Портрет кудесника в юности

Первый отворот

От рождения Глеб Портнягин был ангельски незлобив. Однако упрямые надбровья и глубоко вырезанная переносица в сочетании с архитектурным завитком подбородка придавали ему вызывающий вид. Пришлось вырасти драчуном.

Помнится, старый колдун Ефрем Нехорошев, впервые увидев на проспекте юного проходимца, торгующего грубо вытесанными рукоятками астральных мечей, сразу подумал, что хорошо бы иметь такого на подхвате. Пусть даже в смысле магии он окажется бездарен – слабому полу нравятся надменные плечистые задиры. А женская клиентура, надо сказать, всю жизнь была зубной болью старого знахаря.

Ставши учеником чародея, Глеб Портнягин оправдал надежды полностью. Дамы в его присутствии замолкали и, какую бы глупость он ни сморозил, внимали с трепетом. Крайняя молодость кудесника не только не вызывала у них сомнений – напротив, завораживала, чему вдобавок сильно способствовала скупость мимики, усвоенная Глебом ещё в пору предварительного заключения.

– Перекрасить ауру? – со сдержанным недоумением спрашивал он. – Зачем?

– Под цвет глаз, – лепетала посетительница.

– Да она у вас и так под цвет глаз…

Из угла слышалось одобрительное покряхтыванье старого чародея. Сам бы Ефрем до такого ответа не додумался. В крайнем случае порекомендовал бы контактные линзы под цвет ауры.

Дама изумлённо распахивала глаза:

– Разве? А мне говорили…

– Кто? – всё так же равнодушно вопрошал Глеб.

– Ну… – Дама кокетливо поводила плечиком. – Один знакомый…

– Колдун?

– Не совсем… Народный целитель. Восточная стоматология.

– Фламенко, что ли? Который подзатыльниками зубы удаляет?

– Д-да…

– Ну, это и мы умеем… – со скукой ронял Глеб. – Короче, выделывается ваш знакомый. Классная аура! «Маренго». Последний писк. Чего ему не нравится?

Посетительница менялась в лице и, забыв об изначальной цели визита, переводила разговор на приворотные зелья.

Если же затруднение действительно требовало вмешательства специалиста, Ефрем Нехорошев вылезал из угла и принимался за дело сам, а ученик отступал за плечо наставника, где мог стоять часами, постигая азы ремесла.

– На душе тяжело, – слезливо жаловалась матрона лет сорока.

– А ты, матушка, когда последний раз взвешивалась? – с обычным своим грубоватым добродушием интересовался Ефрем.

– Каждое утро на весы становлюсь…

На морщинистом челе знахаря изображалась лёгкая досада.

– Да я не про тело… – ворчливо отзывался он и, не оборачиваясь, подавал знак ученику.

Вдвоём они усаживали посетительницу поудобнее, затем, погрузив в гипнотический сон, вынимали из неё справненькую стыдливо хихикающую душу и водружали на чашу безмена, собранного из астральных сущностей церковной утвари и косой перекладины могильного креста.

– Что-то не так? – с тревогой спрашивала матрона, придя в себя после процедуры.

– Избыточный вес у тебя, матушка… – сокрушённо сообщал ей старый колдун. – Ну а как ты хотела? Душа должна быть тонкой, звонкой, прозрачной. Плоский живот и всё такое… На диету пора садиться… – И, видя испуг на обширном личике, предостерегающе вскидывал морщинистую длань. – Знаю, трудно! А куда денешься? Долг подружке верни, прелюбодеяния сократи в два раза, лжесвидетельствовать прекращай… Так-то вот!

– А кроме диеты? – скулила несчастная.

