Пора забот

ВАНИНА БРИГАДА

…На восходе солнца все озеро в веселом, ликующем блеске. Легкий ветерок рябит бирюзовую гладь воды, солнечные блики переливаются множеством цветов, и кажется, что это играет рыба — серебристая, зеленая, золотая, огненно-красная… В бледно-голубом небе носятся легкие чайки, длиннокрылые медлительные мартыны, пролетают стайки “холостых” селезней, с полуободранными крыльями — признак линьки. Высоко в небе, над прибрежными камышами, парит болотный лунь, высматривая добычу — сейчас у всех птиц появились дети.

Я стою на берегу сибирского древнего моря, остатки которого мы называем коротким словом — Чаны. Озеро невозможно окинуть взглядом: его длина сто километров и ширина — шестьдесят-семьдесят. Оно часто бывает неспокойно, и местные жители зовут его морем.

— Задурила погодушка, а рыбаки ушли в море… — переговариваются между собой жены рыбаков, глядя в бурную даль.

Береговая линия озера причудливо извилиста, заливы глубоко врезаются в материк, так же как полуострова далеко уходят в озеро. На одном из таких полуостровов расположилась старая деревня и государственный рыбозавод.

Сегодня озеро на редкость спокойно. На пристани у при чала стоят баржи, на берегу перевернутые лодки, а в отдалении — на рейде — отдыхает катер, которому ежедневно приходится совершать дальние рейсы к местам, где работают бригады рыбаков, и вывозить оттуда добытую рыбу.

Рядом с пристанью — цеха рыбозавода: приемочный, засольный, охлаждения и копчения. На паутине вешалов вялится рыба. У приемочного цеха — груды бочек, корзины, ящики, тележки, весы.

Еще рано, и на дворе рыбозавода, кроме сторожа, никого не видно

Первым на берегу появляется белокурый мальчуган лет десяти в матросской бескозырке и большой, явно не своей, телогрейке. В правой руке он несет коричневую сумочку, а левой поддерживает на плече весло и два длинных удилища.

Я подхожу к нему и спрашиваю: далеко ли он хочет плыть?

— Да вот, в камыши… — показывает он вправо и приглядывается ко мне, как к чужому человеку. — После бури всякая рыба по камышам гуляет…

— А что, разве вчера буря была?

— У нас часто бури… — Он кладет свое «хозяйство» на перевернутую кверху дном дощатую лодку. У него большие голубоватые глаза, выцветший до белизны чуб и немного облупившийся толстоватый нос. На ленточке бескозырки надпись — «Балтиец». Подобных мальчишек можно встретить всюду на берегах наших морей.

— Вчера такой разыгрался штормяга, думал, домой не попаду. Хотел уже в камышах ночевать, да к вечеру маленько стихло…

Я спрашиваю его о переживаниях, а он, улыбаясь, говорит:

— А чего бояться? Это не на море, а у берега.

Он, конечно, разумеет не Каспийское и не Черное моря, а свое.

— Лодка у меня большая, и волн я никаких не боюсь, только с ветром мне не справиться. Угнало бы куда-нибудь, за день потом домой не доберешься…

Я смотрю в безбрежную сверкающую даль и, действительно, кроме неба и воды, ничего не вижу.

— Ну сегодня погодка — лучше не надо… — говорю я, зная, как наши городские рыбаки любят тихую солнечную погоду.

— Нет, — возражает маленький рыбак, — сегодня тоже погода неважная для рыбалки. Вот когда валик гуляет (небольшая волна), рыба лучше клюет. В тихую погоду насадка висит без движения, а когда валик — она играет, и рыба ее скорее замечает… — просвещает он меня. — Это уж мы знаем точно…

Я помогаю ему перевернуть и столкнуть на воду лодку-плоскодонку и говорю, что с удовольствием съездил бы с ним порыбачить, но мне нужно побыть на рыбозаводе.

— Вы из города? — спрашивает он. — А крючков, наверное, не привезли… Сколько людей приезжает, а крючков никто не привозит.

