Портрет миллионера

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

– Милли!

– Леонид!

– Сюда, Милли!

Их имена звучали со всех сторон. Леонид крепко держал Милли за руку, иначе она бы сбежала – несмотря на все доводы, забыв про страх. Все было легче, чем утром, ведь Катерина защищала их, отвечая на все вопросы. Но было непонятно, где хуже: здесь, с прессой, или там, за дверью, с семьей Коловских.

Леонид зажмурился от резкой вспышки. Ему хотелось утащить Милли от сумасшедшей толпы и опровергнуть ее слова. Сказать ей, что горячая сексуальная женщина, с которой он провел ту ночь, могла доставить мужчине божественное удовольствие…

Знала, как вознести его на небеса.

Пока они преодолевали это короткое расстояние под градом вопросов, он старался не думать о ее теплом теле в его объятиях, о том, как они вместе оказывались в раю в ту ночь, как она целовала его без стыда и смущенья, радостно откликалась на все его желанья. Как ее глаза светились счастьем, когда она понимала, что он на вершине блаженства.

Леонид механически слушал вопросы, а сам заново переживал ту ночь, но теперь с чувством вины, потому что он не подумал о защите.

Впервые Леонид признал свою вину. На долю секунды, когда он ощутил шелк и тепло ее кожи, в его голове мелькнула мысль протянуть руку к тумбочке – как он всегда поступал, – но… он позволил себе не делать этого. Так хотелось почувствовать ее полностью, чтобы ничто их не разделяло…

Хотелось утонуть в восторге, который только она – и никакая другая – могла ему дать.

– Леонид, Милли, скажете что-нибудь касаемо ваших утренних заявлений?

Этот вопрос прервал его воспоминания, этот вопрос он решил не игнорировать.

– Ничего, – и вопреки наставлениям Катерины он взял руки Милли в свои. Похоже, кольцо не попадет на снимки, ну и плевать. – Я ничего не хочу говорить вам, вы все мне отвратительны.

Было бы облегчением войти в ресторан, если бы там их не ждала его семья.

Уродливые сестры оказались красивыми, одна лучше другой. Они налетели на Милли как щебечущие птички. Хрупкие, изящные, ярко одетые, они подскакивали к ней и клевали ее в щечку. Их голоса не соответствовали комплекции – неприятные, резкие. Не зная русского, Милли понимала – они обсуждают ее. Она была рада, что Леонид крепко держит ее руку. Через лабиринт ресторана он подвел ее к столу:

– Это мой отец.

Милли смотрела на самого могущественного человека за этим столом. Даже прекрасный портной не смог скрыть истощенное тело Зачесанные назад седые волосы открывали лицо, пугающее своей худобой – кости, обтянутые кожей. Трясущимися руками он взял стоящий перед ним бокал.

– Мой сын унаследовал мою любовь к красивым женщинам… – он поднял бокал, обращаясь к Милли.

– Если таково мое наследство, исключи меня из завещания. Твоего отношения к женщинам я надеюсь избежать, – Леонид отвечал холодно и безжалостно, глаза его потемнели.

Милли трудно было понять, как он может вести себя подобным образом с больным и слабым человеком.

– Почему ты жалуешься, Леонид, я все тебе дал – машины, деньги, яхты…

– Я все это заработал. С тобой или без тебя, у меня все это было бы, врубаешься? – по-русски закончил Леонид.

– Не знаю, доживу ли я до этого момента, но когда-нибудь ты поблагодаришь меня за предоставленные возможности. Без меня ты ничто, – отвечал отец.

– Без тебя… Да я и жил без тебя. Не заставляй меня теперь оплакивать тебя. Я буду маму оплакивать.

– Леонид, папа болен, но он здесь ради тебя. Что с тобой? Утром ты кричал на маму… сейчас здесь, – это был голос Анники.

Леонид никогда не обсуждал прошлое со своей семьей, старался, чтобы они не приближались к нему. И все же Анника права. Сегодня он почему-то реагировал на любые провокации. Обычно он с успехом носил маску обаятельного, но отстраненного человека. Леонид гордился тем, как блестяще он скрывал от всех свои чувства и эмоции. А сегодня все его переживания отражаются на лице, любые замечания членов семьи раздражают и ранят, любой разговор с Милли вызывает такой гнев, какого он с детства не испытывал.

Что же со мной происходит?

Леонид хотел скрыть от Милли подробности своего прошлого, не раскрывать ничего до свадьбы. А сейчас он сам заостряет все эти проблемы со своей семьей, обнажая правду, которую они не хотят признавать.

Мою правду.

– Оставь, Анника. Не место, – прервала дочь Нина.