– Н-ну, можно ещё с утра духовную гимнастику попробовать. Скажем, врага своего попрощать… Поначалу разиков этак семь, не больше, а то, знаешь, с непривычки и душу надсадить недолго… Да я тебе все упражнения на бумажку выпишу…

Текст, конечно, можно было бы вывести и на принтере, однако имидж требовал написания вручную. Промурыжив посетительницу ещё минут десять, Ефрем вручал ей нечто слегка напоминающее клочок пушкинского черновика, после чего вновь передавал бразды питомцу и удалялся на прямоугольный балкончик чуть просторнее посылочного ящика. На углу железных перил гнездились солнечные часы, древнее устройство, изготовленное безымянным волхвом незадолго до Крещения Руси. Врали они безбожно. Недовольно фыркнув, колдун ногтем переводил тень от стерженька на полделения и возвращался в комнату, где его ждала неизбежная разборка с Портнягиным.

– Ты меня чему учишь? – заходился Глеб, спровадивший к тому времени клиентшу. – Колдовать? Или мозги тёлкам пудрить? Так это я и раньше мог! Что ж мне, всю жизнь на подхвате торчать?

«Въедливый… – дивился про себя Ефрем. – Того и гляди по уху смажет! Может, и впрямь из него что получится…»

Тем не менее доверить воспитаннику первую женскую судьбу он рискнул лишь к началу августа.

Она вошла без стука и столь стремительно, что Глеб едва успел ухватить за шкирку учёную хыку, алчно устремившуюся из подкроватных недр к незванной гостье.

– Ефрем Нехорошев… – задыхаясь, произнесла вошедшая. – …здесь живёт?

Со стола запоздало упала вилка.

– Значит, так… – с гаденькой улыбкой изрёк старый колдун, переводя честные пуленепробиваемые глазёнки с посетительницы на ученика и обратно. – Нехорошев – это я, только женщины, матушка, того… не по моей части… Вот специалист, прошу любить и жаловать…

У Глеба стало холодно в животе, он разжал пальцы – и хыка, обиженно ворча, убралась восвояси. Нагнулся, подобрал вилку, положил на стол. Этого дня он ждал два долгих месяца.

– Нет, позвольте… – возмущённо начала гостья – и примолкла. Перед ней стоял рослый юноша с неподвижным суровым лицом и загадочно бесстрастными глазами. Это подкупало.

– А я пока пойду прогуляюсь… – тихонько примолвил Ефрем.

Гостья была сухощава, стремительна в движениях и тверда на ощупь. Во всяком случае, локоток, за который Глеб галантно её поддержал, помогая усесться в кресло, по прочности не уступал чугуну. Такое чувство, что Бог сотворил эту даму из ребра батареи парового отопления.

Закурила и принялась рассказывать, время от времени яростно выбрасывая дым из ноздрей. Она – предприниматель. Он – кобелина. Завёл кого-то на стороне. Известно даже, кого именно. Требуется отсушить, а когда приползёт обратно, она с ним, козлом, разведётся.

С задумчивым видом Глеб выслушал историю до конца, затем спросил имя, данное при крещении, и, подойдя к образу Миколы Угодника, затеплил свечу за здравие рабы Божьей Домны. Убедившись в отсутствии копоти, треска и обильных восковых слёз, задул огонёк, вернулся к столу.

– Да, – молвил он. – Дело не в вас. Дело в нём.

– Дело в ней! – сверкнула глазами раба Божья Домна, с размаху гася окурок в пододвинутой пепельнице.

– Фотографии с вами?

– Да. На дискете.

– Ну давайте посмотрим…

На устаревшем громоздком мониторе, разумеется, почивал серо-белый Калиостро, в данный момент сильно смахивавший на лохматый свалявшийся треух. Впрочем, ничего удивительного: сон его был глубок, а в спокойном состоянии астральная сущность кота, как известно, имеет форму шапки.

Прогонять зверя не стали. Включили компьютер, просмотрели фотографии. Кобелина представлял собою нечто затюканное и одутловатое. В разлучнице же Глеб без особого удивления узнал Танюху Пенскую, чьё бескорыстное мужелюбие давно уже вошло на Лысой горе в поговорку. Если эта особа хотела морально уничтожить мужчину, то бросала ему в лицо, что он-де застёгнут на все пуговицы, – и, право, не стоило пояснять, о каких пуговицах речь.

