Послание из ада

3

Встреча с Холлис Темплтон была назначена на субботу. Снова вызывать на допрос Эллен Рэндалл тоже не имело смысла, потому пятница оказалась у Мэгги совершенно свободной. Но слишком уж тихо было в ее небольшом, уютном домике, слишком пустой казалась залитая светом студия, где она обычно работала, поэтому сразу после завтрака она сунула под мышку альбом для набросков, с которым почти никогда не расставалась, и отправилась на другой конец города, в другой небольшой дом, очень похожий на тот, в котором она жила.

Мэгги вошла через черный ход, который никогда не запирался, и, остановившись в коридоре, крикнула:

– Это я!

– Я в студии, – раздалось в ответ.

Пробравшись через гостиную, которая была буквально завалена книгами, старыми газетами, журналами и смешными поделками из папье-маше, она толкнула еще одну дверь и оказалась в студии, оборудованной в пристройке к кухне. Она была здесь не в первый раз, однако ее вновь поразил резкий контраст между студией и остальными комнатами. Здесь царил идеальный порядок. На стеллажах выстроились банки с красками, рассортированные по номерам кисти торчали из банок, словно букеты диковинных цветов, холсты были уложены в деревянные ящики и лотки. На полках между окнами лежали наготове самые разные драпировки и подставки, а вдоль стен выстроились кресла, столики и лежанки, часто используемые в качестве фона.

В центре комнаты стоял на треноге мольберт с почти готовой картиной. На картине была изображена обнаженная женщина, и, хотя в настоящий момент ее в студии не было, многочисленные наброски углем, приколотые ко второму мольберту, указывали, что она позировала художнику не один раз.

Сам художник стоял возле своего творения. На вид ему было около тридцати. Высокий и худой, он обладал почти ангельской внешностью – во всяком случае, Мэгги считала, что он похож на архангела Гавриила. На улицах замирало движение, когда появлялся этот мужчина. Его черты были настолько близки к ангельскому совершенству, насколько это вообще возможно.

У ангела были длинные, льняного цвета волосы, которые он небрежно завязывал в конский хвост. Одет он был в свободные джинсы и рабочую рубашку, которые, как и всегда, были испачканы краской.

– Еще полминуточки… – просительно проговорил он, не глядя на Мэгги. Вся его фигура выражала предельную сосредоточенность.

– Не спеши. Мне стало скучно дома одной, вот я и зашла, – ответила Мэгги.

Художник удивленно взглянул на нее. Глаза у него были светло-голубые, внимательные, как у пророка.

– Не похоже на тебя, – проговорил он. – Насколько я тебя знаю, ты редко скучаешь.

Мэгги опустилась на грубую деревянную скамью.

– Не то чтобы скучно… – задумчиво произнесла Мэгги. – Скорее беспокойно. Я никак не могла найти себе места. Завтра мне предстоит встреча с последней жертвой Окулиста.

– Ты волнуешься?

– Конечно, но дело не только в этом. До завтрашнего вечера еще уйма времени, а я ничего не могу сделать. Это очень действует на нервы – сидеть и ждать следующего нападения.

– Я тебя предупреждал, – сказал художник.

– Я помню. Но почему ты не предупредил меня, что Холлис Темплтон сама позовет меня – именно меня? Мне сказали, она откуда-то знает мое имя.

Он перестал рисовать и повернулся к ней.

– Ты хочешь сказать, что ей никто про тебя не рассказывал?

– В этом-то и дело.

– Что ты знаешь об этой Холлис Темплтон?

Мэгги пожала плечами.

– Не много. Говорят, Холлис тоже художница, но я никогда о ней не слышала. В Сиэтл она перебралась совсем недавно. Раньше Холлис работала где-то на Восточном побережье, кажется – в рекламном бизнесе. Ей двадцать восемь, не замужем. Судя по фотографии, которую я видела, до случившегося несчастья она была довольно привлекательна, но теперь – не знаю.

– Он вырвал ей глаза.

– Не вырвал. Удалил. Вырезал очень аккуратно, чуть ли не скальпелем. Так, во всяком случае, утверждают врачи. Судя по всему, он неплохо знал, что делает. Веки, глазница и зрительный нерв оказались почти не травмированы – именно поэтому пересадка оказалась возможной.

– Уникальная операция… – пробормотал он. – Ну и как, пересадка прошла успешно?

– А ты разве не знаешь?

