Порочные круги постсоветской России т.1

СОСТОЯНИЕ И ПЕРСПЕКТИВЫ РЕФОРМИРОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ НАУКИ

Наука — особый способ познания мира и человека, мышления и объяснения — зародилась на Западе. Там в ХVII-ХVIII вв. произошла научная революция как часть системы сдвигов, включавших в себя Реформацию, индустриальную и буржуазные революции. Западное общество Нового времени (модерн) возникло как новая цивилизация, и одним из столпов, на которых она стояла, была наука. Можно сказать, что наука была одной из ипостасей этого общества, она «пропитывала» все его поры.

Наука возникла в специфических условиях Западной Европы, и ее трансплантация в незападных культурах и традиционных обществах — одна из самых сложных проблем модернизации. Россия была первой в мире незападной страной, совершившей перенос западной науки на свою культурную почву. Укореняясь в России, наука стала частью ее собственной культуры, не потеряв при этом своей основы — научного метода, особенного взгляда на мир и на объект познания. В России она не размывалась при взаимодействии с другими формами знания.

Суть научного метода в том, что человек отделяет себя от мира как субъект, исследователь, а мир становится объектом, лишенным святости. Такое разделение давало ученому «свободу познания», возможность подойти к объекту исследования беспристрастно, отрешившись от проблемы добра и зла. Знание — сила, и сила грозная. За стенами лаборатории она должна быть ограничена этикой.

Наука изучает «то, что есть», предоставляя философии, религии и политике спорить о том, как «должно быть». Наука ищет истину, и добываемое ею объективное, возможно более достоверное, знание — огромная ценность, которая обеспечивает развитие человечества и сохранение природы.

Наука — вещь хрупкая и малоизученная. Многие страны вкладывают большие деньги, чтобы вырастить свою национальную науку — не получается. Ни за какие деньги ее не купишь. В России наука прижилась и расцвела, а может погибнуть. Будут потом строить новые НИИ, как храмы, будут давать звания новым академикам и нанимать лаборантов с хорошим окладом — а дух не вернется. Дух веет, где хочет…

Уже в конце XIX — начале ХХ в. русские ученые вошли в мировую науку как самобытное и уважаемое научное сообщество. Принадлежность к мировой республике ученых и следование универсальным нормам научного метода, наделило это сообщество чертами, присущимими национальной истории и культуре.

В России не возникло закрытых интеллектуальных сект, занятых натурфилософией, а затем и наукой. В русской культуре не прижилась алхимия, сыгравшая важную роль в системе знания Запада. Становление науки происходило не в обстановке невидимых коллегий и обществ, как это произошло в Англии и Германии, а в государственных университетах и Академии наук. Два родственных явления в истории России — революционное движение и наука — были способом служения, и многие революционеры в ссылке или даже в одиночной камере переходили к занятиям наукой.

Особенностью русской науки стало сохранение в ее мировоззренческой матрице, наряду с ньютоновской картиной мироздания, космического чувства. На Западе научная революция, почти слившись по времени с Реформацией, произвела десакрализацию мира, представив его как холодное и бездушное пространство. А в СССР квазирелигиозная утопия космизма соединилась с нормальной рациональной наукой, объединяя такие разные культурные типы, как Э.К. Циолковский и академик С.П. Королев. Образ вселенной как Космоса стал частью массового сознания в России. А. де Кюстин в своей книге «Россия в 1839 году» писал: «Нужно приехать в Россию, чтобы воочию увидеть результат этого ужасающего соединения европейского ума и науки с духом Азии».100

Находясь на периферии западного научного сообщества, русские ученые не испытывали той идеологической цензуры механицизма, которая довлела в «метрополии». По словам И. Пригожина, догма равновесности механических систем в западной науке подавляла интерес к нестабильности и неравновесным состояниям. В России же сложились сильные научные школы, изучавшие нелинейные процессы, переходы «порядок-хаос», цепные процессы и т. п. Можно сказать, что научная картина мира и нашей науки уже в начале ХХ в. включала в себя неклассические научные представления. Это способствовало достижениям научных школ в области горения и взрыва, аэро- и гидродинамики, океанологии и др.

Это замечание напоминает, что реформирование и перестройка российской науки по западным шаблонам — исключительно рискованная операция.

Наука — часть культуры, причем достаточно технизированная часть, принадлежащая и к духовной сфере, и к техносфере. Такие системы становятся матрицами, на которых воспроизводится данное общество. Переплетаясь друг с другом, они «держат» страну и культуру и задают то пространство, в котором страна существует и развивается. Складываясь исторически, а не логически, эти матрицы обладают большой инерцией, так что замена их на другие, даже очевидно лучшие, всегда требует больших затрат и непредвиденных потерь.

Обстановка для спокойного разговора о науке сегодня неблагоприятна. Уровень понимания науки и ее роли резко снизился из-за травмы 1990-х гг. и общего культурного спада. В настоящее время тяга к простым решениям такова, что под наукой подразумевают технологию — приложение научного знания в виде новых продуктов или методов. Это подмена предмета, ведущая к важным ошибкам. О технологии надо говорить особо.

Достоверное представление об объекте — одна из главных предпосылок для рационального управления. Главные ошибки в оценке полезности науки, особенно в период кризиса, порождены не отсутствием хороших методик «измерения эффективности», а структурными причинами: из поля зрения выпадают многие важные функции науки, которых просто не замечают, когда наука функционирует.

Среди тех «продуктов науки», которые невозможно купить или позаимствовать за рубежом ни за какие деньги, есть и такие, что необходимы для обеспечения политической, культурной и экономической независимости страны. Но даже если не считать независимость существенной ценностью, то надо сделать следующий шаг: Россия долгое время жить без своей науки не может даже просто как страна. Наука не только одна из полезных отраслей экономики и духовной деятельности, но и системообразующий фактор России, один из ее корней. Через многие воздействия, которые нельзя получить извне, отечественная наука участвует в создании, скреплении и развитии России, ее современного народа (нации). Вот главное значение той части науки, которая не может быть заменена импортом знания, технологий и экспертов.

Россия, не просто страна, но и одна из крупных цивилизаций. Когда поток знаний из мировой науки будет поступать в Россию, минуя «фильтр» собственной науки, которая увязывает эти знания с реальностью России, станут быстро размываться наши цивилизационные контуры.

Длительная эрозия науки постепенно лишит страну современной техносферы как целостной системы и сделает всю систему обороны и сдерживания недееспособной. Широкие круги общественности не заметят, какую роль играла в их жизни наука, а также момента, когда ее необратимо лишатся. Не менее глубокие последствия окажет тихое исчезновение науки на жизнеспособность государства. Окажется, что из всех структур, обеспечивающих само существование цивилизованного человека в независимой стране, будет как бы вынут небольшой, но жизненно важный элемент. Другим народам этот эксперимент покажет, что собственная, национальная наука является необходимой опорой всей культуры и государственности в целом.

Перечислим некоторые самые очевидные функции, через которые отечественная наука участвует в «воспроизводстве» России. На период кризиса, т. е. когда под угрозу поставлено именно воспроизводство страны, эти функции и есть главный предмет оценки полезности науки.

• Наука через систему образования, средства массовой информации и личные контакты значительной общности ученых формирует рационально мыслящего человека с современным взглядом на мир, природу и общество.

Не располагая крупным научным сообществом, выросшим на почве национальной культуры, Россия не смогла бы произвести эту работу, так как для восприятия научного знания и метода и включения их в интеллектуальное оснащение народа необходимо, чтобы они были «переведены» на язык родной культуры. Исключительная устойчивость советского народа в войне 1941-1945 гг. и народа России в условиях тяжелого кризиса в 1990-е гг. — в большой степени результат длительного «воспитания наукой».

Воспитательная и просветительная функция науки выполнялась в советское время с опорой на исключительно широкую сеть каналов передачи знания: лекционной работы общества «Знания», издания широкого круга научно-популярной литературы и др.101

Это воспитание обладает инерцией, но уже есть нарастающие признаки срыва. При сохранении нынешних тенденций культурный срыв в следующем поколении весьма вероятен. При этом не произойдет «возвращения» людей к нормам доиндустриальной, крестьянской культуры. Дерационализация мышления урбанизированного населения в условиях социального стресса порождает «цивилизацию трущоб» с массовым антиобщественным поведением, наркоманией и инфекционными заболеваниями. Экономический и социальный ущерб от «одичания» значительной части населения не идет ни в какое сравнение ни с затратами на науку, ни с выгодами от нескольких технологий, которые хотели бы из нее «выжать» менеджеры.

Выполнение научным сообществом функции рационализации массового сознания сегодня затруднено следующими факторами. Во-первых, в 1990-е гг. были открыты заслоны для низкопробной продукции масс-культуры, фальшивой мистике и «лабораторно созданным» суевериям при почти полном устранении просветительского слова ученых. Вероятно, дерационализация мышления, снижение способности граждан к логическим умозаключениям и внедрение в массовое сознание упрощенных стереотипов рассматривались политиками тех лет как эффективные средства господства. Теперь остановить этот поток трудно.

Просветительская и рационализирующая деятельность науки оказалась в оппозиции влиятельным политическим силам. Но наука России, будучи по своему социальному генотипу наукой государственной, не готова к роли оппозиции. На восприятие просветительских сообщений ученых влияет также их статус в обществе. Этот статус долго демонстративно понижался. Например, в обществе целенаправленно создавалось мнение, что именно «имперская» наука, это наследие СССР, стала никчемной и неподъемной нагрузкой для государственного бюджета РФ. Вся гласная научная политика строилась исходя из иррациональных утверждений о «неконкурентоспособности» нашей науки, что якобы оправдывало демонтаж всей ее системы.

• Наука, охватывая своими наблюдениями, экспедициями и лабораторными исследованиями все пространство страны, дает достоверное знание о той реальной (и изменяющейся) природной среде, в которую вписывается вся жизнь народа.

Этого знания не может заменить ни изучение иностранной литературы, ни приглашение иностранных экспертов. Слишком велик в исследовании био- и геосферы России вес неявного знания, хранящегося в памяти, навыках и личных архивах национального научного сообщества. Еще более сложной и широкой задачей является «объяснение» этого знания политикам и хозяйственникам, широким слоям народа. Это может сделать только авторитетное и достаточно крупное отечественное сообщество ученых и околонаучные культурные круги.

Этот тип знания также обладает значительной инерцией. Оно «работает» какое-то время даже после свертывания («замораживания») экспедиций и наблюдений, если в стране остались производившие это знание ученые, которые ведут обработку материалов и сообщают знание через различные каналы информации. Данная функция до сих пор выполняется российской наукой, и с учетом ничтожности предоставленных ресурсов выполняется весьма эффективно. Но по мере ухода из жизни носителей неявного знания и одновременного размывания научных оснований массового сознания, этот потенциал угасает.

Исчезло державное государство как главный субъект, заинтересованный в исследовании природной среды России просто ради получения достоверного знания, независимо от рыночных критериев. Рыночные критерии мотивировать такие исследования не могут, поскольку добыча большинства видов сырья в России с точки зрения мирового рынка рентабельной не будет.

