Посланник

Глава 2. Пирей – Порт-Саид

Пока готовились к отплытию, рассмотрел орден. Кстати, мне дали четвертую, офицерскую степень, правда, от рыцарской она отличается только наличием розетки на ленте. Красивая работа, серебряный крест под короной, окруженный терновым венцом, крест покрыт белой эмалью, в центре креста – финифтяный лик Христа, что будет уместно в нашей миссии в христианской стране. В коробочке ордена была надушенная записочка с виньетками «Офицеру рыцарей Христа. Надеюсь увидеть вас живым и здоровым по возвращении из трудного похода». Офицеры были рады награждению, особенно Букин, который еще десяти лет выслуги в офицерских чинах не имеет, то есть даже Станислава 3-й степени не выслужил и это у него – первый орден. Немного остудил его радость, сказав, что на ношение иностранной награды надо еще разрешение от государя императора получить.

Едва вышли из бухты, поднялся ветер и начало прилично качать, качка только нарастала и в последующие дни: на море разбушевался настоящий шторм, было слышно, как волны бьют в борта парохода, скрипят шпангоуты и бимсы[8], периодически винт выходит из воды при килевой качке, тогда машина начинала стучать чаще, будто захлебываясь. За иллюминатором завывал ветер и было очень неуютно. Вот так и получается: хочешь прогулки по Африке не в жару, будь готов терпеть осенние штормы; хочешь «круизного синего моря» – будь готов к пеклу или к сезону дождей, когда все раскиснет под ногами и пересохшие было ручейки превратятся в ворочающие многотонные валуны грязные потоки. В общем, через пару дней меня стало укачивать так, что ведро под койкой стало лучшим другом и при мысли о еде начинало выворачивать. Интересно, как там барон, ходит ли в ресторан?

Может быть, изобрести что-нибудь от укачивания? Тут оживился Андрей Андреевич, судя по его знаниям, эффективно помогает скополамин в минимальных дозах. Вещество вместе с другим алкалоидом – атропином, содержится в белене, правда, передозировка ведет к неадекватной психике («ты что, белены объелся»), но уже к этому времени какой-то немец узнал его точный состав, однако для лечения укачивания не предлагал. Остальное – как то: сосание лимона, напевание песенок, употребление бульона из дельфинов (господи, а они-то при чем!) и прочее шаманство с бубном – от лукавого. Правда, скополамин переводит человека в сонное и полубессознательное состояние овоща, зато пассажира не рвет. Поэтому эти таблетки противопоказаны судоводителям и летчикам, и еще замечено, что в минуту опасности укачивание проходит, так же, как и тогда, когда человек занят ответственным делом – выброс адреналина заставляет мобилизоваться и вегетатика отступает, так уж человек устроен. Лучше для начала «упал-отжался»: сделал тридцать отжиманий от пола, правда на первом десятке вспомнил про заветное ведро, зато потом стало лучше, умылся – оделся и тут появился доктор и сразу, с порога, огорошил:

– Беда, Александр Павлович, похоже, что на борту – тиф.

– Неужели сыпняк? – обеспокоился я, вроде и баня была и вообще личный состав у меня достаточно опрятен. Только этого еще не хватало.

– Нет, брюшной, Петр Степанович, мой фельдшер регулярно солдат на предмет гнид и вшей осматривает. Пока ничего этого не было. Брюшной, из Константинополя везем, десять дней прошло – как раз укладывается в инкубационный период, а может, и из Одессы, тоже не исключено.

Дальше доктор рассказал, что вчера ему на боли в животе пожаловался один из охотников, осмотр ничего особенного не выявил, разве что некоторое увеличение лимфатических узлов и легкое повышение температуры – до 30 градусов по Реомюру[9]. Язык обложен, стул обычный, заподозрили пищевое отравление. На всякий случай больного изолировали в отдельное помещение, огородив простынями угол. Фельдшер теперь там все время находится, так как утром больному стало плохо, жар увеличился до 32 градусов (Шурка подсказал: около 40 по Цельсию), сейчас больной впал в забытье, но перед этим рассказал, что на базаре в Константинополе, несмотря на запрет, купил рахат-лукум и другие сладости, которые он и съел с двумя товарищами уже на корабле.

