Последнее предупреждение

3

Еще один лес. Какой — не скажу.

Значит так, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что похороны — дело печальное. Даже если ты, дорогой читатель, не был знаком с умершим. А если был, то и подавно. Скажем, много хуже, чем боль в сломанных ребрах. А теперь представь, что ты к тому же прямо перед смертью узнал, что умерший — твой кровный брат. Каково тебе будет на похоронах? То-то…

Ари. Мой кровный брат. У нас общий отец, Джеб Батчелдер. «Отец» — в данном случае не метафора. Тут мне может поверить даже самый недоверчивый читатель.

Я знала Ари еще ребенком. Маленький симпатичный шкет хвостом ходил за мной по пятам в Школе. Школа — это страшное учреждение, лаборатория-тюряга, в которой я выросла. Потом Джеб помог мне и моей крылатой команде оттуда сбежать, и, сказать по правде, я об Ари и думать забыла.

До тех пор, пока он снова не объявился, ирейзефицированный получеловек-полуволк, семи лет от роду. Насквозь — внешне и внутренне — исковерканный, искусственно накаченный, с генетически модифицированным мозгом. Результаты этих «усовершенствований» были и непредсказуемы, и ужасны. Его попросту превратили в чудовище, специально предназначенное для охоты за нами.

Потом я его убила. В драке в подземном туннеле под Манхэттеном. Вмазала ему по башке, шея у него ударилась о край каменной платформы, и… внезапно он умер. По крайней мере, временно.

Пока я думала, что его укокошила, меня страшно напрягали противоречивые эмоции: с одной стороны, шок, вина, жалость, раскаяние. С другой — облегчение. Живой, он только и делал, что за нами гонялся. Ненавидел и стремился всех нас на тот свет отправить, меня и всю мою великолепную шестерку, семью-стаю. Значит, коли он умер, одним преследователем меньше. Сами понимаете, как тут не вздохнуть с облегчением.

Но все равно я чувствовала себя кошмарно. Быть убийцей, пусть хоть и поневоле, я никому, даже врагу не пожелаю. Видно, такая уж я мягкосердечная.

Короче, мне и без этой эмоциональной сумятицы жить несладко. Представьте себе, дорогие читатели, жизнь четырнадцатилетней девчонки, мало того что бездомной, да еще с крыльями.

Теперь Ари умер по-настоящему. Правда, на сей раз я его не убивала.

— Дайте мне платок, — это наша собака Тотал хлюпает носом и трется о мои ноги, как будто платок спрятан у меня в кроссовках.

Надж прижимается ко мне всем телом и берет меня за руку. А другой закрывает себе рот — старается сдержать рыдания. В ее больших карих глазах стоят слезы.

Я бы сказала, что вообще-то из нас слезы выдавить практически невозможно. Даже шестилетняя Ангел или Газман, которому только восемь, никогда особо не плачут. Надж уже одиннадцать, а мне, Игги и Клыку — по четырнадцать лет. Формально мы по-прежнему дети.

И, как я уже сказала, чтобы вышибить из нас слезу, надо сильно постараться. Очень сильно. Я имею в виду, что когда кости нам в драке ломают, мы и то не плачем. Но сегодня — просто всемирный потоп какой-то. Ной уже, поди, ковчег строит. Только я креплюсь, хотя от непролитых слез у меня все лицо окаменело.

Ангел делает шаг вперед и осторожно бросает горсть земли на простой деревянный короб на дне глубокой ямы. Мы все вместе ее три часа рыли.

— Прощай, Ари, — говорит Ангел, — я тебя недолго знала. А пока знала, большую часть времени очень не любила. Только под конец и узнала, и полюбила. Ты нам помог… Спас… Нам теперь будет тебя не хватать. И мне все равно, есть у тебя клыки или нет…

Голос у нее прерывается, и она отворачивается от могилы и зарывается в меня лицом.

Я глажу ее по голове и проглатываю подступивший к горлу ком.

Следующим к краю ямы подходит Газман. Луч солнца упал на его белокурые волосы, и в лесу словно стало светлее.

— Мне ужасно жалко, что они над тобой так измывались, — тихо шепчет он. — Ты не виноват в том, что они с тобой сделали.

Бросаю быстрый взгляд на Джеба. На скулах у него ходят желваки, а в глазах застыла безысходная боль. Его единственный сын лежит в земле в гробу. Скрыть от самого себя, что в этом есть и его вина, он не может.

Надж храбро подходит к могиле. Старается что-то сказать, но начинает плакать. Притягиваю ее к себе, обняв за плечи.

Перевожу глаза на Игги. Точно почувствовав это, он как-то неловко дергается и говорит осипшим голосом:

— Мне нечего сказать.

Теперь очередь Клыка. Но он отступает назад, знаком пропуская меня вперед. Тотал рыдает у меня в ногах. Осторожно переступаю через него и подхожу к краю могилы. В руках у меня две лилии. Я бросаю их на гроб моего сводного брата. Я в стае главная, и они все ждут моей прощальной речи. Но как я могу высказать все, что чувствую? Ари, однажды убитый мной, в конце концов, стал защищать меня и стаю. Во второй раз он умер прямо у меня на глазах. Я знала его мальчонкой, я знала его здоровенным ирейзером. Я сражалась с ним буквально не на жизнь, а на смерть, а закончила тем, что, в конце концов, предпочла его своему лучшему другу. Я ненавидела в нем абсолютно все, а потом обнаружила, что половина человеческой ДНК у нас общая.

Несмотря на мое всегдашнее красноречие, для всего этого у меня нет слов. Я кому угодно зубы заговорю, но какие, к черту, слова найдутся для прощания навеки с семилетним ребенком, который был обречен с рождения?!

Клык подходит ко мне и легко проводит рукой по моей спине. Пытаюсь хоть что-то прочесть в его черных глазах. Безрезультатно. Он кивает, гладит меня по волосам, делает еще один шаг вперед и бросает на гроб горсть земли.

— Ари, прости. Жаль, что все так печально кончилось, — даже с моим сверхчутким слухом его едва слышно. — Ты был славным малым, а потом настоящим чудовищем. Я не доверял тебе до самого конца. Я тебя не знал и знать не хотел. — Клык останавливается и откидывает со лба упавшие на глаза слишком длинные волосы. — Теперь я об этом очень жалею. Страшнее трагедии, чем твоя жизнь, не представишь!

Что же это получается, наш кремень-парень расчувствовался? Эмоции свои выплеснул? И от этого во мне точно плотину прорвало. Из глаз хлынули слезы. Я даже не пытаюсь их больше сдерживать. Зажав себе рот обеими руками, я только стараюсь не рыдать вслух. Надж и Ангел крепко обнимают меня с двух сторон, и обе чувствуют, как вздрагивают мои плечи. Все мы сбились в одну тесную кучу, все обнялись крепко-крепко. А я кладу голову на плечо Клыку и горько-прегорько плачу.

4

Ты, дорогой читатель, прекрасно знаешь, что покой нам только снится.

Как только наши слезы немного поутихли, как только мы смогли оторваться друг от друга, и когда Ари был, наконец, похоронен, Джеб говорит:

— Нам пора! — Лицо у него бледное и несчастное. — Доктор Мартинез и я уже говорили тебе о поездке в Вашингтон. Нам обоим кажется, что ваше участие в этой встрече имеет чрезвычайное значение.

Он вздыхает и старается не смотреть на свежую могилу.

— Напомни-ка мне, в чем там такая важность? А то я вроде бы запамятовала. — Я очень стараюсь переключиться на насущные вопросы нашей жизни. — Ты говорил, там что-то с правительством связано и все такое?

Джеб зашагал из леса. Я с ним рядом, впереди. Стая настороженно следует за нами по пятам. Клык идет замыкающим.

— После того, что случилось в Германии, — начинает Джеб, — с нами вошли в контакт исключительно влиятельные люди из правительства. Люди, которые понимают всю серьезность положения. Я тебе гарантирую, они на нашей стороне.

Я чуть было не ляпнула: «Какая-такая „наша сторона“? Сам-то ты на чьей?» — но удержалась и промолчала.

— Они с нетерпением ждут встречи с вами, — продолжает Джеб свои уговоры. — Если честно, эти люди могли бы стать могущественными и важными союзниками. Могли бы предложить и поддержку, и защиту. Но они привыкли ничему не верить на слово, привыкли держать все под своим контролем. Поэтому они хотят увидеть чудесных детей-птиц своими глазами, — закончил он с извиняющейся улыбкой.

— Если под «чудесными детьми» ты подразумеваешь невинных младенцев, зачатых в пробирке, у которых спираль ДНК была искусственно развернута и смешана с двумя процентами птичьего генотипа, тогда это мы и есть, — отвечаю я ему. — Поскольку это, действительно, чудо, что мы не совершенные уроды и не мутировали в какие-нибудь полные отходы генетического производства.

Джеб поморщился и коротко кивнул, по всей вероятности, принимая ответственность за ту роль, которую он сыграл в нашей короткой и трудной жизни.

— Значит, ты меня поняла. Они хотят с вами встретиться. Твоя мать, доктор Мартинез, и я настоятельно рекомендуем вам согласиться на эту встречу.

Тем временем мы уже вышли на опушку леса. В чащу царапиной врезается тонкая длинная взлетная полоса. На ней в ожидании застыл индивидуальный самолет обтекаемой формы, а по обе стороны трапа вытянулись по струнке двое секретных агентов-охранников.

Лихорадочно соображая, я замираю на месте в десяти ярдах от самолета. Ничего не поделаешь, привычка никому не доверять берет свое. Но в нас никто не стреляет. Из леса не бегут наперерез ни толпы ирейзеров, ни когорты флайбоев.

— Не знаю, — я озадаченно смотрю на самолет. — Как-то странно, что никто мешки на головы нам не набрасывает.

Клык стоит рядом со мной и усмехается.

Джеб уже ушел вперед и, повернувшись, торопит:

— Макс, мы же с тобой обо всем договорились. Самолетом до Вашингтона много быстрее, чем на собственных крыльях.

Ты, дорогой читатель, может, собираешься спросить, не учимся ли мы в летной школе. Особенно, если ты новенький и еще не знаешь про нас всех подробностей. Пожалуйста, не стесняйся, спрашивай. А я тебе в ответ расскажу про те два процента птичьей ДНК, о которых только что напомнила Джебу: мы на 98 процентов люди, а на два — птицы. У нас у всех есть крылья. И мы умеем летать. А теперь продолжай читать. Скоро тебе все станет совершенно ясно.

— Ага… — Меня по-прежнему гложут сомнения. Больше всего на свете мне хочется сейчас развернуться, побежать и взмыть в небо. Со всепоглощающим чувством свободы ощутить, как меня отрывают от земли мои собственные мощные крылья…

А Джеб вместо этого стремится затолкать нас всех в железную мыльницу, как сардины в банку.

— Макс, — Джеб добавляет нежных тонов в свой регистр, и я автоматически настораживаюсь еще больше. — Ты что, мне не доверяешь?

Шесть пар глаз разом нацелились на него. Если вместе с Тоталом, то семь.

Я мысленно перебираю возможные ответы:

а) сардонически рассмеяться — всегда полезно;

б) закатить глаза и презрительно фыркнуть;

в) бросить саркастическое «ты, дружок, наверное, шутишь».

В данной ситуации любой из подобных ответов будет вполне уместен. Но за последнее время я, кажется, слегка повзрослела. Причины? Отчасти, разбитое сердце. Отчасти, пережитая смерть Ари. Отчасти, обретение родителей. В целом, скажу тебе честно, все это, дорогой читатель, способствует взрослению.

Поэтому я серьезно смотрю на Джеба и говорю:

— Нет, тебе не верю. Но верю своей маме. А она почему-то на тебя полагается. Так что не волнуйся, мы загружаемся в самолет.

