Портрет кавалера в голубом камзоле

Глава 5

Картинная галерея Зубова располагалась на втором этаже его большого загородного дома, – там поддерживался определенный температурный режим и влажность. Он старался приобретать подлинники. Выискивал по маленьким городкам и поселкам владельцев живописных полотен, которые не знали им цены. По дешевке Зубов не покупал, – считал обман ниже своего достоинства. Но и заоблачных сумм не предлагал. Картины из частных рук всегда нуждались в реставрации и редко принадлежали кисти знаменитых мастеров.

У одной дряхлой старушки, вдовы местного гравировщика, он купил изрядно попорченный портрет семейной четы, – помещика и его жены. Эксперты признали авторство крепостного живописца Аргунова[7]. Этим полотном Зубов особенно гордился.

Ему удалось собрать скромную, но интересную коллекцию, составленную преимущественно из работ русских художников восемнадцатого – девятнадцатого веков. Первый купленный у деревенского старика портрет занимал центральное место в галерее. Он помещался в специальном углублении в стене и был снабжен деревянными резными «ставнями». Зубов запирал их на замок и любовался картиной исключительно в одиночестве.

Он вообще редко водил своих гостей в галерею. Этой чести удостаивались немногие. О таинственном полотне ходили самые разнообразные и порой нелепые слухи. Зубов их не поддерживал, но и не опровергал. Говорили, что картина оказывает опасное влияние на владельца и каждый, кто на нее долго смотрит, становится чуточку не в себе. Сам Зубов якобы слегка тронулся умом… и на этой почве пустился в непомерные траты. Чего стоит его идея создать собственный театр. Затея дорогая, а необходимыми средствами господин Зубов не располагает. Хоть и назвал свою компанию «Крез[8]», но до богатств истинного Креза ему пока что далеко.

Завистники сплетничали за спиной Зубова, посмеивались и осуждали его. Однако с удовольствием посещали устраиваемые им спектакли и аплодировали голосу и таланту ведущей актрисы Жемчужной.

Ей приписывали роман с хозяином театра, что было в порядке вещей и никого не удивляло. До Жемчужной Зубов водил интрижки то с одной, то с другой танцовщицей или певичкой. Однако с появлением Полины присмирел и всецело отдался в ее изящные ручки.

Зубову было плевать на общественное мнение, – тем более, что жениться он до сих пор не удосужился и мог проводить время где угодно и с кем угодно. Он любил женщин, и те отвечали ему взаимностью. С Полиной поначалу тоже завязалась обычная интрижка, которая исподволь переросла в серьезные отношения. Зубов поклонялся ее таланту, хотя и не особо выдающемуся, но яркому, самобытному. Полина была не похожа на других актрис и украсила его театр своей драматической игрой и чистым, приятного тембра сопрано. Он придумал ей псевдоним с намеком, – Жемчужная. Она действительно, без преувеличения, являлась жемчужиной его труппы.

Его не смущали аналогии, проводимые придирчивыми интеллектуалами и саркастическими критиками.

«Что, возомнил себя этаким графом Шереметевым? – не преминул съязвить знакомый банкир. – Решил поиграть в мецената? Тебе, дружище, до Шереметева далеко, как и твоей певичке до знаменитой Жемчуговой. Чужую судьбу пытаешься на себя примерить? Рискованно, сударь. Шереметев был истинный барин, вельможа золотого екатерининского века. Богат несметно, блестяще образован. Не гнушался садиться в оркестр вместе со своими крепостными, исполнять партию на виолончели… сам репетировал с актерами. Роскошь у себя в поместьях завел невиданную, принимал коронованных особ. Празднества закатывал такие, что иностранные гости только глазами хлопали. Не обижайся, Валера, но твои потуги смешны! Картинную галерею вздумал завести… Три десятка полотен сомнительного качества, приобретенные у сумасшедших старух. Небось торговался с ними, как купец на ярмарке!..»

