Посланники Великого Альмы (Книга 1)

Глава I

Пробуждение было долгим и томительным. И вот, наконец, как после долгого наркоза, мозг стал демонстрировать на внутренней стороне век, словно на экране монитора, стремительный полет возвращения сознания.

У Джулии перехватило дух от бешеной, головокружительной гонки по абсолютно черному узкому коридору; уносясь от неё ровным квадратом, он смыкался где-то вдали. Движение было назад, а не вперед, и к Джулии вначале пришло тягостное ощущение приближающейся рвоты. Но с каждой секундой это чувство таяло — а вскоре пропало совсем.

Крутые виражи, резкие взлеты, неожиданные падения спиной в вертикальные стволы черных шахт этого фантастического бесконечного лабиринта и постоянное вращение против часовой стрелки — все это сопровождалось беззвучным криком Джулии, которой казалось, что следующее падение будет последним. Но… Вслед за очередным следовали ещё и еще. И все были нескончаемо долгими, доводящими до исступления.

Казалось, время пошло по замкнутому кругу.

Но вот её неистовый полет стал более плавным и медленным, стены коридора начали тускло отсвечивать от невидимого пока источника света, находящегося где-то позади.

Джулия почувствовала легкое сопротивление, как от погружения в воду, а потом…

Остановка. Полная.

Окончательная?

Впереди не было никакого тоннеля, лишь безграничное черное небо с мириадами звезд.

Джулия поняла, что лежит с открытыми глазами. На спине. А между лопаток что-то сильно и больно давит.

"Камешек…" Это была её первая мысль после возвращения сознания.

Тело оказалось словно налито свинцом, и она, почувствовав, что окончательно разбита утомительным полетом феерического сна, смежила веки и, не смотря на боль в позвоночнике от давившего на него камня, быстро уснула.

На сей раз сон был глубокий и безмятежный. А новое пробуждение пришло от яркого света, слепившего глаза сквозь тонкую щель неплотно сомкнутых ресниц.

Джулия открыла глаза и тотчас зажмурилась от пронзительных лучей солнца, стоявшего почти в зените.

"Господи, — подумала она, — неужели полдень?"

Она чувствовала себя отдохнувшей и полной сил, но привычно потянуться и напрячь мышцы расслабленного тела у неё не получилось.

Поначалу пришло легкое беспокойство, а ещё после двух безуспешных попыток пошевелить руками и ногами Джулия поняла… что связана.

"Кто мог это сделать? — мозг активно включился в работу. — Провалились на операции? Плен? О, черт! Только не это!"

Она напрасно напрягала мускулы шеи, чтобы приподнять голову и осмотреть себя. Тогда попыталась вспомнить, что предшествовало её теперешнему состоянию, но — не вспомнила. Она потянула носом воздух: он был влажным и, как показалось, пропитанным электрическими зарядами.

"Как после грозы… Странно, если я связана — почему не чувствую боли от веревок? Больно только спине. Чертов камень".

Вдруг ей на ум пришло, что она лежит на пляже военно-морской базы «Атолл» в Эверглейдс. Так же тепло спине, приятно припекает солнце, руки раскинуты в стороны. Вот только не слышно прибоя.

"Стоп! — скомандовала Джулия. — Руки у меня точно не связаны!"

Еще одна отчаянная попытка пошевелить рукой… и пальцы медленно сжались в кулак. Теперь отпустить. Стала сгибать руку в локте — получилось. Согнула ноги. "Ура!" — тихо обрадовалась Джулия. Снова открыла глаза: веки были тяжелыми и болезненными, как при высокой температуре. Яркое солнце вышибло слезу, и она стала смотреть чуть в сторону.

Небо. Голубое. А на горизонте — темное. Значит, туда ушла гроза. Джулия опустила глаза и взглянула на свои согнутые в коленях ноги. Потом опять в небо. Сердце отчего-то учащенно забилось.

"Что?.. Что я увидела? — и вдруг вся изнутри вскрикнула: — Ноги! Господи!"

Она метнула взгляд на свои колени, но увидела не только их: руки, прижатые к груди, и прядь волос, упавшую на предплечье. Джулия закрыла глаза, а в голове неистово пронеслась молитва, которой ещё в детстве её научила мать: "Господи! Крест на мне! Да победит он всех врагов дьявола, и побежит от меня вся вражья бесовская сила, как от молнии. Христос рядом и вся сила небесная, и серафимы, и святые ангелы…"

Снова взгляд на тело.

"О, нет!"

Рядом кто-то застонал.

Джулия повернула голову влево и увидела рядом с собой молодую светловолосую девушку, лежащую на траве. Она, приоткрыв рот, водила языком по пересохшим губам. Вся её одежда состояла из короткой юбки и полоски ткани, прикрывающей одну грудь; тело было покрыто красивым золотистым загаром, но все равно выглядело белым. Таким же, как и у Джулии.

Джулия поднесла палец ко рту и прикусила его.

Больно!

Сомнений не оставалось: это её тело.

"А где же старое? — Джулия перестала соображать. — Черное! Мое родное — где? А вообще, это — я? Так, блиц-опрос: имя — Джулия Мичиган, лет — 34, муж — Самуэль, я — капитан спецподразделения "Новые Амазонки". Ну, все! Это — я. А может, я умерла и превратилась в ангела? Пожалуй, это единственное объяснение. Интересно, рядом чья душа?"

— Эй! — изо рта Джулии вырвался хрип. Она кашлянула и попробовала ещё раз: — Эй!

Девушка повернула к ней голову.

Джулия улыбнулась и хотела спросить "Кто ты?", но снова не получилось. С третьего раза неповоротливый, непослушный язык наконец повиновался:

— Ты кто?

— Ои Ои… Лои Оис… Лои Кетис.

— Лори Кертис? — с трудом спросила Джулия. Но слова выговорила четко: чужой язык быстро привыкал к незнакомой речи.

— Да, — подтвердила девушка.

"Ну, точно, нас убили, — подумала Джулия, — и мы в раю. Хорошо, хоть в ад не попали". И добавила вслух:

— Отлично выглядишь, Лори.

— Спасибо. Я тебя знаю? — поинтересовалась девушка.

— Наверняка. Я — Джулия Мичиган.

Девушка улыбнулась:

— Тогда я — Вупи Голдберг.

— Я сама была на неё похожа как две капли воды, — вздохнула Джулия.

— А я уже ходить пробовала, — раздался сзади чей-то голос.

— Ну и как? — нашлась Джулия.

— Нормально. — Потом, после небольшой паузы, голос повторил: Нормально, если не считать того, что я — это не я.

— Узнаю стройные философские мысли Сары Кантарник. Ведь это ты? спросила девушка, назвавшаяся Лори Кертис.

— Я же сказала, что нет. А вот насчет мыслей ты права, они действительно принадлежат мне.

— Да, это — Сара, — определилась Джулия, — потому что я ничего не поняла. Но раз уж ты ходишь, может, заодно и скажешь, что, черт возьми, происходит?

— Тсс! — Лори приставила палец к губам. — В раю не поминают черта.

— Ага! Я не одинока в своих мыслях. Значит, нас все-таки убили?

— Вряд ли. Душа невесома, а мы обладаем плотью.

— Да ещё какой! — сказала Лори, с неподдающимся объяснению чувством оглядывая свое тело.

— Мне кажется, — продолжила Сара, — произошла реинкарнация, наши души вселились в чужие тела.

— Так убили нас или нет?! — Джулия потеряла терпение.

— А тебе будет от этого легче?

— Сара, я убью тебя, как только встану.

— Это сделать не так уж трудно, я имею в виду — встать.

Джулия набрала в легкие побольше воздуха, подтянула колени к подбородку и, получая инерцию от сильного рывка ногами вперед, оторвала свое тело от земли и очутилась на ногах. Но голова закружилась, и она чуть было не свалилась обратно. Оглядевшись вокруг, капитан «Нью-Эй» увидела необычную картину: красивый луг, ослепительное солнце, десять полуобнаженных девушек на бархатистой траве. Не хватало разве что стрекота кинокамер, нахального взгляда режиссера и массовки. "Почему массовки?" подумала Джулия, но тут же забыла о ней, почувствовав странное ощущение, будто стоит на табурете или на какой-то подставке, отчего трава кажется слишком удаленной для её обычного восприятия. Да ещё баланс был нарушен: она руками искала опору.

Рядом с ней улыбалась молодая, лет восемнадцати девушка.

— Это быстро пройдет, — сказала она. — Сделай несколько шагов, походи немного и будешь чувствовать себя, как я.

— Наверное, ты чувствуешь себя паршиво. Кстати, это ты теперь Сара Кантарник?

Девушка кивнула.

— Мамочка! — донесся до них голос, и Джулия, обернувшись, увидела свою соседку стоящей. — Сколько же во мне роста?

— Роста мы все одинакового — может, шесть футов или чуточку меньше, сообщила Сара.

— Похоже, что мы близнецы.

— Если так, то нашей мамочке было несладко. Как она, бедная, носила в утробе десять детей…

— Почему десять? — Джулия посчитала всех и себя. — Нас же одиннадцать.

— Ты не в счет. Очевидно, ты старшая сестра.

— Так, шутки в сторону. Нас было семь человек, а сейчас одиннадцать. Четыре лишних.

— Очевидно, это вон та четверка, — Сара указала рукой на группу девушек, сидящих на коленях в стороне.

Было заметно, что они краем глаза наблюдают за происходящими событиями, хотя все их внимание было уделено небольшому серебристому идолу.

— Ба! Старый знакомый! — Джулия приблизилась к семипалому Богу и внимательно рассмотрела его. — Сомнений быть не может, это та самая скульптура, которую мы видели в пещере, а затем — в палатке у профессора Харлана.

— И видели его, заметь, последним, — добавила Лори.

— Волосы ни у кого не шевелятся? — спросила Джулия, передергивая плечами.

— У меня. — К Джулии подошла ещё одна девушка и повторила: — У меня. Я — Фей Грант.

— Еще у кого?

— У Паолы Бенсон — я здесь.

— Я — Дороти Джордан. Подняться пока не могу.

— А где Бесси Нильсен?

— Она осталась на посту, у палатки, — ответила Сара.

Джулия попыталась что-то сообразить, но в итоге махнула рукой.

— А вы, девушки, кто такие — если не секрет, конечно? — спросила она и встала перед четверкой, облокотясь рукой о голову Альмы.

Жрицы даже не пошевелились.

— Понятно, — констатировала Джулия. Хотя ровным счетом ничего не понимала.

— Мне тоже все понятно, — сказала Лори Кертис, осторожно подходя к Джулии. — Мы вселились в баскетбольную команду. Интересно, у них высшая лига?

— Перестань, Лори.

— А что, мысль неплохая, — поддержала её Фей. — Я давно мечтала сыграть на Кубке США. Представляете — центровая Фей Грант!

— А вот и тренер, — Лори кивнула головой в сторону реки. — Похоже, наш клуб не очень-то богат, у нашего наставника нет даже спортивного костюма.

Тепосо ещё издали заметил оживление в стане жриц и облегченно вздохнул. А Олла от удивления приоткрыла рот, глядя на вольность — да нет, это была дерзость старшей жрицы, которая держала свою руку на голове Бога. Тепосо этого не оценил, он был искренне рад за девушек, которые в короткий срок восстановились после удара молнии и, как видно, пришли в норму. Поэтому такая мелочь прошла мимо его внимания.

— Эй! — крикнула ему Лори и, махнув рукой, пошла навстречу. — Нам сказали, что ты тренер. Играющий? — Она невинно осмотрела его крепкую фигуру.

— Лори! Прекрати этот цирк! — Джулия тоже подошла и отстранила плечом подругу. Дружелюбно улыбнувшись индейцу, она отрекомендовалась: — Меня зовут Джулия Мичиган, я — офицер ВМС. А как ваше имя?

Тепосо недовольно сощурился и сказал:

— Ничего не пойму… Что это у тебя во рту — орехи?

— Послушай, Джулия, — заголосила Лори, — мы так не выиграем ни одного матча! Он же ни черта не смыслит в английском!

— Лори, перестань паясничать. Если кто и не понимает, так это ты. Отойди, пожалуйста.

— Пожалуйста, — Лори одарила Тепосо улыбкой и, качнув бедрами, отошла.

Тепосо внимательно вгляделся в глаза старшей жрице, быстро подошел к невысоким кустам и вернулся, держа на открытой ладони десяток ярко-красных ягод.

— Вы случайно вот это не пробовали? — в его голосе чувствовалась озабоченность.

— Спасибо, — Джулия решила не отказываться от угощения и взяла несколько ягод. Она сделала первую ошибку, не признав в них разновидность "волчьих ягод".

Но отправить в рот не успела. Тепосо ударил её по руке, и красные шарики скрылись в траве.

— Они наелись моурадо! — закричал он вновь онемевшей Олле. — А я думаю, что это они — «уа» да «уа»!

— Капитан, дай я с ним поговорю, — снова подала голос Лори. — Парень явно нервничает.

— Я сама поговорю.

— Давай, пробуй, только начни с хинди. По-моему, это его родной язык.

— Только не хинди, — Сара Кантарник, владеющая этим языком, протестующим движением вскинула руку.

— Do you speak English? — начала Джулия.

Тепосо не реагировал, глядя на объевшихся волчьими ягодами жриц.

— Sprechen Sie deutsch?.. Parles vous Franse? — спросила она в нос, демонстрируя отличное произношение. — Тоже нет?.. По-итальянски?.. А может, вы уроженец Испании?

Тепосо вмиг сделался белее бумаги. Он дико взглянул на жрицу, чувствуя на спине холод горячих лучей солнца.

— Ну, слава Богу, — Джулия вздохнула, продолжая говорить по-испански. — Он испанец.

"Я — испанец?!" — оглушительно рявкнул внутри Тепосо незнакомый голос.

— Послушайте, сеньор… Не знаю вашего имени. Вот я — Джулия Мичиган, — начала все сначала Джулия. — А вас как зовут?

Тепосо тяжело сглотнул, но нашел в себе силы, чтобы не убежать. Он даже робко спросил — по-испански:

— Откуда ты знаешь испанский язык?

— О, я знаю несколько языков. Это часть моей работы.

— А она, — снова встряла Лори, — капитан ВМС.

Джулия показала ей за спиной кулак.

— Так как же все-таки вас зовут?

— Тепосо, — мертвым голосом сообщил индеец и посмотрел на оставшиеся на ладони ягоды, которые чудесным образом повлияли на жриц, дав способность говорить на незнакомом им языке. Хотя бедняги после непродолжительного возбуждения, вызванного ядом этого растения, давно должны были бы лежать и корчиться от нестерпимых болей в желудке.

— Очень приятно, Тепосо. А скажи, ведь это не Испания? Это, судя по растительности, Америка, скорее всего Южная. Я права? Да и акцент у тебя ужасный. Так что это за страна?

— Это страна альмаеков.

— Очень хорошо, — похвалила Джулия. — А мы кто такие, нас ведь ты должен знать?

Тепосо решил во всем потакать отравленным женщинам и потому ответил:

— Вы жрицы. Ты — старшая.

— И служим мы вот этому Богу, да? — Она отступила на несколько шагов и вновь положила ладонь на голову идола.

— Да, вы молитесь Альме.

— Извини, Тепосо, я вынуждена взять тайм-аут.

Джулия подошла к остальным.

— По-моему, мы ухнули лет эдак на пятьсот назад, — сказала Сара.

— Все сходится, если принять на веру пылкие речи профессора Харлана, поддержала её Паола Бенсон.

— Это нонсенс! Такого не может быть!

— Ты ещё закричи, что хочешь домой к маме, — осадила Джулия подошедшую последней Дороти Джордан. — Подведем итоги. Итак, мы — жрицы, это несомненно. Индеец, а он точно индеец, знает нас, вернее, знает наш облик.

— Ничего, скоро он узнает, что кроется внутри.

— Знаешь, Лори, твой отец был прав, когда категорически выступал против твоего участия в операции.

Лори вздохнула.

— Это от любви. У старика жутко большое сердце.

— Послушайте, вы! — Тепосо потерял терпение и даже озлился на дурачившихся жриц. — Вы можете говорить по-испански, а если хотите, толкуйте на языке барикутов. Но учтите, Литуан недолго продержится, он и так одной ногой в могиле. Да будет вам известно, что мы нашли его в трех километрах отсюда. Вот вы стоите здоровые и улыбаетесь, а ему отрубили руку и он очень плох. И ещё мы видели с Оллой детей. Испанцы отпустили их, чтобы проследить за ними и узнать, где золото. Дети снова в плену.

Тепосо негодующе посмотрел в глаза старшей жрице. Сейчас он ненавидел её за ветреное поведение и пытался найти причину её легкомысленных действий: "Может, молния виновата? Ударила в голову и перевернула мозги!"

— Кажется, дело серьезное, — сказала Лори.

— Наконец-то до тебя дошло. — Джулия подошла к Тепосо. — Я вижу, ты сердишься на нас, но ты не знаешь причину. Давай оставим выяснения до следующего раза, а сейчас мы отправимся к Литуану — так, кажется, ты произнес? — и дорогой ты все нам расскажешь. Расскажешь все, будто видишь нас впервые и мы ничего не знаем. И — никаких вопросов, понятно? — Она строго взглянула в хмурые глаза индейца.

Тепосо открыл было рот, но решил не возобновлять перепалки. Махнув рукой, он позвал Оллу, и они с помощью остальных жриц стали осторожно снимать Альму с носилок.

— Дороти и Паола остаются здесь, — распорядилась Джулия, — осмотрите местность. Остальные — со мной. Показывай дорогу, Тепосо, мы готовы.

Тепосо чувствовал себя болваном, идя рядом со жрицами и рассказывая им о том, что они и сами прекрасно знали. Но внутренний голос подсказывал, что так надо, и он слепо повиновался ему. Впрочем, не это шокировало бедного индейца, а то, что он вел повествование на испанском языке. Вот это буквально убивало его. Плюс ко всему — поведение жриц. Их будто подменили, в повадках стало что-то от хищного зверя. Старшая спокойно шла рядом и слушала, изредка задавая короткие вопросы, зато другие, вооружившись взятыми из лагеря топориками, шастали по кустам, забегали вперед или вообще надолго исчезали из виду.

"Чем вооружены испанцы?" — Тепосо мысленно повторял вопросы жрицы и отвечал. "Сколько их?" — "Приблизительно две сотни… На трех кораблях… В живых не осталось никого, только я и жрицы… Пленные — только дети… Наверное, около ста…" — "Кто он?.. Вождь!.. А Литуан — священник". "Скорее бы уж дойти и сдать их ему", — жестоко подумал Тепосо, пропустив очередной вопрос настырной жрицы.

— Тепосо, ты не слышишь меня?.. Я спросила — какое расстояние отсюда до города?

И он снова включился в работу.

А Олла шла рядом и пылающим взором благодарила небеса. За что — она не знала, но, глядя на изменившихся подруг, угадывала, что произошло что-то большое и торжественное, случилось то, для чего они молились и днем, и ночью. Ее чувство было радостным и печальным одновременно, как все её песни.

Через три четверти часа они наконец подошли к тому месту, где Тепосо оставил Литуана под присмотром трех жриц.

Все было по-прежнему, как три часа назад. Может, Тепосо показалось, но мертвенную бледность священника слегка скрасили жизненные цвета. Он мысленно порадовался за старика и скосил глаза на старшую: та даже не вздрогнула при виде искалеченного священника.

— Лори, — позвала подругу Джулия, когда бегло осмотрела рану Литуана. — У него сильное воспаление. Поищи-ка шалфей или что-то в этом роде. Сара и Фей идут берегом реки дальше. Фей — старшая. Проявлять осторожность; впереди, насколько я поняла этого парня, каменоломня, где сейчас пребывают испанцы. Восточнее находится поселок, куда они увели детей. Снимите местность и возвращайтесь лесом.

— Есть, капитан, — Фей козырнула, и они с Сарой растворились в кустах.

— Так, девушки, — Джулия обратилась к жрицам, находившимся с Литуаном, — помогите-ка мне раздеть его. Чувствую, что у него есть ещё травмы. Тепосо, быстренько переведи — и за водой.

Он выполнил первый приказ и понуро побрел к речке.

Вскоре на грудь Литуана, где Джулия насчитала множество ушибов и как минимум три сломанных ребра, был наложен компресс из смоченных в холодной воде пальмовых листьев. Рану на руке снова промыли и наложили повязку с листьями шалфея. Литуан во время этой процедуры лишь однажды слегка приоткрыл глаза и снова впал в глубокий сон.

Через полтора часа явились Фей и Сара с коротким докладом: пятьдесят испанцев снуют возле входа в пещеру и пятеро — с ними столько же бульдогов тигровой окраски — сторожат семерых мальчиков и восьмерых девочек в одном из домов поселка.

— Почему ты не сказал мне, что у испанцев есть собаки? — спросила Джулия у Тепосо.

— Потому что ты не спрашивала, — огрызнулся индеец.

— В следующий раз будь предусмотрительнее, — строго сказала она. — А теперь, будь любезен, возьми носилки и возвращайся в лагерь. С тобой пойдет Лори и эти четыре девушки. Заберите Альму и все, что сможете унести.

— Это ещё зачем? — возмутился Тепосо, который днем раньше тащил все это на себе в противоположную сторону.

— Затем, что мы перебираемся ближе к городу.

— А это зачем?

— Могу назвать две главные причины, — терпеливо ответила Джулия, хотя их гораздо больше. Первая: если нас будут искать, то только не у себя под носом. Вторая: нам нужно ознакомиться с окрестностями и собственно с городом, чтобы узнать, где держат детей. Понятно?

Тепосо почесал в затылке, соображая, но Джулия жестом руки уже торопила его.

Литуан, проснувшись, последние две-три минуты силился понять, о чем говорят его старшая жрица и Тепосо, но ничего не понял. Лишь когда он нашел её глаза и всмотрелся в них, то истина внезапным ударом полоснула мозг. Он собрал все силы и, протянув к ней руку, встал на колени. Но не посмел коснуться, только произнес:

— Прости меня, Дила…

Джулия вздрогнула. Ее слух вырвал из незнакомой речи до боли знакомое слово, которое из уст седовласого старика прозвучало явно как обращение к ней. Она оторопело глядела в лицо индейского священника, от которого её отделяла половина тысячелетия.

— Значит, тебя зовут Дила? — спросил Тепосо.

Он был раздосадован таким простым именем старшей жрицы, напрочь забыв, что оно принадлежит богине альмаеков.

— Да, — хрипло ответила Джулия. — Меня в детстве так называла мама.

Глава II

Лэнгли, ЦРУ, 17 ноября 2003 года, 11.00

Уже почти два часа Артур Шислер перечитывал старинный манускрипт, осторожно перекладывая тонкие листы пергамента с красной печатью испанской короны и листы с инициалами "Х.И" под простеньким гербом со щитом и парой скрещенных мечей, перекрытых снизу оливковой ветвью. Директор ЦРУ в который раз брал в руки первый лист и с чувством легкого помешательства читал: "Здравствуйте, уважаемый профессор Харлан! Амфоре, которую вы только что распечатали, ровно 500 лет. Тот же возраст имеет и послание, которое вы сейчас читаете. Простой анализ легко подтвердит это. Вы — здравомыслящий человек, оттого ваша голова недолго будет кружиться. Отбросьте все — и смотрите только на факты. 10 ноября 2003 года вы должны дать интервью бразильской корреспондентке Елене Карера следующего содержания… Затем напишите записку… Операция по вашему «освобождению» будет проводиться силами ЦРУ и военно-морской разведки США. Ваше «спасение» явится к вам в образе семи привлекательных женщин-американок…"

Профессор Харлан сидел напротив Шислера и делал какие-то пометки у себя в блокноте; он никогда не терял ни минуты времени. Вот и сейчас ему неинтересно было созерцать чересчур сосредоточенную мину директора разведки. Впрочем, изредка он бросал на Шислера короткие взгляды.

А сам Шислер, когда в 9 часов утра адъютант доложил о том, что некто Ричард Харлан настаивает на личной встрече с ним, нимало удивился. Он ждал от резидента в Итаитубе радиограмму, которая должна прийти в 14.30 по вашингтонскому времени. Второй сеанс связи планировался на девять часов вечера в том случае, если командир спецгруппы на встречу с резидентом не явится. Этот сеанс одновременно был и тревожным звонком — значит, операция носит более сложный характер; Джулии Мичиган даны были соответствующие инструкции — действовать сообразно сложившейся обстановке.

Шислер не стал делать умозаключений по поводу неожиданного сообщения адъютанта, не счел также нужным вызвать к себе Челси Филда; он отдал короткое распоряжение и подошел к окну, рассеянно глядя на поросшую деревьями долину Потомак.

— Ричард Харлан, сэр, — доложил секретарь.

— Пусть войдет, — ответил Шислер и повернул голову к двери.

Вскоре они стояли друг против друга: один, предложивший увлекательную задачу, другой — часть этой задачи решивший. Итак, каков же окончательный ответ?

Выслушав профессора и стараясь не показать своего удивления, Шислер погрузился в чтение. И вот время 11 часов дня.

— Вы сами что об этом думаете? — нарушил молчание директор, отложив, наконец, листы в сторону.

— Я? — переспросил Харлан и пожал плечами. — Мне трудно ответить на ваш вопрос. Я был очевидцем этих событий, непосредственным участником. Мой мозг и чувства впитали все это, теперь предстоит анализ.

— Трудно поверить, — протянул Шислер и вызвал секретаря. Вручив ему два листа пергамента, он велел срочно сделать экспертизу. Затем связался с военно-морской базой «Атолл».

— Полковник Кертис? Добрый день. Шислер. Мне необходимы образцы почерков Джулии Мичиган, Сары Кантарник и Глории Кертис. Это срочно. Пока дайте их по факсу, но распорядитесь, чтобы оригиналы прибыли в Вашингтон как можно быстрее.

Сердце Ричарда Кертиса ухнуло куда-то вниз. Он на секунду-другую прикрыл глаза и еле слышно сказал: "Да, сэр".

— Я лично доставлю вам образцы, — добавил он громче.

— Хорошо, — после непродолжительной паузы сказал Шислер. — О самолете я побеспокоюсь, ждите приказа. — Он положил трубку и обратился к Харлану. Маленькие дети — маленькие проблемы, большие дети — большие проблемы. Мне нелегко будет говорить с ним.

— Что делать, — развел руками профессор.

Шислер прикурил сигару.

— Вы говорите, что… м-м… с женщинами остались ваши археологи?

— Да. Сьюзи Форман и трое рабочих. И Бесси Нильсен.

— Хорошо. Профессор, я на некоторое время поручу вас одному из своих офицеров, он проводит вас в наше кафе, вы позавтракаете. А сейчас короткий разговор.

Шислер снял трубку секретной линии связи с Белым домом.

— Блез? Надеюсь, вы узнали меня по голосу? — глаза директора смеялись.

Первый помощник Президента Блез Курно вздохнул. Сегодня, когда он ехал на работу, водитель включил приемник. Звучала знаменитая песня Элвиса Пресли "Love Me Tender", а ему казалось, что из динамиков доносится заунывный голос директора ЦРУ; он попросил водителя выключить приемник. Водитель голосом Артура Шислера сказал «хорошо».

— Да, — ответил Блез, — я узнал вас.

— Отлично. Президент по-прежнему не в курсе наших с вами дел?

— Босс в полном неведении. А… как наши дела?

— Одну секунду. — Шислер прикрыл трубку ладонью, глядя на Харлана. Вы часто встречались с первым помощником Блезом Курно?

— Не так часто, как хотелось бы. Блез очень приятный человек.

— Поговорите с ним.

Харлан принял трубку.

— Алло, Блез? Это Ричард Харлан. Что я должен сказать вам?

"О Господи, — прошептал первый помощник. — Слава тебе".

Через сорок минут Шислер получил данные предварительного анализа: манускрипт написан приблизительно 450–500 лет назад; характерные для той эпохи чернила; микроскопические трещины на пергаменте рассекают элементы букв, подтеков чернил в микроизломах нет, это указывает на то, что текст не был нанесен на древний пергамент в сравнительно недавнее время.

Шислер тяжело вздохнул. Настало время, когда он должен предложить Ричарду Харлану на выбор два варианта объяснений (а их не избежать) с первым помощником. Блез примет любую заведомую ложь; Харлан жив и невредим, и помощник, не вдаваясь в детали операции, должен сам предложить Шислеру не распространяться о их невольном союзе. То есть и директор ЦРУ, и первый помощник как зависели друг от друга, так одновременно и боялись одного человека, Президента. Посвящать в курс дела третьих лиц ни тот ни другой не рискнули бы.

Итак, профессор Харлан никогда не писал никаких записок, его не похищали и он сам не инсценировал своего похищения. Правда, оставались исполнители и немногочисленные свидетели. Шислер пока о них не беспокоился, особенно о первых — до Бога высоко, до царя далеко. Тем более что письменно не был отдан ни один приказ.

Сейчас основное ядро «Нью-Эй» было парализовано. Шислер как бы хотел в это верить, но в то же время гнал эту мысль прочь. Пока он лично не увидит последствия контакта спецгруппы с таинственным идолом, поверить он не сможет.

Эвакуировать отряд казалось делом простым. С минуты на минуту в Бразилию должен был вылететь специальный агент Шислера, который возьмет ситуацию на месте захоронения сокровищ в свои руки. Бесси Нильсен получит от него приказ — официально обратиться за помощью в медицинское учреждение Итаитубы и сообщить о случившемся в посольство США. Группу американских туристок — бразильские медики могут поставить им любой диагноз, вплоть до отравления, — срочно переправят на родину. Самолет приземлится на небольшом аэродроме близ города Гейсвилл, штат Флорида, где в секретных лабораториях ЦРУ девушек будут наблюдать опытнейшие врачи и ученые. Туда же вскоре доставят и идола, нелегально вывезти его из Бразилии труда тоже не составит.

Как ни странно, но серебристый идол стоял сейчас — именно сейчас — на втором месте. Главным вдруг стало золото. Это дополнительные материальные ценности, дефицит которых постоянно испытывают в управлениях разведок; тонны, о которых знают всего несколько человек.

Артур Шислер даже порадовался за себя, что в последние мгновения изменил планы относительно Сильвио Мелу, сказав, что для пользы дела тому надлежит остаться здесь, пока Ричарда Харлана не освободят. Старый профессор до сих пор жил в гостинице под наблюдением агентов ЦРУ. Впрочем, Мелу даже не противился, в его распоряжении были письменные принадлежности, книги по заказу, телефон. Своим домашним он сообщил, что по работе вынужден провести некоторое время в Соединенных Штатах.

Предстояло поработать и с самим Харланом. Шислер не сомневался, что сумел бы должным образом «обработать» профессора. Как бы то ни было, но Харлан и словом никому не обмолвится о найденных сокровищах. Что касается броской заметки в бразильской газете, так это и в самом деле была «утка». В крайнем случае, со стороны профессора были сделаны поспешные заключения, что привело к преждевременному заявлению прессе. В конце концов, Шислер мог просто заинтересовать Харлана, предоставив ему возможность изучать таинственную природу индейского идола в лаборатории ЦРУ.

С рабочими и Сьюзи Форман было ещё проще.

Поразмышляв ещё немного, Шислер понял, что много мелких факторов против него. И он решил отказаться от значительного объема материальных ценностей, поставить точку в этой эпопее собственно идолом и… небольшой частью золота. Маски, браслеты, их даже не нужно будет переправлять через границу, золото разойдется там же, в Бразилии, через его агентов и перекупщиков.

И последняя, наверное, точка: пришло подтверждение идентичности почерков в манускрипте из фрагментов рапортов Джулии Мичиган, Сары Кантарник и Лори Кертис, полученных по факсу.

Шислер хмыкнул, вспоминая слова первого помощника Президента: "Вы большой фантазер, Артур". И мысленно ответил Блезу Курно: "Да нет, господин первый помощник, сейчас я сушеный реалист".

Глава III

Южная Америка, 1503 год

Лори Кертис присела рядом с Джулией и коснулась рукой её плеча.

— Что-то не так, Джу, клянусь всеми угодниками, здесь что-то не так. Ты слышишь?

Джулия оторвала, наконец, взгляд от священника и молча уставилась на подругу.

— Откуда он тебя знает? И что за странное имя — Дила?

Джулия нашла в себе силы улыбнуться.

— Это старая история. Мне было четыре года, а я ещё не разговаривала. Никак не называла маму, отца. Они, грешным делом, подумали, что я немая от рождения, а показать врачу не было денег. Это случилось на дне рождения у отца, было много народу, много песен и танцев. Мама приготовила отцу подарок: мы — все семеро его детей — должны были исполнить хором его любимую песню. Там ещё есть припев без слов, просто "дила-лай, дилай-ла", знаешь?

Лори кивнула: знаю, продолжай.

— Я, по сценарию, естественно, должна была просто открывать рот, что и делала на протяжении всего выступления. А когда песня закончилась и все дружно зааплодировали, я неожиданно продолжила тоненьким голоском: дила-лай, дилай-ла… Что тут началось! Папа бросился обнимать меня, потом — маму. Он-то подумал, что сюрприз и заключался в моем сольном выступлении. Впрочем, мама не стала его разубеждать. Я после этого начала разговаривать как заводная, а вот имя Дила надолго прилипло ко мне. Лишь когда я пошла в школу, меня снова стали называть Джу.

— И это все? — спросила Лори.

— Да.

— Тогда я вообще ничего не понимаю. Тут должна быть какая-то связь между твоим именем и… хотя бы этим стариком.

Джулия остановила её и поднялась на ноги.

— Все, Лори, пора. Не задерживайтесь там. Оставьте на месте стоянки явные следы пребывания, кое-какие вещи, которые указывали бы именно на жриц. Оттуда тронетесь по воде, метров триста-четыреста, дальше — берегом. Все.

— О'кей. Но мы ещё вернемся к этому разговору?

— От него никак не уйдешь. И вот ещё что, Лори, не издевайся ты над индейцем, парню и так несладко.

— Да я и слова ему не скажу! — Она повернулась и отыскала глазами Тепосо. — Так, тренер, сдавай свои полномочия мне. Теперь, когда я скажу тебе «прыгай», ты будешь спрашивать "на сколько метров?". Ну-ну, не дуйся, бери лучше носилки. Нет, нет, тренер, впереди пойду я.

Джулия покачала головой, глядя на удаляющуюся подругу и Тепосо. Последний, шагая в одной «упряжке» с Лори, просто не мог смотреть вперед.

— Кто из вас Фей? — Джулия отошла от Литуана и приблизилась к двум девушкам, пытаясь, однако, самостоятельно решить эту задачу: — Ты?

— Я, капитан, — ответила девушка с озорными глазами.

— Отлично, — похвалила Джулия себя. — Давай подробнее о результатах разведки.

— Во-первых, — бойко начала Фей, — все здесь кажется знакомым. Водопад изменил очертания, но все же это он. Местность также претерпела изменения, но… мы уже здесь были. И кажется: спустись мы в пещеру, где сейчас лазают солдаты, там найдем профессора Харлана!

— А что скажешь ты, Сара?

— Практически согласна. Это может подтвердиться, когда мы подойдем к городу. Сейчас-то он целый, а тогда… ну, когда мы были здесь впервые, он представлял собой руины, заросшие лесом. В общем, джунгли.

— Я тоже так думаю. Остатки каменных строений — это и есть город альмаеков. Ну что ж, места знакомые, ориентиров достаточно, будем работать.

— Вот это командировочка! — возбужденно прошептала Фей. — Только интересно, когда она закончится?

— Я думаю, лет этак через пятьсот. Давайте, девочки, поменяем компресс у старика и сделаем перевязку. Сара, пожертвуй своей верхней одеждой — не одной же Лори ходить голой.

Литуан не верил своим глазам: богиня Дила собственноручно промывала ему рану, не гнушаясь прикасаться к образовавшимся на ней страшным гнойникам. Чудо свершилось, дух Великой Пророчицы вселился в старшую жрицу. В этом Литуан не сомневался ни на миг. Все события происходили точно так, как она предсказывала; все свершилось с ужасающей точностью вплоть до последней жертвы. Она не дала умереть ему, чтобы он сумел покаяться и попросить прощения за непослушание её воли и преклониться перед её могуществом. Обильный пот выступил на его теле от внезапного облегчения: Дила здесь, и дети будут спасены. Теперь она сама воплотит свои же слова в жизнь, проявляя свое божественное начало в мощи и власти, спасая плененных и карая пленителей и убийц. И так будет!

Литуан вслушивался в её голос, когда она разговаривала с Тепосо, — он вещал на языке их врагов. Он не мог ошибиться, поскольку хорошо запомнил, как говорят испанцы: характерная для их речи интонация, присущая им жесткость в словах в отличие от мягкого языка альмаеков. Он даже различал ранее слышанные слова, но не понимал их смысла. Зато Дила прекрасно понимает, и это ещё одно доказательство её величия. Берегитесь, проклятые, остерегайтесь, коварные, и молитесь за ваши ничтожные души — час возмездия близок! Сожмите в мгновение остаток вашей постылой жизни, ибо час возмездия превратится для вас в вечность… Литуан не боялся грешных мыслей о мщении, потому что не об отплате думал последние дни, а только о справедливости. А справедливость — мать равновесия людского общества — требовала только одного. Да и Дила, от прикосновения рук которой уходила боль, не мешала ходу его горячих мыслей, не качала укоризненно головой, не корила уставшими глазами. "Боже, я самый счастливый из смертных и самый несчастный среди них…"

Олла первой вышла на край своей поляны. Она по-хозяйски простерла вперед руку, приглашая остальных.

Тепосо ожидал увидеть невесть что, переводя красочные описания Оллы о "самом укромном месте на свете". Он придирчиво осмотрел то самое место: ну, ручей с чистой водой, ну, кольцо высоких деревьев, поглощающих все звуки извне, ну, ещё что-то. На его взгляд, заслуживал внимания лишь просторный шатер. Да и то в нем можно разместить только раненого Литуана, Альму и пару жриц. Впрочем…

Тепосо воочию убедился, что кое-кто ещё свободно туда уместился. Из зелени шатра, зевая, вышла пума и села, поджидая гостей.