Этих двоих тоже изолировали, у одного субфебрильная температура, другой вообще хорошо себя чувствует. На вопрос, зачем покупали еду на базаре, если знали, что этого делать не стоит, один, который с виду вообще здоров, ответил, что тот, кто угощал, а теперь лежит в беспамятстве, сказал, что, мол, дохтура и баре не хотят, чтобы простой человек сладенького поел, а сами трескают почем зря.

Ну какое тут прогрессорство, если народ темен, его сначала грамоте надо обучить и не просто грамоте, а дать приличное образование, чтобы книжки умные читал, а то «баре не хотят…», а если эти «баре» лучше тебя знают, что не нужно есть всякую дрянь, а то заболеешь и помрешь. Нет, надо обучать детей отдельно от семьи, чтобы они темного папашу с неграмотной мамашей и в глаза не видели, а то будет «учителку не слушай, а мамка тебе добра желает». Вот вернусь, упаду в ноги царю-батюшке, пусть в сиротских приютах хорошее техническое образование дают, глядишь, через пятнадцать-двадцать лет и появится в России прослойка ИТР, без нее технической революции не сделать, только обычную, кровавую, получить можно. Да и простые крестьяне увидят, что в таких школах-техникумах не только хорошо кормят и форменную одежду выдают, а и обучают так, что сын может инженером стать, если голова на плечах есть и желание учиться, и будут третьих-четвертых детей туда учиться отдавать, незазорно, вдруг в люди выйдут. Вот тогда и не будет: «Баре, дохтур, фершал, учителка сказали, а ты им не верь, они не наши, мужика не любят».

Пошли взглянуть на болящих. С первым плохо – жар, в беспамятстве, сильная интоксикация, брадикардия и сердце работает с перебоями – фельдшер колет камфору, а толку… Здесь антибиотики нужны. Доктор спросил, не поможет ли мой СЦ внутрь? Ответил, что нет, на тифозную сальмонеллу он не действует, так как это грамотрицательный микроб, моя тетушка провела опыты у Мечникова во Франции и установила, что СЦ эффективен только против грамположительных микробов.

После этого отправился к капитану, узнать, когда мы будем в Александрии. С трудом вскарабкался по трапу, прилично треснувшись головой при очередном ударе волн. Потирая шишку, протиснулся в рубку. На вопрос, что случилось, не стал скрывать ситуацию, а доложил, как есть. Капитан расстроился, так как возможен карантин и тогда летит в тартарары весь график. Потеря пассажиров и груза – фрахтователь не будет ждать месяц, а в Бомбее они должны принять под завязку хлопка и идти с ним в Нагасаки. Да и много пассажиров ждет в Александрии – у нас уже все места первого и второго классов проданы. В Александрии должны быть завтра к вечеру, если шторм не усилится, и так вместо пяти дней идем уже почти неделю. Капитан спросил, как состояние тяжелобольного, я обещал держать в курсе развития заболевания. У меня сложилось впечатление, что капитан надеется, что больной умрет, тогда можно похоронить его в море по морскому обычаю и англичанам ничего не говорить, тогда и график ломать не надо. Ага, а вдруг еще больные будут, у нас как минимум один кандидат с температурой в изоляторе лежит…

Поговорил с доктором, пришли к выводу, что карантин нам не грозит, так как брюшной тиф в список карантинных инфекций не входит, с другой стороны, англы могут упереться и сказать, что они не исключают холеру, а это – карантин. Значит, наша задача как можно быстрее госпитализировать больного в нормальную европейскую клинику и убедить портовые власти, что мы не попадаем под карантинные ограничения. Фельдшер все время находился у лихорадящего больного, ставя уксусные компрессы, но жар не спадал. Наутро больному стало еще хуже, у него начался бред, он метался на койке и громко нечленораздельно что-то говорил. Его товарищи, бывшие здесь же за перегородкой, все слышали и со страхом ждали, что с ними будет так же. Однако температуры ни у кого из них не было, и чувствовали они себя неплохо, несмотря на качку, один даже попросил щец похлебать. Фельдшер проводил термометрию и опрашивал всех, кто был в контакте с заболевшим, но новых карантинных не выявлялось (думаю, что просто не признавались, несмотря на то, что я сообщил всем, что чем раньше болезнь установлена, тем легче ее вылечить). Шторм стих, и через полсуток на горизонте появилась Александрия.

