Последнее дело Даймонда

Глава первая

Пятого августа моя жена Джеральдин пыталась убить меня.

Убийство мужа требует определенной степени неприязни, если не сказать, ненависти. Джерри все считали человеком с пылким, отзывчивым и жизнерадостным характером, очаровашкой. Еще она была исключительно миловидной. И достигла той стадии жизни, когда эпитет «красивая» сдает позиции словам не менее выразительным, но более благородным: «элегантная», «изысканно-изящная». Огненные волосы она собирала высоко на затылке над длинной белой шеей. В том, что ей нравились черные юбки и блузки, не было ничего зловещего – в том, как она одевалась, был стиль и вкус.

Но вынужден сказать, что в стенах дома все складывалось иначе. В последние полгода с ней становилось труднее жить. Настроение было непредсказуемым. Она винила меня по любым мелочам, по всякому поводу взрывалась, и ее постоянно охватывали вспышки гнева. Помню, как Джеральдина обвиняла меня в том, что я испортил ее машину и та не заводится, спрятал газету и вылил горячую воду из бака, хотя она сама оставила кран открытым. В общем, глупые домашние неприятности, которые Джеральдина раздувала до глобальных катастроф, но утверждала, будто это мой злой умысел. Затем впадала в веселье и требовала забав, однако это настроение я выносил еще труднее. Впрочем, вскоре оно сменялось периодами черной молчаливой депрессии. Состояние жены тревожило меня, но она не проявляла личной агрессии, во всяком случае, я в это верил.

Оглядываясь назад, я понимаю, что первый намек, что Джерри что-то замышляет, я получил опосредованно – от врача. В конце июля пошел на ежегодное обследование – процедуру, на которой настаивают мои университетские работодатели. Меня взвесили, измерили кровяное давление, жидкие выделения, проверили рефлексы и все, что положено по списку. Затем пригласили во врачебный кабинет для вынесения вердикта. Мой лечащий терапевт в это время отсутствовал, и я впервые познакомился с главным человеком в больнице, доктором Букбиндером, врачом старой закалки, седым, в оспинах и в галстуке-бабочке. Он был из тех, кого силой не подтащить к компьютеру. Хотя на стене его кабинета висел антитабачный плакат, а окна он держал открытыми, помещение пропахло сигарами.

– Как вы себя ощущаете? – спросил доктор.

– Как пес мясника, – ответил я и не покривил душой. Я чувствовал себя крепким, ясноглазым, веселым.

– Сколько вам лет – тридцать шесть, тридцать семь? Неприлично молоды для профессора. Какая у вас специальность?

– Английский язык.

– Отлично. – Доктор Букбиндер посмотрел на меня, и его глаза блеснули из-под очков. – Хотя бы не будете учить меня, как работать. Не знал, что в Клавертоне озаботились изучением родного языка.

– Я создаю отделение. Кафедра существует уже пару лет.

– Кафедра английского языка? Похвально. Только не засиживайтесь слишком долго. Неподвижный образ жизни ведет к запорам и геморрою.

– Я не только сижу. Время от времени встаю и тянусь.

– Превосходно. Процесс нервный?

– Потягивания?

– Нет, руководства отделением.

– Не очень. У меня пока немного студентов.

Врач просмотрел лист с моими анализами и неловко сунул в кожаную папку, куда была упрятана вся моя жизнь в медицинских терминах.

– Ничего не читал более скучного после той книги о… как их там: хоббитах или боббитах. С точки зрения страховой компании вы вполне надежный клиент, если только не выжжете себя сами. Вы женаты на той очаровательной молодой даме, которая раньше играла в «Милнерах» Кэндис? Она моя пациентка.

Я кивнул.

– Приходила ко мне в понедельник, – продолжил врач. – Одна из особенностей моей работы, иногда я вижу женщин чаще, чем их мужей. Только без обид.

