Портниха

— Ты просматривала список пострадавших?

Это правильный вопрос, но мне стыдно за то, с какой легкостью он слетает с языка.

Алина быстро кивает и комкает простынь. Мне горько видеть ее страдания, но при этом я восхищаюсь игрой эмоций на ее лице. Она пока не научилась прятать свои чувства. Кто угодно может их прочесть: счастье, облегчение, страх и всегда усталость, глубокое изнеможение, преследующее ее изо дня в день. Редко когда встретишь во дворце кого-то столь открытого. Мне приходится напоминать себе, что пялиться невежливо.

Я приношу ей в лазарет ручку и бумагу, чтобы она написала имя следопыта: Мальен Оретцев. К этому моменту я знаю его наизусть. Он единственный человек, которому она писала за время, проведенное в Малом дворце. Вместо того, чтобы отправлять ее письма, слуги приносят их мне, а я передаю их дальше. Не знаю, читает ли их Дарклинг или хранит нераспечатанными в ящике комода.

— Уверена, он в порядке, — говорю я Алине, пряча бумажку в рукав. Ее лицо вновь оживает: щеки краснеют, будто ей стыдно, что пришлось просить меня о таком. Губы поджаты — она все равно не теряет надежду. На это больно смотреть. Судя по всему, девчонка так привыкла, что ее никто не замечает, что уже не осознает, сколько эмоций она показывает другим. Я подавляю желание сказать, чтобы она была осторожней. Мне не положено давать ей советы, но время от времени я не могу сдержаться.

Перед уходом я практически силой добиваюсь разрешения убрать темные круги под ее глазами. Она долго ворчит, но, в конце концов, сдается. Я смеюсь, когда Алина плюхается на подушки с таким видом, будто я ей проповедь собралась читать. Глупышка.

Провожу рукой по ее коже. Возможно, таким способом я пытаюсь искупить свою вину. Честно слово, ничего не могу с собой поделать! Это все равно, что вытирать грязные пятна со стекла или ставить цветы в вазу — иногда мои ручки так и чешутся от желания привести ее в порядок. Кроме того, сейчас я — ее подруга. Я могу притвориться, что не предаю её по мелочи каждый день. Я могу проигнорировать бумажку с именем Оретцев, прожигающую дыру в моем рукаве.

Закончив, я оставляю Алину спорить с Целителем насчет выписки из лазарета и иду в военный зал. Дорога не близкая, потому я не отказываю себе в удовольствии пройти мимо больших, залитых солнцем окон Фабрикаторов. Сегодня у меня нет времени на визит, но я все равно могу порадовать себя мимолетным взглядом на сутулые плечи Дэвида и его каштановые волосы. Я так глубоко погрузилась в мечтания о том, как подстригу их, что, завернув за угол, чуть не врезалась в Зою.

— Куда это ты так бежишь? — спрашивает она, принюхиваясь. — Королева что, устраивает праздник?

— Вообще-то да, — сухо отвечаю я. — Но у меня есть пару секунд, если ты хочешь, чтобы я поработала над твоими глазами. Они ужасно красные.

С ее лица не так просто стереть надменное выражение, но плечи девушки напрягаются, и ей приходится приложить усилия, чтобы задрать свой прекрасный носик. Я знаю, что не должна упиваться ее горем. Еще я не должна есть две булочки с маслом на завтрак, но все мы грешные. Зоя сама виновата в своих бедах.

— Сенная лихорадка, — бормочет она. — У меня аллергия на что-то в воздухе.

— Да, — киваю я, проскальзывая мимо нее. — Я слышала, что ты буквально подавилась ею.

Я давно поняла, что нельзя давать Зое оставить последнее слово за собой. Эта девчонка сыпет колкостями так же проворно, как вода течет сквозь решето. Я планировала передать письма Дарклингу через стражей, но встретила Ивана у военного зала.

— Ну что, как там наша инвалидка? — спрашивает он на выходе из Малого дворца.

— Едва ли ее можно так назвать.

— А похожа.

— Ей нужно идти на уроки фехтования у озера? Зоя сломала ей два ребра.

