Портреты и судьбы: Из ленинградской Пушкинианы

АЛЬБОМНЫЕ ПОРТРЕТЫ ДРУЗЕЙ И СОВРЕМЕННИКОВ А. С. ПУШКИНА

В первой половине и середине XIX века альбомное портретирование играло значительную роль в жизни общества. Составлялись, как правило, семейные альбомы, в которых рисовались прямо на листах (или наклеивались) портреты родных, близких и знакомых. Часто портретные зарисовки чередовались с пейзажными и бытовыми. Во Всесоюзном музее А. С. Пушкина хранятся два альбома, история и содержание которых безусловно дополняют наше представление о круге близких и современников поэта. Один из этих альбомов принадлежал Наталье Николаевне Пушкиной, а второй — семье Орловых-Раевских.

Альбом Н. Н. Пушкиной-Ланской, о котором не раз уже упоминалось ранее, заполнен рисунками и акварелями художников-любителей, а также работами профессиональных художников; он является своего рода реликвией, представляющей большую историко-культурную ценность.

Страницы этого альбома донесли до нашего времени самые ранние портреты детей поэта, малоизвестные портреты его жены, портрет отца Пушкина в старости, изображения Александры Николаевны Гончаровой.

Среди портретов близких друзей поэта особенно интересны зарисовки обитательниц соседнего с Михайловским села Тригорского и портреты отца и сына Вяземских.

О портретах детей поэта работы родственницы Гончаровых, Натальи Ивановны Фризенгоф, английского художника Томаса Райта и художника-любителя Николая Павловича Ланского, а также о находящихся в альбоме портретах Натальи Николаевны Пушкиной работы тех же художников уже рассказывалось в первом разделе книги. Портрет Сергея Львовича Пушкина работы Н. И. Фризенгоф описан в посвященном ему очерке. Другие портреты по времени их создания относятся в основном к 1841–1844 годам.

По внешнему виду альбом очень скромен; он небольшой по размеру, в темно-зеленом с золотым тиснением сафьяновом переплете. На обороте верхней крышки на белом, слегка пожелтевшем муаре наклейка английского магазина в С.-Петербурге; на желтоватых от времени, с золотым обрезом листах альбома водяной знак «1840».

Как уже отмечалось, Наталья Николаевна Пушкина уехала с семьей после смерти мужа в имение своего старшего брата Полотняный Завод и вернулась снова в Петербург лишь осенью 1838 года. Она просит «опекунство, учрежденное над детьми и имуществом А. С. Пушкина», ускорить выкуп у наследников села Михайловского. В одном из писем, адресованных опеке, она надеется на то, что наследники (т. е. отец Пушкина, брат и сестра) «согласятся доставить спокойный приют семейству их брата, дадут мне возможность водить моих сирот на могилу их отца, утверждать в юных сердцах их священную его память».

Летом 1841 года Н. Н. Пушкина с сестрой и детьми уезжает в Михайловское, наконец выкупленное опекой у наследников. П. А. Вяземский уже в середине июня 1841 года пишет из Царского Села Александру Ивановичу Тургеневу: «Пушкина также живет помещицею в знакомой тебе псковской деревне».

Петр Андреевич, судя по стихотворениям и письмам этих лет, полон тоскливых раздумий и скорби об умерших друзьях, о Пушкине. Особенно бережно и трогательно относится он к Наталье Николаевне, просит ее беречь себя в деревне, предлагает прислать в Михайловское книги, поручить ему снять для нее и детей зимнюю квартиру в Петербурге. В сентябре этого же года он сам посещает милый для него дом Пушкина в Псковском крае, гостит в Тригорском и в начале октября возвращается в Петербург, привезя знакомым приветы от Натальи Николаевны.

В стихотворении Вяземского этого года, озаглавленном «Наталии Николаевне Пушкиной», есть строки, на которые хотелось бы обратить особое внимание. Вот они:

Мы не можем безусловно утверждать, что эта поэтическая просьба, поэтическое пожелание непосредственно связаны с альбомом, приобретенным в 1840-м — начале 1841 года в английском магазине в Петербурге; но с известным основанием все же можно предположить, что этот изящный альбом был подарен Н. Н. Пушкиной П. А. Вяземским ранней весной 1841 года, накануне ее отъезда в Михайловское.

Не все портреты, бывшие в альбоме, сохранились до нашего времени — часть их утрачена, некоторые были извлечены из альбома его владельцами по разным причинам. После смерти Натальи Николаевны эту ценную вещь унаследовала ее старшая дочь Мария Александровна. Она бережно хранила альбом матери почти до самой смерти, и лишь за год до конца жизни, во время переезда из Петрограда в Москву в 1918 году, он был у нее похищен. Судьба альбома была неизвестна вплоть до юбилейного 1937 года, когда он был предложен к приобретению Литературному музею в Москве совершенно случайным владельцем. В то время еще здравствовала внучка Пушкина — Анна Александровна Пушкина (1867–1949), дочь старшего сына поэта. Она не раз видела альбом бабушки и знала по рассказам тетки, кто был изображен на той или иной странице. Благодаря Анне Александровне стала известна история этого альбома и были определены многие портреты, находящиеся в нем.

Изображения в альбоме по времени их написания делятся примерно на три группы. Первую половину альбома занимают любительские портретные зарисовки августа 1841 года, сделанные Натальей Ивановной Фризенгоф. Акварельные портреты 1844 года совершенно другого характера — это профессиональные рисунки художника Томаса Райта. Третья группа портретов — рисунки Николая Павловича Ланского.