– Никаких обид. Я взял за правило посещать врачей лишь в том случае, если это неизбежно. – Я снял ногу с ноги и хотел подняться и уйти. – И поскольку не собираюсь выклянчивать справку, чтобы устроить себе недельный отгул, не смею больше вас задерживать.

Но Букбиндер сделал жест, призывая остаться.

– Когда миссис Джекман назначает в регистратуре дату визита, там все встают на уши.

– Сила телевидения.

– Хотите знать, почему она пришла ко мне на прием?

В его словах было нечто непристойное. Я не хотел ничего такого знать и сдержанно проговорил:

– Мы с женой уважаем частную жизнь друг друга.

– Вы с ней спите?

Мои глаза округлились, и я резко выпрямился на стуле.

– Это имеет значение?

– Если бы не имело, я бы не спрашивал, – отрезал врач.

– Если вы имеете в виду в одной комнате, то да, – после паузы ответил я.

– В таком случае вы не могли не заметить.

– Что?

– У вашей жены бессонница.

– У моей жены… бессонница?

– Поэтому я спросил, не нервничаете ли вы на работе. Подумал, не сваливаете ли на нее свои заботы. Но вы ответили, что спокойны.

Мне была до лампочки его доморощенная психиатрия. Как психиатрия вообще. И я огрызнулся:

– Я редко обсуждаю с Джеральдин свою работу!

– В таком случае причина тревоги кроется где-то еще. Не может ли ее тревогу объяснить недовольство теперешней жизнью? Ведь ей приходится мириться с тем, что она больше не звезда и не в той степени, как раньше, предмет обожания.

– Это правда. Иногда Джеральдина снимается в рекламных роликах, но другой работы на телевидении ей не предлагают.

– Почему? Все ассоциируют ее только с Кэндис?

– Наверное.

– Вы не заметили, что она лишилась сна?

– Честно говоря, нет. Мы спим на разных кроватях. И как только моя голова касается подушки, я сразу отрубаюсь.

– Утром вы не спрашиваете жену, хорошо ли она спала?

– Как правило, не спрашиваю. У меня сложилось впечатление, что когда я встаю, она крепко спит. – Я помолчал. – Должен вам сказать, доктор, меня встревожил наш разговор. Если Джеральдин беспокоит бессонница, она могла сказать об этом мне. Но она потихоньку отправилась к вам.

– Я же сделал вполне обоснованный вывод, что вы в курсе проблемы. – Затем врач сказал нечто такое, что мне совсем не понравилось. – Я так понимаю, вы озабочены.

– Естественно, озабочен, после того как вы мне сообщили, – произнес я, еле сдерживаясь. – И сделаю все необходимое, чтобы помочь, если речь идет о том, чтобы подать среди ночи чашку горячего шоколада.

– Нет, нет! – возразил Букбиндер. – Бдения не нужны и составлять ей компанию среди ночи не надо. Так бессонницу не лечат.

– Что вы предлагаете?

– Не беспокойтесь, – небрежно бросил он. – Джеральдин теперь будет спать. Я «посадил» ее на люминал.

Я нахмурился:

– Неужели все так серьезно?

– Она принимала более легкие снотворные, но, по ее признанию, они не помогли.

– То есть Джеральдин уже какое-то время лечилась? Я не знал.

– У нее упорная бессонница, профессор. Необходимо как-то перебить это состояние. В подобных случаях хорошо действует старый проверенный люминал, в то время как новомодные транквилизаторы бессильны. Когда мы вернем привычку ко сну, через несколько недель все образуется само собой.

– Вы хотите сказать, что я ничем помочь не могу?

– Главная причина никуда не делась. Она может носить физический характер. Однако чаще всего бессонница – следствие нервного расстройства. Я вижу, вы сочувственно относитесь к жене, и если обнаружите, что не дает ей покоя, и сумеете как-то исправить, это будет эффективнее всякого люминала. И будьте благоразумны.

– Забавно!

– И еще, профессор, – вы разумный человек. Уверен, вам не нужно напоминать, что откровенность пациента с врачом жизненно необходима.