Уверенным шагом направляюсь к трапу, но успеваю заметить в глазах у Джеба боль и сожаление. Интересно, смогу я когда-нибудь забыть все его предательства и все несчастья, причиненные им и мне, и всей стае. Пусть у него были причины и оправдания. Пусть он считал, что на стороне наших врагов он мог втихаря нам помочь, пусть думал, что все, что он ни творит, делается во имя благой цели и моей высокой миссии.

Я все равно так легко никого не прощаю.

И никогда никому ничего не забываю.

5

В этом самолете не было обычных рядов сидений. Внутри он был больше похож на жилую комнату, гостиную, с диванами, креслами и журнальными столиками. Там нас встретили еще несколько агентов секретной службы, и, сказать по правде, они меня не на шутку напугали. Пускай мне даже известно, что это те самые люди, которые временами охраняют самого президента, но что-то есть нездоровое в мужиках, одетых в строгие черные костюмы, с солнечными очками на носу и с крошечными переговорными устройствами на лацканах. Лично меня от них передергивает.

Да еще в придачу на меня обрушился приступ неизбежной клаустрофобии, от которой в тесных замкнутых пространствах начинает бешено колотиться сердце. Поэтому я сейчас готова наброситься и разорвать на куски первого, кто приблизится ко мне с разговорами.

Одно утешение, случись с самолетом что рискованное, нас крылья спасут, и мы шестеро явно выйдем сухими из воды.

На триста шестьдесят градусов обозреваю салон самолета. Ангел с Тоталом уже свернулись на одном из диванчиков и мгновенно заснули. Газман и Клык играют в покер, Игги растянулся в шезлонге и слушает подаренный ему моей мамой айпод.

— Здравствуйте, я ваш стюард. Меня зовут Кевин Окум. Хотите содовой? Могу предложить и другие напитки. — Рядом со мной стоит красивый молодой человек и держит в руке уставленный бутылками поднос.

— Спасибо, Кевин. Мне, пожалуйста, диетическую колу. Только чтоб банку прямо при мне открыть.

Осторожность нигде не помешает. Даже в индивидуальном правительственном самолете.

Он протягивает мне закрытую банку и стаканчик со льдом. Надж — она сидит напротив меня — нетерпеливо спрашивает:

— А безалкогольное пиво из кореньев у вас есть? Я его в Новом Орлеане пробовала — та-а-акое вкусное!

— Извините, но пива из кореньев нет.

— Жа-а-аль, — разочарованно тянет Надж, — а хоть Джолт есть?

— Там очень большое содержание кофеина, — пытается возразить ей Кевин.

Мы с Надж переглядываемся:

— Уж конечно, после всего того что мы пережили, высокое содержание кофеина — самая страшная опасность, угрожающая нашим жизням.

Надж развеселилась. Ее смуглое личико точно светится изнутри. Стюард не выдерживает и ставит банку Джолта на столик между нами.

— Спасибо, — вежливо благодарит Надж быстро удаляющегося от нас молодого человека и протягивает за напитком руку. Вдруг банка сама въезжает прямо в ее раскрытую ладонь.

Что бы это значило? Похоже, мы одновременно задаемся одним и тем же вопросом.

— Самолет наклонился, — говорит Надж.

— Ага, наклонился. Но все-таки давай проверим. Просто так, шутки ради. Давай…

Я отбираю от нее банку и ставлю обратно на стол. Протягиваю к ней руку — банка стоит неподвижно.

Надж тянется к банке — банка снова вскакивает ей в пальцы.

Широко раскрытыми от удивления глазами недоуменно смотрим друг на друга.

— Это самолет опять наклонился.

— Ммм… не уверена. — Я еще раз забираю у нее банку и заставляю Надж потянуться к ней с другой стороны. Банка снова подъезжает к ее руке.

— Я магнитная, — шепчет Надж с восторгом и ужасом.

— Надеюсь, ты не начнешь намертво прилипать к холодильникам и разным другим железякам.

— Что происходит? — интересуется Клык. Почуяв новости, он плюхается рядом со мной, а за ним и Газ втискивается в кресло Надж.

— Я намагничена, — отвечает Надж с гордостью. Она, видно, уже освоилась с мыслью о своих новых возможностях.

В ответ Клык удивленно поднял брови, взял металлическую ручку, поднес ее к руке Надж и отпустил. Ручка упала на пол.

Надж нахмурилась. Наклонилась ее поднять — ручка сама прыгнула ей в руку.

Газзи присвистнул:

— Ты, правда, магнитная… местами.

— Нет, не думаю. Тут, Надж, дело не в магните, — размышляет Клык. Скорее, ты можешь притягивать к себе металл. Если захочешь.

Весь остаток полета мы экспериментировали с вновь открытыми способностями Надж и даже не заметили, как на горизонте показался Вашингтон. О его приближении нам возвестило только появление Джеба. Едва он глянул на наши возбужденные лица, как глаза его сразу подозрительно сузились:

— В чем дело? — этот его родительский тон нам хорошо знаком. Мол, я вас и ваши закидоны насквозь вижу, не придуривайтесь. Мы когда-то много лет назад жили с ним в нашем секретном доме в горах в Колорадо. Именно такой голос — и лицо тоже соответствующее — был у него, когда он нашел в туалете лягушек. Я тот случай отлично помню. Только, кажется, что все это происходило давным-давно, в позапрошлой жизни.

Я только открыла рот сказать: «ни в чем», как Надж брякнула:

— Я могу притягивать к себе металлические предметы.

Джеб присел, и она стала демонстрировать ему свои достижения.

— Не знаю, откуда у тебя эти способности, — медленно, точно думает вслух, говорит Джеб. — Сколько я знаю, ничего похожего никогда ни в ком из вас запрограммировано не было. Хотя… хотя, возможно, ребята, что ваши мутации начали развиваться собственными независимыми и незапланированными путями.

6

7

С моей мамой, доктором Мартинез, мы расстались всего несколько дней назад. Но увидеть ее снова — большая радость. И всем нашим, и мне особенно.

Элла, моя единокровная сестра, осталась в Аризоне, но мама прилетела в Вашингтон на нашу важную встречу. Сначала я с ней вволю наобнималась, а стая терпеливо ждала своей очереди. Потом мама по очереди обняла Клыка, Надж, Игги, Газа и Ангела. Тотал многозначительно закашлял у ее ног, и она наклонилась и тоже покрепче его стиснула.

Отдохнуть и собраться с мыслями перед ответственной встречей мама и Джеб отвели нас на секретную явочную квартиру. Как они ее назвали, «дом безопасного проживания». Но я в этот «дом безопасного проживания» на фиг не верю. Такая же чухня, как «гигантские креветки». Как креветок гигантских еще Боженька не создал, так и места, где бы мы себя в безопасности чувствовали, еще на земле не появилось. Если только на Марсе, да и то ракеты уже и туда запускать повадились.

Но я брюзжу, а и на этой явочной квартире есть свои радости. Например, восхитительно горячий душ. Я долго и с наслаждением стояла под сильной, чуть не обжигающей, струей. Потом надела все чистое — откуда только мама знает все наши размеры? — распутала и расчесала волосы. Несколько месяцев назад я в Нью-Йорке их коротко остригла. Но они уже снова изрядно отросли. Гляжу не себя в зеркало. Радуюсь, что мое отражение не глазеет на меня рожей ирейзера. К сведению недавно присоединившихся читателей, это прежде случалось со мной пару раз, и у меня тогда совершенно сносило крышу.

Значит так, вернемся к моему отражению в зеркале. Выгляжу я теперь старше. Ребенком меня больше никто не назовет. Подросток, да и только. А если причесаться, то, глядишь, и девушкой звать станут.

— Что ты там делаешь? — орет Игги и колошматит в дверь ванной. — Усы себе фабришь?

Рывком открываю дверь и с силой пихаю его в грудь — не хрен соваться:

— Нет у меня никаких усов, кретин!

Игги хихикает, но на всякий случай поднимает руки защититься, коли мне взбредет в голову его стукнуть. А я ехидно добавляю:

— И у тебя, между прочим, тоже никаких усов нет. Может, года через два появятся, если повезет. Так что ты надейся.

Захлопываю дверь, а он остается в коридоре обеспокоенно ощупывать свою верхнюю губу.

Спустя какое-то время вся стая собралась в гостиной. Противоестественно чистые, ребята сидят принужденно прямо, и лица у всех натянутые и напряженные. Едва я вошла, ко мне с жалобами кинулся Тотал:

— Меня помы-ы-ыли…

Действительно, его черная шерсть сияет и кучерявится.

— Ты прекрасно выглядишь! — я глажу его по спине. — Пушистый и мягкий, тебе очень идет.

Тотал остается раздумывать, польстила я ему или подкалываю. Пока он решает, я от греха подальше отхожу в сторону.

Клык, стоя перед окном, украдкой выглядывает из-за плотной занавески.

— Что там происходит?

Он бегло окидывает меня взглядом и как-то без особого значения пожимает плечами. Потом поворачивается и вперяется в меня широко раскрытыми глазами:

— Что случилось с твоим загаром?

— Это был не загар.

Он поднимает брови. Приходится объяснять прямо:

— Это была грязь.

Он улыбается той улыбкой, от которой земля уходит у меня из-под ног. Будто невольно он протягивает руку и дотрагивается до упавших мне на плечи волос.

— Ты похожа на… девочку. — В голосе у него звучит нескрываемое удивление.

— Этому есть веские причины.

— Да нет, я имею в виду, настоящую… — он, похоже, поймал себя за язык, спохватился и снова уставился в окно.

Я агрессивно уперла руки в боки:

— Настоящую кого? Договаривай! — А про себя думаю: «Ты бы, Клык, поосторожней в выражениях. А то хуже будет!»

Пока он размышляет, как выпутаться из самому себе расставленной ловушки, Надж подлетает ко мне со своим всегдашним тарахтением:

— Макс, Макс, ты смотрелась в зеркало? Ты такая красивая! А кофточка у тебя — класс! Последняя модель! Тебе меньше шестнадцати ни за что не дашь!

Я смущаюсь и сконфуженно бормочу:

— Спасибо.

Мой всегдашний прикид — заляпанные грязью древние джинсы и футболки с неизбежно запекшимися пятнами крови. Так что не мудрено, что они вылупились на мои обновы.

Макс, ты меня слышишь?

Я вздрогнула, заслышав Голос у себя в голове. (У тебя, дорогой читатель, есть в голове посторонний внутренний Голос? Если нет, советую приобрести в супермаркете. Или по Интернету заказать, с доставкой на дом и с установкой).

Эта встреча чрезвычайной важности. Пожалуйста, не вздумай выкинуть никаких фортелей. Помни свою задачу, не зацикливайся на своих страхах, слушай, что они тебе скажут, и будь готова рассмотреть их предложения.

«Как скажешь, Джеб, — думаю я. — Сколько можно одно и то же мне твердить про миссии да спасение мира… бла, бла, бла… Давай, проваливай поскорее».

Я не Джеб, — говорит Голос, — тут ты ошибаешься.

Чего-чего?

Тебе, Макс, известна только часть картины, — продолжает Голос. — Но это далеко не все. Зачастую, когда ты в чем-то абсолютно уверена, это «что-то» оказывается ошибкой. Причем такой, которая все, совершенно все, что тебе известно, переворачивает вверх тормашками.

О Господи, только не это! Мне хочется вопить во все горло. Всю жизнь только два шага сделаю, хоть на один шаг, но опять отступать приходится. Смогу я когда-нибудь двигаться все прямо и прямо?

Не паникуй! Ты на верном пути. Ты уверенно движешься вперед, — успокаивает меня Голос.

