Последнее дело Холмса

3 Тайна порванной веревки

Перед ужином я побеседовал с официантом Спиросом. По удачному выражению Пако Фокса, перед тем как продолжать расследование, надо было связать концы с концами. И потому, с разрешения мадам Ауслендер и в присутствии ее и Жерара, мы сошлись в кабинете хозяйки отеля.

Спирос бегло говорил по-английски. У этого смуглого, стройного красавчика были руки крестьянина и спокойные глаза. Внешне он напоминал тех нагловатых средиземноморских юношей, что бродят по отелям и ресторанам в поисках иностранных дам, готовых принанять их для определенного рода услуг на несколько дней или на весь сезон, – но я-то видел, как Спирос работает, и мог оценить его деловитость и серьезность. Судя по всему, отдавали ему должное и мадам Ауслендер, и Жерар. Хозяйка сидела за своим письменным столом, заваленным бумагами и заставленным ящичками с документами, рядом высился огромный деревянный картотечный шкаф и стоял другой столик, поменьше и на колесиках, с пишущей машинкой. Жерар оставался на ногах, а мы с Пако устроились в креслах возле радиоприемника «Хаммарлунд», с помощью которого, за неимением телефонной связи, можно было сноситься с Корфу.

Наша следственная бригада, напоминавшая трибунал, не произвела особенного впечатления на юношу, который стоял, заложив руки за спину, почти как по команде вольно. И был безмятежно спокоен.

– Спасибо, Спирос, что нашли для нас время.

– К вашим услугам.

Он отвечал естественно и непринужденно на те вопросы, которые я самым любезным тоном задал ему: какое впечатление произвела на него Эдит Мендер, как она вела себя в дни, предшествовавшие смерти, и прочее. Он обслуживал их с подругой точно так же, как и остальных постояльцев, и не заметил ничего странного. Эти дамы держались самым обычным образом – английские туристки, каких множество.

– Разве что привлекательней прочих, – заметил я без нажима.

Спирос взглянул на хозяйку и метрдотеля. И на краткий миг напомнил мне молодого лиса, почуявшего ловушку.

– Ничего особенного, – ответил он спокойно. – Дамы, каких много.

Я постарался, чтоб этот вопрос прозвучал невинно. Обычно люди отвечают не на то, о чем их спрашивают, а на то, что, по их мнению, спрашивающий имел в виду.

– Много?

Он пожал плечами:

– Я с четырнадцати лет работаю в отелях и ресторанах.

– А сейчас вам сколько?

– Двадцать пять.

– Понимаю… Повидали всякое.

– Кое-что видел, сэр.

Теперь я рассматривал его внимательно, с подобающей случаю улыбкой:

– Замечали ли вы, что симпатичны мисс Эдит Мендер?

– Может быть.

– И чем конкретно, по-вашему, вы ей приглянулись?

– Вам, сэр, лучше было бы ее саму об этом спросить.

Хозяйка сочла, что ей самое время вмешаться.

– Этот юноша, – сказала она, – умеет вызвать к себе симпатию у барышень и дам. Потому – в том числе потому – он здесь и работает. Но он знает свое место… Не так ли, Спирос?

– Знаю, мадам Ауслендер.

Приняв самый рассеянный вид – так, словно думал о чем-то совсем ином, – я спросил:

– Скажи-ка, Спирос… Покойная Эдит Мендер никогда не обращалась к тебе частным образом?

Официант сморщил лоб. Он явно не знал, что ответить.

– Не понимаю, про что вы спрашиваете?

– Вы с ней никогда не разговаривали за стенами ресторана или бара?

– Не, никогда, сэр.

– И никогда не виделись наедине?

Спиро мгновение помедлил с ответом:

– Кажется, нет.

– Что-то мне не нравится ваш разговор, – заметила мадам Ауслендер.

Я откинулся в кресле, скрестил руки на груди. Реплика хозяйки спугнула какую-то мысль, смутно замаячившую у меня в голове.

– Понимаю вас, – сказал я. – Однако есть аспекты, которые следует прояснить полностью. Не допуская уверток и околичностей.

– Быть может, я смогу в этом помочь? – вмешался Жерар.

До этой минуты ни он, ни Фокса не проронили ни звука, и я обернулся к метрдотелю. Он был, по обыкновению, в своей рабочей одежде – безупречном смокинге. Волнистая седая шевелюра, усики и золотая коронка в углу рта придавали ему сходство с жуликом былых времен – из эпохи немого кино. Нечто вроде Джорджа Рафта, вышедшего из моды, осмотрительного и элегантного.

– В круг моих обязанностей входит приглядывать за персоналом, – заговорил он с сильным французским акцентом. – Как Спирос, так и Эвангелия – поведения безупречного. Что же касается покойной, то… я замечал… э-э… – Он замялся, подыскивая подходящее слово. – Ну, скажем, проявления с ее стороны известной симпатии к Спиросу.

– Симпатии… – задумчиво повторил я.

– Не истолкуйте мои слова в дурную сторону, сэр. – Под усами вспыхнула золотая искорка. – Это не первая наша клиентка, с которой происходит нечто подобное. Но, как и в предшествующих случаях, юноша вел себя абсолютно корректно. Я ни разу не заметил ничего такого, что можно было бы поставить ему в упрек. – Он мельком глянул на официанта, который внимал ему с безмятежным спокойствием. – И не только потому, что он славный молодой человек. Но и потому, что знает: при малейшем нарушении правил его уволят.

– В ту же минуту, – подала голос хозяйка.