– Понятно… – процедил Глеб. – Капнула месячной крови в вино и дала ему выпить…

Это был обычный Танюхин приём, за что ей не раз влетало от потерпевших, как только о проделке становилось известно.

Обнадёжив и проводив железную леди до порога, Глеб не в силах сдержать волнения вышел на балкончик. С болезненной гримасой потирая предплечье, ушибленное невзначай о жёсткий бюст гостьи, выглянул во двор. Вскоре из дверей подъезда показалась раба Божья Домна и, с доминошным стуком выставляя каблуки на асфальт, направилась к сверкающему, как антрацит, джипу. Отбыла.

Возвратясь к монитору, Глеб ещё раз вмотрелся в одутловатые черты неправедного мужа, затем в избытке чувств погладил по башке спящего Калиостро – и ласковая ладонь была немедленно исхлёстана кошачьими ушами.

Кончалась первая неделя августа. Илья Пророк уже совершил с особым цинизмом свой антиобщественный поступок, и вода в озёрах заметно похолодела. Продравшись сквозь заросли богохульника, Глеб разулся, подсучил штанины повыше и, зайдя в пруд по колено, приступил к сбору свежих ингредиентов.

Вчерашняя попытка отвадить кобелину от Танюхи обернулась очередным пролётом. Хлопнув в ресторане «Мёртвый якорь» стопку водки с отворотным зельем (спасибо Алке Зельцер, работавшей там официанткой!), негодяй двинулся отнюдь не домой, но опять-таки к известной особе, у которой и заночевал. Одно из двух: либо сваренное Портнягиным пойло отличалось замедленным действием, либо усохший и сморщенный корешок, извлечённый из холодильника, успел утратить отталкивающие свойства. Как хотите, а слова остудного заговора («…как кошка с собакой, как хохлы с москалями…») Глеб перепутать не мог!

Неделю назад он начал с того, что попробовал вправить мозги изменщику, воздействуя на него через фотографию. Молодым людям вообще свойственно переоценивать свои возможности. Естественно, успеха попытка не возымела, поскольку требовала куда более высокой квалификации.

Ничуть не обескураженный первой неудачей, Глеб решил перейти к средствам попроще и понадёжнее: нашептал на медвежье сало, которым раба Божья Домна следующей ночью тайно смазала преступный орган неверного супруга – и вновь безрезультатно.

После такого облома акции Глеба Портнягина заметно упали. Железная леди стала поглядывать на него несколько вопросительно, а Ефрем – с откровенной ехидцей. Не иначе ждал, что вот-вот запаникует ученичок, кинется к наставнику за советом, а то и за помощью. Ну, жди-жди…

Портнягин выбрался на осклизлый отлогий берег и призадумался. В отличие от артистов цирка, повторяющих на публике один и тот же трюк, пока не получится, он исповедовал прямо противоположный принцип: в случае провала немедленно пробовать что-либо другое. Беда, однако, заключалась в том, что колдовской его арсенал был пока ещё крайне скуден. Хотя… Если не удалось отворожить кобелину от Танюхи, почему бы не попытаться приворожить его к Божьей рабе Домне? Тоже ведь вариант…

Портнягин бросил пластиковый пакет с водяной растительностью под вербу и, наскоро вытерев ступни, принялся обуваться.

– Ну и как оно? – полюбопытствовал старый колдун Ефрем Нехорошев, завидев в дверном проёме озабоченную физию Глеба.

– Всё по плану, – заверил ученик, выхватывая из шкафчика крохотный пузырёк тёмного стекла и вновь устремляясь к выходу.

Подопечного своего он обнаружил за столиком летнего кафе, где тот собирался побаловаться пивком. Задуманное было выполнено дерзко и молниеносно: на пару секунд отведя жертве глаза, Глеб мимоходом выплеснул содержимое склянки в высокий пластиковый стакан. Подопытный мотнул плешью, стряхивая внезапную одурь, и, проморгавшись, поднёс одноразовую посудину к губам. Глоток… второй… третий… Затем поперхнулся, вскочил и ринулся к стойке – выяснять, что за отраву ему налили.