Н. И. Фризенгоф, жена чиновника австрийского посольства в Петербурге барона Густава-Виктора Фогель фон Фризенгофа, русская по происхождению, после продолжительного отсутствия приехала вместе с мужем в Россию в 1839 году. Ее приемные родители, Ксавье де Местр и Софья Ивановна (рожденная Загряжская), по родственным связям сблизили ее с семейством Пушкиных-Гончаровых. Особенно дружны были Наталья Ивановна и Густав Фризенгоф с Александрой Николаевной Гончаровой и Натальей Николаевной Пушкиной. Летом 1841 года «тетушка де Местр», ее приемная дочь с мужем, Наталья Николаевна с детьми и Александра Гончарова жили в доме Пушкиных в Михайловском.

В рисунках Н. И. Фризенгоф чувствуется подчас умение найти самое главное в своей натуре, передать основные черты характера. Некоторые ее наброски граничат со злой карикатурой, некоторые дышат теплотой и любовью; почти все они подписаны инициалами художницы: «N. F.» — и датированы по дням. Портреты Прасковьи Александровны Осиповой и ее дочерей в альбоме Н. Н. Пушкиной отражают характер отношений между двумя семьями в начале 1840-х годов. Младшая дочь П. А. Осиповой от первого брака Евпраксия Николаевна Вревская (рожденная Вульф) 18 июня 1841 года пишет своему брату Алексею Николаевичу Вульфу: «Впрочем, последний раз оне сестре (Анне Николаевне Вульф. — Авт.) сказали, что оне не скучают и пользуются душевным спокойствием. Я их еще не видела и не очень-то жажду этого удовольствия. У них, говорят, воспоминание гораздо холоднее, чем у нас, о незабвенном. Светский шум заглушил, кажется, прошедшее, и они живут настоящим и будущим. Михайловское же им никакого воспоминания не дает и более может рассеить, чем напомнить о нем…»

Отношение Прасковьи Александровны и ее дочерей к Наталье Николаевне беспокоило друзей Пушкина. Александр Иванович Тургенев просил Вяземского послать Осиповой выписки из его письма о смерти Пушкина, в котором Петр Андреевич говорил об истинных причинах гибели Пушкина и защищал Наталью Николаевну от всеобщего осуждения.

Тот же Тургенев писал Вяземскому в мае 1837 года: «Она (Н. Н. Пушкина. — Авт.) собирается к Осиповой и та хочет принять ее, но в ней гнездится враждебное к ней чувство за Пушкина. Не худо ее вразумить прежде, нежели Пушкина приедет к ней…» Возможно, именно это обстоятельство и послужило причиной того, что Наталья Николаевна только в 1841 году в первый раз смогла увидеть могилу своего мужа.

Светские приличия требовали взаимных визитов, а скрытое недоброжелательство с обеих сторон могло проявляться в разных формах, в том числе и в портретных зарисовках.

Несмотря на шаржирование (в большей или меньшей степени), портреты тригорских соседок Пушкина представляют значительную ценность, так как известных изображений П. А. Осиповой и ее старшей дочери Анны Николаевны Вульф не существует вообще, а единственный известный нам портрет Марии Ивановны Осиповой (белый силуэт) подтверждает в значительной степени достоверность ее изображения в альбоме.

Прасковья Александровна Осипова, как известно, была для своего времени достаточно образованной женщиной; она восхищалась поэтическим талантом Пушкина, понимала значение его гения для России, принимала самое горячее участие в его судьбе. В своих письмах поэту она называла его дорогим и горячо любимым Пушкиным, «сыном своего сердца», уверяла его в своей глубокой и искренней преданности. Пушкин, в свою очередь, неизменно отзывался о ней с большим уважением и теплотой. «Прасковью Александровну я люблю душевно, — писал Пушкин из Малинников (тверское имение первого мужа П. А. Осиповой, принадлежавшее ее детям) А. А. Дельвигу в ноябре 1828 года, — жаль, что она хворает и все беспокоится». Ей он посвятил в 1824–1825 годах несколько прекрасных стихотворений: цикл «Подражания Корану», «П. А. Осиповой», «Цветы последние милей…». Известный писатель Иван Леонтьевич Щеглов-Леонтьев, посетивший Тригорское в 1901 году, писал в очерке «О пушкинских уголках и тригорской библиотеке» о коллекции старинных календарей; на некоторых из них знаменательная надпись: «Прасковье Александровне Осиповой от Пушкина».

Двоюродная сестра детей П. А. Осиповой, известная Анна Петровна Керн, в своих воспоминаниях писала о ней: «Она только все читала и читала и училась. Она знала языки: французский порядочно и немецкий хорошо… Она была любящая, поэтическая, любознательная натура…» В своих письмах к П. В. Анненкову в 1859 году А. П. Керн (Маркова-Виноградская) отметила также очень важную сторону отношения своей тетки к Пушкину: «Я на днях видела брата Алексея Вульфа, который сообщил мне странную особенность предсмертного единственного распоряжения своей матери — Прасковьи Александровны Осиповой; она уничтожила всю переписку со своим семейством: после нее не нашли ни одной записочки ни одного из ее мужей, ни одного из детей!.. Нашли только все письма Александра Сергеевича Пушкина». Большая любовь П. А. Осиповой к Пушкину, как к человеку и как к поэту, была известна современникам.

