Портрет по завету Кимитакэ

Глава первая

Если бы сторонний наблюдатель мог попасть в коридор четвёртого этажа центрального роддома города Т. 11 июня 1994 года, то его взору предстал бы забытый младенец, притаившийся в детской переноске. Непривыкший к такому поведению от новорождённого, медработник попросту проморгал подопечного, не вручив его вовремя родной матери для утренней кормёжки. Именно в тот момент я стал невольной причиной истерики у своей родительницы во второй раз за последние сутки. Первая же истерика случилась сразу после родов, когда маму уведомили о врождённой аномалии на моей левой руке.

Молчаливость, отнюдь, была не единственной чертой того беспамятного времени, о котором я могу судить только по чужим воспоминаниям. Ещё, когда я начинал злиться, лицо моё ужасно краснело, ассоциируясь у многих врачей с недозревшей малиной. Никто не мог предположить, что эти две характеристики приживутся, став в будущем серьёзной проблемой для социализации. Но а пока, я был просто желанным ребёнком, не имеющим ничего общего с нынешней бледной тенью в отражении.

Видео-документация выписки из роддома велась другом семьи. На протяжении следующих пятнадцати лет это видео включали на мой день рождения. Пятнадцать раз полуторачасовая запись показывала моего молодого отца, рыскающего по шкафам, в поиске ненужных пожитков для моей дальнейшей транспортировки. Пятнадцать раз в кадре мелькала пятилетняя сестра, дожидаясь «живой куклы». Даже сейчас отчётливо помню её нарядное синее платье с белыми рюшками, а сам материал в отблеске солнечных лучей сильно походил на бархат.

Нервные смешки за кадром. Беготня, в попытке не опоздать. Нетерпящий взгляд сестры. И весомый пласт времени, который показал, как же черты приедаются к нам, имитируя свойства мазута.

Перемотка плёнки. Сцена в новенькой 2105. Теперь уже отец взял на себя роль оператора, запечатлевая плавный профиль своего закадычного друга, иногда хорошо улавливая композицию фрагментов за стеклом. На фоне всё это время слышатся несерьёзные разговоры, сопровождающиеся нервозностью самого события.

Перемотка плёнки. Двор роддома. Заходить внутрь строго запрещено. Мой родитель кричит имя своей жены. Через короткий промежуток за стеклом появляются её черты. Фрамуга распахивается настежь. Зум берёт крупный план.

После небольшой заминки в руках у мамы оказывается свёрток, из которого торчит толстоватое лицо младенца. Папин друг радостно выкрикивает непонятные слова. Сестра просит скинуть её новую куклу прямо с четвёртого этажа. Она сама ещё ребёнок и не знает, насколько её порыв пришелся бы мне кстати. Но пока взрослые весело смеются детской глупости. Эта фраза впоследствии станет достаточно популярной в кругу родственников и друзей.

Перемотка плёнки. В спущенную корзину отец кладёт пакет с привезёнными вещами. Резвости немного убавляется, на улице стоит утомительная жара. Воды никто с собой не взял. Камера со своими героями перемещается в тенёк. Съёмка обрывается. Возобновляется она в момент воссоединения.

Тёплые руки держат молчаливого меня. Начинается ритуал, где каждый хочет подержать свёрток новой жизни. Отец счастлив, мама счастлива. Сестра спрашивает, когда можно будет отнести меня в большой тканый мешок к остальным игрушкам. Все снова смеются. Моё лицо недовольно краснеет, но я молчу, ещё ничего не понимая.

Первое настоящее воспоминание приходится на достаточно поздний период. Четырёхлетний ребёнок у окна на кухне. Словно очнувшись из самого продолжительного сна, я впервые вижу снег. В моей искалеченной руке зажата милицейская игрушечная машинка. Почему-то основной её цвет красный, только капот традиционно синий, да мигалки на крыше.

В тот момент я не ощущал себя ребёнком, радостно игравшим с новой машинкой, который в порыве фантазии забежал на кухню. Тогда кусок этой форменной пластмассы был сродни снегу за окном. Тем, что я увидел впервые.

Пейзаж за стеклом пленил. Небесные белые хлопья обильно застилали собою пространство. Я точно знаю: тогда я не думал ни о чём. Пустота и ясность. Всё внимание было приковано к этой недолговечной красоте, чья хрупкость поймётся очень не скоро, но которая невидимо ощущалась уже тогда природой собственной, заложенной изначально.

Только после ворвавшегося шума циферблат часов начал своё хождение, вернув меня в реальность, с которой я был знаком и не знаком в равной степени. Моя, ещё белокурая голова инстинктивно обернулась, увидев маму за мытьём посуды.

«Сегодня первое января» – проговорили собственные мысли. И после этого я уже ничего не забывал.

Болезненность оказалась весомой преградой перед полноценным погружением в социум. Чересчур заботливые руки родных ни на секунду не отпускали меня, стараясь оградить от любых колебаний.

Ветрянка, грыжа, хронический бронхит, мононуклеоз, внутричерепное давление, перекрут яичка, постоянные простуды и шишки на левой руке. Полный набор настоящего страдальца.

В долгожданный садик меня оформили по достижении пятилетнего возраста. Большой ребёнок впервые переступает не больничный порог. Целая клумба ровесников открылась моему замутнённому сознанию на втором этаже.

Высокие мальчики, низкие мальчики, девочки-толстушки и стройные; Белые, смуглые, с кучерявыми волосами и прямыми. Целое человеческое ассорти, коммуницирующее между собой хаотичной волной.

Все эти тела двигались в непонятном вальсе, пугая меня и одновременно завораживая. Не сказать, что чувство «белой вороны» тогда могло подойти моему профилю, но новый человек в коллективе всегда создаёт волнение с обеих сторон.

Воспитательница попросила у всех минуту внимания, представив меня по имени, после усадив на ковёр в виде гоночной трассы и предложив брать любые понравившиеся игрушки. Тогда я послушался эту женщину, почувствовав затылком пристальный взгляд мамы. Не могу сказать как, но я знал: она ждала, что я обернусь с возбуждённой улыбкой. Она хотела увидеть моё лицо прежде, чем впервые оставит своё чадо в потенциально опасном месте. Но я упрямо не желал повиноваться, считая подобный жест слабостью. В конце концов мама ушла. Гордый маленький человек начал постигать азы методом проб и ошибок.

Играть совсем не хочется. На первый план выползает весь посторонний шум. Я беру машинку с оторванным колесом. Корпус её металлический, о чём свидетельствует непривычная увесистость.

Стараюсь ни на кого не смотреть. Очень бо́язно поймать на себе усмешливый взгляд, ведь всё сознательное детство родители подчёркивали мою особенность, возводя высокую стену несоответствия с другими детьми.

«Ты должен быть осторожнее, чем другие детки, у тебя ручка хрупкая, её нельзя повреждать» – это моя мантра.

Любое непопадание в усреднённое представление влечёт за собой нервозное чувство незащищённости, оно как бы заранее (будь то положительная или отрицательная черта) накладывает свою печать внимания со стороны. А для неокрепшего мальчонки – это двойной удар ещё и по той причине, что он не может дать закономерное объяснение собственным чувствам. Поэтому остаётся только принять внешние правила, притворившись увлечённым игрой.

Первым со мной заговорил белобрысый кудрявый паренёк, который впоследствии станет моим другом на короткий период совместного времяпровождения. Он переспрашивает моё имя, а я, в свою очередь, узнаю его.

Р. предлагает поиграть вместе. Ничего не остаётся, как согласиться, учитывая моментально исчезнувший детский снобизм. Мы берём охапку машинок и две го́рсти солдатиков, начиная на ходу сочинять военные конфликты из той поверхностной информации, которую видели по телевизору в мультиках, либо слышали от отцов.

Сначала получалось достаточно коряво. Я всё плевался скромностью, а Р. наоборот, бесновался, кидая свою часть солдатиков в мои; хватая поверженных, вознося их убитые тела с рычанием над головой, после чего швыряя в стену.

Воспитательница то и дело вырастала за нашими спинами, конструктивно отчитывая моего новоиспечённого друга. Она пыталась стыдить его, упрекая в неподобающем поведении перед новым мальчиком. Р. только ехидно улыбался, вжимая голову в плечи, о чём теперь можно было судить, как о свойственной привычке мелкого хулигана получать по голове от взрослых за свои шалости.

В детстве время действительно идёт по особым законам. Словно жизнь и смерть скинулись своим скупым милосердием, умножив каждую прожитую минуту на пять.

Поэтому, когда я говорю, что спустя десять минут ко мне и Р. начали подтягиваться другие дети, вовлекая нас в общий неконтролируемый круговорот, то я говорю о почти пройденном часе.

Со всех сторон начали сыпаться вопросы разных свойств. Я не всегда успевал отвечать из-за нетерпеливости выкрикиваемых голосов. Но если и получалось ответить, то делалось это с полной честностью без прикрас.

Самый неприятный вопрос был о моей руке. Одна высокая девочка с тёмными глазами и пухлыми губами заметила шишки, которые стали уже чуть ли не главной моей характеристикой. Я и сам толком не до конца понимал что это, поэтому оставалось цитировать родительское объяснение: «просто таким родился». Больше никто не поднимал этого вопроса.

Через неделю меня окончательно приняли за своего. Даже я не смог бы выделить себя из толпы. Иногда думается, что и мысли на тот момент стали у всех общими. Один сплошной разум, поглощающий индивидуальность посредством принятия каждым чужого опыта. Мы учились друг у друга, критиковали и сами становились цензорами в неосознанной попытке структурировать внутренний быт.

Несмотря на приспособленческий уклад, к двум вещам я так и не смог привыкнуть: ко сну после обеда и продлёнке.

Первый месяц мать сама (по личной инициативе) забирала своего ребёнка после обеда, иногда задерживаясь на мучительные двадцать минут, которые мне приходилось коротать в игровой комнате, стараясь хоть как-то развлечься. Она называла это пробным периодом, не хотела надолго оставлять меня в этом месте, скучая и волнуясь.

Со второго месяца сама воспитательница начала прямым текстом обрабатывать молодую женщину, уговаривая начать оставлять ребёнка на более долгий срок. Я никогда не встревал в такие разговоры с капризным властвованием, но суровый прищур говорил сам за себя. Не стоит забывать про багровеющее лицо. Да.