Еще менее способны рыночные силы поддерживать исследования, результат которых вообще не выражается в терминах экономической эффективности, а подчиняется иным критериям, например безопасности. Примером служит катастрофа в Кармадонском ущелье (Северная Осетия) в сентябре 2002 г., когда при сходе пульсирующего ледника погибло более 130 человек.102

• В тесной связи с изменяющейся природной, техногенной и социальной средой изменяются люди, их коллективные общности (народы и этносы), все общество. Процессы этно- и социогенеза, ускоряющиеся в условиях природных и социальных кризисов, в принципе, не могут быть удовлетворительно изучены и объяснены без собственной национальной науки. Этнографическое исследование «извне» всегда будет по принципиальным методологическим причина, «империалистическим», изложенным на чужом языке.

В конце ХХ в. народы России (СССР) оказались на очередном пике бурного этногенеза и социальных преобразований. Оставить сегодня этот процесс без широкого научного сопровождения — значит, заложить разрушительные заряды незнания и непонимания, которые завтра взорвутся.

Этно- и социогенез должны быть объектом комплексного изучения, а не только общественных наук, ибо речь идет о процессах, тесно связанных с изменениями в природной среде и техносфере. Активное участие в этих процессах (особенно если они приобретают форму конфликта) принимает сама национальная интеллигенция, что создает специфические методологические трудности для исследований. Поучительны истории экологических движений, сыгравших важную роль в формировании «национального самосознания» на завершающей стадии перестройки, или связь технологических решений с ростом межэтнической напряженности.

Советская наука обладала явно недостаточным запасом знания об этничности и в основном следовала представлениям примордиализма, согласно которым этнические свойства являются устойчивой сущностью (или даже наследуемыми признаками). Эта преодоленная в современной западной антропологии концепция помешала отечественной этнологии адекватно оценить угрозу, которую представляла для многонационального СССР мобилизованная политизированная этничность, а также предложить эффективные методы разрешения искусственно раскрученных этнических конфликтов.

Пока что указанная функция науки в описании и анализе этнических процессов в какой-то мере обеспечена усилиями старших поколений научных и практических работников, обладающих неявным знанием и практическим опытом, но налицо опасность разрыва поколений, следовательно, в обозримой перспективе может возникнуть провал. Активное внедрение в исследования указанных проблем иностранных ученых и фондов (особенно в постановку задач, выбор методологии и трактовку эмпирических данных) чревато важными деформациями и искажениями — втягиванием этих исследований в «империалистическую» парадигму.

• Создаваемая для экономики, обороны, всего жизнеобеспечения государства и общества техносфера гораздо сильнее, чем принято думать, связана с природной средой и культурой страны. Поэтому, хотя многие ее элементы и целые блоки могут быть импортированы или созданы с помощью переноса знаний и технологий, техносфера страны в целом, как единая система, в большой степени зависит от усилий отечественной науки, причем усилий непрерывных.

В России уже создана огромная и специфическая техносфера, которую должно «вести» (не говоря уж о ее развитии) адекватное по масштабам и структуре отечественное научное сообщество. Без него эта техносфера не может быть даже безопасно «остановлена» и демонтирована.

Для выполнения этой функции мощности нынешней российской науки явно малы из-за ликвидации системы отраслевой науки. Поддержка прикладных исследований и разработок (НИОКР) через рыночные механизмы совершенно недостаточна. Созданный посредством приватизации частный капитал финансировать науку в достаточной мере не собирается. В то же время в условиях «фонового» вялотекущего кризиса приоритетными и срочными с точки зрения государства и общества становятся многие направления прикладных исследований (например, анализ причин техногенных аварий и катастроф и подходов к их предотвращению).

Что же касается социальной эффективности (соотношения «эффект/затраты») остатков прикладной науки, то ее в выполнении указанной здесь функции следует считать аномально высокой. Эксперты уже к концу 1990-х гг. прогнозировали быстрое нарастание техногенных катастроф, которого пока что удается не допустить.

• Мир в целом втягивается в глубокий глобальный кризис («кризис индустриализма», «третья волна цивилизации»). Его симптомами служат частичные кризисы: финансовый, экологический, энергетический, культурный и др. Россия — первая крупная цивилизация, которая испытала на себе воздействие этого кризиса в его радикальной форме. Наука России уже накопила большое, хотя еще недостаточно оформленное, знание о поведении технологических, социальных и культурных систем на изломе, при крупномасштабных переходах «порядок-хаос». Развитие и формализация этого знания, которое совершенно по-новому ставит многие фундаментальные вопросы, важно для самой России, но не в меньшей степени и для мирового сообщества.

Пока что функция систематизации, теоретической обработки и представления знаний о глубоком кризисе, который переживает Россия, выполняется, видимо, неудовлетворительно. Во-первых, имеются большие методологические трудности для ученых, которые наблюдают кризис «изнутри» и не могут в достаточной мере отвлечься от этических оценок. Во-вторых, вся общественная жизнь в России пока еще слишком идеологизирована, что ограничивает свободу исследований и дискуссий. В результате общество и государство не получают тех знаний о кризисе, которые наука уже могла бы предоставить. А мировое сообщество (прежде всего научное) имеет весьма искаженное представление о происходящих в России процессах.

С другой стороны, Россия живет в быстро изменяющемся кризисном мире, который к тому же создает огромный запас новых знаний о природе и человеке. Знания из этого мира и о нем, необходимые для развития и самого существования России, поступают в нее извне в виде товаров, изготовленных иностранными фирмами, или в виде потока информации. И материальные продукты («вещи»), и потоки смысловой информации производятся и перерабатываются исходя из критериев «чужих» фирм, государств и культур. Только сильная и структурно полная отечественная наука может служить тем механизмом, который «втягивает» в страну нужное для нее знание из всей мировой цивилизации. Страны, не обладающие таким механизмом, получают отфильтрованное и ограниченное знание и деформированную информацию, утрачивают реальную независимость и вовлекаются главными мировыми державами в их орбиту в качестве «материала».

Пока что эта функция поиска и переноса знания извне выполняется отечественной наукой недостаточно удовлетворительно — в основном по причине нехватки ресурсов, устаревшей методологии, неадекватной организации и распаде профессиональных сообществ.

Обязательным условием успеха любой реформы является достоверное знание об объекте реформирования. Кроме того, надо понимать и чувствовать его плохо формализуемые особенности. В 1990-е гг. была начата реформа советской науки как часть реформирования всей советской системы. Социальная и культурная основа науки СССР плохо изучена и понята, как и вся советская система в целом. Сейчас, постепенно, российское обществоведение выясняет причины этого непонимания, а в 1990-е гг. специалисты пережили шок от неспособности предвидеть глубину кризиса, вызванного уже первыми операциями реформы.

Кризис 1990-х гг. в России является принципиально новым явлением. Поведение многих систем в ходе их изменений было неожиданным, возникающие в ходе трансформации структуры были не похожи ни на прежние советские, ни на свои аналоги за рубежом. Это требует обновления методологии анализа систем в переходном состоянии, в нашем случае — анализа российского общества в его связи с наукой.

Здесь мы не можем дать даже самый краткий очерк советской науки ни как системы знания, ни как специфической социальной системы. Мы лишь укажем на особенности той науки, которую Россия унаследовала от СССР и которую стали реформировать, даже грубо не описав объект. Из обломков этого наследия в основном и придется строить новую систему в ХХI в.

Советская наука сложилась как самобытная социальная и культурная система, по ряду признаков отличная как от научной системы дореволюционной России, так и от систем других научных держав. Именно в качестве специфической целостной системы советская наука была интегрирована в мировую науку, не растворяясь в ней, а сохраняя и развивая свою культурную идентичность (так же как англо-саксонская, французская, немецкая научные системы).

Основанием «Общественного договора» старой научной интеллигенции с советской властью были программные заявления и действия советского государства буквально с первых месяцев его существования. Декларации советской власти были подкреплены делом, власть в этой части своего дела стала выполнять чаяния российской научной интеллигенции.

Прежде всего надо подчеркнуть, что было принято стратегическое решение не демонтировать структуры прежней «императорской» организационной системы науки, а укрепить ее и сделать ядром и высшей инстанцией в строительстве советской системы. Академия наук в связке с университетами стала «генератором» сети научных учреждений, выполняя форсированную программу расширенного воспроизводства научного потенциала.

Уже в январе 1918 г. Совнарком запросил у Академии наук «проект мобилизации науки для нужд государственного строительства». В июне 1918 г. общее собрание Академии наук обсудило «Записку о задачах научного строительства». Именно согласование взглядов Совнаркома, представителей науки (и, что менее известно, бывших министров и промышленников царской России) позволило выработать и сразу начать ряд больших научнотехнических программ (ГОЭЛРО, геологоразведочных, эпидемиологических и др.). Даже политическое решение о переходе к НЭПу вырабатывалось по типу научной программы. Самым авторитетным экономистам-аграрникам России, Л.Н. Литошенко и А.В. Чаянову, было поручено подготовить два альтернативных программных доклада (была принята концепция А.В. Чаянова).

Уже в 1918 г. важной частью строительства отечественного научного потенциала стало создание условий для будущей атомной программы. Сырье для производства радия, предназначенное для отправки в Германию, было секвестировано и передано Академии наук. В декабре 1921 г. были получены препараты радия, в начале 1922 г. заработал завод.

Строительство науки планировалось как система. За структурную единицу сети был принят научно-исследовательский институт — новая форма научного учреждения, выработанная в основном в российской науке. Только в 1918-1919 гг. было создано 33 таких института.103 Они стали той матрицей, на которой сформировалась советская научно-техническая система. К 1923 г. число НИИ достигло 56, а в 1929 г. — 406.

С середины 1920-х гг. стала формироваться сеть проектно-конструкторских и проектных институтов. Первым из них стал Государственный институт по проектированию металлических заводов (Гипромез). Затем Гипрошахт, Гипроцветмет и др. С начала 1930-х гг. стала быстро развиваться сеть фабрично-заводских лабораторий, работавших в кооперации с НИИ. В 1925 г. ЦИК и Совнарком приняли постановление «О признании Российской Академии наук высшим ученым учреждением Советского Союза».

Накануне Великой Отечественной войны в стране в основном был создан, по словам С.И. Вавилова, «сплошной научный и технический фронт» (эта задача была поставлена в 1936 г.). Была создана большая сложная система, обеспечившая все критические проблемы развития и адекватная всем критическим угрозам стране. К началу войны в СССР работало свыше 1800 научных учреждений, в том числе 786 крупных научно-исследовательских институтов. Научная работа велась также в 817 высших учебных заведениях. Экзамен, которому подверглась эта система, был не идеологическим, а жестким и абсолютным — война.

Эта же система стала той базой, которая позволила предотвратить перерастание объявленной Советскому Союзу «холодной войны» в «горячую». Наука уже обладала мощностью, гибкостью и заделами, чтобы быстро выполнить большие программы по созданию ракетно-ядерного щита СССР.104 Достаточно сказать, что первая отечественная публикация о делении ядер при бомбардировке нейтронами (в Радиевом институте) была представлена в журнал всего через два месяца после публикации об открытии деления ядер в 1939 г. Это был результат работы, начатой в 1918 г.

Этот результат во многом был предопределен стратегическими решениями при выборе проекта научного строительства СССР на период примерно до 1960 г. Под этой стратегией была сильная методологическая база, созданная в Академии наук до революции.

