Бэд Кристиан ПОПУТЧИК

Солнце катилось в гору, малогабаритный автобус чихал и конвульсивно дёргался, многоголовая толпа пассажиров угрожающе колыхалась над счастливчиками, что тихо потели на сидячих местах. Ах, июнь, всем надо за город…

Я оказался из условно счастливых, а потому несчастные давили на меня физически и морально, жарко вздыхая над моей низко склонённой головой.

Глаза поднимать я не собирался: смысла-то созерцать полные укоризны лица двух притиснутых ко мне дородных тёток, гружённых сумками, сумочками и сумищами? Телефон разрядился, и развлекался я тем, что уворачивался от качающейся руки, явно тёткам не принадлежащей (раздавили они, что ли, её хозяина?).

Рука была толстая, волосатая, в синеватых разводах татуировки. Пазик трясло, и она норовила заехать мне то в нос, то в глаз.

Татушки на сосискообразных пальцах были здорово размытыми, и я никак не мог понять, что же они изображают? Может, толстяк их сводить пытался? Вот батька мой в розовой юности наколол имя Люся, а потом женился на Вале и давай эти буквы уксусной эссенцией…

Автобус накренился, и татуированная рука поймала меня за голову, впечатывая ухом в стекло!

— Ты чё! — заорал я, вцепляясь в эту, одну, своими двумя. — Козёл одноклеточный!

Ухо моё горело, прямо на ходу распухая в вареник.

Меж тётками втиснулась бритая голова, и, багровея от натуги, уставилась на меня круглыми злыми глазами. Я увидел, как натянулась золотая цепь на мощной шее, и очень явственно осознал, что же было наколото на толстых пальцах случайного попутчика!

Толстяк выдернул руку, раздвинул тёток, оскалился…

Был он на две головы выше меня, каждый кулак — с кочанчик ранней капусты.

«Всё, — обречённо подумал я. — Следующая — конечная, мы выйдем, и он меня заставит „за козла ответить“. И в лесу прикопает».

Мне стало так неожиданно холодно в этот жаркий июньский полдень, что я икнул.

Автобус проявил солидарность и тоже икнул, проседая на задние колёса. На меня повалились обе тётки, сверху их придавил хозяин руки, и я обрадовался, что не доживу до конечной.

Изогнулся из последних сил, пытаясь воззвать к кондукторше…

В лицо дохнуло жаром! Я сам себе не поверил: на нашу заднюю площадку, проломив крышу, втиснулась летающая тарелка. Небольшецкая такая. На одного.

Вокруг тарелки осталось пустое пространство, небольшое, сантиметров в сорок. Видно её охраняло какое-нибудь давильное поле, вроде гравитационного.

— А-к? — только и сумел просипеть я.

Остальные пассажиры сплюснуто промолчали.

Я задыхался, придавленный тётками и толстяком, но глаз от неопознанного объекта, оторвать не мог.

Инопланетная дрянь была больше похожа на мультиварку, чем на тарелку, вместо панели управления наличествовал круглый люк с кнопочками-шариками. Пока я их разглядывал, кнопочки замигали, люк открылся, и из него выглянул синий червеобразный уродец.

— Ура, земляне! — проквакал он. — Играем? Мир или война?

Инопланетянин прямо из груди вытащил белый кубик, который тут же превратился в шарик, и подбросил в трёхпалой руке.

— Кидаю: кубик — мир, шарик — война. Угадываем, земляне! Или вам всем хана вместе с вашей планетой! — Он направил на меня синий палец и изобразил что стреляет.

В автобусе повисло сдавленное недоумение.

Инопланетянин снова подбросил свою игрушку, и она тут же поменяла форму на пирамидку. Он поморщился, потряс рукой, заставляя фигурку вернуться к форме шарика.

— Шулер, — прошипел толстяк.

Я ему сразу поверил: рыбак рыбака…

— Почему мы? — неожиданно тонкими голосами задребезжали тётки.

— Логика протокола! Земляне должны сами сделать свой выбор. Иначе — мгновенная утилизация всех и сейчас без предварительной сортировки! — осклабился синий и обвёл глазами пассажиров. — Тарелка пишет! Голограмму потом к делу пришьют! Кто тут главный?

Он ткнул пальцем в левую тётку:

— Ты человек, ты ближе — ты выбираешь!

— Я не хочу! — затрепыхалась тётка. — Я не умею! Мне не надо!

— Не хочешь — твоё дело, — хмыкнул инопланетянин и щёлкнул пальцами.

Тётка пожелтела, потом позеленела… И вдруг слизью стекла на меня и соседнюю тётку, а с нас — закапала на пол.