— Как же не привез! Я ведь знал, что вам надо…

Достаю из кармана спичечную коробочку и показываю ему все свое богатство — сотню самых маленьких крючков — заглотышей, как их называют ребята. Где бы я ни был, меня везде одолевают малыши просьбами: привезите заглотышей. Сейчас, открывая коробочку, я думаю, что сердце юного рыбака будет мгновенно покорено при виде таких крючков. Но что с ним?.. Он даже руки не протянул, чтобы взять, детально осмотреть мою драгоценность, а вспыхнувшая в глазах любознательность погасла.

— Кого ловить такими крючками? Чебаков только! У меня и насадок для них нет… — разочарованно говорит он. — Нам такие крючки не годятся… — и показывает крючки на своих удочках. — Вот какие нам надо, большие…

— А ты кого хочешь ловить?

— Язь сейчас хорошо идет на стрелку (стрекозу), — коротко отвечает мальчик.

Зная, какой желанной рыбой для городских рыбаков является язь и как они бывают довольны, поймав эту рыбу, я говорю:

— Пока мамаша управляется по домашности, ты язька, а то и парочку добудешь на завтрак. Разве плохо?

Мальчик улыбается:

— Что за рыбалка! За парой и ездить не стоит… Вчера вон буря была, а я двенадцать килограммов сдал на завод да четырех язей домой принес… А Генка и Сашка по десять килограммов сдали…

— Это кто такие? Твои товарищи?

— Моя бригада… — улыбается он. — Да вон они идут… Эй, вы, засони! Давно пора быть на месте, а вы спите…

— А тебя как звать?

— Ваня… — Он вдруг хватает свои удочки и, показывая мне, говорит: — Разве это снасть? Не лески, а веревки какие-то!.. Вон у дедушки Алексея — лески жилковые то-нень-кие! Он у нас первейший рыбак, по пятьдесят да по семьдесят килограммов ловит за день… — И, видя, что я поражен такими цифрами, вроде как бы обиделся: — Не верите? Кого хотите спросите, все вам скажут… На добрую снасть и ловить весело…

— Есть, — отвечаю, — у меня лесочка, не хуже дедушкиной будет… — Я достал из кармана моток зеленого капрона и подал его Ване. — Раз крючки мои тебе не годятся, возьми на память леску…

Ваня так и затрепетал от радости. У него дрожали руки, когда распутывал конец лески, чтобы попробовать ее крепость.

Подошли ребята.

— Вот, Генка, леска!..

Гена был рослым остроглазым парнем, с курчавой непокрытой головой, волосы у него выцвели и казались бронзовыми. Увидев у товарища леску, он сейчас же повернулся ко мне, и в его черных глазах я прочел: «А нет ли у тебя еще одной такой?”»

Все усилия Вани порвать леску ни к чему не привели.

— На-ка, попробуй… — подал он Гене.

Гена намотал конец лески на пальцы и, понатужившись, стал тянуть. Маленький черненький Саша, третий член бригады, высунув кончик языка, прищемил его зубами, словно этим хотел помочь товарищу. Леска выдержала.

— Пальцы режет… — сдался Гена.

— Вот это да-а!.. — выразил свое восхищение Саша. — Хоть какую щуку можно вытащить!..

Леска была пятиметровая, и я пожалел, что, захватил всего одну; другим членам бригады я не мог подарить ничего.

— Ладно, — говорю, — в другой раз приеду, всем вам жилковые лески привезу…

— А крючков крупных привезете? — приступил ко мне Гена. — У нас тут нипочем нету…

— Обязательно привезу… Вы что же, договор заключили с рыбозаводом или как?

— Зачем договор… — ответил солидно Ваня. — Мы же не спекулянту сдаем, а государству. Обманывать нас никто не станет. Осень придет, а у нас будут деньги и на учебники, и на тетради, и на пимы.