Злость в такие моменты загоралась внутри меня, но я держал рот на замке. Из страха, скромности или неуверенности – я почти никогда не высказывал недовольств. Никогда не клянчил громко в магазине сладости или ещё какой желанный продукт. Всё делалось тихо.

В один из таких утренних разговоров мамино мнение пошатнулось. Она и воспитательница посмотрели сверху вниз на моё пунцовое лицо. Родительница спросила: «Что ты об этом думаешь?», на что я только и смог пожать плечами.

Авторитет воспитательницы зажимал в тиски. Она всё повторяла: «Оставайся, сон полезен для тебя, а после ты сможешь снова играть со своими друзьями. Что ребёнок твоего возраста будет делать дома?». Но и на это я только мо́лча поёжился, что расценили как положительный ответ.

Этот день стал для меня единственным, когда после обеда пришлось идти вместе с остальными в загон. Маленькие овечки проскальзывали в дальнюю комнату, подгоняемые воспитательницей породы бордер-колли.

Странным открытием стали двуместные кровати, выстроенные длинной стороной вертикально к выходу. Ребёнок спит рядом с другим, причём разделения на мальчиков-девочек не было.

Меня положили с дурнушкой по имени Э., которая считалась главным посмешищем группы. У читателя может возникнуть неправильная трактовка, в которой представление о детях формируется под флагом жестокости, но могу заверить – ничего подобного в нас тогда не было. Просто Э. вела себя самым прескверным образом, становясь палкой в колесе любого события. Её недолюбливали буквально все, в том числе воспитательница, цокающая недовольно языком при каждой оплошности этой девицы.

Эта гадкая девчонка постоянно лезла драться со всеми подряд. С завидной стабильностью её руки ломали общую вещь или предмет мебели, до которых она дотягивалась. Э. была неуклюжей, неприятной на внешний вид из-за красного родимого пятная на лице, а ещё она не по годам проявляла интимные жесты в сторону противоположного пола.

Только спустя годы, с нажитым багажом, до меня дошла вся трагедия этой всеми презираемой девочки, которая просто хотела быть нужной. А не получив изначального тепла, она обратилась к примитивным попыткам получить желаемое путём агрессивного поведения.

Не стоит забывать и про её семью, которая (только возможно) была не самой благополучной. Сейчас всё это не имеет никакого смысла. А в те далёкие дни ничего из перечисленного не было доступно детскому уму.

Мысленно возвращаюсь к послеобеденному сну. Э. лежит по левую руку. Моё тело ощипанной курицы замерло на спине, лицо пунцовое. Я ещё не знаю, что нахожусь в положении, которое в более позднем времени начнёт значить куда больше, чем просто совместный сон. Но стыдливость инстинктивно подкрадывается, не называя своего имени.

Чувствую на себе взгляд. Страшно поворачиваться. На животе возникает тяжесть. Это обняла меня Э… Грубо скидываю, ещё больше заливаясь краской. Негодование затмевает здравый рассудок, но я продолжаю упорно молчать в угоду остальным мирно спящим.

Отворачиваюсь, укрывшись одеялом с головой. Только ощутимая рука снова обнимает меня, но я уже ничего не предпринимаю. Противоречивые чувства одолевают меня. За отведённое на сон время я так и не сомкнул глаз.

С того дня в Э. произошли неприятные для меня изменения. Девочка влюбилась, полностью сосредоточив своё отвратительное внимание на моей персоне.

Поначалу её ухаживания имели безобидный характер, ограничиваясь улыбочкой во время прогулок, предложений съесть в обед сосиску с её тарелки (так как я очень их любил), а иногда поступали предложения для совместных игр.

Друзья всё пошучивали над влюблённостью дурнушки, но моей детской чести не задевали, понимая, что в этой истории нет вины их товарища. Наоборот, между шуточек проскальзывали сочувственные фразы поддержки.

Я, в свою очередь, старался максимально сглаживать углы, отторгая попытки сближения. Выкручивался как мог, стараясь не обижать девочку (так меня воспитывали родители), но пузырь злости потихоньку заполнял ум. Каждый раз, при очередной попытке Э. «соприкоснуться», во мне опускалось забрало жестокости. Маленькими шажками в речь вкраплялись более едкие формы отказа.

Не прошло и трёх недель, как первый раз в жизни я ударил эту никудышную девку. А случай был как некстати подходящий, вышедший за рамки интимной дозволенности.

Случилось это накануне первых чисел зимы. Застывшие лужи вперемешку с грязью за окном, ледяной ветер. Тотальное нежелание подхватывать простудные заболевания всей группой образумили воспитательницу, решившую всё же не выводить нас на обязательную прогулку.

С. тогда притащил из дома яркое нечто цилиндрической формы. Внешний вид смахивал на детские мыльные пузыри. Сначала я так и подумал. Ничего необычного. Мыльные пузыри часто оказывались у детей за неимением фантазии у взрослых. Да и всем нравилось дуть в широкое колечко, создавая воздухом из лёгких прозрачные, переливающиеся на свету, сферы.

Наша группа начала разрывать этого славного парня, кричать ему, просить дать им попускать пузыри. Самое смешное было, когда этот мыльный летающий шар попадал кому-то в глаз. Один крик равнялся толпе смеха. Но С. отрицательно мотал головой, крепко сжимая свою вещицу в огромном кулаке.

Пару девочек, особо хорошо общавшихся с этим парнем, начали надувать губки, обижаясь на своего теперь уже лучшего друга. С. расплывался в самой искренней, самодовольной улыбке. А после доведения всех нас до предела, произнёс: «Я не могу дать вам поиграть с мыльными пузырями, потому что это не они. Это калейдоскоп».

Воцарилась тишина. КА-ЛЕЙ-ДО-СКОП.

Я не чувствовал себя дураком, так как наше племя впервые столкнулось с этим новым таинственным словом. Улыбка владельца этой внеземной штуки окончательно перешла границы приличий. Никто не смел шевелиться. Мы коллективно застыли, подражая рядом стоявшим, ожидая простого объяснения, чтобы стрелки времени снова пошли своим обычным ходом.

С. по-деловому позвал своих друзей в туалет для мальчиков. В его основной круг общения входил и Р., который в последний момент потянул меня за руку, увлекая за собой. Мальчики, невошедшие в привилегированный круг, сразу включили защитный механизм отторжения, прилюдно заявив о преувеличенном значении этой штуковины. Но грустные улыбки выдавали в них досаду. А что поделать?

Весь женский коллектив с новой волной го́мона проводил «первопроходцев» ровно до двери мужской уборной, черту которой им нельзя было переступать. Я с наслаждением вышагивал за парнями, чувствуя особенность положения.

С минуты на минуту тайна слова «калейдоскоп» будет раскрыта. И хоть уже тогда чувствовались определённые отголоски внутреннего интроверта, но сама мысль, что я стану одним из немногих просвещённых, кого начнёт с пристрастием допрашивать толпа – опьянила меня.

Вот мы внутри уборной. С. запретил включать свет. Темно. Слышны возбуждённые смешки и перешептывания.

Хозяин калейдоскопа начинает с серьёзным лицом инструктировать нас, собрав в импровизированный круг. «Когда зайдёте в кабину, прищурьте один глаз, а второй подставьте к глазку с обратной стороны, а затем, нажав на кнопку, начинайте медленно вращать колесо». Так звучали наставления, прежде чем первый доброволец отправился в уединённую кабину для постижения нового.

Я до последнего тянул с походом, вежливо пропуская парней вперёд. Кто-то должен быть последним, таков закон. И раз я единственный мальчик, попавший в тайное общество не по прямому приглашению, то подобная скромность вполне естественно понималась всеми без слов.

Каждый уединившийся издавал удивлённые охи и ахи, просиживая в кабинке с полторы минуты. А по выходу делился только впечатлениями, не в силах описать увиденное словами.

Очередь дошла до меня. Волнение, окутавшее тело, особенно сильно проявлялось в онемевших ногах и чересчур потных ладонях. Дрожащей рукой мне торжественно вручили калейдоскоп, с которым я зашел в кабинку, запершись на щеколду.

Как ни странно, оставшись наедине – волнение спало, как и мой интерес к этой штуковине. Я всё равно заглянул в таинственный глазок, увидев череду переливающихся абстрактных пятен, построенных на зеркальном отображении в несколько рядов. Такая необычная пёстрость отнюдь не впечатлила меня. Наоборот, разочарование и бессмысленность промелькнули в голове. Я почувствовал себя одураченным.

Когда же я вышел, приятели испытующе смотрели на меня, ожидая реакции и, конечно же, тогда ничего не оставалось другого, как сымитировать восторженность.

Маленький человек ещё не может объяснить свои чувства и поступки, но как никто другой он остро чувствует ситуацию и нужность в определённых действиях. Нельзя показаться белой вороной. Нельзя пренебречь удостоившейся чести. Нужно отработать эмоционально, подарив человеку желаемое.

Это был первый опыт лицемерия, иначе в следующий раз попросту не позовут, а то и вовсе перестанут общаться. Да, в тот момент я точно почувствовал нужность в притворстве, но не придав ей статуса гадкости.

Наша импровизированная компания двинулась к выходу. Оживлённая толпа стояла за чертой, весело гогоча. Увидев нас, шум возрос вдвое. Разные голоса выкрикивали «ну чё там?», «мальчики, расскажите, что вы видели?», «дайте посмотреть теперь нам».

Ребята по мою сторону самодовольно улыбались. Один я зарылся внутри, желая поскорее выбраться из зоны повышенного внимания к этой бесполезной штуковине.

Нас отказывались выпускать, пока С. не предоставит возможности остальным заглянуть в загадку. С., в свою очередь, наслаждался развернувшимся зрелищем, не желая вот так просто удовлетворять любопытство толпы. До меня вдруг дошло, что иного выхода, как пробиваться с боем – у нас попросту нет.

Неожиданно снизу из груды тел показалась особо наглая рука, попытавшаяся исподтишка выхватить артефакт. С. в последнюю секунду умудрился отдёрнуть руку, сделав стремительный шаг назад.