Банкир этот уже несколько лет сотрудничал с инвестиционной компанией Зубова: оформлял для него кредиты, когда не хватало денег для быстрых и финансово емких сделок. Зубову претила его неприличная прямота. Но терять надежного партнера было не выгодно. И он терпел, добродушно посмеиваясь…

В чем-то банкир был прав. История крепостной актрисы Прасковьи Жемчуговой и графа Шереметева запала ему в душу. Сильные натуры и сильные страсти всегда вызывали у него желание подражать, хоть в малом приобщиться к великому. Разве он, Зубов, не достоин пережить нечто подобное? Возвысить талант? Пробудить в сердце женщины неугасимую любовь? Самому загореться от ее пламени?

Он признавал, что если бы не портрет, быть ему обычным бизнесменом, – без всяких там театров, актеров и иже с ними. Старинное полотно пробудило в Зубове смутные грезы, погружая его в атмосферу безвозвратно ушедшего восемнадцатого века с его романтикой, блеском господ, нищетой рабов, с дворцовыми интригами и народными бунтами…

Должно быть, им руководило неосознанное стремление повторить неповторимое, когда он, в память о несравненной Жемчуговой, предложил Полине взять созвучный псевдоним. Он все-таки попал под влияние портрета.

Предположительно полотно принадлежало кисти крепостного, который был взят в Останкинское имение Шереметевых расписывать декорации к театральным постановкам. Молодому художнику, очевидно, разрешали посещать картинную галерею в большой зале дворца, где он мог часами сидеть и копировать работы прославленных живописцев. Вечером, когда всходила луна, юноша гулял по разбитым вокруг господского дома садам, вынашивая сюжеты будущих картин… или подглядывал за балетными девушками и певицами из хора. Их нежная красота возбуждала огонь в его крови, заставляла переносить на холст свое восхищение и желание… которые он не смел выразить иначе.

На заходе солнца в галерее становилось сумрачно. Темные портреты императоров в массивных золоченых рамах наводили на юношу почтительный страх. Дамы в шелку и кружевах с томной негой взирали на него… в их полуулыбках таилась печаль.

Случайно или преднамеренно выбрал он для копирования портрет кавалера в голубом камзоле? Или же написал его с натуры? Что было ему известно о тайнах этого места и этого дома, с невообразимой пышностью украшенного резчиками из Шереметевских вотчин? Позолоченная резьба веселила глаз: цветочные гирлянды, венки и чудесный орнамент. В анфиладе комнат повсюду – мраморные бюсты и фигуры богов и сатиров… бронза, хрусталь, фарфор, драгоценные вазы…

Слуги шептались, что вечерами по роскошным залам дворца бродит призрак горбатой старухи. Она предрекает смерть… Кто с ней встретится, тому конец. Говорят, сама Прасковья Ивановна видела вещунью в галерее. Та предупредила, чтобы она не играла сразу двух покойниц… не то станет третьей. Актриса ее не послушала. Она собиралась в Петербург, ведь Шереметеву пожаловали чин обер-гофмаршала, который обязывал его присутствовать при дворе…

Стоя за мольбертом, молодой художник вздрагивал от каждого шороха в тишине галереи, от каждого стука за спиной. Вдруг из густой тени вынырнет фигура косматой горбуньи, которая появлялась ниоткуда и так же загадочно исчезала?..

Зубов ясно представлял все это, как будто сам был тем крепостным живописцем. Он мог поклясться, что предметы хранят информацию о том времени, в котором они были созданы. Особенно предметы искусства.

Под воздействием ли портрета или по собственной склонности, он внезапно сделался заядлым театралом и решил создать свою труппу, – пусть маленькую, – чтобы ставить если не пьесы целиком, то наиболее выразительные отрывки из них. То же касалось и музыкальных спектаклей.

Театр его представлял собой арендованное помещение в Останкинском районе, где сцену от зрительного зала отделяла условная черта, а занавес и кулисы были сделаны по специальному заказу. Зубов не поскупился на декорации и гардероб, компенсируя таким образом скудость репертуара и непрофессионализм актеров. Опытные мастера сцены не шли к нему, а новички не обладали достаточными навыками. Правда, музыканты подобрались отменные. Хорошая живая музыка скрашивала посредственные постановки, и скоро небольшой зал стала заполнять публика. Зубов сам не ожидал, что в его театре будут аншлаги, – он занимался этим скорее для развлечения.