Спустили шлюпку, и я с капитаном съехал на берег. Я сказал ему, что брюшной тиф не относится к карантинным инфекциям, и нам нужно убедить портовые власти, что опасности мы не представляем. Самое плохое – что власти могут заподозрить, что у больных холера, но у нашего больного практически нет поноса, первые дни был вообще запор, зато налицо полилимфаденит, то есть множественное поражение лимфатических желез, где и сидят возбудители болезни и постепенно гибнут – отсюда и интоксикация, то есть отравление организма. Спросил, насколько может помочь благодарность карантинному врачу в виде десятка золотых? Капитан ответил, что богатые люди не служат в колониях, наоборот, сюда едут за тем, чтобы скопить денег на безбедную старость, из чего я понял, что благодарность поможет…

Пока капитан оформлял бумаги, к нам подошел приехавший из гостиницы русский консул, который уже третьи сутки ждал нас в Александрии. Я рассказал ему о нашей проблеме и предложил решить ее десятком золотых из своего кармана, консул обещал узнать о карантинном враче, насколько это будет уместно, и помочь мне уладить вопрос. Вернулся он с сухощавым англичанином, который представился как доктор медицины Роберт Барнс. Консул незаметно за его спиной кивнул мне. Доктор Барнс высказал желание лично осмотреть больного, и мы отправились на «Орел». Наши с доктором Петровым размышления убедили его, но все же мистер Барнс что-то там пробормотал про холеру, тогда десять желтых монеток по двадцать франков незаметно перекочевали в карман его сюртука, и доктор сказал, что это так, всего лишь его предположение. Он согласился со срочной госпитализацией больного в госпиталь Красного Креста и с тем, что двое контактировавших больных подлежат карантину на берегу. Пароход он задерживать не будет, так как инфекция не карантинная, все медицинские мероприятия были проведены, и он убедился в хороших санитарных условиях на борту «Орла».

Я вернулся с доктором Барнсом в администрацию порта, объяснив на прощание находящимся в изоляторе, что они будут в карантине, и, если все будет хорошо, то через месяц их отправят домой на русском корабле бесплатно, а, чтобы добраться домой из Петербурга или Одессы – каждому по золотой монете и еще одну их товарищу, как выздоровеет (консул обещал бесплатные места в третьем классе на пароходах Доброфлота, такие случаи бывают нередко, и капитаны не возражают). Капитан сказал, что никаких ограничений мистер Барнс не наложил, судно может принимать пассажиров, и с него можно сходить на берег.

Консулу я передал сообщение для Обручева о ходе экспедиции, а он мне – стопку писем, русские газеты недельной давности и английскую свежую прессу. Среди писем я обнаружил большой конверт, адресованный мне, подписанный управляющим моими заводами. Когда вернулись на «Орел», больных уже увезла санитарная карета, вызванная Барнсом. Шлюпку фельдшер уже продезинфицировал карболкой, и капитан сказал, что придется взять другую для транспортировки пассажиров – мы останемся на якорной стоянке внутреннего рейда, но будет спущен трап в виде лестницы с поручнями, и пассажиры без труда смогут подняться на борт, в крайнем случае матросы их внесут на руках.

У борта уже строились увольняемые на берег, я попросил доктора еще раз объяснить, что больше городов с европейскими больницами у нас на пути не будет, поэтому, кто хочет навсегда остаться в здешнем песке, может есть местную еду немытыми руками, а кто хочет вернуться домой – пусть этого не делает.

Вручив командирам письма для раздачи по подразделениям, отправился в каюту посмотреть, что мне прислали. Управляющий писал, что в новых цехах ставят оборудование, закупают для них сырье и готовят жилье для желающих переехать. Строительство в основном окупается за счет прибылей с продажи СЦ и ТНТ – старые цеха работают на полную мощность, но больше выдать уже не могут. Частично проблема решена установкой новых реакторов в помещении сукновальной фабрики, которая стала убыточной, реакторы должны заработать со следующей недели, это увеличит выпуск в полтора раза, в перспективе – в два. Купцы Черновы поставили листовой прокат коррозионностойкой стали, она ржавеет, но не так быстро, новые реакторы делают из нее. Поданы привилегии на новые лекарства, в том числе за границей, отказа нигде не было, даже в Германии.

Прочитал письмо от Лизы, которое нераспечатанным было вложено в большой конверт с письмом управляющего. Она пишет, что учится в Цюрихе, но периодически ездит на эксперименты, проводимые Мечниковым с культурами различных бактерий. Установлено, что новый антибактериальный препарат активен в отношении шигелл – возбудителей дизентерии и даже холерного вибриона, но это, естественно, в пробирке.

