Последнее расследование Амни

4. Последний клиент Амни

— Кэнди, крошка, я не хочу никого принимать или разговаривать с кем-либо по теле… Я замолчал. Приемная была пуста. Письменный стол Кэнди в углу комнаты был необычно чистым. Через мгновение я понял почему: поднос, где раньше лежали «входящие» и «исходящие», был брошен в мусорную корзину, а фотографии Эррола Флинпа и Уильяма Пауэлла исчезли. Маленький стул для стенографистки, сидя на котором Кэнди показывала свои прелестные ножки, был пуст.

Мои глаза вернулись к подносу для «входящих» и «исходящих», торчащему из мусорной корзины подобно носу тонущего корабля, и на мгновение мое сердце дрогнуло. Может быть, кто-то ворвался в мой офис, обыскал его, похитил Кэнди? Иными словами, может быть, предстоит расследование? В этот момент я с радостью взялся бы за расследование, даже если это означало, что какой-то бандит связывает Кэнди и в эту самую минуту.., с особой нежностью натягивает веревку на ее твердые выпуклые груди. Меня устраивал любой путь — лишь бы выбраться из этой паутины.

Дело, однако, было в другом — никто не обыскивал комнату. Поднос с отделениями для «входящих» и «исходящих» документов лежал в корзине для мусора, это верно, но не было видно никаких следов борьбы; более того, походило на то, что… На столе, в самой его середине, лежал всего лишь один предмет — белый конверт. С первого взгляда меня охватило чувство, что и тут меня ждут новые неприятности. Тем не менее я подошел к столу и взял конверт. На нем с характерными для почерка Кэнди петлями и завитками было написано мое имя, в этом не было ничего удивительного — еще одна неприятная часть этого длинного неприятного утра.

Я разорвал конверт, и листок бумаги выпал мне в руки.

Дорогой Клайд!

Мне смертельно надоело терпеть, как ты лапаешь меня и насмешливо улыбаешься. Я также устала от твоих нелепых и ребяческих шуток по поводу моего имени. Жизнь слишком коротка, и стоит ли тратить ее на то, чтобы тебя лапал пожилой детектив, от которого ушли две жены и у которого плохо пахнет изо рта. Ты не лишен достоинств, Клайд, но они начинают меркнуть перед недостатками, особенно с тех пор, как ты начал постоянно пить.

Сделай себе одолжение и повзрослей наконец.

Твоя Арлин Кейн.

Я возвращаюсь к своей матери в Лидахо. Не пытайся найти меня.

Я держал письмо еще несколько мгновений, не веря своим глазам, затем бросил его. Одна фраза раз за разом повторялась в моем мозгу, пока я следил за листком, который, порхая, лениво опускался в мусорную корзину: «Я устала от твоих нелепых и ребяческих шуток по поводу моего имени». Но разве я когда-нибудь знал, что у нее другое имя, а не Кэнди Кейн? Я напряг свою память, не сводя взгляда с письма, продолжающего свой порхающий, ленивый — и словно бесконечный — полет, и получил ответ, честный и ясный — нет. Ее имя всегда было Кэнди Кейн, мы столько раз шутили по этому поводу, а если мы и крутили шутливый служебный роман с объятиями и поцелуями, что из того? Она всегда получала от этого удовольствие. Мы оба радовались и смеялись.

Действительно ли она получала удовольствие от вашего служебного романа? — спросил меня внутренний голос. Или это была еще одни маленькая сказка из числа тех, которые ты рассказывал себе все эти годы?

Я попытался заставить умолкнуть этот голос, и через несколько мгновений мне это удалось, однако другой, пришедший ему на смену, был еще хуже. Этот голос принадлежал не кому иному, как Пиории Смиту. «Теперь я могу себе позволить не изображать всякий раз, что попал в рай, когда какой-нибудь щедрый покупатель оставляет мне пять центов чаевых». Вы понимаете эту новость, мистер Амни?

— Заткнись, малыш, — сказал я, обращаясь к пустой комнате. — На роль Габриэлля Хиттера ты не годишься. — Я отвернулся от стола Кэнди, и перед моим мысленным взором, словно какой-то марширующий оркестр из ада, прошла вереница лиц: Джордж и Глория Деммик, Пиория Смит, Билл Таггл, Верной Клейн, блондинка на миллион долларов с дешевым именем Арлин Кейн.., даже два маляра шествовали в этой процессии.

