После смерти Пушкина: Неизвестные письма

ВДАЛИ ОТ ПЕТЕРБУРГА

29 января 1837 года не стало величайшего русского поэ­та и писателя Александра Сергеевича Пушкина. Прошло еще несколько дней, и гроб с его телом заколотили в ящик, поставили на дроги и с непристойной поспешностью увез­ли в Святогорский монастырь. Она осталась одна. Та, кото­рую он так безгранично и самоотверженно любил. Любил как жену и мать своих детей и ценил как человека.

Трагическая гибель мужа потрясла Наталью Николаевну. Сохранилось много свидетельств современников, описыва­ющих ее ужасное состояние в течение двух долгих, мучите­льных дней, когда умирал ее муж и после его кончины. Она производила на окружающих раздирающее душу впечатле­ние, отчаяние ее было беспредельно. Но, к счастью, она не была одинока в эти дни, с нею были сестра Александра Николаевна, тетушка Екатерина Ивановна Загряжская, нежно любившие ее; как только узнали о смерти Пушкина, приеха­ли из Москвы братья Дмитрий и Сергей Гончаровы. Ее окру­жали друзья мужа - Жуковский, Плетнев, Тургенев, Данзас.

После смерти Пушкина Наталья Николаевна тяжело за­болела и не смогла проводить гроб с телом мужа в Псков­скую губернию, но просила Александра Ивановича Тургене­ва, которому Николай I приказал отвезти и захоронить поэ­та, отслужить панихиду. В письме к А. Н. Нефедьевой Турге­нев писал 9 февраля 1837 года:

«Вчера вечером я был уже здесь... Ввечеру же был вчера у вдовы, дал ей просвиру монастырскую и нашел ее ослабев­шую от горя и от бессонницы, но покорною провидению; я перецеловал сирот-малюток и кончил вечер у Карамзиных».

Умирая, Пушкин завещал жене носить по нему траур два года. И Наталья Николаевна решила уехать на это время в Калужскую губернию, к брату Дмитрию Николаевичу, в име­ние Полотняный Завод. «Я думаю, — говорила она, — что лучше всего исполню его волю, если проведу эти два года со­всем одна, в деревне» .

Как только Наталье Николаевне стало несколько лучше, она начала готовиться к отъезду. Ей было тяжело оставаться в Петербурге, где все напоминало о трагических событиях, и она спешила уехать. Глубоко религиозный человек, Ната­лья Николаевна в последние дни перед отъездом часто езди­ла в церковь и горячо молилась. Очевидно, немного смягчи­ли ее горе беседы со священником Бажановым. По свидете­льству современников, это был умный, добрый человек. Вот что пишет об этом П. А. Вяземский А. Я. Булгакову 10 февра­ля 1837 года: «Пушкина еще слаба, но тише и спокойнее. Она говела, исповедовалась и причастилась и каждый день беседует со священником Бажановым, которого рекомендо­вал ей Жуковский. Эти беседы очень умирили ее и, так ска­зать, смягчили ее скорбь. Священник очень тронут располо­жением души ее и также убежден в непорочности ее».

Перед отъездом Наталья Николаевна увиделась с сест­рой Екатериной Дантес, которая не бывала у Пушкиных с того дня, когда уехала из их дома в церковь на венчание, 10 января 1837 года. Зная, что уже, вероятно, никогда не встре­тится с сестрами, так как ей предстояло ехать вслед за му­жем, высланным за границу, Екатерина Николаевна приеха­ла проститься с ними. Свидание происходило в присутст­вии братьев, Александры Николаевны и тетушки Екатери­ны Ивановны. Это свидание, несомненно, наложило отпе­чаток на отношения сестер, братьев и Загряжской к Екате­рине Дантес. Что было говорено, в чем обвиняли ее Ната­лья Николаевна, Гончаровы и Загряжская (а они, по-види­мому, ее обвиняли), мы не знаем. А. И. Тургенев свидетель­ствует, что Екатерина Николаевна плакала. Подробнее об этом свидании мы скажем в третьей части.

16 февраля Наталья Николаевна с детьми и Александрой Николаевной в сопровождении братьев и Екатерины Ива­новны выехала в Москву. Вся обстановка квартиры и биб­лиотека Пушкина были сданы на двухлетнее хранение на склад друзьями поэта уже после отъезда семьи.