Я смотрю на загорелых крепышей и думаю о их судьбе. Городские ребята летом стремятся в лагеря, в дома отдыха, на дачу с родителями, чтобы поправить здоровье, набраться сил, а у этих — свой лагерь — родное «море». Здесь они закаляются, накапливают знания, навыки. Это безусловно будущие рыбаки-промысловики. Они любят труд своих отцов, любят свое «море»…

Где-то за зданиями цехов слышны голоса. Ваня привязал новую леску к удилищу и, уложив все в лодку, командует:

— Поплыли!.. Скоро тетя Физа зазвонит к началу работы… — Он сталкивает лодку на воду и спрашивает, где я остановился.

— Рыбы я вам принесу на обед…

А маленький Саша, отчалив от берега, кричит:

— В другой раз приедете, книжки интересные привозите, про рыбалку, я очень люблю читать…

Ваня берет направление к выдавшимся далеко в «море» камышам. Гена и Саша плывут за ним. Я с завистью провожаю их взглядом.

А озеро все в блеске солнечных лучей — радостное и зовущее. Легкий юго-западный ветерок поднимает «валик» — то, чего так желал Ваня.

— Удачного вам лова, юные рыбаки!..

В полдень, возле строящегося нового цеха копчения, проходило собрание по сбору подписей под обращением Всемирного Совета мира. Собрание проводила учительница, депутат районного Совета Анна Федоровна, молодая девушка в белой кофточке с голубым бантом на груди, с высокой пышной прической. Говорила она хорошо, убедительно, словно сама пережила все ужасы войны.

— Мы за мир! Всем людям на земле хватит и места, и работы, и хлеба. На земле тружеников больше, чем империалистов, поджигателей войны, и мы — победим!.. — закончила она свою речь.

За ней выступил председатель колхоза — бывший фронтовик, потом колхозники, рыбаки и рабочие рыбозавода. Все они брали обязательства выполнить и перевыполнить планы. Особенно мне запомнилась маленькая женщина в белом платочке и большом резиновом фартуке с прилипшими блестками рыбьей чешуи. Из-под платка выбивались пряди посеребренных волос, а черные глаза горели гневом, когда она говорила.

На белом листке бумаги, испещренном различными подписями, я поставил свою и пошел проводить Анну Федоровну, Маленькая седая женщина с горящими глазами не выходила из памяти, и я спросил: кто она?

— Это вдова Матрена Орехова. У нее на фронте погиб муж и старший сын, эта женщина знает, что такое горе матери…

Некоторое время шли молча. Наконец я вспомнил о ребятах и попросил ее рассказать о рыболовецкой детской бригаде.

Анна Федоровна удивленно посмотрела на меня:

— А вы откуда знаете?

— Да вот узнал. Даже успел познакомиться с ребятами…

— У нас нет «детской бригады рыбаков», есть «Ванина бригада»…

— Но ведь это же дети? — допытывался я.

— Конечно, дети… — Анна Федоровна остановилась и строго посмотрела мне в глаза. — Вы, может быть, думаете, что я организовала ребят с целью извлечений пользы? Так вы ошибаетесь. Ваня Поярков сам организовал бригаду. Ни председатель колхоза, ни я в этом неповинны…

— Но ведь это же хорошо!.. — воскликнул я.

— Я тоже думаю… — И Анна Федоровна подробно рассказала мне обо всем, причем я видел, что она гордилась своими учениками, их поведением и настойчивостью.

…А было так.

На первом уроке Анна Федоровна обнаружила, что Саша Орехов не пришел в школу, но до перемены не спросила, ожидая, что кто-нибудь из ребят скажет о причине неявки. Ученик он был исправный, и подозревать его в намеренном прогуле нельзя было.

С наступлением весны заниматься становилось все труднее и труднее. Ребят отвлекала высохшая площадка возле школы, многие из них поглядывали в окно и плохо слушали урок.

А дни стояли ясные и теплые. С юга прилетело много птиц; скворцы разместились в приготовленных домиках и целый день пели; пролетали гуси, лебеди, журавли, утки. Все это было интересно ребятам, и Анна Федоровна скрепя сердце выговаривала им:

— Не вертитесь… В классе нужно слушать урок, а наблюдать за птицами в другое время… Из окна вы ничего не увидите…

Во время перемены и классы и коридор опустели. На поляне мальчики и девочки разделились: одни играли в лапту, другие в «классы». Анна Федоровна из своей комнаты видела, что среди играющих не было Вани Пояркова и Гены Речкина. Это показалось странным. Ваня, Гена да еще Саша Орехов всегда были зачинщиками всяческих игр. Она тихонько открыла дверь и увидела ребят у окна.