Эти решения должны быть сегодня изучены без всяких идеологических пристрастий. Такое изучение нужно не для того, чтобы повторять те решения, а чтобы понять методологию выработки решений. Те решения были адекватны и целям, и условиям (ограничениям). Мы имеем опыт успешной большой программы в контексте собственной национальной культуры, игнорировать его неразумно.

Сейчас, изучая научное строительство в СССР 1920-1930-х гг., мы видим важную особенность, которую наша научная политика незаметно утратила в 1970-е гг. Она заключается в том, что выделяемые на это строительство средства никоим образом не были привязаны к показателям, сложившимся в развитых странах. Средства выделяли исходя из тех критических задач, решение которых для страны было императивом выживания. Уже во второй половине 1918 г. научным учреждениям было ассигновано средств в 14 раз больше, чем в 1917 г. Расходы на научные исследования во второй пятилетке выросли в 8,5 по сравнению с расходами первой пятилетки, а расходы на научное оборудование — в 24 раза.

Научное сообщество (в лице ведущих ученых) и планирующие органы государства определяли, какого масштаба и какой структуры наука необходима именно нашей стране, исходя из угроз и задач развития, и именно на рассматриваемый горизонт долгосрочного планирования. Это — рациональный подход, в то время как принятый после 1960-х гг. и сохранившийся в настоящее время подход является неразумным. Тот факт, что, например, в США на развитие науки направляется 3% ВВП, не может служить никаким критерием для России, Китая или Таджикистана. Между этими странами и США в данном вопросе не выполняются критерии подобия.105

Научное сообщество СССР могло выделить группу авторитетных ученых, которые смогли спокойно объяснить власти, в чем стратегическая необходимость для страны той или иной научной программы, несмотря на ее внешнюю «неэффективность». Академики — монархисты и кадеты — могли объяснить это В.И. Ленину в обстоятельных личных беседах и докладах. Академики А.Ф. Иоффе, П.Л. Капица и И.В. Курчатов могли в личных беседах объяснить это И. Сталину. Академик М.В. Келдыш — Н.С. Хрущеву, академик А.П. Александров — К.У Черненко. Почему сегодня власть говорит языком чиновников Минобрнауки, совершенно неадекватным ни состоянию России, ни состоянию науки?

В первые же месяцы после установления Советской власти началась реализация комплексной программы по изучению природных богатств России. Идея программы вынашивалась в Академии наук задолго до 1917 г. Особенностью ее было то, что назначение экспедиций далеко выходило за рамки получения конкретного знания о какой-то территории. Система экспедиций должна была на значительное время накрыть всю территорию СССР мобильной сетью ячеек научной системы, обеспечить присутствие науки во всех узловых точках страны.

До 1917 г. почти все научные учреждения России и 3/4 научных работников находились в Москве и Петрограде. Быстро изменить это положение не было возможности, и ученые двинулись на Урал, в Сибирь и Дальний Восток, в Среднюю Азию и Закавказье в экспедиционном порядке, постепенно превращая экспедиции в стационарные научные базы, затем в филиалы центральных научных учреждений, впоследствии в самостоятельные местные научные институты и центры.

В условиях быстрого преобразования в стране хозяйственных укладов, культуры и образования, государственной системы и права, типа межнационального общежития каждая экспедиция, прибывающая из Центра, становилась и важнейшим источником информации, и даже в некотором смысле носителем образа будущего. Возвращаясь в столицы и участвуя в работе обычно нескольких комиссий, научные работники были важным источником знания для государственного управления.

Многие качества советской науки оформились уже в ХX в., но были доработаны в социальных условиях советского строя. Первое качество — повышенный интерес и внимание к критическим точкам и пороговым явлениям. Это — стремление найти тот нервный узел проблемы, развязав который можно сразу решить проблему, грубо, в главном. Это напряженное внимание к срывам непрерывности привело Д.И. Менделеева к открытию периодического закона, В.И. Вернадского — к его биогеохимическим идеям, которые тогда казались прозрениями, Н.Н. Семенова — к открытию цепных реакций и экспериментам, Ю.Б. Харитона — к теории горения и взрыва и т. д. Это был особый взгляд на реальность, в нем было что-то от средневекового мышления: как будто преодолевалось разделение «субъект-объект». От доиндустриального мастера и донаучного мыслителя этот взгляд был перенесен и укоренился в индустриальном и научном обществе России фазы подъема.106

Этот взгляд характерен для способа мысли и образа действий государственной власти и ее подсистем. Он ярко проявился в мышлении и планировании военного командования после того, как оно освоило рациональность самой совершенной по тем временам военной машины Германии. Ведь СССР начинал войну с командным составом, над сознанием которого довлела инерция представлений о Первой мировой и Гражданской войнах, а германская армия на полях Европы уже выработала парадигму войны другой эпохи. Скорость обучения и творческого развития парадигмы была у Советской армии исключительно высокой.107

Второе качество науки того времени, далеко не тривиальное, — ответственность. Оно выражалось в том, что необходимость решить проблему (а не «сделать важный шаг в решении проблемы») принималась как непреложная. Иными словами, в мысленном целеполагании решение проблемы (с доступными ресурсами) становилось ограничением, которого нельзя нарушить, а уж второстепенные параметры (вроде себестоимости или качества дизайна) оптимизировались в зависимости от средств и времени. Такая постановка вопроса создавала сильнейший мотив к изобретениям, а значит, и к обучению. Переложить ответственность было не на кого. Это общее положение резко ускорило развитие знания. На каждом уровне общественной иерархии люди искали знания обо всех альтернативах решения проблем, а дальше изобретали способы, чтобы обойтись наличными ресурсами.

Выдающийся ученый ХХ в. академик И.В. Петрянов-Соколов в своих выступлениях 1980-х гг. настойчиво призывал вникнуть в значение качества ответственности во взаимодействии всех подсистем науки, а также в значение культуры такого взаимодействия. Сам он был участником решения очень большого числа научных и технических проблем, связанных с обороной и технологической безопасностью, интенсивно общался с инженерами, производственниками, военными и государственными деятелями.108

Третье качество — привлечение для решения технических проблем самого фундаментального теоретического знания. Государственная система организации науки позволила с очень скромными средствами выполнить множество проектов такого типа. Примерами служат не только лучшие и оригинальные виды военной техники (система реактивного залпового огня «Катюша» и ракеты «воздух-воздух», создание кумулятивного снаряда, а потом и кумулятивных гранат, мин, бомб, резко повысивших уязвимость немецких танков),109 но и крупные научно-технические программы типа создания атомного оружия. Примеров даже небольших разработок, за которыми стояла высокая наука, множество. Так, благодаря новаторским расчетам математиков в СССР была сделана лучшая в мире каска с очень сложной кривизной поверхности, обеспечившей ее наилучшую отражательную способность.

Победы СССР в войне нельзя понять, если не учесть необычно интенсивного и эффективного участия ученых. Наука тогда буквально «пропитала» все, что делалось для войны. Президент АН СССР С.И. Вавилов писал: «Почти каждая деталь военного оборудования, обмундирования, военные материалы, медикаменты — все это несло на себе отпечаток предварительной научно-технической мысли и обработки».

Все участники этого процесса, от академиков до рабочих, продемонстрировали высокую культуру взаимодействия.110

Четвертое качество, которое базировалось на принципиальных установках, — способность мобилизовать «дремлющие» ресурсы низкой интенсивности. Это качество присуще хозяйству «семейного типа», которое вовлекает ресурсы, негодные для рынка (трудовые и материальные).111 Это качество, которое на первый взгляд является антиподом предыдущего, а в действительности есть его оборотная сторона. «Примитивные» средства становятся ценным ресурсом именно постольку, поскольку сопряжены с ресурсами высшего класса, сконцентрированным на главном участке. Пусковые установки «Катюш» сваривали поначалу из трамвайных рельсов, но точность траектории ракеты с изменяющейся массой достигалась сложными и оригинальными математическими расчетами, которых математики противника не смогли воспроизвести. Другой пример: для замены ушедших на фронт рабочих на заводы пришло большое число женщин и подростков. Обучить их не было времени, и была предпринята большая программа автоматизации и замены дискретных технологических процессов поточными. Особенно трудоемким был контроль качества в массовом производстве (прежде всего, боеприпасов). Этим занялись ученые АН СССР (Институт автоматики и телемеханики и Уральский филиал АН СССР). Было создано большое число автоматических и полуавтоматических станков и приборов, которые резко повысили производительность труда и снизили требования к уровню квалификации. Работы 1941-1942 гг. стали первым опытом широкой автоматизации массового производства.

Строительство научной системы СССР в 1920-1930-е гг. с социологической точки зрения было целенаправленной сборкой научных сообществ. Это была большая и сложная программа — сегодня ее изучение крайне актуально. Очевидно, что для ее выполнения требовалось прежде всего обучить, воспитать и социализировать большой контингент специализированных кадров. В 1917 г. в России было около 12 тыс. научных работников, а в 1950 г. — 162,5 тыс. Таким образом, за 1920-1930-е гг. структуры науки СССР были достроены и развиты до целостной системы, которая затем разрасталась в масштабах и структурно.

Уже на первом этапе формирования науки СССР выявилась ее системообразующая миссия как генератора базовых структур жизнеустройства. Наука стала включать в себя социальную инженерию и разработку технологий, основанных на научном анализе и предвидении. Советская власть успешно выполнила задачу задачу целеполагания, собирания общества на основе понятной цели и консолидирующего проекта.112

Однако системное представление реальности при проектировании форм было свойством, присущим тогдашней российской общественной мысли в целом. Поэтому советская власть смогла опереться даже на идеологически чуждые ей силы. После 1917 г. эта установка сразу была реализована в деле формообразования самой российской науки, параллельно были начаты работы по обустройству той «площадки», на которой затем велась индустриализация 1930-х гг., а затем создание всего народного хозяйства, которое унаследовали РФ и постсоветские республики от СССР (включая нефтегазовые месторождения, энергетическую систему и культурную базу).

Эти работы уже в 1920-е гг. приобрели комплексный характер как «по горизонтали» (междисциплинарные программы), так и «по вертикали» (соединение методологических, фундаментальных и прикладных исследовательских и опытно-конструкторских, производственно-практических задач).113 Самой своей структурой эти программы ранней советской науки создавали матрицу, на которой собиралась структура будущего жизнеустройства.

В 1918 г. резко активизировалась работа проблемных комиссий. Их прототипом была созданная в 1915 г. КЕПС (Комиссия по изучению естественных производительных сил России). Как правило, организатором научной части больших проблемных комиссий выступала Академия наук СССР. Эти комиссии были мобильными органами программно-целевого управления, и через них малочисленные еще ученые включались в обсуждение и принятие решений по всем вопросам жизни и развития страны, устанавливали личные контакты с руководителями всех сфер и уровней, с представителями всех социальных групп и народов.

С первых лет советского периода фигура ученого как носителя особого типа знания, языка и образа мысли присутствовала во всех важных делах страны.

Эта форма движения знания интенсивно использовалась и в годы войны. Совместно с военными организациями в АН СССР были созданы проблемные оборонные комиссии: например, Комиссия по научно-техническим военно-морским вопросам (председатель — вице-президент АН СССР А.Ф. Иоффе, ученый секретарь — И.В. Курчатов), Военно-санитарная комиссия (председатель — вице-президент АН СССР Л.А. Орбели), Комиссия по мобилизации ресурсов Урала на нужды обороны (председатель — президент АН СССР В.Л. Комаров).