В этот момент Джеб входит в комнату. Потирает руки, будто пришел с мороза:

— Пора. Время идти на встречу.

8

Дорогие читатели, надеюсь, вы все видели здание Капитолия в Вашингтоне. Если не на самом деле, то на открытках. Большое, белое, с куполом наверху. Видели? Но не Белый Дом, а другое, ко-лос-саль-но-е!!! Туда-то нас и доставили в черном лимузине, как настоящих знаменитостей. Внутри, после нескончаемой череды коридоров, холлов и лестниц, мы, наконец, оказались в большом конференц-зале с видом на ухоженный сад за огромными окнами.

Человек двадцать, если не больше, расселись за длинным столом заседаний. Некоторые — в военной форме. Когда мы вошли, окруженные агентами секретной службы, все выпрямились, и головы как по команде повернулись в нашу сторону. Пока мама не переплела свои пальцы с моими и не сжала мне ладонь, я даже не подозревала, что мне нужно взять кого-нибудь за руку. Но от ее пожатия внезапно стало легче.

— Добро пожаловать в Капитолий. Спасибо, что пришли. — Высокий мужчина в форме цвета хаки встал из-за стола, подошел к нам и торжественно пожал руки сначала Джебу и маме, а потом всем нам. — Пожалуйста, садитесь. Не хотите ли чаю? Кофе? Содовой? Воды со льдом? О, я вижу вы собаку с собой привели. Очень симпатичный скотти.

Он неуверенно улыбнулся, недоумевая, кто это позволил привести собаку в правительственное здание. Я прикусила губу, опасаясь, что Тотал сейчас возникнет на тему «симпатичного скотти». Но он, по счастью, смолчал. Только едва слышно зашипел и уселся на стул рядом с Ангелом.

Весь следующий час прошел под заголовком: «Обзор жизни летающих детей-мутантов». О нашем детстве, проведенном в собачьих клетках в лаборатории в Школе, у них не было никаких сведений, фотографий или фильмов. Но про последние шесть месяцев — документов хоть отбавляй: съемки наших полетов на разной высоте, документальные репортажи сражений с людьми, с ирейзерами и даже с последним электронным поколением наших преследователей, с флайбоями. Они даже каким-то образом засняли наши забавы у Анны Валкер в ее доме в Северной Вирджинии. Глядя на ее газоны и диваны, я снова психанула и разозлилась.

Напоследок нам прокрутили прерывистую и местами мутную трехминутную хронику недавних событий внутри немецкого главного штаба ИТАКСа. Сначала мое состязание с Омегой, суперусовершенствованным, суперсильным, супербыстрым, суперумным, которого я, несмотря на все его «суперы», сравняла с землей. Потом пошли кадры поднятого клонами восстания и съемки рассерженных подростков, ворвавшихся в замок нам на выручку.

И кадры смерти Ари.

Фильм кончился, притушенные лампочки сами собой загорелись на полную мощность, и автоматически открылись и поднялись жалюзи.

Настроение у меня вконец испортилось. Мало того, что меня разодели в пух и прах, точно я им модель какая-то. Ладно, это бы еще полбеды. Можно перетерпеть. Но они снова заставили меня пережить смерть Ари. Только мне удалось отвлечься немного и хоть на пять минут перестать думать об этом, как они опять на меня все вывалили и кадр за кадром показали, как он умирал у меня на руках. Искоса смотрю на Джеба. Он сидит с белым лицом, уставился в стол и вот-вот сломает карандаш, который судорожно вертит в руке.

— Вы просто удивительная шестерка, — женщина в строгом деловом костюме поднимается со своего места, наливает себе стакан воды и улыбается. Но улыбка только едва трогает ее губы, а глаза как были сосредоточенно недружелюбные, так такими и остались.

— Мы попросили вас всех сюда прийти сегодня, потому что нас очень интересует ваше будущее, — говорит пожилой солидный дядька. — Мы, американское правительство, до недавнего времени не подозревали о вашем существовании. Теперь, когда нам о вас известно, мы хотим взять вас под защиту и изучить возможности взаимовыгодного сотрудничества.

Он, кажись, выложил все карты на стол. Обычно все они начинают распинаться про то, какие мы удивительные да необычайные. Но про истинную подоплеку — как бы заставить нас плясать под их дудку — обычно нет ни слова. А этот взял да и сообщил сразу про «взаимовыгодное сотрудничество».

Таких, как он, мы всегда однозначно готовы послать «к лешему»!

Оглядывая нас одного за другим, дядька остановился в ожидании ответа. Но ответа ни от кого не последовало.

— На наш взгляд, самое лучшее, что мы могли бы для вас сделать, это создать для вас школу, место, где вы могли бы спокойно жить, — моложавая женщина делает вид, что разговаривает с нами, но на самом деле обращается к Джебу и маме. Ей, видно, не слишком хорошо известно, кто принимает у нас решения. — У вас замечательный талант выживания, но в вашем образовании имеются серьезные пробелы. Обучение в специально созданной для вас школе поможет вам полностью реализовать ваш потенциал.

Новая пауза. Правительственные чиновники, похоже, ждут, что мы сейчас начнем скакать от восторга при одной мысли о школе. Они только упустили из виду, что слово «школа» в нашем случае не самое удачное и привлекательное.

— А вам какой прок от нашего «потенциала»? — голос у меня спокойный и ясный. И совсем не дрожит.

— Простите? — только что говорившая женщина оборачивается на меня.

— Что ВЫ с нашего «потенциала» иметь будете? — спрашиваю. — Помимо, конечно, удовольствия от наших сногсшибательных достижений.

— Откровенно говоря, у нас будет возможность вас изучать, — подает голос высокий стройный человек, который, поверь мне, дорогой читатель, на слово, выглядит совершенно как Билл Ней,[2] человек науки. — Вы явление, доселе невиданное и неизученное. Идея детей-птиц — потрясающая, вдохновляющая идея. Пока вы учитесь в школе, мы будем исследовать способности, позволяющие вам летать, и ваши физические и биологические свойства.

— Зачем? — снова спрашиваю я. — Чтобы сделать побольше таких, как мы?

Длинный искренне удивлен:

— Нет, просто, чтобы понять.

Решаю, что он мне нравится. Жаль, что он в этой шайке.

— Ладно, положим, вы будете нас изучать, — я принимаю более сговорчивую позицию. — Но вам надо как-то нас убедить, что процесс изучения не обещает нам никаких кошмаров: что мы не будем вечно привешены к сенсорам и датчикам, что не надо будет повторять по сотне раз одни и те же опыты на беговой дорожке, пока нам измеряют дыхание, давление, сердцебиение и т. д. и т. п. Что не надо будет лезть в аэродинамическую трубу, чтобы вы могли экспериментировать с нашими летательными свойствами. Что вы на это скажете?

Молчание.

9

Следующим вступает седовласый военный с генеральскими звездами:

— Что ты имеешь в виду? Будь любезна, поясни нам свои сомнения.

— Сомнения? Я что-то в толк не возьму, чего вы еще от нас хотите? Ну, изучите вы нас, ну, согреет вас чувство глубокого морального удовлетворения от помощи бедным мутантам с реализацией их потенциала. А еще что?

Умные холодные глаза светятся на румяном холеном лице генерала:

— С чего ты взяла, что должно быть что-то еще?

— Наверное, потому что я не полная идиотка. Потому что еще ни один взрослый не был с нами правдив и откровенен. Потому что я ни на секунду не поверила в то, что вы изложили нам все факты и раскрыли свои намерения. Говорите, ваша цель — изучить наши свойства? Даже наша самая младшая, шестилетка Ангел, в это не поверит. И вы, и я прекрасно знаем, что у вас есть корыстный интерес. Вопрос только в том, когда вы его раскроете.

Правительственные представители остолбенели. Если честно, очень грустно наблюдать, как взрослые теряются, когда дети по первому щелчку не прыгают без вопросов на указанную высоту. Спрашивается, с какими детьми они прежде имели дело?

Немного пережидаю, пока они соберутся с мыслями. Мама под столом украдкой сжимает мне руку. Быстро окидываю взором стаю, встречаюсь глазами с каждым из моих ребят. Клык встревожен. Игги, хоть и слеп, но глаза его прямо устремлены на меня. У Надж на лице написано безграничное доверие. Газман хитренько сощурился, и меня на секунду охватила паника, пока я не поняла, что пронести в Капитолий взрывчатку вряд ли удастся даже нашему Газу. Ангел смотрит на меня спокойно и улыбается. Тотал положил лапы на стол и шумно пьет из стакана воду. Собравшиеся здесь чиновники воззрились на него с нескрываемым ужасом. Вот смехотура!

— Какие у вас еще к нам будут вопросы? — спрашиваю я, решив, что настало время завершить дискуссию.

— Почему вы не хотите нашей защиты? — искренне удивляется очередная женщина. Она, похоже, здесь совсем недавно работает.

— Цена у вашей защиты слишком высока. И условий много поставлено.

— Вы всего-навсего дети, — вступает мужчина в синем костюме. — Разве вам не нужны дом и семья?

— Дом с витаминизированными овсяными хлопьями и образовательными телеканалами? — зрачки у меня расширились от гнева, а голос окреп и зазвенел. — Вы не предложили нам ни дома, ни семьи. Вы предложили нам школу, где нас будут изучать и исследовать. Какие еще вопросы?

— Где ваш патриотизм? Помочь своей стране — честь для каждого гражданина, — твердо заявляет блондинистая тетка.

— Весьма любопытен внезапный переход от вашего интереса изучить наши свойства к нашему желанию помочь Соединенным Штатам. Следующий вопрос?

Тетка краснеет, и я замечаю, что несколько ее коллег посмотрели на нее так, точно она села в лужу.

— Если честно, мы рассматриваем вас как национальный ресурс, — заявляет женщина в военной форме, — если хотите, как национальное достояние. — Она фальшиво улыбается. — Как Декларацию Прав Независимости.

Я вздыхаю:

— Которая хранится за семью замками и вокруг которой выставлена вооруженная охрана. Нет, спасибо. Нам такого не надо. Еще какие вопросы?

Снова заговорил генерал с ледяными глазами:

— Факт остается фактом. Вы несовершеннолетние. И, как несовершеннолетние, должны оставаться под надзором и под опекой взрослых. Таков закон этого государства. Мы предлагаем вам и надзор, и опеку. И вдобавок существенные выгоды и привилегии. Существует много других возможных вариантов, и, смею вас заверить, гораздо менее привлекательных.

Он сел на место с таким довольным видом, будто только что сокрушил вражеский броненосец.

Я часто-часто заморгала и недоуменно огляделась вокруг:

— Вы шутите? Мы сбежали из сверхохраняемой тюрьмы, перенесли физические и нравственные пытки, много лет жили сами по себе, без особого труда обдурили кучу ученых и псевдоученых взрослых, питались в пустыне крысами без соуса, а вы говорите нам, что мы несовершеннолетние и что нам нужна опека?

Я покачала головой и пристально поглядела ему в глаза:

— Послушай, дедок! Я выросла в долбаной клетке; я перевидала, как сотни мутантов, полу-и недо-человеков померли мученической смертью; сколько я себя помню, люди, мутанты и роботы пытались меня убивать двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году без перерыва. A ты думаешь, я трухну от одного упоминания «закона этого государства»? Не спятил ли ты, дружище?

Мой голос гремит по всему конференц-залу. Все замерли и в шоке затихли.

Наконец, дядька, который нас здесь первым приветствовал, смущенно прочистил горло:

— Кхе-кхе… Я думаю, нам всем стоит сейчас сделать перерыв, а завтра возобновить переговоры.

Его слова звучат, словно предложение положить пластырь на разворотившую полчерепа зияющую рану. А завтра посмотреть, зажила ли она.

