Порабощенные. Сборник рассказов

Самая знойная седмица

Солнечные лучи партизански пробирались в окна и душили уставшие глаза. Отвлекали мысли от пропущенной работы и опаздывающей прислуги. Нет, прислуга – слишком грубое слово; наверняка использовать его оскорбительно. Домработница, горничная, гувернантка? Лучше что-нибудь из этого. Она опаздывала уже на десять минут – непозволительная халатность в первый рабочий день. Ради нее мне пришлось отпрашиваться с работы у бесчувственных роботов, а они ведь не злятся и не выговаривают: лишь губой механической дернут, невидимо ухмыльнутся и запомнят каждый твой отгул, каждое опоздание и ошибку. Для чего? Чтобы использовать против тебя в самый неудобный момент, когда ты по глупости и недоразумению, словно быстроногий Ахилл, подставишь им слабое место. Репатриировать бы в пещеры с таким искусственным интеллектом.

Когда раздался злополучный звонок в дверь, безжалостные лучи довели меня до слез. Я вытирала лицо безуспешным утопленником, но внимательная гостья разглядела красный блеск над штукатурными морщинами. Вместо «здрасьте» заволновалась: все ли в порядке, спрашивает. Отвечаю, что все хорошо. Не так я ее себе представляла. Думалось, придет массивная тетка, под стать мне самой, но явилась старехонькая как смерть, сморщенная как инжир, почти что бабулечка. Сгорбившись точно Сизиф, закинула за спину тяжелый улиточный панцирь и забежала в квартиру удивительно резво. А глаза-то какие! Две маленькие точечки, пусть спрятались под многослойной дряхлостью, зато так и лучатся добром, так и обнимают тебя из последних сил. Нет, не буду про опоздание начинать.

Но она сама начала. Извинялась и извинялась, всю душу себе вывернула. Говорит, заблудилась – найти нас не могла. Да бог с ним, отвечаю, ничего страшного, но ее не остановишь: пока все соки из себя не выжмет, пока не убедится, что простили, не успокоится. Пока мы с ней любезничали, она сняла свои лакированные ботиночки, аккуратно задвинула в уголок и пошла вслед за мной на кухню. Я выключила чайник, усадила ее за стол и предложила наконец познакомиться.

– Кратия Сатраповна, – говорит.

Ну и ну. Когда я тоже представилась, она достала тощую тетрадку из смутного детства и записала туда мое имя-отчество. Кухонные окна за милость пропускали деспотичные лучи, а я щурилась от них как от утреннего будильника. Лицо бабулечки даже при усилии не разглядывалось. Спряталась, старая, в свете солнечном. Телевизор дружелюбно нашептывал с холодильника рецепт супа, а я договаривалась с солнцеликой домработницей о ее графике. С понедельника по пятницу – с восьми до восьми. В субботу – с десяти до шести. Воскресенье – выходной. Ее все устраивает, но я решила подстраховаться:

– Может, позвонить в контору, кого другого пришлют?

Она машет головой лучезарной, мол, не надо, а я сквозь солнце вижу только улыбку ее не проглаженную.

– Вы точно справитесь с таким графиком?

– Точно, – отвечает. – Точно.

А голос такой скрипучий, как дырявая ступенька на дачном крыльце; с мужицкой хрипотцой, поддувающей опытом и опекой. Понравилась она мне, в общем. Как ее? Кратия Сатраповна, да уж. Лицо вроде наше, хотя не уверена: морщины спрятали происхождение. Попили мы с ней чаю и пошли с квартирой знакомиться.

Пряничная кухня выгнала нас в пустынный коридор, где я указала на редкую мебель и пыльные углы. Коридор пригласил в просторную икеевскую гостиную. Встретили на диване полуспящего мамонта-мужа, он негостеприимно представился, воткнул ногу в тапку и запрыгнул обратно в телевизор. Гостиная отправила в четыре спальни поочередно: нашу с мужем и три детские. Благо, детей дома нет – разбежались по садикам, школам да институтам – а то не дали б покоя. Завершили экскурсию в ванной. Показала ей, где тряпки, губки и швабры.

– Вот вроде и все, – сказала я, вспоминая забытое. – Ах да, по будням детям нужен завтрак, а вечером ужин, соответственно.

– Не переживайте, не переживайте, – зашептала она в ответ. – Все будет хорошо, никого голодным не оставлю.