– Приму к сведению. – На сей раз я не стал сдерживаться и сказал ему все: – Как разумный человек я посоветую жене сменить лечащего врача. Всего хорошего.

Я поднялся и вышел из кабинета. Сел в машину, но завел мотор не сразу – сидел и размышлял, отчего у Джеральдин бессонница и почему я этого не заметил. Мне не пришла в голову мысль, что люминал предназначался не ей, а мне.

Глава вторая

В то же утро в Университете Бата я поймал себя на том, что наблюдаю, как секретарь декана литературного факультета мисс Хантер раскладывает на тарелке шесть шоколадных печений. В соседней комнате заседал управляющий университетский комитет, куда меня пригласили на обсуждение шестого пункта повестки дня. Но прождав двадцать минут, начал тревожиться. Так и не сумел успокоиться после разговора с Букбиндером. Схватил печенье, пытался острить.

– Смешное название – управляющий совет. Управлять, править, рулить… Чем они там рулят? Велосипедами?

Хилари Хантер любила посмеяться. Ее наверняка позабавила картина: пять профессоров давят на педали, кружась все утро по кабинету декана. Но храня верность начальнику, она осталась серьезной, только выключила закипевший во второй раз электрический чайник. Прошла еще минута. На секретарском столе прозвучал сигнал. Хилари разлила кофе и подхватила поднос. Я открыл перед ней дверь и прошептал:

– Обрати внимание на лидера заезда в желтом джерси.

Все равно что пихнул локтем под ребра. Секретарь улыбнулась и переступила порог.

– Дать вам носовой платок, мисс Хантер? – спросил декан.

Она покачала головой.

– Тогда оставьте поднос, мы справимся сами. Джекман, проходите, присоединяйтесь к нам.

Декан показал на обитый английским ситцем диван. Он ценил удобства и носил клетчатые шерстяные рубашки и галстуки ручного плетения. На двери висели его шляпа и мешок с клюшками для гольфа. В этом году была его очередь председательствовать в управляющем комитете. Остальные представляли другие факультеты. Троих я немного знал, а с четвертым, профессором Оливером с искусствоведческого отделения, иногда захаживал в бар.

– Как поживает наша вылупляющаяся из яйца школа английского языка? – поинтересовался декан.

– Чирикает, – ответил я.

– Готова подняться на крыло?

– А какая альтернатива? Путешествие в Штаты?

– Да вы оптимист! – Он усмехнулся и повернулся к соседу слева: – Профессор Оливер, будьте добры, объясните.

– Я? – удивился Том Оливер, рассыпая изо рта крошки печенья.

Ему постоянно требовалось что-нибудь жевать. Заседание, где запрещалось курить, было большим испытанием для постоянно дымившего трубкой человека. Он пригубил кофе и с трудом проглотил.

– Грег, тебе, вероятно, известно, что мы стараемся поддерживать в городишке образ нашего университета.

– Не в городишке, а в городе, – поправил декан.

– В городе. Год или два назад прозвучала критика, что мы превратились в ту самую легендарную башню из слоновой кости и плюем на бюргеров.

– Зачем вы так? – возмутился председатель комитета.

– Бюргеров, – повторил Оливер. – То есть добрых жителей. Это, разумеется, не соответствовало действительности. Учитывая нашу компетентность в науках и технологиях, мы постоянно участвуем в местной промышленности, организуя курсы без отрыва от производства. Предлагаем широчайший спектр циклов заочных лекций. Организовали концертное общество, которое проводит музыкальные мероприятия. На Рождество открываем для покупателей свою автостоянку, где люди могут оставлять машины и ехать дальше на общественном транспорте. Студенты устраивают неделю представлений, собирая средства на благотворительность.

– Например, носят кого-нибудь в балдахине, – вставил профессор религиоведения – легкий как пушинка человек, который ежегодно соглашался, чтобы носили именно его.

– И это тоже. Я вот к чему веду, Грег. Три года назад, когда тебя с нами еще не было, мы устраивали выставку в галерее «Виктория».