Путаница, путаница, ничего, кроме путаницы.

Опустив голову и шаркая ногами, я вошел в свой кабинет, закрыл за собой дверь и сел за стол. Смутно, сквозь закрытое окно, я слышал звуки транспорта на бульваре Сансет. Тут мне пришла в голову мысль: для некоторых прохожих там все еще было весеннее утро, настолько идеально лос-анжелесское, что где-то можно было найти такой маленький регистрационный знак, свидетельствующий, что оно может принадлежать только главному городу Калифорнии. Однако для меня все вокруг стало тусклым.., внутри и снаружи. Я внезапно вспомнил о бутылке в нижнем ящике стола, но даже наклоняться за ней показалось мне слишком трудным. Я почему-то решил, что потребуется усилие, подобное тому, какое понадобилось бы, чтобы в теннисных тапочках взобраться на Эверест.

Запах свежей краски проникал в офис. Вообще-то мне он нравился, только не в данный момент. Сейчас этот запах ассоциировался со всем, что пошло не так, как следовало, начиная с Деммиков, которые вернулись в свое голливудское бунгало, не перебрасываясь шутками, словно резиновыми шарами, включив проигрыватель на полную мощность и вызывая истерику у своего Бастера бесконечными объятиями и поцелуями. Тут мне пришло в голову с идеальной ясностью и простотой — мне казалось, что истинная правда именно так и приходит в людские головы, — возьмись какой-нибудь врач вырезать рак, убивающий лифтера Фулуайлдер-билдинга, и все станет на свое место, засияет белизной. Устрично-белой краской, которой красили маляры коридор.

Эта мысль оказалась настолько утомительной, что я опустил голову, прижал ладони к вискам, удерживая ее на месте.., или, может быть, просто стараясь, чтобы то, что находилось внутри, не вырвалось наружу и не испортило краску на стенах офиса. Так что, когда дверь неслышно открылась и кто-то вошел в комнату, я не поднял головы. Мне казалось, что для этого потребуется усилие, на которое в этот момент я не был способен.

К тому же меня охватило странное чувство — я вроде бы знал, кто сейчас войдет. Я не мог назвать имя вошедшего, но узнал его шаги. Знакомым был и одеколон, хотя я не знал, как он называется, даже если кто-то приставил бы к моей голове револьверное дуло. И по самой простой причине: никогда в жизни я не нюхал этот запах. Как могу я узнать запах, который не нюхал никогда в жизни, спросите вы? На этот вопрос я не мог дать ответ, но запах неожиданно показался мне знакомым.

Впрочем, не это было самым плохим. Хуже всего было то, что я был до смерти перепуган. Прежде мне угрожали грохочущие револьверы в руках разъяренных мужчин, и это было достаточно страшно, и кинжалы в руках не менее разъяренных женщин, что в тысячу раз хуже. Однажды меня привязали к рулю «паккарда» и поставили машину на железнодорожном пути с частым движением поездов; меня даже выбрасывали из окна третьего этажа; жизнь моя действительно была полна приключений, но ничто не пугало меня так, как запах этого одеколона и мягкие шаги по коридору.

Мне казалось, что голова моя весит по крайней мере шестьсот фунтов. — Клайд, — произнес голос, которого я никогда не слышал раньше, но сразу узнал, как свой собственный. Всего лишь одно слово — и вес моей головы увеличился до тонны.

— Убирайся отсюда, кем бы ты ни был, — ответил я, не поднимая глаз. — Контора закрыта. — И что-то заставило меня прибавить: — На ремонт.

— Плохой день, Клайд?

Мне показалось, что в этом голосе заметно сочувствие, и от этого положение стало только хуже. Кем бы ни был этот хмырь, я не нуждался в его сочувствии. Что-то подсказывало мне, что его сочувствие более опасно, чем ненависть.

