ты задумал, Кей Фирс Дог! За вами будут гоняться всем штатом! А у тебя на руках будет ребёнок и женщина!

— И Заяц, — пробормотал Кей себе под нос.

— Значит, два ребёнка, —— тут же отреагировала Лора, и Кей даже хохотнул. Почуяв, видимо, что он даёт слабину, Лора с жаром продолжала: — Послушай, послушай, не уходи, вас же всех просто убьют! Ну хорошо, я выкуплю этого мальчика… я позволю тебе даже жениться на Доротее! Только не уходи!

Кей недоверчиво прищурился:

— Откуда такая милость?

— Я твоя хозяйка, я за тебя отвечаю перед Господом! — отчаянно выпалила Лора, и голос её снова сорвался.

Кей глубоко вздохнул и поднялся, всё ещё держа её одной рукой, а второй — торопливо обрывая с кровати кисейный полог.

— У меня нет хозяев, и я сам за себя перед Господом отвечу, — отчеканил он, запелёнывая Лору, будто куклу, и прикручивая её к кровати. Обрывком её халата он заткнул ей рот. Выпрямился и постоял, глядя на неё сверху вниз — в последний раз.

Её синие глаза сверкали, кудри разметались по подушке, щёки блестели от слёз. Стройное тело в сбившейся ночнушке напряглось, как струна.

Она была красавицей.

— Прощайте, мисс Лора Хендерсон, — тихо сказал Кей, поворачиваясь к окну.

*

Cause the Lord said: Go down, Moses

Way down in Egypt land

Tell old Pharaoh to

Let my people go!

Tell old Pharaoh to

Let my people go!

Оставив в конюшне храпящего Зеба, Кей, Доротея и Заяц неслышно прокрались по безмолвной усадьбе, держа под уздцы лошадей, копыта и морды которых были замотаны тряпьём. Они прошли почти половину подъездной аллеи — по хрустевшему под ногами песку и гравию, — когда дорогу им преградила возникшая невесть откуда огромная чёрная тень.

— Я догадывался, что вы в бега ударитесь, — прогудел кузнец Соломон, и Кей, вздрогнув, скользкими от напряжения пальцами нащупал в кармане свой нож.

— Пропусти-ка, бро, — сказал он ровным голосом. — Мы спешим.

Из-за его плеча выступила Доротея.

— Нам нужно ещё забрать моего сына в «Двух дубах», — так же ровно проговорила она, глядя на кузнеца своими огромными глазами. — Пожалуйста, Соломон, уходи.

Тот переступил с ноги на ногу и глубоко вздохнул.

— Мой подмастерье прямо сохнет по тебе, Доротея, а ты выбрала этого смутьяна. Что ж… — он перевёл на Кея взгляд из-под кустистых бровей. — Скажи-ка, парень, а что ты знаешь о подземной железной дороге?

Кей не поверил ушам. Что за чушь молол этот верзила?

— Подземка? — пробормотал он в полной растерянности. — Тут?

Не могло такого быть, чтобы этот медведь толковал про метро!

— Здесь, на Юге, так называют путь, по которому негры бегут на Север, — терпеливо и размеренно пояснил кузнец. — Ты, понятно, этого не знаешь. Так вот, те люди, которые им помогают, зовутся кондукторами, а места, где они живут и прячут беглых — станциями. Я — один из таких кондукторов.

— Ты никогда не говорил… — ошеломлённо пролепетала Доротея, во все глаза уставившись на Соломона.

— Никто из вас никогда не спрашивал, — кузнец повёл могучим плечом. — Так вот, следующая станция — это домик квакеров близ реки Эппл-Крик. Скачите с дитём туда, проповедник Эдвардс и его жена вас приютят. Слышишь меня, парень? — он опять повернулся к Кею.

Тот только заморгал. Всё это совершенно не укладывалось у него в голове. Так значит, они не одни против всего мира? Есть люди, которые помогают таким, как они, беглецам? Им не придётся, как затравленным зверям, метаться в ожидании пули? От осознания этого у него даже ноги ослабели.

