Поселенцы

Глава одиннадцатая

На слѣдующій день утромъ Елисавета и Луиза отправились въ лавку Лекуа, чтобъ исполнить обѣщаніе, данное Натти. Купивъ пороху, онѣ оставили лавку и молча продолжали свою прогулку. Нѣсколько разъ Луиза начинала говорить что-то, но y ней недоставало на это духу.

— Можетъ, вы нездоровы? спросила Елисавета, замѣтивъ нерѣшительность своей подруги. — Если такъ, то намъ лучше вернуться домой, и въ другой разъ найти случай исполнить желаніе стараго Натти.

— Нѣтъ, я не больна, но боюсь, отвѣчала Луиза: — Никогда не рѣшаюсь я идти на эту гору, если нѣтъ около меня защитника. Я не могу идти далѣе, и чувствую, что слабѣю.

Это объясненіе непріятно смутило Елисавету; она на минуту задумалась, не зная, на что рѣшиться въ настоящемъ положеніи. Однако, она тотчасъ отбросила нерѣшительность, сообразивъ, что время дѣйствовать, a не думать, и отвѣтила.

— Хорошо же, я должна одна рѣшиться на это отчаянное предпріятіе, если только оно таково, и не могу никому довѣриться, иначе Натти будетъ открытъ. Подождите по крайней мѣрѣ y подошвы горы, чтобы люди не увидѣли меня одну, идущую въ горы. Подождите меня, Луиза, пока я возвращусь.

— Да, съ удовольствіемъ, даже если вы отлучитесь на цѣлый годъ, только не требуйте, чтобъ я шла съ вами въ горы.

Такъ какъ Елисавета убѣдилась, что дрожащая подруга ея дѣйствительно не могла идти далѣе, то оставила ее вблизи большой дороги, откуда ей видно было селеніе безъ того, чтобы самой быть замѣченной прохожими, и одна продолжала путь. Твердыми и быстрыми шагами спустилась она по горной тропинкѣ и, пройдя мимо отверстій въ кустахъ, по временамъ останавливалась на минуту, чтобы вздохнуть или нѣсколько полюбоваться чуднымъ видомъ. Продолжавшаяся долгое время засуха превратила зелень долины въ коричневатый цвѣтъ, и теперь ей именно недоставало того пріятнаго для глазъ и веселаго вида который обыкновенно представляетъ раннее лѣто. Даже небо казалось повреждено было сухостью земли, ибо солнце закрылось туманомъ, распространившимся по всей атмосферѣ. Синева небеснаго свода едва была видна и только мѣстами просвѣчивала сквозь туманъ. Воздухъ, который вдыхала Елисавета, былъ горячъ и сухъ, и когда она должна была сойти съ проложенной тропинки, то почувствовала грудь свою сдавленною до задушенія. Тѣмъ не менѣе, она подвигалась впередъ, съ твердой рѣшимостью исполнить свое обѣщаніе и не оставить стараго охотника безъ поддержки въ его безпомощномъ состояніи.

На вершинѣ горы находилось небольшое открытое мѣсто, съ котораго можно было обозрѣть всю долину и селеніе. Здѣсь надѣялась она встрѣтить охотника и шла туда такъ поспѣшно, какъ только позволила крутая дорога и густая чаща лѣса. Безчисленные обломки скалъ, сваленныя деревья и обломанныя вѣтви затрудняли ея путь, но она съ рѣшительностію превозмогла всѣ эти препятствія и даже нѣсколько минутъ ранѣе опредѣленнаго времени достигла назначеннаго пункта.

На минуту Елисавета присѣла на пень, чтобы отдохнуть, потомъ бросила взглядъ вокругъ и стала искать своего стараго друга. Зоркій глазъ убѣдилъ ее, что его нѣтъ еще, и потому она встала, пошла вдоль опушки лѣса и изслѣдовала вблизи мѣсто, гдѣ бы Натти могъ спрятаться. Но и это стараніе ея было напрасно. Тогда, собравшись съ силами, рѣшилась она въ этомъ уединенномъ мѣстѣ прибѣгнуть къ своему голосу.

— Натти! Натти! Кожаный-Чулокъ! Эй, Натти! кричала она по всѣмъ направленіямъ, но не получала никакого отвѣта, кромѣ эха ея собственнаго звонкаго голоса, раздававшагося по сухому лѣсу.

Тогда Елисавета приблизилась къ краю рощи, гдѣ въ отвѣтъ на крикъ ея послышался слабый, но явственно слышный свистъ. Она ни минуты не сомнѣвалась, что Натти ожидаетъ ее и этимъ свистомъ хочетъ дать знать о своемъ присутствіи. Поэтому она спустилась съ горы на сто футовъ, пока достигла небольшой, природной терасы, на днѣ которой нѣсколько деревъ пустили корни въ трещинѣ скалы. Она дошла до края этой терасы и стала смотрѣть внизъ чрезъ отвѣсный обрывъ на передней сторонѣ, какъ вдругъ шумъ сухихъ листьевъ возлѣ нея далъ взорамъ ея другое направленіе. Она испугалась предмета, представившагося ея глазамъ, но минуту спустя снова вернулось къ ней присутствіе духа, и твердыми шагами, не безъ любопытства подошла она ближе.

Здѣсь сидѣлъ Чингахгокъ на стволѣ сваленнаго дуба, обративъ свою темную фигуру къ дѣвушкѣ и направивъ глаза на лицо ея съ такимъ дикимъ видомъ, что менѣе рѣшительная непремѣнно испугалась бы его. Плащъ его соскользнулъ съ плеча и окружилъ его живописными складками, такъ что вся верхняя часть его тѣла — грудь, руки и спина — были обнажены. Длинные черные волосы были заплетены и висѣли внизъ по спинѣ, такъ что высокій лобъ свободно возвышался надъ проницательными глазами. Въ ушахъ его, согласно индійскому обычаю, вдѣты были украшенія изъ серебра и жемчуга. Подобныя же украшенія висѣли изъ его ноздрей надъ губами и упирались въ подбородокъ. Лицо и все тѣло раскрашены были фантастическимъ образомъ, и вся наружность его представляла индійскаго воина, приготовившагося на чрезвычайно важное дѣло.