Мужчина с лицом ангела улыбнулся и снова вернулся к работе.

– Терпеть не могу, когда ты так делаешь! – раздраженно сказала Мэгги.

– Как – так? – осведомился он самым невинным тоном.

– Не отвечаешь на вопрос, вот как! Каждый раз, когда ты не отвечаешь на мои вопросы, мне становится страшно.

– Будет ли Холлис Темплтон снова видеть или нет, зависит только от нее, – изрек ангел после некоторого раздумья.

– Хотелось бы знать, что это означает, – вздохнула Мэгги. – Или тебя учили так отвечать в школе ясновидящих?

– Я никогда не учился в школе ясновидящих.

– Значит, в школе предсказателей.

Он усмехнулся:

– Опять мимо.

Когда Мэгги стало ясно, что он больше ничего не скажет, во всяком случае – пока, она смирилась с неизбежностью и раскрыла свой альбом. Несколько мгновений она пристально разглядывала набросок, потом негромко выругалась и снова закрыла альбом.

– Мне это не нравится, Бью, – пожаловалась она. – Очень не нравится.

– Я знаю, – ответил он.

– Но ты не скажешь мне ничего определенного.

– Мне нечего сказать, Мэгги.

– Свобода воли?

Он кивнул и, отойдя от мольберта, принялся мыть кисти.

– Да, свобода воли. Человек сам должен принимать решения и делать выбор.

Мэгги задумчиво смотрела на него.

– Но это не мешает тебе заранее знать, какое будет принято решение, не так ли? Следовательно, моя судьба определена раз и навсегда, моя жизнь спланирована и расписана на много лет вперед. А раз так, то никакой свободной воли не существует.

– Тогда давай назовем это иллюзией свободной воли.

– Иногда ты очень сильно меня раздражаешь, Бью. Тебе это известно?

– Известно. Ты говорила мне это достаточно часто. – Бью исчез в кухне и сразу же вернулся с двумя жестянками.

– Легкий коктейль, – объявил он. – Я где-то читал, что на сегодняшний день это самый вредный и опасный продукт питания, изобретенный человечеством. Просто термоядерная бомба в индивидуальной расфасовке. Тебе, как всегда, водку с лимоном?

Он протянул ей жестянку и, усевшись на табурет, ловко вскрыл свою банку. Мэгги последовала его примеру. Водка с лимоном была в меру холодной, но почти безвкусной. Впрочем, возможно, ей это просто показалось.

– Ты уверен, что не знаешь насильника и не можешь мне его назвать?

Бью нахмурился.

– Я его не чувствую и не могу разглядеть лица. Так, просто бесформенная тень. Поверь, Мэгги, если бы я мог, я бы тебе сказал. Кодекс чести волшебников не распространяется на чудовищ.

– Он действительно чудовище, Бью. Нечеловек.

– Я знаю.

– И я должна его остановить.

– Ты хочешь сказать, ты должна попытаться.

– Да, разумеется. Разумеется, именно это я и хотела сказать.

– Ты очень им помогаешь, Мэгги.

– Помогаю? У меня до сих пор нет даже наброска его лица!

– Я имел в виду не полицию, а всех этих женщин. Если они смогут вернуться к более или менее нормальной жизни, то только благодаря тебе.

– Тогда почему мне по-прежнему плохо?

– Потому, – негромко ответил Бью, – что ты позволила себе слишком тесный контакт. Если ты не установишь между вами хоть какую-то дистанцию, очень скоро ты не сможешь продолжать делать… то, что ты делаешь. Постарайся перестать чувствовать то, что чувствуют они.

– Скажи, как мне это сделать, и я даю честное слово, что попробую. – Мэгги невесело рассмеялась. – У нас осталось слишком мало времени, Бью, я это чувствую. С каждым днем ситуация становится хуже, и ты тоже это знаешь.

– Даже если так, ты не должна взваливать на себя всю ответственность за происходящее. Я уже говорил – одной тебе не справиться. Ты должна довериться кому-то, кто мог бы тебе помочь.

– Кому-то, но не тебе.

– Я другой. Моя работа – давать загадочные ответы. Как пифия.

– Я знаю.

Бью улыбнулся, но его улыбка была скорее сочувственной, чем веселой.

– Хотел бы я чем-то помочь!

– Так помоги.