В альбоме два портрета П. А. Осиповой — это рисунки Н. И. Фризенгоф августа 1841 года; портреты почти без элементов карикатурности, — такой, или почти такой, знал Пушкин эту маленькую пылкую, добрую женщину. В связи с портретами Прасковьи Александровны необходимо вспомнить описание ее внешности, данное А. П. Керн для П. В. Анненкова: «Она, кажется, никогда не была хороша, — рост ниже среднего гораздо, впрочем в размерах; стан выточенный, кругленький, очень приятный, лицо продолговатое, довольно умное… нос прекрасной формы, волосы каштановые, мягкие, тонкие, шелковистые; глаза добрые, карие, но не блестящие, рот ее только не нравился никому, он был не очень велик и не неприятен особенно, но нижняя губа так выдавалась, что это ее портило. Я полагаю, что она была бы просто маленькая красавица, если бы не этот рот».

В 1841 году полной, болезненной Прасковье Александровне было уже 60 лет. Н. И. Фризенгоф на своем первом рисунке представила ее сидящей в широком мягком кресле, в чепце, платье с рюшами, с табакеркой в руках. Из-под платья видна голова собачки, лежащей на подставке для ног. Во всем облике владелицы Тригорского чувствуется скованность и напряженность; художница подчеркнула недостатки ее лица и фигуры, заострив внимание на выпяченной нижней губе и преувеличенно округлых линиях тела.

На втором рисунке (в профиль) П. А. Осипова также запечатлена во весь рост; ее облик вполне соответствует описанию, данному Анной Керн. Она зарисована, по всей вероятности, во время визита в Михайловское; сидя на стуле и сжимая в руках зонтик, Прасковья Александровна любезно улыбается, ее чепец и визитное платье вполне соответствуют возрасту. Под портретом ироническая надпись (на французском языке): Тригорское сравнивается с Веной и Ревелем по расположению под 47-м градусом широты.

Портрет Анны Николаевны Вульф, автором которого является также Н. И. Фризенгоф, — злая и жестокая карикатура на девушку, так глубоко и искренне любившую Пушкина. Язвительная подпись под портретом: «Anqe de Triqorsky» (Тригорский ангел) — говорит о насмешливом и недоброжелательном отношении к ней со стороны окружения Натальи Николаевны. О любви Анны Николаевны к Пушкину, об искренности этой любви говорят, например, такие строки из ее письма к нему:

«Вы не заслуживаете любви, мне надо свести с вами много счетов, но горе, которое я испытываю от того, что не увижу вас больше, заставляет меня все забыть…

Никогда в жизни никто не заставит меня испытывать такие волнения и ощущения, какие я чувствовала возле вас…» (Из Петербурга 16 сентября 1826 года).

Поэт, ценя ее дружбу, несколько насмешливо воспринимал ее чувства; в июле 1825 года он писал ей из Михайловского в Ригу:

«Итак, вы уже в Риге? одерживаете ли победы? скоро ли выйдете замуж? застали ли уланов? Сообщите мне обо всем этом подробнейшим образом, так как вы знаете, что, несмотря на мои злые шутки, я близко принимаю к сердцу все, что вас касается. — Я хотел побранить вас, да не хватает духу сделать это на таком почтительном расстоянии. Что же до нравоучений и советов, то вы их получите… Носите короткие платья, потому что у вас хорошенькие ножки, и не взбивайте волосы на височках, хотя бы это и было модно, так как у вас, к несчастью, круглое лицо».

Анна Николаевна была чрезвычайно напугана внезапным отъездом Пушкина в сопровождении фельдъегеря из Михайловского. В письме из Петербурга в Москву 11 сентября 1826 года она писала: «Ах, если бы я могла спасти вас ценою собственной жизни, с какой радостью я бы пожертвовала ею и, вместо всякой награды, я попросила бы у неба лишь возможность увидеть вас на мгновение, прежде чем умереть… я не в силах думать ни о чем, кроме опасности, которой вы подвергаетесь, и пренебрегаю всякими другими соображениями… какое счастье, если все кончится хорошо, в противном случае не знаю, что со мною станется…»

Ровесница Пушкина, Анна Николаевна Вульф в 1841 году была немолодой девушкой, не нашедшей себе места в жизни. «Скучающая, томящаяся, вечно чем-то недовольная, преследуемая всюду скукой бездействия, порывающаяся из Тригорского в Петербург, из Петербурга в Тригорское», Анна Николаевна постоянно жалуется своей сестре, Евпраксии Николаевне Вревской, на что-нибудь: «то на скуку во Пскове, в Тригорском, в Петербурге, то на скупость матери, то на дурную погоду…»

Еще в 1834 году в письме своей дочери из Михайловского Сергей Львович писал: «Аннет целует тебя и очень тебя любит, но она ненавидит Тригорское и это часто делает ее весьма рассеянной. Чтобы ее похитили вооруженной силой… мне думается, она бы не хотела, однако добрая свадьба не была бы для нее лишней».