— Какая жалость, — бормочет мужчина.

Я выгибаю бровь.

— Вот и Дарклинг так подумал. Умоляю, скажи, что ты был там, когда он сказал Зое, что она должна покинуть Ос Альту!

— Да, я там был.

— И? — допытываюсь я, пока мы шагаем по холму к березовой роще.

Знаю-знаю, я ненасытная, но как вообще можно удержаться от такой сплетни? Иван недовольно пожимает плечами.

— Он просто объяснил, что она — легко заменима, а Старкова — нет.

Я ухмыляюсь.

— Разве тебя это не волнует?

— Нет, — резко отвечает он.

— Осторожно, Иван. Будешь так хмуриться, и даже я не смогу убрать твои морщины.

Каким-то образом ему удается нахмуриться еще больше, и я едва сдерживаюсь, чтобы не фыркнуть. Иван похож на гордого дрозда: надутого и с красным оперением. Мне ничего не стоит вывести его из себя и взъерошить ему перья. Я знаю, что он завидует каждому слову и секрету, которые мы разделяем с Дарклингом. И все же, он мне нравится. Иван презирает меня, но, впрочем, он презирает абсолютно всех.

Войдя в березовую рощу, я замечаю пару опричников на страже, скрытых в тени деревьев. Никак к ним не привыкну. У них свое братство, и они держатся в стороне от всех. Эти люди никогда не общаются с Гришами или придворными.

Когда мы, наконец, доходим до нужного места, Дарклинг как раз выходит из бани и надевает чистую рубашку. На него действительно приятно смотреть: мускулистое тело, бледная кожа с каплями пара.

Он проводит рукой по влажным волосам и подзывает меня к себе.

— Как она?

— Лучше. Попросила, чтобы ее выписали из лазарета.

— Даю согласие, — он кивает Ивану. Сердечник без лишних слов уходит выполнять задание и исчезает среди деревьев.

Дарклинг забирает свой кафтан у опричника и надевает его. Я подстраиваюсь под его шаг, и мы идем по одной из узких тропинок через рощу.

— Что еще? — спрашивает парень.

— Прошлой ночью к ней наведался аппарат и трепался о Святых и спасителях. Как я поняла, он либо пытался запугать ее до обморока, либо наскучить ей до смерти.

— Похоже, мне придется побеседовать с этим священником.

— Я сказала ей, что он безвреден.

— Едва ли, — хмыкает Дарклинг, — но он — доверенное лицо короля. Пока это всё, что имеет значение.

Наступает неловкое молчание. Мы выходим из-за деревьев на грязную дорогу, ведущую к тренировочному залу и конюшням. Дарклинг знает, что это еще не вся информация, но я пока не готова ей поделиться.

В это время дня здесь всегда пусто, не слышно ни звука, кроме фырканья лошадей в стойлах. В зимнем воздухе пахнет конским потом, навозом и сеном. Я морщу носик. Стоит немного отойти от Малого дворца, как попадаешь в сельскую местность!

В западном стойле — шесть одинаковых вороных коней. Их всегда запрягают в экипаж Дарклинга. Дойдя до ограждения, парень тихо свистит, и один из коней трусит к нам, подергивая шелковой гривой.

Я достаю клочок бумаги из рукава и вручаю его Дарклингу.

— Снова письмо следопыту, — говорит он без всякого удивления.

— Она боится, что его убили в битве, но пока не внесли в список умерших, — я мешкаю, а затем добавляю: — Еще мне кажется, что она боится, что он жив и забыл о ней.

Он изучает бумажку, после чего возвращает ее мне. Затем гладит длинную бархатную лошадиную морду.

— Что мне ей сказать? — спрашиваю я.

— Правду, — он поворачивается ко мне. — Скажи ей, куда перенаправили мальчишку.

— Она подумает…

— Я знаю, что она подумает, Женя.

Я прислоняюсь к ограждению, повернувшись спиной к загону, и начинаю теребить бумажку. Дарклинг что-то тихо нашептывает коню, но я не могу разобрать слова.