— Чингахгокъ, старый пріятель! какъ поживаете? спросила Елисавета, быстро приближаясь къ нему: — Что васъ такъ рѣдко видно въ деревнѣ? Вы обѣщали мнѣ корзину, за которую я давно уже приготовила вамъ ситцевую рубаху.

Индѣецъ нѣсколько времени пристально смотрѣлъ на дѣвушку, не давая никакого отвѣта, но наконецъ сказалъ:

— Рука Чингахгока не плететъ болѣе корзинъ и ему не нужно рубахи.

— Но, если понадобится, то онъ знаетъ теперь, гдѣ найти ее, возразила Елисавета. — Въ самомъ дѣлѣ, старый другъ мой, мнѣ кажется, что вы имѣете право требовать отъ насъ всего, чего можете желать или въ чемъ встрѣтите нужду.

— Послушай меня, дочь моя, отвѣчалъ Чингахгокъ съ торжественною важностью. — Уже прошло шестьдесятъ лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ Чингахгокъ былъ молодъ. Въ то время онъ былъ гибокъ какъ сосна, вѣренъ какъ пуля Натти, силенъ какъ буйволъ и быстръ какъ пантера. Когда народъ его преслѣдовалъ враговъ своихъ, то Чингахгокъ находилъ ихъ слѣдъ! Когда народъ его дѣлалъ празднества и считалъ скальпы враговъ, то на его поясѣ висѣло большее число ихъ; когда женщины плакали и жаловались на недостаточность мяса для насыщенія ихъ дѣтей, то Чингахгокъ былъ первый на охотѣ, и пуля его была быстрѣе оленя. Въ это время, дочь моя, Чингахгокъ дѣлалъ зарубки на деревьяхъ своимъ томагавкомъ, чтобы Мингосы знали, гдѣ можно найти его, но корзинъ тогда онъ не дѣлалъ.

— Эти времена прошли, старый храбрецъ, возразила Елисавета. — Народъ вашъ исчезъ, и вмѣсто того, чтобъ преслѣдовать враговъ, вы научились жить въ мирѣ.

— Дочь моя, подойди сюда; здѣсь ты можешь видѣть озеро, жилище твоего отца, и берега извилистой Сускеганны. Чингахгокъ былъ молодъ, когда племя его, послѣ совѣщанія, подарило эту страну, и соплеменники отдали все тому, кого любили. Ни одинъ Делаваръ не стрѣлялъ на его землѣ оленей и не ловилъ птицъ, ибо все принадлежало ему.

— Развѣ Чингахгокъ не жилъ мирно?

— Дочь моя, пока Чингахгокъ былъ молодъ, онъ видѣлъ, какъ бѣлый изъ Фронтенака спустился до Альбани, чтобы сражаться съ своими бѣлыми братьями. Онъ видѣлъ, какъ англичане и американцы за право владѣть этой страною раздробляли другъ другу черепы своими томагавками! Онъ видѣлъ, какъ страна эта отнята была y прежняго властелина ея и его потомковъ и перешла въ другія руки. Развѣ это не значитъ жить мирно, дочь моя?

— Но развѣ Делавары тоже не сражались? спросила Елисавета. — Развѣ они не промѣняли свою землю на порохъ, покрывала и другіе товары?

— Гдѣ товары, за которые куплены были права прежняго владѣльца? спросилъ индѣецъ, остановивъ свои темные глаза пристально и пытливо на лицѣ Елисаветы. — У меня въ жилищѣ они? Сказали развѣ ему: брать, продай намъ землю за это золото, серебро, товары и ружья? Нѣтъ, землю отъ него отняли, какъ берутъ скальпъ y врага. Развѣ это миръ?

— Чингахгокъ, я этого не понимаю! возразила Елисавета. — Вы судили бы иначе, если бы вамъ извѣстны были наши законы и обычаи. Не думайте только ничего дурнаго о моемъ отцѣ: онъ добръ и справедливъ.

— Да, онъ справедливъ, и я сказалъ орленку, что онъ окажетъ ему справедливость.

— Кого вы называете орленкомъ? Кто онъ, откуда и на чемъ основываете вы его сомнительныя права?

— Дочь моя долго жила съ орленкомъ подъ одной кровлей. Развѣ y него нѣтъ языка?

— Нѣтъ, по-крайней-мѣрѣ, для того, чтобъ довѣрить свои тайны. Я полагаю, что вы говорите объ Оливерѣ Эдвардсѣ? Онъ слишкомъ Делаваръ, чтобы повѣрить женщинѣ свои сокровенныя мысли.

— Дочь моя! великій духъ создалъ твоего отца съ бѣлой кожей, a меня съ красной; но въ сердца обоихъ насъ влилъ онъ кровь, которая быстро текла по жиламъ, пока мы были молоды, но которая теперь течетъ лѣниво и холодно, когда мы состарились. Развѣ кромѣ кожи есть еще разница? Нѣтъ! Чингахгокъ былъ однажды женатъ и имѣлъ прекраснаго сына. У васъ другіе обычаи, чѣмъ y моего народа, но развѣ ты думаешь, что Чингахгокъ не любилъ Ватавы и Ункаса?

— A что же сталось съ вашей женой и сыномъ? спросила Елисавета, глубоко тронутая печальнымъ видомъ индѣйца.

— Что сталось со льдомъ, покрывавшимъ озеро? Онъ растаялъ и превратился въ воду. Чингахгокъ жилъ, пока весь народъ его не переселился въ міръ духовъ, но теперь пришло его время, и онъ готовъ къ смерти.