Описание ее внешности современниками вполне соответствует портрету в альбоме. «Аннет Вульф толста, толста, — пишет О. С. Павлищева мужу в феврале 1836 года, — это какое-то благословенье божье: фигура ее состоит из трех шаровидностей — сначала голова, сливающаяся с шеей, потом идут плечи с грудью, затем зад с животом. Но по-прежнему хохотушка и остроумна и доброе дитя». В 1841 году та же О. С. Павлищева сообщает мужу: «Аннет Вульф толста, как Корсаков[12],— и всегда весела, словно зяблик; вчера мы обедали вместе у моей невестки (Н. Н. Пушкиной. — Авт.), которая хороша, как никогда».

Именно такой, очень полной женщиной, в платье с необъятно широкой юбкой и платком в руке, нарисовала ее Наталья Ивановна 9 августа 1841 года (в тот же день был сделан и портрет П. А. Осиповой, сидящей в кресле). Анна Николаевна сидит на сундуке или широкой скамье и, отвернувшись, смотрит вдаль, ее лицо и шея бесформенны, а фигура напоминает шар.

Портрет Евпраксии Николаевны Вревской, бывшей Зизи Вульф, во многом подобен портрету своей старшей сестры — та же поза, тот же поворот головы, даже такого же фасона платье и такой же длины шарф (рисунок сделан Н. И. Фризенгоф 14 августа). Евпраксии Николаевне всего 31 год; судя по другим портретам, например по портрету работы А. О. Богаева того же времени, она была очень миловидной женщиной, хотя и несколько полной. На рисунке Н. И. Фризенгоф Евпраксия Вревская изображена в виде маленькой, очень толстой женщины с расплывшимися чертами лица, со странной наколкой на голове. Ее фигура и поза смешны, художница вложила ей в руки цветок, на руках нарисовала нелепые браслеты, за вырезом платья — ключ. Этими атрибутами Наталья Ивановна, очевидно, хотела подчеркнуть и высмеять, с одной стороны, сентиментальность и уверенность в своей привлекательности Евпраксии Николаевны, а с другой стороны — ее практичность.

Е. Н. Вревская в это время жила в имении своего мужа Голубове, в 18 верстах от Тригорского. Часто навещая свою мать и сестер, она, безусловно, встречалась летом 1841 года и с обитателями Михайловского.

О сердечной дружбе Пушкина и Е. Н. Вульф-Вревской писалось в специальных работах о Пушкине. Юная Евпраксия вносила много оживления в общество молодых людей, собиравшихся в Тригорском. Как известно, во время ссылки поэта в Михайловское она варила жженку для Пушкина, поэта Н. М. Языкова и своего брата Алексея Вульфа, приезжавшего на летние каникулы из Дерпта. В доме-музее Осиповых-Вульф в Тригорском можно и сейчас увидеть серебряный ковшичек с длинной ручкой, которым Е. Н. Вульф разливала жженку. Александр Сергеевич подарил Евпраксии Вульф экземпляры издания «Евгения Онегина»— главу III, главы IV–V и главы VI–VII; на обложках двух книжек рукою Пушкина было написано: «Евпраксии Николаевне Вульф от Автора», на одной (главы IV–V, изд. 1828 года) — «Евпраксии Николаевне Вульф. А. Пушкин. Твоя от твоих. 22 февраля 1828 г.».

После выхода Е. Н. Вульф замуж за барона Б. А. Вревского Пушкин тепло поздравил ее мать с этим знаменательным событием. «Желаю м-ль Евпраксии всего доступного на земле счастья, которого столь достойно такое благородное и нежное существо», — писал он 29 июня 1831 года из Царского Села.

В 1836 году Пушкин гостил у Е. Н. Вревской в Голубове, помогал ей в заботах по имению. «Поклон Вам… от Евпраксии Николаевны, — писал он оттуда Николаю Михайловичу Языкову, — некогда полувоздушной девы, ныне дебелой жены, в пятый раз уже брюхатой, и у которой я в гостях».

На предполагаемом портрете Марии Ивановны Осиповой, дочери П. А. Осиповой от второго брака (1820–1895), мы видим стройную высокую молодую девушку с характерным профилем, изображенную в движении, почти без всяких элементов карикатурности; чувствуется, что эта добрая, веселая, энергичная девушка была в жизни именно такой, какой Н. И. Фризенгоф изобразила ее на альбомном листе; от всего ее облика веет свое образной прелестью. Пушкин знал Марию Ивановну девочкой-подростком. В письме падчерице Осиповой — Александре Ивановне Беклешевой из Тригорского в Псков (сентябрь 1835 года) он так описывает свою встречу с ней: «Я пишу к Вам, а наискось от меня сидите Вы сами в образе Марии Ивановны. Вы не поверите, как она напоминает прежнее время.

И путешествия в Опочку и прочая…»

В 1841–1842 годах по отношению к Марии Ивановне возникло своеобразное соревнование между отцом и сыном Пушкиными: в нее был влюблен овдовевший Сергей Львович и его сын Лев Сергеевич также питал к ней самые нежные чувства. По наблюдениям О. С. Павлищевой в Петербурге, чувство ее отца к М. И. Осиповой было самым серьезным. Льва Сергеевича Машенька Осипова искренне любила, хотела стать его женой, но свадьба не состоялась по разным причинам. Замуж М. И. Осипова не вышла.