Его затея нашла и горячих поклонников, и безжалостных противников. Предназначенные для узкого круга концерты и представления одних восхищали, других возмущали. Как и в любом творческом коллективе, в театре Зубова появились таланты и завистники, начались склоки и борьба за первенство. Режиссер вынужден был считаться с пожеланиями хозяина, а тот отдавал предпочтение своей любимице Полине Жемчужной.

Зубов мечтал выстроить специальное здание для театра, но, подсчитав затраты, отказался от этой идеи. Одному ему проект не осилить, а искать инвесторов придется долго. Кого убедишь вкладывать в современное искусство? Прибыль под вопросом, зато хлопот хоть отбавляй.

«Думаешь, я не понимаю, почему ты выбрал Останкино? – подтрунивал над ним банкир. – Там все еще витает дух бессмертной любви! Останкинский дворец и театр были освящены чувствами графа к своей крепостной актрисе. Они оба были неординарными личностями, хотя и разделенными сословными предрассудками, но равными по внутренней силе. Однако Шереметев сумел преодолеть все барьеры. Тебе такие подвиги не по зубам, дорогой Зубов!»

Довольный каламбуром, финансист рассмеялся.

Его колкости заронили в сердце Зубова стремление доказать, что он не лыком шит, и если уж не графских кровей, то сыграть Гамлета или короля Лира ему по плечу. Не боги горшки обжигают.

Под страдальческим взглядом режиссера он попробовал себя в роли датского принца. Актеры отворачивались, хихикая. Даже осветитель не выдержал и прыснул при какой-то из реплик новоиспеченного Гамлета.

«Я вам лучше что-нибудь попроще подберу для начала», – деликатно предложил режиссер.

Зубов согласился. Посещая репетиции, он прикидывал, в какой роли не оконфузится… и остановился на Антонии. Побежденный римский полководец вызвал его сочувствие и понимание. Лучше покончить с собой, чем позор и насмешки. Он бы поступил так же.

«Я вам не советую браться за Антония…» – робко возразил режиссер.

«Что же мне, лакея играть прикажешь? – вспылил Зубов. – Или солдата, который всю пьесу молча стоит истуканом?»

Он добросовестно выучил текст и явился на репетицию. Клеопатру должна была играть его обожаемая Полина. Но та приболела. Вместо нее слова египетской царицы произносила другая актриса.

Зубов приосанился и с пафосом начал:

При этих словах режиссер разрыдался, – лишь спустя минуту Зубов сообразил, что тот истерически хохочет…

Проводив гостью, Санта вернулся и доложил:

– Она уехала.

– Я беспокоюсь за нее… – задумчиво произнесла Глория.

Великан истолковал ее слова по-своему.

– У дамы внедорожник, – напомнил он. – Снега не так много. Проселок разъездили. Доберется.

Глория смотрела из окна и обратила внимание на марку и цвет машины. Вероятно, красный «мицубиши» – подарок покровителя госпожи Жемчужной.

Такой автомобиль стоит не дешево.

– Она сама за рулем. Без водителя.

– Зачем ей тащить сюда водителя? – пробурчал Санта. – Никто не афиширует визиты в наше тихое местечко.

Он скривился, и эта гримаса, должно быть, имитировала улыбку.

– Обед подавать? У меня жаркое поспело… и суп-пюре из тыквы.

– Как? – всполошилась Глория. – Уже обед?

– Хозяин всегда обедал рано. В полдень…

Глория привезла из своей московской квартиры несколько дорогих ее сердцу вещей, и среди них – часы с бронзовыми амурами. Они стояли на каминной доске. Ажурные стрелки действительно приближались к двенадцати. Неужели они с Жемчужной говорили так долго?

Санта перехватил ее взгляд.

– Время здесь течет иначе…

– В каком смысле?

Слуга пожал могучими плечами.

– Иначе и все. Оно то бежит… то едва тянется, а может вовсе остановиться. Агафон пользовался только песочными часами. Он говорил, что в их шуршании слышен голос вечности…

С этими словами великан неодобрительно покосился на толстощеких амуров.