Дышать сразу стало легче: слизь запаха не имела, а вес сидящих на мне уменьшился примерно на треть. Однако меня это совсем не обрадовало.

Инопланетянин тем временем ткнул пальцем в другую тётку, которая раньше мостилась на моём правом колене, а теперь усиленно ёрзала, закапываясь между мной и толстым.

— Человек, теперь ты выбираешь! Мир или война?

Несчастная женщина перестала трепыхаться. Желудок мой сдавило от жалости: лицом тётка была просто вылитая тёща, но есть ситуации, когда пожалеешь и маму жены, особенно если сидишь с нею в одной очереди в морг.

Синий уродец нахмурился — кожная складка нависла над круглыми, похожими на шарики от пинг-понга глазами. Его пальцы угрожающе зашевелились.

— А-а! — завыла тётка.

— А-а! — попытался протестовать я.

Нет, я, конечно, трус, но нельзя же вот так, щелчком пальцев, решать судьбу всего человечества? Сначала одна тётка — в желе, потом другая… А потом кто?.. Я?..

— Это же баба! — рявкнул толстяк и замер, испугавшись собственной громкости.

Инопланетянин удивился: глаза его слегка вылезли из орбит.

— У вас же тут, вроде, женоправие? — спросил он и занёс пальцы для щелчка.

— Э-это на д-бум-маге… — язык мой в ужасе цеплялся за зубы. — Н-нет у бабы такой функции — в-выбирать!

Тётка подвывала, кивая головой. Желе из её товарки испуганно колыхалось на толстом боку.

Инопланетянин вытянул средний палец, дотронулся до виска жертвы.

Тётка взвизгнула, и звук в ней сломался.

От усилия лицо инопланетянина собралось гармошкой: видно, пытался читать, что у бабы в мозгах.

— Функционал, что ли, неполный? — определил он наконец и хмыкнул, перенаправляя палец на меня. — Тогда ты выбирай, человек: кубик или шарик? Кубик — мир, шарик — война! А то я устал. Вот устрою вам сейчас превентивно конец планете!

Он подбросил шарик, и я лишился дара осмысленной речи.

— Не-е! — толстяк с силой подался вперёд, вонзаясь локтем мне в грудь и частично приводя в чувство. — Ему никак нельзя выбирать, он же лох, терпила!

Инопланетянин замер. Шарик беспомощно повис в воздухе.

— Что значит «терпила»? — спросил синий уродец, усиленно вращая глазами.

Толстый замычал и покрутил в воздухе пальцами. Неподходящее у него было образование, чтобы читать сейчас лекции по лингвистике.

Инопланетянин думал. Сумел он выяснить, кто такой терпила или нет, я не понял, но вид у него сделался слегка потерянный. Может, и в его кастрюльно-шулерском обществе имелся свой уголовный мир?

— Тогда ты выбирай, человек! — указал он на толстяка.

— Не-е! Мне нельзя, я не пахан! — замахал тот всем телом. — Не проканает твоя запись! Начальство не одобрит! Пахану выбирать положено!

Лицо инопланетянина вытянулось, глаза вылезли так далеко, что показались синие штырьки.

— А где пахан? — спросил он, испуганно шевеля глазами.

— Сюда смотри, э! — толстый ткнул себя пальцем в висок. — Конечная. Турбаза «Уют»!

Инопланетянин сунул палец в висок толстого, и лицо его озарила улыбка понимания и облегчения — видно узрел там что-то знакомое.

Он подался назад, тарелка завибрировала, и, даже не закрыв люка, ринулась вверх… Миг — и словно бы ничего и не было. Только небо тихо синело сквозь рваную дыру в крыше автобуса.

— Вы чё там творите?! — донёсся запоздалый крик кондукторши.

Толстяк выпрямился, оттолкнувшись от моей груди. Его ладонь со следами наколотых на пальцах «перстней», такая родная и крепкая, оставила влажный отпечаток на моей рубашке. Видно, и ему недёшево далась эта беседа.

Пассажиры запоздало заголосили. Уцелевшая тётка разрыдалась. Автобус затормозил на конечной.

Стряхивая слизь, мы вывалились на окраинную улицу, где город кончался, а к лесу тянулись садовые участки, и увидели, как алое зарево поднимается за ленточным бором.

— К турбазе полетел? — спросил я, ощущая запоздалую дрожь во всём теле.

— Полетел. Но не долетел. Там щас братва по бутылкам стреляет. Можно ведь и по тарелкам… — выдохнул толстяк и попробовал улыбнуться мне.

А я — ему.

Загрузка...