Я боюсь встречаться с ним взглядом, но все же набираюсь храбрости спросить:

— Тебе совсем на нее плевать?

Повисает короткая пауза.

— Что ты в действительности хочешь знать, Женя?

Я пожимаю плечами.

— Она мне нравится. Когда это все закончится…

— Хочешь знать, простит ли она тебя?

Я провожу пальцем по кривоватым строкам, написанным рукой Алины, по острым и косым буквам. У меня уже очень давно не было такой подруги.

— Возможно, — тяну я.

— Не простит.

Подозреваю, что он прав. Я бы не простила. Просто не думала, что для меня это будет иметь такое значение.

— Решай сама, — говорит он. — Я прикажу принести письма тебе.

— Ты их сохранил?

— Отправь их. Верни ей. Делай то, что считаешь нужным.

Я внимательно присматриваюсь к нему. Все это кажется какой-то уловкой.

— Ты же не всерьез?

Дарклинг оглядывается на меня через плечо, пронзая своими серыми очами.

— Старые связи, — говорит он, в последний раз похлопав коня и отталкиваясь от ограждения. — Алине от них никакого проку. Они лишь привязывают ее к той жизни, которой больше нет.

Бумага начинает рваться под моими пальцами.

— Она страдает.

Дарклинг быстро касается меня рукой, и я замираю. Его сила проникает в мое тело речным потоком и успокаивает. Лучше не думать о том, куда меня может занести это течение.

— Ты тоже страдала.

Он оставляет меня у загона, а я продолжаю стоять, разворачивая и вновь сворачивая бумагу с именем следопыта.

***

Королева действительно устраивает праздник. Переобувшись и избавившись от запаха конюшни, я обнаруживаю ее сидящей за туалетным столиком, пока служанка укладывает ей волосы. Были времена, когда она никого не подпускала, кроме меня, чтобы подготовиться к выходу в свет.

— Женя справляется с этой задачей лучше любой из вас, — говорила она, прогоняя прислугу. — Принесите нам чай и что-нибудь сладенькое.

Я с радостью подмечаю, что девушка отвратительно выполняет свою работу: прическа красивая, но она не подходит королеве. Я бы заколола шпильки выше и оставила бы локон у ее лица.

— Ты опоздала, — рявкает она, заметив меня в зеркале.

Я делаю реверанс.

— Прошу прощения, моя царица.

Проходит час, прежде чем я заканчиваю работать над ее лицом и шеей; к тому времени все служанки давно ушли. Кожа на скулах королевы неестественно натягивается, а ее глаза становятся такого яркого цвета индиго, что никто не поверит в их натуральность. Но она хотела, чтобы их оттенок сочетался с цветом платья, и я не стала спорить. Тем не менее, это сводит меня с ума. Снова руки чешутся! Я не могу пройти мимо косо висящей картины и не поправить ее. А королева всегда перебарщивает — еще, еще, пока черты ее лица не начинают искажаться.

Она что-то напевает себе под нос, посасывая кусочек лукума, глазированного в розовом масле, и воркует с собачкой, свернувшейся у нее на коленях. Когда я наклоняюсь, чтобы поправить бантики на ее туфлях, женщина рассеяно упирается рукой мне в плечо — выглядит это ласково, почти как если бы она почесала меня за ушком. Иногда она забывает, что ненавидит меня. Будто я все еще ее драгоценная служанка, куколка, которую она любила наряжать и показывать своим друзьям. Хотела бы я сказать, что меня воротило от такого отношения, но, по правде, я наслаждалась каждой минутой.

Среди Гриш я не выделялась — симпатичная девушка со скромным талантом. Но в Большом дворце меня холили и лелеяли. По утрам я приносила королеве чай, и она распахивала передо мной объятия. «Моя красавица! — кричала она, а я бежала к ней со всех ног. — Куда пойдем сегодня? Прогуляемся по саду или отправимся в город? Может, подберем тебе новое платье?»