И так убедительно улыбается. Ладно, наверное, правда не нужно переживать. Отпустила ее готовить-убираться и пошла к мужу в гостиную. Жара, конечно, невероятная. Муж давно расплавился на диване, а у меня мозг только начал закипать: надо бы поубавить огонь, но предатель-кондиционер давно поломался. Села на диван и тут же прилипла потной тканью к пыльной коже. Спрашиваю у мужа, что он думает, а он кроманьонцем бурчит что-то невнятное, даже в вопрос не вникает. Честно говоря, не помню, когда в последний раз слышала от него что-то содержательное. Как будто на разных языках разговариваем. Я на латыни, а он на санскрите. Кладу ему руку на плечо, а она голограммой насквозь проходит. И так всегда.

Быстро мы с ней управились все-таки. Зачем, спрашивается, на весь день с работы отпрашивалась? Еще понедельник сегодня, первый рабочий день: наверняка решат, что на выходных загуляла. Чтобы провести редкий свободный день с пользой, полетела по магазинам, парикмахерским и маникюрным. Домой вернулась под ночь и незаметно уснула.

А вторничным утром чуть свет на работу, сквозь просыпающееся солнце и грязные небесные автобаны. Девять часов ритмичных кликов, тысячи бессмысленных напечатанных символов и десятки одинаковых заскриптованных разговоров по кричащему скримеру-телефону. Где-то посередине – обед с улыбающимися рубашками и ворчливыми пиджаками. Липкая рутина пропахла литрами автоматного кофе. А вечером домой, сквозь засыпающее солнце и грязные небесные автобаны. В депрессивный клишированный ситком с инопланетным мужем и мутантами-детьми.

Однако сегодня все было иначе. Вместо повторяющегося сурком эпизода меня встретила картина то ли из советской живописи, то ли из театральной репетиции. Наша новая работница гордой кошкой стояла у стены, уронив плечо на закрытую дверь, и смотрела на ползающую по полу личинку – младшего моего. У личинки в руках синяя мокрая тряпка, в глазах слезы, а под ногами – мокрый пол. Взгляд плавило закатное солнце, а толстячка-жара не прекращала душить. Я поспешно разулась, распахнула оконце и подошла к домработнице.

– Что здесь происходит? – тихонько спросила на ухо.

А она в плывущем воздухе прячется и улыбается кропотливо.

– Малыш учится ответственности.

Я чувствую себя идиоткой, наблюдая за ее мудрой ухмылкой. Она возвращает меня в детство.

– Что это значит?

– Мы с ним подружились так хорошо, играли весь день. Он помогал мне убираться, зайчик, рассказывал, как в садике дела. Потом переборщил самую малость: когда я ведро несла, прыгнул на меня, лягушонок, и все разлилось прямо на пол.

От нее пахло то ли старыми шторами, то ли мамиными духами. Не разглядев лицо сквозь плавленый воздух, я подошла к ребенку и села на колени. Сгибающиеся ноги слиплись омерзительным клеем.

– Все хорошо? – спросила, положив ладони на игрушечные ручки.

Он, сжав зубки, слюну проглотил и с поднятыми бровками закивал.

– Ты кушал?

Малыш не успел ответить, работница его опередила:

– Ужинать пойдем, когда пол будет чистый и сухой. Но ваша, дорогая, порция уже накрыта на кухне.

Что-то неудобно закололо внутри, но запах вкусного ужина вскоре отнял навязчивое чувство.

Картошка с сыром и жареная говядина.

Ребенок в слезах домывает пол.

Нож с муравьиной пытливостью скребет по тарелке.

Ребенок выжимает коричневую воду в ведро.

Соки рейрной говядины льются в тарелочный фарфор.

Надо на выходных сводить малыша в кино.

Или в зоопарк.

Работница возилась вокруг стола. Прибирала что-то, улыбалась по-матерински. Тяжелый пожилой взгляд давил на меня в паре с жарой. Я ушла в гостиную, оставив на столе недоеденное мясо. Старшие дети, расслышав мои уставшие приветы, разбежались по комнатам словно тараканы под включившейся лампой. А мужу все равно, он заблудился в футбольных матчах. Села рядом с ним, отобрала остывший чай и уставилась в телевизор. За окнами пролетали крылатые автомобили и смешные супергерои в ярких экзокостюмах. Стерильно белые стены дизайнерской гостиной обещали ощущение свежести и прохлады, но рождали лишь нервную дрожь по телу. Попросила мужа починить кондиционер. Он промычал что-то и переключил скучный рекламный тайм-аут на тягучее фестивальное кино. Вспотевший герой медленно умирал в жарком гостиничном номере, а камера лениво уплывала от него, срастаясь с закипающим воздухом.