Пока скандалист препирался с барменом, возле столика возник местный алкаш с землистым, раскромсанным морщинами рылом и, не кочевряжась, проглотил остаток осквернённого пива.

Дальнейшее достойно удивления. Судя по всему, зелье на кобелину, как и в прошлый раз, ни малейшего воздействия не оказало. Зато причастившийся пойла бомж спустя полчаса уже шастал вокруг особняка железной леди, хрипло исполняя некое подобие серенады, и даже начертал на воротах пронзённое сердце, за что был нещадно травлен бультерьером.

Что предположить? Или раба Божья Домна достала супруга до такой степени, что его теперь не проймёшь ничем, или кобелина умнее, чем кажется, и заранее принял меры. Скажем, опоясался лыком по голому телу. Ещё, говорят, против колдовских штучек хорошо помогают крапива, плакун и радиоактивная трава чернобыльник. Но лыко надёжнее.

Самое печальное, что в запасе у Портнягина оставалось одно-единственное чародейство, вдобавок не имеющее прямого отношения к вопросам любви и верности, а именно – заклясть порог.

Глеб поймал такси и велел ехать на Лысую гору.

Фонари во дворе, как водится, не горели. Бледная, в синяках, луна бессмысленно пялилась на плотные кусты по обе стороны Танюхиного подъезда и на исковерканные конструкции, бывшие когда-то детской игровой площадкой.

Конечно, Глебу Портнягину без крайней нужды не стоило бы появляться после захода солнца в этом районе, однако в том-то и дело, что нужда давно уже стала крайней. Бог с ней с гордостью – на кону стояла карьера колдуна в целом.

Три ступеньки плоского порожка Глеб постарался заклясть как положено. Ловушка представляла собой род энергетического капкана: ступившему в неё грозил мгновенный пробой позитива на землю – и, как следствие, необоримый страх. Разум отказывался вообразить придурка, который, вляпавшись однажды в подобную жуть, рискнёт это повторить!

Время от времени из лунного полумрака к подъезду устремлялась серая тень – и обязательно вздрагивала, коснувшись подошвой первой ступени. Капкан был именной, настроенный на конкретного человека, и тем не менее отрицаловкой от него шибало крепко. Недаром же подвыпившие подростки перекочевали сегодня всей тусовкой в противоположный конец двора!

К половине двенадцатого показался конкретный человек. Шёл, подлец, и, насколько можно было судить, улыбался. Не дойдя до подъезда пяти шагов, внезапно прикипел к асфальту, и на одутловатых чертах обозначилась тревога. Почуял, значит. Поколебавшись с минуту, опасливо подобрался поближе. Занёс ногу – и снова опустил. Неужто догадается обойти?

Есть! Наступил! Приглушённый вопль – и гуляку отбросило от крыльца. Сейчас побежит… Нет. Вернулся и… Глеб глазам своим не поверил: с обезумевшим лицом, подскуливая от ужаса, кобелина тем не менее одолевал уже третью ступеньку. То ли Танюхины чары оказались сильнее, то ли впрямь лыком опоясался…

Одолел. И тогда из непроглядной черноты подъезда навстречу ему шагнул огромный Портнягин. Он был страшен.

– Падла!.. – широко, по-львиному разевая пасть, неистово исторг он. – Да я ж тебя сейчас… в гроб! в рог! в Святую Троицу!.. Ещё раз встречу у Танюхиного дома…

Ах, как удирал кобелина! Как он, пакостник, улепётывал! Несмотря на многочисленные синяки, кривая луна светила достаточно ярко, давая Глебу полную возможность насладиться отрадным зрелищем.

– Ноги вырву!.. – кровожадно досылал он вослед. – Спички вставлю!.. Глаз натяну!..

Выдохся. Умолк. И в тот же самый миг мягкие женские руки обняли его сзади за шею. Портнягин похолодел.

– Глебушка… – услышал он хрипловатый вкрадчивый голос Танюхи Пенской. – Глупенький… Ревнивый… Да у меня же с ним ничего и не было…

Глеб вырвался – и побежал.