Кили уже давно различила сквозь шорох неспокойного леса легкие шаги. Настороженность быстро прошла, потому что она узнала поступь Оллы, вернее, почувствовала её. Правда, с Оллой был кто-то еще, наверняка похожий на нее; их шаги сливались, иногда — разбегались, но все они были, как у нее.

Тепосо хоть и опешил в первые мгновения, но все же остался сыном природы. Он предостерегающе поднял руку, призывая остальных остановиться. Пума не тронет людей, но все равно нужно подождать, пока она не покинет это место.

— Кили! — голос Оллы сорвался на визг, и она бросилась к кошке.

Кили смотрела на свою подругу укоризненно, но морда была довольной. Олла обняла её шею руками, заставляя животное смотреть на ступивших на поляну жриц.

— Смотри, Кили, сколько теперь у тебя друзей! — Она быстро замахала рукой. — Не бойтесь, идите сюда.

— Да, бояться действительно нечего, — иронично заметила Джулия и распорядилась: — Раненого — в шалаш.

Да, теперь у Кили стало много друзей, и среди них — тот человек без руки. Она нисколько не удивилась, увидев его живым и невредимым: чутье никогда не подводило умную кошку. Только вот ему по-прежнему было очень больно и он с трудом переносил страдания. Но боролся. После удачной охоты Кили приступом овладевало умиротворение, то же чувство исходило и от него. Присутствующая в нем до этого тревога стала меньше, почти исчезла, но осталась какая-то тоска, которая таилась у него внутри. Это тоже было знакомо Кили, она долгое время находилась в похожем состоянии, когда задолго до знакомства с Оллой не нашла своих маленьких котят в пещере, где недавно произвела их на свет. Кили долго искала их, и её глаза были почти всегда влажны, как и у этого человека, когда он снова увидел её.

Пока Литуану готовили ложе из листьев, он, полулежа возле пумы, гладил её шерсть.

— Вот мы и встретились с тобой снова, мы опять вместе. И с тобой мне ничего не страшно. — Литуан подозвал к себе Оллу. — Ты называешь её Кили?

— Да, Литуан, это моя подруга. Здесь мы проводили с ней много времени.

— Где ты и разговаривала.

Олла покраснела.

— Да. Но Альма разрешил мне говорить вне храма. Мне даже показалось, что он сердится на тебя за столь суровое обращение со жрицами. И я оказалась права: Дила велит, чтобы мы разговаривали.

— Я догадывался об этом. Вы что ж, хитрые мои девочки, думали, что Литуан совсем без глаз? Вот я поговорю с Дилой, и она снова наложит запрет. — Литуан постарался, чтобы его голос прозвучал как можно строже.

— Нет, не наложит, — довольно игриво ответила Олла.

— Что значит — нет?

— Ты будешь одинок в своем решении. Даже вождь на нашей стороне.

— Вождь?

— Ну да. Тепосо.

— Тепосо, — задумчиво протянул Литуан, отыскивая глазами храброго индейца. Тот час от часу все больше нравился священнику; ему небезразлична была судьба альмаеков, он нашел в себе силы сбежать от испанцев и встать на их сторону; он всячески помогал им, не оставил жриц и спас его, Литуана. Во всем этом четко прослеживалась рука Божья, но Литуан по-прежнему оставался самим собой: и с верой в Бога, и в человека. И то ли Бог определил судьбу Тепосо, посоветовавшись с Литуаном, то ли священник спросил наверху совета, но решение было принято. — Позови его.

Когда Тепосо приблизился, Литуан велел ему опуститься на колени.

— Нас осталось очень мало, сынок, но все равно — жить без вождя как-то негоже. Мы многим обязаны тебе — сыну другого народа. За твое большое сердце, за твою преданность и смелость отныне ты — вождь альмаеков! В нашем роду не было более храброго и сильного вождя, чем Атуак. Но уверен я, ты будешь достойным его преемником, не посрамишь ушедшего в Лету славного его имени. Пусть в нелегком для тебя деле он будет примером, твоей путеводной звездой. Я видел, как доблестно бился Атуак, защищая своих детей, но это не означает, что ты должен стоять на такой же высокой ступени воинского искусства. Благородство, любовь и справедливость — вот три начала, которые постоянно должны жить в тебе. И я ясно различаю их поросль в твоей груди. Ты молод, ещё моложе тебя те, кто сейчас томится в плену. Но я верю в тебя, преклоняюсь перед могуществом Дилы и уже вижу, как спасенные вами дети почтительно склоняют перед тобой голову. Взрасти в себе эти три начала, сынок, призови все силы, чтобы они стали прямыми, как могучие стволы кедров. Тебе придется непросто — тяжел груз ответственности за тех, кто будет видеть в тебе защиту, просить совета и помощи. Но я всегда буду рядом и, пока жив, не перестану помогать тебе.

Литуан приложил свою ладонь к голове побледневшего индейца и твердо сказал:

— И пусть будет так!.. Теперь ты имеешь право носить диадему из черных перьев — символ высочайшей власти нашего народа. И помни: твой народ сейчас томится в плену. Я приветствую тебя, вождь альмаеков! — признаю твою власть и склоняю пред тобой голову.

Олла и семь её подруг последовали примеру священника.

Джулия, с интересом наблюдая за непонятной ей торжественной церемонией, потребовала от Тепосо объяснений.

Он к этому времени поднялся с колен и, то краснея, то бледнея, сбиваясь на свой родной язык, вставляя слова из наречия альмаеков и примешивая сюда сочный испанский колорит, долго втолковывал Джулии о внезапности поворота своей судьбы.

Но Джулия поняла его гораздо раньше, чем он закончил. Она призвала свой отряд соблюдать серьезность, уважая важность события и самого Тепосо.

Молодой вождь чуть было не задохнулся, когда шестнадцать голов почтительно склонились перед ним. Глаза заволокло, и Тепосо неожиданно заплакал. Это были слезы благодарности. В них не было какой-то отчаянной радости, наоборот — они были горькими и тревожными, в них отразилось каждое лицо пленного ребенка; и сердце рванулось в груди. Теперь дети были его частью, его сущностью; это были его дети.

Литуна перенесли в шатер на приготовленную из мягких трав постель. Джулия созвала военный совет.

— Время для нас бесценно, поэтому не будем разбрасываться. Пока не стемнело, нужно ознакомиться с городом, хотя бы издали. Тепосо знает его планировку и архитектуру. Предлагаю подобраться к городу как можно ближе, и он на месте ответит на интересующие нас вопросы. Может быть, мы сумеем определить, где держат детей. Правда, надежды на это мало. Нам нужен «язык». Я думаю, Лори и Дороти расстараются, и завтра мы будем иметь честь приветствовать здесь первого гостя. Чтобы иметь очевидное представление, а не по рассказам, на осмотр местности пойдут все. Кроме Сары. Сара остается в лагере и пытается найти объяснение тому, что с нами произошло. Друг за другом не ходить, чтобы не натоптать тропинок, идти краями кустов, как можно ближе к деревьям, по возможности избегая ступать на траву.

Последние слова Джулия явно адресовала Тепосо, так как остальные знали, как нужно передвигаться по джунглям. Она первая углубилась в чащу, и с этого момента языковое общение прекратилось.

Лори кивнула Тепосо, показывая направо от себя, и исчезла. Тепосо даже вздрогнул.

Он отклонился в сторону на десяток метров и ступил в прохладный лес, определяя для себя направление, параллельное остальным. Сделать это оказалось практически невозможно; и зря он вслушивался и вглядывался — ни одна из жриц ничем не выдала своего присутствия. Тепосо стало не по себе, он почувствовал себя одиноким в лесу и даже поверил в духов, которые растворились в воздухе, чтобы принять человеческий облик в самом конце пути.

Вероятно, он слишком отклонился от правильного курса. Потому что слева обозначилась фигура Лори и показала ему рукой, что нужно взять ближе к ней.

Когда полоса хвойных деревьев мягко перешла в бамбуковые заросли с окнами небольших полянок, Тепосо снова увидел Лори. Они почти вышли на огромную равнину и, маскируясь среди стволов древовидного папоротника, увидели южную стену города.

Тепосо занял место рядом с Джулией и приготовился отвечать на вопросы. А пока вместе со всеми молча наблюдал город.

— Что это за строение? — Джулия указала на пирамидальное сооружение.

— Усыпальница вождей, — прошептал Тепосо, и ему внезапно сделалось нехорошо. Он представил вдруг свои похороны, что его прах несут на носилках, чтобы замуровать в камень. Брр! — Он передернул плечами.

— Как у фараонов, что ли? — подала голос Дороти.

— Как у них, — поддакнул Тепосо, занятый траурными мыслями.

— Ты что, видел фараонов?

— Тихо! — Джулия сердито зыркнула на юную подругу и продолжила опрос. — Вон то массивное здание, что это?

— Храм.

— Так, давайте не будем торопиться. Можешь коротко, но подробно рассказать о внутренней планировке усыпальницы?

— Нет, я там ни разу не был.

— Храма?

— Могу. Хотя рассказывать нечего. Он пуст. Раньше там стояли золотые фигуры дочерей Альмы и он сам. Еще там есть жертвенник и несколько каменных скамеек.

— Там один вход?

— Да. И он может закрываться.

Тепосо был в неведении, что храм имеет подземный ход, выходящий за пределы города.

— Хорошо. Это что?

— Дворец вождя, — Тепосо непроизвольно приосанился. — Там тоже один вход. Но есть окна. Их отсюда не видно, но они смотрят на нас и туда, — он махнул рукой на запад. — А это храм воинов. Он в точности похож на храм Альмы, но немного ниже. И там меньше ступенек.

Джулия похвалила его за наблюдательность, и Тепосо перешел к открытому со всех сторон театру, к жилым домам, к помещениям, приспособленным под хранилища.

Солнце быстро катилось на закат, и по прошествии часа Джулия дала команду к возвращению в лагерь.

Как она и предполагала, определиться в местопребывании пленных им не удалось. Вариантов множество — святилище, храм воинов, любой из каменных складов мог быть приспособлен под тюрьму. О том, чтобы пробраться в город, пока не было и речи. Значит, необходим «язык».

Вернувшись в лагерь и наскоро поужинав, Джулия усадила Тепосо рядом с собой.

— А теперь, наш дорогой вождь, все с самого начала: что и как здесь происходило. В целом я представляю картину, но тумана слишком много.

Тепосо начал свой рассказ с подарка дона Иларио — черной шляпы с плюмажем.

Рогатый месяц завис над самым центром поляны, когда индеец достиг конца своего повествования. Джулия посоветовала ему устроиться на ночь возле шатра. Она проводила его взглядом и устало вытянулась на траве.

— До рассвета несколько часов, нам нужно отдохнуть. Поэтому на общие вопросы — минут 15–20.

— Вопрос номер один — это, конечно, дети, — сказала Фей. — Но мне непонятны действия испанцев относительно них. Золото теперь в их руках, они полностью контролируют положение на всем побережье Топажоса — отсюда и до самой Амазонки. Зачем им дети, лишняя обуза?

— Они могут прихватить их с собой, — ответила Сара. — Вы понимаете, насколько своевремен оказался экскурс в историю, в которую нас окунул мистер Харлан? Но об этом я говорить пока не буду, есть мелочи, которые мне необходимо додумать. А сейчас — эпоха Колумба, появились первые невольничьи рынки, испанцы получат за детей неплохие деньги.

— Плохие или неплохие — этого мы не знаем, но эта версия приемлема. Какие ещё есть соображения?

— Испанцы оставили их как заложников.

— Отпадает. Они хозяева положения, выдвигать какие-либо требования некому, использовать как щит — не перед кем.

— Это просто версия.

— Хорошо. Дальше?

— У меня ещё вопрос, — сказала Сара. — Мы циклимся на одних лишь детях и не хотим даже предположить, что кто-то из взрослых так же может находиться в плену. Испанцы могут использовать их вкупе с детьми на хозяйственных работах — стирка, приготовление пищи и так далее. Вплоть до работы на прииске.

— Последнее — вряд ли. Золота у них — лишь бы увезти.

— Это гадание на кофейной гуще. — Лори широко зевнула и легла на спину. — Мы не знаем их планов и намерений. Лично мне кажется, что они не скоро покинут эти места. Зачем, когда здесь есть золото. Они пригонят сюда индейцев, и те будут вкалывать в рудниках.

— Лори у нас по типу подходит к этой эпохе. Не сомневаюсь, что она бы так и сделала.

— Мы ссоримся? — лениво спросила Лори у Дороти.

— Наоборот, твой средневековый образ помогает нам.

— Все, — подытожила Джулия. — Мы устали. Дошли до перепалки. Всем спать. Фей и Сара бодрствуют. С рассветом Лори и Дороти отправляются на задание.

Глава IV

Вот и все. Свершилось. Хуан де Иларио устремил мутный взгляд на четырнадцать золотых изваяний, расположенных полумесяцем вдоль северной стены пещеры. Центром этого непроизвольного сектора служил большой плоский камень. Сейчас он пустовал, но днем или двумя раньше на нем покоилась таинственная фигурка идола. Она не беспокоила насытившегося видом золота командора. Тем более что, по рассказам Диего де Арана и Кортеса, была сделана из другого металла, пусть даже из серебра. Но разве шел изваянный индейский Бог в сравнение с тем, что затуманило взор великого конкистадора?.. Груды золотых украшений, фигурные лепки, снятые с усыпальниц вождей и дворца, прямоугольные плитки с непонятным символом семиконечной звездой и, наконец, маски, образовавшие бесформенную, огромную кучу; скаля клыки и пожирая нового хозяина недовольно сощуренными глазами, они, казалось, шевелились: нижние уродливые морды старались стряхнуть с себя непосильный груз оказавшихся наверху своих точных копий…

Но это было лишь феерической игрой слабо потрескивающих факелов, которые держали в руках подавленные величием золота испанские солдаты. Беспокойные желто-красные языки пламени метались из стороны в сторону, оживляя благородный металл. От этого он представлялся воспаленным умам олицетворением жизни. Или её возрождением. Или — продолжением. Но продолжением счастливым и беззаботным. Нет, это все-таки было рождение. Зачатие произошло на берегах порта Кадиса, когда сотни сладострастных рассказов о богатстве далекого края изнасиловали их умы, а великое таинство рождения произошло в темной пещере под громкий стон воды и — очищающий этот грех — отблеск жаркого огня.

Теперь золота было много. Дон Иларио, прикидывая, отсек пятую часть, а остальное поделил на двести неровных, естественно, частей. Его доля была гораздо больше, чем любая другая, но все равно она стала казаться ему маленькой. Тем паче сравнивать было с чем.

Возвращаясь в город, командор остановил коня на прииске и долго смотрел на темные шахты, где совсем недавно трудились рабочие-альмаеки. Теперь их нет. Чтобы увеличить свою долю, которую так резко урезали лучистые глаза королевы, да столько же загребли жадные руки его компаньонов и, напоследок, растащили по кускам желчные солдаты, дон Иларио решил возобновить работы на руднике. Сейчас, когда его богатство было осязаемым и — конечно, не совсем — достаточным, он вдруг вспомнил, что является в этом далеком краю посланником, наместником Их Величеств короля и королевы Испании и ему придется исполнять их волю. Он тронул коня, и иноходец плавно припустил к городу.

Расположившись на троне, который стал больше походить на огромное кресло, когда с него сняли козырек, дон Иларио вызвал к себе Хуана Фернандеса. Молодой идальго, так успешно справившийся с ролью учителя испанского языка, был возведен командором в писари ещё до боевого похода в страну альмаеков.

Командор не хотел устраивать торжественного собрания и говорить перед войском пышных речей. Он усадил Фернандеса на лавку и велел подготовить документ под его диктовку. Расхаживая по просторному залу, он неторопливо диктовал, а писарь облачал его слова в красивую вязь мелкого почерка на бумаге.

— Прочти, — велел дон Иларио, когда документ был готов.

Хуан Фернандес встал и, откашлявшись, громко произнес следующее:

— "Именем Их Величеств короля и королевы Испании, а также волею сеньора губернатора Индий Николаса Овандо я, Хуан де Иларио, рожденный в городе Эсихе, повелеваю:

Первое.

Считать открытые мною земли, кои начинаются у слияния Пресного моря и реки, называемой индейцами Топажос, а мною названной Великий Путь, и простирающиеся на юг на 100 лиг, собственностью Испании. Присоединяю также к испанской территории и город индейского народа альмаеков, который пал к ногам Их Величеств после тяжкого боя и огромных потерь в человеческих жизнях подданных Их Величеств короля и королевы. Народ, отказавшийся выполнить их волю, выступивший против нас многотысячным войском, был наказан карающей десницей Господней. Присоединяю и золотые рудники, на которых повелеваю возобновить работы.

Второе.

Считать собственностью Их Монарших Величеств пятую часть добытого нами золота (опись прилагается).

Третье.

Повелеваю коренным жителям, населяющим вышеназванные земли, чтить и уважать своих господ — короля и королеву, чьими подданными они являются с момента выхода сего требования.

Четвертое.

Данной мне Их Величествами властью заверяю касиков и старейшин племен, что за неподчинение и ослушание они будут наказаны самым строжайшим образом, вплоть до отправки женщин и детей этих племен на невольничьи рынки Испании.

Сердцем этого документа является воля короля и королевы, а душой святая Библия, кою, подписывая сей документ, я держу в руках.

Я, Хуан де Иларио.

По приказу Хуана де Иларио, эскривано Хуан Фернандес.

15 ноября 1503 года".

— Коротко, — пробормотал командор, — но, надеюсь, я ничего не упустил. Завтра зачитайте мой приказ войску. А сейчас пригласите ко мне Диего де Арана, Мартина Сармьенто, Гарсию Кристоваля, потом этого… черт, постоянно забываю его имя… Горвалана и Раула Кортеса. Идите, Фернандес, и возвращайтесь вместе с ними.

— Сеньоры, — начал дон Иларио, когда приглашенные расселись на сапотовые скамьи, — хочу вынести на ваш суд некоторые соображения. Но для начала ознакомьтесь с одним документом. Пожалуйста, сеньор Фернандес.

После того как писарь эскадры умолк, во дворце повисла тишина. Подобного документа все ждали давно, чтобы по возвращении в Испанию не было разговоров и обвинений в адрес «строптивого» войска Хуана де Иларио, дерзнувшего пойти против воли монархов, или, по крайней мере, говоря языком командора, допустить к царствующим особам некорректные действия. Поэтому все, исключая разве что самонадеянного Раула Кортеса, если не облегченно, то явно одобрительно выдохнули и дружно закивали головами. Как-никак, а возвращение домой — не за горами. И какое возвращение! Под торжественные звуки золотых труб!

— Итак, сеньоры, предложение с последующим продолжением. — Дон Иларио скривил в усмешке тонкие губы. — Если вы внимательно слушали сеньора Фернандеса, — речь пойдет о пункте первом этого документа. В самом его конце я как бы вскользь упомянул о золотых рудниках и приказе на возобновление работ. На самом же деле — это не простое поминание прииска, это нам с вами серьезный довод обосноваться здесь ещё на некоторое время. Что бы вы подумали о сроке, ну, скажем, в один год?

Мартин Сармьенто и Диего де Аран переглянулись, на их лицах ничего не отразилось, как дон Иларио ни вглядывался. Родриго Горвалан беспокойно заерзал на лавке, а Кортес в знак одобрения наклонил голову. Слово взял Гарсия Кристоваль.

— Я согласен с доном Хуаном. Не покажется ли кому-то, я имею в виду подхалимов и деляг, которых хватает в стане царедворцев, что наш так рано закончившийся поход был легкой прогулкой? Про нас будут распускать сплетни, что мы — лишь удачливые люди, а не доблестные воины Их Величеств, добывшие золото в тяжелых боях, проливая кровь и теряя товарищей. Я лично не собираюсь по возвращении доказывать обратное, потому что ценю свое достоинство воина. В битве за город я получил девять ранений.

— Ваши опасения, сеньор Кристоваль, небезосновательны, — согласился с ним командор.

— Выходит, мы должны отсидеться, так что ли? — язвительно заметил Родриго Горвалан. — Потянуть время, которое сработает на наш якобы авторитет?

— Если хотите, да, — зло отозвался Кристоваль, не любивший мягкотелого финансиста. Он с открытой неприязнью смотрел на эту пародию солдата: с мясистым носом и таким же задом; кожаный панцирь кирасы на нем смотрелся седлом. И вообще, что-то в облике Горвалана напоминало ему лошадь.

Дон Иларио поддержал Гарсию Кристоваля и добавил:

— Но главная причина опять же в золоте. Представляете, сколько его ещё можно добыть на прииске и на реке!

— А если мы вернемся сейчас, — вставил Кортес, — то сюда ринутся тысячи. И Рио-Рико будет уже не наша, прииск станет чужим, и то золото, которое мы не возьмем сейчас, достанется другим. Тем более, сеньор Горвалан, что сроки нашего похода установлены в пределах двух лет.

— В пределах, молодой человек, в пределах, — ехидно отозвался Горвалан. — Это не значит, что мы обязаны ступить на родную землю день в день.

Кортес мрачно посмотрел на него.

— Вы тяжелый человек, Горвалан.

— Сеньор Горвалан. Вы забыли произнести «сеньор».

Раул заиграл желваками, но дон Иларио, обратив его взор на себя, неодобрительно покачал головой.

— Не ссорьтесь, ради Бога, сеньоры. Мы все успели подружиться, и я бы не придавал особого значения по поводу обращения друг к другу.

— Но только не к старшим.

— Хорошо, сеньор Горвалан, на этом и порешили. Давайте все же вернемся к теме нашего разговора. Я вижу большинство голосов «за», вернее, только один против.

— Я не «против», дон Иларио, но вы должны меня понять. Я не военный, я — лицо сугубо штатское. И мне в тягость все ваши разговоры об «удачливых» и «доблестных», я не могу принять их. Я, если хотите, финансист, и время для меня — деньги. Пока здесь будут мотыжить землю в поисках энного количества золота, я со своей долей, приобщив её в дело Франциско де ла Веги, стану куда богаче, чем если бы…

— Не утруждайтесь, сеньор Горвалан, не надо, все вас и так прекрасно понимают. Но… — командор развел руками.

— В конце концов вы тут главный, — устало проговорил Горвалан. — Если вы не против, я, пожалуй, пойду. Голова разболелась. Возраст.

— Продолжим, — сказал командор, проводив его взглядом до двери. — Если отбросить в сторону сам факт существования золота, которое безусловно греет нам души, то увидим, что души-то все-таки обретаются в теле, которое хочет хорошего отдыха и нормальной, здоровой пищи. Посмотрите, что мы делаем! Мы гоняемся с ружьями за индюками, подкарауливаем косуль и свиней, потом, простите за выражение, жрем все это недожаренным и недоваренным. И как следствие этого — больные желудки и животы. Половина солдат мучаются поносами, они не спят, а только и делают, что бегают из домов на улицы и обратно. Весь город загажен, вонища стоит ужасная, как, прости Господи, у барикутов в стойбище.

Дон Иларио сбросил брезгливую маску и сделал официальное лицо.

— Мартин Сармьенто, велю вам в двухдневный срок — то бишь завтра и послезавтра — подготовить отряд из 50–60 здоровых солдат. Проконсультируйтесь на этот счет у доктора. Вы совершите рейд к ближайшему отсюда поселку индейцев. Возьмите с собой текст моего указа, это так, для разнообразия, — командор махнул рукой и сморщился, — зачитайте им и гоните сюда. Разбегутся — ловите по лесам женщин и детей, мужчины сами придут вслед за ними. Нам, в конце концов, надо налаживать работу и быт. Мужчин на прииски и на охоту, женщин — к очагу.

— А детей?

— Детей тоже на прииск. Кстати, Кортес, займитесь пока теми, что есть. Выгоняйте их с утра пораньше из подземелья — и в рудник, пусть работают. А вечером обратно.

— Слушаюсь. Но мне хотелось бы… В общем, дон Иларио, не могли бы вы поручить это кому-нибудь другому? Диего де Арану, например.

— А что будете делать вы?

— Я бы занялся поисками серебряного идола и пропавшими жрицами.

— Что ж… Можно, можно. Только жриц будет искать де Аран, а вы — на прииск, — отрезал командор. — Я решений не меняю.

Кортес скрипнул зубами, проклиная детей, идола и жриц.

— Сколько мне взять с собой солдат? — спросил де Аран.

— Пятерых конников будет достаточно. Для начала спуститесь вниз по течению реки и ищите следы стоянок. Но мне думается, что они пошли на юг. Поиск ведите по берегам, вряд ли они углубятся в лес от воды. Да и в сторону города они тоже не пойдут. Не сумасшедшие же они, в самом деле! Распределите между собой собак, половину оставьте себе, другую возьмет Кортес. Дети — народ шустрый, могут убежать, но собака догонит. — Он немного помолчал. — Обязательно догонит.

Кортес поднял меч и с силой опустил его на деревянную скамью. Бац! обломки разлетелись во все стороны, и он, ругаясь, принялся собирать их, чтобы подбросить в очаг. В большом глиняном котле он варил похлебку из поросенка. Антоньо Руис, полулежащий на такой же лавке, сокрушенно вздохнул, но глаза смеялись.

Состояние раненого было вполне удовлетворительным, здоровье его быстро шло в гору. Не далее как сегодня утром Антоньо предпринял небольшую прогулку, дойдя до храма и побывав в северной части города.

Глядя, как Кортес курочит очередную лавку, он спросил:

— Какая муха тебя укусила?

В доме, где, кроме них, поселились ещё пятеро их товарищей, включая доктора Химено де Сорью, осталось всего две скамьи, и Антоньо шутливо опасался, что испанцам вскоре не на чем будет сидеть.

Кортес закашлялся от едкого дыма и вытер рукавом слезящиеся глаза.

— Эту муху зовут дон Иларио.

Антоньо рассмеялся, схватившись рукой за простреленный бок.

— Смейся, смейся, — пробурчал Кортес и внезапно вскипел. — Это было мое предложение — искать жриц и идола! А он — "можно, можно", и велел заниматься этим делом де Арану.

— Какая разница, кто будет вести поиски — ты или Аран?

— Большая! Большая разница, Антоньо. Я лично хочу поймать эту стерву и поговорить с ней по-своему! Тебе этого не понять.

Руис покачал головой.

— У тебя навязчивая идея, друг мой, тебе необходимо отдохнуть.

— Как же, дадут здесь отдохнуть!

— Хочешь, я завтра вместе с тобой пойду на прииск? Хоть немного, но твое настроение поднимется.

Кортес пожал плечами: делай как знаешь.

На следующее утро Кортес велел охраннику Гонсало Муньосу открыть вход в подземелье и, взяв в руку горящий факел, спустился вниз.

Дети сидели небольшими группами, согревая друг друга телами. Огонь выхватил равнодушный блеск глаз, казавшихся огромными на исхудавших лицах.

Кортес, громко топая сапогами, прошел в конец подземного хода и осмотрел огромные камни, которые навалили солдаты, намертво закрывая другой выход. Похоже, дети и не пытались разобрать завал. Да к тому же это было им не под силу. Вернувшись назад, он встал на первую ступеньку и, сопровождая слова красноречивыми жестами, громко крикнул:

— Выходи!.. Ну, живо!

Наверху раздался свирепый лай догов, которых сдерживали пять человек его небольшого отряда. Антоньо Руис стоял возле алтаря и подсвечивал сверху факелом. Кортес продолжал орать:

— Кому говорят! — Он начал впадать в бешенство от того, что его не понимают. Схватив за руку ближайшего к нему мальчика лет десяти, он рванул его к себе. — Ты не понимаешь меня? — свистящим шепотом спросил он. — Или не хочешь понять? А может, ты просто плюешь на меня?.. П-шел наверх!

И Кортес бросил его на ступеньки. Потом швырнул туда ещё одного ребенка.

— Давай руку, — Антоньо положил факел на плиту и, опустившись на колено, позвал мальчика.

Тот ожег его глазами и стал подниматься сам.

— К стене! — приказал ему Гонсало Муньос. И тут же другому: — К стене!.. К стене!..

— Святая Мария! — прошептал побледневший Антоньо, глядя на худые покачивающиеся фигурки, выстраивающиеся вдоль стен. Дети были настолько слабы, что даже рассеянный свет, проникавший в храм через открытые двери, утомлял их. — Скажи мне, Муньос, разве вчера детей не кормили?

— Вчера?.. Я четвертый день на этом посту и при мне их ни разу не кормили. Но воду я им давал, спускал во-он в том кувшине, — он указал глазами на глиняную амфору. — Извините, сеньор, но мне нужно побыстрее построить их, и я пойду спать.

— Да, Муньос, идите.

Охранник отошел, а глаза Антоньо провожали очередного узника: тридцать девять, сорок…

"Девяносто шесть, — стукнуло у него в голове. — Девяносто шесть. Зачем я считаю их?"

— Раул! — он поймал за рукав вылезшего вслед за детьми Кортеса. Посмотри на них, они же еле-еле стоят на ногах!

— А мне что за дело?

— Как что? Неужели ты поведешь их на работу?

— Именно этим я и занимаюсь.

— Ради всего святого, Раул, во имя милосердия, не делай этого. Они не пройдут и ста метров.

— Тем хуже для них. И отпусти мою руку! Я не звал тебя, ты сам напросился и вот теперь смотри, сеньор Мягкое Сердце.

Антоньо на секунду прикрыл глаза.

— Раул, я не обнажаю шпагу лишь потому, что ты мой друг. И как друга прошу — немедленно доложи командору о состоянии детей.

Кортес дернул плечом, освобождаясь от хватки Антоньо и шагнул к группе солдат.

— Ну, что вы стоите? Выгоняйте их на улицу!

Отборная брань солдат смешалась с хриплым лаем собак, отдаваясь острой болью в висках Антоньо. Он, опережая всех, быстро пошел к выходу, чувствуя, как мокнет от незажившей ещё раны рубашка.

— Куда?! — Хиронимо Бальбоа, стоящий на посту у дверей резиденции командора, сделал шаг навстречу Руису. — Дон Иларио ещё спит.

Антоньо хотел послать его к черту, но вовремя сделал вывод, что ничего путного из этого не выйдет.

— Разбуди командора.

— Да? — страж посмотрел на него с усмешкой.

— Да. И побыстрее. Скажи, что Антоньо Руис срочно просит принять его. Дело, не терпящее отлагательства.

— Что-то серьезное? — Взгляд Бальбоа был только любопытен, без малейшего признака озабоченности.

— Неужели ты думаешь, что я стану беспокоить сеньора Иларио по пустякам?

— Нет, я так не думаю.

— Тогда не стой здесь, как истукан, а иди докладывать.

Стражник недоверчиво оглядел молодого дворянина, но все же двинулся к дверям. Через минуту-другую он снова возник на пороге.

— Из-за вас, сеньор, я получил нагоняй. Идите, — обидчиво разрешил он, — дон Иларио примет вас.

Командор завязывал бант на вороте рубашки, когда в дверях появился Руис. Он не любил, когда плохие новости валятся, как снег на голову; лучше отсрочить этот момент, самому попробовать угадать в те короткие секунды, когда он задаст ничего не значащий, отвлеченный вопрос и получит ответ.

— Да вы, я вижу, молодец, Руис! По вас никак не скажешь, что всего несколько дней назад вы были тяжело ранены. Похвально. А что, кстати, думает по поводу вашего здоровья Химено де Сорья?

— Он зол на меня, сеньор Иларио. Простите, я даже не поздоровался.

— А-а… — дон Иларио небрежно махнул рукой, успокаиваясь: ничего из ряда вон выходящего не произошло. На смену обеспокоенности пришло раздражение, и он сказал уже совсем другим тоном: — Так что вы хотели мне сообщить?

— Да-да, сообщить, — заторопился Антоньо. — Или, вернее, попросить.

— Весьма подходящее время для просьбы. Впрочем, кто рано встает… Слушаю вас.

— Дон Иларио, вы должны отменить свой приказ, отданный вами вчера вечером Раулу Кортесу.

— Я никому ничего не должен, уважаемый сеньор Руис, — ледяным тоном отозвался командор.

— Извините, дон Иларио, я не так выразился. Прошу вас, отмените приказ о привлечении детей к работам в рудниках.

— Не вижу ни малейшего на то основания. Это все?

— Дон Иларио! — взмолился Антоньо. — Вы просто не видели их. Они целую неделю просидели в темноте, без пищи. Воду, слава Богу, им давали. Но они очень слабы, и не знаю, дойдут ли до прииска.

— Значит, дети не ели? Вон оно как! А мы с вами разве хорошо питались? Вы-то сами когда последний раз хлеб пробовали, забыли, небось?

— Они — пленные, и мы обязаны были их накормить, — с отчаянной решимостью сказал Руис.

— Что вы все заладили: "должны да обязаны"! Вам стало жаль их? А не жаль вам своих товарищей, которым еда уже больше никогда не понадобится. Санчо де Гамму вам не жаль?

— Это разные вещи.

— Абсолютно с вами согласен — разные. Поэтому попрошу вас впредь не докучать мне подобным вздором.

Командор, широко расхаживая по залу, вслушивался в эхо собственных слов:

— Все успокоились, все! Увидели золото — и потеряли рассудок, им больше ничего не надо, и без того в глазах желто! Вот ваш друг, Руис, так не думает. Он другого пошиба — целеустремленный, прямой и жесткий. А вы как хотели! Открывать и покорять — вот наш девиз. Держите сердце на замке, любезный, а ключ отдайте Кортесу, уж он-то вам его ни за что не вернет. Если это все, идите, сейчас время завтрака. Не хотите присоединиться ко мне?

И дон Иларио, с усмешкой ответив на сухой кивок головы Руиса, недобро проводил его глазами.

"Черт! Черт! — Антоньо налево и направо хлестал шпагой, срезая ни в чем неповинные узорчатые листы папоротников. — Больше не могу. Бегом, ползком, вплавь, но… домой!"

Он, не разбирая дороги, миновал густую поросль бамбука, что находилась к югу от города, и оказался на поляне с хмельным запахом соцветий невысокой травы. Ноги подкосились, и он рухнул в траву. Место гнева и безрассудности заняла глубокая апатия. Несколько минут назад он, спокойно миновав пост у главных ворот и оставаясь никем незамеченным, дал волю кипевшему в нем возмущению. И вот сейчас, когда беспомощность съела его безрассудство и отрыгнула равнодушием, он понял, что устал. Устал от всего: от раны, от треклятой руки, ломавшейся, как старая повозка, от крови, от чувства, которое смеялось над ним, обзывая «слабаком». Устал от жизни…

Антоньо с надеждой посмотрел в густую чащу, безумно надеясь, что оттуда выйдет лев и загрызет его. А он даже не будет сопротивляться. Шпага полетела в сторону. Но из леса никто не выходил. Напротив, откуда-то сзади он услышал приятный женский голос, спросивший по-испански:

— Твоя?

И вслед за этим — холодное прикосновение стали на шее.

Командору не давали покоя ни утром, ни вечером. Ни свет ни заря приперся один, а только он собрался растянуться в гамаке, чтобы мирно отойти ко сну, — пожалуйста, пропал, видите ли, Антоньо Руис! А кто он такой, этот Руис, чтобы из-за него болела голова? Сопливая размазня — вот он кто такой. Дон Иларио так и сказал Кортесу, поднявшему тревогу.

— Ваш друг смалодушничал и пустился в бега. От самого себя пустился. Но ничего, скоро он остынет, подумает в тиши какой-нибудь банановой рощи, одумается. А я поговорю с ним особо.

— Нужно организовать поиски, — заикнулся было Кортес.

— Чего?! И вы туда же? Вы тоже пришли чего-то требовать от меня?

— Но сеньор Иларио…

— Вы со своим Руисом вот где у меня сидите! — командор стукнул себя по печени. — Словно вас подослали ко мне, будь вы трижды растерзаны хищниками! Я и пальцем не пошевелю ни для вас, ни для этого сумасброда. Вы — другое дело, ищите хоть всю ночь, но завтра, завтра к утру принимайтесь за свою работу. Кстати… Они что-нибудь наковыряли там?

Кортес виновато развел руками.

— Об этом просто смешно говорить, дон Иларио. Работа тяжелая, а дети дохлые как мухи. Двое едва не загнулись в шахте.

— Ага! А вы их кормили?

Кортес молчал.

— Я спрашиваю: вы их кормили?

— Они не хотят есть.

— Это они вам сказали?

— Они все время молчат. Но если бы даже и разговаривали, я бы все равно ничего не понял.

Командор изобразил на лице восторг.

— Отлично! Браво, Кортес! Я вам аплодирую! Но завтра, — он насупил брови, — перед тем как вести их на прииск, дайте им попастись… в той же банановой роще, где, наверное, сейчас сидит ваш друг. Ежели, конечно, он не слопал с горя все бананы. А если серьезно, то вначале приведите их ко дворцу, я лично хочу удостовериться в основании беспокойства вашего приятеля.

"Действительно, сумасброд, — со злостью думал Кортес. — Но ничего, все равно завтра объявишься".

— Так твоя или нет?

Ответа пришлось ждать долго. Наверное, минут пять. За это время обладательница приятного голоса несколько раз обошла вокруг Антоньо, разглядывая его, а тот крутил головой, стараясь не упустить из виду её. Но не потому, что она угрожала его жизни — шпагу она сразу же отвела от его шеи, а потому, что не мог оторвать взгляда. Эпитеты красивая, прекрасная к этой девушке не совсем подходили. Она была в глазах Антоньо… дикой. Дикой, как эта природа вокруг нее. Природа гармонировала с ней во всем: чуть раскосые глаза не были идеалом, но в них было что-то от дикой серны; непонятного цвета волосы с рыжеватым отливом походили на гриву дикого мустанга; в мягкой поступи сквозила грация дикой кошки. От неё разило легкостью, свободой, необузданностью… и азартом. Особенно, когда она говорила.