– Кодекс чести, Мег. Непреложные законы, через которые я не могу, не имею права переступить. Нам всем приходится играть строго по правилам, тысячи раз пробовать почву, прежде чем сделать шаг, внимательно следить за тревожными симптомами. Не семь раз отмерь, один отрежь, а сто семь, тысячу сто семь! Мы настолько осторожны, что когда мы наконец решаемся отрезать, это зачастую способно только ухудшить ситуацию. Да что я тебе говорю, Мег, ты и сама поступаешь так же – в противном случае ты бы уже давно рассказала своим друзьям всю правду.

– И как бы я, интересно, это сделала? Они бы мне просто не поверили!

– К тому же ты и сама еще не очень-то веришь, я угадал? – спросил он, внимательно глядя ей в лицо.

– В такое непросто поверить, не говоря уже о том, чтобы с этим жить.

– Угу.

– Кстати, насчет дистанции… Ты не допускаешь, что можешь ошибаться?

– Мне бы очень хотелось ошибиться, Мэгги, – сказал Бью от всего сердца. – Честное слово, хотелось бы! Ради тебя…

Несколько мгновений он молча разглядывал ее, потом неожиданно спросил:

– Гэррет все еще в городе?

– Да. Вчера он приходил в участок, чтобы поговорить со мной насчет Кристины.

– Ты ему сказала?

– Нет, конечно. Пришлось солгать… – Она зябко повела плечами. – Вот не думала, что я способна смотреть человеку в глаза и хладнокровно врать, будто я ничего не знаю о смерти его сестры.

– Почему же ты не сказала правду?

– Сама не знаю. Если Гэррет будет знать правду, от этого он не будет меньше страдать. Скорее наоборот – он станет винить себя в том, что он не успел или не сумел что-то сделать. Да и Кристина, мне кажется, не хотела бы, чтобы он узнал. К тому же Гэррет мне все равно не поверит. – Мэгги сделала большой глоток из своей позабытой банки. – А может быть, все дело в том, что я – трусиха.

– Не думаю, что дело в этом.

– Не думаешь? А зря. Я действительно боюсь, Бью, очень боюсь…

– Чего? Будущего?

– Настоящего. Что, если я недостаточно сильна? Или недостаточно сообразительна и быстра? Уже бывало так, что я опаздывала…

– Не волнуйся, на этот раз ты все сделаешь как надо.

– Это говорит ясновидящий? Или ты сам?

– Я сам.

Мэгги вздохнула:

– Почему-то я так и подумала. Свобода воли, будь она трижды неладна! – Несколько мгновений она сосредоточенно молчала, потом внезапно подняла голову: – Кстати, насчет Гэррета. Ты ошибся насчет него.

– Вот как?

– Да.

– Ну что ж, – вежливо сказал Бью. – Бывало, что и я ошибался. Правда, это случалось не часто, но все-таки случалось. Время покажет, не так ли?

– Да, – кивнула она. – Время покажет.

Энди Бреннер работал в полиции уже пятнадцать лет. Он любил свою работу, хотя она и стоила ему семьи. Впрочем, для полицейских это было обычным делом. Половина копов в управлении были либо разведены, либо прилагали отчаянные усилия, стараясь сохранить трещащий по всем швам второй брак. Как ни странно, те же проблемы были и у полицейских-женщин.

Ненормированный рабочий день, низкая зарплата и ежедневное ожидание того, что ушедший на службу кормилец семьи может вернуться домой в накрытом национальным флагом гробу, – все это было источником постоянного стресса для жен, чьи мужья работали в полиции. Но больше всего Кэти Бреннер раздражало то, что при всем этом ее супруг еще и любил то, чем ему приходилось заниматься.

Изменить это Энди не пытался, да и не мог. И извиняться перед Кэти он тоже не собирался. В конце концов, кому нужен коп, который относится к своим обязанностям как к чему-то второстепенному? Какая от него польза людям?

Абсолютно никакой!..

Вот почему в пятницу Энди засиделся в участке допоздна. Никаких особых дел у него не было, но он решил просмотреть отчеты, связанные с Окулистом. Правда, Энди читал их уже столько раз, что информация буквально отпечаталась у него в мозгу, но он все еще надеялся, что сумеет отыскать в них что-то новое, не замеченное раньше. Теперь он мог работать спокойно, не торопясь, ибо дома его никто не ждал, никто не расхаживал из стороны в сторону по ковру перед камином и не пил слишком много вина в жалкой попытке скоротать вечер.