Семья Пушкиных приехала в Москву ночью, но там не остановилась; переменив лошадей, поехали дальше. Это по­служило поводом к осуждению Натальи Николаевны, ее упрекали в том, что она не повидалась с Сергеем Львови­чем. Но состояние моральное и физическое ее было насто­лько тяжелым, что она не могла встретиться со свекром, вы­нести душераздирающее свидание с несчастным отцом. Пе­тербургские врачи категорически предписали ей ехать пря­мо в деревню.

Московский почт-директор А. Я. Булгаков писал П. А. Вя­земскому 26 февраля 1837 года:

«...Наталья Николаевна не была у него в проезд ее через Москву и даже не послала наведаться об нем. На другой день отъезда ее явился к Сергею Львовичу брат ее Гончаров (Сергей Николаевич) со следующею комиссиею: «Сестрица приказала вам сказать, что ей прискорбно было ехать через Москву и вас не ви­деть, но она должна была повиноваться предписаниям свое­го доктора; он требовал, чтобы она оставила Петербург, жи­ла спокойно в уединении и избегала все, что может произвести малейшее в ней волнение; в противном случае не руча­ется за последствия. Сестра чрезмерно изнурена, она прика­зала вам сказать, что она просит у вас позволения летом приехать в Москву именно для того, чтобы пожить с вами две недели, с тем чтобы никто, кроме вас, не знал, что она здесь. Она привезет вам всех своих детей. Сестра не смеет себя ласкать этой надеждою, но ежели бы вы приехали к ней в деревню хотя бы на самое короткое время». Старика поручение это очень тронуло, Наталья Николаевна умно по­ступила и заставила всех (признаюсь, и меня) переменить мнение на ее счет. Москва о ее приезде дозналась, все узна­ли, что она не видела Сергея Львовича, и ее немилосердно ругали, особливо женщины. Таковы всегда человеки! Снис­ходительны к тем, кто в счастьи, и строго взыскивают с тех, кои и без того горем убиты».

И сам Сергей Львович понимал тяжелое состояние неве­стки. В другом письме Булгаков писал тому же Вяземскому, что был у С. Л. Пушкина. «Спрашивал я его о невестке, он отвечал: — Я слышал, что она проехала здесь в пятницу, но ее не видал... — Это, видимо, его опечалило, а потому и ска­зал я ему: — Я понимаю, сколь мучительно было бы для нее и для вас первое свидание, она хотела вас поберечь и на себя не надеялась... «Я и сам это так толковать хочу, — прервал Сергей Льво­вич». Однако он очень сожалел, что не видел внуков. Это свидание, как мы увидим далее, состоялось несколько позд­нее, летом того же года.

Вероятно, известную роль в этом случае сыграла и те­тушка Загряжская, пользовавшаяся большим влиянием на Наталью Николаевну. Старая фрейлина поехала с ней не только потому, что ей хотелось проводить племянницу. За те две недели, что прошли со дня смерти Пушкина, сплетни и толки о его кончине уже успели дойти до Москвы, и горя­чо любившая Наталью Николаевну Екатерина Ивановна хо­тела оградить ее от лишних тяжелых переживаний. Мы по­лагаем, что и она настаивала на том, чтобы Наталья Никола­евна миновала Москву, ни с кем не встречаясь. Возможно, что у Екатерины Ивановны были и свои, личные мотивы стараться избегать этих родственных встреч. Напомним здесь, что братья Дмитрий и Иван, приезжавшие в Петер­бург в январе 1837 года на свадьбу сестры Екатерины, уеха­ли, ни разу не навестив тетку и не простившись с ней. По-ви­димому, ее в чем-то обвиняли в связи с трагическими собы­тиями в семье Пушкиных, и она, естественно, стремилась избегать разговоров на эту тему сейчас, когда раны, нане­сенные гибелью поэта, были еще так свежи. Обращает на се­бя внимание и то, что о проезде Натальи Николаевны через Москву не известили также и мать, Наталью Ивановну, к ко­торой могли послать нарочного в Ярополец, когда уже изве­стен был день отъезда. Как мы увидим далее, Наталья Ива­новна была этим очень огорчена и обижена.

Видимо, числа 21-22 Наталья Николаевна была уже в Полотняном Заводе. Там их ждал Иван Николаевич, кото­рый жил в это время у брата. Он был в отпуске по болезни. В приходо-расходных книгах заводского дома имеется запись от 25 февраля об отъезде Ивана Николаевича в Ярополец. Семья срочно послала его к матери. Из Яропольца Иван Ни­колаевич немедленно отправил с нарочным старшему брату письмо.

«Ярополец, 27 февраля (1837г.).