Тошнота подыгрывала духоте.

Я расстегнула горячие пуговицы и ушла в спальню. Сопливое шмыганье мелкого поломойщика проводило меня до кровати.

А в среду проснулась раньше обычного и полетела на работу, пока солнце не вышло в смену. Воздушные асфальты еще не успели обрасти пробками. Добралась за час до начала рабочего дня: роботы монотонно похвалили, тут же стерев это с жесткого диска. Кофе прокатывалось мимо мозга, пока нескончаемые клавиатурные щелчки наигрывали монотонный дабстеп в перепонках.

Час, два часа, три часа.

Пробежка до столовой с техноповарами и киберофициантами.

Безвкусная космическая каша.

Громкий кофейный аппарат с повадками перепившей кислотницы.

Ностальгия по юности.

Затертое рабочее кресло.

Шаблонные разговоры с одинаковыми клиентами, как будто каждый раз с одним и тем же.

Еще час, еще два часа, еще три часа.

А дальше время спряталось за головной болью. Несчастной болью, уставшей не меньше меня.

Автомобильный затор посреди пухлых облаков не пускал меня домой. Радио напевало одинаковые колыбельные Уильяма Басински. Я совсем забыла, что на воскресенье куплены билеты в театр – ставят очередную вариацию Спартака, в антураже футуристических антиутопий. Не пойдем, значит, в кино с малышом. А до выходных еще нужно дожить. Хорошо хоть, от домашних забот отделалась.

Душная квартира с первого шага схватила меня за легкие. Солнце снова оккупировало помещение.

– Окна откройте! – крикнула в пустой коридор.

А в ответ тишина. В гостиной младшенький натирал пыльные полки. Красное лицо намекало на недавние слезы. Подошла к нему и спросила, чего это он делает, а он молчит. Безмолвно трет, будто не услышал вопроса. Погладила его по головке лохматой, эйкнула раз-другой, но малыш не отзывается. Чувствую, разревется, если рот откроет. Еле держится. В поисках домработницы вышла на кухню, а там средняя дочка нагнулась над раковиной и губкой по тарелкам водит.

– Тебя кто заставил посуду мыть?

Глядит на меня с подростковым презрением. Переходный возраст, что поделать.

– Никто не заставлял. Кратия Сатраповна попросила помочь, она не управляется сама.

– Мне ты, значит, не помогаешь, когда я не управляюсь, – обиделась я в шутку. – А Кратии Сатраповне вот так сразу.

Я ей руку на плечо положила и улыбнулась игриво, а она цокает в ответ:

– Кратия Сатраповна старенькая и больная, а ты вроде в порядке еще.

Вроде в порядке.

– А папа где?

– На работе задерживается.

Как странно, впервые за двадцать лет такое. Может, любовницу нашел? Еще чего. Оставила дочку на кухне и отправилась в спальню. А на моей кровати лежит искомая бабулечка, упершись в потолок закрытыми глазами.

– Вы чего здесь?

Она соскочила солдатиком и принялась унижаться.

– Извините меня, – говорит. – Простите, ей-богу. Поплохело мне что-то, голова закружилась. Годы берут свое. Рухнула на кровать, чтоб голову об пол не расшибить.

– Да бросьте…

– Нельзя было так, понимаю. Нет у меня права такого: на хозяйской кровати разлеживаться. Простите меня, дорогая.

– Перестаньте…

– Весь день у меня голова кружится, вот даже детишек о помощи попросила. Вы уж не обижайтесь на меня, старая я и немощная. Не повторится больше такого.

Кое-как успокоила: и таблетку ей предложила, и воды, и полежать еще полчасика, а она все отказывается. Побежала убираться в итоге. Ну и бог с ней. Я открыла в спальне окна, спрятав ненавистный свет за плотными бордовыми шторами. Разделась догола и легла на нагретое место. Засыпающий взгляд, как терпеливый лев на охоте, следил за медленно текущей по руке каплей пота. Она начала путь на шее, спустилась по крутому плечу и старалась доползти до кисти.