– Энди?..

Он поднял голову.

– Я думал, ты давно ушел, Скотти.

Скотт Коуэн отрицательно покачал головой.

– Просто мы с Джен были в хранилище, копались в старых делах.

Он действительно держал в руках пыльную папку из грубого серого картона.

– Зачем вам это понадобилось? – осведомился Энди.

– Мы хотели проверить одну идею.

– Какую идею? Насчет Окулиста?

Вряд ли идея Скотта Коуэна касалась чего-то другого. В последнее время весь личный состав думал только о неуловимом насильнике и его жертвах.

– В общем да.

– Ну-ка, ну-ка, рассказывай.

Скотт Коуэн был молод, к тому же он стал детективом совсем недавно; очевидно, он считал, что ему еще рано иметь собственные идеи, поэтому под взглядом старшего товарища он слегка покраснел.

– Я знаю, – начал Скотт, – что все сведения об Окулисте уже давно ввели в компьютер, чтобы попытаться отыскать похожие преступления. Но сегодня утром мы с Джен неожиданно подумали о тех делах, которые были закрыты пятьдесят и больше лет назад, когда еще не было компьютеров. Насколько мне известно, никто так и не ввел их в общую информационную систему.

– Я сомневаюсь, что Окулист начал нападать на женщин пятьдесят лет назад, – сказал Энди. – В этом случае сейчас ему должно быть семьдесят с лишним. В таком почтенном возрасте никакая виагра не поможет.

– Нет, мы, конечно, не думали, что сумеем отыскать его следы в старых файлах. Тут другое… Помнишь, вчера перед нами выступал психолог? Он сказал кое-что интересное.

– Что же?

– Насчет почерка преступника. Он сказал: у Окулиста хорошо продуманный, вполне устоявшийся индивидуальный почерк, словно он действует гораздо дольше, чем те шесть месяцев, которые прошли со дня первого нападения. Вот мы с Джен и подумали, что Окулист, возможно, копирует какую-то давнюю серию преступлений.

– И черпает информацию непосредственно из наших же старых дел?

– Вовсе не обязательно. Джен проверяла: кое-какие громкие случаи упоминаются в учебниках криминалистики и в книгах о нераскрытых преступлениях. Как ты знаешь, это довольно популярная тема; журналисты обожают писать о тайнах прошлого. Окулист мог найти объект для подражания в одной из таких книг. Я считаю, это возможно, по крайней мере теоретически, – закончил Скотт и снова покраснел.

– Да, пожалуй… – Энди немного подумал. – И теоретически, и практически. Что ж, Скотти, неплохо, неплохо… Вы правильно сделали, что решили заглянуть в старые дела. Об этом никто из нас не подумал. Ну и как, удалось что-нибудь найти?

– Мы не вполне уверены.

– То есть вам попалось что-то любопытное, но вы не знаете, имеет ли это отношение к Окулисту?

– Можно сказать и так. Мы действительно обнаружили нечто странное, хотя, быть может, мы ошибаемся. – С этими словами Скотт открыл свою папку и, достав оттуда пожелтевший листок бумаги, протянул его Энди.

– Мы решили начать с действительно старых дел, с дел, которым больше пятидесяти лет и которых наверняка нет в компьютерах. Эта папка датирована одна тысяча девятьсот тридцать четвертым годом. И среди протоколов, справок и отчетов Джен нашла вот это.

Энди посмотрел на лист бумаги и замер. Ощущение было такое, словно чей-то холодный палец медленно поднялся вдоль его позвоночника. На бумаге – или, вернее, на листе тонкого картона – было нарисовано женское лицо. Широкие скулы, заостренный подбородок, тонкие черты, длинные темные волосы…

– Кто это? Как этот рисунок мог оказаться в старых делах?

– Это молодая учительница, жертва жестокого убийства. Ее изуродованный труп нашли на пустынной аллее на окраине города. Фотографии, сделанные с трупа, не годились для опознания, и полиция воспользовалась услугами художника, который и восстановил ее прижизненный облик. В конце концов удалось установить ее имя и адрес, но и только… Дело осталось нераскрытым.

– Должно быть, это просто совпадение… – пробормотал Энди, который никак не мог прийти в себя. – Или полицейский художник ошибся, и на самом деле жертва выглядела иначе. Кроме того, в тридцать четвертом Сиэтл был совсем маленьким городком, так что нельзя исключать семейное сходство… Как ее звали?