К лучшим портретам из серии зарисовок Н. И. Фризенгоф в альбоме относится портрет Александры Николаевны Гончаровой (11 августа 1841 года). Свояченицы Пушкина, Александра и Екатерина Гончаровы, жили с семьей Пушкина в Петербурге с 1834 года; с этого времени они стали членами семьи поэта, непосредственными участницами трагических событий последнего периода его жизни. После выхода замуж за барона Жоржа Дантеса-Геккерна и отъезда с ним за границу Екатерины Николаевны Александра Николаевна постоянно жила вместе с женой и детьми поэта. Только в 1852 году, выйдя замуж за овдовевшего (после смерти в 1850 году Натальи Ивановны) Густава Фризенгофа, она с мужем уехала в Словакию (Австро-Венгрию), в его имение Бродяны.

На предполагаемом портрете Гончаровой несомненны черты сходства с ее известным акварельным портретом из собрания Всесоюзного музея А. С. Пушкина и ее большим портретом неизвестного художника (масло на холсте) из Бродянского замка[13]. Александра Николаевна чертами лица была очень похожа на свою сестру; это сходство особенно заметно при сравнении портрета Александры Николаевны работы В. Гау этого времени, также находящегося в Бродянах, с известными портретами Н. Н. Пушкиной. На портрете в альбоме Натальи Николаевны А. Н. Гончарова несомненно несколько идеализирована.

Большая симпатия со стороны Н. И. Фризенгоф сказалась на интерпретации образа «Азиньки» Гончаровой. Художница старалась изобразить своего друга как можно привлекательнее. Портрет делался, очевидно, специально, — Александра Николаевна позирует, сидя у стола.

Второй портрет Александры Гончаровой в альбоме — профильный, это акварель работы Т. Райта 1844 года. Так же, как и ее сестра, она изображена в сиреневом платье с широким белым воротником; несомненно сходство этого портрета с более ранним рисунком Н. И. Фризенгоф.

Своего мужа Наталья Ивановна рисовала дважды: 10 и 17 августа. Оба портрета барона Густава Фогеля фон Фризенгофа в альбоме Н. Н. Пушкиной очень похожи: барон сидит в углу одного и того же дивана с высокой спинкой в позе отдыхающего человека, на голове низкая шапочка; на первом портрете он в халате, на втором в сюртуке. Г. Фризенгоф, как уже отмечалось, приехал с женой в Петербурге 1839 году в качестве чиновника австрийского посольства. Он, по всей вероятности, не встречался с Пушкиным, но хорошо был осведомлен о причинах его дуэли с Дантесом и об обстоятельствах смерти поэта. Благодаря связям своей жены с ее родственниками в России Густав Фризенгоф знал о наиболее важных событиях, происходящих на ее родине. В его письме брату Адольфу в Вену (от 7 марта 1837 года) содержится довольно правдивый рассказ об основных событиях последних месяцев жизни Пушкина и о его гибели. Источником этих сведений была тетка Н. Н. Пушкиной и сестра Софьи Ивановны Загряжской-де Местр — Екатерина Ивановна Загряжская. После женитьбы Г. Фризенгофа на Александре Николаевне Гончаровой он оказался связанным родственными отношениями с семьей Пушкина; Наталья Николаевна и дети поэта приезжали в Бродяны, подолгу гостили там.

Поздней осенью 1841 года обитатели дома в Михайловском уехали в Петербург; страницы альбома два года не пополнялись новыми рисунками, и лишь в 1844 году портреты друзей семьи Пушкина вновь появляются в альбоме, — авторы их Т. Райт и Н. П. Ланской. Два портрета работы Томаса Райта — П. А. Вяземского и С. Н. Карамзиной — были в 1899 году изъяты из альбома А. А. Пушкиным и переданы им на юбилейную пушкинскую выставку в Москве (там они и выставлялись как его собственность). В настоящее время оба эти портрета не находятся в альбоме. Портрет П. А. Вяземского[14] несколько необычен: Петр Андреевич с сигарой в руке сидит в кресле; художник в позе и особой сосредоточенности в выражении лица нашел что-то очень характерное для зрелого Вяземского.

Т. Райт в том же году написал акварелью и портрет двадцатичетырехлетнего сына Вяземского — Павла Петровича (этот портрет сохранился в альбоме Н. Н. Пушкиной). В будущем ученый, автор воспоминаний о Пушкине, собиратель памятных вещей, связанных с пребыванием известных литераторов в родовом имении Вяземских — Остафьеве, Павел Вяземский лично знал Пушкина. Он через всю жизнь пронес преклонение перед его необыкновенным талантом.

В альбоме Павла Вяземского Пушкин написал шутливые стихи:

Софья Николаевна Карамзина, дочь историографа, всего тремя годами моложе Пушкина, принадлежала к кругу близких знакомых поэта, его жены и ее сестер. В салоне Карамзиных встречались почти все участники драмы, приведшей к гибели Пушкина на дуэли. На альбомном портрете 1844 года Софья Николаевна — зрелая женщина, она изображена в профиль, в бледно-сиреневом платье со шнуровкой[15].

В марте 1844 года Наталья Николаевна Пушкина вышла замуж за только что назначенного командующим лейб-гвардии конным полком генерал-майора Петра Петровича Ланского. Его племянник Н. П. Ланской зарисовал своего дядю в 1844 году именно в мундире генерал-майора (в этот чин П. П. Ланской был произведен в 1843 году); по художественным достоинствам этот карандашный портрет отвечает всем требованиям профессионального мастерства. В 1849 году Ланской был назначен генерал-адъютантом, и на втором портрете он изображен уже в адъютантском мундире, курящим трубку с длинным чубуком. Возможно, что рисунок 1849–1850 годов делал Ксавье де Местр, до глубокой старости владевший искусством создавать удачные портреты.