– Той, что над публичной библиотекой, – пояснил декан. – Хорошая выставка, если учесть, что мы только набирались опыта. – Он скользнул по мне взглядом.

– Организовывать выставку выпало мне, – продолжил Оливер. – В мою задачу входило развернуть экспозицию на тему «Искусство в Бате» – о художниках, которые в определенный период своей жизни находились в нашем городе. Подобралась пестрая компания: Гейнсборо, сэр Томас Лоренс, Уистлер, лорд Лейтон и несколько менее ярких звезд.

– Одну картину выставил сам профессор Оливер, – напомнил декан. – Абстрактную. Если не ошибаюсь, в красных тонах.

– Надо было чем-то заполнить место, – смущенно объяснил тот. – Я бы вообще предпочел экспозицию современного искусства. Но Общество живописцев Бата месяцем ранее провело ежегодную выставку, а мне было строго указано организовать нечто более традиционное.

Видимо, почувствовав, что необходимо акцентировать положительные аспекты мероприятия, снова заговорил декан:

– На нашу просьбу предоставить полотна на выставку «Искусство в Бате» откликнулись не только традиционные источники, но и частные коллекционеры. В этом частично и есть смысл подобных мероприятий. Способ привлечения местных жителей, напоминание им, что мы существуем. О выставке сообщали газеты, местное радио и телевидение. В итоге профессор Оливер превратился в медийную персону.

Оливер, вспоминая былую славу, закатил глаза. Я же сложил руки, откинулся на стуле и произнес:

– Понятно, джентльмены. Чем хотите нагрузить меня?

Декан нахмурился:

– Никто не собирается вас ничем нагружать, Джекман. Я считал, что профессор английского языка мог бы подобрать более удачное слово.

– Хорошо, озадачить.

– У нас, кажется, недопонимание. Вижу, вы не привыкли выбирать выражения, но зачем ершиться до того, как выслушали предложение? На мой взгляд, это прекрасная возможность английскому отделению создать себе имя. У самого молодого отделения должно быть много творческих замыслов по сравнению с нами, которые стояли у истоков. И еще, управление двухлетним учебным циклом я бы не назвал перегрузкой. К тому же в следующем году присвоения дипломов не будет.

– Сдаюсь, пойман на месте преступления. Вы хотите, чтобы я устроил рекламную шумиху? У меня развязаны руки?

– До определенных пределов.

Я пожал плечами:

– Значит, руки у меня не развязаны.

– У нас есть предложение – очень заманчивое. Исходит от самого городского совета. И естественно, получило горячую поддержку нашего комитета.

– Какое?

– Джейн Остен в Бате.

Наступила тишина.

– Джейн Остен, писательница, – уточнил декан, чья утонченность ничуть не умаляла его сарказма. – На случай, если вы не в курсе: несколько лет она прожила в нашем городе.

– Каждый день приходится узнавать что-нибудь новое. Значит, договор такой: Джейн.

– И Бат. Тема и смысл выставки – празднование дней Джейн Остен в городе.

– Празднование? Жаль, что она не с нами, а то бы оценила иронию.

– Объясните! – потребовал декан.

– Годы жизни Джейн Остен в Бате – не повод для праздника. Этот город изрядно достал ее.

– Профессор Джекман!

– Хорошо, сформулируем иначе: здесь прошла не самая счастливая пора ее жизни.

– Огульное обвинение!

Профессор религиовед потянулся за последним шоколадным печеньем и изрек:

– Что есть счастье? Что значило счастье для Джейн Остен? Мы имеем дело с абстракцией.

– Насколько помню, – заметил я, – когда преподобный Джордж Остен объявил семье, что им придется переехать сюда из Стивентона, где Джейн родилась и выросла, она вырубилась. Простите, лишилась чувств. По ее собственной оценке, Бат не стал для нее тем, чем являлся Стивентон. Тут она испытала горести, пережила смерть друзей, разрыв с женихом. Здесь умер ее отец. Семье пришлось переехать в более скромное жилище. Когда наконец она уезжала из города, то назвала это счастливым избавлением. Счастье состояло в том, чтобы бежать из Бата.