В развитии знания в советском обществе были связаны в сеть вертикальные и горизонтальные каналы информации и авторитета. Когда надо было создать благоприятный социально-психологический климат для поддержки крупной научно-технической программы, то подключались ресурсы как государственного управления (советских, ведомственных и партийных структур), так и пересекающих эти линии по горизонтали общественных организаций (комсомола, профсоюзов, обществ). Так, в мировую историю вошла форсированная программа создания в СССР мощного авиастроения и авиации, начатая в 1923 г. Эта программа была типичной и может служить моделью советских «национальных проектов».

Скажем и об особом отношении к движению научного знания. Во всех научных державах становление научное сообщество вело интенсивную деятельность по просвещению населения и популяризации научного знания. Важной формой этой деятельности было создание научно-популярной литературы, авторами которой становились и крупные ученые, и писатели-популяризаторы. Поддержка науки в массовом сознании — условие существования национальной науки.

Академик Н.А. Морозов (в молодости народник) писал, что в русской интеллигенции 1880-х гг. сильна была выпестованная П.Л. Лавровым идея долга интеллигенции перед народом: «преобразовать науку так, чтобы сделать ее доступной рабочему классу». В следующем поколении эту идею пестовал большевик А.А. Богданов, ученый, философ и просветитель, «глубоко чтимый в кругах молодой социал-демократии» (по выражению А.В. Луначарского). Система распространения научных знаний в СССР стала складываться с конца 1920-х гг.114

Напомним те постулаты, которые были положены в основу доктрины реформирования науки. Она вырабатывалась в 1991 г. и вызвала резкую критику в среде специалистов-«консерваторов». Прежде всего возражение вызывала утопическая идея демонтажа научно-технической системы как одной из несущих конструкций советского государства. Ее предполагалось не реформировать, а подвергнуть революционной трансформации, как и другие матрицы советского строя (колхозную систему, армию, промышленность и т. д.).

В 1990-1991 гг. в команде советников власти господствовало мнение, что смена политической системы и приватизация промышленности приведут к формированию гражданского общества, которое примет от государства многие из его функций. Считалось, что сразу произойдет самопроизвольное превращение науки государственной в науку гражданского общества. Реформаторы исходили из постулата, согласно которому в России за короткий срок произойдет становление мощного частного сектора, который приступит к научно-технической модернизации хозяйства и возьмет на свое содержание научную систему России. Исходя из этого была принята стратегия невмешательства в процессы «самоорганизации» науки (разгосударствление).

Идея разгосударствления и передачи главных сфер деятельности государства под стихийный контроль рынка, оказалась несостоятельной в целом, но особенно в отношении науки и техники. Ни отечественный, ни иностранный капитал в России не смогли и даже не пытались заменить государство как главный источник средств и главного «заказчика» НИОКР. Эти надежды были совершенно утопическими и противоречили всему тому, что было известно о природе научной деятельности, природе частного капитала и особенностях связи науки с государством в России. Радикальный уход государства из сферы науки не мог не поставить ее на грань гибели. Огромная по масштабам и сложнейшая по структуре научно-техническая система России, созданная за 300 лет, была оставлена почти без средств и без социальной поддержки.

В 1992 г. большое число научных работников остались без работы. Их ситуация по сравнению с другими секторами экономики оказалась наиболее тяжелой. По данным Московской биржи труда, потребность в ученых составила в тот год лишь 1,3% от числа уволенных — почти 100 претендентов на одну вакансию.

О закрытии крупных НИИ в 1992 г. персоналу объявляли за два месяца. Но поведение сотрудников было иррационально — они не могли в это поверить. Они не искали нового места работы, приходили как обычно в лаборатории и продолжали ставшие бессмысленными эксперименты.

Ассигнования на гражданскую науку за 1990-1995 гг. снизились в 4,4 раза. С учетом того что безотлагательно требовалось финансировать поддержание материально-технической инфраструктуры науки (здания, энергия, коммунальные услуги), затраты на собственно продуктивную исследовательскую работу сократились примерно в 10 раз (рис. 1).

Рис. 1. Внутренние затраты на исследования и разработки в РФ, млрд руб. в постоянных ценах 1989 г.

Еще больше снизились расходы на обновление наиболее динамичной части основных фондов науки: приборов и оборудования. Если в середине 1980-х гг. на покупку оборудования расходовалось 11-12% ассигнований на науку, то в 1996 г. — 2,7%, а в 2006 г. — 6,6%. Таким образом, расходы на оборудование сократились в 15-20 раз. Коэффициент обновления основных фондов в отрасли «Наука и научное обслуживание» в 1998 г. составил лишь 1,7% по сравнению с 10,5% в 1991 г. В 2002-2004 гг. этот коэффициент составлял 0,9-1%. План государственных инвестиций на строительство объектов науки не был выполнен ни разу.

Ни разу не была выполнена 4%-ная норма выделения средств из государственного бюджета, заданная Федеральным Законом от 23.08.1996 № 127-ФЗ «О науке и государственной научнотехнической политике». В 2004 г. объем бюджетных расходов на гражданскую науку составил 0,28% ВВП и 1,76% расходной части федерального бюджета, в 2006 г. он вырос до 0,36% ВВП и 2,27% федерального бюджета. Все внутренние затраты на исследования и разработки составляли в 1995 г. 0,85%, а в 2006 г. — 1,08% ВВП.

Министерство образования и науки и часть научного сообщества возлагали надежды на помощь иностранных фондов, которые стали давать российским ученым гранты или даже просто оказывать небольшую материальную помощь. Гранты были очень малы и, как отмечали многие, имели целью «скупить идеи по дешевке». Большие затраты времени на оформление отрывали людей о работы. Главным негативным эффектом ученые считали то, что гранты побуждали к изменению тематики исследований, так что фронт работ не только сужался, но и видоизменялся в самых неожиданных направлениях, в основном в сторону более мелких и прикладных задач за счет принципиально новых и стратегических исследований. Уже в 1994 г. надежды на фонды иссякли. Опрос научных работников показал, что 2/3 респондентов выразили негативное отношение к зарубежной помощи российской науке. 32,2% ответили «Она больше выгодна Западу, чем нам»; 22,3% — «Она является замаскированной формой эксплуатации России»; 13,9% — «Сам факт такой помощи постыден и унизителен».

Страна вступила в переходный период, в котором старый «покровитель» науки, сильное государство, практически исчез, а новый (процветающая просвещенная буржуазия) если и появится, то лишь в гипотетическом светлом будущем. Это означает, что движение в принципиально том же направлении обречет Россию, независимо от того, какой социально-политический строй в ней установится, на отбрасывание в разряд слаборазвитых стран без всякой надежды на преодоление слаборазвитости.

Второй важнейший принцип реформы заключался в радикальном разделении фундаментальной и прикладной науки. Президент Б. Ельцин неоднократно настойчиво подчеркивал, что государством будет финансироваться лишь фундаментальная наука. Экономические последствия этого принципа почти не требуют пояснения. Наука в Российской империи и СССР была органичной частью государства. Государство рухнуло, новое «маленькое» либеральное государство в старой науке не нуждалось и финансировать ее не собиралось. Оно брало на содержание лишь «маленькую» фундаментальную науку. Никакого иного субъекта поддержки науки в стране не существовало.

Это решение исходило из постулата, что фундаментальная наука может выжить и при отсутствии остальных подсистем науки (прикладных исследований, разработок, содержания всей научной инфраструктуры). Этот постулат ошибочен в самой своей основе и противоречит элементарному знанию о научной деятельности. Несостоятельны и предположения, что можно провести селекцию научных исследований и отделить зерна фундаментальной науки от плевел нефундаментальной.

Разделение науки на фундаментальную и прикладную — типичная ошибка divisio (неверного разделения целостного объекта на элементы).115 Если администрация в целях учета и управления и проводит разделение между фундаментальными и прикладными исследованиями (но никак не науками), то при этом всегда имеется в виду его условность и относительность. И в том, и в другом типе исследования ищется достоверное знание, которое, будучи полученным, становится ресурсом, используемым в самых разных целях. Многочисленные попытки найти формализуемые различия между двумя типами исследований, в общем, к успеху не привели. Научно-технический прогресс «порождает» те или иные практические последствия всей совокупностью накопленных знаний.

В действительности и в отношении фундаментальной науки обещания президента Б. Ельцина не были выполнены. После резкого повышения цен в январе 1992 г. деятельность всей экспериментальной науки была практически парализована. Всего за год до этого никто не поверил бы, что Президиум Академии наук будет вынужден принять постановление, которое обяжет все отделения «до 1 ноября 1992 г. принять решения о реорганизации каждого научного учреждения, имея в виду сокращение особо приоритетных научных направлений, подразделений и научных школ, располагающих наиболее высоким научным потенциалом, и ликвидацию… остальных структурных единиц».

Председатель Комитета Конгресса США по науке и технологии Дж. Браун заявил на слушаниях 8 февраля 1992 г.: «Россия стоит перед угрозой неминуемого разрушения ее научно-технической инфраструктуры в Российской Академии наук, учреждениях высшего образования и военно-промышленном комплексе».

Следующее принципиальное положение в доктрине реформирования науки сводилось к тому, чтобы поддерживать лишь блестящие и престижные научные школы. Предполагалось, что конкуренция сохранит и укрепит лишь те направления, в которых отечественные ученые работают «на мировом уровне». Таким образом, фронт работ резко сократится, и за счет высвобожденных средств можно будет финансировать реформу в науке. В «Концепции реформирования российской науки на период 1998-2000 гг.» сказано: «Основная задача ближайших лет — обеспечение необходимых условий для сохранения и развития наиболее продуктивной части российской науки».

Знание и здравый смысл говорят, что само это представление о задачах науки ложно. Причем здесь «мировой уровень»? Посредственная и даже невзрачная лаборатория, обеспечивающая хотя бы на минимальном уровне какую-то жизненно необходимую для безопасности страны сферу деятельности (как, например, Гидрометеослужба), гораздо важнее престижной и даже блестящей лаборатории, не связанной непосредственно с критическими потребностями страны. Пожертвовать посредственными лабораториями, чтобы за счет их ресурсов укрепить перспективные, в ряде случаев равноценно вредительству (особенно в условиях кризиса). До настоящего времени эта установка не пересмотрена.116

Свертывание «посредственных» исследований во многих случаях оказывает на все научное сообщество разрушительный психологический эффект, усугубляющий кризис. Особенно это касается прекращения недорогих, но регулярных работ, необходимых для поддержания больших национальных ценностей, создаваемых наукой. Многие такие работы продолжаются в течение десятков или даже свыше сотни лет, и их пресечение приводит к значительному обесцениванию всего прошлого труда и созданию огромных трудностей в будущем. Таковы, например, работы по поддержанию коллекций (семян, микроорганизмов и т. п.), архивов и библиотек. Таковы и некоторые виды экспедиционных работ и наблюдений, например проведение регулярных гидрологических наблюдений (разрезов).117

На первом этапе реформы науки изложенные ранее принципы не были полностью реализованы. Произошло лишь съеживание и деградация научного потенциала. Иностранные инвестиции в сферу НИОКР в России привлечь не удалось. В 1995 г. 99,99% всей собственности на основные средства НИОКР составляла российская собственность. Кроме того, в сферу НИОКР не удалось привлечь существенных инвестиций и отечественного капитала.