Как только мы снова оказались в лимузине, мама потрепала меня по руке:

— Хорошенькая у нас вышла встреча!

Я фыркнула, а все наши радостно засмеялись. Как же мне хочется, чтобы так было всегда: мы все вместе и весело смеемся.

Мечты, мечты!

10

В тот вечер, как все нормальные люди, мы решили заказать пиццу.

Мама взяла меню из местного ресторанчика, и каждый из нас шестерых выбрал себе целую здоровенную пиццу. Если еды вволю, я всегда удивляюсь. Мне, наверное, никогда не привыкнуть к изобилию и не поверить, что такое удовольствие может долго продлиться. Так что надо радоваться, пока есть возможность.

Пока мы дожидаемся доставки на дом нашего роскошного заказа, я возвращаюсь к теме переговоров на высшем уровне:

— Вся эта петрушка с программой правительственной защиты как-то мне не слишком нравится.

— Мне было бы спокойнее, если бы у вас была хоть какая-то защита, — озабоченно смотрит на меня мама.

Видишь, дорогой читатель, какая она у меня: ничего не приказывает, не подкалывает. Только носки не разбрасывай, где попало, — и дело в шляпе.

— Их защита — одно название, — резонно возражает ей Газзи, — сплошная фикция. А на самом деле оказывается то ловушкой, то экспериментом, то кошмаром каким-нибудь. Не помните, я заказал себе двойную порцию ананаса?

— Заказал, заказал, не волнуйся, — дружно киваем мы.

— А я к тому же не хочу ни в какую школу, — заявляет Надж, оторвавшись от телика. — Разве что в школу для модельеров или в музыкальную, где рок-звезд готовят. А если математику или орфографию каждый день — ни-за-что!

— Не думаю, что эти люди знают, что они хотят, — по-взрослому размышляет вслух Ангел.

— А чесночные лепешки мы заказали? — беспокоится Тотал, и мы снова дружно киваем, мол, заказали.

— А какие-нибудь мерзости у них на уме есть? Ты ничего не почувствовала? — допытываюсь я у Ангела.

Согласись, дорогой читатель, полезно иметь в своих рядах шестилетку, умеющую проникать людям в черепушки и читать их мысли.

— Кому-нибудь лимонаду подлить? — спрашивает Джеб, открывая новую бутылку.

— Мне, мне, — тянет к нему Газзи кружку.

Но тут Игги вдруг запротестовал:

— Синяя кружка — моя!

Газ подвигает к нему синюю кружку, помедлив, смотрит на него, и тут до всех нас доходит, что никто из нас никаких цветов не упоминал. Игги между тем берет свою синюю кружку и пьет из нее как ни в чем не бывало.

— Игги, кружка темно-синяя или голубая? — осторожно спрашиваю я его.

— Скорее, голубая.

В комнате воцаряется молчание. Наконец, Игги и сам нахмурился:

— Эй, мне кто-нибудь говорил, какого цвета у нас кружки?

— Нет, — тихо отвечаю я ему.

Раздумывая, он уставился в стол. Потом поднял голову и часто-часто заморгал:

— Нет, ни хрена не вижу. Ничегошечки… — Снова протянул руку и дотронулся до чашки. — Но каким-то образом я точно знаю — она голубая.

Газзи пододвинул ему другую кружку:

— А эта?

Игги берет ее в обе руки:

— Эта желтая. Правильно?

— Желтая, — подтверждает Клык. — Ну-ка вот это попробуй, — и он вкладывает в руки Игги меню из пиццерии.

— На ощупь… оно… зеленое.

В ответ никто не проронил ни слова. Сидим, остолбенело переваривая новость.

Вспоминаю, как Джеб предположил недавно, что мы начали мутировать в незапрограммированных направлениях. Надж, кажется, тоже про это думает. Она робко тянет руку к вилке, которая тут же начинает скользить к ней по столу.

— Вы, друзья мои, видно, опять наигрались на свалке токсичных отходов, — притворно сурово рычит Клык.

Надж захихикала:

— Нет, последняя свалка на нашем жизненном пути — та, где мы тачку стянули. Помнишь? А с тех пор — ни-ни.

— Тогда, значит, вас укусил радиоактивный паук. Было? Или молнией ударило? Или коктейля какого-нибудь суперменского наглотались? Живо признавайтесь!

— Нет, нет и еще раз нет, — протестует Игги, ощупывая все подряд. Опустив руку, натыкается на Тотала: — Ты черный!

— Я предпочитаю, чтобы обо мне говорили «canine-American». Когда, в конце концов, пиццу привезут? Я голодный как волк!

— А я какого цвета? — Надж кладет Иггину руку себе на лицо.

Он улыбается:

— Ты цвета кофе с молоком. Или шоколада с молоком. Смотря кому какой напиток больше нравится.

Вот тебе и на! У Игги новые дарования. У Надж новые таланты. Кто следующий? Не может быть, чтобы у Ангела какие-нибудь еще секретные возможности открылись — ей их и так уже с лихвой отмерено.

А мне с Клыком и Газом придется подождать. Там видно будет, на что мы еще окажемся способны.

В этот момент раздается звонок в дверь. Ура! Обед доставлен — кушать подано!

11

Стая притаилась в гостиной — не дай Бог, кто нас заметит, пока Джеб открывает дверь.

В дверном проеме стоит невысокого роста парень в красной рубашке с эмблемой ресторана. На вытянутых руках у него высоченная стопка коробок — девять пицц. Джеб расплачивается, и парень торопливо уходит — у подъезда вовсю тарахтит его мотоцикл, нагруженный целым штабелем таких же коробок. Мама забирает у Джеба пиццы, а он снова тщательно запирает двери на все засовы. Мы выскакиваем из укрытия, и челюсти у нас уже сами собой движутся, точно мы живуны, приплясывающие вокруг доброй волшебницы Глинды.[3]

— Дай-мне, дай-мне, дай-мне, — нетерпеливо подпрыгивает Надж.

Комнату заполнил волшебный аромат пиццы. Мама кладет коробки на стол и открывает верхнюю:

— Кому экстра папперони с грибами?

— Мне, мне, мне! — кричу я, перекрикивая оглушительное бурчание в животе.

Мама уже готова переложить мою пиццу из коробки в тарелку, как вдруг Газзи хватает ее за рукав:

— Подожди!

— Не трогай! Это моя пицца, — нападаю я на него. — Жди своей очереди!

— Да нет же! Смотрите! — На лице у Газзи застыли то ли испуг, то ли удивление. Он показывает на коробку, и, приглядевшись, я вижу торчащий из толстой сицилианской горбушки крошечный хвостик зеленой проволоки.

— В укрытие! — успеваю крикнуть я, и мы все ныряем кто куда.

В следующую секунду глаза слепят белые всполохи, и оглушительный тарарах! чуть не разрывает мне барабанные перепонки.

Закрыв лицо руками, лежу на полу за диваном. Рядом со мной Клык, практически заслонивший меня своим телом. Что-то где-то потрескивает, а потом наступает странная тишина. Такая громкая тишина бывает только после взрыва. В ней кажется громом даже легкое трепетание воздуха от порхающих обрывков бумаги.

— Ты цела? — спрашивает Клык. Уши мне заложило, и голос его звучит, точно сквозь подушку. Я киваю и поднимаюсь на ноги.

— Кто, где? Рапортуйте! — говорю я и мгновенно давлюсь, глотнув пыли. Закашливаюсь, слезы текут ручьем. Каждое дыхание означает очередной глоток пыли и новый приступ кашля.

— Я в порядке, — Надж, спасшаяся в коридоре, выползает оттуда на четвереньках.

— И я цел, — слышу я Иггин голос, но самого его не вижу. Но тут на полу шевелится куча пыли и всяких обломков и превращается в запорошенного, как рождественская елка, Игги.

— Я здесь, — подает голос Газман и тоже заходится кашлем.

— Что это было? — ошарашенно спрашивает мама, а Джеб деловито отряхивает с плеч мусор и бодро оповещает:

— Кажется, все целы!

Поразительно, но все мы, действительно, целы и отделались легкими царапинами, неглубокими порезами и синяками. Тотала словно в сухарях обваляли и вот-вот поджарят. Если бы Газзи вовремя не заметил проволоку, мы бы уже и сами были похожи на плоскую свежеиспеченную пиццу. С большим количеством красного соуса. Только томатного ли?

— Что, что это было? — снова и снова повторяет мама. Она совершенно обалдела и только и делает, что ощупывает нас по очереди, проверяя, целы ли кости.

— Приветственный салют! — отвечаю я, подхватывая на ходу наши скудные манатки. — Стая, ноги в руки, и вперед. Того и гляди, сюда менты нагрянут!

12

Мы разделились. Мама и Джеб какое-то время оставались на нашей «безопасной» явочной квартире, а мы побыстрее смылись. Минут через тридцать встретились в неприметном мотеле на хайвее на подъезде к городу. Они ехали на машине, а мы летели над ними, следя, нет ли за ними хвоста. Но вроде все было тихо — никакого преследования. Думаю, тот, кто подложил нам бомбу, решил, что она взорвалась у нас в руках, и все мы уже уничтожены. Нас уже давненько никто не взрывал и не преследовал. Судя по тому, как мы все среагировали, мы, видно, отвыкли от таких напрягов и расслабились. А напрасно. Пора запомнить: опасность подстерегает за каждым углом.

После того как мы отряхнулись и почистились, так что стало можно показаться людям на глаза, не вызывая лишних вопросов, мама и Джеб сняли два номера рядом. Мы подождали, пока путь был свободен, и вся стая пробралась внутрь. Может, повезет, и хоть здесь мы ненадолго окажемся в безопасности.

В ту ночь, когда все заснули, мы с мамой долго разговаривали в темноте. Я свернулась на диване калачиком у нее под боком и изо всех сил старалась не представлять себе, как прекрасна была бы жизнь, если бы всегда можно было с ней так болтать.

— Как ты думаешь, кто бы мог такое устроить? — она никак не успокоится и все еще здорово нервничает.

Пожимаю плечами:

— Да кто угодно. Любые из наших врагов, любые из наших друзей, которые только притворяются друзьями. Или те, кто работает на одних или на других. А может, правительственной шайке не понравились наши ответы.

Она затрясла головой:

— Вот в это я не верю. Они, конечно, давили и явно ситуацию до конца не понимают, но до такого не опустятся. Уверена, правительство за этим нападением не стоит.

— А Джебу ты абсолютно доверяешь?

— Доверяю… — задумчиво отвечает она. — Но вам все равно надо быть настороже. Всегда и со всеми.

Я киваю:

— Прямо не знаю, что мы теперь после всего этого будем делать?

— А как насчет правительственного предложения определить вас в школу? — улыбается мама. — Может, в свете сегодняшнего происшествия к нему стоит вернуться?

— Нет.

— Я всегда буду рада вам дома. Место найдется, — она берет меня за руку.

Я снова мотаю головой:

— Это рискованно. Зачем же я тебя подставлять буду! И Эллу тоже! То есть, даже если буду, то все же не очень часто. Раз ты нам помогаешь, значит, и ты в опасности. Например, хоть сегодня.

— Но все равно ты знай, что у тебя и у стаи всегда есть приют.

— Ладно, буду знать. Мне бы только хотелось, чтобы мы с тобой почаще вместе были.

— И мне. Мне очень о многом хочется с тобой поговорить. Я ведь так мало о тебе знаю. — Она в нерешительности помедлила. — У тебя с Клыком что-то есть?

Глаза мои округлились, а к щекам прилила кровь, и я неубедительно забормотала:

— Нет… Что ты имеешь в виду?

Мама погладила меня по голове и постаралась стереть с лица беспокойство.