Онъ замолчалъ и опустилъ голову на грудь. Елисавета до того была тронута, что нѣсколько времени не могла прервать молчанія, хотя охотно развлекла бы грустныя мысли стараго воина. Наконецъ она сказала:

— Чингахгокъ, гдѣ Натти? По желанію его, я принесла этотъ порохъ и теперь нигдѣ не найду его. Хотите взять его на сохраненіе, чтобы при случаѣ передать ему?

Индѣецъ тихо поднялъ голову и серьезно посмотрѣлъ на порохъ, который Елисавета положила ему въ руку.

— Это большой врагъ моего народа, сказалъ онъ. — Безъ него бѣлые никогда не могли бы прогнать Делаваровъ. Да, дочь моя, духъ научилъ вашихъ отцовъ дѣлать оружіе и порохъ, чтобъ поразить индѣйцевъ въ ихъ родинѣ, и скоро не останется въ этихъ горахъ ни одного Могикана. Когда Чингахгокъ переселится въ лучшій міръ, то съ нимъ угаснетъ послѣдній изъ этого племени.

Старый воинъ нагнулся впередъ, уперся локтями въ колѣни, и, казалось, прощался со всѣми предметами долины, которые все еще не были ясно видны за густымъ туманомъ. Воздухъ между тѣмъ все болѣе и болѣе сгущался, и Елисавета уже чувствовала, что съ каждой минутой дыханіе ея затруднялось. Въ это время глаза Чингахгока утратили болѣзненное выраженіе; взглядъ его сдѣлался дикимъ и онъ воскликнулъ съ вдохновеніемъ пророка.

— Чангахгокъ отправится въ ту страну, гдѣ его предки, и найдетъ тамъ столько дичи, сколько рыбъ въ озерѣ. Ни одна женщина не будетъ жаловаться на недостатокъ пищи и ни одинъ Мингосъ не приблизится къ тому краю, въ которомъ обитаютъ краснокожіе. Отцы! сыновья! всѣ туда! У Чингахгока нѣтъ болѣе сына, кромѣ молодаго орла, и въ жилахъ его течетъ кровь бѣлаго!

— Чингахгокъ, скажите мнѣ, кто этотъ Эдвардсъ? спросила Елисавета, чтобъ дать мыслямъ индѣйца другое направленіе. Откуда онъ и почему вы такъ его любите?

При этомъ вопросѣ Чангахгокъ вскочилъ, схватилъ руку дѣвушки, притянулъ ее къ себѣ, показалъ на разстилавшуюся подъ ними долину и сказалъ:

— Смотри, дочь моя, докуда можетъ видѣть глазъ, все было его собственностію…

Въ это время надъ головами ихъ пронеслась страшная масса дыма, и, катясь съ шумомъ, закрыла имъ видъ на горы. Испуганная этимъ явленіемъ, Елисавета вскочила и взглянула на вершину горы, которая тоже была покрыта густымъ дымомъ. Между тѣмъ, страшный звукъ, въ родѣ шума бури, разносился по всему лѣсу.

— Ради Бога, Чингахгокъ, что это значить? воскликнула она: дымъ окружаетъ насъ, и на меня дышитъ пламя сильнаго жара.

Прежде чѣмъ этотъ могъ отвѣтить, въ лѣсу раздался голосъ:

— Чингахгокъ! кричалъ онъ: — Могиканъ! гдѣ ты? Весь лѣсъ въ огнѣ и остается только одна минута для бѣгства.

Чингахгокъ приложилъ руку ко рту и издалъ губами свистъ, вслѣдъ за которымъ послышались поспѣшные шаги по кустарнику и пнямъ, и затѣмъ появился Эдвардсъ, съ лицомъ, выражавшимъ страхъ.

— Слава Богу, что я нашелъ васъ! старый другъ, сказалъ онъ, нѣсколько вздохнувъ. — Вставайте и идите прочь! Пламя окружаетъ всю скалу, и если мы не прорвемся сквозь него, то намъ останется только броситься съ обрыва, ибо необходимо добраться до низу. Вставайте, Чингахгокъ! время дорого!

Въ торопливости Эдвардсъ не замѣтилъ Елисаветы, которая отошла за выступъ скалы. Показавъ на нее, Чингахгокъ сказалъ, какъ бы оживая:

— Спаси ее, Чингахгокъ умретъ!

— Ее? О комъ ты говоришь? вскричалъ молодой человѣкъ, и быстро обернулся. Увидѣвъ Елисавету, онъ поблѣднѣлъ какъ мертвецъ, и ужасъ почти лишилъ его языка.

— Вы здѣсь, Елисавета? вскричалъ онъ. — Боже! неужели вамъ суждено умереть такою смертію?

— Нѣтъ, нѣтъ, Эдвардсъ, я не думаю, чтобъ опасность была такъ велика, возразила молодая дѣвушка, стараясь быть спокойною: — до сихъ поръ я вижу только дымъ и нигдѣ не видно огня, который бы могъ вредить намъ. Попытаемся бѣжать.

— Возьмите мою руку, сказалъ Эдвардсъ: — можетъ, мы и найдемъ свободную дорогу. Но можете ли вы выдержать путь?

— Конечно, но я все-таки не думаю, чтобъ опасность была такъ страшна. Пойдемте по той дорогѣ, по которой вы пришли.

— Да, да, пойдемте! сказалъ молодой человѣкъ съ нерѣшительностію: — Надѣюсь, что тамъ нѣтъ опасности, и только напрасно напалъ на васъ такой страхъ.

— Но можемъ ли мы покинуть Чингахгока? Онъ ищетъ смерти, какъ самъ говоритъ.

Болѣзненное выраженіе блеснуло на лицѣ молодаго человѣка; онъ на минуту остановился, чтобы, не теряя времени, найти дорогу сквозь страшный огненный кругъ.

— Намъ нечего останавливаться, сказалъ онъ съ спокойствіемъ нерѣшительности. — Онъ привыкъ къ лѣсамъ и ихъ ужасамъ и навѣрно найдетъ выходъ, если только захочетъ. Впередъ!