Кроме портретов, атрибутированных с помощью Анны Александровны Пушкиной, а также определенных сравнением с другими, уже известными портретами некоторых современников поэта, в альбоме Н. Н. Пушкиной находятся изображения ряда лиц, убедительно определить которые пока не удалось.

Среди рисунков Н. И. Фризенгоф августа 1841 года есть портрет мужчины средних лет, одетого довольно парадно, в сюртуке, спокойно сидящего в кресле; возможно, это портрет мужа Е. Н. Вревской (Вульф) — Бориса Александровича Вревского. Хороший портрет пожилой женщины, сидящей на диване с вязанием в руках, может быть изображением Софьи Ивановны де Местр, приехавшей тогда в Михайловское вместе с Н. И. Фризенгоф и ее мужем.

Такие же предположения могут быть высказаны и по поводу других рисунков этого периода.

Несколько акварельных портретов Т. Райта 1843–1844 годов в альбоме представляют также пока неизвестных лиц. Среди них может быть портрет одного из братьев Карамзиных или кого-либо из других знакомых Пушкина.

Альбом Орловых-Раевских по внешнему виду и по характеру представленных в нем портретов несколько отличается от альбома Н. Н. Пушкиной. Это большой, массивный, в кожаном портфеле-обложке альбом, заполненный многочисленными рисунками, документами, фотографиями, засушенными цветами и листьями. Составлялся альбом, очевидно, с начала 1840-х годов, и исходной точкой для этого, по всей вероятности, явилась смерть Михаила Федоровича Орлова в 1842 году. Альбом начинается со стихов, написанных на смерть Орлова историком, философом, московским пастором К. Зедергольмом.

Хранился альбом в семье и впервые был выставлен на всеобщее обозрение на юбилейной пушкинской выставке 1899 года в Москве. В альбоме выставки воспроизведены были фрагменты некоторых листов альбома Орловых-Раевских. Тогда эта реликвия хранилась у жены Орлова — Ольги Павловны Орловой (рожденной Кривцовой). В 1938 году альбом был приобретен Государственным музеем Пушкина у внучки Орлова — Елизаветы Николаевны Орловой. Многие подписи и надписи в альбоме сделаны рукою Екатерины Николаевны Орловой (Раевской) или рукою ее внучки Софьи Владимировны Яшвиль (в замужестве Уваровой).

Самую ценную часть альбома составляют семейные портреты, в том числе и групповые, Орловых-Раевских, а также бытовые сцены, выполненные в технике силуэтов из белой бумаги. Среди наиболее интересных портретов — рисунок князя Ильи Андреевича Долгорукова, поручика лейб-гвардии 2-й артиллерийской бригады, адъютанта графа Аракчеева, представляющий шестнадцатилетнего подпоручика лейб-гвардии гусарского полка Николая Раевского-младшего. Рисунок был сделан в 1817 году в Царском Селе, где этот полк тогда стоял. Пушкин-лицеист был дружен с некоторыми офицерами гусарского полка, и дружба с Николаем Раевским, начавшаяся в лицейские годы, продолжалась и крепла после выхода поэта из Лицея.

Интересен также портрет старшего брата Николая Раевского, Александра, нарисованный рукою неизвестного художника в 1813 году. А. Н. Раевский изображен в мундире обер-офицера, с наградным крестом на груди. В 1813 году Александр Раевский — уже адъютант генерала Михаила Семеновича Воронцова, участвовавшего в заграничной кампании 1813–1814 годов. В 1823 году в Одессе А. Раевский часто встречался и вел интересные беседы с А. С. Пушкиным. Поэт тогда ощущал влияние незаурядной личности Раевского. Психологический портрет Александра Николаевича со свойственным ему духом «отрицанья и сомненья» поэт обрисовал в стихотворении «Демон» (1823). О неблаговидной роли А. Раевского в отношениях Пушкина и Е. К. Воронцовой содержится намек в стихотворении «Коварность» (1824).

Александр Николаевич Раевский, однако, высоко ценил талант Пушкина. В письме к поэту из Александрии (около Белой Церкви), имения графини А. В. Бранницкой, от 21 августа 1824 года он уверял его в своей «истинной дружбе», выражал заботу о сохранении и развитии «прекрасного и большого» таланта Пушкина.

А. Н. Раевский, так же как и его брат Николай, привлекался по делу декабристов; на допросах, как отмечали современники, он держался с редким достоинством; после освобождения получил «очистительный аттестат» и чин камергера.

В альбоме небольшой портрет матери братьев и сестер Раевских — Софьи Алексеевны (рожденной Константиновой), внучки Михаила Васильевича Ломоносова. На рисунке неизвестного художника 1807 года изображена молодая женщина в чепце, спокойно сидящая на стуле с работой в руках; около нее стоит одна из ее маленьких дочерей.

Привлекает внимание в альбоме малоизвестный портрет Василия Андреевича Жуковского, сидящего в кресле с трубкой в руке; рисунок относится ко времени путешествия Жуковского с наследником (будущим Александром II) по России. В конце августа 1837 года Жуковский был в Одессе, где встречался с Николаем Николаевичем Раевским-младшим. В своем дневнике Василий Андреевич писал, что «Н. Н. Раевский много говорил о Пушкине». Очевидно, тогда же Раевский зарисовал путешествующего Жуковского.