Скотт снова заглянул в папку.

– Памела Холл, не замужем, возраст – двадцать два года. В Сиэтле у нее не было родственников – во всяком случае, полиции не удалось их разыскать.

– Она была изнасилована?

– Да, и с особой жестокостью. Но в те времена, насколько мне известно, преступления на сексуальной почве не выделялись в отдельное производство. Патологоанатом, разумеется, упоминал в своем отчете о признаках изнасилования, но в большинстве случаев полиция расследовала такие дела как обычные убийства. Никому и в голову не приходило разыскивать сексуальных маньяков – тогда и понятия-то такого не существовало. Вспомните Джека Потрошителя: он вошел в историю чуть ли не как первый серийный убийца, хотя, по некоторым данным, он был типичным сексуальным маньяком.

– Скотта прав, – сказала Дженнифер Ситон, заглядывая за перегородку. – В те времена тот, кто изнасиловал и убил, считался убийцей – и точка. Так нам говорили в академии.

– Я тоже что-то такое помню, – Энди потер подбородок. – А как насчет других похожих случаев?

Дженнифер отрицательно покачала головой.

– Пока мы ничего не нашли, но нападение на Памелу Холл произошло в самом начале тридцать четвертого года, так что нам предстоит просмотреть еще много дел. Но прежде чем копать дальше, мы решили посоветоваться с тобой. Как ты понимаешь, даже в те времена женщин в Сиэтле убивали довольно часто, но лицо на портрете… Я просто не могла не обратить на него внимания.

– Да, – с чувством сказал Энди. – Я понимаю, что ты имеешь в виду. Черт!.. Если художник ничего не перепутал, эта Памела Холл как две капли воды похожа на Лауру Хьюз, первую жертву нашего Окулиста.

Дженнифер Ситон кивнула.

– Нам тоже так показалось.

Прислонив портрет к телефону, Энди некоторое время сосредоточенно его разглядывал. «Наверное, это все-таки совпадение, – размышлял он. – Проклятье, это должно быть совпадение!»

– Послушайте, – сказал он наконец, – сейчас уже поздно, и вам обоим пора по домам. Но я хочу, чтобы завтра, когда вы придете на службу, вы снова занялись этими старыми делами. Может быть, вам повезет, и вы откопаете еще что-нибудь.

Скотт кивнул. Он был явно рад возможности принять более активное участие в расследовании. До сих пор его роль сводилась лишь к обязанностям мальчика на побегушках.

– Как ты думаешь, Энди, – поинтересовался Скотт, – может быть, Окулист действительно копирует эти давние преступления, даже подыскивает женщин, которые были бы похожи на пострадавших.

– Все может быть, – неохотно согласился Энди. – Но давайте пока не будем забегать вперед, ладно? Сходство, конечно, поразительное, но один случай еще ничего не значит. Продолжайте копать, а если что-то найдете – сразу несите ко мне.

– Ну конечно, Энди. Кстати, оставить тебе эту папку?

– Да.

Энди положил картонную папку на стол и пожелал своим молодым коллегам спокойной ночи. Глядя им вслед, он невольно задумался, спят ли они вместе. В принципе в этом не было ничего необычного или предосудительного; многие сотрудники отдела находили себе пару, что называется, по месту работы, но Энди от души надеялся, что Дженнифер и Скотт достаточно умны, чтобы избежать этой распространенной ошибки.

Оставшись один, он снова взял в руки портрет Памелы Холл – или Лауры Хьюз. Сходство было поистине потрясающим. Если бы Энди был хоть немного склонен к мистике, он мог бы сказать, что эта молодая женщина была убита дважды – в тридцать четвертом и в две тысячи первом. Обе были жестоко изнасилованы и избиты, вот только Памелу зарезали на месте, а Лаура Хьюз умерла от ран через несколько дней после того, как ее нашли.

И еще Окулист выколол ей глаза.

Энди снова вгляделся в рисунок. Нет, эти две женщины были не просто похожи – они были абсолютно идентичны, вплоть до небольшой родинки над левым уголком рта. Но ведь полицейский художник создавал этот портрет, имея перед собой в качестве натуры распухший и посиневший труп. В таких условиях он вполне мог ошибиться. Любой мог ошибиться.

За исключением Мэгги, разумеется.