— Вы поняли, куда надо идти? — настойчиво переспросил кузнец.

— Я… я знаю, где это! — забормотал Заяц, снизу вверх благоговейно взирая на него. — Пойдёмте с нами, дядюшка Соломон!

— Господь указал мне другой путь, сынок, — усмехнувшись, наставительно прогудел кузнец и своей широкой лапищей похлопал по плечу сперва присевшего Зайца, а потом Кея. — А вы идите. Дитё выручайте!

— Чтоб мне провалиться… — проглотив слюну, вымолвил Кей, когда они миновали высокие ворота усадьбы и размотали тряпьё с лошадиных копыт. — Кто-то нам ворожит, не иначе! Давайте же, ходу!

Он помог Доротее забраться в седло гнедого Кинга, сам легко вскочил на спину Цезаря и вздёрнул Зайца с земли, усадив перед собой. Стиснув коленями бока коня, он зачем-то обернулся, чтобы поглядеть на оставленную позади усадьбу.

В ровном лунном свете «Ореховая роща» казалась абсолютно пустой и заброшенной, будто вымершей… и по спине у Кея вдруг пробежал холодок.

«Вы, чёртовы спесивые южане, вы поплатитесь за всё!..»

Он мотнул головой и погнал коня вперёд.

…Беглецам всё ещё кто-то ворожил, когда они подскакали к «Двум дубам». Оставив Зайца под старой развесистой ивой караулить лошадей, Кей и Доротея по мокрой от росы траве прокрались к воротам усадьбы. Повернувшись к Кею, Доротея чуть слышно, но твёрдо вымолвила:

— Я войду туда одна. А ты подожди здесь.

И исчезла в щели между створками ворот, прежде чем Кей успел запротестовать.

Минуты тянулись так долго, что Кей едва не ополоумел от беспокойства за Доротею и собственного бессилия. Каждое мгновение он ожидал, что сейчас раздастся злобный собачий лай и крики надсмотрщиков. Поэтому, когда Доротея вдруг возникла прямо перед ним, бережно прижимая к груди свёрток из одеял, Кей едва не сел в траву от нахлынувшего облегчения.

Он не сказал ни слова, боясь, что сорвётся голос, и только потянул Доротею к лошадям. Но когда они добежали до старой ивы, где паслись кони и смирно дожидался Заяц, Кей снова едва не грохнулся наземь, увидев в одеяльном кульке у Доротеи не одну, а две кудрявые головёнки мирно сопящих детей!

— Ты родила ещё одного сына по дороге? — слабым голосом поинтересовался он, и Доротея рассмеялась тихим счастливым смехом. Кей подумал, что ещё никогда не слышал, чтобы она так смеялась.

— Это девочка, — живо объяснила она, виновато коснувшись руки Кея. — Они спали в обнимку, и малышка заплакала, когда я забрала Дэвида. Я испугалась, что она всех перебудит… Прости, Кей, я не смогла её там оставить. Мы назовём её в честь твоей бабушки, хочешь? Как её звали?

Хочет ли он?!

Кей закатил глаза. Вместо одного спиногрыза у него на руках оказалось двое, а эта безумная, эта прекрасная женщина ещё спрашивает, чего он хочет!

— Сюзанна, — проворчал он. — Старую каргу, которая меня сюда законопатила, звали Сюзанной. А твой пацан рановато начинает укладываться в постель с девчонками, вот что я тебе ещё скажу!

Доротея снова рассмеялась, и Заяц, тоже залившись хохотом, так и повалился на траву. Кей грозно цыкнул на обоих:

— Чего развеселились, полоумные, давайте по сёдлам! Может, нам и дальше повезёт.

…Им везло почти до самого домика квакеров на Эппл-Крик, к которому они подъехали на рассвете. Дом этот под красной черепичной крышей выглядел мирным и спокойным. Вот только с другой стороны к нему приближалось никак не меньше десятка верховых с собаками, мельтешившими у ног лошадей.

И почти у всех всадников были ружья.