— Недавно вы думали иначе, Эдвардсъ, сказала Елисавета: — Не оставляйте его умереть такою страшною смертію.

— Индѣецъ не сгоритъ! Слышалъ ли кто что нибудь подобное! нѣтъ, индѣецъ не можетъ сгорѣть, одна такая мысль возбуждаетъ смѣхъ! Поспѣшите только, миссъ Темпль! Дымъ можетъ сдѣлаться для васъ опаснымъ.

— Эдвардсъ! ваши глаза, ваши взгляды пугаютъ меня! Скажите мнѣ откровенно, развѣ опасность дѣйствительно сильнѣе, чѣмъ мнѣ кажется? Увѣряю васъ, что я готова на самую крайность.

— Миссъ Темпль, если намъ удастся достигнуть этой вершины скалы, прежде чѣмъ огненная рѣка охватитъ ее, то мы спасены! воскликнулъ онъ прерывающимся голосомъ: — Бѣгите, какъ можно скорѣе! Дѣло идетъ о вашей жизни!

Какъ мы только-что сказали, мѣсто, гдѣ Елисавета встрѣтила индѣйца, было родъ скалистой платформы, которая спереди представляла крутой и глубокій обрывъ. Другая сторона ея въ менѣе рѣдкихъ уступахъ соединялась съ остальными горами, къ которымъ Эдвардсъ увлекалъ свою спутницу съ необыкновенною поспѣшностію.

Громадныя облака дыма окружали вершину горы и скрывали успѣхи неудержимой стихіи. Сильный шумъ привлекъ однако глаза Елисаветы на границу дыма и здѣсь она увидѣла раздувавшееся пламя, которое то подымалось кверху, то опускалось къ землѣ, гдѣ казалось истребляло каждую вѣтку, каждый кустъ, каждый листокъ. Такой видъ побудилъ бѣглецовъ удвоить свои усилія, но, къ ихъ несчастію, прямо поперекъ дороги лежала куча старыхъ, высохшихъ листьевъ, которые пламя охватило въ ту самую минуту, когда бѣглецы уже считали себя спасенными. Скоро запылалъ огонь и загородилъ дорогу. Бѣглецы отскочили назадъ и поспѣшили къ вершинѣ скалы, съ которой на окружающее ихъ смотрѣли дикими взорами и какъ бы оглушенные. Огонь съ необычайной быстротой охватилъ все вокругъ себя и въ теченіе нѣсколькихъ минутъ обратилъ всю эту сторону горы въ клокотавшее море огня.

Легкая одежда Елисаветы дѣлала весьма опаснымъ приближеніе къ бушевавшей стихіи, a висящія части наряда казалось служили лишь къ тому, чтобы привлекать на Елисавету опасность и страхъ.

Жители Темпльтона имѣли обыкновеніе брать съ этой горы дровяной и строевой лѣсъ, при чемъ съ безразсчетной роскошью таскали только стволы, оставляя верхушки и сучья на мѣстѣ и предоставляя имъ гнить отъ времени. Поэтому, гора во многихъ мѣстахъ покрыта была большими массами столь горючаго матеріала, что, находясь два мѣсяца подъ лучами палящаго солнца, онъ могъ легко воспламениться отъ одного слабаго прикосновенія огня. Такимъ образомъ, пламя переходило съ кучи на кучу съ быстротою бѣгущаго оленя.

Видъ былъ такъ же прекрасенъ, какъ и страшенъ, и Эдвардсъ съ Елисаветой смотрѣли теперь съ рѣдкою смѣсью ужаса и любопытства на быстрые успѣхи опустошенія. Молодой человѣкъ однако снова собрался съ духомъ и повелъ свою спутницу вдоль окраины дыма, при чемъ часто, но безуспѣшно, пытался найти проходъ сквозь густыя облака его. Такимъ образомъ, они описали полукругъ около верхней части терасы, и наконецъ пришли къ страшному убѣжденію, что совершенно отрѣзаны огнемъ со всѣхъ сторонъ. Теперь Елисавету овладѣлъ весь ужасъ ея страшнаго положенія, и опасность ясно представилась ей.

— Эта гора кажется предназначена приносить мнѣ вредъ, прошептала она. — Здѣсь будетъ наша могила.

— Нѣтъ, не говорите этого, миссъ! Еще не вся надежда потеряна, мужественно возразилъ молодой человѣкъ, хотя выраженіе глазъ его противорѣчило этимъ словамъ; мы вернемся на вершину скалы, тамъ навѣрное найдемъ еще мѣсто, куда можно будетъ спастись.

— Такъ ведите меня туда, уже по крайней мѣрѣ испытаемъ все возможное.

Не ожидая отвѣта, перепуганная дѣвушка побѣжала къ краю обрыва, бормоча про себя съ судорожнымъ, сдержаннымъ всхлипываніемъ:

— Отецъ! отецъ! несчастный отецъ мой!

Въ одну минуту и Эдвардсъ стоялъ возлѣ нея, и пристально смотрѣлъ во всѣ глаза, не найдется ли отверстія, которое могло бы облегчить ихъ бѣгство или по крайней мѣрѣ сдѣлать его возможнымъ. Но верхняя плоскость скалы была такъ гладка, что нога едва могла ступать на нее, и нельзя было и думать воспользоваться слабыми выступами крутой стѣны, чтобы спуститься внизъ, съ вышины ста футовъ. Эдвардсъ вскорѣ убѣдился, что всякая надежда потеряна, и съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ обратился къ другой попыткѣ къ спасенію.

— Миссъ Елисавета, сказалъ онъ, намъ ничего не остается какъ спустить васъ отсюда на лежащія внизу скалы. Другаго пути я не вижу, и плащъ Чингахгока будетъ достаточною лѣстницею. Надо попробовать; это все лучше, чѣмъ оставить васъ на жертву такой смерти.