— Вы что же не играете? Эта перемена короткая…

— Не хочется… — как-то подавленно ответил Ваня.

— Сашки нет… — открылся Гена.

— А почему его нет? — спросила Анна Федоровна.

Ребята не знали.

— Он ведь далеко живет от нас, — сказал басовито Ваня. — Может, дома что случилось… После уроков сходим…

— Обязательно сходите, он ваш товарищ… А сейчас выйдите хоть на крыльцо, дверь откройте, пусть классы проветрятся. Сегодня тепло…

…После уроков ребята забежали домой, оставили сумки с книгами и отправились к Саше. Он жил почти на краю рыбачьего поселка. Маленькая избушка их стояла окнами на полдень и казалась веселой. На углу, под крышей, был прибит скворечник — это Сашина работа, — и поселившийся в нем хозяин распевал на все лады, надувая искристую шейку и поднимая нос кверху. Ребята с завистью посмотрели на скворца, в их скворечниках еще не поселились гости.

— А ну-ка по-петушиному… — обратился Ваня к скворцу.

Ребята постояли, послушали, но певец не выполнил их просьбы. Он заливался соловьем, кричал по-галочьи, стрекотал сорокой, свистел иволгой, рассыпал трели жаворонка, а по-петушиному петь не хотел. Ребята вытерли ноги о солому, брошенную у порога, и пошли в избу.

Саша лежал, разметавшись на кровати, и тяжело дышал. Сестренка Маша и братишка Коля сидели за столом и ели жареную рыбу.

Показав на Сашу глазами, Ваня спросил, что с ним.

— Мама говорит: горячка… — шепотом ответила Маша. — Ему то жарко, то холодно бывает…

— А за врачом ходили? — приблизившись к ней, так же шепотом спросил Гена.

— Был… Сказал — пройдет… Саша только сейчас уснул, всю ночь не спал.

В избе было тесновато. При входе, налево, стояла большая кровать, и в простенке, между окон, обеденный стол; за печкой — вторая кроватка, и у окна маленький стол с горкой книг и тетрадей. Это уголок Саши. Жили Ореховы бедновато. Сам Федот Михайлович и старший сын Василий погибли на фронте, Матрене Марковне приходится одной поднимать ребят на ноги. Целый день она на работе, и многие заботы по дому ложатся на “маленького хозяина”, как она зовет Сашу.

Ваня осмотрел комнату и удивился чистоте. Саша второй день болен, но за порядком кто-то наблюдает.

— Пусть спит, — сказал он Гене. — Пойдем…

А за дверью сказал Маше:

— Пока Саша болеет, помогай маме. Вас трое, а она одна…

— Я и то сама все делаю… — бойко ответила девочка.

— Проснется, скажешь, что мы приходили проведать…

Ребята долго шли молча, потом Гена сказал:

— Поправится Сашка, надо ему помочь с уроками…

— Ясно… — подтвердил Ваня. — А ты знаешь, отчего он заболел?

— Я, что ли, доктор? — недоуменно посмотрел Гена.

— Тут без доктора все видно… Не примечательный ты, вот что я тебе скажу. Все надо примечать… Ты сапоги его видел?

— Ну, видел.

— Какие они?

— Сапоги как сапоги…

— Значит, ты ничего не видел… Сапоги у него худые, «каши» просят… Промочил ноги, а весна — не лето, вот и простудился… Ему сейчас надо сапоги, это самое главное…

— У меня нет вторых сапог, а ботинки старенькие, — сказал Гена.

Солнце уже свернуло с полдня. В переулке, по которому они шли, у плетня, еще лежал снег, и ребята слышали тихий говор незримых ручейков. Ваня остановился и посмотрел на родное «море». Лед на озере стал синий-синий, и по этому простору темной лентой пролегала зимняя дорога к далеким островам. У камышей, по заберегам, где скопилась вешняя вода, летели стайки уток, метались чайки.