В следующие несколько мгновений к наглой руке добавилось плечо, вторая рука, а затем на свет родилась ЕЁ голова, решившая пойти в наступление.

Никто не мог подумать, что Э. (несмотря на всю свою отбитость) посмеет нарушить чуть ли не главное правило нашего строя. Но она это сделала. Детей постигла растерянность. Возмущённое жалкое блеяние и непонимание прокатились по головам с неозвученным вслух вопросом: «что же делать дальше?»

Это убогое создание бросилось на С., но тот интуитивно догадался кинуть калейдоскоп рядом стоявшему парню. Э. бросилась и на него. Началась игра «в картошку».

Кто-то счёл это забавным. В воздухе снова начали витать смешки. Очередь дошла до меня. Ловко поймав артефакт, я сразу же кинул его С… Мне не хотелось, чтобы руки этого мерзкого существа касались меня. Сработано было ла́дно, но у Э., как окажется, резко поменялись планы. В этот раз она не метнулась за игрушкой. Её глаза поймали мой суровый взгляд, обрамлённый пунцовым лицом. Она замерла на мгновение, но только чтобы броситься на свою жертву.

Я оторопел. Стоял как вкопанный, пытаясь побороть чувство паники, заодно придумав план спасения.

Её мерзкое лицо потянулось к моему. Губы сложились в трубочку для поцелуя. Отдёрнув голову, удар пришелся на шею. Я почувствовал влажный холод, который неумело пытался поглотить меня всей этой нелепой страстью.

Добрая полусотня глаз с замиранием наблюдала за развернувшейся сценой. Руки попытались оттолкнуть прокажённую, но её наглые губы начали покрывать поцелуями мои руки.

Униженный и задетый, я впал в отчаянную ярость. Кисти сами сжались в кулаки, начав колотить Э. со всей силы, которая тогда была во мне.

Будет нечестно умолчать о внутреннем ликовании вперемешку с наслаждением, которое я тогда испытал, в попытке заколотить эту мерзкую личность до смерти. Но Э. только распалялась. Она не пыталась защищаться, принимая каждый удар с открытым забралом. Её искривлённый болью рот продолжал лизать мои части тела, в попытке как можно больше «откусить».

Никто не пытался остановить нас. Меня и Э. спасли крики особо впечатлительных девочек, на которые прибежала воспитательница.

Первым под удар попало моё ухо, очень больно скрученное взрослой рукой. На этот момент Э. уже отступила, завывая на манер собаки, попавшей под колёса невнимательного водителя.

Массовка, наконец, ожила. Все парни, да и девицы наперебой кричали воспитательнице о моей невиновности. Ей наспех пытались объяснить ситуацию.

«Мерзкая девчонка» – крикнула тогда на Э. воспитательница. Хватка немного ослабла. Я был почти спасён, но хуже причинённой мне физической боли последовало дальше, когда взрослый человек обратился: «Тебя не учили, что девочек бить нельзя?! Где твоё достоинство?»

Наказание постигло обоих. Я и Э. отправились стоять в разные углы. Причём время отбывания не было названо. Нас лишили завтрака, дневных игр. Только к обеду было разрешено выйти на свободу. Всё это бесконечное время друзья виновато смотрели на меня с игровой зоны, иногда корча разные гримасы, в попытке поднять настроение. Я улыбался им в ответ, но внутри образовалась пропасть, подчёркивающая как собственное жестокое поведение, так и всю нелепость сложившейся ситуации, в которую я был втянут.

По прибытии моей матери, воспитательница подробно изложила происшествие, строго поглядывая на меня, пока я пытался застегнуть замок на правом ботинке.

«Я с ним поговорю» – подытожил родитель.

Зная мой неконфликтный характер, на улице мама спросила, что же на самом деле произошло в туалете для мальчиков. Я честно рассказал, выложив всё как на духу, после чего рука в варежке погладила мою голову.

«Бедная девочка из неблагополучной семьи» – вот что сказала мама вслух. Больше этой темы мы не касались.

Из того крошечного периода жизни мне особо ярко запомнилось несколько событий, к которым я мысленно возвращался в более поздние годы. И если на момент свершения они являлись рядовыми эпизодами, то теперь, для взрослого меня, приобрели более серьёзные очертания, отчасти предопределив дальнейшее развитие.

Зима теряла свои полномочия, оставляя после себя лужи с вечной грязью. Прогулки на отведённой территории приобретали весёлость, становясь на первый план в положительном списке времяпрепровождения.

Каждый ребёнок ждал одиннадцати часов, когда можно будет отдаться порыву, носясь как угорелый на свежем воздухе.

Из оставшихся глыб снега мы сооружали подобие автобуса, затем взимая плату за проезд в виде отсыревших сучков; Играли мячом в вышибалы, а иногда и просто устраивали деконструктивные догонялки, не имеющие точно определённых правил.

В один из таких дней Э. снова учудила, спустив прилюдно (прямо посреди площадки) штаны и начав шумно испражняться обильной струёй мочи.

Парни сгрудились в одну кучу, начав тыкать пальцами, сопровождая увиденное омерзение громкими смешками. Девочки же, наоборот, с тихим ужасом наблюдали за развернувшимся зрелищем, не в силах сказать ровным счётом ничего.

Посмотрев на мою молчаливую физиономию можно было решить, что и меня эта сцена шокировала своей откровенностью. Будет справедливым заметить, так оно и было. Но мой ступор объяснялся отнюдь не омерзением, наоборот. Тогда я испытал новое чувство, которое впоследствии обретёт слово «вожделение».

Я смотрел на девичьи гениталии, испускающие тёплую струю, желая прикоснуться рукой к этому запретному фрагменту тела. Детское невинное возбуждение поразило мой ум. Не в силах описать своей тяги, я стоял потрясённый и посрамлёный. Никогда не забуду первой эрекции, которая вызвала бурю внутреннего стыда.

Подбежала преподавательница, болтавшая до этого с коллегой. Она прилюдно отчитала Э., пообещав сделать выговор родителям. На том и кончился короткий эпизод непотребства. Мы вернулись к своим играм, словно ничего не случилось, и только в моей голове увиденное отпечаталось нестираемым фломастером.

В эту же прогулку со мной стряслось ещё одно происшествие. Снова чувство стыда, но обрамлённое, увы, неприятным контекстом.

В моей группе воспитывалась девочка по имени М… Она была дочкой уборщицы. Ничего плохого не могу сказать на её счёт. Вполне рядовой ребёнок, не имеющий особых отличительных черт. Только глаза были посажены чуть ближе, чем у остальных.

Я вернулся к играм, но после увиденного, сильная тяга к женскому полу накрыла меня с головой. Сам не понимаю, как так получилось, но присущая скромность покинула меня. Захотелось дразнить девочек, под разными предлогами касаясь разных частей их тела, чем я и занялся.

Такое поведение выглядело типичной забавой. Мальчишка начал доставать девочек. Вот они какие плохие. Вот какой я весёлый хулиган. Преподавательница, с пьедестала своего возрастного опыта, возможно, думала о типичной попытке ребёнка обратить на себя внимание, хотя опять же повторюсь, наблюдать такое поведения от меня было делом странным. Резкая перемена в ребёнке должна вызывать подозрение. Но в любом случае я быстро вошел в новую для себя роль, втянув заодно и других парней в глупые игры.

В какой-то момент под руку мне попалась М., та самая дочка уборщицы. Она не стала исключением. Уж не помню, что такого я ей сказал и за что успел тронуть, но задел я её здорово. М. погналась за мной в попытке отомстить, вернув долг полушутливого оскорбления. Никто не мог представить: у девочки оказался настоящий талант к бегу.

Очень скоро она догнала меня, крепко сжав руками куртку с изображением далматинцев. Немного ошарашенный таким поворотом, я начал бороться с М., пытаясь уронить её на землю, после чего планировалось освободиться от захвата, продолжив забег до безопасного расстояния. Но моим планам было не суждено сбыться.

Эта девочка оказалась куда сильнее, чем можно было предположить. Она с лёгкостью устояла под напором моей подножки, а затем и вовсе с ужасающей силой опрокинула меня. В порыве погони и самой борьбы, я не заметил огромную лужу за спиной, куда и был неудачно отправлен.

Мягкий удар. Всплеск грязной воды. Холод. Ошарашенный случившимся, я лежал в промозглом болоте.

Я стал невольным центром внимания. До слуха долетели радостные возгласы. М. стояла довольная собой, смотря на свою жертву сверху вниз. Она чего-то задумчиво ждала, вроде как пыталась дать себе отчёт в собственных действиях. Но на деле в её глазах я прочитал лишь наслаждение победой.

Понимание того, что тебя одолели, да ещё сделала это девчонка – вызывает в маленьком мальчике чувство стыда и унижения. Такое нельзя просто стерпеть, иначе можно потерять всякое уважение среди друзей.

Начиная истерически злиться, я поднялся из про́клятой лужи с намерением кинуть в неё М… Запланированный акт насилия был вопросом чести, но как только я сделал рывок для захвата, М. тут же парировала, отправив меня снова искупаться.

Новый шквал смеха, ещё пуще прежнего.

Вторая порция унижения. Слёзы в глазах. Из последних сил держусь от желания разрыдаться. Подбегает воспитательница. Грубо отчитывает М… Теперь я полноценная жертва, заслуживающая сострадания и тёплого помещения.

Всё та же женщина (которая недавно ударила меня железной линейкой по пальцам за неправильное решение задачки с простыми геометрическими фигурами) нежно ведёт мальчика внутрь, гладя по голове, приговаривая при этом: «Ничего страшного, сейчас выпьешь горячего чая, переоденешься и будешь как новенький».

Приход лета выветрил из головы негативные события. К тому же, по моему выказанному желанию, матушка забрала документы из садика. Такое спонтанное решение было принято лично мною в связи с ремонтом рекреации, из-за чего нашу группу временно интегрировали в соседнею. Стеснительному ребёнку вроде меня такая рокировка показалась невозможной.

Помню, как после выходных я поднялся с родителем по привычной лестнице. Шум работающих инструментов явно намекал о предстоящем расстройстве, которое охватит меня спустя несколько минут. Но пока я только шустро карабкался по лестнице, слыша посторонний шум, не придавая раздражителю никакого значения.