"Бог мой! — лепетал Антоньо, — у меня слуховые галлюцинации". В том, что девушка — не видение, он понял чуть раньше. Несомненно было и то, что она — одна из жриц, которых де Аран ищет у водопада. "Но помилуйте…"

— Ты что — говоришь по-испански? — задал он весьма глупый вопрос.

— Нет, я хожу по-испански. По-французски бегаю, думаю по-английски, а вот разговариваю по-американски.

Руис почувствовал яд в последних словах жрицы, хотя не понял о чем идет речь.

— Так это твоя шпага?

— Моя.

— А чего тогда швыряешься оружием? Лично нас за это наказывают. Я вот однажды оставила в столовой штурмовую винтовку — знаешь, сколько шуму было! Чуть из «Нью-Эй» не поперли. А уж папаша мой был рад! Только зря радовался, из-за него и оставили. На, держи, — она бросила к его ногам шпагу.

— Спасибо, — простонал Антоньо, трогая голову.

Рядом неожиданно возникла ещё одна жрица.

"Как из-под земли, ей-богу", — подумал он.

— Take him? — сказала она, обращаясь к подруге.

— А чего его брать — сам пойдет. Тебя как зовут?

— Антоньо.

— Пойдем, Тони, ждут нас.

— Кто?

— Нуэстра Сеньора.[34]

Глава V

Наверное, Дороти и Лори сделали правильно, что не стали завязывать глаза Антоньо Руису, ведя его к месту своего базирования. Он не видел абсолютно ничего, равно как ничего не понимал. Его необычное состояние отражалось в глупой улыбке, которая на благородном лице выглядела нелепым мазком сумасшедшего художника. Такой же ненормальный, наверное, самовольно влез чинить его мозги и что-то там напутал, не туда загнул, не то привинтил. Похоже, что и жрицы подверглись вмешательству полоумного мастерового или недоучки-черта, который последнее время что-то частенько заставлял поминать себя. "Как, черт возьми, они могут разговаривать по-испански?.."

После десятиминутного перехода по густым зарослям жрицы вышли на небольшую поляну. Антоньо, раздвигая колючие ветки кустарника, шагнул следом.

Под ногами журчал быстрый прохладный ручеек. Он, словно спасаясь от погони, норовил быстрее пересечь открытую местность и прятался на противоположной стороне в толстых корнях деревьев. Над ним кружили огромные стрекозы, а ещё выше них шло беспрестанное движение гигантских бабочек. Их было так много, что Антоньо почувствовал на лице освежающие потоки воздуха от сотен бархатистых крыльев. Середину поляны заняли несколько секвой; обвитые плющом и лианами, они являли собой подобие некоего жилища. Подтверждением тому служило овальное пространство в сплошной стене зелени, которое явно служило входом хозяевам.

Девушек было около десяти. Они расположились возле шатра — вольные как ветер, своим присутствием оправдывая сказочность этого дивного места. Антоньо, перешагнув через ручей, оказался в неведомой стране, населенной до боли знакомыми грезами пылкой юности; сколько раз он предоставлял возможность своим задумчивым глазам, ещё смотревшим из детства, видеть подобную картину; сколько раз он протягивал руки к ослепительно красивой охотнице, приручившей дикого зверя, заставившей его служить себе.

Девушек было много, и все они были похожи, но он сразу узнал ту, что грезилась ему лунными весенними ночами, вышибая первые слезы незнакомого, но манящего чувства, в сладкой истоме порой доводящего до отчаяния. Да, это была несомненно она — полулежащая на зеленом ковре дочь природы; и все отдавали ей дань: птицы пели песни, бабочки живым опахалом перебирали длинные волнистые волосы, хищный зверь охранял её покой, покорно устроившись у её ног.

Сердце Антоньо замерло, когда она повернула голову в его сторону. Сейчас он увидит глаза, которые постоянно ускользали в его видениях, поймает жест нежной руки, царственно приглашающий приблизиться. Вот они два бездонных коричневых омута, манящие к себе, приказывающие броситься в их томные глубины и не возвращаться никогда, найдя в них покой, блаженство и счастье, отдав за это сердце и душу. Какой усладой для него было окунуться в эти желанные воды! Но он едва достиг поверхности.

Из бездны карих озер выплеснулась жгучая волна, поднимая со дна тяжелые воды кипящей ненависти и презрения. Антоньо вздрогнул, ему стало страшно, и он усилием воли вернул себя к реальности. Это была его сказка, и он, так давно жаждущий оказаться в ней, вступил в неё слишком поздно; глаза смотрели не из детства и даже не из юности, они принадлежали тягучей зрелости, которая не выпускала их из своих липких объятий. И зрелость напомнила ему, что дверь в заветную мечту наглухо закрыта; а увидел он лишь призрачную занавесь, сотканную юношескими грезами, которая вдруг превратилась в зеркало, показав ему усталого солдата с печатью обыденности на лице и серые утомленные глаза.

Но не только себя увидел Антоньо. Похолодев от ужаса, он смотрел, как меняется его лицо, жутко вытягивающееся в резкие черты Диего де Арана, расплываясь в надменную гримасу Мартина Сармьенто, ссыхаясь в непроницаемую маску дона Иларио; он увидел, как растет его челюсть и выдвигается вперед, роняя слюни к кривым лапам. И все это был он, испанец, пришедший сюда непрошеным гостем, уничтоживший тысячи мирных жителей, убивший женщин и детей. По ту сторону зазеркалья на него смотрели карие глаза, видя в нем двухсотголового ненасытного зверя, питающегося людскими душами, запивающего их кровью.

Антоньо опустил голову.

Олла вскочила на ноги. Грудь тяжело вздымалась, а на бледном лице горели два ярких угля, готовых испепелить этого зверя в образе человеческом.

Кили тоже оказалась на ногах, внимательно всматриваясь в человека, который так напугал её подругу. Аура над его головой почти сливалась с небом и была чистой. От него не исходила та темная энергия, как у других похожих на него людей. Кили, успокоившись, мягко опустилась на лапы.

Джулия тоже встала, легонько поглаживая Оллу по волосам.

— Успокойся, девочка. Этот человек больше не опасен. Ты вправе ненавидеть его, но он — пленный и может, я уверена в этом, оказать нам помощь.

Затем Антоньо услышал мужской голос и чуть приподнял голову. В разговаривающем он не сразу признал бывшего переводчика испанского войска. Лишь спустя несколько секунд он понял, что индеец в красивой диадеме черных перьев — это Тепосо. Разочарованной ухмылкой в голове пронеслось: вот откуда они знают испанский.

— У вас кровь на рубашке, — сказала Джулия. — Вы серьезно ранены?

Антоньо, не поднимая глаз, покачал головой.

— Подойдите ближе и назовите свое имя.

Он, как во сне, сделал несколько шагов, отмечая про себя чистую и связную речь жрицы. "Нет, — устало и равнодушно подумал Антоньо, — это не Тепосо обучил их". Вопрос "а кто же тогда?" затерялся в дебрях раскаянья, горечи, сожаления и полнейшей опустошенности. Повинуясь какому-то велению свыше, он отыскал глаза той девушки и тихо сказал:

— Простите меня.

В его голосе не было просьбы, в нем отсутствовала мольба и даже не чувствовалось жалости к себе; но каждая буква кровоточила и было видно, что ему по-настоящему больно.

Джулия удивленно посмотрела на него и кивнула Тепосо: переведи.

Олла бросилась прочь от этих слов, будто они были заразными; будь они смертельными, она бы не тронулась с места. Но сейчас ей хотелось одного: прыгнуть в ручей и дрожать от холодной воды — но чувствовать, как зараза смывается с тела.

Джулия вздохнула, провожая глазами убегающую Оллу, и указала Антоньо на траву, приглашая сесть.

— Так как же вас зовут?

— Тони, — ответила Лори. — Хорошее имя, мне нравится.

— Лори, будь любезна, топай-ка за Оллой и не оставляй её одну. Вы тоже можете погулять, — отпустила Джулия остальных.

Антоньо опустился на траву и скрестил на груди руки. Джулия продолжала изучать его лицо. Этот парень интересовал её все больше.

— Вы говорили искренне, я почувствовала это, — сказала она. И твердо добавила: — Прежде чем вы ответите на мои вопросы, я бы хотела вначале удовлетворить ваше любопытство. Итак?..

Антоньо молчал, разглядывая носки своих сапог.

— Ну, хорошо, раз вам все понятно и вас ничего не удивляет, ответьте мне, пожалуйста, на первый вопрос: где держат детей?

— Я не вернусь назад, — сказал он вместо ответа на вопрос.

Джулия согласно кивнула.

— Я тоже так думаю. Так где же?

— В храме, в подземелье.

— Всех?

— Да. Девяносто шесть человек. — И после паузы: — Их не кормили.

— Я почему-то не удивляюсь, — спокойно отозвалась Джулия. — Теперь подробно расскажите, сколько солдат охраняют их, сколько вообще постов и где, в какое время происходит смена караула. Меня интересует полный режим вашего гарнизона. Надеюсь, что вас не нужно предупреждать о правдивости информации. К сожалению, взамен ничего обещать не могу, просто нечего предложить. Единственное, за что бы вы могли поторговаться, — это ваша жизнь. Но мне она не нужна, так же, как и вам. Ваша жизнь закончилась, когда вы пролили первую невинную кровь. Так что ещё раз повторю: предложить вам нечего.

Слова жрицы ровно, как кирпичи, выкладывались в голове Руиса, образовывая глухую стену, за которой он оказался, куда сам себя загнал; именно там его место — в каменном склепе без света, воды и пищи, без малейшего шанса на оправдание и сочувствие. Да он бы убил себя, если бы его вдруг пожалели, вернее, если бы поняли состояние его души.

Он твердо посмотрел на жрицу.

— Я, конечно, расскажу все, что вас интересует, но все же соглашусь на ваше предложение и спрошу кое о чем. И ещё скажу, что вы абсолютно правы: мне моя жизнь больше не нужна. Ваш испанский — хорош, но в нем звучит какая-то… Не знаю, может, я окажусь не прав, но рискну предположить, что корни вашего племени уходят в Испанию. Быть может, какие-то отважные мореходы в давние времена сумели добраться до этих земель и обосноваться здесь. Другое просто трудно предположить.

— Действительно трудно. Но это не так. Ни в самые дальние, ни в сравнительно близкие времена — я имею в виду год 1492, когда Христофор Колумб открыл земли Америки, — сюда не ступала нога европейца.

Вот как! Антоньо даже открыл рот от удивления. Да какое там удивление — удар по мозгам корявой дубиной!

Он с минуту приходил в себя, а Джулия, ухмыльнувшись, продолжила:

— Теперь-то вы должны точно понять, что не из Испании наши родовые корни. За подобные штуки там предают аутодафе, не так ли?

— Давайте, сеньора, я отвечу на ваши вопросы, а то, чувствую, надолго меня не хватит. Вы спрашивали о распорядке в гарнизоне?

Литуан проснулся, чувствуя жажду, и попросил пить. Таемина, сидевшая у его изголовья, подала чашку с холодной водой.

За зеленой стеной шатра он услышал незнакомый мужской голос и чуждый ему язык. После долгого сна он не сразу сообразил, что совсем рядом разговаривает испанец. А когда понял это, то для того, чтобы вздрогнуть и испугаться, время было потеряно. Он лишь вопросительно посмотрел на жрицу.

— Там пленный воин, — сказала Таемина.

— Пленный воин, — повторил Литуан, вслушиваясь в ровный голос за стеной. — Помоги мне подняться.

— Но Дила не велела тебе вставать.

— А ты слишком много разговариваешь. Делай, что тебе велено!

— Мне велено, что бы все, в чем ты нуждаешься, было у тебя под рукой. Сейчас ты нуждаешься в покое. И это — воля Дилы, — коварно ответила жрица.

— Что ж, придется подняться без твоей помощи.

Литуан оперся на руку и судорожно приподнял тело. Таемина поспешила на помощь, ругая про себя упрямого старика.

— Когда Дила развязала вам языки, она сделала ошибку. И об этом я сейчас ей скажу, — ворчливо произнес Литуан, не боясь, впрочем, навлечь на себя гнев богини. — Не думаешь же ты, что я пойду к ней сидя?

Девушка улыбнулась и покачала головой.

— Мне влетит из-за тебя.

Литуан оперся о её плечо, сделав шаг к выходу.

— Голова кружится, поддерживай меня.

Он сразу узнал в сидящем к нему вполоборота испанце того высокого солдата, который спас его в храме от неминуемой гибели. Литуан до сих пор не разобрался, приписывать ли необъяснимое поведение испанца его человеческим качествам либо отнести это к проявлению божественной силы, и он не мог склониться в ту или иную сторону. Но солдат, давая возможность Литуану скрыться, обращался к своему Богу, осенив себя знаком креста. Это, скорее всего, был порыв души и сердца, в которых не угасло сострадание и милосердие.

Литуан покачал головой, дивясь привратностям судьбы: ещё несколько дней назад он был пленником, и вот роли поменялись местами. Что ж, он не будет соревноваться в благородстве с этим испанцем, просто он отдаст ему должное и попросит Дилу отпустить того на волю. Так требовала душа Литуана.

Испанец продолжал что-то рассказывать Диле, и его речь, и лицо при этом сохраняли спокойствие; он не нервничал, не был подавлен, как — в представлении священника — должен бы вести себя плененный. Да и разговор проходил с глазу на глаз. Быть может, ошиблась Таемина, сказав, что он пленный? Может, пришел сам, решив помочь им?

Антоньо слегка повернул голову, поймав на себе чей-то внимательный взгляд; их глаза вновь встретились. Он поднялся на ноги и слегка наклонил голову. Непонятно, было ли это простым приветствием, присутствовало ли здесь невольное уважение или это было выражением искренних чувств к спасенному им человеку.

Литуан не нашел в его глазах и тени самодовольства, в них сквозила какая-то грусть, с которой преклоняются перед старым человеком. Он ответил на приветствие, приложив к груди руку.

Интерес Джулии вырос до невероятных размеров, когда ко всему прочему добавилась эта немая сцена. Антоньо не решался снова опуститься на траву.

— Вы знакомы? — спросила она.

Антоньо повернул к ней голову.

— Да, мы виделись один раз.

"Интересно, при каких обстоятельствах? Реакция Оллы на появление испанского солдата была естественной, а вот Литуан… Непонятно".

— Садитесь, — сказала она, видя замешательство на лице Руиса. Расскажите мне, как произошла ваша встреча.

— Я думаю, что это касается нас двоих. — Антоньо слегка улыбнулся.

— Как хотите. — Она отвела взгляд в сторону на возвращающихся девушек.

Лори подошла к ним, а Олла, стараясь не глядеть на сидевшего в двух шагах от себя испанца, принялась настойчиво провожать Литуана в шатер. Джулия, будто только что увидела у Антоньо шпагу, сердито нахмурилась.

— Почему пленный при оружии?

— Он выбросил шпагу, а я вернула её. У парня, видимо, проблемы. Хотя он довольно спокойно покинул город. Потом стал косить траву. Ты сбежал, что ли, Тони?

Тот неопределенно пожал плечами.

— Ну вот что, — Джулия хлопнула себя по коленям, — так дальше дело не пойдет. Я ничего не пойму. Давай-ка, Антоньо, все с самого начала, с вашей встречи со священником.

На чело молодого дворянина упала тень растерянности.

— Я не знаю, как это объяснить. Вернее, рассказать. Если вы спросите об этом у священника, он ответит вам, что я спас ему жизнь. Хотя я так не считаю, ведь мы пришли в город забрать жизни.

И он открыто посмотрел на Джулию.

— А что случилось сегодня? — спросила она.

— Боюсь показаться вам… несвойственным.

— Чего, чего? Кем?

— Ну, хорошо… Сегодня я высказал недовольство по поводу обращения с пленными детьми.

Джулия кивнула головой:

— Понятно. Тебе либо действительно несвойственны подобные поступки, либо, наоборот, ты обладаешь этими качествами, но стараешься не афишировать их.

— Я не люблю говорить об этом.

— Скажи, Антоньо, твои слова о том, что ты не вернешься к своим, они прозвучали необдуманно, были следствием твоего гнева или подавленного настроения? Погоди отвечать, выслушай меня до конца.

Джулия пыталась выжать все из этого испанца, разобраться в его характере, почувствовать его настроение, настрой, понять кто он — друг, сочувствующий, а может, просто человек, импульсивно поддающийся своим эмоциям. Если последнее, то нужно выяснить, каков же он на самом деле. Вот сейчас, когда прошло довольно много времени с момента его пленения, он производил впечатление человека умного, уравновешенного. Во всяком случае, на его лице не читалось, что он склонен к депрессии, об этом говорило и его поведение без каких-либо признаков нервозности.

"Действительно, — подумала Джулия, — он несвойственен. Но как точно он это определил. Он весь в этом слове на фоне жестокого века с его обычаями и нравами, с его дикостью и беспощадностью крестовых походов. Его помощь была бы нам кстати, если не сказать больше".

— Тони, ты искренен со мной или это игра?

— Не знаю, — честно признался он. — В своей жизни я больше грезил действительно ценными поступками, нежели совершал их. Но и дурного за собой не замечал. Я мог бы оправдаться на ваш ещё не заданный вопрос, ответив, что я — солдат, выполняю приказы командира, что оказался здесь волею случая, но делать этого не буду. Я ещё молод, но уже устал от жизни и втайне надеялся, что кто-то оборвет её. Но я и не малодушен. Просто я не разобрался в себе, у меня не было на то времени. Вы вправе судить меня, ибо я убивал, и я безропотно приму смерть.

— А искупить, Тони? Помочь нам ты не хочешь? Что толку в твоей смерти, которую на фоне страдания детей никто и не заметит. Нам твоя смерть не принесет облегчения.

И снова Антоньо Руис оказался слегка растерянным.

— Чем же я ещё могу помочь? На ваши вопросы я ответил.

— Мы должны знать все, что происходит в городе, — твердо произнесла Джулия.

— Вы… Вы хотите сказать, что отпускаете меня? — Испанец недоверчиво смотрел то на Джулию, то на Лори.

— А зачем ты нам здесь нужен? — сказала Лори. — Кормить только тебя.

Командир «Нью-Эй» уже приняла решение.

— Под вечер ты уйдешь, — сказала она. — Лори проводит тебя, покажет место, куда ты будешь приходить. Наша цель — освободить детей. Ведь ты не хочешь им зла?

— Нет.

— Вот и отлично. Не надо, наверное, и говорить тебе, что они такие же гордые и сильные, как их погибшие родители, и меня беспокоит вот что. Они не ели целую неделю по той причине, что их просто не кормили. А теперь, когда их начали водить на работу и, естественно, будут давать пищу, они могут отказаться принимать еду. Они сильные маленькие люди и предпочтут тихо угаснуть, чем стать рабами. Вот это меня больше всего беспокоит, и мы не должны этого допустить. Само освобождение пленников тоже дело серьезное и требует строго обдуманного подхода и решительных действий. Здесь нужна тщательная подготовка, и в один-два дня мы не сумеем управиться.

— Можно освободить их на приисках, там охраны-то будет — тьфу и обчелся, — предложила Лори.

— Можно, но не нужно. Мы не сумеем увести их на безопасное расстояние. Не забывай, что они очень слабы и не могут передвигаться достаточно быстро и тем более долго. Допустим, мы утром освободим их, но к вечеру будет организована погоня, собаки возьмут след и нас быстро нагонят. Будь мы трижды диверсантами, и то ничего не сможем сделать против сорока-пятидесяти вооруженных солдат.

Лори сильно удивилась.

— Почему же не сможем? Запустим на них Паолу, и дело с концом. Ты как, подружка?

— Ничего не получится, кулаки не те. — Паола с сожалением рассматривала сильные, но "не набитые" руки, методично трамбуя ими землю. С таким количеством не справимся.

— Тут нужно брать не силой, а умом, — сказала Джулия.

— Ты придумала что-то конкретное?

— Есть идея, но сумеем ли мы её воплотить, выяснится завтра. Может, у их командира… Как его зовут, Тони?

— Хуан де Иларио.

— Остановимся немного на нем. Можешь охарактеризовать его коротко?

Антоньо, определяясь, чуть сощурил глаза.

— Пожалуй. Он очень умен, коварен и жесток.

— Мне он тоже таким представляется, — сказала Джулия. — Это я сужу по рассказам Тепосо о захвате города. План был идеальным, в частности привлечение союзников к операции. Я бы добавила к определениям Тони ещё и «дальновидный», что свойственно людям только умным, кому не чужд трезвый анализ. Вот такой противник достался нам. Уверена, он внесет кое-какие коррективы относительно детей, и поможет нам в этом Тони. Поможешь нам?

— Заодно и себе, — вставила Лори.

— Помогу.

— Амиго!

Вечер был не жарким, но лесистые холмы на горизонте с нетерпением ждали ночной прохлады. Огромный красный диск солнца судорожно цеплялся слабеющими лучами за кроны деревьев, где к ночному концерту приготовились тысячи охрипших цикад.

Лори проводила Антоньо до кромки леса и, когда он уже отошел на несколько шагов, окликнула его.

— Я забыла пожелать тебе удачи. И рассказать одну историю. Там, где я живу, только правосудие может определить — виновен человек или нет и какова степень тяжести его вины. Но у нас каждый имеет право на собственное мнение. Один подонок — это мое личное мнение — додумался, имея корыстные цели, заминировать шахту, удерживая там десяток заложников. Я взяла его, Тони, хотя мне пришлось спуститься за ним под землю на 400 метров. У меня было собственное мнение и оправданием мне служили одобрительные взгляды заложников, когда я его… Ну, не в этом суть. Я вообще не останавливаюсь на достигнутом, стараюсь совершенствоваться. Поэтому 400 метров для меня не предел. Ты понял меня, Тони? — Она дружески сунула ему кулаком в грудь. До завтра.

Глава VI

"Действительно, сумасброд", — со злостью думал Кортес об Антоньо, непроизвольно шевеля губами.

— Что вы там бормочете? — спросил командор, недовольно глядя на хмурого соратника. — Меня, что ли, ругаете?

— Нет, дон Иларио, эти слова относятся к Руису.

— Ну так выскажите их вслух! А то такое чувство, что вы с кем-то шепчетесь. Неприятно.

Командор поморщился и окинул взором удобный гамак. Но спать ему уже не хотелось. И он вновь обрушился на Кортеса:

— Вы перебили мне сон! Я вот смотрю на вас, Раул, и, ей-богу, удивляюсь, почему это я вас до сих пор терплю. Вы не сделали ещё ничего путного, разве что удачно выполнили разведывательную миссию. И то, — дон Иларио поднял указательный палец, — затеяли в храме ссору со священником. Не багровейте понапрасну, не надо, лучше вспомните слова покойного Санчо де Гаммы, упокой, Господь, его душу. В ваши планы входило мирное посещение города, а вы чуть в самом начале не пустили все в тартарары. Золото чуть было не упустили, священника чуть было… Вы понимаете меня? Вы, Раул, ходите по краю, ничуть не боясь рухнуть вниз, вместо того чтобы думать, находясь на разумном расстоянии от пропасти. Вы что, получаете от этого удовольствие?

Кортес с малиновым цветом лица скрежетал зубами. Два бледных пятна на щеках тускло отсвечивали отмороженной кожей. Да, он ходил по краю, но край этот граничил с безумием; он чувствовал — ещё несколько слов, и на него обрушится вал сумасшествия, где не будет ни громкого имени командора, ни его сурового облика; останется только худощавое тело, которое он будет кромсать кинжалом, роняя пену изо рта и смешивая её с горячей кровью. Кортес смотрел на кривляющийся рот, который плевал в него оскорбительными словами, но уже не разбирал смысла. Голова стала огромным гудящим колоколом, поглотившим все звуки. Он ещё крепче сжал позолоту рукояти… и в этот момент увидел позади командора знакомую фигуру. Огромный язык колокола с силой ударил по медной поверхности его головы, резко прекращая припадок.

— А вот и потерянное сокровище, — сквозь толщу густого воздуха услышал Кортес.

— Простите, дон Иларио, за столь поздний визит, — принес свои извинения Антоньо. — Но мне необходимо было увидеть вас ещё сегодня.

Командор зло сощурился.

— Весьма дельная вышла у вас присказка. Еще бы чуть-чуть — и вы потеряли бы сегодняшний день. Полночь на дворе! — неожиданно закричал он. И всплеснул руками. — Смотрите на него, он ещё и улыбается!

— Еще раз извините меня, дон Иларио. Но сегодня утром, когда я сам не свой очутился в темном лесу, я встретил…

— А вот и сама сказка! Ну-ну. Вы позволите, я лягу? А вы давайте, убаюкивайте меня.

— Ложитесь, — великодушно разрешил Руис. — Так вот, когда я бродил по лесу, мне неожиданно повстречался человек. Он был бледен и растрепан, а руки его тряслись.

— Очень интересно, — сказал дон Иларио, кряхтя влезая в гамак. Леший?

— Я тоже так вначале подумал. Но когда вгляделся внимательней, то узнал в этом человеке себя. Я ужаснулся! Неужели я выгляжу вот так? А видение криво улыбнулось мне и исчезло. Я сел на траву и долго думал. Лишь закат вернул меня к действительности. Дон Иларио, мое сегодняшнее поведение я приписываю ранению. Я не надломился как солдат, но во мне проснулась жалость к пленным, она и привела к такому состоянию.

— А сейчас вам не жаль пленных?

— Нет, дон Иларио.

— Вы оба психи, — рассудил командор, чувствуя, что ночь потеряна. Тихо порадовавшись, что не успел снять сапоги, он покинул гамак и зло взглянул на приятелей. — Пойдемте, посмотрим, что вас так разжалобило.

Командор раза три-четыре прошел подземным коридором, осматривая под треск факелов сидящие живые тени. Наконец, он остановился и поманил к себе Гонсало Муньоса.

— К рассвету сварите мясной бульон и накормите их. Мяса не давайте. Только к вечеру, и то по чуть-чуть. Понятно? За неделю, я думаю, они окрепнут.

— Да, сеньор, — вытянулся стражник.

Командор критически осмотрел его. Потом кивнул на детей.

— Они не сумеют самостоятельно выбраться отсюда?

— Нет, сеньор. Я вывел из строя рычаг, которым плита открывается изнутри.

— Сломали, одним словом.

— Нет, сеньор, я в любое время могу починить.

— Ну хорошо, хорошо. Идемте, господа.

Антоньо замешкался, уронив свой факел на пол подземелья. Нагнувшись, он тихо прошептал на ухо девочке лет двенадцати, старательно выговаривая заученные слова языка альмаеков:

— Я друг. Ешьте. Так велела Дила и Литуан. Скоро вы будете на свободе.

И быстро вышел.

Девочка заплакала, уткнув в ладони худенькое лицо. Великая богиня спустилась на землю и передала им весточку. Она не оставит их в беде!

— Слушайте меня, — сказала Аницу, глотая слезы, когда мрак снова окутал подземелье. — Великая Дила только что говорила со мной голосом вражьего воина. Она велит нам набраться сил и скоро освободит нас.

Легкий шелест тихих, но возбужденных голосов пролетел по мрачному коридору. И стало будто светлей от трогательной веры в святость и могущество Великой Пророчицы.

— Что, что она сказала? — послышались возгласы.

— Сказала, что она и Литуан велят нам есть и что скоро наступит освобождение. Давайте помолимся великой богине и возблагодарим небеса за это известие. Попросим прощения за то, что забыли в своем горе о её могуществе.

Дети опустились на колени и часто-часто зашептали слова молитвы, согревая жарким дыханием холодные стены. И голод, который был поначалу тягостным, а потом стал каким-то убаюкивающим, перешел в иное качество, слившись с ожиданием.

— Мы выполним первый наказ Дилы, — сказала Аницу, — восстановим свои силы, потому что мы нужны ей крепкие и здоровые. Мы будем помогать ей.

В темноте нельзя было различить высокую фигуру Аницу, но детям она представлялась сейчас стоящей. Все знали, что она готовилась стать жрицей по достижении пятнадцатилетнего возраста. Три года отделяло её от этого важного в её жизни события. Три года и пропасть случившегося почти навсегда перечеркнули цель её жизни.

— А как выглядел тот солдат? — спросил Тамелун, который ближе всех был к Аницу.

— Он такой высокий, выше других, — ответила она. — Я его хорошо запомнила. Может, утром он снова принесет нам известия от Дилы.

— И от Литуана.

— Да, и от Литуана. Он жив, живы и другие жрицы. И напрасно солдаты хотели перехитрить их.

Раздался смех, и дети, радуясь за уцелевших, заговорили, перебивая друг друга.

Едва рассвело, а Антоньо был уже в храме. Гонсало Муньос приспособил жертвенник под очаг, на котором дымился мясным ароматом большой котел. Еще один, такой же, стоял рядом. Стражник выудил из него мясо и с аппетитом чавкал.

Антоньо разложил на каменной скамье два десятка суповых чашек, предложив Муньосу кормить детей наверху.

— Ты встанешь у дверей, а я буду выводить их по двадцать человек.

— Хорошо, сеньор, — сказал пожилой стражник и добавил: — У вас доброе сердце.

Когда Муньос насытился, Руис разлил по чашкам бульон и, сдвинув плиту в сторону, спустился вниз. Подсвечивая себе факелом, он отыскал глазами ту девочку, которой ночью передал вести от Джулии и Литуана. Он хорошо запомнил её — высокую и более взрослую из всех, и сразу узнал. Но так старательно заученные фразы вылетели у него из головы. Единственное, что он помнил, это были слова: я друг, Литуан, Дила.

Он улыбнулся девочке и сказал:

— Я — друг.

Она встала, закивала головой… и неожиданно обняла Антоньо, тихо всхлипывая у него на груди.

— Ну, ну, успокойся… Все хорошо.

По щеке скатилась слеза и затерялась в мягких волосах Аницу, которые он нежно поглаживал рукой.

Индейская девочка плакала на груди испанского солдата, разрушившего город, унесшего тысячи жизней. А он, обнимая худенькое тельце, ронял слезы, проклиная себя, всех своих товарищей и первооткрывателя Нового Света…

Дети, шумно дуя на горячий бульон, пили его мелкими глотками, бросая взгляды на высокого солдата, который видел Литуана и саму Дилу. Правда, он не показался им таким высоким, каким описывала его Аницу. Он сидел подле них сутулый с седой прядью, падающей на покрасневшие глаза.

Гонсало Муньос только ахнул, когда увидел вылезшего из подземелья Антоньо. Не иначе как сам дьявол явился ему под землей, подумал стражник, сокрушенно качая головой.

Не узнал его и Кортес, вскочивший с гамака при виде ссохшейся фигуры друга. А Химено де Сорья приказал ему тотчас же лечь.

— Нет, доктор, единственное, что мне сейчас нужно, это прохлада в тиши уединенной лужайки.

И он ушел, резко ответив Кортесу, который собрался было проводить его, что хочет остаться один.

— Похоже, что-то случилось, — сказала Лори Фей Грант. Обе поджидали Антоньо в условленном месте. — Эй, Тони, что произошло? Что с детьми? — Она пожала ему руку, заглядывая в его лицо землистого цвета.

— Ничего. Все нормально. Они только что поели.

Лори облегченно вздохнула.

— Слава Богу! Тогда зачем ты надел эту маску? Выброси её, она тебе не идет. И сними парик. Клыков у тебя, случайно, нет? — она наклонила голову, дурашливо пытаясь заглянуть ему в рот.

Антоньо улыбнулся, показывая ровные, белые зубы.

— Несварение? — догадалась Фей. — Это мы мигом вылечим.

— Не вздумай, Тони, принимать что-либо из её рук. Эта ведьма подмешает тебе приворотных кореньев, а я сама на тебя виды имею. Пойдем, Дила-лай ждет уже давно. И улыбайся, приятель, улыбайся, а то Литуана, чего доброго, хватит удар.

И опять в лагере жриц было все, как вчера; и снова Антоньо увидел ту девушку. Но в этот раз она не убежала, даже на несколько мгновений задержала на нем взгляд.

Сейчас Олла гнала от себя мысль, что этот человек — испанец, причинивший столько горя. Он теперь помогал, или, по мнению Оллы, искупал свой грех перед Богом. Бог, может быть, простит его, но она — никогда! Хоть он и не был сейчас похож на воина — в широкой белой рубашке и высоких сапогах, но все же ей чудились на нем блистающие доспехи, сплошь забрызганные кровью её братьев и сестер. И ничего не значили его большие серые глаза, в которых застыла усталость; и нервные руки, не находящие себе места; согбенная бременем содеянного фигура тоже не претендовала на снисхождение и тем более прощение. Но все же весь его облик целиком рождал в глубине души некое подобие жалости.

Жалости?! Оллу даже передернуло от невольного доискивания в этом человеке чего-то положительного и оправдательного. "Да, именно жалости, брезгливо вывела она формулировку своих наблюдений. — Он жалок, его никчемная жизнь закончена, пусть даже он раскаялся. Неужели он сможет жить дальше, нося в себе неподъемный камень вины? Да, он вдвойне жалок, потому что ему приходится общаться с нами. И втройне жалок… Нет, — оборвала она себя, — хватит. Если разбираться в этом испанце до конца, то придется вспомнить, что он помог Литуану спастись, и мне помешает это ненавидеть его. Потом придется учесть его помощь в освобождении детей. Так можно и зауважать его". Олла покраснела от собственных мыслей и ошпарила испанца ненавидящим взглядом.

Антоньо, наконец, оторвал взгляд от девушки и перевел его на Джулию, подходя к ней ближе.

От внимательной Лори не укрылись ни те, ни другие глаза, и она многое прочитала в них. Положив руку на плечо Антоньо, с которым они были одинакового роста, она предложила молодому идальго сесть.

— Здравствуй, Тони, — поздоровалась подошедшая Джулия.

— Ах, да… — он досадливо махнул рукой. — Простите меня. Здравствуйте.

— Плохо спали?

— Да, неважно.

— Вчера я не заметила твоей седой пряди. Она тебе к лицу.

— Седой? — Антоньо тронул волосы и попытался улыбнуться. — Вы о волосах? Это давно, это…

— Тебе не обязательно рассказывать, — сказала стоящая позади Лори, которая не далее как вчера отметила исключительную черноту его шевелюры.

— Да, конечно. Детей сегодня накормили, а вчера ночью я передал им ваш наказ. Они очень обрадовались. Их не будут водить на работу дней шесть-семь, это приказ командора. Я попросил разрешения — все равно я раненый и от меня нет никакой пользы, — присматривать за детьми и следить, чтобы их вовремя кормили.

— Отлично, Тони, молодец! Это то, что нам нужно, — Джулия хлопнула Антоньо по плечу, а её глаза сверкнули радостным огнем. — Лори, свистни-ка сюда Тепосо и Литуана.

Лори, сунув два пальца в рот, мгновенно выполнила приказ.

— Дура! — не выдержала Джулия, у которой заложило уши.

— Согласна, — повинилась Лори и пошла в шатер, где отдыхал после ночного дозора Тепосо.

Вождь, подложив под голову руку, мирно спал. Литуан уже был на ногах, разбуженный голосами, а затем — разбойничьим свистом.

— Еки — о'кей, — продемонстрировала она священнику знание языка альмаеков. Еки значило — дети.

Литуан повернулся к Альме, который находился у изголовья Тепосо, и прочитал короткую молитву.

Теперь жрицы не исполняли обряда присутствия — Дила распорядилась так. Коли её вызвали и она здесь, то постоянное сидение возле Бога становилось необязательным. Кто хочет помолиться — пожалуйста.

Лори присела возле Тепосо и стала тормошить его.

— Вставай, тренер, Великая и Могучая Дила вызывает тебя.

Тепосо недовольно заворочался и открыл глаза.

— Опять ты? Ну чего тебе?

— Я же сказала — тебя призывает к своим ногам Дила.

— О, сеньор Иисус!

— Давай, давай, тренер, — торопила его Лори.

— Слушай, почему ты все время называешь меня «тренер»? Что вообще означает это слово? Наверное, что-то обидное, другого от тебя не дождешься.

— Дурачок! Тренер — это… начальник. Вот мы, к примеру, баскетбольная команда, а ты — наш тренер. То есть ты больше знаешь и учишь нас, как и что правильно делать, даешь советы. И обязательно кричишь и ругаешься. Без этого нельзя.

— Правда?

— Клянусь Президентом.

— А кто это?

— Касик Америки.

— Все равно я спрошу у Фей.

— Конечно, спроси. Она хочет, чтобы её кто-нибудь потренировал. Наори, накричи на нее, заставь лечь на траву, и пусть отжимается. Сколько раз это на твое усмотрение.

— Но ты ведь тоже из моей команды?

— Да.

— А если я начну с тебя?

— Нет проблем.

— Тогда отжимайся.

— Вечером. А теперь — пошли.

— Так, все в сборе, — сказала Джулия и, откинувшись назад, погладила пуму. — Даже Кили с нами. Я буду говорить с небольшими паузами, чтобы Тепосо успевал переводить. Вот что, друзья мои, в нашем распоряжении имеется неделя, тот срок, за который мы должны провести одно, но решающее мероприятие. Силой противника не возьмешь, поэтому мы примем контрмеры и выдвинем ему свои условия.

— Интересно, что мы сможем им предложить, — отозвалась Дороти. — Все, что их интересует, это золото.

— Кстати, о золоте. В нашем ультиматуме оно будет значиться пунктом вторым. Первый — освобождение детей. Тепосо, ты успеваешь?

— Успеваю. Только хочу согласиться, что для испанцев нет ничего дороже золота.

— Спасибо за реплику. Но ведь золото, которое находится здесь, для них не представляет ценности. Оно по-настоящему приобретет ценность, когда пересечет океан и окажется в Европе.

— Корабли! — Лори вскинула руку со сжатым кулаком.

Джулия улыбнулась по поводу её восторга.

— Именно. У нас всего семь дней, за этот срок мы должны захватить корабли и отогнать куда-нибудь подальше. Антоньо, на судах остались солдаты?

— Нет, только команды по 25 человек — матросы, маэстре, шкиперы, да ещё 20 плотников.

— У них есть военные навыки?