— Ничего. Просто будь осторожна. — Она целует меня в лоб. — Есть всякая боль. И не только от ударов и синяков.

Как будто я этого сама уже не знаю.

13

— Эй, Макс! — Это Клык. Его голос.

Я сразу проснулась и села, натягивая на себя простыню:

— Что? Что случилось?

— Ничего. Пойдем полетаем. — Клык мотнул головой. Я огляделась. Девочки спят в этой комнате с мамой. Наша мужская половина — в соседней. За окном глухая ночь, но от лунного света светло.

— Почему? — шепчу я.

Он неожиданно улыбается, и мое сердце счастливо прыгает в груди.

— Нипочему. Потому что мы можем.

Летать я всегда готова. Особых аргументов или уговоров мне не нужно. Клык выскользнул наружу в едва приоткрытую дверь, а я наспех натягиваю джинсы и куртку. Выйдя вслед за ним, бегу в самый темный угол парковки и прямо с разгона взмываю в небо.

Прорези в куртке крыльев совершенно не стесняют. И крылья раскрываются, сильные и надежные. Набрав высоту, ныряю пару раз вниз, наконец ловлю поток воздуха, и наполненные ветром крылья, как паруса, мощно поднимают меня над крышами тихо спящего вашингтонского предместья. Улыбаюсь, разрезая ночное небо. Клык уже взвился в самое поднебесье. Где-то там, на тысячефутовой высоте, в лунном свете мерцает его очертание. Поднажав, нагоняю его в пару секунд. Меня подхлестывает счастливое возбуждение от свободного полета. Полета без всякой цели, просто для удовольствия, радуясь, что не надо лететь сломя голову, спасаясь от погони.

Молча кружим, обдуваемые прохладным ночным воздухом. Город вскоре остается позади. Под нами залив Чезпик. И совсем близко слышится могучее дыхание океана. Снижаемся широкими кругами. Под нами в воду врезается старая заброшенная пристань. Не сговариваясь, спускаемся все ниже и ниже и, в конце концов, на полной скорости, сжигая подметки, тормозим на самом краю причала.

Даже не запыхавшись, садимся и свешиваем ноги к воде. Распластанные за спинами крылья остывают в ночной прохладе. Но пристань узкая, и правое крыло Клыка сплелось с моим левым.

— Красиво, — тихонько говорю я, болтая ногами в ярде от воды.

— Ага… Спокойно. — Клык смотрит куда угодно, только не на меня. — Мы с тобой вернулись на прежние позиции?

Недоуменно поднимаю на него глаза:

— Какие позиции? Ты о чем?

— Ну… Ты и я… Мы же расстались.

— А… Ты об этом… — я смущенно созерцаю черно-серую рябь залива.

— Я хочу снова быть вместе, — говорит Клык.

— Я тоже.

— Макс…

В темноте по его лицу ничего не понять. Я только чувствую на своем крыле его, горячее, упругое и мягкое. Что он от меня хочет? Почему не может оставить все как есть?

— Что ты от меня хочешь? — вдруг спрашивает он.

— Я хочу? Что ты имеешь в виду? Хочу, чтобы все было как всегда.

Ненавижу подобные разговоры. Всей душой, дорогой читатель, ненавижу все эти обсуждения чувств да эмоций. Если я злая, слова бьют из меня фонтаном. Но чуть дело доходит до сердечных излияний, совсем немею. Просто какой-то тихий ужас.

Он пристально на меня смотрит:

— Послушай, ты ведь страшно разозлилась тогда в Вирджинии, когда меня с той девчонкой в школе увидела.

Это правда. Я его застала целующимся с его рыжим «чудом природы», и у меня тогда случилось настоящее разлитие желчи. Вспоминаю и молчу.

— Я тоже не был в восторге от твоего Сэма. Никакой гарантии нет, что он не был там в Вирджинии подсадной уткой. Я и до сих пор почти уверен, что с ним дело было нечисто.

— Да уж, в Вирджинии было мало хорошего, — соглашаюсь я.

— А теперь скажи-ка ты мне, почему тебе не нравится, когда я с кем-то другим, а мне — когда ты?

Господи помилуй! Куда его несет?! Даже если у нас с ним что-то большее, чем у брата с сестрой, я и себе-то боюсь в этом признаться. А уж ему и подавно.

— Потому что мы мелкие, себялюбивые эгоисты, — начинаю я, надеясь, что он на этом остановится.

Но Клык криво усмехается и берет меня за руку. Ладонь у него жесткая, мозолистая, вся в старых шрамах. А рука сильная и мускулистая. Ночь накрыла нас своим черным одеялом. Слышу, как внизу под досками причала плещется вода. Мы совсем одни.

— Ты такая… — он останавливается, а я замираю. Только сердце колотится где-то в горле. — … Такая поганка.

— Чего?! — пытаюсь возмутиться, но не успеваю, потому что он наклоняется и закрывает мне рот поцелуем. Пробую еще что-то сказать, но Клык, поддерживая мне затылок, не только плотнее прижимает свои губы к моим и целует меня нежно и ласково, но с решимостью, на которую только он один способен.

«Боже! — думаю я рассеянно. — Клык, я и…» Он целует и целует меня, и в голове у меня все идет кругом. Потом я вспоминаю, что надо дышать носом. Это помогает. Туман немного проясняется. Каким-то образом мы теперь тесно прижались друг к другу. Руки Клыка крепко меня обнимают и, нырнув под мои крылья, нежно и осторожно скользят вдоль спины.

Боже! Как мне хорошо. Как мне хорошо с ним. Как я его люблю.

Это чистая катастрофа.

Судорожно хватая ртом воздух, вырываюсь от него:

— Я э-э-э… — Куда только подевалось мое всегдашнее красноречие? Вскакиваю на ноги, едва не столкнув его в воду, несусь вдоль причала и взлетаю стремительно, как ракета.

14

Клык был холоден, Игги трогал все подряд и как сумасшедший выкрикивал цвета, Надж забавлялась с первым попавшимся металлическим предметом, заставляя каждый из них приклеиваться к ее телу. За Ангелом и Газзи всегда глаз да глаз нужен. Одно хорошо, Тотал присмирел и притих, свернувшись на диване калачиком.

Наши вашингтонские приключения отнюдь не закончились. Мама и Джеб все-таки уговорили нас отправиться на новую встречу в Капитолий. На сей раз нас должны были продемонстрировать какому-то специальному комитету Конгресса. Что-то вроде Комитета по делам трудновоспитуемых мутантов.

Короче, все входят, мы рассаживаемся, и давешний седовласый генерал жизнерадостно оповещает:

— У нас замечательная новость! Нам выделены средства на создание для вас специальной школы. Где она будет находиться и будете ли вы учиться вместе с обычными школьниками, пока не определено.

Он сияет, точно только что объявил, что мы выиграли сто миллионов в лотерею.

Я в ответ тяжело вздыхаю.

— Послушайте, господа. Я все-таки не понимаю, почему дети не могут просто спокойно жить под защитой где-нибудь в секретном месте? — вступает мама.

Молодец! Пусть объяснит этим недоумкам все от А до Я.

— Видите ли, мисс Мартинез, — начинает одна из комитетских теток…

— Доктор. Я не мисс, а доктор Мартинез.

— Простите, доктор Мартинез…

— Существуют, например, программы защиты свидетелей. Правительство тратит миллионы долларов, время, ресурсы, силы, защищая свидетелей, которые зачастую сами являются преступниками. Почему вы не можете с той же энергией защитить невинных детей?

Надж сжимает мне руку. Мы все всю жизнь мечтали о настоящих родителях, искали их повсюду, рисковали всем на свете. Пара попыток закончилась, мягко говоря, неудачно. Но, в конце концов, я нашла своих отца и маму. Главное, маму. Она лучшая мама на свете. Правда, по-моему, с «невинными детьми» она сейчас слегка перегнула палку. Не знает она ни про череду спертых нами тачек, ни про опустошенный коттедж, в который мы дважды наведывались непрошеными гостями.

Но я отвлеклась. Слушайте, что случилось дальше.

Пожилая мымра в темно-синем костюме наклоняется вперед:

— Программа защиты свидетелей имеет строго ограниченные рамки и для детей не предназначена. Мы полагаем, что школа-интернат — гораздо более подходящее решение вопроса, обеспечивающее квалифицированных опекунов и педагогов. — Она холодно и надменно улыбнулась. — Уверяю вас, там условия для детей, о которых идет здесь речь, будут гораздо более благоприятными.

A темноволосая тут же добавляет:

— Никто из нас никогда ни в малейшей степени не был связан с ИТАКСом. Но мы глубоко изучили вопрос, положение этих детей и различные реабилитационные системы, приемлемые в данной ситуации. Мы понимаем, что значит детская психика, — у многих из нас есть дети.

— Но вы не их родители, — протестует мама, a Джеб сидит красный как рак. Видать, тетка его ИТАКСОМ здорово достала.

— Смею вам заметить, доктор Мартинез, ни вы, ни Джеб Батчелдер также не являетесь их родителями, — блестит стеклами очков лысеющий дядька. — Генетический компонент вашего участия нам хорошо понятен. Но факт остается фактом: эти дети, по сути дела, выросли в отсутствие человека, который исполнял бы по отношению к ним родительские функции.

Джеб опять заливается краской. Надеюсь, он чувствует себя перед стаей изрядно виноватым.

Всем телом ощущаю, как мама рядом со мной напряглась и выпрямилась.

— Макс, я не могу этого больше терпеть, — звучит у меня в голове голос Ангела. Поворачиваюсь и вижу устремленные на меня ее голубые глаза. А в придачу, поверх ее головы меня буравит взглядом Клык. Незаметно киваю ему — мы, как всегда, понимаем друг друга без слов.

Я поднимаю руку, и на лицах присутствующих чиновников брови удивленно ползут вверх. Чему, спрашивается, удивляются? Давно пора понять, с кем они имеют дело.

— Разрешите мне вам кое-что сказать.

15

— Вы говорите о нас, будто нас здесь нет и в помине. Заседаете, решаете нашу судьбу, а нас самих ни о чем не спрашиваете.

— Максимум, детей зачастую просят высказать свое мнение или рассказать об их предпочтениях, но решения принимают взрослые. Взрослые лучше знают, что нужно детям. У детей нет ни жизненного опыта, ни необходимого образования, чтобы увидеть общую картину и понять, что для них важно, — закончил свою речь седой сенатор и обнадеживающе мне улыбнулся.

Считай, дорогой читатель, что у меня паранойя, но никакой надежды мне ни его речь, ни его улыбка не вселили.

Любой журнал для подростков советует в ситуациях сомнения и неуверенности прислушиваться к своим чувствам. Вот я и прислушалась. И очень даже внимательно. Мои чувства в один голос громко орут, что всем этим чинушам надо срочно дать в морду. Видать, советы подростковых журналов к моей жизни неприменимы.

— Жизненный опыт? — повторяю я за ним звенящим от негодования голосом. — Общая картина мира? Да за мои четырнадцать лет у меня жизненного опыта накопилось больше, чем у вас за ваше 100-летнее безбедное прозябание.

Сенатор краснеет.

— Если кому не хватает жизненного опыта, так это вам. Вы когда-нибудь просыпались с кляпом во рту, не зная, ни где вы, ни куда пропала ваша семья? Живете вы в страхе перед всеми и вся? Приходится вам рыскать за жратвой по помойкам? Спите с открытыми глазами, потому что вас в любой момент может кто-нибудь кокнуть? Вы когда-нибудь открывали коробку с пиццей, чтобы найти в ней бомбу? Нет? Вы, господа, ни хрена в жизни не видели и ни хрена в ней не понимаете.