После 2000 г. произошло укрупнение капитала, возникли корпорации с участием государства, доля бизнеса в НИОКР увеличилась, хотя принципиально положение не изменилось. В 2010 г. доля организаций, выполняющих исследования и разработки и принадлежащих государственному сектору, составила 72,1%, численность работников, выполняющих исследования и разработки — 76,1% от общего числа, доля государства в основных фондах науки — 85,2%. Внутренние затраты на НИОКР — 72,6%. Это при том, что в государственном секторе занято 30% работников, а доля в основных фондах — 20%. Среднегодовая стоимость основных средств в расчете на одного работника, выполняющего научные исследования и разработки (фондовооруженность), в организациях государственного сектора вдвое больше, чем частном.118

Иначе, нежели ожидалось, пошел и процесс самоорганизации в науке. Предполагалось, что при экономических трудностях возникнет стихийно действующий механизм конкуренции и наука сбросит «кадровый балласт». Это по расчетам правительства должно было бы привести к омоложению и повышению качественных характеристик кадрового потенциала. На деле произошло совершенно обратное: из научных организаций и учреждений были «выдавлены» более молодые и энергичные кадры — те, кто мог «устроиться». В результате значительно ухудшились демографические показатели исследовательского персонала отечественной науки — кадровый состав науки постарел. В 2006 г. в составе исследователей возраст свыше 50 лет имели 63,4% кандидатов наук и 86,7% докторов наук, а возраст свыше 60 лет — 33,5% кандидатов наук и 57% докторов наук. В 1987 г. в СССР лишь 8% кандидатов наук были старше 61 года.

Не произошло и структурной перестройки, к которой должна была побудить конкуренция. Произошло сокращение потенциала практически всех ведущихся в стране научных направлений и «спорообразование» организаций и учреждений. Число организаций, ведущих научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы, сократилось (4600 — в 1990 г., 4100 — в 1996 г., 3566 — в 2005 г., 3492 — в 2010 г.). Не наблюдалось и принципиального перераспределения ресурсов между научными направлениями и областями.

Какие же процессы в научной системе запустила реформа? Советская наука была целостной системой, размещенной географически на всей территории СССР. Ее целостность обеспечивалась как в горизонтальном (дисциплинарном, тематическом), так и вертикальном (по типам деятельности) разрезах. Ликвидация Советского Союза кардинально нарушила эту целостность и оставила в республиках, в том числе и в России, ущербные, структурно неполные научные сообщества. Дело было не просто в неизбежном снижении эффективности научной системы, при таком расчленении в ней возник социальный кризис. Поскольку в каждой исследовательской области коллективным субъектом деятельности является сообщество, а не конгломерат индивидов, ученые при разделении их сообществ, в принципе, потеряли возможность нормальной профессиональной работы, до тех пор пока не интегрировались в какую-то иную целостную систему (мировую или ту, которая сложится из осколков прежней). Это совершенно новая, трудная проблема, и никаких предпосылок для ее быстрого решения нет.

Целостность нарушилась и в вертикальном разрезе. Министерства были ликвидированы, и, тем самым, ликвидированы условия существования отраслевой науки, которая составляла 70% процентов «кадрового тела» всей системы.

В СССР отраслевая наука была плотно встроена в систему государства как распорядителя большей части производительных сил. Пока государство было стабильным, целостная по сути своей наука, административно разделенная по отраслям, также составляла единый организм (хотя были болезненные явления, порожденные бюрократизацией ведомств). При разгосударствлении производства отраслевые министерства исчезли, и неожиданно НИИ и КБ оказались в вакууме: исчез тот социальный субъект, через которого общество снабжало их минимумом средств. Прекращение или резкое сокращение финансирования в течение полугода означает просто смерть научного учреждения (хотя оболочка может сохранять видимость жизни еще долго).

Речь идет не только об отраслевой науке, которая, впрочем, составляла наиболее массивную часть системы советской науки. Министерства как государственные организации, ответственные за конкретные отрасли производства или услуг, вкладывали крупные средства и в академические исследования, и в науку высшей школы. Многие «бюджетные» институты АН СССР в действительности давно уже на две трети финансировались министерствами, а питание вузовской науки на 90% зависело от хоздоговоров с отраслями. Масса проблемных лабораторий в вузах быстро исчезла, и в каждом случае речь шла о крупном потрясении. В России происходило невидимое обществу, прямо не объявленное уничтожение научной системы. Наука ликвидировалась мимоходом, как щепка, отлетевшая при рубке леса.

Причина была вовсе не в отсутствии средств для сохранения науки. Разрушенная Первой мировой войной и революцией Россия имела гораздо меньше средств, чем в 1990-е годы, для поддержки науки. Но в 1918-1919 гг. в разгар гражданской войны было открыто 33 крупных научных института, а в 1990-е гг. нередко научные суда вели лов рыбы, чтобы выплатить зарплату сотрудникам, закрывались научные издательства. В то же время создавались огромные состояния, города наполнялись роскошными импортными автомобилями. На этом фоне сведение дела к экономическим трудностям выглядит неубедительно.

Самой главной утратой стала потеря большой части кадрового потенциала российской науки. К 1999 г. по сравнению с 1991 г. численность научных работников в РФ уменьшилась в 2,6 раза. Динамика этой численности приведена на рис. 2.

Рис. 2. Численность научных работников (исследователей) в РСФСР и РФ, тыс.

Работа в науке на протяжении многих лет стала относиться к категории низкооплачиваемых — в 1991-1998 гг. она была ниже средней зарплаты во всех отраслях экономики в целом. Ученым «показали их место», теперь они должны быть благодарны. В августе 1992 г. средняя зарплата научных сотрудников Академии наук составляла 4 тыс. руб. в месяц (около 20 долл.). Это означает, что в семье из трех человек, где кормильцем является научный работник, вся его зарплата, истраченная только на покупку продуктов питания, не обеспечивала и 1/3 официально установленного физиологического минимума. Это тот минимум, который, как было объявлено, «человек может выдержать без серьезных физиологических нарушений не более трех месяцев».119 Динамика зарплаты в этой отрасли приведена на рис. 3.

Рис. 3. Средняя зарплата в науке и финансовой сфере в РСФСР и РФ, % от средней зарплаты по экономике в целом

Произошла фрагментация научного сообщества России с утратой системной целостности. Она уже достигла опасного уровня. Ликвидированы или бездействуют многие социальные механизмы, которые связывали людей и коллективы в единую ткань в масштабе страны. Восстановление этих механизмов и создание новых, адекватных новым условиям, — длительный процесс. В какой-то, совершенно недостаточной, мере, он стихийно идет и в настоящее время, но не стал объектом государственных усилий.

Кризис научной системы сопровождался резким изменением статуса науки в обществе. В советское время наука была гордостью народа и пользовалась уважением в массовом сознании. В обществе не было ни антиинтеллектуальных, ни антинаучных настроений. Общий культурный кризис и подрыв рационального мышления разрушили систему координат, с помощью которой люди оценивали отечественную науку. Достаточно было запустить в СМИ поток совершенно бездоказательных утверждений о «неэффективности» науки, и травмированное катастрофой распада общество бросило ее на произвол судьбы, равнодушно наблюдая за ее уничтожением. Никаких рациональных оснований для такой позиции не было, просто в массовом сознании были утрачены инструменты, чтобы увидеть сложную структуру социальных функций отечественной науки, тем более в условиях кризиса.120 Вместо науки в картине реальности образовалось пустое место, и вопрос о ценности просто не имел смысла. Надо признать, что и сама научная интеллигенция в своем понимании происходящего недалеко ушла от массового сознания.

В 1990-е гг. наука была фактически отстранена от просветительской деятельности, которая раньше позволяла ей поддерживать непрерывный контакт с большей частью населения и быть постоянно «на виду». Телевидение перестало производить и транслировать отечественные научно-популярные программы, закупая их за рубежом. Ученые перестали появляться на экране в дебатах на общие темы (да и дебаты эти были прекращены или превращены в шоу). Резко сократился выпуск научно-популярной литературы, которая имела раньше массового и постоянного читателя. В табл. 1 показано, как изменились тиражи самых популярных журналов.

Таблица 1

Тиражи научно-популярных и реферативных журналов, тыс. экземпляров

Государственной политики в сфере научно-популярной литературы пока не существует. Кстати, на 2013 г. тираж журнала «Наука и жизнь» — 40 тыс., «Знание — сила» — 10 тыс.

Важным проявлением кризиса российского «общества знания» стала активизация в 1990-е гг. антинаучных течений. Главным инструментом обскурантизма и средством разрушения рационального сознания стали в РФ СМИ, особенно телевидение.121

Попытки ученых противостоять широкой пропаганде антинаучных взглядов через СМИ оказались безуспешными, причем полностью. Эти попытки были низведены до ограниченной возможности «бороться с лженаукой» внутри своей корпорации.

Казалось бы, налицо социальное явление фундаментального значения. Средства массовой информации и книгоиздание России систематически ведут оболванивание населения! Они действуют как подрывная сила, разрушающая структуры Просвещения и ту мировоззренческую матрицу, на которой была собрана нация России в ХХ в. Произошла деформация одного из важнейших общественных институтов. Как это произошло, какие механизмы произвели такое изменение, каковы тенденции, что можно им противопоставить? Ведь именно это — ранг тех проблем, которые должна была бы поставить на обсуждение Российская Академия наук. Но она отстранена от этой проблемы.

Академик В.Л. Гинзбург на заседании Президиума РАН констатировал: «Издающиеся большими тиражами газеты нередко печатают всякий антинаучный бред. Если же вы напишете в редакцию протест, разоблачите лженаучный характер публикации, то ваше письмо опубликовано не будет, вам даже не ответят».

С.П. Капица поддержал: «То, что сейчас делается на телевидении, нельзя назвать иначе, как преступление перед нашей страной и обществом. Это делается намеренно, расчетливо, очень изощренными методами и талантливыми людьми».

Президиум РАН принял решение: «Рекомендовать для правительственных СМИ практику публикации комментариев, представляемых ведущими специалистами РАН, в случаях появления в этих изданиях статей, противоречащих известным научным фактам».

Значит, научное сообщество России уже и не пытается получить слово в частных СМИ! Оно в лице РАН просит позволить им дать комментарий лишь в правительственных СМИ — вот социальный статус науки в России. Но на деле и эти рекомендации гроша ломаного не стоят и ни к чему не обязывают государственную прессу. Например, главный редактор правительственной «Российской газеты» А. Юрков категорически отказался выполнять рекомендацию РАН, апеллируя к Закону о печати.

Видимо, ощущение собственного бессилия перед лицом такого вызова травмировало ученых не меньше, чем сам вызов. Положение, однако, не меняется.122

Отдельно надо сказать о попытках «реструктуризации» Российской Академии наук — ядра всей национальной научной системы и той матрицы, на которой наша наука создавалась и выращивалась. Они ведутся еще со времен перестройки.123 Осенью 2004 г. Министерство образования и науки РФ представило концепцию реформы РАН. К тому моменту в РАН было 454 научных института. Министерство предлагало государству прекратить финансирование большей их части, оставив к 2008 г. «100-200 хорошо технически оснащенных, укомплектованных квалифицированными кадрами, достаточно крупных и финансово устойчивых научных организаций».