— Может, у нескольких.

— Да что тут спрашивать, — встряла Паола, — что, мы не сможем вшестером загнать 30 человек в трюм?

— Сможем, но риск сведем к нулю, призвав на помощь индейцев-урукуев. Они помогут нам, Тепосо?

— Без меня нет, не помогут, — важно ответил тот.

— Решено, идешь с нами. Дальше. Корабли стоят в устье Топажоса, там, где в наше время город Сантарен. Расстояние, которое нам нужно преодолеть, равно четыремстам километрам. По течению, на быстрых и легких пирогах можно дойти за сутки или чуть больше — скорость примерно шестнадцать километров в час. Здесь опять потребуется помощь Тепосо. — Джулия подмигнула и спросила: — Дадут нам индейцы ближайшего поселка пироги?

Вождь оглядел её, посчитав этот вопрос лишенным смысла.

— Нет. Без меня не дадут.

— Именно это я и хотела услышать. Тони, когда отправляется ваш отряд в ближайшее селение?

— Завтра на рассвете, — ответил он.

Джулия возбужденно потерла руки.

— Отлично. Сделаем сразу два дела: одолжим пироги и предупредим об опасности. Теперь давайте посчитаем, укладываемся мы в сроки или нет. Сутки-двое туда, сутки там, где-то четверо суток на обратную дорогу плюс сегодняшний день. Итого — семь.

Лори подняла руку. Джулия кивнула: спрашивай.

— Послушай, Джу, — сказала она, — а ты уверена, что Хуан согласится обменять детей?

— А что, он захочет торчать здесь всю жизнь?

— А ты спроси у Тони, что он тебе ответит?

Джулия перевела взгляд на Руиса.

— Ну, Тони, считай, что я спросила.

Он чуть помедлил с ответом.

— Это тяжелый вопрос. Все будет зависеть от того, как вы ему преподнесете новость, в какой форме. Это будет дипломатический поединок.

— Спасибо. Вопрос считаю закрытым. Теперь меня интересуют сами корабли, что они из себя представляют.

Антоньо, сменил положение, непроизвольно дергая затекшей ногой. Корабли он знал достаточно хорошо.

— Это трехмачтовые шестнадцатипушечные галионы. Канониры могут вести огонь как из четырех пушек в носовой части, так и бортовыми залпами по шести с каждого борта. Каюты расположены на полуюте, другие помещения — в трюме.

— Велики ли запасы пороха? — Джулия подражала Антоньо, пытаясь перенять специфику старинного испанского языка. Ей это удавалось.

— Да, они находятся на батарейной палубе в бочках, прямо под шкафутом.

— Хорошо. Теперь расскажи, где спят матросы, где капитан, несут ли вахту — в отсутствие командора, конечно, и все такое прочее.

Опрос Антоньо продолжался довольно длительное время. Дороти отправила Литуана отдыхать, и Тепосо с облегчением вздохнул. Его голова так накалилась от испанских и альмаекских слов — плюс ко всему родной язык, к которому он постоянно обращался, чтобы правильно построить ту или иную фразу, — что он готов был самолично, на правах тренера, прервать беседу. К тому же ему очень хотелось спать.

Все, что нужно было Джулии, она узнала, когда солнце перевалило за полдень. Отправиться в поход решили ещё засветло, но ближе к вечеру. Шли шесть человек: Тепосо, Джулия, Лори, Фей, Дороти и Паола. Сара вновь оставалась в лагере.

— Ты, Антоньо, — решила Джулия, — сюда лучше не наведывайся, чтобы не навлечь беду. Приходи только в самом крайнем случае, если, не дай Бог, что-нибудь случится. А так, через 6–7 дней мы будем здесь. Спасибо тебе, иди с Богом, Лори проводит тебя.

Прощаясь с Лори уже в виду города, Антоньо отстегнул от пояса кинжал и протянул ей.

— Примите от меня подарок, Лори, только будьте осторожны, кинжал очень острый.

— Спасибо, Тони. Я и сама вообще-то хотела попросить, но, думаю, может, жалко? Вещь!

Она отвела руку и метнула нож в дерево, улыбнувшись, когда тот затрепетал, войдя по середину лезвия.

Антоньо с восхищением посмотрел на девушку.

— Теперь самое время призвать к ответу Сару, — сказала Лори, подзывая к себе Тепосо и указывая ему место рядом с собой. — Ты додумалась до чего-нибудь вроде конвергентной кривизны пространства?

— Для меня лично все яснее ясного, — ответила Сара, ставшая центром внимания.

— Так давай, делись.

— Ты меня и раньше не понимала, а сейчас твое дело совсем безнадежное.

Лори простерла в её сторону обе руки.

— Смотрите на нее! Она в открытую обзывает меня идиоткой!

— Успокойся, Лори, — попросила Джулия. — Никто тебя не обзывает. А ты, Сара, не должна обижать детей.

— Мне уйти? — нахмурилась Лори, опираясь на плечо Тепосо.

— У тебя очень нехорошая черта, — недовольно сморщилась Джулия, высмеивать других и не принимать шуток в свой адрес.

— Так это была шутка?.. Тогда я не обиделась. И даже остаюсь.

Капитан Мичиган критически осмотрела её совсем девчоночье лицо и досадливо махнула рукой. Теперь она обратилась к ещё одному такому же лицу, от которого намеревалась услышать объяснения. Юная физиономия Сары никак не внушала доверия, и Джулия старалась не смотреть на её большие глаза, пухлый рот и розовые щеки.

— Рассказывай, подруга.

— Честно говоря, не знаю с чего начать… Будет лучше, если я просто отвечу на вопросы, и картина постепенно прояснится.

— Господи, — воскликнула Джулия, — да тут всего-то один вопрос: как мы здесь оказались?

— Чтобы ответить на него, нужно немного поговорить о профессоре Харлане. О том, для чего он инсценировал свое похищение. Ведь на этот вопрос он нам не успел ответить или не захотел. Здесь присутствует одна любопытная деталь: профессор знал, что именно наш отряд будет послан для его якобы освобождения. Он даже знал наши имена.

Джулия вспомнила свое ошарашенное состояние, когда Харлан назвал её по имени.

— Но откуда он мог знать нас?

— Он нас не знал. Но имел честь читать чей-то почерк, скорее всего мой, в той самой рукописи, в той самой амфоре, найденной им при раскопках города. Это наше послание прочел профессор Харлан, это мы ему дали инструкции, что и как делать. Написать мы могли приблизительно следующее:

"Уважаемый профессор Харлан!

Этой амфоре, которую вы только что распечатали, ровно 500 лет. Тот же возраст имеет и послание, которое вы сейчас читаете. Простой анализ легко подтвердит это. Вы — здравомыслящий человек, оттого ваша голова недолго будет кружиться. Отбросьте все — и смотрите только на факты. Такого-то числа вы должны дать интервью такого-то содержания, далее — написать записку вот такого характера, собрать вещички и инсценировать похищение. Операция по вашему «освобождению» будет проводиться силами ЦРУ и военно-морской разведки США. Ваше «спасение» явится к вам в образе семи привлекательных женщин-американок. Перед этим, по координатам, которые вы найдете ниже, вы установите место захоронения сокровищ. Это будет легко сделать. Затем с помощью девушек вы проникнете в пещеру под водопадом и вынесете наружу серебристого идола. Вы усадите их перед ним, и во время грозы, когда в идола ударит молния, произойдет реинкарнация. Да, профессор, пишут вам ваши «спасительницы», оказавшиеся за полтысячелетия до этого события, и вам ещё предстоит поломать голову над этим феноменом. По возвращении мы многое расскажем вам, в частности о том, как помогли спасти пленных детей и золото одного несчастного племени".

Сара остановилась, тяжело вздохнув.

— Мы напишем ещё много подробностей — наши имена, краткую историю альмаеков и т. д.; напишем, чтобы Харлан никому не открывал нашей тайны. Понятно? Мы сами вызовем себя сюда. Парадоксы времени. Ничего нельзя изменить ни здесь, ни там, потому что это уже было. Находясь здесь, мы знаем, что будет через пятьсот лет, а когда мы были там, это уже произошло.

Почти все держались за головы, соображая. Наконец Джулия прервала молчание.

— Это все туманно, Сара, неправдоподобно, но, кажется, все так и происходило… Происходит.

— Будет происходить, — подсказала Дороти.

— Именно. Но напрашивается разумный вопрос. Почему бы профессору не рассказать нам обо всем, что с нами произойдет? У нас бы меньше болела голова, мы изначально были бы полностью информированы, а, Сара?

— Хм! Не очень умный вопрос. Представь только. Вот мы освободили профессора, которого видим впервые, и он нам говорит: "Садитесь, барышни, поудобней, пристегните ремни. Сейчас вы отправитесь в далекое прошлое — в эпоху открытий Колумба". За кого бы мы его приняли? Да еще, чего доброго, связали бы как буйно помешанного. Вот этого он и опасался, хранил молчание, хотя и рассказал нам довольно много. А если вообще быть точной, то он и не мог сделать по-другому. Мы с вами здесь, и он своими действиями оправдал наше появление.

Над всем этим можно было думать вечно и все равно не понять, потому Джулия решила не перегружать свой мозг и продолжила опрос:

— Теперь вопрос второй: как нам вернуться обратно?

— Нет ничего проще. В том манускрипте будут ещё строки. Чтобы профессор по истечении, скажем, месяца собрал наши тела с душами жриц в кучу и поставил перед ними Альму. Мы укажем ему точную дату, и тогда обратная реинкарнация пройдет гладко.

— Я сомневаюсь, что последнее Харлану удастся, — сообщила Фей.

— Почему ты так думаешь?

— А где сейчас, по-твоему, находятся наши бренные тела? Наверняка в психушке или в неврологическом отделении военно-морского госпиталя. В послании нужно указать Харлану, чтобы он уничтожил все доказательства нашего причастия к спецвойскам. Только тогда мы сможем оказаться в родном госпитале. Мы сейчас там — невменяемые, скорее всего нам вменяют полную потерю памяти, амнезию. И лечат, колют наши задницы шприцами, бьют молотками по коленкам и так далее. И что же ты думаешь, Харлану разрешат припереться туда с серебряным идолом якобы для того, чтобы вылечить нас, да? Да его поместят в том же госпитале — этажом выше или ниже.

— Твои опасения беспочвенны, — возразила Сара, — и вот почему. Харлан скорее всего оставит нас на попечение Бесси Нильсен и своих археологов, а сам срочно вылетит в Штаты. Он предъявит в ЦРУ манускрипт, там сделают анализ, подтвердят его давнее происхождение и так уцепятся за Альму, за природу его происхождения, за те вещи, с помощью которых можно проделывать подобные путешествия, что не только нас вывезут, но и Альму. ЦРУ такого шанса не упустит. Они окружат всевозможной аппаратурой и нас, и идола и будут ждать того дня, который мы укажем в своем послании. Я уверена, что эксперимент будет удачным.

— Черт возьми! — воскликнула Джулия. — Бесси Нильсен! Она пристрелит профессора.

Сара покачала головой.

— Над этим я тоже думала. Единственное, что может остановить Бесси, это приказ. И напишешь его ты, Джу, собственной рукой. Она хорошо знает твой почерк, и, думаю, это сработает. Текст набросаем позже. Пошарь там, на кораблях, и найдешь приличную бумагу и чернила.

Джулия слегка помрачнела.

— Сомневаюсь, но другого выхода не вижу. И какую дату мы там укажем?

— Тот день, когда будет гроза. На обоих концах отрезка времени в 500 лет присутствовал фактор грозы. Не берусь объяснить природу взаимодействия молнии и фигуры Альмы, но без грозы ничего не получится. Надо подготовить послание и оставить место для даты. Когда мы увидим первые признаки приближающейся грозы, мы поставим число, запечатаем амфору и оставим её в подземелье храма. Потом усядемся возле Альмы и будем ждать. Гроза обязательно будет как здесь, так и там. Природа каких-то таинственных сил позаботится об этом. Нам даже не нужно будет просить профессора, чтобы они там подключили напряжение к идолу — что-то вроде прибора Ван де Граафа.

— Скучно, — подвела итог Лори, перебирая жесткие волосы Тепосо, который спал, положив ей голову на колени. — Скучно и неинтересно. Золото мы видели в пещере собственными глазами, значит, наш план удастся. Плохо знать заранее о том, что тебя ждет в будущем.

Глава VII

Пироги стрелой летели вниз по течению Топажоса. Крепкие рослые индейцы племени морабсо сильными гребками весел направляли легкие суденышки левым берегом. Их было восемь, сработанных из звериных шкур, натянутых на бамбуковый каркас. Возглавлял мятежную флотилию Тепосо; он сидел на носу пироги, неестественно прямо держа спину и походил на каменную статую. Надменный и гордый взгляд вождя альмаеков буравил мрамор пространства и уже видел корпуса трех вражеских галионов; видел он и Паргауна, вождя урукуев, лицо которого через несколько часов вытянется в длинную маску: "Тепосо рад приветствовать своего брата, вождя урукуев". Каменные черты Тепосо опасно трансформировались в широкую улыбку, сдержать которую он не смог.

Обратный путь он проделает, находясь в компании Лори. Эта девушка нравилась Тепосо, и что-то большое и волнующее, рождающееся у него внутри, часто заставляло его оборачиваться назад.

В трех последующих пирогах расположились амазонки.

Весь путь решили проделать без остановок, но Тепосо решительно воспротивился этому, пожелав остановиться на короткое время в поселке мондурукусов, чтобы тамошний вождь засвидетельствовал ему свое расположение.

Джулии вначале это не понравилось, но затем её планы решительно изменились. Она с помощью Тепосо побеседовала с вождем морабсо, и тот, отведя женщин и детей в джунгли (изначально ему было предложено уходить всем племенем), переправил на левый берег Топажоса 600 своих воинов и стал ждать пополнения бойцами других племен. На такую же тему были разговоры с касиками ещё восьми племен, встретившихся на их пути. Надо отдать должное Тепосо, он умело убеждал своих братьев стать на тропу войны. "Племя альмаеков уничтожено, — говорил он, — так же, поодиночке, пришельцы погубят и вас. Богиня Дила повелевает нам объединиться, собрать большое войско и освободить свою землю от захватчиков. В преддверии моей страны уже ждут несколько сот воинов, присоединяйтесь и вы к ним".

Последними на клич Тепосо откликнулись иругены: 400 мужчин, неутомимых и быстрых, уже через четыре дня доукомплектовали объединенный отряд до шести тысяч человек. И каждый из них был горд, и каждый гордился своим товарищем и той целью, ради которой они собрались все вместе.

Последний раз пироги ткнулись в берега Топажоса недалеко от поселка урукуев. Посланные вперед индейцы морабсо вскоре вернулись: в деревне чужаков нет.

Паргаун проявлял явное нетерпение, так не шедшее его высочайшему положению в племени. Но те, кто заметил это, вполне понимали своего вождя; ещё бы — он удостоился визита касика самого таинственного и могущественного племени этих мест, племени альмаеков.

Он сделал несколько шагов навстречу высокому гостю в диадеме из черных перьев. Тот с достоинством подошел к нему, и Паргауну показались знакомыми черты круглолицего вождя.

— Приветствую тебя, брат, — низким голосом произнес гость.

— Приветствую тебя… — И лицо Паргауна, как виделось в грезах Тепосо, внезапно посерело и вытянулось. — Тепосо?!

Вождь альмаеков резким жестом вытянутой вперед руки остановил брата по крови.

— Так меня звали, когда я жил в этом племени. А теперь я — вождь альмаеков. Но ты можешь называть меня прежним именем.

Ему хотелось представиться Паргауну под звучным именем Тренер, но он не успел до конца уточнить у Фей, что все-таки означает это слово. Лори могла и подшутить, а Тепосо до конца жизни носил бы насмешливое и обидное имя.

— Первый служитель Великого Бога Альмы и главная жрица провозгласили меня касиком этого племени, — продолжил он. — Тебе, брат мой, выпала небывалая честь — принимать у себя богиню Дилу, сошедшую с небес.

Тепосо величественно перевел руку за спину.

А вот с последними словами Тепосо Паргаун спорить никак не мог — такая женщина могла спуститься только с небес. Вождь увидел ещё четыре юных создания, в вольных позах окруживших старшую подругу. Он отлепил взгляд от Джулии и обнялся, как того требовал обычай, с братом-вождем.

— Пусть нас отведут в отдельную хижину, — потребовала Джулия. Приuласите старейшин, поставьте караулы на подступах к форту и докладывайте о всех передвижениях команды испанцев.

Тепосо перевел, но Паргаун, к своему удивлению, почти все понял, удивленно глядя на Джулию.

В доме вождя приготовили обед, и Тепосо, ненадолго задумавшись, сбросил маску спесивости и начал длинный рассказ.

Через час Паргаун гордился Тепосо и ещё раз обнял соплеменника. Потом он отрядил несколько человек под начало Фей и Дороти, дал столько же людей Паоле и Лори. Пока два небольших отряда занимались разведывательными мероприятиями, Джулия распорядилась, чтобы к форту отнесли побольше вина для угощения испанцев.

До заката солнца было по меньшей мере три часа, а она уже имела полное представление о положении дел на кораблях и у рабочих-строителей. Что касается последних, то они жили непосредственно в Бель-Прадо, в одной казарме и вели нетрезвый образ жизни, постоянно наведываясь за вином к урукуям. Кое-какое оружие у них имелось, но руки были не те, для кого оно ковалось на самом деле. «Брать» поселенцев решили на закате дня силами одних индейцев, а амазонки удостоились ролью простых наблюдателей.

С захватом кораблей дело обстояло серьезнее. Несмотря на то, что члены команды эскадры тоже прикладывались к запотевшим глиняным кувшинам, дисциплина там все-таки поддерживалась; имелись и опытные воины, включая капитанов, офицеров и кое-кого из матросов.

Выслушав доклад разведчиц, Джулия решила не привлекать к ночной операции индейцев. Вернее, их участие исключалось только лишь в захвате судов, но вот препровождение пленных в форт с последующей охраной, было поручено им.

Так как операция должна была проходить в три этапа — взятие галионов планировалось поочередное, — то созданы были три отряда по 50 индейцев, прикрепленных каждый к своему кораблю. Тепосо, возглавившему одну из боевых бригад, выпала честь ступить на "Санта Марию", Паргауну — на «Тринидад», Валуору, брату вождя, — на "Марию Глориосу".

Галионы стояли на якорях довольно близко друг к другу, расстояние между ними соответствовало примерно двум кабельтовым,[35] поэтому действия нападающих должны были быть на редкость четкими, организованными с соблюдением всех особенностей и нюансов специфической операции.

Джулия, наблюдая из-за укрытия за кораблями, ещё раз проверила теоретическую готовность подруг и начальников индейских отрядов.

Вроде бы все было готово: командиры кораблей получили щедрый подарок индейцев — по несколько кувшинов вина, наемные рабочие уже томились в плену под бдительным оком урукуев, вожди горели нетерпением, а главные исполнители были сосредоточены и спокойны, как всегда.

Оставалось только ждать.

— Осторожнее, — напутствовал Лори Тепосо, который порывался на захват вместе с амазонками. Ему мягко, но настойчиво отказали, отведя не менее ответственную роль. — Ты очень смелая. Ты мне нравишься.

— Обещаю быть благоразумной.

Джулия дала команду к началу операции, когда, по её мнению, наступила полночь.

Две пироги бесшумно прильнули к "Санта Марии". Одна остановилась у кормового подзора,[36] другая — под бушпритом.[37] Дороти скользнула в воду и, сделав несколько сильных гребков, ухватилась за якорную цепь. Подтягиваясь на руках и помогая себе ногами, она быстро достигла клюза,[38] зацепилась рукой за планшир[39] и перекатила через него свое тело. Ее действия в точности повторила Фей, только с другого борта. Вжавшись в фальшборт, они внимательно осмотрели палубу.

Никого.

Дороти подползла к фок-мачте и выпрямилась. Вдоль борта промелькнула черная тень подруги. Миновав шкафут, она замерла напротив грот-мачты. Дороти тоже сменила положение, и они вдвоем стали на одной линии возле люка, ведущего в кубрики матросов и на батарейную палубу.

С другой стороны судна действия проходили почти так же. Джулия и Лори находились уже на квартердеке,[40] возле трапа, ведущего к каютам задней части корабля. Лори, подобно пауку, упираясь руками и ногами, висела над водой, заглядывая в кормовые окна.

— Перед её взором предстала роскошная каюта командора с персидскими коврами на полу, кушеткой кордовской кожи с позолоченной резьбой, переборками и пиллерсами[41] в виде античных скульптур.

На кушетке, обдавая винными парами золотые узоры, спал человек в расстегнутом коричневом камзоле. На краю стола стояли глиняный кувшин и четыре бокала; красивая скатерть была в плачевном состоянии от пролитого на неё вина. Судя по вольности, с которой временный хозяин в отсутствие законного обладателя каюты расположился в дорогих покоях, можно было с уверенностью предположить, что это не кто иной, как шкипер "Санта Марии" Диего Санчес. Кроме него, в помещении никого не было.

Лори ухватилась рукой за створку среднего окна и встала на широкий подоконник коленями. Потолок каюты был довольно высоким, и Лори узрела в самом его центре массивную серебряную люстру, коптившую дюжиной свечей. В мозги стремительно влезло непреодолимое желание эффектного появления.

"Выдержит или нет?" — подумала она и, совершенно забыв, что весит на 30–40 фунтов больше обычного, определенно решила: выдержит. Смерив расстояние до люстры, Лори села на корточки и, вытянув руки, прыгнула, чтобы, использовав светильник наподобие маятника, в самом конце поступательного движения сгруппироваться и предстать перед ошеломленным шкипером.

Легкость операции наложила отпечаток небрежности, и сложность предыдущих, в которых ей довелось участвовать, породила беспечность и удаль.

Вверху бимса[42] что-то затрещало, и Лори, красиво вытянув свое тело в горизонтальное положение, почувствовала, что сгруппироваться уже не успеет. С люстрой в прямых руках она грохнулась спиной на стол, на мгновение увидев расплывчатую радугу.

Диего Санчес вскочил с кушетки и дико уставился на бронзовую фигуру с серебряным подсвечником в руках. Поначалу, пока Лори приходила в себя, он с хмельной головы подумал, что она откуда-нибудь отвалилась; он даже взглянул на соседние пиллерсы — все было в порядке. Фигура неожиданно села, и Диего Санчес отпрыгнул назад, безумно выпучив глаза.

— Извините, — сказала Лори, чем окончательно добила бедного шкипера. Я нечаянно. Плохо закрепили.

Вслед за этим в каюту влетела выбитая дверь, и Санчес увидел ещё одну амазонку.

Джулия мгновенно оценила обстановку и, сверкнув на Лори глазами, быстро выбежала на площадку, где, проломив ещё одну дверь и придавив кого-то из команды, приступила к решительным действиям.

А рядом работала Паола.

Пятеро моряков, оставив рундуки, на которых отдыхали, двинулись навстречу обладательнице третьего дана школы кекусинкай. Коротко подпрыгнув, она ударила ногой в грудь оказавшегося ближе всего к ней коренастого офицера и, так как была левшой, очистила сначала правый, неудобный для себя фланг, свалив жестким ударом локтя ещё одного нападавшего. Слева остались трое, явно готовые к обороне. Паола сделала быстрый шаг навстречу и хлестко, с двух рук, нокаутировала схватившегося за кинжал высокого матроса. Четвертому она наступила на бедро и обхватила его затылок руками. Оттолкнувшись ногой от бедра, Паола отпустила его голову, коленом другой ноги ударяя в подбородок. Это был её коронный прием, и матрос отлетел далеко в сторону, ударившись головой о стену. Пятый, дернувшийся было за спину Паолы, снова очутился лежащим на рундуке.

Теперь назад. Еще одна каюта. Но возле двери уже стояла Лори и, сбивая в кровь кулаки, вколачивала вылезавших матросов обратно. Появилась Джулия. Она действовала не так жестко, как Паола, но не менее эффективно.

— Сколько у тебя? — спросила она.

— Пятеро, — ответила Паола.

Лори досталось столько же, значит, считая шкипера, получалось шестнадцать. Еще десяток матросов находились, вероятно, в каютах на шкафуте.

— Паола, ты — к Дороти и Фей, а мы закончим здесь.

Та быстро поднялась по трапу, а Джулия уничтожающе взглянула на Лори:

— С тобой, красавица, у меня будет отдельный разговор. Прямо убить тебя хочется!

— Упала, — серьезно сказала Лори, невинно глядя на командира.

— "Упала!.." Давай всех в одну каюту.

Ошеломленные, избитые матросы во главе с Диего Санчесом, были согнаны в крайнюю каюту. Шкипер, перегнувшись в поясе, выглянул в окно. В свете луны он увидел два десятка каноэ с индейцами, неслышно подплывающих к кораблю.

По трапу спустилась Паола, неся бочонок с порохом. На него дали посмотреть пленникам.

— Любая возня в каюте — я уж не говорю о криках, — предупредила Джулия, — расценивается как провокационные действия. Ответная реакция будет незамедлительной, и вы взлетите на воздух.

Дверь закрыли.

Через планшир опустили трап, и Тепосо во главе пяти десятков индейцев поднялся на палубу. Они заняли посты, и амазонки устремились к «Тринидаду».

Сценарий был тот же. Джулия посчитала ненужным предупреждать Лори, но, когда все заняли свои места перед штурмом, в каюте капитана Гарсии де Сорья раздался грохот.

Джулия, ругаясь последними словами, снова вышибла дверь, но ожидаемой картины не увидела. Комната была густо населена, и Лори с завидным хладнокровием, как медведь, раздавала тяжелые удары налево и направо. Джулия помогла ей с одним дюжим офицером и вернулась в коридор.

Спустя 15 минут Паргаун и его воины ступили на борт «Тринидада». А ещё через час все три корабля были в руках урукуев.

Амазонки находились на только что захваченном галионе "Мария Глориоса" и детальный осмотр решили начать с него. Впрочем, разницы не было, корабли отличались только названиями да каюта командора на "Санта Марии" была более роскошна, нежели другие. В первую очередь Джулию интересовала батарейная палуба, но, так как время суток было ещё темным, она отложила её осмотр до рассвета. А сейчас приказала доставить к ней капитанов всех кораблей вместе с судовыми журналами. На воду спустили две шлюпки, и Паола с пятью индейцами отправилась выполнять приказ.

Джулия расположилась в каюте капитана и беседовала с Фей и Дороти.

— Фей, у тебя есть определенный план минирования кораблей?

— Конечно. Я заглядывала в крюйт-камеры,[43] пороха достаточно.

— Можно спустить пушки с батарейной палубы в трюм, — подала совет Дороти, — и расположить их на уровне ватерлинии ближе к носу кораблей. Соединить их вместе, чтобы они выстрелили одновременно, труда не составит. Считай, только этим мы полностью выведем галионы из строя: лопнут переборки, шпангоуты[44] разорвет плюс, естественно, дыры в борту. Корабли сразу нахлебаются воды.

— Возни много, — сморщилась Фей. — Надежнее и проще заложить заряд в той же носовой части. Рванет так, что и бушприта не останется.

— Мне нравятся оба варианта, хотя я склоняюсь в сторону простоты. Приступите к работе с рассветом, а пока посидите и поспорьте.

— А мне что делать? — спросила Лори.

— Тебе — вешать люстру, — отозвалась Джулия.

И вдруг расхохоталась, вспоминая привлекательную позу Лори на столе. Да ещё светильник в руках.

— Ты что, подсвечивала ему? — сквозь слезы спросила она, имея в виду Диего Санчеса.

— Знаешь, как больно было, — обиделась Лори, показывая громадный синяк на пояснице. — По-моему, я на кувшин свалилась.

Тут уже и остальные присоединились к Джулии.

А на берегу бодрствующие индейцы тоже радовались удаче и улыбались, слушая заливистый смех, раздававшийся с корабля: "А я ему говорю: ой, извините, я нечаянно свалилась…" — "А я думаю, ну, все, хана Лори. Разбегаюсь, бах! — по двери ногой, — а там…" — "Ой, говорю, что это вы так плохо прибили люстру?.." — "А капитан стоит над ней и не знает что делать…"

Через полчаса все капитаны были доставлены на "Марию Глориосу". Джулия приняла их в каюте, указав рукой на свободные стулья.

— Прошу вас, сеньоры, садитесь.

Те неловко переглянулись, но предложение приняли, положив перед собой на столе судовые журналы.

Джулия улыбнулась. Сейчас она походила на строгого ревизора, неожиданно прибывшего инспектировать в далекую провинцию. Эта мысль ей понравилась, с неё она и повела разговор.

— Что творится у вас на кораблях? — грозно спросила она. — Вертеп какой-то! Вы что же думаете, раз дона Иларио нет, вам можно и пьянствовать, и забросить все судовые работы?

Капитаны снова переглянулись. Если они надеялись, что, прибыв на "Марию Глориосу", получат хоть какие-то объяснения произошедшего, то сейчас запутались окончательно. Десятки вопросов крутились в головах, но все молчали.

А Джулия продолжала «разносить» капитанов.

— Вы, кажется, капитан этого судна? — она прицелилась пальцем в Химено Франциско, на скуле которого багровел огромный кровоподтек.

— Да, — сказал он, почтительно приподнимая свой зад со стула.

— Сидите. Вы столько времени провели в разгуле, что, кроме вина, других запахов не различаете. На "Санта Марии" — там, ничего, вроде бы нормально, но здесь, извините за выражение, воняет. Амбре. Из трюма несет застоялой водой и, я имею подозрение, нечистотами. Извините, капитан, я тут без спроса порылась в вашем буфете.

Джулия разложила перед ними перья и чернила.

— Прошу вас детально описать в судовых журналах то, что произошло. Вы пробудете в этой каюте до полудня, после чего вас препроводят в форт. Команды кораблей отправятся туда с рассветом. Хочу предупредить вас, господа, чтобы вы не предпринимали попыток к бегству. А: это бессмысленно, потому что бежать вам некуда. Б: вас будут строго охранять не одна сотня индейцев, которые получат от меня приказ стрелять на поражение. Но беспокоиться вам нечего, и это — В: вы не будете нуждаться ни в чем — вода, пища… и даже вино. В разумном количестве, естественно.

Капитанов немного отпустило, они в третий раз переглянулись, но уже с явным облегчением, хотя и с туманными головами.

От Джулии не укрылось это, и она поставила на стол наполовину наполненный вином кувшин.

— Я хочу, чтобы ваши головы прояснились, а руки не тряслись. Налейте себе по полбокала и приступайте к работе.

— Простите, сеньора, — сказал Гарсия де Сорья, промочив горло. — Могу я задать вам вопрос?

— Можете.

— Вот вы упомянули здесь дона Иларио, не хотите ли вы сказать, что это он вас послал?

— Да что вы, любезный! Налейте себе ещё вина!

— А он жив?

— Интересно следить за ходом ваших мыслей, — заметила Джулия. — Вы кидаетесь из крайности в крайность. А вам самому как хотелось бы? Чтобы он был мертв?

— Да нет, сеньора.

— В вашем «да» звучит игра чувств. Что ж, поиграйте на печальном: он жив. Но попал в такую скверную историю, что я ему не завидую.

— А нельзя ли узнать цель ваших действий? — спросил Диего Санчес.

— Ба! Да она яснее ясного. Препятствовать вашему войску в возращении на родину. На этом, дорогие капитаны, закончим дискуссию и возьмемся за дело.

— А, простите, с чего начать?

Джулия улыбнулась и позвала Лори. Усадив её на свое место, она сказала:

— Начните с нее. Я думаю, глядя на эту юную сеньору, каждому из вас что-нибудь да припомнится. Но пока не ставьте после написанного даты и свои подписи. К полудню вам будет что дописать, после чего вы сдадите журналы мне. Приступайте, джентльмены.

Когда в полдень капитаны вышли на палубу, они не узнали своих кораблей: рангоут[45] и такелаж[46] оставались на месте, но вот парусов не было.

Пока они находились во временном заточении, команды были препровождены на палубу и под присмотром сотен индейцев живо сняли паруса. Их на шлюпках перевезли на берег и складировали в большую кучу. Капитаны увидели три огромных бело-серых копны драгоценной материи, которые стоили гораздо дороже, чем три подобные кучи золота. Рядом сновали индейцы, обкладывая их сухим хворостом.

Далее Джулия показала и разъяснила шкиперам принцип действия трудов Фей и Дороти. Капитаны были поражены четкостью и слаженностью работы команды Джулии, а сама же она назвала это оперативностью.

В журналы были занесены соответствующие записи, и матросы встретили своих начальников внутри форта.

Джулия ещё раз побывала на "Санта Марии", заглянув в каюту Хуана де Иларио. Она пролистала книгу Петра Каместора, перебрала личные вещи командора, впитывая через них знания об их хозяине; села в его кресло, положила перед собой книгу и попробовала представить себе грозного конкистадора. Вскоре ей предстояла дуэль с ним, исход которой будет зависеть от того, как хорошо она сумеет подготовиться к поединку. Она открыла его гардероб и долго вертела в руках костюм из фиолетовой тафты. Но взяла ещё один — коричневый. Этого было, конечно, мало, но, слазив ещё и в рундук одного из матросов, она нашла то, что искала: длинную кривую иголку и моток ниток. Обратная дорога неблизкая, и, сидя в пироге, она сумеет что-то перешить, перекроить, чтобы предстать перед доном Иларио в цивилизованном виде.

Джулия открыла несессер и нашла в нем письменные принадлежности и листы пергамента, увенчанные испанским гербом.

"Это будет символично — написать послание профессору Харлану на личной бумаге командора его же пером". Она закрыла несессер и взяла его с собой.

Глава VIII

Ночь, как всегда быстро, забросала небосклон яркими звездами. Тишина, скользя по каменным мостовым улиц, обволакивала дома и струилась в проемы дверей, затыкая уши спящих завоевателей. И хотя бились в груди сердца и вырывалось наружу негромкое дыхание, город, в котором совсем недавно бурлила жизнь, походил на страну мертвецов. Опутанные паутиной гамаков тела походили на жуткие коконы неорганического существа. Оно бдительно охраняло покой своих детей, которые вскоре холодными толпами будут слепо бродить по серым булыжникам мостовых, совершая ещё одно преступление, но уже против времени; они будут убивать его, чтобы, разорвав его оболочку на куски, нацепить на себя ломкими плащами и устроить очередной маскарад. На этом празднике теней будет присутствовать только один персонаж, одна маска, и они будут узнавать друг в друге себя, а узнав, разбредутся, забираясь в гамаки-паутины.

Каменный город, гранитные сердца, ледяное дыхание…

Среди многих десятков коконов один был более беспокойным и не слышал беззвучных слов колыбельной; он не спал. Но он был любимым ребенком Существа, оно игриво потакало ему, закрывая мертвые глаза на его шалости. Прислушавшись к дыханию своих братьев, непоседа осторожно освободился от пут гамака и, ещё раз проверяя, все ли спят, осторожно двинулся к выходу. Мать не баловала любимца игрушками, и он сам решил найти себе развлечение, уверенно продвигаясь к мрачному, высокому зданию. Там, под толстой каменной плитой, бились горячие сердца и, несмотря на толщу каменного мешка, слышалось настоящее жаркое дыхание.

Дремавший Гонсало Муньос вздрогнул от чьего-то прикосновения и испуганно вскочил, едва не свалив коптивший факел.

Кортес тихо рассмеялся в нос, не приоткрывая губ.

Муньос узнал его и опустился на место.

— Как вы меня напугали, сеньор!..

Обычно пожилого стражника, дежурившего ночью, никто не беспокоил посещениями, разве что тот молодой дворянин, Антоньо Руис. Но тот приходил с рассветом, чтобы самому вывести и накормить детей. Муньос посетовал на то, что и сам справится со своими обязанностями, однако смотрел на него сочувственно. Дети быстро набирали силы, ели с аппетитом, ласково поглядывая на Руиса. "Все дети чувствуют доброту", — думал Гонсало, приписывая необычно хорошее настроение пленников Антоньо. Но у того у самого со здоровьем было неважно, и вчера Муньос слегка пожурил его, уговаривая не вставать так рано и хорошенько отдохнуть. Руис улыбнулся, уступая ворчливому солдату, он сказал, что завтра придет позже.

Колючие глаза Кортеса никогда не нравились Муньосу, и он сразу почувствовал недоброе в ночном визите.

— Надеюсь, ничего не случилось, сеньор?

— Нет, Муньос, все в порядке. Ты пока открывай вход в подземелье, а я посвечу тебе.

— Не знаю, зачем вам это понадобилось, сеньор, но дети спят.

Кортес прищурился, успокаивая пальцем нервный тик под глазом.

— Я же не просил тебя докладывать, что они делают, я только сказал тебе, чтобы ты открыл вход. Живее, Муньос, — зловеще попросил он.

Стражник, качая головой, поднялся и сдвинул плиту.

Кортес скользнул вниз, держа в руке факел. Он посветил налево, потом направо и остановил свой взгляд на высокой девочке с большими карими глазами. Она инстинктивно вцепилась в руку сидящего рядом с ней мальчика.

— Ты, — Кортес наставил на неё палец, — выходи.

Девочка не шелохнулась.

Тогда Кортес схватил её за плечо и потащил за собой наверх.

— Закрывай, — приказал он Муньосу.

— Ей-богу, сеньор, зря вы это делаете.

— Я? — Кортес глумливо улыбнулся. — Меня здесь вообще не было. Ты меня не видел, понял? Это в твоих же интересах, — прошипел он, сверкая безумными глазами. — Все, кто не понял меня с первого раза, горько жалели об этом. До рассвета у тебя есть время, так что подумай.

Он, не выпуская плеча девочки и причиняя ей боль, поволок её к выходу.

Аницу, трепеща от страха, старалась успевать за ним, дергая горевшей огнем рукой.

Дойдя до ворот города, где спали двое караульных, Кортес бросил собакам два куска мяса, отпустил свою хватку и зажал девочке рот, прижимая другую руку к затылку. Аницу забилась в его руках, но он сильнее сдавил её, продолжая тащить к темной стене леса.