— A что ж тогда съ вами будетъ? возразила Елисавета: — Нѣтъ, нѣтъ, ни вы, ни Чингахгокъ не должны быть жертвами моего спасенія.

Эдвардсъ не слушалъ этихъ словъ, но поспѣшилъ къ Чингахгоку. Этотъ далъ свой плащъ безъ возраженія, оставаясь на своемъ мѣстѣ съ достоинствомъ и присутствіемъ духа индѣйца, хотя положеніе его было еще опаснѣе положенія молодыхъ людей. Эдвардсъ разрѣзалъ плащъ на полосы, связалъ ихъ между собою и разорвалъ еще свою полотняную куртку и шаль Елисаветы, чтобы сдѣлать веревку какъ можно длиннѣе. При всемъ томъ, когда она брошена была быстро внизъ, то не доставала и на половину до низу.

— Это нейдетъ, все напрасно! воскликнула Елисавета. — Для меня нѣтъ болѣе надежды, ибо огонь охватываетъ все вокругъ, хотя медленно, но вѣрно. Посмотрите онъ даже съѣдаетъ подъ собою землю.

Еслибъ въ этомъ мѣстѣ пламя распространилось хотя вполовину такъ же скоро, какъ въ другихъ частяхъ горы, гдѣ легко переходило съ куста на кустъ, съ дерева на дерево, то окруженные имъ уже давно пали бы его жертвами. Но особенность грунта дала имъ довольно времени, чтобы сдѣлать упомянутыя попытки къ спасенію. Тонкая кора земли, покрывавшая скалу, имѣла въ трещинахъ корни нѣсколькихъ сухихъ сгнившихъ деревъ; но они не приходили въ соприкосновеніе съ огнемъ, ибо недоставало кустарника, чрезъ который опустошающая стихія, подобно бурному лѣсному теченію, распространилась по остальнымъ частямъ лѣса. Кромѣ этого недостатка горючаго матеріала наверху обрыва былъ довольно водный источникъ, который смачивалъ мохъ скалы и извилисто бѣжалъ по ея вершинѣ. Въ годы особенно обильные водою онъ образовалъ маленькій ручеекъ, но въ сухое лѣто хотя и не высыхалъ совершенно, но могъ быть замѣтенъ только по сырому, болотистому грунту, обнаруживавшему присутствіе воды. Когда огонь достигъ этой преграды, то долженъ былъ остановиться, пока жаръ не преодолѣетъ сырости, a для этого требовалось нѣкоторое время.

Рѣшительная минута однако все болѣе и болѣе приближалась; испаренія источника почти совсѣмъ улетучились, и мохъ скалы уже трещалъ отъ жара, между тѣмъ какъ остатки коры сгнившихъ деревъ начали отставать отъ стволовъ и раздробляясь падали на землю. Воздухъ дрожалъ и сжимался отъ сильнаго жара. Отъ времени до времени пробѣгали чрезъ терасу темныя облака дыма и, затемняя глаза, еще усиливали окружавшіе ужасы. Клокотаніе пламени, трескъ и шумъ его страшно перемѣшивались съ щелканьемъ сухихъ вѣтокъ и по временамъ съ громовымъ звукомъ падавшаго дерева, и тѣмъ еще сильнѣе возбуждался страхъ несчастныхъ, которые, казались, обречены были на гибель. Елисавета оставила всякую надежду на спасеніе и ожидала исхода трагическаго зрѣлища съ рѣшительнымъ спокойствіемъ; между тѣмъ какъ Чингахгокъ, хотя опасность прежде всего угрожала ему, продолжалъ сидѣть на своемъ мѣстѣ съ невозмутимымъ, спокойствіемъ индѣйца. Нѣсколько разъ глаза его обращались на молодую пару, которая, казалось, осуждена была на столь раннюю смерть, и тогда въ глубокихъ чертахъ его появлялась слабая тѣнь состраданія, но потомъ онъ снова смотрѣлъ пристальнымъ взоромъ на отдаленныя горы, и при этомъ гортанными звуками своего народа пѣлъ делаварскую погребальную пѣснь.

— Эдвардсъ, прошептала Елисавета, постарайтесь уговорить Чингахгока приблизиться къ намъ, дабы по крайней мѣрѣ умереть вмѣстѣ.

— Нѣтъ, онъ не тронется съ мѣста, такъ же тихо отвѣчалъ Эдвардсъ. — Онъ хочетъ умереть, и считаетъ эту минуту самою счастливою во всей жизни. Семьдесятъ лѣтъ пронеслись надъ его головой, и смерть для него ожидаемый другъ.

— Да онъ долженъ умереть и мы также, возразила Елисавета. — Богъ хочетъ этого, и наша обязанность повиноваться Его святой волѣ.

— Умереть! съ ужасомъ воскликнулъ Эдвардсъ. — Нѣтъ, нѣтъ, еще должно быть спасеніе. Вы по крайней мѣрѣ не должны, не можете умереть.

— Кто же можетъ отклонить отъ меня эту участь? возразила Елисавета, спокойно указывая на огонь: — Смотрите туда! Пламя пересилило уже сырой грунтъ и подвигается медленно, но съ страшной увѣренностью. A тамъ, дерево; оно уже охвачено огнемъ и ярко пылаетъ.

Елисавета говорила совершенную правду. Жаръ наконецъ взялъ верхъ надъ противустоявшимъ ему источникомъ, и огонь скользилъ медленно по полусухому мху, между тѣмъ какъ сгнившая сухая сосна, задѣтая распространявшимся пламенемъ, стояла вся въ огнѣ и пылала подобно огненной статуѣ. Огонь переходилъ далѣе съ дерева на дерево и трагедія приближалась къ концу. Стволъ, на которомъ сидѣлъ Чингахгокъ, горѣлъ уже съ одного конца, и старикъ казался совершенно окруженнымъ пламенемъ. При всемъ томъ ни одинъ мускулъ его не шевельнулся: его обнаженное тѣло должно было выдерживать страшныя муки, но сила его воли превозмогла всякую боль. Посреди ужасовъ опустошенія еще слышался его голосъ.