Тогда я не понимала, что ускользало от меня: я отдалялась от других Гриш, теряла с ними связь, не ходя на занятия, перестала узнавать интересные слухи из их мирка, перестала спать с ними под одной крышей. Но у меня не было времени, чтобы поразмыслить над этим. Королева кормила меня сахарными сливами и вишней в имбирном сиропе. Мы раскрашивали шелковые веера и обсуждали модные романы с ее подругами. Она позволила мне выбрать ей щенка, и мы часами подбирали ему имя. Она научила меня правильно ходить и делать реверанс. Ее невозможно было не обожать.

Даже теперь мне трудно не поддаваться привычке любить ее. Королева такая уверенная, такая царственная — образец грации и величия. Я помогаю ей надеть шаль из роскошного фиолетового шелка, который лишь подчеркивает яркое сияние ее глаз. Затем приступаю к работе над венами на руках.

— Костяшки не выглядят отёкшими? — спрашивает она. Ее пальцы отяжелели от количества украшений — сапфировых ободков с изумрудом Ланцовых в центре. — Кольца сдавливают кожу.

— Нет, выглядят нормально… — начинаю я. Женщина хмурится. — Сейчас же ими займусь.

Не знаю, когда все начало меняться, когда я перестала чувствовать легкость в нашем общении. Милость королевы ускользала от меня, но я понятия не имела, что натворила или как это остановить. Единственное, что я понимала, это что мне нужно больше стараться, чтобы добиться ее улыбки, и что мое присутствие перестало приносить ей удовольствие.

Но я помню тот день, когда я работала над ее лицом, разглаживая незаметные морщины, появившиеся на ее лбу.

Я закончила, и королева взглянула в зеркало.

— Я все еще вижу морщину.

— Если убрать ее, будет выглядеть неестественно.

Она с силой стукнула меня по руке золотой рукояткой расчески.

— Ты никого не обманешь, — рявкнула женщина. — Я не позволю тебе сделать из меня старуху!

Я пораженно отпрянула, прижав руку к груди. Затем подавила слезы обиды и сделала, как меня просили, все еще надеясь, что сломанное между нами нечто ещё можно починить.

После этого были и хорошие дни, но большую часть времени королева полностью меня игнорировала или тянула за локоны с такой силой, что на глаза наворачивались слезы. Она хватала меня за подбородок и бормотала: «Красавица». Но фраза перестала звучать как похвала.

Сегодня она в хорошем настроении. Я отрезаю выбившуюся нитку из ее рукава и разглаживаю подол платья. Ее светлые волосы сияют в свете ламп, и она выглядит, как позолоченная икона Святой.

— Вам бы подошла лилия к этой прическе, — говорю я, вспоминая о синем стеклянном гребешке, который однажды помогала делать для нее в мастерской Фабрикаторов.

Она смотрит на меня, и на долю секунды мне кажется, что я вижу тепло в ее взгляде. Но, видимо, это игра света, поскольку в следующее мгновение она раздраженно усмехается и говорит:

— Эту побрякушку? Она давно вышла из моды.

Я знаю, что она хочет меня задеть, но девчонка, вздрагивающая от каждой колкости, давно исчезла.

— Конечно, вы правы, — я низко кланяюсь.

Королева взмахивает своей бледной, гладкой рукой.

— Иди, тебя наверняка ждут где-то еще? — говорит она, не веря ни единому слову.

***

Когда я наконец возвращаюсь к себе в спальню, все лампы уже зажжены, а в камине горит огонь. Одна из служанок оставила ароматный пучок шалфея на полке. Они хорошо знают, каково жить под правлением короля. Может, так будет при любом Ланцове. Я встречала наследника — Василия. У него вялый подбородок отца и слюнявый рот. Меня передергивает.

Если бы я могла пожелать чего угодно, то это были бы не драгоценности, не собственный экипаж и не дворец в озерном крае. Я бы пожелала снова стать настоящей Гришей. Но, увы, это лишь мечты, потому пока я мечтаю о замке на двери в мои покои.