— Не такой уж плохой, — отозвался я, поддерживая свою тяжелую больную голову ладонями и глядя вниз на бювар — ничего другого мне не оставалось. В верхнем левом углу был написан телефонный номер Мейвис Уэлд. Я снова и снова пробежал по нему глазами — Беверли 6—4214. Не сводить взгляда с исписанного бювара показалось неплохой мыслью. Я не знал, кем был мой гость, но видеть его мне все равно не хотелось — единственное, в чем я был по-настоящему уверен.

— Мне кажется, вы ведете себя немного неискренне.., пожалуй… — произнес голос. На этот раз я действительно ощутил в нем сочувствие, отчего мой желудок сжался в нечто похожее на дрожащий кулак, пропитанный кислотой. Я услышал скрип — он опустился в кресло для посетителей.

— Я не ведаю, что точно значит это слово, однако не стесняйтесь, говорите, — согласился я. — А теперь, когда мы обменялись любезностями, Моггинс, и вы чувствуете свою правоту, почему бы вам не встать и не выйти отсюда. Я решил взять бюллетень. Мне нетрудно сделать это, никто не будет возражать, понимаете ли, ведь здесь босс — я. Здорово иногда все получается, а?

— Пожалуй. Взгляни на меня, Клайд.

Мое сердце бешено забилось, однако голова не сдвинулась с места и глаза упрямо смотрели на Беверли 6—4214. Меня не покидала мысль — достаточно ли горяч ад для Мейвис Уэлд. Когда я заговорил, мой голос звучал спокойно. Я удивился, но одновременно почувствовал благодарность.

— Говоря по правде, я, пожалуй, возьму бюллетень но болезни на целый год. Поселюсь скорее всего в Кармелг. Буду сидеть на палубе яхты со справочником «Америкой меркьюри» на коленях и наблюдать за прибытием океанских лайнеров с Гавайских островов. — Посмотри на меня.

Мне не хотелось делать этого, но голова поднялась, будто по собственной воле. Он сидел в кресле для клиентов, там, где до него сидели Мейвис, и Ардис Макгилл, и Биг Том Хэтфилд. Даже Верной Клейн однажды сидел тут, когда принес стетографии своей внучки, обнаженной и с улыбкой, вызванной дозой наркотика. Он сидел в кресле, и на его лицо падали те же лучи калифорнийского солнца — на лицо, которое я, несомненно, видел когда-то. Последний раз меньше часа назад в зеркале своей ванной. Тогда я водил по нему бритвой «Жиллетт блю блейд».

Выражение сочувствия в его глазах было самым отвратительным, которое мне приходилось когда-либо видеть, и когда он протянул свою руку, меня охватило внезапное желание повернуться в своем вращающемся кресле, вскочить на ноги и выброситься из окна с седьмого этажа. Пожалуй, я так бы и поступил, не будь сбит с толку и запутан. Я не раз встречал выражение «перейти на „автопилот“ — его обожают авторы дешевой фантастики и душещипательных рассказов, — но чувствовал я себя так впервые.

Внезапно в комнате потемнело. День был совершенно безоблачным, я готов поклясться в этом, и тем не менее солнечный диск пересекло облако. Человек, сидевший напротив, по другую сторону стола, был старше меня по крайней мере лет на десять, а может, и на пятнадцать. Его волосы были почти белыми, тогда как мои все еще оставались почти черными, но это не меняло простого обстоятельства — как бы он ни называл себя И каким бы старым ни выглядел, это был я. Помните, я сказал, что его голос показался мне знакомым? Разумеется. Так звучит ваш голос — хотя не совсем так, как он звучит у вас в голове, — когда вы слушаете запись.

Он поднял мою вялую руку со стола, пожал ее с энергией торговца недвижимостью, только что заключившего выгодную сделку, и отпустил снова. Она звучно шлепнулась на поверхность стола, прямо на бювар с телефонным номером Мейвис Уэлд.

Когда я убрал свои пальцы, то увидел, что номер Мейвис исчез. Более того, исчезли все номера, которые я нацарапал на бюваре за последние годы. Бювар был чист.., чист, как совесть убежденного баптиста.

— Господи! — прохрипел я. — Иисус Христос!

— Ничуть, — ответила мне моя вторая версия, сидящая в кресле для посетителей напротив. — Ландри. Самюэль Д. Ландри — к вашим услугам.