Официанты поставили тарелки с едой на стол, и вся перепалка и взаимные оскорбления растаяли в вежливом, спокойном, отвечающем приличиям разговоре. Словно ничего и не было.

– Когда свадьба? – спросила Нина.

– Достаточно того, что мы здесь, – ответил Леонид.

– Но ведь именно ты сказал прессе, что намерен жениться на ней, ты должен определить дату. Мы на две недели улетим в Милан, потом в Париж. Твоему отцу нужно тепло. Думаю, мы проведем лето в Европе…

– Меня не интересует расписание ваших перелетов, – Леонид намеренно не отвечал на ее вопрос.

Но Нина упорно добивалась своего:

– Чем скорее, тем лучше. Пока ей впору это платье.

Это платье.

Нервы Милли были напряжены, она почти хихикнула, но в тот же момент проглотила смешок. Ни один из Коловских не уловил бы юмора. Милли представила себе гардероб, в котором висит свадебное платье и ждет неизвестную женщину с известным размером талии.

– Наша свадьба – это наше дело, – мрачно сказал Леонид, остановив Нину хотя бы на время.

Милли ужасно себя чувствовала на этом обеде. Семейство обсуждало их с Леонидом отношения так, словно это было их – семейства – дело. Щеки Милли горели от смущения и гнева, когда Нина начала говорить по-русски, явно о Милли, указывая на нее.

Присутствующие присоединились к громкому обсуждению на незнакомом языке, но Леонид резко прекратил это:

– Милли не знает русского, в ее присутствии говорите только по-английски.

– Ей может не понравиться, что мы говорим о ней, – попыталась оправдаться одна из сестер Нины.

– Тем больше причин помолчать, – парировал Леонид.

Милли видела злой блеск в его глазах, когда он смотрел на Нину. И та, покраснев, обратилась к сестре по-английски, а Леонид усмехнулся.

Все было ужасно. Худший обед в жизни Милли. Она сразу затосковала по своей семье, хотя не видела их всего пару дней. Небольшие споры, которые иногда возникали, никак не могли сравниться с ядовитой атмосферой, царящей за этим столом. Ее поражало, что, яростно споривший со всеми в начале вечера, теперь Леонид выглядел совершенно безучастным, как тогда, когда он ужинал с Анникой, в день их с Милли знакомства.

Милли предприняла попытку завести разговор с немногословной Анникой:

– Вы дизайнер? Леонид говорил, вы создаете драгоценности.

– И модели одежды, – ответила Анника, поглядывая на мать.

Леонид наблюдал, как Милли старается поддержать общение с членами его семьи, а они отгораживаются от нее стеной, прячутся в свои раковины.

– И что вам нравится больше? – вполне уместный вопрос, как если бы Нина спросила ее, что она больше любит: писать маслом или акварелью.

– И то, и другое, – бесцветно сказала Анника.

– А-а. – Милли решила попробовать другую тему: – Вы родились здесь? В Австралии?

– Да.

Милли взглянула на Леонида, который вовсе не старался вести себя светски, и продолжила:

– А вам хотелось бы поехать туда… в Россию? – Она чуть задумалась, вспоминая город, который называл Леонид. – В Детский Дом?

Если бы она станцевала голой на столе, реакция не могла бы быть сильнее. Анника перевернула бокал с вином, Нина задохнулась от возмущения, Иван закашлялся. Милли обернулась к Леониду. Ну что такого она сказала? Она замерла, когда увидела, что он хохочет, откинув голову.

– Простите, что я сказала не так? – беспомощно произнесла Милли.

– Не переживай. Анника слишком хороша для детского дома. Да, Нина? – Леонид еще смеялся, но его глаза потемнели. – Пошли. Мы уходим.

– Слишком быстро, – начала Нина.

– Ну почему же? Снимки для газет сделали, значит, все в порядке, – Леонид был тверд.

Все завертелось вновь: поцелуи накрашенными губами, запах дорогих духов, ощущение фальши и чувство неловкости.

По дороге к автомобилю и те двести метров, которые они должны были непременно проехать в машине, и затем, когда они оказались в номере Леонида, Милли мучилась вопросом – да что же она такого сказала?

– Почему все так отреагировали? – Она не могла отойти от потрясения, но говорила твердо. – Я не понимаю.

– Их реакцию невозможно предугадать.

– Они были так грубы, – она спохватилась – не стоит говорить плохо о его семье, – и добавила: – Но всё же, когда мы уходили…

– Ты видела первоклассный образец стиля Коловских. Для них важнее всего репутация, как они выглядят со стороны. А правда ничего не значит. Им важнее казаться, чем быть.

– Ты тоже был очень груб. С первого момента твои слова были пропитаны ядом. Почему ты так ненавидишь отца? Потому что он оставил твою мать?