Нужно будет позвонить утром в контору, сказать, чтобы поменяли работницу. А то помрет еще тут, не дай бог. Я лежала на том же самом месте, где только что скапливалась нафталиновая близость смерти. Странно чувствовать это тепло. Последнее, или предпоследнее тепло. Странно, неуютно, но притягательно.

Нащупала рукой пульт и включила первое попавшееся. Вросший в стену широкоугольный фулл-эйчди гипнотизер показывал черно-белого волосатого парня в фетровой шляпе и меховой шубе. Он ходил по лесу с индейцем, молчаливо поглядывая по сторонам, а на фоне невпопад бряцала гитарка. Глаза слипались. Ходили они по лесу, общались непонятно о чем. Когда индеец нарядил волосатого в клоунский наряд и уложил его в лодке, я уснула.

Проснулась посреди ночи от потных движений и громкого храпа. Интересно, давно он вернулся? Вышла на кухню, выпила стакан воды и нащупала в мужниных штанах сигареты. Все домашние спали, а я закурила в окно. Впервые за десять лет. Внизу светились реактивные фонари и голографические баннеры. Ночные гуляки как обычно бежали по лезвию, а я жадно затягивалась крепким табаком. Время тянуло меня по жизни как по желейному морю. Кажется, не только муж говорит со мной на чуждом вымершем языке, а все, кто существуют вокруг. Дети, коллеги, родственники, друзья. Кассиры, секретари, таксисты, уборщицы. Начальники, родители, чиновники, боги. Как будто меня забросили в чужую вселенную и стерли память. Внушили, что я живу тут с рождения. За окном летели торопливые мотоциклы, оставляя за собой розовые неоновые следы. Пепел растворялся в теплоте ночи. А мне не хватало деревенского жужжания комаров. Кажется, мои воспоминания тоже были фейковыми, навязанными кем-то свыше, как и жизнь вокруг, как семья, любовь и это самое, вечно ускользающее счастье. Реальность ведь должна быть четкой и понятной, да? А тут все плывет. Невнятно плывет и никак не сфокусируется.

Уснула только под утро, прячась от удушливого рассвета. Когда поняла, что проспала работу, помчалась как обезумевшая: превышала скорость и облетала сверху сонные пробки. Небесные гаишники остановили посреди облаков и лениво выписали штраф. Опоздала на полчаса. Роботы вызвали в свой кабинет и прилюдно отчитали, напомнив про понедельник. Про вчера почему-то не вспомнили. Насыпали горку дополнительных задач, а когда я покорно согласилась, попросили выйти на работу в воскресенье. Извините, дорогие, но в воскресенье никак – у нас долгожданный спектакль. Они бросили осуждающий взгляд, зафиксировали отказ и проводили работать.

Набрала в контору: сказали, что на следующей неделе поменяют работницу, сейчас свободных сотрудников нет. Потом стучала по клавиатуре быстрее обычного, взбираясь на горку дополнительных задач. Когда часы напомнили об обеде, попросила коллегу принести мне космическую кашу и ведерко с кофе. Она недовольно улыбнулась, но согласилась. Старое доброе лицемерие. Забравшись на горку, выпила две таблетки от головы. Нет, три таблетки – две уже не берут. Как ни торопилась, к вечеру не успела закончить. Пришлось задержаться после работы. Впервые за двадцать лет. Интересно, муж об этом задумается?

Возвращалась домой на закате, солнце плавило сильнее обычного. Смирившись с пробками, опустила температуру в кондиционере, откинула кресло и перестала торопиться. А дома меня встретил шум пылесоса, выстрелы духоты и сидящий на пороге малыш. В одной ручке он держал щетку для обуви, в другой – лакированный ботинок работницы. Как меня увидал, поднял глазки кверху.

– Тебя Кратия Сатраповна попросила?

Кивает. Я засучила рукава и, готовясь ругаться, пошла в гостиную. Там старший сын пылесосом углы вычищает, а муж смотрит телевизор, не замечая шума.

– Ты с каких это пор у нас пылесосом орудуешь? – спрашиваю, улыбаясь.

А сын смотрит, как на фашиста, и злобу проглатывает. С кухни вылетело облако плотного пара. Смотрю: там дочь овощи режет, картошку чистит – в общем, готовит что-то. А бабулечка наша сидит за столом и чай пьет. Я подошла к мужу и шепотом спросила:

– Тебя ничего не смущает?