Гена тоже смотрел на озеро и первый высказал совсем неосуществимую мысль:

— Если бы у нас с тобой были ружья, настреляли бы уток, сдали бы в сельпо, вот и деньги на сапоги…

— «Если бы»… — передразнил его Ваня. — Если бы у нас были ружья, да порох, да дробь, да если бы умели стрелять… Что пустое говорить!.. Проще — если бы у нас с тобой были деньги, пошли бы и купили…

Гена смолчал. Задача была сложной и казалась непосильной. А Ваня вдруг сорвался с места и решительно сказал:

— Идем к сапожнику…

Дядя Яков обедал, когда пришли ребята. Они поздоровались и остановились у порога. Сапожник удивленно посмотрел на них и спросил, что им нужно.

Из-за кухонной перегородки вышла хозяйка со сковородкой жареной картошки и, увидев ребят, пригласила:

— Проходите, садитесь…

Ребята сели на скамейку. У сапожника лицо было строгое, и Ваня подумал, что ничего не выйдет из его затеи, но присутствие хозяйки ободрило его.

— Мы пришли просить вас, дядя Яков, — несмело сказал он.

— О чем? — сапожник отодвинул от себя тарелку и, вытирая полотенцем большие продымленные усы, пристально посмотрел на ребят: — Если кому сапоги починить — не возьмусь. Вон видите, какая гора в углу. Все это надо сделать в срок, люди собираются на пахоту…

Рядом с низеньким столиком, на котором стояли коробочки со шпильками, гвоздочками, лежали куски дратвы, несколько шильев и молоток с клещами, — горой были свалены старые сапоги и ботинки разных размеров. Ваня даже испугался, увидев это старье. «Ничего, однако, не выйдет», — подумал он и сказал:

— Мы не о себе… Товарищ наш заболел, в школу не ходит. Сапоги худые, он и простыл…

— Когда сапоги худые, люди стараются обходить лужи, а вам-то все нипочем: река — не река, море — не море, — сказал наставительно дядя Яков. Голос у него был грубый, трескучий, и, глядя на его суровое лицо, Ваня потерял всякую надежду. — Ничего, ребятки, не выйдет. День и ночь сижу. Председатель колхоза сам часто наведывается, торопит — на полях вовсе мало снега осталось, скоро выезд, а босиком никого на посевную не пошлешь…

— Мы это понимаем, — сказал Гена, опустив голову, словно боясь колючих глаз сапожника. — Сашку жалко — на второй год может остаться. А учился хорошо…

Ваня обрадовался. «Молодец Генка, правильную линию взял…» — и торопясь, пока дядя Яков не сказал последнего, решающего слова, добавил:

— Мы за сапоги сами заплатим, хоть деньгами, хоть рыбой. Сколько скажете, столько и принесем. Вот лето придет, мы рыбачить будем, рассчитаемся. Обидно, дядя Яков, что Сашка из-за сапог на второй год останется во втором классе.

— А он чей, Сашка-то? — спросила хозяйка.

— Да Матрены Ореховой, — привскочил Ваня со скамейки, надеясь в хозяйке найти поддержку. — Трое их у нее.

— А-а-а, знаю, — протянула она. — Это вы про ее старшего говорите? Несчастная!.. Федор с Василием на фронте погибли, а ей одной приходится тянуть троих… Легко ли!

— Ей правительство помогает… — вставил дядя Яков.

— Правительство-то помогает, а мы что? Понимать надо чужую беду. Не в радость ей это… — горячо сказала хозяйка, глядя на мужа. — Великое ли дело — сапожонки изладить? Проговорим больше… Возьмись и сделай…

Ребята ликовали: хозяйка была на их стороне.

Сапожник кончил обед и, завертывая толстую цигарку, спросил уже более мягким голосом:

— Сапоги-то шибко поношенные?..

— Да, можно сказать, одни голяшки целые, переда и подошвы нужны, — сказал Ваня, все еще не веря в успех.