Любезный Дмитрий! Я приехал сюда и нашел Мать очень опечаленной и недовольной тем, что до сего времени ей не прислали нарочного из Москвы, чтобы сообщить, что Таша (Наталья Николаевна) уже проехала в Завод. Прилагаю при сем письмо, ко­торое она ей написала (письмо в архиве не обнаружено). Оказывается, она не знала, что Те­тушка сопровождает сестру. Она, очевидно, сердится на те­бя также и за то, что ты ей сам не написал, что Таша будет жить у вас, и не пригласил ее повидаться с ней. Итак, мой милый, человек, который привезет тебе это письмо, полу­чит его от ярополицкого крестьянина, который останется в Тимонове ожидать ответа от тебя или Таши. Поторопись же и пришли крестьянина поскорее, так как она рассчиты­вает получить ответ в среду или самое позднее в четверг, т. е. 3 или 4 числа будущего месяца. Я остаюсь здесь до при­езда посланца и тогда, если Мать поедет к вам, я провожу ее до Завода».

Встреча давно не видавшихся сестер Загряжских состоя­лась в Полотняном Заводе в начале марта. Об этом свидете­льствуют, во-первых, распоряжение Дмитрия Николаевича управляющему от 5 марта 1837 года выслать подставу лоша­дей для матери и, во-вторых, одновременные записи расхо­дов на Н. И. Гончарову и Е. И. Загряжскую от 11 марта 1837 года в книге по господскому дому Завода. Мы потому так стремились установить факт этой встречи, что здесь, несо­мненно, произошла последняя ссора обеих сестер. Можно предположить, что Наталья Ивановна упрекала Загряжскую в том, что, заменяя в Петербурге сестрам Гончаровым мать, она «не доглядела» за Екатериной, а будучи свидетельницей наглого поведения Дантеса после свадьбы, не сумела пред­отвратить катастрофу. В свое время родственные отноше­ния сестер были нарушены из-за денежных расчетов при де­леже наследств — в 1813 году после брата А. И. Загряжского и в 1823 году после дяди Н. А. Загряжского. В 1826 году Ека­терина Ивановна составила завещание, по которому после ее смерти все должно было отойти сестре Софье Ивановне, минуя Наталью Ивановну. 11 декабря 1837 года она специа­льной надписью на завещании подтвердила это свое распо­ряжение. Несомненно, это было сделано под влиянием встречи в Полотняном Заводе. Свидание это было послед­ним: сестры больше никогда не виделись и не переписыва­лись. Об окончательном разрыве родственных отношений сестер свидетельствует письмо Натальи Ивановны к сыну от 13 июня 1838 года из Яропольца, в котором она пишет:

«...Ты приглашаешь меня, дорогой Дмитрий, приехать к вам к родам твоей жены; я сделала бы это с большим удово­льствием, но одно соображение препятствует этому намере­нию, а именно приезд вашей Тетки Катерины в Завод. Не зная точно, когда она приедет к вам, я ни в коем случае не хотела бы там с ней встретиться».

По приезде в Завод Наталья Николаевна написала свек­ру. Сергей Львович, видимо, ответил невестке очень теп­лым письмом, на которое Наталья Николаевна отозвалась с чувством искренней признательности за его доброе к ней отношение. Сохранилось и еще одно ее письмо от 15 мая. Приведем здесь все эти письма.

«1 марта 1837 г. (Полотняный Завод)

Я надеюсь, дорогой батюшка, вы на меня не рассерди­лись, что я миновала Москву, не повидавшись с вами; я так страдала, что врачи предписали мне как можно скорее при­ехать на место назначения. Я приехала в Москву ночью, и только переменила там лошадей, поэтому лишена была сча­стья видеть вас. Я надеюсь, вы мне напишете о своем здоро­вье; что касается моего, то я об нем не говорю, вы можете представить, в каком я состоянии. Дети здоровы, и я прошу вашего для них благословения.

Тысячу раз целую ваши руки и умоляю вас сохранить ва­ше ко мне благорасположение.

Наталья Пушкина».