В октябре 2004 г. В.В. Путин подверг концепцию критике и предложил руководству РАН самому составить план «модернизации фундаментальной науки». В Кремле он заявил ученым: «Ни у кого нет желания разрушить РАН — вопрос так не стоит, вопрос стоит по-другому… Наша задача — сохранить РАН, чтобы она не растворилась в бурном море, в водовороте событий, участниками и свидетелями которых мы являемся. Вопрос в том, как адаптировать ее к реалиям дня».

Однако попытки Министерства образования и науки реорганизовать РАН не прекратились. Министры — люди образованные, в советниках у них ученые; несколько аналитических служб давали свои заключения на всех этапах реформы. В этих заключениях было сказано, что принципиальные положения доктрины реформирования науки являются ложными, они противоречат знанию. В таких случаях министр обычно просит разъяснений у консультантов, но этого не было ни разу за все годы реформ. Кроме того, акция по «реформированию» РАН готовилась настолько скрытно, что население РФ о ней практически ничего не знало!124

Ведь реформа длится уже 23 года. Разрушается наука, одна из несущих опор государства и страны. И за все эти годы не состоялось ни одного гласного совещания или слушания с обсуждением причинно-следственных связей между действиями правительства и разрушительными результатами. На фоне деиндустриализации устранение РАН многим покажется мелочью, люди привыкли оценивать негативные результаты реформ сотнями миллиардов долларов. Вице-президент РАН академик А.Д. Некипелов, выступая в МГУ, сказал, что в 2005 г. РАН получила 19 млрд рублей — меньше, чем субсидии среднему университету в США. Вся Российская Академия наук, все ее 450 институтов, получила за один год меньше денег, чем Р. Абрамович истратил за два месяца на покупку футбольной команды «Челси» и яхт. При этом наши ученые, обеспечив в прошлом паритет с Западом в главных системах вооружения и получая на научные исследования в сотни раз меньше денег, чем их западные коллеги, до сих пор ухитрялись поддерживать щит обороны в минимально приемлемом состоянии. Это когда-то назовут очередным «русским чудом».

В начале 2006 г. Министерство финансов подало в Государственную Думу поправки в Бюджетный кодекс РФ, согласно которым РАН лишается права распоряжаться средствами, выделенными ей федеральным бюджетом. Как сказал 7 февраля 2006 г.) А.Д. Некипелов, «это означает, что фактически рассыпается вся структура академии». К тому же, согласно этим поправкам, средства, получаемые РАН из внебюджетных источников (это около 40% бюджета РАН), должны будут перечисляться в федеральный бюджет. «Это означает, что ни РАН, ни другие академии, ни государственные вузы автоматически не будут участвовать в выполнении заказов», — добавил А.Д. Некипелов.

Что же такое Российская Академия наук? Это особая форма организации науки, изобретенная в России применительно к ее историческим условиям, с периодическими срывами в нестабильность. Академия была построена как ковчег, в котором при очередном потопе спасалась часть научного сообщества с «сохраняемым вечно» фондом знаний и навыков, чтобы после потопа на твердом берегу можно было возродить российскую науку в ее структурной полноте и целостности.

Беда, что обществоведение не объяснило современному поколению, какую ценность построили для них деды и прадеды. Академия позволила России создать науку мирового класса со своим стилем. Здесь, в Академии наук, хранился «генетический аппарат», воспроизводящий этот стиль в университетах, НИИ и КБ. От этого отвлекают сегодня разговорами про «эффективность»! Мол, у Академии наук экономическая эффективность низкая. Какое нарушение логики и меры! Понятие эффективности в науке вообще неопределимо, а в данный момент в РФ тем более! Кого интересует эта эффективность РАН на фоне реальных потерь и хищений?

Главная ценность Академии наук сегодня — это сохраняемые под ее крышей 40 тыс. российских ученых, представляющих собой всю структуру современной науки. Это колоссальный фонд знаний и навыков, хранящийся в седых головах этих людей. Их главная миссия в настоящее время, их священный долг перед Россией — выжить как организованная общность и успеть передать сжатый сгусток сохраненных знаний и умений тем молодым, которые придут возрождать российскую науку.

Особенность науки, унаследованной постсоветской Россией, состоит в том, что ее ядро собрано в Академии наук. Это — матрица, на которой создавались все остальные подсистемы российской науки. Это и синклит, задающий нормы научности и научной этики, накладывающий санкции за их нарушение — без вмешательства бюрократии. Академия наук изначально была государственным («имперским») институтом и при любом режиме мобилизовала через свои каналы все научные силы России для выполнения главных и срочных задач. В этой роли Академия наук позволила России и СССР решать важные задачи намного дешевле (иногда в сотни раз), чем на Западе.

Уклад Академии наук упростил контакты ученых по всему научному фронту, а также прямые контакты ведущих ученых со всеми производствами. Это была невидимая сетевая надведомственная система управления («через знание»), которая действовала вместе с государством, но быстрее. Академия могла выполнять роль ядра науки, потому что в России она была элементом верховной власти, а не клубом или ассоциацией академиков. Наука через академию стала системообразующим фактором всего бытия России новейшего времени.

В 1917-1921 гг. правительство большевиков, следуя урокам царей, собрало ученых в Академии наук. Влиятельные «пролеткультовцы» пытались тогда разгромить академию под теми же лозунгами, что и сегодня. В.И. Ленин пошел на конфликт с ними, строго запретив «озорничать около Академии наук», хотя она была не просто консервативной, но и монархической. Если бы в тот момент Академию наук не уберегли, нить развития русской науки была бы оборвана, и ни о какой индустриализации 1930-х гг. и победе в Великой Отечественной войне не было бы и речи. Эту нить собираются оборвать сегодня, когда войны нет, а казна лопается от нефтедолларов.

Не надо иллюзий, это будет тяжелейшим ударом по России. Мы останемся без интеллектуального сообщества, которого не заменить никакими иностранными экспертами. Нынешние 40 тыс. ученых РАН не могут сегодня блистать на международных симпозиумах, быть конкурентоспособными и эффективно «производить знания», получая аплодисменты и обильное цитирование. Они стары, их приборы поломаны, а нищие лаборатории остались без реактивов.

Требовать от них «эффективности» — это все равно, что выпускать на старт тяжело больного спортсмена. Но эти люди образуют коллектив, обладающий знанием и способный понимать, собирать и объяснять новое знание из мировой науки. Этот коллектив жизненно необходим стране и народу в нынешний период даже больше, чем в спокойные времена. Здесь при всех болезнях кризисного времени помнят и хранят нормы научной рациональности и этики, знают природу и техносферу России. Разгонят это «катакомбное» сообщество — и угаснут знания, нормы и память о них, как пламя свечи.

Этот коллектив будет еще более необходим России завтра, когда молодежь начнет нащупывать дорогу из ямы кризиса. Тогда только отечественные ученые, обладающие опытом побед и бед России, владеющие русским научным стилем и, главное, любящие нашу землю и наш народ, смогут соединить здравый смысл с научным методом. Такой «зарубежной экспертизы» Россия не получит ни за какие деньги.

Пока что ситуация продолжает находиться в неустойчивом равновесии. Однако принципиальные установки правительства не изменились, не изменился и понятийный аппарат, с которым подходят к науке.

20 августа 2008 г. состоялось совещание у премьер-министра РФ В.В. Путина, посвященное программе развития науки. Министр А.А. Фурсенко так определил принципы модернизации: «Во-первых, это повышение эффективности деятельности существующих научных организаций, которые составляют государственный сектор науки… За счет повышения их эффективности, введения системы оценок их деятельности может и должен быть реструктурирован этот сектор. Наиболее эффективные организации должны получать большее финансирование, неэффективные должны быть реорганизованы, а часть их закрыта.. Мы должны точно определить, какие организации не работают, живут за счет сдачи в аренду своих помещений, передать их собственность в распоряжение действующих организаций, чтобы дать возможность специалистам заниматься наукой».

Как будто мы снова вернулись в 1990-е гг., ничему не научившись! Зная, какими индикаторами, измерительными инструментами и критериями для определения полезности науки пользуется Министерство образования и науки, приходится ожидать нового тяжелого удара по остаткам российской науки.

С начала реформы органы управления наукой лишились индикаторов, позволяющих оценивать ситуацию и тенденции ее изменения. Используемые по инерции индикаторы, унаследованные от советской системы, стали неадекватны.

Любые индикаторы, описывающие состояние и развитие сложной системы, выбираются целенаправленно. Это значит, что бесполезно искать индикаторы, если в явном виде не сформулированы цели научной политики, исходя из которых будут приниматься решения. Разработка индикаторов и сбор информации (измерение тех параметров системы, которые служат индикаторами) — дорогой процесс. Реально эту работу ведут только в том случае, если известна доктрина научной политики государства.

Признаком того, что органу управления действительно понадобились индикаторы, служит возможность поставить мысленный эксперимент по принятию решения в зависимости от того или иного значения индикатора. Если индикатор А равен 100, то какое решение будет принято?

Если же не поставлена цель и нет доктрины, нет «алгоритма принятия решений», то реально индикаторы не нужны. Если больного не собираются лечить, то ему не будут делать дорогих анализов. Другое дело, что индикаторы нередко служат для имитации управления и принятия решений. Больного лечить не собираются, но врачи суетятся, назначают ему процедуры и анализы. Для таких целей существующие индикаторы служат вполне удовлетворительно, к ним можно еще множество других набрать из методик ОЭСР, ННФ США и т. д.

С 1992 г. и по настоящее время хорошая система индикаторов науки ни Министерству образования и науки, ни правительству в целом не требовалась. Доктрина была совершенно четкой — провести разгосударствление науки, приватизацию системы промышленных НИОКР, стимулировать иностранные инвестиции с переносом в Россию западных технологий, оставив на государственном финансировании небольшое число престижных научных центров. Объективных и даже декларативных признаков крупных изменений доктрины нет и по сей день, поэтому нельзя определить, какого рода решения органы управления стали бы принимать с помощью новых индикаторов.

Помимо доктрины как комплекса стратегических установок в отношении науки для разработки индикаторов требуется знать критерии принятия выбора альтернатив. Выработка критериев — вопрос политики, а определение политической линии должно предварять выработку инструментов. До настоящего времени связной системы критериев для оценки желательности или нежелательности тех или иных процессов в науке установлено не было.

При выборе индикаторов нужна определенность в общих вопросах, так как нынешний период состояния науки России следует считать аномальным (слово «переходный» просто маскирует чрезвычайность этого периода). В это время традиционные индикаторы стабильных систем не действуют, а иногда просто теряют смысл.

Один из исходных, элементарных параметров науки — «число исследователей» — потерял большую часть смыслов, которые ему придавались. Что такое сегодня «исследователь»? Что он делает, какова его «продукция»? Кто ее ожидает и использует? Почему исследователи остались на своих местах, а не перешли на более выгодные социальные позиции? Соединены ли нынешние исследователи в дееспособные целостные системы (школы, лаборатории, направления) или образуют конгломерат людей, переживающих в своих НИИ трудные времена? Происходит ли воспроизводство исследователей или это реликтовая категория, с постепенным исчезновением которой возникает новый социальный и культурный тип с иными характеристиками?