– У Агафона был тонкий слух, – усмехнулась она. – Ладно, неси обед.

Глория с удивлением обнаружила, что проголодалась. Кажется, все в доме, включая распорядок дня, останется так, как было заведено карликом.

Суп-пюре из тыквы она пробовала в первый раз и пришла в восторг:

– А ты вкусно готовишь!

Санта расцвел, порозовел и стал точной копией Деда Мороза за трапезой. Глория настояла, чтобы они обедали вместе. Великан сначала упирался, но потом уступил. Женщина есть женщина… ей нужна компания.

– Жаркое тебе тоже удалось, – искренне восхитилась она кулинарными способностями слуги. – Если когда-нибудь тебе захочется от меня уйти, я дам тебе рекомендацию как искусному повару. Стряпня тебя прокормит.

– Не захочется.

– Не клянись! Не зарекайся!

Остаток дня она провела в мастерской Агафона. Изучала его бумаги, в которых черт ногу сломит… и любовалась коллекцией минералов. У стола поблескивал золоченой земной осью старинный глобус, куда Глория запрятала «формулу творения»[9]. По примеру покойного мужа. Анатолий был кем угодно, но только не дураком.

Глория с суеверным страхом обходила бархатный диван, на котором испустил дух бывший хозяин мастерской. Она не решилась бы на него сесть ни при каких обстоятельствах. Слишком свежи были в памяти те жуткие мгновения, когда он умирал, вцепившись в ее руку… а она дрожала как осиновый лист и истошно звала Санту…

Время в этом доме в самом деле то пускалось в галоп… то останавливалось. Она не заметила, как задремала в кресле. Сон длился несколько минут, а когда она проснулась и поднялась наверх, за окнами уже сгустилась тьма.

Что она пыталась понять, прикасаясь к предметам, собранным прежним хозяином? Хотела проникнуть в его мир? Зачем?..

– Вам звонили, – невозмутимо доложил Санта.

– Кто, Жемчужная?

– Ваш телохранитель, Лавров…

После стычки с начальником охраны великан упорно называл того «телохранителем». В этом прозвище проскальзывала издевка. По мнению Санты, Лавров не годился в охранники. Хлипок больно… жидковат. Разумеется, в сравнении с его собственными габаритами. Громадная фигура увальня и белоснежная седина делали его неким сказочным персонажем, который на деле вполне реально заботился о безопасности новой хозяйки.

– Что-то случилось?

– Они едут сюда. Лавров и еще один… э-э…

– Колбин! – сообразила Глория.

– Ага, он… Хорошо, что в кои-то веки связь сработала. А то бы нагрянули некстати. Вина достать из подвала?

– Непременно. У нас есть ужин?

– К даме полагается со своим угощением приезжать, – назидательно произнес Санта.

Он с достоинством удалился, а Глория отправилась «чистить перышки». Привела в порядок волосы, подкрасилась. Все-таки партнер по бизнесу в гости пожалует, надо принять…

Она переоделась в мягкие брюки и тунику. Санта в кухне гремел посудой. Глория сама порывалась приготовить маленькие бутерброды для шведского стола. Но слуга решительно воспротивился:

– Не женское это дело, кухня!

Такой подход пришелся ей по душе.

Санта отверг легкие закуски и предложил накормить мужчин как положено: мясом, картошкой и пирожными на десерт.

«Все происходит само собой… – напевал ей в уши карлик. – Пользуйся тем, что идет к тебе в руки…»

– А что ко мне идет?

«Не что, а кто! – хихикал над ней карлик. – Привыкай к своему новому статусу колдуньи и ясновидящей!»

– Ты издеваешься надо мной…

Глория опять поймала себя на том, что беседует с пустотой. Притом вслух. Этак Колбин примет ее за сумасшедшую и затеет процесс о недееспособности. Отберет бизнес!

«Куда ему без тебя? – нашептывал карлик. – Он же пойдет ко дну вместе с фирмой. Он собирается на тебе жениться, моя царица!»

– Жениться?

Санта вырос на пороге гостиной и громогласно изрек, подражая дворецкому:

– Приехали!.. Изволите звать?..