«Воскресенье, 21 марта 1837 г. (Полотняный Завод)

Мой брат уезжает сейчас в Москву, и я спешу поблагода­рить вас, батюшка, за доброе отношение ко мне, что вы мне выказываете в вашем трогательном письме. Вы не пред­ставляете себе, как мне дорого малейшее доказательство ва­шего благорасположения ко мне, это такое утешение для меня в моем ужасном несчастье. Я имею намерение прие­хать в Москву единственно для того, чтобы засвидетельст­вовать вам свое почтение и представить вам своих детей. Прошу вас, дорогой батюшка, будьте так добры сообщить мне, когда вам это будет удобнее. Подойдет ли вам, если на­ше свидание состоится в мае месяце? Потому что только к этому времени я буду иметь возможность остановиться в нашем доме. Мне остается только, батюшка, просить вас мо­литься за меня и моих детей. Да ниспошлет вам Господь си­лы и мужество перенести нашу ужасную потерю, будем вмес­те молиться за упокоение его души.

Маминька просит меня передать вам свое почтение, так­же и сестра, она благодарит вас за память. Н.Пушкина».

«15 мая 1837 (Полотняный Завод)

Простите, батюшка, что так долго вам не писала, но при­знаюсь вам, я не могла решиться поздравить вас с праздни­ком Пасхи, он был таким печальным для нас. Роды моей не­вестки также в какой-то степени были причиной моего мол­чания. Тысячу раз благодарю вас, что вы так добры и хотите приехать повидать меня в Заводы. Я никогда не осмелилась бы просить вас быть столь снисходительным, но принимаю ваше намерение с благодарностью, тем более, что я могла бы привезти к вам только двух старших детей, так как у од­ного из младших режутся зубки, а другую только что отняли от груди, и я боялась бы подвергнуть их опасности дальнего пути. Брат мой в ближайшее время не собирается в Москву, но я надеюсь, мой добрый батюшка, что это не помешает вам осуществить ваше намерение. Вы не сомневаетесь, я уверена, в нетерпении, с которым я вас жду. Как только вы получите вести о том, что Ольга разрешилась, прошу Вас, сообщите мне об этом, и осмелюсь вас просить напомнить ей обо мне в первый же раз, как вы будете ей писать.

Маминька покинула нас вчера, но перед отъездом она мне поручила поблагодарить вас за память и засвидетельст­вовать вам свое почтение, так же и Александрина. Стало быть, до свидания, батюшка, нежно целую ваши руки.

Н. Пушкина».

«Я провел десять дней у Натальи Николаевны, — писал Сергей Львович 2 августа 1837 года из Москвы князю Вязем­скому. — Нужды нет описывать вам наше свидание. Я про­стился с нею как с дочерью любимою, без надежды ее еще увидеть, или лучше сказать в неизвестности, когда и где я ее увижу. Дети — ангелы совершенные; с ними я проводил ут­ро, день с нею семейно». Не знал тогда Сергей Львович, что впоследствии, в 40-е годы, в Петербурге, он постоянно будет бывать у Натальи Николаевны, и она будет заботиться об одиноком, больном старике...

Упоминание о поездке Сергея Львовича в Полотняный Завод мы находим и в письме Е. Н. Вревской от 2 сентября 1837 года к брату А. Н. Вульф. «...Вот уже недели две, как приехал старик Пушкин... Как грустно и тяжело смотреть на него... Я читала его письма, которые меня совсем помирили с ним. Мне помнится, что он вовсе не был противоречив, а, судя по письмам, он должен быть огорчен чрезвычайно смертью Александра. Сер. Льв., быв у невестки, нашел, что сестра ее более огорчена потерею ее мужа...»

Некоторые пушкинисты последнюю фразу Вревской приводят как один из аргументов, что вдова была в это вре­мя уже не так опечалена смертью мужа. Но письмо Сергея Львовича говорит нам об обратном — он не мог бы прости­ться с ней как с «дочерью любимою», если бы видел в ней равнодушие и холодность. К пристрастным свидетельствам Вревской следует относиться с большой осторожностью. Вряд ли Сергей Львович так говорил о невестке и ее горе, мы видим, как тепло отозвался он о ней в письме к Вязем­скому.

Но Вревская не преминула интерпретировать его пись­ма в невыгодном для Натальи Николаевны свете.

Около двух лет прожила Наталья Николаевна в Полотня­ном Заводе. Некогда роскошное гончаровское поместье в начале XIX века уже начало приходить в упадок. На заводах и фабриках лежали огромные долги, оставленные в наслед­ство потомкам расточительным дедом Афанасием Николае­вичем. Дмитрий Николаевич, человек совершенно неком­мерческого склада, стоявший теперь во главе майората, тщетно старался привести в порядок предприятия; ему уда­валось только выплачивать огромные проценты по долго­вым обязательствам и с трудом содержать большую гончаровскую семью — братьев и сестер. В 1836 году он женился, и это еще больше осложнило их финансовое положение. В доме, очевидно, царила строгая экономия: в конторских книгах скрупулезно записывались все расходы; так, напри­мер, мы узнаем, что по субботам хозяину и его супруге «вы­давалось» по полфунта мыла на баню!