Неужели Скотт и Дженнифер правы, и Окулист действительно выбирает свои жертвы, основываясь на старых, нераскрытых делах шестидесятипятилетней давности?

Разумеется, делать какие-то выводы на основе одного-единственного случая было, по меньшей мере, неблагоразумно, однако открытие молодых коллег заставило Энди задуматься. До сих пор следствие не могло объяснить, чем руководствуется Окулист, когда решает напасть на ту ли иную женщину. На основании того, что одна из жертв была похищена в многолюдном универсаме, а другая – выкрадена из собственной квартиры в доме, оборудованном всеми мыслимыми и немыслимыми охранными системами, полицейские психологи пришли к заключению, что доступность не имеет для преступника решающего значения. Следовательно, выбирая объект для охоты, он основывался на каких-то иных соображениях.

Каких?

На этот вопрос до сих пор не было определенного ответа.

Мог ли Окулист действительно использовать старые полицейские отчеты? И если да, то нашел ли он интересующие его сведения в популярной книжице, наскоро состряпанной каким-нибудь пронырой-репортером, или у него был доступ к полицейским архивам?

Энди очень хотелось надеяться на последнее. Если бы его соображение оказалось верным, очертить круг людей, кто мог, не привлекая к себе внимания, рыться в старых делах, было проще простого.

Для этого достаточно было проверить одного за другим всех сотрудников полицейского управления города.

3 ноября, суббота

Когда в два часа пополудни Мэгги приехала в больницу, чтобы встретиться с Холлис Темплтон, она обнаружила там Джона Гэррета. Ее это, впрочем, не особенно удивило, но и не обрадовало.

– Я буду разговаривать с Холлис один на один, – предупредила она.

– Я и не собирался тебе мешать, – спокойно ответил Джон. – Просто я подумал, что после этой беседы мы с тобой можем выпить по чашечке кофе.

Мэгги не стала говорить, что после таких бесед она чувствует себя как выжатый лимон и ей не до общения. Вместо этого она сказала:

– Я сомневаюсь, что мне удастся узнать что-нибудь важное. Первый допрос очень редко приносит конкретный результат. Как правило, для этого нужно гораздо больше встреч. Жертва преступления идет на контакт, только когда начинает испытывать ко мне доверие.

– Я понимаю, – нетерпеливо перебил Джон. – И все-таки мне хотелось бы с тобой поговорить. Я собирался тебя кое с кем познакомить.

Этих слов оказалось достаточно, чтобы разжечь ее любопытство, и Мэгги кивнула.

– Хорошо, – сказала она. – Жди меня в холле на первом этаже – я спущусь, как только закончу.

Джон ушел. Мэгги проводила его взглядом и повернулась к дверям палаты Холлис Темплтон. Набрав полную грудь воздуха, она на несколько секунд задержала его внутри, потом решительно выдохнула и, негромко постучав, вошла в палату.

– Мисс Темплтон?

– Да? – Холлис сидела у окна. Ее глаза были плотно забинтованы, но лицом она повернулась в сторону стекла, словно высматривала что-то на улице. Одета она была в мешковатый свитер, джинсы и удобные, разношенные кроссовки без шнурков. Темно-русые волосы Холлис были коротко подстрижены и уложены таким образом, чтобы за ними было легче ухаживать.

Мэгги подошла к кровати и остановилась возле стула, несомненно, поставленного специально для нее.

– Добрый день, мисс Темплтон. Я – Мэгги Барнс.

– Я догадалась, слышала вас еще в коридоре. – Холлис повернулась к ней, и ее не до конца зажившие губы растянулись в улыбке. – Садитесь, пожалуйста.

Мэгги села.

– Просто удивительно, – снова заговорила Холлис, – до чего обостряется слух человека, который вдруг теряет зрение. Раньше-то я, можно сказать, была немного глуховата после перенесенного в детстве отита. Зато теперь я отлично слышу, как дежурная сестра на посту в конце коридора любезничает по телефону со своим кавалером.

Она еще раз улыбнулась, и Мэгги подумала, что лицо Холлис почти не пострадало, конечно, если не считать глаз.

– Зовите меня просто Холлис, – добавила она. – Смешное имя, правда? Собственно, это не имя, а домашнее прозвище, оно никогда мне не нравилось, но вот – прилипло. Когда я была маленькой, отец пытался сократить меня до Холли, но я решила, что это уже чересчур, и перестала отзываться, даже когда он звал меня есть мороженое.