Некоторые члены комитета мутантов в ужасе прикрыли глаза рукой. Похоже, я пополнила их досье на стаю парой-тройкой доселе неизвестных им пунктов.

— Ангелу всего шесть лет, — продолжаю я, — но ставлю десять баксов, что она смотрела смерти в глаза чаще, чем вы все, вместе взятые. У вас превратные о нас представления. Все ваши фантазии о нашем будущем бесплодны. Дети, для которых вы придумали свою школу, скорее всего, чистые, послушные, благодарные, хорошо воспитанные и всегда со всем согласные. К сожалению, мы не такие.

Стая поднялась со своих мест и сгрудилась у меня за спиной. Догадываюсь, что они там сейчас строят свои самые суровые рожи. Хорошо, что мне не видно, а то я бы со смеху покатилась.

— Нам не нужно никакой вашей реабилитации. Мы созданы, чтобы выживать. Боюсь, что с этим не слишком совместимы хорошие манеры, терпение или страстное желание угодить. Ваша выпендрежная школа, равно как и все остальные ваши планы, не имеет к нам и к нашей жизни никакого отношения. Давайте, продолжайте заседать, если вам это так нравится. Но за нами закройте дверь с той стороны.

Я поднялась и прошествовала вдоль длинного стола и мимо всех сидящих за ним чиновников, заседателей и комитетчиков, стараясь на ходу придумать сногсшибательную заключительную фразу. Так и не найдя ничего подходящего, выскочила за дверь, готовая врезать любому, кто попробовал бы меня остановить. Но никаких попыток меня вернуть не последовало. Мельком оглянувшись, вижу, как за мной торопливо следуют стая, Тотал и мама с Джебом. В конце коридора открыты двери в очередной конференц-зал с огромными приоткрытыми окнами.

Не раздумывая и не планируя никаких эффектов, другими словами, моим всегдашним спонтанным манером, быстро и крепко обняв маму и набросив куртку, выпрыгиваю из окна. Мама вскрикнула, а может, мне только показалось — шум воздуха в резко распахнутых крыльях заглушил все звуки. Поднявшись в небо и удобно устроившись в потоке воздуха, радостно улыбаюсь — меня снова переполняет чувство свободы.

Само собой разумеется, что стая парит рядом. И все они такие же, как я, счастливые и довольные, что вырвались из этого пыльного серого бюрократического мешка.

— Куда мы теперь, Макс? — спрашивает Газзи.

— Какая разница! Главное, мы свободны.

Однако сама я в этом далеко не уверена.

16

— Ой, смотрите, Пентагон! — Газзи махнул рукой вниз, резко свернул влево и взял направление на здание пятиугольной формы. — Мне всегда хотелось посмотреть на него поближе!

— Мне тоже, — саркастически заметил Игги, который всегда следует за Газманом по пятам.

— Ага, потрогай его, убедись в том, какого он цвета.

Мы все повернули за Газом, и всем было хорошо и весело.

— Ныряй! — кричит Газзи, складывая крылья и целя прямо на Пентагон.

— Газ! Стой! Нельзя! Это правительственное здание. У них паранойя еще покруче нашей!

Выкрикивая от счастья всякую несусветицу, Газзи пикирует вниз, делает круг где-то в пятнадцати футах над крышей Пентагона и снова поднимается вверх. Вслед за ним мы все выписываем в воздухе фигуры высшего пилотажа. Большинству этих трюков мы когда-то научились от ястребов и летучих мышей и теперь едва заметным движением крыльев с легкостью перестраиваемся, разворачиваемся, кувыркаемся через голову. Словом, выписываем всевозможные кренделя.

— Все, ребята, хватит. Кончай резвиться, — командую я в конце концов.

Вдруг небо сотрясается от рева моторов. Поворачиваю голову и вижу несущиеся на нас два истребителя. Их острые нацеленные на нас носы не предвещают ничего хорошего.

— Чего они, спятили!? — кричит Надж, подлетая ко мне вплотную.

— Мы, наверное, нарушили воздушное пространство над Пентагоном, — предполагает Клык.

Тотал у него на руках кивает:

— Надо было вас сразу остановить. Тем более, что я-то знал, чем дело кончится.

Истребители ревут уже совсем близко и приближаются с сумасшедшей скоростью.

— Пора тикать! — кричу я, и, развернувшись, мы несемся прочь от Пентагона.

Не знаю, будут они нас преследовать или нет, не знаю, есть ли у них приказ на поражение, не знаю, посланы они кем-то, или это автоматическая реакция на любые объекты, зафиксированные над Пентагоном. А может, это Комитет по делам трудновоспитуемых мутантов решил нас усмирить доступными им методами.

Но болтаться здесь и выяснять все неизвестные в этих уравнениях ни времени, ни желания у нас нет.

— Ребята, давай в лес! — показываю своим на несколько гектаров деревьев, которые и лесом толком не назовешь. Плотно прижав крылья к спине, мы камнем падаем вниз. В кронах деревьев едва заметна пара прогалин — туда-то я и целю. Утонув в кронах деревьев, сразу же раскрываем крылья и на высоте человеческого роста от земли виляем боком между стволов. Здесь с истребителей нас не видно. Если только у них нет приборов инфракрасного видения. Иначе нам крышка.

— Охо-хо! — кряхтит Газман. Лететь боком и ему, и всем нам трудновато. Но в принципе, мы за последние полгода эту технику прилично освоили. Просто давно не практиковались. Истребители тоже летают вертикально боком, я когда-то по телику видела. Но так низко над землей им слабо, и между деревьев им тоже не проскользнуть. Пусть только попробуют — сразу взорвутся здоровущим огненным шаром. Так что считай, дорогой читатель, что здесь у нас преимущество перед наисовременнейшей военной техникой.

Лесок, в котором мы укрылись, такой крошечный, что за двадцать минут мы нарезали по нему кругов двадцать, пока, наконец, не начал стихать рев моторов. Когда он и вовсе заглох, мы осторожно выбрались на опушку и приземлились, найдя укромное место.

— Клево мы их надрали! — подпрыгивает от восторга Газман.

— Ништяк полетик вышел! — Игги победоносно хлопает его по протянутой руке.

Как только он никогда не промажет? Их дурацким восторгам нет конца.

— Все вам, дуракам, «ништяк» да «клево», — ворчу я, стараясь образумить их со свойственной мне рассудительностью. — Подумайте головой, идиотская вышла ситуация. И сами же в ней виноваты. Все. Теперь тихо сидим. Носа не высовываем, голоса не подаем.

— Угу, — мычит Газзи. Ежу понятно, что он не слышал ни одного моего слова. — Здоровски полетали.

Вот тебе, дорогой читатель, причина номер 52, почему Газзи не годится в командиры.

17

Вот так в одно мгновение мы снова стали свободны. Точнее, настолько свободны, насколько могут быть свободны бездомные мутанты.

Через три часа, выискивая себе пристанище, мы уже кружим над Горами Поконо[4] в восьми тысячах миль от Вашингтона. Национальные парки не раз давали нам приют. Парк Поконо спас нас и на этот раз. Огромный зеленый массив выглядит сверху очень заманчиво, и мы с высоты тихо скользнули в него неподалеку от главного въезда. Солнце уже садится, и надо срочно найти место для ночлега. Но у меня остается еще одно важное дело.

Поэтому перво-наперво звоню маме сказать, что все в порядке. Ничего подобного мне раньше даже в голову прийти не могло.

— Макс! Это ты? Как вы там? — ее голос раздался в телефоне, по-моему, еще до того как я позвонила.

— Не волнуйся, все хорошо. — От тоски по ней у меня засосало под ложечкой. Я из другого теста, чем нормальные «будь дома не позже пяти» дочки. Я знаю, мне рядом с ней все время не быть. Но зачем от себя скрывать: этого мне хочется больше всего на свете. — Мы удрали, потому что они были страшные зануды.

— Я понимаю. Они были такие надменные, такие важные. И не думаю, что их планы — это то, что вам нужно. — Она замолчала, и я чувствую, что она из последних сил сдерживается, чтобы не спросить, где мы и куда направляемся. Хорошо, что она не задает лишних вопросов, потому что, как обычно, у меня нет никакого плана. Ответить ей что-нибудь осмысленное я бы все равно не смогла.

— Согласна. В гробу я видала их планы. Обними за меня Эллу.

— Хорошо-хорошо, обниму. Послушай, — говорит мама, — тут Джеб рядом. Он хочет с тобой поговорить.

Я скривилась, и Клык вопросительно поднял брови.

— Макс?

— Я тебя слушаю, — холодно откликаюсь в телефон.

— Вы в безопасности? — его голос звучит тепло и заботливо — настоящий голос отца.

— Да.

— Это хорошо.

— Значит, ты не мой внутренний Голос? — спрашиваю я его. — Мне казалось, что Голос — это ты.

— Я могу быть Голосом, но только могу. Голос — это не я, — темнит Джеб. — Хотя и он, и я — это часть общей картины.

Отлично. Только новых загадок мне не хватало. Хорошо, что отсутствие общей картины моей жизни заводит меня на новые подвиги, а не повергает в беспросветную депрессию.

— Как скажешь, — говорю я, зная, что этот ответ для него все равно, что красная тряпка для быка.

— Послушай, Макс! Доктор Мартинез, твоя мама, и я хотим, чтобы ты знала, что мы тебе доверяем. До сих пор твое чутье и твои инстинкты тебя не подводили. Благодаря им и ты, и стая живы. Нам кажется, мы уверены, что, осознанно или нет, но ты идешь по правильному пути.

Мммм… Комплименты всегда вселяют в меня подозрения.

— И что с того?

— Ты тот, кто должен вести за собой стаю. Для этого ты и была создана. В этом твое призвание. Ты отлично справляешься с ролью лидера. Ты всегда находишь нужные решения. Мы оба верим, что ты и сейчас сделаешь все как надо.

Если бы я ему доверяла, все, что он мне сейчас говорит, согрело бы мне сердце. Если бы… Может, надо, в конце концов, ему поверить? Может, надо забыть про все мои подозрения? В конце концов, мама там с ним рядом. Она слышит, что он мне говорит. И уж ей-то я верю.

— Ладно…

Повисшая в телефоне пауза явно выдает его надежду услышать от меня что-то большее.

— В общем, верь себе и будь осторожна, — он, наконец, снова подает голос. — Звони маме, как будет возможность, а мы здесь, с нашей стороны кое-что тоже попробуем придумать.

— Что вы там еще придумываете?

— Потом, мне пора. Не стоит висеть на телефоне слишком долго — вдруг он прослушивается. Передавай всем привет.

Телефон щелкнул пару раз и заглох.

Поднимаю глаза. Клык в упор смотрит на меня. Мы еще не говорили с ним о событиях прошлой ночи. Надж переминается с ноги на ногу. Она всегда топчется на месте, когда голодная. Тотал отправился в кусты пописать. Все устали, и нам еще надо где-то раздобыть еды.

Джеб сказал, что они с мамой мне доверяют, что я со всем справляюсь. Он сказал, чтобы я верила своим инстинктам.

А, между тем, мои инстинкты ставят его под сомнение.

18

После скудного помоечного обеда мы расположились в ветвях пары высоченных раскидистых деревьев. Ты, дорогой читатель, может, спросишь меня, часто ли мы спим на деревьях? Скажу тебе честно — часто. А часто ли мы с них падаем во сне? Как ни странно, никогда.

Я ужасно устала и по-прежнему голодна. К тому же у меня ни малейшего понятия о том, что принесет завтрашний день. Но прежде чем дать себе расслабиться, все равно надо проверить стаю. Ангел и Тотал, обнявшись, устроились в развилке огромного дуба. Игги и Газзи на том же дубу устроились неподалеку друг от друга. Надж растянулась на толстом суку. Лежит и болтает свесившейся рукой.