Елисавета отвернулась отъ такого ужаснаго зрѣлища и смотрѣла внизъ на долину. Въ эту минуту порывъ вѣтра разогналъ облака дыма, закрывавшаго до того времени видъ на долину, и она увидѣла y ногъ своихъ мирную деревню.

— Отецъ! отецъ! закричала Елисавета. — О, для чего это испытаніе не могло миновать меня! Но пусть будетъ воля Божія, я подчиняюсь Его рѣшеніямъ.

Разстояніе было не столь велико, чтобъ нельзя было замѣтить судью Темпля, который, не подозрѣвая судьбы своей дочери, смотрѣлъ на пылающую гору. Видъ его былъ для Елисаветы еще тягостнѣе близкой опасности, и она отвернулась къ горѣ.

— Моя несчастная горячность всему виною! воскликнулъ Эдвардсъ съ ожесточеніемъ.

— О нѣтъ! не говорите объ этомъ, сказала Елисавета. — Мы должны умереть, a если должны, то умремъ какъ христіане. Но нѣтъ, быть не можетъ! хотя вы спасетесь. Ваша одежда не препятствуетъ вамъ подобно моей. Бѣгите! оставьте меня! Спѣшите къ моему отцу и скажите ему все, что можетъ утѣшить и успокоить его въ горѣ. Скажите ему, что я умерла спокойно и съ присутствіемъ духа, и что мы увидимся съ нимъ въ лучшемъ мірѣ! Скажите ему, прибавила она прерывающимся голосомъ, какъ сильна и невыразима была любовь моя къ нему!

— Мнѣ оставить васъ? спросилъ Эдвардсъ: — нѣтъ, миссъ Темпль, вы меня мало знаете: я умру вмѣстѣ съ вами, но не покину васъ.

Онъ опустился къ ея ногамъ и ухватился за развѣвавшуюся одежду ея. Елисавета стояла неподвижно, забывъ все земное; воспоминанія объ отцѣ и о горести разставанья умѣрялись святымъ чувствомъ, и слабость ея уступила мысли о Божествѣ и будущей жизни. Внезапно она встрепенулась, услыхавъ знакомый голосъ, котораго слова проникли до глубины души ея.

— Гдѣ ты, Елисавета? Обрадуй старика, если ты еще въ живыхъ.

— Это Кожаный-Чулокъ! воскликнула Елисавета: — Слышишь, онъ зоветъ меня.

— Да, это онъ! радостно вскричалъ Эдвардсъ: — Теперь есть еще надежда на спасеніе.

Въ эту самую минуту раздался страшный взрывъ и вслѣдъ за тѣмъ послышался тотъ же голосъ:

— Это порохъ! О, Боже! бѣдное дитя погибло!

Вслѣдъ затѣмъ Натти показался со стороны источника и его увидали съ террасы. Онъ былъ безъ шапки съ опаленными волосами и платьемъ, и лицо, его отъ жара казалось еще смуглѣе.

— Наконецъ нашелъ я васъ! радостно воскликнулъ онъ, пробиваясь сквозь огонь и дымъ:- Благодареніе Всевышнему! Идите скорѣе за мною! Медлить опасно!

— Но мое платье! возразила Елисавета: — Я не могу въ немъ приблизиться къ огню.

— Я уже объ этомъ подумалъ, сказалъ Натти, развертывая большое кожаное покрывало, которое держалъ на рукѣ, и, завернувъ въ него дѣвушку, продолжалъ: — Теперь слѣдуйте за мною, — дѣло идетъ о жизни или смерти всѣхъ насъ.

— Но Чингахгокъ? Что съ нимъ будетъ? воскликнулъ Эдвардсъ: — Развѣ ты можешь оставить стараго воина на вѣрную смерть?

Натти оглянулся и увидалъ индійца, сидѣвшаго такъ же спокойно, какъ и прежде, хотя мохъ подъ его ногами началъ уже горѣть. Не медля, бросился онъ къ нему и сказалъ на языкѣ Делаваровъ:

— Чингахгокъ, вставай и пойдемъ! Развѣ ты хочешь сгорѣть здѣсь? Боже мой! порохъ при взрывѣ опалилъ ему всю спину. Чингахгокъ! хочешь идти съ нами, спрашиваю тебя?

— Для чего Чингахгоку идти? сухо возразилъ онъ: — Онъ былъ орелъ, но глазъ его помутился. Онъ глядитъ внизъ на долину, смотритъ въ воду и ищетъ лучшаго міра, но нигдѣ не видитъ онъ Делавара. Предки мои зовутъ изъ дальнихъ странъ: иди. Моя жена, мой сынъ, мое племя, мои молодые воины, — все зоветъ: иди! Великій духъ говорить: иди. Оставьте Чингахгока умереть.

— Но, Чингахгокъ, ты забываешь своего стараго друга, сказалъ Эдвардсъ.

— Ни къ чему не ведетъ говорить съ индѣйцемъ когда смерть предъ его глазами, сказалъ Натти, схвативъ концы покрывала и съ удивительною ловкостью привязывая страдающаго старика себѣ на спину. Потомъ онъ обернулся, и съ силою, преодолѣвавшею всѣ препятствія, пошелъ впередъ по тому направленію, откуда пришелъ. Едва всѣ покинули террасу, какъ сгнившее горящее дерево свалилось на то самое мѣсто, гдѣ они только-что стояли, и воздухъ наполнился вокругъ искрами и пылавшими головешками. Это событіе болѣе всего ускорило шаги бѣгущихъ, которые съ необходимою при такихъ обстоятельствахъ торопливостью слѣдовали за шедшимъ впередъ Натти.