Он взглянул на меня с раздраженным непониманием, но ничего не ответил. Ушла на кухню и, не здороваясь, кинулась на работницу:

– Почему дети выполняют вашу работу, а вы чай пьете?

Ее глаза искрились блеском недавних слез. Вода болезненно испарялась в кастрюлях, затуманив все помещение. Кухня спряталась в кулинарных запахах и банной духоте. Только грустные старые глазки выглядывали из мутной хмари. Дышалось сквозь силу.

– Простите меня, дорогая. – Она поставила чашку на стол. – Мне сейчас начальство звонило: говорят, вы отказались от меня. Я, конечно, заслужила это. Слишком я плохо управлялась эти дни. Все болезнь эта! Захворала из-за жары треклятой. Поделом мне, поделом.

– При чем здесь это?..

– Я так расстроилась от их звонка, что все из рук повалилось. Вы же не первые: уже третий раз за сезон меня отстраняют. А я ведь не могу не работать, жить-то нужно на что-то. Но в этот раз меня точно уволят…

Ее хриплые вздохи проглатывали пар, но мгла не отступала. Я на ощупь добралась до окна и распахнула его сильным толчком.

– Я спрашиваю, почему дети…

– Они у вас такие хорошие. Как увидели мое состояние, сами помочь предложили. Святые малыши у вас, добрые. – Она спрятала лицо в ладони. – Извините меня бога ради. Сейчас я вещи свои соберу, и вы меня больше не увидите.

Уличный воздух не спасал от боли. Солнечная жара стала союзником кухонной духоте: они задорным дуэтом колотили меня по мозгам. Я уронила плечо на стену и медленно побрела к двери.

– Никуда вы сегодня не уйдете, они только в понедельник подберут вам замену. – Я пыталась говорить спокойно, но проницательная старушка чувствовала мое недомогание. – Если эти два дня хорошо отработаете, скажу им, что передумала.

Кое-как добралась до прохода и высунула голову в гостиную. Плотный кастрюльный пар сменился на мотыльков аллергенной пыли. Пылесос визжал забойной свиньей. В голове кололись грецкие орехи.

– Дорогая, с вами все хорошо?

– Все отлично. – Подбиралась тошнота. – Извините, мне нужно идти.

Пьяный морской побег до туалета.

Переваренная космическая каша вылетает из унитаза, не находя под собой гравитации.

Откуда в космосе гравитация?

Ледяной душ – единственный старый друг, ни разу за всю жизнь не предавший.

Согретая солнцем кровать.

Мокрые волосы на подушке превращают преисподнюю в рай.

Откуда космос в преисподней?

Битва сонливости с шумом.

За стеной плита, пылесос и телевизор.

Дочь, сын и муж.

Одинаково неодушевленные.

Сон побеждает в битве триумфальным нокаутом.

Утром проснулась с неожиданной легкостью. Казалось, вся хворь вышла со рвотой. Быстро донеслась до работы по пустому небесному автобану и принялась нащелкивать однотипные компьютерные заклинания, в предвкушении долгожданных выходных. Коллега рассказала, что роботы вчера вечером переборщили с машинным маслом и остались в техническом сервисе, а значит можно прекратить изображать энтузиазм. Продолжала нащелкивать спустя рукава.

Щелк щелк щелк. Особенно вкусный обед. Щелк щелк щелк. Навязчивые звонки от клиентов. Щелк щелк щелк. Колючие пиксели монитора. Щелк щелк щелк. До конца рабочего дня еще два часа. Черт с ним, уеду пораньше.

Пятничный вечер уютного дома. Рабочая неделя сгинула позади словно развязное отрочество. Только старая добрая духота сгущала вокруг носа запах порабощения. Пригляделась, а запах не ложный. Дети, все как один, озабочены хлопотами: младший ласкал губкой собственные рисунки на обоях, средняя намыливала кухню, старший массировал кондиционер отверткой. Ненастная домработница засыпала на диване, а муж – нет, я не шучу – муж подпиливал ногти на ее дряхлых ногах. Морщинистые старые палки торчали из-под юбки словно засохшие корни сгоревшего дерева. Рядом с диваном воняли безобразные сетчатые чулки, а муж, вырванный из футбольно-сериальных миров, сидел возле них на полу, упершись коленями в пыльный линолеум, и трудолюбивым папой Карло работал пилкой туда-сюда. Поверить этой картине было сложнее, чем обещаниям начальства, но в тяжелых вздохах пузатого тулова чувствовалось искреннее усердие, сильное желание выполнить свою работу как можно лучше.