У двери меня и маму встретил рабочий, быстро пояснивший ситуацию. Мы спустились на первый этаж, затем пройдя по общему коридору к следующей лестнице, где нас поймала воспитательница.

Между взрослыми завязался привычный разговор, из которого я вынес для себя ужасную правду: моей привычной группы больше нет. Новые лица. Новые знакомства. Снова привыкать. Заново стесняться. Такого не хотелось терпеть.

Пока мы поднимались, я дёргал маму за рукав, а получив требуемое внимание, слёзно попросил вернуться домой.

Мои друзья так и не увидели меня в тот день. После же я не желал идти говорить им «пока», хотя мама предлагала сделать всё «по-человечески», но не сильно настойчиво.

Эта привычка… Слабость, пустившая корни в таком невинном возрасте, когда я не был способен самостоятельно побороть трусость, начала незаметно расти во мне. А родители, со всей отчаянной любовью, только были рады потакать своему дитю, лишь бы он чувствовал себя комфортно.

Теперь же: нестерпимое желание выговориться. Признаться! Приятно, но проблему не решает. Благо сейчас, в воспоминаниях, я всё ещё маленький человек, не знающий о корнях зла, посеянных в собственной голове. Сейчас у меня настало лето. Целый год предстоит провести на вольных хлебах, пока не исполнится семь лет – возраст поступления в начальный класс.

Первые числа июня. Через неделю мне исполнится шесть. Наслаждение от утреннего сна и просмотра телевизора быстро притупилось. В такую чудесную погоду хотелось только гулять, выматывая себя физическими играми.

Участь ребёнка, которого сильно любят – постоянный надсмотр. Самостоятельно гулять в ближайшем дворе воспрещается. Нужно каждый раз упрашивать маму, опираясь на её распорядок дня. Старшая сестра редко когда соглашается взять с собой младшего брата на улицу, но иногда ей становится жалко его, хоть она и старается скрыть в себе эту черту.

На одной из таких редких прогулок один из друзей сестры спрашивает меня: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?». Отвечаю первым вспомнившимся словом, казавшимся тогда солидным: «Хочу стать диджеем».

Компания дружно начинают смеяться над моим ответом. Следует уточняющий вопрос, а знаю ли я, чем занимаются диджеи? На что честно отрицательно мотаю головой, убегая на детскую лазелку, сокрушенный смущением.

Красивая подружка поясняет мне вдогонку, что основная работа диджеев – включать чужую музыку, крутя затем диски, коверкая произведение на свой лад. Я весело мотаю головой, мол, меня устраивает, значит точно стану таким вот недомузыкантом, но внутри понимаю всю бессмысленность такого стремления.

Скатываюсь с горки. Второй раз. Компания сестры затеяла игру со скакалкой. Людей прибавляется.

Мамы с колясками. Группы детей, что постарше. На фоне бегают совсем взрослые ребята, периодически выкрикивая непонятные слова, за которые редкий прохожий их грозно одёргивает. К вечеру народа всегда больше. Уставшие тела выползают на улицу, покрытые по́том, они ищут тенёк, прохладные напитки и веселья.

В такой толпе не очень комфортно быть, но одному идти домой нельзя. Навязался гулять с сестрой, будь добр терпеть до тех пор, пока она не устанет. Обдумывая своё положение и наблюдая за открывшейся картиной, забываю, что на горке я не один. С тыла раздаётся голос:

– Ты съезжать собираешься? Если нет, то подвинься.

Оборачиваюсь. Фигура чуть выше моей. Голова светлая. Худощавый паренёк в серой майке смотрит на меня ничего не выражающим взглядом. Постамент горки слишком узок, чтобы можно было просто подвинуться, пропустив человека вперёд.

Быстро съезжаю вниз на ногах. Нарушитель спокойствия ухмыляется, повторяя мой манёвр. Если бы тут была моя мама, то она точно отругала нас обоих за опасные забавы. Но сейчас я сам по себе, а значит – хозяин положения.

Необъяснимая сила тела несёт меня снова взобраться по железным прутьям наверх, только чтобы повторить спуск. Новообретённый товарищ с ещё бо́льшей скоростью увязывается за мной.

С каждым пройденным кругом акробатика усложняется. Теперь я цепляюсь за металлическую дугообразную перекладину, расположенную над горкой. Отпускаю хват в переломный момент, приземляясь на плоскость горки и продолжая скользить на ногах. У нашего дуэта быстро завязывается подобие догонялок.

Появляются новые лица детей, заинтересовавшиеся незамысловатым весельем. Пока они только начинают «обезьянничать» неподалёку, не вступая в прямой контакт.

Останавливаюсь отдышаться. Надо мной, вверх ногами свисла голова нового знакомого. Заговорил он первый:

– Тебя как зовут?

– К. А тебя?

– А меня С. Будем дружить?

– Давай.

С. спрыгивает на ноги рядом со мной. Мы жмём друг другу руки.

Как чиста и прекрасна детская открытость. За минуту я обзавёлся другом. И хоть я этого не показываю С., но внутри меня распускаются хризантемы. Мысленно улыбаюсь. Мой первый друг вне стен садика.

Сегодняшний день подобен празднику.

Буквально через пару минут С. умудряется подтянуть несколько ребят, завязывая общую игру в «слепую обезьяну».

Для незнающего читателя поясню основной механизм. На камень-ножницы-бумага определяется один человек, которому предстоит с закрытыми глазами лазать по железным перекладинам, пытаясь «замаять» своего ближнего, ориентируясь только на дразнящие весёлые фразы.

Суровая, но такая притягательная игра в те годы пользовалась огромным успехом. В какой бы час я не проходил мимо двора, всегда кто-то да играл в неё. Нередки были случаи серьёзных травм.

Однажды я видел, как коренастый парнишка резко дал дёру за потенциальной жертвой, влетев с силой в металлический столб. Крови тогда пролилось много. Это впечатлило меня. Несмотря на крики и общую атмосферу произошедшего ужаса, акт насилия (вперемешку с багровым цветом) заворожил меня. Было в этом что-то мифическое и успокаивающее, похожее на чудно́й сон.

На первом розыгрыше я и С. быстро слетели в сторону победителей, оставив двух незнакомых мальчишек бороться за право не быть слепой обезьяной. Комичен ещё тот факт, что проиграл парнишка с огромными окулярами. Детская невежественность умудрилась высмеять и это, не принимая ранимой души мальчика.

Игра началась. Я растворился в общем веселье, забыв про себя. И это чувство оказалось прекрасным. Если бы сейчас я смог также самозабвенно отдаться общей истерии, этой общей гипнотической волне – то счастью моему не было предела. Но человеческий ум подобен стеклу: разбившись единожды, из осколков не собрать глади.

Невозможно забыть посторонний опыт, как и избавиться от приобретённых штампов. Дорога суждений имеет направление строго вперёд. Только у заблудившихся наивных овечек (которым я искренне завидую) есть возможность в любом возрасте задаться вопросом, благодаря которому изменится весь их путь.

В порыве радости никто из нас не замечает закатного неба. Юные человеческие массы начинают заменяться более скверными личностями. Мамы забирают своих детей, удаляясь ужинать.

Сестра окрикивает меня, пришло время возвращаться домой. Жму руку С… Мы обещаем друг другу встретиться завтра после обеда на этом же месте.

Ночью плохо спалось. Радость не давала сомкнуться векам, не позволяя отдаться свободе, ведь сон – единственно возможная утопия, которая может быть у человека, не считая смерти.

Сестра, чьё спальное место находилось напротив моего, монотонно сопела. Сейчас я завидовал ей. Спящее существо часов не считает.

Вверенный самому себе, за неимением возможности как-то физически измотаться, я начал нагружать голову фантазиями и воспоминаниями, мешая их в одну кучу, стараясь неумело спародировать эффект сновидений.

Мысленно возвращаюсь в садик. Вот местный задира. Такие ребята всегда выше, жилистей и наглее тебя. Фамилия на японский лад: Тен-чен-ко. Короткий рыжий ворс. Пухлые губы.

За отведённое время, что мне довелось быть здесь, этот парень ни разу меня не обижал, но было в его поведении всегда что-то властное и пугающее.

Сродни Э., некоторые его поступки граничили с запретной чертой. Мне сразу вспомнился самый яркий эпизод с ним и девочкой по имени Н..

Дело было после ИЗО. Часть ребят остались в мастерской, заканчивая выводить своих смелых военных в касках с ружьями, защищающими нас от проклятых фашистов. Другая же часть (с моим участием) побежала обратно в рекреацию на обед.

Аппетит разыгрался не на шутку, да ещё мода на картонные сосиски бушевала среди детей и подростков. Вредная пища соблазнительна за счёт усилителей вкуса; Эдакий законный наркотик для самых маленьких.

Пообедав в числе первых, я отстранился в коридор. Нужно было сложить кисточки и оставшуюся чистую бумагу в личный шкафчик.

На лавке в углу сидела Н… Все знали вокруг, что Тенченко неровно дышит к этой прелестной особе. И действительно, её тоненькое личико напоминало мордочку очаровательного оленёнка, которого волшебница превратила в человеческую особь.

Пока прелестная девочка мило улыбалась, рассказывая свирепой мальчишечьей фигуре семейный казус, Тенченко резко оборвал её, попросив «заткнуться». Его длинные ноги в шортах вдруг уселись сверху Н… Рука взяла её головку и губы их неловко соприкоснулись, после чего он снова встал, но не отстранился от своей пассии.

Теперь его пах находился на уровне её лица. Ещё немного опустившись, этот странный человек начал двигать тазом взад и вперёд, касаясь частей тела Н..

Всю эту сцену я наблюдал, как и сейчас, словно во сне. Непонятный акт, подсознательно воспринимаемый запретным знанием.

Снова возникло чувство, как в тот раз, когда Э. пи́сала прилюдно во время прогулки. Я оторопел. В нижней части тела я ощутил невыносимое и непонятное желание. Какой стыд! Появилось желание погасить реакцию организма. Но какое дело до моих желаний, мысли совсем распоясались. Фантазия нагло стирает озабоченного самца, рисуя вместо него озабоченного меня.