Наталья Николаевна с семьей поселилась не в большом доме, где жил Дмитрий Николаевич с женой, а в так называ­емом Красном доме. Вспомним, что Наталья Николаевна уже жила в этом доме в 1834 году все лето со своими детьми, а затем и с Пушкиным, приезжавшим тогда навестить семью и прожившим в Заводе около двух недель. После этого, по преданию, долгое время дом этот назывался «пушкинским». Красный дом был расположен в очень красивом саду, с деко­ративными деревьями, кустарниками, пышными цветника­ми, беседками. Фасадом он выходил к прудам, к ним была выложена из камня пологая лестница. По берегам прудов были посажены ели, подстригавшиеся причудливыми фигу­рами, недаром старожилы описывали этот уголок парка, как какой-то земной рай. В Красном саду были расположены и большие оранжереи, оставшиеся от времен деда, в которых росли редкие фруктовые деревья, такие, как лимонные, по­меранцевые, апельсиновые и абрикосовые, был также и большой «плодовитый сад».

Красный дом был деревянным, двухэтажным, в нем было 14 комнат; по тем временам он был со всеми удобствами, да­же с ванными! Там семье Пушкина было хорошо, вдали от шумного большого дома и ткацких фабрик. Наталье Нико­лаевне, видимо, хотелось уединиться со своим горем, быть со своими детьми. С ней, конечно, поселилась и Александра Николаевна, чья нежная и преданная дружба скрашивала ей жизнь. Приходо-расходные книги Полотняного Завода сви­детельствуют, что Наталья Николаевна вела хозяйство отдельно; ей закупались продукты в Калуге, на ее счет записы­вались и другие расходы. Получаемой ею пенсии на дере­венскую жизнь хватало.

Очень тепло относились к ней родные. Дмитрий Николаевич постоянно заботился о сестре и ее детях во время их пребывания в Заводе. «Береги сестру, дорогой брат, — Бог тебя вознаградит», — писал Иван Николаевич Дмитрию, по­сылая ей посылку ко дню рождения. Когда Наталья Никола­евна приехала с детьми в Завод, Иван Николаевич, как мы уже упоминали, был послан семьей за матерью в Ярополец. Наталья Ивановна тотчас же приехала и прожила с дочерью более двух месяцев.

Александра Петровна Ланская, по мужу Арапова, стар­шая дочь Натальи Николаевны от второго брака, писала о якобы недоброжелательном отношении к сестрам со сторо­ны жены Дмитрия Николаевича. Вряд ли это справедливо. По письмам Натальи Ивановны и Николая Афанасьевича Елизавета Егоровна нам рисуется как очень добрый чело­век, и трудно себе представить, чтобы Наталья Николаевна с ее мягким характером могла не поладить с невесткой. Но строптивая Александра Николаевна, вероятно, «выпускала коготки», и, возможно, именно на ее рассказах базируется Арапова. Заметим кстати, что она сама же говорит, что мать никогда ни о ком плохо не отзывалась.

Жизнь в этом глухом по тем временам уголке Калужской губернии текла монотонно. Изредка праздновались дни рождения или именины кого-нибудь из членов семьи. Тогда к столу подавалась бутылка шампанского. В день рождения главы семьи Дмитрия Николаевича полагалось две бутылки: очевидно, приезжали в гости соседи. В книге «Столовая провизия за 1837 год» есть такая запись: «В день рождения Марии Александровны Пушкиной — 1 бутылка», Марии Александровне в это время было... пять лет!

Сестры много читали. В доме была старинная библиоте­ка, пополнявшаяся и новыми книгами. В одном из писем 1838 года к П. В. Нащокину Наталья Николаевна просила его прислать все сочинения Бальзака. Изредка переписыва­лись с петербургскими друзьями и знакомыми.

С. Н. Карамзина пишет брату Андрею 15 —16 июля 1837 года:

«...На днях я получила письмо от Натали Пушкиной. Она просит передать тебе привет. Она кажется очень печальной и подавленной и говорит, что единственное утешение, ко­торое ей осталось в жизни, это заниматься детьми...» «...В своем письме я писала ей об одном романе Пушкина Ибра­гим (неоконченная повесть «Арап Петра Великого»), который нам читал Жуковский и о котором я, кажет­ся, тебе в свое время тоже говорила, потому что была им очень растрогана, и она мне ответила: «Я его не читала и никогда не слышала от мужа о романе Ибрагим; возможно, впрочем, что я его знаю под другим названием. Я выписала сюда все его сочинения, я пыталась их читать, но у меня не хватает мужества: слишком сильно и мучительно они волну­ют, читать его — все равно что слышать его голос, а это так тяжело!»