— Ступайте только постоянно на мягкій грунтъ, сказалъ онъ, когда они до того были окружены дымовыми облаками, что едва на одинъ шагъ могли видѣть передъ собою. Ищите внимательно мягкій грунтъ и идите впередъ по бѣлому дыму. Держи плащъ плотно кругомъ ее, мой другъ. Дѣвушка такой кладъ, что втораго подобнаго не найдешь.

Исполняя указанія стараго охотника, молодые люди слѣдовали въ точности по его пятамъ. Хотя узкая тропинка, образуемая извилинами источника, вела между горѣвшими стволами и падавшими сучьями, однако они благополучно вышли на дорогу. Только человѣкъ, отъ долгой привычки къ лѣсамъ и ихъ особенностямъ, вполнѣ знакомый съ ними, способенъ былъ найти настоящее направленіе среди такого дыма, который лишалъ возможности дышать и дѣлалъ глаза совершенно безполезными. Опытность Натти была весьма достаточна, и онъ привелъ своихъ спутниковъ къ отверстію въ скалѣ, откуда они безъ особеннаго труда достигли другой террасы и могли дохнуть сравнительно чистымъ воздухомъ.

Здѣсь Натти разсказалъ, что внизу горы встрѣтилъ Луизу и узналъ отъ нея, въ какой опасности должна находиться Елисавета. Онъ поспѣшилъ для спасенія ея наверхъ, наказавъ предварительно дѣвушкѣ, чтобъ она поспѣшила въ деревню и подняла тревогу, дабы соединенными силами жителей попытаться уничтожить огонь.

Легко понять чувства Елисаветы и Эдвардса, когда они достигли безопаснаго убѣжища, но трудно описать ихъ. Никто впрочемъ не былъ въ большемъ восторгѣ какъ Кожаный-Чулокъ, который, все еще держа на спинѣ Чингахгока, обернулся и сказалъ съ своимъ тихимъ смѣхомъ:

— Да, да, я зналъ, что это французскій порохъ, ибо онъ вспыхнулъ весь разомъ, между тѣмъ какъ грубый порохъ обыкновенно нѣсколько минуть тлѣетъ. У Ирокезовъ былъ не лучшій порохъ, когда я ходилъ противъ нихъ въ послѣднюю войну. Я уже разсказывалъ вамъ эту исторію, то есть…

— Ради Бога, Натти, не разсказывай мнѣ ничего, пока ты не будешь совершенно въ безопасности. Куда теперь идти?

— Конечно, туда, на эту платформу надъ пещерой. Тамъ мы будемъ достаточно безопасны и даже можемъ войти въ пещеру, если намъ вздумается.

Молодой человѣкъ встрепенулся со страхомъ и на лицѣ его тотчасъ выказалось сильное внутреннее волненіе.

— Мы будемъ безопасны на скалѣ? поспѣшно спросилъ онъ: — Не грозитъ намъ уже тамъ ни малѣйшей опасности?

— Развѣ ты не видишь? возразилъ Натти съ спокойствіемъ человѣка, привыкшаго къ большимъ опасностямъ, чѣмъ перенесенная ими: — Что, нѣтъ y тебя глазъ? Еслибы промедлить тамъ еще минутъ десять, то вы погибли бы и обратились бы уже въ пепелъ; здѣсь же вы можете оставаться до другаго дня, увѣренные, что не тронется ни одинъ волосъ на головахъ вашихъ. Нужно было бы, чтобы скала эта загорѣлась какъ дерево!

Послѣ этихъ словъ, всѣ пошли къ указанному мѣсту, гдѣ Натти спустилъ свою ношу, тихо опустивъ старика на землю и прислонивъ его спиною къ скалѣ. Затѣмъ Эдвардсъ подошелъ къ краю скалы и увидалъ Веніамина Пумпа, котораго голосъ поднялся вскорѣ кверху какъ бы изъ внутренности земли.

— Принесите сюда стаканъ свѣжей воды съ виномъ, приказалъ ему молодой человѣкъ и потомъ заботливо поддержалъ свою спутницу, которая, подъ гнетомъ своихъ ощущеній, была близка къ обмороку. Дворецкій тотчасъ явился съ подкрѣпительнымъ напиткомъ, который Эдвардсъ передалъ Елисаветѣ, видимо подкрѣпившей этимъ свои силы. Потомъ онъ обратился къ Натти и увидѣлъ его занятымъ возлѣ Чингахгока. Взоры стараго охотника и его встрѣтились.

— Съ нимъ все кончено, печально сказалъ Натти — Время его пришло, какъ я вижу по глазамъ его. Когда взоръ индійца постоянно устремляется на одинъ пунктъ, то говоритъ этимъ, что думаетъ отправиться по этому направленію. Что такой упрямецъ разъ вобьетъ въ голову, то и приводитъ непремѣнно въ исполненіе.

Старый охотникъ съ грустью покачалъ головою.

— Но развѣ онъ на столько обгорѣлъ, что нельзя спасти его? спросилъ Эдвардсъ.

— Ахъ, это не огонь, который даетъ ему смертный толчекъ, отвѣчалъ Натти: — Натура его покоряется охотѣ, слишкомъ долго продолжавшейся. Человѣкъ не можетъ жить вѣчно, особенно если видитъ, что все, что онъ любилъ, покинуло его.

Въ это время Чингахгокъ обратилъ свое лицо къ Натти, потомъ снова обернулъ голову къ долинѣ, и началъ пѣть делаварскую пѣсню. «Я иду! я иду! звучали слова его пѣнія: Я иду въ страну правыхъ! Я убилъ Мингосовъ, и великій духъ зоветъ своего воина! Я иду, иду въ страну правыхъ!»

— Что онъ говоритъ? спросилъ Эдвардсъ.

— Онъ поетъ о своей славѣ, возразилъ Натти, съ грустью отворачиваясь отъ своего умирающаго друга. Онъ имѣетъ на это право, ибо я слишкомъ хорошо знаю, что каждое слово его справедливо.