– Не надо.

– И Нина, – продолжала Милли, вспоминая ненависть в его глазах и злую улыбку, – она же не просто не нравится тебе, ты ее ненавидишь.

Как она это делает, спросил себя Леонид. Как ей удается задать тот самый вопрос, на который он не хочет отвечать? Он привык справляться с массой вопросов прессы и со своей семьей тоже, умел отделываться половинчатыми ответами, но как быть с Милли? Леониду пришлось сжать кулаки и подавить желание крепко обнять и прижать ее к себе, чтобы она разделила с ним его ад.

– Это очень сложно, – Леонид старался выиграть время, подыскивая подходящий ответ. – Это семейная история – моего отца и меня.

– Я ношу его внука. Как ты считаешь, должна я знать? Ведь он не просто болен, он… – Милли напряженно смотрела на Леонида.

– Он не просто болен, он умирает, рада?

– Рада? – Она непонимающе потрясла головой.

Неужели это тот самый человек, который когда-то потряс ее своей нежностью? А теперь он словно переродился, и это перерождение продолжалось с каждым произносимым им звуком.

– Твой отец умирает, а ты так разговариваешь с ним…

– Прошу, оставь, Милли.

– Хотела бы оставить, – Милли уже кричала. – Я хотела оставить, но ты потащил меня на это минное поле, и теперь я желаю знать…

– Меньше знаешь, крепче спишь, – хрипло и гневно прокричал он по-русски, так ничего и не объяснив ей. – Иди ложись.

– Ты командуешь, когда и что я должна делать, но не хочешь отвечать на мои вопросы.

Она пугала его. Не тем, что защищалась и кричала. Своей женской проницательностью. И она будила в нем опасные чувства. Леониду казалось, он теряет рассудок.

– Иди ложись, – устало повторил он, подталкивая ее к спальне.

Прошло несколько часов, и мы окончательно сделались чужими людьми – хуже, врагами, – подумала Милли. Самое ужасное, что Леонид хотел, чтобы она ушла, он не желал обсуждать положение дел в его семье. Испытывая досаду и гнев, Милли вошла в ванную, срывая заколки с волос. Она стащила с себя шелковое платье Коловских и бросила его на пол.

Не в силах даже смыть макияж и надеть халат, она завернулась в полотенце и сердито устремилась к Леониду.

– Знаешь… тебе не очень идет ревность и зависть, Леонид.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь.

– Думаю, понимаю. Твоя жизнь была ужасна на одном конце света, а они роскошно жили на другом. Поэтому ты так зол. – Она видела, как побелело его лицо, как задергалась мышца на щеке от ее страшных слов. Милли тосковала по человеку, с которым когда-то была знакома, и ненавидела того, в которого он превратился.

– Если ты думаешь, что я им завидую или ревную, ты совсем меня не знаешь.

– Я стараюсь узнать тебя, но ты затыкаешь мне рот при любом вопросе. Ты либо целуешь меня, либо посылаешь спать, либо отвечаешь по-русски, – зло кричала она. – Что значат твои последние слова?

– Не помню, что я сказал…

– Меньше знаешь, крепче спишь, – с трудом выговорила Милли.

– Это русская пословица. Она означает – чем меньше знает человек, тем крепче он спит.

Леонид казался скорее измученным, чем сердитым. Она впервые увидела, чтобы человек выглядел таким одиноким.

– А если я хочу знать?

Но Леонид вышел, не дожидаясь конца ее вопроса, и как будто запер дверь, хотя он этого не делал.

А Милли мысленно перебирала события злосчастного вечера и всего, что она знала о Леониде. Постепенно в памяти ожили штрихи, которые, как еще редкие капли дождя, предвещают шторм: испуг Анники и остальных, когда она назвала город его детства, его неожиданный приезд в Австралию, его полную растерянность, когда она говорила о доме.

Она поняла, что не задала ему главный вопрос: когда умерла его мать?

Милли нашла Леонида стоящим у окна. Неподвижный, напряженный, более красивый, чем любая модель в классе рисования. Видно было – ему больно, невыносимо больно. Милли чуть не заплакала.

При ее приближении он не шелохнулся, ни один мускул не дрогнул.

– Сколько тебе было лет?

Ей не пришлось уточнять вопрос. Он закрыл глаза, он понял. Долго, очень долго Милли ждала его ответа.

– Три года.

– И когда ее не стало, твоя семья… – Милли очень хотелось, чтобы Леонид, прервав ее, сказал, что она ошибается в своих предположениях. – Они… Ты стал жить у них?