Несколько раз навещал вдову своего друга Павел Воинович Нащокин, приезжал летом 1837 года и Василий Андрее­вич Жуковский. О посещении С. Л. Пушкина мы уже писа­ли. За те два года, что Наталья Николаевна прожила в Заво­де, она дважды ездила оттуда к матери в Ярополец. Первый раз в 1837 году вместе с Александрой Николаевной и тремя старшими детьми (маленькую Ташу оставили в Заводе) ко дню именин Натальи Ивановны 26 августа и пробыла там, по-видимому, до конца сентября. Вторая поездка Натальи Николаевны весною 1838 года была связана со свадьбой брата Ивана Николаевича, женившегося на ярополецкой соседке княжне Марии Мещерской. Свадьба состоялась 27 апреля 1838 года в Яропольце. В середине мая Наталье Николаевне неожиданно пришлось поехать в Москву: забо­лел младший сын Гриша. Оттуда она писала Дмитрию Нико­лаевичу.

«15 мая 1838 года (Москва)

Ты будешь удивлен, увидев на моем письме московский штемпель, — я здесь уже несколько дней из-за здоровья Гри­ши, и как только консультации закончатся, снова вернусь в Ярополец. Дорогой Дмитрий, не забудь, если ты в этом ме­сяце получишь 3000 рублей, что из этих денег ты должен за­платить Чишмхину, а остальные незамедлительно прислать мне в Ярополец. У меня к тебе еще одна просьба. Я хотела бы уехать от матери 1 июня, а мой экипаж еще не будет го­тов к этому времени. Не можете ли вы, ты и твоя жена, оказать мне услугу и прислать мне свою коляску? Если нет, то поскорее ответь мне, чтобы я соответственно уладила это дело. Не забудь также, мой славный братец, прислать, как ты мне обещал, лошадей; разумеется, не на всю дорогу, а как в прошлый раз.

Прощай, дорогой брат, будь здоров. Не пишу тебе боль­ше, потому что я здесь только для того, чтобы посоветовать­ся с врачами, никого не вижу, кроме них, и нахожусь в по­стоянной тревоге. Надеюсь, однако, что болезнь Гриши не будет иметь серьезных последствий, как я опасалась внача­ле. Целую нежно тебя и твою жену. Саша также. Сидит у нас Нащокин, разговорились об делах и он говорит, что вам необходимо надо прие­хать в Москву и посоветоваться об делах с князем Василием Ивановичем Мещерским по возвращении его из Петербурга. У него же есть родственник Александр Павлович Афрасимов, большой делец и весьма охот­ник заниматься процессными делами».

Наталья Николаевна безгранично любила своих детей, болезнь сына очень ее взволновала, и она немедленно вы­ехала из Яропольца в Москву. Не желая ни с кем встречать­ся, Наталья Николаевна все же известила о своем приезде Нащокина, и он пришел повидать ее.

Однако как ни тепло относились к Наталье Николаевне родные, ей все же хотелось иметь свой дом, жить одной со своей семьей. Хотя она и жила отдельно, но постоянное об­щение с большим домом, где часто гостили родственники и наезжали гости, было ей, видимо, в тягость. И мысль о Ми­хайловском, дорогом для ее мужа уголке земли русской, где теперь покоился его прах, все чаще и чаще приходила ей в голову. Она начинает настойчиво хлопотать перед Опекой о выкупе для ее детей села Михайловского, чтобы жить там с семьей. Это небольшое поместье в Псковской губернии после смерти Пушкина было в совместном владении его де­тей, брата Льва Сергеевича Пушкина и сестры Ольги Серге­евны Павлищевой. Весною 1838 года вдова поэта обрати­лась в Опеку к М. Ю. Виельгорскому с просьбой о выкупе Михайловского у сонаследников:

«Ваше сиятельство граф Михаил Юрьевич.