Находящиеся в альбоме портреты поэта и общественного деятеля, киевского губернского предводителя дворянства Густава Олизара уникальны. Он жил в Крыму, где встречался с Адамом Мицкевичем, посвятившим ему сонет «Аюдаг». В стихах Г. Олизар воспевал свою Беатриче — Марию Раевскую, в которую был безнадежно влюблен. Александр Пушкин общался с ним в Киеве, Кишиневе и Одессе. В послании 1824 года «Графу Олизару» Пушкин писал о том, что национальные противоречия и предрассудки не должны препятствовать общению в искусстве и что «прекрасная поэзия объединяет племена и народы». Граф Олизар был связан с польскими патриотическими кругами и привлекался по делу декабристов. Два раза он сватался к дочерям генерала Раевского: сперва к Марии Николаевне, а затем, в 1828 году, к ее сестре Елене, оба раза получил отказ. Карандашный рисунок 1821 года в профиль сделан Николаем Раевским-младшим (о чем свидетельствует подпись под рисунком); несмотря на некоторую карикатурность портрета, он дает достаточно полное представление о внешнем облике польского поэта. Второй портрет Густава Олизара — белый силуэт, наклеенный на альбомный лист между силуэтами, относящимися к женитьбе Михаила Федоровича Орлова на Екатерине Раевской в 1821 году. Этот портрет, хотя и менее выразительный, дополняет наше представление о южном знакомце Пушкина.

Предполагаемый портрет Екатерины Николаевны Раевской 1817 года, в возрасте двадцати лет, также мало известен; на листе вверху ясно видна дарственная надпись старшему брату Александру. Под профильным портретом очень миловидной девушки стихотворные строки, воспевающие прекрасный характер и красоту Екатерины Раевской. В рисунке чувствуется большое желание автора как можно точнее передать черты этой необыкновенной (по определению Пушкина) девушки.

Чрезвычайно интересны в альбоме две портретные групповые зарисовки семьи Орловых-Раевских. Первая из них относится к 1836 году. В центре этой группы величественная Екатерина Николаевна Орлова, она в красивом, модном, открытом зеленом платье, с прозрачным шарфом на голове. Рядом с нею сидит ее десятилетняя дочь Анна (близкие звали ее Нинеттой), белокурая, голубоглазая девочка, будущая княгиня Яшвиль, любимица семьи. Справа и слева от матери и дочери — пожилая англичанка, воспитательница детей Орловых, и молодая привлекательная девушка с грустным выражением лица, воспитанница или компаньонка.

На другом групповом портрете, сделанном в Москве в марте 1841 года, автором которого, по всей вероятности, является Николай Михайлович Орлов, изображены Михаил Федорович Орлов и его жена Екатерина Николаевна. Здесь же Николай Михайлович нарисовал и себя, и свою сестру — пятнадцатилетнюю Анну-Нинетту.

В Центре группы — англичанин Фома (Томас) Яковлевич Эванс, воспитатель Николая Михайловича Орлова. С весны 1831 года опальный М. Ф. Орлов получил наконец разрешение вместе с семьей жить в Москве После принудительного пребывания в своем калужском имении Милятино, в Болтышке у Раевских и Полтаве у ссыльного Александра Раевского Михаил Федорович смог заняться снова общественной и литературной деятельностью. Он чувствовал некоторую двусмысленность в своем положении освобожденного, но непрощенного декабриста. По словам юного А. И. Герцена, Орлов «был похож на льва, сидящего в клетке и не смевшего даже рычать…». В 1834 году Михаил Федорович занял пост директора «Московского художественного класса» и в написанном им отчете о деятельности класса за 1834–1835 годы показал себя знатоком живописи. Внешне, по словам Герцена, он еще был красавец, «чело, как череп голый[16], античная голова, оживленные черты и высокий рост придавали ему истинно что-то мощное…».

На рисунке из альбома Орловых-Раевских в облике генерала Орлова можно увидеть выражение достоинства и горести одновременно. Его сын, Николай Михайлович, — человек несколько иного склада. Он окончил Московский университет, входил в студенческий кружок, членами которого были Яков Полонский, Аполлон Григорьев, К. Ф. Кавелин и другие либерально настроенные юноши из зажиточных семей. Я. П. Полонский в своих воспоминаниях называл Николая Орлова «рослым красавцем-студентом». Позже он служил в Нижегородском полку, затем в Военном министерстве. Воспитателем Н. М. Орлова был уже упоминавшийся Фома Яковлевич Эванс, живший в старости в семье Орловых и ставший фактически членом их семьи. Этот англичанин, долго живший в России и умерший в Москве, являлся в своем роде примечательной личностью. Приехав в Россию двадцатилетним хорошо образованным юношей, он стал учителем английского языка в Москве, а затем «лектором английского языка и словесности» при Московском университете. Томас Эванс воспитал не одно поколение москвичей, его учениками были Ипполит Иванович Муравьев-Апостол, Семен Семенович Хлюстин и другие юные москвичи. Оставив кафедру при Московском университете, в 1826 году Эванс уехал за границу с сыновьями князя И. И. Барятинского, а вернувшись, стал воспитателем Николая Орлова. После вступления Н. М. Орлова в военную службу Фома Яковлевич остался жить в семье Н. Н. Раевского-младшего в Крыму с целью воспитания его маленьких сыновей. Когда умер Николай Николаевич, Эванс вернулся в Москву и жил в доме Орловых, окруженный вниманием и любовью. Он умер в 1849 году и похоронен с большой пышностью своими учениками и друзьями.