После новой неловкой паузы декан упрямо возразил:

– Факт остается фактом: Джейн Остен здесь жила. И она одна из величайших романисток.

– Но ни один из великих романов не был написан в Бате.

Декан посмотрел на меня поверх очков:

– Поправьте меня, профессор, если я ошибаюсь. Черты Бата доподлинно воспроизведены в ее творениях.

Я оглядел других членов комитета.

– И никак нельзя от этого увильнуть?

– Кто говорит, что мы собираемся увиливать? Нам открывается потрясающая возможность. Все, кто узнал об этой идее, горячо поддерживают ее. Помощь обещал главный городской библиотекарь и его коллектив.

– Вы уже рассказали о вашем проекте людям?

– Только паре ключевых персон.

– Лучше бы раньше со мной посоветовались.

– Грег, мы сами узнали только сегодня утром, – объяснил Оливер.

Я тяжело вздохнул, поднялся и подошел к окну.

– Где найти столько экспонатов, чтобы наполнить галерею «Виктория»?

– Бальный зал, – сообщил декан. – Нам предоставляют бальный зал.

– Боже, он еще больше!

– Только представьте, какой глубокий смысл! В нем наверняка не один раз танцевала Джейн Остен.

– Если честно, декан, – произнес Оливер, – зал разрушили бомбежки во время последней войны.

– Но вскоре его прекрасно восстановили.

– Правильно. – Я повернулся к членам комитета. – Огромный бальный зал. Чем мне его наполнить? Насколько помню, существует всего один портрет Джейн Остен размером с почтовую открытку, который написала ее сестра. Он хранится в Национальной портретной галерее, а других нет. Если мне даже удастся его позаимствовать – в чем я сильно сомневаюсь, – этого явно не хватит на помещение длиной в сто футов.

Декан пошелестел бумагами.

– Не сомневаюсь, если вы ухватитесь за появившуюся возможность, как это сделал три года назад профессор Оливер, мы устроим прекрасное представление.

Я обратился к профессору религиоведу:

– Как это с точки зрения абстракции?

– Можно использовать ее романы, – подсказал Оливер. Он хотел мне помочь.

– Открыть на каких-нибудь страницах книги и поместить в стеклянные витрины? – уточнил я. – Не слишком плодотворная идея. Толпы не соберет. Люди могут купить такие же романы в любом книжном магазине нашего городишки.

– Города, – пробормотал Оливер.

– Сфотографируйте дома, где она жила! – подхватил декан.

– А потом увеличу до натуральных размеров. – Если наклеить их на картон, а затем поставить вроде театральных декораций, они займут часть этого дурацкого бального зала. Своих студентов одену в костюмы того времени – пусть разгуливают вокруг и приговаривают: «Спасибо достойным аплодисментов господам из управляющего комитета за то, что устроили счастливейшую смычку города и мира, величие которой невозможно постигнуть».

– Брось, Грег! – вмешался Оливер. – Посидишь поразмышляешь, какие-нибудь идеи в голову придут.

– Это вам что, украшение витрин? Имя Джейн Остен – приманка для туристов? Никто не удосужился раскинуть умом, что она действительно думала об этом городе? Хотя, полагаю, поздно порицать того гения, который все это предложил.

– Это совсем не то, к чему мы стремимся, – возразил декан. – Наша цель – протянуть руку городу, а не унижать жителей, набирая академические очки. Да, согласен – опоздали. Намного опоздали.

– Сколько у меня времени? – обреченно спросил я.

– Такие выставки обычно устраивают летом, – заметил Оливер.

– А эту планируется открыть 9 сентября сроком на три недели, – подхватил декан.

– Значит, на моем отпуске можно поставить крест?

– Прошу на следующей неделе в это же время доложить, как продвигаются дела.