— Кто можетъ сказать, продолжалъ Чингахгокъ, чтобъ Мингосъ когда-нибудь видѣлъ мою спину? Развѣ Мингосъ пѣлъ пѣсню, когда Чингахгокъ его преслѣдовалъ? Случалось ли, чтобъ Чингахгокъ солгалъ въ чемъ нибудь? Чингахгокъ любитъ правду, и ничего кромѣ правды не выходить изъ его рта! Въ молодости онъ былъ воиномъ, и мокасины его оставляли кровавые слѣды! Въ старости онъ былъ уменъ, и слова его не звучали напрасно при совѣщаніяхъ. Соколиный Глазъ, слушай слова твоего брата!

— Да, Змѣя, — возразилъ Кожаный-Чулокъ и, глубоко тронутый этимъ зовомъ, нагнулся надъ своимъ другомъ: — да, мы были братья, и братья столь вѣрные, какъ будто дѣйствительно имѣли одного отца. Чего желаешь ты отъ меня, Чингахгокъ?

— Соколиный-Глазъ, отцы мои зовутъ меня въ лучшій міръ. Дорога открыта и глаза Чингахгока снова молодѣютъ. Я гляжу вокругъ себя и не вижу ни одного блѣднолицаго, — тамъ только правые и красные индѣйцы. Соколиный-Глазъ, прощай! Ты въ свое время съ молодымъ орломъ и отцомъ его отправишься на небо бѣлыхъ, меня же зовутъ на небо моихъ предковъ. Положи въ могилу Чингахгока ружье его, томагавкъ, трубку и поясъ, ибо какъ воинъ въ полѣ онъ встанетъ ночью и не долженъ терять времени на отыскиваніе своихъ вещей.

Кожаный-Чулокъ провелъ рукой по слезящимся глазамъ, и на каждомъ мускулѣ его честнаго, открытаго лица выразилось болѣзненное чувство послѣдняго прощанья съ старымъ другомъ. Но прежде чѣмъ онъ могъ отвѣчать, сила стихіи возбудила его вниманіе.

Именно въ это время собрались тяжелыя и темныя облака на горизонтѣ; и величественная тишина, царствовавшая въ воздухѣ, обнаружила перемѣну въ положеніе дѣла. Пламя, бушевавшее еще вдоль горы, уже не развивалось во всѣ стороны вѣтромъ, a подымалось прямо къ небу. Даже въ опустошительныхъ дѣйствіяхъ враждебной стихіи видно было такое спокойствіе, какъ будто она видѣла, что рука сильнѣе ея намѣрена положить предѣлъ ея успѣхамъ. Лежавшія надъ долиной массы дыма начали подниматься кверху и быстро разсѣялись, между тѣмъ какъ непрерывно слѣдовавшій одинъ за другимъ блескъ молніи освѣщалъ облака надъ горами, лежащими къ западу. Въ ту самую минуту какъ Кожаный-Чулокъ хотѣлъ отвѣчать, пронеслась по темному мѣсту огненная стрѣла и вслѣдъ за ней раздался громовый ударъ, тяжело и сильно прокатившійся по горамъ, такъ что земля содрогнулась въ своемъ основаніи. Чингахгокъ всталъ, какъ будто громъ служилъ ему призывомъ, такъ что протянулъ свои худыя руки къ западу. Лицо его освѣтилось радостнымъ взглядомъ, который, впрочемъ скоро смѣнился невыразимой тупостью. Потомъ мускулы его ослабли, губы слегка подернулись; онъ упалъ назадъ, руки его опустились — и Чингахгока не стало. Тѣло стараго воина прислонилось къ стѣнѣ, глаза его остались открытыми и, казалось, глядѣли на отдаленныя горы, какъ бы посылая имъ послѣднее, прощальное привѣтствіе.

Съ содраганіемъ приблизился Кожаный-Чулокъ къ своему скончавшемуся другу, схватилъ его руку и нѣсколько времени съ нѣмою грустью смотрѣлъ на блѣдное лицо его, потомъ далъ волю своимъ чувствамъ, и сказалъ болѣзненнымъ голосомъ:

— Бѣлый или краснокожій, — все теперь кончено! Онъ найдетъ справедливаго судью, который не заботится о законахъ, порожденныхъ человѣческимъ умомъ. Теперь умеръ лучшій другъ мой, и свѣтъ кажется мнѣ, старику, печальнымъ, пустыннымъ и безплоднымъ. Трудно мнѣ будетъ найти еще одну личность, съ которой я былъ близокъ въ молодости. Ахъ, Чингахгокъ! вѣрный, лучшій, единственный другъ, зачѣмъ оставилъ ты меня?

Пошелъ крупный дождь и омочилъ сухую скалу, между тѣмъ какъ гроза разразилась тяжело и съ необычайною быстротою. Трупъ Чингахгока поспѣшно снесли въ пещеру, и собаки Натти, поднявъ хвосты, послѣдовали за нимъ, лишенныя дружескаго взгляда, которымъ Чингахгокъ обыкновенно отвѣчалъ на ихъ ласки.

Остальные искали убѣжища отъ ливня подъ нависшей скалой; но прежде чѣмъ гроза кончилась, снизу послышались голоса, громко звавшіе Елисавету, и чрезъ нѣсколько времени, показались люди, осторожно пробиравшіеся чрезъ не совсѣмъ еще погаснувшее пожарище. Когда дождь пересталъ, то Оливеръ повелъ Елисавету къ дорогѣ, гдѣ и разстался съ ней. Прощаясь онъ сказалъ ей:

«Миссъ Темпль! настала минута, когда я оставлю окружающую меня тайну. Это случится завтра. Да сохранить васъ Богъ до того времени!»

Обернувшись онъ поспѣшилъ назадъ въ лѣсъ, a Елисавета спустилась съ горы и чрезъ нѣсколько минутъ лежала въ объятіяхъ измученнаго страхомъ отца своего. Опираясь на его руку и полная радостныхъ ощущеній, вернулась она домой.