В опытах на животных установлено, что этот препарат сохраняет терапевтическую концентрацию в крови в течение суток, то есть имеет длительный период полувыведения. По результатам исследования СЦ и ПАСК она вместе с Ильей Ильичом опубликует статью в пастеровском журнале. Лиза написала, что молодая жена Мечникова, Ольга, сначала приревновала Илью Ильича к новой сотруднице, но увидев Лизу, несколько успокоилась, посчитав себя гораздо моложе и красивее, тем не менее несколько раз неожиданно приходила в лабораторию, якобы справиться о самочувствии Ильи Ильича. Лиза сообщила, что, раз я был в Одессе, то, несомненно, встречался с Гамалеей, возглавлявшем там бактериологическую станцию, и просила написать про свои впечатления. Вот те раз, а я и не представлял, что он в Одессе… Одним словом, Лиза пожелала мне счастливого путешествия и вернуться домой через год здоровым. Велела беречь себя и не пить сырую воду. Да, как-то неправильно с Гамалеей[10] получилось: быть в двух шагах от известного бактериолога и не завести знакомство, это прокол, ну что же, это только в дурных книжках у попаданцев все получается, всех они побеждают одной левой и все знают наперед…

Отправился погулять наверх. Пароход стоял недалеко от берега, и был явственно ощутим аромат каких-то цветов, прямо на набережной росли финиковые пальмы, увешанные гроздьями фиников. Вот это интересное место, жаль, что с хлопотами с больными не удалось сойти на берег, чтобы погулять и посмотреть на здешнюю жизнь. Вижу, что на пристани против «Орла» собираются пассажиры и от нашего парохода уже отвалила за ними шлюпка (надеюсь, не вымазанная карболкой добрым фельдшером Семирягой, а то ведь сразу сдадут билеты). Пассажиры прощаются с провожающими, вот темноволосую девушку в кружевной шляпке провожает, судя по всему, ее тетя с черными слугами, вот целое семейство с двумя детьми грузится в шлюпку, матросы помогают детям, которые, видно, боятся воды и незнакомых усатых дядек. Все загрузились в шлюпку, машут платочками, как с берега, так и со шлюпки – идиллическая картина на фоне пальм, цветов гибискуса и чего-то там еще.

Так мне понравился берег Александрии, что я решил немного пройтись по палубе перед ужином, еще раз вдохнуть аромат тропических цветов и полюбоваться на набережную, тем более что должны возвращаться отправленные в увольнение на берег. Вышел на палубу и почти столкнулся с давешней темноволосой девушкой. Теперь просто пройти мимо – верх неловкости. Представился: «Александр Степанов, советник русской миссии». Девушка ответила: «Мисс Мэри МакКонен». Сказала, что следует к отцу и впервые видит русских. Подумал, что, наверно, у нее отец колониальный полковник где-нибудь в Бомбее, командир шотландских стрелков (фамилия-то шотландская[11]), а в ней прилично туземной (скорее всего – индийской) крови: темный цвет волос, смуглое лицо, но тонкие европейские черты, прямой нос, умеренно пухлые губы, стройная фигурка с высокой грудью. Все-таки представители смешанной крови иногда очень красивы, и Мэри – не исключение. Наверно, мама у нее – дочь какого-нибудь раджи, в которую в свое время влюбился английский лейтенант. Мэри спросила, кто эти бородатые люди в меховых шапках, которые усаживаются сейчас в лодку? Я ответил, что это казаки, которые ходили погулять по Александрии. А меховые шапки – это такой форменный головной убор, без которого казак – не казак, называются они – «папахи».

– Как? – удивилась Мэри. – Это настоящие казаки, и они никого не убили и не ограбили в городе?

Далее она пояснила, что в Британии и Франции казаки считаются дикими людьми, которых хлебом не корми – дай только кого-нибудь ограбить и убить.

– Да, – ответил я, – это абсолютная правда: убить, а потом зажарить на углях, нанизав куски мяса на саблю – это такое блюдо, называется «шашлык», а потом пить «водку» и плясать «казачок».

Мэри сначала удивилась, подняв бровки на хорошеньком личике, а потом, догадавшись, что это шутка, звонко расхохоталась.