Я стряхнула пот со лба и вопросы из головы. От мужа последовала невнятная череда слов: дорогая, решили, педикюр, кратия, сатраповна, помочь, болеет. Лучше бы он завел любовницу. Я проглотила слюну и решила поговорить с младшим – он ответил усталой детской скромностью. Попыталась завести разговор с дочкой – она плюнула ядовитой желчью. Приобняла старшего – взмахнул плечами и закатил глаза. Я смирилась и медленно, словно к финальному боссу, направилась к домработнице. Ее то ли светлая, то ли смуглая кожа разливала внутри меня то ли что-то горячее, то ли что-то холодное. Морщинистое бульдожье лицо привычно пряталось в мерзком свете. Упавшие парашютом губы умоляли о крупице жалости. Я через силу начала ей предъявлять.

– Почему? – почему – Вы? – она – Сидите? – сидит – А остальные работают? – а я ей не помогу.

Ее глаза грели меня любовью. Эта теплота не жарила как жестокое солнце, она была мне в сладость, несмотря на хладнокровную духоту. Ее любовь целовала самые глубокие раны. Доброта ее улыбки убивала все напрасные горести. А прозрачные слезы заставляли меня ненавидеть саму себя. Это невыносимо.

– Простите меня, дорогая…

– Перестаньте…

– Извините…

– Прекратите…

– Я не хотела…

– Хватит! – Мразь. – Все в порядке, Кратия Сатраповна. Я все понимаю. Сидите, отдыхайте. Если вам нужна моя помощь, только скажите.

– Нет-нет, дорогая. Вы же устали после работы, отдыхайте на здоровье.

Детишки подглядывали как любопытные заключенные. Муж верной дворнягой тряс языком, усердно теребя ее кривые ногти, а я возненавидела себя за то, что никак не могла помочь. Куда она, бедная, без помощи? Эта престарелая хрупкая женщина была невинным божьим дитятей. Она – святая, точно Франциск из Ассизи, точно матушка Тереза. Точно сам Иисус Христос, прости меня, Господи. А я стала всего лишь гнусным отродьем. Забытым Богом ничтожеством.

– Не кори себя, милая… – читала она мои мысли.

Мое нутро обгладывали крысы духовной обиды. Душу высасывали комары собственной бесполезности. Я, словно горделивый двоечник, проглотила оскорбленность и побрела переодеваться.

Потный пятидневный воротник окончательно осточертел и отправился в стиралку.

Сухое морщинистое тело размягчилось в теплой пенистой ванной.

Колючее полотенце прогнало чужеродный холод.

Влажное гладкое тело спряталось в толстом махровом халате.

Самоистязающие мысли чуть поостыли, но вот так вот вернуться в гостиную у меня не хватит совести. Крутилась вокруг зеркала, наблюдала за своей мерзкой неблагодарной рожей. Позвонила в контору, сказала, что не нужно менять работницу: все нас устраивает. Отпустив этот грех, все-таки дошла до гостиной.

– Не переживайте насчет увольнения, – начала говорить, отбиваясь от презрения родственников. – Я сказала им, чтобы не заменяли вас.

Светлые глаза бабулечки разлились благодарностью, но семья не позволила мне возгордиться: они находили меня белой вороной, расстреливали взглядами, как врага народа. Их ненависть давила асфальтовым катком. Как я могла их разочаровать? Как я могла вести себя столь неблагодарно? Моя совесть требовала искупления, словно циничный коллектор. Эта беспощадная артиллерийская атака мне не по силам.

Я вновь ушла в спальню, кинула на пол халат, обнажив стареющую плоть, и легла на кровать, прямо поверх одеяла. Солнце медленно закатывалось, пропитывая дефектным солярием каждую клетку тела. Никогда не любила загорать. В беззвучном телевизоре потный мальчишка продавал траву в холодильнике из-под мороженного. За ним собачкой следовал лысый морщинистый дядька, надеясь спрятаться от атакующей старости в общении с молодежью. Наивное кино про наивных людей. Пока я закипала от солнца, за стеной кипела жизнь. Мне бы хотелось кипеть вместе с ней, лишь бы не сгорать от духоты. За стеной слышался голос и смех, но у меня не было сил подняться с кровати. Я упиралась локтями в простыню, но руки проваливались в матрас, будто в болотную трясину. Зубы скалились голодным койотом, а вместе со слюной глоталась слеза. Я прожигала потолок взглядом, пока солнце не выпустило на сцену сумерки. Встретив их, сон укрыл меня от обиды.