– Они были очень бедны, и у них были дети. Они не могли лишать их пищи. Ты не понимаешь, что значит бедность…

Он не упрекал, не пытался вызвать жалость. Милли поняла – он просто констатировал факт. У нее дрожали губы от ужаса, она употребила все свои силы, чтобы не заплакать. Милли не знала русского, но ей вдруг все стало понятно…

Она мягко положила руку на плечо Леонида.

– Детский Дом не город… да? Это детский приют? Тебя туда отдали?

– Нет. – Он взглянул на Милли – вернее, в этом направлении. Глядя на нее, он не фокусировал взгляд. Голос его был спокоен и бесстрастен.

Милли слушала его, смотрела на его сжатые губы, и ей казалось, что ее опускают в кипяток – болела каждая клеточка ее тела.

– Перед смертью мама долго болела. Она была так слаба, что пришлось поместить меня в дом малютки. Потом, когда мне исполнилось четыре, меня перевели в детский дом.

В этот момент Милли ничего не могла сказать. Возможно, позже она задаст ему миллион вопросов, но в этот момент…

– Твое предположение неправильно – не ревность и зависть. Я знал, у них не было другого выбора.

– Я не понимаю.

– Ты и не можешь понять. Лучше, если ты уйдешь…

– Почему ты так хочешь, чтобы я ушла?

Потому что ты все равно когда-нибудь уйдешь.

Леонид не произнес этого. Он смотрел на ее лицо, видел распухшие от слез глаза. Он корил себя за то, что причинил ей столько страданий, что из-за него на этом прекрасном лице, всегда готовом засиять улыбкой, застыло такое горестное выражение. Как же он умудрился испортить совершенство?..

– Лучше иди спать.

Милли не собиралась возражать. Она уважала его желание, продолжить разговор сейчас было невозможно.

– Мне жаль, – эти слова шли из самой глубины ее сердца. – Мне ужасно жаль, что тебе пришлось пройти через все это.

Она повернулась, чтобы уйти, но передумала и потянулась, чтобы поцеловать его на ночь. Простой дружеский поцелуй, выражающий ее тепло и расположение – самые невинные намерения.

Только он был не другом.

Возможно, поэтому ощущение его губ погрузило ее в мечту. Поцелуй затянулся. Какое блаженство чувствовать эти губы, закрыть глаза и прогнать из памяти все ужасы его детства. Но сладостное забытье сменилось ужасом – он оттолкнул ее от себя.

– Сейчас… я просил тебя уйти не потому, что сержусь, понимаешь? – хриплым, прерывающимся голосом сказал Леонид.

– Да.

Милли понимала.

Она очень хорошо понимала, что он имеет в виду.

И очень хорошо понимала, что делает, когда предложила ему другой способ успокоиться.

– Если скажешь, чтобы я осталась, я останусь, – ее голос звучал незнакомо даже для нее самой.

Необычная смелость предложения, но не только для Леонида, но и для самой Милли.

Ей не хотелось еще раз переживать его кошмары, лежать одной в постели, оплакивая его прошлое. Она видела – Леонид хочет ее, но боится прикоснуться к ней, потому и отталкивает, хотя их тела рвутся друг к другу.

Трудно идти на ногах, сделавшихся похожими на желе, но Милли очень старалась. Дверь в спальню оказалась очень далеко, она маячила впереди в каком-то зыбком тумане.

Туда сложно добраться, но если он снова велит мне уйти – я осилю этот путь.

Леонид не сказал.

Он вообще ничего не сказал. Вместо слов он прижался губами к ее рту в поцелуе, безумном и страстном, лишившем ее дыхания. Этот поцелуй даже причинял ей боль, но какую восхитительную боль! Леонид крепко прижимал Милли к себе, но ей хотелось прижиматься к нему еще крепче, еще теснее. Полотенце, обернутое вокруг нее, упало с ее плеч, она старалась стянуть с Леонида рубашку, чтобы чувствовать его кожу своим обнаженным телом.

Он целовал ее так яростно, словно порвались какие-то цепи, словно он вдруг освободился от оков и торопится воспользоваться неожиданной свободой. Губы его торопились узнать, что изменилось в ее теле за время их разлуки. Целуя, он невнятно бормотал:

– Весь день я был так жесток с тобой…

Ох, как жесток…

Сильные руки обняли ее талию, Леонид поднял Милли так, что они оказались вровень и ее ноги обвились вокруг его спины. Милли утратила смелость, потому что столкнулась с неизвестным, ее сексуальный опыт, который исчерпывался единственной ночью, не подсказывал, как быть. Выручил Леонид. Он помог ей найти правильное положение. Его глаза сказали ей, что все хорошо, все правильно, просто по-другому. Это было гораздо больше, чем секс ради секса, ради плотского удовольствия. Им удалось дать друг другу покой и тепло, избавить от леденящего душу чувства одиночества.