Вам угодно было почтить память моего покойного мужа принятием на себя трудной обязанности пещись об несчаст­ном его семействе. Вы сделали для нас много, слишком мно­го; мои дети никогда не забудут имена своих благодетелей и кому они обязаны обеспечением будущей своей участи; я со своей стороны совершенно уверена в Вашей благородной готовности делать для нас и впредь то, что может принести нам пользу, что может облегчить нашу судьбу, успокоить нас. Вот почему я обращаюсь к Вам теперь смело с моею иск­реннею и вместе убедительною просьбой.

Оставаясь полтора года с четырьми детьми в имении брата моего среди многочисленного семейства, или лучше сказать многих семейств, быв принуждена входить в сноше­ния с лицами посторонними, я нахожусь в положении, слишком стеснительном для меня, даже тягостном и не­приятном, несмотря на все усердие и дружбу моих родных. Мне необходим свой угол, мне необходимо быть одной, с своими детьми. Всего более желала бы я поселиться в той деревне, в которой жил несколько лет покойный муж мой, которую любил он особенно, близ которой погребен и прах его. Я говорю о селе Михайловском, находящемся по смер­ти его матери в общем владении — моих детей, их дяди и тетки. Я надеюсь, что сии последние примут с удовольстви­ем всякое предложение попечительства, согласятся усту­пить нам свое право, согласятся доставить спокойный при­ют семейству их брата, дадут мне возможность водить моих сирот на могилу их отца и утверждать в юных сердцах их священную его память.

Меня спрашивают о доходах с этого имения, о цене его. Цены ему нет для меня и для детей моих. Оно для нас драго­ценнее всего на свете. О других доходах я не имею никакого понятия, а само попечительство может собрать всего удоб­нее нужные сведения. Впрочем, и в этом отношении могу сказать, что содержание нашего семейства заменит с избыт­ком проценты заплаченной суммы.

Итак, я прошу Попечителей войти немедленно в сноше­ние с прочими владельцами села Михайловского, спросить об их условиях, на коих согласятся они предоставить оное детям своего брата, выплатить им, если возможно, следую­щие деньги и довершить таким образом свои благодеяния семейству Пушкина.

Наталья Пушкина

Сего 22 мая 1838 года».

Вероятно, по этому вопросу Наталья Николаевна пере­писывалась и с михайловской соседкой Прасковьей Алек­сандровной Осиповой. В хозяйственных книгах Полотня­ного Завода имеются записи, свидетельствующие о том, что ей посылались письма, а в 1838 и 1839 годах из Завода ездил в Псков человек по поручению Натальи Николаевны. В Тригорское была послана какая-то посылка. Расходы по по­ездкам Василия Варичева отнесены в конторских книгах Полотняного Завода на счета Н. Н. Пушкиной. Там же «за­регистрированы» и почтовые отправления сестер в адрес Загряжской, С. Л. Пушкина, Строганова, Вяземских, Карам­зиных, Валуевой; 4 декабря 1837 года Вяземской были по­сланы письмо и посылка с часами.

Еще летом 1838 года, видимо, начались разговоры о воз­вращении Натальи Николаевны с семьей в Петербург. Ей было очень тяжело принять такое решение, вероятно, не хотелось делать это так быстро, но она пошла навстречу на­стояниям тетки Загряжской и сестры Александры Никола­евны. «...Какие у нее планы на будущее, не выяснено, — пи­сал с Завода 14 сентября 1837 года Дмитрий Николаевич се­стре Екатерине, — это будет зависеть от различных обстоя­тельств и от добрейшей Тетушки, которая обещает в тече­ние ближайшего месяца подарить нас своим присутствием, желая навестить Ташу, к которой она продолжает относить­ся с материнской нежностью». Сохранилось письмо без подписи от 10 апреля 1839 года к Е. Н. Дантес за границу. Почти наверное можно сказать, что корреспонденткой бы­ла Нина Доля, лицо очень близкое семье Гончаровых. Она писала:

«Александрина и Натали в Петербурге, как вы знаете. Натали, естественно, было тяжело возвращаться туда, но тетка-покровительница все решила про себя, а когда она че­го-нибудь хочет, то это должно совершиться».

Екатерина Ивановна, как мы уже говорили, не имела своей семьи и обожала Наталью Николаевну, считала ее «дочерью своего сердца»; очень любила она, как мы увидим далее, и детей Пушкиных. Поэтому вполне понятно ее стремление иметь эту семью возле себя, постоянно видеть­ся с ней. Характер у Екатерины Ивановны действительно был властный, если уж она чего-нибудь хотела, «это должно было совершиться». Иван Николаевич писал брату Дмит­рию из Царского Села 13 октября 1838 года: «Тетушка здесь, и она мне сказала, что уже сняла дом, чтобы заставить сес­тер приехать, но она еще не знает, когда поедет». Теперь стало известно, что Екатерина Ивановна приезжала в Завод осенью 1838 года. Об этом же пишет и Екатерина Дантес в письме к Дмитрию Николаевичу 26 мая 1839 года: «Вы име­ли счастье принимать у себя вашу дорогую тетушку Катери­ну, приехавшую похитить у вас сестер».