Со стороны этот разговор мог показаться странным, но Мэгги нисколько не удивилась. Она была достаточно опытна, чтобы знать: жертвы жестоких преступлений часто начинают разговор издалека, чтобы хоть немного оттянуть неприятный и мучительный момент, когда им придется заново переживать кошмарные подробности случившегося. Кроме того, всем им необходимо было создать хотя бы иллюзию нормальности – обычного разговора об обычных вещах. Мэгги прекрасно это понимала, поэтому нужный ответ пришел к ней легко и естественно.

– А я – Мэгги. Просто Мэгги. Многие думают, что это сокращение от Маргарет или Маргариты, но на самом деле я всегда была Мэгги.

– Красивое имя. Кажется, «Маргарита» значит «жемчужина»?

– Да. Хорошо еще, что меня не назвали «Перл». С таким именем только одна дорога – в цирковые клоуны.

– А «Холлис», значит, «та, что живет в зарослях падуба». Ничего себе имечко для взрослой женщины, да? – Она тряхнула головой и неожиданно добавила: – Впрочем, все это не интересно и не важно. Что-то я сегодня разболталась. Извините, Мэгги, я не хотела отнимать у вас время.

– Вы вовсе не отнимаете мое время, Холлис. Я очень рада, что вы нам позвонили…

– Нам… – Холлис кивнула с таким видом, словно Мэгги только что подтвердила какую-то ее догадку. – Значит, вы считаете себя одной из них?

– Вы имеете в виду полицейских? – осторожно переспросила Мэгги. – Пожалуй, да.

– Наверное, это очень тяжелая работа – выслушивать рассказы о том, как… как люди иногда поступают с другими людьми?

– Да, эту часть моей работы нельзя назвать легкой.

– Тогда почему вы пошли работать в полицию?

Несколько мгновений Мэгги разглядывала сидевшую напротив молодую женщину – ее напряженную позу, ее вцепившиеся в подлокотники кресла руки, на которых еще видны были желтоватые следы синяков и заживших царапин.

– У меня есть особый дар, – начала она осторожно. – Я выслушиваю людей, свидетелей, потом сопоставляю детали и пытаюсь представить общую картину преступления. Часто могу нарисовать лицо преступника.

Холлис слегка наклонила голову:

– Да, я знаю. Но почему вы решили посвятить себя этому? Может быть, вы сами когда-то стали жертвой насилия?

– Нет.

– Значит, кто-то из ваших близких?

Мэгги отрицательно покачала головой, но тут же вспомнила, что Холлис не может ее видеть. Но вместе с тем – как ни странно! – Мэгги не оставляло ощущение, будто она чувствует на себе чей-то внимательный, испытующий взгляд. Должно быть, подумала она, от того, что все внимание Холлис сейчас сосредоточено на ней, и от этого кажется, будто молодая женщина действительно ее видит.

– Тоже нет, – негромко проговорила Мэгги, отвечая на вопрос, а про себя подумала: «Что-то у меня воображение разыгралось».

– Тогда почему же?! Из жалости?

Холлис явно ждала, что Мэгги поспешит опровергнуть ее слова, но этого не случилось. Негромко, но твердо Мэгги сказала:

– В том числе и из жалости. Из жалости, сочувствия, сострадания – называйте как хотите.

Холлис улыбнулась.

– По крайней мере, вы не лжете, не выкручиваетесь. Уже хорошо…

– Я стараюсь быть честной.

С губ Холлис сорвался короткий смешок.

– Достаточно ли вы честны, чтобы признать: говорить людям всю правду не всегда полезно?

– В конце концов я это поняла. Это было печальное открытие.

– Жизнь полна горьких истин. – Холлис немного помолчала. – Я знаю, что я – четвертая жертва, – добавила она неожиданно. – В газетах писали, что первые две женщины умерли…

– Да.

– Но это не он их убил, правда? Они умерли позже.

– Лаура Хьюз скончалась от ран. Кристина Уолш покончила с собой примерно через месяц после нападения.

– У них были дети?

– Нет, не было.

– А у третьей жертвы?

– У нее сын. Он еще совсем маленький.

Холлис вздохнула:

– А вот я так и не успела разобраться, хочу я иметь детей или нет. К счастью, теперь мне больше не нужно об этом беспокоиться. Все решилось само собой.

Мэгги не стала тратить время на банальные слова сочувствия. Вместо этого она спросила:

– Для вас это важно?