Клык…

Оглядываюсь вокруг. Где Клык? Он секунду назад был вот здесь, прямо передо мной. А теперь пропал.

— Ребята, вы не видели, куда Клык запропастился? — стараюсь как могу скрыть тревогу. Паника — последнее дело. Но пропавшие члены стаи — мой вечный кошмар, и от этого постоянного страха, мне, видно, уже никогда не избавиться.

Ангел и Газзи внимательно обшаривают глазами дерево. И тут Клык удивленно откликается:

— Я здесь!

Он и вправду здесь. Сидит верхом на ветке, прислонившись спиной к стволу.

Я моргаю:

— Я смотрела — тебя здесь не было.

— Не говори глупостей, был.

— Не было, — поддерживает меня Надж. — Я тоже там смотрела. Прятался, наверно, за стволом. Дуришь нас, что ли?

— Я все время сидел здесь. И пальцем не пошевелил, — настаивает Клык.

— Я тебя тоже не видал, — с серьезным лицом вступает Игги.

На что я скорчила рожу и сказала:

— Игги, я скорчила тебе рожу.

— Короче, — говорит Клык, пожимая плечами. — Хватит препираться. Я тут все время был.

Через пять минут он снова исчез.

— Клык! Клык, ты где? — Я вглядываюсь в темноту.

Темно. Тут, дорогой читатель, против фактов не попрешь. Но у меня острое птичье зрение. Мы все довольно хорошо видим, даже ночью. Все члены стаи на месте. Я вижу их не хуже, чем при дневном свете.

— Я здесь, — откликается Клык.

Там, откуда доносится его голос, ничего нет.

— Ты что, за деревом? — раздраженно спрашиваю я.

— Слепая ты, что ли? Вот он я, здесь, прямо перед тобой!

И он возник из темноты прямо у меня под носом. Он и его благоприобретенное новое дарование.

Давай, дорогой читатель, отнесем его за счет спонтанных мутаций.

19

Нет, собственно говоря, Клык не мог сделаться полностью невидимым. Скорее, как бы это объяснить?.. Он темный, волосы черные, крылья черные, одежду носит только черную. Теперь прибавьте-ка к этому его врожденную неподвижность. Получается, что если он не шевелится, то полностью сливается с тем, что вокруг. Стоит ему снова пошевелиться, и вы его снова видите. Замрет снова — хоть час его ищи, прямо под носом взгляд будет скользить по нему, как по пустому месту.

— Я тоже так хочу попробовать, — говорит Газзи и замирает, даже не дышит.

— Ничего у тебя не выходит, — трясет головой Надж. — Ты как колонна на пустой площади торчишь.

— А я? — интересуется Игги, складывает крылья и встает в позу статуи.

— Не, тебя тоже видно, — говорю я ему.

— Меня не видно, — настаивает он.

Бросаю в него большущую шишку. Она с громким стуком ударяется ему в грудь, и он вопит от боли.

— Ну что, могла бы я в тебя попасть, если бы не видела, где ты стоишь? — не знаю, что убедительнее, мои резоны или синяк от шишки.

— Вы что, серьезно, меня не видите? — Клык явно собой доволен.

— Сказано же тебе, если ты молчишь и не шевелишься, не видим, — в сотый раз повторяю я ему.

Он улыбается во весь рот. Ему весело, а нам жутко: на фоне шершавой коры сияют его белоснежные зубы. И больше ни-че-го. Он потряс головой — бам — снова весь Клык. У меня закрадывается подозрение, что эти его новоявленные таланты будут меня здорово раздражать.

— Совсем забыла, мне надо пару вещей вам сказать, пока мы все спать не легли, — я вдруг вспомнила о наших неотложных вопросах. Слышу, что Тотал начал что-то недовольно бормотать. Фиг с ним, пусть бормочет.

Игги притворился, что спит, и нарочито громко захрапел. Швыряю в него еще одной шишкой.

— Хватит меня тиранить, — он трет руку.

— Зато ты теперь можешь к нам присоединиться. Теперь послушайте все. Мы с вами снова в пути. Ирейзеров больше не существует, и флайбоев мы тоже давненько не видели. Но не мне вам говорить, что остатки ИТАКСа перегруппировываются и собирают силы для новой войны. К тому же кто-то пытался нас взорвать. Поэтому не будут лишними пара правил, так сказать, руководство к действию. Во-первых, нам больше двух дней на одном месте оставаться нельзя. Сорок восемь часов — максимальная продолжительность одной стоянки. Движение — залог нашей безопасности.

— Угу, — согласно бормочет Тотал, сонно уткнувшись Ангелу в колени.

— Правило номер два, — продолжаю я, загибая пальцы. — Никаких дружб с людьми не заводим. По крайней мере, до окончания Апокалипсиса.

— А что такое Апокалипсис? — интересуется Газман.

— Главным образом, полное разрушение мира, каким мы его знаем. А доверять людям не будем даже и после Апокалипсиса.

Как же так, Макс! Ты сама человек… по большей части, — говорит Голос.

Ирейзеры тоже были «по большей части» людьми, что не помешало им быть ирейзерами. К тому же, ты знаешь, что я имею в виду.

— Однако, — продолжаю я свое капитанское обращение к стае, — нельзя не отдать должное тому доброму и хорошему, что встречается нам на пути. Например, моя мама. И Элла. И домашние пирожки. Нельзя позволить нашим врагам превратить нас в злобных, подозрительных, угрюмых человеконенавистников.

Делаю паузу в ожидании, что стая сейчас заклеймит меня позором за лозунги и директивы.

— Раз, два — левой! Раз, два — правой, — многозначительно скандирует Клык, а Игги добавляет:

— Тебя что, подменили?

— Ха-ха, — не смутившись, продолжаю я. — Давайте по очереди назовем три хороших, положительных, жизнеутверждающих момента сегодняшнего дня. С кого начнем?

Молчание.

— Надж?

— Ммм…

— Ну-у… Обед был пальчики оближешь, — говорит Тотал. Оставшись в живых после моего испепеляющего взгляда, он примирительно добавляет: — Ладно, ладно, нас сегодня никто убить не пытался.

— Молодец, это, действительно, положительный момент.

— И мы все вместе, — продолжает Тотал.

— Два. У тебя прекрасный, оптимистичный взгляд на мир. Давай, Тотал, продолжай.

— У меня нет блох.

Я опешила:

— Ээээ… Наверное, это и вправду хорошо. Не буду отрицать, что это еще один плюс.

Тотал, довольный собой, гордо выпятил грудь.

— У меня тоже нет блох, — заявляет Игги.

— Спорим, у тебя есть, — встревает Газзи.

Я вздыхаю. Тема блохи вырастает до размеров слона, и дискуссия переходит в острые формы. Завтра снова попробую провести жизнеутверждающую пятиминутку. Лидерство это у меня уже в печенках сидит.

20

Подземное

Соляной купол, находящийся на четверть мили под землей, с легкостью вместил бы несколько футбольных полей. Подобные геологические образования встречаются в разных местах на планете. Но это находится под некоей страной средней Европы. Во время первой и второй мировых войн здесь сберегли от бомбежек союзников многие национальные сокровища. В наши дни речь идет о превращении этой гигантской системы подземных пещер и туннелей, многие из которых шириной в четырехполосное шоссе, в герметически закупоренное хранилище радиоактивных отходов.

— Нельзя сказать, чтобы это была такая уж нелепая идея. Тем более, что идиоты-люди продолжают производить атомную энергию без малейшей мысли о том, что делать потом с отравляющими среду побочными продуктами, — бурчит себе под нос Обер-директор.

Его маленькое моторизированное кресло бесшумно движется по каменному полу. Возможно, когда этот подземный мир будет в конце концов продан, ему, Обер-директору придется переносить свою штаб-квартиру в какое-то новое место. Но пока это исключительно удобный, исключительно надежный и безопасный центр его операций.

Толстенные кишки кабеля, некоторые чуть ли не с фут диаметром, змеятся с поверхности земли вниз по сводам. Они несут свежий воздух, воду и электричество. К тому же здесь установлены воздухоочистители, непрерывно поглощающие углекислый газ и выделяющие кислород. Они чуть слышно гудят, переезжая из помещения в помещение. Доедут до барьера, повернут и продолжают движение в другом направлении.

Самому Обер-директору кислород особенно не нужен — только 23 процента его организма зависят от поглощения кислорода. Но затхлый воздух неприятен и плохо пахнет.

Конференц-зал Обер-директора расположен в стороне от центрального туннеля. Он примыкает к директорскому кабинету, со столом розового дерева и стеной, покрытой двадцатью экранами, по четыре в высоту и по пять в длину.

— Сэр? — Ассистент-человек остановился на почтительном расстоянии и уважительно склонил голову.

— Вы закончили все приготовления? — спрашивает Обер-директор.

— Да, сэр, все готово. Предаукционный показ может начаться по вашему сигналу.

— Отлично. Все интересующие нас участники приняли приглашение?

Ассистент гордо выпрямился:

— Да, сэр, абсолютно все, до единого.

— Тогда начнем.

21

Подземное

Электронные реле четко отреагировали на сигналы, поданные Обер-директором глазами. Загорелись плазменные экраны, и на каждом появилось лицо лидера страны или крупной международной корпорации. Поняв, что трансляция включена, мужчины и женщины на экранах слегка заерзали и поправили установленные перед ними крошечные микрофоны. Даже если кто-нибудь из них и был поражен необычной и, попросту скажем, гротескной внешностью Обер-директора, виду никто не подал. Всех их заранее информировали и подготовили.

— Приветствую вас, — открыл заседание Обер-директор странным механическим голосом.

Он быстро прервал доносящиеся со всех экранов ответные приветствия.

— Хочу для начала пояснить наши сегодняшние цели и задачи. Поэтому позвольте мне осветить некоторые существенные пункты. — Он слегка развернул свое кресло и глянул на большой экран справа от него. Экран загорелся, и на нем ожили изображения шести оборванных тощих детей.

— Это экспонаты нашего аукциона. Они продаются в комплекте. Теоретически комплект можно разбить и продать их поодиночке. Но я не рекомендую вам это делать, поскольку с уверенностью могу сказать, что подобное решение подорвет успех вашей миссии.

— Поясните в деталях, что именно нам показывают, — настойчиво прерывает Обер-директора диктатор, недавно провозглашенный Си-Эн-Эн одним из десяти худших нарушителей прав человека. — До сих пор вся информация о них ограничивалась только слухами.

— Перед вами шесть образцов, полученных в результате экспериментов рекомбинантной генетики. Данным образцам была сделана прививка птичьей ДНК на человеческую. Из всех привитых данные образцы оказались наиболее жизнестойкими. Прививка птичьих генов наделила образцы способностью летать, как птицы.

Обер-директор моргнул дважды, и на экране за его спиной пошел короткий фильм — съемки шестерых летающих детей. Хоть и не показав виду, Обер-директор остался доволен реакцией — восхищенные ахи, вздохи и восклицания донеслись до него с каждого экрана.

— Все они отлично летают, — продолжил он. — У них удивительное чувство направления. Их ткани обладают редкостной регенеративной способностью, и раны у них заживают исключительно быстро. У них хорошо развитый интеллект, они быстро соображают и устойчивы к трудным условиям.

— Ваши слова звучат так, словно вы ими восхищаетесь, — наклоняется вперед женщина, прозванная «железная леди силиконовой долины».[5]

— Восхищаюсь? — переспрашивает Обер-директор. — Отнюдь. Я ими не восхищаюсь. На мой взгляд, они генетическая случайность или даже ошибка.

Никто не посмел упомянуть его собственную, мягко говоря, странную форму.