Я приказываю принести мне ужин, а затем снимаю кремовый шелковый кафтан и надеваю халат. Только тогда я замечаю черную коробку на плюшевой подушке на подоконнике. Вещица довольно простая и смотрится совершенно неуместно в бело-золотом убранстве комнаты. Ее элегантность — в идеальных углах и гладкой, как стекло, материи, отполированной до блеска. На коробочке нет его символа. Он и не нужен. И мне вовсе не нужно открывать ее, чтобы узнать, что внутри.

Я умываю лицо, распускаю волосы и снимаю атласные тапочки, чтобы почувствовать шероховатость прохладного деревянного пола. Все это время коробка маячит на краю моего поля зрения, как блестящий черный жук.

Мне приносят ужин — трюфельный сырный торт, тушенная в вине перепелка с хрустящей корочкой и рыба-пашот в масле. Еда, как всегда, роскошна. Каким бы ни было мое настроение, у меня всегда хороший аппетит.

Закончив трапезу, я зажигаю свет в шкафу. Вдоль одной стены висят мои кафтаны — шерстяной для зимы, шелковый для лета, атласный и бархатный для праздников. Далее идут две полки с редко надеваемыми штанами и блузками, и ряд простых платьев, сшитых по мерке, потому что королева не одобряет, когда женщины ходят в штанах.

Остальная часть гардероба преобразовалась в мою маленькую мастерскую, заполненную инструментами: бутылочки с краской, листы сусального золота и катушки с медью, баночки с перемолотым кармином и маринованными ягодами. Пахнет от них ужасно, но цвет просто восхитительный. Есть и другие бутылочки, с более опасными веществами, которые я спрятала в задней части полки. Одна у меня припасена на черный день. Я сама ее приготовила, и мне нравится теплый золотистый цвет жидкости, ее сладкий коричный запах. Я назвала ее «Декора Невич» — декоративный клинок.

Несмотря на инструменты, в шкафу еще полно места. Стоило пасть в немилость королевы, как мне перестали дарить платья. Я давно выросла из оборок и пышных рукавов, и мне приходилось горбиться, чтобы скрыть, как туго сидел корсет на груди, и что подол платья заканчивался выше лодыжек. Выглядело это попросту неприлично.

А однажды утром я обнаружила, что мои детские платья исчезли, и на двери висит самая заветная вещь для Гриши, не считая усилителя. Это был белый кафтан. Белый с золотым. Форма прислуги.

Я твердила себе, что это ничего не значит. Это просто цвет. Заставила себя надеть кафтан. Расчесала волосы и высоко подняла голову. В нем я прекрасно смотрелась, как и во всем остальном. Кроме того, больше мне было нечего надеть.

Но я ошибалась. Цвет значил всё. Он служил знаком для фрейлин королевы, что они не должны со мной здороваться и вообще замечать мое существование. Это была несмываемая линия, проведенная между мной и Гришами. Это был сигнал королю, что он может последовать за мной в спальню и прижать меня к стене, что я доступна для его грязных рук. Что сопротивляться бессмысленно.

Славные дни закончились, как и конфеты с прогулками. Лишь долгие часы, проведенные в скуке и ожидании зова королевы, а также в страхе, что послышатся тихие шаги короля за дверью. Как-то перед вечеринкой королева вызвала меня в свою гардеробную. Я затемнила ей ресницы с помощью черного ореха и окрасила губы пионами, выращенными для меня в теплицах Гриш. Работала тихо и не произносила ни слова, стараясь не поднимать взгляд. В тот вечер я должна была быть среди ее свиты, потому пыталась сделать свою прическу максимально скромной. Наверное, я могла бы придать себе невзрачный вид, чтобы порадовать ее, но какая-то часть меня не допускала этого.

Ее платье было светло-зеленого цвета, как свежие листья, становившееся чуть темнее у подола. Когда я застегнула жемчужные пуговицы на ее спине, она сказала:

— Какими неблагодарными стали служанки в наше время. Тебе стоит надеть драгоценности, которые дарит мой муж.

Тогда я и поняла. Она знала, что это произойдет. Может, даже с первого дня, как я попала в Малый дворец. Королева знала, какой он, но сердилась на меня. Меня будто парализовало, я словно застряла меж двух схлестнувшихся ветров. Мне хотелось упасть на пол, прижаться головой к её коленям и молить о заступничестве. Хотелось разбить зеркало, которого она так боялась, и порезать ей лицо, набить ее рот стеклом и заставить проглотить каждый острый осколок моей боли и позора.