Будильник закричал в шесть утра, помогши мне проснуться впервые за эту неделю. Субботнее утро с первых секунд сулило искупление. Я неспешно обошла квартиру, убедившись, что все еще спят. Позавтракав и приведя себя в порядок, я с инфантильным энтузиазмом разбудила всех домашних. Меня подначивал какой-то неестественный оптимизм. Когда сонная семья построилась вокруг меня недоумевающим легионом, я воодушевляюще обратилась к ним:

– Скоро придет Кратия Сатраповна. Она изо дня в день убирается за нами, готовит, терпит нашу безалаберность. Сегодня у всех нас выходной: давайте хоть раз отблагодарим ее. Давайте встретим ее в чистоте! Чтобы она пришла и вместе с нами отдохнула в теплый субботний день…

Мне не дали договорить до конца, прервав речь единодушным согласием. Дети накинулись с поцелуями, а муж признался в любви. Впервые за… много лет. Их вчерашнее презрение мгновенно выветрилось. И даже солнце не успело загадить расцветающее утро! Очевидно, эта суббота была украшением недели.

Позавтракав, мы синхронно, точно трудолюбивые муравьи, принялись за работу. Муж с сыновьями чинили и прибивали, двигали и пылесосили. Мы с дочерью готовили и терли, мыли и чистили. Счастливые взгляды то и дело встречали друг друга улыбками. В какой-то момент мы даже запели все вместе странную песню:

Пороховницы не пусты

И мы спокойно

Слагаем песни о Любви

И о Свободе

Ума не приложу, откуда мне знакомы мотив и слова. По сути, это и не важно. Наша семья впервые за все свое существование была счастлива. Не кто-то один, отдельно от остальных, а все целиком. Впервые мы чувствовали себя частью чего-то большого, какой-то важной, почти что священной совокупности, а не никчемными одиночками, потерявшимися в собственном отчуждении. Приятнейшее ощущение.

Когда пришла Кратия Сатраповна, мы встретили ее одной большой сектантской улыбкой. С кухни доносился запах вкусного завтрака, а декорации блестели божественной чистотой. Непонимающая бабулечка прошла в квартиру, словно в обитель подозрительных саентологов. Я постаралась сгладить непонимание:

– Дорогая Кратия Сатраповна! Мы очень рады, что вы появились в нашей жизни. За эту неделю каждый из нас привязался к вам, как к родному человеку, и мы решили отблагодарить вас за помощь и доброту. Сегодня мы сами будем следить за порядком, а вы отдыхайте и ни о чем не заботьтесь.

Когда дочка под конец моей речи принесла свежеиспеченный торт, скромная благодарность работницы вовсю перемешалась со слезами. Дети утешили ее объятиями, а я словами. Она не хотела принимать нашу благодарность: все норовила сбежать убираться. Но мы категорично отказывали ей в этом, попутно провожая на кухню и усаживая за столом.

Беспардонное солнце все-таки забралось на небосклон. Кратия Сатраповна поглядывала утреннее телешоу и по ложечке клевала торт, то и дело приговаривая, какой он вкусный и какие мы молодцы. Я затеяла стирку и глажку. Дочь с энтузиазмом и удивительной добротой помогала мне. Ее рассказы о школе и подругах лучились редким доверием. Муж с сыновьями дочинивали кондиционер, раздумывая над следующими целями. День бежал в удивительном ритме всеобщей заинтересованности. Всех обуяла мощная энергия совместной цели. Мы периодически отрывались от дел, чтобы обновить нашей работнице чай или накормить ее обедом. Устав от жесткой кухонной табуретки, она перебралась в гостиную, скромно усевшись на краешке кресла. Заметив эту милую стеснительность, я предложила ей перебраться в спальню и прилечь. Она вежливо отнекивалась, но мое упорство победило: проводила ее до спальни, открыла скрипучую форточку и уложила бедняжку на мое место. Пусть отдыхает.