У меня тонкий слух, и, выходя из приемной, я услышал, как декан сказал:

– Бунтарь. Не припоминаю, чтобы на собеседовании, когда его рассматривали на должность заведующего кафедрой, он так себя вел.

– Вас тогда не было, декан, – подсказал Оливер. – Вы находились в творческом отпуске.

– Ах, вот как…

– Студенты его очень ценят.

– Можно поверить.

– Он нас не подведет.

– Надеюсь.

Глава третья

Многие люди идут по мосту Палтни, не отдавая себе отчета, что под ними Эйвон. Причина, разумеется, в том, что на нем, как на мосту Понте-Веккьо во Флоренции, по сторонам постройки. Реку не видно, если не войти в один из магазинчиков и не посмотреть в окно. Я слышал, что когда в 1769 году Роберт Адам проектировал мост, то вспоминал Понте-Веккьо, но сходство, если и есть, лишь поверхностное. Мост красив и оригинален – трехарочный, с венецианским окном в центре и высокими башнями-заставами по сторонам. Та, что напротив библиотеки на западной стороне, – кофейня «Давид». В нее-то я и зашел после заседания управляющего комитета. Мое посещение кофейни не было связано с новым заданием. Я заскочил к «Давиду» выпустить пар. Пообщавшись с Букбиндером, а затем с комитетом, полагал, что имею право развеяться. Не выносил профессорскую, возмущался нравами и повадками провинциальных ученых. В качестве создающего новое отделение профессора мне полагалось дни напролет выслушивать пережеванные суждения из «Гардиан» и «Индепендент» или жалобы на профсоюз, на то, как плохо сформирована крикетная команда или на вечно ломающийся ксерокс. Но только не в этот день.

Кофейня «Давид» для меня рай. Я считаю счастливым знаком, что обнаружил ее три года назад, приехав в Бат на собеседование в качестве претендента на главу английского отделения. Крохотная, не шире железнодорожного вагона, она привечала ароматом капучино, узкими скамьями и столами с льняными скатертями, за которыми посетители неспешно просматривали предоставляемые хозяином газеты. С одной стороны висело изображение Давида Микеланджело в раме. С другой – современный Дэвид разливал чай и кофе за своей малюсенькой стойкой, оставлявшей в тесном помещении максимальное пространство для гостей. Дэвид был худеньким и гибким – напоминал танцовщика с Гавайев, – а иначе за здешним прилавком ему бы не управиться.

Лучшими местами в кофейне являлись те, откуда открывался вид на реку. Течение воды из-под моста определяет состоящий из трех уровней U-образный каскад. Его изящные линии скрывают смертельную ловушку. Масса воды собирается и падает в закрытую зону, где образуется водоворот, доставивший много неприятностей безрассудным пловцам и байдарочникам.

Я сел у окна и привычно ужался, чтобы не мешать человеку за соседним столиком. Заказал кофе и стал вспоминать разговор в медицинском кабинете. Черт с ним, с Букбиндером, я расскажу Джеральдин, о чем мы с ним говорили. Честные отношения в нашей семье важнее медицинской этики, которая и без того уже подпорчена врачом.

Я взглянул на первую страницу «Таймс», отодвинул газету в сторону и достал из кармана «Нортенгерское аббатство» в бумажном переплете. Книгу я снял с полки в своем кабинете, прежде чем спуститься в город с Батуик-Хилл. Полистал и нашел фразу, которую Джейн Остен вложила в уста Изабеллы Торп: «Вы знаете, мне так осточертел Бат. Утром мы с вашим братом решили, что хотя здесь и можно неделю-другую развлечься, но жить постоянно мы бы не согласились ни за какие миллионы». Бальзам на сердце. Слова меня воодушевили. Оказывается, я все правильно помнил. Разумеется, неверно отождествлять взгляды литературного персонажа со взглядами автора, и надо признаться, в книге есть и положительные отзывы о городе, но в своем тогдашнем настроении я порадовался, представив, как члены совета ходят по выставке и наталкиваются на благостные виды георгианского Бата, снабженные едкими цитатами из книг Джейн Остен.