Вместо этого я пошла к Дарклингу. Не знаю, откуда у меня взялась на это смелость. Даже пока я мчалась по двору, голос разума твердил, что я дура, что мне никогда не предоставят аудиенцию, что я должна развернуться и забыть об этом безумии. Но меня мутило при мысли о королеве, о том, как я всю ночь буду впиваться ногтями в свою кожу, дышать ее духами, считать количество пуговиц на зеленом платье, пока буду стоять среди ее придворных. Эта мысль привела меня прямиком к Малому дворцу.

Мне хотелось избежать встречи с Гришами в главном зале, потому я воспользовалась входом, ведущим прямо в военный зал. Как только я передала свою просьбу опричнику, стоящему на страже, то тут же пожалела об этом. Дарклинг подарил меня королеве. Сейчас он либо прогонит меня, либо сделает что похуже…

Но, вернувшись, опричник просто велел мне следовать за ним по коридору. Зайдя в военный зал, я увидела, как уходит группа Гриш — Иван и несколько высокопоставленных Этереалок с Сердечниками, которых я не знала.

Я сказала себе, что буду вести себя достойно. Я буду просить о помощи, используя логику и аргументы. Но стоило Ивану закрыть дверь, как я заплакала. Дарклинг мог наказать или отвернуться от меня. Вместо этого он приобнял меня и посадил за стол. Затем налил стакан воды и подождал, пока я достаточно успокоюсь, чтобы сделать глоток.

— Не позволяй им унижать себя, — тихо сказал он.

Я подготовила целую речь с сотней пунктов, которые мне хотелось высказать. Но все они вылетели из головы, и я выпалила первое, что пришло на ум:

— Я больше не хочу ее носить, — взмолилась я. — Это униформа прислуги!

— Это униформа солдата.

Я покачала головой, давясь очередным всхлипом. Он наклонился и вытер слезы с моих щек рукавом кафтана.

— Если скажешь, что больше не можешь этого терпеть, я отошлю тебя отсюда, и тебе больше никогда не придется носить эти цвета или ходить по коридорам Большого дворца. Обещаю, ты будешь в безопасности.

Я взглянула на него, не веря собственным ушам.

— В безопасности?

— Да. Но я могу тебе предложить и нечто иное: ты — солдат. Ты могла бы стать моим величайшим воином. Если останешься, если сможешь это вынести, то однажды все узнают о твоей доблести, — он поднял меня пальцем за подбородок. — Ты знала, что как-то раз король порезался о собственный меч?

Я тихо хихикнула.

— Правда?

Дарклинг кивнул с легкой улыбкой на губах.

— Он всегда его с собой носит, но это всего лишь показуха. Он забывает, что в его руках не игрушка, а оружие, — его лицо стало серьезным. — Я могу пообещать тебе безопасность. Или же то, что все твои страдания окупятся в тысячекратном размере, — он вытер большим пальцем предательскую слезинку, скатившуюся по моей щеке. — Тебе решать, Женя.

Тот выбор был тяжелым, но этот? Неимоверно легкий.

Я выравниваю строй бутылочек и закрываю дверцу шкафа. Затем подхожу к окну. Прижавшись лицом к стеклу, я вижу сияющие фонари вдоль территории дворца и различаю звуки музыки, играющей в одном из бальных залов — высокий, почти человеческий вой скрипок. Если бы я могла видеть сквозь деревья, сквозь тьму, то заметила бы деревянный туннель, а за ним, если пройти по пологому склону — золотые купола Малого дворца.

Я вспоминаю тощие пальцы Алины, сжимающие края простыни; надежду, которую она не может скрыть на своем бледном, чересчур живом лице, пока выводит имя следопыта.

Я открываю черную коробку и сжигаю письма, одно за другим. Мне больно, но я смогу это вынести. Потому что я кукла и служанка. Потому что я красавица и воин.