Ближе к вечеру усталость приятно усыпляла все семейство. В ней таилось сладкое чувство выполненного долга. Все искрилось божественной чистотой, только лениво текущий пот омрачал наши светлые лица. Дети разбежались по делам бурной юности, а мужа нигде не было видно. Я наконец-то сходила в душ и, залипнув на диване в бесконечные новости, медленно задремала.

Когда проснулась, было еще светло. Блаженную тишину съедало жужжание кондиционера и тихие новости. Колонизируют галактику, совершенствуют киборгов – ничего нового. Я допила остывший кофе и побрела в спальню. Распахнутая дверь явила мне странную картину: на краю кровати сидела наша домработница с широко раздвинутыми ногами и откинутой головой. Кривые зубы экстатично впивались в нижнюю губу. Перед ней, у кровати, на коленях сидел муж, спрятав лицо под ее длинной шерстяной юбкой. Они не заметили моего появления. Домработница периодически постанывала умирающим хрипом и хватала мужа за сальные волосы. Он явно не собирался вылезать оттуда.

Я незаметно ушла обратно в гостиную. Взгляд уперся в стену, а в голове бурлило непонимание: почему я не ощутила ни доли ревности? Ни доли обиды или злобы. Наоборот, я гордилась им. Радовалась, что в нем сохранилась эмпатия, доброта и забота. Он бесстрашным рыцарем отправился в темные и опасные земли, чтобы убить дракона и спасти мирных жителей. А если он получал удовольствие от процесса – это еще лучше! Это делает его гораздо гуманнее и храбрее. Правда, не должен же он творить добро через силу. Ожидая шаги из спальни, я, признаюсь, выкурила сигарету. Пусть не торопятся. Надеюсь, мой суженый отработает на все сто, как в свои лучшие годы. Пусть победит всех монстров и принесет как можно больше счастья. Главное, чтобы с бабулечкой все было в порядке.

Долгожданные шаги послышались, когда за окном уже стемнело. Минули три чашки кофе и полтора скучных фильма. Уставшая домработница подошла ко мне вплотную и согрела своим хриплым дыханием. Ветвистые морщинки на ее лице сложились в счастливую улыбку.

– Спасибо вам за этот день, – прошептала она, взяв меня за руки. – Никто никогда так обо мне не заботился. Вы – святые люди.

– Бросьте, вы это заслужили. – Я ненароком взглянула на время. – Уже поздно, может быть, у нас переночуете?

– Ну уж нет! И так вас целый день смущала, так еще на ночь оставаться? Нет, поеду я.

– Вы далеко живете?

Она отвела взгляд.

– Около двух часов дороги, но я уже привыкла. Ничего страшного.

– Нетушки, никуда вы сегодня не поедете. Думаете, я отпущу вас посреди ночи на улицу? Еще чего! Давайте поужинаем, и я вам постелю.

Она долго сопротивлялась, но в итоге отступила и покорилась. Сонные птицы врезались в стены нашего дома, а я торопливо варганила ужин. Когда счастливая гостья вышла из душа и принялась уплетать недоваренные макароны, я ушла в спальню и прогнала засыпающего мужа раскладывать нам диван.

Вскоре нагулявшиеся дети вернулись домой, и квартира погрузилась в сон. Я лежала на разложенном диване, слушала щетинистый храп и разглядывала потолок. Казалось, в жизни наступает новый этап. Более светлый и радостный. С приходом этой милой домработницы наш дом окутался любовью и теплом. Отчуждение сменилось взаимопониманием, неприязнь – доверием. Сложно в это поверить, но сталкиваясь взглядом с детьми или мужем, я понимаю, что и они чувствуют то же самое. Даже скользкая жара перестала меня топить.

– Какой ты у меня молодец, – шепнула спящему мужу, погладив лохматую голову, и с улыбкой на глазах уснула.

Воскресенье встретило меня звонком с работы: роботы просекли, что в пятницу я ушла пораньше. Пригрозили увольнением и оштрафовали, но это не испортило мой светлый настрой. Я разбудила домашних, наказала им не шуметь и пошла готовить завтрак для домработницы. Тихонечко зашла в спальню – ее сказочный сон был точно как у младенца – забрала ее одежду и постирала вручную, поручив деткам высушить феном. Когда бабулечка проснулась и позавтракала, я повезла ее домой.