– Я так и знала, что это – ложь, – сказала она, – сэр Александр, а вы познакомите меня с казаками?

– Конечно, вот как раз сюда их командир идет, – заметил я Нечипоренко.

Подъесаул подошел, отдал честь, приложив два пальца к папахе, и доложил, что все казаки вернулись на борт.

– Аристарх Георгиевич, вот барышня считает, что, как пишут в английских газетах, казаки всех убивают, грабят и чуть ли не едят поедом.

Казак улыбнулся и ответил, что они с хорошенькими барышнями не воюют и все делают только по приказу на службе царю и Отечеству. Я, как мог, перевел слова Нечипоренко. Мэри ему тоже улыбнулась в ответ.

– Хорошая барышня, вот если бы не вы первый, Александр Павлович, перехватили, я, может, тоже поухаживал бы.

– Но-но, поухаживал бы, тебя дома жена ждет да трое по лавкам, а мое дело – холостое.

Нечипоренко понимающе и одобрительно кивнул и пошел к своим. А Мэри сказала, что казаки очень живописны в своей форме, и будь у нее с собой краски и кисти, она бы попыталась написать портрет Нечипоренко (да уж, про мой портрет лучше не вспоминать). Потом мы еще погуляли, Мэри расспрашивала про Россию, правда ли, что у нас очень холодно, и поэтому все русские пьют много водки, чтобы не замерзнуть (ага, сейчас про «гармошка, балалайка и матрешка» пойдет разговор, но вроде матрешки появились уже в двадцатом веке). Про медведей на улицах тоже речи не было, зато Мэри оказалась начитанной девушкой, знала какие-то переводы Тургенева на французский, естественно, «Войну и мир»[12] графа Толстого и даже стихи Пушкина в переводе на французский. Прочитав несколько строф из «Онегина», Мэри поинтересовалась, как это звучит по-русски, я кое-что вспомнил, а потом прочитал, как мог, «Я помню чудное мгновенье…», и Мэри закончила его по-французски. Видимо, я покраснел, так как Мэри рассмеялась и взяла меня под руку.

– Что вы так смутились, сэр Александр, – с определенной долей кокетства спросила девушка, – это всего лишь чудесные стихи, я и не подозревала, как мелодично звучат они по-русски, гораздо лучше, чем по-французски, и рифмы точнее…

Мы еще поболтали о чем-то легком и несущественном, и я почувствовал, как хорошо мне с этой девушкой, жаль, что скоро расставаться. Поедет она в свой Бомбей к папе-полковнику, а я по абиссинской степи цок-цок, навстречу приключениям. Тут и мои товарищи в голове закопошились: эмоционально впечатлительный Шурка заявил, что она – прелесть, а старый ворчун Андреевич тоже отметил: «Хорошая девушка и скромная, не то что некоторые».

Потом наша прогулка была прервана слегка пьяным бароном, который, тем не менее, отрекомендовался по-французски и по-английски, щелкнул каблуками и сказал, что просит у мадемуазель прощения за то, что похитит меня по срочному и неотложному вопросу.

– Барон, что случилось? – обеспокоенно спросил я, первый раз видя выпившего Штакельберга.

– Александр Павлович, тысяча извинений, но господа офицеры просят вас присоединиться к столу. Мы отмечаем наши ордена и прибытие на африканский берег.

«Да чтоб вас, барон, вместе с неукачивающимися остзейскими предками – такую свиданку обломал», – подумал я. Теперь ведь не отвертишься, срочное дело, господа офицеры, а ведь мог бы, увидев, что я с барышней, тихо ретироваться… Да и вообще-то, мы еще никуда не прибыли, праздновать надо после выгрузки, а еще лучше – перед посадкой домой в Россию, если все вернемся, в чем я сомневаюсь.

Но Мэри сказала, что все понимает, дело военное и раз надо – значит надо (еще бы – военная косточка, небось, папа-полковник «дует виски эври дэй»). Еще раз извинившись и пожелав спокойной ночи, я поплелся за бароном.

В ресторане парохода уже стоял «дым коромыслом», то есть веселье было в самом разгаре. Я заказал еще дюжину шампанского и для казаков – водки (они шампанского не пили, говорили, что организм шипучку[13] не принимает). Уточнил у Нечипоренко, все ли в порядке с караулами, так как сегодня начальником удвоенного караула был сотник Стрельцов.