Я лежу на своём (промокшем от пота) диване под толстым слоем покрывала, чувствуя новый прилив неизведанного желания.

«Время для изучения самое подходящее. Никто меня не видит. А даже если сестра проснётся, в такой темноте ей ничего не удастся разглядеть» – нагло констатирую я.

Скрещённая сцена ставится на повтор.

Конфетное дыхание Н… Боже, как она красива. Её большие невинные глаза. Мягкие губы. Я целую свою левую руку, правой трогая себя внизу. Становится неимоверно приятно.

Вот уже вымышленный «я» начинает двигать тазом перед этим созданием, попутно шевелясь и в реальном времени. Рука продолжает сжимать собственный стыд. С каждым движением чувство наслаждения увеличивается.

В какой-то момент сердце начинает безумно выстукивать своими каблуками по грудной клетке. Моё тело не желает останавливаться.

В голове затесался страх за собственную жизнь, но сладкая истома усыпляет чувство самосохранения. В черепную коробку незаконно врывается образ испражняющейся Э… Я отчётливо слышу журчание её прозрачной мочи. Эмпатия выходит на первый план, и я отчётливо проникаюсь чужим бесстыдством.

Ни с чем несравнимое блаженство, впервые испытанное этой маленькой жизнью. Телом овладевают конвульсии. Голова погружается в туман, полностью лишая меня возможности мыслить.

Не двигаюсь. Лежу, учащённо дыша. Страха больше нет. Нестираемая улыбка на лице. Я не в состоянии объяснить самому себе, что произошло, но точно знаю о невозможности отказаться от запретного знания. Да и не хочется ничего возвращать, хоть снова вспыхнувший стыд пытается меня образумить.

Кадры, волновавшие мгновение назад, больше не интересны. По крайней мере, сейчас. Сонливость приятно наваливается, в яростном стремлении унести меня далеко-далеко.

Может в этот раз посчастливится оказаться на зелёном лугу, залитым солнечным светом, где соберутся мои друзья; где все люди, которые встречались на моём пути, завертятся в одном большом вихре веселья. Я буду бегать вместе с ними, радуясь непонятному. А затем, мы полетим без крыльев по синему небу, воспевая сотворённое богом чудо. Мы будем воспевать жизнь.

Или я один окажусь за рулём мотоцикла, буду мчаться по горам, а взору откроются несуществующие пейзажи с огромной луной, зависшей над головою. Такая розовая пустыня вокруг.

До ушей, сквозь шум мотора, прорвутся скрипящие крики неведомых существ. А я не испугаюсь, только поддам газу, ещё быстрее помчавшись, не оставив шанса корыстным преследователям. Вариантов много.

Свобода не обусловлена конкретными образами. Они всегда мелко нашинкованы, перемешаны и заправлены разными специями, за счёт чего и рождается неповторимый вкус.

Голова почти провалилась в небытие, как тишину спящей квартиры нарушил резкой звук. Словно не́кто сначала быстро провёл твёрдым предметом по стене, а затем ударил им об пол.

Рациональная часть меня быстро сориентировалась, предположив, что это упал рисунок сестры в деревянной рамке, который отец недавно повесил на хлипкую верёвку. Но моя суеверная часть, верящая в высшие силы (в том числе и злых духов), тут же задалась вопросом: «Упала-то картина – понятное дело, но кто ей помог?»

Поползли образы чертей, ведьм и леших. Каждый начал тянуть ко мне свои лапы. В комнате стало ощутимо холоднее.

Воображение овладело чувствами, заменив тишину звуками адских копыт. В ужасе, я открыл глаза в поиске подтверждения выдуманного кошмара, но галлюцинации моментально исчезли. На этом можно было успокоиться, но суеверная часть продолжала кормить тревожность своими новыми догадками: «Ты имеешь дело с потусторонними существами, разумеется, они становятся невидимыми, когда простой смертный пытается увидеть их, но это не значит, что они не следят за тобой. Они начнут красться, как только ты закроешь глаза, а затем…»

Иррациональный страх долго преследовал меня, но желание поспать в конечном итоге победило.

У жизни отличное чувство баланса. За великим открывшимся чувством наслаждения я познал и первый свой самый ужасный сон.

Бабушка по отцовской линии предстала в образе ведьмы. Погружение без логического начала. Внучёк сразу оказывается в безвыходной ситуации.

Ведьма варит меня в котле. Она смеётся, предвкушая скорое лакомство; всё помешивает огромной ложкой, не произнося ни слова. Глумится над своей несмышлёной жертвой, попавшейся в лапы… так просто(?). Тогда я спросил, её ли это черти пришли ночью ко мне, но вопрос был проигнорирован.

Я начал сильно кричать от ужаса, не зная, как спастись.

Резкое пробуждение. Футболка прилипла к телу. Солёная капля на ссохшихся губах. Моя комната. Ночь. Мирно сопящая сестра. Тишина. А за окном эта ведьма на метле, глазеющая прямо в душу.

«Она наяву, наяву!»

Я завопил пуще прежнего. И только после этого проснулся по-настоящему, подняв на уши всех родных своим отчаянием.

Отступая от ветви повествования, хочу обратиться к читателю с просьбой не пытаться искать лишних смыслов во всей происходящей рефлексии. Особенно прошу не пытаться опошлять ребёнка, которым я был, навешивая на него клеймо отщепенца.

Описание первичного познавательного опыта может вызвать неприятные чувства у взрослого ума, пытающегося усреднить сам образ любого малого дитя, попутно стараясь не выкапывать собственные открытия тех лет. Чаще такое поведение обуславливается стыдом и общим распространённым понятием о «детской невинности». И в случае последнего утверждения – это особенно правда.

Ребёнок невинен. И свои поступки он совершает от этой самой невинности, не приписывая им очерняющего контекста будущих лет. Поэтому, когда я и дальше буду затрагивать интимные подробности, прошу держать в голове вышеупомянутую просьбу.

Если от прочтения чужих юношеских тайн вам может статься неловко, то представляете, какого мне? Выставляющему свою обнаженную душу с содранной кожей.

Быть честным не только с собой – величайший труд для покаяния и формального исследования «внутренностей». По-другому не имело бы смысла вообще начинать подавать голос.

Вспоминая постыдные моменты, я шаг за шагом приближаюсь к гипотетической возможности понять себя, а после и принять, став, наконец, не человеком из своего воображения, а из крови и плоти, сформировавшимся самобытным путём, как и многие дети, у которых не было доступа к источнику знаний.

Добродетельные родители всегда стараются воспитывать чадо по совести. Они отдают всё, что только могут, но темы «табу» их детства автоматически становятся закрытыми и для нас.

Сразу всплывает фраза: «грехи отцов», отскакивающая (и отсылающая) рикошетом от каждого поколения всё дальше в прошлое, доходя по итогу чуть ли не до арханотропов.

Мысленно закрываю глаза. Моя машина времени моментально уносит нынешнюю личность, возвращая в тот самый миг, когда маленький мальчик очнулся от пережитого кошмара.

Мама озабоченно интересуется причиной таких воплей. Отец стоит ошарашенный рядом. Кошмар я помню до мелочей, но не спешу делиться именно сейчас.

Уже тогда уроки тактичного поведения, взятые из наблюдений за родителями, давали зеркальные плоды. Не думаю, что отец сильно обрадовался бы, услышав про свою маму такие неприятные детали. Уклончиво обещаю рассказать сон, как только вспомню.

Сейчас комната озарена тёплыми и дружелюбными солнечными лучами. Несмотря на ночные похождения, выспался я отлично. Сестра убежала в душ. Отец, закончив замену верёвки на рамке, уехал на работу, а мама отправилась на кухню, накладывать завтрак.

С открытой форточки веет приятным ветерком. Неспешно, с самым искренним наслаждением, наминаю разжаренные, вперемешку с яйцом, макароны. Запиваю чаем с сахаром. Мама забирает грязную посуду, моет сама. Она отбирает у меня возможность стать чуть взрослее.

Через 20 минут родительница сама предлагает выйти погулять. Вспоминаю про вчерашнее знакомство с мальчиком. Начинаю соображать, точно ли мне это не приснилось? События вчерашнего дня кажутся чем-то далёким и ненастоящим; Выдуманным перед сном, за неимением иных мыслей. Но всё же что-то подсказывает: со мной это было. Иначе, почему я так жду этой встречи?

Надеясь на сегодняшнюю аудиенцию, выхожу подготовленным. В пакет залетело несколько солдатиков, две машинки и формочки для строительства забав из песка. В дополнение ко всему уговорил маму захватить велосипед, к которому отец примотал на проволоку детский руль с кучей шумных кнопок. Свежие батарейки готовы к использованию. Нажимай теперь на разные картинки, да извлекай звуки. Мычанием коров и блеянием козлят попробую развеселить своего нового друга.

Идём на вчерашнюю площадку у дома, только на этот раз отдаю предпочтение не горке, а песочнице, которая находится неподалёку.

Достаточно раннее время. Детей не видать. Начинаю разогреваться. Достаю две машинки, усаживаюсь на жёрдочку лицом к песку. Родитель занимает нагретую солнцем лавку, доставая любимый номер женского журнала. Начинаю имитировать увлечённость игрой, искоса поглядывая по сторонам, ожидая вот-вот увидеть его.

В отдалении проходят редкие дяди, неестественно пошатываясь на своих двоих. Пару раз были замечены знакомые силуэты детей, с которыми я мог пребывать в садике, но свежесть образа их лиц быстро выветрилась, оставив на поверхности только тонкую маску представления.

Решаю отправиться на разведку. Отношу имущество на лавку. Рядом с мамой умостилась женщина с чуть более явными морщинами. Она старше моего родителя, но судя по тону разговора – между ними водится некая дружба.

При моём появлении мама начинает рекламировать сыночка. Её собеседница хвалит мою кучерявость, подмечая красивые глаза цвета зрелого каштана.

Седлаю велосипед, обещая далеко не уезжать, максимум вокруг ближайших двух домов и обратно. Бонусом получаю рекомендацию на каждом круге заезжать в материнское поле зрения, тем самым сохранив её тонкое спокойствие за своего такого хорошего мальчишку. Мотаю головой в знак полного подчинения.