Миновав черные стволы деревьев и немного углубившись в чащу, Кортес бросил Аницу на траву. Она вскочила, сделав попытку убежать, но он ударил её по лицу и, глядя на лежащее тело, стал медленно отстегивать кожаную перевязь, освобождая себя от ненужной теперь шпаги и кинжала.

Кили нашла Аницу возле высокого бука. Ночью пума резвилась, гоняя шумных обезьян, не причиняя, однако, им вреда. Только под утро она принесла на маленькую лужайку свою жертву и, негромко порыкивая, лакомилась сладким мясом. Забросав листьями и землей остатки недоеденной тушки, она села на задние лапы и стала умываться. Кили хотелось привести свою шерсть в надлежащий вид перед тем как отправиться к своим подругам, чтобы сладко дремать в тени шалаша, чувствуя тепло их горячих и нежных рук.

Мягко ступая вдоль узкого ручейка, который непременно приведет её к цели, Кили вдруг насторожилась, поведя носом в сторону бука. Запах был знакомый, наверное, кто-нибудь из её подруг находился поблизости. Она, не таясь, зашуршала травой, направляясь к толстому стволу дерева.

Увидев неподвижно сидящую незнакомую ей девушку, Кили остановилась, не дойдя до неё двух шагов. Эта девушка была похожа на Оллу, но была меньше. И ещё она была ранена. Правда, в глазах пумы, раны были несерьезные запекшиеся от крови губы, шея в кровоподтеках и глубоко исцарапанная грудь. Но девушке было плохо, она страдала.

Кили уловила какую-то тоску в глазах, отрешенность и… надежду. Ей показалось, что девушка как-то просяще смотрит на неё — огромного зверя с крепкими когтями и беспощадными клыками. Весь облик маленького существа напомнил Кили задушенную ночью обезьяну, её жертву. Но обезьяна отчаянно сопротивлялась, чувствуя неминуемую гибель, и от неё исходил пьянящий кровь дух страха и запах смерти; и для Кили это было не менее важно, чем сама горячая плоть, которая насытит её. Это было торжество победы, хмельное чувство превосходства в уголке своего царства, где она была хозяйкой. А эта девушка как бы сама предлагала себя в жертву, не противясь, даже прося об этом. И от неё не исходил тот будоражащий кровь запах страха.

Странно…

Кили приблизилась вплотную к широко открытым глазам, ловя частые и гулкие удары сердца. Она обнюхала длинные волосы, которые далекой волной сохранившегося аромата напомнили волосы Оллы. Она опустила голову и лизнула изодранную грудь. Девушка вздрогнула, и её тело затрепетало; но она не двинулась с места, а только ещё больше открыла глаза, прося, умоляя и даже проявляя нетерпение.

Странно.

Кили ещё раз лизнула рану и легла рядом. Ей хотелось, чтобы девушка погладила её, но она знала, что не дождется этого. Ясно было, что её спутница хочет умереть, но её раны не представляли опасности, она будет жить. Другое дело — раны смертельные, тогда можно уйти в пустынное место и ждать смерти или сойтись с отчаянной решимостью в неравном поединке и погибнуть. Девушка просто ошиблась, не поняла внутреннего чутья, которое обычно в таких случаях промахов не допускает. Кили, успокоившись, зевнула и закрыла глаза.

Но задремать ей не удалось, чьи-то шаги вспугнули подкрадывающийся сон. Они были громкие и неравномерные, принадлежащие ещё одному человеку. Кили недовольно фыркнула — придется вставать, чтобы узнать, кто так смело ходит в её лесу — то останавливаясь ненадолго, то снова громко шаркая, вспугивая стаи пестрых птиц. У неё сложилось впечатление, что этот новый человек что-то ищет.

Покосив глазом на неподвижную девочку, Кили осторожно пересекла крохотную полянку и ткнулась мордой в редкие кусты ежевики, сквозь которые увидела того, кто нарушил её сон. Она решила отплатить по-своему. И, словно притирая задние лапы к земле, сделала несколько покачивающих движений задом, готовясь к прыжку. Выждав удобный момент, когда человек очередной раз нагнулся к земле, она сильно оттолкнулась, вытягивая тело во всю длину, на мгновение зависнув над ошеломленным незнакомцем. Она опустилась позади него и, выгнув спину дугой и прижав уши к голове, страшно зашипела.

Цветы выпали из рук потрясенного Антоньо, и он долго не мог отвести взгляд от горящих зеленым огнем глаз кошки. Его тело сковало мрамором, но все равно прочный камень дал трещины от внутренней дрожи и неистово колотящегося сердца. Но плоть приобрела привычную упругость мышц только тогда, когда Кили так же как неожиданно появилась, так и расслабилась, опуская низкое брюхо на траву. Она узнала человека, который приходил к её подругам.

А вот внутри Антоньо боролось сомнение: "Она или нет?" Кили он видел несколько раз, но чем отличается одна пума от другой? Может, их здесь множество, хотя, часто бродя по лесу, он не встретил ни одного хищного зверя. Никаких отличительных черт Кили он не запомнил. "Хоть бы ошейник пристегнули", — подумал он и, наконец, решился открыть рот.

— К-к-или? — заикаясь спросил он. И в широком зевке так хотевшей спать пумы отчетливо увидел: "Да-а-а-а…"

Антоньо нервно рассмеялся, сгибая одеревеневшие ноги, чтобы собрать цветы.

Он каждое утро собирал их целую охапку, мысленно представляя, что дарит их Олле. Но на подходе к заветной поляне выбрасывал красивые букеты в кусты, чувствуя всю нелепость и бесполезность своего не свершившегося поступка. Она даже не взглянет на целое произведение искусства в его руках в виде умело подобранных желтых орхидей, пунцовых жаксоний, синих ипомей в обрамлении зеленых былинок пушистой травы. Мало того, она ещё больше будет презирать его, а другие сочувственно ухмыльнутся и, может, поймут его чувства, но эти усмешки будут ничуть не слабей хлесткого удара холодных глаз Оллы. И тогда он просто не сможет приходить к ним, не вынесет к себе сочувствия.

Антоньо подобрал цветы и сорвал ещё один, и тут Кили встрепенулась, вспомнив о девушке, оставленной ею у бука: пусть этот человек поможет другому, которому плохо, который хочет уйти из жизни.

Она прыгнула к ежевичным кустам и оглянулась, выражая всем своим видом приглашение следовать за собой.

Антоньо не понял, хотя они смотрели глаза в глаза.

Новый прыжок, теперь уже за ежевичник. И ещё один пристальный взгляд.

Ничего.

Кили терпеливо проделала обратные действия и с завидным упрямством повторила оба прыжка. Потом еще.

Ну, наконец-то! По-видимому, до человека стал доходить смысл уже надоевших ей скачков.

"По-моему, она зовет меня за собой, — Антоньо внимательно смотрел на Кили по ту сторону кустов. — Что ей от меня надо?" И вдруг далеко отшвырнул от себя цветы. Ну, конечно же, там Олла, которая больше всех была привязана к пуме; ему даже показалось, что она является хозяйкой этого животного, и это устраивало его и соответствовало его прежним мечтам о прекрасной охотнице. Нет, он ни за что не пойдет за пумой!

Антоньо повернулся и направился прочь, оставляя недоуменную Кили в выжидающей позе.

А ей казалось, что он понял ее… Она, наверное, сказала "эх!", сердито фыркнув носом и досадливо шевеля кусты длинным хвостом. Попробовать ещё раз? Надоело. Но та девушка под деревом нуждается в помощи!

Была не была.

Кили быстро обогнала человека, преграждая ему путь. Ну, посмотри на меня, говорили её глаза. Другие люди меня всегда понимали. Смотри еще… Так, хорошо… Ну!.. Молодец, человек!

Теперь уже Кили догоняла его. А Антоньо ругал себя последними словами за медлительность и несообразительность. Там наверняка была Олла, но с ней что-то случилось. Недаром Кили так настойчиво звала его за собой. В голове крутились картины — одна мрачнее другой, сердце грохотало вовсю: только бы успеть!

Антоньо перепрыгнул через кусты. Так, теперь куда?

За мной! — мелькнул впереди оранжевый хвост.

Не добежав до бука пяти шагов, Антоньо словно напоролся на каменную стену. Под ногами заскрипела упругая трава, и ещё не затих её стон, как Антоньо рухнул на колени, царапая ногтями посеревшее лицо.

"Нет, Господи, нет!"

Его затрясло, как в лихорадке, глаза, смотревшие через желтую пелену, не могли оторваться от измученного тела Аницу.

Сухие до этого глаза девочки стали наполняться влагой, когда увидели высокого солдата.

Чувствуя острую боль в сломанной руке, Антоньо подхватил Аницу на руки и быстро побежал вдоль ручья, оставляя маленькую поляну, где вчера ночью Аницу, страдая от боли, молила Бога только об одном — чтобы не умереть от рук грязного чудовища, надругавшегося над её телом. "Потом, Великий Альма, — хрипела она, — в любую секунду, но только не при нем. Я не отдам ему свою душу…"

Кили следовала рядом. Она щурила глаза на Антоньо, видя, как ловко он преодолевает встречающиеся на пути валуны и камни.

— Кто это сделал? — Сара схватила Антоньо за широкий рукав рубахи и резко притянула к себе. — Ну! Не молчи, ты же должен знать!

Но неожиданно обмякла и отпустила ткань, слегка ткнув Антоньо в грудь, прося этим действием прощения. Он понимающе кивнул, глядя вслед Олле, уводившей Аницу в шалаш.

Дорогой девочка крепко сжимала шею Антоньо, который уже второй раз открывал перед ней дверь из мрака и отчаянья, появляясь тогда, когда уже не было сил не только бороться, не было сил вобрать в себя воздух. Он был похож на посланника божьего, который одним словом заставляет верить и одним взглядом повелевает жить. И сейчас он вдохнул в её остывшую грудь столько воздуха, сколько пожелала сама Аницу: она увидит Дилу и Литуана и будет готова ступить на небеса. Здесь, на Земле, её жизнь закончилась. И, после объятий жриц и горячего прикосновения ладони Литуана, Аницу снова ушла в себя, погасив на короткое время вспыхнувшие глаза.

— Где ты её нашел? — спросила Сара, стараясь не смотреть на Антоньо.

— Напротив города, за буковой рощей. Там была Кили, это она привела меня к девочке.

— А ты что там делал — собирал цветы?

Антоньо густо покраснел и опустил глаза.

— Зачем рвешь, если не даришь? Коли ты их преподносишь мысленно, то и собирай соответственно. А вообще, знаешь, не время сейчас. Особенно сейчас. Когда все усугубилось. — Сара немного помолчала. — Но ты меня не слушай, Тони, я серьезная и сухая женщина. Мне тридцать три года, а я куда старше, хотя и выгляжу моложе.

Антоньо, занятый мыслями о случившемся, все равно не мог не удивиться, пытаясь вникнуть в смысл сказанного Сарой. Он вопросительно посмотрел на нее.

— Ничего, скоро поймешь. Многие меня не понимают, подначивают, смеются. Но я не обижаюсь. Я понимаю и вижу мир под другим углом. Если для всех туман, я наклоняюсь настолько, чтобы смотреть под него, а не таращусь на молочную пелену, на которую сколько не смотри, все равно ничего не увидишь. Некоторые врубают противотуманные фонари и орут: "Ура! Мы видим!" Но ничего боги не видят — это обман. Поэтому и в чувствах твоих разбираться не буду, мне скучно заниматься этим. Чувства — они нерациональны, это не мое, так же как и эмоции не всегда для меня, хотя они и находятся в очень близком родстве.

Она немного помолчала.

— А вот объяснить их природу — запросто. Твое чувство родилось, и мне уже неинтересно, потому что вот оно, чего в нем копаться? И мне просто смешно иногда слышать: а ты разберись в моих чувствах! — и хочется ответить: а ты разберись в самолете! Развинти его, расковыряй двигатель, и все поймешь. Но только смотреть впоследствии будешь рентгеновскими лучами; вместо красочного фюзеляжа с надписью по борту «Airline» перед тобой предстанут шины и кабели, бензопроводы, турбины и алюминиевый каркас разодранных сидений. Так что нечего в чувствах разбираться, они красивы в целом, как прекрасен, например, невыпотрошенный белый лебедь.

Глаза у Сары были грустные, в уголках губ застыла горечь.

— Извини меня, Тони, это я от злости. Я вообще злая и завистливая. Тебе вот завидую. Потому что знаю наперед — пройдет совсем немного времени, и ты не выбросишь свой очередной букет. Кстати, я уже устала лазить по кустам и собирать их. Они очень красивые, жалко, и я их отношу в шатер. Олле они нравятся, правда, она не знает, кто срывает эти цветы.

— Спасибо вам, Сара.

— Пожалуйста. Сегодня шестые сутки истекают, как ушли девчонки. Я думаю, к вечеру будут. Завтра утром приходи.

— Я обязательно приду.

Сара сказала неправду Антоньо о том, что она ничего не чувствует; не далее как вчера ночью она плакала. Только глаза были не её и губы, произносившие непривычные слова языка альмаеков, принадлежали не ей…

После того как Джулия с отрядом покинули лагерь, отправляясь на операцию, Сара привлекла себе в учителя языка альмаеков Литуана и Таемину. Она хотела общаться с ними непосредственно, не прибегая к помощи Тепосо. К тому же последнего эту неделю не будет. Общение посредством жестов и взаимных догадок способной к языкам Саре было обременительно и скучно.

Литуан был ещё очень слаб и находился на ногах всего несколько минут в сутки; долгие разговоры его тоже утомляли. Поэтому основной учительницей Сары стала Таемина.

Начали обучение, как водится, с простого: рука, нога, голова, глаза… Потом переключились на природу — трава, дерево, вода, рыба… Вслед за существительными пошли глаголы, наречия.

По звучанию язык альмаеков показался Саре схожим с хинди, но, конечно, принципиально отличался. К концу третьего дня обучения ей удалось сделать то, чего Тепосо добился за месяц. Она подолгу беседовала с Таеминой, все больше и больше узнавая об этом народе и много рассказывала Литуану о своей жизни.

Священнику было сложно понять, к примеру, предназначение отряда Джулии, но он уяснил это по-своему. Дух Великой Дилы и её подруг является неким небесным органом, который защищает слабых и карает виновных. Они появляются тогда, когда вышестоящие над ними духи, испробовав все средства, подключают последнюю, чрезвычайную инстанцию. Перед тем как прийти на помощь альмаекам, Дила спасла детей на большом судне, которое передвигается по небу. Они всесильны, иногда заранее предупреждают о грозящей опасности.

Литуан ещё раз поблагодарил Сару и вновь покаялся, что пренебрег предостережением Дилы.

— О каком предостережении идет речь? — спросила Сара, удивленно глядя на священника.

Литуан ответил таким же взглядом и попросил Таемину произнести священные слова. Жрица сложила на груди руки и торжественно заговорила:

— "И придут с дальних земель люди. Будут одеты они в железо, и принесут они зло… Не послушает упрямый и доблестный вождь моих предостережений, погубит свой народ… И будут они безжалостно уничтожены пришельцами… Так уже было, так и останется… И даст тот взрыв силу жрицам, чтобы спасти последних уцелевших… И не дает мне время оставаться дольше, и я плачу сейчас, и буду плакать — тогда".

Сара натянуто улыбнулась, поблагодарив Таемину. Вопрошающие глаза Литуана заставили её обратиться и к нему.

— Да, Литуан, мы предупреждали вас, но…

— Мы не послушали, — докончил он. — И не смогли бы воспользоваться этим никогда. Не в духе нашего народа убегать и прятаться, откупаться и становиться рабами. В этих словах был весь вождь Атуак и его дети. Знание о поражении было для нас факелом духовной победы. Видно, угодно было Богу взять в свое царство такие крепкие души, о которых слагают легенды. Бог велик, и мы принесли ему в жертву себя, не колеблясь ни одного мгновения. И мы, его избранные, горды этим.

Сара внимательно выслушала Литуана, который говорил от всего сердца. В его словах присутствовала только чистота с примесью гордости; была в них и боль, но отсутствовал фанатизм, присущий ярым служителям некоторых религий.

— Я утомила тебя, Литуан, да и сама хочу отдохнуть. Мне понадобится помощь Таемины, а за тобой присмотрят другие девушки.

Расположившись у ручья, Сара попросила Таемину ещё раз пересказать ей давнее предание. И чем больше слушала, тем больше убеждалась, что это слова не Джулии. Что-то знакомое чувствовала она во всех этих "было, будет, время".

Когда Таемина в третий раз продекламировала предостережение, Сара уже твердо знала, что это её собственные слова; они сплетались в странные порой фразы временных противоречий. Она отпустила молодую жрицу и, заложив руки за голову, легла на траву.

"Этому преданию, если посчитать все поколения, о которых говорил Литуан и Таемина, несколько веков. И я не ошибусь, если определю его возраст пятисотлетней давности. Тот же самый промежуток, который отделяет нас от нашего, настоящего времени. Поскольку эти слова мои, значит, что я отсюда должна перенестись ещё дальше, чтобы предупредить альмаеков. Причем от имени Дилы. Дила… Я совсем упустила из виду её имя, и сама Джулия не напомнила об этом, хотя вопрос очень серьезный. Ведь Литуан назвал её этим именем при первой встрече. Вот откуда он знает её имя, это я скажу им. А если я не сделаю этого предостережения, не будет этих событий. И наоборот. Временные парадоксы. Когда это должно случиться — вероятно, после освобождения детей, так как я ясно сказала, что "сохраню жизнь немногим уцелевшим". То, как мы здесь оказались, это понятно, но вот ещё одна моя реинкарнация — это неожиданность. Теперь вопрос: говорить об этом Джулии или нет? Так, он лишен смысла, отбрасываем его. И что остается? Только ждать. Мой визит к альмаекам будет кратковременным — только произнести предостережение".

Сара посмотрела на вечернее небо и нахмурилась: солнце на горизонте погружалось в черную тучу.

Ночное небо раскололось надвое причудливым зигзагом молнии, и, не теряя ни секунды, оглушительно грянул гром. Крупные капли картечью ударили в шатер; резкий и сильный порыв ветра сбивал их, заставляя под косым углом пробивать стены ветхого убежища.

Вскочившая на ноги Сара испуганно таращилась на гудевшего от напряжения Альму. Литуан, защищаясь от нестерпимого света, идущего от статуи Бога, прикрыл лицо ладонью; жрицы ничком лежали на траве.

Сара почувствовала, как голова её выкручивается назад, глаза уже смотрят через затылок, но боли нет. Она старается противостоять. Тщетно. Будто сорвавшись с "русской горки", она падает спиной вперед, опережая снаряд аттракциона. А тот, раскрыв ужасающую пасть, гонится за нею, изгибая влажные губы. Сара хочет остановиться, она чувствует, как замедляется движение, но холодное прикосновение беззубого рта принуждает её судорожно дернуться и уйти в последний миг от мертвой хватки, продолжая безумную гонку по лабиринтам времени.

Где-то за спиной раздался звук хлопнувшей двери, и Сара ткнулась во что-то мягкое, теряя от этого незначительного толчка сознание.

Но она не полностью впала в забытье, она слышала, как гулкое пространство рождало и тут же гасило неестественно томные звуки тик-так… тик-так… Чей-то сверхбас толкал их справа налево, и они как живые проплывали перед глазами. Тик-так. Тик-так. Бас неожиданно сменился тенором и тут же визгом провалился на высокой ноте. И — нестерпимо громкий треск прыгающего под напором пружины будильника.

Сара открыла глаза.

Желтые языки коптящих светильников; незнакомые, озабоченные лица; всепроницающий взор Альмы.

Атмосфера темного помещения была удушливо-приторной, имела вес и многотонным монолитом прижимала Сару к чему-то плоскому и твердому; дальние предметы казались ей расплывчатыми.

Близорукость.

Сара с трудом подняла руку: она была тонкой, с отвисшей дряблой кожей. Краем глаза поймала у виска седую прядь. Иссохшая грудь трепетала под неровными ударами сердца.

Главная жрица…

Вот почему нельзя терять времени — оно не даст ей оставаться здесь дольше положенного. Износившееся до предела сердце сумеет лишь вытолкнуть дух Сары обратно, не принимая назад свой. Старую, дряхлую жрицу перед смертью посетит озарение, и она, шепелявя беззубым ртом, предупредит свой народ.

— Я… — каркнуло горло, и Сара почувствовала приближение конца.

Как страшно умирать!

Ноги, наверное, были холодны как лед. Потому что две индианки постоянно массировали их руками. Правая сторона тела вообще ничего не чувствовала. Вероятно, паралич.

Сара ещё раз с трудом подняла левую руку и, не сводя глаз с женщин, поманила их к себе скрюченным, посиневшим пальцем. Удушливыми, прерывающимися толчками она стала хрипло выговаривать слова:

— Запомните слово в слово то, что я скажу. Я — дух Великой Пророчицы Дилы…

Она увидела, как шарахнулись от неё две пары глаз.

— Назад! — неожиданно сильно и повелительно прохрипела она. — Позовите сюда ещё кого-нибудь. И дайте воды.

Вода не шла в горло, выливаясь изо рта и стекая по отвисшим щекам, но Сара почувствовала небольшое облегчение.

Пристально вглядевшись в каждое из двадцати лиц, бледневших у её ног, она собрала последние силы и монотонно заговорила:

— Отныне и до скончания веков все жрицы должны быть не старше 22 лет. Выбирайте их из самых высоких и сильных. Пусть постоянно тренируют тело, ибо спасут они однажды наш род от гибели. И не доводите старших жриц до такого состояния. — Сара повысила голос: — Тридцать лет! Все ли понимают меня?

Головы почтительно закивали.

— Вы должны подчиниться моим требованиям. Бог подтвердит, что это не бред выжившей из ума старухи. Скоро ударит молния, и я умру. Умру, как только вспыхнет тело Альмы. Это будет вам знамением. Я — Великая Дила, стоящая на одре смерти, но душой простирающаяся на тысячелетия, заклинаю вас запомнить мои слова и передавать их из поколения в поколение как молитву. Чтобы дошли они до потомков ваших. Еще не скоро грянет тот страшный день, когда не исполнят они волю мою, когда решат по-своему. Но я обязана передать внукам внуков ваших, чтобы уходили с этих мест, ибо придут в эти земли люди, закованные в железо. Позарятся они на богатство ваше и приведут с собой других. Громом и молнией они будут убивать ваш народ, под холодной сталью клинков падут воины…

Сара торопила себя, слыша шум второго вала грозы. Перед ней стояли далекие предки Литуана, Таемины, Оллы, пращуры пленных детей. Наверное, случилось невозможное, но её блеклые глаза наполнились слезами.

— … Я плачу сейчас и буду плакать тогда.

Она уронила руку с поднятым пальцем и отчаянно вперилась в лик Альмы.

Яркая вспышка не ослепила её, но глазам стало больно, когда они ввинтились в толщу времени.

— Сара!.. Сара!..

Кто-то звал её через толщу подушки.

— Сара!.. Сара!..

Чьи-то руки вылили ей на лицо ковш холодной воды.

— Сара!..

Она узнала голос Литуана.

Открыть глаза, чтобы удостовериться.

Слава Богу!

— Сара!..

Подать голос, чтобы они успокоились. И я.

— Все в порядке.

Вымокший до нитки Литуан стоял возле неё на коленях, легонько похлопывая по плечу. Две пары рук поддерживали её под спину, удерживая в сидячем положении. Альма стоял напротив.

"Если бы они не посадили меня, я бы промахнулась".

— Дайте воды.

Но оказалось, что ей вовсе не хочется пить. Жажда мучила ту, старую, умирающую жрицу.

— Мы так испугались за тебя! — воскликнула бледная Таемина. — Думали, тебя убило молнией!

— Все в порядке, — ещё раз повторила Сара.

"Эта миссия выполнена, осталось главное: спасти детей".

Вдруг Сару пронзил озноб.

Она предупредила альмаеков, сказала, что спасет оставшихся в живых детей. Но дети-то ещё находились в плену. Значит, предостережение, долетевшее до этих дней, имело в себе брешь: она, не зная, что случится дальше, заверила потомков в благополучном исходе.

Теперь уверенность, которую Сара почувствовала утром, точило сомнение. Но все же… "Лучше бы вообще этого не знать. Золото мы точно отвоюем у испанцев, его мы видели. А вот дети… Я знаю, что это главнейший фактор, и неужели я не написала бы Харлану, чтобы он хоть как-то намекнул нам, что с детьми будет все в порядке?"

"Кто ты? — беззвучно шепчут губы Сары, которая неподвижно глядит в очи Альмы. — Кто ты, откуда?" — летят её мысли, стараясь пронзить металл.

Альма красив в целом, но Сара пошла против принципа, решив заглянуть внутрь. Паутиной вопросов окутывает она его голову и держит в руках сторожевую нить — а вдруг?..

Дай понять, просит она его, дай хоть крупицу знания о себе. Кто оставил тебя здесь, из каких миров люди, сотворившие тебя? Почему ты поздно позвал нас на помощь, зачем медлил, как допустил, что погибли люди, которые называли тебя отцом? Сколько ещё сил в тебе, которыми ты черпаешь энергию из молний, хватит ли нам её, чтобы вернуться?

Дождь ещё немного остудил землю и деревья и, гонимый ветром, подсвечиваемый яркими зарницами, скрылся вдали. Почти сразу же в небе вспыхнуло солнце, повесив в воздухе качающуюся зыбь испарений.

Прошел всего лишь день — и вот первый тревожный симптом: несчастье с Аницу.

Глава IX

"Никогда себе этого не прощу!" — Джулия, прищурившись, смотрела поверх головы Литуана. Ее полностью захватил гнев, зло на себя. Что-то она упустила, где-то недоглядела, разбирая по косточкам план операции. Большее внимание было уделено чисто техническим вопросам, исполнительским, где она была асом. И это увело её в сторону. Она должна была предвидеть нечто подобное или хотя бы подумать об этом. Но внезапная милость командора относительно детей и удачно пришедшие на ум контрмеры усыпили её внимание. Плюс ко всему — свой человек в стане врагов. Она слишком понадеялась на Антоньо.

Конечно, Джулия могла оправдаться перед собой, сказав, что стопроцентного ничего не бывает, что из двухсот испанцев, уже потерявших человеческий облик, минимум двое должны оказаться супернегодяями. Если только не все. Да будь в их войске десяток Антоньо, и это не уменьшило бы процента произошедшего.

Как бы там ни было, но вина за этого ребенка лежала полностью на ней.

Джулия перевела взгляд на Сару.

— Тони придет сегодня?

— Вряд ли, но завтра утром обещал… Знаешь, Джу, у меня сложилось такое впечатление, что Тони знает того человека.

— Сара, прошу тебя, называй вещи своими именами. Итак, ты сказала, что наш испанец знает этого мерзавца. Что дальше?

— Ничего. Просто подсознательное подозрение.

Джулия скривилась от этой формулировки и вновь попробовала взглянуть на Литуана. Но взгляд уходил дальше, к хаотичным сплетениям корней деревьев, где терялся ручей. Там сидела худенькая девочка, которую Джулия видела впервые и даже не знала её имени. Зато её имя девочка знала хорошо, но лишь мельком взглянула на возвратившихся из похода жриц.

"Богиня хренова!" — обругала себя Джулия и нашла глаза Литуана.

— Она сказала, что не хочет жить или хочет уйти из жизни? — задала Джулия вопрос, надеясь на помощь Тепосо, не беря в расчет Сару. Она ещё не знала, что Сара довольно сносно общается на языке альмаеков. А та незаметно отошла в сторону.

Тепосо, как ни старался, не мог этого перевести, для него были одинаковы оба вопроса. Но для Джулии — нет. Она представляла состояние девочки и Джулии. Прежде чем она заговорит с ней, пытаясь вытащить со дна омута, необходимо было знать всю глубину, на которую она погрузилась. Я не хочу жить — это отчаяние, боль тоска — но ещё не решение. Я хочу уйти из жизни — это уже намерение, причем твердое, в нем отсутствует то «не», за которое можно уцепиться и вытащить девочку. Дети подсознательно выражают свои мысли так, как они их чувствуют; чувства же взрослых уже в той или иной степени тронуты коррозией повседневности, и их искренность трудно различить под слоем накипи обыденности и бывшего в употреблении разочарования. Так же и их намерения: порой за словами не стоит ничего определенного.

Итак, Джулия знала только то, что девочка отказывается принимать пищу, решив тихо уйти из жизни. Она готовилась стать жрицей, свято верила в Бога, и Джулия уже знала, что только одна тема предстоящего разговора может спасти девочку. Хотя Литуан долго беседовал с Аницу, но она слушала его, молчаливо и твердо стоя на своем.

— Пойдем со мной, Тепосо, и постарайся быть точен, переводи мои слова взвешенно, и если что непонятно — лучше переспроси. Жизнь девочки в твоих руках.

— Можешь положиться на меня, — твердо проговорил вождь.

Джулия невольно хмыкнула, уловив в его голосе интонации Лори.

Но Тепосо был строг и серьезен. Его лицо горело возмущением, и он почти не отводил глаз от стены высоких деревьев, за которой была ещё одна стена — кирпичная, приютившая за своей толщью скверну.

Джулия тихо подошла к Аницу и села рядом. Тепосо устроился напротив них, опустив ноги в ручей.

— Давай мы с тобой представим вот что, — тихо начала Джулия, смотря на чистое дно ручья. — Представим, как Бог создал мир. — Она старалась говорить убедительно, спокойно, чтобы её речь не была навязчивой и поучительной.

Тепосо таким же тихим голосом начал переводить, изредка поглядывая на Аницу, открывая для себя тайны сотворения мира. Он дивился своей памяти, которая наверняка это знала, но в силу каких-то причин забыла. Для него все так было понятно, даже как-то торжественно просто, что он вновь поймал себя на мысли, что не знает это, а просто вспоминает. Ведь не должно было быть иначе, когда вначале Бог сотворил небо и землю, отделил свет от тьмы и назвал это днем и ночью. А как можно было забыть второй и третий день великого сотворения, когда появилась вода и суша, названная землею, и она чудесным образом вмиг покрылась зеленой травой и деревьями, приносящими плоды.

И Аницу слегка приподняла голову, поймав глазами лучи одного из двух светил, управляющих днем и ночью. Ящерицы и кузнечики, рыбы и птицы, которых она сейчас видела и слышала, предстали перед ней, будто именно сейчас был четвертый день, когда сказал Бог: "Да произведет вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею, по тверди небесной; плодитесь и размножайтесь…" Она соглашалась с Богом, когда он, видя дело рук своих, говорил, что это хорошо… А вот день шестой, когда по образу своему и подобию сотворил он человека, дабы властвовал он над рыбами и над птицами, над скотом и над всей землею.

— … И люди — его творение, — продолжала Джулия. — И создал он их для цели, известной только ему. Бог велик, в его руках тайны мироздания, и он один знает великий секрет смысла жизни. Вот если мы с тобой задумаем определить — в чем он, смысл жизни, мы окажемся в затруднительном положении. Я долго искала ответ на этот вопрос и даже дошла до того, что предположила, что мы — некое орудие в руках Бога. И тогда получилось что-то зловещее, что-то не от Всевышнего, который добр и милосерден. Значит, это не то. А может, своим орудием нас считает дьявол — вечный соперник Бога, который хочет зла? Растление и зло — вот его сущность, превратить изначальное слово «человек» в страшное — «орудие». Но давай оставим дьявола, не он сотворил мир и не ему знать ответа на вопрос — в чем смысл жизни.

Бог дает жизнь — и только он вправе распоряжаться ею. Уйти из жизни, совершить самоубийство — значит пойти против Бога, совершить величайший из земных грехов. Повторяю: мы не знаем цели Бога и, самовольно уходя из жизни, ставим препятствия на пути его могучего замысла; рушим его идеи, приводя своим слабым характером его в гнев.

Если рассуждать дальше, то получится, что естественная смерть как бы является той малой частью смысла жизни. Только маленькой частью, остальное — там, за пределами нашего понимания. Но Бог откроет нам завесу, когда мы предстанем перед ним, упадем на колени и будем с благоговением взирать на него, поняв, наконец, его грандиозный замысел. Для нас перестанет быть тайной смысл мироздания, и мы станем маленькими частями чего-то большого, непостижимо великого, над чем так долго трудился Бог. Он дает нам мучения, сжигающие наши тела и души, чтобы там, наверху, мы были, может быть, ещё крепче. Клинок выходит крепким только тогда, когда его раскалят в огне, закалив холодной водой.

Аницу слегка повернула к ней голову, и Джулия впервые услышала её голос — красивый и мелодичный.

— А моя мама, сестры и братья — они тоже совершили грех?.. Я просто хочу присоединиться к ним. Если они совершили грех и Бог покарал их, я хочу разделить их участь.

— Знаешь, девочка, это большая проблема. Бог все видит, и это не было самоубийством. Это он сам позвал их.

— Но я чувствую, что Бог зовет и меня.

— Тебя зовет не Бог, тебя зовет дьявол. Ты только представь себе: вот ты ушла из жизни — мы только представляем это, — и встретила на небесах свою мать, и она тебя спрашивает: "Что там? Ты сделала то, о чем просил нас вождь? Ты сумела спасти род альмаеков своим женским началом?" А ведь это была воля не только вождя, его устами говорил Господь. Вас осталось мало, и вам во сто крат будет тяжелее, но от этого и славен будет ваш род, будет могуч, если из жалкого, угасающего уголька вы вновь запылаете. И ваши дети и внуки будут гордиться вами. А если ты уйдешь из жизни, тебе не простят этот поступок здесь и уж конечно там.

Джулия незаметно перевела дух, стараясь не выдавать внутренней дрожи.

— Ты простила свою мать, поняла ее?

— Да.

— Вот видишь, значит, ей, мученице, уготовано двойное прощение — тобой здесь, на земле, и Богом — на небесах. А кто простит тебя?.. Тебя будут жалеть, поминая слабоволием, а твоя мать останется в сердцах как сильная, гордая женщина. Вот различие между двумя самоубийствами. Если тебе жалко только себя, что ж, уходи. А если тебе жалко остальных — ещё меньших, чем ты, детей, то ты останешься.

— Но ведь они все узнают, будут жалеть меня.

— Нет, девочка. Они будут гордиться тобой, твоим сильным характером, зная, что ты не сломалась. Зная, как тебе тяжело и больно. Они будут любить тебя и почитать как сильную девочку.

— Похоже, ты все знаешь, — вздохнула Аницу и решилась взглянуть на Великую Богиню Дилу.

Джулия приняла её в свои объятия, тихо раскачиваясь из стороны в сторону. После долгой дороги она даже не умылась, но слезы, хлынувшие из глаз, исправили положение, ручейками смывая со щек въевшуюся пыль.

Аницу ладонью вытерла ей лицо.

— А ты правда жена Альмы?

— Нет, дитя, у меня другой муж, его зовут Самуэль.

— А он — Бог?

— О, да! — сквозь слезы улыбнулась Джулия, взяв девочку за руки. Знаешь, я что-то проголодалась. Не составишь мне компанию?

— Можно, я ещё немного посижу здесь?

— Конечно, можно.

Джулия поцеловала Аницу в лоб и кивнула Тепосо: «Пошли».

Отозвав в сторону Лори, она положила ей на плечо руку.

— Лори, я тебе больше не командир, и ты вправе вот с этого момента не подчиняться моим приказам.

— Можешь не продолжать, Джу, я — ясновидящая.

— Вот поэтому я к тебе и обращаюсь. Я тебе и слова не скажу, если узнаю, что за сегодняшнюю ночь ты перебьешь весь гарнизон в городе. Я равнодушно пройду мимо трупов, но… Лори, один из них должен остаться жив, и ты приведешь его ко мне. Это условие.

— Послушай, Джу, я хочу рассказать тебе одну историю. Дело было ещё до знакомства с тобой. Один маньяк взял заложников в шахте и — вот мерзавец! обещал взорвать и затопить шахту. Я взяла его, Джу, хотя мне пришлось спуститься за ним под землю на полкилометра.

— В прошлый раз это было двести метров.

— Да?.. Ну может быть. Так я что, уже рассказывала?

— А кроме того, не было никакой шахты.

— Ты не веришь мне, Джу?!

— И не было маньяка.

— Но он мог там быть, понимаешь?

— Понимаю. Просто ты хотела сказать, что достанешь этого подонка из-под земли.

— Точно. Я его достану, ты уж поверь мне. Я вернусь в будущее, я приволоку с собой бурильную установку, я привяжусь к буру, я…

— Я верю тебе, Лори.

— Ты дашь мне одного человека?

— Его не дам. Возьми Дороти или Паолу.

— Договорились. А пока не стемнело, мы с Сарой прогуляемся минут десять-пятнадцать. Мы с ней тут разговаривали, и меня беспокоит одна мысль.

— Здравствуй, Муньос. — Антоньо огляделся вокруг, хотя в храме, кроме него самого и стражника, никого не было.

— Здравствуйте, сеньор.

— Вас ещё не сменили?

— Нет еще. Жду с минуты на минуту.

Муньос явно нервничал и чувствовал себя под холодным взглядом Руиса неспокойно.

— Значит, у вас есть минута-другая, чтобы рассказать мне кое о чем.

— Не знаю, сеньор Руис, о чем это вы?

— Я могу вам помочь. Для начала спрошу: куда делся один из пленников? Я имею в виду девочку, самую старшую из них.

Муньос сглотнул и потянулся к кружке с водой. Смочив горло, он, глядя в ноги Антоньо, постарался напустить в голос нотки удивления.

— Девочка, говорите вы? Мне кажется, все на месте. Вот, может быть, когда они завтракали…

— Послушайте меня, Муньос, вы не кажетесь мне негодяем, вы не могли этого сделать. Вы — беспощадный воин, но я ведь вижу ваши глаза, когда дети выходят наверх, чтобы глотнуть свежего воздуха и съесть ту жалкую порцию пищи, что мы им готовим. Вот вы сейчас напуганы, и я ещё раз спрашиваю: кому вы открывали подземелье и кто связал вас обетом молчания? Вернее, кого вы так боитесь.