Букин рассказывал, как он с добровольцами попал в местный ботанический сад (маленький частный сад, где им срезали розы – вот они сейчас на столах стоят), все за какие-то копейки и добровольцы просто смотрели на все широкими глазами, а после один сказал, что теперь знает, как рай выглядит. Интендант Титов купил себе английский пробковый шлем и уверял, что ничего лучше для тропиков еще не придумали, он соблазнил на эту покупку доктора с фельдшером и Букина. Букин мне приобрел такой же шлем в подарок, мол, я сам вместо него остался с больными из его отряда и не смог сойти на берег, а его отпустил, потому что уговор был только один сход на берег для офицеров, а я его отпустил и в Афинах, и в Александрии. Букин спросил, что это за хорошенькая девушка была со мной, ответил, что – дочка колониального полковника из Бомбея (вот так придуманная мной легенда потихоньку стала явью, ведь это не Мэри сказала, а я домыслил).

Наутро, кто мог, выполз на завтрак с помятыми лицами, и Мэри спросила, что так всегда в русской армии проходят совещания? Я ответил, что я и еще трое офицеров были награждены орденами, и это тоже отмечали.

Сходить на берег не предлагали: с минуты на минуту должны были сниматься с якоря, и вот мы пошли, постепенно набирая ход, недалеко от берега. Увидели форты Александрии, разрушенные при бомбардировке их английским флотом в 1882 году, рядом были уже современные укрепления с позициями для дальнобойных крупнокалиберных орудий. Потом пошла пустыня, стало припекать, с берега дул горячий, как из духовки, ветер. Мы перешли на другой борт и стояли рядом, глядя на голубое море под безоблачным высоким небом. Мы молчали, и нам было хорошо вдвоем. О чем мы говорили, не помню, о всяких пустяках, но время летело незаметно.

Потом был Порт-Саид, мы встали на якорь, дожидаться своей очереди входа в канал. Вообще-то консул мне сказал, что был запрос устроить дневную стоянку с помывкой людей и лошадей, но английская администрация запретила это делать, поэтому мы проследуем в Порт-Саид без стоянки в порту. Капитан сказал, что это – не беда, через три-четыре дня будем в Джибути. Его больше беспокоит, не задержит ли нас таможня со значительным грузом оружия на борту, в связи с чем мы решили разыграть тот же маскарад, как в Константинополе. Пограничный контроль мы прошли в Александрии (все же это – уже территория Британской империи), но таможенной отметки в коносаменте хитрые бритты не поставили, так что можно ждать от них любых каверз.

И вот я, нарядившись во фрак с позументами и обвешавшись орденами, жду у себя в каюте. Нет, не проскочили, вестовой прибежал с известием, что ко мне следует британский офицер и два солдата – арапа, ну, то есть негра.

Так появилась физиономия с бакенбардами, в красном мундире с надраенными пуговицами. Прокаркал, что он – лейтенант такой-то. Я опять выразил недоумение, что не прислали старшего офицера по моему рангу посланника Российской империи, на этот раз, конечно, не наступая животом, как выталкивал несчастного турка.

– Сэр, – ответил англичанин, – я не был предупрежден о дипломатическом статусе и корабль не несет посольского или консульского флагов.

Я ответил, что пароход гражданский и только в силу экстренности моей миссии мне не выделили военного корабля, но, поскольку флага нет, я не требую почестей и салюта, а всего лишь возможно быстрее пропустить пароход.

– Сэр, но в коносаменте указано значительное количество оружия, – возразил англичанин, – этого достаточно, чтобы устроить маленькую войну.

– Это оружие моего конвоя и предназначено для защиты миссии, – ответил я возможно более непреклонным тоном, как не терпящее обсуждения, а тем более торговли, много или мало. – Уверяю вас, лейтенант, мы не собираемся применять его против британских подданных и высаживаться в месте, находящемся под юрисдикцией британской короны.

– Что же, меня устраивают ваши объяснения, господин посол, – лейтенант аж светился от собственной значимости, сейчас он ощущал себя по меньшей мере пэром королевы. – Позвольте откланяться, я распоряжусь, чтобы пароход пропустили вне очереди.

Я вышел вместе с офицером из каюты, чтобы вестовой позвал кого-то из офицеров проводить лейтенанта до трапа. Рядом был барон, ему и выпала эта честь.