Мамины страхи о возможной краже сыночка плохими торговцами органов потихоньку передаются и мне.

Всё чаще начинаю переживать сам за себя. На незнакомых людей начинают падать подозрения в неладном. Сколько взрослых женщин, сидящих на лавках и тянущих из банок непонятную жидкость, приставали ко мне. Каждый раз одна и та же история.

Они хвалят мои кудри, говоря, какой я красивый мальчик, предлагая мне что-нибудь вкусное. Я никогда не беру из чужих рук угощения. За это они меня тоже хвалят.

Когда подходит мама, то начинает смеяться вместе с незнакомыми тётями над ребёнком. Родитель говорит, волноваться нечего; Что та или иная тётя не хотят меня съесть и забрать в рабство. Но когда я получаю конфету и мы отходим на приличное расстояние, мама начинает с полной серьёзностью хвалить меня: «Молодец, сынок. Мало ли кто это». Такой двойственный стандарт сильно путает, но я молча киваю.

Очень приятно крутить педали на велосипеде с подкаченными колёсами. Перед каждой вылазкой я лично работаю насосом, стараясь поддерживать максимальную натугу резины. Отец говорит, что так делать неправильно, можно испортить «камеру». Но когда колёса не переполнены избытком воздуха, крутить педали становится тяжелее. Это открытие вынуждает меня игнорировать советы.

Зато когда еду, приходится быть начеку. Ведь, по словам отца, на любой кочке есть вероятность взрыва одного из колёс. Я видел пару фильмов, где такое было. Могу сказать с полной уверенностью, что выглядит просто жутко. С огромной вероятностью я получу серьёзные увечья. Если уж машины переворачивались, то что говорить о маленьком человеке на маленьком велосипеде?

Первый круг по периметру собственного дома совершаю не смотря по сторонам. Посторонние мысли отвлекли от цели. Проезжаю в арку, затем по аллее между кустов, которая по итогу выводит меня на детскую площадку.

В поле зрения попадает мама, сидящая с той же женщиной. Заискивающе смотрю на родителя, ища взаимности. Когда же получаю искомое, машу рукой. Всё хорошо. Мама кивает, давая добро на следующий заход.

Пока нахожусь «на крючке», кручу педали активно, выжимая из своих ног максимум. Но как только въезжаю в слепую зону, сразу сбрасываю скорость до минимума. На этот раз решаю сделать круг по периметру соседнего дома, попутно разведав возможное местонахождение моего знакомого, чью внешность я начал уже потихоньку забывать.

С внутренней стороны, куда выходят двери от подъездов, видна другая детская площадка, находящаяся на территории школы. На ней гуляет куда больше детей, да и сторона сама по себе более солнечная, но моего друга среди толпы не обнаруживается. Зачем-то начинаю изучающе смотреть на окна первых этажей, где из некоторых торчат улыбающиеся лица пожилых людей.

Второй круг заканчивается неудачей. Время слишком быстро летит! И здесь проблема заключается не в личном одиночестве. Просто я прекрасно понимаю, весь день на улице мама со мной торчать не будет. Ей нужно переделать кучу дел по дому, да и передачи по телевизору показываются в установленные часы, поэтому каждая минута промедления моего товарища уменьшает время, которое мы сможем провести вместе.

Мама с подругой больше не сидят на лавке. Их громкий весёлый разговор подходит к завершению. Хоть женщина вежливо повёрнута лицом к собеседнице, нижняя часть её тела находится в лёгком развороте, а взятые в руки сумки с продуктами только подтверждают догадки.

Третий заход выходит рискованным. Решаю поставить на него всё, объехав сразу два дома одним гигантским кругом. Попутно начинаю представлять, как за мной увязывается злой робот из мультика. По сторонам появляются злые ниндзя-помощники. Резко ускоряюсь.

Кровь приливает к голове, потное тело начинает обдувать тёплым ветром.

«Вам меня не догнать! Все злодеи обязательно будут повержены».

Этому учат мультфильмы, и так говорит моя мама, а она врать не станет, я её знаю. Мои воображаемые лазеры с автоматическим наведением начинают крошить неприятелей. Неприятельских атак безумно много, но я главный герой этого фильма, поэтому выход только один: выйти из ситуации победителем.

С дали, на подъезде к пункту контроля, замечаю новую женщину, рядом с которой идёт паренёк. С огромным внутренним счастьем подмечаю знакомые черты лица из своего сна. Объявился! Пришёл ко мне, как и договаривались.

Он пока не видит меня. Только искоса бросает заискивающие взгляды по сторонам. Его мама садится рядом с моей. Между молодыми женщинами легко завязывается неслышимый разговор. Стараюсь сбросить скорость, предав себе более непринуждённый вид. По непонятной причине не хочется, чтобы кто-то видел мою радость.

Наконец высокий мальчик замечает приближающегося велосипедиста. В глазах проскальзывает узнавание.

«Привет! – кричит он, махая мне рукой. Радостно оборачивается к своей маме. – Мама, это я про него говорил!»

Завязывается общий разговор. Наши родители приятно удивлены, что всё так удачно сложилось. Сразу следуют взрослые вопросы, кому сколько лет. Мы оказываемся одного возраста. Звучат ещё пару формальностей, а после нас оставляют в покое. Я беру свой пакет с игрушками, направляясь в сторону песочницы.

Разговор сразу не клеится. Предлагаю машинку на выбор. Мальчик берёт белый джип, подмечая увесистость. Да. Корпус сделан из металла, очень качественная моделька.

Мой отец по молодости подрабатывал продавцом на рынке. В девяностых каждый крутился, как мог. Я никогда не интересовался, откуда он доставал такой качественный товар для перепродажи, но почти каждый месяц мама откладывала одну коллекционную игрушку для будущего меня.

Зря их отдавали маленькому сорванцу, вечно ломающему своё имущество. Стоило немного подождать, но теперь поздно махать кулаками, да и ногами. Ко времени, когда появилось понимание аккуратности – спасать было нечего.

Через пару минут разговор завязался на признании. Честно сообщаю своему новому другу, что не помню, как его зовут. В кадре появляются его крупные передние зубы. Друг облегчённо смеется, признаваясь в том же упущении. Напряжение спадает.

Мы заново представляемся. Каждый в голове проговаривает чужое имя, стараясь чуть ли не физически (самим движением языка) запомнить его.

Общение выходит своеобразным. Как и С., мне интересно узнать всю подноготную его семьи. Мы стараемся подражать взрослым, которые привыкли общаться между собой фактами, а не чувствами. Отсутствие структуры вперемешку с детской возбуждённостью заводят нас на скользкую дорожку фантазии.

Я и сам не заметил, как начал на ходу выдумывать абсурдные детали. Вот у моего отца появился настоящий вертолёт, припаркованный в гараже где-то на Ботанической улице. Танк мы недавно продали, но однажды взрывали подъезд обидевшего меня мальчика.

С. парирует слитком золота, хранящимся у него под диваном на будущее обучение в институте, а у его отца приблизительно в тех же степях, где и у моего, стоит новенький истребитель.

Поток импульсивного бреда тянулся непрерывной нитью. Фантазия начала заканчиваться. В панике я ухватился за свои кроссовки.

Сбоку на подошве, сразу же под логотипом бренда, обнаружилась декоративная кнопка. Я, с тайной в глазах, сообщил С., что эта кнопка активирует заправленную реактивную жидкость. Сейчас она, конечно, закончилась, но в следующий раз обещаю показать свою летающую обувь в действии.

На такой сумбурный этюд С. серьёзно кивает. Он признаёт отсутствие у себя такой обуви, и что теперь его родители просто обязаны купить их ему. На вопрос: «Где приобрести?» – отвечаю уклончиво: «Подарок маминого двоюродного брата…»

Время проносится мимо нашего своеобразного веселья. Мамы синхронно поднимаются с лавки. У них нашлась общая любимая передача, которая вот-вот начнётся.

С большим разочарованием дети начинают собираться. В подтверждение нашей великой дружбы, меняемся игрушками. С. вручаю понравившуюся машинку, а он отдаёт мне большого робота. Мы клянёмся встретиться на этой же площадке. Родители уверяют нас, переживать не стоит, они успели обменяться домашними телефонными номерами.

Я умело прячу радость от услышанного, жму руку С. и мы расходимся, правда, идти нам в одну сторону. Мой новый друг живёт совсем рядом, в соседнем доме, чей периметр я использовал для своего второго круга в сегодняшнем заезде.

Дома мама начинает делиться, какая у С. хорошая строгая мама. Она посвящает меня в детали устройства быта товарища. Из чувства справедливости стараюсь сильно не вслушиваться.

Всё, что не рассказал о себе С. – должно остаться его личным делом. Сейчас же меня волнует совсем другое: как включается режим полёта у моих кроссовок? Собственный дар убеждения сыграл с разумом очень злую шутку.

День рождения прошёл по стандартной схеме. Маменька всю ночь готовила, предварительно посоветовавшись со мной. Разумеется, моё мнение являлось условным. Продукты были куплены строго по списку для конкретных блюд. Поэтому на вопрос: «Сынок, может, ты хочешь что-то особенное?», я ответил отрицательно. «Я всеяден, мам, ты ведь знаешь, я люблю всё, что ты готовишь» – таков мой ответ дословно. И в данном случае я почти не лукавлю.

Эта добрая женщина готовит изумительную жареную курицу, а про домашние пельмени (размером с мой кулак) я и вовсе промолчу. А не лукавил я «почти» по причине лёгкого зуда в голове; Идеи о том, что иногда новенького-то хочется. Но каждый раз я давал и продолжаю давать себе мысленную оплеуху за подобные неблагодарные мысли.

Наша семья не очень богата. Отцу в последние годы пришлось много трудиться, так как мама была вынуждена бо́льшую часть времени сидеть со мной.

По её мнению, оставлять своего ребёночка одного на долгое время – сродни убийству. В глазах взрослых я беспомощный щеночек, который при любом удобном случае может причинить себе непоправимый вред.

Лично для меня такое отношение является огромнейшей загадкой, учитывая, что я ни разу не показывал иррационального поведения.