— Сеньор Антоньо, зачем вы меня спрашиваете, если и так все знаете?

— Если бы я знал все, я бы не пошел к тебе, а навестил бы того человека, чтобы предложить ему совершить прогулку за ближайшую рощу.

— Вы бы ничего не сделали ему.

— Вот как?

— Да, сеньор, и не спрашивайте меня больше ни о чем.

Антоньо скрестил на груди руки, стоя в двух шагах от стражника.

— Ладно, Муньос, я больше ни о чем не спрошу. Вижу, что ошибался в вас, принимал ваши добрые улыбки в адрес детей за хищные ухмылки гиены, обманывался в ваших глазах, которые теперь напоминают мне глаза шакала. Я ни о чем не спрошу, но выслушать меня вам придется. Сегодня ночью в лесу изнасиловали девочку; над ней измывались. Хищный зверь не делает со своей жертвой такого — он просто убивает её.

— Прошу вас, не говорите мне этого. — Муньос жалобно посмотрел на Антоньо.

Тот сделал шаг и глыбой навис над стражем. Глаза его были страшны.

— Не говорить тебе?! Тебе, соучастнику этого дьявольского деяния?! Руис побледнел, сжимая рукоять даги.

— Я виноват, сеньор, но… — Он понизил голос и спросил: — Она жива?

— К сожалению.

— Да что вы такое говорите!

— К сожалению, она жива, — настойчиво повторил Руис.

— Господи, помоги мне, — стражник перекрестился и посмотрел Антоньо за спину, на яркий прямоугольник входа. — Неужели девочка так плоха?.. Простите, сеньор Антоньо, я что-то не то говорю.

Муньос набрал в легкие побольше воздуха, но выдохнул только одно слово.

Антоньо, казалось, желал услышать только это имя; он даже не вздрогнул. Еще несколько мгновений его глаза смотрели на стражника, затем он быстро покинул помещение.

Остатки благоразумия, вытесненные из него коротким словом, однако, подсказали ему, что сейчас не время встречаться с Кортесом. Стараясь не выдавать волнения, он спокойно покинул город и вернулся на то место, где обнаружил Аницу.

Трава жгла его, прорастая внутрь, давая буйные побеги ненависти к тому, кого он называл другом. Кортес был горяч, яростен, порой — необуздан, но…

"Он сумасшедший", — спокойно подумал Руис. И в кустах ему померещилась окровавленная фигура Аницу. Она покачала головой и сказала голосом Антоньо: "Он — бешеный".

— Ты права, девочка, — прошептал он, прогоняя видение. — Он так часто повторял слова «пес» и «черт», что сам стал и тем и другим. А бешеных псов пристреливают.

Он успокоился, приняв для себя четкое и безоговорочное решение. Где и когда — об этом он не беспокоился: в любую секунду, как только он увидит Кортеса.

"Нет, я приведу его сюда, — наконец определился он, поразмыслив ещё немного, — и убью здесь".

И ещё через пару минут: "Нет, Кортес, тебя приведет сюда твоя же похоть и мстительность".

Антоньо весь день пролежал на траве, но в город не шел, хотя к полудню почувствовал сильный голод.

Солнце, подводя итоги прошедших суток, пылало огненным возмущением, бросая в темнеющее небо последние гневные стрелы.

У ворот города Антоньо напустил на себя беззаботность и блаженство на лицо, мурлыча под нос мотив сентиментальной песенки.

— Слава тебе, Господи, — перекрестился Химено де Сорья, глядя на улыбающегося Антоньо. — А я, грешным делом, думал, что вы никогда не поправитесь. Нашли источник живой воды?

— Да-а, — протянул Антоньо и вдохнул аромат сапфировой ипомеи. — Целое озеро живой воды и купающихся нимф.

— Тебя, старина, снова потянуло на поэзию? — спросил Кортес, норовя повернуться на бок в своем гамаке.

— Да, мой друг, и я сочиню целую поэму. Нет, несколько поэм. Одна будет о прекрасных руках, другую посвящу небу, карему небу. А в третьей воспою вишневый сад сладких губ.

— Что с тобой, Антоньо? — Кортес свесил ноги и наморщил лоб. — Что могло так подействовать на тебя?

— Я устал, Раул, и хочу только одного. Вернее, я хочу две вещи: поесть и лечь спать. Вы мне оставили что-нибудь?

Антоньо схватил со стола грудку жареной индейки и с жадностью впился в неё зубами. Сочное мясо брызнуло влагой на испачканную зеленью травы рубашку. Но он даже не обратил на это внимания. Кортес, напротив, обратил, подозрительно глядя на товарища.

— Послушай Антоньо, негоже так поступать с друзьями. Твоя тайна не даст мне заснуть.

— А мне наоборот, — с набитым ртом отозвался Антоньо. — Я усну как убитый.

— Но утром ты…

— Посмотрим, Раул, посмотрим.

Антоньо швырнул в него цветком и повалился в гамак. Губы расплылись в улыбке, а зубы скрипели, сводя челюсти в судорогу.

"Спать, — приказал он себе. — Я сказал мало, но, думаю, достаточно. Мне ли не знать тебя, Раул! Завтра утром ты сам наденешь на себя ошейник и дашь мне в руки поводок. И я поведу тебя к озеру. Но только вода там будет неживая. Я обманул тебя, Раул".

Он глубоко вздохнул и погрузился в неспокойный сон, давая себе команду — проснуться до рассвета.

Кортес уже не спал, когда Антоньо, стараясь не шуметь, все же уронил «нечаянно» шпагу на пол и замер, несколько секунд прислушиваясь к дыханию спящих товарищей. Подобрав оружие, он, крадучись, покинул помещение и быстро пошел навстречу встающему солнцу.

Пока он ничего не чувствовал, но за воротами города невидимый поводок еле заметным толчком дал знать, что все получается как надо: идет пес, зараженный неисцелимым недугом, идет и он — изгоняющий дух из бешеных собак…

Антоньо, не оглядываясь, направлялся к маленькой поляне. Вот знакомая уже прогалина, где он собирал цветы, а вот и они сами — не увядшие за эти сутки, пламеневшие под первыми лучами солнца. Нагнувшись, он пролез под толстой веткой юкки, через которую вчера перемахнул отчаянным прыжком, и, балансируя руками, прошел по стволу поваленного дерева.

Прошло не больше минуты, и так же осторожно вслед за ним проскользнула тень ещё одного человека. Обойдя стороной кусты ежевики и укрывшись за густой шторой лиан, он обозрел уютную, знакомую ему опушку. В самом её центре стояли двое: Антоньо Руис и высокая девушка. На лице Кортеса промелькнула довольная усмешка: выследил! Но как он ни готовил себя к этому, сердце все равно стукнуло. Запоздало. Это была запоздалая неожиданность.

А для Антоньо это был удар. Он никак не ожидал встретить здесь кого-нибудь, особенно из жриц.

Кортес выждал, пока Руис и девушка обменялись приветствием, и сделал первую ошибку, окликнув своего друга:

— Эй, Антоньо, ты поступаешь не по-товарищески, пряча здесь такое прелестное создание.

Руис даже не обернулся, но рука сама легла на эфес шпаги. Он был бледнее обычного.

Кортес, выйдя из-за укрытия, направлялся к ним.

— Мог бы и поделиться по старой дружбе, — развязно продолжил он. Сколько их у тебя — пятнадцать? Сам эмир Гранады позавидовал бы тебе. Нехорошо, Антоньо, нехорошо. — Кортес подошел вплотную, небрежно глядя на индианку, сжимающую локоть Антоньо. — А вообще, мне нравятся более зрелые женщины. Ведь ты одолжишь мне такую?

— Прекрати, Раул! — сквозь зубы процедил Антоньо.

— Ого! Персидский шах сердится. Не надо, прошу тебя, ведь мне нужна только одна, и ты знаешь кто.

По мере того как Кортес говорил, им все больше овладевало чувство смутной тревоги: уж больно спокойно вела себя жрица, иронично глядя в его стальные глаза. Что-то неестественное сквозило в этом взгляде, в котором напрочь отсутствовал страх. Ее сильные плечи были почти на уровне глаз низкорослого Кортеса, и он поздно понял её превосходство в физической силе, и это была вторая, непростительная ошибка, да и висевший у её бедра позолоченный кинжал не сразу бросился в глаза.

Но Раул Кортес был не из робкого десятка. Он положил руку на отполированную рукоять шпаги и, готовый к неожиданным действиям, слегка обнажил клинок. Глядя на жрицу, он ухмыльнулся: ну, что теперь?

— Дай-ка я тебе погадаю, — сказала она по-испански.

Рука Кортеса, схваченная сильными пальцами, взлетела вверх, и жрица пропала из его поля зрения, ужом поднырнув под его локтем и выкручивая руку к затылку. И тут же — жесткое прикосновение другой ладони к шее. Все. Кортес дернулся, почувствовав спиной упругие груди, но железные пальцы так сдавили горло, что он моментально затих.

— Я что-то ничего не пойму в твоей ладони, — услышал он сзади насмешливый голос. — Путь у тебя короткий, а вот дорога — длинная. Так что не укорачивай её на нет и иди спокойно. Вперед!

Задохнувшийся идальго почувствовал унизительный пинок в зад.

Из-за стены бамбука показалась Дороти. Она показала Лори, что все в порядке, что испанец был один. И снова скрылась в зарослях.

Лори цыкнула языком, оглядывая сумрачного Антоньо.

— За тобой, Тони, нужен глаз да глаз. Не будь мы такие умные да догадливые, лишились бы возможности лицезреть этого мерзкого типа. Еще раз дернешься, — сказала она Кортесу, — сломаю руку. Но прежде — я оторву её.

Пройдя несколько сот метров, они очутились на знакомой Антоньо поляне. К ним подошла Фей и сняла с Кортеса перевязь со шпагой. Лори отпустила его, и испанец, резко повернувшись, бросил на неё озлобленный взгляд.

— Джу, — сказала она, не обращая на него внимания. — Этот воин хотел тебя видеть.

"Не он, — промелькнуло в голове Джулии. — Иначе Лори принесла бы только труп".

— Пусть смотрит, — разрешила она.

Кортес обернулся.

Ага! Вот она! Вот эта дылда, которая выдворила его из храма вместе…

Рядом с ней он увидел священника. Они снова были вместе, и снова он был унижен, получив позорный пинок под зад, как бродячая собака.

Кортеса затрясло, он не знал куда деть руки, на кого перевести горящий ненавистью взгляд. Наконец тот зацепился за бледное лицо Антоньо.

— Perro hereje maldito! Проклятый еретический пес! — зашипел он, и его пальцы скрючились, готовые в любой момент вцепиться в горло приятеля. Продажная собака!

Антоньо покачал головой и отвел глаза. Кортес переключился на Литуана.

— А-а! Ты жив, выродок? Мне следовало отрубить тебе обе руки и накормить тебя собственным мясом! Вот живучая тварь! — Его глаза ещё больше округлились, когда в высоком индейце он узнал Тепосо. — И ты жив, вонючка? Да вы все здесь живучие, сволочи!

— А ну-ка, хватит! — Джулия резко поднялась на ноги. — Хватит упражняться в сквернословии! — Она подошла к нему и брезгливо оглядела с ног до головы. — Значит, это ты — любитель издеваться над стариками?

Кортес плюнул ей в лицо.

— Не только над стариками.

С лица Джулии сошла вся кровь. Она даже не стерла плевка, бросившись к шатру и выводя за руку Аницу.

Девочка, увидев перед собой своего истязателя, задрожала. Прильнув к Джулии, она крепко вцепилась в нее, непроизвольно, до крови царапая ей бедро ногтями.

Кортес глумливо осклабился.

— Ты ещё не забыла меня? Помнишь, как…

Лори, стоявшая сбоку от Кортеса, наотмашь ударила его, чувствуя, как лопнули губы под кулаком. И ещё раз — сбоку в челюсть.

— Лори, прекрати! — закричала Джулия.

— А ты прикажи мне! — Она уже держала Кортеса одной рукой за подбородок, а другой рукой сдавила висок, готовая в любой момент свернуть тому шею.

— Пожалуйста, Лори, — Джулия постаралась, чтобы её голос прозвучал как можно спокойнее. — Слышишь?.. Отпусти его.

Лори разжала руки. Но тут же, сильным рывком оторвав Кортеса от земли, коленом двинула его в пах. Испанец, ловя ртом воздух, упал на траву, перевернулся на бок и подтянул колени к подбородку; а разбитые губы смеялись, горло выталкивало клокочущие звуки хохота.

Антоньо отошел на несколько шагов и сел, отвернувшись. Джулия мягко отстранила Аницу, Литуан, опустившись на колени, обнял её.

Кортес несколько раз шумно выдохнул и быстро стал на ноги.

— Вы все!.. — он показал рукой на каждого. — Я всех!..

— Ты свободен, — сказала Джулия. — Отдайте ему оружие.

— Ты что, мать, совсем рехнулась?! — крикнула Лори.

— Делай, что приказано. И на будущее: с пленными так не обращаются. Джулия была холодна как лед, только глаза горели огнем.

— Ты это серьезно, Джу?

Она даже не взглянула на Лори.

— Как никогда. Убирайся отсюда, герой! Здесь тебя больше ничего не держит.

Лори, кажется, поняла, что хочет сделать Джулия.

— Джу, прошу тебя, не надо, не бери пример с меня — я дрянная, испорченная девчонка.

— Отдайте ему шпагу.

Кортес тоже понял. Он стоял, чуть покачиваясь из стороны в сторону, протянув руку к Фей, державшей его оружие.

— Шпагу! Отдайте мне шпагу!

— Фей, чего ты ждешь?.. Не так. Не подходи к нему, забыла что ли? Расслабились к чертям собачьим! Брось к ногам.

Джулия развела в стороны руки, призывая всех отойти.

— Старуха совсем спятила, — пробурчала Лори, делая несколько шагов назад.

— Реплика, — подала голос Паола. — Мы занимаемся средневековым идиотизмом.

Кортес отбросил ножны, и тяжелый широкий клинок со свистом рассек воздух. Промокнув рукавом кровь, залившую его короткую бородку, он приторочил к поясу кинжал и несколько раз перекинул шпагу с руки на руку, не спеша подвигаясь к Джулии.

— Agui, mujr, agui! Ко мне, красавица, ко мне! Сначала, как старику, я отрублю тебе руку. Затем другую. Потом каждую из вас буду резать на куски. Вы умрете медленно.

Джулия оглянулась на Аницу и улыбнулась ей:

— Все в порядке, девочка. — И подняла с земли бамбуковый шест.

— Остановитесь!

Джулия удивленно, а Кортес насмешливо поглядели на Антоньо. Он подошел к Джулии и повернулся к ней спиной. Освободив себя от перевязи, он держал в руке шпагу.

— Мне кажется это справедливым, Джу, — сказала Лори. — Во всяком случае, ты можешь продолжить, когда Тони убьют.

Антоньо улыбнулся ей и, стараясь забыть о сломанной руке, слегка наклонил голову и поднял клинок. Джулия положила ему на плечо руку и тихо сказала:

— Надеюсь, ты знаешь, что лучшая позиция — стоять спиной к солнцу.

— Это окончательное решение? — с издевкой спросил Кортес. — Или, может, он сначала попробует? — кончик шпаги указал на Тепосо.

Не медля ни мгновения, вождь решительно шагнул вперед, поднимая на головой топор.

— Назад, тренер! Твой номер третий, как у Портоса. И, как у него, равен нулю. Начинайте, господа, — и Лори махнула рукой.

Паола не сдержалась:

— Мы занимаемся двойным идиотизмом!

Оба испанца были опытными фехтовальщиками, и первые их выпады не принесли успеха. Кортес предпочел вести более выгодный для себя вариант боя — он ушел в защиту, умело контратакуя длиннорукого соперника. И дрался красиво; несмотря на кряжистоть, оказался ловким и был впечатляюще разнообразен в действиях. Если бы не его зловещий облик, то можно было бы залюбоваться, как красиво ведет он поединок.

Не меньшее впечатление производил и Антоньо. Но он был слишком напряжен и сосредоточен от подсознательной тревоги за свои ещё не восстановленные силы. Правда, эта напряженность пряталась внутри — а внешне он был холоден и спокоен. Он атаковал Кортеса прямыми ударами, стараясь держать его на расстоянии, но стал быстро уставать. Создавалось впечатление, что шпага слишком тяжела для него. Антоньо, раздувая ноздри, крепился из последних сил и шел вперед. Но его выпады становились все менее остры.

И Кортес, решивший прекратить игру, сам пошел в атаку, потеснив Руиса к ручью. В его стремительных движениях отсутствовало присущее ему неистовство, сейчас он был просто горяч. А Антоньо слабел все больше и больше. На лбу обильно выступил пот. Он приоткрыл бледно-розовые губы, сквозь зубы выталкивая свистящее дыхание. Отражая очередной жесткий и быстрый удар, он вновь почувствовал незажившую рану в правом боку.

Видя, что приятель с трудом уходит от его плие, Кортес начал наращивать темп, предпочитая этот прием другим. Антоньо оказался стоящим в ручье, от этого его позиция стала угрожающей, и он пропустил-таки стремительный выпад Раула. Шпага проткнула левое предплечье, и Антоньо, чтобы не пропустить ещё один укол, уже ногой ударил по руке нападавшего.

Лори азартно следила за поединком, под звон металла комментируя каждое действие.

— Тони! Ну кто так держит шпагу! Кто был твоим наставником? Не ты, Тепосо?.. Ой, Боже мой!.. Вот теперь лучше… Хорошо, Тони… Отлично!.. О, нет!

Шпага Кортеса, описав возле лица противника широкий круг, метнулась назад, и Антоньо, обманутый этим финтом, почувствовал, как сталь раздирает мышцы под правой ключицей. Рука со шпагой резко рухнула вниз, и Кортес нанес в то же место ещё один разящий удар. Антоньо как подкошенный упал на колени и тут же был повержен на землю ударом ноги.

Кортес отбросил его шпагу, а свою взял обратным хватом — лезвием к себе — и опустился на колени, приставляя к горлу Антоньо острие клинка. Обведя глазами неподвижных жриц, он насмешливо произнес, обращаясь к Руису:

— Ты ловко провел меня, дружище, очень ловко! — Он взялся за эфес другой рукой. — Но это была твоя последняя проделка. Ты ничего не хочешь сказать мне на прощанье?

Антоньо, скользя пальцами по траве за спиной Кортеса, бесполезными усилиями пытался дотянуться до шпаги. Но она была слишком далеко — где-то в полутора метрах от вытянутой руки. Он поймал напряженные взгляды неподвижных амазонок позади крепкой спины победителя, но ни одного слова о помощи не вырвалось из его груди. Это был честный поединок, и он проиграл его. Он хотел приподнять левую, сломанную руку, чтобы дотянуться до кинжала, висевшего у пояса Кортеса, но не сумел пошевелить даже пальцами. Ах, если бы с ним был его кинжал! Но он подарил его Лори.

Впритирку с кистью что-то мягко ткнулось. Антоньо скосил глаза и проглотил ком, подкативший к горлу.

Посмотри Кортес немного в сторону, он бы увидел, как рука Антоньо сжала удобную рукоять смертоносной стали. Но тот ждал ответа, не сводя глаз с лица бывшего друга.

— Хочу, — сказал Антоньо, принимая предложение Кортеса. — Я хочу сказать спасибо Лори.

— Что?

— Жаль, но у тебя нет времени покаяться.

Антоньо, собирая остатки сил, наискось всадил сверкающее лезвие в сердце Раула.

Глаза у Кортеса округлились, и он с удивлением уставился на витую ручку, торчащую у него в ребрах. Рот приоткрылся, выпуская наружу две темно-красные, почти черные струйки крови. Дернувшись назад, он головой упал в ручей; дух, выходя из него, булькнул розовой водой, а тело, содрогнувшись ещё раз, затихло.

Литуан, все ещё сжимающий хрупкие плечи Аницу, закрыл глаза, прося у Бога прощения для грешной души этого человека. Аницу никак не отреагировала на смерть Кортеса. Отстранившись от Литуана, она первой подошла к Антоньо и опустилась возле него.

Испанский идальго Антоньо Руис чувствовал себя самым счастливым человеком на Земле. Его израненное тело страдало, остро заточенные нервы отдавали в голове болью, и она кружилась от потери крови. Но нежные руки Оллы, смачивающие горящие огнем раны, доводили эту гонку по замкнутому кругу до состояния блаженного исступления.

Вот оно, счастье, думал Антоньо, ища прячущиеся глаза Оллы. Вынести муки отчаяния и боли, принять их с благодарностью — и тут же забыть, услышав рядом нежное биение сердца и почувствовать на лице легкое дыхание. Счастья не бывает много — иначе оно захлестнет упругой волной и не даст дышать. Счастье — тонкая и хрупкая материя, но оно прочнее стального каната удерживает на самом пике волны. Счастье недолговечно, это лишь миг, пульсирующий удар возбужденного, радостного сердца; но он, хоть и скоротечен, рождает следующий, может быть, ещё более волнующий.

О Кортесе Антоньо не думал. Дух Кортеса, сорвавшийся в черную бездну, замкнул тяжелый ларь в душе Антоньо, где хранились воспоминания о нем, а ключ предательски забросил в неспокойные воды сновидений, чтобы тот нет-нет, да и находил его и открывал скрипучую крышку, впуская кошмарный призрак в свой сон.

Олла, ухаживая за раненым, хмурила брови, чувствуя на себе жаркий взгляд. И от этого где-то у корней волос пылал настоящий пожар; ещё немного — и загорится лоб, потом охватит щеки.

"Что со мной? — думала она, обмывая от крови крепкую грудь Антоньо. Прикасаясь к нему, я испытываю волнение, а взгляд на его раны рождает сострадание. Но такого не должно быть! Он — вражеский воин. Правда, он помогает нам. Вот и я сейчас помогаю ему, потому что ему больно и он нуждается в помощи. Но если бы Лори не попросила меня, я бы ни за что этого не сделала! Как равнодушно прошла бы мимо, увидев его, лежащего и окровавленного, где-нибудь в лесу. Я бы, наверное, даже плюнула на него. А если бы не его участие в судьбе детей… Нет, не так. Если бы я его видела впервые, то подошла бы и прекратила его страдания. Нет, наверное, я бы и этого не сделала. Да, я бы просто плюнула на него и ушла. Пусть бы себе умирал в одиночестве. Интересно, а того бы я прикончила?" Олла, сощурившись, вспомнила Кортеса.

В ней ничто не шевельнулось, когда Антоньо сразил своего противника ударом кинжала; никаких эмоций не отразилось на её лице. Казалось, она должна была торжествовать, видя, что истязателя и убийцу настигло возмездие, глаза её должны были полыхнуть от справедливости божьей кары, когда сам Бог вложил в руку Антоньо оружие и завершил путь очередного негодяя. Нет, ничего подобного в её сердце не было. Только где-то на окраине души пронеслись отголоском слова, обращенные к Богу: "Прости его, Господи: " И тоскующая жалость, которая робко перечила Всевышнему: "Что-то не так, Господи, что-то неуютно в груди сердцу".

Олла приложила к груди Антоньо холодные, размягченные волокна листьев пальмы асаи и решила положить конец своему непонятному состоянию. Вот она сейчас строго, даже сердито посмотрит в его глаза — и все! Сейчас, вот только надо повыше положить компресс… Сейчас, вот только на плече осталась запекшаяся кровь, и, как только… Нет, повязка слишком туга, нужно сделать посвободнее… Вот так.

Олла решилась и сорвалась-таки в синие глубины его озер. А скорее всего по-другому: она взлетела в синий простор глаз Антоньо, и от ужасающей высоты голова вдруг закружилась, а земля качнулась в сторону. Пожар, как и предвиделось, перекинул языки пламени на лоб и щеки, и Олла, загоняя в себя почти незнакомые слова «стыд» и «позор», ланью выскочила из шатра.

Аницу удивленно посмотрела ей вслед и сделала последнее, чем ещё можно было помочь раненому: поправила прядь волос, упавших ему на лоб.

Антоньо возблагодарил небеса, прочитав молитву, и стремительно окунулся в сон.

Проснулся он только к вечеру и чувствовал себя довольно сносно. Вскоре к нему в шатер заглянула Джулия.

— Тони, посмотри, как я выгляжу?

Она предстала перед ним в белой широкой рубашке, панталонах и высоких, выше колен, сапогах. Волосы были убраны назад и перевязаны парчовой лентой. Она решила не перекраивать костюмы дона Иларио, воспользовавшись только его сапогами, которые ей пришлись впору. Рубашку и панталоны она «одолжила» в гардеробе высокого Гарсии де Сорьи.

— Здорово! — похвалил он. — Вам очень к лицу мужской костюм.

— Похожа на трансвестита, — заметила Лори.

Джулия пропустила мимо ушей её замечание.

— Я смогу хотя бы первые две-три минуты пройти под европейку?

— Я думаю, гораздо дольше. Когда вы отправляетесь?

— Как стемнеет.

— Я пойду с вами.

— Ты очень серьезно ранен, Тони.

— О мои раны, мои раны! — Он засмеялся. — Я настолько привык к ним, привык к боли, что уже перестал обращать внимание. А взять вам меня все-таки придется. Нужно довольно тихо пройти пост у ворот города, а я найду, что сказать караульным. Вас же они, хотя и будут удивлены до крайности, могут долго держать расспросами. Набегут ещё солдаты. Понимаете?

— Придется соглашаться. Но мне жаль тревожить тебя, Тони.

— Не беспокойтесь, я найду себе место, чтобы быть поблизости от вас и одновременно отдыхать.

— Что ж, моя задача упрощается. Но у меня непременное условие, которое, я знаю, придется тебе не по душе. Путь до окраины города ты проделаешь на носилках. Иначе я откажусь от твоей помощи.

Лори сморщилась и громко зашептала:

— Не верь ей, Тони. Она пришла сюда специально за этим. А ты думал, костюм показать?

— Как бы то ни было, мы договорились, — сказала Джулия. — Пойдем отсюда.

— Пойдем. Я сейчас найду Оллу, Тони нужно потуже сделать перевязку. Идти-то долго. — Лори сложила ладони рупором и закричала: — Олла!

Антоньо все понимал, и девушки чудились ему сердобольными тетушками, опекавшими больного душой и телом племянника. Было до крайности неловко.

Вечер в джунглях короток. Не успело солнце погасить последние лучи, как тысячи светлячков включили фонарики, заботливо исполняя свои обязанности.

Джулия взяла Антоньо под руку, и они не торопясь пошли к воротам города. Как Руис ни храбрился, через несколько десятков шагов в голове у него зашумело, и руки предательски задрожали.

— Ничего, Тони, ещё немного. Потерпи, — говорила Джулия, крепко сжимая его слабеющую руку. — Держись, нас уже заметили.

Часовой Блас Тормильо тряхнул головой и толкнул в бок квелого, боровшегося со сном товарища.

— Смотри, Серафино!

— Кто это? — тот сощурил глаза под мохнатыми бровями на два белесых пятна.

Два дога отчаянно залаяли, натянув до предела поводки.

— А ну, заткнитесь! — прикрикнул на них Тормильо, на всякий случай взявшись рукой за меч. — Кто идет?

— Антоньо Руис, — услышал он слабый голос.

— А-а, — Тормильо облегченно вздохнул, поминая Бога. — Вас, сеньор, обыскался доктор. Он только что…

Постовой захлопнул рот и тут же открыл его, разглядев, наконец, спутника Руиса. Серафино потрогал голову и перекрестился.

— Кто это с вами, сеньор Руис?

Антоньо и Джулия остановились в двух шагах от стражников.

— Я имею честь находиться в компании донны Антуанетты Трансмиеры, кузины герцога Аркосского, — представил он свою спутницу.

Громкие имена окончательно потушили разум часовых. Но инстинкт делал свое дело: они оба поклонились.

— Лошадь сеньоры понесла, — продолжал Антоньо, — но я имел честь остановить взбесившееся животное. Гардероб донны сейчас далеко, но все же она решила уделить несколько минут дону Иларио, поблагодарить его за ту услугу, которую я невольно оказал и кою считаю не такой уж значительной, как представляется сеньоре Антуанетте.

Стражники с глупыми улыбками слушали этот бред, не сводя глаз со смуглого лица донны. Вопросы — какая Антуанетта, какая лошадь, гардероб, как, черт возьми, она вообще здесь оказалась — вольно гуляли по извилинам перевернутых мозгов, не желая останавливаться.

— Вот вы, — Джулия слегка приподняла руку на Бласа Тормильо, — тоже можете оказать услугу, проводив меня к дону Иларио.

Тормильо вновь склонил голову.

— Почту за великую честь, сеньора. Прошу вас, следуйте за мной.

Горящий у дверей дворца факел освещал сиротливую фигуру Хиронимо Бальбоа, стоящего на посту. Взгляд его стал пуст, когда рыжие отблески огня коснулись приблизившихся к нему лиц.

— Спасибо, любезный, — поблагодарила Джулия Тормильо. — Вы можете возвратиться на свое место. Кстати, вы довольны службой? Нет ли у вас жалоб или просьб?

— Нет, сеньора, благодарю вас. Вы очень добры.

Тормильо поклонился и шаткой походкой побрел к воротам.

— Здравствуй, Хиронимо, — приветствовал стражника Руис. — Доложи дону Иларио, что его желает видеть сеньора…

— Просто сеньора, — веско сказала Джулия. — Его хочет видеть сеньора. Вы слышите меня, друг мой?

Хиронимо громко сказал «да» и потянул дверь на себя.

— Удачи вам, — прошептал Антоньо. — Я буду рядом.

Джулия кивнула, глядя в открытую дверь.

Глава X

Первое, что хотел сделать командор, это проверить целостность своего запаса малаги. Он подошел к стражнику ближе и слегка склонил голову, принюхиваясь.

— Так вы говорите, ко мне…

— Сеньора. — Вид у Бальбоа был неважный.

— Так что же вы заставляете ждать гостью! — начал измываться над ним командор. — Просите немедля!

Страж шагнул за порог, а дон Иларио ждал, чем закончится эта комедия: то, понимаешь, львы, то вот теперь — сеньора. "Ужесточить дисциплину! сверкнул он глазами в проем. — С сегодняшнего дня ужесточить, сию же минуту!" И содрогнулся, как от удара молнии, узрев в проеме дверей два внимательных глаза на приятном лице, обрамленном волнистыми волосами.

Обладательница выразительных глаз сделала два шага навстречу и остановилась, пристально разглядывая невзрачную фигуру командора.

— Так вот вы какой, уважаемый сеньор Иларио, — тихо сказала она. — А мне вы представлялись другим. Не предложите ли сесть даме?

Командор слишком поспешно махнул рукой в направлении широкой лавки, позади которой стоял трон. Гостья выбрала трон и деловито устроилась.

— Прошу прощения за мой слегка экстравагантный вид, но меня вызвали столь внезапно, что я даже не успела собраться в дорогу.

— С кем… — пискнул дон Иларио и, откашлявшись, повторил: — С кем имею честь?..

— Называйте меня Дила. Сеньора Дила.

Это имя было знакомо командору, где-то он уже слышал его, но где? Он потер кончиками пальцев виски, напряженно вспоминая, зная, что не успокоится, пока не вспомнит.

Дила… Дила… Пророчица Дила. "Ах, да это богиня альмаеков!" обрадовался он и тут же погас. Чертовщина какая-то… Она что, действительно существует? Нет, бред, конечно. Это — просто жрица.

Джулия молча наблюдала за выражением лица командора, которое за несколько секунд три или четыре раза менялось в цвете. Ей нравились красные тона, и она прервала затянувшуюся паузу, когда щеки командора порозовели.

— Вы что-то пытаетесь вспомнить, дон Иларио?

Он промокнул лоб белоснежным платком и нарочито неторопливо поместил его за пышную манжету рубашки.

— Да-да, и я сделал это. Вы — жена Альмы, Великая Пророчица, богиня, жрица и прочее, прочее.

Она несколько раз хлопнула в ладоши.

— Отличная память!

— Знаете, я как-то растерялся. Сидеть при вас можно?

Джулия указала ему на лавку.

— Скажите, — спросил он, присаживаясь, — как вы это делаете? Я имею в виду, разговариваете на испанском языке?

— Вам затруднителен этот язык? Тогда пообщаемся на итальянском, вы ведь долго воевали в Италии?

Дон Иларио закрыл глаза, услышав итальянскую речь.

— Тоже не по нраву? Какой из европейских языков вы предпочитаете? Английский, французский?.. Поняла. Вы — участник сражения в Альхамбре. Что ж, поговорим на арабском.

Командор, сдаваясь, поднял руки над головой.

— Нет-нет, погодите, давайте остановимся на моем родном. Вы ведь просто хотите убедить меня в том, что вы и вправду богиня. Скажу откровенно, что вам это почти удалось.

— А что же вам ещё нужно, чтобы вы уверились в этом до конца? Хотите знать, когда умрет королева Изабелла или кто будет преемником Фердинанда?

— Помилуйте! Я желаю долгие лета своим правителям.

— Но я же не предложила вам ничего дурного, что вы так встрепенулись?

— Хотите вина? Хорошее — настоящее, испанское.

Командор никак не мог прийти в себя — оттого нервничал и не знал, что делать. Ясно, что инициатива была в руках странной гостьи. "Ведьма!" Эта мысль, однако, не принесла облегчения, а, наоборот, запутала все ещё больше.

— Послушайте, дон Иларио, время сейчас для нас обоих очень ценно, так что давайте отбросим те вопросы, на которые я хоть и отвечу, но вы все равно не поймете. Согласны?

— Согласен. — Он протянул Джулии золотой кубок с вином.

— Превосходный вкус, — похвалила она, пригубив напиток. — Вы, я вижу, не расстаетесь со своим ларчиком даже в походе.

Лицо дона Иларио приобрело самодовольное выражение.

— Это одно из моих правил. Оно незначительно, конечно, но у меня под рукой должно быть все необходимое. Даже такая мелочь, как вино.

— Вы так привязаны к этой мелочи?

— Я люблю вино, хотя могу обходиться и без оного. Но тогда это будет единственный комар в комнате. Его не видно — но он есть, и он противно пищит, не давая спокойно заснуть.

— Вы очень своеобразно и просто умеете объясняться, дон Иларио. Теперь настала моя очередь. Начну с главного. У вас находится то, что вам не принадлежит по праву; вы держите в плену тех, кто рожден быть вольными людьми.

— Ах вон оно что! — Командор отставил кубок в сторону. — Так вы только за этим пожаловали? Но я-то тут при чем? Вы всесильная, вы и освобождайте их. Если получится.

Дон Иларио начал приходить в себя, и раздражение стало наполнять его грудь.

— Я практически сделала это, но мне хотелось, чтобы вы лично поучаствовали в этом.

— Не имею ни малейшего желания.

Джулия слегка подалась вперед.

— Тогда разрешите официально объявить вам свои требования. Первое: по истечении этой ночи все пленные должны быть освобождены. Второе: все золото — включая и божественные фигуры, и другие драгоценные изделия, которые я вижу здесь, вы здесь и оставите. После чего уберетесь с этой земли.

— Все?

— Все.

— Вы забыли добавить «если». Если, мол, вы не выполните мои требования, то… Так что там, уважаемая сеньора?

Джулия приняла прежнюю позу, положив руки на подлокотники трона и касаясь лопатками жесткой спинки.

— Вы останетесь здесь навсегда, — пояснила она.

Дон Иларио разыграл небольшую сцену, закатив глаза.

— О, Господи! Какой ужас! Навсегда, сказали вы? Это как вас понять убьете, что ли? Сколько вас осталось — пятнадцать? Или шестнадцать, если священник остался жив?

— Вы хорошо оперируете цифрами, дон Иларио. Вероятно, в детстве вы дружили с арифметикой, иначе бы вы не смогли осуществить тот коварный план захвата города альмаеков, где погибли все, исключая нас и девяноста шести детей. Чтобы наш с вами разговор все-таки состоялся, давайте забудем на время о божественном.

— Богу богово? Что ж, разумно. Чисто по-человечески я вас понимаю это я о жертвах. И с той же человеческой логикой никак не пойму, что вы можете мне противопоставить? На чем основываются ваши требования? На том, что я, услыхав вашу испано-итальянскую речь, грохнусь оземь? Буду ползать у вас в ногах, целовать божественные руки и ловить каждый взгляд посланницы Божьей? Вы что, и в самом деле хотели взять меня этим?

Он хрипло рассмеялся и опустошил свой бокал.

— Нет, уважаемая сеньора, я человек здравомыслящий, меня на подобные штуки не возьмешь. Кстати, вы ведь должны знать, сколько вам подобных было сожжено на кострах Великой Инквизиции.

— Да уж, наслышана.

— Вот-вот. Но дон Иларио не такой человек, он не зажжет здесь ещё один костер. Я отпускаю вас, идите. Никто не посмеет преследовать вас.

Джулия усмехнулась.

— Вы первый заговорили о кострах, и теперь самое время и мне опуститься на землю и конкретизировать это «если», которое вас так волнует. Вернее, вы относитесь к нему слишком уж легкомысленно.

— У вас действительно есть что мне предложить?

— Да. Это три прекрасных галиона. Они называются — "Санта Мария", «Тринидад» и "Мария Глориоса". Они действительно прекрасны, я лично побывала на каждом.

— Что? — внутри дона Иларио внезапно стало холодно.

— Ничего. Там почти все в норме. И порох вроде бы не отсырел, и пушки в отличном состоянии. Только вот беда, паруса куда-то исчезли — и запасные, и те, которые стояли. Но я нашла их. Они лежат тремя большими кучами, обложенные сухим хворостом. Не дай Бог, кто подожжет.

— Вы блефуете.

Джулия махнула рукой на его замечание.