Обладая широкими знаниями в области филологии, Эванс страстно любил природу, занимался ботаникой; эту страсть он передал и своим воспитанникам. Фома Яковлевич был неплохим музыкантом и хорошо разбирался в живописи. Засушенные цветы и листья в альбоме, акварельные зарисовки красивых цветов и веток с плодами сделаны непосредственно самим Эвансом или его воспитанниками под его руководством. Живя в Крыму, он зарисовывал (иногда вместе с Николаем Орловым) виды крымских поселений и поместий.

Ранней осенью 1820 года Александр Пушкин вместе с отцом и сыном Раевскими едет из Гурзуфа (куда он приехал из Феодосии на бриге «Мингрелия») через Балаклавскую долину в Бахчисарай, осматривает ханский дворец и в нем фонтан Сельсебийль (райский источник) Тогда же Николай Николаевич Раевский-младший зарисовывает гурзуфский фонтан с каменной аркой и каменными скамьями около него; под рисунком подпись: «Fontain de Goursouf par Nicolas Raiewsky 1820».

В альбоме есть изображение и фонтана слез в Бахчисарае — рисунок 1843 года, автором его, по всей вероятности, был Николай Михайлович Орлов. Под ним подпись: «Fontanne des Larrnes» (Бахчисарай).

Серия силуэтов из белой бумаги на тему сватовства и женитьбы генерала М. Ф. Орлова на Екатерине Раевской чрезвычайно интересна. В силуэтах выражено отношение обеих семей к этому важному событию; в каждой сценке отражается характер вступающих в брак, каждое силуэтное изображение имело особый смысл для окружающих. Силуэты в определенном порядке наклеивались на альбомный лист. Первая серия силуэтов датирована: «Janvier 1821» (января 1821), сбоку приписано: «Catherine Rai'evsk… Michel Orloff». M. Ф. Орлов совсем недавно назначен дивизионным командиром 16-й пехотной дивизии 2-й армии, расквартированной в Молдавии. Первые шесть силуэтов относятся к периоду сватовства Михаила Федоровича Орлова к Екатерине Раевской: 1) Екатерина Николаевна поливает из бутылки Михаила Орлова, стоящего под балконом, очевидно, охлаждая его пыл. 2) Она же, стоя перед туалетом, украшает прическу, за нею со щеткой в руках стоит Михаил Федорович. 3) М. Ф. Орлов, стоя на одном колене, держит на руках перед Екатериной Раевской моток ниток. 4) Екатерина Николаевна с пучком розог в руке бежит к стоящему на колене Михаилу Федоровичу. 5) Михаил Орлов сидит за роялем, очевидно, сочинил мадригал или романс в честь невесты; с листом в руке от рояля устремляется в сторону Александр Раевский. 6) Мария Раевская разговаривает или обсуждает что-то с мадам Могилинской, служившей по всей вероятности, в доме Раевских домоправительницей. На обороте этого же листа большой силуэт, семейное хозяйство М. Ф. Орлова. Условно изображены парадное крыльцо — портик дома Орловых в Кишиневе — и расположенная напротив кухня. Михаил Федорович, сидя на крыльце, принимает посетителей. В кухне Екатерина Николаевна Орлова льет что-то в сосуд, находящийся в руках повара. Подчеркивается общественный вес и демократичность генерала Орлова, с одной стороны, и хозяйственные способности его молодой жены — с другой. Внизу листа символическое изображение Михаила Орлова в образе мощного льва, в которого амур уже выпустил из лука свою стрелу. Рядом силуэтный портрет Густава Олизара и младенца; судя по надписи, это десятимесячная дочь Орловых Анна-Нинетта (последний силуэт относится уже к 1827 году).

События, так талантливо изображенные в силуэтах, происходят на глазах у Пушкина. В конце января 1821 года он приезжает в Киев и живет у Н. Н. Раевского-старшего, общается с членами его семьи, с М. Ф. Орловым, помолвленным с Екатериной Раевской. Только в середине февраля он уезжает вместе с братьями Давыдовыми из Киева в Тульчин; с весны 1821 года поэт живет в Кишиневе, куда была переведена канцелярия его начальника Инзова и куда приехал с женой Орлов. Вот как описывает эти месяцы жизни Пушкина П. В. Анненков в своих «Материалах для биографии Пушкина»: «Начало 1821 года застало его уже в самом Киеве, как свидетельствует стихотворение «Морской берег»[17], под которым выставлено в оригинале: «8 февраля 1821. Киев». Мы знаем, что в это время генерал Раевский, под покровительством которого состоял Пушкин, праздновал в Киеве семейную свою радость. Пушкин снова возвращается опять в поименованную нами деревню (Каменка, имение Давыдовых. — Авт.) и 20 февраля кончает там «Кавказского пленника». Посвящение поэмы и эпилог к ней написаны гораздо позднее (в мае месяце) и уже в Одессе… В начале весны 1821 года Пушкин снова является в Кишинев вместе с одним из чиновников М. Ф. Орловым, прибывшим к месту своего служебного назначения в Бессарабию тоже из Киева».

Многие рисунки и силуэты альбома Орловых-Раевских А. С. Пушкин мог видеть, обсуждать их достоинства; возможно даже, поэт принимал участие в работе над ними.