– Честное слово – не знаю. – Холлис пожала плечами, и ее губы снова дрогнули в улыбке. – Наверное, все будет зависеть от того, насколько удачно прошла операция. Врачи уверены, что в конце концов я снова смогу видеть, но… Когда я училась в художественной школе, нам говорили, что глаза напрямую связаны с мозгом. Именно поэтому случаи, когда пересадка глаз заканчивалась успешно, можно пересчитать по пальцам. Врач, который меня оперировал, разработал собственную методику этого процесса, но, насколько мне известно, применяет он ее впервые. Если все закончится хорошо, мистер Гольдман станет знаменит.

– Вы тоже, – сказала Мэгги.

– Ну, такой сомнительной славы мне не нужно! – Холлис рассмеялась, но тотчас снова стала серьезной. – Я хочу снова стать зрячей, именно поэтому я и подписала бумаги. Любой, самый маленький шанс все же лучше, чем никакого.

– Совершенно с вами согласна.

– Увы, никто пока не может сказать, каков будет результат. Слава богу, трансплантат, кажется, не отторгается. Врачи говорят, что когда человек лишается руки или ноги, он некоторое время продолжает их ощущать. Кажется, это называется «фантом конечности». Например, безногий может чувствовать, как его ноги движутся, замерзают, болят.

– Да, – подтвердила Мэгги. – Я слышала об этом.

– Тогда, – продолжала Холлис, – я поинтересовалась у моего доктора, так ли обстоит дело с глазами. С некоторых пор мне кажется, что я могу двигать глазами под повязкой – поворачивать налево и направо, вверх или вниз. Например, когда вы постучались, я почувствовала, что мои глаза повернулись к двери…

– А что сказал врач?

– Он назвал это «фантомными движениями». По его словам, мышцы и нервы еще не успели срастись как следует, так что все это мне действительно только кажется. – При этих словах уголки губ Холлис печально опустились, и Мэгги поспешила задать следующий вопрос:

– А когда вам снимут бинты?

– На следующей неделе. А пока мне не остается ничего другого, только сидеть и ждать. А ждать я никогда особенно не умела.

– Поэтому вы и позвонили нам?

– Возможно. Если я могу сделать хоть что-то, чтобы остановить этого зверя, я готова. – Она с трудом сглотнула. – Во всяком случае, таково было мое намерение, но сейчас я в этом не уверена. Мне очень жаль, Мэгги, но…

– Не волнуйтесь, Холлис, я все понимаю и нисколько вас не тороплю. Поверьте моему опыту – у вас все получится. Быть может, не сейчас, не сразу, но обязательно получится. Знаете что, у меня есть к вам предложение. Если позволите, я снова зайду к вам завтра, и мы еще немного поговорим, о чем вы сами захотите. Так вам будет легче говорить о том, что случилось.

– Я буду очень рада, Мэгги. – Холлис с признательностью кивнула.

– Вот и отлично. Значит, до завтра?

– До завтра. – Холлис улыбнулась. – Приходите сразу после обеда, Мэгги, я буду ждать. Спасибо вам.

После того как дверь за Мэгги закрылась, Холлис еще долго сидела неподвижно. Повернувшись к окну, она думала о том, что в ее родной Новой Англии солнце светит даже в ноябре, и что окажись она сейчас там, она бы почувствовала на лице его тепло. Но в Сиэтле было пасмурно, сыро и ветрено – как и всегда в предзимье. Так сказали ей сиделки, удивляясь, что за охота ей целыми днями сидеть у окна.

«Нужно было поговорить с ней, Холлис».

– Я и поговорила.

«Я же сказала тебе – ей можно доверять».

Холлис вполголоса рассмеялась.

– Я даже не знаю, могу ли я доверять тебе!

«Нет, знаешь».

– Я знаю, что мои монологи в пустой комнате до смерти пугают сиделок. Они считают – нормальный человек не станет разговаривать с кем-то, кого на самом деле нет.

«Но я есть. Только ты почему-то боишься в этом признаться».

Холлис повернулась к креслу, на котором только что сидела Мэгги.

– Если бы я могла видеть, я бы тебя увидела?

«Может быть».

– А может быть, и нет. Знаешь, пожалуй, я лучше сама решу, кому можно доверять, а кому нет. А до тех пор я буду называть тебя «мисс Галлюцинация», договорились?