Я переключил все внимание на Жерара. И после краткой паузы спросил:

– А вы? Вы не замечали каких-нибудь особенностей поведения мисс Мендер?

Метрдотель потеребил узел своей черной бабочки.

– Нет, сэр.

– Общалась ли она или миссис Дандас с кем-либо из постояльцев?

– Нет, насколько я могу судить. Обе лишь здоровались, и не более того. В беседы не вступали.

– В самом деле, вы никого не запомнили? Это важно.

– Я же сказал, сэр.

– А супруги Клеммер? – предположил Фокса. – Может быть, доктор Карабин?

– Боюсь, что нет.

– Расскажите нам, пожалуйста, как бы вы охарактеризовали отношения этих женщин?

– Я бы назвал их превосходными. Отношения единомышленников, если здесь уместно употребить это слово. Быть может, мисс Эдит Мендер была непосредственней и веселей, чем ее более сдержанная спутница. С прислугой и со мной обе они были холодно-корректны.

– В английском стиле, – улыбнулся я.

– Именно так.

– Не припомните ли какой-нибудь подробности, которая могла бы нам пригодиться?

– Да вроде бы нет… За прошедшие дни все было именно так, как я сказал. – Он помолчал, вспоминая. – Разве что однажды…

Я взглянул на него со вновь пробужденным интересом:

– Да?

Он замялся:

– Едва ли это будет…

– Вы расскажите, а мы решим.

Он раздумывал еще мгновенье и наконец вымолвил:

– Ну, как вы знаете, вечером я играю на рояле в баре…

– И?

– Однажды, когда после ужина там собрались наши постояльцы – и вы в том числе, – одна из этих дам попросила меня сыграть некую определенную мелодию…

– А раньше никогда этого не было?

– В том-то и дело, что это произошло впервые. Потому я и запомнил. Я немного удивился тогда… Дама была оживлена, весела, улыбалась…

– Навеселе? – решил уточнить Фокса.

– Веселая, как я сказал.

– А которая из двух заказала вам?..

– Точно не помню, то ли одна, то ли другая. – Он склонил голову, припоминая. – Впрочем, кажется, это была мисс Эдит Мендер.

– И что же она попросила сыграть?

– «Очарование» Карлоса Риверы. Я сыграл. Дослушав до конца, обе поднялись и удалились.

– А кто, кроме них, был в баре?

– Доктор Карабин… И вот этот господин. – Он показал на Фокса. – Кажется, еще и супруги Клеммер… А еще вы, мадам Фарджалла и синьор Малерба.

Я откинулся в кресле и кивнул, подтверждая. Жерар вновь потеребил узел бабочки.

– Как раз тогда вы все и вышли из ресторана. «Очарование», как я сказал. Потом постепенно начали расходиться, и я перестал играть.

– Вы помните, в каком порядке мы выходили?

– Кажется… – начал вспоминать Жерар. – Кажется, сначала вы и чета Клеммеров, а потом доктор. Возможно, сеньор Фокса покинул салон после них, но раньше синьора Малербы и синьоры Фарджалла.

– Но вы сыграли эту мелодию дважды, – припомнил я.

– Нет, – вмешался, удивившись, Фокса. – Один раз.

– Мистер Бэзил прав, – поправил его Жерар. – Дважды. Синьора Фарджалла попросила исполнить на бис. Но к этому времени в салоне оставалась только она и синьор итальянец.

– Я слышал ее из своего номера. – Я взглянул на Фокса. – А вы нет? Ведь ваш номер напротив моего.

– Не помню. – Он закурил. – Скорее всего, я уже спал.

Ужин вышел печальный и проходил в молчании. Веспер Дандас оставалась в своем номере, куда время от времени к ней наведывалась мадам Ауслендер. «Спит», – докладывала она по возвращении, и все на этом. Обстановка в зале заметно изменилась, потому что у каждого было время поразмыслить. Мы сидели, уткнувшись в тарелки, боясь, что, если бросим взгляд на сотрапезников, это будет выглядеть беспардонно. Никто, разумеется, не переоделся к ужину, потому что это был не фильм Грегори Ла Кавы. Только Жерар блистал своим смокингом, Спирос – белой курткой, а Эвангелия – голубым форменным платьицем с передником. Все остальные предпочли вольный стиль, при галстуке был один я. К светскому общению мы были непригодны. Царило ощущение нереальности всего происходящего, витал дух взаимной подозрительности, так что неуместная шутка Малербы атмосферу не разрядила:

– Надеюсь, суп не отравлен?

Он задал этот вопрос Эвангелии, когда она наполняла ему тарелку, и бедняжка задрожала и стала оглядываться по сторонам, ища поддержки. Шутку не оценили. Супруги Клеммер из-за своего столика обернулись к Малербе, испепеляя его взглядами, и даже Нахат Фарджалла протянула унизанную кольцами руку и с безмолвным упреком дотронулась до его локтя. Я, сидевший рядом, вообще промолчал.

По окончании ужина все мы, один за другим поднимаясь из-за стола, словно по предварительному сговору направились в салон, как будто ожидали такого, о чем никто не говорил вслух. Первыми прошли Клеммеры – прошли и уселись в кресла возле большой застекленной двери в сад. Пако Фокса выбрал себе высокий табурет у маленькой стойки американского бара в углу, а доктор – кресло невдалеке от входа. Примадонна и Малерба заняли диван. Я остался стоять у рояля, заложив руки за спину и сознавая, что все взоры обращены ко мне.