Я потягивал кофе и уговаривал себя выкинуть из головы крамольные мысли. Выставка свалилась на меня – она мое детище. Будет лучше, если я постараюсь ее полюбить. Чествование Джейн Остен в Бате. Я бы с удовольствием превознес все шесть ее законченных романов. Почему бы нет? Иначе я сижу не на своем месте. Но петь осанну их автору – для меня проблема. Я никогда не причислял себя к легиону обожателей Остен, называющих себя «джейнистами». Не потому, что мне что-то неприятно в ее характере. Напротив, проскакивающие в письмах Остен едкие замечания делают ее ближе и человечнее, по сравнению с мягкой Джейн-романисткой. Мои трудности фундаментальнее. Я не сочувствую тем, кто преклоняется перед писателями и изучает их жизнь под микроскопом. Любое литературное произведение обретает собственную, независимую от автора жизнь. Поэтому я не согласен с современными тенденциями хоронить творчество в биографических датах.

От этих мыслей меня моментально отвлекло то, что я увидел за окном. Три подростка нащупали точку опоры для ног у края каскада – там, куда прибивало плавник. Течение в этом месте было не таким быстрым, как в середине, где вода перекатывалась через край – результат непрекращающихся в последнее время дождей. Ребята выталкивали деревяшки к центру, развлекаясь тем, что нарушали поблескивающее однообразие потока.

Эта сцена красноречиво демонстрировала мои затруднения. Для выставки требовался зрительный ряд. Страницы текста, каким бы он ни являлся красивым, не годятся для демонстрации публике, если нет иллюстраций. Однако романы с этой точки зрения малопривлекательны. А иллюстрации к изданиям Остен всегда наводили на меня тоску. Немного лучше, чем странички мод. В Бате были написаны два ее романа: «Нортенгерское аббатство» и «Доводы рассудка». Но кто станет рассматривать фотографии Милсом-стрит или зала для питья минеральной воды, если все это рядом и можно увидеть своими глазами? Нет, придется ломать принципы и эксплуатировать биографический аспект – демонстрировать портреты родных Джейн, изображения домов, где она жила, и людей, с которыми встречалась. Иллюстрации будут статичными, но по крайней мере не покажутся безжизненными.

А как быть с движущимися картинками? Можно демонстрировать эпизоды из поставленных по ее произведениям телефильмов, которые снимались в Бате. Я вспомнил недавнюю телеверсию «Доводов рассудка». Би-би-си, возможно, просило разрешения городского совета проводить натурные съемки, поэтому будет вполне резонно рассчитывать на ответную помощь корпорации.

Я представил несколько рядов стульев перед большим экраном в бальном зале и проникся оптимизмом. Взгляд вернулся к каскаду. Один из пареньков двигался вдоль кромки к центру. Почти у вершины искривления в воде кувыркалась палка, которую он, вероятно, туда бросил. Двое других наблюдали, как парень уверенно идет в ее сторону. На вид ему было лет двенадцать-тринадцать, крепкого телосложения. На обоих берегах висели объявления, предупреждающие, что купаться и плавать на лодке в этом месте опасно.

Помню, я поспорил сам с собой: сначала говорил, что мальчишка идиот, и сразу возражал себе – мол, парням в этом возрасте постоянно требуется преодолевать себя. И если они не полезут в каскад, то станут съезжать по пандусам на скейтборде на какой-нибудь автостоянке. Мальчишка добрался до высшей точки закругления каскада, выхватил из воды палку и поднял над головой, словно меч Экскалибур.

Один из наблюдавших парней, видимо решив, что хватит уже их приятелю выставляться, схватил деревяшку, швырнул в его сторону, но не попал. Заметив, что в него чем-то запустили, парень увернулся, однако, недооценив силу течения, был вынужден, чтобы сохранить равновесие, шагнуть в сторону. Это привело его ближе к краю. Он почувствовал опасность и мгновение балансировал, размахивая руками. Затем переступил на следующий уровень.