Без того чтобы ответить на эти вопросы и уложить ответы в рамки доктрины научной политики, параметр «число исследователей» индикатором российской науки не является. Он, на деле, может даже мешать управлению, создавая ложное представление о состоянии системы. Например, в России 400 тыс. научных работников, а в США — 700 тыс. О чем это говорит?

Аномалия нынешнего состояния с точки зрения существования науки заключается в том, что разорвана связь между общественными потребностями в новом отечественном научном знании и финансовыми возможностями тех общественных структур, которые в этом знании нуждаются. Потребность в научном знании в условиях острого кризиса всегда резко возрастает (например, подготовка к войне и война). В РФ же произошло обратное — государство резко сократило финансирование и даже провело разгосударствление большей части научного потенциала, при том, что платежеспособного спроса на знание со стороны частного капитала нет и не предвидится. И правительство никогда не делало попытки объяснить обществу это решение.

С точки зрения перечисленных в разделе 2 функций отечественной науки имеющаяся сегодня в наличии система является недостаточной как по масштабам, так и по структуре. Тенденции изменения этой системы при продолжении происходящих в ней процессов являются в целом неблагоприятными.

Как показал опыт, через самоорганизацию научных коллективов в кризисном состоянии не происходит их гармонизация с изменившейся структурой социальных проблем. Острый дефицит ресурсов ориентирует исследователей продолжать работу в старом направлении, поскольку для этого уже имеется минимум средств и запас знания, создан задел в виде сырых результатов.

Надежным индикатором состояния науки в рамках нынешней доктрины научной политики служит зарплата научных работников. Если доктор наук, т. е. специалист высшей квалификации в своей сфере, имеет зарплату в 5 раз меньшую, чем рядовой конторский служащий в банковской сфере, то это жестко определяет состояние системы.125 Это состояние уникально и должно изучаться как совершенно новый объект — он не имеет прецедента в мировой истории. Это состояние не имеет аналогий на в советской науке, ни в западной, ни в науке стран третьего мира. «Больного лечить не собираются», — вот какой вывод делают из этого индикатора и доктор наук, и аспирант, и даже школьник. Остатки науки существуют только в результате инерции большой системы советской науки на «энергии выбега». И даже рост зарплаты оставшимся ученым после 2005 г. не меняет ситуации без перехода к принципиально иной доктрине реформирования науки.

Выполнение чрезвычайных функций науки в условиях кризиса (переходного периода) резко затруднено отсутствием целеполагания со стороны государственной власти. Произошел разрыв между властью и наукой как двумя ключевыми элементами российского государства. Это фундаментальный фактор кризиса науки.

Подробный анализ состояния научной системы и альтернатив ее реформирования выходит за рамки этого доклада. Здесь скажем лишь очень кратко о тех установках Министерства образования и науки, которые представляются методологически ошибочными.

Те стороны бытия России, о которых было сказано в разделе 2, отечественная наука обеспечивает знанием в любые периоды: и стабильные, и переходные. В настоящее время Россия переживает период нестабильности, кризиса и переходных процессов. В это время на науку возлагаются совершенно особые задачи, которые в очень малой степени могут быть решены за счет зарубежной науки, а чаще всего не могут быть решены никем, кроме как отечественными учеными. Например, в условиях кризиса и в социальной, и в технической сферах возникают напряженности, аварии и катастрофы. Обнаружить ранние симптомы рисков и опасностей, изучить причины и найти лучшие методы их предотвращения может лишь та наука, которая участвовала в формировании этих техно- и социальной сфер и «вела» их на стабильном этапе.

В условиях острого кризиса возникает необходимость в том, чтобы значительная доля отечественной науки перешла к совершенно иным, чем обычно, критериям принятия решений и организации: стала деятельностью не ради процветания, а ради «сокращения ущерба», даже условием выживания стpаны, общества, государства. Это требует иного типа научной политики — включая ее институты, язык, критерии, обязывает выявить и изложить ту новую систему рисков и опасностей, которая сложилась в России.

Такой подход задает и особое направление в оценке эффективности науки. Оценки по необходимости должны носить сценарный характер и отвечать на вопрос: «Что было бы, если бы мы не имели знания о данной системе или процессе?». Заменять такие оценки подсчетом выгод от создания и внедрения той или иной технологии (которую к тому же в нынешних условиях зачастую бывает выгоднее импортировать) — это уводить внимание от главного.

Трудность перехода к иным критериям заключается в том, что полезность исследований, направленных на предотвращение ущерба, не только не определяется, но даже и не осознается именно тогда, когда данная функция выполняется наукой эффективно. Пока нет пожара, содержание пожарной команды многие склонны были бы рассматривать как ненужную роскошь, если бы не коллективная память. Наука, которая имеет дело с изменяющейся структурой рисков и опасностей, опереться на такую коллективную память не может.

Казалось бы, после травмирующего опыта 1990-х гг. эту ценность науки можно было бы понять. Но этого не произошло, критерии не изменились. В августе 2008 г. был представлен подготовленный Министерством образования и науки РФ проект постановления правительства «О проведении оценки результативности научных организаций государственного сектора». В качестве главной цели создаваемой системы оценки провозглашено «увеличение вклада науки в рост экономики и общественного благосостояния». Позиция министерства не удивляет. Это ведомство, похоже, необратимо погрузилось в структуры «мышления в духе страны Тлён».126 Однако и ученые опасаются изъясняться определенно.

Так, в заключении ЦЭМИ РАН по поводу этого проекта постановления сказано: «Авторы проекта постарались упомянуть как можно большее количество основных понятий и факторов, связанных с решением поставленной задачи, но не сумели связать их в единую картину. В результате документ оказался нерабочим».

Это заключение неверно. Авторы проекта именно связали основные понятия и факторы «в единую картину». Эта картина изображает не науку, а урода, почти антипода науки. Таково представление о науке у Министерства образования и науки РФ. Это представление целостное, и выработанный на его основе документ именно рабочий. Несчастье в том, что ученые из РАН, стремясь замаскировать принципиальный конфликт, утрачивают возможность объясниться с обществом и властью по сути противоречия. А значит, вынуждены шаг за шагом отступать перед давлением министерства.

Здесь необходимо сделать замечание общего характера. Наука — не отрасль, а особый «срез» всего бытия России. Ее устройство и судьба не могут быть предметом ведения какого-то одного министерства, даже если оно называется Министерство образования и науки. Эта бюрократическая структура не компетентна управлять российской наукой, и эти полномочия ей не могут быть делегированы. Министерство образования и науки выполняет вспомогательные функции, а управление наукой — предмет «Общественного договора», и выполнять его может только верховная власть. Так было в Российской империи, в СССР, Великобритании или США.

Поскольку надежды на быстрое преодоление кризиса, привлечение крупных иностранных инвестиций и быструю интеграцию России в мировую экономику как равноправного партнера не сбылись, необходимо готовить все системы жизнеобеспечения страны к довольно затяжному и трудному переходному периоду. Таким образом, возникает необходимость пересмотра приоритетов научно-технической политики.

При кризисе надо менять приоритеты и даже тип работы научных учреждений. С 1930-х до конца 1980-х гг. у нас была общественная система с высокой стабильностью и предсказуемостью. Соответственно, сложились критерии приоритетов и способ составления программ в науке. Теперь Россия живет в череде сломов и быстрых изменений всех систем жизнеустройства. От науки требуются срочные ответы на множество неожиданных новых вопросов. Знанием для выбора хороших решений на интуитивном уровне мы не располагаем из-за новизны проблем.

Различают два взгляда на мир: есть наука бытия — видение мира, при котором внимание собрано на стабильных процессах и отношениях, и есть наука становления — видение мира, когда главным объектом становятся нестабильность, кризис старого и зарождение нового. Оба типа необходимы и дополняют друг друга. Однако в настоящее время мы переживаем этап, когда должны быстро создаваться и действовать лаборатории и даже центры в духе науки становления. Но инерция науки такова, что сами ученые самопроизвольно переключаться на иной тип критериев (и даже иной тип мышления — осваивать философию нестабильности) не могут. Побуждать их должна сознательная научная политика государства. Здесь есть нерастраченный потенциал: от советской науки мы унаследовали передовые школы в области «науки становления», наши ученые внесли огромный вклад в развитие математических и физических теорий перехода «порядок-хаос», учения о катастрофах и критических явлений.

Главная задача научной политики сегодня — обеспечить возможность восстановления науки после выхода из кризиса, а вовсе не ее способность «создавать технологии». Надо гарантировать сохранение «культурного генотипа» науки России, иначе мы, вероятно, не сможем возродить ее ни при каких условиях. С другой стороны, как раз в период кризиса возрастает необходимость в новом научном знании, добытом именно отечественными учеными и именно в критических для России областях. Противоречие в том, что эти задачи решаются по-разному и обе требуют средств.

Сохранение «генофонда» — задача консервации. Это сокращение продуктивной деятельности, подобное анабиозу. Подлежат сохранению не обязательно наиболее дееспособные сегодня структуры, а те, которые легче переносят экстремальные трудности, сохраняя при этом свой культурный тип. Напротив, активно производить знания лучше могут лаборатории менее живучие, но способные срочно мобилизовать весь свой ресурс, «выложиться», как в спринте.

В реформе был взят курс на «сохранение и развитие наиболее продуктивной части российской науки». Такая установка предполагала, что Россия, перейдя к селективной стратегии развития, ликвидирует «ненужные» лаборатории и усилит те научно-технические направления, в которых отечественные организации могут достичь мировых стандартов и создать конкурентоспособный на мировом рынке инновационный продукт. За счет доходов от продажи отечественных технологий и наукоемких товаров можно будет импортировать те технологии и товары, которые ранее производились на базе отечественных технологий.

Видимо, обеспечить такой тип интеграции в среднесрочной перспективе не удастся, и, таким образом, Россия как в восстановительной программе, так и в развитии должна будет опираться в основном на модернизированные отечественные технологии, за исключением небольшого числа «прорывных» отраслей (а может быть, и без них). Следовательно, отбор научно-технических направлений и, соответственно, организаций, которым будут обеспечены условия для развития, должен теперь делаться не по критерию продуктивности или конкурентоспособности, а по критерию необходимости создаваемой ими технологии для решения критических задач экономики и государства России.

Поскольку речь идет об использовании технологий и продуктов внутри России, критерий конкурентоспособности на мировом рынке следует снять. В настоящее время имеет смысл экспортировать сложную продукцию только в том случае, если достигается большая экономия на масштабе (как, например, в случае оружия). Научная система России в состоянии создать некоторое число эффективных технологий с высокими главными функциональными качествами, но она неспособна предложить на мировой рынок такие технологии со всем набором качеств и быть конкурентоспособной. Надо расширять возможности международной кооперации в доведении российских разработок до конкурентоспособного на мировом рынке уровня, но пока они невелики.

Главный критерий оценки состояния науки в настоящее время — возможность ее воспроизводства (восстановления) после выхода из кризиса, а вовсе не ее возможность «создавать конкурентоспособные технологии» уже сегодня. Разумеется, главный критерий не единственный, приходится искать компромисс между многими критериями, в том числе противоречивыми. Однако главный критерий надо все время иметь в виду, почти как ограничение sine qua non.