— Но я не так глуп, чтобы недооценить их, как недооценили мои предшественники.

В последовавшие за этим несколько секунд молчания клиенты оценивали как Обер-директора, так и возможности выставленного им на продажу продукта. Потом Обер-директор моргнул, и экран за ним погас.

— Каждому из вас выдан пакет с полной информацией, — оповестил он потенциальных покупателей. — Больше ни на какие вопросы я отвечать не буду. Я извещу вас, когда и где будут происходить торги. Примите во внимание, что стартовая цена — пятьсот миллионов долларов.

Экранизированная стена перед Обер-директором зашелестела неясным бормотанием «собравшихся».

Обер-директор соизволил слегка улыбнуться:

— Но, в конце концов, трудно назначить цену за возможность править миром.

22

Надземное

— Все готово к демонстрации, сэр. — Ассистент, как всегда, стоит с опущенной головой, с трудом удерживаясь от того, чтобы не сказать «Мой господин» или даже «Ваше Преосвященство». Что поделаешь с этими людишками: ими правят эмоции, и запугать их ничего не стоит. В новой жизни им места не будет.

Едва моргнув глазом, Обер-директор дал знак начинать.

На высоте десяти ярдов над его головой легкая тень выдавала наличие пещеры. По сведениям его шпионов, дети-птицы часто выбирают пещеры под свои привалы. И Обер-директор надеялся, что настоящая демонстрация будет успешнее предыдущей.

— Почему они не начи… — грозно начал он, но в тот же момент его глаза зафиксировали едва уловимое движение сверху на скале. Он пристально уставился на отвесную каменную стену, но ничего не заметил. Нет, вон там что-то движется. Отличный камуфляж. Солдат, как краб, движется по скале вбок, на нем чуть заметно одно-единственное крошечное пятно кожи. Только полностью сосредоточившись и в четыре раза увеличив масштаб изображения в своих встроенных внутренних рецепторах, Обер-директор замечает, что тьма-тьмущая солдат движется по скале ко входу в пещеру.

Один из них набрасывает на входное отверстие тонкую, почти невидимую сеть. Обер-директор улыбается. Даже с таким увеличением ему надо изо всех сил вглядываться, чтобы различить на скале какое-либо движение. А его ассистент хмурится, щурится и вообще ничего не видит. Глазу обыкновенного человека просто-напросто не под силу заметить солдат-хамелеонов со встроенным в клетки кожи механизмом мимикрии и камуфляжа.

Размышляя об этих новейших изобретениях, их внедрении и массовом применении, Обер-директор подключился к каналу прослушивания закодированных сообщений, которыми обмениваются солдаты группы захвата. Это новое поколение, поколение Джей, снабжено способностью мыслить и только рудиментарными эмоциональными способностями. Но опыт показывает, что на практике применение заложенных в них возможностей проходит гораздо эффективнее, чем у предшествующих поколений.

Их легче контролировать, чем ирейзеров и летающих роботов. Но при этом мыслительные способности позволяют им анализировать приказы и принимать решения соответственно обстоятельствам. Роботы были в состоянии только механически исполнять приказы. У них полностью отсутствовали механизмы размышления, независимых действий и адаптации к меняющимся обстоятельствам.

У следующей за роботами модели Джей обнаружились свои минусы. И главный из них — эмоциональность: с одной стороны, кровожадность делала их полностью неконтролируемыми, чуть только они выходили на след добычи. Но с другой, если что-то вызывало их сочувствие, никто не был в состоянии заставить их перешагнуть через себя и убить намеченную жертву.

Так что на данный момент новое поколение Джей — самое эффективное.

Солдаты на стене на мгновение остановились, повинуясь единому импульсу, исходящему из всеобщей команды. Потом, быстро подняв сеть над входом, все, как один, ринулись в пещеру. Кто бы там ни сидел, слаженные действия группы захвата полностью исключали возможность побега.

Несколько подразделений высунулись из темного жерла пещеры и швырнули с высоты шесть набитых гамбургерами манекенов. Ни один гамбургер не был съеден. Солдаты в точности выполнили приказ по захвату цели и теперь победоносно вскинули руки.

Обер-директор моргнул ассистенту, завороженно, с явным отвращением смотрящему на манекены.

— Слушаю вас, сэр? — ассистент открывает маленький черный чемодан с высокоэффективным электрическим генератором.

Обер-директор посылает солдатам шифровку, и они стремительно слезают со скалы, легко и уверенно, как пауки, точно попадая ногами в выбоины и незаметные глазу щербины и даже не помогая себе руками.

Ассистент их боится, но хорошо понимает, что показывать страх нельзя. Солдаты окружают его. Ни единой эмоции не отражается на их лицах.

— Подходите сюда, — нервно бормочет ассистент.

Первый солдат делает шаг вперед и поворачивается вполоборота, подставляя ассистенту плечо. Ассистент дрожащими руками прикрепляет идущие от генератора провода и включает ток. От быстрого и сильного разряда солдат заметно дергается, напрягается, потом расслабляется. Лицо его обмякает. Следующий солдат делает шаг вперед.

Наркотическое действие электрического разряда на поколение Джей хорошо известно: он их одновременно и стимулирует, и успокаивает. Использование электричества в качестве поощрения усугубляет наркотическую зависимость. Солдаты его жаждут. Не получающие электростимуляции становятся непредсказуемыми и агрессивными. Это безусловный недостаток дизайна.

Но над ним уже работают.

23

— Макс, куда мы теперь направляемся? — Надж аккуратно переворачивает сосиску над небольшим костерком.

Именно об этом я думала сегодня весь день.

— Может, в Чили? — чисто обструганной палкой помешиваю содержимое консервной банки, пристроенной на горячих углях.

Газзи достает из огня свою сосиску и бухает на нее перец чили. Сейчас начнет кашлять и плакать.

— Давайте полетим обратно во Францию, — просит Надж. — Мне там ужасно понравилось.

— Ага, во Франции было хорошо, — соглашаюсь я. — Но четыре французских отделения ИТАКСа несколько портят дело.

Мы недавно совершили стремительное путешествие по Европе. В нашем туристическом фокусе были различные места заключения и нарушения человеческих прав и свобод, управляемые психованными дядьками и тетками под эгидой Корпорации ИТАКСИКОН. Дополнительно мы уделяли внимание кондитерским выпечным изделиям и последним достижениям европейской моды. Согласись, дорогой читатель, наша жизнь куда как эклектична.

— А может, подадимся в Канаду? — предлагает Игги. — Канада вроде здоровское местечко.

— Хммм… Не знаю.

Сказать по правде, я еще не решила, куда нам податься. Мне хочется уйти подальше от всех и вся. Но, похоже, нам нигде нет укрытия от всех тех, кто задался целью нас или уничтожить, или использовать в своих целях. Всюду нас поджидает то Школа, то Институт, то какое-нибудь безликое, но не менее злонамеренное заведение.

Игги шарит по земле руками в поисках мусора. Собирает его и заталкивает в пластиковый мешок. Мне слышно, как, дотрагиваясь до разных оберток, бутылок и банок, он бормочет:

— Белый. Коричневый. О-о-о… Странно… прозрачный. Опять коричневый… Голубой…

— Как ты думаешь, что я хочу тебе сказать? — Ангел только что откусила здоровущий кусок сосиски, и понять, что она хочет сказать с набитым ртом, у меня нет никакой надежды. Но зато есть нехорошее подозрение, что она сейчас заявит что-нибудь типа: «У меня открылась новая способность». Так и есть:

— У меня открылась новая способность.

Клык и я с отвращением переглядываемся через ее голову.

— Ты имеешь в виду что-то новенькое? Помимо способности разговаривать с рыбами?

Она кивает.

Господи, спаси и помоги… Надеюсь, запускать глазами молнии она пока не научилась.

— И что же это такое? — интересно, упаду я в обморок от ее ответа, или все-таки выдержу?

— Смотрите. — Она поднимает голову и смотрит мне в лицо. Вся стая заинтригованно придвинулась ближе. Я пристально вглядываюсь в Ангела в надежде, что рога не отрастут у нее на голове прямо у нас на глазах. Рога не отрастают, и я уже готова спросить, что именно за способность она в себе обнаружила.

И тут все становится ясно.

— Видишь? — Она вопросительно поднимает брови.

— Вижу, — отвечаю я, вперившись в ее темную кожу, карие глаза, прямые каштановые волосы…

— Я могу менять свою внешность, — вдается Ангел в ненужные объяснения.

— Я не слепая…

— Покажи им девочку-птицу, — говорит Тотал. — По-моему, она у тебя самая клевая.

Мы ждем, затаив дыхание. Ангел улыбается и снова начинает меняться. Спустя две минуты перед нами стоит райская птица с глазами ангела. Точнее, тело ее по-прежнему сохраняет человеческую форму, но голова и лицо покрыты нежными бирюзовыми перышками и два восхитительных длинных пера поднимаются вверх. Ничего более странного я в жизни не видала. А уж ты поверь мне, дорогой читатель, я на своем веку странностей навидалась изрядно.

Она вытянула тонкие покрытые перьями руки и пошевелила пальцами.

— Ну ничего себе! Во ты даешь! — восхищенно выдыхает Надж.

Ангел смеется и снова быстро превращается в саму себя:

— Я пока только в этих двух могу превращаться. Но, наверное, если потренироваться, я еще кого-нибудь освою.

— Ох-ох-ох, — грехи наши тяжкие… — я только тяжело вздыхаю.

— Интересно, как это получается, что она может делать то, чего я не могу, — Газман не то восхищается, не то возмущается способностями сестры.

— Вы же не двойняшки, а просто брат и сестра, — объясняю я, мысленно благодаря Бога, что подобных сюрпризов можно ждать только от Ангела. Двое для моей ранимой психики был бы уже явный перебор.

— Мне кажется, что в последнее время мы все сильно меняемся, — в голосе у Надж звучит тревога. — Они такие перемены не планировали и в наш генотип не закладывали.

— Ага, — веселится Игги. — В конце недели мы станем головастиками.

— Игги, перестань, — обрывает его Надж, — я серьезно говорю. Откуда нам знать, что с нами может случиться.

Оглядываю стаю. Клык, как всегда, сдержан, но все остальные, каждый по-своему, нервничают. Пора исполнять мои командирские обязанности.

— Послушайте меня, — говорю я спокойно и уверенно. С моим актерским дарованием мне бы на Бродвее выступать. — Это правда, что мы меняемся. И меняемся непредсказуемым образом. Это правда, мы не знаем, что с нами дальше случится. Но знаете что? Предвидеть будущее не может никто. Хоть в этом мы ничем не отличаемся от обычных людей. Никому никогда не известно, что случится завтра. Люди все время меняются. Когда дети нормальных людей растут, никто не знает, чем все это закончится. Одни будут высокими, другие вырастут толстыми. Одни смогут играть на пианино, другие — нет. У кого-то окажутся материнские глаза, а у кого-то нос отца или дядькина лысина. Конечный результат — всегда загадка. Неизвестность — единственная константа в мире. Везде и для всех. С нами все так же. Только еще интересней, клевее, чем у всех остальных!

Ну что, дорогой читатель, как тебе моя взвешенная и убедительная речуга? Давай-давай, не стесняйся, хвали меня напропалую.

Похвалишь ты меня или нет, но стая, похоже, успокоилась. Ребята согласно закивали и заулыбались.

— Ладно, хватит трепаться. Пора спать. — Я выбросила кулак под нашу ритуальную пирамиду. Один за другим ребята построили сверху свои кулаки — прощание на ночь. А потом все разлетелись по своим ветвям и заснули сном невинных младенцев.

Про невинных я, конечно, для красного словца загнула, но то, что моей стае угрызения совести спать не мешают, это точно.

24