Ход, казалось, был верным. Бетонные ярусы были в этом месте широкими, а перепад высоты составлял не более нескольких дюймов. Течение ему не грозило, он мог в любую секунду уйти на безопасное место. Но парню не повезло. Нога соскользнула, и он, потеряв равновесие, опрокинулся на спину. Вода потащила его вниз на следующий уровень.

Я вскочил, испугавшись, что сорванца затянет в водоворот. Кажется, крикнул Дэвиду: «Мальчишка в опасности!», выскочил из кофейни и побежал через мост. Другие люди тоже видели с набережной, что происходит, но я оказался ближе всех. Повернул направо и, схватившись за железные перила, бросился вниз по лестнице к поддерживающей мост каменной опоре. Я спешил к ограждению у реки. Оттуда открывался хороший обзор, но мальчишка исчез, а два других, будто в столбняке, смотрели на то место, где вода, скатываясь с уступа, образовывала кипящую воронку.

С этого берега реки в конструкции перепада было устроено нечто вроде шлюза – огромные ворота на платформе. Чтобы добраться до цели, мне требовалось преодолеть сотню ярдов до противоположной стороны, где находилась лестница, и перебраться через платформу. Там же висели спасательные круги. Времени на это не было.

Я сорвал пиджак и ботинки, перелез через ограждение и прыгнул. Полет вниз составил футов пятнадцать. Я ушел под воду, вынырнул, отплевался и поплыл. До этого момента мои действия были автоматическими. Но в воде одолели сомнения. Было ли ребят трое или только двое? Мое представление бессмысленно и глупо, если попавший в беду парень выбрался самостоятельно и уже стоит на берегу.

Правая рука коснулась чего-то твердого под водой. Ухватившись за камень под бетонным водоразделом, я подтянулся, сначала оперевшись на одну ногу и вытолкнув себя наверх. Теперь я сумел встать примерно в том месте, куда добрался парень, когда полез за палкой. Течение сбивало с ног. Ребята на берегу что-то кричали и махали руками.

– Вы его видите? – крикнул я в ответ.

– Пока не выплыл. – У парня был приятный выговор, навевающий воспоминания об учебнике латинского языка и полосатых школьных шапочках.

– Где вы его видели?

– Там, сэр! – Он показал пальцем.

Я повернулся налево и заметил руку в клочьях пены. Но она сразу же исчезла из виду.

– Бросьте спасательный круг и приведите помощь!

Я понимал, что мои шансы невелики, но нельзя же спокойно смотреть, как тонет человек. Я спустился на второй уровень. И тут моя нога поехала в сторону, я рухнул на колени и пополз к тому месту, где заметил руку. Ясно представлял, как завихрения потока не дают парню выкарабкаться назад, а реке унести его вниз. Парня будет затягивать на глубину и выталкивать наверх, пока он не захлебнется.

Ни на что не надеясь, я снова окинул взглядом бурлящую поверхность и вдруг увидел мальчика. Его в очередной раз подбросило вверх в двух или трех ярдах передо мной. Крутило, как бревно, судя по всему безжизненное. Я бросился вперед, выставив руки, и попытался схватить утопающего. Холодная вода ударила в меня с силой носорога и потянула на дно. Я наглотался воды, в ушах звенело. Меня опрокинуло, и я потерял представление, где верх, где низ. Голова угодила во что-то твердое, но мне удалось ухватить парня, и я держал его за ногу.

Обхватил обеими руками, подтянул ближе. Водоворот играл нами, будто бутылочной пробкой, – то тащил вниз и волочил по дну, то, выбрасывая наверх, крутил и бил в лицо. Но я не отпускал парня. Хотя сознавал, что силы тают, и бороться с рекой становится труднее. В очередной раз оказавшись на поверхности, улучил момент, вдохнул и увидел над собой листву. Это означало, что нас снесло к внешней стороне каскада, где течение было не таким сильным.