Пока Кей, придерживая за плечо завертевшегося в ужасе Зайца, лихорадочно размышлял, что же теперь делать, Доротея подскакала к ним. Она безмолвно протянула Кею всё ещё крепко спавшего сына, а недовольно закряхтевшую девочку — ошеломлённому Зайцу. Спрыгнула наземь и встала прямо перед неотвратимо приближавшимися верховыми, раскинув в стороны гибкие руки. Упавшую с её головы косынку подхватил и унёс ветер.

Кей машинально и неловко прижал к себе безмятежно сопевшего тёплого мальца, глядя на Доротею широко раскрытыми глазами поверх курчавой головы оцепеневшего Зайца. А Доротея просто… запела.

Кей не знал, сколько прошло времени. Глубокий низкий голос наполнил всё вокруг — как ветер, летевший с запада. Как солнечный свет, горячим золотом заливавший рыжие холмы. Как речная вода, тихо плескавшаяся в заводи позади них…

Не лаяли собаки. Замерли на месте лошади, даже не переступая с ноги на ногу. А когда песня оборвалась, и Доротея, чуть пошатнувшись, опустила руки, верховые вдруг развернули коней и так же молча, без единого слова, направили их прочь от дома. Будто вовсе не заметили застывших перед ними Доротею, Кея и Зайца.

Кей окончательно очухался только тогда, когда Доротея, робко улыбаясь, подошла к нему и протянула руки навстречу сыну. Тёмные глаза её сияли ярче подымавшегося солнца, как показалось Кею, который осторожно вложил ребёнка ей в ладони. Он спрыгнул с коня и помог спешиться Зайцу.

— Как ты это сделала? — хрипло спросил Кей, сглотнув. — Как? Скажи!

Доротея только покачала непокрытой головой:

— Я не знаю. Это всё песня. Она пришла… сама.

За их спинами заскрипели ворота дома квакеров, куда они так спешили попасть. Не оборачиваясь, Кей крепко обнял Доротею с малышом, а другой рукой обхватил за плечи Зайца, прижимавшего к себе девчонку. Чёрт побери, это была его семья!

Его семья.

========== На Запад ==========

…— Мы не пойдём в Огайо, — спокойно сказал Кей хозяину дома, проповеднику Эдвардсу, когда они все уже сидели за его просторным, чисто выскобленным столом. На столе были расставлены миски с жареной крольчатиной и печёной тыквой. Дэвид и Сюзи весело прыгали на коленях у Доротеи, грызя красные лакричные леденцы.

Доротея и Заяц, услыхав такое, выжидательно вскинули на Кея глаза, как и пожилой седеющий пастор Эдвардс, и его круглолицая улыбчивая жена, миссис Молли.

— А куда же вы пойдёте? — негромко осведомился проповедник.

Кей немного помедлил и раздумчиво объяснил:

— На Запад. На Индейскую территорию. Там нет рабов, все свободные люди.

— С детьми?! — ахнула миссис Молли, комкая в руках фартук. — Там же дикари!

— Ничего, — отозвался Кей, с улыбкой глядя на Доротею, которая ответила ему такой же широкой улыбкой. — Мы с ними закорешимся… э-э-э… то есть подружимся. Обязательно. И наши дети всегда будут свободны.

*

Кей Фирс Дог никогда больше не вернулся ни в Алабаму, ни в Нью-Йорк. Его семья осела в Техасе, поселившись на земле племени команчей, вождю которых Кей спас жизнь. Дэвид, его приёмный сын, впоследствии женился на дочери этого вождя. А Сюзанна вышла замуж за Айзека и всю жизнь вертела им, как хотела. Другие дети Кея и Доротеи, Фрэнк и Джереми, стали ковбоями и вольными охотниками. Свою самую младшую дочь Доротея назвала Лулу в честь её второй прабабки, а через много-много лет внучка Лулу стала петь в самых знаменитых мюзиклах Бродвея.

Ни дети, ни внуки Кея так и не узнали, что он родился спустя сто тридцать лет после Гражданской войны Севера и Юга.