— Вот то-то и оно! Все равно что новые шить… Что ж вы не принесли? — почти сердито выкрикнул он. — Идете по такому делу — и с пустыми руками…

— Да мы только спросить пришли, — сказал Ваня. — Мы сейчас…

Ребята вскочили и, осторожно прикрыв дверь, убежали.

Обо всем этом мне рассказала Анна Федоровна и добавила:

— Сапоги для Саши были сделаны на неделю раньше, чем он встал с постели. Ваня и Гена помогли ему догнать класс.

Когда я стал прощаться, Анна Федоровна, как бы вспомнив о самом важном, сказала:

— Матрена Орехова потом приходила благодарить меня. А при чем здесь я?.. Ребят, говорю, благодарите да сапожника, а я тут не виновата…

Поздно осенью я снова побывал в колхозе “Моряк”. В полях уже все было убрано, нигде не шумели молотилки, не стучали веялки, только неустанные тракторы еще урчали на полосах, поднимая зябь. Колхозники-рыбаки переключились на осеннюю путину, и на улицах, как и летом, было мало людей, зато возле школы, во время перемен, закипала возня: ребята бегали, боролись, играли в лапту, гоняли футбольный мяч.

Перед вечером я зашел в правление колхоза. Председателя не было. За большим письменным столом сидел уже немолодой очкастый бухгалтер, а против него — Ваня Поярков. Я сразу узнал его, хотя одет он был в новый серый пиджачок, и летние выцветшие вихры были острижены под машинку.

Они о чем-то спорили, и я не сразу мог понять.

— Это ж уравниловка… — горячился бухгалтер. — У нас так не ведется, чтобы всем поровну: сколько заработал, столько и получай. Отошли времена для лентяев…

А Ваня стоял на своем:

— Ну и пусть по-вашему уравниловка! Мы же не колхозная бригада… Сами разделим… А лентяев среди нас не было…

— Да пойми ж ты, голова садовая, одинаковых людей не бывает. Ты добыл рыбы больше, чем твои товарищи, значит, и получить должен больше. За Сашкины сапоги ты носил рыбу сапожнику?

— Ну, носил. За работу обещал, вот и носил…

— Так Сашка Орехов мог сам это сделать. Вы ж его обули, чего же надо?

— Может, и он носил, я не знаю…

Пришел председатель. Поздоровавшись со мной и узнав, о чем спор, сказал бухгалтеру:

— Перестань ты крутить ему голову со своими выкладками. На эти деньги мы не имеем никакого права, они заработали, они и разделят… — Он подошел к Ване. Тот встал и, не зная что делать, вертел фуражку в руках. — Так вот, значит, Иван Павлович, дела твоей бригады теперь в шляпе: от рыбозавода получена бумага, в которой говорится, что вы за лето сдали государству почти девяносто центнеров рыбы: язей, крупных щук и окуней, и за это вам причитаются большие деньги. Расчет уже давно составили, а выдавать боятся, как бы вы не потеряли свой заработок. А вы сделайте так: заведите каждый свою сберегательную книжку, они и переведут… Арифметику-то знаете?

— Разделим… — улыбнулся Ваня.

— Вот тебе бумага, завтра сходите к директору и договоритесь.

Ваня взял бумагу, бережно свернул ее и спрятал в карман.

Я поздравил Ваню с хорошими результатами рыбалки, спросил, как идут занятия в школе и все ли члены бригады успевают…

— Пока ничего… — коротко ответил он.

Я передал ему моток сатурна для лесок и крупные крючки, обещанные еще при первом знакомстве.

— Надеюсь, эти крючки вам понравятся, — сказал я, развертывая бумажку. — А книги вы получите от Анны Федоровны…

Ваня поблагодарил и заторопился: то ли спешил рассказать членам своей бригады, как решился вопрос с заработанными деньгами, то ли хотел показать мой подарок…

— Хорошие рыбаки у вас растут, — сказал я.

— Это будущая наша смена… — отозвался председатель, глядя через окно в потемневшую даль озера…