Поскольку в условиях кризиса развить широкий спектр научно-технических направлений до дееспособного состояния невозможно, на новом этапе реформы одновременно будут осуществляться две принципиально разные и конкурирующие за ресурсы программы (иногда некоторые блоки их будут совпадать, и таким «двоедышащим» программам при прочих равных условиях должен отдаваться приоритет):

— программа консервации большинства направлений и организаций, чтобы они смогли при низком уровне обеспечения ресурсами пережить кризис, чтобы затем быть «оживлены» и быстро доведены до дееспособного состояния по мере накопления средств;

— программа активизации небольшого числа направлений и организаций, способных в ближайшее время создать целостные инновационные циклы с высоким экономическим или социальным эффектом.

Первая программа стихийно выполнялась и на предыдущих этапах реформы, однако ее эффективность может быть существенно повышена благодаря сознательной политике государства. Целостность сохраненных крупных организаций сама по себе является большой ценностью, и их поддержку надо продолжать. Однако в массе «непродуктивных» организаций рассеяны лаборатории, представляющие направления, необходимые для будущего оживления науки. Спасти их программой поддержки небольшого числа «продуктивных» организаций невозможно.

К разработке образа «сохраняемой» науки надо идти «снизу»: от цели, функций и средств, а не от существующей системы. Все научные учреждения и направления дороги, но в нынешнем виде сохранить их все невозможно. Получаемых наукой ресурсов для этого недостаточно, а резкого увеличения ожидать не приходится. Необходима структурная перестройка, в которой должна быть создана «спасательная шлюпка» (ковчег), на которой кризис переживут «зародыши» всех ключевых направлений, покрывающих фронт современной науки.

Селекция научных направлений — тяжелая операция. Наука действует как единый организм. Для любой крупной научно-технической программы (типа космической) требуется поддержка практически всего научного фронта. Любая активная политика с селективным распределением ресурсов неминуемо содержит большую долю волюнтаризма, но он в этих условиях — меньшее зло, нежели бездействие. Кроме того, эта программа должна быть дополнена мерами по сохранению культурной среды для воспроизводства науки в следующем поколении, помимо поддержки активных ученых грантами и пр.

Функциональная задача научных ячеек, которым «приказано выжить», не экспансия в своей научной области, не достижение выдающихся результатов за счет мощной коллективной работы. Задача — обеспечить присутствие малой группы российских ученых в мировом сообществе, разрабатывающем данную научную область. Они должны быть включены в систему коммуникаций этой области, знать, что в ней делается, как эта область взаимодействует с остальной наукой, какую систему средств познания (факты, теории, методы) использует и какие новые идеи и концепции порождает. Чтобы добиться этого, группа (в пределе — один исследователь) должна работать на хорошем уровне и «быть вхожа» в передовые лаборатории мира. Это будет вырожденная система, которая сможет сохранить жизнеспособность, только если наладит рабочие контакты с зарубежными коллегами «у лабораторного стола», а не в зале конференций.

Ясно, что обе необходимые и одновременно конкурирующие программы требуют проектирования и строительства новых социальных форм и организации научной, научно-технической и информационной деятельности. Для этого советский и мировой опыт дает достаточно методологического материала. По большей части научный центр, составленный из таких ячеек, будет лишь «крышей» для малых коллективов, подчиняющихся научному авторитету зарубежных ученых советов скорее, чем своему собственному. Здесь желательно присутствие переменного контингента зарубежных ученых (пусть невысокого ранга), помогающих включенности наших малых групп в мировую науку. Часть такого центра может быть «исследовательским парком», сдающим помещения и услуги в аренду малым коллективам, существующим на гранты и субсидии «выживания». В этой системе не будет ни возможности, ни необходимости расчленять целостные приборные системы и раздавать скудные запасы приборов и материалов по институтам.127

Это же можно сказать и о создании системы наукоемких малых предприятий. Такого очень важного структурного элемента не было в советской науке. Наиболее пригодным типом организации для таких предприятий являются частные фирмы, однако роль государства в их деятельности не просто велика — она целиком определяет успех. Именно действующие на базе государственных НИИ «инкубаторы» малых наукоемких фирм должны генерировать сеть этих предприятий, обучать предпринимателей и выполнять некоторые важные для них функции, которые сами они выполнять не могут. С этим опытом можно ознакомиться и на Западе, и на Востоке.

Вторая программа — активизация ряда избранных научных направлений и проведения на их базе целостных целевых инновационных проектов с циклом «исследования-разработка-производство». Это должны быть проекты, способные быстро дать большой экономический и социальный эффект. Организация «потока идей» для таких проектов, создание адекватных критериев их оценки и процедуры отбора проектов — отдельная задача.

Главный смысл этой программы заключается в том, что компактные вложения ресурсов позволят привлечь рассеянные и «дремлющие» ресурсы. Государственные средства здесь будут лишь системообразующим фактором, без успешных проектов уже невозможна мобилизация разгосударствленных средств в целях развития и даже сохранения науки. Нанесенные реформой и кризисом удары по науке как социальной системе привели к «омертвлению» значительной части научного потенциала страны, в том числе кадрового состава. Люди продолжают пребывать в науке, но в летаргическом состоянии. При активной политике эти «дремлющие мощности» могут быть использованы.

Новая индустриализация будет, видимо, частично опираться на оживление производства базовых продуктов с использованием существующих или почти готовых технологий (прежде всего в АПК как критическом факторе стабилизации и накопления средств, имеющим доступ к огромным бесплатным ресурсам земли и солнечной энергии). Основная масса технологий на среднесрочную перспективу должна заимствоваться и дорабатываться применительно к условиям России и быть предназначена не для получения новых «прорывных» продуктов, а для снижения издержек в массовом производстве средств жизнеобеспечения. Как только начнет восстанавливаться хозяйство, Россия столкнется с дефицитом энергоресурсов.

На этом этапе повышение наукоемкости продукции не может служить приоритетом. Напротив, в среднесрочной перспективе она будет снижаться именно из-за расширения традиционного производства. Главными критериями определения приоритетов при выборе инновационных программ должны быть в этой перспективе внутренние критерии: степень готовности продукта НИОКР и критичность решаемой с его помощью задачи, а не внешние критерии типа конкурентоспособности или соответствия мировому уровню.

Из общих соображений следует, что в ближайшие годы высокий приоритет должен быть отдан также технологиям, направленным на предотвращение ущерба. Это прежде всего информационные (диагностические) технологии, позволяющие контролировать состояние объектов в условиях нестабильности, и технологии лечения поврежденных объектов, включая людей.

В условиях кризиса приоритет не так важны программы улучшения стабильной системы, как программы предотвращения отказов в нестабильных системах.

Восстановление экономики России, вероятно, будет идти через создание единой системы крупных предприятий с высокой технологией и сети малых предприятий с технологией также современной, но миниатюризированной. Обеспечение будущих малых предприятий такой технологией — большая программа, требующая новых и необычных для нас действий научно-технической системы. Программа создания малых предприятий затронет и саму сферу науки: многие организации, выводимые из категории исследовательских, могут быть успешно превращены в малые предприятия для наукоемких производств. Так они перейдут на самоокупаемость, оставаясь частью научно-технического потенциала.

Возможно, в условиях глобальной турбулентности Россия получит источники дополнительных ресурсов, и решение этих задач будет менее болезненным и более «креативным». Но все равно эти задачи решать придется. Хотя возможен и вариант, при котором возобладает идея окончательного разгосударствления.

Разработка новой доктрины реформирования науки наталкивается на необходимость подвести итог реформам в целом и сформулировать принципы научной политики государства на предстоящий период. Это — сложные комплексные задачи фундаментального характера, от решения которых не уйти.

В заключение к сказанному можно сделать следующие замечания.

• Выбор доктрины уже после 2000 г. настоятельно требовал диалога власти с научным сообществом. Варианты проведения реформы в науке во всей их сложности и противоречивости следовало открыто предъявить научному сообществу как ответственной и рациональной аудитории. Надежды на то, что реформу можно успешно провести без согласия и даже без диалога с учеными, несбыточны. Такого диалога не состоялось до настоящего времени.

Для него не было ни площадки, ни формата, ни реальной повестки дня, ни наделенных полномочиями и авторитетом «делегаций» с обеих сторон. Дело ограничивалось протокольными встречами, короткими репликами и подготовленными анонимно решениями правительства, которые не только не выносились на обсуждение, но и не предполагали вопросов.

Отказ от диалога в 1990-е гг. пpивел к тому, что научная политика правительства воспринималась научным сообществом как напpавленная на демонтаж национальной системы науки с оpиентацией на импоpт технологий. Это создало разрыв между научной средой и органами управления наукой, а также вызвало дезориентацию значительной части ученых, особенно молодых.

• Уклоняться от дальнейшей реформы, пытаясь «сохранить» остатки советской системы, и нежелательно, и невозможно. Главная причина даже не в нехватке финансовых средств для содержания старой системы. Она не соответствует ни характеру реально вставших перед наукой новых задач, ни типу складывающегося в ходе реформы общества и государства.

Положение научной системы является критическим, самопроизвольных тенденций к его улучшению не возникает. Инеpция угасания и pаспада велика, самоорганизации осколков прежней системы в способные к выживанию и развитию структуры не пpоисходит. Таким образом, научная политика государства должна стать активной.

• Доктрина первого этапа реформы в науке была задана общими целями переустройства России. Лес рубят — щепки летят, и наука была одной из щепок. Поэтому теоретическое обоснование той доктрины никого не волновало и смысла не имело. Переходить к новому этапу, если всерьез ставится цель спасения науки и вывода ее из кризиса, невозможно без пересмотра исходных фундаментальных положений прежней доктрины и оснований нового курса.

В последние годы по ряду показателей наметилось улучшение состояния экономики России. Но эти показатели отражают подвижные, даже во многом внешние процессы. В отношении же глубинных и наиболее инерционных процессов можно утверждать, что страна по инерции будет еще в течение значительного времени находиться на траектории регресса и сокращения возможностей. На этой траектории вся научно-техническая политика должна быть кардинально отлична от той, которая уместна на ветви развития и роста.

• Процесс регресса и демонтажа большой научной системы (СССР) не имеет исторических прецедентов и является неизученным (как и многие другие процессы в ходе деиндустриализации России). Научные коллективы, которые могли бы «сопровождать» реформу, изучая порожденные ею в науке процессы, после 1991 г. распались, были ликвидированы или ушли в тень. В настоящее время деидеологизированное изучение того, что произошло с наукой России, — необходимая работа, имеющая общее значение. Был проведен огромный, небывалый в истории эксперимент, он на время приоткрыл важнейшие пласты знания о науке и ее месте в обществе. Нельзя допустить, чтобы это знание было потеряно — оно представляет большую ценность для мировой науки, а для России чрезвычайную практическую ценность.

• Сокращение и «сжатие» оставшейся от СССР и еще сохранившейся массы научных ресурсов, их преобразование в материал для новой научной системы требуют осуществить структурно-функциональный анализ науки применительно к условиям России на предстоящий период, а также основательное проектирование. Необходимо не реформирование, а именно строительство научной системы с иной структурой и иной динамикой. Кризис трансформации, который переживает Россия, породил много болезненных проблем, но в то же время он предоставил благоприятный момент для такого строительства, пока не укрепились застойные «структуры выживания», возникшие за 20 лет.

Апрель 2013 г.

Доклад подготовлен С.Г. Кара-Мурзой