— А вообще, на кораблях был полный бардак. Но я привела все в порядок. Пушки теперь на месте, смотрят в борта на уровне ватерлинии изнутри трюмов, фитили хорошо просушены. И все пушки соединены таким мудреным образом, что стреляют одновременно, посредством пущенной с берега зажженной стрелы. После бортового залпа — взрываются крюйт-камеры. Если вы дадите мне лист бумаги и ручку… прошу прощения, перо, я берусь набросать эту хитрую комбинацию. Фейерверк будет потрясающий. Хотите посмотреть?

Дон Иларио потребовал доказательств; его лицо побледнело, мозг напряженно работал.

Джулия развязала ленту на манжете рубашки и извлекла из широкого рукава свиток.

— Вот записка от шкипера "Санта Марии" Диего Санчеса. Это ведь ваш корабль? Кстати, шкипер тоже куда-то пропал, равно как и остальные девяносто пять человек. Так что я предлагаю равный обмен.

Командор взял протянутый ему листок бумаги, посмотрев на другие листки в руках Джулии.

— А это что у вас?

— Это послания от других капитанов и несколько страниц — последних судовых журналов всех трех кораблей. Я читала, получился увлекательный роман. Узнаете знакомые почерки?

Дон Иларио узнал руку Диего Санчеса и тяжело опустился на стул. Тренированный мозг отказывался служить хозяину, не выдавая ни единой полезной мысли. И он дерзко пошел напролом.

— Неужели вы думаете, что я соглашусь на ваши условия? Конечно, вы можете сжечь корабли, потопить их. Но рано или поздно сюда доберутся другие испанские экспедиции и заберут нас. Вместе с золотом, которого вы не получите, вместе с детьми, которые станут рабами в моем поместье.

— Хотите немного истории?.. Нет-нет, этот разговор должен состояться, тем более что он изобилует цифрами, которые вы так любите. Пропустим год 1492, когда Колумб открыл новый материк, забудем и год 1502, когда Винсент Пинсон впервые побывал в устье Амазонки, — это не интересно. Но вот год 1542 наверняка заинтересует вас. Потому что именно в этот год и ни годом раньше здесь появится ваш соотечественник Франциско де Орельяно, который пройдет от истоков до самого устья Амазонки. И больше никто. Сколько лет будет вам, уважаемый? Девяносто три? К тому же я не слышала, чтобы Орельяно подобрал на берегах этой реки своих земляков.

— Вы не можете этого знать.

Джулия оставила замечание командора без комментариев.

Дон Иларио нервно прошелся по залу. Прошло больше часа, а он по-прежнему как в тумане.

— Ну хорошо, допустим все же, что вы были в Бель-Прадо, захватили корабли. Но где гарантия того, что вы не сожгли их?

— Вы забываете о ста измученных детях, томящихся в подвале храма.

"Какого черта я психую? — подумал командор. — Она совершенно права дети-то у меня!"

— Значит, я вам пленных, вы мне — корабли, так?

— Не совсем. Вы забыли о золоте.

— Ну ладно, пусть будет и золото. Я нахожу корабли в порядке и передаю вам пленников и золото.

— Нет, только пленников.

— Но вы же только что сказали о золоте!

— Золото останется здесь, вы его не тронете с места. Иначе сделка не состоится.

— И погибнут дети, — многозначительно добавил командор.

— А мало их погибло до этого? — грозно спросила Джулия. — Вы уничтожили больше десяти тысяч человек. Я здесь для того, чтобы спасти оставшихся, но, обладая неограниченной властью и авторитетом, могу пожертвовать ими, ради того чтобы уничтожить вас. Это будет возмездие, и меня простят.

— Вы зря грозите, потому что уже ничего не сможете сделать. Я сейчас же прикажу поместить вас в подземелье. Чтоб не было скучно ни им, ни вам.

Джулия, разделяя каждое слово, веско проговорила:

— Когда меня не будет на определенном месте с первыми лучами солнца, легкая пирога пустится в быстрое плавание. Меньше чем за сутки она покроет расстояние до Бель-Прадо, и в ту же секунду запылают корабли.

— Вы смелая, сеньора.

— Вот этого не отнять.

Дон Иларио уселся на лавку.

— Если честно, сеньора, то ваша позиция не кажется такой уж сильной. Вы здорово рискуете, толком не зная меня, идя на такой шаг. Во мне живут два человека — рассудительный, трезвый и жестокий, не подверженный эмоциям. В первом вы не ошиблись, он сейчас перед вами. Но я не могу долго находиться в одной шкуре и, подобно змее, порой сбрасываю тот или иной наряд. И происходит это довольно часто, чаще, чем если бы вам повезло. Вам не повезло, сударыня, вы напоролись сразу на двух человек вместо одного. Когда я становлюсь неудержимым, во мне гаснет трезвый рассудок. Потом, конечно, я жалею об этом, но плоды моего перевоплощения гораздо слаще, чем если бы я оставался только одним человеком.

— Почему, в таком случае, вы жалеете об этом?

— Потому, сеньора, что я не хочу походить на остальных. Наше время крестовых походов очень жестоко, тупо, я бы даже сказал — напроломно. Понимаете, о чем я говорю?

Джулия кивнула. Дон Иларио продолжил.

— Все, куда ни глянь, бьют головой о стену, вместо того чтобы войти в дверь.

— Очень часто потом бывает, что они вылетают обратно через окно.

— Бывает, но надо под окнами постелить соломки, чтоб не ушибиться. А ещё лучше — заделать окна снаружи, предотвратить это малоприятное действие. Я делаю и то и другое. Мало ли что. Вот в этом я весь.

— А как же другой человек? Не хотите ли вы сказать, что он иногда ломает себе шею.

— И такое случается, сударыня, — посетовал он, — но очень редко. Поэтому я и жалею.

— Жалеете, но кушаете свои сладкие плоды. По меньшей мере — это нелепо.

— Понимаете, виновато в этом наше неспокойное время. Я — солдат и получаю удовольствие от войны. Потому что война — это работа. Работа, которая не нравится и от которой ты не получаешь удовольствия, — это уже обуза. Наше закостенелое время не приемлет, что ли, работу мозгов, предпочитая обходиться инстинктами, и это стало нормой. Так вот, чтобы подвести вас к тому самому сладкому плоду, о котором вы пока не имеете ни малейшего представления, скажу, что сад, который мы постоянно трясем, сплошь засеян плодовыми деревьями, на них и растут те дивные плоды. Но за забором растут другие — на вид более аппетитные и висят почти у земли — не надо подставлять лестницу и бить колотушкой по стволу. Трудов меньше пораскинь мозгами, открой калитку, нарви сколько надо и грызи. Но они кислые, сеньора, очень кислые. Объясню на примере. Я мог бы взять штурмом ваш город, не прибегая к помощи союзников. Тогда бы от моих рук погибло больше воинов, которые пали от рук барикутов, и как солдат я бы получил большее удовольствие. Но я сделал по-другому, пошел в обход и наелся кислятины.

— Ваша философия дурно пахнет открытым цинизмом. Но опустим её до уровня вашего понимания этого вопроса.

— А не надо опускать, она со мной на одном уровне.

Джулия дивилась изощренности его ума.

— Согласна. Но вот вопрос: что, золото, которое вам досталось, оказалось другой пробы?

— Нет, качество то же.

— Тогда я вообще ничего не пойму. Вы разработали план, делающий честь вашему искусству полководца, и в то же время разочарованы. Это первое. Золото как было золотом, так и осталось. Вас что, не радует ни первое, ни второе?

— Вот именно, донна Дила, не радует. Солдат в моей крови стоит выше полководца.

— Ах вот в чем дело! Вы, уважаемый дон Иларио, вампир, который любит грызть горло, высасывая кровь, нежели пить её из стакана, пусть даже нацеженную собственной рукой.

Командор слегка наклонил голову.

— Рад, что вы поняли меня.

Джулия устремила на него немигающий взгляд.

— Если бы не история, в которой нет и упоминания вашего имени — я, во всяком случае, не слышала, — я бы пригласила вас в одно увлекательное путешествие и показала бы психиатру. Эскулапу — понятнее для вас.

— Н-да… — командор тяжело вздохнул. — Но мы отвлеклись от темы, давайте продолжим. Помнится, я говорил, что вы рискуете, толком меня не зная. Я ведь могу и плюнуть на все ваши приготовления, вздернуть всех детей на виселицу, вас и ваших подруг. Вы говорили о возмездии — я тоже говорю о нем. Коса на камень, донна, и ничего из вашей затеи не получится.

— Из вашей тоже. Вы готовились дольше меня, аж, наверное, десяток лет. Потом организация: покупка судов, вербовка людей, плавание, наконец. Дальше — короткий бой, и ваше десятилетие заканчивается золотой финишной лентой. А мне понадобилась всего неделя, чтобы повернуть вас и указать другой триумф вашей экспансии — кубок под названием Жизнь. Неужели не стоит подумать о таком важном предложении?

— Предложение-то дельное, но на фоне моих десяти лет ваша неделя не смотрится. Никак не смотрится. Трудно потерять все и трудно поверить в сам факт ваших предложений. Все ваши угрозы мной не воспринимаются всерьез. Пятнадцать женщин противостоят почти двумстам воинам-мужчинам — ну что это!

— И сам факт захвата кораблей вами тоже не воспринимается?

— Я же сказал, что нет. Вернее, я допускаю его. Но вот малочисленность вашей команды делает его просто смехотворным.

— Значит, возвращение на родину для вас смех?

Дон Иларио вскочил на ноги.

— Послушайте, мы так никогда не поймем друг друга! Я не могу принять ваш ультиматум. Вы только представьте, что я сейчас начну торги по поводу золота! Отдайте, мол, хоть его. Но я ни за что не произнесу этих слов, так как мои планы простираются куда дальше, чем бы вы подумали. Не пройдет и недели, как здесь восстановятся работы по добыче золота, и сколько они будут вестись, зависит только от меня.

— А кто, простите, будет работать на прииске?

— Индейцы, разумеется, аборигены этих мест.

— Не те ли, которые покинули эти самые места?

— А!.. Так это ваша работа?

— Не скрою, моя. Здесь больше десятка поселений, в каждом из которых до тысячи, а то и более воинов. Сколько получается, десять тысяч? И все они гораздо ближе, чем вы думаете.

— Вы что же, объявляете мне войну?

— Да Бог с вами, дон Иларио. Войну вы сами развязали, а я отвечаю на ваши действия. На рассвете вы услышите гром боевых барабанов.

Дон Иларио небрежно махнул рукой.

— Я разобью ваше войско.

— Нет, сеньор, у вас ничего не получится. Вы допустили несколько тактических ошибок. Одна из них, коль вы решили остаться в моем городе, это запасы пороха и пуль, стрел для арбалетов. У вас, правда, хватит их ненадолго.

— Но ещё останутся мечи.

— Они увязнут в десятитысячном войске. На каждый меч — шестьдесят индейских воинов. Они голыми руками возьмут вас, задавят количеством. Отвечая жестокостью на жестокость, я разрешила им использовать сок манганилового дерева. Знаете, что это за сок? Это яд, который, попадая в кровь, довольно быстро убивает. Так что раненых в вашем отряде не будет.

— Если принять на веру то, что вы мне сейчас сказали, я сделаю вот что. Я возьму детей в кольцо и буду продвигаться к своим кораблям, при малейшей попытке к атаке убивая по одному пленному.

— Я же сказала вам, что до кораблей вы не дойдете, а если и окажетесь, то рядом с обугленными остовами.

Командор взбеленился.

— Но какие же тогда, к чертовой матери, переговоры?! Это замкнутый круг, который, если не разрубить, постоянно приводит в одну и ту же точку. Чего ради вы пришли? Чтобы я заточил вас вместе с остальными пленниками?

Джулия равнодушно пожала плечами.

— Вы можете делать все что угодно.

— Опять! Не слишком ли вы уверены в себе?

— Как только я уйду отсюда…

— Никуда вы не уйдете! — Командор снова оказался на ногах.

— Я повторяю: как только я уйду отсюда, ваши товарищи потребуют от вас объяснений — кто я такая, почему и зачем приходила. Вам придется дать им объяснения, и вот тут начнется паника. Кроме вас, наверное, золота всем достаточно, и вас просто-напросто задвинут под лавку. Я подозреваю, что золото они ни за что не оставят, но поторопиться убраться отсюда захотят многие. Ваше иррегулярное войско подвергнется дезорганизации, расколется, начнется хаос, и вы будете бессильны что-либо изменить. Созывайте совет, твердо сказала Джулия.

Она неторопливо развязала парчовую ленту — двусмысленный элемент своей прически и тряхнула головой — волосы красиво легли на плечи. Огни горящих по стенам светильников матово отразились в каждом волоске.

— Ничего не выйдет, уважаемая донья. Я лично вот сейчас убью вас и никаких объяснений никому давать не буду. Я представляю единовластие, что уже доказывал одному твердолобому вроде вас. Но вы куда упрямее!

Джулия молчала, глядя на темные окна. Дон Иларио тоже посмотрел в ту сторону.

Глава XI

Лори, чертыхаясь, орудовала неудобной лопатой, у которой предварительно укоротила черенок; но все равно это было мучением. Фундамент под стеной был шире самой стены, а грунт изобиловал камнями всевозможной величины. Она углубилась сантиметров на сорок, а основание фундамента ещё не показалось.

— Все, тайм-аут.

Она со стоном выпрямилась, протягивая лопату Паоле.

Та, едва спустившись, тихо подала голос:

— Есть! Можно копать под стену.

Лори приблизила губы к уху Тепосо:

— Она потом скажет, что сама докопалась под фундамент.

— Нет, это ты. Я видел! — Он стукнул себя кулаком в грудь.

— Тихо! — зашипела Лори, прищурившись на темную стену.

Там, на площадке, распластавшись за небольшим уступом в полторы ладони высотой, вела наблюдение Фей. У самого угла городской стены — точно на северо-восток, находился ещё один пост, где устроилась Дороти. Сара взяла под контроль южную сторону.

Все было тихо, Фей спокойно продолжала наблюдение.

Тепосо тоже перешел на шепот.

— Я могу подтвердить это, — сказал он.

— Хорошо, тренер, ты отличный малый, но это не так уж и важно.

— Для меня важно. Ты всегда все делаешь лучше всех. И сейчас тоже. Я возьму тебя в жены, — решил он.

Лори опешила. Она даже забыла улыбнуться.

— Что ты сделаешь?!

— Возьму тебя в жены, — настойчиво повторил он. — Ты будешь женой вождя.

— Спасибо, конечно. Но мне надо подумать.

Наверное, это было единственное, что могла ответить Лори. Да и место, надо сказать, было подходящее, не говоря о времени.

В данный момент они вели саперные работы, подводя мину под стену города. А затем, когда грохнет взрыв и в городе начнется переполох и неразбериха, они будут выводить детей из подземелья.

Но, видимо, Тепосо считал жриц достаточно могущественными. К тому же он знал, точнее, помнил слова предостережения, что дети будут спасены. Свой вопрос он считал тоже немаловажным, поэтому нахмурился.

— Думай.

— Не заводись, тренер, сначала нужно дело сделать. Потом поговорим, ладно?

— Ладно.

Лори покачала головой, как-то по-новому смотря на Тепосо. "Мальчишка еще. Сколько ему — 18? 19?" — подумала она, забывая о том, что выглядит сейчас едва ли не моложе его.

— Лори, дай кинжал, — попросила Паола, протягивая наверх руку. Булыжник, зараза, попался, никак не выковырну.

— Успеем? — спросила Лори.

— Обязаны успеть, — кряхтя, отозвалась Паола. — Все, поддался наконец. — Она встала, разминая спину. — Сейчас сделаю ответвление на полметра и для бочонка чуть-чуть подкопаю. Пока ты ходишь за Дороти, у меня все будет готово.

— Так мне идти?

— Да. And take your fiance.[47]

— Что она сказала? — спросил Тепосо, подозрительно глядя на улыбающуюся Паолу.

— Сказала, чтобы мы шли вместе. Ты идешь со мной?

Тепосо взял её за руку.

— Я всегда буду с тобой.

— Глупый, — покачала она головой и чмокнула его в щеку.

Дороти ещё раз проверила воздушные отводы для направления силы взрывной волны — не скатился ли камень, не осыпался ли сверху грунт. Было два ответвления от основного канала, где установили бочонок с порохом. Засунув руки в оба канала, Дороти встретила свои пальцы: порядок. Утоптав площадку вырытой ямы, она кинжалом сделала на ней спиралевидную нарезку и аккуратно стала сыпать порох в образовавшуюся канавку спирали, упиравшуюся в бочонок.

— Готово. — Она выбралась наружу и отряхнула руки. — Будет гореть ровно минуту. Спорим, Тепосо, что на воздух взлетит ровно пять метров стены?

— Не вздумай, — одернула его Лори. — Проспоришь.

— Внимание! — подала сигнал Фей. — Начали.

Ей очень хорошо было видно в окне дворца Джулию и Хуана де Иларио. И так же отчетливо она увидела условный сигнал к началу операции.

— Ты смотри, уложились секунда в секунду! Давай, Тепосо.

Вождь быстро достал две сухие дощечки, круглую палочку с обугленными концами, мох в пакете из сухого листа и бечевку. Перехлестнув палку бечевкой, он вставил один её конец в углубление одной дощечки и прикрыл сверху второй, прижав её ногой. Лори слегка придавила мох к основанию этого сооружения для добывания огня, помогая Тепосо. Тот сделал несколько быстрых движений руками, держа бечевку в натяг. Своеобразный редуктор заработал, придавая палке довольно большие обороты.

Дыма видно не было, и мох вспыхнул как-то неожиданно.

Лори придавила большим пальцем кнопку воображаемого секундомера, останавливая бег невидимой стрелки.

— Сорок секунд. Режим ошпаренной кошки. Молодец, Тепосо!

Дороти подожгла сухую ветку, переложила её в левую руку и перекрестилась.

Порох, шипя, огненной змейкой потянулся по спирали, потихоньку добираясь до бочонка.

А Лори, Тепосо и Дороти мчались вдоль стены к заваленному камнями ходу подземелья. Их быстро нагнали Фей и Паола.

… Дети не теряли надежды. Хотя увели Аницу и не приходит больше тот высокий солдат. Но они стали более беспокойными, даже подчас нетерпеливыми. И когда очередной раз открывалась плита, впуская в подземелье слабый, рассеянный свет, сердца вытворяли в груди что-то непонятное. Здесь было и радостное ожидание посланника Дилы, и страх перед злым воином, отнявшим у них подругу, и то, что они снова увидят Аницу живой и невредимой; а может, сама Дила появится в светлом проходе и укажет им твердой рукой путь на свободу. За всем этим снова пропал аппетит, не хотелось больше видеть старого солдата, который готовил им пищу.

Когда же явится Дила, когда даст знать о себе, о скором освобождении? Каждый представлял это по-своему.

Кто-то из мальчиков уже слышал грохот боя на улицах города, громкие вопли испуганных насмерть солдат-чужаков, боевые и радостные окрики бойцов невидимого войска Пророчицы.

Кто-то видел по-другому: Великая Дила ступает по мостовой, едва касаясь камней ступнями, и простирает руки то влево, то вправо; и от каждого взмаха руки валятся вражьи воины, падают бездыханными с открытыми от ужаса глазами.

Некоторым видение показывало грозовое небо и широкую лестницу из облаков, ведущую прямо на землю. Дила спускается по ней, держа в руках смертоносные молнии; они в мгновение повергали врагов.

Представления детей о своем освобождении были сверхъестественными, сказочными, под стать их возрасту. Ни один не вообразил себе что-то земное — пусть и непростое, и почти невозможное.

И, пожалуй, ни один из них не ошибся.

Когда страшный грохот сотряс землю, а с потолка пещеры посыпались комки высохшей глины и извести, почти все разом воскликнули:

— Дила!

У всех — ни кровинки в лице. Непонятно, куда гонят сердца кровь, отстукивая бешеный ритм долгожданного танца спасения. Глаза прорывались за каменный свод, маня тела к лестнице у входа.

Скорей!

Дети ринулись к плите, беззвучно крича: мы здесь! здесь!

Кто-то уже толкал плиту руками.

И вдруг голос, зовущий их совсем с другой стороны.

— Сюда, дети!

Сара в полной темноте нащупала чью-то голову и прижала к себе.

Антоньо мог бы упрекнуть её в неискренности — каменная, железная Сара плакала.

И опять шорох сладкого слова пронесся в мрачной темнице: Дила!..

И снова не было ошибки, это была одна из посланников Великого Альмы, пришедшая к ним на помощь.

— Выходите, наверху вас ждут. — Сара касалась каждого тела. Держитесь за руки, не разбегайтесь… Держитесь за руки… Есть среди вас кто не может ходить?

— Нет, мы все здоровые!

В подземелье спустилась Дороти, и они вдвоем обшарили каждый закуток.

А наверху уже командовала Лори.

— Становитесь вдоль стены, держитесь за руки. Бегать умеем? Сейчас мы быстренько разобьемся на группы по двадцать человек с одним взрослым. Держаться друг друга. Успеваешь, тренер?

— Успеваю. Поняли? — От волнения во рту у Тепосо пересохло, и вопрос прозвучал как-то сурово. Он постарался смягчить тон: — Поняли… дети?

— Поняли, — кто-то уже узнал этого индейца, который последнее время жил в их городе.

Тепосо намеренно не надел диадему. Пусть его сначала представит Литуан. Ему стало как-то неловко. Но все равно он был вождем.

— Все готовы? — спросил он, обращаясь к жрицам. — Сара?

— Готова.

— Лори?

— Готова. Мог бы назвать меня первой.

— Фей?.. Паола?.. Дороти?.. За мной!

Сорок минут неторопливого бега — и их встретил многотысячный отряд ополченцев-индейцев.

Вместе с грохотом пятидесяти боевых барабанов касики стали подтягивать своих воинов к городским стенам.

— Что?.. Что это было?

Командор, обхватив голову руками, пытался найти объяснение этому в смеющихся глазах посетительницы.

— Это был сигнал к созыву военного совета. Все члены сейчас будут здесь. А вот и первый. Вы познакомите нас?

Во дворец ввалился Мартин Сармьенто, дико уставившись на командора. Вслед за ним появилось бледное лицо Родриго Горвалана и ещё несколько испуганных физиономий.

— Что там произошло? — спросил командор у Мартина.

— Часть стены взлетела на воздух, — он ткнул пальцем в окно. — Вы что-нибудь понимаете?

— Не стойте в дверях, проходите! — крикнул дон Иларио. — Да не все. Вы-то куда прете?! — заорал он на Хиронимо Бальбоа и ткнул его кулаком в грудь. — Больше никого не пускать!

И дверь захлопнулась перед носом стражника.

— Располагайтесь, сеньоры, сейчас вы услышите страшную сказку. Разрешите представить вам Великую Богиню альмаеков донну Дилу. Она, несомненно, развлечет вас. Итак, сеньора, все сначала?

Командора мелко трясло, и зубы дробно ударили в край бокала с вином.

Джулия встала, требуя жестом руки тишины.

— Слушайте меня, господа, и не задавайте никаких вопросов. Я постараюсь уложиться в более короткий срок, нежели то время, которое я провела с доном Иларио с глазу на глаз. На столе лежат бумаги, с которыми вы можете прямо сейчас и ознакомиться. Я не хочу терять ни одной секунды.

Джулия хоть и сказала, что не желает тратить время, но разговор повела издалека, напомнив присутствующим их кровавые деяния, неторопливо и тщательно выговаривая слова. Испанцы внимали, открыв рты и склонив головы набок.

Но вот рассказ стал вливаться в определенное русло, приобретая значимость и никак не подходя под определение дона Иларио, окрестившего его сказкой.

Под занавес все возбужденно переглядывались, выдавая крайнее волнение: кто-то с явной озабоченностью, а некоторые с чувством погружения в зыбучие пески.

Джулия достигла своей цели: чего она не смогла сделать с одним человеком, ей удалось с десятком. Десять человек — ещё не толпа, но все её страшные грани необузданности и дезорганизованности, где не бывает единого мнения, уже бесновались в этой кучке людей. Пройдет совсем немного времени, и лавина хаоса накроет все войско, всех солдат. В этом бунте мнение дона Иларио, вне зависимости — прав он или нет, будет резко осуждено, перевернуто и направлено в то русло, которое выгодно Джулии; один человек никто в толпе, но горе ему, если он пойдет толпе наперекор, пойдет против течения — будет раздавлен и уничтожен.

И Джулия продолжала топить Хуана де Иларио, не боясь, впрочем, оказаться один на один с бушующей толпой. Это была очень умелая работа.

— … И вот на мое предложение созвать совет дон Иларио ответил, что не хочет никому давать никаких объяснений и убьет меня, чтобы ни одно слово, предостерегающее вас, не дошло до ваших же ушей.

— Не слушайте ее! — крикнул командор. — Она поставит капкан и даст вам указание, как в него попасть.

— Помолчите, пожалуйста! — прикрикнул на него Родриго Горвалан. Достаточно мы вас слушали и благодаря вам попали в эту нелепую ситуацию. Я давно говорил…

— Золото принадлежит нам! — это уже голос Мартина Сармьенто. — Мы его не отдадим! Детей — пожалуйста.

— Говорите, сеньора!

— А я так вообще по найму, мне никакая доля не светит. Домой бы добраться. Принять предложение сеньоры!..

— Надо подождать до рассвета. А вдруг не будет никаких индейцев?..

— А может, и про корабли тоже враки…

Хиронимо Бальбоа больше не мог сдерживать натиск, двери широко распахнулись, и зал наполнился взволнованными солдатами.

— Тихо! — Джулия подняла руку. — Тихо!

Голоса постепенно смолкли, и во дворце повисла тишина. Джулия ещё некоторое время подержала ладонь открытой и громко заговорила.

— Тем, кто сомневается, хочу ещё раз сказать: корабли заминированы столь искусно, что разорвутся в щепки. Пойдите и посмотрите на стену, и вы поймете, что я говорю правду. Да, корабли заминированы, но это сделано мною для вашего командира, лишившегося рассудка, и для тех, кто его поддерживает. Уверена, что таких наберется немного. Остальным же скажу: может быть, вы ещё не потеряли свой шанс, уходите отсюда. Я отпускаю вас несмотря на то, что вы погубили мой народ. Одна из заповедей священной Библии гласит: не отвечай злом на зло. И пусть будет так, Бог вам судья. Но чаша Господня полна; ещё одна капля — и вас уже ничто не спасет. Возвращайтесь домой. Вы — солдаты, вы — подчиненные, и, если Бог вас простит, вас не коснется и королевский суд. А его будут судить! — Джулия вскинула руку на командора. — Будут судить за ослушание королевской воли. И запомните, солдаты, что мы такие же люди. Нельзя убивать только за то, что ты другой веры. Приходите к нам с миром, несите свою религию, убеждайте в её единстве словом, но никогда — мечом. Вам нужно золото? Вон его сколько в бесчисленных реках и речках. Да если б каждый из вас зашел по колено в воду, вы бы в неделю стали богаты, не пролив ни капли крови. А индейцы бы улыбались вам, варили для вас пищу и пекли хлеб.

Она прервала свой монолог, вглядываясь в лица испанцев. Затем продолжила:

— Мы по развитию стоим на ступень ниже, но душой — чище; мы не погрязли в той дурной суете, которую вы несете сюда. Дайте нам хоть немного времени, чтобы мы как можно дольше не услышали слова «цивилизация». Оно нам не чуждо, но оно свое, родное. А коль пришли и несете свою культуру, то не разрушайте нашей. Постройте свои церкви и проповедуйте. Живите здесь, и вам не придется грабить, ибо все богатства этого края будут вашими. Вы христиане, а превратили святое распятие в символ кары. Говорю вам как посланница Божья: одумайтесь, не испытывайте терпение Бога, ибо гореть будете в аду вечно. Посмотрите друг на друга — вы сильные и здоровые мужчины, чего ради вы удерживаете в плену слабых и беззащитных? Ради лишней горстки золота? Неужели у вас нет детей, нет младших братьев и сестер, которых бы вы вспомнили, глядя на несчастных, заточенных вами в темницу?..

Лицо Джулии пылало, она возвышалась над толпой, этим легионом дьявола, обрушивая на неё горячие слова. Они рождались, как и все живое, с болью; рот, казалось, кровоточил, губы дрожали от страданий, а глаза плакали. Слова рождались и лопались над головами бородатых пришельцев, пролитая ими кровь, так долго не смывавшаяся с рук, отчетливо проступала через одежду и кирасы, капала и заливала пол. Джулия гнала от себя это страшное видение, моля Бога только об одном: дай силы, Господи, продержаться, дай не упасть!..

Многолик был сатана, и он вселился в каждого; но Джулия чувствовала, как стонет он под её словами, как жгут они его, выгоняя из надежных, казалось, прибежищ.

Кровь схлынула с пола, и сатана показал ей тысячи трупов — распухших от жары, с изуродованными стервятниками лицами. То были тела павших альмаеков. Джулия боролась, её сила была ничтожна, но она с безумным отчаянием продолжала неравный поединок.

"Где ты?!" Она рвала взглядом глаза пришельцев, в которых отражалось каменистое дно водопада и бьющиеся о скользкие валуны головы детей и женщин.

"Ах так?!" Внутри Джулии все затряслось, она чувствовала, что сходит с ума. Но прежде чем он сведет её, она тоже кое-что покажет ему.

"Смотри!!" — бросила она сатане вызов. И пол дворца превратился в морское дно. Кругом сновали рыбы, зубастыми пастями выдирая клочки мяса с посиневших тел. Они, отяжеленные доспехами, покоились рядом с треснувшими кораблями в морской пучине.

Джулию уже трясло от смеха.

"Тебе нравится находиться среди трупов? — кричала она сатане. — Тебе нравится морская вода?"

Объеденные тела зашевелились, он делал бесполезные попытки вытолкнуть их наверх, и ему не хватало сил.

Он проиграл и, проклиная эту женщину, смрадом пронесся над залом и вылетел в окно.

Борьба была долгой и невидимой, речь победительницы не прекращалась ни на секунду.

— … Одумайтесь, солдаты, оглянитесь, посмотрите, что вы творите. Для вас я приготовила эти слова, потому что вижу — не все человеческое в вас потеряно, а не для него, вашего командира, который не внемлет здравым речам, горячим просьбам. Ему безразличны вы, служащие ему оружием. Вы можете убить меня — и вам ничего не будет; вы можете взять с собой это золото, но оно сожжет вам руки; вы можете сделать детей рабами — но вы иссушите свои души. Вам я говорю: "Идите, может быть, Бог простит вас". А ему: "Убирайся прочь с моей земли! Не смей топтать траву, которая не скоро ещё станет зеленой, слишком много крови пролито на нее". Покайтесь Богу, солдаты, просите у него прощения. Слышите рокот боевых барабанов?.. Собирайтесь в дорогу, до рассвета ещё есть время. Индейцы не тронут вас, и корабли дождутся вас невредимыми.

Джулия торжественно простерла руку к выходу.

— Надейтесь и верьте в справедливость.

А справедливость уже сбивала где-то в необозримой дали черные грозовые тучи; она уже дала распоряжение ветрам, которые, слившись воедино, взбаламутят океан. И когда захлестнет многотонной волной первый корабль, десятки голосов обратятся к Богу. Он явится им, не медля ни одного мгновения. Но…

Многие солдаты крестились, видя в этой неистово говорящей женщине действительно посланницу Божью, которая говорила словами Евангелия. И они, заряженные её зажигательной речью, дружно устремились на улицу.

Джулия нашла в себе силы, чтобы не рухнуть в кресло.

Позже, отвечая на немой вопрос Литуана, она скажет ему:

"Нам не дано видеть, как они понесут наказание за свои кровавые грехи. Бог избавил нас от этого. И даже в мыслях недостойно нам представлять картину его суда над ними. Он бережет наши души, не пускает в них видения жалкой кончины грабителей и убийц. Бог мудр, он знает, что этим не утешишься, но он вложил в меня знание о том, что суд его состоялся. Теперь об этом знаешь и ты. Но скажи мне, стало ли тебе легче?.. Уверена, что стало только больнее. Потому что на противоположную чашу весов, которая называется адом, упала ещё одна гирька…"

Последним из зала вышел Диего де Аран, мрачно оглянувшись на командора.

Тот сидел, уронив голову на руки: маленький, сгорбленный человечек, никому уже ненужный полководец. Но все равно он остался самим собой. Подняв голову, он, проигравший, тихо сказал:

— Вы все-таки сильно рисковали, да и сейчас рискуете. Стоит мне только напомнить им о детях, и они захватят их с собой.

Джулия не сразу поняла, чей слышит голос. Господи, неужели это ещё не закончилось? Она посмотрела на командора, в ком жили только глаза, и ей не захотелось разговаривать с покойником. А тот притворялся живым.

— Нет, дон Иларио, — тихо ответила она, — они не захватят их с собой. Детей в подземелье нет.

— Как… нет?

— Их уже давно вывели мои люди. Неужели нужно вам объяснять, что взрыв стены носил двойной характер? Это был и сигнал, и отвлекающий маневр. Люди-то ваши поначалу скопились у западной стены — там, где её часть взлетела на воздух. И никто, дон Иларио, преследовать детей не будет, некогда. Солдатам нужно уходить, а лично вам — смазывать пятки салом.

Командор недоверчиво поглядел на Джулию.

— Вы хотите сказать, что не взорвете кораблей, или…

— …они не были заминированы? — продолжила она. — Это уже не имеет никакого значения — ни для вас, ни для солдат.

— Вы и в самом деле рассчитывали на такой успех? Ведь если бы солдаты кинулись за детьми и не обнаружили их в подземелье, вас бы растерзали.

— Да, это была полная победа. Но за себя я не волновалась. Просто я знала, что не должна погибнуть.

— Знали?.. Ах, да… Вы же богиня! А вы не боитесь, что я ещё вернусь сюда, чтобы отмстить?

— Нет. Вы не вернетесь. Да и другие здесь не скоро будут. А если предположить невероятную мысль о том, что вы все-таки достигнете берегов Испании, то вашим рассказам никто не поверит — нет доказательств. А слухи о пятнадцати отважных амазонках, которые повернули вспять целое испанское войско, не дав унести золото, распускать не в ваших же интересах. Засмеют.

Джулия посмотрела в окно, где черное небо пульсировало от приближающегося рассвета.

— Пора, дон Иларио, как бы вам не опоздать. Была бы здесь сейчас моя подруга, она бы сказала: Амазонка — это не хайвэй, автостопом до Испании не доберешься. Не забудьте шпагу. А я устала и хочу отдохнуть.

Джулия была спокойна и чуть иронична, но ждала, когда уйдет дон Иларио, чтобы обмякнуть и тестом расползтись по креслу.

Уже на пороге командор оглянулся на груду золота, сваленного на полу. Джулия поймала его взгляд.

— Не хотите ли взять чего-нибудь на память? Хотя бы вот это, — она указала на ложе с золотой богиней.

Дон Иларио хмуро посмотрел на неё и вышел вон.

Джулия закрыла лицо руками, готовая разреветься, как дверь снова открылась, и снова она увидела возвратившегося командора. "Пути не будет…" А тот тяжело уставился на Антоньо Руиса, сидевшего на лавке в дальнем конце залы. Они с минуту глядели друг другу в глаза, и дон Иларио, пробормотав "без предателей не обошлось", резко развернулся на каблуках и шагнул за дверь. Теперь уже навсегда.

Глава XII

Закрытая зона пригорода Гейсвилла, штат Флорида, 21 ноября 2003 года, 12 часов дня

Полковника Кертиса и Артура Шислера встретил руководитель лабораторного комплекса Ганс Мейер. Директор ЦРУ предложил полковнику подождать его, а сам уединился с Мейером в его кабинете. Через несколько секунд в кабинете повисло слоистое облако сигарного дыма.

Мейер взял со стола лист бумаги.

— Мы получили отчет срочно проведенной экспертизы из университета редкометаллической промышленности, куда отсылали тонкий срез металла с нижней части идола. — Мейер взял другой лист. — Вот это отчет из лаборатории центра по изучению минерального сырья и университета авиаматериалов. Их данные совпадают с нашими. Мы использовали, в частности, сканирующие электронные микроскопы, спектрометрические установки и метод лазерного анализа. В металле обнаружено 24 элемента из периодической таблицы, большинство которых в природе вместе не встречаются.

— Состав радиоактивен? — спросил Шислер.

— Нет. Но обладает свойством магнита. Если конкретно, то идол представляет собой композитный, армированный железокремниевыми волокнами сплав на матрице металлического стекла.

— Я ничего не понял. Зачитайте мне заключение из авиационного университета.

— Пожалуйста. — Мейер надел очки. — "Сплавы подобного типа в качестве конструкционного материала в авиационной и ракетостроительной технике неизвестны. Сплавы подобного типа должны обладать сверхвысокой жаростойкостью в целом и высокой стойкостью в кипящей смеси кислот любых концентраций". Хотите услышать заключение из университета редкометаллической промышленности?

— Да.

— "По-нашему мнению, такого рода материал был получен методом порошковой металлургии…" — Мейер отложил бумагу. — Далее идет ряд специфических терминов различных кресто-, цветко — и каплеобразных включений; всевозможные цепочки крестообразных ямок. Микротвердость включений доходит до полутора килограммов на квадратный миллиметр.

— Хорошо. — Шислер потер лоб. — Меня интересует главный вопрос: как древние индейцы могли получить подобный сплав? И ещё несколько вопросов. Данный сплав может, например, использоваться в ракетостроении?

Мейер пожал плечами.

— Окончательно ответить на этот вопрос нельзя. Но интерес к нему огромен. Любопытный вывод сделал профессор Ричардс. Еще пять лет назад, сказал он, я сделал бы следующее заключение: первое — отпадает возможность изготовления подобного материала с использованием земной технологии; второе: наиболее вероятно, что исследуется материал НЛО.

— А сейчас что он может сказать?

— Что в принципе возможно изготовить такой сплав.

— Очень интересно, — ухмыльнулся директор. — Значит, выпадает участок времени как минимум в тысячу лет. Это можно было сделать только в далекую старину и сейчас.

— Да. Если не брать в расчет то, что он сказал ранее — об НЛО.

— А каково влияние этого сплава на человека?