Таким образом, очевидно, вопрос о возвращении сестер в Петербург осенью 1838 года был окончательно решен в За­воде после приезда Загряжской. О неожиданности этого ре­шения говорится и в приводимом ниже письме Натальи Ивановны; она о нем не знала, а между тем Дмитрий Нико­лаевич регулярно переписывался с матерью и ставил ее в из­вестность обо всех семейных событиях. Екатерина Иванов­на сумела уговорить Наталью Николаевну. Полагаем, что главным мотивом здесь были дети: им надо было дать обра­зование, в столице была возможность устроить мальчиков в учебные заведения на казенный счет.

Уезжая из Петербурга в феврале 1837 года, Наталья Ни­колаевна не думала, что уезжает навсегда, и, несомненно, предполагала вернуться. Подавая тогда же на высочайшее имя прошение об утверждении опекунов над детьми, Пуш­кина писала: «...А как не только упомянутое выше движимое имущество покойного мужа моего находится в С. Петербур­ге, но и я сама должна для воспитания детей моих прожи­вать в здешней столиции, и как при том все избранные мною в опекуны лица находятся на службе в С. Петербурге, то посему и прошу: дабы высочайшим вашего император­ского величества указом повелено было сие мое прошение принять, малолетних детей моих взять в заведывание С. Пе­тербургской дворянской опеке и, утвердив поименованных выше лиц в звании опекунов детей моих, учинить распоря­жение, как законы повелевают».

Уговаривая Наталью Николаевну вернуться, тетушка обещала оказывать ей всяческую помощь. Как видим, она сняла для нее дом (вероятно, квартиру). Несомненно, в ре­шении этого вопроса не последнюю роль играла и Алексан­дра Николаевна. Екатерина Ивановна уже подготовила поч­ву для принятия ее во фрейлины к императрице, и, конеч­но, легко можно себе представить, в какой восторг от по­добной перспективы пришла Александра Николаевна и как она уговаривала сестру не лишать ее счастья устроить свою судьбу. Наталья Николаевна, нежно любившая ее, не могла ей отказать. И наконец, начатые Опекой хлопоты по выку­пу Михайловского у совладельцев также требовали ее при­сутствия в Петербурге. Вот совокупность всех этих обстоя­тельств и заставила Наталью Николаевну согласиться на возвращение в столицу раньше, чем она хотела бы, хотя, ко­нечно, как совершенно верно замечает Нина Доля, ей было тяжело принять такое решение. Но, как всегда, она ставила интересы близких выше своих чувств и переживаний...

Видимо, в начале ноября 1838 года Загряжская и сестры с детьми выехали в Москву, откуда Наталья Николаевна и Александра Николаевна ездили в Ярополец проститься с ма­терью, а Екатерина Ивановна, очевидно, ждала их в Москве.

12 ноября Наталья Ивановна писала старшему сыну: «...Твои сестры неожиданно приехали ко мне проститься пе­ред отъездом в Петербург. Дай Бог, чтобы они не раскаялись в этой затее, которая в глазах здравомыслящих людей мало похвальна. Старшая, без сомнения, больше всех виновата, но это, однако, нисколько не оправдывает и младшую».

Недовольство Натальи Ивановны вполне понятно: доче­ри приняли это решение, не посоветовавшись с нею, а глав­ное — под влиянием Загряжской, с которой она была в ссо­ре. Однако материнское сердце все же не выдержало, и рас­стались они дружески. Об этом писали Дмитрию Николае­вичу сестры из Москвы, где они останавливались на некото­рое время по дороге в Петербург.

«Дорогой Дмитрий, — пишет Александра Николаевна, — ты просил меня сообщить тебе о приеме, оказанном нам в Яропольце. Должна тебе сказать, что мы расстались с мате­рью превосходно. Она была трогательна с нами, добра, лас­кова, всячески заботилась о нас. Мы пробыли у нее сутки».

«...Не говорю об матери, — приписывает Наталья Нико­лаевна, — сестра уже все подробно описала; одним словом, она с нами обошлась как нельзя лучше и мы расстались со слезами с обеих сторон».