Не считая двух друзей сестры, на праздник пришли дедушка с бабушкой по отцовской линии. На этот раз они подарили своему внуку не деньги на игрушки, а серебряную столовую ложку. Я фальшиво восторгаюсь, говоря слова благодарности за столь дорогой подарок. Но ложка для ребёнка – не лучший вариант, если вы хотите его действительно порадовать.

С. прийти не смог. Вот уже как пару дней он слёг с простудой. Его мама говорит о наличии у сына высокой температуры и общих недомоганий, из-за которых мой друг лежит в постели не вставая.

В такую жару сильно заболеть кажется невозможным. А учитывая хулиганский характер С. в сочетании с полной деспотией его матери, выводы напрашиваются сами. С. влип по-крупному за очередной «фокус».

Вообще, я никогда не задумывался о таком, но изучая фотоархив вплоть до своего совершеннолетия, на снимках не нашлось ни одного моего друга. Только товарищи сестры и родственники приходили каждый год в нашу двухкомнатную квартиру на пятом этаже. Они говорили одни и те же то́сты. Каждый раз вслух произносились одинаковые истории. И среди всех этих повторений сидел я, с каждым годом меняясь внешностью, психикой, но никак не мимикой.

Это, наверное, единственный пробел в памяти. С самого детства собственный праздник не внушал мне трепета, только чувство волнения и нежелание принимать внимание со стороны людей, хотя подарки частично скрашивали дискомфорт.

В самый разгар общего гомона, матушка просит минуту внимания, сообщая о решении выйти на работу. Она торжественно делает акцент на своём повзрослевшем сыне.

Целых шесть лет. Вау! Он такой большой и взрослый мальчик. Теперь его можно оставлять дома одного. Разумеется, придётся провести инструктаж по безопасности. В квартире так много электрических приборов, острых ножей и всевозможных жидкостей; Нужно быть осторожнее. Предупреждён – значит вооружен.

Подобный абсурдный акцент вгоняет меня в привычную краску.

«Взрослый я уже давно, мам, просто ты не даёшь мне им быть» – говорю в себя.

Между «высказать своё мнение» и словом «конфликт» в голове стоит ошибочный знак равно. Это достаточно грустная условность, превратившаяся в целую философию жалкого существования. Никто мне не объяснил очевидного отличия.

Веди себя скромно. Подставляй другую щёку. Всегда делись. Никогда не обижай людей. Избегай драк. Лучше промолчи – целее останешься.

О, как систематически естественно, используя изгвазданный трафарет, разукрашивалось моё мироощущение. И я молча впитывал сказанное, принимая однобокое мнение за абсолют. Только внутренний голос шептал иногда о неправильности, но разве ребёнок станет слушать не взрослого?

В любом случае, хоть стыд и заставил лицо покраснеть, но я действительно радуюсь родительскому шагу сделать меня чуть более самостоятельным.

Маленький триумф раба. Отвоевал-таки право. Хотя воевал ли я за него на самом деле? Мысленно отрицательно качаю головой.

Папины родители начинают расспрашивать свою невестку о предстоящей работе. Оказывается, старая знакомая предложила матушке место в сберегательной кассе. Приём платежей, погашение задолженностей по коммунальным услугам и всё в прочем духе.

Родительница уведомляет, что с середины июля начнёт ходить на компьютерные курсы для повышения квалификации. Теперь отчётность ведётся в заумных компьютерных программах.

Со всеми этими расспросами моя персона уходит на второй план, чему я очень рад. Чувство «те́ни» приносит ощутимое облегчение.

Изучая фотографии тех лет, я вспоминаю чужие разговоры и лица; Вспоминаю отдельные базовые фрагменты на уровне своих действий. Но собственная глубина (детальные переживания) так и будет выгравирована словесным бельмом. Невечный именинник останется в воспоминаниях обычной болванкой, движущейся по заданному алгоритму.

Последующие восемьдесят два дня лета пролетели незаметно. С лучшим другом я виделся на прогулках чуть ли не каждый день. На одной из таких он сообщит мне, что с сентября начнёт ходить в первый класс. На моё восклицание про то, что дети идут в школу с семи лет, он только посмеётся, назвав такое утверждение мифом.

В дальнейшем моя мама пояснит нежелание отдавать в школу шестилетнего дитя его хрупкостью и возможными конфликтами с более взрослыми детьми. Да и ко всему прочему: куда торопиться? Жизнь такая большая, а ты совсем такой весь из себя крошка.

Перспектива сидеть с начала осени одному дома – вызывает двойственное чувство.

С одной стороны я переходил в ранг вседозволенности. Ещё бы. Отец с утра до ночи на работе. Сестра в школе до часов четырёх, у неё продлёнка. И вдобавок теперь мама будет в статусе служащей с восьмичасовым графиком.

В распоряжении ребёнка останутся холодильник с едой, телевизор, игрушки и бесконечное количество времени. Не это ли мечта? Жить в удовольствие.

Омрачало такой расклад вынужденное одиночество. Никаких тебе собеседников. Одному нельзя будет выйти на улицу. По будням только с сестрой, да и то, если её величество соизволит.

Целый. Год. Один. Телевизор.

Ну а пока осень не настала, я начал жадно цепляться за любую возможность провести время на свежем воздухе. И самое главное: постараться побыть как можно дольше не с собой наедине.

Сентябрь. День рождения отца проходит без лишнего шума. Как же он не любит праздники! В этом мы с ним похожи.

Моя страна – это нация, подарившая своим потомкам клубни Голландской картошки; табак, провезённый в багаже наёмных офицеров и любовь к праздному образу жизни. Если внимательно изучить календарь событий, то абсолютно на каждый день придётся какой-то, да праздник. Разумеется, степень важности и «узнаваемости» имеет неоднородность. Но это не отменяет факта, где страдальческая история предков смогла восстановить душевный баланс через непрекращающиеся гуляния.

За день до первого дня затворничества, мама проводит полномасштабный инструктаж. Печку включать запрещается. Входную дверь открывать запрещается (только в крайнем случае при пожаре или родственнику, забывшему ключи). Идти купаться запрещается, вдруг я поскользнусь, а никого рядом не будет.

Из доступной техники в моём распоряжении остались: телевизор, холодильник, микроволновка и домашний телефон. Родитель акцентирует внимание на последнем, чтобы я не зевал, карауля её тревожные звонки.

Всё предельно ясно. Хорошая игра в тюрьму, где предстоит одновременно исполнить роль заключённого и надзирателя.

Если быть до конца честным, то сгущение красок происходит через призму минувших лет. Конечно, на тот момент я обожал свежий воздух, активные действия, но валяться и смотреть целый день телевизор звучало не менее привлекательным времяпрепровождением.

В ночь перед дебютным днём – спится плохо. Лежу себе в темноте с открытыми глазами, изучая монохромно-серый потолок. В голове завал пыльных мыслей.

Как же человек любит жить воспоминаниями. Сознание, под натиском собственного комфорта, начинает украшать почти любые события прошлого в ностальгические одеяния.

Всплывают кадры из садика. Совместная возня машинками. Просмотр детского кино. Футбол, где я в роли голкипера. Боль перемороженных пальцев ног. Завтраки. Обеды. Ужины. Подсахаренный чай. Ковёр с изображением городской дороги. Бабушка-охранница, так приветливо улыбающаяся каждому ребёнку изо дня в день. Девочка, столкнувшая меня в лужу. Первая осознанная новогодняя ночь. Ожидание Деда Мороза. Подарки. Хорошие и не очень. Улыбка девочки с глазами оленёнка. Съеденные конфеты.

Все эти мелочи приобретают статус «приятного». Общий сугроб быстро сменяющихся картинок не даёт возможности отдельным событиям воспроизвестись в своём подлинном эмоциональном отношении.

Я лежу с открытыми глазами с ощущением важности прожитых эпизодов. Появляется небольшой страх за будущее. Будут ли в моей жизни ещё яркие и тёплые эпизоды? Или они становятся таковыми только по прошествии времени?

Такие размышления в первую очередь наталкивают на простую идею научиться ценить моменты настоящего, вне контекста самого действа. Но это стало непосильной задачей в виду постоянной забывчивости.

Каждый день нужно напоминать себе о таком элементарном действе. Каждый день! Представляете? И делать такое усилие до тех пор, пока не войдёт в привычку. Да и то, такие открытия формируются не по щелчку пальцев.

Они приходят сами, когда человек потерял уже слишком много. А пока под носом пушок, ты только инстинктивно чувствуешь лёгкое дуновение грядущего знания, и от невозможности облечь в слова наваждения, забываешь их. Так произошло и со мной. Воспоминания прошлого плавно уступили выдуманным кадрам, спрессовавшись в неосмысленный парад скорби.

Утренняя возня. Звук воды из крана. Кто-то не закрыл дверь. Поверхностный сон всегда можно распознать по тому, насколько сознание быстро начинает разбираться в окружающем пространстве.

До ушей доносится бурчание недовольной сестры. Вставать рано в этой семье (кроме отца) никто не любит. Один жаворонок и три совы. Вот бы иметь такое же красивое оперение и умение летать…

Несмотря на взбодрившееся сознание, тело находится в стадии лёгкой ломоты. Правое плечо, ступни, шея. Нужно просто перевернуться на другой бок, но ни в коем случае не выдавать присутствия. Сбрасывать камуфляж дремоты пока рано.

Проходящая мимо мама замечает шевеление. Доносится чуть звонкое клацанье её танкеток. Она останавливается у постели, выжидая, когда сын подаст признаки жизни. Но я не хочу так просто сдаваться. Возникает беспочвенное желание ломать комедию до конца. Пытаюсь ответить самому себе на вопрос: «Зачем?», но ничего правдивого не приходит на ум.

«Сынок. Сынулик, вставай. Доброе утро» – нежно произносит родитель. На фоне теперь играет клацанье металлических столовых приборов о тарелку. Сестра припозднилась.

От маминых слов мне хочется улыбаться. Камуфляж почти полностью разрушился. Чтобы не показать нежную улыбку (которой я почему-то стыжусь), начинаю имитировать зевок, вытягиваясь всем телом.