— Это может выясниться в ходе эксперимента, обратной реинкарнации. У нас есть день и приблизительное время.

— Вы будете использовать искусственную молнию?

— Нет. Но мы будем держать этот вариант под рукой. Подготовимся на всякий случай. — Мейер взял небольшую паузу. — Еще одно, босс. В лаборатории минералогии сделали любопытный вывод. Некоторые из компонентов сплава находятся в состоянии напряжения. Если, говорится в заключении, подвергнуть материал сильному электрическому или статистическому напряжению, произойдет распад напряженных элементов. То есть мы как бы потеряем его.

— Вы говорите об идоле? Он распадется? Объясните.

Мейер опустил смеющиеся глаза.

— Нет, он не распадется, не потеряет в весе и своем облике. Нарушится внутренняя связь. Станет более простой, что ли. Этот идол ограничен в своих возможностях. Те, кто делали его, рассчитывали на три-четыре каких-то загадочных цикла.

— Я правильно понял? В дальнейшем использовать его нельзя?

— Нет, — коротко ответил Мейер.

— Но мы знаем состав компонентов, а профессора утверждают, что создать такой сплав возможно.

— Только возможно, полной гарантии нет.

Шислер задумался. Если провести эксперимент, то он потеряет возможность изучить природу идола, но, как утверждает Мейер, можно будет установить, каким образом он влияет на живые организмы, на людей, в частности. Если обратную реинкарнацию не проводить, то возможность изучения идола на какое-то время останется, но люди из спецотряда назад не вернутся. Шислер внимательно вгляделся в Мейера.

— Вы сможете, ну… не знаю, отпилить, что ли, кусок или кусочек металла так, чтобы это отрицательно не повлияло на эксперимент?

— Думаю, да, — ответил Мейер. — В нижней своей части идол имеет бугристую поверхность, как бы облой. Мы снимем его, выровняем, то есть. Я думаю, для дальнейшей работы нам этого хватит.

— Хорошо. Отрежьте побольше. — Шислер улыбнулся сам себе. — А что вы думаете о том, как попал идол сюда, на землю, если предположить его внеземное происхождение?

Мейер улыбнулся в ответ.

— Насчет внеземного происхождения — я сомневаюсь. В Индии, например, в давние времена с металлом делали просто чудеса, добавляя в него всевозможные порошки, органику, стекло и т. д. Я думаю, что родина идола Индия. А может быть, и Южная Америка. Много ещё нераскрытых тайн. Боюсь показаться сентиментальным, но думаю, что, работая над этим идолом, древние мастера вложили в него свою веру. Он должен был служить как некий талисман, оберегая от бед и несчастий. Раньше действительно вкладывали душу в металл, он становился как бы живым. А для того чтобы он не умер — не умерла его душа, вернее, — людям, поклоняющимся ему, тоже нужна была вера. И они верили в него, укрепляя свои души и душу идола.

— Красиво, — произнес Шислер задумчиво. — Давайте на этом и остановимся. Потому что мы, в общем, определились. Новый сплав в самолето и ракетостроении — это здорово. Мы сэкономим ученым массу времени и… снова и снова будем впереди.

Шислер в мыслях вернулся на десять дней назад, вспоминая разговор с Блезом Курно. Он тогда сказал ему, что сумеет выжать выгоду из любой ситуации. Так и получалось.

— Где находятся ваши подопечные? — спросил директор у Мейера. — Я хочу взглянуть на них, а у полковника Кертиса к одной из них личное дело.

— Нет ничего проще, — ответил Мейер. — Они на минус втором этаже.

Просторный лифт остановился на втором подземном этаже с благотворным кондиционированным воздухом.

— Мы разместили их в одной палате, — сказал Мейер, останавливаясь возле одной из тяжелых дверей. — Пока только наблюдаем, избегаем транквилизаторов, всего лишь немного общего успокаивающего. Все, кроме одной, молчат, как воды в рот набрали. Говорит только старшая, темнокожая, обращаясь к подругам на непонятном языке. И то, если в палате никого нет. Подробнее обо всем вам расскажет доктор Энди Лазурский.

Кертис слушал Мейера рассеянно. Коридор подземной лаборатории с серыми стенами и металлическими дверями напоминал ему классический интерьер клиники для душевнобольных со строгим содержанием. Смотровые окна из плексигласа, вмонтированные в двери, усиливали это чувство и рождали новое — тюрьма.

Набрав шифр на кодовом замке, Мейер подозвал охранника и, пропустив его вперед, жестом пригласил войти Шислера и Кертиса.

Лори лежала на кровати справа от двери. На ней был халат теплых зеленых оттенков, ноги укрыты легким одеялом. Полковник внутренне сжался и прошептал её имя. Но подойти не решился.

— Смелее, — подбодрил его Мейер.

Кертис подошел и присел на край кровати. Лори напряглась. В её глазах полковник прочел неподдельный страх. И он понял, что это действительно не его дочь. Лори не знала, что такое страх.

Кертис сделал неуклюжую попытку улыбнуться.

— Не бойся, я все знаю, — обманывая свои чувства, тихо сказал он. — Ты не Лори. Твое имя Конори, правда? Лори написала об этом. — Кертис усилил голосовые вопрошающие интонации. — Конори?

Глаза девушки увлажнились. Она поняла этого более чем странного человека, одного из многих, которых она успела увидеть за последние три дня. Она кивнула головой, приложив к груди руку: да.

— Ну вот и хорошо. — На глаза Кертиса тоже навернулись слезы. Он знал, что продолжать разговор глупо, она не поймет его. А не знал он того, как отнестись к своему чувству, когда видишь перед собой родные глаза и в то же время понимаешь, что они смотрят из глубины души другого человека. Более отчетливо он представлял себе, что и он, и Лори сошли с ума и беспомощно ловят взгляды друг друга. Разум вывернулся, но непостижимым усилием ищет путь к прежнему состоянию. И не может найти. Это было похоже на попытку представить себе границы вселенной, слезящимися глазами проследить путь звезды. И Кертис продолжал делать невозможное.

— Лори сейчас далеко, она все сделает, ты не беспокойся. Это стало частью её жизни — защищать и спасать других. Альмаеки, дети — с ними будет все в порядке. Понимаешь?

Она проделала невероятное усилие, прежде чем робко коснуться руки Кертиса и тут же отдернуть её.

И снова немой ответ: да.

Прижав ладонь к губам, она покачала головой: "мне нельзя говорить". И несмелый вопрос: понимаешь?

Ответ тяжелым комом застрял у Кертиса в горле. Он только кивнул.

Мейер негромко сказал:

— Отлично. Похоже, вы на верном пути, полковник. Она вошла с вами в контакт.

Кертис устало махнул на него рукой.

Шислер томно прогудел:

— Ричард, так вы непременно хотите её забрать?

— Да, Артур. Это просьба Лори.

— Дело ваше. Я только не представляю, как вы будете с ней общаться.

— Мы найдем общий язык. Она все-таки моя дочь. Внутренним чутьем она поймет меня. Есть, правда, ещё одно оправдание моего поступка: я боюсь. Вы понимаете, чего я боюсь, Артур?

Шислер понимал. Он не мыслил высокопарно, но все же слова о любви полковника к дочери просквозили в его душе. Кертис боялся эксперимента, обратной реинкарнации: а что если?.. Тогда он потеряет даже ту, что лежит сейчас подле него на кровати. А у него, кроме дочери, никого нет. Шислер понимал и даже не допускал мысли, чтобы хоть в чем-то упрекнуть или обвинить полковника. Хотя все это очень сложно.

— Понимаю, — ответил он. — Вы действительно очень похожие люди со своей дочерью. Одна кровь. Поэтому повторяю: дело ваше. А вообще у вас есть в запасе месяц. Так же как и у нее. Думайте. Думайте вместе… с ней. Шислер указал толстым пальцем на кровать.

Кертис кивнул. Улыбнувшись, он взял Конори за руку.

— Нам нужно ехать. Вставай. И ничего не бойся. — Он подмигнул ей. — Я сам научу тебя варить кофе. Но с условием: я буду называть тебя Лори. А ты будешь звать меня…

Кертис сильными пальцами сжал виски. Он с минуту смотрел в пол, прежде чем снова обратиться к директору.

— Знаете, Артур, я все же приму ваше предложение. У меня… у нас действительно есть месяц. 21 декабря мы с Лори вернемся сюда.

Шислер пожал плечами. Ему жаль было полковника, его мечущуюся, болезненную душу. Он некоторое время постоял возле Джулии Мичиган, всматриваясь в её безучастное лицо, и затем покинул помещение.

Кертис настойчиво потянул Конори за руку, подбадривая её ласковым взглядом. И она поверила ему. Он своими грустными глазами напоминал ей Литуана. Бросив взгляд на темнокожую женщину, которая разговаривала с ней как старшая жрица, Конори несмело ступила за порог палаты.

Кертис продолжал говорить.

— Мы поедем домой, где не были, наверное, полгода. Мне уже надоели эти картонные домики базы. Дома хорошо. Только тебе нужно будет потрудиться. Там горы пыли. Ничего, Лори, вдвоем мы быстро управимся.

Глава XIII

Южная Америка, 1503 год

Тишина… Даже не слышно потрескивания горящих светильников в храме и дыхания жриц. Таинственный облик Альмы поглощает все звуки. И кажется, что он желает иметь в своем окружении только безмолвные, холодные тела. Ощущением такого чувства являются четырнадцать золотых скульптур, полумесяцем высящиеся за его спиной. И он вбирает в себя и так еле слышные звуки, дирижируя тишиной семипалыми руками.

Жуткая симфония, застывший дирижер, глухонемая публика.

Олле Бог видится, как всегда, живым, но он больше не забирает её глаз. Она утратила свой дар, но нисколько не жалеет об этом. На свете существуют другие глаза, которые затягивают ещё дальше, в такие глубины, о которых Олла и не подозревала.

Он остался.

Сейчас Олла уже знает, что он не такой, как его товарищи. Но он остался не только поэтому. Из-за нее. Она чувствует это. Чувствует она так же и другое: это… Олла закрыла глаза. Как же это назвать?.. Нет, лучше сложить об этом песню и спеть. Пусть другие тоже услышат. И в голове стали слагаться строки: "О, человеческая душа, как туг клубок твоих противоречивых мыслей, но как непрочны узлы, связывающие их воедино. О, душа, крепки твои бронзовые цепи, но каждое звено с изъяном — это испаряется горячая кровь, разъедая прочный металл. Моя душа освободилась от оков, она не только видит мир, как раньше, она понимает его, чувствует по-новому. Я лечу, парю над землей и вижу… его; он догоняет меня на сильных крыльях, и мы летим вместе…"

Сегодня утром Тепосо услышал незнакомое слово, которое больно садануло его по душе. Миссия. Он не знал его значения, но догадался. Потому что после него Джулия произнесла другое: закончена.

Миссия закончена. Да, наверное, это было так. Дети приветствовали своих освободителей, преклонили головы перед новым вождем. Испанцы, сопровождаемые тысячами индейцев, убрались отсюда. Паргаун оставил в городе две сотни воинов, к которым вскоре присоединятся их жены и дети, чтобы навсегда остаться в племени альмаеков.

А Дороти сказала, что их здесь больше ничто не держит.

— Не надо отвечать за всех, — тихо попросила её Лори. — Да и сама будь искренней. Нас здесь держит все, не хочется покидать этих мест, не хочется покидать детей, Литуана, Аницу. Тренер вот будет скучать.

— А там будут тосковать по тебе. Ты о своем отце подумала?

— Ты жестокая и режешь по больному.

— Я не режу, я здраво рассуждаю. А ты сентиментальничаешь. Удивляюсь, почему ты не осталась жить в самолете, когда мы освободили заложников.

— Давайте, давайте, я начала понимать ваш юмор, потому не обижусь.

Даже Сара молчала, а Дороти не могла остановиться.

— Даю — по твоей же просьбе. В тебе здесь взбрыкнула романтика, а та девушка, возле которой сейчас сидит твой отец, по-настоящему сходит с ума. Ты назвала меня жестокой, а сама хуже меня в сто раз. И во столько же раз той девушке важнее видеть родных, освобожденных детей, чем тебе.

— Да-а… - протянула Джулия. — Все это грустно.

А Сара сказала, что нужно ждать грозу.

Тепосо, ничего не понимающий, но уяснивший наверняка, что гроза — его главный враг, цеплялся за соломинку. "А если она пройдет стороной?" спрашивал он и получал ответ: "Повторим попытку". — "Чтоб её вообще не было!"

Все замолчали.

Лори тронула Тепосо за руку и тихо спросила:

— Здесь часто бывают грозы?

Он хотел соврать, но об этом спрашивала Лори.

— Да. К тому же скоро период дождей.

— Вот и все, тренер. Скоро наступит пора расставания.

— А ты не можешь взять меня с собой?

— Нет. Это, к сожалению, невозможно. Но тебе и нельзя. Ты — вождь, у тебя обязанности перед людьми, их теперь у тебя много. Ты же не хочешь их бросить?

— Нет, но я не хочу бросать и тебя.

— Успокойся, это я тебя брошу. Сначала ты будешь ненавидеть меня, потом — забудешь.

— Я никогда не забуду тебя, Лори.

Тепосо буравил глазами дырку в песке, боясь поднять голову, боясь встретить ставшую родной улыбку и искры её насмешливых глаз. К чему ему эта царственная диадема, к чему положение касика, когда в его жизни не будет её, Лори? "Я буду самым печальным вождем в роду альмаеков", — также печально подумал Тепосо. И, уже никого не стесняясь, несчастно поглядел на Сару:

— Сара, пожалуйста, придумай что-нибудь!

Она отвела глаза и покачала головой.

Тепосо окинул влажным взглядом горизонт, умоляя небо никогда не посылать сюда грозы. Он хорошо запомнил рассказ Джулии о том, как Бог сотворил мир, и стал мысленно обращаться к нему: "Бог! Ты сделал землю и небо, насадил их рыбами и птицами, сотворил животных. Ты сделал человека. Бог, я, твой сын, прошу тебя — отмени грозу, ладно?"

Лори снова коснулась его руки.

— Тренер, я скажу тебе сейчас одну фразу, которой всегда можно утешиться. Запомни, все хорошее — недолговечно, и оно всегда кончается.

Тогда он поднялся и, не оглядываясь, пошел прочь.

— Погиб парень, — прокомментировала Дороти. — У тебя дар, Лори, приговаривать людей.

— Заткнись! — неожиданно крикнула Лори. — Ты меня саму-то со счетов не сбрасывай!

Она с жалостью смотрела в спину Тепосо.

— Продолжим? — Джулия откашлялась и вновь принялась за Сару. — Мы поторопились, решив, что наша миссия закончена. Когда мы возвращались из Бель-Прадо, Тепосо рассказал нам о предостережении альмаекам. Ты что-нибудь знаешь об этом?

— Знаю, что вы знали об этом. Мне рассказала Лори.

— Так вот, ведь это я побывала сколько-то там веков назад, предупредив их. Надо сказать, что я поступила жестоко. Лучше б я этого не делала. Я попробовала мыслить, как ты, Сара, и вот что у меня вышло. Предостережение в точности совпало с этими событиями, и мне, видимо, придется навестить древних альмаеков.

— Тебе не придется этого делать, — ответила Сара, разглядывая свои руки.

Джулия вскинула брови.

— Как так?.. Ведь они должны услышать обо всем — что меня зовут Дила, чтобы Литуан сразил меня, назвав этим именем.

— Я была там.

— Что?! Сара, а ну посмотри мне в глаза! Ты врешь!

— Зачем мне это нужно, Джу? Я была там спустя четверо суток после того, как вы отправились в Бель-Прадо. Там была гроза?

— Была. Мы вынуждены были ненадолго остановиться у мондурукусов.

— Я передала им все, и тебе не о чем больше беспокоиться. Предостережение дошло? Дошло. И хорошо, что ты не была на моем месте.

— Почему хорошо?

— Потому что я умерла там.

Джулия подалась вперед.

— Умерла?!

— Да. Главная жрица дышала на ладан, и ей якобы перед смертью пришло откровение. Это там так подумали. Ее дух вышел из нее, и она практически была мертва. Но спустя мгновение — или в тот же миг — в неё вселилась моя душа. А мое тело, вот это, стало временным прибежищем её души. Чтобы потом окончательно вознестись к небесам.

— Ничего не поняла. Дай подумаю. Ее душа — в твое… Твоя — в её. Она что, два раза умерла?

— Выходит, так.

— Чертовщина какая-то.

Джулия все же недоверчиво смотрела на подругу.

— Ну что ж, спасибо тебе, Сара. Я бы не хотела ощутить это на себе. Стоп! — Джулия хлопнула себя по бедру. — Вот оно что! А я думаю, что это Сара боится глазки поднять? А ну отвечай, почему ты не рассказала о своем «душевном» приключении по нашему возвращению? Детей мы тогда ещё не спасли, а ты уже доложила об этом. Ну, Сара?

— Я хотела, чтобы вы были уверены в успешном исходе на сто процентов. А так — могли занервничать.

— А по-другому — могли молодецки прогуляться до подземелья и провалить к чертям собачим операцию!

— Ты несправедлива по отношению к нам. Когда это мы относились к работе как к прогулке?

Джулия резко сбросила обороты.

— Я не так выразилась и не то имела в виду.

— Конечно, не так. Это особый случай — прецедентов нет и не будет. Зря ты так, Джу.

— Наверное, — вздохнула Джулия. — Извини меня.

— Да ладно… Сейчас я сяду писать послание Харлану, потом ты напишешь несколько слов Бесси.

— Можешь не торопиться. Мы будем ждать вестей от Паргауна, чтобы быть уверенными, что дон Иларио и его войско погрузились на корабли и убрались отсюда. А пока есть возможность расслабиться: командор в спешке оставил свой походный ларчик, и в нем — семь, нет, восемь бутылок вина.

Ярость шквалом накатила на дона Иларио, когда Уджумен приказал своим воинам выкатить из форта бочки с золотом.

"Это ваше, — сказал вождь иругенов, обращаясь к командору. — Мы добывали золото для вас добровольно".

Солдаты одобрительно загалдели. А для дона Иларио это было оскорблением. Он с яростью смотрел на Уджумена, а видел не только его. Права была богиня альмаеков, когда говорила командору, что мечи его солдат увязнут в десятитысячном войске. А ему виделось не десять тысяч, а, наверное, не менее сотни тысяч индейцев. Их раскрашенные в боевые цвета тела расплавленной бронзой затопили побережье.

Дон Иларио отвел взгляд и увидел их ещё и на воде: сотни юрких каноэ ощерились копьями и непомерно длинными стрелами.

Несколько суденышек сновали от берега к кораблям, перевозя на них бесценный груз парусов. А на самих галионах матросы уже вздергивали их на мачты. Проводы были спешными.

Диего де Аран отдал приказ солдатам — доставить золото на "Марию Глориосу".

Командор одарил его тем же взглядом, что и касика: он, видите ли, возомнил себя военачальником! Вы, дескать, дон Иларио, оказались в дерьме по уши, и мы — что тоже не отрицаем — по это же место и в той же емкости. Первым делом — на Эспаньолу, решил де Аран, а там — на усмотрение губернатора Николаса Овандо. Прикажет тот ему доставить Хуана де Иларио в кандалах в Испанию — Диего доставит, прикажет самому надеть на себя кандалы — наденет. Но будет носить их недолго.

"Крыса! — командор брезгливо глядел в ядовитую физию предателя. Спасай свою шкуру! Но я уже вижу твою преобразившуюся личину, когда ты вместе со мной предстанешь перед королевским судом. Ты примешь облик хорька и будешь вонять в мою сторону поганым ртом, а свой зад выставишь на обозрение судьям. Единственный преданный человек был в отряде — Кортес. Он порывался найти жриц, вот, по-видимому, и нашел".

Командор подошел к шлюпке и велел доставить себя на "Санта Марию". Каюта пока ещё находится в его распоряжении. До позднего вечера он с отвращением слушал гнусавый голос шкипера Диего Санчеса, отдававшего распоряжения матросам, скрип рангоута и блоков и дружное «взяли», когда ставились паруса.

Дон Иларио лично убедился, что Дила говорила чистую правду: все три галиона были умело заминированы. Но все по-разному. Пушки «Тринидада», к примеру, действительно смотрели в борта изнутри трюмов; на "Санта Марии" пушки стояли на месте, а вот весь запас пороха был сосредоточен в носовой части трюмов. Матросы осторожно разобрали мину и перенесли порох на батарейную палубу.

Тот же голос и противный визг кабестана[48] подняли его на заре. По-видимому, Диего де Аран дал приказ — сниматься с якорей. Дон Иларио лег спать, не раздеваясь, поэтому через минуту был уже на юте.[49]

"Санта Мария" правым бортом смотрела на форт, который скрывали из виду толпы ликующих индейцев. С первым поворотом кабестана и лязгом якорной цепи они подняли над головами копья, и окрестности огласились невыносимо долгим, многотысячным хором радостных голосов.

"Проклятье!" — дон Иларио зажал уши и зажмурился. Ему невмоготу было слушать этот победный марш, который повис над его головой единственной, нескончаемой нотой; не мог он смотреть на коричневые тела язычников, которые извивались в праздничном танце.

"Всех!" — командор разлепил глаза и бросился на батарейную палубу. Пусть не все, но десяток-другой сейчас перестанут кривляться!

— Открыть порты!![50] — рявкнул он в уши канониру. — Живей!

Тот безропотно повиновался.

Сейчас восемь пушечных выстрелов оборвут веселье!

— Я сам! — Дон Иларио оттолкнул моряка и зажег запальный шнур у первой пушки. — Я сам! Своими руками! — Он, изрыгая проклятья, подбежал к следующей.

И вдруг приступ ненависти, отдавая внезапным жаром, сдавил грудь. Дон Иларио резко выпрямился и секунду-другую стоял белый с перекошенным лицом. Чего-то не хватало; что-то привычное, всегда незримое, но очень важное отсутствовало. Через мгновение он знал что: сердце не билось.

Командор умер до того, как разорвало первую пушку, ствол которой был прочно заклинен камнем, а вслед за ней — вторую. Кто-то свыше пощадил его, избавив от боли раскаленных осколков орудия; и его тело не страдало, разнесенное в клочья взрывом порохового запаса.

Диего де Аран, мрачной тенью стоящий на мостике "Марии Глориосы", заметил, как спешно скрылся в отверстие люка дон Иларио. Затем хлопнули створки портов, и он увидел, как вздыбилась горбом палуба "Санта Марии"; а мгновение спустя раздался оглушительный взрыв. Флагманский корабль, складываясь пополам, сцепился снастями мачт. Но де Аран быстро пришел в себя и приказал спустить шлюпки на воду, чтобы подобрать оставшихся в живых с "Санта Марии".

Прочь отсюда! На всех парусах прочь из этих мест, где правосудие языческих богов совершается в мгновение ока…

Но карающая десница простиралась куда дальше, чем мог бы предположить Диего де Аран. При сильном юго-восточном ветре два корабля, идя левым галфвиндом, довольно спокойно прошли Пресное море, но заблудились в необъятных просторах Атлантики. А 4 января 1504 года — в год смерти королевы Изабеллы — их разлучил сильнейший шторм. Гвинейская котловина очень велика, поэтому можно сказать, что они нашли покой в одном месте.

"Сара сказала, что сегодня ночью будет гроза", — чей-то туманный голос каплями выходил из Тепосо. Он не узнавал его. Каша неразборчивых мыслей, скопившихся внутри, хлюпала, пузырилась, обжигала, чтобы застыть крутым комком и всю жизнь питать его; всю жизнь ложка за ложкой глотать это варево грусти и отчаяния.

Сегодня Лори плакала.

Похоже, все понимали её, но помочь никто не мог. И он, Тепосо, тоже.

"Джу, пожалуйста, разреши мне остаться, а? А ты ту девушку будешь опекать. Да и мой отец тоже. Ведь там хорошо, Джу, кино, телевизоры, шмотки, самолеты. Она такого не видела. Мне будет хорошо здесь, а ей — там. Ты ей расскажешь, что у них все нормально, дети живы и здоровы, что я тут за ними присматриваю. А? У меня здесь дел будет полно, ты не думай, я не буду сидеть сложа руки. Я организую отряд амазонок, встречу этого Франциско де Орельяно на Амазонке, дам ему бой. Я спрашивала у Оллы, и знаешь, как зовут эту девушку, жрицу?"

Джулия старалась не смотреть на Лори, ей было жаль её. А Лори продолжала уговаривать её.

"Ее зовут Конори. Неужели ты не понимаешь, Джу? Помнишь рассказ профессора о стране, которой правит королева Конори? Там нет хижин, говорил он, женщины-воины живут в каменных домах. Все сходится, Джу".

На её глаза навернулись слезы. Она, как недавно сам Тепосо, посмотрела на Сару.

"Сара, ну хоть ты скажи! Как там это у тебя — нужно оправдать события, ведь Орельяно должен видеть амазонок, иначе эту реку так не назовут. Ну что вы все молчите?! Джу, ведь ей неплохо будет там".

"Нет, Лори, — твердо сказала Джулия. — Я понимаю тебя, но… Нельзя, пойми".

"Джу, и отцу с ней будет легче, она всегда будет рядом с ним. Ты научишь её варить кофе, и она будет готовить его по утрам. Я всегда хотела приносить отцу кофе в комнату. А еще, Джу, ты привезешь её в Бразилию, если она заскучает, покажешь ей эти места. Ты будешь её подругой, вы все будете её подругами. Она поймет меня. Пожалуйста, Джу!"

"Нет, Лори".

"Сара не ошиблась, — продолжал гудеть тот же незнакомый голос. — А Лори снова сказала, что все хорошее когда-нибудь кончается. Но не сказала, когда должно родиться другое хорошее. Похоже, она сама не знает этого. И даже Сара не смогла объяснить; грусть — по её мнению — это хорошо. Непонятно".

Несколько часов назад Альму снова перенесли на старое место, которое Лори назвала "поляной амазонок". И все были там — Литуан, жрицы, дети, Антоньо. А Тепосо сидел на троне и не хотел туда идти. Это все равно что смотреть на смерть; смотреть, как уйдет из жизни дорогой тебе человек. Дорогие тебе люди. И он сходил с ума от фраз "так не должно быть", "это неправильно".

А потом Тепосо сорвался с места. Больше сотни пар глаз смотрели на него — тяжело дышащего, с поднятой вверх рукой. Он — вождь, ему казалось, что он нашел единственно правильное решение. Он говорил, что всем тяжело и что никто долго не сможет успокоиться — великие духи покидают их. Их ждут другие, тоже нуждающиеся в помощи. И ещё Тепосо говорил, что нельзя прощаться с ними. "Они будут жить в наших сердцах, они возвращают нам наших сестер. Когда ударит молния — произойдет встреча. Мы не должны говорить о прощании".

Он своей волей касика увел детей, разрешив остаться Литуану и Антоньо. Он даже не бросил прощального взгляда на амазонок, готовившихся в далекое, невозвратное путешествие.

Жестоко? Да. Но честно.

Амазонки молча согласились с ним, тяжело глядя в спины уходящим. Они понимали, что Тепосо пошел на этот шаг только ради них, нисколько не жалея себя, не жалея свой маленький народ. А Литуан скажет, что этот мальчик повзрослел и возмужал на глазах, что ему выпала необычная судьба. "Я не скажу, что дети поймут его — они его уже поняли и знают, что у них сильный вождь".

Слова, рвущиеся наружу из горла Джулии, так и не прозвучали. Слова "вот и все" надрывно тужились, чтобы единым выдохом подвести итог.

Итог. Целая страница из одного слова, целая книга. Джулия ворочала листы, пытаясь найти хотя бы одну точку, хотя бы одну запятую. Но не было даже ни одного пробела.

Итогитогитогитог…

Раньше это слово было для неё живым, жирной точкой любого дела или поступка — неважно, плохого или хорошего, а сейчас Джулия открыла последнюю страницу кровавого цвета, где мелко было напечатано: "Миссия окончена". Дальше — лишь толстая корка обложки, на которой смешались жестокие лица завоевателей, слюнявая пасть, терзающая отрубленную руку, неистовый водопад; на переднем плане художник изобразил красивую амазонку с озорными глазами, не ведающими страха…

Не то. Не то нарисовал художник. В книге этого нет. Там только одно слово.

Джулия заплакала, и слезы вынесли на поверхность лица гримасу озлобленности на всех: на рыцарей меча с ножнами святого распятия; на щуплого человечка в белой шапочке, строчащего очередную буллу, — а знает-то он всего два слова: золото и паства; на свой двадцать первый век, где мечи трансформировались в автоматы. Ничего не изменилось, только злобы стало больше. И в груди Джулии родилось другое слово, которого она раньше не знала: отыграюсь.

Все. Это был предел злобы.

Это была последняя операция Джулии Мичиган.

Перед глазами возник восточный город, богатый дом с тройкой шикарных «мерседесов» у подъезда, десяток бородатых мужчин с уверенными взглядами и "хеклер и хок" в своих руках. Через мгновение она придавит спусковой крючок и будет держать его долго-долго, пока не кончатся в магазине патроны. Еще с трех сторон — такой же шквал огня; куски мяса будут вылетать из дорогих костюмов, осколками гранат лопнут головы.

Работа.

Лайнер «Флорида»; Паола Бенсон, которая любит ближний бой, лязг её стальных рук и хруст выбитых позвонков; ироничные глаза Лори, не ведающей страха; тихоня Сара, разбивающая висок террориста; элегантная Фей.

Работа. Команда.

Не о нас ли говорил профессор Харлан: "Умение и желание, радость в действиях, коллективное единство и энергия". Да-да, это о нас. И ещё он не хотел говорить об этике. Действительно, какая к черту этика! Цель благая, они отрубают отростки зла. Но там никогда не брало за душу — глаза служили перекрестием прицела, они видели только цель, остальное — в тумане, в недосягаемой для души и чувств дымке; глаза смотрят, руки делают — было даже интересно. А здесь — стало больно. Впервые, может быть, им передались боль и отчаяние тех, за кого они рисковали жизнями. Нет, просто работали, жили. Они слились с ними, в короткий срок стали единым целым, и им невыносимо тяжело расставаться.

Синдром? Какой? Синдром "одна тысяча пятьсот третьего года"?

Джулия, неотрывно глядя в глаза Альмы, сгорбилась, предавая анафеме свою работу профессиональной убийцы, проклиная уродливую фразу "если не ты, то кто?". Она топила слова "во имя", но они пускали пузыри: мира! безопасности! счастья! спокойствия! на! всей! нашей! планете!..

Хватит! Джулия ударила ладонями по бедрам. И уже тише: хватит. Больше не могу.

Она посмотрела на Антоньо. Надо вот так, как он, — увидел подонка и…

"Самосуд!" — сказали внутри несколько суровых голосов.

"А пошли бы вы на хер!" — не выдержала Джулия.

И снова глаза Альмы. Скорее бы уже домой. Но слова "если не ты, то кто?" пузырились уже детскими голосами, они взывали к ней из чрева надменных исламистов, полоумных маньяков и бородатых конкистадоров из далекой Кастилии.

Действительно, если не мы, то кто?.. Во всяком случае, у нас это получается не так уж и плохо, а у других может выйти чуть хуже. И это «чуть» — очень весомо, это — человеческие жизни.

Рядом — ровное дыхание Лори. Вот кто умеет ставить точки. И она абсолютно права, её место здесь, а наше — там. И, насколько хватит сил, мы продолжим нашу работу.

Джулия положила ей ладонь на колено и улыбнулась:

— Оставайся, Лори!

— Нет, Джу, слишком поздно. А если честно, то я бы не осталась. Я эгоистка. Впрочем, как и все мы. Как только вернусь — уволюсь, пойду работать в супермаркет, в отдел женского нижнего белья.

— Почему нижнего?

— Соскучилась.

Вот и все… Тепосо потухшими глазами смотрел на шесть неподвижных тел: Джулия, Лори, Сара, Паола, Фей, Дороти. Прямо над ним оглушительно рявкнул страшный голос грома, но индеец даже не вздрогнул. Дождь бил в озябшее тело, с волос стекали холодные струйки воды, смешиваясь с горячими слезами. А в голове стоял грустный голос Лори: "Не грусти".

"Ей, наверное, холодно", — Тепосо вдруг засуетился, ища глазами, чем бы укрыть Лори.

"Лори…" Он печально ухмыльнулся, вновь сделавшись каменным. Теперь он будет звать эту девушку её настоящим именем — Конори.

Лори сказала ему, что эта жрица будет королевой амазонок, будет защищать свой народ. Пройдет много времени, и на Амазонке вновь появятся испанцы. Женщины-воины будут драться насмерть, выгоняя со своей земли тех, кто уже однажды побывал здесь, кто принес в эти края зло и смерть.

"Ты возьмешь её в жены, — говорила Лори, — и она родит тебе кучу детей. Мальчики будут похожи на тебя, а девочки будут высокими и сильными, как их мать". И ещё она сказала, что грустить ему долго не придется.

Он простоял до рассвета возле жриц, не сходя с места. Они были живы, но он в душе хоронил тех, кто столько времени находился в этих телах. Он больше никогда не услышит их шуток, и никто больше не скажет ему «тренер»…

Проснувшиеся спозаранок дети молчаливой толпой окружили девушек.

Первой пришла в себя старшая жрица. Она долго глядела в синее небо, судорожно сглатывая. Потом уверенно подтянула ноги и встала.

Сначала её взгляд остановился на черной диадеме Тепосо, потом — по кругу обошел детей. Она рухнула на колени и, сотрясаясь от плача, закрыла лицо руками.

Дети стали подходить к ней, и она хватала каждого за плечи, проводила руками по лицу, словно не верила в то, что все они из плоти и крови, что все — живы.

Она коснулась каждого, прежде чем подойти к Литуану.

— Я была у богов, Литуан!

Он обнял её.

— Посланники Великого Альмы были с нами, они спасли детей, спасли наш род от гибели. Поблагодари Тепосо, его помощь была неоценимой.

Тепосо почувствовал на плече горячую ладонь.

— Спасибо тебе, Тепосо.

Он молча кивнул, но глядел на ту, которая раньше была Лори. Она водила языком по пересохшим губам и болезненно щурила веки. Кто-то из детей поднес ей чашу с водой, и она жадно глотала влагу. Это была Лори и в то же время не она. Тело, глаза, губы — все это было её, а вот…

Она, увидев Литуана, протянула к нему руки:

— Литуан!..

Глаза Тепосо затуманились, и он, оглянувшись на Антоньо и Оллу, державших за руки Аницу, пошел к городу.

Положение вождя рано или поздно заставит его подыскать себе невесту пусть это будет не Конори, а другая девушка, — но он точно знал, как назовет свою первую дочь.

И вдруг остановился, услышав за спиной окрик.

— Эй! Помнишь, я говорила, что все хорошее кончается? Так вот, я обманула тебя. Ты простишь меня, тренер?

Глава XIV

Закрытая зона пригорода Гейсвилла, штат Флорида. 22 декабря 2003 года, полдень

Джулия хотела проснуться, но не могла. Осточертевший сон не покидал её, с головой окуная в стремительный Гольфстрим. А с поверхности воды кто-то звал её, кто-то успокаивал. Так продолжаться больше не могло. Собрав все силы, она отчаянно распахнула глаза. Веки хлопнули звуком открываемой двери.

— Она пришла в себя, — услышала Джулия незнакомый голос.

"Кто это еще, черт побери!"

Она скосила глаза в сторону и увидела человека в белом халате.

— Подойдите сюда, — сказал он, повернув голову к двери. И снова обратился к Джулии: — Вы узнаете этого человека?

— Профессор Харлан, — прошептала Джулия. — И, словно опомнившись, поднесла к лицу руки. Потом провела ими по груди. — Ура! Мое, черное, родное!

— Ну а меня ты узнаешь? — Свет от яркой лампы заслонила черная тень.

"Еще бы она не узнала эту гору, собственного мужа!"

— Сэм!

— Отлично, — Энди Лазурский потер руки. — Давайте её в отдельную палату. И займемся остальными.

Сильные руки Сэма нежно перенесли Джулию на каталку, и он осторожно вывез её в коридор.

Там глаза Джулии встретили грустный взгляд полковника Кертиса.

— Привет, Ричард, — Джулия потянулась к нему руками и обняла, чувствуя у себя на щеке жесткую щетину. — Не завидую тебе, Рич, скоро ты вновь услышишь противный голос своей дочери.

Кертис тихо спросил:

— Как она там?

— Настоящая амазонка! — воскликнула Джулия, не вникая в смысл вопроса. Но вглядевшись в Кертиса внимательней, она охнула: — Боже мой, Ричард!

— Ничего, Джу, все нормально. Она сама попросила меня об этом. — Он полез во внутренний карман кителя. — На вот, прочти отсюда. — Он указал пальцем.

Джулия дрожащей рукой приняла пергамент.

"Привет, Джу! Я только сейчас поняла, что не умею писать писем. Когда положила перед собой пергамент, думала, что сочиню по меньшей мере повесть. Оказывается, писать — это невообразимо трудно. А вообще я до конца своих дней не смогу как следует понять, что с нами произошло и происходит до сих пор. Не знаю, сколько времени прошло там, как вы вернулись, но здесь пролетело уже полгода. Я хотела сразу вскрыть амфору, которую запечатала Сара, и вложить туда приписку отцу и тебе, но потом передумала. Представляешь, я решила сделать это после того как «поговорю» с воинами Франциско де Ореляно в 1542 году. И опять раздумала. Потому что это будет выглядеть некрасиво и грустно: ты будешь читать строки 65-летней старухи. Но это по тем, нашим меркам, а по здешним мне будет в ту пору всего 56. Не забывайте меня там, навещайте почаще. И не забудь, Джу, научи меня как следует варить кофе! Но не буду о грустном. Знаешь, Тепосо — очень темпераментный. Я думаю, мы вдвоем сумеем возродить целое племя".

Джулия оторвала покрасневшие глаза от бумаги и сквозь слезы с улыбкой прошептала:

— Целое женское племя.