Мама радостно протягивает «Ооооой, какой большой парень проснулся. Вставай сынок, закроешь дверь. Я и твоя сестра уходим» – затем фигура наклоняется, целуя меня в щёку.

Теперь можно открыть глаза. Матушка стоит в новой белой блузке и чёрной юбке. Именно так выглядит опрятная форма по мнению большинства государственных заведений. Главное – ничем не отличаться от остальных. Общий камуфляж, как причастность к одному комьюнити. Пугающая усреднённость. Копии деталей одного большого механизма, чтобы в случае чего, никто не заметил подмены.

Театрально отталкиваю родительские поцелуи, делая вид, будто излишняя ласка такому мужчине как я – претит, но пытаюсь максимально быть наигранным, чтобы мама разгадала меня.

В проёме появляется готовая выходить сестра. Она перешла в пятый класс. Её одиннадцать лет кажутся мне несбыточными. Создаётся чувство, словно я достигну такого возраста только через столетие. Целый век жизни, может даже два. И хоть головой я прекрасно понимаю всю глупость такого сравнения, но чувствам, увы, не прикажешь. У них имеются свои уровни измерения, не относящиеся к мышцам организма, только к его психическим эпизодам.

Мама наспех инструктирует своего сына повторно, пока сестра разбирается с дверным замко́м. Раздраженно киваю, заканчивая предложения по своей безопасности. Получаю в подарок пару поцелуев в обе щеки. На этот раз целую маму в ответ. Она смеётся, предлагая и сестру чмокнуть на дорожку. На что я и сестра одновременно начинаем возмущаться. Наши границы личного пространства обусловлены достаточно чётко. Документов нет, но есть соглашения в вопросах коммуникации и совместного существования, куда точно не входит «телячья» нежность.

Дверь закрывается. Самостоятельно поворачиваю щеколду на один оборот. Нажимаю ручку, одновременно толкая дверь в сторону «открыть», чтобы удостовериться в надёжности. Никаких сбоев.

Ещё секунд десять стою в коридоре, слыша, как лифт проглатывает родных, а после наступает тишина, к которой нужно будет ещё привыкнуть.

Сзади незаметно подкрадывается чёрная фигура. Она трётся о ногу. В первую секунду вздрагиваю, совсем забыв про существование в этом доме кота.

Года два назад моя сестра с подругами гуляла по зимним закоулкам. Стоял день, это точно. Никто бы не отпустил шарахаться по те́мени ребёнка, когда злые души выползают на охоту. Ночь – время пьяниц и убийц.

В вечернем освещении (не мне рассказывать читателю, как быстро здесь темнеет зимой) группа порядочных девочек заметила небольшую стаю сорванцов рядом со школьной сценой. На ней летом местные чиновники до сих пор проводят редкие мероприятия; В остальное же время на огороженной территории подростки рисуют граффити, пьют алкоголь, и просто зависают с непонятным вожделением к упадническому декору, так сильно отличающимся от той жизни, которую рисовали им родители.

Девочки-подружки заподозрили неладное. Не удивительно. Группа шепчущихся грызунов, да ещё окружили что-то. Нужно проверить. Сердце чистого помысла можно обмануть, но только в более зрелом возрасте. На тот же момент ничего, кроме присвоенных благородных черт, в моей сестре не было, это точно.

Подкравшись ближе, героини этого эпизода увидели коробку, в которой сидел котёнок. Один из молодых возмутителей держал наготове петарду, а у стоящего рядом с ним в кулаке был зажат коробок спичек. Не трудно догадаться о дальнейших действиях.

Началась потасовка. Благо, девочки были старше мучителей и, несмотря на физиологическую пропасть, антагонисты быстро сдались после словесной перепалки и пары-тройки угроз.

И вот на дворе крепкий мороз. Четыре девочки идут в сторону своего жилища, не зная, что же им делать дальше? У одной из них в руках коробка с чёрной тушкой. Ещё час, и настанет время расходиться по домам с концами, а решение не найдено.

Компания двинулась к первой девочке. Строгие родители сразу дали понять, что к себе котёнка они не возьмут. Во-первых, собака Люся, а во-вторых, просто нет.

Со второй и третьей подружками та же история, только без декоративных собак в оправдание. Причём все эти родители говорили приблизительно одинаковый текст, словно заучили мантру или лучше, пособие по отказу.

Смена кадра.

За окном совсем темно. Моя сестра опаздывает домой на целых полчаса. Мобильных телефонов ни у кого не было, только разве что у бизнесменов. Мама со всей отдачей сходит с ума, собираясь с минуты на минуту подавать в розыск.

Смена кадра.

Детские часы сестры нервно тикают, но руки не разжимают коробку с беззащитным котёнком. Время финального аккорда.

Смена кадра.

Слова снова возвращают в тепло отчего дома. Мать мечется, чуть не плача. Её дитятко ужасно опаздывает.

Отец успокаивает, напоминая, что их дочь не такой уж и ребёнок, может немного задержалась в гостях на чай. Но для мамы дочь видится в заложниках у бандитов, желающих получить за неё выкуп, а то ещё хуже!

Переживание настигает и меня. Точнее, смотря на эмоции своей мамы – я впитываю их, проникаясь поведением, как примером для подражания, чтобы стать таким же эмоционально нервным. Но вот раздаётся резкий звонок за семью замками. Мама бросается открывать.

Через щёлку проглядывается сестра со странной коробкой. Провинившийся ребёнок пытается что-то объяснить. Лицо её приобрело максимально несчастный вид.

Самой сути я не разобрал, но мамино: «Нет, ты что, с ума сошла? Нельзя!» – слышу отчётливо, ведь «пример для подражания» выражает своё несогласие на весь подъезд.

Опоздание уходит на второй план. Проблемка намечается посерьёзнее.

Дверь открывается. К маме и сестре выходит отец.

Собрание затягивается. Начинаю копировать маму, повышая уровень внутреннего переживания на ровном месте. Странное чувство, которое пока никак не бьёт по ещё здоровым, не отсыревшим нервам.

Долгожданная развязка. В руках у сестры всё та же страшненькая коробка. На каждом лице родственника вижу улыбку. У мамы она мешается с лёгким недовольством. У отца улыбка выходит скромная, а у сестры блаженная, всё ещё не верящая в своё счастье.

Как после мне рассказали, сестра объяснила, что котёнку больше некуда идти, и если мы его не приютим, то она уйдёт вместе с ним на улицу.

Такой радикальный подход сыграл свою роль, да и сами родители люди добрые. Они заранее понимали – им не отвертеться.

Вороно́й маленький котёнок. Это она, её называют «Мэри». Все играются с ней, веселятся и дразнятся. Сестра начинает исправно кормить и убирать за нашей новенькой постоялицей. Девочка быстро растёт.

В один из дней, когда маленький я гладил живот кошечке, в самом низу рука нащупала что-то круглое и пушистое. Несмотря на малый возраст, я формально знал о гендерных половых различиях. Нетрудно было догадаться, что диагноз Мэри был выставлен неверно.

Наша нежная кошечка оказалась юношей. Это одно из интереснейших открытий, сделанных мною в тот период.

Я сразу же побежал на кухню поделиться новостью с мамой, на что она только посмеялась, сославшись на мою фантазию. Но пришедший с работы отец не стал смеяться над сыном, а взял и проверил. Какого было удивление, когда ребёнок оказался прав в своём наблюдении. Так Мэри стала Кузей. Конец истории.

Бегу радостно в зал включать телевизор. По пятому каналу начинается сериал для всей семьи.

Отец-одиночка воспитывает четырёх дочек разного возраста. Жена его сбежала с поджарым иностранцем, выбрав физическую усладу взамен семейного тепла, так сильно пропагандируемого во все времена.

У каждой девочки свой типаж и характер. Самая старшая дочка не имеет никаких талантов кроме красоты и светских замашек. Вторая увлекается музыкой. Третья стремится получить хорошее образование, а последняя, самая маленькая, просто смешной ребёнок.

Характеристика отца достаточно скудная, но олицетворяет вполне положительные качества здорового человека. Он эмпатичен, мягок, дорожит семьёй и трудолюбив.

Сценаристы пытаются создавать язвительные ситуации, способные сломить этого простофилю. Но из серии в серию главный герой не поддаётся соблазну сдаться, находя наилучший выход из ситуации с минимальными потерями для окружающих его кровопийц.

Для маленького меня открыта только одна грань происходящего – юмор. Простые ситуации с аналогичными действами разрешения воспринимаются играючи. Поглощая такой контент, я воображал себя подростком.

Оперируя ответственностью на более поздних возрастных границах, человека всё время тянет обесценивать проблемы других, рассматривая ситуацию с точки зрения субъекта, уже прошедшего данный этап. Также обстоит и с оценкой умственных способностей других существ, где вдолбленное понятие «человек» возводится на пьедестал самолюбования.

Обесценивание чужих проблем и оценка умственных способностей – схожи в своём сравнительном заблуждении, где совершающий данную ошибку персонаж пренебрегает относительной величиной измерения.

Каждое существо живёт по интеллектуальным способностям, данным ему природой. Среди муравьёв есть свой Эйнштейн, смогший первым придумать выстраивание подземных лабиринтов для размещения целого города. В эти же сравнительные примеры вписываются и люди между собой. Невозможно «человеку прямоходящему» подчиниться искусственно выведенной формуле своих интеллектуальных возможностей.

Сначала общество по мере развития определило нормы, после чего попыталось привести каждого «гостя» к этим отметкам, но без возможности предоставить одинаковые условия для жизни.

Ожидаемым результатом такой глупой системы стали институты, которые неформально начали пользоваться принципом «выживет сильнейший», благодаря чему конкурсная иерархия поднялась в цене, разделив людей на «тупых» и «умных». Но действительность гласит о том, что не существует человека талантливого во всём, так же как и человека, который плох во всём. Есть только условия существования, не позволяющие каждому раскрыться в полной мере.

Таким образом, большинство людей обречено на жалкое скитание до конца своих дней, где место им определило не раскрывшаяся возможность и польза, а нужда в валюте ради пропитания. От такой юдоли выходят психические заболевания, тяга к самоустранению, агрессия, алкоголизм, пристрастие к запрещённым веществам, отсутствие надежды и непонимание ближнего.